стюме и при галстуке,
но это был он, его отец. Он протянул к сыну руки. Они крепко обнялись,
с минуту молчали, а потом  первым  заговорил  отец,  стараясь  придать
голосу строгий тон:
   - Что ты тут делаешь, Томек? В отпуске или как?
   - Я делегат, вместе с заместителем командующего армией.
   - Значит, тебя выбрали?
   - Да, меня. А вы как здесь?..
   - Тоже делегат. То  есть  депутат.  С  отцом  твоего  командира,  -
показал он на Станислава Коса, который махал  им  рукой  над  головами
остальных, пытаясь подойти поближе.
   - И что вы тут делаете? - не мог оправиться от удивления Томаш.
   - Управляю, - ответил старик.
   - Чем?
   - Польшей, - сказал он и,  чувствуя  необходимость  более  подробно
объяснить обстановку, добавил: - Не один, конечно. Вместе с другими.
   Это было невероятно. Чтобы из  деревни,  да  какая  там  деревня  -
фольварк!  -  выбирали  управлять  или  включали  в  состав  армейской
делегации! Новое было время,  совсем  другое  чем  раньше.  Потом  сын
спросил, понизив голос:
   - Плютоновый привел корову?
   Старик чуть кивнул, и лицо его просияло в улыбке.
   - Стельная. Раньше чем с войны вернешься, или телочка или бычок уже
будет...
   - Привет, Томаш! - сказал пробравшийся наконец к ним Вест.
   - Здравия желаю, гражданин поручник, - ответил Томаш. Подавая руку,
он быстро переложил в левую номерок, который все время  сжимал,  чтобы
не потерять.
   - Что ты там прячешь?
   - Да кружок, - показал он и протянул отцу. - На эту бляшку вещмешок
дадут. Там у меня, отец, хороший топорик, недоуздок и еще  кое-что.  -
Вдруг он что-то вспомнил, полез рукой в карман и достал  коробочку.  -
Мазь. Вернусь, черенки прививать будем...
   - Как экипаж? - поинтересовался Станислав Кос.
   - Хорошо. А подпоручник, наверно, скоро женится.
   - Какой подпоручник?
   - Ваш Янек. Вчера утром звездочки получил. Они должны  были  только
до Лабы доехать, а потом возвращаться...

   По Берлину ехать было трудно. Из руин, из  подвалов,  из  подземных
туннелей метро вылезали  тысячи  фашистских  солдат  в  грязно-зеленых
мундирах. В первые часы  после  капитуляции  нельзя  было  ни  часовых
напастись, ни с приемом оружия управиться, поэтому  некоторые  колонны
пленных шли еще с винтовками и автоматами, неся их прикладами вверх.
   За городом дело пошло быстрее, и уже  под  вечер  танкисты  догнали
бронетранспортеры разведывательного батальона армии. За то время, пока
брали город,  фронт  продвинулся  далеко  на  запад.  Четыре  польские
дивизии и кавалерийская бригада, поддержанные четырьмя артиллерийскими
бригадами и авиационным  корпусом,  теснили  гитлеровцев  к  Эльбе,  к
которой с другой стороны уже подходили западные союзники.
   Генерал, затративший на прорыв к Бранденбургским воротам  не  более
трех часов, в дальнейшем энергично собирал танки, штурмовые  орудия  и
бронетранспортеры из поддерживаемых частей в кулак, но  Кос  и  Елень,
потихоньку беседуя, полагали, что это делается уже только для парада.
   Однако вышло, что генерал, а не подпоручник был прав, потому что  4
мая танковая группа, поднятая по тревоге  приказом  по  радио,  быстро
двинулась вперед,  на  исходные  позиции,  так  как  фронт  неожиданно
остановился на месте. Его должны были сломать мощью стали и огня, дать
возможность пехоте продолжать наступление. Танки развернули на  ровном
поле.
   Влево и вправо от "Рыжего" стояло по двадцать  пар  машин.  Густлик
попытался их сосчитать, но сбился со счета на пятидесятой. Они не были
замаскированы, потому  что  самолетам  противника  уже  неоткуда  было
взлетать, а со стороны фронта  их  защищала  широкая  дорожная  насыпь
высотой с двухэтажный дом.
   Григорий тихонько выводил какую-то грузинскую мелодию,  держа  руки
на рычагах управления; Вихура у ручного пулемета обмахивался шапкой  -
ему было душно. Капитан Павлов с места  заряжающего  смотрел  на  поле
через перископ. Густлик  хлопотал  у  прицела.  Мотор  молчал.  Каждые
несколько секунд по ту сторону брони раздавался низкого тона  свист  и
вслед за этим следовал взрыв мины большого калибра.
   Елень двинул плечами, встряхнул головой и прервал молчание:
   - Я же вам уже три раза говорил: вы, товарищ, - к прицелу, а я буду
загонять снаряды в ствол. Капитану заряжать не к лицу.
   - Капитан и партизан все могут делать. Я на месте Томаша  пока  что
буду. До конца войны всего несколько километров осталось.
   - На карте близко, -  произнес  Янек  и  смолк,  потому  что  рядом
разорвался снаряд, осколки зазвенели по броне и сквозь смотровые  щели
проникла пыль, потом добавил: - А доехать трудно. Последние боеприпасы
фрицы расстрелять хотят, что ли?..
   - Я иначе думаю,  -  ответил  Павлов.  -  Им  не  все  равно,  кому
сдаваться в плен. Ни у американцев, ни у англичан Гитлер Освенцима  не
строил...
   В танке снова воцарилась тишина. Янек развернул на коленях  большой
лист, на котором были напечатаны  силуэты  американских  и  английских
танков - М-3, М-4,  А-2,  "Матильда",  "Валентин",  "Черчилль"...  Это
нужно было для того, чтобы случайно не подбить танки союзников,  когда
они появятся с противоположной стороны.
   - Внимание, все машины! - услышали они в наушниках  знакомый  голос
генерала. - Заводи моторы!
   Прежде чем мотор  заработал,  снаружи  раздались  громкие  команды,
отдаваемые пехоте:
   - Головной взвод - первый. Направление - три тополя прямо.  Рота...
вперед!
   Загудели моторы,  и  вслед  за  этим  по  радио  последовал  приказ
генерала:
   - Направление - Лаба! Вперед!
   "Рыжий" тронулся, а секунду спустя двинулись все танки и самоходные
орудия, сосредоточенные на  исходной  позиции  для  наступления.  Чуть
поднимая пыль, они шли, еще невидимые  для  врага,  который  продолжал
методически бить из тяжелых  минометов  по  уже  пустому  месту.  Янек
почувствовал холод в груди, как обычно, когда шел навстречу опасности.
Хорошо, что Огонек в тылу. Почему Лидка полезла  в  огонь?  Под  самый
конец войны...
   Пехота ушла вперед, появилась на  горизонте,  ускорила  шаг.  Танки
прибавили  ходу.  Механики  выравнивали  машины,  чтобы   одновременно
преодолеть подъем и не дать возможности противнику произвести  по  ним
много выстрелов. Когда танки стали уже видны на фоне неба, они открыли
огонь из пулеметов и орудий,  перевалили  на  другую  сторону  насыпи,
скрежеща гусеницами по каменной брусчатке.
   На предельной скорости вела огонь  наша  артиллерия.  Лава  тяжелых
снарядов проплывала  по  небу  одна  за  другой,  черно-красной  тучей
обрушивалась  на  паутину  окопов,  виднеющуюся  впереди.  По   слегка
уходившим вниз полям, за которыми уже угадывался берег  большой  реки,
шло широкое, сильное наступление пехотной дивизии. Последнее  польское
наступление в этой войне.
   Враг  не  уступал,  не   молчал.   Наступающих   встретил   плотный
заградительный  огонь,  затявкали  противотанковые  пушки,   завизжали
длинные очереди из бункеров, из укрепленных фольварков, из вкопанных в
землю танков.
   - Тополь прямо, вправо десять, орудие... - командовал Кос.
   - Есть, орудие, - отвечал, наводя ствол, Елень.
   - Готово, - доложил Павлов, загнав снаряд.
   - Огонь!
   Грохнул выстрел, и Григорий сразу же изменил  направление.  Вихура,
вспотевший,  тяжело  дыша,  короткими  очередями  из  пулемета  очищал
дорогу.
   Они вели плотный огонь.  В  паузах  между  выстрелами  Павлов  едва
успевал заглянуть в перископ. Однако он заметил,  как  соседний  танк,
наехав на мину, исчез  в  облаке  разрыва  и  остановился,  охваченный
вишневым пламенем.
   Раздался вой тяжелой мины. Близкий разрыв встряхнул  танк.  "Рыжий"
продолжал идти вперед, но капитан заметил внизу  сзади  струйку  дыма,
проникшую внутрь.
   - Горим, - доложил Павлов.
   - За укрытие, - приказал Кос.
   Саакашвили быстро  съехал  в  старый  окоп,  прикрытый  с  западной
стороны остатками стены давно разбитого дома. Едва Григорий  остановил
танк и выключил мотор, как Павлов схватил огнетушитель, открыл люк  и,
не обращая внимания на свист  пуль,  выскочил  наверх  и  скатился  по
броне.
   За башней, по жалюзи над мотором, полз огонь.  Павлов  направил  на
него струю пены.
   Через передний люк выскочил Григорий, тоже с огнетушителем в руках,
но ему уже не потребовалось приводить его в действие.
   - Погашено! - крикнул он в танк.
   -  Помочь  вам?  -  спросил  запыхавшийся  майор,   подбежавший   с
несколькими  солдатами,  один  из  которых  нес  на  себе  батальонную
радиостанцию.
   - Нет, спасибо, - поблагодарил Павлов.
   "Рыжий"  загремел  выстрелом   из   пушки,   застрекотал   башенным
пулеметом, с места поддерживая огнем атакующие цепи.
   - Как сможете двигаться, - приказал майор, - подъезжайте к Эльбе, к
самому берегу.
   Солдаты побежали дальше, а Павлов и Саакашвили стали стирать  пену,
сбрасывать на землю ее серые клочки.
   - Хоть бы вентилятор очистить, - ворчал  Григорий,  -  а  остальное
высохнет.
   Через две минуты они были готовы.
   - Пусти меня через твой люк, - попросил Иван Григория,  показав  на
башню танка. - Через верхний трудно, стреляют сильно.
   -  Ну  как  там?  -  спросил  влезшего  в  танк  капитана   Вихура,
обливавшийся потом.
   - Все нормально, - ответил капитан. - Через час рыбу будешь в Эльбе
ловить.
   Мотор завелся сразу.
   Они выехали из окопа задним ходом и на  полной  скорости  рванулись
вперед, но едва догнали цепь наступающей пехоты,  едва  выпустили  три
снаряда, как цели внезапно исчезли и белые полотна на дорогах  сделали
горизонт более светлым.
   - Приготовлено у них, что ли, было? - удивился Янек.
   Пехота собирала пленных. Танки, а среди них  и  "Рыжий",  объезжали
эти толпы людей и с открытыми люками шли цепью в сторону  реки,  берег
которой был покрыт влажной зеленью. Через покрытые  молодыми  листьями
ветки блеснула вода, и Павлов сказал:
   - Эльба.
   - По-польски Лаба, - добавил Кос.
   - Не знаю, как вы, - отозвался Вихура, - а я уже снял сапоги.
   Вихура вытащил из танка сиденье, положил его на четыре  камня,  сел
на него. Погрузив ноги в теплую воду прибрежной отмели и держа в  руке
солидный кол, который служил  ему  удилищем,  он  ловил  рыбу.  Тонкая
бечевка, привязанная к пробке от термоса, служащей поплавком,  набухла
от впитанной воды.
   Все сильнее пригревало  солнце.  Мундир  капрала  висел  на  ветках
вербы, рядом с ним - государственный флаг, а под кустом лежали сапоги.
   Чуть дальше, в нескольких шагах, в тени  большой  ивы  прилегли  на
брезенте  остальные  члены  экипажа.  Война  кончилась,  и  никому  не
хотелось ни мыть танк, ни чистить стволы  пулеметов  и  пушки.  Вообще
неизвестно было, что  надо  делать.  Они  загорали,  отдыхали,  лениво
переговариваясь.
   - Рыба раньше, - твердил Янек.
   -  Нет,  раньше  главное  командование  вермахта,  -  возражал  ему
Густлик.
   - Рыба.
   - А я тебе говорю, что командование вермахта быстрее сдастся.
   - Спорим? На что?
   -  На  что?..  Если  выиграю,  дашь  мне  увольнительную  в  Ритцен
съездить.
   - Сам не могу. У генерала надо просить разрешения.  Что,  тебе  так
тоскливо?
   - Что-то муторно на душе, - признался  силезец,  вздохнув.  -  И  к
Гонорате хочу, и домой. Скоро  четыре  года,  как  своих  стариков  не
видел.
   - Если я выиграю, ты будешь  этого  пескаря  чистить,  потрошить  и
жарить.
   Они протянули сплетенные руки Павлову, чтобы он разбил их. Григорий
подумал, что это ему предлагают,  и  вместе  с  капитаном  ударил.  На
секунду руки всех четырех соединились, напомнив о времени,  когда  они
были на Оке. И двух лет не прошло с той поры, но чего только  не  было
за это время, сколько произошло перемен и как многое  уже  никогда  не
вернуть. Танкисты погрузились в раздумье, на их лицах появилась легкая
тень печали. Они не знали пока, что теперь будет дальше.
   Саакашвили, натягивая сапоги, сказал:
   - Пойду схожу к шоссе, может, что узнаю...
   - Иди.
   Кос тоже встал, босиком взобрался на танк.
   - Погоди, - оттолкнул он в сторону Шарика, несшего вахту на башне.
   Переступая с ноги на ногу, потому  что  разогревшаяся  под  солнцем
броня обжигала ступни, Янек  снял  с  радиостанции  кресты  Виртути  и
Храбрых, вернулся на брезентовую подстилку и стал их чистить тряпкой.
   - Нет, я уже нет, - ответил Павлов  на  вопрос  Густлика,  которого
Янек не слышал. - Даже металл устает, а что  о  человеке  говорить!  Я
тысячи раз выигрывал поединок с минами. К примеру, после  освобождения
Варшавы, на улице Шуха... - Он замолчал, задумавшись,  потом  неохотно
хлопнул рукой по нагревшемуся брезенту. - Даже рассказывать нет охоты.
Пусть  другие  разминируют,  а  я  буду  переходить  улицы  только  на
перекрестках, пить кипяченое молоко и всегда  носить  шарф,  чтобы  не
простудиться. Мы уже поработали...
   - И куда же вы теперь, товарищ капитан? - спросил Янек Павлова.
   - Когда?
   - Теперь, когда кончилась война, - уточнил Густлик, думая о том же,
что и Кос.
   - В свою  часть.  Наверно,  еще  на  месяц-два  пошлют  комендантом
города, потому что язык знаю, ну а потом - в Новосибирск. К  своим.  Я
же вам показывал фотокарточки.
   - Я бы еще раз посмотрел, - сказал Елень.
   Он осторожно взял фотографию, посмотрел на ребятишек и  круглолицую
улыбающуюся женщину, покрутил головой.
   - Трудно таких сынков сочинить? - спросил он не без смущения.
   - Да как сказать?..
   Капитан не успел ответить, его перебил Кос:
   - Мы пять дней знакомы, а вы говорите - домой.
   - Нам неплохо воевалось, - добавил Елень. - И в воде и в  огне.  Вы
же сегодня "Рыжего" спасли.
   - Я тоже к вам привык, - признался Павлов.
   Вдруг Вихура вскочил, выдернув удилище из воды.
   - Рыба? - спросил Кос с надеждой в голосе.
   - Едут! К нам едут! - крикнул капрал.
   Он сунул босую ногу  в  сапог  и  стал  привязывать  флаг  к  колу,
служившему раньше удилищем.
   - Кто едет?
   - Приведите себя хоть немного в порядок!
   Кос вскочил в танк и с высоты поста, откуда вел  наблюдение  Шарик,
увидел  большой  резиновый  понтон,  подплывающий  с  противоположного
берега реки. Течение относило его к зарослям ивняка, в  которых  стоял
"Рыжий". В лодке сидели три американских  солдата:  на  носу  -  негр,
черный, как августовская ночь, на веслах - молодой  парень  с  коротко
остриженными волосами, а  на  корме  -  постарше  возрастом  капрал  с
усиками.
   Овчарка зарычала на чужих. Они ее услышали, сразу  все  заговорили,
засмеялись, а молодой парень налег на весла. Минута -  и  дно  понтона
зашуршало по песку. Все трое выскочили на  берег,  вытащили  понтон  и
остановились в нерешительности.
   Напротив них уже стояли четверо танкистов в форме и сапогах, только
Густлик с извиняющейся улыбкой на лице торопливо застегивал  воротник.
Собака сидела у ног Янека и внимательно смотрела.
   С минуту царило молчание.  Потом  молодой  американец,  получив  от
капрала удар кулаком,  издал  звук,  похожий  на  шипение  шкварок  на
сковородке:
   - Ссстрассвуйче.
   Павлов, вспомнив кое-что из своих школьных познаний  в  английском,
произнес в ответ:
   - Хау ар ю? [Как дела? (англ.)]
   Все засмеялись. Негр первым протянул руку, и начались  рукопожатия,
похлопывания по плечам, и каждый старался перекричать друг друга:
   - Наци капут!
   - Виктори!
   - Руссиа, Америка, попеда! - кричал молодой.
   - Победа, - поправил его Павлов.
   - Пис, - сказал капрал, тряся руку Густлика. - Ол уорлд пис.
   - Пусти руку, а то оторвешь. Какой  "пис"?  -  нетерпеливо  спросил
Елень.
   - "Пис", - подсказал Янек, - это мир. Он говорит, чтобы был мир  во
всем мире.
   - А ты почему знаешь по-польски? - неожиданно спросил  американский
капрал.
   - Ты еще меня будешь спрашивать, почему я знаю по-польски? - не  на
шутку рассердился Густлик. - А ты откуда?
   - Я из штата Огайо, но когда-то моя матушка имела  маленькую  ферму
под Новым Таргом.
   - Ну и ну! - Густлик распахнул объятия. - До  самой  Лабы  пришлось
идти, чтобы здесь встретиться...
   - Поляк? Поляк? - тыкал пальцем в грудь Вихуру и Коса  пришелец.  -
Ты?
   - Русский, - ответил ему Павлов. - Рашн.
   - Хи из рашн, энд зе ол ар  май  кантримен.  -  Американский  поляк
объяснил своим товарищам, что, кроме одного русского, все остальные  -
поляки.
   Пока шел этот разговор, Вихура занялся делом:  расстелил  на  крыле
танка чистое полотенце, поставил бутылку, открытую банку  консервов  -
одну из сплющенных взрывом на станции берлинского метро, положил хлеб.
   - Силь ву пле, - жестом  пригласил  он  гостей,  наливая  до  краев
кружки.
   - Польская водка? - спросил капрал  и  торжественно  объявил  своим
коллегам: - Полиш водка.
   - Это папа с мамой, или по-другому  -  спирт  с  водой,  -  пояснил
Густлик.
   Американцы взяли кружки.
   - Френдшип, - произнес негр.
   - Ноу мор уор, - добавил молодой.
   - Никакой войны, только дружба, - объяснил капрал из Огайо.
   Он выпил одним  духом,  двое  товарищей  последовали  его  примеру.
Жидкость обожгла горло, перехватила дыхание.
   - Крепкая, - первым смог произнести капрал.
   - Надо чем-нибудь закусить, - посоветовал Густлик.
   - В  такую  жару  лучше  было  бы  выпить  чего-нибудь  полегче,  -
недовольно буркнул Янек.
   - А у вас с собой нет? - спросил Вихура. - "Белой лошади"?
   - Нет, виски нет, - с сожалением подтвердил  капрал,  -  зато  пиво
есть.
   Они побежали к понтону, принесли две  жестяные  банки  с  пивом  и,
быстро проколов в них дырки, налили полные кружки. Танкисты со  смаком
потягивали пиво, сдувая сверху пену. Американский  капрал  налил  себе
еще полкружки разведенного спирта и, выпив, начал философствовать.
   - Здесь русские, там американцы, а поляки и  здесь,  и  там.  -  Он
показал на оба берега Эльбы. - Люблю я вас, ребята, а когда вернусь  и
матушке расскажу...
   - Гуд! - одобрил негр, показав в улыбке ослепительно белые зубы.
   - Я вас люблю и хочу сегодня получить от вас что-нибудь на память.
   Капрал схватил Густлика за  пуговицу,  увидел  на  ней  изображение
польского орла и спросил:
   - Можно?
   - Зачем тебе? - удивился Елень, но, увидев грустную  мину  на  лице
капрала, достал из кармана перочинный нож и отрезал пуговицу. - Бери.
   Американский  поляк,  растроганный,  оторвал  от   своего   мундира
пуговицу и протянул ее Еленю:
   - Тебе.
   Молодой американец и негр, увидев, что делает  капрал,  последовали
его примеру: отрезали по пуговице и  протянули  Вихуре  и  Косу.  Негр
схватил Вихуру за пуговицу и попытался ее оторвать.
   - Погоди, не рви! - Франек  достал  из  кармана  горсть  пуговиц  и
раздал их американцам.
   Самый молодой из гостей подарил Косу перочинный нож. Янек сбегал  к
танку, нашел в вещмешке свои  старые  енотовые  рукавицы  и  без  слов
вручил их ему.
   - О! - воскликнул тот и обеими руками стал трясти  руку  Янека.  Он
просто не мог выразить словами, как он благодарен.
   - Итс йор дог? [Это ваша собака? (англ.)] - спросил он  и  погладил
собаку по пушистому лбу.
   Никем  не  замеченный,  появился  Григорий   и,   остановившись   в
нескольких шагах,  с  минуту  смотрел  на  экипаж.  Овчарка  зарычала,
обращая внимание своего хозяина на возвратившегося механика.
   - Григорий, иди сюда, представься.
   - Саакашвили, - три раза повторил грузин,  пожимая  протянутые  ему
руки.
   - Грузия, Кавказ, - объяснил Янек. - Там, откуда Сталин.
   - О, йес, - только теперь понял капрал. - Джорджа.
   - Ну, что ты узнал?
   - Густлик выиграл спор.
   - Война кончилась,  ребята,  кончилась!  -  обрадованно  воскликнул
Елень и хлопнул американца по плечу, тот со смехом ответил ему тем же.
   - Полная капитуляция?
   - Еще нет, но на  нашем  участке  уже  конец.  Все  экипажи  должны
построиться в колонну на  шоссе,  -  объяснил  Саакашвили.  -  Генерал
приказал немедленно двигаться.
   - Едем,  -  решил  Кос  и  обратился  к  американскому  капралу:  -
Объясните своим товарищам обстановку.
   - Раз надо, значит,  надо,  -  нахмурил  брови  слегка  запьяневший
капрал.
   Вихура сунул негру в карман недопитую бутылку, убрал  остатки  еды.
Саакашвили вскочил в танк, открыл кран подачи горючего.
   Капрал придержал Коса за руку:
   - У меня еще одна просьба.
   - Какая?
   - Если бы я привез домой такой  флаг,  мама  обрадовалась  бы,  что
настоящий, польский...
   - Бери, - согласился Кос, крепко пожал  ему  руку  и  вспрыгнул  на
танк.
   Заработал мотор, "Рыжий"  медленно  двинулся  с  места.  Американцы
вытянули руки с поднятым вверх большим пальцем на счастье.
   - Гуд лак! [Счастливо! (англ.)] -  кричал  негр,  приложив  ко  рту
ладони.
   Капрал отвязывал флаг от древка.
   - Уот фо? [Для  чего  он  тебе?  (англ.)]  -  спросил  его  молодой
американец.
   - Фо май мазер [для моей матери (англ.)], - объяснил ему капрал.
   Американцы толкнули понтон в воду и медленно  поплыли  к  западному
берегу, передавая друг другу из руки в руку недопитую бутылку "папы  с
мамой".
   "Рыжий" развернулся на месте,  беря  направление  на  восток.  Янек
шлемофоном помахал на прощание гостям и  скрылся  в  башне.  Он  низом
пролез вперед и, присев на колени около механика, спросил:
   - Не знаешь куда?
   - Знаю. Только не хотел говорить при чужих.
   - А нам-то скажешь? - подсел с другой стороны к нему Густлик.
   - К Пейсе. Но сначала сосредоточение недалеко от Ритцена...
   - Значит, я буду близко от Гонораты! - обрадовался Елень.
   - ...И будешь на большом приеме у генерала в честь победы.
   - Там я и попрошу у него разрешения, чтобы панна Гонората  могла  с
нами вернуться.
   Он сказал "вернуться", и от этого короткого слова  в  танке  словно
светлее стало. В эту минуту все остро почувствовали, что именно сейчас
начался новый, уже не фронтовой, период в жизни экипажа "Рыжего".



        31. Похищение Гонораты

   В полночь с 8 на 9 мая  1945  года  в  Карлсхорсте,  находящемся  в
восточной   части   Берлина,   маршал    Жуков    приказал    провести
генерал-фельдмаршала Кейтеля  и  еще  двоих  представителей  немецкого
главного командования, генерал-полковника Штумпфа и адмирала флота фон
Фридебурга, в зал, где на поле лежал подготовленный акт безоговорочной
капитуляции.
   Первый пункт акта гласил:

        "Мы, нижеподписавшиеся,  действуя  от  имени  германского
     верховного  командования,  соглашаемся   на   безоговорочную
     капитуляцию всех наших вооруженных сил на суше, на море и  в
     воздухе, а также всех сил, находящихся в настоящее время под
     немецким   командованием,   Верховному    Главнокомандованию
     Красной Армии и одновременно Верховному командованию союзных
     экспедиционных сил".

   В первом часу ночи 9 мая подписи под актом были поставлены, и война
закончилась.
   Во втором часу ночи, или в двенадцатом ночи по варшавскому времени,
московское радио передало об этом сообщение,  и  немедленно  по  всему
фронту началась такая неописуемая стрельба, какой, наверно, никогда не
бывало во  время  боев,  -  все  стреляли  от  радости,  и  уже  не  в
противника, а в усыпанное звездами темно-синее небо, по  которому  еще
ползли тучи только у самого горизонта. Наутро во всех армиях, дивизиях
и полках началась "эпидемия" банкетов, приемов, праздников.
   Танкисты привыкли действовать решительно и быстро, и вот  в  частях
танковых и механизированных войск, едва колонны машин достигли  района
сосредоточения, столы были уже накрыты.
   Майское солнце горело на меди начищенных  до  блеска  инструментов,
зажгло огоньки на серебряной  палочке  дирижера  и  на  стеклах  очков
худого капрала, дувшего в самую большую трубу. Оркестр играл, стоя  на
лестнице белого широкого особняка. С еще цветущих яблонь, груш и  слив
в такт барабанному бою робко падал на землю снег белых лепестков.
   Под  деревьями,  за  столами,  поставленными  в  ряд  и   накрытыми
простынями, сидели соратники-танкисты, гости генерала. Пируя, пели под
аккомпанемент  "Оку",  "Землянку"  и   "Расшумелись   плакучие   ивы",
провозглашали тосты, оканчивавшиеся обязательным: "Нех жие!"
   Экипаж танка 102 занял столик под  раскидистой  яблоней,  усыпанной
бледно-розовыми  цветами,  испускавшими  благоухающий  аромат.   Перед
сидевшими за столом громоздились аппетитные яства и бутылки, но издали
можно было заметить, что все четверо не веселятся, как остальные.
   Может, потому они сидели грустные,  что  именно  сегодня  проводили
капитана Павлова, которого как  знающего  язык  назначили  комендантом
городка в северной Лужице. Он приглашал всех в гости. Увидятся ли  они
еще? Выпадет ли им в ту сторону дорога?
   Вихура, размахивая руками, долго что-то объяснял друзьям;  а  когда
оркестранты   сделали   перерыв,   чтобы   передохнуть   и    закусить
свежекопченой колбасой, он, постукивая ладонью по столу, закончил:
   - Самых лучших девушек разберут, а мы останемся ни с чем.
   - Не так уж все плохо, как ты  рисуешь,  -  успокаивающе  проворчал
Густлик. -  Сам  же  говорил,  что  какую-нибудь  автомобильную  фирму
откроешь или стихи станешь сочинять...
   - Что мне стихи, - перебил его Франек, - если я  старым  холостяком
останусь. Одному Косу печалиться не о чем.
   - Нам с Янеком печалиться не надо.
   - Что-то ты слишком уверен. Может, Гонораты давно нет в Ритцене или
она за Кугеля замуж вышла.
   - Ни за кого она не вышла, - категорически заявил Густлик,  но  тут
же помрачнел.
   - Франек! - Григорий толкнул Вихуру в бок. - Давай вместе напишем в
Гданьск письмо, чтобы сестры Боровянки к нам в гости приехали.
   - Пропусков им не дадут. - Капрал сморщил нос и потер лоб ладонью.
   - Пусть  попробуют  приехать  к  Лидке  и  Марусе  в  госпиталь,  -
посоветовал Янек и тут же добавил: - Я получил письмо от Маруси  и  не
много из него могу понять.
   - Покажи. Может, вместе... - предложил Григорий.
   Но читать не пришлось  -  к  ним  приблизился  генерал,  который  с
бокалом  вина  в  руке  шел  от  стола  к  столу,  чокался  со  всеми,
поздравлял.  С  удивлением  он  увидел,  что  экипаж   "Рыжего"   едва
дотронулся до еды и напитков.
   - Что такое? Пост? -  спросил  он,  стараясь  перекричать  оркестр,
заигравший вальс.
   - Так точно, - ответил за всех Саакашвили. - Сначала пост, а  потом
торт.
   - Не понимаю.
   - Сладкого ждем, гражданин  генерал,  -  объяснил  Кос.  -  Старший
сержант Шавелло  предупредил,  что  он  сегодня  по  случаю  окончания
войны...
   - Что он что-то такое приготовит, что никто из нас еще  ни  разу  в
рот не брал, - вмешался Густлик.
   - Ну пока, до сладкого, давайте выпьем за эту  звездочку,  чтобы  к
ней еще добавились... - Командир протянул руку с бокалом к Косу.
   - А за эту вторую большую мы тоже еще не пили, -  подсказал  Елень,
показывая на генеральский погон.
   Пригубив вино, командир двинулся дальше.
   - Что ж ты пропуск в Ритцен не попросил? - буркнул Янек.
   - Не успел, - оправдывался Елень.
   - Может, Шавелло нас обманул? - с беспокойством спросил Вихура.
   - О, идут! - первым заметил Григорий.
   Между деревьями показался длинный ряд поварят в белых  фартуках,  с
пирогами и  тортами  на  подносах,  а  впереди  в  великолепном  чепце
шествовал старший сержант в очках, которые он надевал только  в  честь
самых значительных событий. Он осмотрелся,  увидел,  где  генерал,  и,
выпрямившись, двинулся в ту сторону с  улыбкой  счастья  на  лице.  На
хрустальном  блюде  он  нес  торт,  размером   в   два   раза   больше
противотанковой мины, сверкающий глазурью, пенящийся кремом и пахнущий
ванилью. Он даже не заметил, что проходит мимо экипажа "Рыжего".
   - Пронесет, черт, - шепнул Густлик.
   - Не пронесет, -  вполголоса  ответил  Вихура  и,  повернувшись  на
стуле, ловко подставил ногу.
   Шавелло пошатнулся,  вытянул  вперед  руки.  Саакашвили  перехватил
блюдо и подал торт на стол. Константин и  ахнуть  не  успел,  как  нож
врезался в шоколадную макушку торта.
   - Идет человек, идет - и вдруг спотыкается,  -  ворчал  Константин,
вставая с помощью Юзека и стряхивая песок с колен. - Хорошо, что  хоть
торт...
   Изумление  и  отчаяние  перехватили  ему  дыхание.  Члены   экипажа
уплетали торт за обе  щеки,  облизываясь  от  удовольствия.  На  блюде
осталась уже только половина торта с воткнутым в нее ножом.
   - Танкисты! - заорал Шавелло не своим голосом  и,  выхватив  из-под
халата пистолет, с угрозой произнес: - Читайте молитву...
   - Дядя, что ты, дядя?! - схватил его Юзек за руку.
   Подскочили двое дежурных с повязками на руке и под руки повели  его
к дому.
   - Что здесь произошло? -  сурово  спросил  генерал,  вернувшись  от
соседних столов. - Он пьян?
   - Нет... - ответил Янек. - Не знаю, чего он на нас с пистолетом...
   - Выясним.
   Командир пошел первым, за ним подпоручник Кос, Елень, а последним -
Вихура.  Они  быстро  прошли  мимо   пирующих,   обошли   дом   сзади,
остановились у входа на гауптвахту. Часовой открыл засов.
   Еще не осмотревшись в темном помещении, генерал грозно спросил:
   - Вы что, с ума сошли, Шавелло?
   - Нервы... - всхлипнул голос из-за стены.
   - Война кончилась, так вы теперь в своих хотите стрелять?
   Старший сержант, вытянувшись по стойке "смирно", начал объяснять:
   - Да я ж всю ночь старался... Рот сделал из апельсина, нос и  глаза
из орешков, волосы из шоколада, волнистые, а они ножом в самое лицо...
- Он махнул рукой, видимо смирившись с судьбой.
   Слова на какое-то время потонули в слезах, но он взял себя в руки и
до конца объяснил:
   - Я ж портрет дорогого генерала на торте сделал, а они  сожрали,  и
никто не увидел...
   - Выпустить, - приказал командир и, посмотрев сердитым взглядом  на
танкистов, пошел в сад.
   - Пан Константин, мы не умышленно... - Кос протянул руку, предлагая
мир.
   - Как можно было разглядеть, что портрет? - примирительно  произнес
Вихура.
   - Если смотреть, так можно было... - всхлипнул Шавелло, сжимая руку
Янека.  -  Теперь  уже  не  вернешь.  Но  если  бы  за  руку  меня  не
придержали...  -  Застегивая  ремень,  он  отошел  в  сторону,   чтобы
окончательно успокоиться.
   За ним в двух шагах двигался Юзек.
   - Теперь несколько дней и думать нечего просить пропуск, -  заметил
Кос.
   - А ты сам разреши. Мы  махнем  с  Франеком,  быстро  обернемся,  -
предложил Елень.
   - Разреши ему, - поддержал друга Григорий.
   - Отсюда и тридцати километров не будет, а то потом, как  двинемся,
трудно будет вернуться, - доказывал Вихура. - Я специально ни капли не
пил сегодня...
   -  Хорошо,  -  согласился  Янек,  -  но  только  чтобы  к  рассвету
вернулись.
   Они исчезли, словно их ветром сдуло. Саакашвили напомнил Янеку  про
письмо от Маруси.
   - Покажи - может, вместе поймем.
   Не желая возвращаться к столу, они через сад пошли в поле,  присели
на траве под кустом терновника, и там, под  аккомпанемент  наполненных
весенней радостью песен жаворонков, Янек начал читать Григорию письмо:
   - "Любимый! Не знаю,  удастся  ли  нам  когда-нибудь  отблагодарить
Лидку за то, что она для нас сделала. Я прошу и тебя, и весь экипаж  -
не приезжайте в госпиталь..."
   Кос остановился и спросил:
   - Ничего не понимаю. А ты?
   - Не все,  -  вздохнул  Саакашвили.  -  Наверное,  они  из-за  этих
опаленных волос не хотят, чтобы мы приехали. Что Лидка сделала для вас
- не знаю, но другой такой девушки днем с огнем не сыщешь...

   Уже  час  вездеход  Вихуры  трясся  по  разбитой   лесной   дороге,
подпрыгивая на выбоинах, корнях и камнях.
   - Проклятая дорога, - ругался Елень, ухватившись  за  ручки,  чтобы
удержаться на месте.
   - По шоссе  без  пропуска  далеко  не  уедешь,  -  буркнул  Вихура,
сидевший за рулем. - Самое худшее еще  впереди,  потому  что,  как  ни
крути, а  придется  переезжать  через  главную  дорогу  на  Костшин  и
Познань, а по ней сплошным потоком войска идут.
   - Но ждать больше нельзя. Привезем Гонорату к Марусе в госпиталь, и
они все трое вместе вернутся в Польшу. Я боюсь ее потерять...
   - Неизвестно, ждет ли она еще, - поддел его Вихура.
   - Смотри лучше, как бы с дороги не  сбиться,  -  произнес  в  ответ
Густлик.
   С минуту ехали в молчании. Лес редел все больше, и  вскоре  машина,
преодолев неглубокий ров, проехала между деревьями  и  остановилась  в
тени разросшихся кустов орешника.
   Левее, метрах в  двадцати,  на  выжженном,  выкорчеванном  участке,
парнишка лет пятнадцати, в длинноватом балахоне, вел под уздцы коня  с
выпирающими сквозь шкуру ребрами.  Старик,  в  рубашке  с  закатанными
рукавами, в военных брюках и полевой шапке, на которой остался след от
отпоротого  спереди  гитлеровского  орла,  шел  за  плугом.   Закончив
борозду, они остановились, чтобы отдохнуть и посмотреть  с  небольшого
пригорка  вниз,  на  широкое  шоссе,  по  которому,  подобно  быстрой,
неспокойной реке, несся поток войск.
   Вихура выключил мотор, и сразу  же  сквозь  шум  и  рев  машин  они
услышали веселые, залихватские голоса,  сопровождаемые  стуком  копыт.
Узнав мелодию, они начали различать слова:

             От Берлина еду, сабельку точу, сабельку точу,
             Вынеси платочек, моя дорогая, я тебя прошу.

   Они посмотрели друг на друга. Вихура  бросился  к  машине,  вытащил
из-под сиденья бинокль и, посмотрев в пего, отдал Еленю.
   - Он.
   - Верно, - подтвердил Густлик.  -  Надо  бы  подъехать,  руку  хоть
пожать.
   - Так сразу влипнем.  Нужно  выждать  момент  и  потом  перескочить
дорогу на полном газу.
   В бинокль  отчетливо  был  виден  едущий  во  главе  отряда  усатый
командир, теперь уже не вахмистр, а поручник Калита. Узнать  его  было
нетрудно, хотя на щеке появился новый шрам, но зато и медалей на груди
прибавилось. В первой тройке в середине ехал  гармонист,  а  по  бокам
обладатели самых мощных глоток в разведывательном эскадроне.

        За белый платочек, за белый платочек дам перстенечек...
        Еще и хлеб не созреет, лес не поседеет,
        А я уж тебя, а я уж тебя возьму себе в жены.

   Песню уланов все  больше  заглушал  шум  моторов.  Бригада  тяжелой
артиллерии приближалась к перекрестку  дорог.  В  открытых  вездеходах
ехало командование, на тягачах -  трактористы  и  командиры  орудийных
расчетов, а на лафетах, словно воробьи на заборе, - артиллеристы.
   Под  брезентом  грузовиков,  перевозящих  боеприпасы,  было  битком
набито всякого солдатского  имущества,  а  на  бортах  белели  недавно
написанные лозунги: "Встречай, родина!", "Победили в  бою  -  возродим
родину!"
   Написаны они были заранее, потому  что  солдат  уже  знал,  что  не
прямой дорогой и не сразу вернется домой.
   Елень перевел бинокль в сторону и прочитал на дорожном указателе  у
перекрестка две  крупные  надписи  "БЕРЛИН"  -  латинскими  буквами  и
кириллицей, острые концы досок показывали,  откуда  двигаются  войска.
Напрямую до Костшина было 20 километров, до Познани - 207, но польские
части, как кавалеристы, так  и  артиллеристы,  сворачивали  в  сторону
Франкфурта, Котбуса и Шпремберга.
   Потянулась еще  колонна  орудий,  а  мимо  нее  сбоку  стремительно
промчалась рота мотоциклистов, и  Густлик  подумал,  что  если  бы  не
поднятая пыль, то он разглядел бы среди них подпоручника Лажевского.
   Сразу за орудиями двигался советский гвардейский  стрелковый  полк.
Впереди - командование при орденах  и  Знамя,  а  за  ним  разведчики,
певшие  песню  о  Катюше   и   расцветавших   яблонях   и   грушах   и
присвистывавшие после каждого куплета.
   Советские солдаты шли маршем на Познань, а рядом с ними -  польские
во главе с командиром полка. Колонна поворачивала на юг, напевая:

                Вот вернемся из Берлина, из Берлина,
                Выйдет нам навстречу красавица дивчина.

   Песни перекликались, сливались, накладывались одна на  другую,  как
когда-то на той сибирской  станции,  где  встретились  Елень  и  Янек.
Солдаты  соседних  колонн  перекликались,  обменивались  папиросами  и
табаком. За пехотой, ревя моторами,  ползла  колонна  танков  в  тучах
пыли. Она остановилась, чтобы  пропустить  через  перекресток  остатки
замыкающего батальона.
   Войска  шли,  а  Елень  и  Вихура  все  сидели  в   своей   машине,
замаскированной  кустами  орешника.   Тени   стали   длиннее,   солнце
пригревало спины, и Густлику становилось все тоскливее.
   - До второго пришествия, что ли, тут думаешь сидеть? -  спросил  он
Вихуру.
   - Пока на шоссе не образуется пробка - и думать нечего.
   - А если не образуется?
   - Идет столько машин, так что какая-нибудь должна  остановиться,  -
убежденно заверил его Франек.
   Ждали еще четверть часа в напряженном молчании, а затем  оказалось,
что Вихура знает законы, действующие при массовом передвижении техники
по дорогам. Примерно в полукилометре от них в сторону  Берлина  что-то
произошло: какой-то тягач с орудием или автомобиль  с  прицепом  встал
почти поперек двигавшегося потока,  два  других  пытались  его  обойти
одновременно и плотно заткнули узкое горло свободного  проезда.  Сзади
поток напирал, накапливался, а впереди поредел - появился просвет.
   - Держись крепче за ручки, - посоветовал  Франек  Густлику,  заводя
мотор.
   Они рванулись с места как на  спортивных  автогонках.  По  песчаной
узкой дорожке проскочили в облаке пыли выкорчеванный участок, с визгом
тормозов убавили скорость у кювета, переехали через него и, непрерывно
сигналя, протиснулись сквозь пехоту.
   Резким поворотом Вихура избежал столкновения с грузовиком, водитель
которого считал, что раз он едет по главной дороге, то ему не  следует
сбрасывать  скорость.  По  мостику,   продырявленному   артиллерийским
снарядом, съехали на боковое шоссе, удалились от  главного,  и  только
тогда, вытирая пот со лба, капрал перевел дыхание.
   - Я думал, что меня этот грузовик долбанет, и тогда не миновать мне
"фитиля" от начальства. - Он обратил внимание Густлика на указатель  с
надписью "РИТЦЕН". - Смотри, уже близко.
   Силезец от радости стукнул его по спине, машина вильнула в  сторону
и налетела на каменный оградительный столбик.
   - Холера бы тебя взяла! - выругался Франек, останавливая машину.  -
Будет вмятина.
   Он выскочил из кабины, подбежал  к  капоту  и,  ощупывая  пальцами,
осмотрел вмятину на бампере; потом сел за руль, тронулся, и дальше они
ехали молча почти до самой цели.
   Когда с  лесистой  высоты  они  увидели  Ритцен,  он  показался  им
большим, чем в действительности. Может, потому, что много людей ходило
по улицам - военных и гражданских. Благодаря тому что взорвали  дамбу,
город был быстро взят и теперь, после  того  как  окна  в  домах  были
застеклены, он  выглядел  неразрушенным.  Только  отметины  на  стенах
свидетельствовали о том, откуда и куда  шли  пулеметные  и  автоматные
очереди.
   Не зная адреса, Вихура и  Елень  решили  начать  розыски  с  центра
города,  от  той  треугольной  площади,  на  которой  стояла  зенитная
батарея. Оказалось, что  они  попали  в  самую  точку,  потому  что  в
кирпичном здании -  музее  часов,  служившем  им  когда-то  квартирой,
теперь находились комендатура  и  городской  магистрат.  У  входа  они
увидели в группе женщин мужчину в  одежде,  переделанной  из  немецкой
военной формы. Он раздавал какие-то листки бумаги, на  которых  черкал
несколько слов, делая устные распоряжения.
   Подошедший советский офицер козырнул ему  в  ответ  на  приподнятие
шапки.
   Группа работниц с лопатами  и  граблями  отошла,  получив  какое-то
указание, и начала вскапывать газон, на котором еще  оставались  следы
от окопов.
   Когда машина с Густликом и Вихурой подъехала, мужчина обернулся  и,
увидев солдат, широко развел руки:
   - О, герр Елень! Ихь вартэ... Я жду вас с большим нетерпением.
   Густлик, выскочив из машины, остановился в двух шагах от него и, не
подавая руки, сурово спросил:
   - Как поживает панна Гонората?
   - Я полагаю, очень хорошо.
   - Ну, хорошо...
   Елень схватил немца за руку, сильно тряхнул ее, а потом представил:
   - Обер-ефрейтор Кугель. Капрал Вихура. Где она?
   - А вот сейчас пойдем. Здесь, в нескольких шагах отсюда.
   - Поедем, - жестом пригласил Франек.
   Он резко развернулся на месте, а потом свернул  вправо,  в  боковую
улочку, и притормозил перед  виллой,  прикрытой  бело-розовым  облаком
цветущих яблонь, груш и вишен. Над воротами  висела  большая  вывеска:
"Милитэранштальт".
   - Что это такое? - спросил Елень.
   - Здесь как раз и есть фрейлейн Гонората, - с достоинством  ответил
Кугель.

   Гонорате не раз снилось, как за ней приезжает Густлик. И не раз она
упаковывала свой дорожный сундучок,  а  потом  со  слезами  на  глазах
распаковывала...
   Она  сидела  в  комнате  на  первом  этаже,  заставленной  мебелью,
заваленной  салфетками,  покрывалами,  украшенной   сотней   фаянсовых
изделий, снесенных сюда со всей улицы  по  указанию  Кугеля.  Гонората
следила здесь за чистотой, стирала пыль с  изящных  вещей,  и  это  ее
успокаивало.

                          Гнетет мое сердечко
                          Печаль большая.
                          Полюбила его,
                          А приедет? Не знаю.

   Она напевала, спарывая гитлеровских орлов с салфеток  и  скатертей.
Оставляла  только  вышитые  наподобие  монограмм  красивые  готические
буквы.
   В одной косе у нее  была  красная  ленточка  в  память  о  событии,
происшедшем  месяц  назад,  другая  расплелась  на  конце.  На  пальце
светилась  начищенная  до  блеска  шестиугольная  гайка,   выполняющая
функции обручального кольца.
   Когда на  этаже  раздался  звонок,  она  оставила  работу,  подняла
голову.
   Послышались щелканье замка, тихие голоса разговаривающих,  а  затем
быстрый стук башмаков по ступенькам. В дверях  появилась  горничная  в
передничке и кружевном чепчике.
   - Герр Кугель мит цвай  зольдатан,  -  произнесла  она,  доложив  о
прибытии Кугеля с двумя солдатами.
   - Не хочу видеть ни его, ни этих... - Она замолчала и уколола  себя
иголкой в бедро, чтобы убедиться, что она действительно не спит.
   За горничной, в проеме открытых дверей, кроме Кугеля показались два
польских солдата, и одним  из  них  был  плютоновый  Елень.  В  слезах
расплылись все лица, кроме того одного, целый месяц  изо  дня  в  день
ожидаемого. Она хотела  встать,  пойти  ему  навстречу,  но  ее  вдруг
покинули силы.
   Елень сделал несколько шагов, остановился перед креслом.
   - Ну вот и я, Гоноратка. Поедем...
   Неожиданно для самой себя она ответила:
   - Почему так поздно? Сколько времени здесь сижу и  сижу,  двадцатую
скатерть выпарываю.
   - Нам нужно было войну закончить. А теперь поедем.
   - Я не пойду за пана Густлика.
   Он встряхнул головой, будто его кто палкой огрел, и без  слов  стал
поворачиваться к двери.
   - Иди сюда. Забери кольцо. - Она хотела снять гайку с пальца, но не
смогла и, прося о помощи, протянула ему руку.
   Он грохнулся на оба колена, наклонился к ладони. Девушка,  стыдливо
прикрывая монограмму на скатерти, поднесла ее к влажным глазам.
   - На, чистый, -  подал  ей  Густлик  носовой  платок.  -  Не  стоит
"гитлерюгендом" глазки вытирать.
   - Глупый, неужели пан Густлик не может догадаться, что означают эти
буквы?
   - Да и Гонората, наверно, тоже, - заметил Вихура, подойдя  ближе  и
отдавая честь. - Что имеем, то и забираем, и марш-марш домой. Командир
приказал быстро вернуться.
   - Не так быстро. Здесь я командую, - возразила Гонората.
   Она встала, подавая ему руку, а потом специальной палочкой  ударила
в медный гонг.
   На этот сигнал со всей виллы сбежалась прислуга: садовник, дворник,
повар с помощником, две горничные, и все, словно хорошо вымуштрованные
войска, встали шеренгой у стены. Гонората объявила:
   - Аларм ан аллен фронтен, тревога по всем фронтам. Резать,  рубить,
варить, жарить. Сегодня вечером прием.  Такой  гроссес  фест.  Большой
праздник...

   Высоко взлетела в ночное небо ракета, описала дугу и рассыпалась на
разноцветные блестки-звездочки. Кугель, стоя у открытого окна, заряжал
следующую, но Елень придержал его за руку:
   - Хватит.
   - Последняя.
   - Довольно. Пора ехать.
   - Давно пора, - подтвердил Вихура. - Что за удовольствие, когда  не
все могут пить.
   - Я выстрелю, как поедете. Чтобы в жизни мы еще раз встретились.
   - Я бегу заводить мотор, а вы выходите с вещами.
   - Только чтобы мы, Кугель, не так встретились, как  в  тот  раз  на
шлюзе. - Густлик поднял недопитый бокал и чокнулся с немцем.
   - Спать хочется, - произнесла Гонората, вытягивая руки.  -  Спасибо
вам,  господин  Кугель.  Все-таки  среди  обер-ефрейторов  встречаются
порядочные люди.
   - У тебя сон пройдет, Гоноратка, как только мы поедем и тебя ветром
обдует, - успокоил ее Густлик.
   Вернулся Вихура и с понурым видом сообщил:
   - Мы не едем.
   - Почему?
   - Потому что у нас увели машину. Была - и нету.
   Некоторое время царило беспокойное молчание.
   - Давайте здесь переночуем, - предложила Гонората.
   - Армия завтра выступает к Нисе.  Двадцать  четыре  часа  опоздания
считаются дезертирством, - объяснил Вихура, повесил на плечо  винтовку
и громко щелкнул пальцами.
   - Господи! - испугалась девушка. - Надо что-то делать.
   - Кому была  нужна  машина,  если  война  уже  кончилась?  -  вслух
рассуждал Елень.
   - У советских здесь сейчас с  сотню  машин  стоит,  -  нерешительно
подсказала Гонората.
   Кугель, услышав эти слова, явно забеспокоился и начал прощаться.
   - Единственный выход,  -  произнес  Вихура,  -  воспользоваться  их
машиной.
   - Это же наши  союзники,  с  которыми  вместе  кровь  проливали!  -
возмутился Елень,  а  потом  спросил  Гонорату:  -  А  сильно  они  их
охраняют?
   - Часовой, сзади сетка,  -  объяснила  девушка,  доставая  из  угла
прихожей садовые ножницы.
   Силезец взял в руки, попробовал их и вслед за Вихурой повторил:
   - Видно, придется одолжить.
   Ровными рядами, плотно прижавшись  друг  к  другу,  стояли  большие
грузовики, юркие полуторки и коренастые приземистые вездеходики.  Один
из вездеходиков тихонько сдвинулся с места,  выкатился  через  дыру  в
сетке на парковый газон, с  газона  на  аллейку  и  остановился  около
густого кустарника.
   Из тени выскочил Вихура, быстро бросил  в  машину  три  чемодана  и
сундучок, усадил между ними Гонорату, а сам сел за руль  и  вполголоса
скомандовал:
   - Первая скорость.
   Машина послушно тронулась с места,  набрала  скорость,  выехала  на
улицу, свернула за угол. Из-за машины вынырнул запыхавшийся Густлик.
   - Ух! Сможешь теперь зажигание включить? - спросил он Вихуру и  сел
рядом с ним.
   - Ключ подходит, - обрадовал его Франек.
   Мотор завелся сразу. Они  выехали  на  шоссе.  Позади  них  в  небо
взлетела прощальная ракета обер-ефрейтора Кугеля.
   - Действительно, порядочный человек, - отозвался о нем Франек.
   - А мы вот не порядочные, - со  злостью  буркнул  Густлик.  -  Черт
знает что! У своих красть!
   - Одолжить, - поправил его Вихура.
   Они выехали между домов на шоссе, обсаженное фруктовыми  деревьями.
Ярко светила луна.
   - Что-то там давит, - сказал силезец. Он встал, приподнял сиденье и
вытащил из-под него номерной знак. - Смотри-ка, Вихура, - вроде наш...
   - Факт, - подтвердил капрал.
   Съехав на обочину, он затормозил, выскочил  из  машины  и  осмотрел
капот.
   - Иди сюда, - позвал он Густлика. - Смотри-ка,  -  показал  он  ему
вмятину на бампере, которую они получили, наскочив на столбик сразу за
перекрестком. - Собственную машину угнали!
   -  Колдовство  какое-то,  -  удивился  Елень,  садясь  в  машину  и
поплотнее укутывая в одеяло сладко спящую Гонорату.
   - А что тут удивительного? - пожал плечами Вихура,  включая  первую
скорость.  -  Нормально,  как  и  должно  быть   между   соседями,   -
философствовал он. - В итоге то на то и выходит: сколько было машин  у
нас и у них, столько и осталось.
   Они быстрее поехали по пустынному шоссе, чтобы успеть к выступлению
армии на юг, на землю у Нисы Лужицкой, которая снова стала польской.



        32. Последняя пуля

   Они вернулись с Гоноратой вовремя. Вначале казалось, что  никто  не
заметил этого похода за нареченной Густлика, но когда  танковые  части
вслед за пехотой двинулись к Лужице, генерал задержал экипаж "Рыжего".
   - Останетесь здесь еще два-три дня. За это  время  вы,  подпоручник
Кос, оформите все  формальности,  связанные  с  личной  жизнью  членов
экипажа.
   - Может... - начал Кос.
   - Никаких "может", - отрезал генерал. - Я хочу  иметь  танк,  а  не
туристический домик для одной семьи на гусеницах. У Вихуры в наказание
я отобрал автомашину. Он поедет  с  вами  как  пулеметчик  и  помощник
Саакашвили.
   - И так одно место свободно, ведь Томаш не вернулся.
   - Поедете вчетвером. Черешняку заместитель командующего армией  дал
в  Варшаве  двухнедельный  отпуск,  чтобы  смог  навестить  родителей.
Вернется сразу в Лужицу.
   - Хитер этот Томаш, - проворчал Густлик, когда отошел командир.
   - Тебе бы его хитрость, - ответил ему Янек. - До осени будем теперь
по инстанциям бегать, пока Гонората солдатом станет.
   Формальности были действительно  канительные,  потому  что  у  всех
штабных писарей после окончания войны  в  голове  что-то  окончательно
перевернулось и их приходилось буквально припирать к стенке, чтобы они
выписали очередную нужную бумажку.
   Экипаж ходил в полном составе, и там, где не помогало ни офицерское
звание Янека, ни просьба Григория, Густлик хватал упорного за руку  и,
сдавливая ее, не спеша произносил:
   - Если бы вы нам это написали, я был бы рад.
   Лишь в конце третьего дня Гонората стала военнослужащей  -  рядовым
санитарного батальона, - приданной в помощь Марусе, которая руководила
отделением  армейского  полевого  госпиталя.  Когда  новая   санитарка
прибыла на место, Маруся, пользуясь случаем, слово за словом объяснила
Янеку смысл своего письма и в конце добавила:
   - Все нужно бы начать сначала, но нас разделили бы километры, дни и
месяцы, может, даже и годы...
   Они  упросили  Лидку  подойти  к  окну.  Спрятавшись  в  нише,  она
произнесла:
   - Я здесь... Добрый день.
   - Выздоравливай поскорее, - первым заговорил Янек, - и  возвращайся
к нам. Спасибо тебе, Лидка.
   - Если хочешь, в танке  у  нас  есть  место:  Томек  в  отпуске,  -
предложил Густлик.
   Григорий так и не нашелся, что сказать, хотя высказать  нужно  было
так много важного.
   Только когда они отходили и Григорий обернулся, за окном  мелькнули
худое лицо и белый платочек на голове. Он сделал вид,  что  ничего  не
заметил, боясь, что девушке будет неприятно.
   На четвертый день двинулись чуть свет, потому что  на  ночь  хотели
остановиться у капитана Павлова в городе, комендантом которого он  был
назначен. В полдень, не останавливаясь, закусили хлебом с консервами и
помчались дальше, сменяя Григория за рычагами управления  каждый  час,
чтобы тот мог немного размяться.
   - Иван нам, наверное, такой ужин сообразит! - уверял всех Григорий.
   - Он обещал мне показать, как считать на логарифмической линейке, -
вспомнил Янек.
   "Рыжий" несся по  шоссе,  залитому  солнцем,  обсаженному  с  обеих
сторон фруктовыми деревьями. Кроме Григория, который снова вел машину,
все сидели на башне, с нетерпением вглядываясь вперед.
   - Вон за той горкой, - сказал наконец Кос, взглянув на карту.
   Выехали  на  плоскую  седловину  и   внизу,   не   дальше   чем   в
полукилометре, увидели раскинувшийся у реки лужицкий городок. Красными
пятнами горели островерхие крыши его домов, сверкали купола  костелов,
башня ратуши с часами золотистым шпилем упиралась в небо. У самой реки
видны было заросшие зеленью развалины старого замка, а рядом с ними  -
широкие бастионы форта девятнадцатого века.  И  все  это  было  залито
ярким светом майского солнца.
   Танкистов удивило, что на улицах много стариков,  калек.  Некоторым
помогали передвигаться дети. Мальчик, видимо внук,  толкал  тележку  с
парализованной бабкой. Этим движением на улицах  руководили  советские
солдаты, слабым и немощным помогали садиться в грузовики и увозили  их
куда-то.
   Танкисты посмотрели друг на друга, недоумевая.
   - Что за чертовщина? - проворчал Вихура.
   - Сдурели, что ли? - буркнул Густлик.
   Когда  они  подъехали  ближе,  Кос  заметил   Павлова   в   группе,
руководившей этой странной эвакуацией.
   - Сейчас узнаем, в чем дело,  -  сказал  Янек.  -  Останавливай,  -
приказал он механику и, стоя рядом с башней, крикнул издали: - Товарищ
капитан!
   Иван  обернулся  и,  заслоняя  глаза  рукой  от  солнца,  удивленно
посмотрел  на  танк.  Янек  спрыгнул  на  землю  и  побежал  навстречу
капитану.
   - Мы к вам в гости. Узнаете?
   - Очень рад. Только вот момент у нас сейчас сложный,  -  озабоченно
ответил сапер, - город эвакуируем.
   - Почему?
   - Склады со взрывчаткой  в  форте  заминированы,  -  показал  он  в
сторону города. - Все взлетит на воздух.
   - Когда? Почему?
   -  Пойдем  со  мной  -  узнаешь,  -  на  ходу  сказал  он.  -  Наша
контрразведка схватила как раз того, кто минировал.
   - Командуй здесь, Густлик! - крикнул Кос в сторону танка. - Я скоро
вернусь.
   - Есть!
   Один из солдат-регулировщиков  увидел  "Рыжего",  подбежал  к  краю
кювета и, размахивая красным флажком, кричал Еленю:
   - Назад! Как долбанет, так гусеницами накроешься.
   - Не надрывайся, сынку, а то  охрипнешь,  -  рявкнул  ему  в  ответ
силезец.
   Павлов и Кос сошли  с  шоссе  у  небольшого  бетонного  мостика  на
откосе, покрытом окопами и ходами сообщения. Через несколько шагов они
спрыгнули на дно траншеи, пошли гуськом, быстро минуя острые повороты,
и наконец за третьим Янек почти столкнулся с часовым.
   - Стой! - приказал солдат.
   - Я комендант города, - бросил Павлов. - Проходите, - пригласил  он
Янека.
   Еще один поворот,  а  потом  траншея  стала  шире,  и  они  увидели
советского полковника, который кричал в трубку:
   - Повторяю: ни одного солдата не пропускать за  указанную  границу!
Война кончилась, и ты не имеешь права толкать людей на  верную  смерть
для спасения нескольких калек!
   Он бросил трубку и приветствовал Павлова:
   - Здравствуй, комендант. Как дела?
   - Эвакуация заканчивается. Сейчас еще схожу к форту и поищу.
   - Это кто с тобой?
   - Подпоручник Кос, - представился Янек.
   - Друг из польской армии. Мы в Берлине вместе воевали.
   - Ты сам искать пойдешь?
   - Я же сапер.
   - Нечего тебе рисковать. Сапер или не сапер - не твое дело.  Что  с
того, что еще двух-трех немцев выведешь,  если  они  свой  собственный
город обрекли на гибель.
   - Я не из-за этих трех хочу идти,  а  из-за  города.  Спасти  город
надо. Если бы удалось обнаружить детонатор...
   - Слишком мало времени. Эта сволочь утверждает,  что  в  шесть  все
будет кончено. Считаю, что никто лучше его не знает об этом, - показал
он на пленного.
   В углу окопа стоял  майор  в  форме  инженерных  войск,  с  черными
отворотами, с озлобленным  лицом  фанатика.  Правой  рукой  в  кожаной
перчатке он придерживал левую забинтованную ладонь.
   - Больше он ничего не скажет, - добавил полковник,  -  кроме  того,
что уже сказал: "После смерти фюрера пусть гибнет весь мир".
   - Я знал... - в задумчивости произнес Павлов. -  Знал,  что  старый
форт набит сотнями  тонн  взрывчатки,  но  откуда  взять  транспорт  и
грузчиков,  чтобы  это   все   вывезти?   Жизнь   людей   нужно   было
организовать...
   - Ты думаешь об их жизни, а он - о смерти. Убил часового, пробрался
в подземелье и где-то там заложил детонатор или, может, только  пустил
в ход часовой механизм,  установленный,  когда  здесь  еще  гитлеровцы
хозяйничали... Когда мы его брали, он ранил гвардии старшину, и теперь
человек вернется домой без ноги, а ведь всю войну прошел и пуля его не
брала...
   - Я пойду, - решил Иван.
   -  Пошли,  -  заговорил  Янек.  -  Во-первых,  так  будет  быстрее,
во-вторых, под броней безопасней, а в-третьих, я тебе искать помогу.
   - Разрешите действовать, - обратился капитан к полковнику.
   Полковник посмотрел на часы, которые показывали четыре  часа  сорок
три минуты, и, с минуту подумав, ответил:
   - Не имею права запретить.
   Немецкий сапер, видимо, понимал, о чем говорят в его присутствии, а
может,  догадался  о  содержании  разговора  и  неожиданно  разразился
издевательским смехом.
   - Блиптод ист айн гутер тод, - произнес он деревянным, приглушенным
голосом.
   - Ты прав, мгновенная смерть - хорошая  смерть,  -  глухо  произнес
Янек и, подойдя к пленному, поднял руку.
   Казалось, он хочет ударить, но танкист только сорвал с головы немца
пилотку.
   - Не каркай, - кратко произнес он.
   ...Вихура смотрел с танка и говорил Густлику:
   - Не вовремя мы сюда приехали. Пока что нужно бы в  другую  сторону
повернуть дышло, - показал он на орудие.
   Подошел Саакашвили, успевший разузнать, что происходит, и сообщил:
   - Заминировано все, город взлетит на воздух. Пора сматывать удочки.
Куда Янека понесло?
   Елень не  отвечал,  гладил  по  голове  Шарика  и  осматривался  по
сторонам.
   - Отослал письмо? - неожиданно напомнил Григорий Вихуре.
   - Что?
   - Письмо Хане и Ане, чтобы приехали...
   - Отослал и получил ответ, - флегматично ответил  Франек,  доставая
из кармана конверт, и прочитал  Григорию  приписку  почты:  -  Адресат
неизвестен.
   - Как это неизвестен? - удивился Григорий.
   - Почте неизвестен, -  буркнул  Густлик.  -  Может,  выехали  куда,
может, украл их кто... - Заметив  подходящего  с  Павловым  Янека,  он
предупредил экипаж: - Внимание, командир возвращается.
   Высунувшись из люков, они приветствовали капитана.
   - С машины! - неожиданно приказал Кос.
   Послушался только Шарик, он  прыгал  вокруг  хозяина,  радуясь  его
быстрому возвращению.
   - Спокойно, - приказал Янек и  удивленно  добавил:  -  Вы  что,  не
слышали? Я сказал: с машины. Сам поведу.
   - Куда? - удивился Саакашвили, поудобнее усаживаясь за рычагами.  -
Если тебе тесно, можешь выбросить стрелка или наводчика.
   - Гжесь! - предостерегающе буркнул Елень.
   - Что?
   - Поосторожнее, а то пожалеешь, - съязвил силезец, влезая в башню.
   - Нужно найти детонатор и обезвредить. Весь  экипаж  для  этого  не
нужен. Зачем рисковать всем?
   - Четверо скорее найдут, чем двое, - возразил Елень.
   - Как четверо? Пятеро! - уточнил Вихура. - В Берлине остался, и  до
сих пор, как вспомню, так меня икота начинает мучить.
   - Там у тебя пройдет, - съязвил Елень.
   Кос вскочил на башню, надел шлемофон.
   - Заводи, - приказал он, и  почти  одновременно  взревел  мотор.  -
Шарик!
   Собака вскочила механику на колени и проползла  в  свой  угол,  где
лежала подушка с вышитыми на ней бабочками и цветами.
   - Место Томаша свободно, - объяснил Янек, помогая Павлову влезть.
   - Теперь нормально, экипаж в полном составе, - добавил Елень.
   Танк двинулся по шоссе под небольшой уклон, быстро набрал скорость.
Через минуту он уже мчался на полном газу, наискось пересек вспаханное
поле Под городом, проехал прямо  через  сад  и,  не  снижая  скорости,
выскочил на улицу. Здесь мотор танка грохотал резче, лязгали  гусеницы
по каменной брусчатке. Гремело эхо, отраженное от пустынных  улиц,  от
покинутых домов  с  разинутыми  окнами  и  дверьми.  Все  носило  след
поспешного, панического бегства: валялись брошенные чемоданы, которые,
видимо, оказались слишком  тяжелыми;  стояла  нагруженная  постельными
принадлежностями  садовая  тележка,  уткнувшись   сломанной   осью   в
водосточную канаву; посредине мостовой валялась большая кукла. "Рыжий"
слегка свернул - Саакашвили проехал над игрушкой, чтобы  не  раздавить
ее гусеницами.
   - Потише... вправо, - подавал команды Янек.
   Они проскользнули между стен,  по  липовой  аллее  помчались  через
сквер в сторону рва форта.
   - Медленнее... еще медленнее...
   Под тяжестью "Рыжего" затрещали и прогнулись бревна настила  моста.
Осторожно, словно ноги подкрадывающегося разведчика, ступали на настил
стальные траки гусениц. "Рыжий" был похож на приготовившегося к прыжку
хищника.
   Все люки были закрыты. Все сидящие в танке припали к перископам, за
исключением Вихуры, втиснувшегося в угол и прикрывавшего руками собаку
на случай сильного взрыва.
   Мост остался позади, и по-другому загудел мотор  под  сводом  ворот
форта, танк даже  двинулся  быстрее,  но  Саакашвили  сразу  же  выжал
сцепление и резко затормозил.
   - Кабель, - доложил он. - Рвать?
   - Нет, - поспешно ответил Павлов. - Надо проверить. -  Он  протянул
руку к замку люка.
   - Стоп, - остановил его Кос. - С танка проверишь,  Иван,  -  первый
раз обратился он к капитану по имени,  но  никто  на  это  не  обратил
внимания. - Закрой за мной, - приказал он Густлику.
   - Яничек...
   - Замолчи.
   Кос уже был на броне, прикрыл люк и, словно боясь сильной встряски,
осторожно сошел с гусеницы на землю.
   В воротах, на обитой штукатурке, чернела надпись с черепом:  "Либер
тод, альс нидерлаге" - "Лучше смерть, чем поражение".
   Черный  водонепроницаемый  кабель  лежал   наискось   на   каменной
мостовой. Один его конец исчезал в канализационном колодце, другой вел
к низким перекосившимся дверцам  с  нарисованными  на  них  черепом  и
перекрещенными костями.
   На фоне мягкого, спокойного рокота танкового мотора, работавшего на
малых оборотах, каждый шаг Янека отдавался гулким эхом. Рассыпанные на
мостовой куски кокса громко хрустели под ногами.
   Из ворот был виден круглой формы двор форта. Над насыпью что-то как
будто зашевелилось. Янек  замер.  Нет,  наверное,  ветер.  Или  просто
померещилось. Он перенес из-под стены  две  каменные  плиты,  которыми
выкладывают тротуар, уложил их против правой гусеницы с  обеих  сторон
кабеля и, выйдя к танку, дал Григорию знак трогать.
   "Рыжий"  вздрогнул,  положил  трак  на  плиту,  легонько  въехал  и
медленно продвинул правую гусеницу над кабелем. Янек отошел назад и  в
тот момент, когда последний трак прошел над проводом,  дал  знак  чуть
повернуть и остановиться.
   Когда он вернулся в танк, десантный люк в  днище  уже  был  открыт.
Капитан, лежа на полу, руками в резиновых перчатках  осторожно  снимал
перочинным ножом изоляцию, тихонько насвистывая песню о Днепре.
   Через минуту оба провода кабеля были оголены. Павлов присоединил  к
ним контакты амперметра. Щелчок  переключателя  прозвучал  резко,  как
выстрел. Стрелка дрогнула, но лишь  от  легкого  толчка.  Еще  щелчок,
еще... Стрелка неподвижно застыла на нуле...
   Павлов отсоединил контакты, продолжая насвистывать, и наклонившийся
над ним Густлик, вытирая пот со лба, подал ему  ножницы.  Перерезанный
провод начал извиваться, как раненая змея.
   - Вперед! - прозвучала команда.
   Танк выехал из ворот на  небольшой  круглый  двор.  Башня  медленно
сделала полный оборот. Перископы внимательно обследовали форт.
   - С машины, - приказал Янек. - Густлик, к орудию.
   - Осталось двадцать семь минут, - сказал Павлов. - Если судьба  нам
не поможет...
   - Судьба или Шарик, - перебил его Янек и, достав из кармана пилотку
немецкого майора, дал Шарику понюхать.
   Саакашвили  и  Вихура  тем  временем   подошли   к   металлическим,
покрашенным масляной краской воротам - их несколько зеленело  в  стене
форта. Скрипнули петли тяжелых створок. Внутри танкисты увидели сотни,
а может, тысячи наставленных под самый потолок ящиков с тротилом.
   Саакашвили протиснулся  по  узкому  проходу  в  середину,  посветил
фонариком. За первым казематом  находились  второй  и  третий  склады,
также набитые взрывчаткой до самого верха. Григорию стало страшно,  он
вернулся и, учащенно дыша, сказал Вихуре:
   - Там еще раз в сто больше, чем здесь...
   - Что ты волнуешься? - перебил его Вихура. -  На  нас  с  тобой  по
четверть кило - и то много. Тысяча или сто тысяч тонн здесь,  это  все
равно.
   - Ищи, Шарик, - подталкивал Янек овчарку.
   Собака обежала склад, обнюхав ящики, и вернулась.
   - Не было здесь этой сволочи? Не было?
   Шарик пролаял, что должно было означать,  что  нет,  не  уловил  он
запаха, шедшего от немецкой пилотки.
   - Ты думаешь, что сам майор закладывал детонатор? - спросил Вихура.
   - Он себе руку повредил. Думаю, что когда устанавливал взрыватель.
   - А если нет? Он мог иметь помощников. Одни простыни  вывесили,  но
были и такие, которые собственной головы, набитой Гитлером  бешенством
и злобой, не жалели.
   - Не морочь голову. Нужно было остаться.
   - Тут сто таких складов, как этот, - заговорил Григорий.
   - Тебе бы пришлось обследовать каждый за пятнадцать  секунд,  чтобы
найти взрыватель, и осталось бы две минуты на разминирование.
   - Янек! - крикнул Павлов, который до этого не отходил от  танка,  а
внимательно изучал двор форта.
   - Я! - Кос подбежал вместе с Шариком.
   - Немцы любят порядок и запасы...
   - Да. По-ихнему орднунг и форрэтэ... - подтвердил Кос.
   - Думаешь, весной они готовили топливо на зиму?
   Саакашвили раздавил большой кусок кокса, и  он  резко  треснул  под
ногой.
   - Нет. Тем более под конец войны. Понимаю, - сказал Янек.
   Он сделал несколько шагов, глядя под ноги  -  повсюду  куски  кокса
размерами с грецкий орех, но перед низкими металлическими дверками  их
было больше, чем где-либо.
   - Закрыты.
   - Погоди. - Вихура подошел и плечом отодвинул командира.
   Говорить было некогда, поэтому, ни о чем не  спрашивая,  он  достал
из-за голенища тонкую ножовку и ловко начал перепиливать скобу.
   - Хорошую сталь они пускали на танки, - заметил  он,  через  минуту
открывая дверки. - А это черт знает что.
   - Стоп, - остановил Павлов Янека. - Теперь сапер вперед.
   Светя фонариками,  они  один  за  другим  пошли  вниз.  Под  ногами
хрустели кусочки кокса. Сразу за первой площадкой на  ступеньке  лежал
пистолет, покрытый пылью и паутиной, но с  первого  же  взгляда  можно
было заметить, что это оружие бельгийского производства,  с  массивной
рукояткой, вмещающей магазин с шестнадцатью патронами.
   - Чур, мой, - сказал Вихура и, наклонившись, выдвинулся вперед.
   Григорий, который шел последним, оказался, однако,  более  быстрым:
он успел схватить Франека за руку и завернуть ее ему за спину.
   - Ты чего? Пусти...
   - Вири! - крикнул Григорий по-грузински.
   - Что "вири"?
   - По-польски значит "осел", - пояснил Саакашвили.  -  У  тебя  что,
пальцы лишние?
   - За угол! - приказал Павлов.
   Когда танкисты отошли, сапер встал на колени и, слегка насвистывая,
накинул петлю из тонкого шнурка на ствол.  Потом  из-за  изгиба  стены
дернул шнур, и на ступеньках загремел короткий взрыв.
   Капитан поднял отброшенный взрывом пистолет, осмотрел его  и  подал
Вихуре. Капрал непроизвольно отдернул руку.
   - Бери. Теперь не страшно. Кажется, не поврежден.
   Они спустились по лестнице  еще  на  одну  площадку,  откуда  узкий
подземный коридор разветвлялся в нескольких направлениях. Глиняный пол
был чисто выметен, и кокса нигде не было видно.
   - Куда же теперь? - спросил Павлов.
   Янек еще раз дал собаке понюхать пилотку и приказал:
   - Ищи.
   Шарик снова втянул в ноздри неприятный ему запах  немецкого  сукна.
Он по очереди обошел  все  коридоры  и  вернулся.  Встряхнул  головой,
тихонько замахал хвостом - нет.
   - Должен быть, песик, - убеждал его Янек, присев  около  собаки.  -
Ищи.
   Овчарка опять начала сосредоточенно искать.  Входила  на  несколько
шагов в коридор, возвращалась, затем шла в следующий.
   Павлов посмотрел на часы.
   - Сколько? - спросил Кос.
   - Восемнадцать.
   По одному из коридоров в  полутора  метрах  от  земли  вдоль  стены
проходили деревянные перила с вмятинами; возможно, это остались  следы
от прикладов винтовок. Шарик задержался, потянул носом поток  воздуха,
прыгнул лапами на стену и, обнюхивая, заскулил.  Он  отбежал  в  глубь
коридора, еще раз вскарабкался и радостно, удовлетворенно залаял.
   - Нашел, - подтвердил Кос и приказал овчарке: - Веди.
   Они побежали за  собакой,  Павлов  догнал  их.  Под  низким  сводом
раздавался топот ног, скользили лучи  фонариков  по  стенам.  Внезапно
овчарка прыгнула, преодолев какое-то препятствие.
   - Стоп, - приказал Павлов. - Прикажи ему, пусть остановится.
   - Шарик! - крикнул Кос. - На месте!
   В метре  перед  ними  легонько  дрожала  паутина  тонких  проводов,
которые Шарик зацепил, когда прыгнул.
   - Сам я не справлюсь, - заявил капитан. - Ни одна из  этих  четырех
струн не должна изменить натяжения.
   - Ясно, - ответил за всех Вихура.
   Все трое осторожно придвинулись к паутине, и каждый по-своему  взял
провод в пальцы: Вихура оперся рукой о колено, Саакашвили -  о  сапог,
Кос лег и ухватился за две металлические  нити,  проходившие  прямо  у
земли.
   Шарик хотел ему помочь, медленно поднял лапу и двинулся.
   - Стой, ни с места!
   - Готово? - спросил Павлов и,  посмотрев  на  сосредоточенные  лица
друзей, предупредил: - Перерезаю.
   Все молчали. Слышалось только  учащенное  дыхание  и  посвистывание
капитана.
   Перерезав металлическую паутину, Павлов перешел на  другую  сторону
и, стоя на коленях, стал стремительно манипулировать пальцами. Сначала
он отгреб куски глины,  обнажил  кончик  взрывателя,  потом  взял  его
пальцами и, отодвинув в сторону ладонь держащего,  выкрутил  детонатор
из мины. Первым он освободил Коса,  которому  было  неудобнее  других.
Затем, посмотрев на стекающие по лбу Вихуры капли пота, сменил его.
   Дольше всех держал провод Григорий, и когда он  уже  смог  опустить
его, то из порезанных подушечек двух пальцев закапала кровь.
   Капитан, светя фонариком, внимательно осматривал следующий  отрезок
коридора.
   - Ты зачем так сильно сжимал? - спросил Янек, разрывая  медицинский
пакет и подавая Григорию марлю.
   - Я подумал, - отвечал Саакашвили, - что если  удержу,  то  в  этом
году такую девушку встречу!
   - Вперед, - приказал Павлов.
   Шагов через двадцать они вошли в большой продолговатый  каземат,  у
одной из стен которого была насыпана куча кокса высотой в человеческий
рост. Они остановились, пораженные размерами подземелья.
   - Сколько? - еще раз спросил Кос.
   - Тринадцать.
   - Дня не хватит, чтобы все это переворошить.
   - Откуда известно, что именно здесь?..
   Шарик, непрерывно нюхая воздух, прошел вдоль  кучи  угля,  забрался
почти на самый верх, громко заворчал и стал энергично раскапывать кокс
передними лапами, сталкивая вниз шуршащую сухую лавину кусков.
   - Сукин ты сын! - крикнул Иван.
   - Стой, Шарик, к ноге! - приказал Янек, бросившись к собаке.
   Шарик не послушался. Он еще несколько раз поскреб лапами и,  ворча,
прыгнул на грудь хозяину с перчаткой в зубах. Янек отобрал ее у  него,
посветил фонариком.
   - Черная, на левую руку. Ее здесь этот гитлеровец потерял.
   - Внимание. - Павлов показал на темную проволоку, торчащую из кучи.
- Если задеть за усик, последует взрыв. Все зависит от того, успеем ли
добраться до мины.
   - Григорий, к танку! - приказал Кос.
   - Почему? Я могу! - Саакашвили протянул  левую  руку,  пряча  сзади
правую.
   - К танку! - резко повторил командир. - Бегом!  Пришли  Густлика  с
лопатой.
   Едва  умолкли  удаляющиеся  шаги  Григория,  как  все  трое  начали
работать. Беря  пример  с  Павлова,  они  легкими  движениями  пальцев
сбрасывали  вниз  куски  кокса.  Это  нужно  было  делать   осторожно,
сбрасывать по одному куску, а не целую горсть сразу, и в то  же  время
по всей поверхности, а не в одном месте. Вихура выбрал слишком  много,
и сразу же посыпался вниз целый ворох кусков.
   Все на секунду замерли. Иван выразительно  посмотрел  на  Вихуру  и
вновь вернулся к работе.
   - Сколько? - спросил капрал.
   - Неважно, - ответил капитан. - Убежать все равно уже нельзя.
   Кокс сыпался вниз тремя ручейками, а под стеной  стоял  Шарик  и  с
большим азартом отбрасывал назад куски кокса.
   Прибежал Густлик с лопатой. Он сразу понял, что надо делать.
   - Уйди, Шарик. Теперь я поработаю.
   Ритмично позвякивала лопата. Под тремя парами  ладоней  таяла  куча
угля, все выше торчали грозные усы взрывателей - и наконец  показалось
громадное тело авиационной бомбы.
   Теперь дело пошло быстрее. Павлов  достал  из  кармана  медицинский
стетоскоп, воткнул концы в уши.
   - Стоп.
   Он прижал стетоскоп к пузатому телу бомбы - тишина.  Он  передвинул
стетоскоп  и  услышал  грозный  отчетливый  стук  часового  механизма.
Крышка, под которой он был спрятан, находилась со стороны  стены,  что
было очень неудобно.
   - Поддержите, чтобы я не оступился.
   - Я поддержу.
   Густлик встал, широко раздвинув  ноги,  взял  Павлова  за  бедра  и
застыл, согнувшись в три погибели.
   Капитан, посвистывая, примеривал специальный ключ  к  двум  круглым
углублениям. Осторожно  потянул.  Металл  сопротивлялся.  Трудно  было
попытаться дернуть, потому  что  именно  здесь  больше  всего  торчало
грозных усов из проволоки. Он начал  постепенно,  до  боли,  напрягать
мышцы. Наконец заскрежетала  резьба.  Крышка  сделала  первый  оборот,
второй - и сползла вниз по осыпи.
   Янек подал фонарик. Иван заглянул внутрь, потом просунул туда  руку
и долгую минуту манипулировал  там  пальцами.  Наконец  тиканье  часов
прекратилось. В тишине слышалось лишь дыхание людей, сопение Шарика  и
спокойное посвистывание капитана. Двумя пальцами  он  вынул  небольшой
механизм, осмотрел его и бросил на кокс.
   Он еще раз просунул руку и несколькими быстрыми движениями выкрутил
взрыватель, положил его в  нагрудный  карман.  Это  уже  был  конец  -
небрежным движением он тронул железные усы, которые перестали  грозить
смертью. Потемневшее от пыли лицо просветлело в улыбке. Потом, стоя  у
стены, Иван достал из кармана платок и вытер потный лоб Густлика.
   - Пошли на воздух, - сказал он уставшим голосом.
   - Сколько? - спросил Вихура.
   - Четыре минуты до взрыва, - ответил Павлов.

   Саакашвили снял пулемет нижнего стрелка и, сидя  на  башне,  держал
его на коленях. Он внимательно рассматривал  и  со  злостью  посасывал
порезанные пальцы правой руки.  Лицо  его  просветлело  только  тогда,
когда он увидел выходящих из казематов форта.
   Их форма была в пыли, лица покрыты угольной пылью. Щуря глаза,  они
пересекали границу между тенью и солнцем и глубоко вдыхали воздух.
   - Перекур, - заявил Густлик. - Гжесь, если б мы слова не  дали,  то
выпили бы сейчас, да?
   - Было бы  что,  -  проворчал  недовольный  Вихура.  -  Мои  запасы
американцы вылакали.
   - Через час накормлю вас и напою, - заверил их Павлов.
   Кос  поднял  руку,  делая  вид,  что  хочет  стукнуть  Еленя,   тот
притворился,  что  испугался,  вскочил  на   металлическую   лестницу,
прикрепленную к стене, за ним Шарик, и оба выбежали на зеленую вершину
бастиона, поросшую молодой  травой.  За  ними  со  смехом  последовали
Вихура и Кос, а сзади и капитан.
   - Братцы, а я? - крикнул Саакашвили.
   - Оставь эту машинку и иди, - разрешил Янек.
   - Никто не украдет! Здесь ни одной живой души нет, - сказал Вихура.
   Шарик катался по  траве,  вытряхивая  из  шерсти  пыль.  К  экипажу
подбежал Саакашвили, обнял Густлика и Франека.
   - Хорошо! - сказал он. - Я загадал, и вышло,  что  встречу  в  этом
году девушку.
   - Или двух, - лукаво произнес Густлик, обхватив рукой Григория.
   Павлов и Кос стояли в стороне. Перед ними  внизу  лежал  освещенный
предвечерним солнцем городок.
   - Хороший город, - в задумчивости произнес Иван. -  Когда  о  войне
забудут, здесь людям будет хорошо.
   По другой стороне рва  форта,  по  пустынной  тропинке  сквера  шел
черный кот.
   - Посмотри-ка, Шарик, - показал Янек на кота.
   Собака встала, но посмотрела в противоположную  сторону,  за  спины
танкистов, обнажила клыки.
   В  этот  момент  прозвучал  выстрел.  Четверо  танкистов  мгновенно
обернулись, вскинули оружие, но не нажали на спусковой крючок.  Метрах
в пятидесяти стоял паренек лет пятнадцати с  повязкой  фольксштурмовца
на рукаве. Бросив винтовку на землю, он поднял руки.
   Павлов сделал четверть шага вперед и медленно, а затем все  быстрее
стал поворачиваться всем телом, одновременно падая навзничь.
   - Убью! - пригрозил Вихура.
   - Гад, - вырвалось у Саакашвили.
   - Погодите, - остановил их Густлик. - Я...
   Кос привстал на колени над капитаном.
   - Иван...
   Раненый двинул рукой и вытащил из нагрудного кармана взрыватель.
   - Выброси, Янек, чтобы кого не покалечило.
   Он  еще  раз  протянул  руку,  подал  логарифмическую  линейку,  но
говорить уже не мог: силы оставили его.  Судорога  боли  пробежала  по
лицу сапера, застыли мышцы челюстей. Янек  поднял  с  травы  шлемофон,
положил на глаза убитого и встал.
   Елень держал за воротник позеленевшего от страха немца.
   - Последнюю пулю выпустил. Больше у него не было патронов.
   Паренек, не понимая, что они говорят, смотрел с ужасом на  убитого,
на стволы автоматов и вдруг, поняв, что ничто его не спасет, истерично
выкрикнул:
   - Хайль Гитлер!
   Густлик наотмашь ударил его.
   - Заткнись! Если бы вам еще один  Гитлер  объявился,  то  уж  потом
некому было бы говорить по-немецки.
   Янек горящими сухими глазами  всматривался  в  фольксштурмовца.  Он
почувствовал неожиданную дрожь в мышцах и движением  ствола  дал  знак
Густлику отойти в сторону.
   Елень, вопреки этому жесту, вышел немного вперед и сказал:
   - Он пленный. И еще глупый.
   Жестом он приказал Вихуре и Саакашвили, чтобы  они  забрали  парня.
Когда те исчезли на лестнице, он наклонился и поднял убитого Ивана.
   Кос словно обезумел.
   - Хватит этого, хватит! - Он изо всех сил швырнул автомат на землю.
   - Подними, - грозным голосом приказал Елень.
   Несколько секунд они измеряли друг друга свирепый взглядом.
   - Пока не прикажут, не имеешь права бросать оружие.
   Густлик с погибшим на руках двинулся  к  железной  лестнице.  Через
несколько шагов он увидел стоящий внизу танк, а около  него  Григория,
Вихуру и пленного.
   - Никто ничего не видел. И я не  видел.  И  ты  никогда  не  бросал
автомата, - обратился он к Янеку.



        33. Пары

   Жара стояла такая, что даже листья на  ивах  седели  и  увядали,  -
только от воды шла прохлада. Оба Шавелло на  сбитой  из  досок  лодке,
остро пахнущей  смолой,  возвращались  по  Нейсе  на  немецкий  берег.
Константин в очках сидел на носу,  рассматривая  на  ладони  созревшие
колосья ржи и мысленно прикидывая, что  минуло  уже  три  месяца,  как
война кончилась, а службе еще и конца не видно.
   Юзек неторопливо  греб,  подставив  лицо  солнцу.  Приблизившись  к
берегу, он взялся за шест и несколько раз  изогнул  спину,  напрягаясь
при отталкивании.
   Причалили, как обычно, - около ствола дерева,  сваленного  весенним
паводком, а может, и польским снарядом в  апреле.  Константин  замкнул
цепь от лодки на висячий замок, а Юзек засунул весло в заросли ивняка,
под засохшие прошлогодние листья.
   По крутой тропинке они выбрались на взгорок. Отсюда уже можно  было
увидеть  расположившуюся  танковую  роту,   а   справа   -   небольшую
деревеньку, утонувшую в зелени деревьев.
   - Зайдем? - спросил Юзек.
   - Обязательно, - ответил Константин и зашагал в сторону деревни.
   В саду, около первого от  берега  домишка,  стоял  старший  сержант
Саакашвили и с удовольствием  ел  сорванное  с  ветки  спелое  яблоко.
Рядом, за садовым столом, сидел подпоручник  Кос,  старательно  что-то
подсчитывал и записывал в слегка обгоревшую тетрадь в синей обложке.
   - Можно? - спросил Константин, опираясь рукой на забор.
   - А как же! - пригласил он и крикнул, повернувшись к дому: - К  нам
гости!
   - Какие гости?! Мы только так зашли.
   - В самый раз.
   - Да ну, какое там. -  Константин  присел  на  скамейку  и  показал
колосья. - Мы из-за Нисы, из нашей деревушки, возвращаемся. Вот хоть и
поздно посеяно, а уже время приходит снимать урожай.
   Из глубины сада и из  домика  выскочили  остальные  члены  экипажа:
Елень, Вихура, Черешняк  -  в  новой  отглаженной  форме,  с  Крестами
Храбрых и медалями на груди. Приветствовали гостей, усаживались рядом.
   - Если через неделю не начать  косить,  хлеб  станет  осыпаться,  -
объяснил Шавелло.
   - Кому холодного кваса? - Гонората  вынесла  запотевший  от  холода
жбан и глиняные кружки.
   - А, хозяйка! - приветливо встретил ее Константин. - А когда же  мы
хозяйками обзаводиться будем?
   - Что ты, дядя? Мне еще рано, - устыдился Юзек.
   - Ты думаешь, у меня глаза на затылке и я не вижу,  как  ты  на  ту
радистку смотришь? Тебе пора и ржи пора пришла. Только ты не  очень-то
смелый.
   - Пора, - согласился Черешняк. - Я,  может,  и  помог  бы  жать,  -
пообещал он, раскусывая твердое зерно.
   - Сидим и сидим здесь, - проворчал  Вихура.  -  Дома  всех  хороших
девушек расхватают, а нам некрасивых оставят...
   Григорий подошел сбоку и, обняв Франека за  плечи,  шепнул  ему  на
ухо:
   - Ханка красивая девушка.
   - Сердится уже вторую неделю, - буркнул плютоновый.
   - Не сердилась бы, если б не любила, - тихо  сказал  Григорий  и  с
печальной улыбкой на лице отошел в сторону.
   - Я же тебе, умная голова, уже втолковывал, почему мы здесь  должны
торчать, - гремел голос Густлика, стучавшего по столу кулаком.
   - Из армии, если нет приказа, не уйдешь... - осмелился  вступить  в
разговор Юзек.
   - Не в том дело. Сейчас в  Потсдаме  главы  правительств  союзников
совещаются. О границах речь идет.
   - Недалеко до того места, где  вас  подхорунжий  Лажевский  в  плен
взял, - добавил Черешняк.
   - Не болтай, Томек, когда я  говорю.  О  границах  там  речь  идет.
Сталин говорит, что граница должна проходить по этой Нисе,  у  которой
мы стоим, а Черчилль пальцем по карте водит, а  притворяется,  что  не
может найти.
   - Может, по-английски другими буквами пишется, - высказал  сомнение
Константин.
   Елень, пропустив замечание мимо ушей, продолжал:
   - Тогда русский генерал говорит ему: "Товарищ Черчилль,  это  почти
там, где польские дивизии стоят", а сейчас все знают: в  политике  они
могут ошибиться рекой или городом, но где чья дивизия - каждый знает.
   - От нашего  правительства  там  тоже  есть  представители,  и  они
объясняют им что и как, - снова вмешался Черешняк.
   - Тебя, Томек, как послали в Варшаву, так ты с тех пор поумнел.
   - Следующий раз, сержант, сам поедешь.
   Елень замахнулся, чтобы стукнуть его, но остановился и шепнул Косу:
   - Командир.
   - Смирно! - подал команду Янек.
   - Вольно, вольно! - крикнул генерал, входя в калитку. - Я здесь  по
своим делам. Забежал в госпиталь только за лекарствами, но получил  от
сержанта Огонька приказ заехать к вам.
   - А девчата? - спросил Григорий.
   - Одну привез, - генерал показал на Марусю, бегущую от  калитки,  -
но Лидки у радиостанции уже не  было.  Наверно,  возвращаясь,  обучает
свое войско на марше.
   - Выпьете квасу, пан генерал? -  спросил  Густлик.  -  Или,  может,
чего-нибудь покрепче?
   - Есть спирт на меду, - предложила Гонората.
   - Лучше квасу, если холодный...
   Генерал поднес ко рту заиндевевшую кружку, и в этот  момент  в  сад
вбежала Лидка, а за ней две одинаковые  радиотелеграфистки.  Все  трое
смутились не столько от присутствия генерала, сколько от его  веселого
смеха, которым он их встретил.
   - Если б вы раньше ей присвоили звание сержанта и дали бы этих двух
девушек, то мы  войну  в  апреле  бы  кончили,  -  убежденно  произнес
Густлик.
   - Лидка хороший командир, - похвалил Кос. - Чтобы  легче  различать
помощниц, она Ханю сделала ефрейтором.
   Помогая сесть на скамейку, он протянул девушке руку  и  легко  сжал
узкую ладонь, на которой огонь оставил полосы гладкой побелевшей кожи.
   Сестры Боровянки  не  говорили  ни  слова.  Они  скромно  стояли  в
стороне, заняв такую позицию, чтобы Аня  могла  поглядывать  на  Юзека
Шавелло, а Ханка - чтобы повернуться спиной к Франеку Вихуре.
   Генерал допил, вытер ладонью  губы  и,  поставив  кружку  на  стол,
наклонился к Гонорате:
   - Квас превосходный. Чем же мне отблагодарить вас за него?
   - Каким-нибудь хорошим известием. Мы  тут  разговаривали...  -  Она
замолчала, встретив сердитый взгляд Густлика.
   - О чем? - спросил командир.
   С минуту стояла тишина, все смотрели на Коса.
   - О доме, гражданин генерал. Что нужно в Польшу  возвращаться.  Оба
Шавелло, к примеру, могут демобилизоваться в тот же день, как перейдем
границу. Они землю получили у самой Нисы. Рожь созревает...
   - Ну у вас, кажется, от жнивья ничего не зависит. Я дам разрешение,
и играйте свадьбу хоть завтра.
   - Что вы! - застеснялась Маруся. - Подождем.
   - Мы с Густликом договорились, что вместе будем,  в  один  день,  -
пояснил Кос.
   - Я разрешаю. Пожалуйста.
   - Пока мои родители и ее, -  показал  Густлик  на  Гонорату,  -  не
благословят, не получится ничего. До возвращения придется отложить.
   - Сержант Елень объяснил, пан генерал, - вмешалась Гонората,  -  но
он уже очень скучает.
   - А меня на ваши свадьбы позовете?
   - А как же! - воскликнул Елень.
   - Вас первого, - заверила Маруся.
   - В таком случае по секрету скажу  вам,  что  завтра  заканчивается
Потсдамская конференция и  наверняка  через  три  дня...  -  Он  рукой
показал в ту сторону, где за рекой зеленела Польша.

   В тот же день вечером, когда уже все, кроме часовых,  легли  спать,
Гонората вышла в сад  и  при  свете  месяца  сорвала  три  яблока  для
хорошего предзнаменования, глядя на восток.
   Ее увидел Густлик, несший дежурство в роте. Он нежно обнял  девушку
за плечи и спросил:
   - Для мармелада?
   - Нет. Чтобы вернуться поскорее. Не задерживаться больше.
   - Хорошо, - сказал Елень.
   Зачем  ему  было  возражать  Гонорате,  когда,  как  и  что   решит
командование. Пусть загадывает при месяце, это не повредит.
   Занятые друг другом, они не заметили, что в другом конце  сада,  за
густыми рядами пахучих кустов малины, был еще  кто-то,  кому  месяц  и
мысли не давали спать, кто строил планы на будущее.
   - Сердце не капрал, который подчиняется сержанту, и  не  полковник,
который обязан выполнить приказ генерала, - тихо  говорил  Саакашвили,
сидя на корточках и опершись спиной о забор. - Ну  что  значит  слово,
сказанное во время развлечения, ленточка или фотография по сравнению с
настоящим чувством...
   - Вторую неделю сердится... - перебила его Ханя.
   - Не сердился бы, если бы не любил. Франек шероховатый  как  броня,
но только сверху. Он очень хороший.
   - И красивый, - вздохнула Боровянка.
   - Да... - признал Григорий и тут же  сменил  тему.  -  Давно-давно,
когда в Испании война только началась, поехал  я  на  Дальний  Восток:
свет повидать и строить  комсомольский  город.  С  тех  пор  не  видел
Грузии. А наши горы весь год в снежных шапках, реки весь год  бегут  к
морю, леса весь год зеленеют. Приедешь к нам - наши края посмотреть?
   - Да. Приеду, - сказала она и крепко прижала к  груди  черноволосую
голову Григория - своего помощника по сердечным делам. - Вместе с Аней
и  ее  Юзеком  приедем.  Осенью,  когда  уже  меньше  работы  будет  и
Константин сам за всем доглядит...
   - Можно  осенью,  -  согласился  Григорий.  -  В  ноябре  созревают
мандарины, молодое вино  набирается  крепости,  а  барашки  становятся
жирными.
   Ханя пошла к дому первой. Саакашвили тихонько напевал песнь о мече,
вспоминая свой самый трудный час войны, а потом встал  и  пошел  вдоль
малинника. Он с удивлением заметил под яблоней знакомое лицо.
   - Ты чего не спишь? - спросил он.
   Девушка поднялась и тихо произнесла:
   - Путаешь ты меня с Ханей. - Она показала погон без нашивки.
   - Извини, - кивнул он головой, улыбнувшись.
   - Ничего, пан сержант, - ответил из зеленой тени Юзек Шавелло. -  В
такую ночь спать трудно, и мы с панной Аней о жизни разговариваем.
   За эти три дня они, наверно, в сотый раз просмотрели все  машины  и
карты, проверили запасы горючего и смазки. На  четвертый  день  пришел
приказ, а на пятый  перед  рассветом  они  двинулись  через  Нейсе  по
понтонному мосту.
   На взгорке стоял высокий бело-красный столб с орлом  и  надписью  -
"Польша". Минуя его, воинские части отдавали честь.
   - Наш был с грузинской горой, - припоминал Елень, - потому что  его
Гжесь красил.
   Косу казалось, что это было давным-давно - тогда они еще на  старом
танке ездили,  не  знали  ни  Лажевского,  ни  Стасько,  ни  хорунжего
Зубрыка, ни капитана Павлова. Потом они встретились с  Константином  и
Юзеком Шавелло, которые теперь стояли рядом, держась за  ручки  башни.
Они были одеты в парадную форму, только оружия при них не было.
   - Здесь? - спросил Янек, узнав заросли орешника и каштан  на  меже,
словно купол часовни возвышающийся над полем.
   - Здесь, - подтвердил Константин.
   Слегка прижав ларингофоны, Кос приказал:
   - Рота, стой! Привал!
   Машины свернули на обочину. Остановился "Рыжий", а за ним остальные
девять машин. С брони спрыгнули члены экипажа. Они оцепили привязанный
сзади двухлемешный плуг, общими усилиями перетащили его через кювет  и
поставили у края волнующегося под ветром поля.
   - Это тебе, Константин, от нас подарок, - сказал Густлик.  -  Чтобы
глубоко пахал.
   - От всего сердца вам спасибо, - поблагодарил  он,  и  оба  Шавелло
низко поклонились.
   Константин поднял комок земли, растер его на ладони.
   - Лес тут не  очень  большой  и  колодцы  без  журавлей,  но  земля
хорошая.
   - Польская, - произнес Томаш.
   Попрощались,  с  секунду  постояли  друг  против  друга,  а   потом
подпоручник Кос, повернув голову в сторону шоссе, крикнул:
   - Рота!.. По машинам!
   Танкисты вскочили, выбежали из кювета, сели в танки. В  тот  момент
когда Янек флажком дал знак "заводи моторы", Константин крикнул:
   - Если после уборки картошки, то приедем. Дайте знать!
   - Мы сообщим, - ответил Елень.
   Загудели моторы, и танковая рота снова двинулась.
   Шавелло долго смотрел ей  вслед,  а  потом,  не  говоря  ни  слова,
расстегнул воротник мундира,  ремень  повесил  наискось  через  плечо.
Вздохнул и, перекрестив себя и поле, начал косить.
   Юзек  подождал,  пока  дядя  уйдет   вперед,   потом   размеренными
движениями косы начал второй ряд.
   Оба в одном и том же ритме наклонялись и выпрямлялись. Поблескивали
косы на солнце, позванивала тонкая сталь, словно это издалека  долетал
звон раскачивающихся колоколов на башне костела.

   Гудевшие колокола на башне костела попеременно появлялись  из  тени
стен на солнце и ритмично поблескивали, как косы на жатве. В  воздухе,
в котором уже плыли паутинки бабьего лета, растекался  мягкий  веселый
бас.
   Бескидские горы, темно-зеленые от елей, отвечали,  возвращая  назад
эхо. Отвечали барабан,  контрабас  и  скрипки  бескидской  капеллы,  в
лентах, в шляпах с перьями, со свистом и песней, мчавшейся по шоссе.
   Кучер три раза громко щелкнул кнутом над крупами  летевших  галопом
коней, свадебный оркестр притих, заплакала кобза,  выводя  мелодию,  а
дружки и подружки на повозках запели протяжную песню:

                       Женятся у вас солдаты,
                       Каждый дивчину сосватал.

   Третьей в ряду тарахтела высокими колесами бричка,  взятая  у  пана
старшего лесничего. По обе стороны гарцевал верхом почетный эскорт,  и
среди наездников выделялся  черной  кожаной  курткой  старший  сержант
Саакашвили, зеленой одеждой - капрал Черешняк, сжимавший в руке шапку.
На его груди позванивали медали. Рядом бежал Шарик и весело лаял.
   На бричке сидела Гонората в белом платье, в развевающейся на  ветру
фате, Маруся - в польской форме и с цветком в волосах,  а  напротив  -
Янек и Густлик. Правил Вихура - счастливая улыбка играла на его  лице.
Они ехали, подставив лицо солнцу и ветру, обнявшись и прижавшись  друг
к другу. Может быть, сейчас они немного  боялись  этой  быстрой  езды,
потому что кучер у них был непрофессиональный.
   Повозки одна за другой свернули на боковую дорогу, на  полном  ходу
влетели в воду  и,  перескочив  по  камням  реку,  приостановились  на
дороге, круто поднимающейся вверх. Первая  повозка  уже  стояла  около
забора, окружавшего большой деревянный дом, белевший в саду.
   Слезли на землю музыканты, настроили инструменты. Сошли  с  повозок
гости. Те, что приехали позже, теперь приветствовали друг друга.
   - Я думал, что не приедешь, - сказал генерал, протягивая Станиславу
Косу руки.
   - Прямо с поезда. Трое суток из Щецина вместе с Лажевским едем.
   - Так ты, Даниель, не в Варшаве?
   - Границу, гражданин  генерал,  охраняю.  А  демобилизуюсь  -  буду
вместе с  Янеком  поступать  в  технический.  Выучимся  -  суда  будем
строить. Море есть, и флот очень нужен будет.
   - Ты, кажется, секретарем остался? - спросил генерал Веста.
   - Нет, но почти.
   - Меня, пан генерал, секретарем выбрали, - сказал отец Томаша.
   -   В   гмине?   [гмина   -   волость,   единица   административно-
территориального деления Польши до 1954 г.] - спросил командир.
   - Не в гмине. Партийным секретарем.
   - Не знал  я,  Черешняк,  что  вы  способный  политик,  -  искренне
удивился генерал.
   - Да какой там политик, я делегат Крайовой Рады. Это когда мы землю
пани помещицы делили, крестьяне сказали,  что,  если  б  меня  выбрать
секретарем нашей организации - Крестьянской  партии,  я  уж  наверняка
землю их никому не отдам, - объяснил старый Черешняк, бросая взгляды в
ту сторону, где белели фаты невест.
   Обе молодые пары еще стояли  у  брички,  а  подружки  в  это  время
поправляли наряды невест.
   Чуть в  стороне  с  грустной  улыбкой  на  них  смотрел  Зубрык,  в
гражданском костюме, с черной бабочкой под белым воротничком.
   - Здравствуйте, - приветствовал его Константин Шавелло. -  Вы  что,
пан хорунжий, уже не хорунжий?
   - Меня уволили за то, что в  Берлин  с  вами  убежал,  -  признался
фельдшер и показал на лацкан: - Медаль дали, но уволили в запас.
   - А где вы теперь, пан хорунжий, работаете?
   - В том же госпитале.
   - Пан Зубрык, а кто же там, извините за выражение,  подштанники  на
складе считает, а? Прежняя знакомая?
   - Да.
   - Вот если бы вы мне, пан, дали адресок записать... Понимаете,  сын
женился на начальнице почты, а я сам как  барсук,  хотя  годы  еще  не
старые.
   - Привет, - крикнул, подходя, Вихура. - Как там мой бензин?
   - С каждой получки на него откладываю.
   - Как только демобилизуюсь, сразу фирму импорт - экспорт организую.
   - Пан плютоновый, а может, мы с вами сыграем тут в очко под  шумок?
Отыграться хочется... - предложил Зубрык.
   Вихура схватил  фельдшера  под  локоть,  отвел  в  сторону  и  тихо
объяснил:
   - Не стоит, пан Станислав, жена не позволяет.
   - А которая же это пани? - спросил бывший хорунжий.
   - Вон тех двух одинаковых видите? - спросил Франек. - Одна  из  них
командир над обоими Шавелло, а другая - надо мной.
   - О, у вас может быть четверо близнецов, - со знанием  дела  заявил
Зубрык и, заметив внезапную бледность на лице Вихуры, быстро  добавил:
- Речь идет о двух парах близнецов. Это явление, пан  плютоновый,  как
цвет глаз или волос, наследственное...
   К молодым подошел дружка в гуральском наряде и предупредил:
   - Как музыка заиграет, так сразу же идите.
   Дружки бросили  сигареты,  растоптали  окурки.  Рядом  с  ними  шел
Григорий, внимательно посматривая по сторонам. Под  сливой,  усыпанной
плодами, он увидел Лидку. Подошел к ней сзади, сорвал  несколько  слив
и, положив одну в рот, протянул остальные на открытой ладони.
   - Хочешь? Присматривался я к подружкам невест  -  все  красивые,  а
сердце молчит. Не бьется быстрее.
   Удивленный, что девушка не оборачивается и не отвечает,  он  обошел
вокруг и заглянул ей в лицо.
   - Что с тобой? - Он заметил в ее глазах слезы. - Скажи кто,  так  я
его... Ну скажи, - сжал он зубы и подтянул рукава.
   - Шутить все могут, а чтобы как Янек и Маруся...
   - Лидка, стоит тебе только захотеть, и каждый...
   - Каждый?
   - Конечно.
   - А ты?
   - Я?
   Все оказалось так ясно и просто. И как Григорию раньше это в голову
не приходило! Сердце у него забилось сильнее, но вдруг в него вкралось
сомнение.
   - Ты же в Грузию не поедешь.
   - Поеду, Гжесь, если хочешь. - Она подняла на него  глаза,  сиявшие
радостью.
   В  этот  момент   загремел   барабан,   запела   скрипка,   заиграл
триумфальный марш.
   Молодые шли через сад, полный зрелых, сочных плодов,  мимо  столов,
ломящихся от различных яств, по  зеленой  траве,  усеянной  солнечными
зайчиками. За молодыми двинулись подружки  и  дружки  -  и  среди  них
генерал, подпоручник Лажевский, Томаш Черешняк и  Константин  Шавелло;
Шарик, важно переставляя лапы, шагал рядом.
   Около дома стояли родители  Гонораты.  Мать  на  подносе,  накрытом
вышитым полотенцем, держала  хлеб  и  соль.  Тут  же  стояли  родители
Густлика, отец Янека в старшина Черноусов, похудевший после  госпиталя
и опирающийся на палку.
   Молодые низко поклонились родителям,  выслушали  их  благословение.
Оркестр заиграл что-то торжественное.
   Потом музыканты перестали играть.
   - Гости дорогие, просим к столу. Как говорится, чем богаты,  тем  и
рады...
   - Люди, люди!  -  кричал  седой  высокий  мужчина,  несший  большой
фотоаппарат на штативе. - Сначала фотографию надо сделать, потому  что
потом не то получится...
   - Фотографироваться... Правильно.  Только  побыстрее,  -  раздались
голоса.
   Извиняясь взаимно и приглашая друг друга, гости плотнее становились
у стены, на ступеньках, на веранде. Впереди - дети, а  в  первом  ряду
молодые парни присаживались на колени или ложились на траву; в  общем,
все делалось как всегда при таком групповом фотографировании.
   - Старшина! - крикнула Маруся. - Идите сюда поближе, вы  здесь  мой
отец.
   - Хорошо, дочка, - прихрамывая, подошел поближе усатый старшина.  -
Вот, после войны хромым остался.
   - На снимке не будет заметно, - ободрил его Янек.
   Григорий, держа за руку Лидку, старался втиснуться в самую середину
группы.
   - Ты куда? - придержал его Кос.
   - Неженатые - в сторону, - заворчал Густлик.
   - Да я чтобы два раза не фотографироваться! - объяснил  Саакашвили.
- Завтра свадьба.
   - Чтоб у моей машины камера лопнула! - крикнул  лежащий  у  их  ног
Вихура. - Чья свадьба?
   - Наша, - ответила ему Лидка и показала кончим языка.
   - И-и-и! - запищали от радости сестры-близнецы, одна из которых уже
была Юзека Шавелло, а другая - Вихуры.
   - Вот видишь, Юзек, какой конфуз,  -  сказал  Константин,  -  а  мы
только две люльки в подарок привезли.
   - Внимание, снимаю! - крикнул фотограф.
   Он снял  крышку  с  объектива,  сделал  ею  магическое  движение  и
возвратил на место.
   - Уже? - спросил кто-то сбоку.
   - Погодите, еще раз.
   Он сменил кассету, накрыл голову черным платком и,  подняв  штатив,
сделал несколько шагов вперед.
   - Минуточку.
   Это был как раз тот второй  снимок,  на  котором  вышли  Густлик  с
Гоноратой, Янек с Марусей и Григорий с Лидкой,  внизу  -  лежавшие  на
траве Томаш и Вихура, а посередине - веселый Шарик.