прибрежный песок. Лиза стала вынимать вещи, чтобы облегчить лодку, а мы с Бульчу отправились вдоль берега - разведать местность. Один Савчук остался стоять у порогов. Его, по-видимому, развлекли брызги пены, тончайшая водяная пыль, висевшая над камнями. - Как дитя малое! - сердито сказал я Бульчу. Охотник недоумевающе пожал плечами. Мы остановились, наблюдая издали за Савчуком. Он выпрямился, махнул рукой Лизе (голоса за ревом воды слышно не было). Лиза подбежала к нему, подала какую-то вещь. Ага, бинокль! Теперь они попеременно смотрели на пороги в бинокль, оживленно жестикулируя. - Зовут! - взволнованно сказал Бульчу. - Вон машут. Что-то нашли! Он сорвался с места и побежал назад, скользя и оступаясь на мокрой траве. Я поспешил за ним. Я уже догадывался, какой предмет увидели Савчук и Лиза, и боялся поверить в это. - Где, где? - кричал Бульчу на бегу. Лиза указывала на пороги. Подбежав к ней и взглянув в ту сторону, я увидел, что посреди порогов темнел скалистый островок. Там, в расщелине, торчала верхушка ствола, застрявшего между двумя остроконечными камнями. Вода перехлестывала через них. Вокруг, бешено клубясь, вертелись завихрения пены. Только изредка раздергивалось покрывало брызг, и тогда ствол был виден очень хорошо. Мокрый, лоснящийся, лишенный веток! Двойник ствола, найденного на отмели! - А сигнал бедствия? Есть ли на нем сигнал бедствия? Вместо ответа Савчук сунул мне бинокль в руки. Да, это был меченый ствол! Когда струи воды опадали, я различал на нем три красных кружка, три черных тире и снова три красных кружка. - Ожидал его увидеть здесь. Надеялся, что он здесь, - говорил Савчук, нетерпеливо отнимая у меня бинокль. - Среди деревьев, которые прорывались к океану, должны же были быть неудачники. Один споткнулся об отмель, другой - вот он! - застрял на островке между камнями. - Но, может, и это пустышка? - прервала его Лиза. - Есть ли в нем письмо? Цело оно? Мы с беспокойством переглянулись. - Вот что, - сказал я. - Мы с Бульчу попробуем подойти к нему на лодке. - Нельзя. Перевернет! - Не снизу, Бульчу, нет... Сверху! Вместе с течением! - Нельзя! Разобьет о камни! - Тогда вплавь. Бульчу только сердито покосился на меня. Каменный островок находился примерно на середине реки. Нас отделяло от него не более двадцати метров. Но все пространство от берега до берега представляло собой сплошной водоворот. Самый опытный пловец не сумел бы преодолеть эту опасную стремнину. - А если веревкой обвязаться? Свободный конец держать на берегу? - нерешительно спросил я и замолчал. Новое решение пришло в голову. - Не вплавь, а по камням - сказал я. Савчук, Бульчу и Лиза удивленно смотрели на меня. - Конечно же, по камням... Есть у тебя длинный ремень, Бульчу? Но старый охотник, поняв меня с полуслова, уже торопливо разматывал аркан, которым был опоясан под своим сокуем. Подобные арканы (они называются "маут"), сплетенные обычно из четырех ремней, набрасываются на оленей, которых хотят отделить от стада. Я попытался добросить аркан до одного из камней, между которыми зажало плавник. Аркан сорвался в воду. Я повторил попытку, и опять неудачно. У Савчука тоже не получилось ничего. Он уступил место Бульчу. - Юношей был, ловил оленей очень хорошо. Теперь все забыл, - говорил охотник с притворной скромностью, как обычно говорят в таких случаях виртуозы своего дела. Он покружил в воздухе арканом, разминая руку. - Нет, забыл. Не попаду, - повторил он. В первый раз Бульчу действительно не попал. Петля соскользнула с мокрого камня, конец аркана плюхнулся в воду. Но, подтянув его обратно и дождавшись, пока рассеется облако водяной пыли, наш проводник снова примерился. Длинная черная змея пронеслась в воздухе, и Лиза захлопала в ладоши. Петля туго затянулась на камне. Бульчу слегка отпустил аркан, и тот повис над порогами, покачиваясь, будто приглашая меня испытать надежность переправы. - Очень хорошо, Бульчу, - похвалил я. - Свободный конец обвяжи вокруг этой скалы. Да покрепче. Я буду придерживаться рукой за аркан. Я поспешно разулся и в одних носках шагнул на ближайший к берегу скользкий камень. Савчук придержал меня за локоть. - Нет, я, - сказал он. - Почему вы? Это моя мысль. - Я начальник экспедиции, - пояснил Савчук вежливо, но твердо. - В данном случае позволю себе применить власть. Я посмотрел на Бульчу и Лизу, ища поддержки. Они молчали. Уже стоя одной ногой на камне, Савчук обернулся и сказал извиняющимся тоном: - Надо, видите ли, уметь обращаться со всеми этими секретными ящиками, тайниками в стволах и прочее. Дело очень деликатное, тонкое. Никому не могу этого доверить. Даже вам!.. Бульчу поспешно обвязал его вторым ремнем вокруг талии. Савчук с осторожностью переступил на следующий камень. Он подвигался вперед очень медленно, одной рукой держась за аркан, другую отведя в сторону, чтобы сохранить равновесие. Со стороны, возможно, это выглядело нелепо: толстый человек средних лет в одних носках осторожно идет по камням, балансируя, как канатоходец. Но мне, Лизе и Бульчу это не казалось нелепым. Перепрыгнув с пятого камня на шестой, Савчук вдруг покачнулся, чуть было не упал, но выправился и пошел дальше. - Страшно! Не могу смотреть, - сказала Лиза, закрывая глаза ладонью. Аркан был туго натянут и вибрировал, как струна. Зато легкий ремень, которым опоясали Савчука, провисал свободно, волочась за ним по воде. Конец ремня крепко держали я и Бульчу. Это была страховка на случай несчастья. Савчук уже приближался к меченому плавнику. Здесь некоторые камни были залиты водой, да и промежутки между ними были более широкими. Этнографу пришлось удвоить осторожность. Он пригнулся и обеими руками схватился за аркан. Грозно кипящая вода захлестывала его выше пояса. Теперь наступал самый опасный момент. Савчук остановился. От островка отделяло его метра полтора. Надо было прыгать, не раздумывая. Но Савчук замешкался. Мне показалось, что он смотрит вниз, в белый водоворот. Ну, теперь кончено! Закружится голова, и... - Прыгай! - заорал я. - Прыгай же, чертова перечница!.. (Боюсь, что, охваченный волнением, я выразился несколько сильнее.) Мой возглас подействовал, как удар бича. Савчук прыгнул. Вероятно, он не рассчитал расстояния, потому что на глазах у нас сорвался со скользкого камня и исчез под водой. Лиза пронзительно вскрикнула. Но этнограф тотчас же вынырнул из завихрений пены и уцепился за камень. На островок он ухитрился вскарабкаться без нашей помощи. Он поднимался по нему медленно, цепляясь пальцами за каждый выступ, то и дело обрываясь и соскальзывая в воду. Наконец прочно утвердился на камне рядом с плавником. Несколько минут он отдыхал. Потом, успокоительно помахав нам рукой, нагнулся над стволом. Он возился с ним очень долго. За брызгами пены не видно было, что делает Савчук, но мы знали, что он пытается приоткрыть тайник и извлечь оттуда письмо, если оно еще сохранилось. Работать приходилось с величайшей осторожностью, чтобы не повредить драгоценный манускрипт. Савчук каждую минуту мог снова сорваться в воду: он сидел, как птица на насесте, на скользком камне, беспрестанно обдаваемом холодными брызгами. Наверное, пальцы этнографа окоченели - иногда он прерывал работу и, стараясь согреть руки, закладывал их под мышки. Наблюдая за неуклюжей фигурой, которая то появлялась, то исчезала за взлетающим над порогами каскадом брызг, я мысленно стыдил себя за то, что был несправедлив к Савчуку в Москве. Ведь я считал его сиднем, архивной крысой, кабинетным ученым. Вот он, "кабинетный ученый", работает, как грузчик, как водолаз, в кровь обдирая руки о камни, ежеминутно рискуя жизнью! Да, нелегко ему доставался каждый новый добытый для науки факт... Так прошло, наверное, не менее двадцати минут (некогда было взглянуть на часы). Но вот Савчук поднялся во весь рост и, приложив руки рупором ко рту, что-то прокричал нам. Трудно было разобрать слова за шумом воды. - Пустышка? Нет письма? Размокло письмо? - наперебой переспрашивали мы. После неоднократных повторений нам удалось понять Савчука. Оказалось, что он не решается открыть дверцу в стволе. Она наполовину затоплена. Если открыть ее, вода может проникнуть внутрь тайника и повредить письмо. Савчук предлагал вытащить плавник на берег. К счастью, ствол, застрявший между камнями, сидел не очень крепко. Вскоре Савчуку удалось высвободить его из каменного капкана, и мы со всеми предосторожностями подтащили к берегу свою драгоценную находку. Никто не смотрел на меченый плавник, хотя из-за него была поднята эта рискованная возня. Мы стояли подле Савчука, который лежал на песке, ловя воздух широко разинутым ртом. Он перехватил мой встревоженный взгляд и попытался улыбнуться. - Отяжелел... Брюхо отрастил... - сказал он, переводя дух после каждого слова. - Засиделся... в архивах... - Будто оправдывается! - сердито закричала Лиза, дрожащими пальцами расстегивая его мокрую куртку. Постепенно она приходила в себя после пережитого волнения. Об этом можно было догадаться по тому, как Лиза принялась командовать: - Володя, раздевайтесь! Я ухожу, буду готовить чай! Бульчу, вот спирт! Хорошенько разотрите Владимира Осиповича! Насухо-насухо, чтобы кожа покраснела! И переодеться во все сухое!.. А ты чего стоишь? - накинулась она на меня. - Собирай тальник, разжигай костер... Или нет, подожди! Я сама разожгу костер. Помоги Бульчу. Растирайте Савчука в четыре руки! Пока мы энергично "в четыре руки" растирали Савчука, он, мешая нам, тянулся к лежавшему рядом меченому плавнику, как ребенок, которому не дают новую, только что привезенную из магазина игрушку. Но Лиза была неумолима. Только после того как Савчука вытерли, переодели во все сухое и напоили горячим чаем с коньяком, она разрешила ему заняться плавником. С коротким стуком, похожим на выстрел, отскочила дверца, закрывавшая тайник в стволе. Округлыми уверенными движениями Савчук вынимал мох из отверстия в стволе. По временам он останавливался, осторожно ощупывал содержимое ствола и продолжал свою работу. Лиза, стоявшая рядом на коленях, коротко и быстро дышала. Ей, видно, хотелось поторопить его, но она не осмеливалась этого сделать. И вот, наконец, из ствола были извлечены четырехугольники бересты, заботливо переложенные мхом. Они были почти сухими. - Странно... - сказал я разочарованно. - Я помню почерк Петра Ариановича. Он писал угловато, размашисто. А здесь, глядите-ка, буковки лепятся одна к другой. Какая-то старомодная вязь! - Ну, это понятно: он экономил место, старался уместить на нем больше текста. Но это соображение показалось мне недостаточно убедительным. Так хотелось снова увидеть знакомый, привычный почерк Петра Ариановича!.. Ведь первое письмо (вернее, то, что осталось от него) было обезличено, представляло собой всего лишь копию, отпечатанную на пишущей машинке. Впрочем, некогда было раздумывать над этим. - Есть дата, товарищи, - объявил Савчук прерывающимся голосом. - Письмо датировано тысяча девятьсот семнадцатым годом!.. Он начал медленно читать, запинаясь, пропуская непонятные места, часто обращаясь к нам с Лизой за советом. К сожалению, несмотря на тщательную закупорку, вода все же проникла внутрь "конверта", испортив некоторые куски текста. Особенностью Петра Ариановича было то, что он очень мало писал о себе. Географ, видимо, спешил передать собранные им научные сведения. Наука была для него на первом плане. Поэтому многое из того, что касалось непосредственно Петра Ариановича, нам приходилось додумывать, дополнять своим воображением. Не стоит обременять читателя всеми подробностями этой кропотливой работы. (Трудность ее поймут, пожалуй, только ученые, посвятившие себя изучению старинных рукописей.) Скажу только, что первоначальная расшифровка пестрела неопределенными оборотами, которые выдавали наши колебания: "По-видимому, Петр Арианович отправился...", "Вероятно, он знал о том, как...", "Надо предполагать, что..." Лишь под конец экспедиции все стало на свои места, все стало ясно: нам, если помнит читатель, очень помог дневник. Но вначале, повторяю, пришлось нелегко. Письмо, пересланное в плавнике, напоминало книгу с вырванными или поврежденными страницами. Из мглы выплывала одна картина за другой. Эпизод следовал за эпизодом. Вдруг возникало плоское совиное лицо, а вокруг него клубился мрак. Что-то с трудом формировалось там, какие-то очертания мелькали, кружились, пересекая друг друга. И вот, как из хаоса, проступало нечто новое. Рядом с совиным лицом появлялись другие лица. Своеобразной была обстановка, в которой происходило чтение второго письма на бересте. Тучи, давно собиравшиеся в северной части гор". зонта, спустились с гор и сумрачным сводом нависли над нами. От этого сразу стало как-то душно. Мы словно бы очутились в тесном помещении, очерченном светлым кругом костра. Длинные языки пламени поднимались и тотчас же опадали. Иногда с шипением вываливался уголек из костра. Его поспешно заталкивали назад. Река бесновалась у порогов, будто злясь и негодуя на нас за то, что Савчук вырвал меченый плавник из ее пасти. Но у костра было тепло. (Лиза заставила меня и Бульчу поддерживать огонь, чтобы Савчук не простудился после своего вынужденного купанья.) Участники экспедиции тесно сгрудились вокруг костра. По сосредоточенным лицам пробегали красные пятна - отсветы огня, а за спинами раскачивались мохнатые тени; тени сошлись, и нас будто обступили обитатели гор, о которых писал Ветлугин. Один за другим возникали они перед моим умственным взором, рождаясь в игре отблесков, в извечной борьбе света и мрака... 4. ОАЗИС ЗА ПОЛЯРНЫМ КРУГОМ ...Подняв голову, Ветлугин увидел синюю полосу на юге. Земля? Неужели земля?! Странствие по морю кончилось. Ледяные поля прибило к земле. Ползком по разлезающимся, колеблющимся льдинам Ветлугин выбрался на берег. Отдышавшись, осмотрелся. В южной части горизонта темнел какой-то горный массив. Горы? Что бы это могли быть за горы?.. От устья Лены вдоль побережья протянулась тундра, низкая, болотистая, безлесная, - арктическая степь. Горы к западу от Лены могли встретиться только на Таймырском полуострове. Стало быть, Таймыр?.. Ого! Куда, однако, занесло его! Но если так, то горы на юге, несомненно, плато Бырранга. Перешагнуть бы это плато, а там уж не так далеко и до русских поселений... "Относительно недалеко, - тотчас же поправил себя Ветлугин. - Понятно, не пятьдесят и не сто верст. Немногим больше!" Сейчас он не хотел прикидывать, сколько именно верст. После чудесного избавления от почти неминуемой гибели все казалось близко, просто, легко осуществимо. На ногах будто выросли сказочные семимильные сапоги! Отдышавшись, Ветлугин двинулся на юг. По-видимому, он знал, что на лето нганасаны (по-тогдашнему самоеды) прикочевывают к Таймырскому озеру. Задача состояла в том, чтобы добраться до летних стоянок самоедов и вместе с ними уйти к границе леса. Успеет ли он сделать это? Или запоздает, отстанет от самоедов? Отстать - значит умереть! Сотни верст пустынной тундры отделяли путешественника от ближайшего поселения. А самым грозным препятствием на пути вставало затянутое туманом безлюдное плато Бырранга. Этот период жизни, надо думать, представлялся ему впоследствии очень смутно, в виде вереницы однообразных каменных ущелий с осыпающимся галечником и известняком. Он брел по ним, иногда останавливаясь и с тревогой осматриваясь. Короткая таймырская осень кончалась. Снег белел теперь не только во впадинах, но кое-где и на склонах. Небо, куда ни глянь, было темнее скал: свинцово-серое, почти черное, очень мрачное. Оно как бы провисло под тяжестью еще не выпавшего снега. Лишь далеко впереди, на юге, светлела узкая полоска над горизонтом. В спину дул ветер, будто подталкивая, торопя. Но и без того путник знал, что зима нагоняет его, идет за ним по пятам. С огромным трудом давался каждый новый подъем. Каменистые горы поднимались к югу как бы ступенями, напоминая лестницу гигантов. Быстро неслись над головой низкие тучи, все чаще просеиваясь снегом. Он шел и шел, опустив плечи, помогая себе взмахами рук, будто плыл. Первое время Ветлугин, по-видимому, охотился в горах. Потом запас пороха кончился. Однако спички Ветлугин берег. Они с особой тщательностью были запрятаны в герметически закрывавшейся металлической спичечнице, и путешественник не позволял себе расходовать больше одной в день. Последнюю спичку использовал при разжигании костра, на котором собирался жарить пойманную куропатку. Он поймал ее руками. Ему повезло. Еще издали заметил двигающийся по склону комочек. Куропатка? Он отвернулся. Что пользы смотреть на нее, когда ружья нет? Но через минуту, не удержавшись, опять повернулся в ту сторону. Странно! Почему проклятая птица двигается короткими скачками, не пытаясь взлететь? Ага! Вот оно что!.. У нее перебито или перегрызено крыло! Спотыкаясь от слабости, Ветлугин погнался за куропаткой. Под руку подвернулся камень. Он швырнул его в птицу и, наверное, ушиб ей ногу, потому что она стала удаляться гораздо медленнее. Наконец он настиг ее. Мясо обычно съедалось полусырым, несмотря на то, что жарилось на костре. Ягель сгорает очень быстро, а в распоряжении Ветлугина не было другого топлива. Но сейчас не приходилось обращать внимание на такие мелочи. Все же еда была горячей. Он разгреб снег, извлек из-под него белый лишайник, который служит кормом для северных оленей, потом старательно уложил и утрамбовал в ямке, предусмотрительно вырытой в снегу, чтобы не задувало ветром пламя. Каралось бы, все предосторожности были приняты. Но руки дрожали от волнения или слабости, когда подносил зажженную спичку к ягелю. Огонек качнулся и погас. Куропатку пришлось съесть сырой. О том, что он израсходовал последнюю свою спичку, Ветлугин вспомнил только вечером, устраиваясь на ночлег. Было очень холодно. Захотелось погреться перед сном. Но спичек не было. Полно ягеля под ногами, а костер разжечь уже нечем!.. Все же ему удалось задремать, забившись в углубление между скалами и свернувшись калачиком. Ветлугина разбудили крикливые голоса подорожников. Эти птицы улетают с Таймыра осенью в арьергарде остальных перелетных птиц. С отлетом подорожников на полуострове воцаряется зима. Знал ли об этом Ветлугин? Сейчас птицы как угорелые носились перед скалой, под которой он укрылся. Зарябило в глазах. Потом стая, будто испугавшись чего-то, взмыла в небо и мгновенно исчезла. Некоторое время Ветлугин лежал неподвижно, собираясь с силами. Когда опять посмотрел вверх, представилось, что подорожники вернулись. Но они были теперь совсем белыми. Птицы бесшумно садились на снег и, распластавшись, сливались с ним. Не сразу Ветлугин догадался, что это уже не птицы, а хлопья снега. Черт возьми! Он никогда не видал таких больших, похожих на птиц хлопьев. Уставившись в небо, Ветлугин долго повторял: "Подорожники улетели, подорожники улетели..." Это было плохо. Но почему? Он не мог понять. Что-то неладное творилось с головой. Мозг работал замедленно, как бы на холостых оборотах. Он так и не сумел или не захотел додумать до конца: в чем же пугающая связь между его собственным положением и отлетом подорожников? Идти стало гораздо труднее, точно Ветлугин не отдохнул, а еще больше устал за ночь. Однако нужно было идти! Он шел и шел, нагнувшись вперед, медленно переступая ногами. Временами в сознании возникали провалы. Ветлугин переставал воспринимать реальность происходящего. Полузабытые лица проносились перед ним, в ушах звучали знакомые голоса. Раз он поймал себя на том, что громко и сердито спорит с кем-то, хотя рядом никого не было. Но все время перед его умственным взором стояла одна яркая, немеркнущая картина, которая заставляла сердце усиленно биться. Среди чахлой полярной растительности суетятся маленькие фигурки. Это самоеды снаряжают санки, быстро сворачивают и укладывают чумы, готовясь к возвращению на юг. На юг! На юг!.. Иногда Ветлугин видел себя на быстро несущихся санках. Самоед рядом с ним понукал оленей и тыкал в них длинным хореем. Скрип полозьев был совсем явственным. Потом Ветлугин встряхивал головой, будто просыпаясь. Какие полозья? Это ветер свистит, налетая порывами, с размаху бросая колючие снежинки в лицо. Теперь путник уже не различал светлой полосы над горизонтом, но считал, что идет правильно: все на юг и на юг... - Чем ближе к вершине, тем труднее идти, - подумал он вслух. - Проклятый ветер сдувает снег с каменных плит, ноги скользят. Вскоре он оступился и упал на ровном месте. Добраться бы только до гребня - тогда все хорошо, он спасен. Не может быть, чтобы за этим хребтом были другие. Этот хребет - самый трудный, но зато уж последний. Да, несомненно, последний! До вершины осталось совсем немного. Еще каких-нибудь двадцать-тридцать саженей подъема, и горы оборвутся, а под крутым скалистым берегом сверкнет вода. Это озеро Таймыр, у которого нетерпеливо поджидают самоеды. (Ему казалось уже, что они поджидают его.) Цепляясь за торчащие камни, в кровь обдирая пальцы, Ветлугин ползком поднялся на гребень. Мгновение он смотрел вперед, потом ничком, очень медленно опустился на землю. Стало очень страшно. Новые хребты громоздились вдали, черно-белые, грозные, ярус за ярусом. Сквозь завесу медленно падающего снега можно было различить их зазубренные, как бы оскаленные, вершины. Он долго лежал на камнях, полчаса, может быть, даже час. Потом, отдохнув, с трудом поднялся и продолжал идти, покачиваясь от слабости. Вперед!.. Вперед!.. К вечеру надо обязательно добраться до следующего гребня! Только такую, ограниченную, задачу ставил перед собой. Он запретил себе думать о чем-либо другом, и прежде всего о том, что на озере уже нет никого, что самоеды давным-давно откочевали на юг и оставили его одного на произвол судьбы в безлюдных, страшных горах Бырранга. Его обдало ледяным ветром. Снежинки завертелись, заплясали вокруг. Плохо! Придется прятаться, пережидать снежный заряд, чтобы не угодить сослепу в какую-нибудь яму. Ветлугин начал выкапывать нору в снегу, торопясь залечь в нее, как зверь в логово, - и замер. Откуда-то снизу пахнуло теплом! - Как из русской печи, - в раздумье сказал Ветлугин. И прислушался. Никто не ответил ему. Только ветер свистел вокруг. Он поднялся на ноги, шагнул вперед с растопыренными руками, как слепой, не видя ничего, кроме струящейся белесоватой мути, и почти сразу же сорвался вниз, в пустоту... Он не ушибся, потому что упал в снег, да и высота была небольшой. Над Ветлугиным со свистом проносилась метель. Он почти не ощущал ее; ему представилось, что он как бы нырнул на дно реки, куда не достигала буря, бушевавшая наверху. Здесь, по-видимому, начинался скат котловины, из глубины которой почему-то тянуло теплом. Ветлугин пополз вниз со всеми предосторожностями, очень медленно. Вскоре сделалось еще теплее, снежинки, крутившиеся в воздухе, превратились в туман, а под руками вместо снега все чаще стал возникать сырой, пружинящий мох. Чем дальше подвигался Ветлугин, спускаясь в котловину, тем сильнее охватывало его благодатное тепло. Оно расслабляло, клонило к земле. Вскоре не осталось сил бороться с одолевавшей дремотой, и он заснул внезапно, в той же позе, в какой полз, - ничком, распластавшись на снегу. Когда он поднял голову, метель стихла. Над ним в разрывах тумана мерцали звезды. Спускаться в загадочную котловину ночью? Нет, это было опасно. Неизвестно, что подстерегает его там. Но очень трудно было дождаться утра. То и дело Ветлугин настораживался, с тревогой вскидывал голову. Обостренный слух ловил непонятные звуки, доносившиеся из котловины. Рев зверя?.. Да, очень похоже на рев. Не дикие ли олени пробежали внизу, невидимые в тумане? А это что?.. Протяжный крик!.. Хриплый, сердитый, требовательный... Неужели же там, внизу, есть люди?.. Вот словно бы огоньки сверкнули. Сверкнули и пропали. Почудилось?.. Быть может, это звезды? Появились на миг в просвете между тучами, чтобы подразнить, поманить, отразившись в воде? Значит, вода внизу? Там, в непроглядном тумане, озеро Таймыр?.. Это было бы счастьем! Озеро - значит, все хорошо! Препятствия, гребни, перевалы остались позади. Сейчас он лежит на самом краю обрыва (Ветлугин знал, что Бырранга круто обрывается на юге). Утром туман рассеется, из-за туч проглянет солнце и озарит озеро, кое-где уже подернутое льдом, низенький кустарник и кучку самоедов, стоящих наготове подле своих запряженных в санки оленей. Путник засыпал, просыпался, вглядывался в тьму, чутко прислушивался, снова погружался в короткий, беспокойный сон. А время от времени снизу тянуло знакомым запахом дыма, жилья. Неужели же все это только чудится ему?! Утро, к несчастью, выдалось пасмурное. Солнце так и не проглянуло сквозь тучи, но постепенно все стало светлеть вокруг. Косые полосы тумана медленно проплывали мимо. Иногда в просветах между ними угадывались какие-то зеленые пятна, клочки фантастического пейзажа. Ветлугин поднялся с земли, сделал несколько неуверенных шагов. И вдруг будто завеса раздвинулась перед ним. Он зажмурился, протер глаза. Видение не пропадало. Просторная, заросшая густым лесом долина лежала у его ног! Ярко-зеленые пятна четко выделялись на более темном фоне. По-видимому, то были участки, покрытые хвойными деревьями. Другие деревья (какие именно, трудно было распознать) не имели зеленого покрова. Они стояли ярусами, неподвижные, тихие. Между деревьями по дну долины прихотливо изгибалась река. Она еще не была скована льдом: вода казалась сверху почти черной. А дальше, в глубине, над верхушками сосен громоздилась туча. В клубах дыма перебегали пугающие злые огоньки. Ветлугину не удалось рассмотреть подробностей. Снова откуда-то из недр котловины надвинулся туман и скрыл из глаз оазис-мираж, возникший за Полярным кругом... Проваливаясь в талом снегу, скользя и оступаясь, Ветлугин побежал вниз. Его обгоняли весело журчавшие ручьи. Теперь он двигался как бы в пустом светлом круге. Туман расступался перед ним, но лишь на мгновение, и тотчас же смыкался за спиной, как вода. Мало-помалу светлое пространство расширялось. Все явственнее выступали из тумана силуэты деревьев. На ветвях стали видны сверкающие капли воды. По мере того как путник спускался в котловину, характер растительности менялся. Вскоре вместо мха под ногами зашуршала трава. Выглянув из-за камней, алым пламенем мигнул цветок. Цветы в горах Бырранга?.. Пройдя еще несколько шагов, путник увидел одуванчик. Он не поверил глазам. Боязливо протянул руку к одуванчику, ожидая, что встретит пустоту или схватит камень вместо цветка. Нет, это не было галлюцинацией. Дрожащими пальцами Ветлугин поднес цветок вплотную к глазам - и не сдержал вздоха удивления. Одуванчик облетел, только маленький набалдашник остался на высоком стебле. Путник испуганно оглянулся. Не исчезнет ли так и все вокруг? Но испуг был напрасным. Все осталось без изменений в удивительной лесной долине. Ветлугин продолжал спускаться. Появились, будто выскочили из-под земли, стелющиеся кустики полярной березы, ивы, ольхи. Они ползли сбоку, путались под ногами, мешая идти, но скоро отстали, уступив место более высокой растительности. Что ни шаг, то все выше и выше делались деревья. Как большинство северных деревьев, они доходили путнику только до колен, потом, расхрабрясь, дотянулись до пояса. Наконец поднялись вровень с человеком, а там и зашумели пышными кронами над головой. Лето? Нет, это не было лето. Скорее уж осень, но ранняя. Такая, какой ей полагается быть в сентябре где-нибудь в недрах сибирской тайги, то есть в значительно более южных широтах. Невероятно!.. Удивительно!.. Где же тот сказочный порог, переступив который человек неожиданно попадает из тундры в тайгу, из зимы в осень?.. Ветлугин оглянулся. Не было видно этого порога. Исчезли, будто растворились в тумане, зловещие черно-белые, засыпанные снегом хребты Бырранги. Голубоватой дымкой затянут лес. Лишь белые полосы тумана медленно, словно бы нехотя, проплывают между неподвижными лиственницами. На мгновение снова обожгла страшная мысль: явь ли это? Не чудится ли ему оазис в диких ущельях Бырранги? Говорят, когда люди замерзают в снегу, им снятся деревья, тепло... В ветвях сердито вскрикнул какой-то зверек. Ветлугин остановился. Тишина. Капли воды с длинными паузами падают с веток. И опять в заколдованном лесу раздается озабоченное, бранчливое, с тревожно-вопросительными интонациями попискивание. Ветлугин опустил глаза к земле. Ага! Так и есть! В сумраке подлеска мелькнул черненький кончик хвоста. Какой-то зверек то высовывался из-под корней, то снова прятался туда. Он походил на ласку, только был подлиннее. Верхняя часть его тела была красно-бурая, но начала уже белеть - зверек "переодевался": летнюю окраску менял на зимнюю. Белая шкурка с черным хвостом? Ну конечно! Клочок царской мантии! Десятки подобных шкурок составляли парадную царскую мантию. Это был горностай! Минуту или две они с напряженным вниманием смотрели друг на друга - Ветлугин и горностай. Потом решительный взмах хвоста, и огненно-белый комок скрылся в зарослях, будто горящую головню бросили в кусты. Склон сделался еще круче. Приходилось продираться сквозь цепкие кустарники, шагать через упавшие, обросшие мохом стволы. Лес обступил путника. Раздвинув кусты, Ветлугин прислушался. Что-то странное творилось в лесу. Какие-то звуки неслись отовсюду. Треск сучьев, хруст, топот, рев... Словно бы ливень обрушился на чащу. Что это? Та-там!.. Та-там!.. Все громче, слышнее. Каждый удар болезненным эхом отдается в сердце. Ветлугин выглянул из-за дерева. Готов был увидеть что угодно, вплоть до ископаемого ящера, пробирающегося на водопой, или сказочного великана, шагающего через кустарник с мачтовой сосной под мышкой. Но он увидел совсем другое. Он увидел людей. Люди гурьбой спускались с противоположного склона, одетые в какую-то диковинную одежду, сшитую, по-видимому, из оленьих шкур, снабженную монашескими капюшонами. Да, это выглядело бы как процессия монахов, если бы над головами не раскачивались копья. Пугающий гул издавали не барабаны, а маленькие овальные бубны. Рокот их, ритмичный, зловеще монотонный, напоминал тяжелую поступь. Издали невозможно было рассмотреть лиц, тем более что большинство их было затенено капюшонами. Ветлугин скорее угадал, чем увидел, в них нечто жуткое, неприятное, отталкивающее. Ему показалось, что все люди под капюшонами на одно лицо!.. Вереница людей в оленьих шкурах, спустившись со склона, скрылась за деревьями. Что же делать? Раздумывать, колебаться нельзя. Решение надо принять немедленно! До озера ему не дойти. А зима уже тут как тут. Зима догнала Ветлугина. Единственный шанс на спасение в том, чтобы перезимовать в оазисе, в лесистой долине. Стало быть, сближение с ее обитателями неизбежно. И чем скорее оно произойдет, тем лучше! Эх, была не была!.. Ветлугин возобновил спуск, перебегая от дерева к дереву, прячась за стволами. Неумолкающий рокот бубнов притягивал его, тащил за собой как на привязи. На дне котловины тускло блеснула река. Лучи солнца проникали сюда с трудом сквозь густые ветви. Поэтому здесь было очень сумрачно. За стволами деревьев замелькали люди. В голове процессии два человека с копьями вели голого ребенка. Он был совсем мал, лет трех или четырех, и брел, выпятив животишко, неуклюже переваливаясь на кривых ногах, то и дело спотыкаясь. Вот он упал. Конвоиры остановились, терпеливо подождали, пока малыш встанет на ноги. На шее его была петля, концы веревки держали конвоиры. Сердце Ветлугина сжалось. У некоторых народов тундры так удушают оленей: набрасывают на шею петлю и с силой тянут ремень в разные стороны. Неужели же оленя заменили ребенком?.. Снова зарокотали примолкшие было бубны. Один из участников процессии, украшенный разноцветными развевающимися лентами, принялся скакать, кружиться перед толпой, оглашая лес протяжными завываниями. Конвоиры подтащили упиравшегося малыша к реке. С замиранием сердца вглядывался Ветлугин в темную, почти черную гладь, ожидая, что вода пойдет кругами и со дна реки вынырнет безобразная, на непомерно длинной шее, покрытая ракушками и водорослями голова какого-нибудь чудовища. Но водная поверхность по-прежнему оставалась неподвижной. Толпа надвинулась на малыша, тесно сгрудилась вокруг него. Раздался жалобный детский плач. Ветлугин поднялся в кустах во весь рост. Больше он не мог оставаться в бездействии. Забыл обо всем: о том, что собрался зимовать здесь и должен во что бы то ни стало поладить с жителями котловины, забыл о том, что болен, измучен, безоружен. Нечто более сильное, чем доводы рассудка, более сильное даже, чем инстинкт самосохранения, вдруг подняло его, распрямило, толкнуло вниз. Он должен спасти ребенка!.. Ветлугин сбежал вниз, к реке. К нему обернулись улыбающиеся лица. Да, люди улыбались... Но это была одинаковая у всех, неестественная, словно бы приклеенная, улыбка. На берегу возникло смятение. Кто-то, взвизгнув, кинулся бежать, кто-то упал на четвереньки и проворно пополз в сторону. Тарахтя, покатился брошенный овальный бубен. Все это Ветлугин видел уже боковым зрением. Он шел напролом к цели. Его долг - спасти малыша! Никакого определенного плана не было. Надеялся на случай, на внезапный поворот событий. Но, добежав до реки, он остановился. Что это? Погруженный до половины в воду, лежал перед ним обрубок дерева, нечто вроде игрушечного ваньки-встаньки, но сработанного наспех, кое-как. Уродец не имел ни рук, ни ног. Лицо его было обтесано, наверное, двумя-тремя небрежными взмахами топора, нос и глаза едва намечались. Зато рот обведен был чем-то ярко-красным, точно запачкан кровью, и растягивался в безобразной улыбке во всю ширь лица. Ветлугина поразило, что на деревянной короткой шее уродца болталась петля, - видимо, та самая, которая минуту назад была наброшена на шею ребенка. Где же малыш? Его нет на берегу. Улыбка, грубо намалеванная на обрубке дерева, стала как будто еще насмешливее, еще шире, безобразнее. Ветлугин оглянулся. Что же это за превращения совершаются вокруг? Куда он попал? Сужая круг, медленными шагами приближались к Ветлугину люди в оленьих шкурах. Шеи их были напряженно вытянуты. Лица улыбались. Только сейчас он понял, почему улыбки одинаковые у всех, устрашающе-бессмысленные, неподвижные. Это были маски! Обитатели котловины были в масках. Почудилось, что цепкие пальцы тянутся со всех сторон, хватают за плечи, за полы одежды. Наступил предел нервного напряжения. Котловина заполнилась гулом и грохотом, будто, шумя ветвями, валились мачтовые сосны одна за другой. Падая, он успел подумать: "Сон! Это сон! Сейчас наступит пробуждение. Я открою глаза и..." 5. ПОД СВОДАМИ ПЕЩЕРЫ Он открыл глаза. Сумрачные своды нависали над головой. В ногах чадил фитиль, плававший в каменной плошке. Поодаль на стене мерно раскачивались косматые тени. Что-то сказал над ухом глуховатый голос с забавными птичьими интонациями. Приподнявшись на локте, Ветлугин увидел человека, который протягивал ему чашу с питьем. Из-за плеча его выдвинулся второй человек и поощрительно закивал. Ветлугин осмотрелся. Некоторые из людей, окружавших его, были одеты только в короткие кожаные штаны наподобие трусов или плавок, другие кутались в меховые одежды с капюшонами. Ветлугин не прочел на лицах ни вражды, ни угрозы - всего лишь любопытство. Люди смотрели на него неотрывно, в сосредоточенном молчании, сидя на корточках и попыхивая коротенькими трубками. Хлебнув тепловатого отвара, он откинулся на своем ложе. Мельтешило в глазах. Тени, двигавшиеся на противоположной стене, почему-то раздражали. Представилось, что сидит на качелях и, с силой раскачиваясь, уносится вдаль - летит куда-то в неизвестность. Через минуту Ветлугин понял, что середину жилища занимает очаг, а тени отбрасывают на стену женщины, расположившиеся у огня. Проворные руки их безостановочно и мерно двигались. Дым медленно поднимался и растекался наверху, и, как дым от очага, плыла под сводами песня, тягучая, монотонная. Женщины пели попеременно. Начинала одна, потом негромко, в лад подхватывала другая. Получалось нечто вроде нескончаемого певучего разговора. Ветлугину показалось, что женщины отбивают ритм кастаньетами. Но это было не так. Подняв глаза, он увидел, что над его головой висят разнообразные предметы: деревянные котлы и плошки, кожаные круглые щиты, колчаны, набитые стрелами, копья, кисеты, а также множество уродливых фигурок из кости или из дерева, которые, надо думать, служили амулетами. Раскачиваясь от сквозняка, они сталкивались, постукивали и шуршали. Среди них Ветлугин заметил две или три маски, подобные тем, что так удивили и напугали его в лесу. Он с беспокойством взглянул на людей, сидевших вокруг него. На этот раз они были без масок. Ветлугин облегченно вздохнул. Лица окружавших его людей ему в общем понравились. Ничего отталкивающего, лукавого, вероломного не было в них. Смуглая кожа. Высокие массивные скулы. Темные с настороженным прищуром глаза. Плотно сжатые тонкие губы. Блестящие волосы, спускающиеся прямой прядью на лоб. Общее впечатление суровой мужественности, которое усиливалось благодаря широкой челюсти и тяжелым складкам век. Ветлугин снова поднял взгляд к висящим под потолком маскам. Маски? Почему ему вздумалось принять их за маски? Это были, в сущности, снеговые очки, которые в тундре надевают зимой во избежание снежной слепоты. Щели для глаз обведены узором, такой же поперечный узор украшает очки посредине. Но зачем людям, живущим в лесу, снеговые очки? Быть может, они заменяют праздничный наряд? Ветлугин не стал ломать голову над этим. Ему было трудно думать сейчас, трудно сосредоточиться над каким-нибудь вопросом. Вдруг он вздрогнул и с надеждой посмотрел на доброе скуластое лицо, склонившееся к нему. - Слушай, друг, - пробормотал он и сам удивился тому, как слаб его голос. - Дудинка, а? Не знаешь?.. Дудинка, Енисей!.. Далеко отсюда?.. Житель гор отрицательно помотал головой, затем, широко улыбаясь, развел руками. По-видимому, слова "Дудинка, Енисей" ничего не говорили ему. Ну не беда! Потом можно порасспросить еще. Амулеты, снеговые очки, щиты, колчаны продолжали, шуршать и побрякивать под сводом. Эти негромкие монотонные звуки действовали усыпляюще. Ветлугин устало закрыл глаза... Несколько дней он провел в таком вяло-дремотном состоянии, как бы на границе между сном и бодрствованием. Ему казалось, что тянется все одна и та же длинная, нескончаемо длинная ночь. Когда бы ни очнулся, всегда было темно вокруг. Только значительно позже понял Ветлугин, что находится в пещере, превращенной в жилое помещение. Ему мерещилась всякая чертовщина. Он путал события, даты, лица. Больное воображение порой рисовало перед ним кривляющуюся харю, багровую, круглую, омерзительно самодовольную. Она нависла над Ветлугиным, медленно поднимаясь из-за поручней палубы. Корабль качался на волнах, качалась и харя. Вверх, вниз! Вверх, вниз!.. Да ведь это же Гивенс, американский контрабандист, который второе лето шныряет у берегов Сибири, а иногда, крадучись, заходит даже в устье Лены! Проклятый лицемер, обманщик! Сейчас он веселится от души, засунув руки в карманы широченного, удобного, мехом наружу пальто. На палубе надсаживается от хохота команда. Еще бы не смеяться матросам Гивенса! Хозяин на глазах у них сделал бизнес. Выманил у двух доверчивых русских, политических ссыльных, шкурки песцов, все их богатство, предназначавшееся в уплату за проезд в Америку, и бросил беглецов на произвол судьбы! Мало того, донес на них русскому начальству. Вот так делец, пройдоха, хитрая голова: и шкурки получил, и с начальством поладил. Медленно разворачивается американская шхуна, ложась на курс. Ветлугин вздрагивает и открывает глаза. Перед ним нет ни Гивенса, ни американской шхуны. От костра доносится монотонное бормотание - пение женщин. Успокоительно мерцает огонек в каменной плошке, напоминающей ночник. Стоило, однако, откинуться на оленьи шкуры и зажмурить глаза, как земля под Ветлугиным начинала колыхаться, не очень сильно, но равномерно, толчками. Это раскачивается на волнах льдина, увлекаемая в море с потоком других льдин. Ветлугин видит себя на льдине. Берег давно скрылся из глаз. Никого нет вокруг. Горизонт пуст. Слышен только шорох уносимых на север плавучих льдин. Они прибывают и прибывают, трутся друг о друга, смыкаются все плотнее... Это так страшно, что усилием воли Ветлугин старался стряхнуть кошмар. Он открывал глаза и таращил их на колеблющийся огонек жирника. Он не хотел спать! Он боялся спать!.. Некоторое время удавалось удержаться на поверхности сознания. Но мало-помалу сопротивление ослабевало - пучина сна неотвратимо затягивала, засасывала, как водоворот. Это был пестрый - бело-красно-черный - водоворот. Во сне, кроме ухмыляющейся красной рожи Гивенса и белого однообразия льдов, преследовал больного черный орел. У него было две головы с раскрытыми клювами, из которых торчали тонкие, как жало, языки. Птица о двух головах кружила над льдиной, отбрасывая на нее угловатую тень, постепенно сужая круги. Потом куда-то исчезали льды. До самого горизонта вытягивалась вереница серых кубообразных зданий, обнесенных высокой стеной. Тюрьмы, тюрьмы, пересыльные пункты!.. Раздавался леденящий душу скрип. В ворота вводили Ветлугина. Все кончено. Он был пойман, схвачен. Побег не удался. Орел угрюмым стражем усаживался на воротах тюрьмы. Ветлугин видел себя в партии ссыльных. Его гнали по этапу. Раздавались грубые окрики конвоиров. И всюду над обитыми железом скрипучими воротами встречала ссыльных та же черная птица о двух головах - эмблема царизма... Ветлугин пошевелил правой рукой, отгоняя орла, с напряжением поднял слипающиеся веки. Люди в оленьих шкурах спали вокруг. Было тихо. Только сонно бормотали и негромко вскрикивали во сне дети да потрескивал горящий фитиль в жирнике, который стоял на земле. Это неотвязное видение - двуглавый орел на фронтоне тюрьмы - повторялось особенно часто, с выматывающей душу регулярностью. Незадолго перед выздоровлением кошмар, мучивший Ветлугина, странным образом совпал с той обстановкой, которая окружала его сейчас. Ему приснилось, что он проснулся. Разбудило неприятное ощущение. Показалось, что какое-то насекомое быстро проползло по лицу. Он открыл глаза и увидел, что кто-то стоит над ним и смотрит на него с откровенным выражением неприязни и любопытства. В высоко поднятой руке человек держал каменную плошку с фитилем, стараясь, чтобы свет падал прямо на лицо лежащего. - Что надо? - встревоженно спросил Ветлугин, жмурясь от света. Человек промолчал. Ветлугин приподнялся на локте. Ложе его окружало семь или восемь молчаливых фигур в капюшонах. Консилиум? Не знахари ли это, которых пригласили к больному? Нет. Скорей какое-то средневековое судилище. Продолжая вглядываться в Ветлугина, человек, державший светильник, произнес, запинаясь, несколько слов. В них послышалось что-то знакомое. Видимо, человек в капюшоне пытался говорить по-русски. Но слова были исковерканы до такой степени, что ничего нельзя было понять... Ветлугин недоумевающе пожал плечами. Человек скорчил злобную гримасу, потом повторил фразу более медленно. Интонации были как будто вопросительными. Ветлугина спрашивали о чем-то. - Не понимаю, - пробормотал Ветлугин. - Я же сказал: не понимаю ничего. Его судьи (если то были судьи), сблизив головы, принялись совещаться. Тревога обострила слух больного. Он уловил, что люди в капюшонах изъясняются сейчас без всяких затруднений, а язык их резко отличается от того, на каком задавались вопросы. Ветлугин прислушался к голосам. Они были дребезжащие, надтреснутые, старческие. Стало быть, здесь находятся только старики. Совет стариков? Старейшины племени?.. Спор у ложа больного продолжался довольно долго. Наконец люди в капюшонах расступились и пропустили вперед приземистое коренастое существо в одежде до пят. Оно присело на корточки перед Ветлугиным и заглянуло ему в глаза. Все вокруг замерли, вытянув шеи, в каком-то боязливом и нетерпеливом ожидании. Человек, державший светильник, почти вплотную приблизил его к лицу больного. Не отрывая от Ветлугина мрачно-испытующего взгляда, существо в длинной одежде вытащило из-за пазухи сверток тряпья и принялось медленно разматывать его. Ветлугину показалось, что в свертке сидит вороненок. Он привстал, чтобы лучше видеть, и тотчас с криком откинулся будто от толчка. Повторялся его обычный кошмар. Из тряпья выглянул двуглавый черный орел! - Кыш, проклятая! Кыш! - сказал он слабым голосом, делая попытку отмахнуться от птицы. Слова его как будто подействовали. С огромным облегчением следил он за тем, как орел постепенно съеживается, словно бы перегибается пополам, потом ныряет в кучу тряпья. Ветлугин перевел дух. Прогнал! Он поднял глаза на обступивших его людей. Странно! Выражение их лиц изменилось. Оно стало более приветливым. Один из стариков даже принялся что-то многословно объяснять Ветлугину, затем похлопал его по плечу поощрительно или дружелюбно. Только существо, державшее сверток, почему-то осталось недовольно. Продолжая глухо ворчать, оно на четвереньках отползло в угол. Мгновение - и следом за ним исчезли люди в капюшонах, разом утонули, растворились в темноте. Ветлугин внимательно огляделся по сторонам. Нет никого! Пламя ночника по-прежнему подрагивает на сквозняке. Слоистыми глыбами лежит мрак за пределами освещенного круга. Да, кошмар. Это был привычный кошмар. Больной, весь в испарине, снова улегся, сразу же заснул и спал долго, без сновидений. С этого момента дело пошло на поправку... Постепенно с прибывающими силами возвращалась к Ветлугину способность рассуждать, оценивать окружающее. Прежде всего он обнаружил пропажу многих своих вещей. Исчезли нож, часы, ружье, герметически закрывающаяся спичечница. Ветлугин предположил, что потерял их на подходе к ущелью, когда брел в состоянии почти полного беспамятства. Потом он заметил, что пропала пряжка от пояса. Разглядывая ремень - перерезанный, а не оборванный, - обратил внимание на то, что все потерянные им предметы металлические. Быть может, они не потеряны, а похищены? Но почему именно металлические? Это относилось также к числу загадок, которые надо было разгадать. Мир его был очень тесен в то время - ограничен пределами жилища. Это была невысокая сводчатая пещера, по-видимому, сообщавшаяся узким коридором с другими, подобными ей пещерами. Стены были увешаны шкурами, заботливо подпертыми снизу длинными жердями. Все предметы домашнего обихода за неимением шкафов развешивались на этих жердях или прикреплялись к ним ремнями. Шкуры и жерди отдаленно напоминали о чуме. И так же, как в чуме, помещалось здесь не одно, а несколько семейств - наверное, не менее двух десятков человек. Их нелегко было сосчитать, потому что вначале они казались Ветлугину похожими друг на друга. У всех были широкие скулы, узкие глаза, прямые черные волосы. Мало-помалу он стал различать своих соседей по пещере. Раньше остальных научился узнавать молодого человека, который поил его целебным отваром из чаши и всегда очень широко, располагающе улыбался при этом. Молодого человека звали Нырта. Ветлугин, не задумываясь, зачислил его в число своих будущих друзей. Но с первых же дней появились у него и враги. Из-за спины Нырты выдвинулось неприятное, гримасничающее, темное от копоти и грязи лицо. Горизонтальные морщины беспрерывно двигались на мясистом лбу. Кожа была какая-то неприятная, маслянистая и дряблая. Все время на этой подвижной физиономии возникали складочки, морщинки, впадинки. Из-под выдающихся надбровных дуг хитро щурились плутоватые черненькие глазки. Это был Якага, тесть Нырты. Инстинктивную неприязнь, чувство настороженности, тревоги вызывала у Ветлугина и жена Якаги Хытындо. Ноги у нее были очень короткие и толстые, а на длинном туловище торчала голова великанши. Непомерно крупные черты лица сохраняли неподвижность и неизменную важность. Это было воплощение глупости, притом глупости властной, злобной, агрессивной. Хытындо была шаманкой народа, или племени, жившего в котловине. Вначале Ветлугин решил, что форма правления здесь теократическая, иначе говоря религиозная, и светская власть сосредоточена в одних руках - именно в руках Хытындо. (Впоследствии выяснилось, что дело обстоит иначе.) У Нырты была жена по имени Фано и сестра-подросток Сойтынэ, которую Ветлугин видел лишь издали, - она не решалась подходить к нему. Зато голос ее постоянно, порой надоедливо, звенел в ушах. Видимо, Сойтынэ считалась лучшей песенницей - без устали складывала, импровизировала у костра песни с несложной однообразной мелодией; и когда начинала петь, другие женщины почтительно умолкали. Мужчин Ветлугин видел только по вечерам - спозаранок уходили на охоту. По целым дням больной, прикованный к своему ложу, оставался в обществе женщин, детей и собак. В равномерном ритме сгибались и разгибались перед ним сутуловатые косматые тени на стене. Женщины Бырранги отличались трудолюбием: терпеливо сучили нитку, обрабатывали оленьи шкуры, кроили одежду, готовили пищу. Кроме того, искусные рукодельницы вырезывали и нашивали на одежду примитивный орнамент из раскрашенной кожи. Тихая песня не умолкала у костра. Ветлугин подумал о том, что так, год за годом, век за веком, идет эта монотонная жизнь, под шелест и стук амулетов, подвешенных к потолку, под однообразно-печальный первобытный аккомпанемент. В песне, наверно, говорилось и о нем, потому что иногда он ловил на себе задумчивые взгляды женщин. Оглянутся, помолчат, будто подбирая слова для сравнения, и продолжают петь. Песню то и дело прерывало устрашающее ворчание или жалобный визг собак. Маленькие, коротконогие, с торчащей клоками белой шерстью, они лежали у входа, вертелись под ногами, ссорились и дрались из-за брошенной кости. На ночь их выгоняли наружу, а в жилище оставались только щенки. Всю эту беспокойную ораву упрятывали вечером в мешок, чтобы не мешали спать. Зато днем щенки невозбранно разгуливали всюду, тыкались своими черными носами в лотки с пищей, боролись, возились, пестрым мохнатым клубком перекатывались через больного. Они служили живыми игрушками для маленьких обитателей пещеры. Но были у здешних детей и другие игрушки. Делались они из обрывков кожи, щепочек, костей, оставшихся после еды. Девочки укачивали уродливых кукол, закутанных в тряпье. Мальчики стреляли из маленьких, сильно изогнутых луков, а также пасли многочисленные "оленьи стада". Каждый игрушечный олень состоял всего из одной кости, а именно оленьей бабки. Иногда на "шею" такому "оленю" набрасывали арканчик, выволакивали из "стада" и с азартными криками тянули концы ремня в разные стороны - предавали "оленя" удушению. Потешными были пляски детей. Вдруг несколько голышей - мальчики и девочки - выстраивались в затылок, брали друг друга под локти и принимались выступать парадной рысцой, забавно выпятив животы. Бесконечно, до одури, могли они кружиться так у очага. В пещере, где жил Ветлугин, находилось шесть или семь детей различного возраста. Он очень любил наблюдать за ними. Это отвлекало его от невеселых мыслей. Как-то легче становилось на душе, когда слышал рядом беспечное щебетанье, топот проворных маленьких ножек и взрывы веселого смеха. Самым шумным из всех был юркий коротышка, лет трех или четырех, откликавшийся на имя Кеюлькан. Малыш как будто был знакомым. Эти выгнутые дугой раскоряченные ноги. Это подвижное круглое лицо. Яркий румянец на нем был виден даже под толстым слоем жира и грязи! Но Ветлугин узнал малыша тогда лишь, когда несколько мальчиков постарше, разыгравшись, накинули на шею Кеюлькана аркан и, выкликая: "Маук! Маук!", потащили к выходу. Кеюлькан упирался изо всех сил, потом, не устояв на ногах, упал и с воем волочился по полу, цепляясь за оленьи шкуры. Одна из женщин кинулась от костра к озорникам, щедро раздавая шлепки. Порядок был восстановлен. В разноголосом плаче, наполнившем пещеру, особенно выделялся пронзительный и прерывистый, с взвизгиваниями плач Кеюлькана, которому попало заодно со всеми. Плач этот был в своем роде уникальным. Его совершенно невозможно было спутать с каким-либо другим плачем. Сомнений не могло быть. Именно этого забавного коротышку с круглым выпяченным животом собирались принести в жертву загадочной Маук, и именно к нему на выручку бросился Ветлугин. В тот же день он знаком подозвал к себе Нырту. Тот поспешно, со всегдашней своей услужливостью подал ему чашу с отваром, думая, что больной хочет пить. Но Ветлугин отстранил чащу. - Кеюлькан - Маук? - громко сказал он, указывая на вертевшегося тут же Кеюлькана. - Маук - Кеюлькан?.. Слова Ветлугина всполошили всех, кто находился в пещере. Нырта втянул голову в плечи и боязливо оглянулся на вход. Сидевшие у очага замолчали, как по команде, а Фано торопливо вскочила и спрятала мальчика под полой своей одежды. Любознательность Ветлугина не была утолена. Он настойчиво продолжал свои расспросы, решив не отставать от Нырты, пока тот не ответит, какая же связь существует между Кеюльканом и Маук. Однако предостерегающее шиканье, несшееся со всех сторон, подействовало на ученого. Он умолк. Нырта выжидательно смотрел на Ветлугина. Какая-то мысль осветила его смышленое лицо. Он положил руку на голову Кеюлькана, другой рукой взял щепку, лежавшую на полу, и принялся объяснять что-то вполголоса, оглядываясь на вход. Нырта показывал на рот, жалостно склонял голову набок, жмурил глаза, подносил щепку к Кеюлькану, откидывался назад, будто приглашая сравнить их. Иногда, снижая голос до шепота, с нажимом произносил слово "Маук". Мимика Нырты была такой выразительной, жестикуляция такой живой, что трудно было не понять его. Ветлугин вспомнил раскрашенного ваньку-встаньку с петлей на шее, который лежал на берегу реки и, казалось, беззвучно смеялся над пришельцем. Так вот оно что!.. В последнюю минуту жители гор подменили жертву и вместо Кеюлькана подсунули ваньку-встаньку, деревянный чурбан! Ветлугин посмотрел на Нырту, улыбкой давая знать, что понял. Нырта предостерегающе поднял руку. Но в живых глазах его мигнул веселый огонек. Ветлугину понравилось такое обращение - запросто - с мрачными духами ущелья. Стало быть, духов можно обмануть, - только подразнить их аппетит зрелищем хорошо упитанного мальчика, а затем под шумок, под грохот бубнов и ритуальные завывания подменить его, всучить деревяшку вместо человека. Жителям Бырранги нельзя было отказать в практической сметке. А спустя некоторое время Нырта дал понять своему гостю, что думает о его, Ветлугина, взаимоотношениях с Маук. Нырта сжал кулаки, потом с силой сдвинул их. - Маук! - пробормотал он, кивнув на один кулак. - Тено! - сказал он, кивнув на другой. Видя, что Ветлугин не понимает, молодой человек разжал кулак и осторожно ткнул собеседника в грудь. - Тено! Тено! - повторил он. "Тено" означало "ты"? Выходит, Ветлугина считали врагом Маук? В этом, впрочем, не было ничего удивительного. С первых же своих шагов в котловине он бросил вызов Маук, пытался отнять предназначенного ей в жертву Кеюлькана. Мысленно Петр Арианович выругал себя. Ну можно ли быть таким неуживчивым человеком? Не успел еще отдышаться после побега из ссылки, как снова попал в передрягу, с места в карьер поссорился, и, по-видимому, серьезно, с одним из самых влиятельных духов Бырранги! 6. ПЛЕННИК БЫРРАНГИ Вскоре, однако, Ветлугин забыл о загадочной, оскорбленной им Маук. Ну ее! Какое, в конце концов, дело ему до всей этой нелепой первобытной чертовщины?! Разгадывать непонятный культ, копаться в суевериях? Ну уж нет! Его ждет работа поважнее! Ветлугину не терпелось встать на ноги и выбраться из пещеры, чтобы перед наступлением полярной ночи взглянуть еще раз на удивительный оазис за Полярным кругом. Он заставил себя встать. Сначала ходил только по пещере, спотыкаясь о барахтающихся щенков и придерживаясь за жерди. Потом, дня через три или четыре, подбадриваемый возгласами женщин, выбрался в коридор. Отдышавшись, он медленно поплелся к выходу в сопровождении Кеюлькана и других ребятишек, миновал несколько оленьих шкур, закрывавших вход в соседние жилые пещеры, и очутился на склоне лесистой котловины. Свежий воздух опьянил его. Он вынужден был сесть на порожек - плоский длинный камень у выхода. За то время, что Ветлугин отлеживался под сводами пещеры, внешний вид долины изменился. И сюда с большим запозданием пришла зима. Деревья покрылись инеем, таким густым, что казалось - это облака лежат на склонах. Полным-полно снега было в лесу! Снег отсвечивал алым: солнце заходило. Оно висело совсем низко, почти касаясь края котловины. Значит, скоро должно было скрыться совсем, на всю зиму, на три или четыре темных зимних месяца. Ветлугину не верилось, что находится в горах Бырранга за Полярным кругом. Нет, это не таймырский пейзаж. Тайга! Кусок тайги! Будто чудом каким-то перенесся из тундры в тайгу - за тысячи километров к югу! Суровые северные леса стояли по пояс в снегу во всем своем великолепии: неподвижные, тихие, словно бы замечтавшись о чем-то. Темные линии веток четко выделялись на белом фоне, будто узоры, резьба по кости. Даже на короткий срок жаль было расстаться с этой величественной панорамой. Однако Нырта окликнул Ветлугина из глубины пещеры, а потом вышел за ним следом: видимо, беспокоился о самочувствии больного. Но прежде чем снова погрузиться" в смрадную духоту жилища, Ветлугин раскинул руки и жадно, всей грудью, вобрал в себя бодрящий морозный воздух - про запас. В горле запершило. Что это?.. Из лесу наносило горьковатый, очень знакомый запах. Дым?.. Ну, конечно же, дым! Удивительная котловина припахивала дымком - как он мог забыть об этом? Ветлугин захохотал, потом, ощутив прилив энергии, швырнул снежком в Кеюлькана, барахтавшегося у входа в пещеру. Значит, вулкан? Странная, отвергнутая гипотеза о вулканах в Сибири верна? Он, Ветлугин, находится в кратере потухшего вулкана, в кальдере! Само название (по-испански "кальдера" - "котел") разъясняет суть явления. Земля еще не остыла. Внутри "котла" сохранилось тепло. Прогретая изнутри почва, а также воздух, обильно насыщенный углекислым газом (дым!), который выделяется изо всех трещин, создают благоприятные условия для жизни растений. Вот почему здесь такой высокий лес. Вот почему он так далеко продвинулся на север, перешагнув запретную черту Полярного круга. На севере Таймырского полуострова возникла своеобразная теплица - лесной заповедник в безлесной холодной Бырранге. Ветлугин не удивился, разглядев внизу несколько фонтанчиков. Для полноты картины не хватало только этой детали! Гейзеры! Струи бьющей из-под земли горячей воды! Присмотревшись, Ветлугин различил возле фонтанчиков несколько человеческих фигур. Они что-то делали, переползали на коленях с места на место, сгибались и разгибались, словно бы кланялись. Молятся гейзерам, что ли?.. С неохотой географ вернулся в пещеру, поддерживаемый Ныртой, и лег спать в полной уверенности, что видел гейзеры. На другой день видимость улучшилась. Туманная дымка, висевшая над лесом, стала менее плотной, и Ветлугин, к своему разочарованию, убедился в том, что гейзеров на дне котловины нет. Это всего лишь пар, столбы пара, который поднимается из прорубей. Пока Ветлугин болел, река, протекавшая внизу, замерзла. Люди поспешили пробить во льду отверстия и теперь суетились подле них, промышляя рыбу. Почему-то на середине реки чернели челны. К полудню туман рассеялся совершенно, и Ветлугин понял назначение челнов. Лед был еще непрочным. Лишь отдельные удальцы рисковали добираться до прорубей ползком или на четвереньках. Более осторожные усаживались в челны и неторопливо подвигались по льду, отталкиваясь от него руками. Сейчас они сидели у прорубей в своих челнах, покачивая короткими удилищами над дымящейся водой. Рыбную ловлю долго наблюдать не пришлось, отчаянно разболелась голова, - Ветлугин был еще очень слаб после перенесенных лишений. Он надеялся наверстать упущенное и через два-три дня побывать на берегу реки, а также подняться на противоположный скат котловины. Сделать этого, однако, не удалось. Несколько дней он чувствовал такую слабость, что не мог добраться даже до выхода из пещеры. Когда же наконец вышел снова наружу, было уже поздно. Солнце скрылось за перевалами до весны, сгустились сумерки, и плотный занавес наглухо задернулся над чудесами котловины. Надолго, на всю зиму, засел Ветлугин в пещере у очага. К весело потрескивавшим на огне сучьям теснились теперь не только женщины, но и мужчины. С наступлением темноты охота и рыбная ловля прекратились. Правда, в лесу еще продолжали настораживать пасти, а кое-кто (например, Нырта) не бросал одиночную охоту при луне. Но остальные охотники старались выходить из пещеры пореже. Ощутительно замедлился ритм здешней жизни. Люди забились в логово подобно медведю, погружающемуся на зиму в спячку. Не хотелось двигаться, разговаривать. Так бы и сидел все время, неотрывно глядя на прыгавшие по сучьям огоньки, краем уха слушая нескончаемый песенный разговор, который вели между собой женщины у очага. Алые блики касались пестрого, в блестках, нагрудника Сойтынэ, выхватывали из темноты равномерно двигавшиеся руки Нырты (для развлечения обтесывал палочку), суетливо перебегали по широким скулам Хытындо, которая покуривала свою трубку, изредка сплевывая в огонь. Рядом, уткнувшись подбородком в колени, дремал Якага, ее муж. За зиму Ветлугин лучше разобрался в их взаимоотношениях. Толстая карлица с лицом великанши была только шаманкой загадочного народа, обособившегося в горах Бырранга. Гражданскую власть в долине осуществлял Якага. Впрочем, всем было ясно, что он находится на побегушках у своей супруги. Кеюлькан оказался сыном Нырты и Фано. Забавный веселый коротышка - внук Хытындо - был ее любимцем: для Кеюлькана откладывалось мясо пожирнее, Кеюлькану прощалась любая шалость. Бабушка разрешала ему даже играть принадлежностями ее шаманского ремесла - ритуальным бубном и колотушкой с разноцветными ленточками. К дочери шаманка относилась холодно, к зятю же явно неприязненно. Мало сказать, что Ныртой помыкали в семье, - его даже обносили кусками во время трапезы. А ведь он был главным добытчиком, - Якага предпочитал греть спину у огня, глубокомысленно выдирая с помощью ножа редкие волосы из подбородка (это заменяло ему бритье). Такова была семья шаманки. Но в пещере, помимо нее, находились еще две довольно многочисленные семьи, занимавшие по отношению к семье Хытындо подчиненное положение. Узкий, слабо освещенный каменными плошками коридор отделял пещеру, где жил Ветлугин, от трех или четырех меньших по размеру пещер, в которых помещалось еще семь-восемь семейств. Общая численность племени достигала, таким образом, семидесяти-восьмидесяти человек вместе с детьми. На другом конце коридора были нежилые пещеры, целый лабиринт, уводивший в самые недра гор. Там совершались какие-то ритуальные церемонии, по-видимому связанные с охотой и рыбной ловлей. Коротая время у костра, Ветлугин принялся со рвением изучать язык своих гостеприимных хозяев. Словоохотливый и приветливый Нырта стал главным "профессором", остальные помогали ему по мере сил, даже не очень жаловавший Ветлугина Якага и по-прежнему дичившаяся его робкая Сойтынэ (Хытындо не снисходила до таких "забав"). Мимика и жесты обитателей гор, как у большинства первобытных народов, были чрезвычайно выразительными. Когда же мимики и жестов не хватало, кто-нибудь из ретивых учителей вскакивал на ноги и, выхватив из очага уголек, принимался для большей наглядности рисовать на полу пещеры. Всех очень потешало произношение Ветлугина. Взрывы хохота то и дело оглашали пещеру, а Нырта просто катался со смеху по земле. Много привлекательного, простодушного было в этих людях, по-детски радовавшихся возможности скрасить свои бесконечно длинные, тоскливые вечера. "Кто эти люди? Почему они здесь? Как попали в горы Бырранга?" - думал географ. Вскоре после того как Ветлугин научился довольно свободно объясняться с жителями оазиса на их языке, у него произошел примечательный разговор с Ныртой. - Кто вы такие, Нырта? - спросил он напрямик. - Как называется ваш народ? Он ожидал, что Нырта промолчит или ограничится обиняками, как обычно, когда в разговоре затрагивалась какая-нибудь запретная тема. Однако Нырта ответил без запинки. - Дети солнца, - сказал он. - Как? Солнца, ты сказал? - переспросил Ветлугин, думая, что ослышался или неправильно понял своего собеседника (новые, неожиданные сочетания слов на малознакомом языке еще ставили его в тупик). - Солнца, - невозмутимо подтвердил Нырта и сделал глубокую затяжку из трубки. Потом повторил как нечто разумеющееся само собой: - Я сын солнца!.. Вслед за тем он предъявил вещественное доказательство. Потянув длинный, черный от грязи ремешок, висевший у него на шее, молодой охотник вынул и показал Ветлугину круглую, тщательно отполированную пластинку из бивня мамонта. Она тускло сверкнула в багровых отсветах очага. - Это хорошо, - убежденно сказал Нырта. - "Счастья солнечный глаз" - так у нас говорят! Он пояснил, что в котловине нет человека, который не носил бы на груди подобный амулет. Считалось, что на период полярной ночи это в какой-то степени заменяет настоящее солнце и помогает дождаться его возвращения. Укладываясь спать, Ветлугин долго раздумывал над тем, что маленькое нагрудное "солнце" есть, конечно, всего лишь одно из проявлений первобытной симпатической магии. Но было в этом еще что-то очень трогательное, поэтическое. Люди, вынужденные жить в тесной и темной пещере, зимовавшие в гнетущем мраке полярной ночи, не хотели надолго расстаться с солнцем. Они уносили частицу, отблеск его в недра горы. Для них это была как бы нравственная поддержка. А им так нужна была эта поддержка!.. Существование "детей солнца" было очень непрочным. Ведь они жили буквально на вулкане. Земля время от времени вздрагивала у них под ногами и колебалась. Первый толчок Ветлугин ощутил вскоре после прихода в оазис. (Тогда еще он отлеживался по целым дням в своем углу.) Вдруг показалось, что кто-то вкрадчивым движением потянул из-под него оленью шкуру. Глухо брякнули амулеты, висевшие над головой, со свода пещеры посыпалась пыль. Он удивился, но не придал этому значения: подумал, что просто закружилась от слабости голова. Однако в середине зимы толчок повторился. Семья Якаги ужинала в это время, сидя у очага. Неожиданно деревянный котел, в котором варилось мясо, перевернулся, и горячая вода потекла под ноги. Вскакивая, Ветлугин успел заметить, что со стен сорвалось несколько колчанов со стрелами. Больше ничего не произошло. Хозяева пещеры отнеслись к происшествию с удивительным спокойствием, точно подобное происходило с ними уже не раз. Женщины принялись деловито собирать разбросанные по полу куски мяса, мужчины даже не поднялись с места и продолжали заниматься каждый своим делом. Тут только дошло до Ветлугина, что это было землетрясение. Он опрометью кинулся из пещеры. Очень важно. Очень!.. Землетрясения, пусть не сильные, но регулярно повторяющиеся, подтверждают догадку об остывающем вулкане. Луна висела над лесом. Видно было очень хорошо. Изменился ли пейзаж? Ну конечно! Ветлугин ясно видел, что на противоположном склоне появилась как бы прогалина. Ага! Оползень! Часть леса еще продолжает сползать. Снег заклубился над деревьями, и белое облако скрыло заключительную фазу катастрофы. Надо думать, деревья перевернулись вверх тормашками вместе с землей. На другой день Ветлугин упросил Нырту взять его с собой в лес проверить пасти. Они спустились по узкой тропинке и, увязая в рыхлом снегу, двинулись вдоль замерзшей реки по дну котловины. В неверном, дрожащем свете все плыло вокруг, менялось. Не сразу понял Ветлугин, в чем дело. Луна то исчезала, то появлялась. Туман повис над ущельем, прикрывая его, как крышкой. Иногда "крышка" чуть-чуть сдвигалась, и тогда видно было наверху глубокое черное небо. Нырта уверенно вел своего спутника. Вскоре они очутились среди бурелома. Некоторые деревья лежали на боку, спутавшись ветвями, другие торчали корнями вверх, точно из гробов поднимались привидения с воздетыми руками. Но это не был бурелом, это были следы землетрясения. Вчерашняя катастрофа оказалась более значительной по размерам, чем предполагал географ. Оползень - кусок горы, поросшей лесом, скатился почти к самой реке, оставив за собой широкую черную рытвину, будто по склону прошелся гигантский плуг. А за поворотом тускло отсвечивало багровым. Над лесом висело зарево. Нырта и Ветлугин добрались наконец до поворота, переступая через повалившиеся стволы, перелезая через торчащие вверх корни. Прежде всего географ "увидел" ветер. Ветер стремительно гнал низкие клочковатые облака по небу. Нет, то были не облака; то были клубы дыма. Нырта, ворча и отдуваясь, присел на упавший ствол. Ветлугин сделал еще несколько шагов и осторожно раздвинул заросли, чтобы лучше видеть. Перед ним засияли огненные, разверзшиеся недра земли. Ветер с размаху бил в вершину невысокого холма. Оттуда вылетали искры, и к черному небу поднимались факелы пламени. Потом вершина холма надолго окутывалась клубами дыма. Ветлугин обернулся к Нырте. - Гора огня? - спросил он, с трудом подбирая слова. - Огнедышащая гора?.. Нырта безучастно кивнул. Зрелище это, видно, было ему не в диковинку. Ветлугин долго сидел на поваленном стволе у поворота, пока Нырта проверял свои капканы. Итак, в горах есть не только потухший, но и действующий вулкан. Ну и соседство, нечего сказать!.. Впрочем, мысль об опасном соседстве тотчас уступила место другой, более приятной мысли. Сделанное Ветлугиным открытие приобретало с каждым днем все большую полноту и законченность. В книгах случалось встречать описание кальдер. Чаще всего кальдера представляет собой плоскую широкую впадину с невысокими пологими краями - нечто вроде огромного цирка. Посредине торчит низенький холм - маленький, "дочерний", вулкан, который принял "наследство" старого остывшего вулкана и все еще бурлит, кипятится, плюется огнем, а время от времени даже извергает лаву. Не совпадало ли это в точности с тем, что видел сейчас Ветлугин? Старый кратер потухшего вулкана был очень широк и низок - по-видимому, в результате размыва. Сравнение с цирком напрашивалось. Только этот "цирк" отличался невиданно грандиозными размерами. Географ припомнил размеры самых больших кратеров. Диаметр Мауна-Лоа на Гавайях составляет четыре тысячи метров. Диаметр Гунунг-Тенгер на Яве - около шести тысяч. Но то были карлики по сравнению с потухшим вулканом Бырранги. С нетерпением поджидал географ весны, света, чтобы обстоятельно осмотреть все-все: кальдеру, лес, маленький действующий вулкан, а также собрать образцы вулканических пород и растительности. Не мог же он явиться в Москву или в Петербург с пустыми руками! Никто бы не поверил ему, да, пожалуй, нашлись бы еще и остряки, которые высмеяли бы его... Но, раздумывая о природе котловины, Ветлугин не забывал о ближайшей цели, которая стояла перед ним. Кальдера вулкана, куда он скатился так кстати и где укрылся от лютой таймырской зимы, была лишь временным прибежищем, промежуточной станцией. Впоследствии Ветлугин мог вернуться сюда с геологической экспедицией, но сейчас он не собирался задерживаться. Важные дела ждали его в России. План был ясен. Пересидеть в котловине зиму, потом сколотить плот из плавника или выпросить челнок, а там, когда вскроется река, попрощаться с гостеприимными хозяевами, пожать руку Нырте, расцеловать Кеюлькана и - в путь! Спуститься на озеро по течению - чего проще! В сравнении с тем, что ему пришлось пережить, это увеселительная прогулка, не больше. Придется, правда, выдумать подходящее объяснение для самоедов. С ними нужно добраться до края леса, вдоль которого расположена вереница станков, и исчезнуть в лесу, раствориться в нем. Вот где надо пустить в ход всю свою ловкость, сметку, мужество, чтобы, не привлекая нежелательного внимания, пробираясь тайными лесными тропами от одного убежища к другому, вернуться незамеченным в европейскую часть России. Большие надежды возлагал Ветлугин на перевалочный пункт - Дудинку на Енисее, где жил один надежный товарищ. Он поможет укрыться, укажет дальнейший маршрут, снабдит деньгами, адресами, явками... А может быть, все эти предосторожности уже ни к чему? Может быть, совершилась долгожданная революция, слухи о приближении которой докатились даже до Северного Ледовитого океана, до деревни Последней? Тогда возвращение в европейскую часть России упрощалось - Ветлугину достаточно было назвать себя, чтобы ему оказали помощь и переотправили дальше на юг. Так или иначе - нужно спешить! На озеро Таймыр Ветлугин выйдет в лучшем случае весной, все лето вынужден будет провести с самоедами и к границе леса доберется только поздней осенью. Хорошо еще, если попадет в Дудинку к середине будущей зимы! Стало быть, год?.. Ждать, томиться, сгорать нетерпением еще долгий год?.. Но что же делать? Не мог же он перелететь через горы и тундру по воздуху! Перед ним был один-единственный путь - река! Его беспокоило, впадает ли она в озеро? Как будто бы должна впадать. На все расспросы об этом Нырта отделывался невразумительным бормотанием и неуклюже переводил разговор на другую тему. Во всяком случае, река протекала через котловину в меридиональном направлении, то есть с севера на юг, а озеро находилось где-то на юге. С первыми же проблесками света надо было подняться к перевалу, чтобы проследить оттуда течение реки. Долгожданное солнце выглянуло из-за гребня гор в середине февраля. Вряд ли кто-нибудь в котловине встретил его появление с большим восторгом, чем Ветлугин. Не терпелось взглянуть на открытый им удивительный мирок, а также проверить догадку насчет реки, что было так важно для продолжения путешествия. Вначале солнце находилось на небе совсем недолго. Большую часть дня царили сумерки. Поэтому Ветлугин не рисковал самостоятельно углубляться в лес. Наконец дни настолько удлинились, что он отважился предпринять вылазку к перевалам - без Нырты, в полном одиночестве. День выдался ясный, почти без тумана, что бывало очень редко в этих местах, и географ обрадовался своей удаче. По мере того как поднимался по довольно крутому склону, кругозор его все расширялся. Оказалось, что собственно оазис не так уж велик. Лес, более или менее густой, покрывал только часть кальдеры. То там, то сям светлели прогалины, пустые места, лишенные растительности. Кое-где деревья росли очень странно, вкривь и вкось. ("Пьяный лес", - мысленно отметил географ.) За опушкой открывался обычный унылый ландшафт Бырранги: белое и черное, снег, снег, торчащие из снега зубья скал. При взгляде на эту картину Ветлугину вспомнился переход по горам осенью прошлого года, пронзительные, как бы оплакивающие его, крики подорожников, огромные хлопья снега, медленно, словно бы в полусне, падающие на землю. Нет, это не повторится больше! Не должно повториться!.. Он, Ветлугин, спустится к самоедам по течению на плоту или в челноке, не затрачивая особых усилий. Лишь бы не подвела река. Течет ли она на юг? Впадает ли в озеро?.. Ветлугин продолжал свое восхождение к перевалу, но уже гораздо более медленно, чем раньше, то и дело оглядываясь и прислушиваясь. Примерно с полпути географа сопровождал в лесу разноголосый птичий пересвист. Для пробы Ветлугин остановился - свист обрывался. Трогался с места - возобновлялся и свист. Это было неспроста. Его конвоировали! Прячась за деревьями и кустами, сами оставаясь незамеченными, конвоиры следовали за ним по пятам, перекликаясь друг с другом. Значило ли это, что ему нельзя увидеть недозволенное, узнать то, что не полагается узнавать? Или опасались его бегства, хотя бежать в это время года было бы бессмысленно? Ветлугин решил проверить свои подозрения. Хотя ноги его подгибались от усталости, он шел и шел и поднялся почти к самому гребню котловины. Вдруг рядом, будто из-под земли, вырос Нырта. Лицо его было сурово. Он молчал, только укоризненно покачивал головой. Ветлугин сделал вид, что не понимает его. Тогда Нырта, поколебавшись с минуту, приложил ладонь ко рту и стал бить себя пальцами по губам, издавая при этом странный крик. Звук получался прерывисто-протяжный, далеко слышный, нечто напоминавшее клекот орла. Тотчас же за перевалом раздался ответный крик. Два силуэта с копьями появились на гребне горы, словно бы вынырнули из тумана. Ветлугин был поражен. Он никак не ожидал этого. Пограничная застава? Значит, перевалы охраняют? Географ медленно начал спускаться со склона рядом с Ныртой. Когда они были уже на полпути к стойбищу, Нырта тронул Ветлугина за руку. Внизу, у пещер, суетились люди. Мужчины выбегали наружу, торопливо забрасывая за спину колчаны со стрелами. Длинная цепочка их потянулась к перевалу. Кое-кто на бегу вытаскивал стрелы из колчана и накладывал на тетиву. Тем временем женщины, схватив детей в охапку, перекликаясь взволнованными голосами, спешили вниз, чтобы спрятаться в зарослях у реки. Нырта снова обратил к удивленному Ветлугину серьезное лицо. - Маук не велит! - сказал он, указывая на перевал. В глубокой задумчивости Ветлугин вернулся "домой", в пещеру. Там было все по-старому. Волнение после тревоги уже улеглось. "Дети солнца" оживленно переговаривались и смеялись, поглядывая на виновника тревоги, сидевшего в своем углу. Но ему было не смешно. Только сейчас осознал он всю сложность и трудность своего положения. Обитатели оазиса боялись какого-то нападения или вторжения, сама лесистая котловина в горах напоминала осажденную крепость, а случайно попавший сюда путешественник находился в плену. В этом нельзя уже было сомневаться. Непонятная Маук как бы очертила круг, пределы которого было запрещено переступать. Ветлугин был пленником Бырранги!.. 7. БЕЖАТЬ, БЕЖАТЬ! Маук?.. Что это за чудище такое - Маук?.. Оказывается, нельзя было отмахнуться от нее. Она требовала к себе внимания, и самого пристального. "Маук не велит", - многозначительно сказал Нырта, преградив Ветлугину путь к перевалу. Стало быть, именно она, эта непонятная, зловещая Маук, не пускала из котловины? Странно!.. Ветлугин не собирался вникать в суеверия "детей солнца". Не считал себя достаточно компетентным для этого. "Впоследствии в горы придут специалисты, этнографы, - думал он. - Им и карты в руки". Но выяснилось, что в одном из суеверий он должен обязательно разобраться сам, и побыстрее, не откладывая дела в долгий ящик. Маук надо было понять и нейтрализовать, вежливенько убрать в сторонку, чтобы не путалась под ногами, не мешала уходу (или отъезду) путешественника из котловины. Но едва Ветлугин приступал с расспросами к "детям солнца", как те отводили глаза, хмурились или же сразу в грубой форме обрывали разговор. Тема Маук была запретной темой. Лишь однажды Фано пробормотала что-то о "крыле, которое закрыло солнце". Крыло? По-видимому, обитатели котловины представляют себе Маук в виде птицы? Птица Маук?.. С Маук была связана также какая-то очень большая откочевка "детей солнца". Выяснилось, что они не всегда жили в горах. Так, по крайней мере, можно было заключить из путаных объяснений Нырты. Жили где-то в тундре. А в горы пришли не по своей воле. Пришли из-за Маук. Гонимые Маук или ведомые Маук, это трудно было понять. Откуда пришли?.. Ветлугин подобрался весь, как следователь на допросе, который ухватил наконец ускользавшую от него нить. Нырта понял, что проговорился, и, чтобы скрыть смущение, принялся смеяться, совершенно некстати. Когда же Ветлугин повторил вопрос, собеседник его прибег к обычной фигуре умолчания: предостерегающе поднес палец к губам и оглянулся на вход в пещеру: не подслушивают ли? Но географ был настойчив. Через неделю он возобновил свои расспросы. Тогда Нырта перевел разговор на оленей. По его словам, олени в горах Бырранга были особенные, не такие, как в тундре. Именно вдогонку за этими особо жирными оленями и пришли сюда "дети солнца". Это было все, что удалось у него узнать. Ветлугин пораскинул мозгами. Ему пришло в голову, что ответ, который столь тщательно скрывают от него, находится в первобытной "картинной галерее". Она помещалась неподалеку от жилых пещер, вернее, являлась их продолжением. Раза два или три географ приходил сюда с Ныртой и видел, как художники в ожерельях из медвежьих когтей, устроившись на высоких подставках, при свете плошек расписывают стены. В руках у них были каменные палитры и костяные флакончики с порошками красной и черной охры, с белой глиной и разведенной угольной древесной пылью. Во время работы художники сохраняли благоговейное молчание. На стенах изображались главным образом олени, но были среди них и другие животные, а также маленькие человечки с луками и копьями. Не были забыты и рыболовы со своими коротенькими удочками. Рассмотреть рисунки вблизи не удавалось. Нырта принимался торопить Ветлугина, не слишком вежливо брать за локти, даже подталкивать. Любопытство географа было возбуждено до крайней степени. Не являются ли пестрые рисунки на стенах своеобразной палеографической хроникой, летописью "детей солнца"?.. День за днем, год за годом добросовестные летописцы запечатлевают на камне все, что происходит в горах. События не слишком примечательные: охота да рыбная ловля, каждодневная упорная борьба за существование. Этим в основном заполнена жизнь "детей солнца". Ну, а начальные главы - изображение странствий и прихода в благословенную Теплую долину, - где они? Наверное, в глубине пещеры, куда Нырта еще никогда не водил Ветлугина. Там скрывается ответ на вопрос, поставленный Нырте: откуда пришли "дети солнца"? Там, надо думать, есть ответы и на другие вопросы: кто такие "дети солнца", кого и почему они боятся и, наконец, что представляет собой загадочная Маук, которая не пускает Ветлугина из котловины? Вот почему после неудачной рекогносцировки к перевалу Петр Арианович решил предпринять новый поиск, теперь уже в недрах горы, в первобытной "картинной галерее". Ночью, дождавшись, когда его соседи по жилью уснут, Петр Арианович тихонько встал со шкуры оленя. Уголья догорали в очаге. Похоже было, что это засыпающий зверь щурит глаза, светящиеся во тьме. Вот наконец зажмурил их совсем. Вскрикнул во сне Кеюлькан, быстро-быстро забормотал какой-то другой ребенок. Мать сонным голосом принялась убаюкивать его. Снова все стихло. Ветлугин стоял на пороге, выжидая, не проснется ли еще кто-нибудь. Нет, не дрогнул, не пошевелился ни один полог. Географ быстро прошел узким сводчатым коридором, освещая себе дорогу факелом. А вот и "галерея"! На стенах неясно видны цветные рисунки. Они исполнены не очень умело, как бы детской рукой. Смолистый факел качнулся в руке. Светлые блики поплыли по стене, вырывая из мрака картины первобытной охоты. Возникал ветвистый рог убегающего оленя, потом крутой загорбок росомахи, готовящейся к прыжку, рядом ощеренная морда песца, попавшего в капкан. Пятно света от чадящего факела задевало их и уплывало дальше. Шаги гулко отдавались под сводами "галереи". Она казалась бесконечной. Черный провал как бы втягивал, всасывал в себя. Сколько пройдено уже?.. Онемела правая рука, державшая факел. Заболела шея - голову приходилось все время откидывать, чтобы рассмотреть рисунки под сводами. Но среди убегающих пеструшек и песцов, среди мчащихся во весь опор оленей с закинутыми на спину ветвистыми рогами не было ничего похожего на птицу. Другое бросалось в глаза: почти все изображения зверей были мечены крестом, углом или крышевидными значками. Случайно ли это? Конечно, нет. Чем дальше углублялся Петр Арианович в "картинную галерею", тем яснее становился ему смысл настенной живописи. Это картины будущей удачной охоты - иначе говоря, ворожба углем и красками, обрядовая живопись. Обитатели котловины желали, чтобы во время охоты с настоящими оленями и песцами произошло то же, что с их изображениями на стенах пещеры. Искусство здесь предваряло, опережало жизнь. Оно было утилитарно. Люди думали не о прошлом своем, а о будущем. Однако где же скрывается Птица Маук? Ветлугин вытянул руку, почти касаясь свода факелом. Не кончик ли острого черного крыла прячется в расщелине? Нет, это только тень от камня, торчащего из стены. Маук здесь нет. Факел догорал. Темнее стало вокруг. Тени приблизились к Петру Ариановичу, будто начали медленно сдвигаться стены пещеры. Стало труднее дышать. Он вздрогнул, оглянулся. Что это? Шелест? Прошелестели крылья над головой?.. Он вспомнил о летучих мышах. Быть может, живое существо прячется в этом лабиринте - почти слепое, с черными перепончатыми крыльями, злое и хищное, еще неизвестный зоологам вампир Северной Азии? Через мгновение пугающий шелест повторился: то осыпалась земля со свода... Ветлугин прошел еще несколько шагов, близоруко всматриваясь в настенную живопись. Вдруг несколько оленей, показавшись из-за поворота, прервали его поиски и увели за собой в сторону от Маук. То была серия рисунков, связанных друг с другом. На первом изображалась массовая охота на оленей, по-видимому, в момент их осенней откочевки. Извилистая полоса пересекала рисунок по диагонали. Это была река, пестрая от рогов. Олени переплывали ее. И тут-то, на переправе, путь им преграждали охотники в челнах, вооруженные луками и копьями. На втором рисунке "дети солнца" пировали. Солнце с расходящимися во все стороны лучами, благожелательно улыбаясь, освещало вереницу костров и людей, которые в два ряда сидели подле них. Наконец на третьем рисунке был запечатлен апофеоз удачной охоты. На берегу валялись груды костей, множество костей, а сами пирующие лежали вповалку. Они почивали после обильной трапезы, быть может, впервые за год наевшись досыта. В ближайшем будущем Ветлугину, несомненно, предстояло, увидеть все это: и охоту на переправе, и пиршество, и "детей солнца", погруженных в послеобеденный непробудный сон. Он стоял в раздумье перед стеной, опустив до самой земли чадящий факел. Что ж, лучший момент, пожалуй, трудно выбрать. Ему удастся уйти, когда все уснут в котловине, утомленные охотой и пиршеством, когда ослабеет бдительность стражей на перевале, с которыми охотники, конечно, поделятся непривычно обильной едой. Да, это была соблазнительная мысль!.. Воодушевившись, Ветлугин круто повернул и зашагал назад к жилым пещерам. "Убегу, убегу, - повторял он, сжимая кулаки. - По-хорошему не отпускаете, обязательно убегу! Проснетесь после пира, а меня уже нет! Ищи ветра в поле! Ищи-свищи!.." Выходя из "картинной галереи", географ оглянулся и в последний раз осветил ее факелом. Серые оленьи лики выжидательно глядели на него со стен. Несмотря на беглость, небрежность рисунка, большинство животных было изображено с такой выразительностью, что казалось: вот-вот сорвутся с места, застучат копытами, ринутся вперед, увлекая за собой Ветлугина. Неразгаданная Маук была забыта. Географа внезапно охватила радость - предчувствие скорого освобождения. Поиск в "картинной галерее" не был напрасным. Олени должны были помочь уйти из котловины!.. От Нырты Ветлугин слышал, что осенью проводится массовая охота на оленей, которую завершает "Праздник сытого брюха", иначе называемый "Праздником солнца". "Праздник брюха, то есть обжорства, - вновь и вновь прикидывал географ. - Очень хорошо! Очень кстати! Обильная еда располагает ко сну..." А ему надо было, чтобы "дети солнца" завалились спать после еды. Сон! Сон!.. Пусть благодушное "сытое брюхо" нашлет сон на всех: на подозрительного Якагу, на хмурую Хытындо, на разговорчивого Нырту. Крепкий сон! Крепчайший!.. И тогда, предоставленный самому себе, Ветлугин окажется хозяином котловины. Ветлугина не покидало ощущение, что его держат под непрерывным неусыпным наблюдением. Даже во время одиноких прогулок по лесу тянуло оглянуться. Спиной чувствовал чей-то настороженный взгляд. Знал: куда ни направится - к реке ли, к перевалу ли, - всюду прищуренный глаз неотступно, из чащи или из-за камня, будет следить за ним. Наблюдение снималось только в том случае, если Ветлугина в его прогулках сопровождал Нырта. - Ну что надо от меня? Почему не отпускаете? - ворчливо спрашивал Ветлугин своего приятеля. И, не дождавшись ответа, предлагал прищурясь: - Отпустили бы по-хорошему, а? Нырта с видом сожаления разводил руками, давая понять, что это не в его власти. (Когда речь заходила о запрете Маук, он старался изъясняться больше жестами, видимо боясь проговориться.) - Думаешь, устережешь? - говорил Ветлугин с раздражением. - Не устережешь, нет! Уйду! Увидишь, уйду!.. Нырта улыбался на это самой добродушной, самой ослепительной улыбкой и успокоительно похлопывал географа по плечу. На Нырту нельзя было долго сердиться. Тогда Ветлугин переводил разговор на предстоявшую осенью массовую охоту, чтобы выведать важные подробности у своего простодушного собеседника. Нетерпение мучило Ветлугина. Река уже давно вскрылась и несла мимо пещер бурливые темно-коричневые волны, плеском их зовя, маня за собой в далекий путь. Но выяснилось непредвиденное обстоятельство. Был, помимо поста на перевале, еще и второй пограничный пост. Он располагался в зарослях тальника на обоих берегах реки, в том месте, где, протискиваясь между скалами, она вырывалась на простор из котловины. (Это место Ветлугин называл условно "Воротами".) Как проскочить незамеченным через Ворота? Ночью?.. Но по ночам бдительность "детей солнца", охранявших Ворота, естественно, обостряется. Правда, незаходящее полярное солнце, которое в течение всего лета без устали кружило над котловиной, нередко пряталось в тучи или в густой туман, поднимавшийся от реки. Быть может, челнок (или плот) с беглецом проскочит Ворота под покровом тумана?.. Нет. Рассчитывать на это не приходилось. Ворота были чрезвычайно узки, а "дети солнца", по наблюдениям Ветлугина, отличались тонким слухом. Стоило плоту появиться в теснине, как с обоих берегов обрушился бы на беглеца ливень стрел. Обитатели котловины били из лука без промаха. Нет, рисковать было бы неблагоразумно. "Как же быть?.." Петр Арианович ломал голову над различными вариантами. Ни один не удовлетворял его. Только незадолго перед массовой охотой нашел он наконец способ проскочить незамеченным мимо стражей теснины. Было в котловине излюбленное географом местечко. На отмели, неподалеку от Ворот, мокло несколько десятков повалившихся деревьев, корни которых подмыла река. Часть из них, подхваченная полой водой, уплыла вниз сразу же по весне. Оставшиеся деревья выбросило на отмель. Они использовались "детьми солнца" на топливо (это был их дровяной склад), а также для различных хозяйственных поделок. Подолгу сиживал здесь географ, посматривая на толстые, наполовину затопленные стволы. Да, великолепный плот можно было бы соорудить из них. Надежный, поместительный, легкий! Э-эх! Птицей понесся бы на таком плоту вниз!.. Как это в старой песне? Эй, баргузин, пошевеливай вал, Молодцу плыть недалечко!.. Но тотчас же взгляд географа, скользнув по груде стволов, будто притягиваемый невидимой силой, устремлялся к нависшим над водой скалам. Там не видно было никого. Между тем Ветлугин знал: недреманное око часового неотступно следит за рекой. Попробуй проскочи-ка на плоту через Ворота! Приближался день охоты. Состояние географа делалось все более нервозным. Он не мог пропустить "Праздник солнца", не мог! Это был единственный его шанс. А решение не появлялось. Накануне охоты он просидел на отмели несколько часов, глядя как завороженный на стремящуюся мимо воду. Наконец Петр Арианович со вздохом встал с земли. Все! Можно шагать домой. К чему, в самом деле, сидеть тут, разжигая свое нетерпение? Проходя мимо груды лежащих деревьев, он не удержался и с раздражением пнул ближайшее из них ногой. У-у, чертово дерево, никчемное! Ствол, косо лежавший на других стволах и находившийся, по-видимому, в состоянии неустойчивого равновесия, медленно перевернулся, взмахнув ветвями и показав бок, вывалянный во влажном песке. Что-то зачернело между ветвями. Географ с любопытством нагнулся. Ого! Какое глубокое дупло! Он поспешно присел на корточки и, вытянув руку, пошарил в дупле. Почти сухое! Стало быть, когда дерево на плаву, дупло не затопляется водой! Что ж, оно довольно поместительно. Не каюта первого класса на пассажирском пароходе, однако все же... Он, Ветлугин, безусловно, сможет спрятаться в этом дупле, конечно, поджав ноги к подбородку, скорчившись в три погибели. Ведь это ненадолго. Надо лишь миновать теснину, проскочить Ворота, обманув зорких стражей на горе. А там хоть вставай на плывущем дереве во весь рост, кричи, горлань, пой песни! Не догонят!.. Географ кинул взгляд на противоположный берег, усмехнулся. Почти библейский сюжет: Иона во чреве китовом!.. Так возникла последняя деталь плана: бегство в дупле плавника. Ветлугин представил себе сонное царство в долине. Вповалку среди обглоданных костей лежат охотники, оглашая воздух богатырским храпом. У перевернутых котлов прикорнули женщины. Между деревьями спят дети - ничком или навзничь, в той позе, в какой настиг и сморил их сладкий послеобеденный сон. Спит вся котловина. Бодрствует один Ветлугин. Осторожно встает с земли, балансируя руками, обходит на цыпочках Хытындо, Якагу, Нырту и, пригнувшись, ныряет в кусты, в низкий ельник. Скорее, скорее! Бегом к реке, к отмели, где лежит облюбованное для бегства дерево с дуплом. Оно заменит беглецу плот. Часовые, вероятно, не будут спать. Но что из того? У кого из часовых возникнет подозрение, если мимо проскользнет плавник, одинокое дерево с растопыренными ветвями, плывущее вниз по течению? А внутри его, скорчившись в дупле, будет лежать Ветлугин. Проснувшись, "дети солнца" не увидят своего пленника. Он будет уже далеко!.. Он будет мчать вниз по пенящейся горной реке, сидя верхом на стволе (к чему прятаться в дупле, когда Ворота останутся позади?), направляя его бег веслом, во все горло распевая песни! Ветлугина лихорадило от волнения, когда он рисовал себе это. Теперь все было взвешено, учтено, обдумано до мельчайших подробностей. Тайком географ уложил в дупло запасную обувь, маленькое весло, костяной нож, несколько рыболовных крючков из кости и немного сушеного мяса. Оставалось столкнуть плавник с берега, залезть внутрь и отдаться на волю течения. Эх, была не была!.. Выручай, выноси из плена, стремительная горная безымянная река! 8. ОХОТА В КАМЕННОМ ВЕКЕ К сожалению, географ очень мало мог увезти с собой в дупле дерева. С огорчением должен был признать, что собранные им научные сведения об оазисе и его обитателях слишком незначительны, попросту мизерны. Другой человек на месте Петра Ариановича, наверное, не так огорчался бы по этому поводу. В начале своего пребывания в котловине ученый болел, потом над котловиной спустилась ночь. Языку "детей солнца" - с грехом пополам - он научился только к исходу зимы. Это тоже тормозило исследовательскую работу. Но Ветлугин всегда был очень строг к себе. И на этот раз он не уставал ругать себя за медлительность, неповоротливость, лень. Надо было лучше использовать кратковременное пребывание в оазисе, больше вызнать, выведать, увидеть и разгадать! Он даже не сумел раскрыть тщательно скрываемое инкогнито Птицы Маук. Что за чудище пряталось под этим именем? Какое место занимало оно на первобытном Олимпе, каким "департаментом" заведовало? Повторить поиск в "картинной галерее" было бы опасно. Летом "дети солнца" выбрались из пещеры и разбили свои чумы на берегу реки. До "галереи" было теперь добрых полторы версты, а Ветлугина в лесу - и днем и ночью - сопровождал незримый конвой. Не стоило рисковать из-за какой-то Маук, вдобавок перед самым бегством. Жаль, конечно... Тайна Маук была очень важной тайной. К ней непосредственно примыкал также не решенный до сих пор вопрос об этническом происхождении "детей солнца". Кто они, откуда взялись?.. Допустим, пришли в горы из тундры вдогонку за какими-то особыми, необыкновенно жирными оленями. Во время одной из откочевок случайно наткнулись на кальдеру вулкана, на оазис и, привлеченные теплом, осели здесь. Но почему они живут в условиях полной (насколько мог судить Ветлугин) самоизоляции? Кого боятся? От кого (или чего) прячутся?.. "Наткнулись на кальдеру вулкана"... Кальдера ли это?.. Весной, после того как стаял снег, у Ветлугина зародились сомнения в том, что он находится в кальдере вулкана. Где туф? Склоны и дно кальдеры должны быть выложены туфом - вулканической породой необычайно плодородной. Петр Арианович до сих пор не мог найти образцов туфа. Где гейзеры? Где фумаролы - трещины в почве, из которых выходит дым? Это обычные признаки кальдеры. Но ни гейзеров, ни фумарол не было в лесистой котловине. Очень странным казалось географу, что "дети солнца" изготовляют наконечники своих стрел и копий из рыбьей кости или из кремня. Полагалось бы употреблять обсидиан, вулканическое стекло. Оно обязательно должно находиться в кратере потухшего вулкана. Но и обсидиана не мог найти Ветлугин. Черт возьми! Почему он не геолог! Как жалел Петр Арианович, что геологические знания его так скудны, так поверхностны!.. Специалист, конечно, сразу разобрался бы во всем, с первого же взгляда определил природу оазиса. Вулкан или не вулкан?.. Если это не вулкан, то почему здесь тепло? Почему в горах, расположенных за Полярным кругом, растут деревья, трава, цветы? Почему в темную ночь видно зарево над лесом, там, где пышут огнем развороченные недра земли? Земля была, несомненно, теплой. Но откуда же бралось тепло? Нет, и загадка кальдеры оставалась неразрешенной... Производя в уме смотр сведениям, собранным им, Ветлугин убеждался, что все они, увы, чрезвычайно разрозненны. Ну, много ли стоит сам по себе тот факт, что Кеюлькан назывался когда-то иначе? (Об этом проговорилась Фано.) Ребенку, видимо, переменили имя после того, как "преподнесли" его в дар Маук, то есть подсунули вместо него деревянный обрубок, ваньку-встаньку. Маук пытались обмануть