ковать их палачей, потому что у них было оружие - от них исходил сильный предупреждающий запах масла и пороха. Решение должен был принимать Томаш, который только что напоил его молоком, но тот исчез. Можно было побежать по его следам, которые, наверное, приведут к танку, но тем временем здесь... Два черных пятнышка у основания бровей сходились все ближе, а вертикальная морщина на собачьем лбу опускалась все ниже к влажному носу. Черный кот вылез из ворот дворца. Присел, стал греться на солнце. Сильно поворачивая голову и туловище, он начал вылизывать свой загривок. Время от времени он посматривал по сторонам и вдруг увидел среди лопухов врага. Кот фыркнул и выгнул спину. Шарик, давно напрягшийся для прыжка, обнажил клыки, но неожиданно отказался от этого намерения, вспомнив, что ему надо решить гораздо более важные задачи, чем погоня за котом. И, прижимаясь всем телом к земле, он начал отступать, опустив голову. Кот, несколько удивленный, но гордый, подняв трубой хвост и слегка им помахивая, смотрел, как собака, прыгнув из-под стены в сад около дома, скрылась за углом. Немного подумав, кот даже сделал несколько горделивых шагов в ту сторону, но сразу же вернулся, чувствуя, что дальнейший контакт может окончиться для него плохо. Эта встреча с котом была подобна легкому толчку, который трогает камень, лежащий на крутом склоне. Когда напряженные в ожидании мышцы начали действовать, они уже не знали устали, и Шарик бежал волчьей рысью из тени в тень, из укрытия в укрытие, сквозь заросли кустов, крапивы и лебеды вдоль дворцовой ограды и стен хозяйственных построек. Каждые десять - двадцать метров он замедлял бег, даже останавливался, слушал и, поднимая вверх нос, хватал воздух. Таким образом он добрался до тенистого запущенного парка. Около высокой башни с каменными зубцами он потерял много времени, наблюдая из зарослей сирени за широко распахнутым окном, из которого пахло дымом, жареным мясом и врагами. Отступив подальше от ограды, он переплыл пруд, покрытый позеленевшей ряской, и, пользуясь случаем, напился воды. Шарик опять выскочил к домам и садам деревушки во второй раз миновал ворота из железных прутьев, за которыми был виден мощеный двор, зеленый по бокам и лысый посредине, как старый вытоптанный ковер. Не задумываясь ни на минуту, Шарик начал второй круг, зная, что каждый поиск требует терпения, а когда бежишь во второй раз той же дорогой, можно заметить совершенно новый след. Выдержка Шарика была вознаграждена: когда он бежал вдоль слепых выбеленных стен хлевов и овинов, он услышал вдруг крик боли. Шарик подкрался ближе, поднял нос и узнал своих. Через щель в покривившейся форточке пробивались два запаха: мыла и одеколона от Лидки и кожи и масла от Григория. Шарик сел на задние лапы, напрягся, собираясь прыгнуть, но тут же понял, что не достанет. Даже если бы и удалось ему зацепиться лапами за парапет, то как выломать проржавевшую решетку? Нет, здесь надо действовать иначе, хитростью, а не силой, как это пробуют иногда делать неопытные детеныши собачьи и человеческие. Плывя в душном воздухе среди клубящихся фиолетовых и черных туч, Григорий в какой-то момент вдруг заметил, что у него начинает болеть голова, и очень этому обрадовался, сообразив, что еще не все потеряно, что есть у него шансы увидеть горы, поросшие зарослями колючего тамариска и кустами животворного кизила, поля, покрытые темно-зелеными рядами чая, и две большие чинары, растущие посреди его родного села Квирикети. Он осторожно пошевелил пальцами рук и ног, шеей. Григорий почувствовал острую боль, но в то же время как будто прояснилось в голове. Он припомнил приятную прохладу дворцового холла, отдающего честь солдата в польской форме, который, не переставая улыбаться, вдруг схватил Лидку за руки и вывернул их за спину. Прежде чем Саакашвили подумал броситься на защиту девушки, он перестал что-либо чувствовать и понимать. А теперь руки у него были связаны за спиной, рот забит тряпкой, пахнущей старой молочной сывороткой, и он с трудом дышал. Стояла тишина. Только будто бы шелестела солома или сено. Григорий стал медленно приподнимать веки. Вокруг полумрак. Сарай это, что ли? Свет падал через щель над воротами и через маленькое оконце в задней стене. На стене висела старая упряжь, а с другой стороны, за загородкой, нетронутый запас сена доставал до стропил. Наверно, каретный сарай... Сам он сидел в кузове грузовика, стоявшего посреди глиняного пола. Привязанная к противоположному борту, смотрела на него Лидка с кляпом во рту. Щеки ее были мокры от слез. В ее глазах увидел он радость оттого, что он очнулся, а потом боль. Она смотрела на что-то, чего он не видел. Что за черт, немец там стоит, что ли? Может, целится и в любую минуту нажмет на спуск? Григорий затаил дыхание, чтобы услышать его, но тишина за спиной казалась неподвижной и пустой. "Что-то надо делать", - подумал он неопределенно. И поскольку ничего конкретного не приходило ему в голову, он решил посмотреть, что там видит Лидка. Он вывернул шею, насколько мог, но не увидел ничего, Кроме вил, стоявших в углу. Повторил это движение еще раз, и еще... И вдруг зацепил кляпом за щепку, торчавшую из доски кузова. Ему пришла мысль освободиться таким образом от кляпа. Григорий начал поворачивать голову и туловище из стороны в сторону, а потом стал водить кляпом вдоль доски, чтобы он зацепился. Два раза не удалось. Он почувствовал, как сильно врезались в руки ремни. Судорогой свело шею. В висках стучала кровь, и стук этот отдавался во всей голове. Может быть, надо было сидеть тихо, но в нем уже пробудилась жажда свободы, и он знал, что теперь уже не остановится, пока... С огромным усилием, напрягая все мускулы, он попробовал зацепиться кляпом о щепку еще раз, начал отводить назад голову. Щепка затрещала и изогнулась. Если треснет... На лбу Григория выступил крупными каплями пот. Капли дрожали, стекали на шею... Он еще раз повернул голову, зацепился сильнее, медленно, отвел голову назад, касаясь щекой доски. Кляп дрогнул, чуть-чуть высунулся, и теперь, помогая себе языком, Григорий наконец выплюнул его. Некоторое время он сидел неподвижно с закрытыми глазами, отдыхал. Беззвучно открывал рот, облизывал губы. Попробовал, крепко ли держат ремни, которыми скрутили ему руки и привязали к борту машины, - крепко, ничего не удастся сделать. Ободренный, однако, тем, что все же кое-чего добился, он решил ждать. Почему же немцы их сразу не убили? Чего они хотят? Хорошо, если за это время подойдет "Рыжий". Томаш, хоть вроде немного придурковатый, наверное, все же предупредит Янека. Григорий взглянул на Лидку, и ему захотелось как-то успокоить ее. - Я пытался рассказать тебе в дороге, как мне не везет. Моего невезения на десятерых хватит. А особенно в любви. Я все смотрел, как они, Янек и Маруся, целовались в госпитале... Лидка простонала сквозь кляп и показала глазами за его спину. - Не могу. Даже если изогнусь, все равно не увижу, но ты ничего не бойся. Наши вот-вот подойдут... Так на чем я остановился?.. Да, думаю: пускай Маруся для Янека, но, может, кто-нибудь найдется и для меня. Когда Вихура привел этих девушек-близнецов на бал, я пригласил Аню, но вышел казус... Лидка с отчаянием в глазах смотрела то на Григория, то ему за спину. - Они поменялись, и та, с которой я танцевал, которую полюбил... Ай, вай ме! - вдруг вскрикнул он по-грузински. Это Лидка, не зная, как иначе прервать его рассказ, сильно толкнула его ногой в щиколотку. - Ты что это вдруг? Я стараюсь тебя отвлечь... Когда разговариваешь, время идет быстрее. Ту, с которой я танцевал, которую полюбил, зовут Ханя, - упрямо продолжал Григорий, подобрав под себя ноги, чтобы щиколотки были недосягаемы для пинков. - А как мне было узнать, которая из них Ханя, если обе... Лидка в отчаянии разгребла ногой сено и застучала пяткой в доски кузова. - ...Как два барашка из одного стада. Что ты устраиваешь шум и не даешь мне говорить? - оборвал он наконец свой рассказ и обратился к ней с обидой. - Я знаю, что надо предупредить наших, но сейчас пока ничего нельзя поделать... Он замолчал и с удивлением смотрел, как приподнялся глиняный пол сарая, как глина треснула и начала крошиться. Он не мог понять, что происходит, пока в небольшом отверстии не увидел темный собачий нос. - Подожди, подожди. Я сейчас... Шарик! Услышав свое имя, Шарик принялся за работу с удвоенной энергией, когтями вырывал глину, протискивал голову, отступал, повизгивая, подкапывал еще и еще и наконец протиснулся в сарай. Стряхнул с себя землю и прыгнул в кузов. Но не достал, когти только скользнули по доскам. Шарик обежал грузовик, прыгнул на капот, с капота на кабину, и вот он уже в кузове. Пользуясь тем, что у его друзей связаны руки, бесцеремонно облизал языком их лица. - Перестань, - приструнил его грузин. - Целоваться лезешь, как красна девица... Ты лучше вот эти ремни перегрызи. Григорий отклонился насколько мог от борта и начал объяснять Шарику: - Ремни! Грызи их, грызи! Собака, тихо ворча, обнюхала ремни. Было слишком тесно, чтобы всунуть морду и перегрызть их, схватив коренными зубами. Осторожно, чтобы не задеть Григория, Шарик начал хватать ремни передними зубами. При каждом рывке ремни еще глубже врезались в руки, и Григорий мычал от боли. Но вот оба коротких ременных кнута лопнули. Теперь Григорию надо было действовать, и действовать быстро. Он расправил плечи, потер наболевшие кисти рук и одним прыжком был уже в кабине. Вернулся с щипчиками для перекусывания проволоки, освободил Лидку от ремней и вытащил из ее рта кляп. Она глубоко вздохнула и глазами показала на что-то. Григорий с любопытством взглянул на то, что было причиной страха девушки, и ему стало смешно: низкая дверца вела из сарая в заднюю часть курятника, там стояли корыто и пень с глубоко вбитым в него поржавевшим широким кухонным ножом для отрезания петушиных голов. Так вот чего она боялась... - Бежим. - И он подтолкнул ее. - Подожди. - Девушка разгребла сено, взглянула на часы рации, которые показывали восемь минут шестого. - Еще семь минут, и будет четверть. Подождем. Скажем им... - О чем здесь говорить? Пошли. Надо этих сволочей во дворце и этого дезертира... - Гжесь, послушай, - торопливо зашептала Лидка, - это не дезертир и не крестьяне. У этой женщины под черным платьем пятнистая куртка. Когда она тебя ударила... - Баба меня ударила? - Ну конечно. Ты упал, и тебе начали вязать руки. В это время вошел офицер и стал что-то говорить, показывая на нас, а в конце сказал: "Нах Берлин". - Нас хотел забрать в Берлин? Как? Если только на метле. - В углу около камина лежал парашют. Надо как можно скорее сообщить Янеку. Через семь, теперь уже через шесть минут... Дело оказалось серьезным, и после секундного раздумья Григорий спросил: - Не боишься остаться одна, да еще без оружия? Лидка открыла и без звука закрыла рот. Решила не рассказывать Григорию, как парашютистка с медвежьей силой, без особых усилий втащила связанную Лидку в курятник и жестами объяснила, что отрубит ей голову, как курице. Но теперь некогда было рассказывать эту историю - надо было в четверть шестого выйти на связь. - Останусь, - сказала Лидка. - Хорошо, что они не разглядели рацию под сеном. Григорий дал ей молоток, чтобы было чем обороняться, а сам соскочил к подкопу, сделанному Шариком. Примерился головой и плечами - нет, слишком узко, не пролезть. Он немного раздолбил и разрыл вилами глиняный пол, потом лег на спину и, сложив руки над головой, уперся ногами в доски загородки. С трудом начал протискиваться. Чтобы продвинуться на какие-нибудь пять сантиметров, требовались огромные усилия. Шарик некоторое время смотрел с удивлением, а потом начал помогать, подкапывая с боков когтями. Вести танк - дело как будто нетрудное. Тем более для хорошего шофера, но отсутствие навыка дает себя знать не только на поле боя, но даже во время простого марша. Не такой плавный поворот, отсутствие разгона перед возвышенностью, запоздалое переключение скорости - мелочи суммируются, и средняя скорость падает. Ну и к тому же эта неприятность с баками. Все это, вместе взятое, привело к тому, что "Рыжий" свернул с шоссе в сторону Шварцер Форст позже, чем предполагалось. На дороге, ведущей к деревне и дворцу, их окутала густая пыль. В открытом люке механика задыхался Вихура, а над башней Густлик и Янек прикрывали руками глаза. Кос взглянул на часы, спустился в танк, включил рацию. Настроил ее и среди писков поймал близкий, отчетливый голос: - "Рыжий", я Лидка. Слышишь меня? - Слышу, я близко. - Враг близко. Остановись и жди. К тебе бежит джигит. - Лидка! - крикнул Янек в эфир, желая узнать больше, но изменил свое намерение и, переключившись на внутреннюю связь, начал командовать: - Механик, вправо. Еще. Орудие осколочным заряжай... Механик, вперед. Влево. Стоп! Экипаж танка послушно выполнил маневры. В туче белой пыли танк остановился у дороги около густых зарослей сирени, спереди его защищал кусок разрушенной стены. - В чем дело? - пользуясь минутой перерыва, спросил Густлик. - Там ужин, а тебе приснился бой? - Может быть... - ответил обеспокоенный Янек и вернулся к рации: - Лидка, я "Рыжий"... Высунув голову из люка, Елень увидел подбегавших одновременно Томаша и Григория с собакой. Густлик толкнул Коса, чтобы показать ему на них, но Янек остановил его нетерпеливым жестом. - "Рыжий", будь осторожен! Во дворце десантники! - предостерегали наушники. С вершины дворцовой башни в Шварцер Форст, с высоты шестого этажа, были прекрасно видны все окрестности, а также, что весьма существенно, железнодорожный мост через реку, который охраняли польские часовые, и шоссе, идущее с востока на запад параллельно балтийскому берегу. Наблюдатель, одетый в зеленую форму, в фуражке с орлом, отмечал в соответствующей рубрике каждый проходящий транспорт. Это он вовремя предупредил о приближавшемся грузовике, а теперь и о танке, который неожиданно свернул с шоссе и остановился в селе, окутанный тучей пыли. Что ему надо? Этажом ниже около мощной рации дежурил унтер-офицер в пятнистой куртке, который вдруг услышал, как в громкоговорителе рации зазвучал мягкий девичий голос: - "Рыжий", будь осторожен... Наблюдатель с интересом нагнулся над отверстием в полу: - Кто это болтает так близко? Вокруг старинного низкого столика четыре парашютиста на минуту прервали игру в карты. - Не знаю, - радист пожал плечами. - Не знаю, кто может говорить так близко. А что танк? Тот, на верхнем этаже, опять подошел к окну и внимательно осмотрел местность в бинокль. - Стоит где-то у дома, но не виден. Так близко может передавать только он или наши пленные. Этот шофер и девушка. У нее был знак частей связи на левом рукаве. Фельдфебель у рации разделил это подозрение. - Надо их немедленно ликвидировать. Он бросил наушники, сорвался с места и, захватив автомат, устремился вниз по крутым спиральным ступенькам. Игроки проследили за ним взглядом и вернулись к своим картам. На первом этаже, в нише псевдоготического окна, демонстрирующей солидную толщину стены, сидел черный кот. Когда унтер-офицер пробегал мимо него, он ощетинился, обнажил зубы, а потом сквозь стекло наблюдал, что происходит в большом холле с продолговатым столом посредине. На окрик унтер-офицера явились несколько хмурых солдат. Вытянувшись по-военному, они выслушали приказ. Фельдфебель хотел идти с ними, но женщина остановила его движением руки - и вдвоем прекрасно справятся - и рубящим жестом ударила ребром ладони по другой ладони. Унтер-офицер кивнул головой в знак согласия и направился обратно к лестнице. Поднявшись на лестничную площадку, он остановился и некоторое время смотрел, как в краснеющих лучах заходящего солнца те двое идут наискось через двор. Внутри сарая было тихо и почти темно, поэтому громко прозвучал скрежет ключа, стук открываемого засова и отброшенного прочь железного прута. Лидка поняла, что это немцы, и вдруг почувствовала, как кровь ударила ей в голову, но она тут же прошептала про себя, что Янек на "Рыжем" уже на расстоянии какого-нибудь шага и не допустит, чтобы... Через приоткрытые ворота упал кирпично-красный свет солнца. Лидка, спрятавшись за кабиной, сильнее сжала в руках молоток, единственное оружие, оставленное ей Григорием. И когда она увидела руку, схватившуюся за борт грузовика, она, не задумываясь, хватила по ней молотком изо всей силы. Раздался вопль, но в ту же минуту на Лидку с другой стороны навалился парашютист. Она вслепую била молотком, кусалась, но после короткой борьбы обессилела - немец начал душить ее. - Подожди! - раздался голос. - Отдай ее мне. - Немка разгребла сено и обнаружила рацию. - Здесь рация. Они вдвоем стащили девушку с машины на пол. Мужчина опять связал ей руки за спиной, а конец ремня отдал парашютистке. - Где твой камерад? - опросил он, надеясь узнать что-нибудь о бежавшем сержанте. Лидка покрутила головой и пожала плечами. Немец зажег фонарь, прикрыл ворота и, вытянув из угла вилы, начал протыкать ими сено. - Ты не знаешь, - процедила сквозь зубы немка. - Не знаешь... Она потащила девушку в сторону курятника, где стоял пень с вбитым в него широким кухонным ножом. Закудахтала курица, прятавшаяся в каком-то закоулке, испуганная светом и движением. В эту минуту из подкопа показалась морда Шарика. Он одним рывком проник в сарай. Беззвучно, как тень, прыгнул на помощь Лидке, обрушился на спину ее мучительницы. Немец, увидев, что происходит, занес вилы для удара. Григорию, который уже до половины протиснулся в сарай, удалось ударить немца по ноге. Падая, парашютист выпустил вилы, перевернулся и, пользуясь тем, что грузин еще не полностью вылез из подкопа, придавил его к земле, выхватил из-за пояса нож и нанес удар сверху. Саакашвили рванулся в сторону. Блеснувшее в сантиметре от его груди лезвие врезалось в пол. Григорий схватил нападавшего за кисти, распростер ему руки. Они боролись лицом к лицу, тяжело дыша. Шарик опрокинул парашютистку и стал передними лапами ей на грудь, но она была опытным противником: схватила горсть песку и швырнула в глаза овчарке. Воспользовавшись моментом, она столкнула ее, сорвала со стены курятника старый пиджак, набросила его на голову собаке и схватилась за кухонный нож. Лидка, не имея возможности поднять связанные руки, вцепилась зубами в рукав немки. Опять все перемешалось, но Григорий уже выдернул свои ноги из подкопа, затем внутрь сарая пролез Янек. Ударом обеих рук он оглушил немца и прыгнул на помощь Лидке. Увидев "крестьянку", Янек недооценил противника: схватил ее за плечи, ткань лопнула по швам, а удар коленом свалил сержанта с ног. Лежавший на земле парашютист открыл глаза. Моментально оценив ситуацию, он схватил вилы и нацелил их на Янека. Но в этот момент зазвенело разбитое стекло, и из ствола автомата, просунутого в зарешеченное окно, раздался выстрел. Немец затих. Шарик, высвободившись из-под пиджака, разозленный, бросился в драку, свалил с ног своего противника и схватил его зубами за ворот. - Пусти, - помешал Шарику Янек. Вытащив нож, Янек разрезал у Лидки ремень и этим же ремнем связал руки немке, поваленной собакой на землю. - Ауф! - приказал Янек. Немка поднялась. Кос снял с крюка фонарь и посветил, чтобы лучше разглядеть ее. Из-под разорванного платья виднелась куртка со значком парашютиста: пикирующий орел в лавровом венке. - Ах вот оно что, гнедиге фрау. Так вот ты какая? - пробормотал про себя Янек. Некоторое время все стояли неподвижно, молча, отдыхая после драки. Даже курица успокоилась, села в гнездо и замолкла. Слышны были только тяжелое дыхание да шум осыпающейся штукатурки и выламываемых кирпичей в месте подкопа. Время от времени в проеме показывалась широкая рука, хваталась за край кирпича, раскачивала его туда-сюда, пока наконец не отваливался кусок. Пленная парашютистка испытующе глядела туда, не понимая, что происходит. Янек спокойно спросил по-немецки: - Сколько людей? Задание вашей десантной группы? Женщина молчала. Кос положил руку на кобуру и с треском расстегнул ее. - Хайль Гитлер! - истерично закричала женщина. Стена затрещала, от проема пошли трещины, на глиняный пол обвалился большой кусок стены, и в облаках пыли в сарай вошел Густлик. - Зачем шумишь? - недовольно спросил Янек. - А что мне делать? Я ведь не мог пролезть в эту нору, - оправдывался Густлик, раздавая в то же время автоматы Григорию и Янеку и погладив Лидку по растрепанным волосам. - Эта ведьма собиралась мне голову отрезать вот на этом пне... - пожаловалась девушка. - Черт возьми, она и в самом деле похожа на ведьму! - выругался Густлик. - А говорить не хочет? Ну-ка, дайте мне ее! Поплевав на ладони, он схватил немку за плечи, втолкнул в курятник и запер за собой дверь. - Густлик! - позвал Янек. - Подожди, - услышал он в ответ и вслед за этим раздался крик перепуганной женщины. - Густлик! - Кос рванул за дверную скобу, но дверь не поддавалась. Минута тишины, и опять этот жуткий женский крик. Янек занес автомат, чтобы разбить ржавый замок. В этот момент засов отскочил. - Чего? - Елень отвел занесенный для удара приклад. - Их всего восемь человек. Выброшены для разведки. Шпионят, потому что завтра ночью должны высадить сюда десант, чтобы взорвать мост, а потом под землей искать бомбу или еще что-то. - Надо их уничтожить, - решил Янек. - Да, - подтвердил Густлик. - Они сидят в башне на самом верху. Она и проведет. А ну, марш! Парашютистка, все время смотревшая на Еленя со страхом, послушно пошла. За ней Григорий. - Лидка, ты вместе с Шариком останешься у машины, - приказал Янек и, беря в руки фонарь, чтобы погасить его, спросил Густлика: - Что ты ей, прохвост, сделал? - Да ничего особенного. - Елень вынул из кармана заводную лягушку, которую как-то выиграл в "махнем" у Григория, и показал на ладони, как она прыгает. - Лягушек и мышей даже самая несгибаемая должна бояться. Они оба громко рассмеялись. - В чем дело? - спросил грузин. - Потом расскажу, - ответил Янек и, дунув, загасил фонарь. - Пошли. В темноте раздавался только сдерживаемый смех, бряцание оружия, скрип открываемых ворот. Посреди двора мелькнули две фигуры. Еще двое проскользнули вдоль стены, где уже сгустились тени. Двое вошли через главные двери. Минуту спустя открылось окно на первом этаже, погруженное во мрак; Янек и Густлик, помогая друг другу, проникли внутрь дворца. Мрак и тишина царили здесь. Пахло промерзшими после зимы стенами, жареным мясом и древесным дымом. Немка вела их через дворцовый холл - большой зал, освещенный догорающими в камине поседевшими уже углями. Экипаж шел за ней гуськом. У входа в башню они замедлили шаг. Остановились, обеспокоенные каким-то шорохом, - в оконном проеме промелькнула тень черного кота. Тихо начали подниматься по ступенькам. Казалось, что им удастся захватить немцев врасплох, взять их без единого выстрела, но именно в это мгновение парашютистка, не обращая внимания на ствол автомата за своей спиной, прыгнула через перила вниз, скрылась под лестницей и закричала во весь голос: - Внимание! Здесь поляки! Густлик схватил автомат, чтобы дать очередь, но Янек его остановил: - Прячься! Вверху открылась дверь, вертикальный столб света прорезал внутренность башни. - Внимание! Поляки! - еще раз предупредила немка. Янек быстро вскинул автомат к плечу, короткой очередью достал до самого верхнего этажа. Прогремели три выстрела. Немец закачался и рухнул вниз. Свет погас. - Осталось пять, - сказал Кос. Почти одновременно раздались три длинные автоматные очереди, и густая ленточка трассирующих пуль из пулемета пошла вниз. - Гранаты! - услышали они возглас наверху. Стрельба замолкла, как отрезанная ножом. - Спрячьтесь! - скомандовал Янек. Вся тройка молниеносными бросками отступила за толстую нишу двери и пропала в изломах стены. Они слышали стук падающих на ступеньки гранат, а затем взрыв, второй и еще два одновременных взрыва в самом низу, где пряталась парашютистка. В воздух поднялись клубы раскрошенной штукатурки. Кос поразился, что те, наверху, отплатили своему товарищу смертью за предупреждение. Видно, другие, не людские, законы существуют среди гитлеровцев... Сверху брызнула длинная очередь трассирующих пуль. Янек ответил на нее короткой из своего автомата и услышал стон пулеметчика. - Четверо! - закричал он. Густлик и Григорий одновременно выстрелили в сторону промелькнувшей вверху вспышки. С грохотом полетел вниз автомат и упал к их ногам. - Трое!.. - почти одновременно крикнули оба. - Вихура и новенький приедут на готовенькое, - сказал Янек. И в эту минуту танковый снаряд ударил в верхнюю часть башни. От взрыва вздрогнули стены, посыпались битый кирпич и обломки каких-то предметов. Долго, пока не осела пыль, стояла тишина. На самом верху начали ползать язычки пламени. - Не выдержали, чтобы не ударить. Конец работы, - заявил Янек. - Лети, Гжесь, тяни сюда "Рыжего", грузовик и все остальное, а мы пока огонь здесь погасим. Они направились по лестнице вверх. Пока один поднимался на лестничную площадку, второй прикрывал его автоматом, затем они менялись. В некоторых случаях излишняя предосторожность не мешает. 28. Четверть двенадцатого В открытую дверь, ведущую в дворцовый зал, просунула голову пестрая корова со сломанным рогом. Она, видимо, решила держаться поближе к Томашу, который подоил ее в полдень. Корова насторожила свои темные мохнатые уши, чтобы лучше слышать мелодию, исполнявшуюся на гармошке, и, медленно пережевывая что-то, смотрела влажными, немигающими глазами в сторону длинного тяжелого стола с остатками солдатского ужина. На столе горела большая керосиновая лампа. Посреди стола стояло блюдо с грудой рыбьих костей, а рядом белело ведро. Музыкант остановился на минуту, зачерпнул из ведра кружкой и с улыбкой протянул Густлику. - Шестая, - сказал силезец. - Молока я могу выпить сколько хочешь. Томаш вернулся к своей гармони, растянул черные мехи, украшенные ромбом из белого канта, и, тихонько аккомпанируя себе, запел свою песенку: Сундучок стоит готовый, Сундучок уж на столе... - Откуда ты это знаешь? - прервал его Елень. - Эта песня не из ваших краев. Черешняк кивнул головой и закончил строфу: Принеси мне, моя люба, Ты его на поезд мне. Не переставая тянуть мелодию на одной ноте, Черешняк объяснил: - Я разные знаю. Мы с отцом батраками были. Половину Польши прошли, прежде чем оказались в Студзянках, у пани Замойской... - А такую слышал? - вмешался Григорий и запел: Картвело тхели хмальс икар... - А что это по-польски? - заинтересовался Густлик. - "Грузины, беритесь за мечи!" Старинная боевая песня. Надо хором, на голоса, - объяснил Саакашвили. Томаш деликатно поглаживал басы, прислушиваясь к сочным тонам, и играл все громче. - Пан плютоновый! - Черешняк наклонился и тихо, чтобы не могли слышать другие, попросил: - Если вы скажете, то капрал отдаст. - Что? - Гармонь. - А зачем ему отдавать? - Но он же не играет. - Так научится. Мелодия оборвалась на середине такта, и стал слышен голос Янека, который продолжал начатый ранее разговор: - А все потому, что я распылил силы. - Должна была быть связь, а ее не было, - вмешался Вихура, бросив взгляд на Лидку. А девушка, убедившись, что никто на нее не смотрит, показала ему свой розовый язычок. - Ну и у нашего коня сегодня кучер был плохой. - Не надо было пересаживать, - огрызнулся шофер. Саакашвили закончил чистить пояс, подаренный ему отцом Янека, снял саблю, висевшую над камином, и начал поединок с невидимым противником. Под молниеносными ударами сабли посвистывал удивленный воздух, тень едва успевала отскакивать от серии ударов. - Перестань, а то кому-нибудь глаз выбьешь, - заворчал Густлик. Григорий спрятал оружие в ножны, повесил на место, зевнул и пошел в соседнюю комнату, освещая себе путь фонарем, взятым в сарае. - С другой стороны, - продолжал Янек, - как удержать в одной колонне два транспорта с разными скоростями?.. Но все равно, завтра все будем вместе. - Было бы хуже, если бы мы все сразу попали в ловушку, - заявил Вихура и, нахмурив лоб, вдруг резко обратился к Черешняку: - А ты почему не защищал их сразу? У тебя был автомат... - Я был один, - отвечал Томаш, - ждал помощи. - А почему ты не побежал навстречу? - Я наблюдал с чердака дома. Чтобы знать, где искать. - Сконфуженный этим неожиданным допросом, Томаш начал приглаживать волосы. - Еще немного, и мы бы тоже попались, - качал головой шофер. - Все ясно, теперь будем предварительно проводить разведку, чтобы больше так не попадаться, - заявил Янек. - У меня должен быть блокнот, чтобы записывать туда все, что узнаем... Все умолкли, как будто увидели тень своего бывшего командира, как будто услышали его столь привычные слова: "Экипаж, внимание!" - Он все держал в голове, - задумчиво сказал Янек. Вдруг они услышали быстрые шаги, скрипнула дверь. Все, как по команде, повернули голову. В дверях стоял Григорий, придерживая под подбородком кружевную ночную сорочку. - Идет мне? - спросил он со смехом. - Лидка, это для тебя. Немецкая графиня оставила. - Он подошел и бросил сорочку ей на колени. - А кровать там такая огромная... - Как у вас в Грузии, да? - буркнул Густлик. - С балдахином, как у какого-нибудь короля, - продолжал Саакашвили, не расслышав слов Еленя. - Или как в заграничном кинофильме. Томаш в это время снял наконец садовым ножом с обложки свастику в дубовом венке, швырнул ее в угол и подал командиру синий, красиво переплетенный блокнот, немного обгоревший с одной стороны. - Внутри хороший. Можно писать. - Где ты его взял? - спросил Янек, заглядывая внутрь. - Мировой... - Наверху. Рация разбита, вещи почти все сгорели, а вот он уцелел. - Отец тебе наказывал все, что немцы разворовали, собирать, а ты отдаешь, - пошутил Вихура. - Но нам не на чем писать, - серьезно ответил Томаш. - А вот гармонисту нужна гармонь. - Отдай ты ему ее, - вступил в разговор Густлик, проведя пальцами по фиолетовым и красным пластинкам, блестевшим в свете лампы, как перламутр. - Как это? - сморщил шофер свой курносый нос. - А так... Он играет. А тебе-то она зачем? - Ну ладно. Только сначала посмотрю, какой он солдат. Если такой же, как гармонист, тогда отдам. Шарик, заинтересовавшись тем, что рассматривает его хозяин, поставил передние лапы на стол, потянулся и, понюхав блокнот, заворчал. - Что, злым человеком пахнет? Шарик залаял утвердительно, но Янек его успокоил: - Подожди, мы здесь будем записывать разные вещи. Например: "Шарик - умный пес". Шарик слегка махнул хвостом и опустил глаза, потому что это был на удивление скромный пес. Может быть, он даже покраснел, но под шерстью этого просто не было видно. - Идем, покажу, - громко сказал Григорий, шептавший до этого что-то Лидке на ухо, схватил ее за руку и повел в соседнюю комнату. Это была спальня бывших владельцев дворца. На картинах, висевших по стенам, фавны гонялись за нимфами, кавалер, одетый в черный бархат и белые кружева, целовал руку придворной даме, не забыв повесить шляпу со страусовыми перьями на эфес оправленной в золото шпаги. - Посмотри. - Григорий поднял вверх лампу и осветил огромное ложе в стиле рококо, над которым, как шатер визиря, свисала узорчатая занавеска. - Ой-ой! Отвернись на минутку. Лидка никогда не видела ничего подобного. Разве только до войны в каком-нибудь фильме, но почти ничего не осталось уже в ее памяти. Она быстро сняла гимнастерку, набросила длинное платье, воздушное, розовато-белое, взяла бледно-розовую бархотку, завязала бант. Пышнее взбила тюлевые рукавчики. Ее поразили размеры декольте. Как зачарованная, стояла она перед огромным зеркалом. Примерила красивую заколку для волос, надушилась. Пригладила волосы серебряной щеткой, припудрила нос. - Лидка... - прошептал Саакашвили, пораженный чудесным превращением. Девушка внимательно посмотрела на него, а он уставился на нее во все глаза, как будто до этого никогда не видел ее. - Можно, я тебе что-то скажу? - спросил Григорий. - Слушаю, - ответила она дрогнувшим голосом и присела на край постели, откинувшись назад, опираясь на руки. Григорий закусил губы, отвел от нее глаза и, вспомнив лицо Хани, сказал совсем не то, что собирался сказать в первый момент: - Ты можешь спать здесь. Я лягу у двери и никого не пущу. - Он опустился на колени у ее ног и говорил, поднимая к ней свое лицо. - И сам не войдешь? - спросила она с иронией. - Нет. Даю слово. Я ведь говорил тебе, что полюбил Ханю, только ее одну. А как теперь узнать... Лидкино лицо изменилось, застыло в злобной усмешке. - А ты напиши. Почтальон разберется. Но, чтобы ты потом не ошибался, пусть она покрасит левое ухо зеленой краской... В приоткрытую дверь проник черный кот, за ним Шарик. Комната наполнялась мяуканьем и лаем. Полетели на пол мелкие предметы с подзеркальника. Кот пронесся по постели и опять вылетел в обеденный зал, собака - за ним. Кот выскочил в окно. - Шарик! К ноге! - крикнул Янек, а потом погладил собаку. - Ну, тихо, спокойно, выгнал злого духа из дворца, а теперь тихо... Это, должно быть, блокнот радиста. Здесь даже какие-то буквы, посмотри, Густлик. На листке чернели крупные знаки торопливой записи: "Ein V. n. 11". Елень пододвинулся ближе, наклонил голову и медленно прочел: - Айн фау эн, одиннадцать. Черт его знает, что это такое?.. - Тихо, Шарик, - продолжал успокаивать собаку Янек. - Чего там "тихо", - проговорил Густлик. - Слышите? Да не собака это - самолет, - показал он в сторону окна. - Спусти-ка, парень, эту штору! - попросил он Томаша и опять вернулся к немецкому блокноту. - Айн фиртэль нах эльф... Черт! - закричал он и схватил свой автомат. - Это означает: "Четверть двенадцатого". Мы собирались предупредить часовых у моста о десанте завтра, а они сегодня... Сколько сейчас? - Двенадцать минут двенадцатого, - ответил Янек, быстро погасил лампу, подошел к окну и приподнял штору. Они не только услышали, но на фоне светлого неба ясно увидели транспортные самолеты: один, второй, третий. Ниже, прямо над дворцом, просвистели два истребителя прикрытия. - Много, - сказал Янек. - Янек, мне кажется, первое, что ты должен записать в этой книжечке, это что бабам впредь не верить. Эта парашютистка нас надула: сказала, что десант прилетит завтра. Из спальни вышел Григорий с лампой, за ним Лидка. - Почему так тихо? Что вы там разглядываете? - Погаси лампу, - приказал Янек. Теперь у окна стояли все шестеро. Самолеты снизили скорость и начали выбрасывать парашютистов. - Вихура, ты останешься здесь с Лидкой, грузовиком и собакой. - Не останусь, - ответил шофер. - Там будет горячо и каждый ствол пригодится. - Он схватил кружку со стола и торопливо допил содержимое. - И я хочу быть с вами. Хватит этих поездок отдельно! - тряхнула головой девушка. - Что это вам, сейм, что ли? Прекратить разговоры! - разозлился Кос. - Хорошо. Ты, Лидка, садись к пулемету рядом с Гжесем, - приказал Янек, - а вы, Вихура и Черешняк, как десант - на танк! Один за другим они выскочили в окно. - Он обо мне думает, - занося ноги через парапет, ухитрилась прошептать Лидка грузину, - сначала хотел оставить, чтобы была в безопасности, а теперь взял, чтобы была ближе к нему. - Лидка! - Бегу! - весело откликнулась она. Когда Лидка прибежала к танку, мотор уже работал и все члены экипажа были на своих местах. Тысячекратная тренировка - лучший союзник солдата, а танкисты проскальзывают в свою машину, как пальцы одной руки в удобную старую рукавицу. Когда на темном горизонте замигали первые световые очереди, "Рыжий", вконец разломав ворота, вырвался из-за сельских построек и погнал на полных оборотах в ту сторону, куда ракеты показывали место выброски десанта. На броне, ухватившись за скобы, сидели Вихура и Черешняк. В открытом люке стоял Янек. - Слева пролом... Газ! Сначала довольно долго танк несся по грунтовой дороге, потом впереди замаячила возвышенность, танк выскочил на мостовую, на крутой въезд железнодорожного виадука, резко свернул. - Тише... Тише... Стоп! - крикнул Янек. - Стой! Механик затормозил. Гусеницы, высекая искры, скользнули по мостовой в сторону обрыва. С минуту трудно было решить, свалит или нет сила инерции "Рыжего" вниз, но в этот момент попался участок разбитой мостовой, гусеницы зарылись в нее и затормозили. Капитан Хуго Круммель прыгал с парашютом в Польше и в Норвегии, приземлялся с десантом на Крите, среди зеленых полей Голландии и в глубоком, белом, как сама смерть, снегу под Сталинградом, привезя с собой последние инструкции и фельдмаршальские погоны для Паулюса. Прыгал один, прыгал втроем, прыгал среди тысяч пятнистых зонтиков из шелка. Сегодняшнее задание было знаменательным - открывало новую, девятую, сотню прыжков. Немногие могли сравниться с Круммелем, потому что в этом роде войск люди тают быстрее, чем сохнет грязь на солдатской шинели, но все же были у него в группе и старые волки, взять хотя бы фельдфебеля, прозванного Спичкой, которого он узнал и оценил еще на Крите. Круммеля не смутило молчание наводящей радиостанции в Шварцер Форст. Десант - не оркестр, чтобы все играло слаженно. Всегда что-нибудь да случится. Может, просто-напросто подвел какой-нибудь дурацкий конденсатор в передатчике, но десантник должен уметь обойти или преодолеть любое препятствие. Главное, что сумели опознать объект, что прикрытие оказалось не слишком сильным: всего два блиндажа по одному солдату в каждом. Резервы у поляков далеко, и к тому же они хуже знают местность, на которой вот уже триста лет господствуют немцы. Монотонный, вибрирующий рокот моторов стал тише. Летчик зажег предупредительный сигнал. Круммель взглянул через окошко вниз, увидел там поблескивающую ленточку реки и на секунду подумал о своем старшем брате - командире подводной лодки. Недавно они одновременно получили Железные кресты с дубовыми листьями и мечами. А выполнив это задание, он утрет нос Зигфриду, о чем мечтает с детства. Около транспортного самолета промелькнули в пике два истребителя и выпустили ракеты по блиндажам. Загремела открываемая дверь, засвистел ветер, и вслед за этим сразу замигал зеленый сигнал. Раздалась команда, и посыпались вниз автоматчики, прыгнул Спичка, за ним Круммель. Он еще в воздухе разглядел, что ближайший блиндаж прикрытия разбит снарядом, что стреляет только блиндаж за рекой, то выпуская очередь из пулемета, то зовя на помощь желтыми звездочками сигнальных ракет. Круммель развернулся, чтобы приземлиться по ветру, соединил ступни и мягко перекувырнулся в высокой траве. Когда он поднялся и освободился от парашюта, то увидел, что никакие дополнительные команды не требуются: к нему уже подбегал связист, двое парашютистов разбивали контейнер с фаустпатронами, а автоматчики рысью бежали к мосту. Кто-то приземлился на самом берегу реки и, указывая направление затерявшимся в кустах близкого леса, одну за другой швырнул три гранаты на железнодорожную насыпь. Когда Григорий выскочил из танка на край выемки, около близкого уже моста взорвались три гранаты. Усилился огонь немецких автоматов и заглушил стук одинокого "Дегтярева". Янек соскочил на землю и побежал впереди танка. Виадук над путями сгорел, остались только узкие железные балки, висевшие над землей на высоте двух этажей. - Объезжай кругом, - сказал Янек механику. - Не успеем. Наши зовут на помощь ракетами, а немцы уже все высадились, - покачал головой Григорий, глядя на улетавшие самолеты, а потом на узкие балки виадука. - Если бы они выдержали... - Выдержат. Ведь только настил сгорел. Он еще раз взглянул в двухэтажную пропасть сквозь обглоданную огнем конструкцию. - Поехали! Тем временем подошли Вихура и Черешняк. - По этим жердям? - поразился шофер и быстро решил: - А мы низом, на той стороне догоним. И, дернув Томаша за рукав, он побежал к откосу. По росистой траве они сидя легко съехали вниз, перебежали пути и начали карабкаться на другую сторону выемки. В этот момент танк двинулся вперед. Снизу они видели, как на фоне усыпанного звездами неба огромная машина медленно вползает на железные балки и продвигается вперед, будто подвешенная на двух тросах. Под гусеницами стонала натруженная сталь. Рассыпаясь, летели вниз куски разъеденного огнем железа. За танком спокойно следовал Шарик. - Ну и цирк! - прошептал Вихура. - Одно неверное движение и - господи помилуй! - Гармонь осталась на столе, - вспомнил Томаш. - Могут украсть. Он ни на секунду не сомневался, что танк пройдет. Если бы кто-нибудь попробовал объяснить ему всю опасность ситуации, он, наверно, ответил бы, что раз кучер не боится... Подобным образом думала и Лидка. Она видела, как Саакашвили разговаривал с Косом, а потом даже не выглянула посмотреть, куда они едут, не чувствовала никакого страха, поскольку стреляли еще не по ним. "Рыжий" продолжал спокойно, медленно продвигаться вперед, и она с удивлением заметила, как на лбу грузина начинают выступать крупные капли пота, как он нервно покусывает верхнюю губу. - Боишься? - толкнула она Григория в бок. Механик не ответил. Не отрывая взгляда от противоположного берега, он крепко держал в руках штурвальные рычаги. - Боишься! - повторила Лидка и подняла руку, чтобы дать ему тумака посильнее. Десантники атаковали мост. Два пулеметчика по очереди блокировали огнем амбразуру блиндажа. Блиндаж ловил короткие перерывы и отвечал яростным огнем, но по путям под прикрытием темноты, рельсов и металлических конструкций уже ползла штурмовая группа с фаустпатронами. Немцы прицелились и по команде фельдфебеля Спички выстрелили одновременно из трех труб. Желтые вспышки прогрохотали как один взрыв, и блиндаж замолк. Погасли огоньки выстрелов, замолчали очереди. Теперь немцам никто не мешал. Усиленное отделение перебежало на другой берег, заняло позиции, чтобы создать прикрытие на случай прихода польского подкрепления. Тем временем саперы, как черные пауки, сновали по фермам моста, прилаживали заряды на опорах, соединяли кабели, осторожно закрепляли капсюли. Заквакали лягушки, которых не пугал стук металла. Ефрейтор у пулемета уловил нарастающий, все приближающийся шум, приподнялся и начал прислушиваться. Ему мешали истребители, которые прикрывали высадку с воздуха и сейчас делали последний, прощальный круг. Прежде чем самолеты исчезли, ефрейтор различил темный силуэт, двигавшийся за живой изгородью, защищавшей пути от снеговых заносов. Он узнал Т-34 и закричал что было силы: - Внимание, танки! Ефрейтор припал к пулемету и дал очередь. Из-за башни ему ответил автомат Вихуры и орудие. Снаряд разворотил окоп, пулемет замолчал. Кос поднял ствол, чтобы мост был в прицеле, дал очередь из автомата. Двое саперов упали в воду. - Лидка, не спи, - сказал он по внутреннему телефону и, услышав длинную очередь нижнего пулемета, добавил: - Целься спокойнее, стреляй короткими очередями. Янек увидел вторую огневую точку на своем берегу и уничтожил ее двумя снарядами. Густлик молниеносно заряжал орудие после каждого выстрела, послюнявив палец, снимал предохранитель и докладывал: - Готово... Совсем готово. - Вперед, подъезжай к блиндажу. Григорий поставил танк за бетонными развалинами. Немцы прекратили огонь. Янек, приоткрыв люк, осторожно огляделся вокруг. - Они, сволочи, уже заложили заряды. Вот-вот подключат кабели. - Рванем на тот берег? - спросил Григорий. - Нет. Ночью и без прикрытия? Они нас без труда прикончат фаустпатронами. Слушая этот разговор, Томаш открыл рот, словно хотел что-то сказать, но так и не смог. - Может, порвать провода снарядами? - предложил Густлик. - Попробуем, - согласился Янек, - правда, шансов мало. Хлопнул закрываемый люк. Выстрелило орудие. Вихура, укрывшись за башней, высматривал цель и время от времени нажимал на спусковой крючок. - Рядовой Черешняк, как там... Вихура оглянулся, но на танке никого не было. Только лежал автомат нового члена экипажа. Приоткрыв крышку люка, Кос выстрелил в сторону противоположного берега ракету. В ее резком свете танкисты увидели мост и небольшую группу парашютистов, меняющих свои позиции в зарослях ольхи на той стороне реки. Этот берег был почти голый, поросший лозой только у самой воды. В зарослях лозы Томаш стащил с себя рубашку и придавил одежду камнем. Повесил на грудь рядом с ладанкой садовый нож, найденный сегодня в брошенном немцами доме. Зачерпнул в ладони воды, сделал глоток, второй, а потом перекрестился, приготовился и нырнул. Вода в реке еще не согрелась после зимы, она стальным обручем стиснула ему грудь. Томаш высунул голову из воды далеко от берега. Плывя на боку, сделал несколько гребков рукой и опять нырнул под воду. И вовремя, потому что немцы его заметили: короткая очередь прошла рикошетом по воде там, где он только что сделал движение рукой. Долго не было видно Томаша. Стрелявший немец, видимо, решил, что попал в цель, но он рано радовался. У самого берега, под прикрытием омытого водой валуна вынырнула голова. Черешняк вытер глаза рукой и посмотрел вверх, на различимую на фоне неба паутину кабелей. В воздухе над берегом они сплетались в один шнур, который шел к верху откоса и пропадал там в черной траве. По верхнему краю берега время от времени взметались разрывы снарядов "Рыжего". А над камнем подстерегали немецкие очереди. Томаш сделал вдох и еще раз нырнул под воду. Медленно, стараясь не плескать, Томаш выплыл в тени моста. Выждав немного, чтобы убедиться, что его не заметили, он выполз на берег под защиту опоры. Но отсюда он, однако, не мог дотянуться до кабеля, не выходя в полосу массированного огня. Он срезал ножом ветку ольхи с суком. Попробовал подтянуть ею провод, но пули тут же срезали ветку. Дрожа от холода, а может быть и от нервного напряжения, Томаш вновь повесил на шею нож с загнутым, серповидным лезвием. Перекрестился еще раз, присел и, подскочив, ухватился за ферму моста. Подтянулся и полез по ней в сторону реки, вцепившись руками и ногами, а потом одним броском прыгнул, схватил кабель в воздухе и сквозь сеть трассирующих пуль упал в воду. "Рыжий" сделал уже более тридцати выстрелов из своего орудия, когда прибыла подмога. Цепь пехоты короткими перебежками вышла на берег и залегла в старые окопы. - Свои, свои! - кричали солдаты в сторону танка. - Вы не орите, вы лучше фрицев поливайте! - в ответ им крикнул Вихура. Два батальонных миномета открыли огонь с позиций за железнодорожной насыпью, закудахтали пулеметы, огрызнулись автоматы. Командир пехотинцев подбежал к "Рыжему". Вихура застучал по броне, и Янек приоткрыл люк. - Пойдете через мост? - спросил офицер. - Хорошо. Но только за вами. - Согласен. - Хорунжий козырнул и побежал к своей цепи. Подготавливая атаку, заговорили минометы. Часто грохотала танковая пушка. - Вперед! Пехота поднялась и с криками бросилась через мост. За ней по железнодорожным шпалам лез "Рыжий", без устали ведя огонь по противнику. Тремя минутами раньше парашютисты отползли от берега, перебежками отступили через седой от росы луг и пропали в тени леса. Капитан Круммель приказал отступать, как только показался танк, ни на минуту не допуская мысли, что в ночи действует одиночный танк. К тому же задание было почти выполнено (ключ от подрывной машинки матово поблескивал в его руке), и но было смысла рисковать людьми, которых ожидала более важная и тяжелая работа. Весь отряд уже скрылся в лесу. Около капитана остались только связные и два сапера. Круммель выжидал до тех пор, пока с того берега не двинулась пехота, пока он не увидел, что танк достиг середины моста. - Давай! - приказал Круммель. Сапер повернул ключ, и... взрыва не последовало. - Доннерветтер! - выругался солдат. Капитан сжал кулаки, молча дал знак рукой, и немцы все разом бросились в сторону недалекой черной полосы деревьев. По другую сторону реки "Рыжий" сполз с насыпи, остановился и открыл люки. Подошел хорунжий, пожал руку Густлику и Янеку, которые соскочили с танка на землю. - Прогнали их... Мост цел... А ваши все целы? - Все, - ответил Кос. - Черешняка нет, - поправил его озабоченный Вихура. - Автомат оставил, а сам еще на том берегу где-то потерялся. - А вдруг убили его. - Надо его искать, - предложил Густлик. - Не надо, - послышался голос Томаша. - Я здесь. - Он вышел из темноты в черной от воды гимнастерке. - Что это ты такой мокрый? Почему бросил оружие? - сурово спрашивал Кос. - Потому что я... - начал объяснять Томаш, вынимая из-за пазухи висевшие на шнурке ладанку и нож. - Молился, чтобы пуля мимо тебя пролетела? - спросил Вихура. - Хотел напиться и упал в воду, - буркнул Густлик. Томаш пытался что-то сказать, но, поскольку ему не давали заговорить, выведенный из терпения, махнул рукой и замолчал окончательно. По мосту зацокали копыта, растянувшись, рысью шел кавалерийский эскадрон. Командир, в довоенной фуражке с длинным козырьком, оглядывался по сторонам. Увидел танк, подъехал и осадил гнедого коня. - Эскадрон, стой! Разогнавшийся трубач из первой тройки высунулся слишком далеко вперед и получил кнутом по голенищу. - Назад! Вперед хозяина не лезь! Наклонившись в седле, усатый всадник разглядел офицера и, отдавая ему честь, доложил: - Разведывательный эскадрон кавалерийской бригады прибыл в качестве группы преследования. Докладывает вахмистр Феликс Калита. Где противник? - Противник оторвался. - Сколько фрицев? - Высадилось более шестидесяти. Прежде чем скрылись в лесу, потеряли примерно треть, - сказал Кос. - Эх, люди, что у вас, рации нет? Если бы я на четверть часа раньше знал, что здесь что-то готовится... - Немцы нам не докладывали, - огрызнулся Вихура. - Когда у меня будет к вам, капрал, дело, я пришлю на переговоры свою кобылу, - презрительно цедя слова, отрезал вахмистр. Конь повернул меченный белой стрелкой лоб и, зазвенев уздой, тронул мордой его колено. Вахмистр дал ему корочку хлеба и вновь обратился к Косу: - Почему дали им отступить? - Ночью в лесу никакое преследование... - Вот если бы хороший солдат на добром коне... - прервал его вахмистр и отдал честь. - Привет! Попробую догнать их! Янек, поднимая руку к шлемофону, переглянулся с Густликом и вздохнул, облизывая запекшиеся от жажды губы. - Ты думал, быть командиром - это что, галушки есть? - забурчал Елень. Вахмистр на своем жеребце перескочил через ров у железнодорожного полотна и, окинув взглядом своих солдат, подал команду: - Эскадрон, за мной, рысью, марш! Григорий, сидя около гусеницы танка, грыз травинку и смотрел на темные фигуры двинувшихся кавалеристов. - Танк - вещь хорошая, но сердце у джигита болит, когда он видит коня, - признался он Лидке, высунувшейся из переднего люка. Когда проехала последняя тройка кавалеристов, они на минуту услышали кваканье лягушек, а потом запоздавший всадник зацокал копытами по мосту и, склонившись над гривой белого коня, полетел галопом вслед за эскадроном. Гравий из-под копыт ударил о траки гусениц. 29. Завтрак Тихий и неподвижный стоял дворец Шварцер Форст в лунном свете. Чернели покрытые языками копоти бойницы на башне и дыра, пробитая снарядом. Поблескивали покрытые росой стеклышки в окнах-витражах первого этажа, а орел на башне "Рыжего" казался не белым, а серебряным. Через двор вели к воротам четкие следы гусениц. Было тихо, ветер не шевелил даже траву на клумбах. Большая, ручной ковки ручка на дверях главного входа, которую нажимали изнутри, медленно опустилась, а потом вдруг резко отскочила, появилась темная щель. Некоторое время никто не выходил. Но вот узкая щель начала расширяться, мелькнули косматая лапа и влажный нос, блеснули глаза и показалась вся голова. Шарик осматривал двор, слушал, принюхивался. Он проверял, нет ли здесь чего нового и чужого, кроме черной тенью вырисовывающихся грузовика и "Рыжего". Тишина. Ничего не видно и никого не слышно. Пес, успокоившись, выбежал во двор и рысцой побежал извилистой, только ему одному известной дорогой, остановился на секунду у угла каретника, пахнущего сеном и коровой, около куста на клумбе, но только у ворот нашел он то, что искал: створку ворот, погнутую ударом бампера грузовика и сорванную с петель танком. Старательно обнюхав ее, Шарик повернул обратно. Но побежал он не прямо к входу во дворец, а к стене. Нашел там колоду и разочаровался: она была пуста. Он разыскал следы влаги под лопухами, но от лужи осталась там только высохшая, растрескавшаяся грязь. Шарик побежал к колодцу, поднялся на задние лапы, слизнул несколько капель с чугунной трубы. Поставил передние лапы на узорчато выкованную рукоятку - не помогло, не умел он накачать воды. Дворцовые двери закрылись под собственной тяжестью, и пришлось с большим трудом открывать их лапой, чтобы войти в дружеский мрак знакомого помещения, где после трудов сражения с десантом отдыхал весь экипаж. Сапоги стояли на страже в дружном строю: офицерские - Янека, тяжелые - Густлика и кавказские, сморщенные на уровне щиколоток - Григория. Их владельцы спали в разных позах, но на одной постели - на сене, прикрытом палаточной парусиной. Янек, насупившийся серьезный, наверное, и во сне командовал. Густлик лежал навзничь с широко раскинутыми руками и как будто немного улыбался в моменты тишины, отделяющие один всхрап от другого. У Григория голова и плечи были на подстилке, а сам он спал, вытянувшись вдоль стены, закрывая собой дверь в соседнюю комнату. Каждый держал оружие - кто за ствол, кто за приклад. На подоконнике с автоматом на коленях сидел дежуривший Вихура, тихонько посвистывая от скуки и выбивая пальцем такт на стекле. Шарик осторожно, издалека обнюхал своих друзей и, поставив передние лапы на неподдающуюся ручку, попытался заглянуть сквозь замочную скважину в спальню прежних владельцев дворца. Он даже поцарапал когтями дверь и тихонько заскулил. - Пошел. - Саакашвили в полусне отпихнул его рукой. Шарик отскочил, припал головой к передним лапам и, прижимая морду к полу, ждал, не проснется ли грузин, не захочет ли поиграть. Григорий продолжал спать, а овчарка вдруг застыла: она уловила какой-то странный шум над паркетом дворцового зала. Шарик ждал довольно долго, пока звук повторится. Затем он сделал два мягких, беззвучных шага и снова застыл с вытянутым хвостом и поднятой передней лапой. Он ждал. И опять услышал те же звуки. Шарик выбежал из комнаты и осторожно, все медленнее перенося тяжесть тела с одной лапы на другую, со ступеньки на ступеньку, подкрался к дубовой двери подвала, окованной металлическими гвоздями. Под дверью была щель. Именно оттуда пробивались эти непонятные звуки. Пес вернулся в комнату. Взглянул на Вихуру, неподвижно сидевшего на подоконнике, но не залаял. Шарик довольно долго раздумывал, кому доверить свое открытие, и наконец подошел к Янеку. Осторожно схватил его за руку и потянул. Кос открыл глаза и тут же очнулся. Сжимая рукоятку пистолета, оглянулся вокруг и спросил шепотом: - Хочешь выйти? Овчарка в ответ тоже тихо тявкнула и, сделав два шага, оглянулась, идет ли за ней Янек. Янек пригладил пальцами волосы на голове, встал и поддернул брюки. Шевельнулся Вихура, хотел спуститься с окна, но Кос остановил его жестом. - Сиди. Я с собакой, - сказал он, проходя мимо часового. - Сейчас вернусь. Он пошел босиком в сторону выхода, но Шарик преградил ему дорогу. - Что такое? Пес приподнял губу, обнажил клыки. Янек понял его - достал из-за пояса пистолет и приготовил электрический фонарик. Следом за Шариком спустился на несколько ступенек и остановился перед дверью в подвал. Некоторое время оба прислушивались. Да, какие-то странные звуки. Шарик взглянул на своего хозяина, будто хотел сказать: "А я что говорил? Что-то здесь не в порядке..." Кос заколебался: хорошо бы иметь прикрытие, но вдруг разбудишь Густлика, а потом окажется, что это какая-нибудь ерунда... Янек тронул дверь, она подалась без скрипа. Тогда Янек пнул ее босой ногой, а сам прижался к стене. Дерево глухо стукнуло о стену. Потом тишина - и опять те же звуки. - Бери! - шепнул Янек. Шарик, подпиравший другую сторону дверного проема, прыгнул и пропал в темноте. Кос с секунду прислушивался, а потом, швырнув на ступеньки зажженный фонарь, одним прыжком проскочил сквозь дверной проем и скрылся за кучей подвальной рухляди. Напрягшийся, готовый стрелять, он прижался спиной к кирпичному столбу. Долго стояла абсолютная тишина, а потом он услышал хлюпанье, и в узком луче света, в котором сновали клубы серебряной пыли, он увидел Шарика, лакающего из металлического желобка. - Оставь, - приказал Янек и подбежал ближе. - Наверное, это какая-нибудь дрянь... Шарик послушно сел, молча смотрел на Янека и облизывался. - Дрянь, а может, и нет, - тихо сказал Янек и оглянулся вокруг, нет ли где поблизости какой-нибудь кружки. Каменный фундамент подпирал огромную бочку, может, на пятьсот, а может, и на тысячу литров. На оловянном замшевом кране наливалась, разбухала капля. Вот она оторвалась от металла, тяжело шлепнулась на мокрую соломенную подстилку, потом по соломе скатилась в желобок, вызвав круги на поверхности жидкости. Кос нашел наконец металлическую кварту, подставил ее и начал откручивать кран. - Попробуем, - сказал он Шарику. Пес, будто соглашаясь, качнул головой в даже всем телом: ему хотелось еще пить. - Ты уже пил, теперь я, - остановил его Янек. В кварту на три четверти натекло холодной прозрачной жидкости. Кос облизнул сухие губы, а потом большими глотками осушил ее залпом до дна. - Хорошо, - сказал Янек, еще раз налил и выпил. Шарик смотрел сбоку, с трудом держа непослушную голову и, наконец, прыгнув передними лапами на колени Янека, лизнул хозяина в лицо. - Что с тобой? - Кос отвел его морду рукой и внимательно посмотрел. - Эй, Шарик, а ты ведь нализался... Пес сидел с пристыженной мордой и пытался протянуть лапу, чтобы попросить прощения, но не мог, потому что боялся потерять равновесие. - Алкоголь - отвратительная штука, - объяснял ему Янек. - Особенно на войне, когда ты должен быть трезвым... - Чувствуя тепло, разливающееся у него в груди, он шире распахнул ворот рубашки и повторил: - Должен трезвым быть, потому что иначе вместо одного фашиста увидишь двух. - Он поднял пистолет, стволом показал на бутыль, стоявшую на полке. - И не будешь знать, в которого стрелять... Кос замолчал и с ужасом смотрел, как бутыль начала двоиться. Вытер со лба пот и еще раз взглянул на полку, где вновь стояла только одна бутыль в ивовой плетенке. Янек немного подумал, сунул пистолет за пояс и открыл кран. Старое вино текло быстрой струей, разливалось все шире по полу подвала. Тявкнул удивленный Шарик. - Тихо, песик, ш-ш-ш... Так надо. Это тебе говорит командир. Если бы эту бочку Елень нашел или Гжесь унюхал... Мы бы отсюда быстро не уехали... Так, объясняя овчарке и поддерживая ее за ошейник, Янек добрался до лестницы, вытер босые ноги о кирпичные ступеньки. Взяв фонарик, еще раз осветил подвал, вздохнул и вышел. Когда они входили в комнату, Вихура спросил: - Ну и как? - Нормально. - Вроде бы вином пахнет. - Это тебе кажется. А хорошо бы, - буркнул Янек. - Да откуда здесь вино? Через четверть часа пусть Томаш тебя сменит. Янек слегка покачнулся у постели и оперся на Шарика. Они легли, взглянули друг на друга. Кос легонько потрепал пса по кудлатой разбойничьей морде, и сон сразу же сморил обоих. Вихура потянул носом, потому что ему все еще казалось, что он чувствует запах вина. Потом пожал плечами, действительно, откуда тут может быть вино месяц спустя после ухода немцев? Посидел немного, опустив голову на грудь и положив автомат на колени. Прислушался к дыханию спавших, зевнул. Из жестянки из-под консервов, стоявшей на подоконнике, напился воды. Потянулся, несколько раз согнул в локтях и опять выпрямил руки. Потом открыл окно, молниеносным прыжком выскочил во двор, сделал несколько приседаний, выбрасывая вперед автомат, который держал двумя руками перед грудью. Закончив утреннюю гимнастику, Вихура заглянул через люк механика в танк, где фосфорическим блеском светился циферблат часов - скоро уже три часа. Вернувшись во дворец - теперь уже через дверь, - он разбудил Томаша. - Твоя очередь. Черешняк, не говоря ни слова, сел на подстилке, тщательно обмотал ноги портянками, натянул сапоги. Слегка потопал левой ногой, чтобы сапог налез до конца, подтянул голенища и напомнил: - Пан капрал, вы обещали, что когда увидите, то гармонь мне... Вихура будто ничего не слышал. Подошел к окну и начал сдавать пост новому часовому, показывая рукой объекты: - Грузовик, танк, люди... А если заснешь, то лучше бы отец не менял тебя на лошадь. - Не засну. Я бы гармонь... - Я сказал: дам, когда увижу, что ты солдат, а ты смылся, в воду полез. Испугался? - Да, страшно было, - кивнул головой Томаш, - но реку все же переплыл и эти электрические провода, которыми мост был заминирован... - Фью! - свистнул сквозь зубы капрал. - Послал же тебе бог хорошие сны! Землякам будешь такие анекдоты рассказывать, когда вернешься в деревню. Но не мне... Подожди, - остановил он Черешняка, который хотел ему что-то ответить. Оба прислушивались к эху очереди, которое донеслось сюда издалека. Еще одна очередь - далекая, но отчетливая. Над горизонтом за лесом что-то полыхнуло. Под светлым клубом дыма засверкали отблески пламени. - Жгут, сволочи. Знают, что все это теперь уже не вернут. - Капрал сделал жест рукой. - Наверно, те, что от нас удрали... Если начнут стрелять ближе, то разбудишь нас. Вихура еще немного посмотрел на пожар и направился к постели, где спал весь экипаж. Однако его притягивала к себе дверь в спальню. Он замедлил шаг, остановился, попробовал ручку, которая никак не хотела поддаваться, наклонился, чтобы заглянуть в замочную скважину, но Саакашвили в полусне махнул рукой: - Пошел вон. Шофер выпрямился, пожал плечами и сел на свободном краю подстилки между Густликом и грузином. Некоторое время смотрел, как Янек во сне блаженно улыбается и гладит по голове Шарика. Стаскивая сапоги, капрал заворчал: - А мне вот, черт возьми, никогда ничего не приснится такого... Чтобы сверх положенного... Вихура влез на подстилку, улегся на правый бок, чтобы удобней было спать. Подсунул руку под голову, еще раз тоскливо взглянул на закрытые двери, вздохнул и уснул. Тем временем далекий пожар рос, и его неспокойный свет добрался уже до рук сидевшего опершись на проем окна Черешняка. Он хорошо знал этот беспокойный отблеск. Правда, красный петух обходил стороной студзянковские дворы, пока Томаш пас гусей, а потом и коров, зато в сентябре, когда ему исполнилось пятнадцать лет, пришли немцы и пожгли избы в ближайших деревнях. Томаш тогда насчитал больше ста сожженных домов. И никак не мог понять, зачем жгли избы? Понимал, когда забирали лошадей, забирали коров, свиней и зерно - нормально, как любые бандиты, грабили... Но зачем жечь избы? С того времени месяца не проходило без пожара. Целые пять лет жизни Томаша пожары освещали ночи. Потом он уже много узнал о войне, может быть, даже слишком много, потому что одно говорил пан управляющий Вайс из фольварка, другое - лесничий, обещавший прибытие англичан на каждую пасху и на каждое рождество, третье - отец, четвертое - люди в лесу, которым он дал оружие... Снова далеко в лесу раздалось несколько выстрелов, и над деревьями еще больше посветлело, шире расплылись белые клубы дыма. Черешняк внимательно смотрел и гадал, что горит: вначале казалось, что загорелся вроде бы сеновал, а сейчас - деревянный дом, хорошо высушенный солнцем. Капрал говорит, что раз сами немцы так жгут, значит, правда, что эта земля уже к ним не вернется, потому что свое-то поберегли бы. Правильно говорит, а не понимает, что провода сами не разъединятся, если их не сорвешь. Не верит. А зачем Томашу своих обманывать? Те, в лесу, тоже сначала не верили, когда сказал им Томаш, что если хотят, то могут получить от него кучу оружия. Смеялись, а один спросил, нет ли у него пулемета, и еще больше засмеялись, когда он ответил, что есть. Не верят - не надо. Прошло около двух месяцев, прежде чем он во второй раз предложил им оружие, и тогда уже пошли, чтобы посмотреть, и взяли тяжелый пулемет, восемь винтовок, ящики с гранатами. Забрали все, что Томаш насобирал по полям и просекам, спрятал под пень, как следует обернув все старым толем. А благодарили как... После этого его и на дело стали брать чаще. Теперь тоже так будет - не верят, а потом поверят. Вот как Шарик, который лежит около командира, дремлет, а время от времени слегка поднимает голову, шевелит хвостом, чтобы выразить свою симпатию... Только нужно набраться терпения, потому что собака быстрее в человеке разбирается, чем сами люди. Так размышлял рядовой Томаш Черешняк, охраняя сон своего экипажа, а за его правым плечом бледнело и голубело небо, меркли и гасли звезды. Все больше светлело, а над далеким горизонтом все выше поднимался черный клуб дыма. Пропел петух. Часовой продолжал неподвижно сидеть и только едва заметными движениями головы проверял: грузовик, танк, люди. Из-за окна день приносил все новые звуки: щебет птиц, гул далекого самолета, шелест ветра. И все-таки кругом стояла тишина. Даже тоскливое мычание коровы раздавалось как-то приглушенно... Но Черешняк решил, что пора будить. Он взглянул еще раз на догорающий вдали пожар, на поднимающееся все выше над горизонтом солнце, на спящих. Допил остатки воды из консервной жестянки и швырнул ее на пол. Она громко загрохотала, но только Шарик обратил на это внимание: открыл один глаз и вновь закрыл. Остальные продолжали спать сном праведников. Томаш нахмурился, пожал плечами. - Ладно, - пробормотал он. - Устали очень. Посторожи, Шарик, пока что... Пес тут же подчинился приказу, сполз со своего места на подстилке и, когда Томаш выпрыгнул через окно во двор, занял его место. Со своего поста Шарик смотрел вслед солдату, который широким шагом шел через двор. Черешняк вывел из каретного сарая корову, напоил ее, накачав воды в колоду. Потом привязал однорогую к грузовику, сунул в кабину водителя сено и принялся за дойку. Когда молоко с жестяным звоном брызнуло в пустое ведро, Шарик решил, что опасность миновала вместе с темнотой, и отказался от несения караула у окна. Среди посуды на столе он выбрал себе миску и, держа ее в зубах, вышел через приоткрытую дверь из дворца. Экипаж продолжал спать. Янек - нахмурившись, Густлик - улыбаясь и разбросав в стороны руки. Григорий продолжал блокировать вход в спальню к Лидке. Вихура во сне слегка шевелил рукой, как будто крутил баранку, его босые ноги подрагивали, словно он выжимал сцепление и тормозил. Загудел клаксон, капрал улыбнулся, но не проснулся, а только сильнее захрапел. - Эй ты! - закричал Томаш и шлепнул корову по заду. Корова махнула хвостом и просунула голову через окно в кабину, из которой Черешняк устроил ясли. Некоторое время она жевала спокойно, а потом потянулась за новой порцией сена и, нажав мордой клаксон, опять загудела. - Не трогай, - остановил Томаш возмутившегося Шарика. - Пусть она погудит. Они вдвоем направились в курятник и вернулись с решетом, полным яиц. Томаш забрал ведро с молоком, и они пошли во дворец. Корова оглянулась на них и благодарно промычала, продолжая жевать. Вчера немцы приготовили много сухих дров, жар еще тлел под пеплом в камине, и его нетрудно было раздуть. Не прошло и четверти часа, как огромная сковорода стояла на разгоревшихся поленьях, шипел жир, а Томаш ловко разбивал яйца об острие прусской шпаги, которую держал зажатой между коленями, и выливал их в кастрюлю. Раз и другой он вылил яйца в собачью миску, из которой подкреплялся Шарик, время от времени напоминавший о своем присутствии ударом лапы. Черешняк перемешал яйца в кастрюле и вылил на сковородку в растопленный жир. Потрогал острием шпаги яичницу и, удостоверившись, что она готова, поставил сковороду на стол. - Завтрак! - громко сказал он, но это не произвело никакого впечатления на спящих. - Подъем, подъем, встать, коням воды дать!.. - запел Томаш. Не видя результата, Томаш взял в углу немецкую гранату на деревянной ручке, взвесил ее в руке и, выдернув запальник, швырнул, широко замахнувшись, в окно. Через три секунды из-за ограды сада взвился вверх клуб дыма и песка, прокатился грохот взрыва. Григорий, Вихура и Густлик неохотно открыли глаза, прижали к себе оружие. Разбуженный Янек сел на постели и спросил: - Десант? - Яичница, - ответил Черешняк. - Ух ты! - зевнул сержант, стер с лица остатки сна и скомандовал: - Экипаж, за мной! Вскочил, перепрыгнул через лавку, выпрыгнул в окно, а за ним следом Григорий, Густлик и последним, менее всех склонный к гимнастическим упражнениям, полез через подоконник Вихура. Томаш выглянул и некоторое время наблюдал, как, отложив оружие и стащив с себя рубашки, они лили под насосом воду себе на голову, брызгали друг на друга. - Паненка! - осторожно постучал Томаш. - Пора вставать, завтрак готов. Услышав стук, Лидка насторожилась, но ручка даже не дрогнула. Она молча расчесывала свои пушистые волосы и, глядя в зеркало, думала, почему Кос выбрал не ее, а Марусю. Неужели в самом деле ему больше нравятся рыжие? И почему Саакашвили так и не заглянул к ней сюда? Вот перевернул бы он кучу вещей, которые нагромоздила она у двери, наделал шуму, тогда, может, и Янек почувствовал бы ревность. Бывает, что человек только тогда замечает самое румяное яблоко, когда другой протянет к ветке руку. Тем временем в холле за столом, рассчитанным на две дюжины гостей, над сковородой величиной с колесо телеги склонились четыре головы, четыре руки добросовестно работали ложками. Только пятый, Черешняк, сидел несколько в стороне и реже протягивал свою деревянную ложку. Яичницу заедали толсто нарезанными ломтями хлеба, запивали молоком. - Что было ночью? - между двумя глотками спросил Янек. - Сам вставал, знаешь, - ответил Вихура. - Тишина. Черешняк мне даже сны рассказывал, - пошутил он и заговорщически подмигнул. - А вы чувствуете?.. Запах... - потянул носом Густлик. - Мне тоже показалось... - начал шофер, но Кос его прервал. - Интересно, удалось вахмистру Калите догнать парашютистов и уничтожить? - Неизвестно. Во всяком случае, дорогу они ему освещали. Был пожар, немного стреляли. - Еще дымит, - показал Томаш. - Нам тоже в ту сторону, - кивнул Янек головой и, кладя на стол ложку, добавил: - Оставьте немного, обжоры, для радистки. - Не надо, я еще поджарю. - Лидка, иди же наконец! - закричал Кос. - Скоро полдень. - Надо было назначить час, когда вставать, - забурчал Елень, с верхом подхватывая ложкой из того, что должно было остаться для девушки, - а не погонять людей сейчас. Не поешь, так и работать не будешь. За дверью спальни что-то вдруг с грохотом полетело на пол. Григорий и Вихура вскочили и подбежали к двери. - Что там? - Ничего, я иду, - услышали они голос Лидки, которая, умытая, одетая и причесанная, демонтировала ночные, оказавшиеся ненужными укрепления. Карниз, которым была подперта дверь, упал с шумом. Вот еще отпихнуть кресло и сундук - и можно будет открыть дверь. Напротив девушки стояли Григорий и Вихура, растерянно улыбались ей и удивленно рассматривали отодвинутую мебель, перевернутый карниз. - Ай-ай, почему слову не веришь? - Грузин покачал головой. - Я сказал, спи спокойно, буду у двери... - Она права. Слово словом, а если сундуком дверь подпереть, то больше уверенности. - Ты думаешь, сундук надежнее, чем мое слово? - рассердился Саакашвили, покраснел и уже хотел схватить шофера за ворот. - Спокойно. Пусти! - приказал Янек. - Дайте пройти. - Лидка оттолкнула их и села около Еленя за стол, на который Томаш ставил сковородку. - Спасибо, - кивнула Лидка головой, поднося первую ложку ко рту. - Давай скорее, - приказал ей Янек. Смущенная Лидка опустила руку. - Ешь, Лидка, потихоньку, а то как бы не подавиться. - Густлик подал ей хлеб и погладил по голове. Наступила тишина. Янек заметил, что грузин исподлобья глядит на Вихуру, который рывком притянул к себе гармонь, забирая ее у Томаша. - Я сегодня на танк не сяду, - бросил в пространство шофер. - И я не сяду на этот зачуханный грузовик в латаных шлепанцах, - гневно фыркнул Григорий. - Каждый - на свое место, - решил Кос. - И будем ехать вместе. Не отставать и не уходить вперед. - Ясно, - подтвердил грузин. Он встал с места, взял со стены ножны и прицепил их себе к поясу. Оглянулся в поисках шпаги, обнаружил ее около камина и, возмущенный, закричал: - Кто измазал оружие в яичнице? Какой черт... - Не расстраивайся, Гжесь, - успокоил его Густлик и коварно спросил: - Какую это ты вчера песенку пел? - Это не песенка, а песнь, - поправил Саакашвили. - Песнь идущих на смерть: "Картвело тхели хмальс икар..." - А как это по-вашему: пусть этот меч... Григорий махнул рукой и отвернулся от Густлика. - Брось ты его, оставь. Не будешь же ты со шпагой в танк садиться, - уговаривал его Кос. Он смотрел на своих подчиненных и думал о том, как трудно быть командиром. Вчера утром в полном согласии выехали они из Гданьска, и едва миновали сутки, а уже трудно найти среди них двоих, которые не ворчали бы друг на друга. Пока был жив поручник... Может, было бы лучше, если бы на "Рыжий" пришел кто-нибудь совсем чужой, какой-нибудь офицер, которого в училище научили, что, когда и как надо делать. - Янек, тот блокнот у тебя? - спросил Густлик. - У меня, - живо откликнулся сержант, обрадовавшись, что наконец-то кто-то по-дружески заговорил с ним. - Тогда запиши, что командир не ложится спать, пока не скажет, когда вставать. Сержант нахмурился. Некоторое время посидел еще за столом, поглядывал на заканчивающую завтрак девушку, потом нахлобучил фуражку на голову, встал и вышел во двор, оставив дверь открытой. Первым за ним двинулся Шарик, затем Томаш. После короткой паузы - Григорий, неохотно отстегнув саблю. И Вихура с гармонью под мышкой. Густлик, который ждал, пока Лидка выпьет молоко из кружки, закружил по холлу, раз и другой потянул носом, а потом направился в сторону подвала. Он пробыл там недолго. Выбежал он оттуда, прижимая к груди замшелую бутыль в ивовой плетенке, ударом ноги открыл дверь во двор и закричал: - Хлопцы! Целая бочка вина пропала! Эти антихристы вылили из нее вино. Вот что осталось. В столовой на столе стояла неубранная посуда, виднелись остатки вчерашнего ужина и сегодняшнего завтрака. Из темного закутка вышел черный кот. Вскочил на лавку; начал обнюхивать сковородку. Когда за окном рыкнул запущенный мотор, кот отдернул от сковороды усатую морду, съежился и с отвращением фыркнул какое-то странное кошачье проклятие в адрес уезжающего Шарика. 30. Адольф Вдали между стволами они заметили огонек. Капитан Круммель выслал дозор, а сам с тремя взводами медленно шел в том же направлении, удивляясь, почему люди там не маскируют окон. "А, наверное, потому, что у Адольфа уже нет столько самолетов, чтобы бомбить каждый освещенный дом..." - ответил он сам себе. В мыслях он всегда называл фюрера по имени. Всегда, то есть с того времени, когда Гитлер сколотил вермахт и отец Хуго и Зигфрида Круммелей, сержант из-под Вердена, повесил его портрет у себя в доме в столовой. Портрет висел себе спокойно - ведь каждый волен вывешивать в рамке фотографию канцлера соседнего и дружественного государства, - пока за год до начала войны польский почтальон не сказал об этом в полицейском участке в Курнике. Оттуда пришел полицейский, чтобы снять портрет. - Дом и земля ваши, пан Круммель, - сказал он, - но здесь вам Польша, а не Германия. Можете хранить Адольфа в ящике. Очень просил этот полицейский о помиловании, когда пришли туда немецкие войска и будущий капитан Круммель приказал полицейскому копать глубокую яму, чтобы хватило места и на жену, и на двух сыновей. Бессмысленна была его просьба, потому что фюрер все равно отвел полякам только одно место - под землей... Вернулись солдаты из разведки и доложили, что ни собаки, ни часового нет, а в доме не более пяти человек. В принципе следовало оставить лесную сторожку в покое и, не теряя ни минуты, двигаться дальше по азимуту к объекту с закодированным названием "Невидимая смерть", где ждало их главное задание. Они без труда могли миновать этот дом, не привлекая к себе внимания, но капитан дал другой приказ, и парашютисты, разделившись на три группы, бесшумно растворились в темноте. Круммель со своими связными и отделением фельдфебеля Спички ждал, посматривая на часы. Он решил встряхнуть эту сторожку, чтобы разогреть своих подчиненных, вернуть им бодрость после неудачи с мостом. Он не боялся преследования ночью в лесу, тем более что, уничтожив затворы шлюзов, они час тому назад затопили длинный болотистый овраг у себя за спиной. Не один год его обучали искусству командования, ведения боя, и он был уверен в себе. К тому же половина его людей были обстрелянные солдаты, хорошо знающие свое ремесло. Возможно, в течение этих шести лет войны они забыли свои гражданские профессии, зато научились хорошо убивать. - Вперед! - тихо приказал Круммель. Немцы двинулись и никем не замеченные сразу подошли к кирпичному дому на каменном фундаменте, крытому черепицей, которая от лунного света казалась влажной. Капитан остановился у открытого окна и прислушался. Кто-то играл на губной гармошке спокойную, грустную мелодию. Стукнул нож по жестяной миске, а потом низким голосом заговорил немолодой уже мужчина: - Товарищ, перестань играть и вспомни, как будет по-немецки "пастбище", "трава". - И зачем это тебе? - возразил голос по-русски. - Чтобы этого немца-лесничего спросить. - Вот картошка. Ешь. Зачем тебе "трава"? - Нужна. Сын послал разведать. - Сын приказывает отцу? - Потому что он плютоновый, значит, старше меня по званию. - А ты его не слушай. Войне конец. За домом дважды прокричала сова. - Кто-то шныряет по лесу, прикидывается птицей, - сказал лесничий. - Лучше бы погасить лампу... В окне погас увернутый огонек лампы. Над подоконником показалась фигура женщины, и тогда кто-то из солдат не выдержал, дал очередь по окну. Треск этой очереди заменил приказ. Штурмовые группы ворвались через дверь и окна в дом. Некоторое время в темноте царила суматоха, и вдруг все стихло. - Все в порядке, герр гауптман, - доложил из сеней невидимый в темноте парашютист. - Дайте немного света, - приказал Круммель, имея в виду лампу, но, прежде чем он успел его удержать, фельдфебель Спичка швырнул гранату в сеновал. Огонь тут же охватил сено и солому, перебросился на доски. Капитан тихо выругался. - Зачем огонь? Бестолковый человек... - пробурчал он, входя в сторожку. - Я хотел посветить, - оправдывался тот. Лампу теперь действительно не надо было зажигать, в окна лился яркий свет. - Огонь может привлечь непрошеных гостей. Надо кончать. Последите слова капитала были обращены к солдатам, державшим на мушке пленных, и к самим пленным. В избе, освещенной беспокойными языками пламени, у стены, украшенной оленьими рогами, стояло четверо мужчин с руками на затылке: два постарше - в польской форме, молодой советский старшина с правой рукой на перевязи и четвертый - лесничий, стоявший немного в стороне, в высоких шнурованных ботинках, как будто собравшийся на охоту. У его ног лежала убитая женщина. - Какая дивизия? - спросил Круммель по-польски с твердым немецким акцентом. - Никакая, - ответил усатый капрал. - Гоним с фронта скот: коров, лошадей. - Где скот? - Остался сзади, - усатый пожал плечами. - Мы выехали разведать дорогу. - Он вами командует? - немец показал на советского старшину. - Нет. Мы поляки, а он русский. Союзник. Мы здесь вместе остановились. - Стрелял в немцев? - Вы напали внезапно, так что не удалось. - А до этого? - Бывало. - Теперь заплатишь за это. - Солдатское дело. Видя, что говоривший по-польски немец потянулся за пистолетом к висевшей у него на животе кобуре, самый пожилой из пленных развел руки, будто собираясь просить прощения, схватил со стола нож и всадил его в парашютиста. Немец охнул. Очереди двух других автоматов полоснули по груди первых трех. Русский сумел еще сделать шаг вперед, схватить со стола лампу, но бросить ее уже не было сил. Он упал, стекло разлетелось, и керосин расплылся по полу темными подтеками. Раненный ножом парашютист сидел на лавке, второй, опустившись на колени, распорол его пятнистые брюки, чтобы перевязать широкий разрез на бедре. - А ты - немец и твоя жена - немка кормили этих свиней. - У них было оружие, - понуро ответил мужчина. - Но не они ее убили, а вы. - Она стояла у окна. Пуля слепа... Куда ты дел свое ружье? Ты же лесничий, у тебя должно быть ружье. - Все пропало во время эвакуации, господин офицер... Мы вернулись домой едва живые. Не думал я, что жена от немецкой пули... - Замолчи, - прервал его Круммель спокойно, но резко. - Приказ рейхсфюрера СС Генриха Гиммлера об эвакуации - это закон. Кто не ушел за Одер, тот на немец. Круммель поднял пистолет и, глядя в отрешенное лицо мужчины, долго и старательно целился. Потом опустил пистолет без выстрела. - Ладно... Можешь искупить часть своей вины перед рейхом, если будешь проводником. Здесь недалеко в лесу начали строить подземный завод. Найдешь? Лесничий кивнул головой. - Ну... - офицер дал знак рукой. Солдаты вывели лесничего. Круммель задержал за руку Спичку, которого недавно ругал, и жестом дал разрешение поджечь сторожку. Тот вытянулся, довольный: - Слушаюсь! Фельдфебель, оставшись один, взял со стола кусок холодного мяса и, жуя, оглядел трупы, проверил, что у них в карманах. Не нашел ничего интересного, кроме креста на шее усатого капрала. Фельдфебель сорвал его, попробовал на зуб, не золотой ли, и, скривившись, спрятал себе в карман. Зажег о сапог спичку, бросил ее на пол. Разлитый керосин тут же взорвался пламенем. Минуту или две фельдфебель с наслаждением любовался, как желтые и красные языки пламени лижут доски, как морщатся масляная краска на ножке стола, как скатерть становится коричневой от жара. Потом плюнул, выпрыгнул в окно и отбежал от дома. Была еще ночь. Он постоял немного спиной к огню, глубоко дыша, с закрытыми глазами, чтобы привыкнуть к темноте. Прислушивался к неуверенным голосам преждевременно разбуженных птиц, потрескиванию объятых пламенем бревен и радовался. С того времени как Адольф Гитлер объявил войну гнилой Европе, а потом - всему миру, фельдфебель вел нелегкую, но приятную жизнь парашютиста, и никто не запрещал ему пользоваться спичками. Плоская серая тучка дыма от лесного пожара была едва заметна над лесом, когда Кос, оглянувшись через плечо на дворец Шварцер Форст, дал Саакашвили приказ выступать. Танк двинулся и сразу же за сломанными воротами повернул в сторону леса, чтобы вернуться на шоссе самой короткой дорогой. Янек, стоявший в открытой башне, с мрачным выражением лица начал кланяться низко нависшим веткам и взглянул назад, не виден ли грузовик. Вихура немного заканителился - очищал от сена кабину. - Надо же, устроил ясли в кабине боевой машины... - пробурчал он, обращаясь к Лидке, уже давно сидевшей в кабине. Вихура собирался хоть часть пути проехать с шиком, но мешали выбоины и корни, торчащие через каждые два метра. Мотор выл на самых больших оборотах, но не сразу удалось догнать "Рыжего" и пристроиться за ним на расстоянии трехсот метров. Черешняк присел на корточках в кузове. Он держал веревку, к которой была привязана корова. Время от времени Томаш с опасением поглядывал в сторону танка - не заметили бы оттуда его скотинку. "Рыжий" выехал наконец на более широкий и ровный участок дороги. - Прибавь-ка, - сказал Кос, слегка прижимая ларингофон к горлу. Григорий пробормотал что-то и увеличил скорость. Следом за танком прибавил газ и грузовик, вынудив этим корову перейти на рысь. Черешняк смотрел на нее со все возрастающим беспокойством и наконец забарабанил по крышке кабины. - Пан капрал! - закричал он, заглядывая в кабину. - Помедленней. - Нам нельзя отставать. - Вихура пожал плечами. - Но корова... - Какая корова? - Да все та же! Не успевает. Вихура некоторое время не мог понять, о чем речь. Наконец он заметил в руке Томаша веревку, выглянул из кабины и увидел однорогую голову - корова бежала за грузовиком. Его едва колики не схватили от смеха. Он погудел несколько раз, помахал рукой и замедлил ход. На танке заметили его знаки, остановились. Вихура подъехал ближе и, выскочив из кабины, пинками выгнал из-за грузовика корову, чтобы Кос мог на нее полюбоваться. Вихура подбежал к "Рыжему" и закричал, перекрывая шум мотора: - Докладываю, надо ехать медленней, потому что у Пеструшки не включается третья скорость. Улыбнулся Густлик в башне, улыбнулась Лидка в кабине. - Я даже не заметила, когда он ее привязал! Томаш выскочил из зеленого кузова, подошел к корове и, успокаивая, поглаживал ее по подгрудку. Шарик вылез из танка, беззлобно тявкнул и принялся весело вынюхивать что-то среди деревьев. А Косу было не до смеха. Он вылез из башни, сел на броне и некоторое время как будто бы колебался, прежде чем соскочил на землю. Затем направился к Томашу. Шел он медленно, все замедляя шаг, чтобы выиграть время, собраться с мыслями, придумать первые слова. Так шагают боксеры, начинающие трудный раунд. Янек остановился перед Черешняком. Молча смотрели они друг на друга. Под взглядом командира Томаш лишился остатка своей уверенности, попробовал еще раз улыбнуться, но лишь оскалил зубы. - Тащишь ее за машиной? - Тащу. - Зачем? - Отец ему приказал, чтобы забирал все, что немцы украли, - злорадно подсказал Вихура. - Молоко - вещь хорошая, - сказал Густлик, желая разрядить напряжение. - А еще лучше было бы седло достать. - Перестаньте острить!.. - Хорошо, Янек, не будем, - успокоил его Елень. - Отвяжи, - приказал Кос. - Она не привязана, я ее за веревку держал. - Брось. Оставь. - В лесу? Волки сожрут. - Ее раньше солдаты на гуляш переделают, - шепнул Вихура Лидке. - А здесь есть волки? - спросила девушка и внимательней, чем прежде, посмотрела вокруг. Вверху светились на солнце медные стволы сосен. Внизу, в тени, носился Шарик, вынюхивал лесные запахи. Звенели влюбленные синички-самцы, а в косых столбах солнечного света кружилась мошкара. - Так зачем ты ее из деревни потащил? - разозлился Кос. - Потому что там ни одного человека, а нельзя, чтобы корова была недоеная, - деловито начал объяснять Томаш. - Молоко ее распирает... - Какого черта ты в армию пошел?! - Отец приказал, - пожал Томаш плечами. - Принесла тебя нелегкая на мою голову. Или оставим эту скотину, или... - На мясо ее - и дело с концом, - предложил Вихура, выразительным жестом поднимая автомат. Шарик, сновавший по следу, вдруг остановился и громко пролаял, чтобы обратить на себя внимание. Глухо ворча, он стал как вкопанный на неподвижных ногах с горизонтально вытянутым хвостом: делал стойку, чуя какого-то крупного зверя, укрывшегося в густом ольховом кустарнике. Янек обернулся на звук предостерегающего лая и, прикрывая ладонью глаза от солнца, стал внимательно вглядываться в кусты. - Ты спрашивала, есть ли здесь волки... - сказал Вихура Лидке, а потом повернулся к Косу: - Дам-ка я очередь по кустам, убью или спугну. - Подожди, - Янек жестом показал шоферу, чтобы тот опустил вниз ствол автомата, поднятого для выстрела. В кустах что-то шевельнулось, Вихура сделал шаг в ту сторону. Взглянул, смотрит ли Лидка, и, желая щегольнуть своей меткостью, стал медленно подтягивать приклад автомата ближе к плечу. Шарик издал короткий лай, прыгнул вперед и спугнул выслеженного зверя, который выбежал из кустов в можжевельник. Вихура вскинул автомат. Янек, все время пристально смотревший туда из-под ладони, молниеносно подскочил к шоферу, и в тот момент, когда тот нажал на спуск, Янек ударил по стволу его автомата снизу вверх. Очередь прошлась по кронам деревьев, срезала листья, ветки. Шарик бросился за беглецом, двумя прыжками без труда опередил его, преградил путь и, глухо ворча, оскалил зубы. - Стой, Шарик, стой! - приказал Янек, бросаясь к нему. Перебросив автомат за спину, он бежал с вытянутыми руками и кричал: - Не бойся, малыш! Маленький, самое большее семилетний, мальчик был испуган: он тяжело дышал, а по грязному лицу его текли слезы. Он боялся собаки, которая была у него за спиной, боялся человека, бежавшего к нему из танка. Он взглянул в сторону и бросился туда, но путь ему преградил стрелявший в него человек, который и сейчас держал в руках автомат. - Эй, хлопец! - кричал Вихура. - Зачем убегаешь? - Мы ничего тебе не сделаем, - успокаивал его Янек. - Помоги, - обратился он к Густлику, подбегавшему большими шагами. Ребенок завертелся на месте и, стремясь избежать ловушки, побежал в сторону Еленя. Силезец, на вид такой неуклюжий, быстро вытянул руку и схватил малыша за плечо. Мальчик весь изогнулся, как ласка, ухватился за комбинезон и вцепился зубами Еленю в палец. Густлик отдернул руку, схватил мальчишку левой рукой за одежду и поднял вверх, как собака поднимает щенка за загривок. - Кусаешься? А что я тебе плохого сделал? - заговорил он беззлобно. Неся беглеца к танку, он посасывал ранку, сплевывал и показывал мальчишке кровоточащий след от зубов. А тот брыкался, старался еще раз схватить руку Густлика, укусить или ударить. Елень подошел к грузовику, сев на ступеньку кабины и поставив мальчишку на землю, зажал его между коленями и взял за локти. - Веснушчатый, как индюшачье яйцо, и злой, как крыса, - заявил Вихура и тут же добавил: - От немцев небось добра не видел. Поэтому такой дикий... Все подбежали к грузовику и окружили ребенка тесным полукругом. - Ему было пять или шесть лет, когда его вывезли, - подсчитала Лидка, стоявшая, опираясь на крыло грузовика. - Наверно, потерял мать. - Или эти сволочи ее убили, - сказал Янек. - Он голодный, надо его накормить. - Я ему сейчас молочка... - обрадовался Томаш. - Хорошо что есть Пеструшка... - И хлеба отрежь, - кивнул головой Густлик, поднимая укушенную руку. Мальчишка, видимо, подумал, что его собираются бить, в его глазах было отчаяние, а лицо - без кровинки. Даже веснушки на носу и те побледнели. Потеряв всякую надежду убежать, мальчишка пытался плюнуть на Еленя, но, когда огромная лапа Густлика легла ему на голову и начала гладить его по волосам, он притих. - Могло быть и шесть. Помните ту женщину из Гданьска? - вспомнил Кос и вдруг с надеждой в голосе заговорил: - Маречек... Тебя зовут Марек? Мальчик не реагировал на голос, но под прикосновениями руки Густлика начинал успокаиваться. Он еще не до конца верил, но лицо его уже таяло в тепле ласки. - Идет трубочист по трубе... - начал показывать Гжесь, переплетая пальцы. - По лестнице, - поправил его Елень. - По лестнице, шлеп, он уже в трубе. - Саакашвили вывернул ладони, и действительно - из середины торчал большой палец правой руки и комично подергивался. Малыш фыркнул от смеха, но тут же опять стал серьезным, с сомнением оглядел окружающих и неожиданно разразился по-детски неудержимым плачем. - Гу-гу, - загудел Елень, порылся в кармане и протянул Гжесю игрушку, которую грузин получил в рождественском подарке, когда они еще лежали в госпитале под Варшавой, а потом проиграл в "махнем". Саакашвили отвернулся, завел лягушку ключиком и, опустившись на одно колено, поставил на другое заводную игрушку. Отпустил ее, поймал и опять отпустил. Мальчик еще всхлипывал, но щеки у него уже порозовели, веснушки потемнели. Он начал улыбаться. Густлик разжал колени, выпустил его. Ребенок сделал полшага вперед, захлопал в ладоши и протянул руку. - Гиб мир! О, гиб мир дизен фрош [Дай мне! Дай мне эту лягушку (нем.)]. При этих словах все застыли. Лягушка упала с колена Григория на траву и лежала там вверх брюхом, все медленнее двигая своими лапками. Вернулся Томаш с толстым куском хлеба в одной руке и полным молока солдатским котелком в другой. И остановился, удивленный этой сценой. Только мальчик не почувствовал еще происшедшей перемены. Он доверчиво посмотрел на Черешняка, сглотнул слюну, глаза у него округлились при виде еды, и он робко попросил: - Мильх. Брот [Молоко. Хлеб (нем.)]. - Фриц? - спросил Томаш. - Швабский сын, - процедил сквозь зубы Вихура. И опять все замолчали. Григорий торопливо, неловко спрятал игрушку в карман. Наконец Янек, глубоко вздохнув, выдавил из себя одно слово: - Ребенок... - Ребенок, - как-то неуверенно протянула Лидка вслед за ним. Кос взял из рук Черешняка хлеб и дал мальчику. Томаш поставил котелок Густлику на колено. - Придержите, пан плютоновый, а то слишком полный. - Как сказать, чтобы он пил? - спросила Лидка. - Тринке, - объяснил Густлик. - Тринке, - повторила девушка и, неумело складывая фразу, спросила по-немецки: - Как тебя зовут? Глаза у мальчика смеялись, он ел и пил и быстро, вежливо ответил: - Адольф. - Тьфу, холера! - выругался Вихура. - Хорошенькое имя! Ты, малый, и это умеешь: хайль Гитлер? Вихура хотел поднять руку в гитлеровском приветствии, но Янек схватил его за руку. - Помолчи, хорошо? Тем временем малыш, все еще улыбаясь и не переставая жевать хлеб, поднял кверху руку в ответ на приветствие. Однако жест этот не был грозным, напротив, он был смешон, как смешны движения обезьянки, которая строит перед зеркалом гримасы, подражая шакалу. Янек рассмеялся и развел руками. - Друзья, спасайте, я уж и не знаю, что делать. Сначала Черешняк и корова, а теперь вот этот мальчишка. Нам приказано завтра вечером быть в штабе армии, а еще порядочно ехать. Что будем делать? - В лесу их не оставишь, - сказал Густлик. - Грузовиком до Гданьска - и чтобы машина тут же вернулась, - предложил Григорий. - Мне возить корову? Может, уж лучше сразу в Студзянки, в коровник к Черешняку? - разозлился Вихура. - А этого сопляка к папочке в Берлин? - Нет, конечно же, не в Гданьск, - вслух размышлял Кос, - но надо кого-нибудь найти, кому их отдать. А потом уже полный вперед. Легко сказать - кого-нибудь найти. В апреле 1945 года трудно было найти на кошалинской земле деревню с людьми. Солнце уже поднималось к полудню. Медленно шлепали гусеницы, медленно продвигался "Рыжий" по дороге между темными, незасеянными полями. На башне рядом с Густликом и Янеком сидел найденный мальчик, доедал очередной кусок хлеба из муки, привезенной Вихурой в Гданьск. Они услышали шум приближающегося самолета и следом за этим низкий свист воздуха, раздираемого крыльями. Быстрая тень промелькнула по броне, а по небу - остроносый силуэт истребителя. При первом же звуке ребенок выронил хлеб, закрыл лицо руками и съежился, пища, как щенок, которому наступили на лапу. - Не бойся, - успокаивал его Густлик, хватая мальчика за пояс, чтобы тот не упал, - это наш. - Потому и боится, что наш, - сказал Янек. За танком трясся, переваливаясь с боку на бок, грузовик, а в его кузове - Черешняк, держа на веревке корову. Замыкая колонну, бежал следом за Пеструшкой Шарик, время от времени соскакивая с дороги в сторону, чтобы узнать, что делается в высоких сорняках на межах. Минут на пятнадцать они погрузились в редкий, но уже позеленевший березняк. Стволы мелькали, как побеленный забор. Потом дорога опять вышла на поля и мягкими поворотами стала подниматься на холм, поросший кустами терновника, среди которых возвышались два больших дерева. Шарик первым бросился рысью наверх и огляделся там по сторонам. Чтобы хоть чуть-чуть быстрее передвигаться, Черешняк слез с машины и стал подгонять свою Пеструшку зеленой веткой. Машина и танк ползли по дороге. На башне мальчишка, придерживаемый Густликом за пояс штанов, беззаботно болтал ногами. - А не было бы быстрее по шоссе? - спросил Елень. - На проселочной дороге не так стыдно, - ответил Кос. - И здесь мы скорее найдем людей. Не может быть, чтобы всех угнали. Из-за пригорка показался мощный бетонный купол, прикрытый маскировочной сетью из проволоки, с пластмассовыми пятнистыми листьями. На нем были видны овальные очертания захлопнутого лаза, мелкие оспинки в тех местах, где ударили снаряды, и покрытые сажей царапины от термитных ракет. - Ну и блиндаж! - показал на него Густлик. - Мы на Померанском валу? - Он дальше. А это не очень-то похоже на блиндаж, - покачал головой Янек. С вершины пригорка, на который уже въехал грузовик, донесся до них громкий крик. Шофер изо всех сил махал руками. - Остановись около Вихуры, - сказал Янек механику. - Хорошо, - ответил Саакашвили. - Привал бы очень пригодился, чтобы написать письмо Хане. - Ане, - нарочно поправил его Густлик. - Аню я пригласил, а они поменялись... Танк взобрался еще метров на десять, и теперь они увидели внизу довольно обширный фольварк. Справа от построек, на лугу, около извилистой речки, паслось стадо коров, насчитывавшее сотни две голов, а на дворе фольварка какие-то люди поили лошадей, сновали вокруг повозок с брезентовым верхом. - Конец мучениям! - шофер перекрикивал мотор танка. - Что не надо, можно оставить. - Он посчитал на пальцах до трех, показывая не только на маленького Адольфа и однорогую корову, но также и на Томаша. Кос поднес к глазам бинокль. Узнал польских солдат с винтовками за спиной, с кнутами в руках. Это были все пожилые, в основном усатые, солдаты - наверно, из какого-нибудь тылового хозяйства. Около корыта у колодца женщины в гражданской рабочей одежде помогали поить лошадей. Какой-то совсем молодой солдатик вел под уздцы черную оседланную верховую лошадь. Один из солдат заметил грузовик и танк, подбежал к плютоновому, может быть командиру, и показал в их сторону. Кос с улыбкой смотрел, как плютоновый достает из футляра бинокль и поднимает его к глазам. 31. Кавалерийская атака - Поляки, - успокоил солдата плютоновый, опуская бинокль. - К нам едут, - добавил он. - Может, от них что узнаем. Он направился к раскрытым настежь воротам. - Освободите место под деревьями для танка! - крикнул он возницам. - Скоро поедем? - спросила его коротко стриженная женщина с лагерным номером, вытатуированным на предплечье. - Через полчаса. Больше ждать нельзя. Раскройте двери, пусть грузовик остановится под навесом. Женщина вытащила задвижку из дверной скобы и открыла створки дверей, ведущих в бокс, с обеих сторон обложенный красными кирпичами. - Я поеду впереди, ладно? - попросил парень, державший за узду оседланного коня. - Ты, Франек, будь около меня, чтобы я тебя все время видел. Водителям подъезжавших танка и грузовика