- в этом нетрудно было убедиться. Но что прибавляло это к ее характеристике?.. "Дети солнца" не всегда жили в горах. Прежде чем они осели здесь, была совершена какая-то очень длительная откочевка, о чем сохранились упоминания в песнях. Кое-какие детали быта подтверждали это. Мясо, например, "дети солнца" держали в мешках, предварительно нарезав его узкими полосками и высушив на солнце или у очага. В этом виде оно не очень нравилось разборчивому Якаге. - Раньше лучше было, - говорил он, поднимая и показывая Ветлугину темные полоски, похожие на крупную лапшу. - Раньше мясо ели пригоршнями. Рассыпчатое было, как труха. Потому что долго тряслось. Тряслось? Значит, запасы мяса возили на санках? Но что разъяснял этот факт в биографии обитателей оазиса? И без того известно было, что они пришлого происхождения. Наблюдая фауну оазиса, Ветлугин убедился в том, что все животные и птицы, находившиеся в котловине, также пришельцы из тундры. Здесь жили песцы, лемминги, волки, зайцы, дикие олени, росомахи, горностаи, белые куропатки, полярные совы. Даже бурый медведь (он, впрочем, встречался очень редко) и тот в погоне за мясом забегал сюда из тундры. Но когда, сколько тысячелетий, столетий, десятилетий назад возник оазис?.. Все эти нерешенные задачи Ветлугин оставлял на будущее, "на потом". Он утешал себя тем, что впоследствии вернется в горы Бырранга. Ведь наука в России после победы революции получит новые, невиданные возможности. И тогда перед ним, Ветлугиным, широко распахнется мир. Прежде всего географ поспешит на окраину Восточно-Сибирского моря, где среди плавучих льдов лежат еще неоткрытые острова, тающий архипелаг на непрочной ледяной основе. Лишь выполнив свой долг по отношению к островам, положив их на карту, Ветлугин вернется в оазис. И он вернется не один. В составе экспедиции (быть может, даже не ему поручат возглавлять ее) обязательно будут геологи (займутся изучением кальдеры), зоологи и ботаники (приступят к описанию животного и растительного мира), этнографы (они-то и разрешат наконец загадку Маук и "детей солнца"!). Но ощущение беспокойства неизменно овладевало географом, как только начинал думать о будущей экспедиции: пугала мысль о том, что может вернуться в оазис и не застать его! Слишком непрочно было все здесь, слишком похоже на мираж... Задумчивым взором обводит Петр Арианович лежащую перед ним котловину. Она очень приветливая, ярко-зеленая. Голубеют, алеют, белеют цветы в высокой траве. Но странно: краски не ярки, как бы размыты. Все зыбко вокруг, неопределенно. Такое впечатление, будто находишься на дне реки. Туман подолгу висит над котловиной или даже заполняет ее сверху донизу. Поэтому очертания предметов расплывчаты, звуки приглушены. Часто из котловины видны лишь тучи. Они клубятся над скалистыми гребнями, иногда переваливают через них и поливают долину прохладным дождем. Отпечаток нереальности лежит на всем окружающем. Кажется, стоит подуть ветру, чтобы призрачные контуры деревьев закачались, поплыли вместе с туманом, исчезли. Но ветра почти не бывает в долине. "Живешь как бы внутри миража" - так сформулировал Ветлугин свои впечатления об оазисе. Под стать котловине ее обитатели. Ветлугин не переставал дивиться умению "детей солнца" исчезать и появляться совершенно неожиданно. Можно думать, что они по желанию делаются невидимками, растворяются в тумане или сливаются с листвой. - Да, мы невидимые люди, - с важностью согласился Нырта, когда Ветлугин сказал об этом. Потом добавил непонятно: - Никто не знает, что мы в горах. Колдовство Старой женщины прикрывает нас крылом... Ветлугин долго ломал себе голову над этими словами. Невидимки? Да, это было почти так. Не раз во время совместных прогулок Нырта "щеголял" своим искусством. Вот только что шел рядом с Ветлугиным, болтал, смеялся. Неожиданно смех смолк. Ветлугин обернулся: нет Нырты! Где же он? Будто ветром сдуло. Но и ветра нет в лесу. Недвижна высокая трава. Не шелохнутся раскидистые ветви деревьев. Ветлугин беспомощно оглядывается по сторонам. Вдруг из зарослей, шагах в двадцати впереди, окликает его знакомый веселый голос. Нырта выходит навстречу, победоносно выпятив грудь и широко улыбаясь. - Как же ты обогнал меня? - недоумевает Ветлугин. - По верхушкам деревьев бежал, что ли? Эти слова тотчас дают толчок воображению "сына солнца" и вызывают новую проказу. - Довольно, Нырта, хватит! - сердится Ветлугин, озираясь. (Он снова остался один в лесу.) - Где ты? Так мы никогда не дойдем до пастей. Ведь уговаривались смотреть пасти. Лес молчит. Вдруг сверху раздается бранчливое пощелкивание. Ветлугин поднимает голову. На верхушке сосны, поставив торчком серый хвост, сидит какая-то пичуга и с недоверием искоса присматривается к нему. Тьфу ты пропасть! Где же Нырта?.. Пощелкивание доносится то из подлеска, то из-за груды камней. - Все, Нырта, все! Не хочу больше играть! Устало махнув рукой, Ветлугин садится под сосной и сразу же вскакивает. Из-за ствола, сгибаясь от беззвучного смеха, выходит Нырта. - Видишь, птицей стал! - говорит он, отдышавшись. - По веткам перебегать могу! Он очень дорожит каждым таким небольшим триумфом. - Могу и оленем быть, и совой, и волком, - хвалится он, загибая пальцы один за другим. - Хочешь, волком? И, быстро приложив ладони ко рту, испускает такой протяжный, тоскливый вой, что у Ветлугина мороз подирает по коже. - Похож?.. Все мужчины здесь удивительные имитаторы, потому что основной промысел их - охота, а успех ее зачастую зависит от умения подражать голосам птиц и животных. Нырта пробовал научить своего приятеля бесшумному шагу охотника, осторожной скользящей поступи. Куда там!.. Видимо, сноровка прививалась жителям котловины с самого раннего возраста, чуть ли не с младенчества. Ветлугин не успевал уловить даже самых простых приемов. - Исчезни, Нырта! - говорил он, улыбаясь, и "сын солнца" без промедления выполнял просьбу. Весь подобравшись, но без видимого напряжения, как-то боком, по-звериному, охотник прыгал в сторону, падал в траву и словно бы растворялся в ней. Не слышно было ни хруста, ни шороха. Тонкое мускулистое тело вильнуло в чаще, как ящерица. Мгновение - и пропало из виду, слилось с землей. Можно было обыскать весь лес, избегать его весь вдоль и поперек, охрипнуть от сердитого крика - Нырта появлялся только тогда, когда ему надоедало прятаться. А между тем он все время находился рядом - Ветлугин был убежден в этом. Вот и сейчас, рассеянно наблюдая за игрой света и тени в лесу, Ветлугин почувствовал, что за его спиной стоит человек. Оглянулся: Нырта! Круглое, оживленное, совсем мальчишеское лицо высунулось из листвы, по которой перебегали солнечные пятна. - А я за тобой! - сказал Нырта. - Зайца убил. Фано зажарила. Пойдем есть. Ветлугин поднялся с земли. - Скоро в Долину Черных Скал пойдем, - сказал Нырта и отер ладонью лоснящееся от пота лицо. - На высоком месте поставлю тебя. Все увидишь. Много оленей убью я! Признаться, тогда же Ветлугин подумал: охотник - всегда охотник, в любом веке, в том числе и в каменном, не может без того, чтобы не прихвастнуть! Но Нырта не хвастал. К удивлению Ветлугина, именно он был выбран главным распорядителем охоты. Несмотря на свою молодость, смешливость, склонность к озорным, подчас совсем ребячьим выходкам, Нырта считался среди своих соплеменников самым искусным, самым добычливым охотником. Массовая охота на оленей происходит неизменно в одном и том же месте - ниже по реке, верстах в шести от оазиса. Тут нет и намека на растительность, пейзаж безотраден, склоны гор белы и серы, а низкие берега загромождены огромными черными камнями (отсюда название Долины Черных Скал). Менять свои привычки не в характере северных оленей. Они методичны, как англичане. В незапамятные времена оленьи вожаки облюбовали это местечко для переправы: берега удобны, дно каменисто. С той поры огромные стада, сотни голов, каждый год, по весне и по осени, переправляются здесь. Весной гнус гонит их, выживает из тундры в горы и дальше к океану. Олени спешат, спешат изо всех сил, перекликаясь тревожными высокими голосами, тяжело поводя боками. Осенью, отъевшись на тучных пастбищах, олени тем же путем возвращаются в тундру. Долина Черных Скал, а также пути следования к ней оленей - табу, то есть под строжайшим запретом. Здесь нельзя кочевать и нельзя охотиться (в одиночку). Старейшины неусыпно наблюдают за тем, чтобы кто-нибудь из молодежи не нарушил табу. За нарушение полагается смертная казнь. Настороженная тишина царит в этой черно-серой мрачной долине. Она оживает только раз в году, во время массовой охоты на переправе, в которой принимает участие все племя. С огромным нетерпением ждал Ветлугин коллективной охоты. Ведь за нею должно было последовать пиршество, а затем и его побег. Разведчики, высланные Ныртой на два или три перехода вниз по реке, навстречу оленям, не возвращались. Олени запаздывали в этом году. Лихорадило не одного Ветлугина. Охотники бесцельно слонялись по стойбищу, заходили в чумы друг к Другу, вяло толковали о том о сем. Вдруг раздался шум, взволнованные голоса. Всех будто подкинуло на месте. Ветлугин первым выбежал наружу. Между чумами брел человек в запыленной, разорванной одежде, с трудом переставляя ноги. (Позже Ветлугин узнал, что, обгоняя оленей, он пробирался напрямик горными перевалами.) Увидев Нырту, гонец поднял руку и крикнул: "Идут!" Якага кинулся обратно в чум, схватил копье, отбросил, принялся суетливо снимать с жерди колчан со стрелами. Впопыхах он уронил стрелы на пол. Сердитый окрик Нырты отрезвил его. Не узнать сейчас беспечного балагура Нырту. Лицо его серьезно, сурово, движения решительны. Он облечен высшей властью в день поколки! Долгожданное "идут" всколыхнуло все стойбище. Мелькают сворачиваемые оленьи шкуры, обнажая деревянный остов чумов. Визгливо перекликаясь, женщины собирают кухонную утварь. Пробежали плечистые молодые люди, волоча по земле длинные копья. Поспешно спускаются на воду челны, и вот уже длинной цепочкой, один за другим, вытягиваются вдоль реки, удаляясь к переправе. То тут, то там раздается сердитый поторапливающий голос Нырты. Мешкать нельзя! Где-то рядом, за гребнем горы, по одному из многочисленных ущелий Бырранги серой лавиной текут стада. Олени двигаются как бы узким скалистым коридором, спеша к переправе. Ничего! Не обгонят!.. Долина Черных Скал встречает оленей обычным своим сумрачным молчанием. Ничто не изменилось здесь: те же нагромождения камней на берегу, тот же круглый год не тающий снег на склонах. Люди Нырты надежно укрыты. Покольщики в челнах прячутся под берегом. Лучники притаились в расщелинах скал. Ветер в этой долине дует в нужном направлении - не от охотников к оленям, а от оленей к охотникам. Бдительному вожаку стада не видна бечева, вытянувшаяся по середине фарватера вдоль реки. Она надежно закреплена якорями и поддерживается на плаву многочисленными поплавками. Олени не могут заметить этот опасный барьер до тех пор, пока грудью с размаху не ударятся о него. Сверху, с высокого склона, где расположилась группа лучников, озирает Ветлугин Долину Черных Скал. Рядом прерывисто дышит Якага. В ногах у него в напряженной позе, подавшись всем туловищем вперед, прилегли две собаки. Они учуяли оленей, но молчат. Знают: их черед впереди. Уже слышен дробный перестук копыт. Волнение людей, сидящих в засаде, достигает предела. Лучники то встают, то садятся; лица их раскраснелись, глаза горят. Они перебрасываются короткими прерывистыми репликами - произнести связную фразу не могут: сперло дыхание. Но вот показались передовые олени. Как подрубленные пали наземь соседи Ветлугина. И он рухнул в снег, заразившись их волнением. Гул земли! Пощелкивание копыт! Сначала промчалось несколько великолепных рыжевато-бурых, со светлыми подпалинами быков, за ними - все стадо, до сорока голов. Плеск воды! Фонтан брызг!.. Олени ринулись в воду и поплыли. Почему же неподвижны лучники и копьеносцы? Почему медлит Нырта, не подает сигнала? Но Нырта, лучший охотник племени, хорошо знает свое дело. Покольщики в челнах, спрятавшись за высокими прибрежными камнями, беспрепятственно пропускают передовых оленей. Тогда лишь, когда основная масса вошла в воду и заполнила реку, раздается прерывистый, хорошо знакомый Ветлугину крик, похожий на клекот орла. Поколка начата! Покольщики стремительно выплывают из-за укрытия и с флангов врезаются в плывущее стадо. Пена! Брызги! Копья поднимаются и опускаются. Окрашенная кровью вода бурлит вокруг челнов. Покольщики действуют обдуманно, с полным самообладанием и очень сноровисто. Ткнут оленю в бок длинным копьем и тотчас же, перехватив в руки весло, отгребают назад. Опасно находиться рядом с умирающим оленем: в предсмертных судорогах он может перевернуть челн. Животные изо всех сил работают ногами, спеша достигнуть противоположного спасительного берега. Головы их задраны вверх, рога чиркают по воде. На полпути беглецами, однако, вновь овладевает замешательство. Некоторые поворачивают назад... Ага! Наткнулись на бечеву! Ветлугину видно, как один из охотников, воспользовавшись этим, дерзко проникает в самую гущу свалки, в середину мечущегося в воде стада. Кто этот смельчак? Не Нырта ли? Ну, конечно, Нырта! Но, щедро раздавая удары, вертясь в своем челне как юла, приятель Ветлугина не забывает о своих обязанностях начальника поколки. Время от времени он окидывает взглядом все поле битвы, всю реку, взбаламученную от одного берега до другого. Что это там? Нескольким оленям удалось выбраться из свалки и повернуть назад. Вот поднялись на берег, огляделись и... Нырта поднимается во весь рост в челне, который немилосердно качает на пологой волне, прикладывает ладонь ко рту и дает новый, отличный от первого сигнал. По этому сигналу Якага и другие лучники спускают собак. Свист! Тревожное хорканье! Устрашающий яростный лай! Собаки наскакивают на упирающихся оленей и загоняют обратно в воду - под копья. Но тут происходит непредвиденное. Вожак стада, матерый олень, пытается "отквитаться" за все. Он обезумел от диких криков и запаха крови. Грозно раскачивая "бородой", висящей на шее, сбившейся клоками, он поворачивает к Нырте. Несколькими могучими толчками разрезает пенящуюся воду и вот уже плывет рядом с челном. Ветлугин решает, что разъяренный олень хочет поддеть охотника рогом. Нет, олень хитрее! Высунувшись до половины из воды, он с размаху передними ногами бьет по челну и переворачивает его. Разноголосый вопль ужаса оглашает берега. Нырта скрылся в центре свалки. Минуту или две не видно ничего, кроме серых оленьих спин, сплетающихся рогов, поднимающихся и опускающихся копий. Алые брызги пены разлетаются в разные стороны. Потом радостные крики, доносящиеся с берега, дают знать Ветлугину, что другу его удалось спастись. Круглая черная голова появляется на середине реки. Это Нырта. Он уцепился за перевернутый челн и, толкая его перед собой, выбрался на берег. Впоследствии Ветлугин узнал, что это был единственный для Нырты способ спастись. Знаменитый охотник совершенно не умел плавать (впрочем, как и большинство жителей Крайнего Севера). Но для какой же цели приберегают лучников, стоящих столько времени в бездействии на горе? Неужели это зрители, такие же, как Ветлугин? Нет! Едва Нырта выбрался благополучно на берег, как соседи Ветлугина, словно по команде, отворачиваются от своего начальника. Взоры их обращены в сторону, противоположную реке. Лучниками, которые давно уже в волнении переминаются с ноги на ногу, овладевает настоящее исступление. Они подпрыгивают на месте, стонут от нетерпения, издают протяжные вопли, похожие на вой. Неожиданно Якага обеими руками хватает голову Ветлугина и рывком поворачивает ее с такой силой, что хрустят позвонки. Ветлугин растерянно поправляет очки. Еще олени! Снова гудит, сотрясается земля. Пощелкивают копыта. Второе стадо в тридцать с лишним голов проносится мимо Ветлугина совсем близко, шагах в пяти-десяти. Якага выхватывает через плечо из колчана две или три стрелы и одну за другой пускает в оленей. Напрасно! Стадо уже далеко. Вопли становятся еще пронзительнее. Ветлугин не сразу понимает, что случилось. Передовые олени второго стада, увидев или почуяв кровь, шарахаются в сторону. - Уйдут! Уйдут! - кричит Ветлугин (им также овладел азарт охотника). Тогда-то в полной мере проявляется предусмотрительность начальника поколки. Нырта вводит в дело "резерв". Заслышав командный клич, лучники срываются с места, сбегают вниз, скатываются, как обвал, в туче снежной пыли. Они-то и завершают обхват, стрелами преграждая оленям выход из Долины Черных Скал. Правильно было бы назвать ее сейчас Долиной Алых Скал. Немногим животным удалось уйти из-под копья и стрелы. Потоки крови струятся по камням. Отойдя в сторону, Ветлугин наблюдает, как, набросив петли на шеи заколотых оленей, их выволакивают на берег. Туши разделывают и свежуют тут же на месте. Этим занимаются женщины. Ловко орудуя маленькими каменными ножами, они снимают шкуры с оленей, отрезают и раскладывают кучками копыта, рога - все пригодится в хозяйстве, все пойдет в дело. Горы разделанного мяса лежат на берегу, а между ними с веселым гомоном и смехом бегают ребятишки. - Мясо! Мясо! Как много мяса!.. От земли поднимаются теплые испарения, душный розовый туман. У Ветлугина начинает кружиться голова. Чтобы преодолеть тошноту, он заставляет себя думать о том, что сегодня великий день для "детей солнца": единственный день в году, когда племя запасается мясом впрок, надолго. Потом Петр Арианович вспоминает о другом. Ведь поколка - не просто убой скота. Это охота, особый вид охоты, и очень рискованный, - он сам видел это. Почти каждая поколка сопровождается жертвами. Нырта, правда, избежал гибели благодаря своей ловкости и находчивости. Но двух или трех покольщиков олени основательно помяли в свалке, а у одного "сына солнца" даже сломана рука и рогом оленя выбит глаз. К Ветлугину подходит Нырта. В руке у него длинное копье, на голове - знак власти: три белых оленьих хвостика, собранных пучком. Они придают Нырте вид молодого, задорного петуха. Держится он с горделивым достоинством. - Видишь, сколько мяса? - говорит он Ветлугину, широким жестом обводя ущелье. - Много мяса - хорошо! Завтра будем пировать!.. 9. "ПРАЗДНИК СОЛНЦА" Праздничные костры пылали в лесу. Вокруг них расселись "дети солнца". Их было не более ста человек, на глаз. (Зимой Ветлугин насчитал что-то около восьмидесяти, но сегодня на пиршество собрались даже дряхлые старики, ранее не выползавшие из своих жилищ.) Весь народ Бырранги уместился на небольшой лесной полянке. Ничего металлического не было здесь. Даже кухонная утварь, объемистые котлы, выстроившиеся вереницей, были сделаны из дерева. Это просто выдолбленные колоды, где варилось мясо. Способ варки был так же необычен, как и котлы. Стряпухи костяными щипцами то и дело подхватывали лежащие рядом на кострах раскаленные камни и швыряли их в воду. Раздавалось шипение, клубы пара вырывались из котлов. Не часто "детям солнца" доводилось наедаться досыта. Поэтому в еде они жадны, спешат, выхватывают из груды мяса лакомые куски. В котловине не принято нарезать мясо на тарелки. Его держат в зубах и быстрыми взмахами ножа отрезают кусочки перед самым лицом. Как ухитряются при этом не отхватить заодно губы - трудно понять. Ветлугин загляделся на Якагу. Польщенный вниманием, тот хвастливо подмигнул и проворно до блеска обглодал оленью ногу, со свистом высосал мозг, потянулся за другой. За его спиной выросла уже горка костей. Рядом с мужем восседала Хытындо. Большое неподвижное лицо ее было совершенно плоским. Наверное, если бы положить на скулы прямую палочку, та едва коснулась бы переносицы. Из-под тяжелых, морщинистых, всегда полуопущенных век поблескивали глаза. Это был взгляд злой собаки. Пирующие пугливо отворачивались от Хытындо и спешили заняться едой. Шаманка была пока в обычном своем затрапезном наряде. Ритуальный бубен ее (асимметричный, овальной формы) и колотушка (красиво изогнутая пластинка из кости) были спрятаны в чехол, который висел на дереве. Время камлать (колдовать) еще не настало. Послышался голос глашатая. Он объявил о начале состязания стрелков, и Нырта, сидевший рядом с Ветлугиным, поспешно забросив за спину кожаный колчан со стрелами, покинул своего друга. Состязание было довольно оригинальным. Выигравшим считался тот, кто удержит в воздухе наибольшее количество стрел. Искатели славы выходили по очереди на полянку и демонстрировали свое искусство. У Ветлугина замелькало в глазах. Стрелок выхватывал из-за спины стрелы одну за другой - в колчане они торчали оперением вверх, - натягивал тетиву лука, спускал, и все это с удивительной сноровкой и быстротой, спеша изо всех сил. Обычно стрелкам удавалось удержать в воздухе одновременно три-четыре стрелы. Плечистый охотник с мрачным лицом, изуродованным шрамами (имя его Ланкай), сумел послать в воздух шестую стрелу, в то время как первая еще не коснулась земли. За это он был награжден одобрительными возгласами зрителей. Ветлугин подивился его ловкости и с беспокойством посмотрел на Нырту, который шел следом за Ланкаем. Но беспокоиться было не к чему. Широко улыбаясь, без видимого напряжения приятель Ветлугина отправил в голубовато-серое небо восемь стрел. Одна за другой они падали на землю, описывая радужные кривые (оперение стрел было пестрым). Победа осталась за Ныртой. Едва лишь он, скромно покашливая, уселся на землю подле Ветлугина, как на середину круга вышла Хытындо и подняла руку. Тотчас же соседи географа стали подниматься с мест. Начиналась торжественная ритуальная пляска - проводы солнца. Солнце - женского рода у жителей котловины. Иначе говоря, это Мать-Солнце, а не Отец-Солнце (возможно, отголосок матриархата?). Расставаясь с солнцем на долгую полярную ночь-зиму, его всячески старались задобрить, чтобы не забыло вернуться. Всюду на деревьях были развешаны шкуры оленей с рогами и копытами. Под левой лопаткой вырезана тамга (клеймо) солнца - круг с расходящимися лучами. Кроме того, на волю были отпущены два или три теленка, добытых живьем во время вчерашней поколки. Они также посвящены солнцу. Солнце не сможет ошибиться: телята мечены его знаком. Множество рук простерто сейчас к небу красноречивым жестом мольбы. Танец совершается в абсолютном молчании, но каждый мысленно обращается к солнцу с длинным списком пожеланий. Движения танцоров похожи на движения прях, которые сучат пряжу. "Детям солнца", наверно, кажется, что они тянут, притягивают к земле волшебные, тонкие, легко рвущиеся солнечные нити. Лучи солнца, по их представлениям, не что иное, как длинные нити, спускающиеся с неба на землю. Посредством этих нитей духи, живущие в растениях, сообщаются со своей хозяйкой - Матерью-Солнцем. Ветлугин протер глаза. Что это? Над хороводом замелькали багровые пятна. А! Руки танцоров густо вымазаны красной охрой. Кружась в пляске, люди словно бы полными пригоршнями ловили солнечный свет, вечерний, пронизанный лучами солнца воздух. Иллюзия полная! Солнце снисходительно взирало сверху на поднявшуюся у молоденьких елочек кутерьму. Впрочем, если бы даже небо было затянуло тучами, пляска продолжалась бы. На земле находилось миниатюрное отражение солнца, повисшего в небе, нечто вроде его модели. Это тщательно отполированный кремневыми скребками срез ствола березы. Вначале Ветлугину показалось, что на срезе застыл березовый сок. Присмотревшись, он понял, что блестит не сок, а жир. Свое божество жители Бырранги умасливали в буквальном смысле этого слова. То один, то другой из пирующих вскакивал с места, подбегал к деревянному, поставленному стоймя кругу и щедро, от полноты души, вымазывал его кусками недоеденного жирного мяса - делился с солнцем едой. Деревянный круг напоминал лицо - круглое, благодушное, лоснящееся от сытой жизни, безмятежно улыбающееся. Даже черточки на нем были проведены в нужных местах - отдаленный намек на рот, глаза, нос. Ветлугин видел в котловине срубленные каменным топором стволы. Их словно зубами грызли. Но этот деревянный круг, изображавший солнце на религиозных церемониях, был отполирован на славу скребками. Поэтому так отчетливо выделялись на нем концентрические круги - следы вегетационных периодов. Видно было, как год за годом увеличивался в объеме ствол, как постепенно, слой за слоем, наращивалась древесина. Ветлугин пристально смотрел на лоснящийся "лик солнца", сравнивал на глаз толщину слоев. Но опять рокот бубна отвлек его внимание. Танцы кончились. Хытындо куда-то исчезла. Тяжело дыша и отдуваясь, "дети солнца" рассаживались в траве по краям площадки. Пауза. Приглушенный, настороженный шепот. Потом женский возглас: "Ведут! Ведут!" Хытындо вели под руки. Вызвано это было не только почтением к шаманке, но также и тем, что глаза ее были завязаны. Овальная, желтого цвета повязка со свисающей бахромой закрывала верхнюю часть лица, как полумаска. Медленно переступая ногами, Хытындо подвигалась вдоль площадки, сопровождаемая боязливым шепотом. На ней была надета какая-то пестрая хламида. Множество побрякушек из кости, сталкиваясь, постукивали при каждом ее шаге. Сзади шаманки гордо выступал ее муж, ударяя в бубен. "Итак, - подумал Ветлугин, мысленно улыбаясь, - в заключение программы фокусы-покусы под музыку". Мелкими шажками Якага обошел поляну с бубном в руках. К Хытындо приблизились несколько человек из "публики" и с почтительными ужимками проверили, хорошо ли закреплена на глазах повязка. Осмотр, по-видимому, удовлетворил любопытных. Они отошли в сторону. - Ей не нужны глаза, - взволнованным шепотом пояснил Нырта. - Сейчас видит особым, шаманским, зрением. Провожатые отступили от Хытындо. Она осталась стоять в одиночестве на поляне, широко раскинув руки, будто собираясь играть в жмурки с "детьми солнца". Вот, шаркая подошвами, очень медленно, Хытындо начала подвигаться по кругу. Якага сопровождал жену на некотором расстоянии, не спуская с нее глаз и продолжая мерно ударять в бубен, то тише, то громче. Сидящие на земле потихоньку пододвигали под ноги Хытындо свертки с одеждой, груды костей, ножи, поставленные вверх острием, - шаманка, как зрячая, не спеша обходила препятствие либо тяжело переступала через него. Один из зрителей, наиболее экспансивный, вскочил с места, бесшумно подкрался сзади и замахнулся на Хытындо палкой, делая вид, что хочет ее ударить. Шаманка тотчас же быстро нагнулась, втянув голову в плечи. Публика наградила этот маневр радостными криками. Вразвалку, под мерный рокот бубна, подвигалась Хытындо дальше. Семенящим шагом следовал за ней Якага, ее аккомпаниатор. Странная процессия кружила и кружила по поляне, в центре которой ухмылялся лоснящийся "лик солнца", кружила, будто шаманка была привязана к нему на длинном аркане. Сейчас подле старой колдуньи суетилось уже несколько "контролеров". Изо всех сил они старались запутать Хытындо, дергали, толкали, даже вертели на одном месте, чтобы сбить с пути, заставить потерять ориентировку. Напрасно! Шаманка не поддавалась ни на какие ухищрения. Вот "контролеры", значительно перемигиваясь, подвели ее к двум елкам, между которыми был протянут сыромятный ремень. Хытындо остановилась в двух-трех шагах от него, водя перед собой руками, как слепая, постояла некоторое время в раздумье, потом решительным движением подоткнула пеструю одежду, нагнулась и пролезла под ремнем на четвереньках. Восторженный гул прокатился по лужайке... Ветлугин понимал, что "фокусы-покусы" служат только своеобразной психической подготовкой. Шаманка демонстрировала свое "сверхъестественное" призвание. Все могли убедиться в том, что она обладает особой, шаманской прозорливостью, отлично видит даже с закрытыми глазами, - стало быть, умеет прозревать и будущее. После "фокусов-покусов" зрители, конечно, без труда поверят в любое предсказание Хытындо. Но как это все удается ей? Желтая повязка с бахромой неплотно держится на глазах? В повязке есть отверстие? Нет, придирчивые "контролеры" из публики не допустили бы обмана. В чем же дело? Ветлугину стало досадно, что глупая баба оставляет его в дураках. Во все глаза глядел он на Хытындо, напряженно следя за каждым ее движением. Шаманка уселась подле деревянного круга, пестрая, громоздкая, похожая на идола. Якага почтительно подал ей бубен. По-видимому, считалось, что нервы зрителей достаточно взвинчены и пора переходить к следующему номеру программы. Сейчас Хытындо примется беседовать с духами, с которыми она на короткой ноге, - в этом уже нельзя сомневаться! Шаманка что-то пробормотала, приблизив рот к бубну, как к микрофону. Потом несколько раз ударила в бубен колотушкой и долго слушала, держа ухо у вибрирующей, туго натянутой кожи. На поляне воцарилась тишина, будто все разом умерли здесь. - Просит духов, чтобы в этом году не было болезней, - вздрагивающим голосом пояснил Ветлугину Нырта. - Что же отвечают духи? Нырта схватил Ветлугина за руку: - Тише! Молчи!.. Ага!.. Слышишь?.. Монотонным голосом Хытындо возвестила волю духов. Оказывается, надо было спрятать шкурку песца, разрисованную магическими фигурами, употребляющуюся обычно при гадании. Если шаманка сразу найдет ее, год пройдет благополучно, без тяжелых болезней. Тотчас откуда-то появилась заказанная духами шкурка и при взволнованном гомоне начала быстро переходить из рук в руки. Только и слышно было: "Передавайте! Передавайте!" Хытындо уткнулась лицом в колени, даже накинула на голову какое-то тряпье, чтобы не видеть, кто из присутствующих спрячет шкурку. Бубен опять очутился в руках Якаги. "Однако какая музыкальная натура, - с раздражением подумал Ветлугин. - Эта дурища, видите ли, должна обязательно вдохновляться музыкой!.." Движения Хытындо сделались сейчас резкими, нервными. Она быстро опустилась на четвереньки, завертела в разные стороны головой. Потом, наклонившись к земле, начала озабоченно обнюхивать следы. Ага! Предполагается, что шаманка превратилась в собаку! Хытындо побежала по кругу. Иногда она ненадолго останавливалась. Постоит подле какого-нибудь человека, сердито мотнет головой и спешит дальше. Хитрая актерская игра! Внимание шаманки привлек один из зрителей. Дважды она возвращалась к нему, топталась перед ним в нерешительности и удалялась. Наконец в третий раз, не колеблясь больше, протянула цепкую руку и выхватила из-за пазухи охотника спрятанную им магическую шкурку. Общее ликование! Радостный смех! Улыбающиеся лица!.. Значит, в этом году не заболеет никто. Ай да Хытындо! - Ну, а охота? Спроси у духов, хорошая ли будет охота? Церемония повторяется сызнова. Уродливая карлица, переваливаясь на коротких ногах, бренча и звеня погремушками, мечется внутри круга под вкрадчивый, то усиливающийся, то затихающий рокот. Ветлугин бросил зоркий взгляд на сосредоточенного Якагу, который неотступно с бубном в руках сопровождает свою супругу. Позвольте-ка, может, и впрямь все дело в аккомпанементе? Ну конечно! Якага аккомпанирует Хытындо то тише, то громче, подавая этим сигнал, как бы придерживая или подталкивая ее. Шаманка вся обратилась в слух - это видно по ее напряженному лицу. Вот приблизилась к человеку, который спрятал шкурку песца. Дробь бубна стала отчетливой, громкой. Шаманка остановилась в нерешительности, сделала шаг в сторону. Дробь бубна тише. Теперь все понятно! Значит, спрятанный предмет находится поблизости! Ветлугин отвернулся. Фокус разгадан! Смотреть больше не на что. Взрыв радостных криков оповестил его о том, что Хытындо нашла шкурку. Премудрая Хытындо! Проницательная Хытындо!.. И никому, кроме Ветлугина, невдомек, что она на самом деле не ясновидящая, а скорее уж яснослышащая! Теперь понятно, почему шаманке удавалось с завязанными глазами ходить по кругу, не натыкаясь на предметы. Рокотом бубна Якага указывал направление, сообщал о препятствиях, возвращал на правильный путь - словом, заботливо вел Хытындо, как ребенка за руку. Рокот затихал, если Хытындо сбивалась, сворачивала в сторону. Рокот делался громче, если все шло хорошо. "Чудеса", надо сказать, были еще не совсем отработаны. Случалось, что, зазевавшись, Якага не успевал подать сигнал вовремя, и Хытындо ошибалась. Однако шаманка не смущалась этим. - Злой дух толкнул меня под руку, - поясняла она зрителям. - Но я справлюсь с ним! Все недомолвки, заминки, срывы - то, что актеры называют "накладками", - теперь цепко схватывал, подмечал Ветлугин. - Провинциальные маги, - сердито бурчал он себе под нос. - Чародеи и чародейки! Жулье проклятое!.. Ожидания его были обмануты. Он рассчитывал, что на празднике (напоследок, перед побегом) сумеет увидеть что-либо касающееся Маук, но, вероятно, все, что относилось к ней, держали в сугубой тайне. Не было на празднике никаких особо примечательных церемоний, мистерий - два фокусника, даже не очень ловких, надували толпу простодушных ротозеев, только и всего. Ветлугину сразу стало как-то скучно. Он отвернулся и занялся едой. Вдруг шаманка, нахмурясь, подсела к нему. - Я хорошо предсказываю, - сказала она громко. - Хочешь, предскажу твою судьбу? И опять этот взгляд злой собаки из-под морщинистых полуопущенных век! - Давай погадаю, - настойчиво повторила Хытындо. Сиплый голос ее сделался неожиданно ласковым, вкрадчивым. - Тебе будет хорошо, если погадаю. Увидишь: очень хорошо!.. Вот как? Ему, стало быть, предлагали уже сделку? Ветлугин был порывистым, импульсивным человеком. Нередко чувство во вред ему перевешивало над рассудком. Так было, когда он очертя голову кинулся на выручку Кеюлькана. Так произошло и сейчас. Уж слишком наглой показалась ему эта Хытындо, предлагавшая сообща дурачить бедных наивных людей, обитателей оазиса. Поддержать обман шаманки? Как бы не так!.. - Зачем мне твои предсказания, Хытындо? - сказал он деланно небрежным тоном. - Я сам могу узнавать прошлое и угадывать будущее. Стоявшие подле шаманки "дети солнца" подались к Ветлугину. Приблизились и те сотрапезники, которые сидели поодаль. - А что ты можешь узнавать? - нетерпеливо спросил Нырта, заглядывая Ветлугину снизу в лицо. Ветлугин, сопровождаемый толпой, перешел площадку и остановился возле деревянного круга, изображавшего солнце. - Я узнаю, как вы жили раньше, - сказал Ветлугин, присматриваясь к концентрическим слоям. - Хорошо ли пригревало солнце, часто ли шел дождь... - Тебе Нырта рассказал, - раздался недоверчивый голос из толпы. - Ничего не рассказывал, - вскинулся Нырта. - Правду говорю. - А зачем мне спрашивать Нырту? - продолжал спокойно Ветлугин. - Когда это дерево срубили? В прошлом году?.. Вот оно мне и расскажет. - Оно не вспомнит. - Почему не вспомнит? Дерево старое... Сколько колец? Раз, два, три, четыре. Ну, вот: четыре года назад... Кольцо широкое. Значит, длинное лето было, теплое. Теплее, чем в этом году. Якага, протолкавшись вперед, лег у дерева и приложил ладонь рожком к уху - не удастся ли ему подслушать, как "лик солнца" разговаривает с Ветлугиным. - А десять лет назад, можешь сказать? - Сейчас... Могу! Еще теплее... Нырта был счастлив и горд триумфом своего друга. - Дерево помнит. Теплее!.. А пять лет назад? А два года назад? На срезе видно: чем дальше от сердцевины ствола, тем все уже и уже концентрические кольца. Это значит, что лето в котловине с каждым годом делается короче. Разрывов, скачков нет. В этом закономерность. Ветлугин поднял глаза к горам, оцепившим котловину. Он не слушал одобрительного гула, пытливо всматриваясь в снеговое кольцо на вершине гребня, в белые выступы, которые нависли над лесом, как занесенные мечи. - С каждым годом снег все ближе, да?.. Нырта кивнул: - Тоже дерево сказало? Якага с удовольствием подтвердил: - О, раньше снег лежал далеко... "Дети солнца", увлеченные игрой в отгадывание, не заметили перемены, которая вдруг произошла с Ветлугиным. Он нахмурился, стал мрачен. - А будущее? Ты не сказал о будущем. Каким будет лето в следующем году? Глядя на снеговое кольцо в горах, Ветлугин ответил неохотно: - Холодным... - А через три года? Через пять? - Еще холоднее... - А через десять лет? Ветлугин молчал. Что ответить этим людям? Сохранится ли жизнь в котловине через десять лет?.. Он сел на свое место, погруженный в задумчивость. Взгляд его рассеянно блуждал по долине, потом поднялся к снеговым вершинам Бырранги, где над белыми зазубринами гребня повисло солнце. Сейчас, во время пиршества, неожиданно раскрылась перед ним природа котловины. Он понял все: почему так долго не замерзает река, почему курятся недра огненной горы, почему в воздухе пахнет дымком. Вулкан? Какой там вулкан! Ничего общего с вулканом. Пожар! Постепенно затухающий пожар!.. Нырта был удивлен молчанием своего приятеля. - Как ты понимаешь язык деревьев? - спросил он шепотом. И почтительно кашлянул. - Дерево столько рассказало тебе!.. - Больше, чем ждал, - коротко бросил Ветлугин, занятый своими мыслями. Да, он находился внутри миража. Только сейчас он представил себе то, о чем раньше лишь догадывался. Очень скоро район микроклимата в горах Бырранга исчезнет, словно его и не было никогда. Холод окружающих, промерзших насквозь пустынных пространств хлынет сюда, затопит лужайки, омертвит корни высоких деревьев. Трава высохнет, поблекнет, разноцветные огоньки погаснут в траве. И наконец, снег белым саваном покроет былое великолепие ущелья. А когда Ветлугин вернется сюда с экспедицией, то увидит лишь голую, лишенную растительности котловину, услышит гнетущее безмолвие пустыни. И никто не поверит ему, что здесь был когда-то оазис. Географ испуганно огляделся. Пока еще все было зелено вокруг, лес стоял на месте. Но жить лесу осталось совсем немного, считанные годы... Петру Ариановичу вспомнилось, как, спускаясь по склону внутрь котловины, он дивился всему вокруг. Его особенно поразил одуванчик. Осенью в центре Таймырского полуострова - одуванчик!.. Он сорвал цветок и долго, не веря себе, смотрел на безмятежно-спокойный ландшафт через пушистый шар. Дунул. Одуванчик облетел. И путешественник с испугом оглянулся: не исчезнет ли так и все вокруг?.. Первое впечатление, говорят, самое верное. Не обмануло оно и здесь. Найденный Ветлугиным зеленый, безмятежно-спокойный мирок был непрочен. Это мир-однодневка, исчезающий мир, теряющий яркость красок, тускнеющий на глазах, - мир-эфемер. Дунь на него - и нет его!.. 10. ЗАДЕРЖАНО ДОСТАВКОЙ Держа в руках последний, двенадцатый кусок бересты, Савчук с недоумением посмотрел на нас. - Все, - сказал он. Не веря себе, еще раз заглянул в текст. - Да, все! Письмо обрывается на этом. - Не может быть! - Как?.. И подписи нет? - Ничего нет. Смотрите сами! Но оказалось, что он ошибся. Кроме прочитанных двенадцати "листов" - больших четырехугольников, был внутри плавника еще тринадцатый маленький четырехугольник, не замеченный нами ранее. На нем было торопливо нацарапано несколько отрывистых фраз: "Побег не удался. Они сумели перехватить меня. Сам виноват. Раздразнил Хытындо. Завтра - поединок с Ныртой. Спешу отослать это письмо. Плавник пригодился. Буду жив, напишу еще..." И в конце коротенькая приписка: "Постараюсь выжить! Выживу!.. П.Ветлугин". - Выживу! - в раздумье повторил я, беря из рук Савчука бересту и вчитываясь в полуистершиеся слова. - Выжил ли он?.. Когда отослано письмо, Владимир Осипович? - На первом "листе" есть дата - тысяча девятьсот семнадцатый год. Судя по событиям, отослано осенью тысяча девятьсот семнадцатого года... - Почти четверть века прошло! - Лиза горестно всплеснула руками. - Какой срок, подумай, Леша! Какой огромный срок!.. - К чему отчаиваться, Лизочка? - сказал Савчук успокоительно. - Письмо, конечно, задержано доставкой. Но мы, этнографы, знаем подобные примеры. В 1937 году, по его словам, этнограф Долгих разыскал на Таймыре письмо, датированное 1837 годом. Письмо все время находилось в пути. В годы царствования Николая I один сибирский казак вручил это письмо своему знакомому с тем, чтобы он передал другому, тот - третьему, и так далее. Цепочка была длинной: адресат жил далеко. В этом способе связи, впрочем, не было ничего удивительного. Устную весть в тундре передают именно так. С письмом, однако, произошла досадная заминка, "оказия с оказией". Письмо застряло на одном из этапов. Прошло сто лет, прежде чем его нашел ученый. Оно не было даже распечатано. - Нечего сказать, утешили, Володя! - сердито сказала Лиза. - Неужели этот пример может нас успокоить? Савчук понял, что сказал невпопад. - В данном случае, - забормотал он, - прошло не сто лет, а всего каких-нибудь двадцать два - двадцать три года. Уверяю вас, для историка это совершенно ничтожный промежуток времени, почти мгновение... - Многое могло произойти с Петром Ариановичем за это мгновение, - сказал я, щурясь на догорающие угли костра. - Да, да, - подхватила Лиза. - Видно, бестия эта Хытындо! - Якага, по-твоему, лучше? - Якага глуп, а Хытындо хитра и зла. - Но почему поединок с Ныртой? Ведь Нырта был его друг, самый близкий ему человек в котловине? - Нырте могли приказать. Послушание у первобытных народов... - начал было Савчук. - Нырта стреляет без промаха, - сказала вдруг Лиза. Видимо, была поглощена мыслями об исходе непонятного поединка. Савчук принялся подкладывать пучки тальника в костер. - Должен отдать справедливость товарищу Ветлугину, - сказал этнограф, кашляя от дыма. - В необычных и трудных условиях он вел себя очень мужественно. - Еще бы! - пробормотала Лиза. - Как настоящий русский ученый, - поддержал я. - Вот именно! Ни на минуту не прекращал своих научных наблюдений... Конечно, он не этнограф, и это очень жаль. Ему самому трудно делать выводы. Но его агиографические описания отличаются точностью, наглядностью, обстоятельностью. Возьмите хотя бы поколку на реке... Савчук с досадой оттолкнул ногой вывалившуюся из костра головешку. - Как повезло человеку! Просто на редкость повезло!.. Быть участником поколки, видеть это редчайшее в мире зрелище!.. В голосе его прозвучала такая откровенная зависть, что мы с Лизой, как ни тревожно было у нас на душе, не смогли удержаться от смеха. Бульчу, не все понимавший в разговоре, на всякий случай снисходительно улыбнулся. - Да, да, редчайшее! - громко повторил этнограф. - Почти то же самое, что увидеть живого мамонта! Вы слышали о маятах? - Нет. - Еще в тундре, расспрашивая стариков, я обнаружил пять вариантов сказания о приходе нганасанов с северо-востока. Предков своих рассказчики называли маятами. - Считаете, что маяты и "дети солнца" - одно и то же? - Пока лишь гипотеза! Рабочая гипотеза, - поспешил оговориться этнограф. - Я ведь не специализировался на изучении нганасанов. Их изучали Долгих и Попов. Но кое-какие факты бросаются в глаза... Начнем хотя бы с одежды... (Он повернулся к Бульчу.) Как, по-твоему, одевались маяты? Наш проводник, внимательно слушавший Савчука и изредка кивавший в знак согласия, встрепенулся: - В короткие парки. - Слышали?.. А как ловили рыбу? - Перегораживая реку, вычерпывали добычу на берег. - Поразительно! - сказал я. Савчук продолжал: - Как охотились на оленя? - Устраивали поколки на реках. - Какие жилища строили? - Полуподземные землянки. - Петр Арианович пишет о пещерах, - робко вставила Лиза. Савчук сделал отстраняющий жест. - Могут быть небольшие отклонения. А потом: полуподземные землянки, пещеры - разница невелика. - Но разве это имеет значение? - О! Громадное значение! Как вы не понимаете? Мы (он поправился: "Ветлугин, потом мы") нашли на Таймыре поселение самых древних жителей Сибири, народ еще более древний, чем юкагиры!.. Савчук зажмурился и покрутил головой, словно бы ослепленный таким открытием. Мы молчали, слушая рев воды у порогов. Бульчу, который с некоторого времени начал проявлять признаки беспокойства, встал и, взяв ружье, отошел к лодке. - Находка оазиса, - продолжал я, рассеянно посмотрев ему вслед, - имеет для науки, по-моему, еще большее значение, чем ваши маяты. Ведь это... Но взволнованный голос Бульчу прервал меня. Стоя у лодки, охотник звал нас. Что-то случилось с нашей лодкой! Со всех ног мы кинулись к нему. Лодка стояла, немного накренившись, развернувшись бортом к волне. Еще немного, и ее бы унесло течением. Но ведь я прекрасно помнил, что перед чтением письма сам вытащил ее до половины на берег. Не целиком, нет! Очень спешил, хотел поскорее приступить к чтению. Сейчас лодка сползла в воду не менее чем на две трети своего корпуса. Никаких следов не было подле нее. Правда, грунт был каменистый, очень твердый. Я бросился к аккумуляторам. Они были сухими. Не пострадала и рация, завернутая в клеенку. Мы с Савчуком вынесли их на берег и бережно установили подле костра. Тем временем Бульчу и Лиза, подтянув лодку, осматривали ее. Оказалось, что в носовой части днища есть несколько пробоин. Их сделали каким-то острым оружием, - быть может, кинжалом или копьем. Мы поднялись с колен и, стоя у перевернутой лодки, из которой выливалась вода, молча переглянулись. Все было ясно без слов. Но как удалось вражеским лазутчикам, этим людям-невидимкам (выражение Петра Ариановича), остаться незамеченными? Ведь лодка находилась чуть пониже порогов, в каких-нибудь двадцати-тридцати шагах от лагеря. Она все время была на виду - нам и в голову не могло прийти, что надо выставить подле нее часового. Единственным оправданием, пожалуй, служило то, что мы были целиком захвачены чтением письма - мысленно перенеслись в верховья реки, в оазис. Вероятно, "дети солнца" подобрались к лодке зарослями тальника. Бульчу считал, что сначала они хотели просто стащить лодку с берега, то есть собирались повторить то, что уже сделали с первой лодкой несколько дней назад. Однако потом у них возник более коварный план: продырявить лодку, чтобы она затонула посреди реки, когда мы возобновим путешествие. Но мы задержались у костра, обсуждая письмо. Бульчу был пристыжен. Присев на корточки возле перевернутой лодки, он без устали ругал себя и даже - в наказание за глупость - бил по щекам. Нашего проводника очень беспокоило, что по возвращении русские расскажут его многочисленным зятьям, как опростоволосился первый охотник на Таймыре. - И мы остались в дураках, Бульчу, - сказал я, чтобы его утешить. - Вам ничего, вам можно, - ответил он со свойственной ему простодушной откровенностью. - Ведь вы городские люди. А городские люди в тундре всегда дураки... Лиза не удержалась от нервного смешка. Не верилось, что лазутчики загадочного горного парода только что находились совсем рядом. Однако что помешало "детям солнца" напасть на нас, забросать нас копьями, обрушить на наш лагерь ливень стрел?.. Рука была занесена, поднята для удара. Почему же она не опустилась? По-видимому, таков был приказ. Лазутчики "детей солнца" должны были задержать нас, заставить вернуться. Но приказа убить не было. Это было все-таки утешительно. В нашем положении приходилось довольствоваться даже таким скромным утешением... С поспешностью мы принялись исправлять урон, причиненный нам "детьми солнца". Мой опыт моряка пригодился. Дыры в днище заклинили, законопатили, забили мхом, потом опустили лодку в воду, чтобы она как следует намокла. Теперь уже не отходили от нее ни на шаг. Все это задержало нас у порогов на полтора дня. От немолчного шума воды, клокотавшей между камнями, разболелась голова. Река Тайн с ревом, визгом неслась мимо. Лишь прорвавшись через пороги, она умолкала и успокоенно разливалась широким плесом. Я внимательно осмотрел в бинокль ее берега. И признака человека не было там. Бульчу, стоявший со мной рядом, протянул руку за биноклем. Я передал охотнику бинокль и показал, как с ним обращаться. Но и Бульчу не увидел ничего. Если "дети солнца" лежали где-нибудь между скалами, то сумели совершенно слиться с ними. Загадочные тени, следовавшие за нами, вышли на мгновение из мрака и снова отступили туда, растворились в нем... - Не боишься "детей солнца"? - поинтересовался я. - А зачем их бояться? - с неудовольствием ответил охотник. - Не духи они - люди! Одну лодку угнали, вторую ножами поковыряли. Два раза обманули меня. Третий раз не обманут, нет! И он сердито стал укладывать вещи в лодку. Бульчу был очень зол на "детей солнца"; они задели самолюбие нашего проводника, самую чувствительную его струнку. Я сообщил в Москву и в Новотундринск о неожиданной помехе. "Продолжаем продвигаться, исправив повреждения, - так заканчивалась радиограмма. - Усилим бдительность. На привалах будем оставлять часовых". Перебросился по радио несколькими словами и с Андреем. Мой друг с понятным волнением следил за нашей экспедицией. Поэтому, как ни экономили мы аккумуляторы, но Савчук все же милостиво разрешил мне извещать мыс Челюскин о каждом новом найденном нами письме Петра Ариановича. Диверсия заградительного отряда, высланного из Страны Семи Трав, очень обеспокоила Андрея. "В случае чего - радируй! - наказывал он мне. - Укажи ваше место, характерные ориентиры. Вышлю самолет. Если туман, жгите костры". Но о посадке самолета в ущелье, конечно, не могло быть и речи. Река была чересчур извилистой и узкой, а склоны - крутыми, иногда даже обрывистыми. На худой конец, можно было рассчитывать лишь на "шумовой эффект", то есть попугать гулом мотора лазутчиков, когда те начнут слишком уж наседать. Впрочем, Савчук не собирался прибегать к помощи самолета. - Попугать! Вот именно попугать! - сердито передразнил меня этнограф. - А они-то ведь и без того до смерти напуганы, эти загадочные "дети солнца". Еще примут ваш самолет за Птицу Маук. Переполошатся, подхватят свои пожитки и откочуют куда-нибудь еще дальше в горы. Ищи их потом!.. В этом, по-видимому, был известный смысл. И все-таки нам с Лизой приятно было сознавать, что наш верный Андрей неподалеку, что он думает и тревожится о нас и в любой момент готов прийти на помощь. Мы возобновили путешествие. Утром шестнадцатого июля я поднялся раньше всех и шепотом поздоровался с Бульчу, который, сгорбившись, сидел у лодки с ружьем на коленях. Потом я на цыпочках обошел мирно спавших Лизу и Савчука и, присев на корточки у вещевого мешка, принялся вынимать оттуда продукты. Сушки, сушки, сушки... Ну и надоели же они, между нами говоря! Крупа... Сахар... А где банка с лососиной и консервированные персики, сберегавшиеся как лакомство? Неужели их оставили на предыдущем привале? Ага, вот они! Я торжественно извлек консервы с самого дна мешка и открыл маленьким топориком. Теперь НЗ! На свет вслед за персиками появилась объемистая фляга со спиртом. Я сполоснул в реке кружки и расположил их в симметричном порядке вокруг фляги. Отступил на шаг, полюбовался сервировкой. Хорошо, но все же чего-то не хватает. Чего? Наверное, праздничной скатерти. В таких случаях полагается скатерть. Я в некоторой растерянности оглянулся по сторонам. Может быть, мох?.. Я бережно перенес флягу, лососину, персики и кружки на большую плоскую кочку, сплошь поросшую ярко-зеленым бархатистым мхом. Конечно, это не белоснежное, туго накрахмаленное полотно, но ведь мы не в "Праге" или в "Метрополе", а в горах Бырранга, почти на пороге каменного века! Бульчу с удивлением смотрел на меня. Разведя костер и набрав воды в чайник, я подвесил его над огнем, а сам пристроился рядом и закурил в ожидании, пока проснутся мои спутники. Над кучей одеял поднялись вздыбленные и всклокоченные рыжеватые кудряшки. Лиза изумленно сказала хрипловатым от сна голосом: - О! Готовится пир? Почему? - А какое число сегодня? - ответил я вопросом на вопрос. - Забыла? Шестнадцатое июня!.. То-то и оно! Эх, ты! Ну, поздравляю, Лизок! - Кого это вы и с чем поздравляете? - спросил Савчук, высовывая голову из-под одеяла. - Лизу. С днем ее рождения. - Боже мой! - Наш начальник с испуганным видом поспешно перекинул ноги через борт лодки. - Конечно же, и я... От души... Даже не подозревал, представьте себе... Ну что бы заранее, Алексей Петрович, хотя бы вполнамека... - Сама всегда забываю свой день рождения, - прервала его Лиза, беспечно тряхнув кудряшками. Вскоре все участники экспедиции уже сидели вокруг кочки. Спирт - в самых минимальных дозах, потому что это был действительно НЗ - неприкосновенный запас, - я с осторожностью разлил по кружкам. Чайник весело забормотал какую-то чепуху и просигналил струйкой пара: "Готов! Готов!" - Ну, все как будто! - спросил я, в последний раз не без самодовольства оглядывая праздничный "стол". Но Лиза не притрагивалась к еде. Она красноречиво-укоризненно смотрела то на меня, то на Савчука. Я тоже с недоумением посмотрел на него. Чем бы это он мог ей не понравиться? А! Он был не брит! Я с сомнением провел ладонью по своему подбородку. Брился-то я, собственно говоря, вчера, но ради такого торжественного случая?.. Лиза требовала от нас с Савчуком, чтобы мы брились не реже чем через день. - Не надо распускаться, - говорила она. - Бритый человек всегда собраннее, энергичнее небритого, - сколько раз приходилось это замечать. Не забывайте и о чисто эстетической стороне дела. Многодневная щетина, фу-фу!.. Еще у вас, Володя, так-сяк, светлая, почти не видно. Но у Леши черная, разбойничья!.. Потом небритые, как правило, имеют болезненный, усталый вид. Прошу не снижать мой политико-моральный уровень!.. О Лизе можно сказать, что она обладала своеобразным житейским талантом: всегда умела поставить себя в правильные отношения с людьми, даже очень близкими к ней, причем очень спокойно, почти шутя, без всякого нажима. - Извини, Лизочка, я сейчас, - пробормотал я и, захватив бритвенный прибор, отошел в сторонку. Сконфуженно пыхтя, за мной последовал Савчук. Бульчу, ничего не понявший, вздохнул и принялся за лососину. Не прошло и десяти минут, как мы снова сидели против Лизы, сияя гладко выбритыми щеками и распространяя вокруг запах тройного одеколона. - Поздравляю тебя, милый мой Рыжик, - сказал я. - Желаю тебе... Но чего же тебе пожелать? - О! Добраться поскорей до Страны Семи Трав! - Вы, наверное, совсем не так хотели встретить свой день рождения, - сказал Савчук, выуживая из банки самый большой персик: наш начальник был сладкоежкой. - Мечтали о вечеринке, о танцах, быть может, даже о шампанском... А приходится поднимать кружки со спиртом на какой-то сырой мочажине, в пути... - А я всю жизнь в пути, - бодро ответила Лиза. - Естественно, что и день рождения встречаю в пути. Я довольна. Ветер гонит тучи над головой, рядом позванивает река, а впереди они... - Кто впереди? - Истоки Реки Тайн! Ведь это очень хорошо, когда впереди ждут тебя истоки тайн... Мы кивнули в знак согласия, потом подняли жестяные кружки, наполненные разбавленным спиртом, и чокнулись. - Ну, будьте здоровы, дорогая Лиза! - провозгласил Савчук. - Пью ваше здоровье. Желаю вам всего, всего... - И все-таки неловко без цветов, - огорченно сказал я, ставя кружку на мох. - Тебе, Лиза, оно, может, и ничего, а нам с Савчуком неудобно. Полагается преподносить в день рождения цветы. - Ну что ж, - пробормотала Лиза, посмотрев на меня чуть лукаво, искоса. - На квартире в Москве нас, конечно, дожидаются цветы. Целая корзина гортензий, заказанная по телеграфу с мыса Челюскин... Савчук недоумевающе поднял брови. - Это от Андрея, - прояснил я. - Андрей всегда преподносит ей корзину гортензий ко дню рождения. А если находится в плавании или на полярной станции, то заказывает цветы по телеграфу и "красная шапка" - посыльный из магазина - приносит их к нам на квартиру. - Я повернулся к Лизе: - Гортензии, кстати сказать, не дожидаются тебя на этот раз. Ведь Андрей знает, что ты не в Москве, а в горах Бырранга. Лиза сидела неподвижно. Выражение ее лица стало рассеянным, грустным и ласковым. Я понял: думает сейчас о том, что наш Андрей так и не женился. При встречах он ничем не проявляет своих чувств к ней, держится на редкость ровно, приветливо, просто, и лишь раз в году, шестнадцатого июня, позволяет напомнить о своей любви неизменной корзиной цветов. - Говорите, заказывает по телеграфу из Арктики? - в раздумье повторил Савчук. - Где же он их заказывает? Наверное, в магазине на Петровке? - Да цветов в Москве всегда полно, - сказал я. - Даже в марте, когда мы ходили с вами на "Копеллию", отбоя не было от цветочниц... Я замолчал и принялся с тревогой шарить во внутренних карманах кителя. - Она же была здесь, - бормотал я взволнованно. - Не может быть, чтобы я ее выбросил... Ну конечно, вот она!.. Я вытащил из кармана смятую, осыпавшуюся веточку мимозы, которую купил в марте в Москве, и протянул через "стол" Лизе: - Вместо гортензий! От меня и Андрея. Традиция была соблюдена. А ведь традиции очень важны в нашей жизни - это как бы внутренние скрепы ее! Посуду после завтрака, по нашему обычному "графику", полагалось мыть Лизе, но Савчук проявил галантность. - Завтра! - сказал он и раскланялся с наивозможной для себя грацией. - Посуду станете мыть завтра! А сегодня разрешите вам этого не разрешить!.. И он перехватил у нее из рук посудное полотенце. А после праздничного завтрака мы снова двинулись в путь. Выше порогов река стал очень мелкой. Первое время мы с усилием отталкивались веслами, как шестами. Но лодка все чаще задевала лесок и гальку на дне реки. Несколько десятков метров она буквально ползла на "брюхе". - Стоп! - сказал я. - Этак недолго и днище пропороть. Вся работа насмарку. - Да, отплавалась! - согласился Савчук. - Пойдем бечевой. Решение было правильным. Мы вышли на берег и впряглись в лямки. Трое из нас брели по берегу, таща лодку за собой, а четвертый сидел в ней и правил веслом. Мы чередовались через каждый час: рулевой сменял одного из "бурлаков". Иногда отмели выдвигались так далеко, что лодка с трудом проползала по самой середине русла - едва-едва хватало бечевы. Потом река снова сужалась, скалы подступали вплотную к воде, а некоторые даже нависали козырьком. Лодку перегоняли тогда на веслах, двигаясь как бы узким скалистым коридором. Но, несмотря ни на что, мы все время пытались шутить, чтобы поднять настроение. Рассматривая свои ладони, на которых вздулись пузыри, я сказал: - Есть отличное название для статьи, товарищи! - Какое еще там название? - "Ученые прорываются к верховьям реки, или Трудовые мозоли от научной работы!" - По-моему, - бодро поддержал Савчук, - именно в нашем положении стираются грани между умственным и физическим трудом. - Веселенькое зрелище! Сидят друг против друга и огорчаются по поводу своих мозолей, - засмеялась Лиза. - Вспомните седовцев! А папанинцы? До седьмого пота крутили лебедку, когда брали глубоководные пробы... - Да ведь не жалуемся. Просто констатируем факт... В пути Лиза заинтересовалась, что мы сделаем прежде всего, когда вернемся в Москву. - В Москву? - Савчук задумался. - Переверну вверх ногами музей, заставлю переставлять экспонаты в зале позднего неолита. Ведь теперь, по новым данным... - А ты, Леша? - Я бы охотно прослушал Второй прелюд Рахманинова. Там, знаешь, такое начало! Тяжелые, величавые аккорды. Как шаги судьбы! Я считаю: музыкальная интерпретация судьбы Ветлугина! - О, какие вы оба глубокомысленные! Я мечтаю о другом. Горячий, очень горячий душ! Потом - в Столешников, делать маникюр! - Маникюр? - Но это же очень важно, как ты не понимаешь! Посмотри, во что у меня превратились ногти. Просто жить не хочется, когда такие ногти. - "Быть можно дельным человеком, - услужливо процитировал Савчук, - и думать о красе ногтей..." Мы с новой силой налегли на лямки. Лиза, стоя в лодке во весь рост, помогала нам веслом. Но вскоре расхотелось и шутить. На привалах, совершенно обессиленные, мы валились на землю, ели безо всякой охоты и засыпали как убитые. Лишь часовой с ружьем оставался бодрствовать. Спорить по поводу письма больше не хотелось. Но, идя друг за другом по берегу, впряженные в лямки, мы были предоставлены каждый своим мыслям. И мысли эти, понятно, вертелись вокруг оазиса. Не вулкан, а постепенно затухающий пожар? Что бы это могло означать?.. Очень удручало то, что мы так медленно продвигаемся вперед. Идя бечевой, подвинулись за первый день на семь километров, за второй - на девять, за третий - всего на три с половиной километра. "Дети солнца" ничем не выдавали своего присутствия. Быть может, они обогнали нас и сейчас спешили тайными тропами к оазису, чтобы предупредить о нашем приближении?.. Как-то утром на одном из привалов я попросил у Савчука разрешения включить радио. Употребляю выражение: включить. Оно такое житейски простое, привычное. Представьте себе: в пустой комнате сидит человек. Ему взгрустнулось. Он устал. Быть может, им даже овладела апатия или тоска. В комнате очень тихо. Угрюмые тени притаились по углам. Сумерки. И вот человек протягивает руку и включает радио. Комнату тотчас же наполняют бодрые голоса, звуки музыки. Это жизнь вливается сюда - полноводный шумный поток хлынул из репродуктора. Мы были в положении такого человека. Вспыхнули огни ламп, медленно разгораясь. Застрекотала морзянка, изредка прерываемая отвратительным скрипом, словно проводили гвоздем по стеклу. Под пальцами, осторожно вращавшими верньер настройки, возникла музыка. Из Киева передавали "Запорожца за Дунаем". Мы немного послушали дуэт Одарки и Карася. Потом я нашел Свердловск. Академик Бардин читал по радио лекцию о развитии уральской металлургии. Из Лисичанска, в Донбассе, сообщали о строительстве шахты подземной газификации - уголь должен был сгорать внизу в огненном забое, а газ подаваться наверх в газоприемники. На Кубани уже заканчивали уборку хлеба. К элеваторам тронулись первые красные обозы. Советский Союз жил, дышал, работал, пел по ту сторону освещенного четырехугольника. И это было очень хорошо. Это радовало и успокаивало. Потом, склонившись к приемнику, я пустился в далекое плавание по радиоволнам заграничных станций. То было тревожное плавание. Июль 1940 года громыхал в Западной Европе не летними грозами, а орудийной пальбой. Штурмовики со свастикой низко неслись над полями Франции, тень падала от них на тяжелые танки, ползущие следом. Все чаще стали врываться в уши хвастливые голоса гитлеровских радиокомментаторов. - Заткни им глотки! - приказала Лиза. Я чуть повернул верньер, и крикливые голоса исчезли. Мне удалось поймать Тарту. Этим летом латышский, эстонский и литовский народы воссоединились с братским русским народом, от которого были оторваны буржуазными националистами двадцать три года назад. Из Тарту передавали песни школьников. Тоненькие детские голоса зазвенели у нашего костра, как ломкие льдинки. Лиза, Савчук и Бульчу заулыбались, подсели ближе к приемнику. Слышно было неважно: мешали шорохи, свист, прерывистое потрескивание. Где-то поблизости была зона молчания. Быть может, это влияло на работу приемника? Осторожно поворачивая верньер, чтобы отрегулировать звук, я подумал, что так и голос Петра Ариановича пробивается к нам: издалека, сквозь шумы, свист, помехи. Иногда его "слышно" сравнительно хорошо, но затем голос пропадает опять, не отзывается, как ни ищи. Наконец я поймал Москву. И почти сразу же наткнулся на сообщение о нашей экспедиции! "...упорно продвигаясь вверх по реке в глубь Бырранги, - услышали мы. (Видимо, я "врезался" в середину передачи.) - Внимание советских этнографов приковано к экспедиции В.Савчука". - Погромче! - заволновались Савчук и Лиза. - Еще громче! Я впопыхах соскользнул с волны, снова взобрался на нее и обеими руками уцепился за гребень. "Полагают, - размеренно читал диктор, - что научные результаты этой экспедиции - в случае ее благоприятного завершения - выйдут далеко за пределы этнографии. По всему побережью Сибири любители-краеведы, среди которых много школьников, настойчиво ищут меченый плавник. Наш корреспондент сообщает с острова Диксон, что там найден на днях ствол дерева, на котором осталась метка: три точки, три тире, три точки. К сожалению, дерево, судя по его внешнему виду, носилось по морю в течение долгого времени и было сильно помято льдинами. Если внутри ствола и находилось когда-то письмо, оно безвозвратно погибло. Более удачным был охотничий трофей спортсменов-охотников города Дудинки. Им удалось подбить закольцованного гуся. На снятом с его лапки куске бересты сумели разобрать только дату - "1929" год и шесть слов: "нестерпимым", "ожидая много лет", "...земным пожаром". Специалисты продолжают расшифровку текста". Диктор замолчал. После короткой паузы женский голос стал рассказывать о новом способе обточки деталей на токарном станке. По-видимому, это были "Новости науки и техники", передававшиеся раз в неделю. - Земным пожаром? - повторил я, с изумлением глядя на Лизу, Савчука и Бульчу. - Что это могло бы значить?.. - Остальные слова понял? - спросила Лиза. - Понять нетрудно, - поспешно ответил Савчук, смотря себе под ноги. Слушая передачу, он успел записать на земле прутиком: "нестерпимым", "ожидая много лет", "...земным пожаром". - Товарищ Ветлугин сообщает, что положение его становится нестерпимым, - продолжал Савчук. - Затем жалуется на то, что ожидает помощи уже много лет. Но последние два слова, признаюсь, непонятны. - Вы правильно записали их, - заметила Лиза, не отрывая взгляда от слов на земле. - С многоточием впереди. Так и должно быть. Первое слово - усеченное. - Как это усеченное? - Следует читать: "подземным пожаром". - Подземным?.. Как это подземным?.. Лиза посмотрела на меня странным длинным взглядом. - Но главное не это, - перебил меня Савчук. - Главное - дата! Понимаете ли, не семнадцатый, а двадцать девятый год! Петр Арианович был еще жив в 1929 году!.. - Да, это замечательно! Молодцы дудинцы! Как кстати попал под выстрел этот гусь!.. Мы долго еще возбужденно обсуждали новости у костра. Подумать только: Петр Арианович был жив в 1929 году, то есть одиннадцать лет назад! По сравнению с двадцатью тремя годами это казалось совеем маленьким сроком. Получалось, что мы приближаемся к нему не только в пространстве, но и во времени. - Спать будем только четыре часа, - объявила Лиза, перетирая посуду. - Непростительно много времени тратим на сон!.. Но после ужина она повалилась ничком на землю у костра и проспала в этом положении, не шевельнувшись, шесть часов. Она бы проспала и больше, если бы Савчук, который нес вахту, скрепя сердце не разбудил ее. 11. РАМКА БЕЗ КАРТИНЫ Утром резко изменилась погода. Путь нам преградила пурга. В свое время я наблюдал подобные снежные заряды в Баренцевом море. Внезапно - летом и при ярком солнце - налетало снежное облако, все вокруг затягивалось мутной пеленой, и ветер начинал яростно свистеть в реях. Несколько минут корабль находился внутри облака, где падал косой мокрый снег. Потом так же внезапно мгла рассеивалась, корабль выскакивал на свет, весь блестящий от воды, будто вымытый, а заряд, уносимый ветром, мчался дальше. Ничто, по-моему, не предвещало снежного заряда в горах Бырранга. Солнце светило вовсю. Ветра не было. Однако нашего проводника охватило беспокойство. - Пурга идет, - сказал Бульчу. Потом значительно добавил: - Темная пурга... Вскоре мы увидели росомаху, которая, горбясь больше обычного, быстро пересекла узкую тропинку вдоль берега и юркнула в расщелину между скалами. Я хотел было обратиться к Бульчу с вопросом, как вдруг охотник пригнулся - над нашими головами раздалось оглушительное хлопанье крыльев. Пролетело множество птиц, целая свистящая и щебечущая туча, на мгновение закрывшая солнце. Все население этой части Бырранги искало спасения от пурги в долине реки. Бульчу указал на небо. Оно было по-прежнему серо-голубым, но какое-то темное пятнышко поднималось из-за гор. Нельзя было мешкать. - Скорей в пещеру! - крикнул Савчук, увидев большое углубление под нависшей скалой. - Туда - груз и лодку! Мы кинулись к лодке. Она была разгружена с быстротой, которая возможна только во время аврала. Рацию, аккумуляторы, тюки, ружья мы внесли в пещеру, а затем туда же волоком втащили и лодку. Я принялся развертывать на берегу брезент, чтобы укутать аккумуляторы, как вдруг он вырвался из рук, птицей взлетел на воздух, мелькнул и исчез. Стало очень холодно. Пурга налетела с северо-востока. Ветер дул вдоль реки и гнал снег над ней, но небо было еще чистым. Под ногами завертелась поземка, словно встали на хвосты злые змейки, раздраженные нашим появлением. Они росли на глазах, извиваясь, вертясь, и вот уже колыхались на берегу белые столбы, упираясь вершинами в самое небо. Пурга шла на нас стеной. Мгновение, и свет померк. Очертания горных вершин, крутые волны на реке, тальник, который пугливо полег над водой, - все скрылось в кружащемся мареве. Неожиданное вторжение зимы в июле! Иногда это случается на Крайнем Севере... Долина реки была теперь, конечно, самым надежным убежищем. Тонны летящего снега проносились над высокими берегами. Пурга проходила поверху. На открытом месте нам бы пришлось куда труднее. Сбившись в кучу, мы должны были бы лечь ничком, чтобы не задохнуться в снежном урагане. А сейчас, устроившись на тюках в пещере и тесно прижавшись друг к другу, чувствовали себя в безопасности. Если бы только не было так холодно!.. Смотря на белый снежный полог, который вздувался и трепетал у входа в пещеру, я думал об оазисе. Неужели и там все так же бело? Нет, бело и черно! Воображение нарисовало передо мной мертвую котловину, сугробы снега и торчащие из сугробов пеньки - все, что осталось от леса. Но ведь в оазисе еще есть люди? Иначе нас не встретило бы сторожевое охранение, высланное вниз по реке. Но какое существование влачат "дети солнца"! Мне представились сумрачные своды, согбенные фигуры, которые жмутся к потухающему костру, женщины в разорванной и потертой меховой одежде, укачивающие детей, старики со слезящимися глазами, устремленными вдаль... Пещерные люди эпохи оледенения! По ассоциации я вспомнил о Гренландии - этой огромной белой гробнице, как назвал ее один из путешественников. Я продолжал думать о ней и после того, как кончилась пурга и мы, спустив лодку на воду, снова впряглись в лямки. Солнце как ни в чем не бывало засияло на небе. Ощутительно потеплело. Блестели мокрые скалы. Робко расправлялся прибрежный тальник, припорошенный снегом. Но мыслями я был далеко отсюда... Последние годы я изучал причины потепления Арктики и прочел почти все, что было написано на эту тему. Причины потепления пока не выяснены. Возможно, что оно связано с очередным усилением солнечной радиации, которая убыстряет все атмосферные процессы на Земле. Ведь Земля переживает периоды потепления и охлаждения. Даже на протяжении последнего тысячелетия происходили резкие изменения в климате. В связи с этим я заинтересовался Гренландией. Грюнланд в переводе означает Зеленая страна. Именно так назвали ее исландцы в 982 году. Некоторые ученые считают, что это была лишь своеобразная реклама, с помощью которой хотели привлечь колонистов во вновь открытую страну. Действительно, уже на следующий год туда двинулись из Исландии двадцать пять кораблей. Однако я помнил, что Петр Арианович, много читавший о Гренландии, был не согласен с этим мнением. - Поселения просуществовали около пятисот лет, - говорил он мне и Андрею. - Обман на мог длиться столько времени. И наш учитель географии принимался перебирать свои выписки о Гренландии, сделанные им еще в студенческие годы. Особенно интересными были выдержки из старонорвежской хроники тринадцатого века. Неизвестный автор ее писал, что Гренландия славится хорошим климатом и "когда солнце стоит высоко на небе, оно радует все живое, и земля приносит полезные растения". Судя по этому описанию, жители Гренландии благоденствовали в тринадцатом веке. На острове, помимо деревень, было два больших города, пятнадцать церквей, три монастыря. Затем произошло нечто странное. Над Гренландией как бы задернулся занавес. В шестнадцатом веке Гренландия представляется европейцам уже почти мифической страной. На карте, изданной в Страсбурге в 1513 году, она изображена рядом с недавно открытой Америкой как длинный полуостров, который соединен с Европой севернее Скандинавии. Что же произошло за период между тринадцатым и шестнадцатым веками? Катастрофа. Гибель исландских поселений в Гренландии. На земле наступило резкое похолодание. Из Центральной Арктики двинулись в Атлантический океан плотные массы льдов и отрезали от Европы гренландские города, деревни, монастыри. Все труднее - вскоре и совсем невозможно - стало доставлять сюда хлеб и строительные материалы. Жители колонии вымерли от холода и голода, а опустевшие города завалило снегом по самые флюгера на крышах домов. Вторично Гренландию открыли в конце шестнадцатого столетия. Она выглядела уже так, как выглядит сейчас, - мертво и печально, оделась белым погребальным саваном... Аналогия с судьбой оазиса в горах Бырранга напрашивалась сама собой. Только перемены в оазисе произошли, по-видимому, за более короткий срок - не за двести-триста, а за двадцать-тридцать лет. На привале я развил эту мысль, и очень подробно. - Можно, впрочем, найти и другую, менее грустную аналогию, - спохватился я, заметив, как вытянулись и без того озабоченные и усталые лица моих спутников. - Например, с Землей Ветлугина, бывшим Архипелагом Исчезающих Островов. Ведь архипелаг удалось спасти от разрушения, не так ли? Он стоит посреди океана и простоит еще столько времени, сколько нам нужно... Почему же нельзя сделать так и с оазисом "детей солнца"? Сохранить его или возродить на новой основе? Уверяю вас: это вполне возможно, реально! Лиза посмотрела на меня искоса: - В тебе до сих пор, Леша, есть что-то мальчишеское... Бульчу, с неудовольствием прислушивавшийся к разговору, смысл которого ускользал от него, неожиданно сказал: - Зачем спорить, сердиться? Скоро там будем. Все сразу узнаем. - А скоро ли будем? - Очень скоро. Завтра... Но мы даже не улыбнулись в ответ на его слова. Сколько раз уже слышали это: "Завтра, завтра!.." Пурга отняла у нас остаток сил. Усталость, накоплявшаяся постепенно на протяжении всего пути, особенно дала себя знать именно в этот день. Мы брели, вяло переставляя ноги, чаще, чем раньше, скользя и оступаясь на покатом каменистом берегу. Очень хотелось спать. После пурги в воздухе потеплело, и это размаривало. Крепко, до боли в пальцах сжимая лямки на груди, чтобы совладать с одолевавшей меня дремотой, я услышал пронзительный возглас: - Мышь, мышь!.. Это Бульчу поет песню! Окончательно стряхнув дремоту, с удивлением вслушиваюсь в слова песни: - Мышь, мышь впереди!.. Уцепился за ее хвост, она потащила меня. Через сто промоин, через сто пропастей, по ста кочкам потащила меня... Голос у Бульчу дребезжащий, слабый, сорванный. Не могу сказать, чтобы мотив песни и ее исполнение доставляли мне удовольствие. Особенно странными кажутся слова: - Камни поднялись из воды. Мы обошли эти чертовы камни. Пурга поднялась на пути. Мы перехитрили чертову пургу... И дальше: - Я веду людей, которые ищут своего человека. В Стране Семи Трав живет русский человек... Похоже на то, что Бульчу описывает наше путешествие, придумывая слова на ходу. Да, так оно и есть! Оглянувшись и увидев, что я смотрю на него, он затягивает еще громче: - Русским людям нравится песня Бульчу. Под песню лучше идти. Хорошую песню поет Бульчу... Тут только доходит до моего сознания, что Бульчу поет по-русски, то есть специально для меня, Савчука и Лизы. Он решил подбодрить нас песней! - У русских людей много хорошего табаку, - продолжает распевать наш проводник. - Я никогда не курил так много хорошего табаку. Раньше я боялся Страны Семи Трав. Но я стал умный человек. Теперь я ничего не боюсь! Голос его все чаще прерывается. Он вынужден делать передышки между фразами, потому что устал не меньше нас. - Страна Семи Трав - прекрасная страна! Там очень жирные олени! Там много птиц! Там всегда тепло!.. И снова: - Мышь, мышь! Поскорей тащи меня вперед, мышь!.. Мне пришло в голову, что сам Бульчу, маленький, проворный, в своем пегом сокуе и в капюшоне с оленьим хвостом, похож на деловитую пеструю мышку. - Упоминание о мыши характерно для нганасанского фольклора, - сказал Савчук, ускоряя шаг. - Звучит как заклинание, - пробормотала Лиза. - Очень напоминает заклинание!.. - Скорей уж путеводитель! Справочник для туристов, - возразил я и оглянулся. Увы, ничего похожего на деревья и высокую траву. Что-то мрачное, безотрадное, резко контрастировавшее со словами песни было в окружавшей нас природе. Черные и красноватые утесы. Осыпи камней, однообразные серые галечники. Груды крупного щебня. Ущелье было так глубоко, что мы видели отсюда не солнце, а лишь отблески его, розоватую кайму, лежавшую на снежных гребнях. - Очень скоро дойдем! - сказал Бульчу, прервав песню. - Видишь: "Уши Собаки"!.. Он указал куда-то вверх. Лиза с сомнением кашлянула. - Нет, на моей карте есть "Уши Собаки", - вступился я за Бульчу. - Еще в тундре набросал с его слов кроки речной долины. До сих пор все сходилось. Значит, верно ведет. - Да, я верно веду, - подтвердил проводник. - А какой следующий ориентир - за "Ушами Собаки"? Я заглянул в блокнот: - Потом должна быть скала "Сцепились рогами". Бульчу с достоинством кивнул. Мы миновали уже и скалу "Сцепились рогами", и скалу "Подползающий Человек", но деревьев все не было. Потемневшая река (дно ее стало не песчаным, а глинистым) медленно текла навстречу, повторяя прихотливые извивы ущелья. Волнение Бульчу достигло предела. Он уже не шел, а бежал вприпрыжку, таща меня за собой, как медлительного тяжелого коренника. - Сейчас! Сейчас! - повторял Бульчу, задыхаясь. Мы обогнули высоченную, нависшую над берегом скалу. - Привел! - восторженно вскрикнул Бульчу и выбросил вперед руку на бегу. - Смотри!.. Он осекся, будто споткнулся. Перед нами были каменистые голые склоны, ничем не отличавшиеся от тех, которые остались за спиной. Они поднимались широким амфитеатром к низко клубившимся над ущельем облакам. Впечатление было очень мрачным. По-видимому, конца-краю не было этому каменистому ущелью. - Ты тут был, Бульчу? - с недоумением, даже с испугом спросил Савчук. Бульчу молчал, озираясь. Да, он был тут, в этом не могло быть сомнений. Вот три "сторожевых" утеса, похожих на чумы, - о них говорил еще в Новотундринске. Вот каменная осыпь, о которой тоже говорил нам. Держа перед собой раскрытый блокнот, где были нанесены кроки ущелья, я то опускал к ним глаза, то поднимал - сравнивал. Характер местности, изгиб реки, очертания хребтов и отдельных скал - все в точности совпадало с описанием Вульчу. Долина не приснилась ему. Он был здесь, жил здесь. Но что же произошло? Где мачтовые сосны, березы, лиственницы, пышная трава, цветы, кусты шиповника?.. Голо, однообразно, уныло было вокруг. Те же серые угловатые утесы громоздились по склонам, тот же безотрадно-белый снег лежал в расщелинах и впадинах. Долина была похожа на пустую рамку, из которой вынули и выбросили прочь яркую, радовавшую и веселившую глаз картину. Наш проводник прошел еще несколько шагов и опустился на землю. Савчук помог Лизе снять лямки. Я попытался закурить, но долго не мог зажечь спичку. Все молчали. Бульчу повернул к нам морщинистое лицо, по которому катились слезы. - Видел это ущелье, видел! - сказал он задыхающимся голосом. - Я был здесь, и оно было зеленым... Он упал ничком на прибрежную гальку и обхватил голову руками. Ошеломленные неудачей, мы озирались по сторонам. Не было ничего: ни зеленой травы, ни ягод шиповника, ни тенистых деревьев? Печально и глухо плескалась у наших ног река. Но ведь Петр Арианович описывал оазис "детей солнца" во всех его подробностях и гораздо более красочно, чем Бульчу. И "письма из каменного века" обнаружены были в древесных "конвертах", в выдолбленных стволах. Но здесь не росло никаких деревьев. Куда все подевалось? Куда ушли люди? Куда исчезли деревья?.. Снежное облако, зацепившись за острые зубья скал, вяло перевалило через хребет и поползло дальше, сея мокрые снежинки. Мы с Савчуком присели на камень возле Бульчу, который продолжал лежать ничком. Неприятная слабость была во всем теле. Еще бы!.. Отмахать без малого сто километров по реке то на веслах, то идя бечевой. Немудрено устать. Плечи онемели, колени дрожали от слабости. Э, черт возьми! Все было бы ничего, все забылось бы мгновенно, лишь бы нашлась Страна Семи Трав, оазис "детей солнца". Мы не нашли его. Он исчез, словно бы провалился сквозь землю. Но ведь все приметы Бульчу остались на месте. Черные и серые камни угрюмо громоздились вокруг: "Уши Собаки", "Сцепились рогами", "Подползающий Человек". Только оазиса не было здесь... 12. ДВЕ ЛЕГЕНДЫ Куда же пропал лес? Быть может, здесь произошло землетрясение и весь оазис провалился сквозь землю в какую-то необычайно широкую трещину? Провалился внезапно, со всеми своими деревьями "в три человеческих роста", с красивыми цветами, с высокой травой и с населявшими его людьми?.. Значит, Петр Арианович погиб?.. Я сделал несколько шагов, пытливо осматриваясь. Да, земля здесь была бугристая, очень неровная, потрескавшаяся, со странными вздутиями. С ужасом я увидел сброс. Край ущелья был как бы надломлен. У ног моих зияла зловещая ямища. Поодаль чернели еще две или три большие ямы. - Ничего не могу понять, - пробормотал Савчук, подходя ко мне. - Похоже на котлован. Не то карьер для выборки грунта, не то подготовка фундамента под какое-то огромное здание. Что скажет по этому поводу Лиза? Я оглянулся. Бульчу по-прежнему лежал на земле ничком, обхватив голову руками, - в позе отчаяния. Но Лизы подле него не было. - А где же Лиза? Лиза-а! - Я здесь, - откликнулась она. Мы посмотрели вверх. Лиза бродила по склону, то и дело нагибаясь, поднимая комки земли и со вниманием их рассматривая. Один из комков она даже озабоченно понюхала. Некоторое время мы с Савчуком удивленно смотрели на нее. Потом Савчук оживился и зашагал по склону. - Что вы нашли? - спросил он. - Следы пребывания "детей солнца"? - Нет, - ответила она. - След пребывания оазиса. Красный след. Лиза указала на красную полосу, довольно явственно выделявшуюся на серой каменистой земле. Полоса, петляя между скал, уползала куда-то на север, в глубь ущелья. - Что это? - След пожара. - Какого пожара? Разве здесь был пожар? Когда? - Я с изумлением осмотрелся, ища взглядом почерневшие обгорелые пни. Никаких пней не было. - Лес горел под землей, - объяснила Лиза. - Вернее, то, что было лесом миллионы лет назад... - Уголь?!. - Да. Пласт угля выгорал постепенно до уровня грунтовых вод. Это был подземный пожар. В Сибири его называют гарью. Мы с Савчуком подошли к Лизе. Она держала на ладони черный спекшийся комок, по виду напоминавший шлак, какой выгребают из печи. - Ты как-то сказал, - обратилась она ко мне, - что мы отламываем тайну Бырранги по кусочкам. Вот второй кусочек тайны. - Что это? - Прогоревший уголь! - Нет, ты все-таки объясни подробно, - возмутился я. - Ты ведь знала об этом? - Догадывалась. - Почему же молчала? - Не доверяла себе. Хотела увидеть собственными глазами. - Удивительно! Я бы не смог так... Догадываться и молчать!.. - Но как же лес? - спросил Савчук. - Петр Арианович жил в нем. И Бульчу видел его. Наконец мы сами видели плавник на отмели. - Лес был. Над горящим пластом угля возник район микроклимата. И вот оазис! Она обвела рукой вокруг. - Но ведь оазиса нет! - Он был. - И это все, что от него осталось? - Савчук недоверчиво склонился над черным комком, лежавшим на ладони Лизы. - Нет, конечно. Вы оба просто слишком растеряны, чтобы проявить наблюдательность. Посмотрите-ка по сторонам! Мы оглянулись и увидели те, на что раньше не обратили внимания: корни, множество корней, полузасыпанных землей. Древесные щупальца, некоторые из них обломанные, поврежденные, тянулись к нам со всех сторон. То там, то здесь показывалась из-под земли нарушенная, разорванная корневая система. В одном месте я разглядел даже повалившийся набок ствол. - Почему только корни? Что происходит здесь? - Пласт постепенно выгорал, - сказала Лиза. - Под землей образовывались пустоты. Возникали микросбросы, обрушения... - Землетрясение в миниатюре? - Да, похоже на землетрясение, но строго локализованное. Таким образом, мое первое впечатление от ущелья - рамка без картины, рамка, из которой вынули картину, можно было выразить еще точнее: рамка, висящая косо на гвозде. - Сядем, если вам эта все равно, - сказала Лиза. - Я устала. Мы вернулись к лодке, у которой все так же неподвижно лежал Бульчу. - Лес ушел отсюда, - ласково сказала Лиза, наклоняясь над ним и, как маленького, гладя по голове. - Но мы догоним лес, Бульчу! Это в том случае, - Лиза подняла на меня глаза, - если подземный пожар не погас, а только продвинулся вперед. - Может, дать ему лекарства? - озабоченно спросил Савчук, глядя на Бульчу. Наш проводник очень любил лечиться. Щеголяя своей образованностью, торжественно развертывал пакетик, потом так же неторопливо, косясь на нас, ссыпал порошок на ладонь и с видимым удовольствием заглатывал. Однажды из-за моего недосмотра он в один прием уничтожил целую коробочку салола. Но сейчас Бульчу отказался от лекарства. Охотник поднял на Лизу заплаканные глаза, отрицательно покачал головой и снова опустил ее. Он не поверил Лизе. Он думал, что его хотят утешить, обмануть. - Мы слушаем, - поторопил я Лизу. - Видите ли, товарищи, - так начала Лиза. - В одном отношении я счастливее вас. Я уже видела подобный оазис... - Где? Когда? - Очень далеко от Бырранги. В этом году весной. На реке Виви... А знаете, как называлась она на старых картах? - Что-то припоминаю... - начал было Савчук. - Горелая!.. Виви - это эвенкийское название. - Почему же Горелая? - Потому что там было много подземных пожаров. Большинство из них происходило очень давно, еще в третичном периоде. - От чего? - От молнии, например. Пожары могли возникнуть от разряда молний. Ну вот!.. Но, кроме того, нам показали одну гарь сравнительно недавнего происхождения. Пожар начался, вероятно, лет пятьдесят-шестьдесят назад. - И что же вы увидели? - Понимаете, гора постоянно дымится, точно в глубинах ее скрыт неугасающий вулкан. По рассказам местных жителей, снег не держится там в течение всей зимы. Еще бы! Ведь внутри горы происходит беспламенное горение. Я убедилась в этом воочию. Прикрепила к концу длинной палки трут, сунула его в каменистую расщелину, и трут загорелся. Вот вам! - А растительность? - спросил Савчук с нетерпением. - Ну конечно, пышная растительность. Тучные луга! Березовая роща! Полно ягод!.. Потом я просматривала соответствующую литературу. Подобные описания гарей есть у Эйхвальда, Третьякова, Элизе Реклю. - Значит, не такая уж редкость? - В Сибири гари повсеместны. В Кузнецком бассейне есть пласт угля, который горит уже больше ста лет... Я мельком взглянул на прикорнувшего у костра Бульчу. - Теперь понятно, - сказал я, - почему ты так дотошно расспрашивала Бульчу о Стране Семи Трав. - Я проверяла отдельные детали пейзажа. - Какие детали? - удивился Савчук. - Очень важно было узнать, чем пахнет Страна Семи Трав. Если серой - значит, все-таки это не гарь, а вулкан. Правда, в некоторых углях есть большие примеси серы. Но тогда вряд ли была возможна такая пышная растительность. Бывали ли вы когда-нибудь на химических заводах, вырабатывающих серу? Они обычно окружены на редкость плохонькими скверами. - Потом вы интересовались цветом оазиса, - вспомнил Савчук. - А как же! Цвет оазиса имеет огромное значение. Бульчу подтвердил, что в отдельных местах земля действительно кирпично-красного цвета. Ведь глина обжигается, как кирпич. - В общем, все одно к одному... - Да. Постепенно я убедилась, что Петр Арианович наткнулся на гарь в горах Бырранга. - Но он думал, что это вулкан. - Только в самом начале. Сходство между гарями и вулканами довольно велико. Недаром геологи называют гари "лжевулканами". - Вот как! - В свое время Петр Арианович, несомненно, читал Спафария, Гумбольдта, Семенова-Тян-Шанского. Ведь спор о вулканах в Сибири - это давний спор. Он тянется два с половиной столетия. Оказалось, что двести пятьдесят лет назад Спафарий слышал о вулканах на берегах Нижней Тунгуски. Страленберг описал огнедышащую гору недалеко от низовий Енисея. Наконец, Гумбольдт, со слов нескольких путешественников, заявил о наличии "многих вулканов" в Сибири. Против Гумбольдта выступил Шренк, затем Семенов-Тян-Шанский. Однако еще в 1932 году в газете "Советская Сибирь" сообщалось о том, что у подножия Кузнецкого Алатау обнаружен потухший вулкан. По берегам небольшого озера, находившегося неподалеку от села, были якобы разбросаны куски застывшей лавы. "Не является ли озеро кратером вулкана?" - высказывалось предположение в газетной статье. Академик Обручев отверг эту гипотезу. Действительно, подземный огонь обжег горные породы и шлаки, найденные корреспондентом "Советской Сибири". Но это был не вулканический огонь. Под озером залегали пласты каменного угля. Когда-то здесь бушевал подземный пожар. Горел уголь. Горючие газы вырывались на поверхность и вспыхивали гигантскими факелами. Издали они напоминали огненные языки, вздымающиеся над вершиной вулкана. Затем на месте выгоревшего пласта образовались пустоты, произошло обрушение земли. В гигантской котловине начала скопляться дождевая вода, образовалось озеро. - Да, это подходит. До ужаса подходит, - пробормотал я, озираясь. - Почему до ужаса? - Ведь уголь уже прогорел. - Пласт выгорает медленно. Очень может быть, что оазис просто ушел от нас на два-три перехода. Туда, где залегают другие пласты, на которые перекинулся огонь... - Ну что ж, товарищи? - сказал Савчук, вставая. - Быстренько поедим и снова в путь? Но мне не терпелось хоть краешком глаза взглянуть: что ж там впереди? Лиза и Савчук принялись кашеварить у костра, а я отправился на рекогносцировку. - Ружье захвати! - крикнула вдогонку Лиза. Я показал ей свою централку, которую держал под мышкой. Не приходилось пренебрегать такими предосторожностями, помня о внимании, которым удостаивали нас загадочные обитатели оазиса. Ущелье делало крутые зигзаги. Река монотонно позванивала галькой где-то рядом, теряясь по временам среди высоких скал. Я с огорчением подумал о том, что лодку придется оставить в "преддверии" оазиса и продолжать путешествие пешком. Это будет нелегко. Но ведь оазис, если он все же существует, находится где-то очень близко, совсем рядом. Не может быть, чтобы нам, даже по такой трудной дороге, пришлось добираться туда больше суток. И вдруг, перебравшись на четвереньках через очередную осыпь, я увидел за поворотом долгожданный лес. Но это был какой-то причудливый, траурный лес. Здесь главным образом была невысокая - в рост человека - лиственница. По длинным, свешивавшимся с деревьев "бородам", по прядям черновато-серого мха и лишайника можно было догадаться, что передо мною почтенные старцы древесного мира. Приблизясь, я убедился в том, что это больше чем старцы - это трупы деревьев. Верхушки их были обломаны, стволы скрючены, словно бы деревья оцепенели от нестерпимого холода. Ледяные пальцы мороза пообрывали с деревьев листья, кору. Траурный креп висел почти на каждом стволе. Когда я углубился в этот странный лес - чем дальше, тем деревья становились все выше и выше, - то увидел, что кое-где рядом с лиственницей попадаются и осыпавшиеся ели. Чуть поодаль росло несколько берез. Но голые лиственницы казались особенно зловещими. Деревья словно бы застыли в мучительной конвульсии, в том положении, в каком их настигла смерть. Впечатление усугублялось мертвенной неподвижностью всего, что меня окружало. В ущелье царило безветрие. Деревья будто окаменели. Я подумал, что зимой здесь, наверное, еще страшнее. Когда ветер, скатившись со склона, пробирается в ущелье, деревья начинают раскачиваться и скрипеть ветвями - сначала неохотно, потом все быстрее и быстрее. Зловещий однообразный перестук, словно бы это, стуча костями, принялись приплясывать на месте скелеты, целая толпа скелетов!.. Фу ты чертовщина? Какие, однако, мысли приходят в голову в этом лесу!.. Я выстрелил из ружья в воздух, чтобы оповестить своих товарищей о сделанном мною открытии. Через несколько минут Савчук, Лиза и Бульчу показались из-за поворота. Они очень спешили, чуть ли не скатились с горы ко мне под ноги. - Ты жив?.. "Дети солнца"?" Что случилось? - спрашивала Лиза на бегу, задыхаясь. Бульчу с мрачным видом озирался, держа ружье на изготовку. Тут только понял я, как напугал своих спутников. - Вот! Лес нашел... Хотел, чтобы и вы... - сконфуженно пробормотал я. Лиза, Бульчу и Савчук с изумлением осматривались по сторонам. - Все правильно. Так и должно быть, - сказала Лиза, отдышавшись. - Это вторая фаза остывания оазиса. Когда горящий пласт доходил до предела грунтовых вод, горение постепенно затихало, прекращалось на отдельных участках. В результате неравномерного давления в ущелье проникали массы холодного воздуха, возникали смерчи, вихри страшной силы. - Значит, настоящий живой лес где-то рядом? - нетерпеливо спросил я. - По-видимому, недалеко. Возможно, даже за тем поворотом! - Так идемте же скорей! Что мы здесь стоим? - Вы забыли, что через двадцать минут у вас разговор с Новотундринском, - сказал Савчук, посмотрев на часы. - Да, правильно. Мы все-таки пообедали наспех, то и дело поглядывая на глубокий разлом в горах, за которым слоился голубой сумрак. Кусок не шел в горло. С Новотундринском я связался очень быстро. У аппарата меня ждал Аксенов. - Ну как? - спросил Аксенов с волнением. - Успех или неуспех? Нашли? Дошли? - Не совсем еще дошли. Находимся в преддверии оазиса - в мертвом лесу. И я кратко сообщил о сделанном только что открытии. - Нужна какая-нибудь помощь? - Пока не нужна. Спасибо! О дальнейшем известим... Лодку мы оставляли тут. Она отслужила свое. Дальше можно было идти только пешком. Бульчу, с которого как ветром сдуло его недавнюю хворь, стал проворно затаптывать уголья костра. Я помог Лизе укрепить рюкзак на спине. Итак, вторую часть загадки Бырранги можно было считать решенной. Страна Семи Трав возникла на базе подземного горения угля. В верховьях Реки Тайн была гарь!.. И где-то там - по-видимому, с враждебными намерениями - поджидали нас "дети солнца". Они могли скрываться за красноватыми осыпями галечника, за торчащими корнями, за стволами оцепеневшего, мертвого леса, в любой расщелине между камнями. Они могли подстерегать повсюду на пути, пытаясь любой ценой задержать нас. И все же мы должны были идти, должны были дойти - даже если Петра Ариановича уже нет в живых, - чтобы разрешить последнюю, третью часть загадки: кто такие "дети солнца" и почему они прячутся в горах. ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ 1. МЕРТВЫЙ ГОНЕЦ - Минуточку! - вежливо сказал Савчук и прикоснулся к моему ружью, которое я собирался взять под мышку. - Я бы хотел, чтобы вы отдали мне его... Я удивленно посмотрел на этнографа. - На время, на сохранение, - пояснил он. - Не понимаю... - В этом лесу стрелять нельзя. А вы человек пылкий, увлекающийся... Я смутился. - Виноват, Владимир Осипович. Виноват, признаю. Зря переполошил вас и Лизу. - Дело даже не в этом. Я в данном случае думаю о "детях солнца"... Хотелось бы, чтобы правильно меня поняли... Но вы извините, что я делаю вам замечание. - Пожалуйста, пожалуйста! Я ведь заслужил. - Видите ли, многое в отношении "детей солнца" нам еще непонятно. Они боятся какого-то нападения, преследования. Все это очень сложно... Поэтому во избежание конфликта мы должны пройти по лесу без единого выстрела. - Что бы ни случилось? - Да, что бы ни случилось, - с расстановкой подтвердил этнограф. - Надо на каждом шагу подчеркивать свои мирные намерения. Ведь мы, в конце концов, посланцы великого Советского Союза, о котором "дети солнца", наверное, даже не знают. Я покорно протянул Савчуку свою централку. Выражение лица его смягчилось. - Впрочем, если вы дадите честное слово... - Я готов даже вынуть патроны. - Нет, зачем же! Я верю... Но учтите: это очень важно. Он обернулся к Лизе и Бульчу, которые стояли рядом, уже готовые к походу: - Это, понятно, относится и к вам. Лиза кивнула. Бульчу недовольно пробурчал что-то себе под нос, но ружье перебросил с груди за спину. Авторитет Савчука как начальника экспедиции был непоколебим. Начинался последний этап нашего путешествия - пешеходный. Груз распределили соответственно физическим возможностям каждого участника экспедиции. Рацию и аккумуляторы должны были попеременно нести я и Савчук. Тюки со спальными мешками и посудой достались на долю Лизы и Бульчу. Мы надеялись, что идти осталось совсем недолго, не больше одного дня, но день этот, по-видимому, должен быть довольно трудным. Действительно, препятствия возникали одно за другим. То нужно было с опаской обходить зияющие ямы и трещины, на дне которых тускло отсвечивала вода, то, сгорбившись, придерживаясь руками за камни и корни, торчавшие из земли, пробираться по медленно сползающим к реке осыпям. Все было исковеркано, изломано здесь. Картина разрушения наводила тоску. Наконец, миновав пятый поворот (я старательно наносил кроки местности), мы вошли в мертвый лес. Идти стало еще труднее. Впереди был бурелом. Часть деревьев повалилась в одну сторону, часть - в другую, в зависимости от того, как прошел излом или куда сползала земля. Некоторые деревья остались в вертикальном положении, устояли, так и сползли стоймя вместе с землей. Приходилось шагать через корни, беспрестанно подворачивавшиеся под ноги, нагибаться, увертываться от ветвей, которые норовили больно хлестнуть по лицу. Когда же заросли делались непроходимыми, мы прорубались вперед, пуская в ход топоры. Иной раз семь потов сходило с нас, прежде чем удавалось продвинуться на пятьдесят-сто метров. - И кто это Птица Маук, которая не пускает "детей солнца" из котловины? - сказала Лиза, вздыхая. - Обвела крылом заколдованный круг... - Сейчас мы уже внутри него... - Угу! - Именно заколдованный круг, - продолжал я. - Оазис гибнет, остывает, разрушается, но "дети солнца" не уходят в тундру. Что-то держит их здесь, какое-то колдовство, необъяснимый запрет. - Хытындо, Хытындо! - сердито сказала Лиза.