о вошел, наклонился над ухом своего начальника и о чем-то вполголоса доложил. - И все они здесь? - спросил начальник. - Так точно, герр бригаденфюрер, - ответил адъютант. - Господа, - с улыбкой начал эсэсовец, - у меня для вас есть приятная неожиданность: перед нашими пушками стоит не только исправный Т-34 с нестандартной пушкой, но и весь его экипаж. Танк был захвачен сегодня утром у Одера. - Экипаж? - удивился конструктор. - Да. Я приказал, чтобы танк был со всем оборудованием, чтобы ничего не демонтировали, а они прислали со всем экипажем, - смеялся он, вставая из-за стола. - За работу, господа! Набросив плащи на плечи, они вышли. Слева под весенним солнцем поблескивал бункер с узкими темными щелями. Справа от него, в неглубоких окопах, зеленели на позиции два противотанковых орудия. Около них стояли навытяжку артиллеристы и отслуживший свое, с протезом вместо ноги, офицер, руководивший опытными стрельбами. И тут же стоял покрытый пылью танк с надписью на броне - "Рыжий" и его экипаж, без головных уборов и ремней, в обмундировании, которое свидетельствовало о недавнем бое. У рядового под глазом был огромный синяк, а на щеке брюнета, кожаная замасленная куртка которого выдавала механика, кровоточила рана. - О, да это же поляки, - удивился бригаденфюрер. Тень пробежала по лицу капитана, дрогнули мускулы на щеках. Он окинул взглядом лица солдат и спокойно сказал: - Никакой разницы, это такой же танк, как и остальные. - Храбрые поляки под Берлином, - удивлялся эсэсовец, рассматривая пленных. - Немыслимо. Какая-то чепуха. Он замолчал, прошел еще два раза вдоль короткой шеренги, взвешивая решение, и приказал: - Боеприпасы из танка выбросить, все до единого снаряда и патрона. Где ремни и головные уборы? Верните их. Я хочу с ними поговорить как с солдатами... Артиллеристы бросились выгружать боеприпасы, один из них принес недостающее обмундирование. Эсэсовец взял конфедератку ротмистра и, держа ее в вытянутой руке, подал танкистам. Те стояли неподвижно, исподлобья глядя на немца. - Кто из вас говорит по-немецки? - Я, - ответил Кос. - Каждый враг, который пересек немецкую границу, будет уничтожен, но я хочу дать вам возможность, если вы мужчины... Томаш закачался и оперся о плечо Саакашвили. Затем надел конфедератку и, застегивая ремень, с ненавистью посмотрел на эсэсовца, облаченного в черную форму. Он ничего не понял, моргал опухшим подбитым глазом, чтобы лучше видеть, и старался глубже дышать, едва сдерживая нарастающую в желудке тошноту. - Переведи! - закончил бригаденфюрер. Он отошел на два шага и с видом победителя посмотрел на конструктора и Клосса, а потом тихо добавил: - Это будет хорошая шутка. - Да, но я считаю, было бы лучше... - начал капитан и, наклонившись к самому уху эсэсовца, закончил свое предложение шепотом. - Он обещает... - начал Янек, обращаясь к экипажу. - Не верю ни одному его слову, - буркнул Густлик. - Подожди, я должен им объяснить, - предложил Кос. - Он обещает, что, если один из нас доведет танк с расстояния тысячи метров до ста от этих орудий, мы будем свободны. - Как это? - удивился Томаш. - Он утверждает, что нас перебросят за линию фронта. - Четыре минуты хода. Они успеют выпустить восемьдесят снарядов, - вполголоса подсчитывал Саакашвили. - Но калибр небольшой... - Снаряды экспериментальные. Там стоит остов танка, дырявый, как дуршлаг. - Я вам точно говорю, что эта эсэсовская свинья все врет, и думает, что мы законченные идиоты. Со стороны Берлина донеслись глухие, далекие раскаты. Нет, это было не эхо от разрывов бомб, это надвигалась гроза. Вверх вздымалось, образуя серую наковальню, огромное облако, темное снизу. Предгрозовой порыв ветра перекатывал песок под ногами. - Скажи ему, что я поеду, - сказал грузин, стиснув зубы. - Гжесь... - начал Кос, но не закончил, встретив гневный взгляд Саакашвили. - Кто из вас самый храбрый? - спросил бригаденфюрер, подходя ближе вместе со своими коллегами. - Я поеду, - сказал механик и сделал шаг вперед. - Ты поляк? - удивился эсэсовец. - Для тебя поляк, черт бы тебя побрал! - вскипел грузин. Эсэсовец усмехнулся, кивнул в сторону капитана и, подняв брови, заметил: - Мой коллега предлагает... Переведите. - Его коллега предлагает, - переводил Кос, - чтобы весь экипаж находился в танке. - Чтоб ты сдох! - буркнул со злостью Густлик. Шанс спастись был один из ста. Всего один шанс, что они сумеют проехать девятьсот метров, прежде чем танк остановится, объятый пламенем, прежде чем они погибнут, уничтоженные осколками разрываемой брони. И потом, даже если бы судьба им улыбнулась, оставался один шанс из тысячи, что этот высокопоставленный эсэсовец с двумя дубовыми листьями и серебряным квадратом на воротнике черного мундира и с черепом на фуражке сдержит свое слово. Их просто решили расстрелять "оригинальным" способом, и теперь им предстояло принять участие в жестокой игре - в атаке на смерть. Первым тронулся залатанный вездеход с конструктором и офицерами, за ним "Рыжий". Танк вел немец, перегонявший машину с линии фронта на полигон. Экипаж стоял на броне, держась за поручни на башне. - Хлопцы, бежим! - предложил Густлик. - Далеко не убежишь. - Кос посмотрел на небольшой грузовик с вооруженными солдатами, который замыкал колонну. - Этот гад подумал бы, что мы боимся умереть в танке. - Зря мне эта девушка приснилась. Свадьбы не будет. Ехали в молчании, прижавшись плечами друг к другу. Каждый думал о своем. - Медаль-то отцу вышлют? - спросил Томаш. - Вместе всегда веселей, правда, Гжесь? - бросил Кос. Грузин повернул голову, в его глазах стояли слезы. Из первой машины начали что-то кричать. Капитан, встав на сиденье, показал рукой на остов обгоревшего танка. Башня, дырявая, как решето, выглядела вблизи как череп расстрелянного человека. - У тебя много горючего? - спросил Елень. Саакашвили кивнул головой и слегка улыбнулся, думая о том, что разница в общем-то небольшая, будет ли "Рыжий" пылать час или сгорит в несколько минут. Когда он сделал шаг вперед перед строем и дерзко ответил гитлеровцу - на это потребовались все силы и остаток мужества. Сейчас он чувствовал, что мышцы у него словно из ваты, а сердце вот-вот выскочит из груди. Немецкий механик затормозил и аккуратно поставил танк на исходную позицию. От орудий его закрывала невысокая двухметровая стена из бетона, выщербленная снарядами. Янек слегка толкнул Григория - пора сойти с брони танка и построиться. Конструктор сидел на заднем сиденье машины и глупо улыбался, вытирая пот со лба. Бригаденфюрер жестами объяснял Саакашвили, что после получения сигнала он должен начать движение, развернуться и гнать прямо на орудие. Кос безразлично смотрел на все происходящее вокруг, словно лично его это не касалось, пока вдруг не вспомнил, что ведь он - командир экипажа. Механик и Томаш стоят рядом с ним, а Густлик... Где Густлик? Прикрывая лицо ладонями, из-за танка показался Елень. За ним появился немецкий капитан, тот самый, который предложил, чтобы весь экипаж поехал в танке в полном составе. Офицер подскочил к Густлику и ударил его по лицу, потом в живот. Силезец согнулся, упав на колени, затем с трудом поднялся. - Что случилось? - крикнул эсэсовец, вставая в машине. - У этой собаки патроны были в кармане... - Капитан одернул мундир, стряхнул с лацканов следы пыли и вытащил из кармана шесть автоматных патронов. - Ах вот как?! - удивился эсэсовец. - У каждой игры есть свои правила, которые нельзя нарушать, - со злорадством поучал он, обращаясь к тяжело дышащему Еленю. Заработал мотор, и штабная машина двинулась в сторону орудий. Экипаж, теперь уже в полном составе, стоял около танка. Его охраняли солдаты с автоматами. Черешняк приложил ладонь к распухшему глазу и что-то тихо прошептал. Саакашвили вытер мокрый лоб. Кос не мог подавить дрожь. - Крепко тебе досталось? - шепотом спросил он Густлика. - Да, крепко, - тяжело дыша, ответил Елень. - У тебя были патроны в кармане? - Нет. Это он сам мне их всунул. - Сволочь! - Не совсем. - Почему? Со стороны орудий поднялась в воздух ракета. - Вперед! - приказал немецкий часовой. На секунду все застыли как парализованные, а потом Кос более высоким, чем обычно, голосом скомандовал: - По местам! Натренированными движениями они быстро взобрались на броню, скользнули внутрь танка, который был для них домом, а сегодня должен был стать их братской могилой. Кос отклеил фотографию первого командира танка, снял оба его ордена и спрятал их в нагрудный карман. Саакашвили пропустил вперед Томаша, сел на свое место, но не прикасался к рычагам, не ставил ноги на педали. Сцепив пальцы, он пытался остановить дрожание рук. Над открытым люком стоял часовой с направленным на него автоматом. Григорий подумал, что было бы проще рвануться вперед, заставить часового выстрелить: пусть сразу, поскорее всему конец. Он прикрыл глаза, чтобы не видеть черного отверстия ствола автомата, сделал глубокий вдох и почувствовал признаки приближающейся грозы. Как только верхние люки захлопнулись, в танке стадо темно: глаза еще не отвыкли от солнечного света. - Ребята! - позвал Густлик, приседая за спиной Григория. - Прежде чем я по морде получил, капитан сказал, чтобы мы не поворачивали под стволы пушек, а вели танк прямо к терновнику, а там дорога по выемке ведет к лесу... - Как он это тебе объяснил? - быстро спросил Кос. - По-польски. - Все равно догонят, - вставил Томаш. - Но у нас есть возможность, Григорий, слышишь? По лицу механика, который как завороженный смотрел на ствол автомата, катились крупные капли пота. Нервно дергались мышцы на скулах, зубы выбивали дробь. - Гжесь, слышишь? - еще раз повторил за его спиной Кос и приказал: - Ложимся на дно, не упускать же такую возможность! Саакашвили слегка кивнул головой, показывая тем самым, что все понял. Он вздохнул, облизал высохшие губы и взялся за рычаги. Потом потянулся влево, к кнопке стартера, нажал на нее и при этом случайно коснулся острия сабли. Сабля зазвенела. Он отдернул руку. Звон стих. Он снова протянул руку и взялся за рычаг. До его слуха донеслись знакомые мелодии, затем они ослабли и вновь зазвучали, но уже яснее. Прикрыв глаза, чтобы свет радужными лучами проникал под веки, он прислушался. Слов он еще не понимал. Это мог быть и Амиран Даресданидзе, созывающий танковый экипаж, и Георгий Саакадзе, призывающий восставших бороться против сафавидских захватчиков. Но призыв звучал, он был обращен к нему, Саакашвили. Горное эхо неслось по зарослям терпкого кизила, над фиолетовыми лучами пахучей травы реханди, парило над виноградниками. Все сильнее звучал ритм песни, все настойчивее уносил ее вверх, и вдруг Саакашвили понял, что это Дедамитца - мать-земля благословляет идущих в бой грузин. Он глубоко вздохнул и неожиданно для себя, для экипажа и для часового запел сильным чистым голосом: - Картвело тхели хмалс икар... Часовой, не совсем понимая, что нужно делать, поднял выше автомат, а в это время со стороны орудий взметнулись вверх две ракеты и засветились на потемневшем небе. Он решил не делать шума и, забросив автомат за спину, процедил: - Ну, давай вперед, поющий смертник... - И, как бы уступая танку дорогу, спокойно отошел к стоящему в укрытии грузовику. Засвистел сжатый воздух, заработал двигатель, набирая обороты, и одновременно яснее зазвучали в ушах грузина голоса, сливающиеся в песню. Глухой бас двигателя усилил мелодию, перешел на высокие обороты и рванул танк с места. - Видишь вон те кусты? - показал Кос механику. Саакашвили кивнул головой, продолжая петь, затем легко потянул на себя правый рычаг, добавил газу. Раздались два первых выстрела - один снаряд ударил в бетонную стену, второй коснулся башни и отлетел рикошетом вверх. Танк, описывая небольшой полукруг, набирал скорость. Солдаты на грузовике что-то кричали, но шофер не отважился выехать из-за укрытия на простреливаемое поле. "Рыжий" теперь полным ходом мчался прямо на грузовик. Несколько солдат вскинули автоматы, но, прежде чем они успели сделать первые выстрелы, люк механика захлопнулся, как забрало. Немцы разбежались в разные стороны. Однако не всем удалось уйти, потому что танк протаранил машину, разбил двигатель, смял кабину, как старую газету, и вдребезги разнес деревянный кузов. В объективах приборов, находящихся в наблюдательном бункере, все это было видно как на ладони. Столб светлой пыли поднялся над разбитой автомашиной, прикрывая очертания движущегося среди высокой травы танка. Рядом во все стороны разбегались крохотные фигурки солдат. - Проклятье! - заорал бригаденфюрер и выбежал из бункера. Было слышно, как он кричит на артиллеристов и ругает их последними словами за то, что они не стреляют. - Наши люди... - пробовал объяснить хромой офицер-артиллерист, показывая на солдат. - Огонь! - приказал эсэсовец. Немецкий капитан все это время не отрывал глаз от бинокля. Он видел, как танк завершил полукруг, разогнался до предельной скорости и достиг гряды цветущего терновника, который рос по обочинам дороги, ведущей к лесу. Башня танка то показывалась, то исчезала в неровном ритме движения. Одно за другим били орудия. Заряжающие вошли в ритм, наводчики ввели поправки. На броне появились первые следы попаданий. Вернулся запыхавшийся эсэсовец и припал к окулярам бинокля. - Достали их! - заметил капитан и за его спиной поднял вверх большой палец. Никто из экипажа танка не видел этого пальца, поднятого в пожелании удачи. Томаш и Густлик лежали на дне танка, стонавшего от ударов снарядов. Кос подполз к своему постоянному месту и прилип к прицелу снятого пулемета. Широкая грунтовая дорога полигона поднималась на вершину небольшого холма. - Близко! - крикнул Янек, увидев прямо перед собой деревья. Григорий, сжимая рычаги, прильнул к перископу и уже не пел. В ответ на слова Коса он отрицательно покачал головой к процедил сквозь зубы: - Нет. Теперь они запляшут. Высоко вверху пропели два снаряда, и огонь неожиданно прекратился. Янек поднялся в башню, припал к перископу и сразу все понял: немецкие артиллеристы, направляя стволы орудий вслед за танком, передвигали их влево. Правая пушка уже не могла вести огонь, и офицер дал команду развернуть орудие. Артиллеристы быстро вытащили сошники, и расчет второго орудия стал перетаскивать пушку на новую позицию. В это время танк замедлил ход, покачнулся, замер на минуту, выбираясь из выемки. Вот он перевалил через насыпь, накренился вперед и ринулся на врага. Артиллеристы еще вбивали сошники орудий. Хромой офицер отдавал приказания, солдаты подносили снаряды из ящиков, но им уже не суждено было выстрелить. Танк обрушился на орудия и раздавил их. Тех, кто не успел отскочить, он вмял гусеницами в землю и, не задерживаясь ни на секунду, помчался дальше. Из бункера вышел капитан Клосс с пистолетом в руке и с улыбкой посмотрел на удаляющийся, едва заметный за деревьями силуэт танка. Возле бункера сидел офицер-артиллерист и отстегивал сломавшийся протез, напевая себе под нос старую фронтовую песенку об убитом товарище, лучше которого не найти. - Верт! - позвал бригаденфюрер своего верного адъютанта. - Сообщите в соседние части и на позиции зенитных орудий об этом взбесившемся пустом ящике. Пусть целятся спокойно. В танке нет ни одного снаряда. В то время когда звонили телефоны и радиостанции передавали тревожные сигналы, в середину ползущей через лес вражеской колонны автомашин с боеприпасами с боковой дороги врезался танк, похожий на привидение. Башня была в пробоинах, подкрылки болтались и дребезжали, к броне передней части корпуса прицепились неизвестно где сорванные обломки металлических предметов. Прежде чем водители успели заметить орла на броне, танк столкнул одну из машин в кювет, набрал скорость и, ударив сзади очередную жертву, свалил и ее с насыпи. Бензин из разбитого карбюратора вылился на коллектор, вспыхнуло пламя, начали взрываться снаряды. Грузовики, идущие в голове колонны, увеличили скорость и у въезда на мост разнесли пост службы регулирования движения. Солдаты охраны выстрелили вверх, но водители уже загнали машины на мост и остановились, воткнувшись в колонну артиллерийских орудий, двигавшуюся с противоположной стороны. В образовавшуюся на мосту пробку с ходу врезался "Рыжий" - затрещали перила, посыпались в воду раздавленные машины. Танк заметили на немецких позициях зенитных орудий, расположенных на ближайшей высоте. Сверкнул огонь выстрела, и на мосту разорвался первый снаряд. Командир батареи в бинокль наблюдал за пробкой на мосту, видел темный силуэт танка, показавшийся из груды разбитых машин. Шесть мощных стволов 88-мм калибра уверенно удерживали танк в прицеле. Дорога за мостом опускалась и насыпь закрывала танк, поэтому офицер, не медля, скомандовал: - Огонь! Снаряды попали в цель. Их мощный удар сорвал башню и, перевернув ее, отбросил на насыпь. Похожая на пустую скорлупу огромного ореха, она слегка дымилась. Офицер усмехнулся и спрятал бинокль в футляр. "Рыжий", неторопливо передвигая гусеницы, сполз с шоссе по крутой насыпи, преодолел мелкий ручей в низине и выкатился на поросший кустарником пологий берег. Движение это напоминало бесплодные усилия перерезанного пополам дождевого червя. Металлическая прямоугольная коробка с черным кругом вместо башни выползла на вспаханное поле, зацепила прошлогоднюю скирду и повалила ее на себя. Сталь погрузилась в сырую землю, корпус осел, гусеницы вхолостую перемешивали грязь. Двигатель захлебнулся, потом вновь взревел, опять захлебнулся и, наконец, заглох. Наступила мертвая тишина, тишина, которая обычно предшествует буре. Из-под бесформенной копны гнилой соломы виднелись только часть гусеницы и угол передней части танка. Медленно двинулась заслонка перископа механика и упала - так закрываются веки смертельно раненного человека. 4. Подрывная команда Юго-западный ветер развеивал дым над бомбардируемым Берлином и все больше прижимал к земле грозовую тучу, в центре которой время от времени сверкали молнии. Когда по радиосети, соединяющей батареи противовоздушной обороны, передавали тревожное сообщение об уничтожении танка западнее Ритцена, в наушниках уже стоял сплошной треск. - Прорвана оборона на Альте-Одер? - запрашивали друг друга радиотелефонисты, прикрывая ладонями микрофоны. - Нет. Один танк. С первого же выстрела ему "шляпу" сняли, - хвалились зенитчики. - От нас видно. - Что видно? - Башню этого танка... Никому и в голову не пришло пойти по следам гусениц и найти сам танк, который, как слепой, смертельно раненный зверь, переполз через высотку и, придавленный стогом прошлогодней соломы, завяз во вспаханном поле. Налетел резкий, порывистый ветер - предвестник грозы - и принес с собой первые крупные капли дождя, расплескал их по скирде, спрятал в соломе. Те, что упали на металл, оставили темные пятна, превращаясь в пар на теплой броне. Сверкнула яркая молния, загрохотал гром, начался ливень. Потоки воды быстро заполнили борозды, смывая следы гусениц. Сверкало и грохотало так часто, словно природа хотела показать, что она способна сравниться с мощью артиллерийской подготовки. Свет молний, проникая в танк, вырывал из мрака неподвижные фигуры членов экипажа. Григорий еще не пришел в себя после лихой езды: лежал на спине, раскинув руки, и хватал воздух короткими глотками, как будто с трудом отгрызал кусок за куском. Томаш, втиснутый в излом брони, левой рукой придерживал вещевой мешок, а в правой инстинктивно сжимал топорик. Густлик сидел на корточках за спиной Янека, который находился на месте механика, осматривая местность. - Далеко до этого дома? - тихо спросил Елень. - Близко. - А до леса? - Метров двести по открытому полю. - В дождь, может быть, проскочим? - С вышки увидят. - А когда ехали, что же они - не видели?! Черешняк молча прислушивался и, потеряв самообладание, резко заявил: - Они нас видели и придут. Придут и подожгут. Я в этом гробу не останусь. - Сиди, не бойся. - Густлик положил тяжелую ладонь на его колено. - Солома после дождя мокрая... - Тише, вы! - прервал их Кос, с минуту прислушиваясь к глухому шуму, который доносился сквозь свист ветра, и опять уткнулся в объектив перископа. За редеющими косыми полосами дождя он увидел выезжающую из леса полевую кухню, которую тянул небольшой старый трактор. На сиденье под брезентовой крышей сидел солдат, одетый в резиновый плащ с капюшоном. Он ехал в направлении двухэтажного дома в виде башни, вмурованного в высокую стену. Под самой крышей сверкали умытые дождем форточки. Трактор подъехал к воротам, которые, однако, оставались закрытыми. Только после того как солдат ударил колотушкой по рельсу - один раз и после этого еще три, - кто-то внутри открыл небольшое окошечко в стене. Приехавший с кухней подал термос, получил назад пустой и одну за другой просунул три буханки хлеба. Потом уселся на свое место под брезентовой крышей и поехал, покачиваясь на выбоинах грунтовой дороги. - Привезли обед, - объяснил Кос. - Много? - спросил Густлик, который, избежав смерти, ничего не имел против того, чтобы перекусить. - Термос и три буханки хлеба. - Шесть человек. Что там может быть? - Не знаю. Даже повару не открыли, он постучал и просунул все через окошко в стене. - Это опять какой-нибудь испытательный полигон... Как бы нам здесь снова не перепало. - И то правда. Надо удирать. - Он повернулся и озабоченно посмотрел на механика. - Григорий... Гжесь, сможешь? Грузин молча кивнул. - Я попробую, - предложил Елень. - Пока идет дождь... Он развернул свое мощное тело и начал осторожно раздвигать солому в задней части танка, прокладывая себе узкий тоннель. Сначала двигался медленно, потом добрался до менее плотных слоев и наконец почувствовал дождь на ладонях, прохладу ветра на лице. Сдвинул шлемофон с головы и через паутину соломы внимательно осмотрел залитое водой поле. Вокруг никого. Как барсук, выполз он из поры и, повернув голову, тихо позвал: - Вылезайте. Первым, извиваясь как уж, выполз Янек, и вдвоем они помогли выбраться Саакашвили, вытягивая его за левую руку. В правой грузин судорожно сжимал саблю. - Единственное оружие, - как бы оправдываясь, шептал он. Минута молчания тянулась бесконечно. - Вот дьявол. Вместо головы Черешняка они увидели в соломенном коридоре туго набитый вещмешок. - Тьфу! - Елень махнул рукой. - Смерти боится, но еще больше боится за свой мешок. Такого быстрее пуля найдет. - Ну нет, - заверил Томаш, вычесывая пальцами стебельки из волос. Все четверо прокрались на другую сторону стога. Дальше начиналось чистое поле, на которое слева смотрели узкие, как бойницы, окна из-под крыши белого дома, а с башни - часовой с пулеметом. - Он был там? - спросил Густлик. - Нет. Сейчас только вылез. - Чтоб ему пусто было! Елень не мог прийти в себя от холода. Тело сотрясала нервная дрожь. А дождь все шел, и тиковый мундир начал темнеть от влаги. Грузина колотило от холода, и он с нетерпением подгонял остальных: - Ну идемте же. Я могу первым. Кос внимательно изучал поле. Единственная возможность спастись - это по глубокой ложбине, описывающей едва заметный полукруг, пробраться в сторону леса. Под прикрытием стога нужно было пробежать два метра в сторону, упасть в ложбину и в дождевой воде, по жидкой грязи, ползти не поднимая головы. - Ребята, застегните шлемофоны, чтобы вода в уши не попадала, - приказал Кос и согнулся, чтобы прыгнуть первым. За Косом с большим трудом последовал Григорий, которому очень мешала сабля. - Дай-ка этот ножичек, - остановил его Густлик и, выждав немного, как заяц, прыгнул в ложбину. Ливень забрызгал грязью лица и гребенчатые шлемы так, что головы стали похожими на глыбы глины, которые неизвестно почему медленно передвигаются по полю. Последним полз Томаш. Через каждые три-четыре метра он останавливался на минуту и подтягивал веревку, на которой был привязан его вещмешок. Никем не замеченные, они добрались до первых деревьев, петляя среди пней и высматривая наиболее надежное укрытие. Наконец Янек нашел небольшую ложбинку, поросшую кустами орешника и ольхи, которые успели уже одеться листвой. Они забрались в самую густую чащу, накрылись брезентом, что раздобыли еще на подземном заводе, и прижались друг к другу, как волчата в логове. - Пригодился и чехольчик, хоть на голову не капает, - стуча зубами, проговорил Густлик. - Весь в дырках... Ни к черту... - вставил Томаш. И он сразу, же подумал о том, что дырявый или целый - все равно домой этот брезент не потащишь. Коня отец получил от генерала в Гданьске, корову пригонит плютоновый, что на левом берегу Вислы живет, а вот дождутся ли они сына своего - это еще не известно. Долго молчали. Боялись двинуть онемевшими ногами, чтобы не растерять тепло, которое собралось под брезентом. Только когда где-то высоко, покрывая шум ливня, просвистел тяжелый снаряд, все вздрогнули и переглянулись. Кос промолвил лишь одно слово, но таким тоном, будто произносил имя любимой девушки: - Дальнобойная... Останемся живы, Томек, - я тебе целую палатку найду. Наши денька через два могут быть здесь. Черешняк не ответил. Все прислушивались к тишине, которую нарушали барабанящие по брезенту капли затихающего дождя. - Хоть бы немного солнца, - вздохнул Григорий. - Все промокло. У нас в Грузии даже зима теплее... Янек достал из кармана гимнастерки фотографию командира и его ордена, старую фотографию отца, все это тщательно завернул еще раз и спрятал вместе с ухом тигра. - Придут по следам и сожгут танк, - огорчился Томаш. Снизу потянуло холодом, и Еленя передернуло. - Все равно его теперь не отремонтируешь. - И гармонь там осталась. - Остались мы без крыши над головой, - сокрушался грузин. - И с пустым брюхом, - добавил Густлик. - Ты думаешь, их точно шестеро? - тронул его за плечо Янек. - Кого шестеро? - не понял Густлик. - Ну там, за стеной. - Раз три буханки хлеба, значит, шестеро. - А нас четверо. - Но если с саблей и топориком... - без энтузиазма добавил Елень. - Вот если бы винтовку... Не сидели бы здесь... - оживился он. - За стеной и суше, и безопаснее... - Хватит разговоров, - оборвал Кос. - Внимание, экипаж! - Он повернулся, встал на колени, и, будто очнувшись от сна, все окружили командира. - Когда повезут ужин... - Он заговорил так тихо, что пришлось наклонить головы, чтобы лучше слышать. Дождь вскоре прекратился, и они вылезли из-под брезента. Янек приказал размяться, произвести рекогносцировку местности в радиусе полукилометра и одновременно поискать оружие. К сожалению, ничего не нашли. Обнаружили лишь лесной завал и минное поле на просеке... Грязь на гимнастерках начала подсыхать и кусочками крошиться, когда последовала команда занять выжидательную позицию. С этой минуты никто не должен был проронить ни слова. Сменялись по два человека. Слушали внимательно: с востока доносились непрерывные глухие раскаты канонады, но в лесу было тихо. Григорий первым уловил далекое урчание двигателя и поднял руку. Молча заняли уже установленные места в засаде. Шум мотора был слышен все яснее. По дороге пробежал заяц, и Янек решил, что это хороший признак, потому что зверь ничего не учуял. По лесной дороге громыхал старый трактор, за ним на прицепе - полевая кухня. Под брезентовой крышей сидел тот же широкоплечий солдат, рядом с ним на перекладине сушился плащ с капюшоном. Дорога шла по широкой просеке через редкий лес, стволы деревьев были далеко друг от друга. Еще сверкали лужи и блестела мокрая трава. Там, где были большие выбоины, трактор замедлял ход, тарахтел на первой скорости, осторожно карабкаясь, чтобы не расплескать ужин. Металлические колеса шли по выдавленным колеям, между которыми на неровной дороге торчали корни, старая трава и кое-где бурел замшелый камень. Когда задние, высокие колеса поравнялись с незаметным на первый взгляд холмиком посреди дороги, из-под вымазанного грязью брезента появились руки и схватились за тракторный прицеп. Кос поднялся с земли, вскочил на трактор и, оказавшись за спиной немца, свистнул. Изумленный солдат сорвался с сиденья, выхватил плоский штык из ножен на поясе, но сильный удар в подбородок свалил его на землю. Солдат сразу же, как хороший боксер, вскочил на ноги, не выпуская из рук оружия. Он уже хотел броситься на Янека, но в эту минуту подоспели Густлик и Томаш. Елень едва успел уклониться от удара; Черешняк огрел солдата по голове, тот потерял сознание. Сильные руки потащили его в лес. Янек остановил трактор, отрегулировал двигатель на малые обороты и проверил захваченную винтовку. Не выпуская ее из рук, он соскочил на землю, заглянул в боковые контейнеры в поисках чего-нибудь, чем можно было бы подкрепиться, нашел буханку хлеба и круг колбасы. - Гжесь! - закричал он и, когда Григорий прибежал, показал ему найденные продукты: - На четверых! Саакашвили разрезал хлеб и колбасу саблей. Кос взял свою порцию, но едва успел откусить, как из леса появился Черешняк со своим вещмешком и топориком в руках. За ним шел Густлик, переодетый в немецкий мундир, на ходу надевая ремень с подсумком. - Ну как? - спросил Кос. - Завернули, забросали травой, - ответил Густлик. - Палатка-то пропала, - с сожалением заметил Томаш. - Тебе же новую обещали... Янек раздал хлеб и колбасу, а затем вместе с Григорием и Томашем улегся на металлическом полу кабины трактора. Густлик посмотрел сбоку, не видно ли кого, стукнул по чьей-то высунувшейся ноге, сел за руль, прибавил газу и резко рванул с места. - Не дергай, - поучал его из-под сиденья Григорий, - сцепление спокойнее выжимай. Елень с набитым ртом не мог ответить и только, опустив вниз руку, успокаивающе похлопал механика. Дальше события развивались быстро; они дожевывали последние куски, когда трактор подвез их к воротам в высокой стене. Густлик затормозил и, не заглушая двигателя, сошел с трактора; посмотрел вверх, проверяя еще раз, нет ли кого на вышке. Взял термос и поставил его на край узкой полки. Затем решительно стукнул колотушкой один раз, немного погодя - еще три раза. С минуту подождал, хотел постучать снова, но тут засов заскрипел, и ставня отворилась. Показалась фигура немца, рука потянулась к термосу. - Ну, давай наконец, - буркнул он. Густлик отодвинул немного термос, чтобы труднее было достать. Солдат, потянувшись за термосом, наклонился и всунул голову в отверстие. Елень левой рукой притянул его за плечо к себе, а правой изо всех сил ударил кулаком по шее. - Готов, - произнес он. Кос подскочил сбоку и помог ему вытащить немца. - Не пролезет, черт! Толстый очень, - шепнул Густлик. - Отпустите его, - приказал Янек, ставя винтовку к стене. - Я попробую. Немец скатился обратно, а Кос, сложив руки над головой, просунулся в отверстие. Елень схватил его за бедра и втиснул, как буханку в печь. Кос упал на руки, сделал кульбит, окинул быстрым взглядом двор, зеленую клумбу с разноцветными анютиными глазками, плоский бункер, шлюз, противоположную стену. Взяв автомат оглушенного немца, Янек подскочил к воротам и рванул огромный висячий замок на толстых скобах. На счастье, соседняя с воротами калитка была закрыта только на засов. Достаточно было его отодвинуть, чтобы она без звука открылась. Во двор один за другим ворвались Густлик в немецком мундире, Саакашвили с саблей в руке и Томаш со своим топориком. - Останься здесь, - приказал Кос Черешняку. - Отвечаешь головой, - добавил он, показывая на немца, лежащего без сознания. Все это происходило здесь, у ворот, около будки часового, в тени, под аккомпанемент работающего на малых оборотах двигателя. Но, несмотря на это, наверху услышали шум, кто-то поднимался на вышку к пулемету. Чтобы увидеть, что делается под самой вышкой, немец перегнулся через поручни и, прикрыв глаза от лучей заходящего солнца, спросил: - Вилли, зачем ты открыл ворота? Кос молниеносно поднял автомат к плечу и, откинувшись назад, сделал почти вертикально только один выстрел. Немец дернулся, голова и плечи перевесили, и он начал сползать вниз. Немец сползал все быстрее, но, прежде чем он оказался на земле, танкисты отскочили, и Кос скомандовал: - Вперед! Еще четверо! Они забежали за угол дома и прижались к стене. Саакашвили притаился под окном. Янек бросился в открытые двери, за ним Густлик. В больших высоких сенях у стен стояли деревянные ящики, на толстых крюках лежали весла, в углу виднелись спасательный круг, свернутые канаты и две пары резиновых рыбацких сапог выше колен. В глубине винтовая лестница вела на второй этаж. Кос толкнул дверь направо и вбежал в пустую комнату, в которой стояла одна табуретка и телефон на небольшом столике. В это время из левой комнаты в сени вышел уже пожилой обер-лейтенант с противогазом, полевой сумкой и биноклем на груди. Он с удивлением посмотрел на Еленя и спросил, возмущенный выстрелом: - Это ты стрелял?! За его спиной в открытых дверях появились две головы в касках. С минуту все молчали, разглядывая странного солдата в немецком мундире, с лицом, вымазанным грязью. Вдруг обер-лейтенант принял строевую стойку. Густлик тоже встал по стойке "смирно" и покорно выслушал нотацию сапера. - Здесь специальная подрывная команда. Ни один человек... За спинами немцев появился Григорий со своей саблей в поднятой руке. - Правого, - приказал ему Густлик. - Вас? [Что? (нем.)] - Капуста и квас, - буркнул Елень, "угощая" офицера прикладом. - Ваша, - заревел грузин, ударяя рукоятью сабли в прикрытый каской лоб немца справа. Третий вывернулся, отскочил в сторону и скрылся в сенях направо. Густлик бросился за ним, но не успел и сильно ударился о захлопнувшуюся дверь. Немец бросился к телефону, схватил трубку: - Алло, говорит подрывная команда... "Хохвассер"... Подрывная команда... Янек вернулся из дальней комнаты, подскочил и упер ствол автомата ему под ребра. - У нас все в порядке, - подсказал он шепотом. - У нас все в порядке, - послушно повторил тот, положил трубку и поднял вверх руки. Всех троих пленных связали веревками, которых было достаточно в сенях, и посадили у стен под веслами. Обер-лейтенант понемногу начал приходить в себя, а тот, которого Саакашвили ударил рукоятью сабли, прикладывал связанные ладони ко лбу, на котором выросла здоровенная шишка цвета спелой сливы. Елень и Саакашвили присели на ящиках. Кос встал у приоткрытых дверей и крутил в руках бинокль обер-лейтенанта, изредка поглядывая во двор. Немного посовещались. - Бункер пустой? - спросил Кос. - Я проверял, - кивнул головой Густлик. - Одного не хватает. Может быть, их пятеро было?.. - Раз, два, три. - Елень подсчитал сначала автоматы, которые были у них в руках, а потом показал на оружие, лежащее на полу. - Один еще где-то должен быть. - Гжесь, - приказал Янек, - найди этого последнего. Он без оружия и не уйдет незамеченным. Он где-то здесь, в доме. А мы приведем в порядок трактор, прежде чем начнут искать повара. Саакашвили кивнул головой и с автоматом наизготовку, с саблей на ремне пошел на поиски немца. Кос поддел штыком крышку одного из ящиков. Елень вскрыл другой. - Где взрыватели? - спросил он пленных. - Не надо. - Кос махнул рукой и показал внутрь ящика, в котором лежали мины разных калибров. - Обойдемся без взрывателей. У них не хватает взрывчатых материалов, берут что под руку попадется. - Они все лучшее израсходовали в Варшаве. Но что они тут хотели взорвать? - Густлик поплевал на ладонь. - Потом. Сначала кухня, - оборвал Кос и осторожно взял две мины. Густлик еще раз проверил, хорошо ли связаны пленные, закрутил конец веревки на вбитый в стену крюк, который служил подпоркой для весел. Большой моток тонкого шнура он засунул в карман. Осторожно, без особых усилий взвалил себе на плечи ящик с минами и вышел вслед за Янеком. Тем временем Томаш работал у ворот, чтобы не томиться в бездеятельном ожидании: убитого он подтащил к стене и уложил в дровяном сарайчике, где стояли лопаты, вилы, старые цветочные горшки и другой огородный инвентарь. Нашел большую банку с немецкими надписями, открыл ее и, понюхав, спрятал в карман: при прививке фруктовых дичков весьма необходимая вещь. Затем вышел во двор и, ткнув ногой немца, которого оглушил Густлик, решил про себя, что тот очнется не скоро. Томаш посмотрел через калитку, не идет ли кто, на поле со сваленным стогом, под которым после дождя уже не видно было танка, - везде тихо и пустынно, только рядом неторопливо тарахтит трактор. Вздохнув, он начал опустошать контейнеры полевой кухни. На вытянутую левую руку одну за другой уложил три буханки, прижав их подбородком. - Вот так набрал, - неожиданно услышал он за спиной голос Густлика. - Один черный, белого и в помине нету, - буркнул он, делая вид, что ему все безразлично. - Неси в дом, а мы здесь сами, - приказал Кос. - Давай быстрей, - поторапливал его Густлик, видя, что Томаш собирается что-то сказать. - Потом скажешь. Оставшись вдвоем, они действовали быстро, без лишних слов. Сначала посадили и привязали к рулю трактора убитого на вышке немца, а потом принялись за мины. Работа была рискованная, требовала выдержки и умения; неразорвавшаяся мина очень опасна: порой едва ее коснешься - и конец. А здесь трактор не только трясется, но то и дело вздрагивает, дергает прицеп и чуть дымящуюся кухню. - Готово? - Порядок. - Иди за стену. - Я? - Ты. - Ты же командир! - Вот именно. Проваливай. Недовольный тем, что ему досталось, как минуту назад Черешняку, Елень отступил и смотрел, как, стоя на тракторе, Янек сильно выжимает сцепление, включает передачу и очень осторожно трогается с места, понемногу прибавляя газ. Когда трактор рванулся. Кос перешел на прицеп, соскочил с него и двумя огромными прыжками достиг рва у дороги. Трактор медленно удалялся на второй скорости. Выждав еще немного, Кос повернулся в канаве, пополз назад в направлении ворот и, будто под сильным огнем, бросился в калитку прямо в объятия ожидавшего там Густлика. - Я весь взмок, пока тебя ждал. - Удирай! - Я еще раз посмотрю, как покойник управляет. Елень осторожно высунул голову и посмотрел в трофейный бинокль. Стекла приблизили трактор, неторопливо ползший вверх. Под кухней и сзади на прицепе висели мины, взрыватели болтались в нескольких сантиметрах от земли. Один из них коснулся камня, зацепился за пего. Елень убрал голову, стер пот со лба. - А если не взорвется?.. Раздался взрыв. Они увидели над стеной черный дым, бесформенные куски металла в нем. Танкисты с удовлетворением посмотрели друг на друга. - Это было бы... - бросил Густлик и вытянулся, будто докладывая: - Герр оберст, наш бравый повар подорвался на мине. Кос тщательно запер калитку. - Сейчас только бы шестого найти и сидеть тихо, пока наши не придут. - Неплохо было бы что-нибудь перекусить, а? 5. Обер-ефрейтор Кугель Получив приказ найти пропавшего немца, Саакашвили шаг за шагом обследовал местность, прилегающую к шлюзу. А увидел он не так уж и много: высокую кирпичную стену, окружавшую прямоугольный двор с круглой клумбой в центре, на которой цвели анютины глазки - желтые, голубые, фиолетовые. Вдоль стены тянулась молодая прозрачная изгородь из кустарника и росло несколько молодых тополей. Когда-то здесь, видимо, было очень красиво, но сейчас за клумбой, у самого края шлюза, виднелся бетонный бункер, плоский, как сплющенный гриб, камуфлированный в черно-зеленый и бронзовый маскировочные цвета. "Гриб" исподлобья смотрел на три стороны света темными глазницами бойниц. Переплетенные спирали колючей проволоки преграждали к нему путь. Нужно было обойти бункер, чтобы по крутой лестнице добраться до стальной двери, на которой кто-то черной краской намалевал кривые буквы. Дверь была приоткрыта. Саакашвили вошел внутрь, нащупал выключатель и был очень удивлен, когда у потолка под сетчатым колпаком засветилась небольшая лампочка. В бункере имелись два небольших боковых погребка, видимо для боеприпасов, и несколько закрытых металлическими плитами погребков - не настолько больших, чтобы там мог спрятаться человек. Может быть, здесь аккумуляторные батареи для освещения? Выходя, Саакашвили присмотрелся к надписи на двери. Написано было, конечно, не по-грузински и не по-русски, поэтому, прочитав с большим трудом лишь "Кугель" и "Пудель", он оставил это занятие. Шлюз был глубоким. Потемневшие от сырости, коричневые от мха каменные плиты были уложены вертикально на высоту нескольких этажей. Внизу стояла пустая баржа. У Григория закружилась голова, когда он смотрел на эту баржу, и ему пришлось отступить назад и схватиться за чугунный выступ, отполированный канатами. Гжесь присел на нем отдохнуть. Закрытые ворота шлюза отделяли его от большого озера. Узкий с перилами деревянный мостик вел на другую сторону, но туда незачем было идти: ровная пашня, разрытая рвами и окопами, переходила дальше в трясину, а надпись "Внимание! Мины!" не манила на прогулку. "С противоположной стороны никто не придет, можно быть спокойным", - подумал Саакашвили и решил доложить об этом Янеку. Посмотрел еще на север, где ровные, защищенные насыпями поля пересекал канал, и повернул в сторону дома. Ноги подкашивались, он чувствовал слабость во всем теле. Пока искал шестого немца, пока выполнял приказ, старался ни о чем другом не думать, а теперь снова почувствовал боль в висках - будто сдавили черен - от мысли, что нет "Рыжего". Танк, подбитый на Балтике, сегодня был разоружен, а потом уничтожен, уничтожен, уничтожен... Григорий обошел заграждения вокруг бункера, машинально миновал клумбу и цветочные грядки. Наученный солдатским опытом, он, вместо того чтобы сразу войти в сени, посмотрел сначала в маленькое окошко в стене, в котором кто-то давно выбил стекло, а паук сплел густую паутину. С удивлением увидел, что пленные, вместо того чтобы сидеть у стены, лежат на полу, будто разбросанные взрывом. Однако сразу догадался, что не двигался только офицер, которого Елень нокаутировал прикладом. Тот, с шишкой на лбу, скорчившись, старался натянуть канат, конец которого был зацеплен за крючок. Третий, сидевший раньше с краю, вытянулся, поднял руки и пальцами пытался ухватиться за разбросанное на полу оружие. Вот он что-то сказал своему приятелю, тот еще раз оттянул связанные ноги так далеко, как только мог. Немец, который тянулся за оружием, рванулся, выпрямился, схватился за ремень. Теперь у него дело пошло быстрее. Он сел, поджал колени и, воткнув между ними приклад, взвел затвор. Теперь он мог стрелять, несмотря на связанные руки. Но прежде чем он поднял глаза и направил ствол на дверь, Саакашвили подскочил и ударом ноги выбил у него оружие. Тяжело дыша, он стоял над немцем. Из головы не выходила мысль о танке. У него дрожали губы. Сидящий с краю пленный казался ему все более похожим на бригаденфюрера СС, стоило заменить лишь знаки различия на мундире. Вытащив треть сабли из ножен, Саакашвили отступил назад. Потом, не сводя глаз с пленных, он снова сделал полшага вперед, как бы выбирая дистанцию для удара. Немец поднял связанные руки, чтобы закрыть голову. При виде связанных рук Григорий опомнился. Оперся о раму и вытер ладонью пот. В двери появился Томаш. Осмотревшись, он аккуратно сложил хлеб, втащил за ворот все еще не пришедшего в себя немца, которого Елень оглушил у калитки, и молча смотрел то на Григория, то на пленных, ожидая, что будет дальше. Григорий горячо заговорил: - Они могут посылать нас на смерть, убивать и расстреливать безоружных, а их нельзя. Понимаешь? Нельзя. Им можно... - Понимаю, - кивнул головой Черешняк. - Елень объяснял. Но посадить в подвал можно. - Точно, - начал успокаиваться механик. - Здесь неплохие подвалы. Вдруг дом задрожал и над шлюзом загромыхали раскаты нескольких взрывов; резко захлопнулась дверь. - Уже минами достают, - обрадовался Саакашвили. У гладкоствольного орудия радиус действия небольшой, и залп из полковых минометов свидетельствовал о том, что линия фронта находится не далее пяти километров. - Это гражданин командир и гражданин плютоновый подорвали кухню. - Черешняк вывел его из заблуждения. - Имитируют артиллерийское попадание... Он черпал чашкой воду из ведра и по очереди поливал то одного, то другого пленного. Они начинали приходить в себя, когда возвратились Елень и Кос. - Ну вот, все собрались. Гуляш в термосе... - Подожди, - прервал его Янек. - Сначала надо выставить охрану. - Я пойду, - добровольно вызвался Томаш. - Хорошо, - кивнул головой командир и обратился к механику: - Что это ты их на веревке держишь? Саакашвили удивленно осмотрел веревку и ничего не ответил. - Чтобы отправить в подвал, - выручил его Черешняк, задерживаясь на лестнице. - Там стены толстые и замки крепкие. - Вот именно, - подтвердил Григорий и добавил: - Этот за оружием тянулся... Забыв, что он должен отвести их в подвал, отошел в угол и прилег на канатных катушках, уткнув голову в ладони. Остальные члены экипажа обменялись взглядами. Томаш вздохнул и отправился на пост. Янек повел пленных в подвал; Елень резал хлеб, мыл миски, приготовляя еду. - Гжесь, возьми саблю и помоги, - попросил он, держа большую банку консервов в вытянутой руке. - Нет, - мрачно ответил Саакашвили. - А шестого не нашел? - Нет. - Я допрашивал пленных, - вмешался Кос, вешая ключ на крючок у двери. - Утверждают, что никого здесь больше не было, что их было пятеро. - Хлеб брали на шестерых - упирался Елень, вскрывая банку штыком. - Может, собака была? - предположил Янек с грустью. - Пудель, - неожиданно сказал Саакашвили. - Почему пудель? - удивился Кос. - А кроликов, случайно, ты нигде не видал? - полюбопытствовал Густлик. - На бункере написано "Пудель". Янек выбежал из сеней, но вскоре вернулся. - Точно - собака? - Чепуха. Кто-то намалевал: "Глупый Кугель стреляет в пуделя". - Что это значит? - заинтересовался грузин. - Такая присказка: якобы глупая пуля выстрелила в пуделя. Бессмысленная. И с ошибкой, потому что пуля, по-немецки "кугель", женского рода, и должно быть не "глупый", а "глупая"... Елень поставил миски с гуляшом, разложил намазанный консервами хлеб на столе, принесенном из комнаты, и крикнул: - Томек, спустись хоть на пол-лестницы, получи свою порцию. Первые куски разбудили голод. Прошло больше четырнадцати часов после завтрака на правом берегу Одера, а легкий перекус в лесу, как утверждал Елень, только раздразнил аппетит. Ели не спеша, старательно, молча, брали добавки. Через открытую дверь доносилась канонада приближающегося фронта, был виден шлюз и бункер, погружающийся в темноту, - до захода солнца оставалось не более получаса. Густлик потянулся, отложил ложку и подошел к крутой лестнице, ведущей на наблюдательную вышку. - Томек, хочешь добавки? - задирая вверх голову, спросил он. - Нет. - Видишь чего-нибудь? - Ничего. Елень вернулся к столу. - Швабам в подвал отнести? - До утра попостятся, - решил Кос. - Конечно. А теперь у нас еще есть время. - Елень начал загибать пальцы левой руки: - Обед был... - Ужин, - поправил Кос. - Ужин я еще съем, вот отдохну только. Значит, обед был, на голову не капает, наши все ближе... Когда западный ветер стихал, из-за Одера отчетливо были слышны не только залпы орудий, но и треск стрелкового оружия - словно кто семечки на горячей сковородке поджаривал. - Только бы не пришли, - вздохнул Кос. - Не придут. У них эта специальная подрывная команда - святая святых. - Даже если они и догадаются, то можно защищаться, пока артиллерия или танки стену не развалят. - А "Рыжего" нет, - произнес Саакашвили. С минуту все молчали. Янек положил механику руку на плечо и тряхнул его. - Гжесь, не надо. Выживем - будет другой. Густлик встал, расправил плечи. - Пойду выкупаюсь. - Взял с окна большой кусок коричневого мыла и положил в карман. - Когда мы топали через поле - стыдно сказать, куда мне грязь заползла. - В воду сразу после обеда? - Не после обеда, а перед ужином. Снимите все грязное, я вам выстираю. На дне шлюза царил полумрак. Мелкие брызги воды, поднимаемые взмахами рук, серебрились под лучами проникавшего света. Плеск волн, ударявшихся о стены, повторяло глухое эхо. Переплыв водоем по диагонали, Елень ухватился за стальной прут и, опустившись по шею в воду, отдыхал. Он заметил, как из стены бьет тонкая струйка и крутой дугой падает вниз, подчеркивая огромную силу воды, запертой воротами шлюза. Густлик представил себе эту силищу, и на мгновение ему сделалось не по себе. Он нырнул поглубже. Когда собрался вынырнуть, неожиданно обнаружил на небольшой глубине у ворот шлюза несколько замаскированных тяжелых фугасов, соединенных толстой проволокой. Вынырнув немного в стороне, он заметил комплект тротиловых шашек, прикрепленных к стальным распоркам ворот. Измерил на глаз расстояние до баржи, стоящей в противоположном углу, и легко, чтобы не зацепить провода, оттолкнулся ногами от ворот и поплыл на спине, ритмично работая руками. С борта баржи свисала веревочная лестница. Елень вылез по ней из воды и, шлепая по палубе босыми ногами, проверял, не высохло ли обмундирование, которое было развешено на причале. Неприятно заскрежетал стальной крючок в каменной стене. - Тоскливо скрипит, - проворчал он. Насвистывая, Густлик старательно намыливался и думал о том, что, когда вернется к своим старикам и будет рассказывать о своих приключениях на войне, ему, наверное, не поверят. Да и рассказ может выйти не больно красивый. Вот хотя бы сегодня: были на волосок от смерти, потом захватили важный объект в тылу врага, но вместо того чтобы сидеть с оружием наготове и распевать национальный гимн, размахивая красно-белым флагом, он намыливается и черт знает что насвистывает. Решил и про стирку, и про купание не рассказывать. Зачерпывая ведром воду, он начал лить на голову одно ведро за другим, чтобы сполоснуться. Мыльная вода стекала на доски, просачиваясь в трещины. Слышно было тихое журчание. Каждый звук отдавался эхом, и это усилило отчаянный крик снизу: - Ты что, другого места не мог найти, идиот? Густлик от неожиданности выронил ведро и отскочил за рулевую будку. Кто этот немец, который называет его идиотом и недоволен тем, что здесь, а не в другом месте он моется? После короткого замешательства он пришел в себя, прикрыл бедра полотенцем, схватил короткий багор и соскочил вниз, под палубу. Здесь лежали открытые и закрытые ящики с боеприпасами, фаустпатронами, но никого не было. На корме он заметил дверь, закрытую на засов. Рванул ее и скомандовал: - Выходи! Из-за двери высунулся немец в мундире, без ремня, облитый мыльной водой. Он поднял руки, увидев направленное на него острие багра. - Обер-ефрейтор Кугель, - испуганно отрекомендовался он. - Ты взят в плен, - сказал Елень. - Не надо было снизу подглядывать, тогда мыло не попало бы тебе в глаза. - Яволь, герр... Но я не знаю этой формы... - Марш! - Елень выгнал его на палубу. - Я тебе покажу, что это за форма. Кругом! Смирно! Немец послушно повернулся кругом и встал по стойке "смирно", а Густлик за его спиной быстро надевал гимнастерку и натягивал брюки, изучая взглядом металлические ступеньки на стене шлюза и соображая, как отсюда выбраться. Сокрушенно подумал: как же рассказывать этот эпизод? Опустить намыливание и ополаскивание? Тогда почему, спросят, этот Кугель не высидел под палубой и обнаружил свое пребывание криком? У входа в сени, у самого стола, за которым обедали, сидели в нижнем белье вымывшиеся Янек с Григорием. Они чистили и проверяли оружие, набивали магазины автоматов. - Трудная мелодия. Напой еще раз, - попросил Кос. Саакашвили повернул голову и тихо запел: - Картвело тхели... Янек подпевал ему, стараясь правильно произносить слова. - Слова трудные. - Ты думаешь, для меня польские легче? Пшепрашам, попроше, пшиноше... Трудные, но красивые. Твои - как свист сабли, рассекающей воздух, мои - как крик орла в горах. - Ну наконец-то! - смеясь, Янек схватил его за плечи. - Ты опять прежний Саакашвили, а не выжатый лимон. - Посмотри, - сказал Григорий, показывая во двор. По дорожке вокруг клумбы шел немец в мундире, без ремня, и в поднятых руках нес мокрые брюки и куртки. За ним шагал Густлик с багром в правой и двумя фаустпатронами в левой руке. - Не было шестого, а он есть, - торжественно объявил он. - Не искал - сам нашелся. - Где он был? - Закрылся в складе на барже. Там гора боеприпасов и этого добра. - Он положил на стол "трофеи". - Теперь нам и танк не страшен, - успокоился Янек. - Может, провинился, и обер-лейтенант посадил его под арест? - добавил Елень. - Почему не в подвал? - Не знаю. - Он повел плечами, кончая развешивать на веслах выстиранную одежду, которую подавал ему пленный. - Но если его спросить, он скажет. Опусти руки, - жестом показал ему Елень и начал представлять Косу: - Обер-ефрейтор... - Обер-ефрейтор Кугель, - быстро добавил тот. - Я из подрывной команды "Хохвассер". Кос встал и, не выпуская из рук автомата, в который вставлял магазин, подошел к пленному, всматриваясь в его отекшее лицо и выцветшие глаза, за очками в деревянной оправе. Во взгляде сержанта было столько презрения, что обер-ефрейтор отступил на шаг и ударился о ручку весла. - Янек... - Густлик легко толкнул командира. - Ты его знаешь? - Нет. - Так почему ты на него так смотришь? - Глупый Кугель застрелил пуделя. Понимаешь, этот Кугель мужского рода. Этот шкуродер застрелил собаку. - Не застрелил, - по-польски ответил пленный. - Не застрелил, ошибка, - повторил с твердым акцентом, но правильно. - По-немецки это значит "сделать ошибку", так же как по-польски "быка стшелич" [идиоматическое выражение "einen Pudel schiessen" имеет в в польском языке равнозначное "byka strzelic", что значит: "сделать ошибку"]. - По-польски говорит? - удивился Елень. - Поляк? - не смягчая взгляда, спросил Кос. - Немец, - запротестовал тот. - Почему ты знаешь польский язык? - Я из Шнайдемюля, по-польски этот город называется Пила, я там был в зингферайн. - В хоре, - подсказал Густлик. - Да, в хоре, а в нем была одна девушка. Думал, она станет моей женой, а она не хотела говорить по-немецки. - Что означает эта надпись? Что за ошибка? Почему ты спрятался на барже? - Не спрятался. - Его там заперли, - сказал Елень. - Они посадили меня под арест, потому что я говорил: не надо взрывать шлюз и уничтожать город. - Кто должен был взорвать шлюз? - Наша подрывная команда "Хохвассер". - Зачем? - Здесь озеро, - показал вверх рукой, а потом опустил ее. - Шлюз держит воду, а внизу - у канала Ритцен. Когда противник войдет в город, тогда команда затопит его и не пустит противника дальше. Гитлер сказал: "Любой ценой удержаться на Одере". - А ты бы хотел пустить воду? - спросил Елень. - Найн, - подумав, ответил немец. - Гитлер капут, но Германия, люди нихт капут. В Ритцене мой дом и розы. Четыреста роз. "Хохвассер" уничтожит розы, все уничтожит и ничего не изменит: война проиграна... - Немец говорил это с истинной болью в голосе. Потом замолчал и стоял с опущенной головой. Как всегда, в минуты тишины еще отчетливее слышно было артиллерийскую канонаду. - Я говорю... Герр обер-лейтенант, никто сюда больше не придет. Достаточно перерубить провода - и город будет спасен. Теперь, когда нет нацистов, шлюз останется и розы тоже останутся... Немец стоял в сенях лицом к двери. Лучи заходящего солнца отражались в стеклах очков и освещали его лицо. Танкисты, внимательно слушая, неподвижно стояли перед ним. В том, что говорил Кугель, была какая-то правда, которая заставляла их забыть о войне и думать о том, как спасти город и розы... Слова пленного прервал резкий металлический удар колотушки у ворот: один удар, пауза и еще три удара. Ситуация изменилась мгновенно. Янек и Саакашвили моментально связали обер-ефрейтора и заткнули ему рот кляпом. Густлик надел немецкую куртку, пояс и шлем. - Присматривай за ним, - приказал Кос грузину, а сам с Еленем, схватив оружие, побежал к воротам. Стук раздался снова. - Подожди! - крикнул Елень и, надвинув шлем на глаза, выглянул в окошко в стене. На другой стороне стоял солдат с сумкой на груди. Ствол автомата торчал за плечом. - Пакет. - Связной протянул конверт и книгу для расписки. - Повар отдал богу душу, - сообщил он. - Да, мы видели, - по-немецки ответил Густлик. Связной сел на велосипед и укатил, а Елень закрыл окошко и задвинул засов. - Этот Томаш, черт бы его побрал, ничего не видит, - ворчал он, отдавая пакет Косу. - Прочитай-ка, что там Гитлер пишет. - Надо лампу зажечь. Вернувшись в сени, они закрыли двери, опустили занавески на окна. Саакашвили зажег карбидную лампу - электрическое освещение было только в бункере. Елень поднялся на несколько ступенек и спросил: - Томаш, ослеп ты, что ли? - Я видел, но подумал, что проедет мимо. - Много будешь думать, быстро состаришься. Докладывай... - Все идет неплохо, ребята, - оживился Кос. - Штаб нашего отдельного специального саперного батальона сообщает, чтобы мы были в готовности, потому что завтра на подступах к Ритцену можно ожидать появления польских большевистских частей, то есть нашей армии... Вытащи у него кляп и развяжи руки. Саакашвили выполнил приказание и пододвинул немцу табуретку. - Садись. - Теперь можем вернуться к прерванному разговору, - усмехнулся Кос. - Значит, ты предложил обер-лейтенанту не выполнять приказ, а он посадил тебя под арест на баржу, стоящую в заминированном шлюзе... Несколько минут тянулось молчание. Где-то недалеко раздались залпы тяжелой артиллерии. Показались языки пламени. Немец встрепенулся. - Это наши, - успокоил его Густлик и добавил: - Можешь меня поблагодарить, что твои не отправили тебя к богу в рай. Опять молчание. Немец сидел с опущенной головой. - Где фугасы и откуда их должны были подорвать? - спросил Кос. Немец поднял голову и, окинув танкистов недоброжелательным взглядом, произнес: - Ни слова больше. - Ни слова? А почему? - Фронт еще не прорван. Я не хочу, чтобы город был затоплен. Ни обер-лейтенантом, ни вами. Кос так и подскочил. - Ты думал, что фронт уже позади? Тебе людей не жалко, а только розы! Посади его, Гжесь, в подвал, только отдельно от тех. Саакашвили кивнул очкарику головой и первый стал спускаться по лестнице. Елень стоял задумавшись, Кос ходил взад-вперед. - Сидит, - сказал Григорий и бросил ключ на стол, на котором лежало оружие. - Отмокает, - сказал Густлик. - А мы-то собрались пригласить его в нашу компанию. Обер-ефрейтор Кугель, спаситель роз и городков... - продолжал Кос с хмурым задумчивым видом, меряя сени шагами. - Чуть-чуть и мы бы сделали такую же ошибку... - Застрелили бы пуделя, - поправил Елень. 6. Жребий Кос быстрыми шагами ходил взад-вперед по сеням. Елень то и дело заслонял лампу ладонью, чтобы не погасла от движения ветра, посматривал на командира экипажа и наконец не выдержал: - Далеко тебе еще? - Докуда? - Не знаю докуда, но ты все ходишь и ходишь... - Отцепись, - буркнул Янек. - Хожу, потому что думаю... - О чем? Может, нам скажешь? - Скажу. Он присел на табурет между Еленем и Саакашвили, посмотрел внимательно им в глаза. - Ребята... - Янек быстро вывернул нагрудные карманы, вынул мокрый сверток, нашел толстый карандаш и, отодвинув оружие, начал чертить. - Здесь мы, здесь озеро и шлюз... Дальше канал, а внизу Ритцен. Город, конечно, укреплен, в стенах бойницы, в подвалах окна с автоматами. Все это можно затопить. Все трое еще ниже склонились над столом. - Под шарнирами ворот заложен тротил, а провода ведут в бункер, - подсказал Густлик. - Только проверить, в порядке ли взрывная машинка, и взорвать. - Прямо сейчас? - А чего ждать? - Наших. Город должен быть затоплен, когда пехота пойдет в атаку. Не позже и не раньше. Оборона будет прорвана, дивизии выйдут на Зееловские высоты и... на Берлин. - А как узнать время наступления? - спросил Саакашвили и, машинально развернув вынутый Косом сверток, увидел ордена, тигриное ухо и две фотографии. Янек взял фотографию и принялся так внимательно ее рассматривать, будто увидел впервые. Улыбка озарила его лицо. - Надо сообщить обо всем нашим, и по сигналу взорвем. Замигала лампа, пламя немного ослабло, потом снова вспыхнуло. На стене заколыхались большие тени. - Надо перейти линию фронта. - Я могу, - предложил Григорий. - Я пойду, - решил Кос, касаясь уха тигра. - У меня большой опыт - по тайге ходил. Могу передвигаться бесшумно, как Шарик. - Нет, командир, тебе нельзя идти. Ты должен командовать, - возразил Григорий. - Правильно. Ты должен командовать, - поддержал его Елень. - Если немцы что-нибудь пронюхали, придется защищать шлюз, а тогда надо уметь командовать. - Это не танк. - Да, не танк, "Рыжего" больше нет, - печально сказал Саакашвили. - Все равно: командир ты, и никуда тебе нельзя идти. - Пусть жребий все решит. - Янек взял со стола коробку, вынул три спички. - Подожди. Жалко ломать, - удержал его Елень, достал три патрона и поставил в ряд на столе. - Кому достанется зажигательный, тот и идет, - показал он на патрон с черной головкой. Кос посмотрел на него и ничего не сказал. Одно дело - тащить спички, это похоже на забаву. Совсем иначе выглядели патроны с золотистыми, сверкающими медными гильзами, несущие в себе смерть. Он почувствовал на миг холодок в груди. - Согласен, - сказал Григорий, поднимая шлемофон. - Кому черный - тому в путь. - Хорошо, - согласился и Янек. - Нет, - неожиданно услышали они решительный голос с лестницы. Черешняк подошел к столу, положил еще один патрон. - Хочешь идти через фронт? - спросил Густлик. - Если мне достанется... - ответил Томаш. Кос протянул руку, взял положенный Томашем патрон и с минуту вертел его в руках. - Ты ушел с поста? - Сверху плохо видно. - А ты знаешь, о чем идет речь? - Знаю. Уши у меня не заложены ватой, слышал, - усмехнулся солдат. Янек внимательно посмотрел ему в глаза и молча поставил четвертый патрон рядом с тремя. На стене застыли огромные тени членов экипажа. Григорий глубоко вздохнул и одним движением смахнул все патроны в шлемофон. - Кому? - спросил он. - Сам бери, - сказал Кос и почти одновременно с ним протянул руку. Саакашвили быстрым движением достал патрон, пододвинулся к лампе и отложил - не тот. Кос не спеша разжимал пальцы. Увидев головку патрона, он с досадой бросил его на стол. Теперь они оба с Григорием внимательно смотрели на оставшихся. Густлик как будто оттягивал время, но, когда Томаш незаметно перекрестился и протянул руку, он задержал его. - Забыл, что говорил вахмистр Калита? Поперед батьки в пекло не лезь. Сейчас я... - Елень достал патрон и поставил его на стол. Три пары глаз пристально смотрели на Томаша. Он поднял руку, но тут же отдернул ее. И так было ясно: в шлемофоне остался зажигательный. - Пан плютоновый, позаботьтесь о вещмешке, - тихо произнес он. - Хватит тебе с этим плютоновым! Не знаешь, как меня зовут? - Густлик. - Ну вот, - хлопнул он Томаша по плечу и на миг притянул к себе. - В немецком обмундировании пойдешь? - спросил Кос. - Нет, в своем. - Почти высохло. - Янек потрогал висящее на веслах обмундирование. - А портянки мокрые. Возьми мои. - Я сажи наскребу, - предложил Григорий. - Ее надо растереть с маслом, намазать лицо и руки, чтобы быть совсем незаметным. - Туч сегодня нет. Полярная звезда будет с левой стороны, - сказал Янек. - Я умею ориентироваться по звездам. Приходилось ночью пробираться по лесу, - ответил Томаш. Сбросив немецкие брюки, он надел свои. И теперь старательно наматывал портянки, расправляя их; натягивал грязные сапоги. - Месяц скоро спрячется, тогда и пойдешь, - решил командир экипажа. Томаш прикрыл веки, точно его слепил свет. - Пойду до темноты, чтобы глаза привыкли. Он повернулся кругом и вышел в соседнюю комнату. Сел на стул, спиной к окну, сдвинул фуражку на глаза... Через минуту скрипнула дверь и вошел Кос. - Не разговаривай ниже чем с командиром полка. Все объяснишь так, как слышал. Они могут взять этот город без потерь. Пусть дадут с исходных позиций три длинные красные очереди в направлении шлюза. Как пойдет вода, у них будет четверть часа, чтобы без огня ворваться в Ритцен. - Три длинные очереди, четверть часа, - повторил Томаш. - Не забуду. Лучше ничего не записывать. - Вот, если хочешь, кисленькие конфеты, - сказал Янек и вышел. Черешняк на ощупь открыл жестяную коробку, положил леденец в рот. В открытое окно заглянул Густлик. - Томек... - Что? - Давай я пойду. - Нет, пан плютоновый... Густлик... В танке гармошка осталась... - Найдешь другую. Давай я пойду, а? - Нет. Конфет хочешь? - Какие конфеты? Ты что, рехнулся? Томаш остался один. Издалека с порывом ночного ветерка донеслось эхо автоматных очередей и разрывов мин. Едва узкий месяц скрылся за темными тучами на горизонте, под стеной шлюза замаячили четыре фигуры. - Готов? - тихо спросил Кос. - Готов, - глухим голосом ответил Черешняк. Заскрипели засовы калитки. Саакашвили обнял Томаша, отыскал в темноте его ладонь и вложил в нее эфес сабли. - Подержи в руке. Она придает смелость. - Будешь возвращаться, захвати пива, - пробасил Густлик. Открылась дверь, и на фоне ясного неба они увидели фигуру Черешняка в полевой пилотке, с автоматом на груди. На вымазанном сажей лице сверкали только белки глаз. Тень закрыла выход, и он исчез. - В добрый путь! - сказал Кос, закрывая дверь. Все трое вернулись в сени. Саакашвили снова зажег лампу. - Закончим с оружием - и спать. - Я первый заступлю на дежурство, - вызвался Григорий. Янек в знак согласия кивнул головой. Помолчали. Некоторое время слышно было только позвякивание стали. Густлик, вынимавший патроны из магазина к немецкому автомату, первый прервал молчание. - Молодец Томаш! Хороший человек из него будет. - Будет, если перейдет, - уточнил Григорий. - Дорога трудная, - добавил Кос. - Эх, чуть не забыл, мы же еще не ужинали. Густлик взял два больших куска хлеба, плоским штыком разрезал банку консервов пополам, намазал консервы на хлеб и начал есть. - Вам тоже намазать? - спросил он, постукивая по железу. - Давай, - согласился Григорий. - Только потоньше, чтобы челюсть с шарниров не сорвалась. В этот момент раздался сильный условный стук в ворота. Переглянувшись, схватились за оружие. Густлик первым бросился в соседнюю комнату, перескочил через перила и подбежал к стене. - Кто там? - спросил он по-немецки грозным голосом. Тишина. Только грохотом напоминал о себе далекий фронт. - Кто там, черт возьми?! Все трое притаились у ворот с оружием наготове. Снова тишина. Елень осторожно приоткрыл окошко и выглянул. Потом закрыл его, открыл дверь и, осмотревшись еще раз, втащил какой-то большой предмет. - Что это? - прошептал Кос. - Сейчас увидим, - ответил тихо Григорий. Вместе с Косом они вошли в сени, Густлик следом за ними; он положил на стол гармошку, а на гармошку грязную, еще мокрую от дождя уланскую фуражку ротмистра с потемневшим от сырости околышем. Кос не знал, смеяться или сердиться. Саакашвили прыснул со смеху, зажимая рот ладонью. - Ну и скопидом! - закричал Густлик. - Если на дороге ему попадутся подковы, то он не дойдет до цели, начнет их собирать. Григорий заступил на дежурство. Он не захотел стоять на вышке, потому что Черешняк сказал, что сверху видно лишь линию фронта на востоке, где время от времени вспыхивали разрывы, и зловещее зарево на западе - над Берлином. Лучше было слушать, сидя перед входом в сени. Поблизости никаких звуков, кроме монотонных всплесков со стороны шлюза. Иногда ворочались пленные в подвале или вздыхал кто-нибудь из друзей. Григорий сидел, прислушивался и прикидывал в уме, как уговорить остальных членов экипажа, чтобы, несмотря ни на что, не бросать "Рыжего". В бригаде несколько танков после срыва или повреждения башни использовались как тягачи, которые вытаскивали поврежденные танки с поля боя. Танковый тягач приносит много пользы, но если экипаж не согласится переходить на техническую службу, то можно было бы поставить новую башню. Все равно должны были менять пушку... Незаметно сзади подошел Янек Кос и присел рядом. - Еще не время сменять, - запротестовал Саакашвили. - Знаю, но не спится, - прошептал он. - Я все думаю, хорошо ли, что Томаш пошел. Самый молодой из нас, недавно на фронте. - Но ведь жребий... - Не все можно решать жеребьевкой. - Знаешь, Янек, надо подумать нам насчет "Рыжего". - Не беспокойся о "Рыжем". Кто знает, что принесет нам завтрашний день. Да и до утра еще далеко. Зашевелился Елень на своей постели из канатов и вскоре подсел к ним. - У швабов подрывная команда - святое подразделение. А тут еще и специальная, - объяснял он. - Так что до утра, наверни, никто не придет, если только с завтраком... - Ты почему не спишь? - спросил Янек. - Мухи кусают... Интересно, дойдет Томаш к нашим? Все молчали. Со стороны Одера донесся звук, который быстро перерос в грозный гул моторов. Почти одновременно разорвалась осветительная бомба и затявкали зенитные пушки. Потом содрогнулась земля, все шире разливалось рыжее зарево пожара. Все трое встали и, подняв голову, пытались рассмотреть на черном от дыма небе улетающие самолеты. - Советские или польские? - раздумывал Густлик. - Все равно. Штук шесть было, - сказал Григорий. - Сбросили на Ритцен, - сказал Кос. - По всему видно, утром наши будут брать город. - Бомбардировка могла помочь Томашу. - Или помешать. - Хороший солдат из всего пользу извлечет, - сказал Григорий. - Когда-то давным-давно персы окружили замок Ксани. Защитники замка храбро оборонялись, но у них не было еды, а главное - воды. Тогда один из лучников пустил стрелу в орла, пролетавшего над стенами замка. Мертвая птица упала во двор, вместе с рыбой, которую держала в когтях. Начальник не разрешил съесть рыбу, он выбросил ее через бойницу. Персы нашли рыбу и сняли осаду, уверенные в том, что у защитников еще много и пищи и воды. - Все будет в порядке, - успокаивал Густлик друзей. - Томаш не так глуп, как кажется. - Помните, как Скшетуский удрал из Збаража? - Янек немного подумал и спросил: - Может, лучше было бы двоих послать? Если бы один не перешел или с пути сбился... - Я могу... - оживился Густлик. - В швабском мундире... Если даже кто и спросит... Раздался условный сигнал, но какой-то тихий, деликатный. - Вернулся... - шепнул Кос и инстинктивно потянулся за автоматом. Все трое спокойно подошли к воротам, заняли заранее определенные места и приготовились к бою, хотя и не верили еще в нависшую опасность. - Кто там? - лениво спросил Густлик. - Открывай, - ответил спокойный голос. - Что за спешка? Здесь специальная подрывная команда "Хохвассер", - говорил Густлик, а тем временем медленно приоткрывал окошко, чтобы взглянуть, кто там. - Здесь СС, - прозвучал резкий ответ. - Открывай! - Четверо, - шепнул Елень Косу. - Впускай. Только не стрелять, - приказал Янек, едва шевеля губами. - Один момент, - громко ответил Густлик, стучавшим, вытаскивая засов и широко распахивая калитку. На территорию шлюза вошел офицер в черном мундире, а за ним трое здоровенных верзил с автоматами. - Где обер-лейтенант? - Один момент! - повторил Густлик. Он хотел закрыть калитку, но последний эсэсовец вставил сапог между дверями, исподлобья глянув на Густлика. Согнувшийся Елень поднял глаза и неожиданно, разжимаясь как пружина, ударил снизу автоматом. Кос напал на первого справа. Навалился, подсекая ноги, свалил его на землю, а когда тот попытался встать, пригвоздил к месту ударом по шее. Григорий стоял дальше всех. Прежде чем он напал, эсэсовец выхватил пистолет. Его врасплох застал блеск клинка, он отступил, защищаясь от удара, и, получив удар в грудь, упал на траву. Офицер прицелился в Саакашвили из пистолета, но, получив в запястье удар эфесом сабли, выронил оружие и бросился бежать. Григорий кинулся за ним, зацепился ногой за труп и упал. Эсэсовец перебежал уже через газон с цветами. Он перескочил через барьер и, бухая сапогами, побежал по мостику на другую сторону шлюза. Его силуэт отчетливо был виден на фоне неба, и Кос дал очередь. С разбегу эсэсовец перелетел через мостик и угодил в глубокий колодец шлюза. Запыхавшиеся, разгоряченные борьбой, все трое несколько секунд ждали всплеска воды. Только потом облегченно вздохнули. - Вынужден был, - оправдывался Кос - Иначе удрал бы и явился с подмогой. Или напоролся бы на мины на той стороне шлюза и наделал шуму. - Может, не обратят внимания, - успокоил его Елень. - Мало ли кто стреляет? - Но эсэсовцы сообразят: четверо пошли и не вернулись. Не видать нам спокойной ночки. - Такой же, как у тебя был, - сказал Григорий, подавая Янеку поднятый с земли длинноствольный пистолет эсэсовца. - Бери и перестань завидовать моей сабле. Кос взял пистолет. - А ты у нас, Гжесь, герой... Я имею в виду тот случай на полигоне... Я бы тебе за это и коня дал. - Каждый сделал бы то же самое, - прервал его Саакашвили. - О "Рыжем" надо подумать: двигатель хороший, корпус целый, только бы сменить башню... - Еще не время, - многозначительно сказал Янек. - Сейчас мы - как тигры в клетке: у нас есть когти и зубы, но, пока нас не освободят, мы не можем сдвинуться с места... Через час или два спохватятся, что патруль не вернулся... - Так взорвем шлюз - и в лес. - Не дождавшись условного знака? - Да, ты прав. Надо ждать, - сказал Густлик. - А чтобы не было скучно, подготовим кое-что. Не откладывая, взялись за работу. Первым делом из баржи, стоявшей на дне шлюза, вытащили наверх боеприпасы. Потом Саакашвили и Кос ломами пробили в стене дыру, через которую можно было обстреливать всю местность перед домом. Густлик то и дело бегал по лестнице. - Внимание! - покрикивал он, сбрасывая очередной мешок с песком, подготавливая амбразуру. Кос пододвинул тюфяк, встал на колени и, приспосабливаясь к прикладу немецкого пулемета, сказал: - Пехота нам не страшна, не подойдет. Гжесь, разбери-ка кусок крыши над головой. Не люблю, когда мне черепица за ворот сыплется. - Хорошо. Саакашвили взобрался на мешки и легкими ударами лома начал отдирать по нескольку черепичных плиток сразу, обнажая почерневшие деревянные стропила. - А когда дом разрушат, - размышлял вслух Кос, - пройдет с полчаса, прежде чем они стену преодолеют, потом еще с полчаса, пока задушат нас в бункере. Да и то если только танками. Внизу раздался телефонный звонок. Он не умолкал, становился все требовательнее и настойчивее. - Обругать швабов? - предложил Густлик. - Давай, - согласился Кос. Григорий остался у пулемета, а они вдвоем побежали вниз. Янек прокатился по перилам, а Елень тяжело стучал по ступенькам. - Подрывная команда "Хохвассер", - доложил он. С минуту слушал, а потом, впрочем не особенно убедительно, ответил, что эсэсовцы ушли. Опять долго слушал, потом сморщил нос и положил трубку, в которой продолжал звучать чей-то захлебывающийся голос. - Эсэсовцы приходили за этим Кугелем, который был заперт на барже. Кто думал, что из-за него будет столько хлопот! Лучше бы его забрали. Голос в трубке смолк, и именно этот момент показался Косу роковым. Он взял провода, подключенные к телефону, и вырвал их одним движением, - Жребий брошен. - Где? - удивился Густлик. - Так сказал Юлий Цезарь, перейдя через реку Рубикон и начиная войну. - Откуда ты знаешь? - Еще в школе на уроке истории проходили. - А мне некогда было зубрить. Но как кончится война, в неделю по книжке буду читать. - Ну, старина, что будем делать в последний момент перед боем? - спросил Янек. Густлик стоял с опущенной головой, занятый своими мыслями, и только через минуту ответил: - Не знаю, как ты, а я припрячу гармошку в бункер, чтобы не потерялась. А то Томаш расстроится... Добродушно ворча, он взвалил вещмешок на плечо, взял инструмент и направился во двор. За ним вышел Кос с фуражкой ротмистра в руках. Оба прошли через клумбу, не обращая внимания на распустившиеся цветы. Бетонный гриб бункера маячил в темноте, а перед ним блестели заграждения, раскинутые низко над землей. Густлик вошел в бункер. Кос только заглянул, подавая ему фуражку. - Положи на гармошку. Янек немного подождал, посматривая на ворота шлюза, на его бетонные стены и баржу, стоявшую внизу. - Отсюда уже некуда отступать. - Разве только как трубочист. - Густлик показал на металлическую лестницу, ведущую к воде. - Спустился бы по ней, сел на эту посудину и поплыл бы. Оба рассмеялись. - Знаешь что, Янек, - сказал Елень. - Томаш, наверно, уже у наших, а если нет, то спрятался так, что до конца войны сам черт его не найдет. А здесь будет жарко, как в пекле. - Придется попотеть... - Я скажу тебе: не он, а мы вытащили черный жребий. Кос не ответил. Прислушивался к журчанию ручейка, просачивавшегося сквозь ворота шлюза. - Может, еще несколько этих фаустпатронов вытащить? - спросил Елень. - Не помешает. Янек, как кошка, спустился по перекладинам. Густлик бросил ему веревку и через минуту уже тащил прицепленный к ней деревянный ящик. - Экипаж! - крикнул Саакашвили из окна, выходившего в сторону шлюза. - Вылезай, - сказал Елень и быстрей стал тянуть веревку. Почти одновременно показались голова Коса и деревянный ящик. Танкисты схватили автоматы и побежали назад. Из-за стены доносился шум автомобильного мотора и голоса. Янек первым вскочил на ступеньки. Густлик на мгновение задержался, чтобы погасить лампу. Кто-то сильно ударил в металлические ворота - раз, другой. Раздалась автоматная очередь. В ответ застрочил пулемет, установленный на втором этаже. Елень вздохнул, взял один из ящиков с боеприпасами для минометов, взвалил на плечи и двинулся вверх по лестнице. - Ребята! - крикнул он. - Я тут отличные ручные гранаты принес. Он поставил ящик на землю, вывинтил предохранитель взрывателя и через отверстие в крыше бросил мину вверх. Она вылетела, как из ствола миномета, перевернулась в полете головкой вниз. Еще секунда - и внизу раздался мощный взрыв, заглушивший все остальные звуки. 7. Свой Черешняк хорошо помнил окрестности. Когда он сидел на вышке над шлюзом, то внимательно присматривался к местности. Сначала он чуть замешкался, но после того как положил у калитки гармошку и фуражку ротмистра, зашагал уверенно по придорожному рву на холмик, потом через поле, пересекая борозды. В туманном небе едва поблескивали звезды, те же самые, что и над Студзянками. Вот Полярная звезда, по ней нетрудно определить любое направление: восток - справа, по ту руку, в которой ложку держат или карабин, запад - слева, с той стороны, где сердце бьется, а юг - за спиной. Прошло немного времени, и, никого не встретив, Томаш добрался до леса. Немецкий лес был редкий, не такой, как Козеницкая пуща. Быстро, но осторожно, минуя опушки, он шел вперед. Иногда на минуту останавливался, отыскивал нужную звезду и снова шел. Он уже подумал, что без труда доберется до канала, но в лесу начали попадаться большие поляны. Остановился. Перед ним была широкая, пахнущая смолой свежая вырубка. Слева на ней он заметил тень тяжелого орудия в окопе, а на бруствере силуэт часового. Осторожно попятился несколько вправо, но тут же заметил другое орудие и даже услышал голоса и мелодию, исполняемую на губной гармошке. Он отступил, залег, а потом пополз по-пластунски. Когда часовой смотрел в его сторону, Томаш замирал и даже опускал веки, чтобы в темноте не были заметны белки глаз. Все ближе была противоположная сторона леса, между пнями стали попадаться молодые березки. Скоро он удалился от опасного места и мог уже встать и продолжать движение под прикрытием ранней листвы, издававшей терпкий весенний запах. Войдя в лес, Томаш потихоньку побежал, чтобы наверстать потерянное время. Он разогрелся и немного осмелел. Не снижая темпа, пересек небольшой сырой дуг и на другой его стороне, в двух шагах от первых деревьев, зацепил ногой за проволоку, которая низко тянулась над землей. Падая, Черешняк услышал с обеих сторон оглушительный звон пустых банок. Он бросился под ель и замер. Сколько раз он сам натягивал проволоку, подвешивал консервные банки и смеялся, когда немецкие патрули натыкались на нее ночью, а теперь сам попался в расставленные сети. На стоявшем невдалеке танке, который он не заметил, приподнялась маскировочная сеть. Из-под нее вылез солдат, огляделся вокруг, внимательно прислушиваясь к шуму, направляя то вправо, то влево ствол автомата. Звон жестяных банок всполошил, видимо, спящего зайца, который сначала замер от страха, а потом сорвался с места и, удирая, почти налетел на лежащего Томаша. Испугавшись еще больше, заяц отскочил в сторону и понесся прочь большими прыжками. - Глупый заяц пляшет в лесу, - сказал немец своим и снова скрылся в башне. Томаш вытер пот с лица и, присматриваясь, чтобы снова не попасть на проволоку, пополз дальше. Вдруг он замер, уткнул лицо в траву: рядом что-то зашуршало. Он испуганно поднял голову и увидел, что другой заяц запутался в маскировочной сети, которая была раскинута между деревьями. Черешняк немного подумал, достал нож, схватил зайца за уши, чтобы не вырывался, перерезал сеть и выпустил пленника на свободу. Он прополз еще метров сто, пока не решился встать, укрытый стволами. На этот раз идти долго не пришлось: проволока снова преградила дорогу. Несколькими спиралями она расстилалась по земле вправо и влево. Шансов обойти проволоку почти не было, да и в разрывах между проволокой могли стоять часовые. Томаш заметил старый дуб, крона которого почти касалась земли. Он влез на дерево и, перебираясь по веткам, преодолел проволочные заграждения. Несколько минут он шел спокойно, пока шум моторов не предупредил его о близости дороги. Он свернул вправо и вскоре попал в глубокие окопы, на счастье пустые, тянувшиеся вдоль невысокого откоса и опушки леса. Дальше расстилался луг, почти весь покрытый колючей проволокой, за которым блестела вода канала. Надпись "мины" и череп с перекрещенными костями не сулили ничего доброго для тех, кто захотел бы преодолеть это препятствие. Слева лес кончился. Сидя в кустах, Черешняк видел перед собой асфальтированное шоссе, прикрытое кустами. Правее виднелась ферма моста над каналом. При въезде на мост стояли часовые. Они задерживали каждую машину, при свете фонаря проверяя груз и документы. У Черешняка не было никаких шансов проскользнуть незамеченным. Он нащупал в кармане патрон с черной головкой и подумал, что вместо того чтобы сидеть на вышке шлюза и выполнять приказ, он должен ломать себе голову, как поступить. На лбу у него выступил холодный пот. Часовые не спеша проверяли документы, и у моста образовался затор. В конце колонны за легковой машиной остановились четыре грузовика, которые тянули скорострельные зенитные пушки. Офицер, видимо командир батареи, вылез из кабины, подошел к часовым и о чем-то громко с ними заговорил. До Черешняка долетали отдельные слова, среди которых повторялось знакомое название - город Ритцен. Томаш образованностью не отличался и уж конечно иностранных языков не изучал, но за пять лет оккупации нахватался военных терминов и сразу догадался, что в городе оборудованы противотанковые рубежи и что наши войска готовятся атаковать Ритцен. Прислушиваясь к разговору, он внимательно разглядывал грузовики, на которых под брезентом сидели дремавшие артиллеристы. Один соскочил с грузовика и, исполняя обязанности часового, прохаживался возле своей машины. Накрытые брезентом пушки тоже будто дремали и похожи были на тонкошеих горбатых верблюдов, которых он однажды видел на ярмарке уже во время войны. Томаш внимательно разглядывал пушки, переводя взгляд с одной на другую. Он заметил, что на последней развязалась петля веревки и небрежно зашнурованный чехол раскрылся. В воздухе просвистел тяжелый снаряд, пролетел над мостом и взорвался в поле на противоположной стороне дороги. Артиллеристы всполошились, стали прыгать с машин, метнулись в сторону леса, залегли. Двое лежали в нескольких шагах от Черешняка. - Назад! - кричал офицер. Услышав команду, солдаты возвратились, но вой второго снаряда снова заставил их броситься на землю. Снаряд был небольшой и взорвался на другой стороне моста. - Встать! Встать! К машинам! Быстро на ту сторону! Солдаты вскочили, столпились у грузовиков, помогая друг другу взобраться. Никто не заметил, как один из бежавших исчез за последним орудием. Третий снаряд разорвался уже совсем близко, выбросив груды земли на шоссе. Ревели моторы, третий грузовик пытался объехать недвигающуюся вторую машину, слышались проклятия. Артиллеристы выглядывали из-под брезента, всматриваясь в сторону фронта и опасаясь новых снарядов. Никто и не обратил внимания, как под брезент последнего орудия проскользнул человек и ловкие руки изнутри завязали развязанную веревку. Колонна двинулась по мосту, подгоняемая окриками часовых и регулировщиков. В воздухе снова засвистело. Почти одновременно четыре снаряда хлестнули по каналу, смели заграждения на берегу, слизнули будку регулировщика. Над головами продолжали свистеть осколки, рикошетом отлетавшие от фермы моста. Один осколок прорвал брезент на последнем орудии, попал внутрь, зазвенел о металлическую стойку. Черешняк отклонил голову, а потом нагнулся пониже, подул на горячий осколок и выбросил его. Он ощупал порванный брезент, проверил, можно ли его зашить, но пришел к выводу, что вода все равно будет протекать и делу не поможешь. И потом это вообще его не касается. Сейчас главным вопросом было, остановится ли колонна за мостом, и в таком месте, чтобы спрыгнуть и скрыться в кустах или хотя бы остаться на асфальте. Пока никаких намеков на остановку не было. Спускаясь вниз, машины увеличили скорость, а потом свернули на улицу в предместье города. Дальше стали все чаще попадаться большие дома, загудел под колесами разводной мост над каналом, и машины остановились на довольно большой площади. Слева стоял дом из потемневших кирпичей, стена которого вертикально опускалась в воду, а в окне за мешками с песком торчал ствол пулемета. Справа за ровным рядом деревьев поблескивал канал, а вдали маячили возвышающиеся над водой дома. Офицер стоял на газоне, среди поломанных цветов, жестами показывал место стоянки и покрикивал: - Первое и второе орудия... Поляки начнут атаку с этого направления. Третье и четвертое орудия... Солдаты схватили лопаты и энергично принялись раскапывать газон, подготавливая огневые позиции для орудий. - Ты хочешь есть? - спросил один артиллерист другого. - Как волк. - Подожди, я сейчас что-нибудь принесу, - успокоил товарища первый. Солдат воткнул лопату в землю, подошел к последней пушке и снизу вверх старательно начал расшнуровывать брезент. - Ты что здесь делаешь? - спросил его часовой. - Чшш... - Солдат протянул пачку сигарет, чтобы он замолчал. Часовой взял сигарету, заложил ее за ухо и отошел на несколько шагов. Стоя у стены, около выбитого окна, он видел, как артиллерист сунул голову внутрь и уже влез до пояса под брезент. Часовой пожал плечами, повернулся и отошел к другому орудию. Видимо, поэтому он не заметил, как артиллерист вдруг дернулся назад, но сразу же как-то обмяк и влез под брезент, а вернее, его туда втащили. С минуту снаружи торчала неподвижная согнутая нога, но и она скоро исчезла. В воздухе нарастал гул моторов. - Батарея, внимание! - приказал офицер. По этому приказу солдаты покидали лопаты, бросились готовить пушки к бою. Часовой оглянулся и успел заметить, что, прежде чем артиллеристы добежали до последней пушки, от нее отделилась черная фигура и скрылась в окне первого этажа. На секунду часовой остановился, соображая, кто же из солдат задумал удрать, потом лишь пожал плечами, проверил, не выпала ли заложенная за ухо сигарета. Перескочив через подоконник, Черешняк сразу же бросился на лестничную клетку и поднялся на второй этаж: он хорошо помнил объяснения Густлика о том, что гитлеровцы любят укрываться или в подвалах, или на крышах. На этаже действительно никого не оказалось, однако Томаш спрятался в темном углу за кафельной печью, прислушался. Отсюда ему была видна площадь, изрытая окопами, автомашины, подъезжавшие к дому, орудия, с которых артиллеристы спешно срывали брезент. Стволы смотрели в небо, подносчики подносили снаряды. На четвертом орудии нашли труп и стащили его на траву. Кто-то подбежал к офицеру и доложил об этом, но тот только махнул рукой, занятый исключительно самолетами - пролетят или будут атаковать? В небе сверкнул огонек, разгорелся - и все залило ярким светом. Горящая магнезия, наполнявшая бомбу, озарила площадь и пушки. Шум двигателей заглушал команды офицера, он отчаянно жестикулировал, наконец резко опустил руку, и почти одновременно все четыре пушки открыли огонь, посылая в воздух трассирующие снаряды. За печью Томаш чувствовал себя в безопасности, но понимал, что если не воспользуется налетом, то уже не выберется из этого города, куда он неожиданно заехал. Он оторвался от стены и на цыпочках двинулся к окну, выходящему к каналу. Посмотрел вниз и отступил. С минуту думал, что же предпринять. Потом на веревке, которой был зашнурован брезент, затянул петлю и зацепил ее за крюк, на котором держалась раньше оконная рама. Снял сапоги и поставил их у стены. Осмотрелся, выбрал широкий старомодный стул и бросил его в канал. Всплеск воды не привлек ничьего внимания. Быстро перекрестившись, Томаш перелез через подоконник и по веревке начал спускаться вниз со второго этажа. Босыми ногами он нащупывал выступы на стене, чтобы хоть немножко опираться. Он был уже у воды, когда заметил окно в подвале, из которого торчал ствол пулемета. Попробовал переместиться в сторону, но вес собственного тела тянул его прямо на ствол. Он замер, не зная, что предпринять, и висел, как большая спелая груша. В небе выли самолеты, рядом грохотали зенитки. Неожиданно в воздухе просвистела серия бомб, и в тот же миг погасла осветительная бомба, висевшая в воздухе. В темноте нарастал резкий свист. "Прыгать или не прыгать?" - колебался Томаш. Пламя разорвало темноту ночи. Одна из бомб взорвалась на площади. Силой ударной волны Черешняка сбросило в воду. Орудия начали замолкать, несколько артиллеристов пытались сбить пламя с автомашины. Затихал гул самолетов. Командир батареи приказал перенести убитого артиллериста в сени кирпичного дома. Он отошел в сторону, снял шлем и, вытирая вспотевший лоб, тихо разговаривал сам с собой: - Кто мог это сделать? Партизаны? В Германии? Он не мог понять, кто убил солдата, а мысль о большевиках-партизанах, действующих в сердце Германии, показалась ему абсурдной. Долгое время он бессмысленно смотрел на воду канала, освещенную заревом пожара, загрязненную поломанной мебелью, жестяными банками и бутылками. Под мостом качалась ярко освещенная пустая бочка из-под бензина. Лязг затворов вернул его к действительности. Он направился к орудиям. Только теперь задвигалась веревка, спускавшаяся со второго этажа по кирпичной стене к самой поверхности воды. Свободный конец веревки натянулся, а другой быстро подскочил вверх, потом упал и погрузился глубоко в воду, не оставляя следа на поверхности, кроме небольшого водоворота. В водовороте некоторое время вращался сброшенный в воду стул, а потом торчащие вверх ножки поплыли по течению. Под этими ножками показался круглый, как у рыбы, рот, набрал воздуху и снова скрылся под водой. Черешняк терпеливо плыл, маскируясь стулом, подобно тому, как перед этим ждал момента, чтобы сдернуть веревку. Надеялся, что если незамеченным вырвется из города, то дальше будет легче. Он нащупал твердый грунт под ногами. Идти было легче, чем плыть, хотя он не мог идти быстрее, чем плыл стул. Откуда было знать, не наблюдает ли за ним с берега внимательный взгляд опытного разведчика? Канал тянулся между двумя насыпями. Берега заросли камышом и тростником. Где-то невдалеке шел бой - каждую минуту раздавались приглушенные, но резкие очереди, затихали и снова трещали в различных местах. Потявкивали минометы, шипели белые осветительные ракеты и цветные - сигнальные. В этом свете, разрывающем ночную темноту, виднелись предметы, плывущие по течению: алюминиевый котелок с крышкой, немецкая полевая фуражка, похожая на лыжную шапочку, какой-то неясный предмет, который мог быть трупом собаки или человека. Все это сопровождало Черешняка в течение долгих минут, а может, даже и часов. Он потерял счет времени. Дрожь пробегала по телу, в голове шумело от напряжения. Он знал одно: канал идет на северо-восток, а раз так, то каждый метр приближает его к своим. Иногда он сомневался, доберется ли вовремя. Свои могли отступить на километр или два на этом участке - на войне всякое бывает. Если так, то все полетит прахом. Вдобавок пропадут сапоги, оставленные в кирпичном доме на площади, где стояли орудия. Шлепая по воде, Томаш заметил, что русло канала меняет направление, но не подумал, что отсюда, наверно, уже недалеко. Немного прибавил шагу. Даже об осторожности забыл - так ему хотелось увидеть, что там, за поворотом. За поворотом вода разливалась шире, но как раз здесь, в конце узкой части, котелок и фуражка застряли в густых спиралях колючей проволоки, которые пересекали канал. За проволоку цеплялись тряпки, ветки, тростник и другие предметы, так исковерканные войной, что их трудно было распознать. Вода булькала и пенилась. Томаш придержал стул, перевернутый вверх ножками, похожими на голые мачты парусного фрегата. Боялся запутаться в проволоке. Ждал и чувствовал, как от холода мышцы сводит судорогой. Веки стали тяжелыми. На секунду он, видно, даже задремал. Вдруг затрещали автоматы. Упала в воду мина, вырывая колючую проволоку. Несколько ручных гранат разорвалось на насыпи. - Левее, левее... Погоди... Быстрее, черт возьми! Помоги... Огонь! - слышались обрывки немецких окриков. Тут же за валом бил пулемет, виднелись вспышки на конце ствола. В ответ ему ударили другие пулеметы, неожиданно раздался гул голосов, самый желанный сейчас для Томаша: - Ура-а-а-а! Ура-а-а-а! Охрипшие, неистовые голоса слышались все ближе. Немцы выскочили на насыпь, за ними - наши пехотинцы. В короткой рукопашной схватке несколько человек упало, остальные побежали дальше. Один из лежавших немцев, минуту назад орудовавший штыком, вскочил, прыгнул в воду, а потом поплыл к противоположному берегу. Когда он миновал погруженный в воду и зацепившийся за проволоку стул, то неожиданно пошел под воду, как будто попал в водоворот. Еще секунду махал руками, булькал и наконец затих. Шум наступавших удалялся, а из-за насыпи неожиданно донеслись новые голоса: - Окоп есть. Только углубить. - Ставь трубу. Черешняк поднял голову прислушиваясь. - Подносчик, давай мины. Теперь он был уверен: свои. Набрал воздуху и крикнул: - Эй, земляки! - Кто звал? - показались головы, а над ними стволы винтовок. - Я. - Кто ты? - басом спросил один из минометчиков. - Где ты? - В воде. - Так вылезай. Черешняк отцепился от стула, несколькими мощными взмахами рук пересек канал, но силы покинули его, и он едва выбрался на берег. - От нашей пехоты отстал? - недоверчиво спросил его солдат. - Нет. Томаш попытался встать, рванулся, но упал на колени: ноги ему не повиновались. - С той стороны фронта, - сказал он тихо. - Проведите меня к командиру полка. Он не помнил, как и каким путем провели его в подвал разваленного снарядами дома, где находился временный командный пункт - телефоны, радиостанции, а в глубине над столом, сооруженным из бочек и двери, наклонились офицеры и наносили цветными карандашами обстановку на карты. Томаш обратился к командиру полка - тот сидел у стены на скамейке - и начал свой рассказ, не успев снять грязного, мокрого обмундирования. Около его босых ног образовалась огромная лужа. Полковник молча выслушал его и попросил одного из штабных писарей, выделявшегося своим ростом среди остальных: - Дайте ему сухую телогрейку и полотенце. Зубы у него стучат. Телефонист подал трубку. - На проводе четырнадцатый из "Росомахи", - доложил он. - Ты далеко вышел? Я спрашиваю, Берлин видишь? Нажми. Что до рассвета - то твое. Нет такой равнины, где бы пехотинец не спрятался. Подави минометным огнем... Доложи через час. Полковник отдал трубку и продолжал смотреть на Черешняка, который надел чистую рубашку и заканчивал натягивать на себя тесные брюки. - Пей. - Он налил из котелка в кружку, подал ему и, подождав, пока солдат выпьет, спросил: - Теплее теперь? - Теплее. - Томаш усмехнулся, выливая последнюю каплю водки на землю. - Итак, ты говоришь, как только я открою огонь из автоматов над тем шлюзом, то роты смогут идти в атаку по плотине, потому что твои ребята затопят город и противник не сможет обороняться... В подвал вбежал запыхавшийся хорунжий из комендатуры. Выглядел он по сравнению с другими офицерами элегантно: форма отутюжена, пряжка ремня блестит. Нетрудно было догадаться, что он прямо из офицерского училища. - Гражданин... - начал он докладывать. - Подождите, - остановил его командир и снова обратился к Черешняку: - Из одного хорошо пристрелянного пулемета на плотине можно положить десятки гитлеровцев. - Три длинные красные очереди, потом пятнадцать минут пауза, - повторил Томаш. От усталости опускались веки, и его начало знобить. - Человек перешел линию фронта, - объяснил командир хорунжему. - Вчера утром экипаж его танка немцы взяли в плен, но танкисты удрали и - больше того - захватили шлюз выше Ритцена... - Экипаж танка? - удивился хорунжий. - Да, - подтвердил полковник. - Танк называется "Рыжий", - объяснил Томаш. - А командир сержант Кос? - докончил хорунжий. - Откуда вы знаете? - Позавчера в полдень я арестовал шпиона, у которого были документы на имя Яна Коса. Отослал его в штаб армии. - Что ты на это скажешь? Черешняк только пожал плечами. - Что я должен был сказать - сказал. А теперь поспать бы. - Выведите его и подождите рядом, - приказал полковник хорунжему. - Таких, как ты, надо усыплять девятью граммами олова, - бросил хорунжий, подходя к Черешняку и подталкивая его к выходу. За дверьми подвала слышались голоса. Столкнувшись в дверях с выходящими, вошел поручник в шлеме. - Советские разведчики перешли на нашем участке, взяли немецкого офицера, - доложил начальник охраны штаба. - Давай их сюда. В подвал вошел немец - лейтенант, слегка оглушенный и мокрый, а за ним, не в лучшем виде, его конвоир. - Товарищ полковник, пленный взят в Ритцене. Докладывает старшина Черноусой. - Допросите, - приказал командир