- Думаю, что дело здесь не в одной Хытындо, но и она, конечно,  сыграла
свою роль.
   Я помог Лизе перебраться через поваленный ствол.
   - Лет десять назад, - сказал я,  -  в  бытность  мою  на  Чукотке,  мне
рассказывали о подобном табу. Неподалеку от  бухты  Провидения  находилось
закольцованное стойбище.
   - Как?.. Закольцованное?..
   - Ну, выражение, понятно, неточное. Закольцованное в  том  смысле,  что
было взято в кольцо. Местный шаман поссорился со своей паствой и,  уезжая,
объехал трижды вокруг стойбища.
   - Зачем?
   -  Сделал  это  в  отместку.  Страшная  месть  колдуна,  понимаешь?  По
воззрениям чукчей, нельзя переступать след шамана.
   - Значит, нечто вроде блокады?
   - Да.  Жители  закольцованного  стойбища  сидели,  боясь  пошевелиться.
Начался голод. Наконец  к  ним  приехал  кто-то  из  фактории.  Тогда  они
попросили привезти шамана из соседнего стойбища, чтобы он расколдовал их.
   - Мы, конечно, не шаманы, - сказала Лиза и с  раздражением  перебросила
на другое плечо тюк с грузом. - Но поскорей бы нам добраться  до  стойбища
"детей солнца". Уж мы расколдуем его!..
   - Только с помощью Савчука. Он  сразу  разберется  в  этих  первобытных
запретах. Кстати, чем он так занят?
   Этнограф медленно брел впереди, глядя себе под ноги. Двигался он  очень
странно, зигзагами, изредка останавливался и ворошил палкой полузасыпанные
хвоей кучи земли.
   - Что ищете, Володя? - окликнула его Лиза.
   Савчук остановился, широко расставив ноги и смотря  на  нас  рассеянным
взглядом, чуть искоса.
   -  Сохранившуюся  частицу  "письма",  обрывок   какого-нибудь   старого
конверта...
   Мы с Лизой удивленно посмотрели на него.
   - Рассчитываете найти письмо от Петра Ариановича?
   - Нет.
   - Почему? Ведь он ждет спасательную экспедицию.  Быть  может,  уходя  с
"детьми солнца", оставил хотя бы краткую весточку для нас.
   - Он не  жил  здесь.  Эта  часть  оазиса,  судя  по  мертвым  деревьям,
вымерзла, стала непригодной для жилья лет тридцать назад, то есть  еще  до
прихода Петра Ариановича.
   - Так что же ищете?
   - Ну, черепки  посуды...  Обломки  костяных  ножей...  Домашнюю  утварь
"детей солнца"...
   Каюсь, я не удержался от непочтительной шутки.
   - Навозну кучу разрывая, - пробормотал я тихо. Этнограф услышал, но  не
обиделся.
   - Совершенно верно! Изучая кухонные остатки,  -  сказал  он  просто.  -
Археологи всегда придавали большое значение кухонным  остаткам,  так  как,
изучая их, могли представить себе культуру исчезнувшего народа.
   Я извинился.
   Спотыкаясь о коряги, Савчук переходил от одного дерева  к  другому.  Мы
заразились его волнением. Здесь  жили  загадочные  "дети  солнца",  варили
пищу, охотились, совершали под воркотню ритуальных бубнов свои  загадочные
обряды.
   Почему же в лесу не осталось никаких следов пребывания людей?
   На берегу реки я увидел небольшое возвышение, бугор  на  ровном  месте,
показавшийся мне странным. Не могильник ли это?
   Я подошел к нему и принялся длинной палкой расковыривать  толстый  слой
хвои. Под ним, неожиданно для меня, оказались зола  и  пепел.  Еще  глубже
зазеленело что-то длинное, свернувшееся пружиной, как змея, изготовившаяся
к прыжку.
   Не веря своим глазам, я извлек на поверхность скрученный  ствол  ружья,
весь позеленевший от ржавчины.
   Савчук, Лиза и Бульчу подбежали ко мне.
   Да, это был могильник, но совсем не такой, какой  я  представлял  себе.
Здесь были похоронены (предварительно подвергнувшись "сожжению" на костре)
самые разнообразные металлические предметы.
   Мы вытащили из кучи около десятка ружейных стволов и замков (деревянные
ложи сгорели), пять медных котлов, две  чугунные  сковородки,  шесть  штук
топоров (топорища также сгорели), несколько десятков клинков без рукояток,
затем  пулелейки,  сверла  и  множество  потерявших  форму  медных  вещиц,
назначение которых нам разъяснил Савчук. Это  были,  оказывается,  женские
украшения: подвески, которые носят на груди и на бедрах нганасанки.
   - Что произошло здесь? - изумленно  воскликнула  Лиза,  оглядываясь  на
Савчука. - Если бы мы еще нашли кости людей, я бы поняла тогда.
   - Ну конечно! - подхватил я. - У каких это народов, Владимир  Осипович,
- кажется, даже у наших предков-славян, - хоронили покойников со  всем  их
скарбом? Торжественно сжигали на огромном костре и...
   - Но здесь нет человеческих костей, - ответил Савчук.
   - Да, самые удивительные похороны,  какие  мне  приходилось  видеть,  -
продолжала Лиза, в раздумье перебрасывая  заржавевший  ружейный  замок  из
руки в руку, как горячую печеную картошку, только что извлеченную из золы.
- Похороны вещей!..
   - Добавь: металлических вещей. То есть самых важных в  обиходе  жителей
Крайнего Севера.
   Я обернулся  к  Савчуку,  который  не  сводил  глаз  с  необыкновенного
могильника:
   - Неужели все это принадлежало "детям  солнца"?  Зарыть  такой  клад  в
землю? Зачем?..
   Этнограф  промолчал:  погруженный  в  размышления,  он,  наверное,   не
расслышал вопроса.
   Некоторое время все  сидели  неподвижно  и  молча,  глядя  вдаль.  Лес,
темнея, уходил ступенями в глубь ущелья. Перспектива постепенно  сужалась,
и от этого даль казалась особенно глубокой.
   Мы устроили короткий привал подле загадочного "братского  кладбища",  с
удивлением посматривая на кучу металлических предметов, увенчанную медными
котлами.  Непонятно!  Почему  "дети  солнца"  отказались  от  всего  этого
богатства  и  пользовались  какими-то   деревянными   котлами,   костяными
наконечниками для стрел?
   Растянувшись на земле, я сквозь одолевавшую меня дремоту  слушал  голос
Савчука.  Этнограф,  скрестив  ноги,  уселся  против  Вульчу  и  испытующе
вглядывался в его лицо.
   А, речь зашла о делах семейных!
   Наш проводник зевнул. Савчук ужасно надоедал ему  пустяковыми,  на  его
взгляд, вопросами. Этнографа интересовало, почему так малочислен  был  род
Нерхо, из которого происходил охотник.
   Вначале тот сердился, обижался, усматривая в этом праздное любопытство,
даже каверзный подвох, желание унизить.
   - Говорю тебе: большой стал род, - кричал самолюбивый Бульчу. - Слушай,
сколько семей!
   Он принимался загибать пальцы.
   - Но раньше, до революции, был маленький род? - допытывался Савчук.
   - До революции, верно, маленький был, - неохотно соглашался Бульчу.
   - Почему?
   - Беда была. От оспы родичи умерли.
   - А где могилы их?
   - Не знаю. Где-то далеко на  низу.  Говорят,  умерли  во  время  летней
откочевки.
   - Стыдно, стыдно.  Старый  человек,  а  не  знаешь,  где  могилы  твоих
родичей...
   Бульчу что-то сердито отвечал.
   Названия  нганасанских  родов:  Асянду,   Нгойбу,   Нерхо,   Кокары   -
повторялись в разговоре очень часто с усыпляющим  однообразием.  Для  меня
это была абракадабра, и я заснул.
   А когда проснулся, то увидел, что и Бульчу сморил сон: он  прикорнул  в
ногах у Лизы. Все участники экспедиции спали. Один Савчук сидел неподвижно
все в той же позе, скрестив ноги, похожий на углубившегося в себя толстого
Будду. На коленях у него лежал позеленевший клинок ножа.
   - Новая догадка, Владимир Осипович? - спросил я сочувственно.
   Он пошевелился.
   - Вижу, все вижу, - продолжал я. - Находка  "братского  кладбища"  дала
новый поворот вашим мыслям.
   - Важно понять, - медленно сказал  Савчук,  -  что  возникло  в  тундре
раньше: сказка о Стране Семи Трав или сказка о "каменных людях"?
   - Какое это может иметь значение? - удивился я.
   - Очень большое...
   - И это связано с малочисленностью рода Нерхо?
   - Начинаю думать, что так.
   - Все-таки не понимаю...
   - Видите  ли,  возможно,  что  произошла  ошибка  в  хронологии.  "Дети
солнца", к моему глубокому сожалению, не являются  пранародом,  древнейшим
народом Сибири, как мне казалось раньше.
   - Что же заставило вас усомниться в первоначальной догадке?
   - О, все эти занятные штучки! - Он подбросил на  ладони  клинок,  потом
указал им на груду металлолома, извлеченного из ямы.  -  Они  подсказывают
мне новое,  неожиданно  простое  решение  проблемы.  Впрочем...  -  Савчук
оборвал объяснения и взглянул на ручные часы: -  Полчаса  прошло,  Алексей
Петрович. Подъем, подъем! Будите товарищей!


   Помогая мне поднять на плечи рацию, Бульчу шепнул:
   - Ничего не замечаешь?
   - А что я должен замечать? - спросил я тоже шепотом.
   - В лесу кто-то есть.
   - Кроме нас?
   - Да.
   Мы шагали рядом, негромко переговариваясь.
   - Я думал, чудится, - сказал я. - Представь себе,  и  я  ощущаю.  Будто
кто-то невидимый сопровождает нас по  лесу.  Неприятное  ощущение...  -  Я
поежился.
   - А Володя запретил стрелять, - пробормотал Бульчу. (Подобно  Лизе,  он
запросто называл Савчука Володей.)
   Я ускорил шаги, нагнал нашего начальника и  сообщил  о  моих  и  Бульчу
опасениях.
   - Давно замечаю, - отозвался этнограф. - С первого момента, как вошли в
лес. Поэтому и не спал на привале. Теперь надо знаете как? Теперь надо ухо
востро!
   - А что заметили? - поинтересовался я. - Иногда  шорох,  да?  Негромкий
треск, прерывистое дыхание?
   - Нет. "Дети солнца" умеют маскироваться. Просто интуитивно, кожей, что
ли, чувствую  присутствие  чужих  людей.  Неприятно,  конечно.  Приходится
терпеть. Не думаю, чтобы они стали в нас стрелять. До сих пор не стреляли.
   Все же по его приказанию мы стали держаться  более  компактно.  Савчук,
как вожак, двигался впереди, Лиза  шла  посредине,  Бульчу  и  я  охраняли
фланги и тыл.
   Только хруст веток под ногами да наши голоса, пониженные,  приглушенные
раздавались в лесу.
   Птиц и животных  здесь  не  было.  Тишина,  царившая  в  мертвом  лесу,
казалась неестественной, тревожной. Такой бывает стоячая вода в болоте, на
черной глади которого то и дело вскипают пузыри, будто  какое-то  чудовище
тяжело ворочается на дне.
   Все было нереально, странно вокруг.
   Такой лес, лежавший вповалку,  торчащий  корнями  вверх,  накренившийся
направо или налево, мог только присниться, и то лишь во время болезни, при
очень высокой температуре.
   Лиза вздохнула.
   - Ты о чем? - спросил я.
   - Не знаю, не знаю, -  пробормотала  она.  -  Иногда  кажется,  что  мы
гоняемся за призраком. Будто призрак ведет нас  за  руку  по  этим  горам,
через ямы и бурелом,  через  этот  страшный  мертвый  лес,  мимо  глубоких
пропастей...
   - Нервы, - подал голос Савчук.
   -  Ты  просто  очень  устала,  Рыжик,  -  сказал  я,  нагоняя  ее  и  с
беспокойством заглядывая ей в лицо. Лиза брела,  согнувшись  под  тяжестью
поклажи. Ко лбу прилипла прядь волос,  которую  она  поспешила  отбросить,
заметив мой взгляд...


   Минуло уже около трех часов, как мы оставили лодку и углубились в  лес,
а пройдено было еще очень мало - каких-нибудь три-четыре километра.
   Лес обычно сосредоточивает, углубляет мысли. Тундра, степь - просторное
открытое пространство - рассеивают их, - у меня, по крайней мере.
   Этот мертвый вымерзший лес настраивал на самые невеселые мысли.
   О, как холодно, одиноко, тоскливо было здесь, наверное, зимой!
   - Да, да, ужасно тоскливо, - сказала Лиза, видимо угадав  по  выражению
моего  лица,  о  чем  я  думал.  -  Стволы  торчат,  как  кресты   старого
деревенского кладбища...
   - А мне напоминают толпу нищих на паперти.
   - Вернее, души грешников в аду, - поправил Савчук. - Помните:  в  одном
из кругов дантовского ада есть заколдованный лес?
   - Ну как же! Души грешников, которые обращены в деревья.
   - Да. Стонут и плачут, вздымая к небу скрюченные пальцы.
   Нервное напряжение нарастало.
   Кто-то, кроме нас, был в мертвом лесу или  что-то  было  в  нем!  И  мы
приближались к этому непонятному "кому-то" или "чему-то"...
   Бульчу первым увидел стрелу и, подняв руку, предостерегающе крикнул.
   Участники экспедиции остановились.  Над  грудой  камней,  в  нескольких
шагах от нас,  чуть  покачивалось  пестрое  оперение  стрелы,  словно  это
бабочка присела отдохнуть на камень.
   Мы с опаской приблизились.  Но  смерть,  по  крайней  мере  сейчас,  не
угрожала нам. Она побывала здесь до нас.
   Это  был,  несомненно,  могильник,  но  камни  были  набросаны  наспех,
кое-как. Присмотревшись, мы увидели, что из-под нижнего камня высовывается
наконечник копья.
   Кто был похоронен здесь?
   Мы стали с  осторожностью  снимать  верхние  камни.  Под  ними  сначала
обнаружили плечо, потом, когда отвалили нижние камни, увидели весь  скелет
целиком.
   Мертвец  лежал  ничком.  Стрела,  торчащая  в  спине,   настигла   его,
по-видимому, в тот момент, когда он перелезал  через  упавшее  дерево.  Он
лежал животом на стволе, ноги его скрывались в  ветвях,  голова  и  правая
рука свешивались по эту сторону ствола. Левая же рука, странно  изогнутая,
была подвернута и крепко прижата к груди.
   - Человек убит  давно,  -  сказал  Бульчу,  приглядываясь  к  трупу.  -
Несколько лет назад.
   Мы сгрудились возле разрытого могильника.
   - Умер сразу, - продолжал Бульчу, прищурясь. - Стрела попала в сердце.
   Он тронул древко стрелы, и та послушно закачалась, словно кивая в  знак
согласия.
   Старый охотник, неслышно ступая, обошел полянку,  внимательно  осмотрел
кучи  хвои,  кусты.  Лицо  его  было  сосредоточенно,  серьезно.   Видимо,
обстоятельства убийства делались для него все более ясными.
   - Тут удобно для засады,  -  объявил  Бульчу.  -  Человека  догоняли  и
обогнали. Убийца стоял в кустах.
   Он отмерил шагами расстояние от кустов к могильнику.
   - Однако убитый молодец был удалой человек, - с  уважением  сказал  наш
проводник. - Боялись его. Близко боялись подойти...
   - Ну, все сказал? - нетерпеливо спросил Савчук.
   - Все как будто, - с достоинством ответил Бульчу, отходя в  сторону.  -
Мало тебе?
   - А кто на него камни навалил? И зачем?
   - Как - зачем? Похоронили его. Чтобы песцы не сожрали труп.
   - Значит, друзья хоронили?
   - Да.
   - Нет, враги. Убийцы его...
   - Что вы, Володя? - изумилась Лиза. - Убийцы  бросили  бы  на  произвол
судьбы.
   - Вы не понимаете. Привалили камни для того, чтобы даже дух его не  шел
дальше.
   - Дух? О чем вы говорите?
   - А почему у него левая рука подвернута под грудь? - продолжал  Савчук,
не отвечая на вопрос и нагибаясь к мертвецу.
   - За грудь схватился, когда ранили.
   - Ошибся, Бульчу. Дело в другом... Подсобите-ка, товарищи. Убитого надо
перевернуть.
   Мы подняли и перевернули маленькое тело.  Лиза  отвернулась,  чтобы  не
видеть страшного лица, потерявшего человеческий облик.
   Когда мертвеца положили навзничь,  левая  рука  его  с  коротким  сухим
стуком упала на землю. Пальцы по-прежнему были судорожно сжаты.
   -  Это,  несомненно,  гонец,  -  пробормотал  Савчук,   нагибаясь   над
мертвецом. - Он нес письмо от Ветлугина... Вот письмо!
   Этнограф извлек из-под  меховой  одежды  куски  бересты,  которая  была
исписана знакомыми бисерными буковками.
   - Я понял, что он гонец, - взволнованно продолжал Савчук, разгибаясь  с
драгоценным свитком в руках. - Я сразу понял это, когда увидел  подогнутую
левую руку. Гонец схватился за письмо, едва  лишь  почувствовал,  что  его
ранили...
   - Неужели? - воскликнула Лиза. - В этот момент он помнил о письме!
   - Читайте, читайте же письмо! - поторопил я.
   Начало письма было залито кровью  человека,  который  прятал  письмо  у
самого тела. Большое черное пятно расплылось на бересте  и  почти  целиком
скрывало некоторые строчки.
   "И я остался у них, и прошло много лет, и жизнь их стала моей жизнью" -
эта фраза бросилась первой в глаза.
   В отличие от письма, застрявшего между порогами, в котором  описывались
события одного лишь года - с осени 1916-го по осень 1917-го, - это  письмо
охватывало  очень  большой  период  времени  -  с  1917  года  по   1936-й
включительно.
   То, что письмо, по сути дела,  передал  нам  мертвец,  как  бы  бросало
зловещий  отсвет  на  красноватые  "страницы".  С  тревожным  чувством   и
волнением мы приступили к чтению.
   Вначале Петр Арианович кратко излагал уже известное нам.  (По-видимому,
не надеясь на то, что предыдущие  письма  дойдут,  в  каждом  новом  своем
письме он повторял изложение событий в хронологическом порядке.)
   К сожалению, пятно крови расплылось  как  раз  там,  где  говорилось  о
неудачном побеге. Надо думать, что Хытындо отправила вслед  за  Ветлугиным
своих соглядатаев и те задержали его.
   По законам "детей  солнца"  нарушивший  запрет  Маук  подлежал  смерти.
Представитель племени вступал с нарушителем  в  поединок.  (Вероятно,  это
было нечто вроде божьего суда, который применялся когда-то у нас на Руси.)
   Из приписки к предыдущему письму мы уже знали, что племя облекло  своим
доверием Нырту.
   Почему-то  поединок  был  отложен  (может  быть,   по   просьбе   Петра
Ариановича). Состоялся он лишь в начале зимы, когда  в  оазисе  уже  лежал
глубокий снег. Для исхода поединка это имело очень большое значение.



        2. ПОЕДИНОК С НЫРТОЙ

   Описывая  дальнейшие   события,   Петр   Арианович,   по-моему,   сумел
удивительно глубоко проникнуть в душу первобытных  людей,  жаждущих  ярких
сказочных впечатлений, как и душа ребенка. Перипетии поединка географ  дал
как бы с точки зрения "детей солнца"...
   Итак, поединок был назначен на время полнолуния.
   Из жилища  Хытындо  неслись  устрашающие  завывания.  От  рокота  бубна
звенело в ушах.
   Проходя  мимо,  "дети  солнца"  пугливо   озирались.   Старая   женщина
заколдовывала Нырту.  Как-никак  чужеземец  тоже  знался  с  духами,  и  в
отношении его надо было принять особые предосторожности!
   Шепотом передавали друг другу, что Хытындо бросила  в  сосуд  пучок  из
семи трав и сказала: "Пусть храбрость чужеземца исчезнет, как  дым!  Пусть
он падет раньше, чем  Нырта  спустит  стрелу.  Пусть  сердце  его  треснет
надвое!" И она кинула на землю сосуд с травой, и тот разбился.
   Потом по пещерам пополз новый слух: Хытындо начала готовить Нырте обувь
мстителя. Это были  заколдованные  унты  с  привязанными  к  ним  гусиными
перышками. Теперь Нырта  мог  пройти  по  снегу,  не  оставляя  следов,  -
магические перышки заметали следы.
   Да, видно,  плохо  придется  чужеземцу!..  А  готовится  ли  он  сам  к
поединку?
   Этого не могли с уверенностью сказать.
   Чужеземец  жил  сейчас  в  отдельной  пещере,  находясь  под  неусыпным
наблюдением. Раза два в день, впрочем, ему разрешалось гулять, -  понятно,
в сопровождении конвоиров. Как-то он приволок из  лесу  несколько  толстых
веток и долго возился с ними, измерял, выгибал, стругал кремневым ножиком.
Занятие это ни у кого не вызвало  возражений.  "Дети  солнца"  тоже  любят
стругать от нечего делать маленькие, специально  приготовленные  чурбашки.
Это помогает коротать вечера.
   И вот полнолуние! Огромная багровая луна всплыла над  горами  Бырранга.
Она медленно взбиралась  все  выше  и  выше,  пока  не  осветила  лесистую
котловину, черневшую внизу между белыми скатами.
   Тогда у жилища Ветлугина глухо пророкотали  бубны  и  раздался  высокий
голос Якаги:
   - Проснись, чужеземец! Маук мстит!..
   Заскрипел снег. Стоявшие у входа  нетерпеливо  переступали  с  ноги  на
ногу. Снова призывно пророкотали бубны.
   Шагнув за порог, Ветлугин увидел толпу, стоявшую между деревьями.  Весь
народ гор собрался смотреть, как он будет умирать.
   Удивленный говор прошел по толпе. Что это за оружие вынес чужеземец? За
спиной его были, как полагается, колчан и лук, но, кроме того,  он  держал
под мышкой нечто вроде весел, две длинные  плоские  палки,  концы  которых
загибались кверху. Неужели силой своего  колдовства  собирается  плыть  по
снегу?..
   "Дети  солнца"  очень  смешливы.  Настроение  их  меняется  от  всякого
пустяка. Только что с  замиранием  сердца  готовились  присутствовать  при
кровавом зрелище, трепетали, вздыхали и охали,  и  вот  уже  непреодолимая
ребячья смешливость овладела  всеми.  Чужеземец,  наверное,  будет  вплавь
удирать по снегу от Нырты!..
   Люди прыскают, зажимают рты,  хохочут,  кашляют,  корчатся,  приседают,
хлопают в восторге друг друга по спинам.
   Даже Нырта, в молчании опершийся на копье, нехотя усмехнулся.
   Однако повелительный окрик  Хытындо  призвал  всех  к  порядку.  Острым
взглядом из-под припухших век скользит она по  толпе,  и  смех  тотчас  же
смолкает. Снова гнетущее молчание повисло над толпой.
   Казнь! Казнь! Сейчас свершится казнь!
   Толпа  любопытных  окружила  Ветлугина  и  Нырту,  повалила  за   ними,
перепрыгивая через сугробы, перебегая между невысокими, накренившимися под
тяжестью снега деревьями.


   Противников развели.
   Лунные дорожки пересекали лес. Тени от деревьев становились все короче.
   Ветлугин нетерпеливо посмотрел на луну. Для  успеха  задуманного  нужно
было, чтобы луна хорошо освещала котловину.
   Движение чужеземца  было  замечено.  В  толпе  начали  перешептываться.
Видели, видели? Перемигивается с луной!
   Значит, луна, хозяин луны заодно с ним. Иначе чужеземец не был  бы  так
спокоен, так уверен в себе! Что же сделает он? Трудно  сказать!  Возможно,
закутается в лунный свет и сразу же станет невидим. Эй, Нырта,  не  зевай,
берегись!..
   Но бесстрашный Нырта только сплюнул себе под ноги. Стрелы его  были  не
простые - заговоренные, а он  ведь  и  простой  стрелой  шутя  попадал  на
пятьдесят шагов.
   Но,  видимо,  и  чужеземец  по-особому  снарядился  для  поединка.  Вот
нагнулся, положил принесенные  с  собой  палки  на  снег,  встал  на  них,
привязал к ногам.
   Нырта глядел на него во все глаза. Он даже зазевался, пропустил момент,
когда распорядитель поединка махнул рукой и крикнул: "Начинайте!"
   Охотник  только  было  положил  заговоренную  стрелу  на  тетиву,   как
противник его оттолкнулся копьем от земли, согнул колени и белой птицей  в
облаке снежной пыли слетел с пригорка.
   Первой пришла в себя Хытындо.
   -  Догоняй,  Нырта!  -  скомандовала  она  хриплым  голосом.   Охотник,
проваливаясь в снегу, пустился вдогонку за чужеземцем.
   Но это, собственно говоря, была даже не погоня - что-то  вроде  детской
игры в жмурки. Чужеземец на своих непонятных, скользящих по снегу  плоских
палках появлялся то там, то здесь. Он увел противника в  самую  чащу,  где
защитой от стрел служили деревья.  Нырта,  прицелившись,  спускал  тетиву,
стрела неслась в мелькнувшую впереди тень, а через мгновение тень возникла
сзади.
   - Я здесь, Нырта! - раздавалось за спиной.
   Охотник неуклюже поворачивался, как обозленный  медведь,  но  снег  был
рыхлый, непрочный.
   Впереди возникал кустарник, за ним стволы деревьев.
   Куда ни кидался растерявшийся "сын солнца", всюду натыкался на пустоту,
запаздывал. Ему  приходилось  прыгать  по  снегу,  увязая  в  сугробах,  а
чужеземец носился вокруг него, как вихрь, на своих удивительных скользящих
палках.
   Да, то было новое, невиданное колдовство!


   Зрители с хриплым воем и улюлюканьем перебегали по склонам.
   Сейчас уже нельзя ни за что ручаться. Сколько стрел израсходовал Нырта?
Уже три? Ага!.. А чужеземец не выстрелил ни разу.  Бережет  стрелы.  Хочет
бить наверняка!
   Нырте стало жарко. Он сбросил верхнюю одежду на снег.  Мокрое  от  пота
лицо раскраснелось, глаза сердито блестели. Он  распалялся  все  больше  и
больше.
   На поединок со своим бывшим другом  Нырта  согласился  с  неохотой.  Он
чувствовал привязанность к чужеземцу. Это был хороший, приветливый человек
- и храбрый; в котловине помнили, как бесстрашно  кинулся  он  на  выручку
Кеюлькана, поразив всех неожиданностью своего появления.
   Но  чужеземец  нарушил  запрет,  пытался  бежать,  и  совет   старейшин
приговорил его к смерти. А Нырта не смел ослушаться совета старейшин.
   Конечно, он предпочел  бы,  чтобы  чужеземца  убил  кто-нибудь  другой,
например Ланкай. Много лет уже продолжалось соперничество между  ними,  но
сейчас Нырта охотно уступил бы Ланкаю. Совет, однако, избрал Нырту.
   Впрочем, мало чести для такого прославленного охотника убить  человека,
почти не умеющего владеть оружием. Нырта хотел кончить-нежеланный поединок
быстро, одним ударом.
   Чужеземец, однако, перехитрил его. Он надел на ноги удивительную обувь.
Вот уж обувь так обувь!.. Не то что эти заговоренные унты, которые увязают
в рыхлом снегу. Никчемное колдовство!
   И заговоренные стрелы летят совсем не туда,  куда  надо,  хотя  Хытындо
сказала Нырте, что они сами найдут цель. Нырта спустил уже  три  стрелы  с
тетивы, а противник его еще жив. Самолюбие  охотника  было  уязвлено.  Его
выставили на посмешище перед народом! Десятки зевак глазели на него сейчас
и глумились чад ним!
   Глупец Ланкай, наверное, приплясывает на месте от радости  и  бормочет:
"О Нырта! О плохой охотник Нырта! Зря совет старейшин избрал  тебя,  чтобы
ты убил чужеземца. Нет, видно, чужеземец убьет тебя!"
   И Фано, жена Нырты, стоит с другими женщинами в толпе  и  смотрит,  как
муж ее, хвалившийся первой же стрелой положить чужеземца, бегает  за  ним,
пыхтя, отдуваясь и увязая  в  снегу.  Ей  стыдно  смотреть  на  мужа.  Она
отвернулась, закрыла лицо рукавом.
   Ныртой овладел гнев. В  приступе  неудержимой  ярости  он  метнулся  за
облаком снежной пыли. Убить чужеземца, убить!..
   Но чужеземец скатился со склона и  невредимый  исчез  между  деревьями.
Четвертая стрела, жалобно пропев, пролетела мимо.
   Луна, поднявшись уже довольно высоко над зубчатыми гребнями  гор,  лила
спокойный плотный свет на толпу людей в развевающихся меховых одеждах.
   "Дети солнца" вошли во вкус потехи, старались не  пропустить  ничего  в
удивительном зрелище. Давно уже отстала Хытындо - плелась позади, с трудом
переставляя короткие толстые ноги, проваливаясь в снежные  ямы  и  ругаясь
сиплым голосом. Якага забыл о ней и, вприскочку перебегая между деревьями,
подбадривал Нырту пронзительными выкриками.


   Но Нырта выдохся. Ему казалось, что уже много ночей подряд кружит он по
лесу в погоне за тенью, за неуловимым снежным облаком. Голова шла  ходуном
от беспрестанного мелькания черных и белых полос. Лунный свет,  пронизывая
лес  насквозь,  придавал  ему  какое-то  колдовское  очарование.   Стволы,
пригнувшиеся под тяжестью снега, стояли неподвижно,  раскинув  ветви-руки,
будто пряча за собой чужеземца.
   Где же чужеземец?..
   Колчан Нырты был пуст.
   Охваченный азартом погони, охотник израсходовал все  стрелы  до  одной.
Теперь лишь копье было в его руке.
   Крепко сжимая древко, он озирался по сторонам.  Лунный  призрачный  лес
тесно  сомкнулся  вокруг.  Где-то  внизу  под  горой  раздавались  голоса.
Приближалась толпа.
   Охотник заскрипел зубами. Конечно, его противник прячется за  одним  из
этих стволов. Но почему же он до сих пор не спустил стрелы? Чего ждет?
   Настороженный слух уловил слабый скрип снега.  Ветви  разлапистой  ели,
стоявшей шагах в двадцати от него, дрогнули.
   - Ага! Вот он где!
   Вложив в удар всю свою злость, Нырта с силой метнул копье на  шум.  Оно
мелькнуло над сугробами снега и, свистя,  умчалось  к  подножию  ели,  где
притаился неуловимый враг.
   И  тотчас  же  совсем  в  другой  стороне   раздался   хохот,   гулкий,
раскатистый, показавшийся Нырте громовым. Хлопьями посыпался снег с веток,
и волосы у охотника встали дыбом: он понял, что обманут.
   Обманут, обманут!.. Чужеземец  хорошо  запомнил  уроки,  которые  Нырта
давал ему в пору их дружбы. Хитрость Нырты использовал против Нырты:  сидя
где-то в стороне, кинул снежок  или  камень  к  подножию  ели  и  заставил
охотника подумать, что это враг его притаился там.
   Пропало все! Нырта беззащитен, безоружен. Стрелы его рассеяны без толку
по всему лесу. Копье качается, воткнувшись в ствол ели. А у чужеземца  еще
семь нетронутых стрел в колчане.
   Подбежать к  копью,  вытащить  из  ствола?  Куда  там!..  Стрелы  врага
остановят на полпути, пригвоздят к земле.
   Лопатками ощущая холодок настигающей стрелы, Нырта  нырнул  в  заросли,
скатился по склону.
   - Я здесь, Нырта! - послышалось сзади.
   Охотник метнулся в сторону, пополз, распластавшись по  снегу,  и  вдруг
провалился в глубокую яму.
   "Теперь конец", - подумал он.
   Рядом заскрипел снег. В яму посыпались комья, потом над ней  склонилось
широкое бородатое лицо, показавшееся  Нырте  краснее  и  больше  луны.  Он
собрал все свое мужество и  поспешно  встал  на  ноги:  непристойно  "сыну
солнца", воину и охотнику, умирать лежа или сидя.
   Чужеземец молчал.
   - Я готов, - хрипло сказал Нырта, снизу  вверх  глядя  на  него.  -  Ты
победил. Убей!
   Но вместо ответа чужеземец протянул ему руку. Жест был  понятен.  Нырта
ухватился за руку и проворно вылез из ямы.
   Из-за деревьев уже показались люди. Толпа приближалась, гомоня,  шаркая
подошвами по снегу, ломая ветки.
   Значит, чужеземец хочет убить Нырту при всех? Что же, это его право!
   Нырта покорно  встал  перед  чужеземцем,  опустил  руки,  тяжело  дыша.
Сопротивляться было бесполезно. У врага его торчало в колчане семь  стрел,
в руке было копье.
   Но вместо того чтобы ткнуть Нырту  копьем  в  грудь,  как  тот  ожидал,
бывший его приятель нагнулся, и быстро развязав ремни на волшебных палках,
поднял их и отдал охотнику.
   - Дарю! - сказал он.
   Нырта  не  понял.  Он  оглянулся  на   своих   соплеменников,   которые
остановились в недоумении.
   - Бери, бери, - повторил чужеземец. - Бери скорей, а то отдам Ланкаю...
   Он пошутил. Это было понятно. Однако Нырта поспешно ухватился за  палки
обеими руками.
   - Но ведь я буду сильнее тебя, -  пробормотал  он,  задыхаясь.  -  Буду
бегать быстрее всех!..
   Чужеземец только усмехнулся ему, как усмехаются непонятливому ребенку.
   Забыв обо всем на свете,  Нырта  прикрепил  волшебную  обувь  к  ногам,
двинулся между деревьями,  облитыми  лунным  светом,  сначала  неуверенно,
робко, раскинув руки, потом все быстрее, смелее.
   Кто-то из подростков погнался за ним, поскользнулся, упал  и  съехал  с
горы на спине, отчаянно дрыгая  в  воздухе  ногами.  В  толпе  восторженно
захохотали. Толкаясь, спеша, оступаясь, зрители ринулись со  склона  вслед
за  Ныртой  -  полюбоваться,  как  тот  перенимает  магическое   искусство
чужеземца.
   Видно, Нырте не повезло, и он упал  внизу,  потому  что  до  Ветлугина,
оставшегося в одиночестве, донесся новый взрыв смеха.
   Так - смехом - кончился этот странный поединок!
   Хытындо предоставили кричать, завывать и плеваться, сколько ей  угодно.
Теперь любому  самому  глупому  человеку  было  ясно,  что  она  ошиблась.
Чужеземец, даже нарушив запрет - наверное, по незнанию, -  не  мог  желать
зла "детям солнца". Ведь он не убил Нырту, хотя имел  возможность  сделать
это. Наоборот, поделился с ним (а значит, и со  всем  народом  гор)  своей
удивительной магической силой!



        3. ВЕСТИ В МИР

   Однако и Нырта не оплошал. Он щедро отдарил Ветлугина.  Он  вернул  ему
нож, который считался безвозвратно потерянным!
   Произошло это так. Однажды друзья - дружба их еще больше окрепла  после
поединка - отправились на охоту. Когда они отдалились от  лагеря,  охотник
сделал вдруг знак остановиться, боком подошел к Ветлугину и сунул что-то в
руку.
   Это был ветлугинский нож!
   Географ, онемев от изумления, смотрел на Нырту во все глаза.
   Тот предостерегающе поднял руку:
   - Спрячь это! Хытындо! Нельзя!
   - Где же ты нашел?
   Нырта скорчил загадочную гримасу. Однако Ветлугин продолжал наседать  с
расспросами. Охотник отвечал неохотно, недомолвками, то  и  дело  опасливо
оглядываясь, и, наконец, не на шутку рассердился, принялся махать  руками,
плеваться. Ветлугину удалось понять только,  что  нож  находился  в  числе
вещей, отобранных у  него  после  прихода  в  ущелье,  когда  он  лежал  в
беспамятстве.
   - Почему же не отобрали очки?
   - Их посчитали вторыми ветлугинскими глазами.
   - А почему отрезали пряжку от пояса, оставив ремень?
   - Сделано из кожи, - коротко сказал Нырта. - Из кожи можно.
   - Вот как?
   Мысленно  перебрав  похищенные  у  него  вещи,  Ветлугин  с  удивлением
отметил, что все  они  либо  железные,  либо  стальные.  Почему-то  "детей
солнца" отпугивало все металлическое. Странное табу!
   Нож, возвращенный Ныртой, оказался очень кстати.
   Петр Арианович, впрочем, не оставался в долгу. Он продолжал делиться  с
"детьми солнца" своей "магической" силой.
   Этим, собственно  говоря,  были  заполнены  все  последующие  годы  его
пребывания в котловине.
   Он и сам не думал, что забавный эпизод с лыжами явится началом  большой
преобразовательной деятельности. В свои студенческие годы Петр  Арианович,
готовясь стать  исследователем  Арктики,  с  увлечением  занимался  лыжным
спортом.
   Находясь на поселении в Сибири,  он  исходил  сотни  верст  на  широких
охотничьих лыжах. Даже жители деревни Последней почтительно  отзывались  о
его искусстве лыжника.
   В котловине это искусство неожиданно пригодилось.
   "Дети солнца", как  ни  странно,  не  знали  лыж  [когда-то  лыжи  были
известны коренным обитателям Таймыра, но потом забыты]. "Волшебные  палки"
чужеземца, на которых можно бегать по  глубокому  снегу  не  проваливаясь,
были настоящим откровением для горцев Бырранги.
   Изделие  Ветлугина  усовершенствовали.  Лыжи  стали  подшивать  камусом
(шкурой с оленьих ног). Меховые подошвы прекрасно скользили, когда  лыжник
шел по  ровному  месту  или  спускался  с  горы,  а  при  подъеме  в  гору
задерживали обратное скольжение, так как этому препятствовал ворс.
   Возможность передвигаться  на  лыжах  по  снегу  значительно  расширила
пределы охотничьей территории "детей  солнца".  Теперь  в  поисках  добычи
охотники уходили далеко на север, восток и запад (на юг, в сторону тундры,
по-прежнему не ходили).
   Поставив "детей солнца" на лыжи,  Петр  Арианович  обратился  к  другим
задачам, которые в данный момент считал более важными.  Будущим  летом  он
собирался повторить  попытку  побега.  Пока  же  нужно  было  расширить  и
углубить свои представления о странном мирке, куда его зашвырнуло  порывом
снежной бури.
   Географ набросал кроки местности сначала на земляном полу своего жилища
(после "Праздника солнца" он  поселился  в  отдельном  жилище),  потом  на
бересте. Это было уже подобие карты.
   Зимой он продолжал изучать язык "детей  солнца",  а  вместе  с  тем  их
нравы, обычаи, верования. По-прежнему для  географа  оставалось  загадкой:
откуда пришли "дети солнца" и почему скрываются в котловине?
   Зато весной 1918 года он окончательно убедился в том, что находится  не
в кратере вулкана, как  предполагал  вначале,  а  в  районе  микроклимата,
который возник над горящим угольным пластом.
   Произошло это на охоте.  (Впоследствии  Петр  Арианович  писал:  "Нырта
охотился на птиц, я - за камнем".)
   Река уже вскрылась ото льда. Звеня, сбегались к ней бойкие  ручейки.  В
горах, оцепивших котловину, таяли снега.
   Путники повернули за опушку  леса,  где  река  делает  крутой  поворот.
Географ остановился в восхищении: перед ним были  празднично  расцвеченные
берега. Справа и слева  изгибались  пласты  земли,  окрашенные  в  неяркие
розовые, белые, золотистые и серые тона.
   Угольный пласт выгорает, оставляя золу розового, серого и белого цвета.
Окружающие  песчаники   в   результате   подземного   пожара   приобретают
красноватый оттенок, глинистые породы - розоватый и делаются  похожими  на
черепицу, которой кроют крыши.
   Но Ветлугин не был геологом и следы подземного пожара видел впервые.
   Ему нужно было неопровержимое доказательство.
   Часа два  или  три  ходил  Петр  Арианович  у  реки,  не  находя  этого
неопровержимого доказательства. Солнце начало склоняться  к  западу.  Тень
пала на реку. Теперь высокие берега ее стали  похожи  на  стены  коридора,
исчерченные  вкривь  и  вкось   разноцветными   карандашами.   В   воздухе
похолодало.
   Поеживаясь, Петр Арианович спустился к воде,  потом,  придерживаясь  за
кустики, чуть ли не на четвереньках поднялся к гребню.
   По дороге он спугнул пеструшку.
   Рябенькая мышь с любопытством выставила  из-за  куста  свою  остренькую
мордочку, смешно повода ушами.
   Ветлугин притаился, но из-под ноги его вырвались мелкие  камешки  и  со
стуком покатились вниз. Зверек испуганно метнулся в сторону. Быстро-быстро
работая всеми четырьмя лапками, он принялся зарываться  в  почти  отвесный
берег. Не прошло и минуты, как мышь исчезла в  норке,  будто  нырнула  под
землю.
   Подтягиваясь на  руках,  Петр  Арианович  поднялся  еще  выше.  Его  не
удивило, что в земле, выброшенной мышью у норки, была примесь, похожая  на
сажу.
   Это и была зола,  обыкновенная  зола,  какую  вынимают  из  печи.  Петр
Арианович понюхал ее, торопливо растер между  пальцами.  Да,  сомнений  не
было. Он напал на след  гари,  подземного  пожара,  бушевавшего  в  недрах
Бырранги и обогревавшего котловину "детей солнца".
   Мир-эфемер? Конечно!
   Рано или поздно горящий угольный пласт должен кончиться. И тогда?.. Что
должно произойти тогда?..
   Достаточно подняться на гребень горы, чтобы ответить  на  этот  вопрос.
Вокруг лесистой  котловины  расстилается  мертвенно-холодная,  безотрадная
пустыня.
   Но по натуре своей Ветлугин был оптимистом. Таким - пустынным и мертвым
- не хотел рисовать себе будущий пейзаж. Нет, вдали, в дымке грядущих лет,
виднелись ему белые жилые дома, которые поднимались на берегу  реки  и  на
склонах ущелья.
   Петр Арианович ощутил прилив гордости.
   Он сделал удивительное геологическое открытие,  которое  имело  большое
значение для благосостояния России. И открытие это, можно сказать,  просто
лежало на дороге. Стоило лишь нагнуться, чтобы поднять его.
   В этот момент Петр Арианович даже забыл о том, что  оказался  пленником
собственного открытия.
   Ветлугин услышал голос Нырты, окликавшего его.
   - Ну, как охота, Нырта?
   - Удалась, - самодовольно сказал  охотник  и  поднял  несколько  убитых
птиц. - А твоя охота как?
   - Тоже хороша.
   - Что же ты поймал? - с любопытством спросил "сын солнца". - Покажи!
   Ветлугин встал с земли. И удивленный Нырта увидел горсть золы, которую,
улыбаясь, протягивал ему на ладони Петр Арианович...


   ...Петру Ариановичу не удалось бежать летом 1918 года. Сорвался побег и
в следующем, 1919 году.
   Он приложил все свои силы, пустил в ход всю  свою  изобретательность  и
настойчивость для того, чтобы бежать. Но  выходы  из  котловины  тщательно
охранялись.
   А в 1920 году, то есть спустя четыре года после прихода  в  горы,  Петр
Арианович был вынужден прекратить попытки бегства.
   Это было связано с кознями Хытындо.
   Шаманка  прекрасно  понимала,  что  им  двоим  тесно  в  котловине,   -
чужеземец, своим, непонятным ей, колдовством рано или поздно поколеблет, а
может быть, и совсем подорвет ее авторитет.
   Но выступать в открытую против Петра Ариановича она  уже  не  решалась.
После поединка жизнь его особым решением совета старейшин  была  объявлена
"табу" - неприкосновенной. Каждый "сын солнца" обязан был оберегать ее.
   Шаманка поэтому решила прибегнуть к тайному убийству.
   У Петра Ариановича была излюбленная тропинка  в  лесу,  по  которой  он
прохаживался, обдумывая планы побега.
   Однажды внимание его привлек какой-то  диковинный  камень,  лежавший  в
траве. (Напоминаю, что в то время географ особенно интересовался геологией
котловины.)
   Петр Арианович сделал несколько шагов в сторону, нагнулся...
   В кустах зазвенела спущенная тетива.
   Он почти не ощутил боли. Длинная и толстая, с темным оперением,  стрела
царапнула колено и, подрагивая, упала к ногам.
   Не в привычках Петра Ариановича было  отступать  перед  опасностью.  Он
бросился к кустам, откуда стреляли, быстро раздвинул  их...  Там  не  было
никого!
   В кустах торчал только лук без стрелка.
   Присев на корточки, Ветлугин принялся с интересом осматривать тщательно
замаскированное оружие. Как всегда, любознательность  ученого  преобладала
надо всем, оттеснила, заглушила страх.
   Лук из  лиственницы  был  укреплен  в  щели  древесного  пня.  Над  ним
помещалось нечто вроде прицельной  рамки  с  отверстием.  Через  отверстие
наводилась стрела для  правильной  ее  установки.  От  середины  спущенной
тетивы тянулась длинная нитка из жил. Куда  же  вел  ее  свободный  конец?
Прятался в густой траве? Так, понятно! Нить перегораживала  тропу.  Стоило
задеть ее, чтобы незамысловатый "механизм" пришел в действие.
   Ветлугин уже видел  в  котловине  подобные  самострелы  -  "первобытные
мины", как он их называл. Лук с настороженной стрелой устанавливали  возле
звериной тропы, чаще всего у водопоя.
   Петр  Арианович  поднял  царапнувшую  его  длинную  стрелу  с  костяным
наконечником и приладил к  луку.  Странно!  Лук  настораживают  на  высоте
сердца намеченной жертвы, так как  стрела  идет  горизонтально.  В  данном
случае стрела должна была пройти необычно высоко.
   Смутное подозрение охватило Ветлугина. Слегка прихрамывая  -  царапина,
на которую сгоряча не обратил внимания, начинала давать себя знать,  -  он
измерил шагами расстояние от самострела до  того  места,  где  только  что
стоял. Удивительно! Никогда не видел, чтобы  лук  прятали  так  далеко  от
тропинки.
   Но ведь это не звериная тропа. Здесь гулял лишь один Ветлугин, что было
хорошо известно всем в котловине.
   Значит, собирались убить именно его?
   Он огляделся по сторонам. Трава была неподвижна  вокруг.  Чуть  заметно
раскачивались над головой раскидистые ветви деревьев.
   Петр Арианович еще раз проверил  наклон  стрелы,  прикинул  расстояние.
Расчет был сделан точно. Географа спасла его любознательность.  Не  сделай
он несколько шагов в сторону, не заинтересуйся камнем, стрела поразила  бы
его прямо в сердце.
   Он собирался уже подняться с земли, как на  кусты  рядом  с  его  тенью
упала вторая тень.
   Ветлугин обернулся. За спиной его стоял Неяпту, молодой  "сын  солнца",
всегда выказывающий ему свое расположение. (В тот день,  надо  думать,  он
находился в "незримом конвое", который неотлучно сопровождал чужеземца.)
   Высоко подняв брови, Неяпту смотрел поверх головы Петра  Ариановича  на
спрятанный в кустах лук. Удивление его было так велико, что все  возникшие
у Ветлугина на его счет подозрения сразу же рассеялись. Конечно, он не мог
быть соучастником в покушении на убийство.
   Продолжая  покачивать  головой,  конвоир  присел  на   корточки   подле
Ветлугина.
   Дурное дело! Очень дурное дело!.. Каждое животное: заяц ли,  песец  ли,
олень ли требует особой установки стрелы. Эта стрела была  насторожена  на
человека!
   Вдруг Неяпту заметил кровь на одежде  Ветлугина  и  забеспокоился.  Без
дальнейших объяснений он взял Петра Ариановича под  руку  и  повел  к  его
жилищу.
   Нога разбаливалась все сильнее. К вечеру Ветлугина начало  знобить.  На
другой день он не мог пошевелиться.
   Нырта, осмотревший своего друга, объяснил, что прежде чем пустить в ход
стрелу, наконечник ее обмакнули в полуразложившийся гнилой жир  -  обычный
способ "детей солнца" отравлять свои стрелы.
   Счастье чужеземца, что отравленная стрела только царапнула его колено и
не затронула жизненно важных центров. Еще была надежда на выздоровление.
   Несколько дней Петр Арианович находился между жизнью и смертью.
   За  ним  ухаживала  Сойтынэ,  сестра  Нырты.  Из  угловатого  пугливого
подростка, каким была четыре года  назад,  Сойтынэ  выровнялась.  И  стала
очень милой девушкой  со  спокойным,  приветливым  лицом,  матово-смуглым,
почти без румянца.
   И раньше географ ловил на себе ее робко-восторженные  взгляды.  Не  раз
слышал, как она прославляла его подвиги в своих  песнях,  -  Сойтынэ  была
лучшей  песенницей  в  котловине,  -  но  только  сейчас,  видя,  с  какой
самоотверженной заботой ухаживает она за ним, Петр  Арианович  понял,  что
сестра Нырты любит его...
   Он поправлялся трудно и медленно. Раза два или три  за  это  время  его
посетил старый кошмар,  который  повторялся,  как  приступы  изнурительной
лихорадки, причем именно в периоды душевного или физического упадка.
   Снова  уродливая  черная  птица  догоняла  льдину,  раскачивающуюся  на
волнах. Снова садилась на воротах государевой тюрьмы,  подобно  тому,  как
степные орлы садятся на могильники, высматривая добычу.
   Однажды угрюмый силуэт двуглавого орла  был  заслонен  косяком  летящих
гусей. Петру Ариановичу приснились гуси, которые вывели его на материк. Он
шел за ними, приноравливая свой шаг к их полету, шагая все шире и шире.  И
вдруг сам полетел вслед за дикими гусями!
   Он проснулся с ощущением  радости,  чувствуя  себя  необычно  бодрым  и
крепким.
   Ветлугин выжил. Но покушение на его жизнь не прошло бесследно.  Раненая
нога почти не сгибалась в колене.  Теперь  он  мог  передвигаться,  только
опираясь на палочку. О бегстве из котловины  уже  не  приходилось  думать.
Ведь на пути к озеру, по словам Нырты,  были  опасные  пороги,  от  гребца
требовалась большая сноровка, чтобы провести плот между камнями, торчащими
из воды. Мог ли сейчас решиться на это Ветлугин? Он вряд ли  удержался  бы
на скользких бревнах.
   Мало того, часть пути, возможно, пришлось  бы  идти  пешком.  По  горам
Бырранга с палочкой в руке?..
   Но просчитались и враги Ветлугина -  шаманка  и  ее  достойный  супруг.
Вместо того чтоб устранить  нежелательного  конкурента,  они  еще  прочнее
привязали его к горам.


   Тем важнее было наладить связь с внешним миром, сообщить  в  Российскую
академию наук о сделанном открытии.
   Итак, письма! Первый вопрос: на чем писать?
   Это был даже не вопрос, а целая  проблема.  В  тех  условиях,  в  каких
находился Петр Арианович, каждая мелочь перерастала в проблему.
   Поразмыслив, он решил, что береста может заменить ему бумагу.
   Ведь именно берестой за неимением бумаги пользовались в  Древней  Руси.
Что-то он читал  об  этом,  о  каких-то  знаменитых  писаницах,  древесных
рукописных томах. В стране непроходимых дремучих лесов все делалось  тогда
из дерева: дома и обувь, посуда и книги.
   Во  всяком  случае,  береста,  по-видимому,  была  достаточно  прочным,
долговечным материалом, если древние записи на ней  сохранились  до  наших
дней.
   Ветлугин не любил откладывать дела в долгий ящик.
   Тотчас же он отправился в лес и облюбовал толстую  березу:  диаметр  ее
достигал, наверное, двадцати сантиметров, если не больше. Потом,  сторожко
оглянувшись по сторонам, - не следит ли кто-нибудь за ним, - вытащил  свой
нож и с осторожностью, стараясь не повредить, отодрал  от  дерева  длинный
кусок коры. Внутренняя часть ее состояла из легко отделяемых друг от друга
тонких и гладких полупрозрачных слоев красноватого цвета.
   На вид неплохо! Попробуем что-нибудь написать!
   За чернилами было недалеко ходить - только развести золу в воде. Ручка?
Перья? Их можно смастерить из рыбьей кости.
   Но вслед за тем возникла вторая, еще более трудная и сложная  проблема:
как пересылать письма?
   Сначала географ решил применить способ кольцевания птиц.
   Как ни странно, наиболее подходящей для этого птицей оказался гусь.
   Летом охота на линных гусей превращается в облаву, сходную с  поколкой.
Загонщики окружают участок  реки,  где  плавают  гуси,  и  поднимают  шум:
ударяют по воде палками, стучат,  кричат,  а  несколько  человек  спускают
челны на воду и гонят гусей к берегу.  Там  их  поджидают  "дети  солнца",
выстроившиеся в две шеренги. Они пропускают всполошенное стадо мимо  себя,
как бы по узкому коридору, который, собственно говоря,  является  тупиком,
так  как  упирается  в  изгородь.  Гуси  очутились  в  ловушке.   Остается
подхватывать их за ноги и скручивать шеи, что и  проделывается  охотниками
очень быстро, с большим азартом и сноровкой.
   Для Ветлугина не представляло особого труда поймать пяток  или  десяток
гусей живьем.
   После этого он превратился на некоторое время  во  владельца  небольшой
гусиной фермы. Он облюбовал маленькое озерцо в лесу, вдали от стойбища,  и
уединился там со своей добычей.
   Полторы или две недели Петр Арианович старательно  пас  стадо,  охраняя
его от собак. (Сойтынэ приносила ему пищу из стойбища.)
   "Детям солнца", которые не умеют приручать птицу,  поведение  чужеземца
казалось чрезвычайно странным. В свободное время они  прогуливались  возле
"гусиной  фермы",  отпуская  по  адресу  ее  владельца  более  или   менее
остроумные замечания. Некоторые зрители, особенно  хорошо  относившиеся  к
Ветлугину, объясняли ему, что гусей надо съесть. Вот так вот, взять камень
или палку, бросить в гуся, убить и съесть!  Глупо  сидеть  на  бережку  и,
глотая слюнки, смотреть, как плавает по озеру такой отличный обед!
   Но Ветлугин, улыбаясь, отрицательно качал головой.
   Раза два прошелся мимо Якаги. Лицо  его  было  озабоченно,  нос,  будто
вынюхивая, поворачивался из стороны в сторону.  Что  тут  творится?  Какую
новую затею придумал беспокойный чужеземец?
   В каждом самом заурядном поступке Ветлугина "дети солнца" искали теперь
скрытый, магический смысл.
   Кто-то,  глубокомысленно  попыхивая  трубочкой,  заявил,  что,  по  его
мнению, это новое колдовство. С помощью нескольких пойманных живьем  гусей
чужеземец хочет заворожить всех гусей, которые прилетают на  лето  в  горы
Бырранга. Удастся ли колдовство - вот в чем вопрос!
   Якага, нахмурясь, принял позу придирчивого и строгого экзаменатора:  уж
он-то понимал толк в этих делах!..
   Битых полтора часа простоял муж шаманки подле Ветлугина,  закинув  руки
за спину и сосредоточенно следя за тем, как чужеземец  помахивает  длинной
хворостиной. Потом, так и не поняв ничего, обернулся к расположившимся  на
берегу соплеменникам, ждавшим его решения.
   Вздор! Чепуха! Самая пустяковая, глупая затея! Чужеземцу не приманить к
озеру ни одного нового гуся, хотя бы просидел тут  сто  лет  и  все  время
размахивал своей длинной палкой. Даже такой длинной палки мало  для  удачи
колдовства. Нужен еще прирожденный дар,  как  у  Хытындо.  Вот  кто  умеет
ладить с духами, не то что этот хвастунишка!
   Якага  еще  раз  пренебрежительно  сплюнул  и   поспешил   к   стойбищу
докладывать супруге, что тревожиться незачем, возня чужеземца с  гусями  -
просто детская забава, которая даже на руку,  так  как  выставляет  его  в
смешном виде перед "детьми солнца".
   А когда зеваки вслед за Якагой разошлись, Ветлугин приступил  к  самому
главному: тщательно "закольцевал" своих гусей.
   Настоящего металлического кольца в его распоряжении, понятно, не  было.
Вместо этого к ножке каждой пойманной  птицы  географ  привязал  маленькую
берестяную трубочку с нацарапанными на ней буквами и туго-натуго  обмотал,
прикрутил сухожилиями.
   Буквы были очень маленькими, но ведь и сама записка  -  четырехугольный
клочок бересты - была совсем мала. На ней могло уместиться всего несколько
слов. Поэтому Ветлугину приходилось быть лаконичным.  Он  сообщал  лишь  о
сути открытия и указывал свое местонахождение: горы Бырранга  на  Таймыре,
верховья горной реки, не показанной  на  карте,  по-видимому  впадающей  в
Таймырское озеро. Адресовались записки в Академию наук.
   Прошло томительных полторы или  две  недели  бессменного  дежурства  на
уединенном лесном  озерце,  во  время  которого  "закольцованные"  питомцы
Ветлугина  всячески  пытались  сковырнуть  клювом  мешавшие  им   "бинты".
Некоторым это удалось, но не всем - мешали сухожилия.
   Наконец гуси отрастили себе новые перья. В  один  прекрасный  день  они
снялись с воды  и  полетели,  тяжело  взмахивая  белоснежными,  новыми,  с
иголочки, крыльями, сначала совсем низко  над  лесным  притихшим  озерцом,
потом все выше и выше.
   Прерывистый гогот их, напоминавший лязг в дребезжание жести,  прозвучал
музыкой для ушей Ветлугина.
   Все, что зависело от него, было сделано. Теперь дело за гусями.
   Вскоре начался массовый отлет на юг казарок, гусей,  куропаток  -  всей
летующей на севере Таймырского полуострова птицы.
   Где-то там, в этой  пестрой  крикливой  кампании,  находились  и  гуси,
"закольцованные" Ветлугиным его крылатые посланцы. Они улетели на  зиму  в
теплые широты...
   Донесут весть из Таймыра или не донесут?..
   Запрокинув голову, долгим взглядом провожал  их  человек,  стоявший  на
берегу реки, не показанной на карте.
   "Что ж, - думал он, - птицы, по существу, привели  меня  из  океана  на
этот полуостров. Быть может, они и выведут меня отсюда?.."


   Но к чему было  самообольщаться?  Заранее  следовало  готовить  себя  к
худшему.
   Петр Арианович отлично понимал все несовершенство "гусиной почты".
   Во-первых, на крошечном клочке бересты умещалось слишком  мало  текста.
Стоило стереться двум-трем словам, и смысл записки уже нельзя  или  трудно
было бы понять.
   Во-вторых, приходилось полагаться на  случай.  Какое  количество  гусей
надо "закольцевать", чтобы хоть один из них попался  на  глаза  охотникам,
был убит и таким образом доставил записку по назначению!..
   Тем  не  менее  Петр  Арианович   каждое   лето   регулярно   продолжал
"кольцевать" гусей. На протяжении первых трех или четырех лет с их помощью
географ послал более ста посланий в окружавший его молчаливый мир.
   Потом, правда, он  уменьшил  количество  "кольцуемых"  гусей,  так  как
одновременно начал применять и другие способы связи.
   С этой  точки  зрения  его  заинтересовали  жертвенные  олени,  которых
торжественно отпускали  на  волю  раз  в  году  (после  поколки)  в  честь
благосклонной к своим детям доброй Матери-Солнца.
   Предварительно оленя клеймили, то есть ставили на левую лопатку (против
сердца) особое тавро, метку солнца, опасаясь, как бы не вышла  путаница  и
он не попал по ошибке в жилище какого-либо другого Духа.
   Что происходило с оленем дальше? По-видимому, он возвращался на зиму  в
тундру  вместе  с  другими,  неклеймеными  оленями.  Там  их  подстерегали
охотники-самоеды.
   Жертвенный олень убит, охотники подходят к нему,  осматривают  шкуру  и
видят на ней...
   Так возникла мысль  ставить  свою  собственную  тамгу  рядом  с  тамгой
солнца.
   Здесь Ветлугину пришлось быть еще лаконичнее, чем в "гусиной почте".
   Буквы он заменил условными значками. Три точки,  три  тире,  три  точки
означали призыв на помощь, сигнал SOS, известный радистам всего мира.
   Ветлугин надеялся, что  охотники-самоеды,  обнаружив  на  убитом  олене
непонятные знаки, поволокут шкуру в ближайшую  факторию  или  на  полярную
станцию (возможно, на Таймыре уже появились фактории и полярные  станции).
А там должна была быть рация. Достаточно радисту взглянуть на шкуру, чтобы
сразу понять: где-то на полуострове живет человек, который "подает весть о
себе и просит помощи.
   Делать это, во всяком случае, приходилось втайне  (даже  от  Сойтынэ  и
Нырты). С точки зрения жителей Бырранги, чужеземец совершал  святотатство,
посягал на оленей, посвященных солнцу, пытался "переадресовать" их.
   Нет, нужно было найти новый, более совершенный способ связи!


   О нем Ветлугин подумал еще весной 1917 года, возвращаясь с Ныртой после
одной из прогулок.
   Они спускались с гребня горы, где осматривали пасти.
   Обреченный жить на дне котловины, стиснутой со  всех  сторон  каменными
стенами,  Петр  Арианович  очень  дорожил  возможностью   хоть   ненадолго
вырваться из своей щели. С высоты птичьего полета озирал он  неприветливые
горы Бырранга. Грозный первозданный хаос громоздился вокруг.  В  распадках
белели сугробы, рядом чернели обнаженные гребни, с  которых  ветер  сдувал
снег.
   Стоя здесь, Ветлугин чувствовал себя как  на  острове.  Море,  каменное
море расстилалось вокруг.
   Он  находил  много  сходства  между  своим  положением   и   положением
мореплавателей, очутившихся после кораблекрушения на необитаемом острове.
   Как они подавали весть о себе?
   Плотно закупоривали пустую бутылку, в которую была вложена  записка,  и
спускали на воду, возлагая надежды на то, что в открытом море ее заметят с
какого-нибудь корабля.
   В задумчивости смотрел географ на  реку,  которая  тускло  поблескивала
внизу.
   Прорываясь через громаду гор, текла она по  дну  ущелья,  бросалась  из
стороны в сторону, словно беглянка, спасающаяся от погони, и  исчезала  на
юге за туманной дымкой  горизонта,  где  уже  начиналась  равнинная  часть
тундры.
   Следовало пустить бутылку по реке!
   Но бутылок в ущелье, понятно, не было и не могло быть. Чем же  заменить
их?..
   Когда осенью 1917 года,  после  "Праздника  солнца",  сорвалась  первая
попытка побега, Петр Арианович подумал о  плавнике.  Если  ему  самому  не
удалось спрятаться в дупле плавника, то ведь он мог спрятать туда письмо.
   Одно время  он  собирался  выделывать  бочонки  из  бересты,  но  потом
отказался от этой мысли, так как понял, что их раздавит во  время  первого
же ледохода. Кроме того, они были бы желтого цвета и необычной  формы.  Их
могла заметить стража в Воротах.
   Гораздо проще было пользоваться плавником, который каждую весну уносило
вниз по течению реки.
   Облюбовав подходящий хлыст, Ветлугин украдкой оттаскивал его в сторону,
в чащобу, обрубал там ветки, метил своим знаком - сигналом  бедствия  -  и
выдалбливал небольшое отверстие  -  не  в  комле,  а  сбоку  ствола.  (Тут
особенно пригодился возвращенный Ныртой нож.)
   Затем, вложив "письмо" в мох, пленник Бырранги снова тщательно закрывал
отверстие обрубком дерева, шпаклевал  и  обмазывал  варом.  "Конверт"  был
заклеен и запечатан...
   Испытав "гусиную", а потом "оленью"  почту,  Петр  Арианович  пришел  к
мысли,  что  пересылать  письма  с  плавником  будет  надежнее,  и   решил
испробовать этот способ.
   Регулярно раз в год после ледохода он спускал два или три таких  письма
вниз по реке. Река заменяла ему теперь почтовый ящик.
   Озираясь, географ стаскивал с берега приготовленный ствол и спускал  на
воду. Он старался делать это бесшумно, боясь привлечь внимание  часовых  у
Ворот.
   Кажется, удалось. Ни плеска, ни шороха!
   Какое же это по счету письмо?..
   Покачиваясь на волнах, ствол уплывает все дальше и дальше. Вот  миновал
стремнину, толкнулся о торчащий  из  воды  камень.  Завертелся  на  месте.
Застрянет? Нет. Течение на середине  реки  подхватило  дерево  и  понесло,
понесло...
   Спуская на воду свои древесные "конверты", географ  смотрел  на  них  с
боязливым ожиданием. Какая  участь  ждет  их  впереди?  Дойдут  ли  они  к
адресату - неизвестному русскому ученому  -  или  пропадут,  затеряются  в
тундре?..
   Не напрасен ли его труд?
   Не Лета ли, сказочная  река  забвения,  катит  мимо  него  свои  тускло
отсвечивающие при луне волны? Не она ли плещет у  его  ног,  с  монотонным
безнадежным плачем набегая на берег?
   "Допустим, - рассуждал Ветлугин, - что река вынесет меченый  плавник  в
море или выбросит на берег где-нибудь возле самоедских стойбищ. Кто найдет
его? Невежественные забитые самоеды? Поймут ли они  значение  плавника?  И
если   поймут,   кому   передадут?   Невежественным,   тупоумным   царским
администраторам, которым плевать на науку?..
   Сибирь -  место  ссылки,  страна  мрака  и  молчания.  Будет  ли  здесь
кто-нибудь озабочен судьбой затерявшегося в горах народа?  А  его  самого,
Ветлугина, если и станут разыскивать,  то  только  для  того  лишь"  чтобы
наказать за побег и вернуть в ссылку.
   Что ж, и не такие ученые, как он  -  неизмеримо  более:  талантливые  и
значительные - гибли, исчезали  без  вести  в  царской  России.  Не  такие
научные открытия, как найденный им в горах  оазис,  безответно  глохли  во
мраке и молчании...
   Был шанс на спасение в одном-единственном случае.  Если  в  России  уже
произошла  революция,  та  долгожданная,  та  неизбежная  социалистическая
революция, о которой с такой уверенностью  говорил  Овчаренко.  Тогда  все
было хорошо. Нужно  было  метить  плавник,  "кольцевать"  гусей,  посылать
призывы о помощи. Там, за перевалами, брезжила надежда на спасение!..".



        4. ВРЕМЯ СО ЗНАКОМ МИНУС

   Не  раз,  оторвавшись  от  записей,   Петр   Арианович   с   удивлением
осматривался, словно впервые видел свое слабо освещенное жилище.
   В сумраке пещеры толпились вокруг него странные неуклюжие вещи:  утварь
нового Робинзона.
   На грубо сбитом деревянном столе стояло нечто  громоздкое,  беспрерывно
звучащее. Это были самодельные водяные часы. Из верхнего конуса  в  нижний
со звоном падали капли, отсчитывая медленно текущее время.
   Когда, цепляясь за кустарники, скользя и оступаясь  во  влажной  траве,
Петр Арианович спустился в удивительный оазис, время как  бы  остановилось
для него.
   Это ощущение не  покидало  до  сих  пор.  Будто  крылья  зловещей  Маук
(по-прежнему неразгаданной) распростерлись над котловиной, загораживая  ее
от внешнего мира.
   Он так и записал в дневнике:
   "Время здесь - со знаком минус, то есть до нашей эры".
   Он пояснил необычное выражение. Двадцатый век остался  где-то  там,  за
перевалами. Здесь был каменный век -  жестокий  и  непонятный,  суровый  и
темный, без всяких прикрас и примесей.
   Скатившись в котловину, Ветлугин неожиданно очутился вне современности,
увидел себя окруженным людьми каменного века.  Все  изделия  -  только  из
камня, дерева, кости: каменные топоры, деревянная домашняя утварь  (чашки,
ложки, котлы), костяные иглы, кремневые наконечники стрел и копий, а также
сделанные из рога лося, клюва гагары и бивня мамонта.
   На память приходила картина Васнецова, помещавшаяся в одном  из  первых
залов Московского Исторического музея. На ней изображена охота на мамонта.
Пещерные люди в шкурах мехом наружу, с дубинками и топорами в руках пляшут
вокруг  ямы,  откуда  безуспешно  пытается  выбраться  огромный  мамонт  с
взвивающимся хоботом и загнутыми  вверх  свирепыми  бивнями.  Как  тут  не
ликовать! Живая гора мяса - косматый гигант провалился, попал в ловушку!
   Посещая  музей,  Ветлугин  подолгу  простаивал  перед  этой   картиной,
очарованный жизненностью деталей и  странной  блеклостью  красок.  Мог  ли
Ветлугин думать тогда, что сам очутится среди людей, вооруженных дубинками
и каменными топорами?!
   В котловине, правда, не охотились на мамонтов,  так  как  здесь  их  не
было. Остались только их бивни, которые шли для поделок и ценились больше,
чем костя других животных,  из-за  пластичности  и  красивого  желтоватого
цвета.
   Часами  с  неослабевающим  интересом  наблюдал  географ  за  тем,   как
сноровисто  откалывают  "дети  солнца"  куски   кремня   или   кости   для
наконечников, изготовляют деревянные наручники для  предохранения  пальцев
от обратного удара тетивы (нечто вроде длинных браслетов, очень похожих на
боевые  наручники  русских  казаков  семнадцатого  века)  или  методически
оборачивают берестой будущие  луки  -  узкие,  склеенные  осетровым  клеем
полоски, которые вырезаются из березы и лиственницы.
   Задумчиво перебирал Ветлугин только что изготовленные стрелы,  лежавшие
ворохом у его ног. Есть здесь стрелы  острые,  как  жало,  есть  странные,
сделанные в  виде  трезубца,  чтобы  застревали  в  ране,  есть  тупые,  с
набалдашником на конце,  способные  лишь  сбить  с  ног  животное,  но  не
повредить его ценную шкуру. Для разных зверей полагались разные стрелы.
   "Стоит мне поднять глаза,  -  записывал  географ  в  дневник,  -  чтобы
увидеть сделанный мною собственноручно  светильник.  Это  только  каменная
плошка, в которой плавает фитиль. Стекла, понятно, нет, но  я  приспособил
нечто вроде трубы над фитилем. Вот он, предок лампового стекла!"
   Только теперь стало ясно Ветлугину, что прообразом свечи являлась такая
простая вещь, как факел.  Пучки  смолистых  веток  были  заменены  прядями
пакли, пропитанными жиром.  Затем  прядь  уменьшилась,  стала  фитилем,  а
горючее жирное вещество, облепившее снаружи фитиль, образовало свечу.
   Брала оторопь, когда вдумывался  в  то,  как  далеко  в  глубь  истории
человечества забросила его судьба  (точнее,  пурга,  настигшая  беглеца  в
горах Бырранга).
   Да, от русских поселений на Крайнем Севере, от заветного станка Дудинки
Ветлугина отделяли теперь не только многие сотни верст, но и годы, десятки
тысяч лет!..
   Страшно было понять, осознать это...
   Иногда Ветлугину казалось, что он забрался в такую  глушь,  из  которой
уже никогда не выбраться.
   Его охватывала отрешенность от цивилизованного  мира,  скрытого  где-то
там, за черно-белыми зазубринами гор, ставшего почти нереальным, будто мир
этот был вычитан Ветлугиным из книг.
   Как странно - надвое - переломилась его жизнь!
   Неужели он жил когда-то в больших городах, бывал в  театрах,  ездил  на
конках  и  трамваях?  Встречался  с  друзьями   на   шумных   студенческих
вечеринках? Слушал и записывал лекции  в  аудиториях,  построенных  крутым
амфитеатром?
   Неужели было время, когда по левую руку его стояла не каменная плошка с
плавающим в ней фитилем, а настольная лампа под уютным зеленым абажуром? И
неужели письменный  стол,  за  которым  так  быстро  пролетали  счастливые
бессонные ночи, был доверху завален книгами?..
   Книги! Как тосковал он по книге!.. Все  бы,  кажется,  отдал,  лишь  бы
снова взять книгу, торопливо,  жадно  перелистать,  вдохнуть  неповторимый
запах картонного переплета, бумаги, типографской краски!..
   Иногда ему снилось, что он читает. О, как печально было в таких случаях
пробуждение!
   Ведь книги были нужны ему не для развлечения. В них он искал бы совета,
помощи. Позарез нужны были сейчас книги!..


   Да, Петр Арианович оказался отброшенным на много веков вспять. Но с тем
большей  настойчивостью  вел  он  обитателей  Бырранги  на   сближение   с
современностью, с двадцатым веком.
   Водяные часы, стоявшие перед ним на грубо сколоченном письменном столе,
продолжали медленно, капля за каплей, отсчитывать время.
   Медленно ли? Нет. Если  предыдущие  столетия  и  тысячелетия  двигались
неторопливым  шагом,  то  годы,  протекшие  после  появления  Ветлугина  в
котловине, мчались бегом. Ветлугин подгонял их.
   Он был охвачен страстным желанием помочь "детям солнца",  стремился  не
только изучить и объяснить, но и изменить диковинный мирок, куда  закинула
его судьба.
   "Впрочем, преимущества мои, человека двадцатого  века,  оказавшегося  в
обстановке доисторической эпохи, -  записал  Ветлугин,  -  далеко  не  так
велики, как могло бы показаться с первого взгляда. Даже Робинзон на  своем
необитаемом острове был куда лучше снаряжен, чем я".
   Действительно, у Ветлугина не было с собой  ни  ружья,  ни  пороха,  ни
спичек. (Только нож был ему возвращен, и то он  пользовался  им  украдкой,
озираясь, помня предупреждение Нырты, до сих пор непонятное.)
   Да, к "детям солнца" путешественник пришел с пустыми руками. Но зато он
принес с собой воспоминания.  Среди  людей  каменного  века  Ветлугин  был
воплощенной памятью человечества.
   Правда, из нее можно было черпать  для  практического  применения  лишь
кое-что, по строгому выбору.
   Географ не мог, например, изготовить плуг или паровую машину, даже если
бы умел это делать. Под рукой не было железа, железной руды. Не было также
самых простых инструментов.
   Надо было браться за более доступное дело.
   Петр Арианович прежде  всего  занялся  рационом  "детей  солнца",  внес
существенные дополнения в их "меню".
   Дело в том, что с каждым годом все труднее  становилось  добывать  мясо
оленя, которое  служило  основным  видом  питания.  Стада  редели,  меняли
маршруты  весенних  и  осенних  откочевок,  уходили  из  гор  Бырранга  на
соседнее, Северо-Восточное плато.
   Раздумывая над тем, как помочь "детям солнца", Ветлугин  вспомнил  свое
пребывание в русской деревне Последней на берегу Ледовитого океана. Жители
ее занимались почти исключительно рыболовством.
   За годы своего пребывания в ссылке Ветлугин  стал  заправским  рыбаком.
Попав в горы Бырранга, он решил применить здесь полученные им знания.
   "Дети солнца" ставили сети, но маленькие, дрянные. Петр Арианович  ввел
невода, научил заводить их с челнов.
   Кроме того, он обучил "детей солнца" подледному лову.
   Во льду вырубались две  проруби  примерно  шагах  в  двадцати  одна  от
другой. Затем туда опускалась длинная  сеть  и  протягивалась  подо  льдом
между прорубями.
   Трижды в день сеть вытаскивали наружу. При этом  обычно  присутствовало
все племя. Мужчины хлопотали подле прорубей.  Ребятишки  громкими  криками
приветствовали каждую новую рыбину, которую выбирали из сети,  а  косматые
угрюмые собаки сидели тут же,  поставив  уши  торчком  и  делая  вид,  что
совершенно равнодушно относятся к такому изобилию прекрасной пищи  [научив
жителей  ущелья  ставить  так  называемые  пущальни  (сети  подо   льдом),
П.А.Ветлугин только повторил то, что было сделано русскими, пришедшими  на
север Сибири в семнадцатом веке].
   То, что "дети солнца" занялись вплотную  рыболовством,  было,  конечно,
закономерно. Рано или поздно они должны были им заняться. Ведь рыболовство
в отличие от охоты требует оседлой жизни. А  странные  запреты,  связавшие
"детей солнца" и приковавшие к котловине, вынуждали их  жить  оседло,  как
это ни противно природе охотников.
   Вслед за тем не без труда он ввел в обиход простейшие водяные часы.  До
этого в пасмурные и туманные дни наступление утра определялось  совершенно
произвольно, чаще всего по тому,  когда  проголодавшиеся  собаки,  которых
выгоняли на ночь из жилья, принимались просительно повизгивать  у  порога.
Теперь появился более точный указатель времени. Водяные часы  представляли
из себя размеченный внутри  сосуд  в  виде  воронки  достаточной  емкости,
"суточного завода". Перезвон мерно падающих капель наполнил жилища  "детей
солнца".
   С полным правом Ветлугин мог сказать о  себе,  что  не  только  ускорил
течение времени в котловине, но и регламентировал его.
   За эти годы у Петра Ариановича сменились последовательно три  прозвища.
Вначале  его  звали  просто  Чужеземцем.  После  поединка  с   Ныртой   он
превратился в Скользящего по снегу. А года через три за ним упрочилось имя
Тынкага, что в переводе значит Силач, Сильный человек...


   "Первобытная  мина"  круто  повернула  также  и  личную   жизнь   Петра
Ариановича.
   Конечно, если бы он по-прежнему надеялся на бегство, то ни за что бы не
позволил себе  связать  свою  судьбу  с  судьбой  полюбившей  его  "дочери
солнца".
   Но от надежды на побег пришлось отказаться. Петру Ариановичу оставалось
лишь посылать вести в далекий мир за перевалами Бырранги  и  ждать  помощи
извне. А это могло продлиться много лет.
   В письме Петра Ариановича  мельком  упоминается  женское  имя.  Еще  до
ссылки он любил одну девушку.
   Медленно оправляясь после  ранения,  Петр  Арианович  понял,  что  надо
расстаться и с этой надеждой. Когда  он  сумеет  вырваться  из  заточения?
Через пятнадцать, двадцать, тридцать лет? Да и вернется ли  вообще?  Имеет
ли право заставлять любимую девушку ждать, томиться, страдать?..
   Нет, она недоступна для него. Она недоступна, недосягаема для него, как
тот  вон  снежный  пик,  на  котором  лежит  сейчас  красноватый   отблеск
заходящего солнца.
   О многом передумал Петр Арианович во время своего  выздоровления,  сидя
по вечерам у порога на заботливо подостланных Сойтынэ оленьих шкурах.
   Сойтынэ не мешала ему думать. Она двигалась внутри  пещеры,  проворная,
ловкая  и  бесшумная.  Она  никому  не  позволяла  ухаживать   за   Петром
Ариановичем, прогоняла даже Нырту, когда тот  на  правах  друга  предлагал
свою помощь.
   А потом Петр Арианович  начал  заново  учиться  ходить.  Странно  было,
наверное,  наблюдать  со  стороны,  как  бредет  по  тропинке   коренастый
бородатый человек, волоча больную ногу и опираясь на плечо  невысокой,  но
крепкой девушки в белой праздничной одежде.
   - Сильнее опирайся,  сильнее.  Мне  совсем  не  тяжело,  -  то  и  дело
повторяла она, встряхивая косичками  и  поднимая  к  нему  раскрасневшееся
озабоченное лицо с милыми, чуть раскосыми глазами. И он  ласково  кивал  в
ответ.
   На  каждом  шагу  видел  теперь  Петр  Арианович  множество   маленьких
трогательных знаков внимания, которые так облегчают жизнь мужчины.
   Говорить по-русски Сойтынэ научилась, еще не будучи его женой. Это было
в 1917 или 1918 году, когда Петр Арианович вздумал давать уроки  Нырте,  а
она краем уха прислушивалась к ним, занятая, как всегда, домашней работой.
   Нырта был, к сожалению,  туповат  в  учении,  не  очень  внимателен,  а
главное, непоседлив. Петру Ариановичу частенько  приходилось  выговаривать
ему. Однажды охотник никак не мог одолеть длинную трудную фразу. Он  долго
мусолил ее, запинался, кряхтел, кашлял и начинал снова,  надеясь,  что  "с
разбегу проскочит". Петр Арианович сердито барабанил  пальцами  по  стене.
Вдруг Сойтынэ засмеялась. Все с удивлением  оглянулись.  Тогда  она  очень
быстро произнесла трудную русскую фразу и посмотрела на Петра  Ариановича,
нетерпеливо ожидая похвалы.
   Петр Арианович вскоре устроился в отдельном чуме и взял с собой  сестру
Нырты.
   Сойтынэ была горда и счастлива свыше всякой меры.
   Сидя у очага, она любила напевать - тихонько,  чтобы  не  мешать  Петру
Ариановичу, который по вечерам делал записи в своем дневнике.
   - Мой муж самый сильный человек, - задумчиво  пела  Сойтынэ,  склоняясь
над оленьей шкурой, которую обрабатывала костяным  скребком.  -  Никто  из
лучших охотников - Нырта, Ланкай, Неяпту - не может сравниться с ним...
   Улыбаясь, Петр Арианович отрывался от записей. Видно, слова песни  сами
приходили одно за другим.
   - Рыбы в реке послушны ему, - продолжала Сойтынэ. - Слышат его голос  и
спешат на берег, где ждут рыболовы... Луна появляется на небе и  уходит  с
неба, потому что так приказал мой муж...
   Однако сам Петр Арианович гораздо более скромно оценивал свои усилия.
   Он записал в дневнике:
   "Пытался ускорить естественный ход событий, так сказать, бегом провести
"детей солнца" по лестнице развития материальной культуры,  чтобы  кое-где
они одолели ступени дерзким прыжком".
   Конечно, на этом пути было немало препятствий. Особенно мешали ему  две
зловещие  фигуры,  стоящие  на  одной  из  нижних  ступеней   лестницы   и
преграждавшие дорогу вверх. То были Хытындо и Якага. Совиное лицо  шаманки
было всегда неподвижно, зато муж ее кривлялся и гримасничал, а  глаза  его
из-под  выпуклых  надбровных  дуг  смотрели  на  Ветлугина   настороженно,
хитро...
   Для своей выгоды  два  этих  человека  использовали  одно  из  наиболее
распространенных на земле чувств - страх. В  условиях  котловины  это  был
страх перед непонятным, страх перед стихиями природы.
   Для "сына солнца" окружающий его мир  был  полон  особых,  порою  очень
сложных закономерностей и связей.
   В его представлении все жило, все было одушевлено вокруг, даже  мертвая
природа. Камень, падавший  с  горы,  был  жив.  Ветер,  качавший  верхушки
деревьев, жил так же, как и сами деревья.
   Даже  вещи,  сделанные  руками  человека,  считались  живыми.  Недаром,
вытаскивая осенью на берег свои челны,  хозяева  трогательно  прощались  с
ними, обходили их, поглаживая и приговаривая: "Не сердитесь на то, что  мы
покидаем вас. Мы не навсегда покидаем вас. Летом, когда река вскроется ото
льда, снова придем и будем вместе ловить рыбу и охотиться на оленей".
   Но мало этого - живое  воображение  первобытных  людей  щедро  населило
окружающий мир духами. (По шутливому  определению  Ветлугина,  в  каменном
веке их было столько же, сколько бактерий в веке двадцатом.)
   С духами приходилось постоянно вступать в самые  тесные,  а  иногда,  в
силу необходимости, и деловые взаимоотношения.
   Были   духи   могущественные,   добрые,   благожелательные   (например,
Мать-Солнце), с которыми нетрудно было ладить.
   Гораздо больше беспокойства доставляли злые духи.
   Их было чрезвычайно много, они буквально кишели вокруг. Жители Бырранги
шагу не могли ступить, чтобы не обидеть такого духа и тут же немедленно не
принести ему почтительные извинения.
   Это была жизнь о оглядкой.
   Приходилось  постоянно  сообразовываться   с   целым   табелем   дурных
предзнаменований. Лицо "сына солнца" делалось очень мрачным,  озабоченным,
если ему случалось уронить трубку, и совсем вытягивалось,  если  при  этом
еще просыпался пепел. Крик полярной совы заставлял дрожать ночью не только
детей и женщин, но и главу семьи, храброго охотника.
   Общение с  многочисленными  духами,  населяющими  "заколдованные"  горы
Бырранга, являлось  для  "детей  солнца"  делом  будничным,  повседневным.
Каждый из них был в известной степени сам себе шаман.
   Особенно широко применялась магия на охоте.
   Настораживая на песца или на зайца пасть, Нырта долго приплясывал подле
нее. Охотник делал вид, что  попался  в  капкан,  скакал  на  одной  ноге,
повизгивал и корчил испуганные гримасы.
   Незачем было спрашивать объяснений. И без них понимал Ветлугин, что его
простодушный друг магическими средствами навлекает смерть на животных.
   Отправляясь на охоту,  Нырта  неизменно  поворачивался  на  все  четыре
стороны и говорил: "Духи! Не мешайте мне добыть мяса! Не толкайте меня под
руку, когда буду стрелять! Не сбивайте со следа! Не портите моих приманок!
Я, Нырта, поделюсь с вами добытым мясом!"
   Обитатели котловины, по мнению Ветлугина,  прекрасно  обошлись  бы  без
особых шаманов-специалистов. Между тем в котловине была шаманка Хытындо, и
она верховодила всем.
   Почему?
   Быть может, Хытындо и Якага первыми додумались до того,  чтобы  сделать
магию профессией и монополизировать общение с потусторонним миром?
   Действительно, многое в них изобличало новичков.
   Это были еще не жрецы, не священнослужители с величественными манерами,
с отработанной техникой одурачивания. Якага, который  прислуживал  Хытындо
во время ритуальных церемоний, был суетлив, нервен, часто срывался,  делал
промахи.
   "В общем, поп-самоучка,  -  с  улыбкой  отмечал  Ветлугин,  -  поп,  не
кончивший духовной семинарии".
   Плутни "попов-самоучек" не отличались тонкостью.  Через  Якагу  Хытындо
собирала сплетни в стойбище, потом, улучив  момент,  поражала  легковерных
соплеменников знанием их семейных дрязг.
   "Чудеса" варьировались в зависимости  от  обстоятельств.  Иногда  Якага
подбрасывал кому-нибудь в пещеру мертвую мышь, которая считается у  "детей
солнца" вестником болезни. Затем по приглашению хозяев  являлась  Хытындо,
увешанная погремушками. Под рокот бубна она принималась окуривать  жилище,
бормотала магическую чепуху. Когда болезнь считалась  отогнанной,  хозяева
чума скрепя сердце делали  шаманке  подарки,  делились  скудными  запасами
пищи.
   Излюбленной проделкой Якаги было стащить у кого-нибудь  ценную  вещь  и
поднять трезвон по  поводу  пропажи.  Выражались  сожаления  и  пожелания,
сеялись подозрения  (в  отношении  соседей,  а  также  враждебных  духов).
Наконец,  надолго  испортив  настроение  всем  в  стойбище,  пара  жуликов
отыскивала украденное - к вящей своей славе и обогащению.
   "Нахожусь у истоков  тысячелетнего  обмана,  называемого  религией",  -
сердито отмечал Петр Арианович в своих записях.



        5. ЛЕД, КОТОРЫЙ НЕ ТАЕТ

   В 1933 году,  стало  быть,  через  тринадцать  лет  после  неудавшегося
покушения  на  жизнь  Петра  Ариановича,  произошло  событие  чрезвычайной
важности.
   Географ нашел в котловине "свою душу".
   Случилось это так.
   В пещере Нырты, где  часто  бывал  Петр  Арианович,  находилось  немало
разнообразных охотничьих трофеев. Оленьи рога соседствовали здесь с пышным
хвостом песца, ожерелье из медвежьих когтей картинно выделялось  на  ярком
коврике, сшитом из шкурок горностаев, пеструшек и белок.
   Как-то, от нечего делать роясь  в  куче  этого  добра,  Петр  Арианович
увидел обломок рога. Он вертел его и  так  и  этак,  раздумывая:  кому  же
принадлежал странный рог? Оленю? Рог оленя  лежал  рядом.  Их  легко  было
сравнить. Быть может, обломок бивня? Нет, это не был бивень мамонта. Тогда
что же?
   - А... - деланно небрежным тоном сказал Нырта,  заметив,  что  приятель
его держит в руках заинтересовавшую его кость. - Я  добыл  это  у  Соленой
Воды. Такой, знаешь, зубастый был зверь. - Нырта скорчил  гримасу,  подняв
верхнюю губу. - Очень ленивый. Ходить не хотел. Все ползал на брюхе...
   Описание было предельно точным, как все описания  охотника.  В  ленивом
зубастом звере Ветлугин узнал моржа. Охотничий трофей был  обломком  бивня
моржа.
   Стало быть, Нырта покидал пределы гор,  добирался  до  океана  (Соленая
Вода) и охотился на моржей? Как же он осмелился нарушить запрет Маук?
   В тот раз географ не стал ничего больше выпытывать, не желая  показать,
как это ему интересно. Лишь спустя две или три недели Ветлугин  возобновил
осторожные, обиняками, расспросы. Выяснилось, что время от времени Хытындо
посылает особо доверенных людей за пределы Бырранги. Это как бы вылазки из
осажденной крепости. Уходят разведчики небольшими группами, берут с  собой
сушеное оленье мясо, охотятся в походе, рыбалят. На юге они спускаются  по
течению реки к озеру, на севере доходят до самого моря.
   Нырта,  отличавшийся  любознательностью,  побывал  уже  в  двух   таких
вылазках.
   Во время последнего похода охотникам  встретился  невиданный  зверь.  У
него был такой устрашающий вид, что кое-кто  из  "детей  солнца",  оробев,
пустился наутек. Однако неустрашимый Нырта выступил вперед и убил зверя.
   Сообщение о вылазках к морю было интересно само по  себе.  Кроме  того,
оно послужило мостиком к еще более важному сообщению - о  "душе  Тынкаги".
Она, оказывается, была спрятана в куске морского льда, который находился в
руках у Хытындо!..
   Петр Арианович знал, что, по представлениям "детей солнца", душа  может
существовать отдельно от тела. Это довольно хлопотно, потому что все время
приходится принимать предосторожности, опасаясь, как бы враги не украли  у
человека его душу.
   Некоторым утешением для "детей солнца", впрочем, было то, что Хытындо с
недавнего времени взяла на себя обязанность оберегать от  расхищения  души
своих соплеменников.
   Узнав о своей душе, которая пребывает  в  куске  льда,  Петр  Арианович
ничем не выказал любопытства. Это был наилучший способ  раззадорить  Нырту
на дальнейшие объяснения.
   Оскорбленный безучастным молчанием своего друга, охотник прибавил,  что
в  котловине  имеется  даже  особая  "кладовая"  душ.   Ассортимент   там,
по-видимому, самый разнообразный. Души некоторых  охотников  закупорены  в
рога или копыта убитых ими оленей. Души других сохраняются в камнях.
   И опять промолчал Ветлугин, продолжая заниматься своим делом.
   Этого подчеркнутого равнодушия охотник не мог  перенести.  Он  надулся,
потом сказал сердито:
   - Твоя душа тоже там...
   Он сболтнул, не подумав, но тотчас же  спохватился  и  стал  бить  себя
ладонью по губам. Но было уже поздно.
   - Ты молчи об этом, молчи, - забормотал Нырта, оглядываясь по сторонам.
- Ей хорошо там, твоей душе! Она в  куске  льда.  Такая  круглая  льдинка,
которая не тает... - Он продолжал бормотать: - Никому не  говори,  хорошо?
Нельзя об этом, а я сказал. И не хотел сказать, а сказал. Почему  со  мной
всегда так?..
   Он еще раз хлопнул себя по губам.
   По-видимому, Хытындо готовила новые козни.
   Огромным усилием воли Ветлугин удержался от расспросов.


   Но чем больше тревожился  Петр  Арианович,  тем  меньше  показывал  это
Нырте.
   Он знал, с кем имеет дело.  "Дети  солнца"  не  выносят  шума,  спешки,
нервозности  и  при  всем  своем  добродушии  чрезвычайно   подозрительны.
Достаточно неосторожно сказанного слова, чтобы они тотчас же ушли в  себя,
как улитка в раковину.
   Не спешить, не спешить, чтобы не спугнуть.
   Сопровождая Нырту на охоту, Петр Арианович не  раз  наблюдал,  с  каким
терпением, иногда часами, поджидает тот  добычу  в  засаде,  где-нибудь  в
расщелине скалы или за камнями. Кое-чему географ научился  во  время  этих
экспедиций и сейчас применял терпение и  выдержку  как  сильнейшее  оружие
против самого Нырты.
   Однако охотник не возобновлял волнующего разговора о ветлугинской душе.
Только  иногда  при  посторонних  многозначительно  взглядывал  на  своего
приятеля и подносил палец ко рту. Ветлугин успокоительно кивал.
   Так тянулось более месяца. Географ начал нервничать. От  Хытындо  можно
было ожидать любой пакости. Что затевает против него старая ведьма?
   Напрашивалось простое объяснение: Хытындо похитила у  Петра  Ариановича
какую-то принадлежащую ему вещь и теперь всласть колдует над ней. В  этом,
понятно, не было бы особой беды. Колдуй себе  на  здоровье,  колдуй,  хоть
лопни!
   Но ему вспомнились слова: "круглый кусок льда, который не тает",  "твоя
душа - в куске льда". Что Нырта понимал под этим?
   Возможно, что Ветлугин, скрепя сердце, все же заговорил бы с Ныртой  об
"исчезнувшей" душе. Однако это не понадобилось. Помог случай.
   Однажды,  гуляя  по   лесу   со   своим   приятелем,   Петр   Арианович
заинтересовался чем-то в его рассказе и захотел записать, чтобы не забыть.
Обычно он старался делать записи так, чтобы никто из "детей солнца"  этого
не видел. Сейчас, по рассеянности, географ принялся записывать при Нырте.
   Усевшись на камень, он целиком погрузился в работу, как  вдруг  услышал
дыхание за спиной. Обернулся. Сзади стоял Нырта, подошедший,  как  всегда,
бесшумно. Он поднялся на цыпочки и с  любопытством  заглянул  через  плечо
Ветлугина.
   - Пестришь маленькими следами кору? - спросил он удивленно.
   - Да.
   - А я видел этот след.
   - Где?
   Оглянувшись, Нырта прошептал:
   - На том куске льда, где спрятана твоя душа!..
   Ветлугин вскочил с камня, на котором сидел.
   Буквы! Слова! На "льдинке, которая не тает"?..
   Но Нырта,  поняв,  что  болтливый  язык  опять  подвел  его,  отказался
отвечать на вопросы своего Друга.
   Он уселся на землю, скрестив ноги и обхватив плечи руками, и сидел так,
отрицательно качая головой.
   - Только покажи! Покажи, и все, - сказал географ с самыми убедительными
интонациями в голосе. - Принесешь сюда кусок  льда,  который  не  тает,  я
взгляну на него, и ты сразу же отнесешь обратно. Хытындо не узнает ничего.
   Нырта сделал движение головой, как бы отмахиваясь  от  собеседника.  Он
даже зажмурился, чтобы не видеть его.
   Но Петр Арианович не отставал. Он  пускал  в  ход  самые  разнообразные
аргументы один за другим. Он сказал, что откажется от дружбы с  Ныртой,  -
тот только горестно застонал в ответ. Он пригрозил, что напустит  на  него
самое страшное свое  колдовство,  -  а  ведь  Нырта  видел  на  "Празднике
солнца", что  он  умеет  колдовать,  -  охотник  задрожал  еще  сильнее  и
попытался встать, чтобы убежать, но Ветлугин удержал его.
   - Хочешь, научу тебя делать такие значки? -  предложил  географ.  -  Мы
тогда  сможем  находить  друг  друга  по  этому  следу,  разговаривать  на
расстоянии. Все удивятся. Скажут: вот так Нырта!
   Упрямец приоткрыл  один  глаз  -  предложение  было  заманчивым,  потом
спохватился и зажмурился еще крепче.
   - Ну, проси что хочешь, - с сердцем сказал Петр Арианович. - Слушай!  -
Он произнес раздельно и внятно: - Если ты поможешь мне увидеть мою душу, я
подарю тебе все, что хочешь!
   Нырта открыл оба глаза и внимательно посмотрел на Ветлугина:  не  шутит
ли он?
   - Все-все? - переспросил "сын солнца" недоверчиво. - Все, что захочу?
   - Конечно! Только скажи что. Ну, решайся! Придумал, что просить?..
   Нырта замялся. Живые черные  глаза  его  сверкнули,  но  он  тотчас  же
притушил их блеск. Охотник вздохнул.  По-видимому,  давнее,  невысказанное
желание томило его.
   - Ну, говори же! - поощрил географ, радуясь, что дело идет на лад.
   Нырта что-то пробурчал себе под нос.
   - Громче! Повтори!
   - Пуговицы, - стыдливо повторил охотник и опустил голову.
   Географ  с  трудом  подавил  желание  рассмеяться:  торг  должен   быть
серьезным. Шутка ли сказать: дело шло о душе, ни о чем другом!
   Нырта поднял голову и с нескрываемым вожделением посмотрел на  пуговицы
Ветлугина. Вот что, стало быть, пленило его воображение. Пуговицы!
   В деревне Последней Ветлугин носил черную  сатиновую  косоворотку.  Она
была на нем и в день бегства. Как  у  большинства  тогдашних  косовороток,
воротник ее  снабжен  был  множеством  белых  перламутровых  пуговиц.  Они
спускались  сверху  до  пояса,  переливаясь  матовыми   отсветами,   четко
выделяясь на черном фоне. Насчитывалось что-то десятка полтора или два.
   Правда, косоворотка давно уже изорвалась, часть пуговиц Ветлугин  успел
потерять, но и уцелевших, которые он переставил на свою одежду  из  замши,
хорошо  выделанной  оленьей  кожи,  хватало  на   то,   чтобы   произвести
впечатление на франтов в котловине. А Нырта был франтом.
   Еще в первую зиму пуговицы обратили на себя внимание Нырты.
   - Какие красивые белые кружочки! - сказал  он  шепотом.  Потом  робким,
детским жестом протянул руку и любовно погладил пуговицы.
   - Это пуговицы, - пояснил Ветлугин.
   - Пу-гови-цы, - повторил охотник самым нежным голосом, не сводя  с  них
очарованного взора.
   Однако Петр Арианович не  подозревал,  что  влечение  к  пуговицам  так
велико!
   И вот сейчас эти полюбившиеся охотнику пуговицы решили успех дела.
   - Конечно, друг! О чем разговор? - весело вскрикнул  Петр  Арианович  и
ухватился за ворот одежды. - Дарю! Бери!
   Он присел на траву  и  поспешно  принялся  отрывать  пуговицы  одну  за
другой.
   Когда Ветлугин поднял глаза, Нырты уже  не  было  подле  него.  Охотник
исчез, помчался за "куском льда, который не тает".


   Географа трясло от нетерпения. Ему казалось, что  время  тянется  очень
медленно,  хотя,   судя   по   тени   от   деревьев,   прошло   не   более
пятнадцати-двадцати минут.
   Он никак не мог дождаться Нырты, то вставал и принимался ходить взад  и
вперед, то садился, чтобы через несколько минут опять  вскочить  на  ноги.
Наконец географ заставил себя сесть на траву и застыл,  немного  подавшись
вперед, вглядываясь в заросли, откуда  должен  был  появиться  охотник.  В
вытянутой руке Петр Арианович держал полную пригоршню пуговиц.
   Слова на куске льда? Неужели это ответ на его многочисленные письма, на
его призывы о помощи,  посланные  с  оленями,  с  перелетными  птицами  и,
наконец, в стволах деревьев?..
   Нырта возник на лужайке неожиданно, как всегда.  Он  раздвинул  заросли
плечом - обе руки его были заняты,  -  осторожно  оглянулся  по  сторонам.
Потом присел на корточки и поманил к себе Петра Ариановича. Нечто круглое,
белое, тускло поблескивавшее, лежало рядом с ним в высокой траве.
   Яйцо гигантской птицы?
   Близоруко щурясь, Петр Арианович наклонился к таинственному предмету.
   - Только посмотреть! -  шепотом  предупредил  Нырта.  -  Уговаривались:
только посмотреть!
   Ветлугин  молча  кивнул,  продолжая  рассматривать  предмет,   как   бы
плававший в траве.
   Это был шар,  очевидно,  из  стекла,  но  какого-то  особенного,  очень
толстого, небьющегося. Внутри что-то чернело,  а  снаружи  шар  опоясывала
непонятная надпись, четыре буквы: "СССР".
   Что бы это могло значить?.. Похоже на слово "Россия", только написанное
наоборот...
   - Как это попало к тебе, Нырта?  -  медленно  спросил  Петр  Арианович,
словно зачарованный глядя на шар.
   Нырта молчал.
   - Не с неба же свалилось?
   - Зачем с неба! - с неудовольствием ответил охотник. - Это кусок  льда,
который не тает. Его выбросила  на  берег  Соленая  Вода.  Как  тебя...  -
многозначительно добавил он.
   В прошлом году вылазка к морю была удачна. "Дети солнца" собирались уже
возвращаться домой, как вдруг Нырта заметил кусок льда,  который  вертелся
возле берега. Волны как будто играли им: то подносили  совсем  близко,  то
снова отбрасывали.
   "Детей  солнца"  заинтересовала  маленькая  круглая  льдинка.  Наиболее
азартные из охотников вошли по пояс в воду  и  длинными  копьями  пригнали
упрямую льдинку к берегу. Но едва лишь взяли ее  в  руки,  как  тотчас  же
выронили. На ней были какие-то загадочные значки. Она была заколдована!
   Ланкай предложил бросить льдинку обратно в море, но Нырта не согласился
с этим. Решено было доставить ее Хытындо: пусть разбирается в  колдовстве,
ведь это ее дело.
   Не могло быть сомнений в том, что  льдинка  заколдована.  Все  охотники
убедились в этом на обратном пути. Она не таяла на солнце,  а  когда  один
ротозей, которому поручили нести ее,  уронил  льдинку  на  камни,  она  не
разбилась.
   Однако назначение ее выяснилось  только  дома.  Хытындо  объявила,  что
внутри спрятана душа чужеземца, - недаром льдинка проникла в котловину тем
же путем, что и он, с севера, и была вынесена на берег вместе с  плавучими
льдинами, подобно тому, как это произошло с ним. Впрочем, в этом  не  было
ничего удивительного: душа догнала своего владельца.
   Рассеянно кивая, Петр Арианович  с  волнением  рассматривал  стеклянный
сосуд, выброшенный морем на берег Таймыра.
   Подлинное назначение "заколдованной льдинки" вскоре стало ему понятным.
Это был гидрографический буй, один из тех поплавков, которые сбрасывают  с
корабля или спускают с берега, чтобы  определить  направление  и  скорость
морских течений. Внутрь вкладывается записка на нескольких языках.  В  ней
просят сообщить, когда и на каких координатах обнаружен буй.
   Не записка ли чернела внутри стеклянного  шара?..  Петр  Арианович  еще
ниже склонился над буем. Оказывается, в шар была впаяна трубка.
   Что скрывается там? Какое известие из России?
   Географ покосился на Нырту.
   Простодушный "сын солнца"  был  поглощен  своим  только  что  сделанным
бесценным приобретением. Хохоча, как ребенок, он  забавлялся  очаровавшими
его перламутровыми пуговицами:  то  встряхивал  их  в  горсти  и,  склонив
голову, с наслаждением прислушивался, как  они  стучат,  ударяясь  друг  о
друга, то будто выбирая самую красивую, раскладывал их в два или три рядка
на земле. Потом откуда-то из одежды извлек длинную нитку и, сосредоточенно
сопя, принялся нанизывать на нее пуговицы  одну  за  другой.  Видимо,  ими
предназначено было украсить его мужественную грудь в виде ожерелья.
   "Этого занятия ему  хватит  надолго",  -  сообразил  Петр  Арианович  и
повернулся к Нырте спиной, закрывая от него стеклянный шар.
   Где же крышечка? Ага, вот!  Плотно  привинчена,  однако!  Без  гаечного
ключа не открыть. А где в горах достанешь гаечный  ключ?  Нет,  поддается.
Еще несколько оборотов! Еще!..
   Ветлугин  открыл  крышку  трубки,  впаянной  в  шар.  Затем,  дрожа  от
нетерпения, извлек оттуда свернутую трубочкой записку.
   Первая весть из окружающего молчаливого мира! Первая за столько лет!..
   В глазах ходили круги, буквы на записке сливались. Географ усилием воли
взял себя в руки. Буквы перестали плясать и вытянулись в шеренгу,  образуя
слова, смысл которых не сразу доходил до сознания. Наконец Петр  Арианович
прочел:
   "Этот гидрографический буй спущен на воду 12 августа 1932 года с  борта
ледокольного парохода "Сибиряков" на  таких-то  координатах.  Убедительная
просьба сообщить, на каких координатах и когда найден буй, что  важно  для
изучения  течений  и  дрейфа  льдов  в  приполярных  морях  СССР.   Адрес:
Ленинград, Гидрометслужба СССР".
   Этот же текст был повторен на английском и норвежском языках.
   Ветлугин поднялся с земли. Записка ходуном ходила в его руке.
   - Ленинград!.. Ле-нин! - повторил он вслух. - Я понял! Все понял!  Там,
в России, произошла революция. Мы победили! Какой-то город  назван  именем
Ленина. Значит, революция!..
   Нырта, отложив ожерелье, с удивлением смотрел на своего друга.  Тынкагу
не узнать. Всегда спокойный, сдержанный, он сейчас бледен, дрожит,  с  губ
его срываются непонятные Нырте слова:
   - Но когда же произошла? В каком году?  В  шестнадцатом?..  Я  бежал  в
шестнадцатом. Могла произойти в тот же год, вскоре после моего побега. Или
позже? В двадцатом?.. В тридцатом?..
   Он в изнеможении опустился на траву.
   Быть может, на него подействовало колдовство льдинки, которая не  тает?
Нырта подбежал к шару, с  беспокойством  ощупал.  Нет,  шар  цел!  Охотник
внимательно осмотрел его со всех сторон: сверху,  снизу.  Ни  царапин,  ни
трещин.
   Непонятно, что же сказала Тынкаге его душа, спрятанная в льдинке?..
   Нырта присел на корточки рядом, заглянул в глаза своему другу, потом  с
неуклюжей лаской, как маленькому, вытер его мокрое лицо ладонью.


   Остановившимся взглядом смотрел Ветлугин на стеклянный шар, словно  тот
еще хранил на своей гладкой поверхности отражение  невиданно  прекрасного,
ослепительно-сияющего мира, откуда приплыл.
   Ах, если бы эта "льдинка"  на  самом  деле  была  волшебной!  Тогда  бы
географ мог увидеть на  ее  поверхности  силуэты  новых,  неизвестных  ему
приморских городов, мимо которых проходил ледокольный пароход "Сибиряков",
быть может, даже различил бы отражение лиц, энергичных, смелых, озабоченно
склонившихся над буем перед отправлением его в далекое путешествие.
   Увы, "льдинка", лежавшая в траве, не была волшебной. В гидрографическом
буе находилась лишь коротенькая записка.
   Зато в ней было слово,  которое  мгновенно  преобразило  весь  мир  для
Ветлугина: "Ленинград", то есть город, названный именем Ленина!
   Россия, на карте которой появился Ленинград, несомненно, стала  другой.
Какой же?..
   Ветлугин пытался представить себе ее - и не мог!  Воображение  изменило
ему.
   Раньше вся Россия за  перевалами  Бырранги  была  как  бы  погружена  в
непроглядную темь. Сейчас грандиозные пространства - от Балтики до  Тихого
океана - залиты слепящим светом. Режет глаза, не видно ничего!..
   Россия! В записке дважды повторено слово "СССР".  Похоже  на  "Россию",
только согласные буквы расположены в обратном порядке. Что  бы  это  могло
означать?..
   И какие события пронеслись по ту сторону перевала  за  это  время?  Чем
кончилась война  с  кайзеровской  Германией?  Как  совершалась  революция?
Сопротивлялись ли ее враги? Когда прибыл в Россию Ленин, чтобы  возглавить
революцию?
   Орфография записки тоже была новой. Исчезли буквы ять и  твердый  знак.
Это укрепляло уверенность в революционных переменах в стране.
   Мириады  разноцветных  бликов,   как   в   калейдоскопе,   завертелись,
засверкали перед глазами. Закружилась голова...
   Петр Арианович  почувствовал  себя  неимоверно  усталым.  Не  было  сил
подняться с земли: наступила нервная реакция.
   Он лежал неподвижно, стараясь успокоиться.  Попытался  вообразить  путь
географического буя, который  матово  отсвечивал  в  траве.  Это  давалось
легче, чем попытка представить себе новую, революционную  Россию  там,  за
пределами гор Бырранга.
   Перед ним вытянулась  могучая  река-ледоход.  Истоки  ее  начинались  у
берегов Сибири, устье терялось в  туманной  дымке,  где-то  очень  далеко,
между Норвегией и Гренландией.
   Да, изгибы этой удивительной реки географ знал,  наверное,  лучше,  чем
изгибы горной реки, мчавшейся рядом по каменистому руслу.
   Сколько бессонных ночей провел он  над  картой  Арктики,  изучая  дрейф
плавучих льдов!..
   Не удивительно ли, что именно с той "реки" на эту  пришла  долгожданная
радостная весть?
   Плывут льдины, сталкиваясь друг с другом, поскрипывая, шурша.  А  между
ними виднеются кое-где круглые поплавки  -  гидрографические  буи.  Им  не
страшно сжатие, - напором льдин шары выбросит  наверх.  Им  не  страшна  и
буря: лениво, как чайки, покачиваются они на волнах.
   Отсвечивая на солнце, плывут и  плывут  стеклянные  шары  -  разведчики
Арктики. Основная масса их неторопливо пересекает весь  Полярный  бассейн,
чтобы через  два  или  три  года  очутиться  в  преддверии  Атлантики.  Но
некоторая,   не   очень   значительная,   часть   гидрографических   буев,
подхваченных прибрежными течениями, сворачивает в сторону и возвращается к
родным сибирским берегам.
   Именно это и произошло с тем буем, который принес весть о совершившейся
в России революции.
   Петр Арианович тряхнул головой. Видение  ледохода  исчезло.  Перед  ним
сидел на корточках Нырта с обеспокоенным, участливым  лицом.  За  стволами
сосен и негустым прибрежным кустарником мерно позванивала галькой река.
   Да, это был его, ветлугинский, "почтовый ящик". Сюда  опускал  он  свои
"письма" в древесных "конвертах".
   Река Нижняя Таймыра, вытекающая из Таймырского озера, впадает в  океан.
Значит,  был  шанс,  что  когда-нибудь  плавник,  меченный  сигналом  SOS,
встретится в открытом море с русскими гидрографами, которые спускают  буи.
Плавник вытащат из воды, поднимут на палубу корабля, вскроют, и тогда...
   Тогда круг замкнется. О Ветлугине и его открытии  узнают  в  России,  в
новой, революционной, могущественной и деятельной России!..



        6. В ЛАБИРИНТЕ

   На  сходе  племени  Петр  Арианович  рассказал  -   простыми   словами,
применяясь к понятиям "детей солнца", - о той перемене, которая  произошла
за пределами гор Бырранга.
   Он был выслушан с огромным интересом и вниманием.
   Но уходить из Бырранга "дети солнца" отказались наотрез.
   - Маук не велит, - вполголоса повторяли они, переглядываясь.
   Вмешательство  шаманки  даже  не  понадобилось.   Хытындо   сидела   на
возвышении среди своих сторонников, презрительно поджав губы, неподвижная,
как идол. Зато из-за плеча ее то и дело высовывался непоседа  Кеюлькан,  с
любопытством поглядывая на Тынкагу живыми черными глазенками.
   - Маук не  велит,  -  коротко  повторил  Нырта  и,  пристукнув  копьем,
обернулся к соплеменникам.
   Все закивали в знак согласия.
   Да, чтобы сдвинуть  с  места  "детей  солнца",  чтобы  отвалить  глыбу,
закрывавшую им выход  из  ущелья,  нужно  было  прежде  всего  понять  два
магических слова, начертанных на этой глыбе: "Птица Маук!"
   Маук! Маук!..
   Снова эта проклятая Маук! Снова возвращается он к  неразгаданной  тайне
Маук, к исходному пункту, словно путник,  который,  блуждая  в  лабиринте,
вдруг с удивлением и страхом видит себя все на том же месте,  где  уже  не
раз был до этого.
   Много лет блуждает Петр Арианович в лабиринте.
   Ему вспомнились его скитания в безмолвной  "кар  тинной  галерее",  где
вскоре после своего прихода к "детям солнца" искал разгадку Маук, надеялся
среди оскаленных оленьих морд и хищно раскрытых вороньих клювов увидеть  и
Маук, эту непонятную, не уловимую птицу. Но тогда его вела просто  научная
любознательность. Было очень  интересно  узнать,  что  же  это  за  чудище
гнездует в ущелье.
   Сейчас положение круто  изменилось.  Жизненно  важным  стало  разгадать
тайну Маук! От этого зависела жизнь не только Ветлугина, но и жизнь  милых
его сердцу "детей солнца"!
   Ведь он не может один уйти из ущелья - уйдет лишь  со  всем  маленьким,
приютившим его горным народом.
   Как же  вырвать  этот  народ  из  цепких  когтей  Маук?  Как  снять  ее
загадочное заклятье?
   Для того чтобы  увести  за  собой  "детей  солнца"  на  юг,  в  тундру,
навстречу благословенной, совершившейся в России революции, нужно победить
Маук.
   Бороться с неизвестным? Да! Прежде чем победить - понять, разгадать!
   Вот о чем думал Ветлугин, возвращаясь  в  свой  чум  после  неудачи  на
сходе.
   Маук не велит!..
   Кто же эта Маук?
   В первые годы своего пребывания среди "детей солнца" он  думал,  что  в
ущелье есть какая-то диковинная птица, которой поклоняются как божеству, -
нечто вроде тотема, то есть олицетворения  предка  -  покровителя  рода  и
племени. (На подобных привилегированных правах еще и  по  сей  день  живут
попугаи особой породы в селениях южноамериканских индейцев.)
   Птица Маук, видимо, была очень стара, потому что культ ее возник  много
лет назад.
   Орнитологам известно, кажется, до 13 тысяч видов птиц. Немало! Но порой
Петр Арианович готов был предположить,  что  в  гор