отом возмущаться: "Почему не всеми силами?.." Но для удара всеми силами время еще не пришло. Генерал знал, что на него свалилась огромная тяжесть ответственности, тяжесть людского страха и отваги, усталости и боли. Ведь эти люди были как бы его собственной рукой, которой он должен разгрести пепел, чтобы найти источник огня и погасить пожар. Он чувствовал себя усталым и старым, много старше своих лет. Держа в руке тяжелый осколок, он вспомнил, что в его собственном теле их было четырнадцать, что врачи выковыривали их ланцетами, а два, что впились очень глубоко, оставили. "Я как это дерево", - улыбнулся он про себя. - Не слышно, не видно, а пора бы уже, - нарушил молчание командир советской дивизии. - Пора. Небо на востоке порозовело и стало немного светлее. Теперь хорошо была видна Козеницкая пуща, протянувшаяся с востока на запад, испещренная на юге полянами, более мелкая и светлая там, где росли молодые рощи. Впереди, где просвечивал песок и остались только островки леса, находился окруженный батальон. Там царила тишина. Прислушиваясь к первым выстрелам, все молчали, но это молчание становилось тягостным, и люди с надеждой смотрели на артиллериста в очках, который, не отрывая глаз от бинокля, взял телефонную трубку: - "Слон-два", перенести вправо пятнадцать, зарядить, доложить. Это звучало как поправка, как перенесение заградительного огня еще до первого выстрела, поэтому генерал спросил: - Видите их? Лейтенант не успел ответить - в низком перелеске, намного ближе, чем они предполагали, рассыпалась вдруг цепь вспышек. Они ложились ровно, как по линейке. Секундой позже донесся ровный, сухой треск, как будто кто-то бросил в окно горсть гравия, потом еще раз, еще и еще... Полковник схватил генерала за руку и почему-то шепотом радостно сказал: - Бьют залпами. - А танка не слышно. Артиллерист подал команду: - Первое, огонь! Они не увидели вспышки, но услышали, что сзади высоко просвистел снаряд, выпущенный из гаубицы. Огненный фонтан разрыва взметнулся правее пробивающегося батальона. - Батарея, по три на орудие, беглым - огонь! Снаряды полетели стаями, ударили в лес - там выросла отвесная стена пыли, прорезанная красными полосами огня. Но вот наконец генерал услышал характерный грохот танковой пушки и улыбнулся: "Дошел Шарик!.." Гремели залпы, в перерывах между ними трещали пулеметы, ритмично били семидесятишестимиллиметровки - полевые и танковая. Грохот и вспышки, которые становились все бледнее в свете наступающего дня, равномерно и неуклонно двигались в сторону наблюдательного пункта. Застигнутые врасплох, немцы стреляли редко и бесприцельно, видно, боялись попасть в своих. Тем временем батальон исчез, скрытый кронами высоких деревьев, а вскоре стрельба утихла и только мерный рев мотора разносился над росистой травой. Из-за горизонта показался полукруглый краешек солнца, и в это же время на широкую поляну, расположенную внизу, левее от них, выбежали бойцы. Следом выехала повозка, запряженная парой лошадей, за повозкой выкатился окруженный цепочкой гвардейцев танк; на стальном тросе он тащил за собой пушку. Генерал увидел около самого танка высокого, широкоплечего солдата с копной светлых волос. Рядом с ним шел седовласый мужчина в изорванном пиджаке. Генерал узнал в нем Черешняка и, хлопнув рукой по колену, показал на него стоящему рядом полковнику. Те, внизу, двигались еще силой разбега - строем, ощетинившись оружием, с широко открытыми, словно в крике, ртами. В какой-то момент строй вдруг рассыпался, и бойцы окружили танк. А когда из люков показались темные шлемы и комбинезоны, бойцы бросились к танкистам, вытащили их за плечи из люков и стали подбрасывать вверх. До наблюдательного пункта донеслось эхо радостных возгласов. - Вышли, - сказал полковник. - А были на волосок от смерти. - На собачий коготь, - поправил его генерал и добавил: - Мне пора, еду под Студзянки. Присмотрите, полковник, чтоб ребят мне не помяли, и задержите их в своем штабе, пусть немного отдышатся... Они пожали друг другу руки. Генерал подошел к лестнице и начал медленно спускаться, с беспокойством прислушиваясь, как под тяжестью его тела поскрипывают перекладины. Спустившись ниже верхушек деревьев, он уже не мог видеть, как капитан Баранов подбежал к Еленю, который стоял ближе всех, поцеловал его в обе щеки и, сказав: "Спасибо, братцы", осел на землю и заснул. Генерал не видел гвардейцев, которые, тесно окружив Шарика, протягивали руки, пытаясь хотя бы дотронуться до него. Когда генерал спрыгнул с последней перекладины на землю, один из автоматчиков, прикрывавших отход, приблизился к нему и доложил: - Гражданин генерал, здесь вас ждет какой-то человек. - Кто такой? - огляделся генерал. В нескольких шагах от него стоял Черешняк, держа в левой руке винтовку. Ладонью правой руки он тер заросшую грязную щеку и в смущении бормотал: - Это я, пан генерал. Насчет этой бумаги на лес... 15. "Рыжий" Отбившийся от стада раненый кабан, затравленный собаками, борется, получает удары, сам наносит их и, истекая кровью, все же остается грозным до последней минуты. Но когда ему удается избавиться от своих преследователей, обмануть погоню и уйти в темные, сырые заросли леса, он опускает голову под тяжестью боли, ложится и зализывает раны. Подобное произошло и с танком поручника Семенова. Когда Шарик принес топливный насос и мотор вскоре заработал, всех охватила радость - они снова могут сражаться! И только прорвав двойное кольцо окружения и добравшись до своих, они увидели, как досталось машине от удара тяжелой мины и взрыва связки гранат, брошенной под гусеницу: танк надо было основательно ремонтировать. Людям тоже досталось. Лишь после возвращения, уже среди своих, заметили, что у Еленя на шее сзади фиолетовые пятна - очевидно, лопнул кровеносный сосуд, когда он изо всех сил упирался в заклинившийся люк. У Семенова на лбу появился шрам, хотя он и не помнил, когда и чем его задело. Саакашвили хромал на левую ногу, которую он повредил под Эвинувом. На Янеке не было никаких видимых следов схватки, но и у него ныло все тело и первый день он тоже едва держался на ногах. Они лежали в траве около танка, с ними - Шарик. У него кровоточило ухо и гноилась огнестрельная рана на спине. - Хотел с нами поменяться, - Семенов в третий раз возвращался к той же теме. - Считал, что задание его слишком легкое. И вот мы живы, а там весь экипаж... - Я видел между деревьями огонь, но не думал, что это они. - Легкое задание, трудное задание, а смерть всегда одна, - философски заметил Григорий. - Никогда не знаешь, где с ней встретишься. Еще немного, и от нас бы даже мокрого места не осталось. Немец стрелял, наш гранату в нас бросил. Спасибо, Шарик спас... Янек молчал. Ему было тем тяжелее, что с самого начала он не чувствовал симпатии к хорунжему Зенеку. Кого нам больше жаль? Тех, кого больше любим, или тех, кого не баловали своими чувствами? Улыбки и шутки покинули экипаж. Однако молодость победила. Выспавшись в первую ночь, прошедшую сравнительно спокойно, танкисты почувствовали прилив сил и взялись за работу, горя желанием побыстрее привести машину в порядок. О себе они заботились меньше всего - кончилось тем, что они сбросили повязки, которые наложил им санитар. И только за Шариком следили все четверо. Он ходил с двумя повязками, приклеенными пластырем к шерсти. Утром третьего дня все было почти готово. Все, кроме Янека, занялись проверкой механизмов. А он чуть свет отправился под Острув на склады бригады, откуда должен был принести радиостанцию, потому что старая окончательно вышла из строя. Шарик, конечно, побежал за хозяином. Прождать пришлось дольше, чем Кос предполагал. Сначала не было техников, которые уехали на передовую ремонтировать поврежденные танки и вытаскивать с поля боя разбитые машины, потом ему пришлось ждать лампу, за которой послали на другой берег Вислы. Не имея возможности как-нибудь ускорить все это, Янек походил немного вокруг штаба и даже спросил о Лидке, но ему ответили, что она дежурила всю ночь, сейчас спит и будить ее не стоит. Он, впрочем, и не настаивал на этом, потому что и сам не знал точно, чего он хочет: сообщить ей о смерти хорунжего Зенека или просто увидеть, как она выглядит, узнать, о чем думает. Штабные писари пригласили его вместе с Шариком на кухню, угостили обедом и начали расспрашивать, как танкисты были в засаде, как ходили на помощь окруженному батальону, как собака отнесла записку и вернулась с топливным насосом. Солнце стояло почти в зените, когда после нескольких проб приема и передачи Янек смог наконец уложить радиостанцию в вещмешок и отправиться в обратный путь. Зной донимал с самого утра, но только теперь, выйдя в поле, Янек почувствовал, какая сейчас невыносимая жара. Над землей стоял запах гари, в воздухе висела тонкая пыль; казалось, что воздух обжигает кожу, что с каждым вдохом легкие накаляются все больше и больше. Янек закатал рукава комбинезона выше локтей, расстегнул ворот. В руке он нес винтовку "маузер" с оптическим прицелом, которую подарил ему на прощание светловолосый гвардеец из батальона капитана Баранова. Друзья сибиряка удивлялись: "Столько времени ты ее искал, а теперь отдаешь. Она нужна тебе, а не ему". Немногословный солдат произнес тогда длинную речь: "Ценность подарка измеряется тем, насколько он дорог тому, кто дарит. Иногда кусок хлеба значит больше, чем часы от начальства. Я не хочу, чтобы единственным воспоминанием поляков обо мне была бы разбитая гусеница. Я дарю то, что у меня есть и что считаю ценным". Цену винтовке придавали насечки, сделанные перочинным ножом на прикладе. Было их девять. Означали они меткие выстрелы, произведенные сибиряком в окружении под Эвинувом. Янек шел по полю, неся винтовку стволом вниз, как охотничий штуцер. За спиной его тяжело дышал Шарик. Где-то впереди изредка рвались мины и снаряды. Бой утихал: немцам уже недоставало силы, чтобы рваться вперед, а наши удары еще не набрали этой силы. По звукам можно было судить, что это, скорее, обмен выстрелами, может быть, разведка, но никак не атака. Кос даже немного удивился, потому что знал, что всю бригаду переправили на западный берег, что еще со вчерашнего дня инициатива находится в наших руках и что сражение идет уже западнее Студзянок. Вчера оно было все-таки куда более ожесточенным и вот лишь сегодня, в воскресенье, утихло. Янек спокойно миновал поле, вошел в лес, но и здесь, несмотря на тень, не было прохладней. Тропинка петляла между деревьями, по самой опушке бора; с правой стороны между стволами виднелось широкое открытое пространство, слегка поднимающееся вверх. Чернели оставленные в беспорядке разбитые и сгоревшие машины - то ли свои, то ли немецкие, издали не разберешь. На середине склона зеленел островок деревьев вокруг трубы кирпичного завода. Эта труба давно служила мишенью для артиллеристов и была пробита в нескольких местах, верхушка ее развалилась, но, несмотря на это, труба еще держалась. У горизонта, вдоль дороги, росли тополя, выстроившись двумя ровными шеренгами, а слева, на фоне сосен, белели березы. Около сгоревшей лесной сторожки, где земля была изрыта окопами, выделялся темный ряд елей. Тропинка, по которой шел Янек, изгибалась дугой вдоль отступающего края леса, но Янек знал, что потом она опять побежит в прежнем направлении, и, желая сократить дорогу, пошел напрямик через поле. Все равно, что там, что здесь, было одинаково жарко. Сначала Янек никого не встретил, но, когда он вышел на открытое пространство и зашагал вдоль межи, огибая кусты чертополоха, он услышал, как кто-то из лесу крикнул высоким голосом: - Младший сержант! Он не обратил внимания на этот крик и продолжал шагать. Только Шарик навострил уши и повернулся в ту сторону, откуда долетел голос. - Янек! - снова окликнул его кто-то. Янек повернул голову и с левой стороны в кустах разглядел знакомую фигуру рыжей санитарки из роты Черноусова. Она еще что-то крикнула ему и замахала рукой. Янек обрадовался, кивнул, что сейчас подойдет к ней, но она, видно, не поняла, потому что выбежала из кустов и взволнованно замахала руками, показывая, чтобы он вернулся в лес. Шарик бежал к ней прямо по пашне, поднимая лапами пыль. Янек ускорил шаги. Внезапно прозвучал винтовочный выстрел. Девушка упала, - наверное, хотела укрыться. Нет, не поэтому. Каска с ее головы укатилась в борозду, обнажив волосы цвета свежеочищенного каштана. Прежде чем Янек понял, что случилось, ноги сами понесли его к ней. Он бежал длинными прыжками, споткнулся на вспаханном поле, и в эту самую минуту прямо над его головой раздался короткий свист. Тут было не до шуток. Янек понял, что это не случайный выстрел, что он имеет дело со снайпером, укрывшимся в засаде. Сделав еще два прыжка, Янек упал в борозду и прижался головой к земле. От бега у него бешено колотилось сердце, он тяжело дышал, со лба стекали капли пота. Ему хотелось сейчас же вскочить, броситься к девушке, но он подавил это бессмысленное желание, так как понял, что помочь ей может только живой. В открытом поле пуля быстрее человека. Стараясь не отрывать тела от земли, он отстегнул лямки вещмешка и, оставив его в борозде, пополз к меже. Там он почувствовал себя свободней. Заросшая травой узкая полоска земли, разделяющая поля, была глубоко вспахана и хорошо скрывала его от противника. Межа была покрыта спутанной шевелюрой подсохшей, но высокой травы с кустами чертополоха. Янек слегка приподнял голову и примерно в десяти метрах увидел впереди камень. Это был большой валун, позеленевший от моха; отколотый бок его краснел гранитом. Он лежал здесь, вросший в землю, с незапамятных времен, когда принесли его в Польшу скандинавские ледники. Янек решил сделать его своей крепостью. Он быстро подполз к валуну. С жалостью подумал, как пригодилась бы ему саперная лопатка. Снайпер был где-то справа от него, и, чтобы повернуться в его сторону, Янеку приходилось теперь руками разгребать землю, пальцами рыть себе окоп. Если бы у него были хоть когти, как у Шарика... Кстати, куда он делся? Однако думать о собаке не было времени. Минуты бежали одна за другой, а на расстоянии около ста метров лежала в борозде раненная пулей девушка с рыжими волосами. Ему хотелось хотя бы взглянуть в ее сторону, но он сдержал себя и, закусив губы, скрючившись, занял позицию. Медленно высунул ствол винтовки между травой и чертополохом, ногами раздвинул песок и осторожно выглянул из-за стеблей. Холм был пуст, безлюден, ничто на нем не изменилось. Из-за пояса он вытащил охотничий нож с длинным узким лезвием и, надев на него шлемофон, начал поднимать его над камнем осторожно, сантиметр за сантиметром, чтобы слишком поспешным движением не выдать свою хитрость. Когда темный верх шлема поднялся сантиметра на два, снайпер попался на удочку - прогремел выстрел. Янек почувствовал боль в щеке - в нее попали мелкие осколки гранита. От удара пули шлем упал на землю. Однако все было напрасно - вспышки выстрела он не увидел. Солнце стояло в зените, но склонилось чуть-чуть к югу и поэтому слепило глаза. Контуры деревьев на опушке леса были черными. Ему показалось, что звук шел с той стороны, где на аллее, ведущей к сгоревшей лесной сторожке, росла ель, а возле нее - береза и две сосны. Но определение направления мало что дало: он не узнал, где укрылся снайпер. Янек еще раз повторил свой маневр - снова прогремел выстрел, но на этот раз пуля была послана не в шлем. Она высекла искры из камня с другой стороны, подняла небольшое облачко сухого песка. Янек припал головой к борозде и почувствовал, как вдоль спины потекла струйка холодного пота. Страх схватил его за горло. Его противник был опытным снайпером. Поняв, что появление каски - только уловка, он выстрелил чуть левее камня. Если бы он выстрелил не с левой, а с правой стороны валуна... Кос почувствовал, что ствол направлен прямо в его укрытие. Сейчас он был совершенно беспомощен. Невидимый враг открыл его местонахождение, не выдав своего. Янек не знал, что ему делать. Он мог ползти по борозде до самого леса. На это ушло бы не меньше четверти часа, но ведь речь идет не о нем. На поле лежит Маруся, раненная в тот момент, когда хотела предостеречь его... Вдруг с той стороны, откуда летели пули, донесся далекий собачий лай. В первую минуту Янек подумал, что ему это показалось, но собака залаяла опять. Янек отполз на полметра вправо от валуна и осторожно выглянул. Солнце, которое до сих пор мешало ему, теперь помогло. Он ясно увидел темный силуэт Шарика, который, укрывшись за стволом сосны и подняв вверх морду, лаял на березу. "Песик!" - с нежностью подумал Янек. В кроне березы что-то замаячило, дрогнули ветви. Янек приник к прикладу, взглянул в прицел. Линзы приблизили дерево, позволили рассмотреть очертания человека, спрятавшегося в листве. Янек сделал вдох и, поймав цель в перекрестье, медленно нажал на спуск. Раздался выстрел. Шарик перестал лаять. Мгновение все было спокойно, и Янек хотел уже спрятать голову, когда в листве что-то блеснуло. Задевая за толстые ветки, упала винтовка, зацепилась ремнем и повисла на нижнем суку. Затем вверху затрепетала тень и свалилась вниз на землю. Янек вскочил, схватил вещмешок с радиостанцией и в несколько прыжков оказался около девушки. Она показалась ему меньше, чем в тот раз, когда приносила термос в засаду. Маруся лежала на боку, вытянув перед собой руки и склонив голову на грудь. Янек поднял ее и большими шагами пошел в сторону леса. Пока шел по полю, он все время чувствовал на спине чужой взгляд, ему казалось, что кто-то целится в него и в любое мгновение он услышит звук выстрела и почувствует удар. Однако все было тихо. Он вошел в лес и, укрывшись в тени, положил девушку на траву. Только теперь он увидел, что ее гимнастерка над правой ключицей была мокрой и черной от крови. Он разрезал ткань ножом, достал из кармана индивидуальный пакет, разорвал его и перевязал Марусю. - Больно, - прошептала она, открывая глаза. - Это ты, Янек? Хорошо, что он в тебя не попал. - Зачем ты выбежала? - Я знала, что он стреляет. Убил бы тебя. Жалко такого младшего сержанта. Как это по-польски? Капрал?.. - прерывисто и с трудом дыша говорила она. - Как ты меня вынес? - Лучше не разговаривай. Наверное, легкое прострелено, - он прижал палец к губам. - Сейчас понесу тебя дальше, поищем перевязочный пункт. Из кустов выскочил Шарик с небольшим куском ткани в зубах. Он сел на задние лапы и, царапая когтями по сапогу Коса, поднял морду вверх. Янек взял у него из зубов бело-голубую повязку, на которой готическими буквами было напечатано: "Герман Геринг". Маруся лежала на траве и молча наблюдала за всем этим. Только когда Янек повернулся к собаке, она увидела: за спиной у него висит снайперская винтовка. - Ты его снял? Янек кивнул головой. - Вдвоем - я и Шарик. Если бы не он... Да ты не разговаривай, молчи. Он нагнулся, поднял ее. Правую руку она осторожно прижала к себе, а левой обняла его за шею. Через ткань комбинезона, пахнущую машинным маслом, она слышала, как бьется его сердце. - Куда несешь, далеко? - Пока сил хватит. Из зарослей кустарника он вышел на лесную дорогу и остановился перевести дыхание. Ему повезло: со стороны передовой послышался шум мотора и вскоре из-за поворота выскочил грузовик студебеккер. Машина резко затормозила около Янека, подняв клубы густой пыли. Из окна кабины выглянул Вихура, "король казахстанских дорог". - Кос, ты что тут делаешь? - Девушка ранена, снайпер в нее стрелял. - Давай ее в кабину. Заходи с той стороны. Вихура открыл дверцу, и Янек, взобравшись на ступеньку, осторожно опустил Марусю на сиденье, положив ее голову на колени шоферу. - Побыстрее отвези ее в госпиталь. - Ясно, отвезу, но только с одним условием. Скажи мне наконец, что там было в Сельцах, когда ты отремонтировал машину. - Не валяй дурака. Заткнул шарфом выхлопную трубу. - А потом? - А потом собака его вытащила. - Черт возьми, ловкий фокус. Ну поеду дальше, опять за снарядами лечу. Девушка прислушивалась к разговору на чужом языке. Она лежала, подогнув ноги, и несмело улыбалась Косу. - Дай мне свою полевую почту. Он поспешно нацарапал на листке бумаги свой адрес и сунул ей в карман брюк. - Поезжайте же, надо спешить. - Я тебе напишу. Ты ответишь? Он кивнул головой, пожал ее руку и, соскочив с подножки, захлопнул дверцу. Студебеккер двинулся медленно, осторожно объезжая выбоины. Янек еще несколько минут смотрел на тучу пыли, которая тянулась за ним, и подумал: "Надо бы написать Ефиму Семенычу, уже, наверно, два месяца, как последнее письмо отправил". Он стоял на краю дороги и, глядя вслед грузовику, радовался не тому, что сам уцелел, а тому, что спас девушку и что она ему, возможно, напишет. Солдат на фронте, у которого нет дома и который не получает писем, беднее других. В каждом солдате живет потребность в теплом слове, тоска по человеку, о котором можно было бы думать в трудные минуты. Только сейчас Янек почувствовал, как устал, и опустился на землю. Чтобы как-то оправдать свое бездействие, он начал вырезать на прикладе винтовки новую зарубку, похожую на предыдущие. Пересчитал их, дотрагиваясь до каждой пальцем. Всего их теперь было десять. Послюнявил большой палец, опустил его в пыль и замазал последнюю зарубку, чтобы она не выглядела такой свежей и не отличалась от других. Шарик лежал рядом, открыв пасть, тяжело дышал и с интересом наблюдал, что делает хозяин. Он несказанно обрадовался, когда Янек отложил в сторону винтовку и расцеловал его кудлатую морду. Потом они наконец собрались. Янек забросил за спину вещмешок с радиостанцией, и быстрым шагом, без всяких приключений оба добрались до своего танка, стоявшего в лесу в окопе. - Тебя только за смертью посылать, - проворчал Саакашвили. - У нас уже все готово, танк как новый. Монтируй скорее свой ящик. Густлик и Василий сидели в стороне, шагах в двух, прислонившись спиной к стволу дерева. Янек только сейчас рассмотрел, как они изменились за полдня, пока он их не видел. Они стали совсем другими людьми, не похожими на тех, которых он знал еще два дня назад. И не в том дело, что глаза у них покраснели от пыли и огня, сами они похудели и осунулись. Ему трудно было объяснить, в чем заключалась эта перемена. Может быть, появились какие-то новые, мелкие, почти невидимые, но тем не менее красноречивые морщинки. Жизнь оставляет свой след на лицах. А война делает это особенно острым резцом. Каждый день сражения равняется, пожалуй, многим неделям и даже месяцам мирной жизни. Янек через люк механика забрался в машину, сел на свое место и начал укреплять радиостанцию, а Григорий, заглядывая внутрь, болтал: - Знаешь, здесь недалеко от нас снайпер стрелял. Даже автоматчики туда пошли. Искали, искали, да так и не обнаружили. Потом кто-то ему все-таки врезал, и он, как дохлая ворона, с дерева свалился. Принес бы свою рацию побыстрей, успел бы туда. Попробовал бы свою "трубку", что сибиряк подарил. А то так без пользы таскаешь туда-сюда. - Какую "трубку"? - спросил Янек, улыбаясь про себя. Он прекрасно знал, что именно так называют солдаты снайперские винтовки из-за оптического прицела. Его забавляло, что Григорий ни о чем не знает. Саакашвили не успел ответить. Подошел Семенов и, просунув в танк приклад снайперской винтовки, спросил: - Янек, так это ты? Кос достал из кармана бело-голубую повязку и протянул ее Василию. Елень, который вместе с поручником подошел к танку и сейчас тоже заглядывал внутрь, свистнул как бы в подтверждение. - Ну иди же сюда, - протянул руку Василий. - Иди же, нагнись. - Он схватил руками голову Янека и поцеловал его. - Очень просто, - начал объяснять Янек. - Шарик его выследил. Побежал к дереву, где он сидел, и залаял. - Так это двойной триумф. А почему ты не в настроении? - Снайпер Марусю ранил. Помните, ту санитарку, Огоньком ее называют? Вихура повез ее в госпиталь. - Что ты говоришь! - огорчился Густлик. - Тяжело ранена? - Тяжело. - Выздоровеет. Ведь ее сразу повезли, доктора вылечат. У Янека вдруг навернулись слезы на глаза. Увидев это, три приятеля отошли и начали искать Шарика, чтобы выразить ему свою благодарность. Кос вытер тыльной стороной руки слезы. Закончив монтаж радиостанции, он установил связь с бригадой и, объяснив, что это только проверка, вылез из танка. - В порядке? - спросил Елень. - Работает. Сами знаете, рация всегда в порядке, когда ее проверяешь. А вот когда связь нужно установить - подводит. Василий сидел на борту танка и, запрокинув голову, смотрел в небо сквозь ветки деревьев. - Изменится погода? - спросил его Янек. - Нет, жара сохранится. Да я не тучи ищу, а думаю о том, о чем мы с вами уже говорили: о названии. - Раз не хотите, чтобы назывался Гнедой, так я на эти ваши Буцефалы тоже не согласен, - заявил Елень. - И правильно, - подтвердил Василий. - У нас в моторе лошадей целый табун. Потом танк - это куда больше, чем конь, что-то гораздо более близкое. Это как человек, как товарищ... Назовем его Рыжий. - Это почему? - возмутился Елень. - Гнедой не хотите, а Рыжий - хорошо? - Я тебе объясню, - подмигнул ему Григорий. - Присмотрись: весь танк от огня порыжел, стал каштанового цвета. Марусей он не может называться, он ведь не девушка. Так что Рыжий в самый раз. Густлик посмотрел на Янека и хлопнул себя по лбу. - Ясно, теперь все понял. Раз в честь той славной девушки, пусть так и будет. Согласен. 16. Штурм Вечером пришел связной из роты автоматчиков и в темноте провел их танк на новую позицию. Теперь они располагались в окопе, укрытом под высокими деревьями. Перед танком тянулась густая поросль низких, по грудь, молодых сосенок. В роще были позиции стрелковых подразделений. Ночь принесла с собой тишину; казалось, сражение угасает. Напоминали о нем лишь яркие ракеты, то и дело пускаемые немцами. Ракеты вычерчивали в темном небе светлые дуги и падали на землю, продолжая еще некоторое время тлеть в песке и на траве. Елень остался в башне, у перископа, а остальные прикорнули внизу, на боеприпасах. Но не твердые ребра ящиков мешали танкистам заснуть в эту ночь - на такие пустяки никто не обращал внимания. Сон не приходил, потому что все знали: завтра последний удар по Студзянкам. - Как это получается, что именно завтра? Об этом знает командование и штаб, но меня интересует, почему командир решил наступать не сегодня, не послезавтра, а именно завтра. В танке было выключено освещение, не горела даже крохотная лампочка, освещающая прицел, и Янек говорил в пространство, не видя лиц друзей, лежащих рядом. Минуту длилось молчание, потом заговорил Саакашвили: - Я тебе так скажу. К примеру, напал на тебя кто-нибудь, ударил. Потемнело у тебя в глазах, едва на ногах удержался, а сам уклоняешься от ударов, отступаешь, выжидаешь, пока шуметь в голове перестанет. После, когда придешь в себя, начинаешь вокруг ходить, ждешь, когда он неосторожное движение сделает, откроется, - и тогда бьешь. Понял? - А откуда известно, что они неосторожное движение сделают именно завтра? Василий не участвовал в разговоре. В танке воцарилась тишина, снаружи тоже было тихо. Даже пехота, укрытая в роще, прекратила стрельбу. Прошло, наверное, с четверть часа. Ровное дыхание друзей усыпило и Янека. Неожиданно вдалеке, слева от танка, вспыхнула ожесточенная перестрелка, слышались автоматные и пулеметные очереди, взрывы гранат, несколько раз отозвались минометы, прокатилось "ура", и вскоре все стихло. Янек поднял голову, те двое тоже не спали. Густлик беспокойно ворочался в башне на месте командира. Косу не хотелось первым спрашивать, в чем дело. - Танкисты! - совсем близко раздался голос. - Спите? - Спим, - отозвался Елень, открывая люк. У танка стоял пехотинец. - Чего тебе? - Слыхали стрельбу? Говорят, сейчас русские окружение замкнули. В темноте выбили немцев из леса, южнее. Кроме телефонов и радиостанций в каждой армии существует еще один способ распространения сведений, действующий не менее быстро, чем радиоволны. Это солдатский телеграф. Сведения передаются из уст в уста по фронту, переносятся с наблюдательных пунктов на батареи посыльными и водителями автомашин, докатываются с фронта в тыл и из тыла на фронт. Батальоны и полки, дивизии и корпуса - это не просто людские массы, скорее, это живые организмы. Сосредоточение сил, оборона, наступление - все это как движение пальцев одной руки, и о том, как с помощью нервов двигаются пальцы, узнает все тело. И сейчас со скоростью электрического тока пронеслась по фронту весть, что сомкнулось кольцо окружения и танковый клин дивизии "Герман Геринг" в мешке. - Теперь понимаешь, Янек? - спросил Семенов. - Если бы ударили вчера, или сегодня, или даже за несколько минут, гитлеровцы могли бы подтянуть резервы или отступить. - Я ему рассказывал, - вставил довольный Григорий, - если в шишку ударишь обухом топора, то только ветка закачается. Хочешь орех разбить, бей его на чем-нибудь твердом. Вот и сейчас, когда они окружены... Семенов встал, приказал Еленю освободить башню и ложиться спать. Янек и Григорий поднялись, чтобы заменить командира, но он и слушать не хотел - отправил и их спать. Друзья знали, что командир сердится, когда долго настаиваешь на своем, что спорить с ним можно до определенного момента, и послушно улеглись на ящиках. Семенов открыл люк, посмотрел в небо, на котором виднелись мигающие звезды. Чтобы смягчить резкий тон приказа, шепотом сказал: - Спите, ребята, завтра будет хорошая погода. - Эй, вставайте! Все быстро проснулись, не понимая, сколько спали - минуту или несколько часов. Было еще темно. В открытом люке виднелся силуэт Семенова. - Идите сюда! Все разом вскочили и протиснулись в башню к командиру. - Подъехала автомашина, и кто-то спрашивает о танкистах. Может, начальство? Слышались шаги пробирающегося через заросли человека и треск ломающихся веток. - Эй, есть кто-нибудь там? - А ты кто? - Повар, не узнаете? - Бери правее... Капрал Лободзкий взобрался на броню и приблизился к башне. Он почти не изменился со времени их знакомства: чуть сутулый, с отвисшей на щеках кожей. Только как будто немного похудел, а может, это только казалось ночью. - А-а, это вы - четыре непорочных танкиста и почитаемая вами собака? Идите вон туда прямо и возьмите на кухне мясо, кофе и хлеб. Кофе можете налить в термос, а я тем временен посплю. В танке остался Елень, остальные, захватив котелки, по очереди вылезли из танка. Янек подсадил Шарика, сам выбрался последним. Повар остановил его за руку: - Кос, я встретил Вихуру из колонны снабжения, он просил передать, что раненую девушку перевез на другой берег и передал доктору из санитарной машины. - Спасибо, что сказал. - Не за что, - пожав плечами, ответил Лободзкий. Кухню нашли без труда - их безошибочно привел Шарик. Между деревьями на узкой просеке стояла автомашина с прицепленными к ней двумя котлами. Из отбитой трубы струился дымок. Шофер спал на сиденье; дверца кабины была приоткрыта, и из нее высовывалась голова с коротко остриженными волосами. Несмотря на темноту, можно было заметить веснушки, густо рассыпанные по всему лицу водителя. Саакашвили хотел разбудить его, но Семенов остановил Григория. - Пусть поспит. Они напились горьковатого пшеничного кофе, положили в два котелка вареное мясо, под брезентом нашли хлеб. Когда вернулись к танку, повар спал на броне, под головой лежала свернутая подстилка Шарика. - Подложил ему, чтобы шишку не набил, - объяснил Елень. - Так спит, что будить жалко. Только сначала все мать звал. Григорий побрызгал ему в лицо водой. Повар вскочил, протер глаза и, полусонный, заговорил: - Днем варю, ночью развожу... Потом спрыгнул с танка и пошел к густому сосняку. - Подожди, - позвал Янек. - Иди за собакой, она покажет. Шарик, отведи его на кухню! Они исчезли в темноте, а через минуту танкисты услышали урчание запускаемого мотора. Овчарка вернулась, весело помахивая хвостом, с большим куском сырого мяса в зубах. До рассвета оставалось мало времени, но общими усилиями они уговорили Семенова лечь спать, а сами втроем разместились в башне. Елень доедал с хлебом остатки мяса, а Янек с Григорием шепотом разговаривали. Небо на горизонте посветлело. Звезды погасли, на броню легла роса... Поручник перевернулся на другой бок, вздохнул и пробормотал что-то. Янек слез с сиденья, заглянул вниз и услышал шепот: - Люба, я приду... Я сейчас... На дне танка было темно, но в открытый люк механика падал серый столб света, и от этого на лицо Василия ложилась светло-голубая тень. Янек смотрел на него, и командир показался ему значительно моложе, чем обычно. Кос подумал, что Семенов мог быть его старшим братом. Старший в экипаже - еще не значит взрослый. - Что там? - тихо спросил Григорий. - Ничего, это он во сне разговаривает, - ответил Янек. Где-то совсем рядом гулко ударила танковая пушка. Эхо выстрела покатилось, вернулось обратно к лесу. Семенов открыл глаза. - Слышу, немцы оповестили о начале дня. - Он сел и посмотрел на часы. - Через четверть часа, Янек, ты должен быть у рации, а пока, думаю, надо позавтракать. Налейте кофе. Съели по куску хлеба и, передавая из рук в руки котелок с кофе, осушили его до дна. - Теперь по местам! Окоп, в котором стоял танк, был неглубокий, и бруствер не заслонял смотровые щели, но Григорий и Янек, находившиеся на полметра под землей, видели только деревья расположенной поблизости густой сосновой рощи. Солнце выплыло из-за горизонта, и в его лучах Кос через прицел мог различить седые ниточки с висящими на них капельками росы. Маленький зеленый паучок бегал по ним и деловито плел сеть. Отдохнув за ночь, он работал старательно, не зная, что скоро этот стальной холм двинется с места, сомнет сосенки и порвет паутину. Косу стало жаль труженика. Он даже решил выйти из машины и перенести паука вместе с веткой куда-нибудь в сторону, но тут же подумал, что это не имеет смысла, так как они сами не знают, что с ними будет. Возможно, именно сейчас, на рассвете, их выдал отраженный от брони луч солнца и притаившийся невдалеке "фердинанд" уже навел свое орудие на цель. Возможно, в его ствол уже загнан восьмидесятивосьмимиллиметровый снаряд, и стоит только слегка нажать... Нет, ничего подобного не случится. Танк хорошо замаскирован, солнце светит с нашей стороны. Другое дело танки, которые стоят с той стороны деревушки и будут атаковать с запада. Их может выдать открытый перископ. В наушниках раздался свист и вскоре послышался голос: - "Граб", "Дуб", "Бук", "Сосна", "Ель", "Лиственница"! Я - "Висла", я - "Висла". Доложите, как слышите. Прием. Это была Лидка. Говорила она сонным голосом, словно всего минуту назад крепко спала. - "Висла", я - "Ель"! Вас слышу. Прием. - Я - "Дуб"! Вас слышу... Роты докладывали по очереди, казалось, спокойно, может, несколько бодрее, чем обычно. Янек подождал и доложил последним: - "Висла", я - "Граб". Слышу вас хорошо. Прием. Он не сказал "Граб-один", а назвал позывной всего взвода, несмотря на то что от взвода остался один танк. Хорунжий Зенек со своим экипажем погиб, когда вызвал на себя огонь, прикрывая их прорыв к окруженному батальону. Погиб раньше, чем успел свариться бульон из курицы, пойманной его механиком. А на другой день третий танк получил прямое попадание в мотор. Его вывезли тягачом, и сейчас он стоял у штаба как неподвижная огневая точка. - Я - "Висла". Слышу всех. Тебя, "Граб", тоже. Янек не знал, как понимать ее последние слова: то ли это знак особой симпатии, то ли насмешка. Задетый, он недовольно повел плечами и тут же радостно подумал, как просто и естественно завязалось его новое знакомство. "Если уцелею в бою, то через несколько дней получу письмо из госпиталя. Тогда напишу ей, что наш танк называется "Рыжий". И еще напишу: "Это по цвету твоих, Маруся, волос..." Заговорила артиллерия. Выстрелов не было слышно, снаряды не свистели над головой. Наверное, стреляли с той стороны, с запада. Об этом можно было только догадываться - Янеку мешали видеть росшие впереди молодые сосенки. - Бьют по фольварку, - заметил Семенов. - Наверно, теперь уже недолго... Из башни танка на расстоянии не меньше полукилометра был виден огромный массив каменных зданий, наполовину разрушенных, с темными провалами вместо окон. В створе между двумя домами можно было разглядеть часть двора; справа - вымощенную булыжником дорогу, а немного ближе - редкий сад с яблонями, под которыми стояло несколько разноцветных ульев. Вокруг дворовых построек и сараев вздымались столбы пыли от взрывов, снарядом сорвало маскировку с орудия, стоявшего у дороги. Василий поймал орудие в прицел, но выстрела не сделал. - Сигнала еще нет? - спросил он у Коса. - Молчат. Вдалеке, из-за фольварка, с той стороны, где за сгоревшей деревней простирался лес, послышались гул моторов и выстрелы танковых пушек. Семенов решил, что именно там должен находиться командир и что поэтому приказ атаковать был передан условным сигналом, а не по радио. "Они пошли, а нас оставили в засаде, - подумал он. - Солнце с тыла, немцы нас не обнаружат". С юга на небольшой высоте появилось звено самолетов. Приближаясь к фольварку, самолеты изменили строй: теперь они летели один за другим, словно нанизанные на нитку. Ведущий вошел в пике и сбросил бомбы. Затем он снова взмыл в небо, а второй начал атаку. С земли рванулись вверх высокие столбы песка, обломки бревен и кирпичей. - Что там делается? - забеспокоился Саакашвили. - "Юнкерсы" врубают нашим, - объяснил Елень. - Ой, гляди-ка, халупа двинулась. - Вижу, следи за ней, запомни, где остановится, - ответил Семенов. - Ударим? Василий не ответил. Спокойным движением он перевел ствол и поймал в прицел двигающуюся крышу. Нетрудно было догадаться, что случилось. Танк, замаскированный в доме, двинулся и потащил на себе крышу и уцелевшие стены. Цель легко можно было уничтожить, но в этом случае пришлось бы обнаружить себя. Самолеты сбросили бомбы и теперь прошивали лес за деревней длинными очередями из пулеметов и пушек. Потоки пуль и снарядов неслись к земле, тучи пыли, поднятые разрывами бомб, медленно клубились в воздухе. От одной мысли, что все это происходит совсем рядом, на расстоянии не более полутора километров, по спине забегали мурашки. С востока, над притаившимися танками, пронеслись две пары истребителей. Внезапно "юнкерсы" прервали атаку и начали разлетаться в разные стороны. Последний самолет заметил опасность слишком поздно и не успел ретироваться. Прошитый очередью, он вспыхнул и упал в лес. Истребители исчезли, преследуя немцев, и небо вновь стало пустынным. Из-за фольварка слышались выстрелы немецких танков да тявканье минометов. Снаряды рвались за деревней, а здесь, на опушке леса, было тихо и спокойно. - Отбили? - спросил Саакашвили. - Отбили. - А мы сидим здесь и ничего не делаем... - забеспокоился Янек. - Сам ведь спрашивал ночью, - повернулся Семенов к Косу, - откуда узнаем, что противник сделает неосторожное движение. Так вот, он должен его сделать. Вот и ждем, когда он просчитается. В танке на некоторое время воцарилась тишина. Под броней становилось душно... Небо, видное в смотровые щели, побледнело, предвещая зной. Шарик, наевшись свежего мяса, спал. Елень, привыкший философски оценивать события и ничему не удивляться, тоже задремал, клюнул носом, стукнулся головой о броню, проснулся и зевнул. Янек вынул из пулемета затвор, осмотрел его, сдул невидимую пыль и поставил на место. Каждый по-своему переносил тягостное ожидание. Если бы они с утра пошли в бой, не было бы времени на раздумья. Теперь же, когда стало известно о безуспешной атаке роты, занимавшей позиции на противоположной окраине деревни, воображение рисовало им невеселую картину: сожженные танки, убитые осколками снарядов люди. В тиканьи танковых часов, в легком шелесте ветра, в уплывающих минутах - во всем был растворен страх. Григорий потянулся к огнетушителю и, едва дотронувшись до него, отвел руку. Потом стал было напевать, но тут же умолк. Проверил замок люка, погладил броню. - Молодец, "Рыжий", - прошептал он и громко добавил: - Василий, видно что-нибудь? - Когда будет видно, скажу. Между строениями фольварка через неравные промежутки времени несколько раз охнули минометы, веером разбросав мины по лесу. Семенов видел, как, сменяя позицию, расчет переносит стереотрубу, устанавливает ее в окопчике у акации. Заметил место, где они укрылись, проверил, стоит ли у дороги орудие и немецкий танк, замаскированный крышей дома. - Ничего существенного. Фрицы нервничают немного. Снова заговорила советская гаубичная батарея. Между деревьями всплеснулись фонтаны взрывов, снаряд развалил угол каменного сарая. Вначале Семенов считал залпы, но быстро сбился - присоединились новые орудия и огонь усилился. Наконец артиллерия смолкла. Были слышны лишь шум моторов за деревней да длинные пулеметные очереди. Немцы, видимо, решили начать контратаку. Неожиданно, сбросив маскировку, из укрытия выползли два, а потом еще четыре танка. Поднимая столбы пыли, они двинулись к перекрестку дорог. Семенов закусил губу и убрал руку со спуска. Его так и подмывало выпустить по немцам несколько снарядов. Танки скрылись за домами, деревьями и за завесой пыли. С юга, теперь уже на большей высоте, снова показались немецкие самолеты. Василий, усмехаясь, следил за ними и в тот момент, когда они начали менять порядок, готовясь перейти в пике и атаковать, поднял руку. - Янек, иди сюда, быстро. Кос быстро проскользнул у основания орудия и встал в башне рядом с командиром. - Посмотри в перископ. Видишь самолеты? - Вижу. - Внимание, сейчас начнут бомбить, - быстро объяснял Василий. - Наши провели артиллерийскую подготовку, но в атаку не пошли. Немцы же на всякий случай вызвали самолеты, но, видимо, не выдержали напряжения и двинулись в контратаку. Это и есть то самое неосторожное движение, о котором ты спрашивал. Заметив над землей поднятые танками столбы пыли, немецкие летчики приняли их за объект атаки. Самолеты с воем вошли в пике, сбрасывая одну за другой бомбы... - Это они в своих? - спросил Кос. - По своим лупят, - радовался Елень, стоявший по другую сторону орудия. Семенов толкнул Янека в спину: - По местам! Густлик, заряжай осколочным. Янек, внимательно слушай, а ты, Григорий, заводи мотор и будь готов. Уже пятый самолет выходил из пике, а шестой стремительно шел в атаку, когда в шлемофонах отозвалась штабная радиостанция. - "Сосна", "Ель", "Лиственница", внимание!.. Вперед! Семенов знал, что через минуту последует команда и его танку. Спокойно навел пушку на противотанковое орудие, стоящее у дороги. Было видно, как к нему бегут немцы в пятнистых куртках и занимают позиции. - "Дуб", "Бук", "Граб", внимание!.. Теперь маскировка была уже излишней, и, прежде чем послышалась очередная команда, раздался выстрел... Сквозь оседающие облака дыма и пыли стало видно завалившееся набок орудие с торчащей кверху оторванной трубой станины. Мгновенно в прицел была поймана акация, с минуту Василий отыскивал миномет и, не обнаружив его, выпустил по дереву один за другим два снаряда. Сердце командира радостно забилось, когда внезапно вверх высоко взметнулся гейзер разрыва. - Боеприпасы рванули, - прошептал он и громко добавил: - Противотанковым заряжай! - "Дуб", "Бук", "Граб", внимание! - повторила бригадная радиостанция, и вот долгожданная команда: - Вперед! - Механик, стоп! - остановил Василий Григория, который уже выжал сцепление и включил скорость. Семенов развернул ствол в ту сторону, где заметил двигающуюся крышу, секунду отыскивал ее и наконец увидел, что она еще движется, пытаясь занять позицию возле построек фольварка. Василий навел пушку в самый центр соломенной крыши и выстрелил. Крыша дрогнула, сдвинулась в сторону, и из-под нее, как раненый зверь, выполз огромный "фердинанд". Самоходка, пятясь, разворачивалась. - Подкалиберным заряжай! - Готово! Василий старательно высчитал поправку, и как раз в этот момент "фердинанд" остановился на несколько секунд. Поручник воспользовался этим и всадил снаряд прямо в башню вражеской машины. Не дожидаясь результата выстрела, скомандовал: - Механик, вперед! Полный газ! Танк рванулся с места, как резвая лошадь, застоявшаяся в конюшне. Они скорее выскочили, чем выехали, из окопа и двинулись на фольварк. - Янек, бей по амбразурам и окнам! Кос прильнул к прицелу. Некоторое время в нем мелькали зеленые иглы сосен да верхушки подминаемых танком низких деревьев, но вот в прицеле посветлело - танк въехал в сад. Через смотровую щель Янек увидел, как промелькнули несущиеся вперед соседние танки и между яблонями, за пасекой, показался дом, чернеющий провалами выбитых окон. В глубине его, как глаза кошек в темном подвале, сверкнули искорки пулеметных очередей, Янек тут же открыл по ним огонь и подавил пулеметы противника, столь опасные для движущейся за танками пехоты. Затем он "обработал" два окопа и пролом в стене у самой земли. Но вот танк немного свернул в сторону и между двумя строениями въехал во двор фольварка. Из-за угла выскочил немецкий солдат с фаустпатроном. Короткой очередью Кос уложил его. Падая, немец успел нажать на спуск, и по вытоптанному двору фольварка, словно футбольный мяч, покатился снаряд. Он взорвался, ударившись о груду камней. Рядом с убитым немцем появился мчавшийся бронетранспортер. Заметив танк, водитель резко затормозил и стал разворачивать машину, а в это время, укрывшись за его броней, два десантника, в покрытых маскировочными сетками касках, строчили из пулемета. Расстояние до бронетранспортера было чересчур мало, чтобы поразить его выстрелом из орудия. Мгновенно оценив обстановку, Семенов приказал механику: - Тарань! Саакашвили дал газ, и танк рванулся на вражескую машину. Отброшенный сильным толчком, бронетранспортер, теряя колеса, врезался в каменную стену, а танк, вовремя затормозив, остановился как вкопанный, избежав в последнее мгновение столкновения со стеной. Неожиданно справа и слева появилось множество серых фигурок: бежали польские и советские солдаты. Они стреляли очередями из автоматов, швыряли гранаты в окна и двери домов, выводили из подвалов пленных. Отдельные группы немцев бежали в сторону леса. Янек знал, что там они наверняка попадут в руки гвардейцев, замкнувших на опушке кольцо окружения. Он поднял ствол своего ручного пулемета и, слегка нажимая на спуск, выпустил очередь над их головой. - Тата-та-тата, тата-тата-тата, та-та-та... - Ты что это вытворяешь? - недовольно спросил Семенов. - Свое имя выстукиваю, - ответил он с улыбкой. - Ты же сам еще в Сельцах говорил, что я должен научиться. Группа автоматчиков направлялась к их танку, но неожиданно они повернули, как-то странно замахали руками над головой и бросились врассыпную. - Да свои же мы, чего боитесь? - с досадой проговорил Григорий и приоткрыл люк, чтобы остановить беглецов. Но едва он успел высунуть голову, как тут же захлопнул тяжелую крышку и растерянно пробасил: - Проклятая... И меня нашла... - Что случилось? - Да ужалила. - Пуля? - забеспокоился Василий. - Какая пуля? Пчела. Целый рой броню облепил. Только теперь все почувствовали в танке запах меда. Янек через прицел видел, как во дворе фольварка обнимаются и целуются польские и советские солдаты, как в одно место собирают пленных, взятых во время атаки на фольварк, а в другое сгоняют овец, найденных в коровнике. А к их танку ближе, чем на десять метров, никто не решался подойти. Смельчаки, рискнувшие приблизиться, поспешно удирали без оглядки. - Что же теперь делать? - не выдержал Кос. - Сидим, как в тюрьме. Надо попробовать... - И не думай, живым не выйдешь, - возразил Елень. - Подождите, я, кажется, придумал... Густлик набросил куртку на голову, натянул рукавицы, быстро открыл люк и выскочил на броню. Люк захлопнулся, но в танк успели проскочить две обезумевшие пчелы. Они начали сердито жужжать, угрожая танкистам, но вскоре успокоились и забились в угол. Между тем Елень достал лопату, притащил углей из пепелища сгоревшего дома, сложил их возле танка с наветренной стороны и стал бросать в огонь охапки зеленой листвы. Густой дым окутал танк, проникая через щели внутрь. - Из боя вышли невредимыми, а этот чертяка нас задушит, - закашлялся Григорий. От дыма в танке сделалось темно и душно. Наконец послышались удары лопаты о броню и голос Густлика: - Вылезайте, теперь не покусают. Быстро открыли люки. Первым выскочил Шарик, за ним - остальные члены экипажа. Все заметили, что бок и правая гусеница танка облеплены медом. Видимо, промчавшись через пасеку, танк раздавил улей. Шарик, морща нос от дыма, пристроился сбоку и стал слизывать с ведущих колес смешанную с пылью сладкую липкую массу. - Вижу, ты специалист, Густлик, - похвалил Еленя Семенов. - Хорошо бы снова заглянуть на пасеку и запастись медом. Можно бы и командиру бригады подарок сделать. - Да, неплохо бы. - Елень почесал затылок. - Только бочоночек для этого нужен... Регулировщики уже направляли танки на новые боевые позиции, отводя их за строения. Видимо, немецкое командование тоже получило донесение о случившемся и приказало обстрелять фольварк. Первый снаряд, прилетевший с южной стороны и ударивший в стену дома, никого не ранил, да и воспринят он был даже с какой-то тайной радостью, словно подтверждение того, что фольварк и деревня Студзянки отбиты у врага. 17. Награда Сражение не закончилось захватом Студзянок. Через два часа танкисты двинулись лесом на юг и расположились на позициях стрелковых подразделений, на внешнем кольце окружения. Вечером они отразили атаку немецкой пехоты и танков. Ночью их должны были сменить, но помешал противник, и только через сутки, рано утром, бригаду отвели с передовой. Солнце уже поднялось над горизонтом, когда они проходили через место боя. Вокруг Студзянок, на раскинувшихся полях, расположенных на возвышенности, напоминающей перевернутый щит, стояли разбитые бронетранспортеры, танки с обгоревшими башнями, направленными в землю стволами и разорванными гусеницами. Танкисты рассматривали их внимательно: свои - с сожалением, фашистские - с ненавистью. Были здесь и угловатые средние танки, и длинноствольные "пантеры", и приземистые, тяжелые "тигры". Позднее представители штабов установили, что польская бригада уничтожила сорок немецких танков и самоходных орудий, а своих потеряла восемнадцать. Бригаду отвели в большой лес в центре захваченного плацдарма, в резерв 1-й армии, соединения которой форсировали Вислу и заняли оборону на севере, вдоль речки Пилицы. Под вечер в день ухода с позиций, несмотря на то что бригада находилась в радиусе действия тяжелой артиллерии, а немецкие самолеты шли широкими волнами по безоблачному небу, было объявлено общее построение. Солнце уже склонялось к западу, его косые лучи с трудом пробивались сквозь кроны деревьев, а там, где сосны росли гуще, полутени лежали под стволами. Вдоль рядов, с правого фланга, шагал генерал, за ним - офицер штаба и солдат со сбитым из двух досок подносом. Экипаж "Рыжего" стоял на левом фланге. Чем ближе подходил генерал, тем отчетливее слышался его голос: - За героизм, проявленный в борьбе с немецкими оккупантами, подпоручник Александр Марчук награждается Крестом Храбрых... Хорунжий Юзеф Чоп награждается Крестом Храбрых... Капрал Мариан Бабуля награждается Крестом Храбрых... Наконец генерал остановился перед экипажем "Рыжего". - Командир танка поручник Василий Семенов награждается Крестом Храбрых... Наводчик капрал Густав Елень, механик-водитель плютоновый Григорий Саакашвили, радист капрал Ян Кос награждаются Крестом Храбрых... Каждый ответил: "Во славу Родины!" Василий произнес это спокойно, Густлик - громко, Григорий - вдохновенно, а Янек - несмело. Генерал брал кресты с деревянного подноса и прикреплял их к промасленным, грязным, пыльным комбинезонам. Каждому смотрел в глаза, пожимал руку и, обняв, целовал в обе щеки. Потом вставал по стойке "смирно" и прикладывал руку к головному убору. Янек получил награду последним. Генерал прикрепил крест, но продолжал стоять. Брови его нахмурились, и по всему было видно, что он чем-то недоволен. - Непорядок у вас, - повернулся он в сторону Семенова. - Почему не весь экипаж в строю? Семенов, не веря ушам, осмотрел строй - все были на месте. - Все в строю, товарищ генерал. - Вижу только четверых, а где собака? - Шарик! - позвал Янек. Овчарка, оставленная у танка, скучала, не понимая, почему ей нельзя быть вместе со всеми. Заслышав голос хозяина, она стремглав примчалась. - Прикажи ему сесть. - К ноге, Шарик! Сидеть! - Повара ко мне! - приказал генерал. Между деревьями появился незнакомый экипажу солдат в белом фартуке и колпаке. Он шел торжественно, неся перед собой большую фаянсовую тарелку с отбитым краем, на которой в несколько рядов лежала поджаренная колбаса. Генерал взял тарелку и, присев на корточки, поставил перед собакой. - Иначе не можем тебя отблагодарить, - пояснил он не то себе, не то овчарке, не то экипажу. Потом, повернувшись к Косу, вручил ему латунную медаль, вырезанную из ободка гильзы артиллерийского снаряда. - Повесь ему на ошейник! Янек прочитал тщательно выцарапанную надпись на медали: "Шарик - собака танковой бригады". - Ого! - прошептал Елень. - Сам генерал ему дал. А повар не захотел идти, помощника с колбасой прислал. Слова адресовались соседям по шеренге, но генерал услышал и, посмотрев на Еленя, пояснил: - Капрал Лободзкий погиб. Снаряд из "фердинанда" угодил в автомашину, когда она везла кухню; повара смертельно ранило осколком. Елень опустил голову. Генерал подумал, что танкисты еще не знают всего и только по мере того, как будут проходить дни, начнут замечать отсутствующих в строю и поймут, что многих друзей они уже никогда не увидят. Сейчас только ему одному известно, что в окрестных лесах и полях выросло более семидесяти могильных холмиков и, наверное, их будет еще больше, потому что двести человек отвезли в госпиталь. Не только живые получили кресты под Студзянками... - Гости прибыли, гражданин генерал, - доложил офицер из штаба. Раздалась команда: "Смирно! Равнение направо!" Генералы из штаба армии приняли рапорт и вручили командиру бригады крест Виртути Милитари. Командир вышел на середину поляны, поднял орден над головой. Солнце блеснуло на вишневой эмали, оттенив яркие - черный и синий - цвета на ленте. - Танкисты! Не я, а вы заслужили этот крест для своего командира, для бригады... После команды "Разойдись!" все бросились поздравлять друг друга. Около награжденных собирались группы солдат: они пожимали руки, поздравляли. Лидка тоже пришла поздравить. На ней было чистое, выглаженное обмундирование, волосы - пушистые, недавно вымытые. Она по очереди пожала руки членам экипажа, а Янека поздравила последним. - Не знала... Очень беспокоилась за тебя, - начала она. - Все рассказывают, даже трудно поверить, что ты и твой экипаж... Янек слушал молча, глядя ей в глаза. - Говорят, вечером будут фильм показывать. Приходи к радиостанции, вместе пойдем. Янек почему-то подумал о хорунжем Зенеке и посмотрел на друзей. - Может, вместе придем, - сказал он нерешительно, - всем экипажем... Вдруг он замолчал. Взгляд его был направлен на Шарика, который сидел перед тарелкой с поджаренной колбасой и длинно зевал, втягивая воздух. Тонкая ниточка слюны стекала с его морды. - Прости, совсем забыл, - извинился Янек перед девушкой и, подбежав к собаке, произнес: - Ешь, Шарик, это тебе. Криво усмехнувшись, Лидка резко повернулась и ушла. Шарик ел спокойно, с достоинством. Янек уселся возле него на траве. Он услышал, как Григорий вполголоса сказал Еленю: - Хорошая девушка верит в джигита, и тогда джигит богатырские дела вершит. Плохая девушка не верит в джигита. Если он совершает геройский поступок, который все видят, она говорит: "Трудно поверить". Скажи сам, разве это хорошая девушка? - Хочет вечером с ним показаться, ведь теперь у него Крест Храбрых, - добавил Густлик. Кос отвернулся, сделав вид, что не слышит. Слова друзей его огорчили. Досадно, что они судачат об этом... Когда все собрались у танка, солнце уже садилось. Последние лучи его угасали. Григорий вытащил ящик с инструментом, снял с Шарика ошейник и с помощью напильника и молотка прикрепил к нему латунную медаль с надписью. Собака, заинтересованная необычной деталью на ошейнике, пыталась ухватить зубами ремень. Саакашвили отталкивал ее то правой, то левой рукой и спокойно объяснял: - Шарик, не мешай! Прочитать тебе, что тут написано? Слушай: "Шарик - собака танковой бригады". Да перестань ты, наконец. Медаль тебе не дали, медали для людей. А это как раз для тебя, с этим не пропадешь. Янек отошел за танк, осмотрелся и, убедившись, что никто не видит, снял с груди крест и приложил к броне: - Тебе, "Рыжий", тоже полагается награда. Это ты нас прикрывал и вывозил... Темнело. Небо на западе становилось холодным, темно-синим, и только на севере сохранился зловещий багровый отблеск. Семенов подошел к Янеку и показал туда взглядом. - Это от пожарищ, - проговорил он. - Город полыхает... 18. Мост Когда косари убирают урожай и под звон кос шаг за шагом продвигаются вперед, устилая свой путь колосьями, есть в этом что-то напоминающее наступающий фронт. Когда же уставшие косари останавливаются перевести дух, смахнуть с лица пот, наточить косы, это тоже похоже на фронт, готовящийся к новому наступлению. В начале августа советские армии вышли к Висле, форсировали ее и вместе с польскими дивизиями перешли к обороне захваченных плацдармов, готовясь к новому наступлению. Противник подтянул свежие дивизии из Голландии, Бельгии, Италии и бросил все силы, чтобы вернуть позиции на левом берегу реки. Но это ему не удалось, войска устояли в жестоком бою. За спиной была река со взорванными мостами, выщербленные взрывами дороги, железнодорожные пути, на которых огромный стальной плуг войны вспорол полотно, изогнул рельсы. Все требовало восстановления и ремонта. Тысячи эшелонов со снарядами, горючим для автомашин, танков и самолетов должны были пройти по дорогам к самой линия фронта. Рядом, в столице Польши, в самом сердце страны, пылал пожар восстания, притягивая взоры, сердца и мысли народа. Как только фронт набрал силу, началось наступление. Первый удар был нанесен по 4-му танковому корпусу СС, который оборонялся между Западным Бугом и Наревом южнее Праги, правобережной части Варшавы. Вместе с советской 47-й армией, наступающей с юга, пошла в наступление польская 1-я пехотная дивизия имени Тадеуша Костюшко. Ее солдаты освободили Анин и рвались вперед через пригороды, сосновые леса на песке, штурмуя глубоко вкопанные в землю доты и блиндажи. Так дошли до Грохува и Утраты. В этих боях были разбиты 73-я дивизия и 1131-я бригада гитлеровцев. Безуспешно пыталась контратаковать наши войска их 19-я танковая дивизия. Как только обозначился успех наступления на пражском направлении, было принято решение перебросить сюда всю польскую армию. Советские гвардейцы начали сменять польские дивизии на Пилице. Полки один за другим возвращались на восточный берег Вислы к шоссе и начинали форсированный марш на север. В числе вернувшихся за Вислу была и знакомая нам танковая бригада. Танки шли по местам, где в первых числах августа началось форсирование реки. Проскочив через мост, танки на большой скорости ночью вышли к Стара-Милосной. С возвышенности на горизонте были видны зарево и тяжелые клубы черного дыма. На рассвете танкисты, всю ночь не смыкавшие глаз, начали готовить танки к бою, как тогда, под Студзянками. "Рыжий" к тому времени изменил цвет и остался рыжим только по названию. Броню еще на плацдарме покрыли свежей краской, подправили орла на башне. Глупый Шарик размазал ему правое крыло - толкнул мордой Янека, когда тот красил. Экипаж Василия весь день возился у танка, проверял механизмы, заменял треснувшие звенья в гусеницах. Только вечером смертельно уставшие танкисты прилегли у машины, укрытой между деревьями Баварских лесов. Семенов показал на запад, где небо над деревьями было окутано клубами дыма, и сказал: - Это самая грозная из всех туч, какие мне доводилось видеть. Рядом сидел Шарик, хмурый и беспокойный, видимо, его дразнил запах дыма и пожарищ. - Как думаете, возьмем Варшаву? - спросил Кос. - Глупый вопрос, - заметил Григорий. - Раз сюда пришли, конечно, возьмем... Он успел привыкнуть к мысли, что там, где они появляются, победа остается за ними. И не было времени подумать, что так могло быть не всегда. - Я не совсем уверен, - покачал головой Семенов. - Еще ни один большой город, расположенный за рекой, не удавалось брать с ходу. Всегда его сначала окружали. Вот если повстанцам удастся удержать плацдарм... - Плацдарм или мост... - высказался Елень. - С мостами ничего не получится, - продолжал Семенов. - Наверное, они уже давно заминированы. Вот если бы удалось прорваться танкам с пехотой и застичь их врасплох... - Я "Рыжего" попрошу, поднажму на газ, он и проскочит, - сказал Саакашвили и с улыбкой посмотрел на танк. С минуту продолжалось молчание: видимо, каждый думал о своем. - Почему немецкие танки так воинственно называются: "пантеры", "тигры"? А наши совсем просто: Т-34, Т-70? - спросил Янек. - Ясное дело, - начал было Григорий, но тут же умолк, затем растерянным тоном проговорил: - И в самом деле, почему? Все посмотрели на поручника, а он - на ребят. - Мне кажется, что у всех фашистов война в крови. Гитлер хочет прикрыть ярким названием смертоносные орудия. Воспитывает у солдат желание убивать. - Мы ведь тоже дали название нашему танку, - насупил брови Кос. Семенов посмотрел на Шарика, ласково потрепал его и сказал: - Это же хорошо. Полюбили мы наш танк, поэтому и имя ему дали. И несет он людям освобождение. Кончится война, наступит мир, будет согласие между людьми... Никто из нас не собирается всю жизнь воевать. Я опять займусь метеорологией, Григорий - тракторами, Густлик - кузнечным делом, а вот Янек... - Кем бы мне быть? - растерялся юноша. - Ты был охотником, тигров выслеживал, теперь "тигры" поджигаешь, но ведь еще молодой... Будешь учиться. - Буду, только сперва отца надо разыскать. Разговор прервался, минуту-две длилось молчание. Григорий толкнул Янека в бок. - Гляди-ка... К тебе, наверно? По тропинке шла Лидка. Кивнув ребятам, уселась рядом, одернув подол юбки на коленях. - В штабе говорят, бой жаркий идет, за каждый дом бьются... - Бой в городе всегда трудный, - заметил Семенов. - Наши, говорят, уже в Грохуве. Завтра с утра пойдете в наступление вместе с пехотой. Поосторожнее... - Обязательно будем осторожно... - засмеялся Григорий. - Одна мама говорила летчику: "Летай, сынок, низко и не быстро". - Ладно, хватит насмехаться. Я-то знаю, о чем вы думаете, а вот вам моих мыслей не угадать... Мне известно, где вы будете действовать, поэтому попросить вас хотела: на Виленьской, недалеко от вокзала, третий с края - мой дом, желтый такой, небольшой, до войны я в нем жила... - Хочешь, чтобы посмотрели, на месте ли? - спросил Елень. - Вот именно. Там мой брат остался, может, еще и сейчас живет. Мы с мамой уехали на восток, а он остался. Девушка говорила тихо, ласково, не как обычно. Янеку стало жаль ее, и он даже подумал: зря они с ней так неприветливо обошлись. Он протянул руку и коснулся ее ладони. - Посмотрим, Лидка, и расскажем. Если стоит твой дом, при докладе по радио добавлю слово "в порядке". Поняла? - Спасибо, - поблагодарила девушка и протянула Василию термос: - Воды вам принесла. Наверно, пить захотите, как под Студзянками. С водой здесь трудно, а нам все же легче - из колодца берем, мы ведь не на передовой... Подарок ее застал врасплох даже Василия. Прошло несколько минут, прежде чем он догадался поблагодарить. Остальные молчали, как воды в рот набрали. Лидка погладила растянувшегося Шарика, шепнула ему что-то на ухо, потом встала и громко сказала: - Кажется, из всего экипажа только он один меня и любит. Всего доброго, ребята, до встречи. Экипаж смотрел ей вслед, пока она не скрылась за поворотом тропинки. Саакашвили схватился за голову и быстро заговорил: - По-грузински читаю, по-русски читаю, по-польски почти все читаю. На глазах девушки ничего не могу прочитать! - Не "на глазах", а "по глазам" говорят, - поправил его Елень. - Я тоже никак не возьму в толк. Рада она тебе, Янек, или нет? - Отстань, не время сейчас для таких разговоров. - Погадать бы: любит, не любит... Только не на чем, - улыбнулся Семенов, и внезапно его глаза поголубели, а лицо осветилось радостью. Он повернулся к Янеку: - Говоришь, не время сейчас? Неправда, самое время. Разве мы воюем только из ненависти? Нет, и из любви! Воюем за то, чтобы ребята с девушками гуляли, любовались красивыми облаками... Ну вот, говорил вам, что я в первую очередь метеоролог. Опять об облаках заговорил... Из глубины леса, где стояли замаскированные танка, раздался прерывистый вой сигнала. - В машину, ребята. Пора! В сумерки лесом и полем, по бездорожью, а потом мимо домишек солдаты 2-го пехотного полка провели танки в предместье Праги. Там долго пришлось стоять. Пришли новые проводники. Теперь их путь пролегал по пологой железнодорожной насыпи, спускался вниз на вымощенные булыжником улицы, похожие на ущелья с высокими стеклами. Гусеницы грохотали по мостовой, рев мотора оглушал, гарь и дым проникали в танк; впереди виднелись отблески пожара. После нескольких поворотов танкисты потеряли направление и оказались во дворе, вымощенном булыжником. Слева и справа тянулись трехэтажные флигели, стоящее впереди здание преграждало дорогу. Танк остановился перед высокими воротами, через которые когда-то въезжали во двор груженные доверху телеги. Проводник спрыгнул с танка и пошел искать командира. Через минуту со стороны ворот раздался голос: - Танкисты, на совещание! Елень и Шарик остались в танке, а остальные вышли во двор, где их приветствовал высокий пехотный офицер. Крепко пожав им руки, он повел их к воротам. Двигаясь почти на ощупь, свернули вправо и оказались в сенях, а оттуда, через деревянную дверь, прошли в комнату. Под сапогами хрустело стекло. От покосившегося окна с висящей на одной петле рамой тянуло холодом. - Осторожно, - предупредил офицер, - головы пригните. Они подошли к подоконнику, на котором лежали мешки с песком. Офицер показал Семенову на узкую щель бойницы: - Смотрите. Перед ними была площадь, огороженная стенами домов. Крыши были сожжены, и вместо них торчали обгоревшие бревна, четко выделявшиеся на фоне багрового неба. - Готовы? - спросил офицер. - Теперь смотрите внимательно. В доме напротив, в подвале, бойницы. Сейчас похлопочу, чтобы они ожили. Офицер свистнул, и по его знаку с верхних этажей раздались пулеметные очереди, вынудившие немцев открыть ответный огонь. По вспышкам танкисты определили будущие цели. Когда все стихло, офицер уселся на полу и пригласил танкистов сесть рядом. - Нам нужно, чтобы вы на рассвете по сигналу вышибли ворота и огнем из пушки уничтожили эти огневые точки. Тогда мы двинемся, а вы нас поддержите, пойдете за нами. - Зачем вышибать? Достаточно немного приоткрыть, чтобы просунуть ствол, - сказал Семенов. - Постараемся сделать все, что от нас зависит, а как вы двинетесь, то откроем ворота настежь. - Вы осторожные, - усмехнулся офицер. - Мы-то осторожные, но главное - здесь люди будут жить. Зачем же ворота ломать? - Как хотите, я согласен. Когда они вернулись во двор, то остановились в изумлении: весь танк был облеплен людьми. Они сидели на броне, стояли вокруг. - Кто такие? - опросил Семенов. - Местные жители, - ответил офицер. - Прямо сладу с ними нет. Зачем же вы залезли на танк? - крикнул он, повышая голос. - Просили ведь вас сидеть в подвалах. - Машину пришли посмотреть, пан поручник. Вот громадина... - Мое почтение, панове танкисты. Пшепюрковского случайно не знаете? Он с нашей улицы, невысокий, с короткими усиками, как у Гитлера. - С усиками?.. Нет, такого не знаем, - ответил с танка Елень. - Может, он сбрил их. Его фамилия Пшепюрковский. Не слыхали, панове? - К сожалению, нет. Народ окружил их со всех сторон: кто сигареты протягивал, кто предлагал заглянуть в дом на минутку - выпить. Янек, ободренный сердечной встречей, спросил: - Может, кто-нибудь о поручнике Станиславе Косе слыхал? - Не-ет... А кто такой? Земляк? Из Варшавы? - Нет, из Гданьска. Вестерплятте защищал. - Вестерплятте! - повторило сразу несколько голосов. Дородная женщина вздохнула и спросила: - Вы не торопитесь? Хельця, расскажи панам стихотворение. Люди отодвинулись, образовался полукруг. На середину вышла невысокая девочка лет восьми. Лица ее не было видно. Только светлое пятно коротко подстриженных волос да короткое платьице выше колен выделялись в темноте. Ее не надо было просить дважды. Стихи читались, видимо, не первый раз, девочка вышла, с минуту постояла молча, собираясь с мыслями, и начала: Когда заполыхали дни, Огнем войны объяты, Шеренгами на небо шли Солдаты Вестерплятте. А лето было то из лет... И парни эти пели: "Эх! То не боль... Ее уж нет..." И раны не болели. "Легко нам в небеса идти, На райские поляны..." А на земле цвели цветы И пахло мятой пряно. Где-то близко раздалась автоматная очередь, потом вторая, разорвалась ручная граната. Девочка словно не слышала, продолжала: Мы встали в Гданьске грудь на грудь, Шля с пулями проклятья. Теперь иной пред нами путь, Солдаты Вестерплятте. - Пан, она какого-то там автомата не боится, - объяснила громким шепотом мать, - ни от какой бомбы не расплачется. И если остр твой слух и взгляд, Ты слышал напряженный По тучам хмурым мерный шаг Морского батальона. Янек слушал, и слезы навертывались на глаза. Особенно потрясли Янека слова: "шеренгами на небо шла солдаты Вестерплятте". Девочка кончила читать. Кругом захлопали. Кто-то, взяв мать под руку, похвалил девочку: - Панина Хельця если уж расскажет, так расскажет. Елень протянул из танка что-то завернутое в бумагу. Саакашвили взял и передал девочке сверток - дневную порцию сахару всего экипажа. - Ну, ладно, кончайте спектакль, - говорил сердито офицер. - Расходитесь по своим подвалам. Не мешайте. - Хорошо, хорошо. Уходим. Елень вспомнил о просьбе Лидки и, спрыгнув на мостовую, схватил кого-то за рукав. - Не знаешь, стоит еще дом на Виленьской улице, третий от станции, такой небольшой, желтый? - Дня два назад стоял. А что? - Ничего. Девушка одна интересуется, просила узнать. - У кого-нибудь ключ от ворот есть? - расспрашивал Янек по поручению Василия. - Пан Зюлко, пан Зюлко! - звали расходящиеся по подвалам люди. - Войска ключ от ворот разыскивают!.. Десятку, пан, ни за что заработаешь, ночь все-таки на дворе. - Спеши, пан, а то скоро светло станет, тогда плакали твои денежки. Нашелся пан Зюлко. Седой, согбенный человек быстро прошагал через двор. - Распахнем настежь. - А нам как раз настежь не надо. - Сделаем, как надо. Небо посветлело. У самой земли от дыма и тумана было еще сумрачно. Быстро, один за другим, пересекали двор штурмовые группы и исчезали в доме. Худощавый подросток увязался за одной группой и упрашивал: - Дай, пан солдат, помогу везти эту коляску. - Парень потащил за собой станковый пулемет. - Вдвоем легче. Я здешний, из Праги, дорогу покажу, а заодно и памятники. Оба исчезли за воротами, а через минуту появился офицер. - Пора. Подъезжайте к воротам, мои ребята усилят огонь, тогда и начинайте. Захлопнулись люки, танк осторожно двинулся вперед. Как договорились, пан Зюлко приоткрыл тяжелые чугунные ворота. Образовалась щель шириной в метр. В этот момент пехота открыла огонь. Противник ответил пулеметными очередями из нижних этажей противоположного дома. Семенов один за другим выпустил три снаряда, и все удачно. Правда, расстояние было до целей небольшое, не больше двухсот метров. Из окна первого этажа сразу же стали выскакивать наши солдаты. В прицеле Янек увидел фигурку худощавого подростка, тащившего пулемет, но тут же потерял его из виду, потому что с первого этажа противоположного дома вновь начали стрелять немцы. Янек, старательно целясь, ответил им из своего пулемета, но прежде чем он снял палец со спускового крючка, Василий выпустил в то же самое место снаряд. В стене образовалась пробоина. Танк двинулся за цепью пехоты, пересек небольшую площадь, выехал на середину улицы. Танкисты вели огонь по окнам и подвалам, ориентируясь по вспышкам выстрелов и разрывам гранат. Штурмовые группы исчезали в подъездах, пробирались через дворы и коридоры и только иногда, как игла, прошивающая толстой ниткой ватное одеяло, выныривали на улицу и с криками "ура" врывались в очередной дом. Так они продвинулись до поворота улицы, и в это время Кос снова увидел того самого подростка. Прижавшись к стене дома, он показывал на угол стены и руками чертил в воздухе силуэт гриба. - Внимание, за поворотом дот, - предостерег Янек, поняв знаки, которые подавал парнишка. Танкисты осторожно выглянули и действительно метрах в ста заметили бетонный колпак, врытый в землю. Василий ударил по нему осколочным, потом противотанковым и опять осколочным. Взлетели вверх куски бетона, зазвенели стекла в окнах соседних домов. Янек посмотрел на эти окна и в одном из них на третьем этаже заметил высунувшийся ствол ручного пулемета. Не мешкая, развернул "Дегтярев" в ту сторону и поймал цель на мушку. Мелькнула фигура гитлеровца. Янек нажал на спуск, и через минуту на мостовую упал пулемет, а следом за ним рухнуло тело. Штурмовые группы двинулись вперед, танк шел за ними до выезда на широкую поперечную улицу, посредине которой тянулись газоны и проходили трамвайные рельсы. С изогнутых столбов свисали порванные провода. Немного дальше, слева, стоял красный, продырявленный пулями трамвайный вагон. Опять около танка появился знакомый парень и, высунув голову из ворот дома, чтобы его лучше видели, показал руками, что при выезде на широкую улицу нужно быть внимательным - справа грозит опасность. Василий быстро развернул башню вправо и приказал Григорию: - Полный вперед, держи прямо на противоположную сторону. Уже рассветало, когда они выскочили на аллею. Справа возвышались освещенные солнцем золотые купола церкви. Из-за церкви грянул пушечный выстрел, снаряд со свистом пролетел мимо: танк уже был на противоположной стороне улицы. - Пехота отстала, - доложил Елень. - Ну так что же? Возвращаться? - спросил Саакашвили. - Стой! Подождем. Наблюдайте внимательно за подъездами и окнами. "Рыжий" стоял посреди улицы одинокий и настороженный, как дикий зверь в чужом лесу. Башня его поворачивалась то влево, то вправо, пытаясь нащупать врага в провалах темных, таящих опасность окон. Впереди мостовая была разворочена, путь преграждала баррикада из телег, балок и наспех наваленных мешков с песком. Янек заметил за мешками движение: бежали двое гитлеровцев в касках, с фаустпатронами. Вот они исчезли, но Янек не спускал глаз с того места, где они должны были появиться. Вот они вновь промелькнули в ближайшем проеме. Янек дал по ним очередь. Один упал, а второй успел перебежать улицу и исчез в подъезде. Нетрудно было догадаться, что он пересечет двор и появится в одном из окон, где-то сбоку танка, и, когда окажется на расстоянии нескольких метров от него, выстрелит. Пехота, которая могла их прикрыть, отрезана огнем и осталась за широкой аллеей. Кос мгновенно принял решение - ведь речь шла о жизни всего экипажа - открыл нижний люк у своего сиденья и, погладив собаку, приказал: - Взять его, Шарик! Взять! Овчарка заворчала, выскользнула через круглый люк на мостовую и через секунду неясной тенью мелькнула у подъезда. - Внимание, Густлик, - сказал Кос, - наблюдай за этим домом справа, приготовь гранату. На случай атаки с близкого расстояния, если ни пулеметы, ни орудие невозможно пустить в ход и если солдаты противника ухитрятся взобраться на броню, в башне танка имеются небольшие овальные отверстия, прикрытые металлическими грушами. Открыв их, можно выбросить гранату на броню, взрывом смести с нее непрошеных гостей. - Не бойся, я предупрежу об опасности, - спокойно ответил Елень. Янек замер у прицела, ему казалось, что с четверть часа уже прошло с тех пор, как он выпустил собаку. Он решил, что немец определенно подкрадется к танку сбоку. Но переоценил способности противника. Тот, видимо, побоялся подойти слишком близко к неподвижно стоявшей, но грозной машине. Неожиданно его голова показалась справа за грудой обломков, тут же исчезла, потом вновь появилась вместе с фаустпатроном. Кос старался поймать цель на мушку, ему это не удавалось: ствол пулемета был развернут до отказа. - Гжесь, подай вправо! - закричал он, хотя и видел, что времени не остается: гитлеровец в любое мгновение мог выстрелить. В разбитом окне первого этажа мелькнула длинная, вытянувшаяся в прыжке тень, и овчарка оказалась на спине притаившегося фашиста. Фаустпатрон выпал из его рук и скатился по камням на мостовую. Янек высунул голову из люка и что есть мочи позвал: - Шарик, ко мне! Подождал минуту, позвал вторично, потом еще раз, и наконец возле его лица появилась собачья морда. Овчарка вползла через люк в машину. В этот момент справа и слева послышались выстрелы подошедшей пехоты. Василий приказал: - Вперед! Танк двинулся, а Янек еще возился с люком, на ходу закрывая его. Взглянув снова в прицел, Янек увидел выщербленные, торчащие к небу острые арки наполовину разрушенного готического костела. В руинах еще дымили дотлевающие угли. Укрывшись за развалинами, фашисты вели огонь из пулеметов и минометов. Василий отвечал им из танковой пушки. Повернули вправо, чтобы укрыться за деревьями, росшими вдоль тротуара, и заехали за выступ стены. Огонь противника утих, и с минуту они спокойно ожидали пехоту, очищавшую от гитлеровцев соседние дома. Внезапно сверху, прямо над их головами, затрещали пулеметные очереди, и на броню одна за другой полетели гранаты. Танк наполнился грохотом. - Откуда бросают, гады? - спросил Григорий. - Сверху, - отозвался Елень. - Так и в мотор попасть могут. - Двинь-ка по стене, только поаккуратнее, - приказал Василий, разворачивая башню стволом назад. Саакашвили подал танк назад, разогнал его и у самой стены выжал сцепление. Тридцать тонн стали ударяло в стену. Сверху посыпался град кирпичей, все потонуло в клубах пыли. В танке слышно было только ворчание испуганного Шарика и нарастающий рев мотора. Григорий, включив сцепление, прибавил газу и на первой скорости стал выводить танк из-под обломков. Бронированная машина закачалась на неровностях, подняв высоко вверх нос, освободилась от обломков и выехала на мостовую. - Вся стена завалилась, - доложил Елень, посмотрев назад. В наушниках отчетливо раздался голос Лидки из штаба бригады. - Я - "Висла", я - "Висла"... "Граб-один", где находишься? Прием. - Я - "Граб-один". За нами широкая аллея, на которой справа церковь, слева - горящий костел, - ответил Кос. - Позавчера - в порядке. Прием. - Я - "Висла", спасибо. Какой костел? Видишь перед собой парк? Прием. В то время как велся этот разговор, танк двигался вперед за пехотой, гремели пушечные выстрелы. С короткой остановки танк уничтожил бетонный дот и помчался по мостовой, слегка подымавшейся вверх. - Я - "Граб-один", парк впереди, слева - мост. Да ведь это Висла! Настоящая. Висла под мостом. Танк опять выехал на поперечную улицу. Слева показался мост на пяти опорах, похожий на туннель, сделанный из фермы с мелкими ячейками, выгнутой дугами вверх на двух средних пролетах. - Механик, влево, - приказал Василий. - Больше газу! Янека охватил озноб, от которого свело мышцы лица и мурашки побежали по спине. Настала именно та минута, о которой говорили вчера вечером: прорвались, до моста остается несколько сот метров. Если успеют, если противник ошеломлен внезапностью, то через несколько минут они окажутся на противоположной стороне, в Варшаве. "Рыжий" несся все быстрее. Набрав максимальную скорость, он, лязгая гусеницами по мостовой, обогнал бежавших солдат и помчался как пришпоренный конь. Мост, похожий на квадратный туннель, был уже прямо перед танкистами, а за ним на противоположном высоком берегу виднелись дома, над ними дым и красные языки пламени от пожаров. От въезда на мост их отделяло двести, сто пятьдесят, сто... метров. Посреди моста взметнулся огромный яркий сноп света. Ферма как будто нехотя приподнялась вертикально вверх, разломившись пополам, и вслед за этим до них донесся грохот разрыва. Едва он успел заглушить все остальные звуки, Василий приказал механику: - Стой! Если даже Саакашвили и услышал бы приказ, то не успел бы его выполнить. Танк вдруг сам остановился, словно путник, на которого спереди неожиданно налетел порыв урагана, а потом, бессильно молотя гусеницами по камням, сдвинулся с места, развернулся и замер у самого въезда на мост. Сверху падали изогнутые железные балки. Василий успел заметить, что с нашей стороны реки сохранился один пролет, и в этот момент на броню обрушился тяжелый удар. Янек увидел, что Григорий с запрокинутой назад головой осел на сиденье. Янеку хотелось перехватить управление, но тут и у него в глазах потемнело, руки перестали слушаться. Он еще смог ощутить, что танк после удара снесло с мостовой и отбросило назад и вниз. - "Граб-один", я - "Висла", - звал голос Лидки в наушниках. - "Граб", где ты?.. Ответьте... Прием. Хотелось ответить, губы шевелились беззвучно. В глазах поплыли оранжевые круги. Янека охватил страх: а вдруг это конец и он уже больше никогда ничего в жизни не увидит, не сможет прочитать Марусино письмо, которое она, наверное, уже послала из госпиталя. Янек еще услышал, как взвизгнул от боли Шарик, и сразу вокруг все угасло в его сознании, перестало существовать, растворилось в тишине. Мотор заглох. Василий вытер с лица кровь и открыл люк. Да, танк съехал по откосу задом и теперь стоял с высоко задранной в небо пушкой, со стороны противника прикрытый насыпью. Ощутив острую боль вверху позвоночника, Василий позвал: - Янек! Густлик! Ответом ему была тишина. - Гжесь! Ребята! Тишина. Снизу тянуло чадом от горевшего масла. Каждое мгновение мог вспыхнуть пожар. Василий протянул руку к Еленю, который бессильно свисал на ручке замка, обхватил его и начал осторожно вытаскивать из танка. По мостовой дробно застучали сапоги - это подбегали пехотинцы. 19. Полевой госпиталь и полевая почта Первым начал действовать Шарик. Поваренок, который принес ему утром кашу, оставил дверь приоткрытой. Пес, не вставая со своей подстилки, полизал немного, но до конца доедать не стал. Тоска была сильнее голода. Шарик знал, что его привезли сюда вместе с Янеком Косом и его друзьями, что все вместе были они в большом помещении, пахнущем кровью, где кто-то чужой с ласковыми руками занялся его сломанной лапой. Потом боль стала такой сильной, что все заслонила темнота, лишенная запахов и звуков. Когда к нему опять вернулась способность наблюдать, чувствовать запахи, он лежал один в этой небольшой комнатке, куда принесли ему еду. Он не знал, где его хозяин, и это было причиной того, что ел он без аппетита, без радости. Дверь всегда была тщательно закрыта, и только сегодня осталась там узкая щель. Шарик поднялся на трех лапах, но все завертелось у него перед глазами, он покачнулся и упал. С минуту он лежал на левом боку и тяжело дышал. Быстро поднималась грудь, покрытая взъерошенной, свалявшейся шерстью, подергивалась кожа на запавшем животе. Правая передняя лапа Шарика была покрыта толстым слоем гипса, а голова перевязана бинтами. Но Шарик не отступил после первой попытки: осторожно поднялся и немного постоял без движения, опираясь боком о стену. Теперь дело пошло лучше; он чувствовал, как у него кружится голова, но темнота не застилала больше глаз. Шарик медленно заковылял к двери вдоль стены. Он не мог открыть ее ни лапой, ни забинтованной мордой, поэтому толкнул боком. Дверь подалась, но он снова упал, зато теперь путь перед ним был открыт. В коридоре ярко светила не прикрытая абажуром электрическая лампочка, двери в палаты были прикрыты, и за ними застыл теплый полумрак осеннего раннего утра. Шарик поднялся в третий раз и заковылял по коридору, упорно стремясь напасть на след. Запах лекарств заглушал все остальные. Нюх не подсказывал ему, где спрятали Янека. Шарик решил искать. Он двинулся вдоль стены, проскользнул из коридора в палату; здесь, пропутешествовав под койками, он обошел все углы. На койках лежали люди, но все чужие. Нет, это не здесь. Он проковылял к следующей двери. Дверь эта вела в маленькую палату с кафельной печью в углу, с тремя койками у стены и еще одной - у окна. Счастье улыбнулось Шарику. От радости он завизжал и лизнул свесившуюся руку. Это была рука его хозяина! Потом он опять тихонько заскулил. Янек, очевидно, спал. Шарик не отважился залаять, боясь его разбудить. Радость придала ему силы. Шарик той же дорогой вернулся в свой чуланчик, схватил зубами подстилку - тюфяк, сшитый из солдатской шинели и набитый соломой. Теперь он тащил его по коридору, останавливаясь через несколько шагов и тяжело дыша от усталости. Наконец он добрался до палаты, протиснулся в дверь и, услышав чьи-то приближающиеся шаги, быстро, как только мог, спрятался под койкой. Он еще раза два дернул тюфяк, затаскивая его в угол, и тут у него снова потемнело в глазах. Он упал на бок, не в силах сделать ни одного движения. Шарик чувствовал, что этот кто-то, вошедший за ним в палату, присел на корточки. Шарик хотел на него зарычать, но почувствовал легкое прикосновение и уловил в запахе что-то знакомое. Он захотел посмотреть. Ему удалось приоткрыть один глаз, и он увидел знакомую девушку в белом халате, из-под которого на правом плече виднелась повязка из бинтов. Шарик попробовал вспомнить. Виделось ему поле, каша с мясом, человек, который был врагом и сидел на дереве... Он не мог все это связать и понять. Однако он успокоился и закрыл глаза; ласковое поглаживание было так приятно. К нему возвращались силы. В палату опять кто-то вошел, заговорил решительным, резким голосом. Шарик ощетинился, двинул головой и увидел высокого человека в очках, с лысой блестящей головой, а за ним - еще двух других. Девушка, которая только что его гладила, стояла по стойке "смирно" и говорила звонким, чистым голосом: - Благодаря ему не только я осталась жива, но и батальон гвардии капитана Баранова уцелел и вышел из окружения. - Перестаньте морочить мне голову. Здесь вам не пионерский лагерь, чтобы рассказывать сказки о героических собаках. На четвертой койке, той, что стояла у окна, приподнялся раненый, сел. Его левая рука была в гипсе и торчала на подпорке перпендикулярно телу. - Товарищ профессор, гвардии старшина Черноусое докладывает, что она говорит правду. - Старшина здоровой рукой пригладил усы и добавил: - Товарищ профессор, выпишите меня из госпиталя. - Этот опять за свое. Как же я тебя выпишу с такой рукой, она же у тебя в гипсе. Вздор! - Врач махнул рукой и вернулся к начатому разговору. - Условия и так трудные, я борюсь за жизнь людей, а вы мне тут хотите внести инфекцию... - Я продезинфицирую... - Хватит. Собаку отнести обратно. - Он показал рукой на дверь и с удивлением спросил: - А вы что здесь делаете? На пороге в шлемофонах и шинелях стояли два танкиста. - Сейчас не время для посещений, - рассердился профессор. Подойдя ближе и рассмотрев генеральскую змейку на погонах одного из танкистов, он повторил: - Не время, товарищ генерал. - У нас сейчас самое время... Вчера мы взяли Яблонную, а пока затишье на передовой, мы сразу сюда. Очень спешим: скоро рассвет. Тут у вас лежат трое моих парней из танковой бригады. Я хотел бы узнать, когда они вернутся в строй. - Все посходили с ума с этим возвращением в строй. Ваши трое тяжело ранены. Мы их залатали, зашили, но ведь еще контузия. Хуже всего вот с этим пацаном. Посылаете в бой детей... - Детей? Да, посылаю... - Генерал задумчиво кивнул. - Может быть, им что-нибудь надо? Два санитара, протиснувшись в дверь, направились в угол, где лежала собака. Шарик глухо заворчал и обнажил клыки. Санитары в нерешительности остановились. - Забирайте, забирайте, я же сказал. Второй танкист шагнул вперед и обратился к начальнику госпиталя: - Товарищ профессор, оставьте собаку в палате. Она ведь тоже солдат, член экипажа, моего экипажа. - В конце концов, что здесь: полевой госпиталь или заведение для душевнобольных? С самого утра идет это идиотское сражение из-за собаки. Уже третий ее защищает. Я видел бляху на ее ошейнике, прочитал надпись. Мне все известно. И я лечу собаку так же внимательно, как и бойцов. Мы наложили ей на лапу гипс, но находиться здесь, вместе с людьми, она не будет. - Оставьте собаку, - сказал генерал. - Здесь, товарищ генерал, не вы приказываете. - Я прошу. - У меня не хватает лекарств, мяса, сахара. У меня тысячи забот, я работаю до поздней ночи, а вы мне морочите голову с этой собакой, отнимаете время. - А может быть, мед подойдет вместо сахара? - спросил Василий. - Фантазия! Где вы сейчас найдете мед в этом разоренном голодном крае? - Будет мед, и мясо будет. Оставьте собаку, - попросил генерал. - Если можете, помогите, но условии мне не ставьте. Приезжайте недели через две: возможно, они будут чувствовать себя лучше. А сейчас - сами видите. Врач отступил, давая им пройти. Генерал и Семенов прошли за ним на середину палаты. На улице уже немного посветлело. Они увидели лицо Саакашвили, серое, как будто покрытое пеплом. Янек был весь в бинтах, открытыми оставались только глаза и рот. Густлик, который, казалось, был в сознании, смотрел в потолок ничего не видящими глазами. Рыжеволосая санитарка подошла ближе и протянула руку Семенову: - Помните? - Конечно! Огонек! - Да, это я. Старшина тоже здесь лежит. Опять все вместе встретились, как в засаде у Студзянок. Семенов поздоровался с Черноусовым и вернулся к девушке: - Наш танк называется "Рыжий". Это в вашу честь. - Позаботьтесь о них получше, - обратился к ней генерал. - Да, конечно... - покраснела девушка и замолчала. Встретив нетерпеливый, суровый взгляд профессора, танкисты отдали честь и вышли. Санитары вновь нагнулись к собаке, но врач остановил их движением руки: - Отставить. Тюфяк обшить белым, продезинфицировать шерсть. Маруся, ты за это отвечаешь. - Так точно, я отвечаю за собаку, - весело отрапортовала Маруся. Вечером, дымя помятым радиатором, на госпитальный двор въехал грузовик. На одном борту грузовика была сделана смолой надпись по-русски, а на другом - по-польски. Обе одного содержания: "Ешьте за здоровье Шарика". Госпитальный повар с помощью санитаров выгрузил из машины корову, убитую снарядом, и дубовую бочку. Заклепки ее пахли немного кислыми огурцами, немного - спиртом, а внутри был загустевший от холода мед. Сообщили об этом профессору и понесли ему на пробу ложку меду. Он взял ее, не говоря ни слова, долго держал над печуркой, чтобы мед оттаял. В тепле от комочка меда запахло лесом и цветами Козеницкой пущи. Врач попробовал, покрутил головой: - Превосходный. Где они достали мед, буржуи? - проворчал он себе под нос и начал диктовать медсестре Марусе список раненых, которым надлежало выдавать это лекарство. Адрес, написанный химическим карандашом, в одном месте стал фиолетовым от сырости, а в углу стерся, но, несмотря на это, без труда можно было прочитать имя и фамилию: Ян Кос. Номер полевой почты был перечеркнут красным карандашом, а внизу кто-то написал большими буквами: "Переслать в госпиталь". Конверт расклеился, и из него легко можно было достать письмо. "Янек! Пуля перебила мне ключицу и задела легкое. Врач сказал: "Хорошо, что тебя быстро привезли. Скажи спасибо шоферу". Спасибо водителю, который перевез меня на другую сторону Вислы и там передал прямо санитарке, но самое большое спасибо - тебе. Сейчас я уже здорова, правда, еще ношу повязку на плече и от слабости у меня часто кружится голова. Я помогаю здесь, в госпитале. Людей не хватает, а я все же могу делать перевязки. Как наберусь сил, вернусь в полк. Может, еще встретимся, может, ваши танки опять будут воевать вместе с нашей пехотой. Я бы хотела тебя встретить, поблагодарить. Об этом я уже писала, а вот то, что я чувствую, почему так хочу тебя встретить, мне трудно выразить... Когда началась война, я только что окончила первый курс медицинского института. Мне очень хотелось стать врачом, но фронту ведь нужно много санитарок, поэтому я пошла добровольцем. До того как я начала учиться, я жила в деревне. У нас в деревне весенними вечерами парни и девчата собираются на улице, поют под гармонь и пляшут. Если девушке нравится парень, то она во время пляски подходит к нему и приглашает его. Сейчас, во время войны, не знаю, пляшут ли вечерами в моей деревне. А в Польше, наверно, вообще нет такого обычая. Если бы не война и если бы в Польше был такой обычай, то я бы хотела именно так перед тобой плясать. А потом, около полуночи, когда гармонь играет все жалобней и тише, мы бы пошли в тень сада, в запах жасминовых кустов. Там никто бы нас не увидел и, если бы ты меня поцеловал, я бы не обиделась. Прочитала я сейчас последние слова и испугалась. В глаза бы этого не сказала, но в письмах люди всегда бывают смелее, да, кроме того, мы, наверно, никогда не встретимся. Всего доброго, Янек. Пусть тебя от снарядов оберегают броня и мои мысли. Маруся-Огонек". Это письмо пришло в танковую бригаду ровно через неделю после взятия Праги. Письмо полежало немного в штабе, а потом, направленное по новому адресу, попало в госпиталь и легло на табурет около койки Янека Коса. Все трое были еще без сознания, а Шарик только понюхал конверт и перестал им интересоваться, поскольку читать не умел. Письмо нашла сама Маруся. Она спрятала его на груди в кармане своей гимнастерки и решила: "Когда поправится, незаметно подложу. Пусть тогда прочитает, узнает". После переселения на новое место Шарик почувствовал жажду жизни, вкус к еде и быстро набирался сил. Он считал, что силы ему нужны, поскольку он, конечно же, должен присматривать за Янеком и его друзьями. Когда раненые стонали во сне, он, скуля у двери медсестры Маруси, звал ее на помощь. Овчарка поправилась. В весе она не прибавила, но взлохмаченная шерсть начала укладываться, блестеть, а черный кончик носа опять стал подвижным и влажным. А потом врачи сняли ему гипс, и пес с удивлением долго разглядывал свою лапу, худую, голую, как будто чужую. Привыкнув ковылять на трех лапах, он боялся наступить на четвертую и, лежа на подстилке, долго и старательно вылизывал ее языком. При этом он чувствовал приятное подрагивание, зуд под кожей и все более быстрое движение крови. Уверенный в том, что раз это помогает ему, то должно помогать и другим, Шарик применял это же лечение к Янеку и лизал пальцы его правой руки, которая бессильно свешивалась с постели. Возможно, он был прав, потому что иногда случалось, что Кос слегка шевелил пальцами. Дня через два после снятия гипса с лапы Шарика ожил Елень. В обед он съел две порции и попросил третью. После третьей он немного передохнул и с разрешения врача получил четвертую. Укрепив таким образом подорванные силы, он сел, посидел минут пятнадцать, встал и с раскрасневшимся от усилия лицом двинулся вдоль койки, а затем дальше. Опираясь о стену, он грохотал по полу ногой, неподвижно закрепленной в металлических шинах. Саакашвили внимательно следил за ним, потом глубоко вздохнул. - Бра-аво, Густлик, - сказал он, запинаясь, - ге-ерой... - Дайте мне пить, - прошептал Янек. Они оба были еще перевязаны - у Григория грудь, а у Коса голова, и у обоих были руки в гипсе. У Янека - левая, а у Саакашвили - правая. - Я вижу, экипаж начинает возвращаться к жизни, - констатировал старшина Черноусов и, погладив усы, тихонько крикнул: - Ура, товарищи! Крикнул потому, что "ура" надо кричать, а тихонько - чтобы не привлечь в палату кого-нибудь из врачей или санитаров. Старшина как раз занимался делом запрещенным и сурово искореняемым во всех госпиталях - он чистил оружие, которое тайно хранил. Этим оружием был пистолет системы "маузер", с длинным стволом, с вместительным прямоугольным магазином, с деревянной кобурой, которую можно было присоединить к пистолету как приклад. Вещь была хорошая, радовавшая глаз и сердце солдата. Только ему одному известными способами протащил Черноусов контрабандой свой маузер через все контрольные пункты, через все бани, прятал его в матрасе, под подушкой, время от времени доставал оттуда, чистил и рассматривал, следя, чтобы никто не захватил его врасплох за этим занятием. Черноусов посмотрел на дверь, выглянул в окно и быстро спрятал пистолет. - Товарищи, внимание: кто-то к нам приехал. Разрешите пойти на разведку и потом доложить. Ему уже давно сняли гипс, но руку он носил осторожно, двигал ею несмело. Зато ноги у него были здоровые, и он бодро зашагал, шлепая по коридору госпитальными сандалиями. Вскоре он вернулся и с удивлением сообщил: - Новогодние подарки привезли, только не понятно, почему так рано? - Так это же не сочельник. А где они? - спросил Елень. - В клубе. С ними врач разговаривает и сюда не пускает. Приехали и наши, и ваши. Там одна дивчина вами интересуется. - Я схожу. Только поддержи меня немного под руку. Старшина помог Еленю надеть голубой госпитальный халат, и они оба вышли. Шарик хотел побежать за ними, но оглянулся на Янека и вернулся на свое место. Их не было довольно долго. - Где-е их черти носят, - ворчал Григорий, прислушиваясь к гомону в другом конце коридора, а потом к шуму мотора во дворе. Наконец они вернулись, неся три компл