екта обмундирования. - Вы-ыписывают? - не понял Григорий. - Как же, тебя вместе с койкой должны были бы выписать, - съязвил Елень и, улыбаясь, показал форму. - Погляди-ка лучше сюда, на погоны. Погоны действительно были интересные. Саакашвили, узнав свою форму, увидел на ней красивые позументы сержанта, а на двух других - тройные нашивки плютонового. - Теперь видишь? Все мы в чинах. И бумаги дали. Янек, посмотри, Янек. - И он поднес форму к постели Янека. - А тебе вот еще шерстяной шарф. Сказала, что сама вязала... Кос повернул голову, внимательно посмотрел и зашевелил губами. Елень не расслышал и наклонился к нему. - Письмо? - Письмо не дала. Открылась дверь. Вошла Маруся, неся стакан, до половины наполненный розовым раствором, из которого торчали термометры. Она поставила стакан на подоконник и всплеснула руками. - Кто вам принес форму? Я должна сейчас же все унести. Если профессор увидит такой беспорядок, он мне шею намылит. - Она забрала обмундирование и, уходя, добавила: - Как захотите посмотреть, скажите, и я потихоньку принесу. Она вышла, но почти тотчас же они опять услышали ее быстрые шаги; она вбежала в комнату и присела на край койки Коса. - Сегодня такой хороший день: ты чувствуешь себя лучше, получил новое звание, и от меня тебе тоже подарок. Она засунула руку за белый халат и в эту самую минуту увидела лежащий на табурете шарф из голубой шерсти, перевязанный лентой. - Ой, какой красивый и мягкий. От кого получил? - Его любят девушки, - сказал Черноусов. - Я сам видел ту, что этот шарф принесла. Красивая девушка, волосы у нее словно спелая пшеница. Маруся отвернулась к стене, развернула носовой платочек и вынула из него письмо. Она хотела дать ему и то и другое, но теперь передумала - положила на одеяло только квадратный кусочек вышитого материала. Янек минуту смотрел, а потом неожиданно звонким и сильным голосом сказал: - Дай, в руку. Он протянул правую руку, сжал пальцами платок и поднес его к глазам. - Да здравствует Янек! - крикнул Елень. - Теперь он сразу выздоровеет. И тебя, Огонек, должен благодарить за это. Маруся покраснела, а Густлик подковылял к ней и обнял за шею. - Спрашивай разрешения у Янека, - отшутилась она, колотя Еленя по спине. - Он мой парень. Я его лечу, кормлю. Она вскочила, принесла термометр и, взглянув на ртутный столбик, сунула его Косу под мышку. Янек медленно, с усилием двигая рукой по одеялу, дотронулся до Марусиной руки и нежно сжал ее пальцами. Трудно решить, что помогло: лекарства, теплый язык Шарика или радость при виде подарка. Вероятно, все вместе. Неподвижность в плече, вызванная раной, нервным шоком и контузией, отступила. Человек выздоравливает намного быстрее, если он этого очень сильно хочет. Утомившись, Кос заснул и спал до вечера и всю ночь, а на следующее утро проснулся бодрый, веселый и, увидев, как Черноусов принимается чистить маузер, попросил громким шепотом: - Покажи. Старшина принес разобранный на части пистолет и на обеих ладонях поднес к глазам Янека. - Хорошо бьет? - Хорошо. Ствол длинный, и приклад можно приставить. - Старшина быстро собрал маузер и показал, как его надо соединять с кобурой. - У меня была снайперская винтовка, - вздохнул Янек. - Пропала в танке. Незадолго до Нового года выпал глубокий снег, мороз забирался в окна, разрисовывал их замысловатыми узорами, а в палате было тепло. Густлик передвигался уже хорошо, без посторонней помощи перемещался по всему госпиталю, заглядывая на кухню, на склад, принося под синим халатом то смолистое полено, то ведро прессованных брикетов. Все трое теперь быстро набирались сил, Янек даже смог сам написать письмо в Приморский край, Ефиму Семеновичу. Они получали усиленное питание и, воспользовавшись этими благоприятными возможностями, начали делиться едой с более нуждающимися, чем они сами. Янек вместе с Черноусовым высыпал хлебные крошки на подоконник, это привлекало шумных, взъерошенных воробьев. Потом появились синицы, разноцветные, как на картинке: голубые, зеленые, с ярко-желтыми брюшками и длинными клювами. Но они были робкие, пугливые, и если им и удавалось изредка что-нибудь поклевать, то только тогда, когда стая воробьев улетала на обед к кухне. Янек предложил прилепить немного масла или прибить гвоздиком кусочек сала в углу, на оконной раме. Теперь наконец и синицы могли поесть. Воробьи и здесь пытались им мешать. Хлопая крыльями, они цеплялись коготками за деревянную перекладину, опирались хвостами о стекло, но то одна, то другая лапка соскальзывала, и с отчаянным чириканьем они съезжали вниз. Зато синицы, ловко опираясь на хвосты, клевали масло. Янек и Григорий просили Марусю поправить им подушки и, лежа на боку, целыми часами следили за птицами. Примерно неделю спустя появился новый гость. Утром их разбудило решительное, властное постукивание, напоминающее очередь из автомата. На окне сидел дятел с розоватым брюшком, в вишневой изящной шапочке на голове. Вероятно, он был стар и не брит, потому что от клюва в разные стороны торчали седые перышки. - Я знаю, на кого он похож, - сказал Янек. - Ну, конечно, известно, на кого! - воскликнул Елень. - Он такой же заросший, как пан Черешняк. Интересно, поставил старик себе избу или нет? - Где-е там поставил, - Григорий махнул здоровой рукой. - Ведь укрепления проходят там же, где и раньше, и фро-онт стоит там, где мы его о-оставили. - Он на минуту задумался и попросил Еленя: - Густлик, скажи вра-ачу, чтобы сдвинули наши койки. - Я уже просил, но он не соглашается. - Поговори с ним еще раз. У Янека была в гипсе левая рука, а у Григория - правая, вот они и хотели, чтобы их положили друг около друга, потому что они тогда действовали бы вместе, как один человек. - У нас бу-удут две руки и Ша-арик на посылках. Шарик освоился с госпитальными порядками: ходил за сестрой, лаем сообщал на кухню, что они хотят чаю, и даже несколько раз приносил в корзинке хлеб, сахар и масло, пока врач категорически не запретил это делать. Профессор заглядывал к ним ежедневно, время от времени осматривал и хмурил брови, когда ему начинали "морочить голову": Черноусов просил, чтобы его выписали, Елень от имени своих друзей просил сдвинуть койки. Из этого, естественно, ничего не получалось. Но сегодня, не успел еще Елень и слова вымолвить, как врач, оглядев палату, дал указание санитарам: - Сдвиньте эти две койки. И третью тоже поближе. Так, чтобы можно было две-три новые поставить. Они удивленно смотрели на него, а когда врач скрылся за дверью, Черноусов сказал: - Ну, братцы, сегодня будем прощаться. - Не отпустят тебя. - Увидишь. Он ушел и долго не возвращался. Вернулся улыбающийся, неся перекинутые через левую руку форму и шинель, а в правой - сапоги. - Выписали на фронт? - удивились все. - Не в тыл же. А стоит мне попасть в свою дивизию, старшину Черноусова не заставят раздавать кашу. Там знают, на что я гожусь. - А как ты узнал, что тебя сегодня выпишут? Черноусов ответил не сразу. Он долго и тщательно переодевался, затем сложил свои госпитальные вещи на койке, куском зеленого сукна протер награды, чтобы блестели, и разгладил усы, глядя на свое отражение в гладком кафеле горячей печки. Потом приоткрыл окно, прилепил новую порцию масла для синиц, закурил толстую самокрутку и, выпуская дым на улицу, чтобы в палате не пахло, сказал: - Запомните, ребята: когда в госпитале освобождается место, добавляют новые копки, то это значит, что фронт скоро двинется. Тогда старых отпускают, чтобы можно было принимать новых. Перед каждым наступлением госпитали должны быть свободными. - Что же, мы здесь одни останемся? - Почему одни? Вас же четверо... Ну, мне пора. С кухни как раз едут за продуктами на фронтовые склады, и я с ними отправлюсь. На эти самые склады должны и наши приезжать. Дорога, может быть, и длиннее, зато быстрее и вернее. Не пройдет и трех дней, как я буду в своей дивизии. Теперь он переходил от одной койки к другой, наклонялся, обнимал и целовал всех по очереди, щекоча пушистыми усами, и Янеку показалось, что у грозного старшины глаза вдруг стали влажными. Но, видно, ему это только показалось, потому что гвардеец выпрямился, остановившись посредине палаты, стукнул каблуками и поднес руку к шапке. - Гвардии старшина Черноусов докладывает о своем отбытии. До свидания в Берлине. - Напишешь нам? - Напишу. Он вышел. Елень подошел к окну. Дятел, уже привыкший к людям, быстро стучал клювом и только изредка, наклонив голову, посматривал черной бусинкой глаза и как бы прислушивался к тому, что говорил Густлик. - Идет через двор, грузовик уже стоит... Сел... Поехал. Они слышали, как зашумела отходящая машина, но видеть ее не могли, потому что окно внизу замерзло. Спустя полчаса Елень, укладываясь на свою койку, выругался, наткнувшись вдруг на что-то твердое под простыней, и вытащил оттуда маузер в деревянной кобуре. - Эх, видно, забыл! - Дурак, под твоей простыней забыл? - разозлился Саакашвили. - Прочитай, там есть записка. На листке бумаги было написано по-русски: "Подарок отличному стрелку". У них не было сомнения, кому следует отдать оружие, и, хотя Янек еще не вставал, они спрятали маузер именно у него в матрасе - не слишком глубоко, а так, чтобы, поворачивая голову на подушке, он мог почувствовать, что там что-то спрятано. Неделю спустя, под утро, неожиданно залаял Шарик, а потом начал тормошить всех, дергая зубами за края одеяла. Все разом проснулись и почувствовали, как слегка дрожит земля и издалека несется к ним, стелясь под снегом, низкий, мощный гул. А еще через мгновение дрогнули и зазвенели оконные стекла. Мрак за окнами начал рассеиваться. На конверте стояли четыре фамилии. Четыре или три. Что касается трех, то здесь все было ясно: Саакашвили, Елень, Кос. Не ясно было только одно: считать ли слово "Шарик" как имя или тоже как фамилию. Но определенно письмо было адресовано им всем. "Дорогие мои! То место, которое мы вместе обороняли в августе, было выбрано хорошо. Мы еще раз переехали через Вислу по тому же самому мосту. Поля и лес сейчас в снегу, их трудно узнать, и все-таки мое сердце забилось там сильнее. Оттуда мы двинулись на столицу, а потом дальше и дальше. Бригада участвовала в боях за большой город у реки, но противник оборонял его только арьергардами. На аэродроме мы захватили тридцать самолетов, которые не успели взлететь. Оттуда мы повернули на запад, пехота с ходу прорвала полосу укрепления, мы протиснулись в эту щель, как в приоткрытую дверь, совершили стремительный танковый рейд и захватили еще один город. Это были тяжелые бои. Когда вернетесь, опять не досчитаетесь нескольких знакомых. Сейчас нам досаждает холод. "Рыжий" обогревается от своего мотора, но и он, бывает, устает, а на броне у него появилось еще больше шрамов. Экипаж у меня хороший, составлен из молодых ребят, они все окончили танковое училище. Но скажу вам по секрету: жду того часа, когда мы опять будем все вместе. Мы стоим в обороне как резерв. Сегодня праздник Красной Армии. Проводятся встречи, выдали немного спирту. Мои ребята ушли, а я остался в "Рыжем" и при свете ремонтной лампочки пишу на твоем, Янек, сиденье, в уголке, потому что здесь тише всего. Место, где броня была пробита снарядом, заделано изнутри толстой плитой. Края приварены, и все это выглядит как рана с толстыми рубцами. Может быть, и вы уже скоро поправитесь. Отвечайте побыстрее, а то и мне интересно, и генерал часто спрашивает, что с вами. Я ношу теплые рукавицы Янека. Они мне хорошо служат. У меня есть трофейный ватник, сгодится для новой подстилки Шарику, старая сгорела. Я кончаю, потому что пальцы мерзнут и деревенеют. Завтра день обещает быть солнечным, ясным, температура около пяти градусов мороза, после полудня увеличение облачности до одной четверти. Сердечно обнимаю вас, ребята, и чешу Шарика за ухом, сейчас только в мыслях, но, возможно, скоро и на самом деле. Василий". Письмо шло десять дней и прибыло в начале марта. Прочитали письмо вслух утром, сразу после завтрака, а потом вырывали его друг у друга из рук, потому что каждый хотел увидеть его еще раз собственными глазами. Шарик решил, что это игра, и, стоя на задних лапах, тоже старался схватить бумагу зубами. Жили они теперь в другом мосте, в маленькой комнатенке на чердаке, куда их перевели еще в конце января, чтобы освободить место раненым, прибывшим прямо с фронта. Они едва размещались здесь. Койка Янека стояла около окна, под скатом крыши, а сбоку - две другие в два этажа, одна над другой. На верхней разместился Елень, утверждая, что там ему удобней и что, кроме того, он должен тренировать ногу, чтобы снова владеть ею. Птицы быстро заметили происшедшую перемену и каждый день навещали их. Шарик, поставив передние лапы на подоконник, с интересом наблюдал за ними, пугая синиц, но дятел оказался не из трусливых и только иногда, если Шарик уж слишком приближал свой нос к стеклу, отгонял овчарку шумными взмахами крыльев и грозно стучал клювом по фрамуге. В тот день, когда пришло письмо, небо было солнечное, голубое, солнце сильно пригревало через стекла. Весной трудно усидеть дома. Как-то Елень отправился на кухню рубить дрова - в оздоровительных целях, а также для того, чтобы поддержать хорошие отношения с поваром. Потом Григорий пошел в лес попеть в одиночестве; он говорил: - Ко-огда я пою, то не заикаюсь. Заикался он все реже, да и то только когда волновался или хотел сказать что-нибудь очень быстро. Пришла Маруся и начала, как она это делала каждый день, массажировать левую руку Янека от плеча до пальцев. Кожа на руке была бледная, какая бывает на ладонях прачек, и слегка сморщенная. Вся рука стала худой, тонкой: силы медленно возвращались к ней. Маруся энергично действовала руками, а Янек в это время рассказывал ей о своем доме в Гданьске, о том, как учился в школе, о боях в сентябре тридцать девятого и о поисках отца. Сегодня Огонек была свободна, поэтому, закончив массаж, она принесла Косу его форму, и они пошли на прогулку вместе с Шариком. С ветвей сосен опадали тяжелые, наполненные солнцем капли. Сновал по иглам влажный шелест, пахла земля. Трава была еще прошлогодняя, рыжая, но если наклониться, то под ней можно было рассмотреть несмелые, светло-зеленые росточки. Они молча шли по извилистой тропинке вдоль тающего болота. - А где твой шарф? - спросила девушка. - Оставил, сегодня тепло. - Ты должен его носить. - Он не идет к форме. И вообще я не люблю его. И снова оба замолчали. Наконец они остановились на краю небольшой поляны. Между соснами ветер рябил большую лужу. Отражались в ней кроны сосен и голубое небо. Если смотреть в воду, то кажется, что лужа - это окно, ведущее на другую сторону земли. По бокам, в тени, серели остатки тающего снега. - А ее любишь? - Кого? - Ту, что подарила. - Мы с ней ехали вместе в армию, вместе пришли в бригаду... Мне казалось, что наше знакомство - это что-то гораздо большее, а потом оказалось иначе. - Как? Янек вспомнил, о чем говорили Григорий и Густлик, когда на лесной поляне из рук генерала каждый получил Крест Храбрых и Лидка пришла пригласить его в кино. После минутного молчания Янек объяснил Марусе: - Я ей был не нужен, она предпочитала других. А потом оказалось, что экипаж наш хороший и заметный, потому что с нами ездил Шарик. Мы получили ордена, все об этом говорили, и ей показалось, что я ей нужен... - Ей показалось... - прервала его Огонек и тряхнула своими каштановыми волосами. - А ты? - Что я? - А тебе она нужна, ты любишь ее? Янек оперся рукой о холодную, влажную кору сосны, набрал полные легкие воздуха: - Я люблю тебя. Больше, чем люблю. - Правда? - Да, правда. Маруся разбила каблуком остатки льда на краю лужи, весело, громко рассмеялась и, подняв руки вверх, начала танцевать перед ним, дробно притопывая. - Маруся, что ты делаешь? - Я же писала! - громко крикнула она, не переставая танцевать. - Что писала? Шарик, который вынюхивал что-то между деревьями, увидев, что происходит, подбежал к ним и тоже начал подскакивать на всех четырех лапах, лаять и танцевать. - Да нет, это я так... У нас в деревне девчата так пляшут перед парнем, который им нравится. - А парень что должен делать? - Если сердце у него бьется сильней, тоже пляшет. Янек хлопнул в ладоши и начал семенить ногами по влажной прошлогодней траве, по пропитанной водой хвое. Недалеко из-за ствола дерева показался смеющийся Григорий и запел: - Эх, загулял, загулял, загулял парень молодой... - А ты откуда взялся? - крикнула Маруся. - Не мешай! Саакашвили продолжал петь, хлопая в такт ладонями: - В солдатской гимнастерочке, красивенький такой. Маруся обняла Янека за шею, а Григорий, увидев, что они перестали танцевать, попросил умоляюще: - Посмотреть-то хоть можно, а? - Пожалуйста, можешь смотреть, - сказала она и крепко поцеловала Янека в губы. "Здорово, танкисты! Доложите профессору, что он вовремя меня выписал из госпиталя. Я едва успел. Вы, должно быть, слышали, как мы двинулись. Гром был большой, наверно, и до вас дошел - ведь от вас до Вислы не так уж далеко. Зато теперь ближе до Берлина, чем до Варшавы. Надеюсь, что и вы скоро будете нас догонять. Я спрашивал о польской армии. Говорят, что нигде поблизости не стоит. Так что, кто знает, встретятся ли еще когда паши фронтовые дорожки, увижу ли я вас еще когда-нибудь. Молодым солдатам я рассказываю о том, как мы вместе воевали, какие у нас боевые традиции. Рота воюет хорошо, за последние две недели мы получили семь орденов, из них один ношу я. Сапоги у меня целые. Каша жирная. А войне уже скоро конец. Те, кто помнят, как мы форсировали Вислу, спрашивают о Марусе, вернется она к нам или нет, потому что без Огонька не так весело. В последних словах своего письма сообщаю, что вся рота обязуется бить врага по-гвардейски, чего и вам желаю. Гвардии старшина Черноусов". Пришел наконец день, когда они в последний раз предстали перед профессором. Он внимательно выслушивал сердце, проверял, как они владеют отремонтированными им ногами и руками. Двоих из них он мог выписать немного раньше, но согласно строгим правилам ждал, чтобы выписать всех вместе. Потому что были они как три брата, составляли один экипаж, а это, может быть, даже больше, чем семья. Всего дольше и внимательней проверял профессор руку Янека. Велел поиграть ему маленьким мячом, бить им об пол, о стену и ловить. Янек выполнял все точно, нагибался, разгибался, раздетый до пояса, а доктор, глядя на его тело, меченное шрамами, думал: "За одну только кожу должны дать тебе орден". Однако он не сказал этого вслух, а бросил коротко и строго: - Хорошо, можешь идти. - Товарищ профессор, еще... - Что еще? Хотите, чтобы я собаку посмотрел? Ее тоже выписывают из госпиталя. Осматривать вашего Шарика мне не надо. Он сам себе выдал лучшее свидетельство здоровья и хорошего самочувствия - задушил вчера на дворе курицу. Хорошо еще, что наша, госпитальная, и не надо объясняться с людьми. Счастливого пути. Когда Янек выходил из комнаты, в дверях показалась Маруся. - А ты зачем? - спросил ее профессор. - На фронт... - Ты здесь нужнее. - Нет, там. - Все равно вместе вы не будете служить. В польскую армию тебя не определят. Девушка покраснела. - Знаю, но больше оставаться не хочу. - Понимаю. - Профессор вздохнул, кивнул лысой головой и, добавив "согласен", подписал направление на фронт. Девушка вышла, за дверью раздался приглушенный шепот, а потом громкий смех и топот бегущих ног. Профессор снял очки и, спрятав лицо в ладони, закрыл глаза. Он подумал, что теперь уже, наверно, недолго осталось ждать, что это, по всей видимости, последняя военная весна... 20. Пути-дороги Случается, что во время осенней тяги утка отобьется от стаи. Задержат ее какие-нибудь важные птичьи дела, помешает сломанное крыло, а ранний мороз покроет льдом озерцо между камышами. Замерзающую одинокую птицу поймают люди, обогреют, вылечат, если нужно, но уже слишком поздно пускаться в путешествие в теплые края, да и сил нет. И вот толчется она всю зиму в избе и даже как будто привыкает к людям, ест из рук. Но когда сойдет снег, посинеет небо и весна принесет первые теплые ветры, птица начнет беспокоиться. Жаль с ней расставаться, но все же, видно, нужно, иначе нельзя. Есть чувства более сильные, чем привязанность к сытому столу и теплому дому. Когда потянется с юга стая, приходится открывать окно и выпускать птицу. Сначала разбег, низкий старт над землей, потом после набора скорости крутой подъем вверх, радостный круг над гостеприимным домом, свист крыльев да уменьшающийся силуэт с длинной шеей. Птица возвращается в свою стихию, к своим товарищам... Брезент на машине хлопал, как крыло, поднимался, наполненный ветром. В углу у кабины водителя, на запасной покрышке и двух охапках сена, сидели Янек и Маруся, укрывшись одной плащ-палаткой; рядом с ними, у правого борта, - Григорий и Густлик. Шарик втиснулся между танкистами и положил голову на колени девушке. Конечно, ехали они не одни. Весь кузов грузовика был заполнен фронтовиками. Все сели только что, на перекрестке, и теперь присматривались к соседям; завязывались первые знакомства, кто-то предлагал свою махорку, кто-то угощал сигаретами. - Берите, это трофейные, называются "Юно", - предлагал седой капитан. - По-ихнему "Юно", а по-нашему - солома, простите за выражение. Может, махорки попробуете солдатской, крупки? - Мне жена самосад прислала. Крепкий, аж голова кружится, а пахучий!.. Пожалуйста, прошу, товарищ... Грузовик приближался к городу. Из кузова были видны отдельно стоящие домики. Как только машина въехала на улицу Праги, разговоры утихли. Может, потому, что все задымили папиросами, а может, потому, что смотрели на руины разрушенных снарядами домов, на которых под лучами солнца таял снег и слегка дрожал воздух. Грузовик повернул влево, дорога полого сбегала к Висле. Янек поднял голову и внимательно всмотрелся, потом, показав рукой, сказал: - Послушайте, мы же именно где-то здесь, в этом месте... Вон и камни выворочены на мостовой. Это же наш след, нашего "Рыжего". Заскрипел, подался под тяжестью машины настил понтонного моста. - Союзники, вы танкисты? - Да, танкисты. - Когда вас ранило? - Когда Прагу брали, в сентябре, - объяснил Саакашвили. - Ордена за Прагу получили? У Еленя и Саакашвили были распахнуты шинели, чтобы все могли видеть бело-красные ленточки и Кресты Храбрых. - Нет, это раньше. Мы помогали восьмой гвардейской армии удерживать плацдарм за Вислой, под Студзянками. А в Праге мы были ранены. - Видно, крепко вас стукнуло, раз столько в госпитале провалялись... - Да ничего себе. - А с четвертым что? Сгорел? - Ка-акого че-ерта, - Григорий от волнения начал заикаться. - Жив и здоров, во-оюет. Машина, делая широкие повороты, поднималась теперь в гору, по направлению к Каровой. В машине стало тихо. Здесь город выглядел иначе, чем в самой Праге, ни один дом не уцелел. Они ехали по ущельям из обгоревших стен, между странными развороченными холмами, похожими на известковые скалы. По насыпям взбегали вверх зигзагами извилистые горные тропинки. Изредка то здесь, то там можно было увидеть фигуру человека, кое-где из забитого досками окна торчала железная печная труба и ветер играл тонкой струйкой черного дыма. - Твердый народ, - сказал седой капитан, угощавший сигаретами "Юно", но ему никто не ответил. Прошло четверть часа, прежде чем из извилистых улочек машина выехала на прямую аллею, и они увидели с правой стороны холмистое пространство, на котором заплатами лежал снег, а из-под него солнце обнажило осколки кирпичей, размолотых снарядами. Они поняли, что это не поле, что здесь когда-то тоже был город. Далеко, посреди пустыря, торчал одинокий, затерянный костел. Солдат, который угощал всех махоркой, пробормотал сквозь зубы крепкое проклятие. И опять наступила тишина. Они ехали дальше, внимательно рассматривая две фабричные трубы, из которых одна - та, что была ближе, выщербленная, - дымилась. И только когда город остался позади и по обеим сторонам шоссе начались поля, ветер сдул с людей молчание. - Как же это все отстроить? Видел я много сожженных городов, но таких - ни разу. - Смоленск, наверное, не лучше. - А Сталинград? - Как отстроить? - вмешался солдат, которому жена прислала самосад. - Люди, если все разом за работу возьмутся, то все смогут. Вот тут едут ребята, танкисты. Их неплохо разрисовало, а все же их залатали, вылечили, и теперь они опять на фронт едут. Взяли Прагу и Берлин будут брать... Меня, к примеру, ранило в Лодзи. Когда мы ворвались в город, то фрицы еще ничего не знали, магазины были открыты. Немцы на нас глаза вытаращили. Но один выстрелил с крыши и попал. - А меня ранило в Катовице. - А меня еще дальше, под Костшином. Там восьмая гвардейская армия плацдарм отвоевывала за Одером. - Оттуда недалеко и до Берлина. Какой он, этот Берлин? Молодой белобрысый офицер в фуражке с голубым околышем усмехнулся и сказал: - Улицы там черные, только на крышах вспышки, а вокруг клубы дыма от зениток. Падает бомба - сразу яркая вспышка и разливается огненное пламя. Остальное своими глазами увидите, все осмотрите... - Не хочу я его осматривать, - повернулся к летчику Григорий. - Взглянуть можно, а потом сразу - домой. У нас горы до неба, на них белые шапки из снега, а в долинах тепло и каждый год молодое вино. - А ты откуда? - Я о-откуда? - смутился Григорий, не зная, то ли выбрать настоящую, то ли выдуманную версию. - Он из-под Сандомира, - выручил Елень товарища. - Это под Сандомиром горы до неба, а на вершинах снег лежит? - Если снизу посмотреть, кажется, что горы до неба, а зимой на них снег лежит, - храбро врал Густлик. - Смуглый ваш приятель и черный, как грузин. - Бывают такие и под Сандомиром. Все весело рассмеялись. - Собака тоже из-под Сандомира? - спросил, подмигнув, обладатель самосада. - Готов биться об заклад, что собака воюет в танковых войсках. Саакашвили обрадовался случаю подшутить над собеседником. - Читай, что здесь написано, вот здесь, на ошейнике, на бляхе. Шарик, видя, что все обратили на него внимание, гордо выпрямился и не со злости, а так, на всякий случай, продемонстрировал белые, блестящие клыки. - Не буду и читать. Вон у него какие зубы... А потом, польскими буквами ведь написано... - Могу перевести, - радовался Григорий. - Здесь написано: "Шарик - собака танковой бригады". - Хо-хо, так к нему надо обращаться "товарищ рядовой"! Я думал, это просто собака, а оказывается, солдат. - По-одожди, - Саакашвили начал заикаться. - Я тебе буду перечислять его заслуги, а ты только пальцы загибай. Сразу можешь снять сапоги, потому что одних рук тебе не хватит. Все пассажиры грузовика повернулись в сторону Григория и с интересом слушали рассказ о том, как Шарик еще совсем маленьким щенком не испугался тигра и как он вел себя на фронте и даже о том, как задушил курицу в госпитале, потому что Саакашвили, если уж начинал говорить, то рассказывал добросовестно все до конца, не пропуская ничего, а даже, напротив, добавляя такие подробности, которых ни Кос, ни Елень не могли припомнить. История "бронетанковой" собаки, как стали ее называть, развеселила всех, и, когда рассказ о ней подошел к концу, кто-то начал напевать вполголоса, а потом все вместе, дружным хором запели модную в то время песенку: "Не за то медали дали, что Варшаву мы видали, а за то нас наградили, что мы Польшу освободили". Песня была длинная, появлялись все новые куплеты, дважды повторяли каждый припев, и Янек, пользуясь тем, что никто не обращает на них внимания, прошептал Марусе на ухо: - Не забывай меня. - Не забуду никогда. - Может, будем где-нибудь недалеко друг от друга, а если даже и далеко, то все равно встретимся сразу после войны. - Не знаю, будет ли это... - Обязательно встретимся, - прошептал он. - Будем тогда уже все время вместе: ты, я, Шарик и, может быть, отец. Она повернула к нему лицо. Янек дотронулся губами до ее щеки, покрытой легким пушком. О многом могли бы рассказать перекрестки дорог. Иногда на них встречаются, но чаще прощаются, а потом одни идут налево, другие - направо, и что будет дальше: переплетутся ли еще когда их судьбы и далеко ли до следующей встречи - никто не знает. Грузовик довез их до Познани, а потом они пешком пошли за город, чтобы ждать на перекрестке следующей оказии. Там находился контрольный пункт, где проверяли документы и определяли дальнейшие маршруты для возвращающихся на фронт солдат. Они уже знали, что именно здесь должны расстаться. Марусина дорога вела прямо на запад, а им надо было направо, севернее. Пока что никакого транспорта не было, и Огонек, пользуясь последними минутами, наломала веток вербы в придорожной канаве. Они были покрыты только что распустившимися, бархатистыми сережками. Маруся подарила ребятам целый букет, заткнула им ветки за пояс. Саакашвили, как всегда склонный к выражению своих чувств вслух, отобрал несколько веточек, подошел к девушке-регулировщице и, опустившись на одно колено посреди разъезженной дороги, объяснил ей, что никогда в жизни не встречал девушки такой поразительной красоты. Елень, еще не уверенный на сто процентов в своей заново сросшейся ноге, присел на камень и глядел в поле, на котором раньше обычного зацвел в этом году терновник. Вокруг кустов бродили небольшой стайкой черные дрозды. Птицы тихонько посвистывали, перепархивали с места на место, искали корм в поле, с которого уже сошел снег. Отличая коричневатых, чуть меньших размеров самочек от черных самцов, Елень пытался их считать, сам не зная зачем. Может, просто для того, чтобы чем-то занять время, которое отделяло их от расставания. Так бывает, что люди, которые очень хотят быть вместе, начинают проявлять нетерпение на вокзале и желают, чтобы поезд поскорее ушел. Маруся и Янек стояли рядом. Сначала они пробовали шутить по поводу черных дроздов, бродивших по полю, и родства, которое определенно должно быть между их названием и фамилией Янека. Но шутки не получались, и они замолчали. То печально смотрели друг другу в глаза, то переводили нетерпеливый взгляд на дорогу. Наконец подъехал грузовик с длинным кузовом, покрытым брезентом, из-под которого виднелся серебристый хвост истребителя. Регулировщица остановила машину, поговорила с водителем, а потом с летчиками в кожаных куртках, которые ехали под брезентом, и наконец махнула Марусе. И тут вдруг оказалось, что нужно еще решить важные вопросы и многое сказать друг другу. Огонек дала Янеку свое старое письмо, которое носила в кармане на груди. Все, что написала в нем, уже было сказано, но она хотела, чтобы у него было письмо, чтобы он мог прочитать его, когда они будут уже далеко друг от друга. Янек дал ей перстенек, мастерски выпиленный из медного кольца, которое он снял с гильзы артиллерийского снаряда. Они говорили бессвязно, перескакивая с пятого на десятое. Шарик беспокойно крутился около них, жалобно поскуливая. Летчики теряли терпение. - Да поцелуй ты ее наконец, пора в путь. Янек последовал совету, а потом девушка побежала к грузовику и, подхваченная за руки, влезла под брезент. Машина тронулась и стала удаляться, набирая скорость. Оставшиеся следили за ней, видя сначала грустную улыбку Маруси, а потом только ее фигуру и каштановые волосы на фоне серебристого стабилизатора самолета. Когда грузовик исчез за поворотом, Янек пошел вдоль шоссе, остановился около вербы, зазеленевшей первыми листочками, и развернул письмо. Он медленно прочитал его от начала до конца, а потом тихо повторил вслух: - "Около полуночи... мы пошли бы в тень сада, в запах жасминовых кустов. Там никто бы нас не увидел..." Он стоял, подставив лицо весеннему ветру, и чувствовал, как он приятно ласкает его горящие щеки. 21. Возвращение - Стой, Кос! - крикнул Густлик. - Иди сюда, эта нам подойдет! К перекрестку приближалась огромная трофейная машина, тащившая за собой вагон с окошками по бокам, с весело дымящейся печной трубой. У водителя не было намерения останавливаться. Он дважды дал сигнал, начал сворачивать влево, но девушка-регулировщица не уступила ему дорогу. Тогда шофер высунулся из кабины и с высоты своего сиденья торжественно объявил: - Мы из политотдела фронта! - А мы с перекрестка дорог, - пошутила она в ответ. - Документы и путь следования! Елень подвинулся ближе и заглянул через ее плечо. - Ну как? - спросил он тихо. - Уж тут-то мы наверняка поместимся. - Я не могу к ним никого сажать, - ответила она вполголоса. - Может быть, вы сами сумеете договориться. Они обежали вагон сзади и постучали в закрытую дверь, но никто не ответил. Да, эту крепость нелегко было взять. Правда, можно было бы влезть и как-нибудь прицепиться на металлических ступеньках, но это не езда. Втроем они бы еще решились, но что делать с собакой? Шарик внимательно осмотрел машину, покрутил носом - что-то его очень заинтересовало. Он присел перед дверью вагончика на задние лапы, заскулил и тявкнул. Изнутри ему ответило тоже тявканье. Шарик начал лаять, и собака в машине заволновалась еще сильнее. Наконец дверь слегка приоткрылась, и они с удивлением увидели худую даму, одетую, как на бал, в серебряное платье. Все трое так и замерли, не в состоянии вымолвить ни одного слова. К ногам дамы прижался белый пудель, выставив любопытную мордочку. Увидев Шарика, он заскулил, завилял хвостом, явно обрадовался. Овчарка, очевидно, поняла это как приглашение и одним прыжком оказалась внутри вагончика. Дама отскочила в сторону и, подняв руки вверх, закричала: - На помощь! Заберите этого разбойника, он загрызет мою Крошку! Повторять это танкистам два раза было не нужно. Они дружно бросились на помощь. Григорий подсадил Густлика, Густлик подал руку Григорию. Грузовик уже тронулся с места; Янек пробежал несколько шагов и с помощью друзей тоже вскочил в вагончик, придерживая деревянную кобуру висевшего на боку маузера. Со спасением Крошки затруднений не было, потому что Шарик и не думал угрожать ей. Танкисты, чтобы не впускать холод внутрь, прикрыли за собой дверь, вежливо козырнули даме в серебряном платье и скромно сели у порога. - А все-таки мы едем, - вполголоса пробормотал Елень. - Вылезайте! - услышали они у себя над головой мощный бас. - Как не стыдно силой врываться в чужой дом! Они встали и с уважением взглянули на высокого мужчину атлетического сложения, одетого в полосатую трикотажную рубашку, под которой вырисовывались подрагивающие бугры мышц. - Плютоновый Елень докладывает о прибытии трех польских танкистов! - Густлик вежливо козырнул и склонил голову. Григорий вытащил у Янека из-за пояса две оставшиеся там ветки вербы с сережками и с любезной улыбкой преподнес их хозяйке белой Крошки. Расчет был верный. Женщина улыбнулась (какая женщина не улыбнется, принимая цветы?) и обратилась к своей любимице: - Крошка, как можно? Это чужая собака. Обрадованная Крошка танцевала вокруг Шарика то на четырех, то на двух лапах, тянула его за уши, приглашая поиграть, а он с довольно глупым выражением на морде водил за ней глазами. Мужчина в трикотажной рубашке грозно нахмурил брови и хотел еще что-то сказать, но ему помешал сидевший под потолком на жестяном кольце попугай, который начал орать: - На штуррм! На штуррм! Из глубины вагончика, цепляясь за разные предметы, появилась обезьянка, одетая в красную куртку, и вскочила Еленю на плечо. Тот не успел даже раскрыть рот от удивления, как она схватила его шапку и убежала. - Ой, - простонал Густлик, - вот так зверинец, может быть, у них и слон есть? - Будете вылезать? - настойчиво спросил атлет. - Мы бы вылезли, пан директор, - ответил Григорий, - но теперь, без шапки, никак нельзя... - Оставь их, Иван, пусть уж едут, - с улыбкой сказала дама. - Мягкое у тебя сердце, Наташа. Если мы на каждом перекрестке будем брать пассажиров... - По тону мужчины можно было догадаться, что бурчит он уже только для приличия. - Куда вы едете? - Под Кол обжег, - хором ответили танкисты. - Мы тоже. - Я очень извиняюсь за любопытство, - не выдержал Саакашвили, - но, если можно, мы бы очень хотели знать... - Пожалуйста, это не военная тайна, - рассмеялся силач. - Просто фронтовой цирк. Ну, раз уж Наташа разрешила вам ехать, так не стойте у дверей. Располагайтесь как следует... Они прошли коридорчиком внутрь вагончика, в помещение побольше, где было два окошка, по одному с каждой стороны. Дальше была еще одна дверь, ведущая за перегородку. - Здесь салон, а там наша спальня. Все это великолепие мы оборудовали собственными руками в трофейной машине. Из дальнейшего разговора выяснилось, что Иван - гимнаст-атлет и жонглер, а Наташа выступает с дрессированным пуделем Крошкой и с обезьянкой, которую зовут Буки. Танкисты рассказали о себе, потом угостили новых знакомых чаем. Часто бывает, что люди, вначале настроенные недоброжелательно друг к другу, обменяются несколькими словами и начинают чувствовать взаимную симпатию. Елень предложил поединок, и теперь они с Иваном мерялись силой рук, кто чью руку положит. Хотя Густлик защищался долго, он все же проиграл, но Иван его успокоил, сказав, что держался он великолепно и если бы не госпиталь, то кто знает... Оказалось, что Наташа вместе со своими зверями еще перед войной выступала в Тбилиси, и теперь они с Григорием предавались воспоминаниям о красотах Грузии. Саакашвили, конечно, забыл, что он сын трубочиста из под Сандомира. Обезьянка Буки в шапке Еленя, которая поминутно падала у нее с головы, вначале немного косившаяся на танкистов, ела вареные картофелины, очищая их, как банан. Потом она обратила внимание на Янека, уселась на его плече, стала ему что-то рассказывать и наконец уснула, прикрытая полой его шинели. Но несомненно, самая явная симпатия установилась у Крошки с Шариком, который уже не обращал внимания даже на приказы своего хозяина и только следил зачарованными глазами за белоснежной Крошкой да время от времени глубоко вздыхал. Грузовик мчался по ровному шоссе, замедляя ход при въезде на мост и в многолюдных местечках. За окнами мелькали все новые дорожные указатели, и наконец Янек, выглянув, прочитал на одном из них надпись по-польски: "До Вежхова - 5 км". Сразу после этого они въехали в лес. Близился вечер, внутри вагончика стало темнее. Вдруг раздался грохот, как будто совсем рядом разорвался снаряд. Накренившийся вагончик съехал на правую сторону, громко взвизгнули тормоза. Испуганная обезьянка запищала, обе собаки залаяли, а попугай закричал: "На штуррм! На штуррм!" Все побежали к двери и выскочили на шоссе. Водитель уже стоял на дороге и, разводя руками, показывал на сплющенную покрышку: - Должно быть, на осколок наехали. Машина остановилась на обочине прямо перед поворотом, поднимавшимся на пригорок. По обеим сторонам дороги тянулся темнеющий вечерний лес. Немного впереди, над кюветом, расставив гусеницы по обеим его сторонам, чернел подбитый танк. Они подошли ближе, оглядели его. Елень показал на черную тень орла, образовавшуюся на месте сгоревшей краски. С другой стороны башни они нашли номер. - Не помните чей? - спросил Кос. Они не помнили. Григорий обошел вокруг танка и, вернувшись, заявил: - Ясно одно: это не наш "Рыжий", потому что у нашего теперь заплата на лобовой броне. Помните, что писал Василий? Они вернулись к вагончику, где возился шофер, напрасно пытаясь приладить слишком короткий домкрат. - Попробуем? - обратился Иван к Еленю. - Можно попробовать. Густлик принес шинель, накинул ее на плечи, чтобы не так давило, потом они оба подлезли под машину, уперлись ногами в землю и приподняли борт. Теперь дело пошло быстрее. Янек и Григорий подкатили запасное колесо, быстро сменили его. Водитель начал затягивать гайки огромным ключом, а Саакашвили помогал ему. Они уже заканчивали, когда Шарик, резвившийся вместе с Крошкой на опушке леса, вдруг остановился, коротко пролаял и чуткой рысью овчарки побежал вперед. - Что такое? - Кого-то учуял, - ответил Кос и быстро бросился следом за собакой. Они видели, как он добежал до поворота, перепрыгнул через кювет и, прячась за кустами, выглянул из-за пригорка. Потом присел и, одной рукой отстегивая кобуру маузера, другой замахал им. - У вас есть оружие? - спросил Иван. - Нет, мы прямо из госпиталя. - У нас найдется. Наташа быстро вскочила в вагончик, подала им один автомат и следом за мужчинами, на ходу снимая свой автомат с предохранителя, побежала к пригорку. У нее не было времени переодеться. Из-под солдатской шинели был виден подол серебряного платья, мешавшего ей бежать. Добежав до того места, где присел на коленях Янек, они увидели на противоположном покатом склоне человек пятнадцать гитлеровцев, перебегавших из леса на другую сторону дороги. Командовал ими офицер с ручным пулеметом. - Кто умеет по-немецки? - шепотом спросил Иван. Елень кивнул головой и закричал: - Хальт! Хенде хох! Офицер вздрогнул, крикнул что-то и с полуоборота, не целясь, дал длинную очередь туда, откуда донесся голос. Янек, прикрепив кобуру к маузеру, поймал на мушку офицера, не спеша нажал на спуск, и гитлеровец упал на дно кювета, нырнув головой в воду. Остальные фашисты залегли, прижались к земле, но огня не открывали. Некоторое время стояла тишина, затем Иван своим мощным басом начал отдавать приказания, как будто он командовал ротой. - Первый взвод - цепью влево от шоссе, третий - вправо, выдвинуть пулеметы. Из кювета встал солдат с поднятыми над головой руками и высоким, до смехотворности серьезным голосом крикнул: - Гитлер капут! Наташа подняла автомат и дала короткую очередь вверх. И как будто по команде слева и справа начали выходить на шоссе гитлеровцы, они бросали оружие на мокрый асфальт и сами строились в две шеренги. Шарик и Крошка сновали по кустам и лаем подгоняли медливших. Собралось около двадцати пленных, и через две минуты по шоссе двинулась странная колонна: впереди шли взятые в плен, их стерегли бежавшие по обеим сторонам собаки; за ними медленно ехала огромная машина, на ступеньках которой стояли Саакашвили и Елень; Янек сидел в кабине водителя, а ручной пулемет, взятый у убитого офицера, был установлен на капоте. Ребята чувствовали себя не очень уютно, ведь в лесу они могли наткнуться на другие, менее покладистые группы гитлеровцев, но вскоре благополучно добрались до городка и передали пленных коменданту. Некоторое время они ждали Ивана, который выполнял формальности и от их имени писал рапорт. Атлет вернулся и принес две бумаги с распиской за сданных немцев. Одна была выдана "личному составу фронтового цирка", а другая - "польским танкистам". - Пригодится, когда вернетесь в свою бригаду. Пусть знают, что вы в дороге времени зря не теряли. Было уже темно, когда они въехали на сожженные улицы Колобжега. Город был взят недавно, и в воздухе еще стоял густой запах гари. На маленькой площади они тепло распрощались, обменялись адресами. Крошка жалобно выла в глубине вагончика, Шарик лаял, и его пришлось крепко держать, чтобы не вырвался, когда грузовик поехал в сторону порта. Елень спрашивал у встречных солдат, как отыскать комендатуру. Один из них вызвался проводить. - Тяжело здесь было? - Тяжело. Десять дней мы бились за эти улицы, за каждый дом, а им помогали корабли с моря. - А танки тоже здесь были? - А как же, даже тяжелые. - А средние? - Тридцатьчетверок не было. Я не видел. В комендатуре города они узнали, что солдат, который показывал им дорогу, был прав. Дежурный офицер посмотрел документы и кивнул головой. - Отдохните, ребята. Можете у нас переночевать, а то дорога вам предстоит дальняя. Танковая бригада пошла на Гданьск. - На Гданьск? - воскликнул Янек. - Конечно. Бригада ведь носит имя героев Вестерплятте, поэтому-то и пошла туда. - Спасибо. Будем догонять. - Как хотите, только не знаю, поймаете ли вы ночью машину. Они козырнули и исчезли за дверью. - Янек, твое желание исполнилось, - в один голос сказали Густлик и Григорий. - Двинем прямо на шоссе, чтобы побыстрей. Они побежали пустыми улицами в сторону восточного предместья, но вскоре услышали за спиной шум мотора. Задержались посреди проезжей части дороги, готовые остановить машину любой ценой. Однако приближающийся грузовик и не пытался их объехать, а сбавил скорость и потушил фары. Они с радостью узнали знакомый вагончик и застучали в дверь. - Кто там? - услышали они грозный бас Ивана. - Свои! - крикнули танкисты в ответ. Крошка, почуяв присутствие Шарика, начала радостно лаять. - Куда? - В Гданьск. - Влезайте быстрее. Как хорошо получается, нам ведь тоже в Гданьск. Вся танковая армия пошла в ту сторону. Видно, нам так уж суждено - путешествовать в одной компании. Благодаря тому что машину вели по очереди (Григорий сменял уставшего шофера), ехали днем и ночью. Но ехать быстро все же не удавалось, потому что, чем ближе к фронту, тем чаще на шоссе встречались воронки от бомб, снарядов и мин, чаще приходилось делать объезды, ждать у мостов, пока рассосется пробка. Миновав Кошалин и Слупск, они медленно двигались в транспортных колоннах, которые везли боеприпасы, горючее и продовольствие. Люди привыкли друг к другу. Вместе вели хозяйство, вместе ругались в комендатурах, требуя продуктов получше. Танкисты произносили речи о значении циркового искусства, о необходимости поддерживать спортивную форму, а Иван доверительно шептал заведующим складами, что ему стыдно кормить солдат союзной армии какой-то там кашей. Все шло хорошо, но танкистов злила каждая длительная остановка. Им очень хотелось добраться наконец до своих, их беспокоило, успеют ли они явиться туда вовремя, не приедут ли, когда все уже будет кончено. Задержками в пути был доволен, пожалуй, только Шарик, который ни на минуту не отходил от Крошки. На третий день после того как под Познанью они приступом взяли вагончик, утром миновали Лемборк. Низко над шоссе появился "фокке-вульф", но огня не открывал. Он удирал, бросаясь из стороны в сторону, а за ним гнался остроносый "як". Некоторое время друзья прислушивались к затихающему шуму моторов; грузовик выехал на пригорок, и в это время они первый раз услышали близкий гул орудий. - Ребята, часа через два увидим Василия, - сказал Янек. - Мы успели. - Боялся, что тебе ничего не достанется? - со смехом спросил Иван. - Да. Я из Гданьска, жил там до войны. Отец мой погиб на Вестерплятте. Он первый раз сказал вслух о смерти отца. До этого времени, как бы по молчаливой договоренности, ни Григорий, ни Густлик не говорили о том, в чем были уверены. Шоссе пошло под уклон, начался лес. Танкисты, высунувшись в окошко, смотрели вперед, как будто за ближайшим поворотом должны были увидеть Гданьск. Они миновали опрятный, чистый городок Вейхерово. Дома остались позади. И в тот момент, когда с левой стороны, из-за железнодорожного пути, показался перекресток с шоссе, бегущим с севера, Янек вдруг отскочил от окна и забарабанил по кабине водителя. Он стучал кулаком, потом начал бить прикладом. - Осторожнее, прошибешь, - пробормотал Иван. - Он и так уже тормозит. - Простите, но там стоит "Рыжий". - Кто? - Наш танк, "Рыжий". Все трое бросились к двери и выпрыгнули на ходу. У Еленя подвернулась раненая нога, он резко припал на нее, но тут же вскочил и, прихрамывая, побежал за друзьями. В поле, не больше чем метрах в пятнадцати от дороги, стоял их танк. Трудно сказать, по каким признакам Янек узнал его издали, но теперь, когда они подбежали к нему, сомнений не было; та же цифра на башне, тот же рисунок орла с немного размазанным правым крылом и те же царапины на стали, которые они знали так хорошо, как шрамы на собственном теле. И наконец, эта толстая прямоугольная заплата на лобовой броне, которую они изучающе ощупывали пальцами. Они не понимали, почему никого нет в машине, хотя на первый взгляд она не казалась поврежденной. Григорий дотронулся до броневой плиты над двигателем и сказал: - Холодный, давно не работал. Они огляделись вокруг и только теперь заметили, что на шоссе кроме машины, на которой они приехали, стоит еще грузовик, а около него - несколько солдат в зеленых накидках и фуражках. Те тоже пристально смотрели в их сторону, но тут вперед выскочил маленький, коренастый Вихура, тот самый, с которым они проделали первый путь в бригаду в Сельцы... "Король казахстанских дорог" посмотрел из-под ладони и крикнул: - Боже мой, хлопцы, посмотрите! Это же Кос, Елень и этот их грузин! Весь экипаж! Он одним прыжком перемахнул через кювет и побежал к ним, а за ним - остальные солдаты. Они подбежали к танку по размокшей, вспаханной земле, обнимали прибывших, похлопывали по спине. С обеих сторон сыпались вопросы, на которые никто не успевал отвечать, восклицания, которых в общем шуме никто не мог разобрать. От циркового вагона, резвясь, бежали обе собаки, а за ними не спеша шли Иван и Наташа. Вихура громко сказал: - Хлопцы, оставьте это старье. Вы получите новую машину. Сейчас пришли машины с восьмидесятипятимиллиметровыми пушками. Соображаете? Мощь! Прямо с завода. Такие танки, что пальчики оближешь. - А как же наш "Рыжий"? Что с ним? - спросил Саакашвили. - А вы что, не видели его? С той стороны, на борту, у него дыра с кулак. Прямое попадание в двигатель, починить уже нельзя. - Семенов поехал за новым двигателем? - спросил Янек. - Мы здесь подождем, - сказал Елень. - Как Василий привезет, мы поставим и еще покажем, на что способен наш "Рыжий". Вихура заколебался, внезапно побледнел, потом сдвинул назад шапку и сказал: - Постойте! Нас как раз прислали сюда с машиной, чтобы забрать рацию, прицелы, боеприпасы, приборы и вообще все, что еще может пригодиться, а танк генерал приказал оставить. - Но... - вмешался Янек. Вихура продолжал быстро: - Наши уже с позавчерашнего дня в Гдыне. Одна рота автоматчиков и взвод танков пошли на Гданьск. Только Оксыве немцы еще крепко обороняют, но конец уже близок. Что-то насторожило Янека в этом торопливом рассказе, в выражении лица Вихуры и стоящих за ним солдат. - Василий уехал за двигателем? - повторил он свой вопрос. Стало тихо. Минуту все молчали, потом Вихура резким движением снял с себя фуражку, сделал полшага вперед и, глядя себе под ноги, заговорил: - Я думал, что вы знаете... Когда мы подошли к Вейхерово, нас в лесу встретили партизаны. У них были такие небольшие листки бумаги, а на них было обозначено, где у немцев какие огневые точки, где мины. Командир этих партизан говорил с генералом, а потом поехал с нашими танкистами, показывал дорогу. Мы взяли город сразу с двух сторон без всяких потерь. И только когда наши танки вышли сюда, за город, на фланге из засады ударили самоходные орудия. - Он остановился на мгновение, перевел дух и закончил: - Ну и попало в ваш танк, из двигателя повалил огонь. Поручник Семенов выскочил с огнетушителем на броню, сбил пламя, но его скосила очередь. Он лежит там, - показал Вихура рукой. Они увидели посреди поля холмик, небольшую груду камней, два высоко торчащих сухих стебля чертополоха. Рядом стоял березовый столбик, увенчанный звездой, на нем висел шлем танкиста. Под столбиком, темнее борозд вспаханного поля, горбилась свежая рыхлая земля. Трое танкистов молча направились к могиле. Никто не пошел за ними. - Это их командир, - объяснил Вихура Ивану и Наташе. - Ясно, - ответил атлет. - Попрощайтесь с ребятами за нас. Мы должны ехать дальше. Они медленно пошли к машине, взобрались на ступеньки и скрылись в открытых дверях. За ними вскочила Крошка, а за ней - Шарик. Грузовик начал медленно двигаться. Шарик выглянул, тявкнул и соскочил на асфальт. Белая Крошка, которую держали за ошейник, рвалась из рук Наташи, скулила, пытаясь выскочить. Вагончик двигался все быстрей. Овчарка бросилась за ним, как будто хотела его догнать, но потом повернула и, не глядя в сторону отъезжающих, с опущенной головой подошла к своему экипажу. Был теперь Шарик не пятым, а четвертым. Не понимая, что случилось, Шарик лизнул руку своего хозяина. - Нет Василия, Шарик, - сказал Кос. Они продолжали неподвижно стоять, глядя на небольшой могильный холмик. Янек посмотрел на небо. Оно было по-весеннему голубое, только одно неподвижное кучевое облако остановилось прямо над ними, и края его поблескивали на солнце, как каска часового. 22. Новый четвертый Общими усилиями отвинтили и сняли броневую плиту, прикрывающую двигатель. Он выглядел хуже, чем казалось, когда смотрели на небольшое входное отверстие от снаряда. Внутри была каша: обломки разбитого корпуса, раскрошенные поршни, выщербленные зубчатые колеса передач, разорванные жилы проводов. Вихура еще раз попытался уговорить танкистов, чтобы оставили танк в покое, расписывал, насколько лучше новые танки, но их трудно было в этом убедить и они не дали ничего снять с "Рыжего". Саакашвили и Елень остались на месте караулить, а Янек Кос и Шарик на грузовике отправились в штаб. На место приехали быстро, потому что штаб командования, проводя подготовку к наступлению на Оксыве, переместился из Гдыни в Румию. В воздухе безраздельно господствовала советская авиация. Вдали, в стороне моря, был виден широкий круг штурмовиков, атакующих гитлеровские укрепления. На дороге, которую патрулировали "яки", люди и техника двигались, не соблюдая маскировки. Тракторы тянули тяжелые орудия, буксовали студебеккеры, нагруженные снарядами. Завывая моторами, тащились по грязи мотоциклы связистов, телефонисты тянули провода. Вихура сбавил скорость, глянул из кабины на черные провода, прицепленные у остатков столбов и крыш, затормозил перед неказистой избенкой, около которой провода висели гуще всего. В дверях стоял часовой в каске, с автоматом на груди. Когда грузовик остановился, водитель подмигнул Косу и сказал: - Мы на месте. Сразу видно, что это штаб. Янек вышел из машины, крепко пожал Вихуре руку и подошел к часовому. - Я к командиру бригады. - Он занят, придется вам подождать. Парень был молодой, очевидно из нового пополнения, потому что Янек не мог вспомнить его лицо. Если бы тот был старым солдатом, то, даже забыв, как выглядит Кос, узнал бы Шарика, который был известен всей бригаде. Тут к Янеку с распростертыми объятиями подбежал почтальон. - Сколько лет, сколько зим! А ты хорошо выглядишь. Тут о вас разное говорили. А где Гжесь и Густлик? Янек ответил, а почтальон вдруг что-то вспомнил и, порывшись в своей сумке, вытащил письмо. - Вот тебе. Я несколько дней ношу, бригада постоянно в боях, и не было времени отправить. И правильно: нет худа без добра, ведь иначе письмо не попало бы к тебе. Ну, привет, лечу дальше. Янек взял письмо в руки, узнал на конверте знакомый почерк, но до его сознания не дошло, что это значит. Лишь посмотрев на подпись, он закрыл глаза и прислонился к стене. Письмо было написано Василием. Оно дошло до Коса как эхо в лесу, как далекий свет из Вселенной, который уже после гибели звезды будет виден на Земле еще много лет. Свет апрельского дня показался ему скудным. На посеревшей вдруг бумаге он читал поспешно написанные слова: "Дорогие мои! Мы идем в сторону твоего, Янек, дома. Как только сможете, приезжайте поскорее. Мне так хочется, чтобы "Рыжий" дошел до моря с нашим экипажем - именно до того места, где все началось. Как только сможете, приезжайте побыстрее. Я жду, чтобы вас обнять и дать команду "Вперед! Бронебойным заряжай!". А с еще большим нетерпением жду я той минуты, когда скомандую вам: "Выйти из машины!", зная, что это будет последний боевой приказ. До скорого свидания, привет Шарику. Василий". - Шарик, тебе привет... - тихо сказал Янек, но собака не слушала его, кружила, принюхиваясь, у двери, потом заскулила, залаяла, начала скрести лапами. Обеспокоенный часовой смотрел, не зная, что делать, ведь о собаках в уставе ничего не было сказано. Дверь вдруг отворилась, и из нее выглянул один из офицеров штаба. - Что здесь происходит? Не мешать! Овчарка, воспользовавшись случаем, проскользнула мимо его ног, вбежала в дом, и в ту же минуту оттуда донесся мягкий, сочный баритон командира бригады: - Шарик... Янек, идите сюда! Кос вошел, стал по стойке "смирно" и, стукнув каблуками, начал докладывать: - Гражданин генерал, плютоновый Ян Кос... Он не смог продолжать, потому что командир сердечно обнял его и расцеловал в обе щеки. - Все приехали? - Только трое и собака. - Знаю. - Генерал помрачнел, взял погасшую трубку. - Понимаю. Подожди минутку... Вот это его осталось, распредели между экипажем. Вещи поручника Семенова. - Он протянул Косу брезентовый солдатский вещевой мешок, перевязанный посредине тесемкой. - Согласно обычаю отдаю вам, потому что адрес родных неизвестен. Командир высыпал на стол содержимое мешка: кое-что из обмундирования, орден Красной Звезды, Крест Храбрых, карта облаков и новенький, блестящий крест Виртути Милитари... - Это за штурм и взятие Мирославца, - объяснил командир бригады. - Приказ пришел за день до его гибели, и я не успел вручить... В комнате кроме них двоих в углу за столом сидел советский генерал, склонившись с карандашом в руке над картой. - Готовим приказ на завтра, - сказал командир бригады Янеку. - Будем атаковать Оксыве. Немного осталось от бригады после последних боев. Наберется батальон танков, не больше. Вам дам новый танк с восьмидесятипятимиллиметровой пушкой. - На новые не хватает экипажей? - спросил Кос. - Нет, хватает, но вам тоже один достанется. - Гражданин генерал, мы хотели бы воевать на "Рыжем". - У него же разбит мотор, танк демонтирован. - Нет, не демонтирован. Там сидят Саакашвили и Елень, сторожат. Может быть, удастся поставить новый мотор, потому что мы должны на "Рыжем"... - Почему? Кос вынул письмо и показал то место в нем, где Василий писал: "Мне так хочется, чтобы "Рыжий" дошел до моря с нашим экипажем..." С минуту длилось молчание, потом командир сказал: - У меня нет нового мотора. Можно было бы снять с подбитых машин, которые стоят под Кацком, но там такая непролазная грязь, что даже на тягаче трудно добраться. - Если можно, мы туда съездим... Генерал нахмурил брови, задумался на минуту и кивнул. - Хорошо, возьми тягач из мастерских. Скажи, что по моему приказу. А рация действует? - Действует. - Как будете готовы, двигайтесь сюда, в Румию, и докладывайте на волне семьдесят четыре метра. Янек отдал честь, сделал шаг к двери, но его остановил громкий, привыкший к отдаче приказов голос сидящего у окна советского генерала: - Танкист, постой! Янек повернулся, стал по стойке "смирно". - Нечего ездить по трясине. До рассвета все равно не успеете. Я слышал, о чем речь. Иди сюда и отметь на карте, где стоит ваша машина... Так, понимаю... А теперь можешь идти. Ждите там, на месте. Когда Кос закрыл дверь, русский обратился к генералу. - Семенов - их командир, это я понял. Но почему танк называется "Рыжий"? - В честь одной санитарки из восьмой гвардейской армии, у которой волосы как огонь. Она воевала вместе с нами на магнушевском плацдарме. Когда девушка была ранена, этот парень спас ее. Потом в госпитале встретились. Если все будет в порядке, надеюсь, пригласят на свадьбу. - Ясно. Оба улыбнулись и склонились над картой, чтобы писать сценарий драмы завтрашнего дня - боя за Оксыве. Янек вернулся в Вейхерово, устроившись на втором сиденье у какого-то русского мотоциклиста. Шарик бежал за ними, не отставая, потому что ехали они медленно. Саакашвили и Елень не теряли зря время: один за другим проверили все механизмы, а теперь взялись за дело втроем и упорно работали до ранних сумерек. Нужно было исправить множество небольших повреждений, и они уже все сделали, оставался только мотор... Рация оказалась на удивление послушной. Они ловили немецкую и русскую речь и даже какую-то музыку далекой радиостанции. Бригада молчала, и только под конец им удалось поймать голос офицера из интендантства, который докладывал кому-то о том, что хлеб, грудинка и консервы доставлены на место. Они начали шутить на эту тему и вдруг почувствовали, что очень голодны. Ведь не ели с утра. Они поглядывали в сторону шоссе, по которому время от времени проезжали грузовики, но не было похоже, чтобы какой-нибудь из них вез продовольствие. Усталые, присели они на бортовой броне. За спиной, на востоке, непрерывно гремели орудия, выли моторы самолетов. - Надо же, все наоборот, - сказал Елень, - фронт на востоке, а на западе тихий городок. - А добрые люди в этом городке, наверно, ужин сейчас готовят, - тоскливо заметил Саакашвили. - Нужно бы сходить в Вейхерово, - посоветовал Янек. - Нужно бы, а кто пойдет? - Может, я? - предложил Густлик. - Подождите, кто-то идет в нашу сторону, сейчас спросим... По краю шоссе шел невысокий человек в темной шляпе с помятыми закругленными полями. В левой руке под мышкой он нес сумку, в правой - глиняный жбан. Они хотели крикнуть ему, но он сам свернул с дороги, перескочил через кювет и пошел к танку, увязая во вспаханной земле. Не вынимая изо рта глиняной трубки и приподняв шляпу, поздоровался. - Добрый вечер. Панове тут, на моем поле... - Добрый вечер. Война дорог не выбирает, а мы много не натопчем, - ответил ему Саакашвили. - Да я разве о том забочусь? Известное дело, война есть война. Вижу только, что панове целый день без еды работают, ну я и принес... - Вот спасибо, - обрадовался Кос. - Мы как раз хотели пойти в город, чтобы чего-нибудь купить. Мы ждем, нам мотор должны привезти. - Э, сидеть да ждать, - скучное дело. Он вынул из портфеля льняную салфетку, по краям которой были вышиты яркие васильки, разложил ее на броне, расставил глиняные миски, покрытые черной блестящей глазурью, налил в них из жбана горохового супа. Рядом положил несколько копченых камбал, половину буханки свежего хлеба. Они еще раз поблагодарили и, выделив порцию Шарику, принялись за еду. Кашуб [кашубы - западнославянская народность; живут в Польше, в Поморье] стоял около них, попыхивал трубкой, поглядывая в сторону Гдыни. В уголках его смеющихся глаз собирались мелкие-мелкие веселые морщинки. Он долго молчал, потом повторил: - Сидеть да ждать - скучное дело. Мы вас пять с половиной лет ждали. Ой как ждали! И только когда зимой сорок второго в наших краях появился Вест и организовал наш кашубский отряд "Гриф", стало легче. То случится, жандарм исчезнет, то пост сгорит, то мост на шоссе или на железной дороге взлетит в воздух. - А как было, когда наши пришли? - спросил Янек. - Мы сегодня только первый день, прямо из госпиталя. - Как было? Да так: женщины ходили - немцы на них не обращали внимания - и смотрели, где те мины закладывают, где какие укрепления строят. Вест сделал такой план, а потом перерисовал его через кальку. Как услышали мы орудия на западе, он послал нас нескольких в лес и сказал, чтобы тот, кто первым встретит войска, отдал план. Хорошо получилось. Ваши танки в два счета взяли город, и только одного вот здесь, на пригорке, похоронили. Может, знаете его? - Семенов. Поручник Василий Семенов... - Василий Семенов, - повторил кашуб. - Надо запомнить. Чтобы как дождь смоет надпись, так поправить и детям сказать. А он был издалека? - Из России, - объяснил Янек и спросил: - А этот Вест, о котором вы говорили, поляк? Странная фамилия... - Поляк, а Вест - это его партизанское имя. - А на самом деле как? - Этого я не знаю, и спрашивать не надо. Если бы даже и знал, то не сказал бы. Партизанский порядок. - Он левой рукой гладил по голове Шарика, который с первой же минуты проникся к нему доверием. Они кончали есть. Уже почти совсем стемнело, и со стороны Гдыни стали отчетливее слышны раскаты и видны вспышки. По шоссе подъехал грузовик, а за ним танковый тягач с краном. Обе машины остановились. Через поле в сторону поврежденного танка направился механик в комбинезоне. Он подошел к ним, вытирая руки комком пакли. - Союзники, привет! - сказал он по-русски. - Как звать вашу машину? - "Рыжий". - Значит, мы к вам. Он обошел вокруг танка, осмотрел пробоину и разбитый мотор, вытащил из кармана фонарик и дал знак стоявшим на шоссе. - Все будет в порядке, - заявил он. - Выбросим старый, поставим вам новый, гвардейский мотор. К утру все будет готово, успеете еще повоевать. Тягач переехал через кювет и, описав полукруг, подошел к танку сзади. Стрела крана торчала над ним, как острый, загнутый коготь. Кашуб собрал миски, свернул салфетку, сложил все это в сумку и спросил Янека: - Утром в бой? - Да. - Вас только трое? Янека пронзила мысль - он совсем забыл! Им не хватает четвертого члена экипажа. - Ничего, подберем кого-нибудь по дороге, - пробормотал он. Работали молча, понимая друг друга с полуслова. Ночь была темная, и они подсвечивали себе небольшими лампочками-времянками, провода к которым тянулись от тягача и танка. Провозились дольше, чем думали. Старый мотор сняли быстро, но потом потребовалось все как следует очистить, убрать из моторного отделения даже самые мелкие осколки, вытереть все начисто. При установке нового мотора тоже были затруднения, но наконец и он сел на свое место. Открыли подачу топлива, и Саакашвили с бьющимся сердцем нажал на стартер. Завертелся маховик, передал движение на мотор, и тот сразу заговорил мощным звучным голосом. Выключили его уже в полной темноте, пожали друг другу руки и быстро, ловко установили над мотором броневую плиту. Дыру от снаряда залатали раньше. Механики закурили и уже собирались уезжать, но в это время Шарик дружески заворчал, и из темноты снова вынырнул тот же кашуб. - Жена подогрела кофе и испекла для вас булочки. - О, да у вас здесь отлично налаженное снабжение, - смеялись русские. - Сразу видно, опытные фронтовики, с голоду не помрете. Булки и кофе были поровну поделены на всех, включая, конечно, и Шарика. Когда они ели, кашуб потянул Янека за рукав: - Вам ведь одного не хватает. Я привел четвертого. - Кого? Только сейчас Янек рассмотрел, что на расстоянии шага от него стоит человек, тоже в шляпе и в темного цвета гражданской одежде. - Вест, - представился незнакомец. Он пожал Янеку руку и подал какие-то бумаги. Кос отошел к танку, через люк водителя-механика просунул голову внутрь танка и, взяв в руки ремонтную лампочку, прочитал: "Удостоверение выдано поручнику Весту, командиру партизанского отряда..." Дальше говорилось о совместных действиях с бригадой при взятии Вейхерово, о чем он уже знал, и внизу стояла подпись генерала. - Вот еще... - Вест протянул другую бумагу. Это было временное удостоверение о представлении к Кресту Храбрых, тоже подписанное генералом. Янек погасил лампочку, отдал документы. - Хотите с нами? - Да. - В танке воевали? - Еще нет. - Ручной пулемет знаете? - Немного. - А рацию? - Могу работать. - Очень хорошо. Гжесь, Густлик! Они подошли ближе, Янек представил: - Поручник Вест, о котором нам говорили. Поедет с нами новым четвертым. - А что, - согласился Елень, - поедем. - Все готово, - подтвердили русские. Танкисты пожали на прощание руки механикам. Тягач выехал опять на шоссе и там остановился. Кос подал команду: - По местам! Неизвестно, как это получилось, что, хотя Саакашвили был старшим по званию, а у Еленя было больше боевого опыта, Кос как бы по молчаливой договоренности принял командование на себя. И так же без разговоров поручник Вест, хотя и был офицером, занял место стрелка-радиста. Взревел мотор. Танк двинулся, сделал поворот влево, вправо, вышел на шоссе и остановился, урча мотором на малых оборотах. Механики с тягача подошли ближе, один из них крикнул: - Как новое "сердце"? - Хорошо! - ответил по-русски Янек. - Счастливо воевать! Первым двинулся грузовик, за ним - тягач. Махая танкистам руками, русские поехали в сторону Гдыни. Кос с благодарностью смотрел им вслед, думая, хорошо ли они, экипаж танка, поблагодарили их, потому что "Рыжий" и в самом деле получил новое "сердце". Янек со своего места в башне спустился вниз, присел на корточки между Григорием и Вестом. Выглянул в открытый люк и сказал: - Справа, во рву, разбитая машина. Попробуйте пулемет. С последним словом раздалась короткая очередь, пули отсекли острый клин железа. - А как радио? - Уже разобрался, - ответил Вест. - Здесь переключатель на танковое переговорное устройство, здесь прием и передача. На какой волне работаем? - Семьдесят четыре метра. - Поехали? - спросил Григорий. Янек на мгновение задумался. - Вы, Вест, останьтесь, а мы сейчас вернемся. Попрощаемся, ребята, с Василием. Они вышли из танка, в темноте отыскали холмик, остановились перед ним втроем, сняли шлемофоны. Шарик присел рядом. Янек взялся за деревянную кобуру маузера и отвел руку, отказался от прощального залпа. Он подумал, что не надо будить того, кто спит. Поправил слегка покосившуюся табличку. Немного можем мы сделать для погибших - только помнить и жить так, как они бы этого хотели. Они надели шлемофоны и вернулись на шоссе, где их ждал "Рыжий" и новый четвертый - Вест. 23. Берег моря Ночь выдалась трудная. Окруженные на Оксыве гитлеровцы дрались с отчаянием обреченных. За спиной у них был высокий обрывистый берег и Пуцкая бухта. Их единственной надеждой были десантные баржи, которые под покровом темноты и под прикрытием орудий боевых кораблей подкрадывались к берегу. Гитлеровцы стремились продержаться еще хотя бы несколько часов, лишь в этом случае они могли надеяться, что их все-таки эвакуируют. Перед наступлением сумерек гитлеровцы провели сильный артиллерийский и минометный налет и стремительной контратакой отбросили назад танки и пехоту бригады, занимавшей фольварк. В течение двух ночных часов наши готовились к новому штурму, а затем совместно с советскими тяжелыми танками и самоходной артиллерией нанесли удар и снова овладели фольварком. Теперь наши окопались здесь, укрылись за остатками стен и прочесывали пулеметными очередями пространство, лежавшее перед ними. Утром они должны были нанести удар из фольварка и выйти к берегу моря. Атаковать предстояло утром, а сейчас еще ночь. Она неторопливо уходила, близился рассвет. Генерала беспокоил артиллерийский огонь, который гитлеровцы вели по фольварку. Огонь был, правда, не слишком сильный, но выстрелы раздавались каждый раз с нового места, и стреляли орудия разного калибра, принадлежащие различным батареям. Генерал на своем командном пункте прислушивался: он знал, что противник производит пристрелку. Все это предвещало контратаку, а у бригады уже почти не оставалось резервов. Последний танковый взвод - это был взвод управления - он послал к переднему краю еще с наступлением ночи, когда наши бросились в атаку, чтобы во второй раз отбить у противника фольварк. В резерве у командира бригады остались только два отделения автоматчиков и рота крупнокалиберных зенитных пулеметов. Людям, не искушенным в пауке воевать, кажется, что при ликвидации окруженных группировок огромный перевес находится на стороне атакующих. Это не так. Каждая дивизия, которую можно было снять с переднего края и в которой не было острой необходимости, немедленно отходила, ее спешно пополняли и направляли на запад, к Одеру. Советское Верховное Главнокомандование сосредоточивало силы, чтобы предпринять решительное наступление на Берлин; до начала его оставались считанные дни. По этой причине здесь, у Оксыве, нужно было приложить максимум усилий, чтобы окончательно разбить окруженную группировку немцев. Генерал думал обо всем этом, сидя в небольшом, врытом в землю и накрытом бревнами блиндаже, все время поглядывая в стереотрубу. Пока что он видел только темноту да короткие вспышки далеких выстрелов, но вверху, в кругах линз, чернота ночи уже сменила свой цвет, начала понемногу блекнуть и сереть. Через четверть часа рассвет, и тогда решится, кто первым нанесет удар - мы или они. Лидка, дежурная радистка, дремала, не снимая наушников. Рот у нее был приоткрыт, веки неплотно сомкнуты, и всем своим видом она напоминала чуткого зайца-русака в борозде. Генерал дотронулся до ее плеча. Девушка подняла голову и сказала: - Я не сплю. Генерал улыбнулся: - Сейчас несколько минут действительно не спи. В случае чего позови. Я буду недалеко. Он вышел из блиндажа в окоп, отыскал начальника штаба и приказал: - Собери всех: поваров, писарей. Всех до единого. Никого не оставляй в тылу. Надо сформировать по крайней мере еще два отделения помимо автоматчиков. Командирами всех четырех отделений резерва назначить офицеров штаба. Роту зенитных пулеметов, которая нас прикрывает, перебрось вперед на опушку перелеска справа перед нами. Пусть займет позицию для ведения огня по наземным целям. Она должна отбросить немцев, если те прорвутся рядом с фольварком. Соедини меня с пулеметчиками прямой телефонной связью. Генерал вернулся в блиндаж, сел к столу и принялся есть посыпанный сахаром черный хлеб, запивая его вчерашним кофе. Готовить было некому; ведь он сам отправил поваров на передовую. Взглянув на часы, он убедился, что остается еще десять спокойных минут. Он снял мундир, побрился, умылся над ведром, попросил Лидку полить ему. Потом плотно набил табаком трубку и закурил. Время было рассчитано правильно, он ошибся всего на несколько минут. Немцы начали немного позднее. Со стороны фольварка теперь доносились частые, заглушающие друг друга разрывы снарядов. Генерал надел наушники и спросил: - "Лиственница", я - "Висла". Что у вас там за шум? - Я - "Лиственница", - немедленно послышалось в ответ. - Лезут на нас. Уже видны танки и наступающая пехота. - "Лиственница", фольварк удержать любой ценой. - Я - "Лиственница", понял. Вместе со светом наступающего дня усиливался грохот боя. Уже были слышны нервная трескотня пулеметов и автоматов и гулкие пушечные выстрелы наших танков. Генерал сдвинул один наушник с уха, чтобы он не мешал ему ловить звуки сражения, но с места не двигался и не подходил к стереотрубе. Он знал, что с минуты на минуту должна отозваться "Лиственница". - "Висла", "Висла", я - "Лиственница". Меня обходят с правого фланга. Проникают в тыл, в направлении перелеска и дороги, идущей из оврага. Силы противника: взвод танков и примерно рота пехоты. - Ясно, - не называя своего позывного, ответил генерал. - Держитесь, не горюйте. Генерал произнес это уверенным и спокойным голосом. Могло показаться, что в его распоряжении по крайней мере рота танков. А на самом деле на краю перелеска были только эти девять зенитных пулеметов калибра 12,7 миллиметра. Пехоту врага они, очевидно, отбросят, но танки их сомнут, выйдут в тыл и споткнутся только где-то дальше, перед огневыми позициями артиллерии. Генерал поднял трубку телефона: - Что у вас? Командир роты зенитных пулеметов доложил: - Заняли позиции, готовы к бою. - Откроете огонь только по моей команде или только когда пехота противника будет в ста метрах от вас. Раньше себя не обнаруживайте. - Слушаюсь! Генерал подошел к стереотрубе, осмотрел предполье. Очевидно, солнце уже выглянуло из-за горизонта, потому что клубы пыли над фольварком были окрашены в нежный розовый цвет. Снаряды еще рвались там, но реже. Огонь немецкой артиллерии значительно ослаб. Не будь гитлеровцев на фланге, можно было бы подумать и о переходе в атаку. Если бы еще три или хотя бы два танка в резерве!.. Сзади, за спиной генерала, послышался неестественный, удивленный голос Лидки: - Я - "Висла". Повторите, не понимаю. Генерал повернулся, взглянул на побледневшее лицо девушки. - Что такое? Она выключила микрофон и побелевшими губами со страхом в глазах ответила: - Гражданин генерал, доложил "Граб-один", но это невозможно. Ведь... Генерал торопливо надел наушники, спросил: - "Граб", где находишься? - Я - "Граб", - услышал он чужой, незнакомый голос. - Иду песчаным оврагом, поднимаюсь вверх. Это был не Янек Кос. У генерала мелькнула мысль, что они, вероятно, взяли кого-то нового четвертым к себе в экипаж, и на всякий случай, чтобы убедиться, спросил: - Кто около тебя с правой стороны? - Я - "Граб"... - начал было тот неуверенно, услышав этот странный вопрос, но быстро продолжал: - Около меня Шарик. - Следуйте до конца оврага, но не выходите наверх. Приготовьте машину к бою и ждите приказа. Генерал выключил микрофон, вызвал начальника штаба. - Весь резерв - бегом в овраг. Там ждет наш танк. Не снимая наушников, генерал вернулся к стереотрубе, повернул ее вправо, чтобы видеть край перелеска, где пулеметчики устроили засаду. Дорога, ведущая из оврага, шла поперек поля, чуть впереди. Еще дальше, на одной линии с фольварком, были разбросаны отдельные группы кустов, и именно в этот момент среди них показались очертания трех движущихся танков. Они вели огонь вслепую и, не встречая сопротивления, уверенно шли вперед. Между машинами бежали маленькие фигурки гитлеровцев. Они приближались, увеличиваясь на глазах, но генерал усмехнулся. У него появился шанс... Правда, небольшой, один против трех, но ведь противник не знал об этом... - "Граб-один"! Я - "Висла"! Слышите меня? - Я - "Граб-один"! Вас слышу. - Внимание, ребята, - тепло произнес генерал, употребив выражение, более подходящее для простого разговора и не предусмотренное уставом. - По приказу продвиньтесь на несколько метров вперед, так, чтобы только ваша башня приподнялась над краем оврага. Сразу же поставьте прицел на двести метров. Перед собой увидите три танка, они подставят бок прямо под вашу пушку. Пехотой займутся другие. С тыла к вам подходит наш резерв. Уничтожите танки - ударите вместе с автоматчиками вправо, через редкие группы деревьев. Ясно? - Ясно! - послышалось в наушниках. Немецкие танки с пехотой продолжали приближаться. Генерал уже не мог видеть их всех сразу. Он направил стереотрубу на правофланговую машину, больше всех выдвинувшуюся вперед. Генерал ждал той минуты, когда танк подойдет к дороге. Перед рвом танк несколько снизил скорость, наклонившись вперед, съехал в ров и, увеличив обороты мотора, начал вылезать, задирая высоко вверх нос. Генерал схватил телефонную трубку: - Пулеметы, огонь! - И прежде чем те повторили команду, скомандовал по радио: - "Граб", выдвини башню и бей изо всех сил! С последним словом до командного пункта донесся тяжелый грохот пулеметных очередей, стремительно выпущенных девятью стволами. По полю пошли крученые ленты пыли, словно удары бича. Немецкая пехота залегла. Танки заметили цель. Первый приостановился, огрызнулся огнем, а потом опять пополз вперед под прикрытием двух других танков. "Если "Рыжий" опоздает на тридцать секунд..." - подумал генерал. В это самое мгновение в том месте, где из оврага выходила дорога, над самой землей генерал увидел вспышку, и ближайший танк остановился, охваченный огнем. Только теперь командир рассмотрел башню - темный овальный силуэт, чуть возвышающийся над землей. Экипаж не терял времени зря. Один за другим из ствола вырывались снопы огня, и вот уже за вторым танком потянулся шлейф дыма. Танк увеличил скорость, как будто хотел убежать от него, потом замедлил ход и вдруг, сделав резкий поворот, начал описывать круги, дымя все сильнее. Видно, мотор работал, а раненый или убитый водитель завалился набок и продолжал удерживать правый рычаг. Третий немецкий танк повернул башню и ответил огнем, но, не видя как следует противника, сделал неожиданный поворот и начал отступать к своим. За ним бегом бросились солдаты. - "Граб", где наша пехота? - Около меня. - Все вперед! Генерал видел, как башня дрогнула, поднялась над землей и наконец медленно показался весь Т-34. Танк ожесточенно месил гусеницами песок, с трудом взбираясь наверх. Автоматчики обогнали его, выбежали на поле и, развернувшись в цепь, бросились преследовать гитлеровцев. Постепенно, начиная с правой стороны, умолкали пулеметы, чтобы не попасть в своих. "Рыжий" наконец выбрался на твердый грунт и, остановившись, трижды ударил по удирающему танку. Первые два снаряда пролетели мимо, выпущенные в спешке и не давшие нужного результата. Третий попал в гусеницу, вырвал ведущее колесо и швырнул его высоко вверх вместе с несколькими траками. Танк застыл на месте, затем повернул башню, собираясь обороняться, но наши уже держали его на прицеле. Первый снаряд высек искры из его брони, а следующий врубился прямо в башню. Танк приподнялся вверх и после взрыва боеприпасов заполыхал огнем... Грохот этого взрыва донесся до командного пункта вместе с криками наступающих автоматчиков. Это были нестроевые отделения, сформированные из людей, обычно работающих в тылу, но сейчас, когда они преследовали врагов, ошеломленных неожиданным ударом, в страхе удиравших что есть духу, они напирали не хуже фронтовиков. "Рыжий" уже догонял свою стрелковую цепь и над головами бегущих впереди солдат поливал гитлеровцев из пулемета. Он вышел уже почти на одну линию с фольварком, то исчезая среди деревьев, то появляясь в просветах, и генерал решил, что время пришло. - "Лиственница", все вместе - вперед! Командир бригады помедлил еще минуту, глядя в стереотрубу. Он ждал, когда появится туча пыли из-под гусениц двинувшихся танков, когда послышится рев моторов. Затем, увидев танки, быстро вышел из блиндажа, вскочил на бруствер окопа и, как некогда панцирники бросали коноводам: "Подать коня!", крикнул: - Мой виллис! И поскорее. Пока машина выбиралась из окопа, генерал раскурил погасшую трубку, с улыбкой следя за седыми клубочками дыма. "Рыжий", используя лишь часть своих четырехсот пятидесяти лошадиных сил, шел вместе с бегущей пехотой. Григорий после меткого попадания в третий танк радостно закричал и погнал вперед машину на полных оборотах, но Янек приказал: - Потише, не опережай автоматчиков! И тут же Янек удивился во второй раз, что командует. Он со смущением подумал, что подражает голосу Семенова, как ребенок, который в отсутствии родителей встречает гостей, повторяя слова матери и подражая ее тону. Когда несколько минут назад они установили связь с генералом, Кос обрадовался и немного испугался. Потом, когда они выбрались из оврага и прямо перед собой увидели три танка с черными крестами на броне, он забыл о страхе и спокойно вел огонь. Страх пришел только теперь. Взглянув в перископ, он увидел бегущую по полю цепь автоматчиков, сквозь группы деревьев стали видны обгоревшие остовы машин, окопы, вспышки орудийных выстрелов. Он не имел понятия, правильно ли ведет машину, не знал, что ждет его впереди. Не было времени ни разведать, ни уточнить задание - только эта короткая фраза: "Ударите вместе с автоматчиками". Он ведь не может задерживаться в открытом поле, но в то же время не знает, куда надо идти. Его охватил страх не за себя, даже не за экипаж, а за всех тех, кто шел вместе с ним. Тут уж не станешь рисковать и не махнешь рукой, не скажешь сам себе: "Эх, все равно! Посмотрим, что будет дальше". В тот момент, когда все в нем напряглось до предела, он услышал радостный голос Еленя: - Внимание! Слева наши машины. Три... пять... еще один танк вылезает!.. Янек взглянул в перископ и внезапно почувствовал облегчение. Он сразу овладел собой и приказал Григорию, чтобы тот подровнялся в строю. Теперь танки шли все вместе, широким фронтом, железной лавиной. Впереди выстрелило орудие, но это уже было дело обычное и не страшное. Янек точно прицелился, подождал немного, пока танк выйдет на более ровную местность, и выпустил осколочный снаряд. Взглянув опять в сторону, он увидел, как один из наших танков замедлил ход и начал гореть, и тут же заметил группу перебегавших гитлеровцев; у одного из них был фаустпатрон. Но прежде чем Янек сумел прицелиться, ее уничтожил их новый товарищ - Вест, сидевший внизу. "Ну и косит!" - с невольным одобрением подумал Янек. Они двигались по полю, изрытому бомбами и снарядами, покрытому железными остовами сгоревших танков, скелетами автомашин, опрокинутыми и искореженными орудиями. "Рыжий" переехал через окоп, со дна которого автоматчики выгоняли пленных. Неожиданно впереди все затихло, и горизонт начал быстро приближаться. - Механик, медленней. Стоп! - скомандовал Янек. Танк остановился на высоком откосе, у самого берега моря. Перед ним были бледно-голубые воды залива, испещренные солнечными бликами, очерченные у горизонта более темной линией косы Хель. От берега, по этой морщинистой голубизне, в сторону открытого моря двигалось несколько барж. Вдали Кос рассмотрел более темный, покрытый пятнами маскировки корпус боевого корабля. Танк был наполнен шумом мотора, работавшего на холостых оборотах, но рядом, за броней, Янек чувствовал тишину. У него мелькнула мысль, что, может быть, это уже конец, и вдруг всем сердцем затосковал по Марусе. Как же ему хотелось, чтобы она была здесь, рядом! На землю его вернули яркая вспышка над палубой корабля, а затем свист снарядов и тяжелые разрывы, раздавшиеся на высоте позади танка не так уж далеко от них. С надстроек в задней части десантных барж полоснули очередями скорострельные зенитные установки; снаряды впились в край склона. Обвалился порядочный кусок земли. Кос разозлился из-за того, что зазевался. Это не конец - перед ними по воде залива удирали гитлеровцы, отстреливаясь на ходу. Если он позволит им удрать, то именно они станут на Одере против наших дивизий. - Гжесь, подай назад немного. Еще! Теперь стоп! Они отъехали от берега так, чтобы край склона закрыл гусеницы и нижнюю броню танка. - Бронебойным заряжай! Елень на секунду заколебался, но тут же выхватил снаряд из укладки, зарядил пушку, лязгнул затвором. - Готово! Кос плавным вращением рукояток передвинул прицел, поймал в него середину силуэта корабля, точно над палубой, и нажал кнопку спуска. Он не мог определить, попал ли, потому что одновременно выстрелили соседние танки. Вокруг корабля взлетели многочисленные фонтаны воды, на палубе заклубился дым. Корабль дал еще один залп и тронулся с места, оставляя за собой густое облако дыма. Затем сделал поворот и скрылся за дымовой завесой. Янек прицелился в одну из барж и всадил в нее три осколочные гранаты. С надстройки нервно затараторил пулемет. Плоский металлический корпус накренился, и баржа начала тонуть, едва различимая в тумане надвигающейся дымовой завесы, оставленной кораблем. Снова стало тихо, и Кос приказал выключить мотор. Посмотрел на соседние танки, стоявшие неровной цепью вдоль берега. Никто не открывал люков, и экипаж "Рыжего" тоже оставался на месте, ожидая приказа или сигнала. Первым заговорил Вест: - В этом месте девятнадцатого сентября тридцать девятого года гитлеровцы сломили последний пункт сопротивления на побережье - отряд красных косиньеров [косиньеры (ист.) - польские крестьяне-повстанцы, вооруженные косой]. - А я думал, что последний - на Вестерплятте, - сказал Елень. - Нет, Вестерплятте обороняли только семь дней. - Как это известно, если оттуда никто не спасся? - заспорил Густлик. - Нам в Праге даже стишок такой говорили: "Шеренгами на небо шли солдаты Вестерплятте". - На Вестерплятте полегло пятнадцать человек из команды, которая насчитывала сто восемьдесят два солдата, - спокойно ответил Вест. Янек почувствовал неприязнь к этому человеку, который так невозмутимо говорил о героической команде, в которой сражался его отец. Однако он ничего не ответил и решил, что еще поговорит с Вестом на эту тему. Неожиданно около танка началось движение. Бойцы вылезли из окопов, кричали и, поднимая вверх свои автоматы, вспарывали небо длинными очередями. Янек приоткрыл люк и, перекрывая шум, крикнул стоявшему рядом автоматчику: - Почему стреляете? - Потому что конец, пан поручник. - Солдат принял его за офицера. - Оксыве взят, Гитлер капут, - рассмеялся солдат и снова нажал на спуск автомата. Он рассмешил Янека выражением своего лица, своим криком, пробудил в нем неожиданную радость. Кос почувствовал себя снова шестнадцатилетним парнишкой. Он быстро слез с башни и, подняв вверх автомат, начал нажимать на спуск легкими, мягкими движениями радиста. - Тата-та-тата, тата-тата-тата, та-та-та. Выпустив эту прерывистую очередь, Янек вдруг погрустнел: Василий уже не мог этого услышать... - Выйти из машины! - Что это? - спросил Вест своего соседа. - Эта стрельба? - Саакашвили не был уверен, о чем тот спрашивает. - Забава такая. Он ведь был радистом, прежде чем стал командиром танка. У него такая привычка - выстреливает свою фамилию. - Как выстреливает? Какую фамилию? - Вест придержал Григория за рукав. - Морзянкой: два выстрела подряд - это тире, а один - точка. Его фамилия Кос. Григорий открыл люк, свет упал на лицо Веста, и механик испугался. - Вам плохо? Вот тут термос, выпейте немного. Это случается, кто к танку не привык... Григорий выбрался через открытый люк на землю, за ним выскочил обрадованный Шарик. Саакашвили опять заглянул в танк и сказал: - Лучше выйти оттуда, на воздухе вам будет лучше. Вест покрутил головой и не двинулся с места. Григорий, понизив голос, сказал стоявшим рядом Янеку и Густлику: - Ребята, этот поручник больной, что ли? Сидит там, а на лице у него слезы. Кос подошел посмотреть, но новый четвертый неуклюже, ногами вперед, уже вылезал из танка. Наконец он опустился на землю, и Янек в первый раз увидел его лицо при свете. Лоб и щеки партизана были вымазаны маслом, покрыты пылью, но, несмотря на это, у Янека вдруг сильно заколотилось сердце, потому что Вест показался ему на кого-то смутно похожим. Так, как если бы он слышал эхо, но не разбирал слов. Он опустил глаза и нахмурил брони, силясь припомнить, кто это. Потом, стараясь скрыть смущение, спросил: - Вы здесь были недалеко, может быть, встречались с какими-нибудь людьми из Гданьска... Я хотел спросить у вас, вы не знаете поручника Станислава Коса? Тот с минуту молчал, а потом прошептал только два слова: - Янек, сынок!.. Они не обнялись, не протянули руки, а продолжали стоять, глядя друг другу в лицо, их отделял всего один шаг. Саакашвили изумленно воскликнул: - Бог ты мой!.. Елень, смекнувший, что от них требуется, нагнулся к Григорию, прошептал: - Слушай, неужели это?.. Григорий кивнул головой, потянул его за рукав, и они отошли за другую сторону танка. Отец и сын опустились на переднюю броню, как бы изучая друг друга, они смотрели и не могли насмотреться один на другого. Шарик присел рядом и внимательно смотрел на обоих, навострив разорванное ухо. Перед ними лежала бухта, с которой ветер разгонял остатки дымовой завесы. Справа в водах Гданьского порта вырисовывались торчащие мачты потопленных кораблей. Порт уже не был мертвым. Над некоторыми строениями развевались бело-красные флаги, по воде медленно передвигалась моторная лодка, слышалось попыхивание двигателя, похожее на тарахтенье детской игрушки. Рядом танкисты и автоматчики продолжали шуметь, кричать, кто-то объяснял: - Хлопец, это конец! Я тебе говорю: еще несколько дней, и все будет кончено. Саакашвили постукивал по гусенице, проверяя исправность траков. Елень коротким ломом сбивал засохшую грязь. - Нам надо много времени, - сказал Янек. - Я хочу знать с самого начала, как все было. - И ты мне все расскажешь, - ответил отец. - А сейчас, гражданин командир, пойдем, а то экипаж принялся за работу и не годится, чтобы мы бездельничали. - Хорошо. А когда я буду тебе рассказывать, то начну вот с этого. - Янек приподнял висевший на груди Крест Храбрых и вынул из кармана большое мохнатое тигриное ухо... - А это еще что? - Тигриное ухо. Шарик залаял, подтверждая, что это правда, что все началось с рева тигра в далекой Уссурийской тайге. 24. Помолвка С юга, со стороны аэродрома в Пруще, прилетела эскадрилья штурмовиков. Едва последний, девятый, успел занять свое место в строю после взлета, как первый уже лег на крыло, делая боевой разворот. Все это происходило в трехстах метрах над треугольной площадью деревянного рынка, и рев самолетов, приумноженный эхом, отраженный от стен, плотно заполнил всю комнату. Вест оборвал фразу на полуслове - во-первых, потому что сам не слышал собственных слов, а во-вторых, потому, что генерал, в знак своего несогласия, так сильно хлопнул рукой по столу, что подскочила чернильница. Потом Вест повернулся на стуле к окну и через большую нишу, лишенную не только стекол, но и оконной рамы, стал смотреть на бурую груду кирпичного щебня, из которого, подобно заржавевшим остовам затонувших на мелководье кораблей, торчали законченные пожаром стены. Теплый ветер рассеивал серые дымки над трубами, торчавшими из подвалов, в которых уже жили люди. На горизонте просвечивал солнечным серебром Гданьский залив. Под рев "ильюшиных" со стороны моря неожиданно прилетел тяжелый снаряд, раздался взрыв. За каналом Радуни заколебалась стена пятиэтажного дома, выгнулась, сломалась пополам и рухнула в облаке пыли. Замыкающий штурмовик блеснул бледно-голубым брюхом, прочесал небо ракетами, вылетевшими из-под крыльев, со свистом нырнул прямо к волнам, прячась в их блеске от наводчиков корабельных зениток. - Опять корабли. Эти негодяи хотели бы до основания снести Гданьск, - заговорил генерал громким голосом, хотя расстояние уже приглушило взрывы ракет и лай орудии. - Но ничего, штурмовики дадут им "полный назад", - усмехнулся он, взглянул на Веста и снова стал серьезным. Они сидели друг против друга по обе стороны резного, почерневшего от времени стола, как боксеры в противоположных углах ринга. - Так не дадите? Откажете генералу, поручник? - Не дам. Вест одернул кожаную куртку, ослабил воротник на шее, как будто ему было душно, и упрямо покрутил головой. Поправил на руке красно-белую повязку, передвинул на поясе тяжелый маузер. От толчка снаружи отворились высокие двери, ударились ручкой о стену. За ними двое часовых, скрестив винтовки, преграждали дорогу толпе разгоряченных людей, наполнявших зал с острыми готическими сводами. - Хватит!.. Пускайте... Сколько еще ждать?! Генерал повернулся на стуле и, нахмурив брови, посмотрел на разгоряченные лица. Ему показалось, что в глубине зала он заметил Марусю-Огонек. Вест встал, подошел к двери и поднял руку. - Товарищи! Граждане!.. - Он подождал, пока утихнет гвалт. - Криком тут не возьмете. Подождите... - Пропустите! - крикнул кто-то в задних рядах. - Кому это не терпится? - Мне! - пропихнулся вперед пожилой усатый мужчина с милицейской повязкой, с автоматом на груди. Секунду они мерили друг друга взглядом. - Люди умирают, - сказал мужчина и ударил по стволу автомата широкой ладонью с крючковатыми, узловатыми пальцами. - Пропустите его, - уступил Вест. Мужчина нырнул под штыками, а поручник Кос закрыл двери и ждал, вопросительно глядя на него. - В лесу под Ясенем. Сто двадцать человек. И все говорят на разных языках. Во время налета убежали из лагеря, скрылись... Умирают от голода. Вест, слушая, одновременно писал в блокноте, затем, поставив розовую печать, вырвал два листка и отдал усатому. - На хлеб и транспорт. А это адрес, отведешь их, и пусть занимают бараки. - Есть! - козырнул милиционер и, поддерживая автомат, нырнул в приоткрытую дверь под скрещенные голубоватые штыки часовых. Вест вернулся на свое место за столом, сел и минуту писал в блокноте, потом поднял глаза на командира бригады и сказал: - Вот поэтому я и не даю со складов ничего, хотя завоевали это все солдаты вашей бригады. - Роли переменились. Теперь командуют гражданские, - пробормотал генерал с некоторой долей понимания, хотя все еще насмешливо. - Вы шли, чтобы освобождать, а не управлять, - спокойно, но резко ответил Вест. - Город должен жить. - Это так. А где брать хлеб для армии? - Я дам бумагу на муку и баржу с буксиром. Пошлите своих в верховья Вислы. Из того, что привезут, - половина ваша. Согласны? - Согласен. Снова приоткрылись двери, стража впустила советского морского офицера, который козырнул генералу и как со старым знакомым поздоровался с Вестом. - Завтра мои тральщики идут в море. - Хорошо. Я пошлю следом катера, надо хотя бы немного рыбы для города... Говоря, Вест не переставал писать, затем протянул бумагу с печатью командиру танковой бригады. - Помните, половина - моя. Пожав Весту руку, генерал открыл дверь. Часовые отвели винтовки, а люди расступились, образовав узкий проход. Генерал двинулся по нему резко, как танк; он все еще хмурил брови, когда увидел среди толпы Марусю - она стояла, прислонясь к каменной колонне. - Что ты здесь делаешь, Рыжик? - Наша дивизия сейчас стоит в Гданьске. А я вас ищу, товарищ генерал. Они медленно шли через огромный и пустой зал - толпа осталась у дверей кабинета Веста. Они миновали небольшие группки людей у столов, за которыми уже приступили к работе представители новой городской власти. - Слушаю. - Я хотела узнать, куда вы пойдете дальше? - Бригада останется на Вестерплятте. От последних боев осталось мало солдат, а машин еще меньше, да к тому же заезженные, покалеченные. Несколько самых лучших машин пойдут на фронт, на Берлин. - "Рыжий" останется? - У него новый мотор, но экипаж неполный. - А отец Янека? - Ты сама видела. Он здесь очень нужен. Управляет. Огонек подняла глаза, набрала воздуха в легкие и смело продолжала: - В танке одного не хватает, а я... - она забыла заранее обдуманные слова, - я могла бы... Генерал удивился, потом улыбнулся. - А ты могла бы стрелять из пушки, - закончил он и тихо добавил: - Исчезни. Сейчас же, и быстро. И, стоя у перил, смотрел, как она сбегает вниз по лестнице, похожая на вспугнутую белку. "Несправедлив этот мир, - думала Огонек, идя улицей мимо превращенных в пепелище домов. - Была бы я парнем - тогда другое дело. Меня бы приняли в экипаж на место стрелка-радиста. Научиться ведь не трудно. И вовсе не надо стрелять из пушки, поднимать тяжелые снаряды, это делает Густлик. Им нужна как раз радистка..." Она остановилась и с горечью подумала: а ведь Лидка прекрасно умеет обращаться с рацией, наверно, уже давно подала рапорт и именно ее... - Ну нет, - радостно встрепенулась Маруся, - девушек на танк не берут! Она огляделась, испуганная звуком собственного голоса, но никого побли