по спине, груди и животу и вдруг почувствовал, что все тело наливается обжигающим жаром. Оказывается, самое страшное -- только начать... Вот это другое дело! -- одобрительно гудел за спиной дядя Владя, а я плескался и плескался до тех пор, пока не вышла мать. Ох, да сколько же ты воды-то налил! Хватит, хватит, а то вниз прольется. Вытирайся! -- И она кинула мне на плечи мохнатое полотенце, а сама взяла половую тряпку. Когда я, весело гогоча, вытерся, мне стало еще жарче, теперь все тело горело, как в огне. И даже дядя Владя, покачав головой, сказал: --Да-а, силен, силен! -- и поскорей ушел в свою комнату. А я, победно проводив его глазами, тоже зашагал к себе, ощущая удивительную силу в руках, ногах и во всем теле. За завтраком ел так, что мать обрадовалась: --Ну вот, тебе давно бы следовало по пояс мыться! А силы все прибавлялись и прибавлялись. После завтрака их стало столько, что мне до страсти хотелось что-нибудь поднять, толкнуть. Я одной рукой запросто поднял за спинку стул и небрежно отставил его в сторону, хотя он мне вовсе и не мешал; будто нечаянно, сдвинул стол, а потом трахнул по гардеробу ладонью так, что мать даже вздрогнула и сказала, что больше не надо. Застегнув китель и положив в портфель трусы, майку и тапочки (на последнем уроке -- физкультура), шагнул к двери, отлично зная, что уж сегодня-то мать ни за что без пальто не пустит. Ну, я пошел... Ни в коем случае! -- взглянув в окно, испуганно сказала она.-- Ты посмотри: все одеты! -- и достала пальто. Ну, мам,-- как бы нехотя одеваясь, для виду упирался я.-- Да я же теперь... Ну ладно, ладно,-- наконец сдался я.-- Пусть будет по-твоему. Выходя из квартиры, хватил дверью так, что дядя Владя подскочил на табуретке и крикнул: --Эй-эй! Собрался с жеребячьей силой-то! Ты б лучше... Что "лучше", было уже не слышно, но я догадался. Наверно, опять что-нибудь насчет Митьки... "А что мне этот осел!" --сам изумляясь своей храбрости, подумал я, упруго сбегая по лестнице. Вышел из сеней и чуть не попятился: к голубятне, сосредоточенно глядя на баночку с водой, осторожно подвигался Митька. В одну минуту улетучились куда-то вся моя храбрость и сила; руки и ноги сразу же ослабели, а портфель, которого до этого и не замечал, стал казаться тяжелым. Дождавшись, когда Митька скроется, я на цыпочках обежал дом, юркнул в калитку и только тогда почувствовал себя в безопасности. Отойдя немного, с обидой сжал кулаки, в которых всего несколько минут назад была такая силища! "А еще зарядку делал, по пояс мылся!" Вдруг кто-то незаметно подкрался сзади и стукнул меня по правому плечу. Я испуганно повернул голову и увидел, что слева преспокойненько идет себе и ухмыляется Жора Зайцев. -- Ну как, все выучил? Сегодня по литературе всех спрашивать будут! Я чуть не споткнулся: вчера ведь так ничего и не успел. Хотел все честно выучить, да... уснул. А завтра как раз дневники Вадим Вадимыч проверять будет! И, главное, литература -- первый урок. В класс вбежали перед самым звонком, обогнав медленно плывущую по коридору литераторшу, с грохотом уселись за парту. Быстро отперев портфель, я выхватил из него учебник. Учительница села за свой стол, напомнила, что сегодня, как и обещала, будет спрашивать, и неторопливо раскрыла журнал. А я, не обращая внимания на тычки и подзатыльники и даже на то, что в щеку стукнулась и прилипла к ней жеваная бумага, читал и читал. Первую спросили Лилю, и она все очень хорошо рассказала. Потом вызвали еще несколько человек. Каждый раз, когда учительница говорила: "Достаточно!", ставила отметку и снова смотрела в журнал, я переставал читать и замирал. Когда же вызывали не меня, а еще кого-нибудь, снова читал и читал. И все же не прочитал как раз того, о чем спросили... Ну что ж,-- нахмуриваясь, сказала учительница, медленно выговаривая каждое слово (ох, какой злой и противной она мне казалась!),-- тогда давай сюда свой дневник. Не надо дневник! -- воскликнул я.-- Я выучу! Но почему же ты сегодня не выучил? А у него книги не было,-- вставая, негромко от ветила за меня Лиля.-- Но... я ему после дам... А где же твоя? -- снова спросила учительница. Она... а ее...-- залепетал я и был очень признателен Жоре, что он незаметно стянул учебник и спрятал его в парту. Ну хорошо,-- отложила свою карающую самописку учительница,-- на этот раз я тебе ничего не поставлю. Но чтоб к следующему уроку все непременно выучил! --Да! -- полный благодарности -- не к ней, к Лиле! -- ответил я.-- Обязательно! --А ты выручи его,-- кивнула учительница Лиле. Было очень стыдно, когда после урока ко мне подошла Лиля и протянула свою аккуратно обернутую книгу, думая, что у меня и в самом деле нет. И ты не стесняйся,-- сказала она.-- Когда нужно, сам говори. Ладно? Ладно,-- ненавидя и презирая себя, ответил я и положил в портфель еще один учебник по литературе, который был и такой, и какой-то другой, и его почему-то даже просто так держать было приятно... Председатель совета отряда, строгий и очень аккуратный ученик -- у него всегда все было в порядке,-- подойдя сзади, сказал: Нехорошо, Строганов, подтянись! А тебе что? -- огрызнулся за меня Жора. Вот поставлю о вас вопрос на совете, тогда узнаешь что! И у тебя ведь не так-то уж гладко обстоит дело... На следующем уроке я опять очень боялся, как бы не вызвали. И только на уроке физкультуры почувствовал себя свободно. Когда все переоделись и вышли в зал, мне вдруг очень захотелось кому-нибудь рассказать, что меня приняли в боксерскую секцию, что я уже был на одной тренировке и теперь умею по-боксерски стоять, двигаться, а завтра нам даже покажут настоящие удары. Я несколько раз небрежно подпрыгнул на носках так, как это делали, перед тем как выйти на ринг, старенькие, и прицеливался в стену кулаками. Жора спросил: Это ты что? Да так,-- все же переборов желание во всем открыться, уклончиво ответил я. После обеда я сел заниматься. Вынул Лилин учебник, на котором каким-то удивительно воздушным и красивым почерком были написаны ее имя и фамилия, и, отогнав от себя все посторонние мысли, стал учить, но вдруг вспомнил, что тренировочный дневник, о котором говорил тренер и после напоминал Борис, забыл завести. Выскочил из-за стола, быстро достал из папиного книжного шкафа толстую тетрадь в коленкоровой обложке, снова уселся и аккуратно вывел на первой странице: "Тренировочный дневник боксера..." -- и задумался: а какого же разряда? Вздохнул -- ведь у новичков же разрядов не бывает -- и дописал свое имя и фамилию. Так что же мы вчера делали? А, вспомнил: сначала зарядку, потом старенькие стали драться, а нам показывали шаги... Так прямо и писать? А вдруг Сева увидит? Я же ему наврал. Ничего, спрячу подальше -- вот и все! И я стал честно все записывать. А когда кончил и сунул тетрадь на самое донышко чемодана, в дверь вдруг застучали. Открыл -- Сева; их, оказывается, после второго урока отпустили. Вообще-то я домашние задания делаю,-- хмуро сказал я, не зная, пускать его или не пускать. Да я не буду мешать! -- по-свойски входя, заверил он и спросил: -- Ты сегодня на тренировку-то поедешь? Так тебе же говорили, что через день! -- недовольно возразил я. А-а... а уж я думал -- поедешь, покажешь мне что-нибудь дальше. И мы завтра набьем Митьке...-- разочарованно вздохнул Сева. . "Что бы ему такое дать, чтоб он сидел тихо? --озабоченно подумал я.-- А, вот что!" Взял с письменного стола "Огонек", карандаш и протянул ему: На-ка вот, реши кроссворд. У, это я люблю! -- обрадовался он.-- Знаешь, мы с папой какие решаем? Никто не может, а мы...-- И он сразу же стал, шевеля губами, считать карандашом клеточки на кроссворде. Вздохнув, я поставил локти на стол, удобно устроил на раскрытых ладонях подбородок и уперся глазами в книгу. Но не прочел и двух страниц, как вдруг вспомнил про утреннее умывание, какое это впечатление произвело на мать и дядю Владю, и мне очень захотелось похвалиться перед Севой. И поэтому, отталкивая учебник и вставая, я сказал небрежно: У-уф, устал. Отдохну немного...-- Я походил по комнате, будто и впрямь разминая замлевшую спину и ноги, и, как бы между прочим, спросил Севу: -- Да, а как ты умываешься по утрам? Как это -- как? -- удивился он.-- Очень просто: от крываю кран, подставляю под воду паль... то есть все руки. Потом провожу ими по лицу. Эх, ты! -- презрительно оглядел я его.-- Так только одни девчонки умываются. Надо знаешь как? -- И я как только мог красочно расписал свое утреннее умывание.-- Дядя Владя от удивления даже запрыгал! Надо бы и тебе так мыться. Ладно,-- поджимая губы, ответил Сева. И потом, еще нужно учиться через скакалку прыгать. Сева удивился: --Как девчонки? Я пояснил, что нет, по-боксерски. Сева сказал, что ладно, потом он возьмет прыгалки у своей сестренки Лидки. Но мне это показалось оскорбительным, и я посоветовал лучше достать какую-нибудь другую, настоящую веревку. Севу позвали ужинать, а я снова засел за уроки. За окном было черно, в стекла нудно колотил дождь, а по мокрому тротуару противно шлепала падавшая с крыши вода. Заткнув уши, чтобы не слышать этих тоскливых звуков, я заставил себя читать. Но ни с того ни с сего вдруг вспомнил, что просил вчера мать выстирать тренировочные трусы, майку и носки -- все насквозь пропотело! А вот не проверил, как она это сделала. Отодвинув тетрадь, бросился на кухню. На веревочке аккуратно висело все мое тренировочное хозяйство. Успокоившись, снова занялся уроками, но не сделал и половины, как пришла мать с новеньким чемоданом. Он был маленький, аккуратненький. И на нем сияли запоры и уголки -- не как у Мишки ржавые. --Это мне, да? -- с грохотом выскакивая из-за стола, радостно воскликнул я.-- Ой, мамочка, миленькая, спасибо! Я подскочил к матери, у которой отчего-то навернулись на глаза слезы, и звонко поцеловал ее в обе щеки. Потом схватил чемодан и, не зная, куда его поставить, заметался с ним по комнате, сбегал на кухню за тренировочной формой и стал примеряться, как буду класть ее в чемодан. --Но ведь я же еще не погладила,-- сказала мать. --Да ничего! Я только посмотреть -- влезет или нет. Но в чемодан не только все влезло, но еще и осталось много свободного места. --Как здорово! -- закрывая его и подходя с ним к зеркалу, кричал я.-- Да, мам? 9 На следующее утро я первым делом посмотрел, на месте ли чемодан. Он оказался на месте -- преспокойненько стоял себе на стуле, густо чернел своими боками и сверкал уголками и запорами. Взяв его в руки, я собрался было опять посмотреть на себя в зеркало, да вспомнил, что нужно еще делать зарядку, умываться и завтракать. Мышцы уже совсем не болели. Я, взобравшись на стул, распахнул форточку и начал зарядку. В школе опять почти ничего не слушал, а только и делал, что думал о чемодане. После уроков староста и председатель совета отряда, встав у двери, объявили, что никто домой не пойдет, а все останутся готовить стенную газету: одни будут рисовать, другие -- вырезать и клеить, третьи -- писать заметки, так как ящик для заметок пуст. Я попытался было отказаться, убедить, что мне срочно нужно в одно очень важное место, но из этого ничего не вышло. Староста каменно сказал: -- Всем нужно, и тоже в одно очень важное место! -- и растопырился у двери, чтобы никто незаметно не выскользнул. Закончили все в третьем часу. Как-то так получилось, что из школы мы вышли вместе с Лилей. Она в одной руке держала портфель, а в другой -- папку для нот. Мне ни с того ни с сего захотелось сделать что-нибудь необыкновенное: догнать и остановить, например, за задний буфер трамвай, перебежать перед самым носом у троллейбуса улицу или там еще что-нибудь подобное... И потом, все вокруг было почему-то очень смешное, и без конца хотелось смеяться. Я изредка взглядывал на Лилю, все время собирался сказать ей что-нибудь, но ничего путного придумать не мог. Выручила она сама. Она спросила: И ты... тоже на музыку, да? Да! -- почему-то, как дурак, ответил я, спохватил ся -- на какую музыку? -- и поспешно поправился, нена видя себя за неловкость: -- То есть нет! -- и был очень благодарен, что она уже спрашивала о другом: не нужен ли мне опять учебник. Я ответил, что нет-нет, спасибо, и опять, как дурак, не мог ничего придумать, и поэтому до самого нашего дома мы шли молча. Только когда уже совсем подошли, она тихо сказала, даже не глядя в мою сторону: --До свидания. --До свидания! -- чуть ли не во все горло гаркнул я. Дома я сразу же проверил, поглажены ли трусы, майка, носки. Оказалось, что все в порядке. И стал укладывать их в чемодан. Дождавшись, когда можно было ехать во дворец, взял чемодан и вышел на кухню, будто для того, чтобы проверить, не оставил ли чего на плите. Ишь ты какой важный! -- покачал головой дядя Владя и спросил: -- Это ты куда ж? В баню? Нет! -- обиделся я, хотя знал, что он нарочно про баню, чтобы меня позлить. Ехал во дворец и все боялся, придет ли Мишка. Но когда вошел в раздевалку, сразу же успокоился: Мишка сидел в уголке. Он сказал, чтобы я садился рядом с ним, специально для меня занял место. Пришли и табачники, которых Вадим Вадимыч не допустил до тренировки в первый раз: крепкий парень с добрым лицом, Ерема и Верблюд. Они, переодеваясь, говорили, что теперь даже и не дотронутся до папирос. Тому, с добрым лицом, я почему-то верил, а вот Верблюду с Еремой -- нет. Уж очень подозрительно бегали у них глаза. Мишка сразу же заметил чемодан, и мне даже показалось, что он позавидовал: у него-то был гораздо хуже. Он помрачнел, засопел, но потом, вдруг что-то вспомнив, посмотрел на Ерему и крикнул: --Ну, пойдем гирю-то поднимать! Пойдем! -- И шепотом мне: -- Я уже пробовал. Знаешь, какая тяжелющая! -- И снова Ереме: -- Испугался, да? Чего мне пугаться-то! -- огрызнулся Ерема. Мишка вскочил с места: Ну тогда пошли, пошли! Ерема огляделся -- деваться было некуда: на него смотрели со всех сторон -- и со снисходительным видом шагнул вслед за Мишкой из раздевалки. Двинулись и мы все. В гиревом зале никого не было. Покойно стояли на своих помостах сверкающие штанги; лоснились в уголке пузатые гири; блестели никелем на специальных полках грифы, и было отчего-то немного жутко. Мишка даже на шепот перешел: --Ну иди, поднимай! Ерема насупился, крякнул и, пугая тишину, косолапо зашагал, а Мишка, торжествуя и грозя ему в спину пальцем, оглянулся на меня -- дескать, сейчас кое-что увидишь. Ерема подошел к гирям, воровато окинул их взглядом, выбирая полегче, но Мишка приглушенно крикнул: --Эй-эй, вон ту бери! Тот дядя ею баловался! Ерема недовольно нагнулся, осторожно взялся за дужку. Все увидели, как у него все напряглось на спине, но гиря лишь только слегка поколебалась. Он потянул ее сильнее, весь наливаясь кровью, чуть приподнял, но тотчас же грохнул обратно на пол. --Ну и как? -- ехидно спросил Мишка.-- Пустая, да? Пустая? Так вот: никогда больше заранее не хвались! Начались занятия. Вадим Вадимыч объявил новичкам, что сегодня он проверит, как мы умеем двигаться, и покажет первый боксерский удар -- прямой левый. Курильщикам, которых Вадим Вадимыч допустил до тренировки со строгим предупреждением, еще предстояло шаги зубрить. И вот, едва он подошел к нам и начал показывать, я окончательно потерял веру в то, что когда-нибудь стану настоящим боксером и освобожу двор от господства Митьки. С передвижениями и боевой стойкой мы еще как-то справились. Правда, и это опять повторяли целый час, но Вадиму Вадимычу все равно до конца ни у кого не понравилось. Он сказал: --Ладно, потом как следует отшлифуете! -- и стал показывать, как нужно правильно наносить удар. Когда делал он сам, все выглядело легко и просто. Глядя исподлобья, Вадим Вадимыч спокойно шагал вперед, держа подбородок у груди и все равно страхуя его еще на всякий случай правой ладонью, а его левый кулак молниеносно протыкал воздух. Но вот когда то же самое повторяли мы, у нас ничего не получалось. Нанося левый прямой, оказывается, требовалось выполнять разом три дела: шагать вперед, наносить удар да еще защищать собственный подбородок от возможной контратаки противника. И при всем при этом необходимо было постоянно следить, чтобы не поднималась голова, обязательно делать выдох и помнить, чтобы ноги шагали ровно столько, сколько полагалось. Ошибся на сантиметр -- кулак либо не дойдет до цели, либо вместо удара получится нелепый толчок. А я все время что-нибудь да забывал. Вадим Вадимыч снова терпеливо показывал, объяснял, что кулак должен двигаться по прямой, так как это кратчайший путь до цели, что удар должен быть четким и точным, а для этого необходимо вкладывать в него под конец вес тела. Я поспешно заверял, что все понял, торопливо повторял -- и снова неправильно. Не так работали ноги, забывал про вес и страховку. А кулак ну никак не желал двигаться кратчайшим путем, а все норовил по кругу. Особенно подводила голова -- она словно нарочно задиралась и задиралась, и в подбородок попасть ничего не стоило. --Плохо. Весь для встречных открыт...-- вздыхал Вадим Вадимыч. (И мне казалось, что вот-вот терпение у него иссякнет и он меня с позором выгонит вон из зала.) Потом он вдруг сказал: -- Вот что, принеси-ка сюда носовой платок. Я удивился: зачем? Незаметно попробовал пальцем под носом -- сухо... Все же сбегал, достал из кармана, принес. --Вот,-- сказал Вадим Вадимыч, беря его и показывая, точно я никогда не видел собственного платка,-- видишь?.. Он тебя сейчас научит, как нужно наносить удары и не раскрываться. Приподними-ка голову. (Я под нял, а Вадим Вадимыч подложил платок под мой подбородок.) И вот теперь встань в стойку и нанеси удар... И -- р-раз! Я ударил -- платок скользнул на пол. --Ничего, ничего,-- успокоил Вадим Вадимыч,--положи обратно. Я положил и опять ударил, но не довел кулак до конца, потому что испуганно удержал едва не выскользнувший платок. --Еще! -- командовал Вадим Вадимыч. На третий раз платок не упал, но удар получился нелепый оттого, что все тело было сковано и напряжено из-за боязни, что опять упадет этот злополучный платок. --Еще... Нет, опять плохо. Больше думал о платке, чем об ударе. Достаточно,-- сказал тренер.-- Понял? Да,-- кивнул я, хотя абсолютно ничего не понял и чувствовал одно: все плохо. На следующей тренировке повторишь. Дома ни в коем случае ничего этого не делай, так как могут появиться нехорошие привычки, а никто тебя не поправит. Ну, беги в душевую. Я, обрадованный, что мои мучения кончились, побежал. У Мишки тоже, наверно, ничего не получалось, потому что на вопрос: "Ну как?" -- он лишь уныло махнул рукой. Когда, усталый и недовольный собой, я пришел домой, мать сказала, что прибегал Сева и просил обязательно зайти к нему. Ладно,-- ответил я,-- вот поужинаю...-- и хотел сесть за стол, но он вдруг заглянул в комнату и обиженно крикнул: Что ж ты? Да понимаешь ли...-- недовольно начал я. А мать сказала: Ты не сердись, Сева, он только что приехал. А, ну тогда ладно,-- смягчился он и с завистью посмотрел на мой чемодан.-- Купили, да? Ага,-- гордо кивнул я, вмиг забывая обо всех неприятностях. Сева подошел, ощупал, авторитетно заключил: --Мировецкий! Потом спросил, когда мать вышла на кухню: Ну, сегодня-то мне удары покажешь? Вообще-то можно один,-- с жадностью начиная есть, невнятно ответил я. Только оди-и-ин! -- разочарованно протянул Сева.-- Так мы с тобой Митьку целых два года не одолеем! А ты знаешь, какой он трудный -- этот удар! --обиделся я. Оглянувшись на дверь, встал и, памятуя о голове, ударил слева по воздуху. Видал? Да чего ж здесь трудного-то? -- оттопырил нижнюю губу Сева.-- Да хочешь, я так же сделаю! Но в это время вошла мать, и я, удержав его за плечо, крикнул: Мам, я наелся,-- и, подтолкнув Севу, вышел. Сначала я тоже думал -- легко,-- сказал я, когда мы оказались на полутемной лестничной площадке.-- А как попробовал... Из квартиры, со свертком под мышкой, вышла мать. Я в библиотеку, скоро приду,-- сказала она. Ага,-- кивнул я и, с трудом дождавшись, когда она спустилась вниз и вышла из подъезда, шепнул Севе: -- Так вот смотри,-- и поспешно, боясь, что помешают, встал в стойку.-- Только смотри внимательно, понял? А то что-нибудь пропустишь, тогда все насмарку... И-и -- раз!.. Я шагнул прямо на Севу, намереваясь эффектно за держать кулак перед самым его лицом. Но оттого, что на лестничной площадке было темновато, и оттого, что я еще не научился мгновенно определять дистанцию, не рассчитал и с хлюпом угодил ему прямо в нос. Чего ты дерешься-то! -- закричал в полный голос Сева, поспешно сунул в нос указательный палец, вытащил, посмотрел: кончик был красноватый, во все горло завыл:--А-а-а! -- и со всех ног бросился к своей двери.-- Ма-ам! Посмотри, что Генка-пенка наделал! Да подожди, подожди ты! -- попытался я удержать приятеля.-- Да я же нечаянно! Но уговоры не возымели действия, и, поняв это, я в одну секунду скрылся за своей дверью. Не успел вбежать в комнату и спрятаться за гардероб, как уличную дверь начали хрясти, прямо с петель срывать. Эй-эй, очумели? --громыхнув табуреткой, крикнул из кухни дядя Владя. Вот полюбуйтесь, что ваш сыночек натворил! -- раздался писклявый голос Денежкиной. Мамы дома нету...-- пробурчал я, с опаской высовываясь из своего укрытия и краем глаза видя заплаканное, все в грязных потеках лицо Севы и сердитое --Денежкиной. В комнату бочком протиснулся дядя Владя. Денежкина резко обернулась в мою сторону. Да как же тебе не стыдно, а? -- сразу же напустилась она на меня.-- За что ты его так ударил? Я не ударя-ал...-- хмуро ответил я. Как же так -- не ударял? -- прямо подскочила она от возмущения.-- Тогда откуда же у него такой нос? Я посмотрел: вот это да, раздулся-то как! --Это я ему боксерский удар показывал... Дядя Владя с ухмылкой почесал затылок, а Денежкина закричала еще громче: --Ничего себе -- показал! Чуть не убил мальчика! Не ожидала я этого от тебя. Ходишь к нам каждый день, телевизор смотришь, в шашки играешь, а сам...--Она в сердцах распахнула дверь и вышла, сердито дернув за собою Севу, будто он сам кому-нибудь нос расквасил. 10 В школе мне не повезло. Опять чуть не поставили в дневник сразу две тройки. Изо всех сил старался не привлекать к себе внимание учителей, сидел тихо-тихо: ни в крестики-нолики с Жорой не играл, не читал ничего постороннего, ни в кого жеваной бумагой не швырялся -- и все-таки вызывали да вызывали... У самой площади заметил Севу. Вспомнил, как он вчера нажаловался, и дал себе слово пройти молча мимо. Отвернув голову в сторону, будто чем-то очень сильно заинтересовался, я краешком глаза зорко следил, что он будет делать. Видя, как он весь просиял, заметив меня, враждебно подумал: "Обрадовался! Прямо навстречу пошел, точно вчера и не он ябедничал!.." Пройдя еще несколько шагов, я остановился. На пути, виновато улыбаясь, стоял Сева. Я сделал вид, будто только заметил его. Очень хотелось сказать что-нибудь обидное. Но он так посмотрел своими ясными, правдивыми глазами и тихо спросил: "Ген, ты на меня злишься, да?" -- что я почувствовал к нему жалость, но, правда, сурово ответил: Конечно! Эх ты, нажаловался, мать привел! Я же нечаянно! Да это не я, она меня привела. Так чего же тогда все честно не сказал? --уже не так строго спросил я. Забыл...-- прошептал он.-- И потом... потом, у меня очень нос болел. Знаешь, как ты мне трахнул! Да я не сильно...-- переступил с ноги на ногу я, воспринимая его слова как похвалу своему мастерству. Да-а, не сильно! -- восторженно воскликнул он.--У меня прямо чуть весь нос не отскочил! Я изо всех сил сдерживал довольную улыбку, но все-таки не сдержал. Ну, ты уж скажешь! Я и вес тела в удар не вкладывал. У, а если бы вложил, то вообще! Вот когда Митьку бить будем, тогда вложишь, да? Посмотрим,-- ответил я и замер: метрах в двадцати, как всегда вразвалку, брел Митька -- волосы нечесаные, китель полурасстегнут. Он тоже увидел нас и, сделав зверское лицо, изменил направление. Но Сева так выразительно посмотрел на милиционера, который стоял у станции метро, что Митька прошел мимо. Он тебя в школе-то не трогает? -- провожая его глазами, спросил я. Раз попробовал, да наш вожатый его за шиворот взял и хотел к директору вести! С тех пор даже к нашему классу не подходит! Ну ладно, беги, а то в школу опоздаешь. Угу. Так я приду потом, а? --Приходи,-- великодушно кивнул я и со спокойной совестью, уже не боясь столкнуться с Митькой, зашагал к дому, говоря себе, что уж сегодня, когда не нужно ехать во Дворец спорта, как следует выучу все уроки... И все-таки опять времени не хватило. То дядя Владя рассказывал на кухне, как в Митькином доме чуть пожар не приключился, то хотелось посмотреть в окно. Потом как-то быстро вернулся из школы Сева. А на следующий день было совсем мало времени на уроки: нужно было ехать на тренировку -- и я опять почти ничего не сделал. Конечно, Вадим Вадимыч, как и предупреждал, рано или поздно с позором выгонит меня из секции. Мишка переживал приблизительно то же. Он уже несколько раз не давал учителям свой дневник. С невеселыми мыслями мы переоделись и вышли в зал, где уже все строились. Вадима Вадимыча не было, и староста, чтобы не тратить зря времени, крикнул: "Рав-няйсь! По порядку номеров рассчитайсь!" Но Вадима Вадимыча все не было. Староста группы, Борис и все старенькие, зная точность тренера, удивлялись, беспокойно поглядывали на часы. Но вот дверь громко хлопнула и в зал быстро вошел Вадим Вадимыч. Лицо у него было хмурое, и мы сразу поняли, что произошла какая-то неприятность. --Та-ак, построились? -- оглядывая замерший строй, каким-то чужим голосом спросил он, точно не видел, что мы даже подравнялись.-- Оч-чень хорошо...-- Он прошел ся по залу, явно подбирая, с чего начать разговор. Потом остановился, поглядел поверх наших голов и со вздохом сказал: --Не ожидал, никак не ожидал, что мои ученики могут обманывать. Плохо учиться -- и скрывать это! "Обо мне все узнал?" -- переставая дышать, подумал я, позабыв даже в этот момент, что ведь никто в школе не знает, куда я езжу!.. Твердый взгляд серых глаз Вадима Вадимыча медленно прошелся по шеренге, остановился на Борисе, который теперь стоял рядом со мной. Тот сразу же опустил голову. Так как же это все-таки могло произойти, дорогой? -- строго глядя на него, спросил Вадим Вадимыч.--У тебя, оказывается, каждую неделю тройки, а ты... Простите, я больше... Да как же это "простите"?! Да понимаешь ли, что ты наделал? Ты же бросил тень не только на себя, но и на всю нашу секцию! Сейчас меня этак вежливенько приглашают в учебно-спортивный отдел и любезно сообщают, что звонила твоя мама и просила, чтобы тебе не позволяли посещать тренировки, так как они тебе, оказывается, мешают учиться. Почему ты не занимаешься как полагается? Времени не хватает... То есть как это не хватает? Да ты его, наверно, просто не умеешь ценить. Да, да! -- Вадим Вадимыч оглядел всех нас.-- Можно все, решительно все успевать делать, со всем справляться, если только этого очень захотеть! "Но как? Каким образом?.." -- боясь, как бы он не прочитал мои мысли, подумал я. --Да, если только очень этого захотеть! -- строго повторил Вадим Вадимыч.-- Мы частенько не задумываемся над тем, куда и как у нас уходит время: остановился на улице поболтать с приятелем; поглазел, как чинят грузовик; погонял по двору мяч; просидел за телевизором, хотя ничего интересного и не показали, а время не ждет. Оно идет и идет! И ведь что самое страшное, только в одном направлении -- вперед, никогда -- назад! А вот ты попробуй-ка строго учитывать его: составь для себя распорядок дня, в котором день распредели до самой последней минутки, и твердо придерживайся этого распорядка, и через неделю увидишь, что у тебя не только не хватает, а еще уйма свободного времени остается! "Да-а,-- хмуро думал я,-- хорошо говорить!.." --Вот так,-- закончил Вадим Вадимыч.-- А сейчас одевайся и уходи. И не смей показываться до тех пор, пока в дневнике не останется ни одной тройки! Поняв, что просьбы бесполезны, Борис, понурившись и косолапя, повернулся и пошел вон из зала, невнятно сказав под конец: --До свидания, Вадим Вадимыч... Я проводил своего учителя глазами. "Подождите-подождите, а кто мне теперь все показывать-то будет?" Вадим Вадимыч, словно прочитав мои мысли, успокаивающе кивнул: --Не беспокойся, не беспокойся, я тебя к себе возьму...-- И громко скомандовал: -- Напра-во! И мы все двинулись друг за другом по залу, начиная разогрев... Когда тренировка окончилась и все побежали в душевую, я спросил Мишку, будет ли он составлять для себя распорядок дня. --Вообще-то попробую,-- хмуро ответил он, понизив голос.-- Я вот только одного никак не пойму. Как же эти два... Верблюд-то с Еремой ухитряются! Вчера их встретил: в кино шли. Говорят: "Мы каждый день сюда ходим: знакомый киномеханик работает". А в дневниках ни одной тройки! Придя домой, я первым же делом составил распорядок дня. Даже ужинать стал после, хотя очень хотелось есть. Повесил его над своим диваном, быстро заполнил тре0x08 graphic нировочный дневник и опять убрал его подальше. А когда пришел, как всегда, поболтать Сева -- ему-то что: в четвертом классе не то, что в шестом! -- я указал ему на висящий на стене листок. -- Видишь, что написано: "ужин", "устные уроки", "мытье посуды" и "письменные уроки"... Так что сам понимаешь -- не могу! И он, вздохнув, ушел. На следующий день мне и самому очень захотелось пойти к Севе, потолковать о том о сем, сыграть в шашки или телевизор посмотреть, но не тут-то было. Оказывается, я еще должен выполнить черчение, повторить геометрию и литературу; кроме того, пол подмести и картошку почистить (мать придет из института поздно). День теперь у меня начинался с того, что я в одних трусах делал зарядку при открытой форточке, сильно озадачивая дядю Владю. И раз от разу зарядка у меня получалась все лучше и лучше, а уставал я все меньше. И что самое непонятное -- я все реже думал о Митьке, из-за которого, собственно, и весь сыр-бор загорелся. Все, что я узнавал и постигал в боксерском зале, было так интересно, что я почти забыл о нем. После зарядки я храбро окатывался по пояс холодной водой, с аппетитом завтракал -- ел все с хлебом!-- и преспокойно успевал к первому уроку. Эх, посмотрел бы отец! В квартире все просто диву давались. Что такое с парнем случилось? Раньше мочил под краном один только нос, не хватало времени выпить стакан чаю, как следует одеться: вечно мчался в школу с незашнурованными ботинками, а тут... Севе я честно признался, что сначала было нелегко. Так хотелось лишнюю минутку в постели понежиться, а тут вскакивай и делай под открытой форточкой зарядку в одних трусах и майке, а потом и холоднющей водой умывайся. Но ничего не поделаешь: это укрепляет и закаляет организм и дает много добавочных сил. Сева хмуро слушал-слушал и под конец пробурчал (добавочные-то силы и ему были нужны): -- Ладно, и я буду...-- И каждый день после этого стал прибегать ко мне и подробно рассказывать, как делал зарядку и как здорово умывался. Но через неделю выяснилось, что все это враки. Его сестренка, плакса Лидка, проболталась, что он никак не мог с постели подняться пораньше. А уж до холодной воды только двумя пальчиками дотрагивался. --Зачем же ты меня обманывал? -- в тот же день презрительно спросил я его. Он опустил голову. Знаешь, что хочешь буду делать, только не это. Ну вот на, хоть иголкой уколи,-- и протянул мне указательный палец. Да ладно уж,-- смягчившись, оттолкнул я его.--Тогда хоть сырой ладонью по шее проводи, что ль. Чтобы еще лучше закалиться и окрепнуть, я взялся за домашнюю работу, от которой раньше старался как-нибудь увильнуть: ходил в овощной магазин за картошкой, пилил и колол дрова для печки. Когда были перепилены и переколоты свои, за дяди Владины взялся. --А ведь это ты, пожалуй, правильно,-- наблюдая, как я запросто расправляюсь даже с сукастыми поленьями, одобрял он. (Сева все-таки не выдержал, проболтался сестренке, та -- матери, а уж мать -- всем другим, ради чего это я так стараюсь.) --Поднакопишь малость силенок и так этого дурака отволтузишь, что он тише воды, ниже травы ходить будет! А Митька, как нарочно, буйствовал: колотил всех подряд; оборвал во дворе бельевую веревку и уронил на 0x08 graphic 0x08 graphic грязную землю мокрое белье; опять избил Севу, который заявил Митьке, что скоро ему настанет конец, что мы ему таких покажем, как только все приемы выучим. Тогда Митька погрозился поймать и меня. Я даже обиделся на Севу: --Зачем же трепаться раньше времени? 11 Я раскрыл дневник на том самом месте, где у меня подряд стояли три пятерки и одна четверка, и оставил его на столе, зная, что уж мать обязательно заглянет. С того вечера, как я повесил на стену распорядок дня, все у меня, как и предсказывал Вадим Вадимыч, изменилось. В самом деле, уже через несколько дней я успевал выучить уроки, почитать интересную книгу, и все равно еще оставалось время, чтобы посмотреть телевизор, погулять или поболтать с Севой. В комнату вошла мать. Я сделал вид, что учу физику, хотя давно уже все выучил, а сам осторожно следил за ней. Вот она подошла к столу, увидела дневник. "Сейчас, сейчас обрадуется!" -- самодовольно ухмыляясь, думал я. Молодец... молодец...-- листая дневник, бормотала она про себя.-- Оч-чень хорошо! -- Мать подняла голову и сказала, не скрывая удивления: -- Молодец, Геннадий! А ведь я, откровенно говоря, очень беспокоилась, что эти твои тренировки будут мешать тебе, и даже себе сказала: как только замечу плохие отметки -- запрещу. Да за кого ты меня принимаешь-то! -- обиженно пробурчал я. Да, да, прости, пожалуйста. Мне очень приятно, что я ошиблась. Так отцу теперь и напишу, что, несмотря на то что через день уезжает на весь вечер, учиться стал не хуже, а лучше... Да, трусы я твои погладила. Видел? --Видел, спасибо.-- Я отложил книгу в сторону --больше притворяться было незачем -- и стал собираться на тренировку. Когда я приехал во дворец, ко мне подошел тот самый парень, который качнул в меня грушу при "приемных экзаменах", и сказал: --А ты, пацан, не дрейфь. Борька скоро придет. Мы с ним в одном дворе живем. Понял? Так он мне говорил, что немного осталось.-- И сразу же предложил:-- Хочешь, я вместо него пока с тобой буду заниматься? Я ответил, что хочу. И тогда он сразу иным, уже начальническим тоном приказал: --В зал выходи! -- А когда я вышел, еще строже: --В стойку становись!.. Шаг вперед! Шаг назад!.. Левый прямой -- р-раз! Еще -- р-раз! Страховку не забывай. Страховку! В зал неслышно вошел Вадим Вадимыч. --Молодец, Комаров, что догадался Борю заменить! -- похвалил он моего учителя.-- Как следует все проверь. Думаю, сегодня новичкам уже можно будет разрешить надеть перчатки и выйти на ринг. Я похолодел: как, уже?! Вообще-то ждал, давно с нетерпением ждал этого момента. И все же он наступил неожиданно. Я с завистью посмотрел на Верблюда и Ерему, которые с хохотом носились по залу и толкали друг в друга мешки и груши. Гимнастику делал механически: все думал, как выйду на ринг и что там буду делать; нет-нет да исподтишка осматривал ребят, пытаясь угадать, с кем придется драться,-- все казались сильными и храбрыми. Когда разогрев окончился и старенькие, поработав на снарядах, стали надевать перчатки, Вадим Вадимыч сказал, чтобы и новички надевали. Я смутно помню, как Комаров принес из кладовой перчатки, как, сопя от усердия, надевал их на мои руки, завязывал тесемки и все спрашивал: "Не туго?.. А так?..". Потом что-то сказал Вадим Вадимыч, а мой новый наставник подтолкнул к рингу, куда уже, как мне чудилось, запросто влезал чернявый парень, показавшийся мне и огромным и сильным. Точно сквозь глухую стену слышал я голос Вадима Вадимыча--он что-то говорил!--но даже и с места не сдвинулся. Потом почувствовал, что кто-то настойчиво подталкивает меня в спину и торопливо шепчет в самое ухо: "Да время же! Бой!" И, не видя противника, не зная толком, что нужно делать, запинаясь, пошел туда, куда толкали, и, позабыв обо всем, чему учили, стал напропалую махать руками. Одно лишь помнил в этот момент крепко: нужно прятать как можно дальше голову. И уж старался, совал ее чуть ли не под мышку, чего, оказывается, можно было и не делать. Мой партнер, как мне потом рассказывали, так же нелепо и бестолково махал и махал по воздуху. Но тогда мне казалось, что противник не только сильный и ловкий, а еще хитрый и коварный, что он пристально следит за каждым моим движением и все отлично видит, и поэтому нужно обязательно прятать от него подальше голову. Да тут еще я с ужасом ощутил, как отчего-то наливаются свинцом руки, а ноги слабеют -- они дрожали и подгибались в коленях. А потом меня начало беспокоить, почему Вадим Вадимыч так долго не говорит нам: "Время!" -- и не останавливает бой. Уж не позабыл ли про нас? Я был уверен, что мы бьемся никак не менее часа, хотя после с удивлением узнал, что раунд для нас всего-навсего полторы минуты. Затем я почувствовал, что меня кто-то хватает за плечи и кричит опять в самое ухо: "Время! Время!" Поднял голову -- Вадим Вадимыч. --Нехорошо,-- строго сказал он.-- Команды привыкай слушать. Раз говорю: "Время!" -- значит, нужно сразу же прекращать бой. Вылезай из ринга... Взглянув на делавшего мне какие-то свирепые знаки Комарова, я вылез из-за канатов и подошел к нему. Эх, ты! -- сразу же яростно зашипел он.-- Я тебе что говорил, а ты? Машешь и машешь, как мельница, и больше ничего! Да ведь он... да ведь мы...-- начал было оправдываться я, но Комаров перебил: "Да он"! "Да мы"! Я же тебе говорил: выйдешь --разведка. Понял? Подвигайся вокруг, присмотрись, а ты? Сразу же, как дурак, размахался! -- И он стал меня упрекать, что я совершенно не пользовался обманными движениями и маневрами. А я слушал и никак не мог понять, как можно было о чем-то помнить. Да нет, мне просто и в голову не приходило, что я такой трус, что настолько растеряюсь. Верблюд с Еремой, проходя мимо, нахально засмеялись мне прямо в лицо. "Вот тебе и побил Митьку! -- крутясь под горячим душем, думал я.-- Вот так написал отцу, что к его приезду стану сильным и ловким!" "Довольно! -- подходя к дому, твердо решил я, не замечая ни дождя, ни того, что наступаю прямо в лужи.-- Больше не поеду во дворец, чего попусту время тратить! Отцу напишу, что раздумал. Вот только как подготовить к этому Севу? Ведь он-то считает, что я уже давным-давно в перчатках дерусь, и дерусь здорово!" Я вздохнул, приосанился и вошел в парадное. Ты что это такой пасмурный? Что-нибудь случилось?-- сразу же спросила меня из кухни мать. Да нет, так просто,-- неохотно ответил я и поскорей скрылся в комнате. Севе заявил, не глядя на него, что рассказывать и показывать ему сегодня ничего не буду, так как очень некогда. А делать, как нарочно, было абсолютно, абсолютно нечего. 12 Утром я поднялся с постели с таким чувством, будто все куда-то уехали или ушли, а вот я остался один-одинешенек во всем доме. С тоской смотрел на меня книжный шкаф, картина со стены, а когда вышел в другую комнату, то и буфет, и гардероб, и особенно часы. "Эх, ты! Эх, ты!" -- четко выговаривал маятник. За окном тоже было серо, шел мелкий дождь, и все блестело: тротуар, желтые листья на деревьях, мостовая, ограда скверика. Умывался уже не по пояс -- к чему? Оглянувшись, помочил по-старому один нос, подержал под тоненькой струйкой кончики пальцев и стал сразу же вытираться. Завтракать не хотелось. Пощипал немного того-сего и вылез из-за стола, радуясь, что мать сегодня пораньше ушла на работу, а то бы все спрашивала, что со мной да что со мной. В школе Жора Зайцев удивился: --Чего это ты такой? -- И, заранее радуясь, спросил:-- От матери влетело, да? Его-то самого частенько наказывали, так как он любил выкидывать всякие штучки: то спящему братишке усы чернильным карандашом подрисует, то спрячет туфлю у сестренки, и поэтому, если видел кого-нибудь грустным, сразу же думал, что и его наказали. --Да нет,-- отмахнулся я.-- Уроки не приготовил? --Да говорят же тебе -- нет! -- в сердцах ответил я и отвернулся. Ну вот как объяснить, что на душе делается! Даже литераторша поинтересовалась: --У тебя, Строганов, зуб болит? А Лиля спросила на перемене, как бы подойдя за своим учебником: --Опять Рыжий обидел, да? Я вспыхнул и опустил голову. "Значит, видела, как он тогда". И поспешно ответил, что нет, просто так. Когда пришел домой, вообще не знал, куда деваться. Даже с Севой разговаривать не захотелось. Уроков много? -- жалостно спросил он. Да. А на следующий день было еще хуже. Кто-то будто нарочно мне все на ухо шептал: "А сегодня тренировка!", "А сегодня все пойдут на тренировку!.." Да еще, точно назло, снова почти что ничего на дом не задали -- в одну минуту сделал. А когда убрал все в портфель, то стало совсем некуда деваться. Глаза сами собой взглядывали на часы. До тренировки оставалось полтора часа. Потом час... Это стало до того невыносимо, что я вышел на кухню и, как дядя Владя, сел у окна. Двор был пустынный. Там и всегда-то было невесело, от дождей же сделалось еще серей и скучней, и все противно блестело, а окна флигеля были черные. Чернели и настежь распахнутые сени... Я замер: из них с баночкой в руках -- опять школу 0x08 graphic прогулял! -- вышел Митька. Я хотел поскорее отойти от окна, но было уже поздно: Митька вдруг обернулся, увидел меня и злобно показал кулак. "Ну за что? Что ему такого сделал?" -- с тоской подумал я, и вдруг перед глазами возник залитый ярким светом, увешанный черными кожаными мешками и грушами зал, вспомнилось внимание старших товарищей, которые сразу же отнеслись ко мне, как к равному, вспомнил Бориса, Комарова, Мишку -- и никак не мог представить себе, что больше никогда уже не увижу всего этого. Да нет, это было просто невозможно! Ругнув себя за малодушие, я взглянул на часы -- еще не поздно!--лихорадочно собрал тренировочный чемодан и помчался во дворец. Там меня ждала большая радость: явился Борис. Он сидел рядом с Комаровым. --Все исправил, да?! -- тиская его руку и чуть не прыгая, воскликнул я. Он нахмурился: Все... Две ночи из-за этого просидел! Знаешь, как трудно догонять! А ты как же все запустил? Разве распорядка дня себе не составлял? -- спросил я. В том-то и дело, что думал -- ерунда! Ну, уж зато теперь составь. Знаешь, как это здорово! Комаров подмигнул мне: --Раздевайся, раздевайся скорее, а то вот Боря проверить хочет, что я тебе показывал. В раздевалку вошел Вадим Вадимыч, как всегда подтянутый, стройный. Поздоровавшись со всеми, обернулся к Борису. --Опять твоя мать звонила,-- сказал он, улыбаясь одними глазами.-- Но вот этот ее звонок, скажу тебе откровенно, уже куда приятнее, чем первый! Борис, весь красный, глядел в пол, потом вдруг, что-то вспомнив, сунулся в чемодан, выхватил оттуда дневник и протянул его Вадиму Вадимычу. --Не нужно,-- оттолкнул он.-- Знаю. Привычно действуя руками, я смотрел на все с восхищением. И все мне казалось красивым и необыкновенным: и полная народу раздевалка, и аккуратно подогнанные на товарищах трусы, майки, и то, как быстро, без суеты каждый делал свое дело. И в душе росло что-то большое, радостное, похожее на уверенность, что теперь преодолею все трудности, что я вовсе не такой уж трус. Когда вышли в зал, Комаров скомандовал мне: --В стойку! Шаг вперед! Шаг назад! Левый прямой-- р-раз! Еще!.. Хватит. Я опустил руки, с волнением посмотрел на Бориса. --Ничего,-- удовлетворенно кивнул он: Борис, как и Вадим Вадимыч, никогда сильно не хвалил. После разогрева Борис с Комаровым снова до пота гоняли меня. Потом Вадим Вадимыч стал вызывать на ринг сначала стареньких, а потом новеньких. И я вместе со своими наставниками стоял возле ринга и смотрел, как они боксируют. Оказывается, слово "драться" нельзя говорить, так как дерутся только пьяные да дураки, а мы боксируем или же работаем. У стареньких все получалось легко и красиво. Особенно же красиво и смело работал Борис. Он без суеты, этак спокойно обманывал, атаковал, уходил от ударов или отбивал их, точно заранее знал, куда они будут направлены. Его противник изо всех сил старался попасть, но Борис делал едва уловимое движение -- и перчатка пролетала мимо. И, что самое главное, он не уклонялся от удара, как, например, некоторые -- чуть не до полу, а делал так, что перчатка почти по его волосам скользнет -- и все! Правда, под конец он явно устал. Обычно он от начала и до самого конца нападал, а вот сегодня... Но это, как потом нам объяснил Вадим Вадимыч, оттого, что он пропустил несколько тренировок. В спорте, да и не только в спорте, очень важно работать над собой систематически. После Бориса стали выходить на ринг новички. Ну, на них даже смотреть было совестно: боятся друг друга, жмурятся, чуть что, отскакивают метра на три, хотя достаточно отклониться на несколько сантиметров. Ерема прямо со смеху покатывался, глядя на них, при каждом промахе презрительно махал рукой: дескать, куда уж таким, вот он -- другое дело. Верблюд тоже крутил головой, поддакивал. А я смотрел и удивлялся. Даже Мишка не видел ни открытых мест у противника, не обманывал его, как учил Вадим Вадимыч, не подготавливал атак, а просто неуклюже махал перчатками. И что было самое странное -- вылез из ринга весь потный, усталый, даже качался... Вот слабак! --Чего это ты? -- не выдержал я. Он, шумно дыша, лишь недовольно отмахнулся и отошел. --Так не забудь, слышишь? -- сказал мне Борис.--Обязательно финты: хочешь, например, в корпус ударить, делай вид, что целишься в голову. Хочешь в голову -- наоборот. Понимаешь? А Комаров с другого бока советовал, чтобы я не задирал высоко подбородок... --Иди,-- толкнули они меня к рингу, когда Вадим Бадимыч обернулся к нам.-- Твоя очередь... И я сразу же ощутил, что мои ноги опять сделались слабыми.Когда мне доводилось видеть в кино или по телевизору, как кто-нибудь совершает подвиг: направляет горящий самолет навстречу танкам врага, кидается в пылающий дом или же бесстрашно идет один в безмолвии арктической ночи, то думал, что и я поступлю точно так же, доведись только очутиться в подобных условиях. И вот все совсем не так. Оказывается, я настолько далек от тех храбрых и самоотверженных людей, что даже и признаваться себе в этом противно. Но я опять ничего не мог поделать с собой. Как и в прошлый раз, бестолково махал и махал руками, ничего не видя и не слыша. Готов был провалиться сквозь землю, когда потный, со спутавшимися волосами вылез из ринга и Мишка с ехидной усмешечкой напомнил мне мои слова: "Чего это ты?", а Борис строго стал говорить о каких-то моих ошибках. --Теперь-то тебе ясно? -- под конец спросил он. Верблюд с Еремой смотрели презрительно. --Да,-- стараясь не глядеть на них и толком не зная даже, о чем шла речь, кивнул я и, кое-как доделав все, что полагалось, убежал в душевую. Встав под яростно секущие струи воды, я в первый раз честно признался себе, что мать была права -- у меня нет главного: храбрости, твердости характера. Быстро вымылся и, никого не дожидаясь, стал торопливо одеваться. Мишка даже удивился: --Куда это ты так бежишь-то? Я ответил, что некогда, и вышел из раздевалки. Не успел войти в квартиру, как прибежал Сева и стал расспрашивать, какой у меня был противник да как я с ним дрался. Но на душе у меня было так скверно, что даже врать не хотелось. --Вообще-то ты зря пришел,-- глядя в сторону, сказал я ему,-- мне сейчас некогда: уроки делать нужно... Да, чуть не забыл: мы с Мишкой уже два раза в окно подглядывали, как взрослые боксеры тренируются. Чудно! И там ни одного синяка ни у кого не видели. В чем же дело? Вообще-то лучше всего бы, конечно, об этом самого Вадима Вадимыча спросить, да уж очень неловко разговор начинать. Но пузырек Мишка все равно с собой всякий раз приносит. Мало ли что... 13 Все время до следующей тренировки я опять, не переставая, думал об одном: ехать во дворец или не ехать? Сидел в школе -- думал, шел по улице -- думал, обедал -- опять все думал! И, главное, посоветоваться было не с кем. Сева? Ну что он сказать может? Мать? С ней как-то стыдно о таких вещах. Жора? Он, конечно, толковый, но он потом обязательно должен всем растрепаться. Но еще больше не давал покоя вопрос: а как же тогда быть с Рыжим? Так и позволить ему все время хамить, да? Решил: как Мишка! Поехать во дворец с чемоданом и, если его не будет, незаметно оттуда улизнуть. Но этого делать не пришлось: Мишку встретил еще у дворца, на аллее, и, откровенно скажу, обрадовался. --Ну ты как... вообще? -- не глядя на него, спросил я, боясь, что он сейчас заставит пояснять, а что такое "вообще". Но он сразу все понял и сказал: А что? Ничего. Отец говорит: пока несильно бьют, походи. Вот и буду. Ну, а уж если... то, конечно, брошу. И потом, я еще очень боюсь, что меня и без этого выгонят. За что? Оказалось, что он две тройки -- алгебру и английский -- никак исправить не может. Не понимаешь, да? -- осторожно, чтобы не обидеть, спросил я. Ну да. Знаешь, сначала как-то запустил, а вот теперь сижу как осел... Я подумал и предложил: Хочешь, Борису скажу? Зачем? Ну, он поможет. Он как-никак в десятом классе. Стыдно... Чего же стыдного? Стыдней потом из-за этого вылетать. --Ну ладно. А то уж я просто не знаю, что и делать. Дальше говорить нам помешали Борис и Комаров. Они крикнули издалека: -- Подождите нас! -- и, догнав, пошли рядом. У меня на душе стало совсем хорошо. --Сегодня мы тебе покажем, как нужно наносить удар в туловище,-- шепнул мне Комаров. А Борис вдруг вытащил из кармана теннисный мячик и спросил нас с Мишкой: Такой имеете? А зачем? -- удивились мы. Эх, вы! -- уничтожающе посмотрел на нас Комаров.-- Отсталые вы люди! Это чтоб руки были сильнее,-- пояснил Борис.--Ходи и сжимай себе вот так.-- Он несколько раз крепко сжал мяч, точно собирался раздавить его.-- И за месяц-полтора мышцы знаешь как окрепнут. У боксеров должны быть сильные кисти. Ну-ка, дай твою руку,-- кивнул он Мишке.-- Вот так. А теперь ты жми мою, а я твою. Мишка попробовал, но сразу скрючился и присел. Больно! -- завопил он. Вот видишь? -- отпуская его, спокойно сказал Борис.-- А я всего-навсего третий месяц с мячом хожу. А где его взять? -- разминая замлевшую кисть, заинтересованно спросил Мишка. Да в любом спортивном магазине сколько хочешь. А пока не купите, можно сминать газету с угла одной рукой в твердый комок. Польза такая же. В день по одной, поняли? Ага!--сказал Мишка. А я незаметно подтолкнул его, когда Комаров отстал шнурок завязать, чтобы и он отошел, и сразу же рассказал Борису о Мишкиной беде. --Так чего же до сих пор молчали! -- возмутился он и, обернувшись, крикнул: -- Это правда? Мишка опустил голову. Эх, ты! -- упрекнул Борис.-- Надо было сразу же говорить. Приноси в следующий раз свои учебники, ясно? Ладно!--обрадовался Мишка. Потом оказалось, что они живут не так уж далеко друг от друга. И Борис сказал, что можно к нему завтра приехать. Я прямо был готов обнять его за это. Все-таки жалко, если бы Мишку выгнали. Когда мы пришли во дворец, поднялись в раздевалку и начали готовиться к тренировке, вошел Вадим Вадимыч, сел и стал разговаривать с Борисом сначала о каком-то боксере, потом о соревнованиях и вдруг -- как мне показалось, специально для меня -- заговорил о храбрости и твердости характера; все новички так и впились в него глазами. --Да, да, уже давно доказано, что храбрость -- дело наживное. Воля так же, как и сила мышц или выносливость, постепенно вытренировывается. И нужно только очень пожелать быть храбрым! ("Правильно, и отец так же говорил!") И вы не думайте, пожалуйста, что храбр тот, кто ничего не боится. Это вовсе никакая не храбрость... Как же так? -- удивился Мишка и недоуменно огляделся. А вот так. Муха садится слону на хобот и кусает его. Она храбрая? -- Ну-у, муха! Так она же ничего не понимает! --Правильно. И тот, кто ничего не боится, тоже ничего не понимает, и поэтому-то он вовсе и не храбрый. По-настоящему же храбр тот, кто боится, но, преодолевая страх, идет и идет к намеченной цели, крепко держа себя при этом в руках, понятно? "У-у, так-то и отец говорил,-- разочарованно подумал я.-- Будто это очень легко -- бояться, а все-таки идти!" С завистью покосился на Верблюда и Ерему. Они посматривали на всех с усмешечкой. Сразу было видно, что уж им-то об этом и говорить нечего, они и без того ничего не боятся. Прямой левый в туловище оказался гораздо легче, чем в голову. Требовалось только под конец резко нагнуться в пояснице, чтобы достать до противника и сделать удар полновеснее. Но вот когда я вышел на ринг, то опять обо всем забыл. И устал опять страшно. "Да как же это они боксируют по два, по три раунда?" -- удивлялся, глядя потом, как без устали крутились по рингу старенькие. Когда мы все помылись и собрались в раздевалке, будто невзначай зашел в тренерскую комнату и Вадим Вадимыч. Он достал из столика фотоальбом, пригласил всех подсесть поближе, раскрыл его. И я увидел стареньких, какими они были год, два и даже три назад. Все выглядели абсолютно по-другому. И дело было вовсе не в том, что тогда это были худенькие, узкоплечие, неуверенные в себе мальчишки. Нет, я уловил в выражении их глаз, лиц, фигур то, что со стыдом видел у себя, Мишки и других новичков. Вот боксирует в учебном бою Борис. Снимок сделан явно неожиданно, и шутливая подпись, брошенная наискосок, как нельзя лучше выражает суть происходящего: "Не бойся, я сам боюсь!" У обоих искаженные от страха, перепуганные лица, зад оттопырен, а вес тела -- на левой ноге, чтобы можно было немедленно удрать. -- Вот это их первый учебный бой,-- улыбаясь, пояснил В'адим Вадимыч. Я невольно посмотрел на участников этого поединка, которые только что храбро и красиво боксировали, и подумал: "Так, значит, и они когда-то не меньше моего дрейфили?" По дороге домой Мишка сказал: --Ну уж пусть мне теперь кто-нибудь похвалится, что никогда ничего не боялся! Чепуха, все боятся! --Правильно,-- подтвердил Комаров. А Борис добавил: --Только вот некоторые со временем преодолевают это, а другие падают духом и сдаются. Я вспыхнул и опустил голову. Ведь чуть было не сделал такую глупость. В этот вечер я сам пошел к Севе и для начала смял две газеты одной рукой; правда, под конец незаметно помогал и другой. Сева тоже попробовал, но даже и одну до конца не домял, сказал: "Ладно, после, сейчас что-то не хочется",-- а я-то видел, что он устал, но сделал вид, будто не понял его хитрости, и хотел начать объяснять, что такое настоящая храбрость, да прибежала его сестренка, плакса Лидка, увидела измятые газеты и сразу же пообещалась папе сказать. Оказывается, он их еще не читал. Что же ты новые-то дал! -- возмутился я. Да ладно, не обращай на нее внимания! -- махнул рукой Сева.-- Дальше, дальше-то что? Ну что? -- делаясь строгим и вспоминая, что нам говорил Вадим Вадимыч, сказал я.-- В общем, запомни: храбрый не тот, кто ничего не боится, а тот, кто боится... Как же это? -- не дослушав, удивился Сева.-- Значит, если наша Лидка мышей боится, так она самая храбрая? Да ты подожди! -- рассердился я.-- Я ж не договорил: кто боится, но все равно идет и идет вперед, ясно? А Лидка твоя, конечно, трусиха. Но вот если бы она боялась мышей и все равно шла бы на них, тогда бы она считалась храброй. Понял? Угу. Ну, а как же вот теперь... другим-то эту самую храбрость воспитывать? Нет, ты, пожалуйста, не думай, что у меня ее нету. Но все-таки -- как? Ну как. Очень просто,-- ответил я, будто все только от меня зависело. -- Ну вот ты чего, например, больше всего боишься? Пенки в молоке! Это не то. Что-нибудь другое, настоящее. Тогда...-- задумался Сева,-- тогда в темноте на кухню выходить. Вот это подходяще. Так, значит, ты боишься? Угу,-- кивнул Сева. А ты все равно иди туда, понял? Лидка крикнула из соседней комнаты, что я и сам-то, наверно, всего боюсь, только зря других научаю. --Ты вот сам попробуй. Сходи-ка на чердак! Сходи! -- кричала она.-- Пусть тебя там нога схватит! Ух ты! Об этом я даже и думать не решался. Как же теперь быть? Проглотив слюни, я крикнул: --Ну и что, и пойду! -- и покосился на Севу. (У него даже рот от удивления раскрылся.) И пойду! -- еще громче крикнул я и, сам ужасаясь своей решимости, шагнул к двери. Постой, -- крикнул Сева,-- не ходи! Почему? Думаешь, там правда нога? Эх ты, суеверный! -- презрительно сказал я и почувствовал, что теперь куда угодно готов залезть, не только на чердак. Однако на полутемной площадке я вдруг ощутил, как вся моя храбрость улетучилась, и в нерешительности остановился. За спиной тонко скрипнула дверь. Это Сева с Лидкой подсматривают. Я заставил себя шагнуть на едва видную в полутьме крутую лестницу. Она громко и страшно заскрипела. --Ой-ой-ой! -- закричала Лидка и захлопнула дверь.Мне стало совсем жутко. И в то же самое время я понимал, что спускаться обратно нельзя: Лидка засмеет, по всему двору разнесет, ославит... Чтобы подбодрить себя, я крикнул: --Чего же вы, испугались? Да нет, что ты! -- возмутился из-за двери Сева и снова ее слегка приотворил. Да ты выходи, будешь снизу смотреть,--как бы заботясь исключительно об удобствах приятеля, посоветовал я. А нам и отсюда видно! -- ехидно крикнула Лидка.-- Иди, иди! Что, забоялся, да? Я понял, что они, конечно, не выйдут и мне придется идти на подвиг в одиночестве. Набрав в легкие побольше воздуха, точно собирался нырять, пугаясь скрипа ступенек и замирая от ужаса, я полез выше, в темноту. А вот и черная дыра -- вход на чердак. -- Не надо, слезай обратно! Верим! -- завизжала и затопала вдруг внизу ногами Лидка. Я хотел уже было сказать: "А, сдрейфили!" -- и небрежно спуститься вниз, но что-то более сильное, чем страх, подтолкнуло к черной дыре. 0x08 graphic --Ну нет уж, уговор дороже денег! -- И я, готовый ко всему, сунулся в бархатистую темноту, где густо пахло пылью и печными трубами. Но в следующую секунду, весь похолодев, отпрянул, крепко стукнувшись о какую-то доску затылком: из-под самых моих ног что-то выскочило и с писком кинулось в сторону... Уж потом сообразил: мышь. Для храбрости топнул на нее ногой, отчего еще сильнее запахло пылью, и снова замер, не отвечая тревожно кричавшим снизу Севе и Лидке. Из угла кто-то, не мигая, упорно смотрел прямо на меня зеленым глазом. От страха я чуть с лестницы не скатился. Но, вспомнив, что храбрый тот, кто боится, а все равно идет и идет вперед, осторожно шагнул к этому страшному глазу и чуть не взвыл: по волосам скользнуло что-то мягкое и омерзительное! Вскинул руку -- пальцы наткнулись на пушистую от пыли бельевую веревку. --Ге-на! Ге-на! -- кричали снизу Сева и Лидка.--Слезай! Верим! Слезай! А потом вдруг ужасно заскрипела лестница, весь чердак осветился, и раздался бас Севиного папы: --Ты что это здесь делаешь? Спускайся сейчас же! Я обернулся и, зажмурившись от света карманного фонарика, ответил: --Да так,-- и оглянулся на то место, откуда только что смотрел страшный глаз. Там лежала обыкновенная пивная бутылка, на которую падал свет луны в щель забитого слухового окна. Едва не плюнув с досады, я, осторожно ощупывая ногой ступеньки, стал спиной слезать вниз. На площадке было полно народу: мать, дядя Владя, его жена, Севина мама, сам Сева и Лидка. Я взглянул на встревоженное лицо своей матери и нахмурился: сейчас при всех ругать будет... --А он, а Гена не испугался и полез! -- захлебываясь, рассказывала Лидка.-- Мы с Севой все прямо дрожали, а он все равно лез и лез! -- Она обернулась ко мне: -- Ну, видал там ногу, да? Это ты на нее так сильно топал, да? Мне хотелось ответить, что вообще-то пришлось кое на кого топнуть, но Севин папа строго сказал: --Никакой ноги мы там не нашли, и, пожалуйста, не болтай вздора!.. Но вот свою, Геннадий, ты там мог очень даже свободно потерять!.. А вам стыдно подстрекательством заниматься, да,-- сказал он Севе с Лидкой.-- Марш сейчас же домой! И они все ушли. Мать ничего не сказала, а лишь, вздохнув, кивнула на мои штаны. Я посмотрел: ой, какие пыльные! И, в первый раз по-настоящему довольный собой, взял щетку и гордо пошел на парадное -- там лампочка была поярче. Эх, скорее бы опять на тренировку, чтобы как следует испытать себя! 14 И вот я снова в боксерском зале. И Вадим Вадимыч говорит мне: --Ну что ж, Строганов, начнем сегодня с тебя. Полезай в ринг. Мои колени опять было задрожали, а ладони вспотели. Но я нарочно повыше поднял голову, небрежно залез за канаты и с улыбкой протянул партнеру руки для пожатия. Потом поскорей отскочил на шаг и приготовился к бою. В первый раз я отчетливо видел и своего противника, и то, что он собирался делать, и был начеку. Только замечал, что он готовится атаковать, не закрывал глаза, как прежде, а быстро нагибался либо подставлял под удар перчатку, плечо или локоть и сразу же сам старался попасть в него. Правда, страх то и дело стеснял дыхание. Но я заставлял и заставлял себя атаковать, лихорадочно вспоминая, какой прием лучше всего подходит. Когда раунд окончился и я, потный и возбужденный, стал вылезать из ринга, Вадим Вадимыч не отчитывал меня, а Борис обнял за плечи и радостно зашептал: --Вот сегодня совсем другое дело! Мишка тоже подошел, посмотрел, но ничего не сказал, только головой покачал: дескать, ну и ну... А я, ни на кого не глядя и боясь выказать свое торжество, снял перчатки, дождался команды и начал бой с тенью, почти не чувствуя усталости... Севе рассказывал о том, как боксировал, с таким жаром, что он подозрительно спросил: Подожди, а ты что, разве сегодня в первый раз? Да нет! -- смутился я.-- Просто до этого такого хитрого и ловкого противника не попадалось. На следующей тренировке я вел себя на ринге еще свободнее, окончательно поняв, что гораздо выгоднее смотреть опасности в глаза, чем прятаться от нее. Тогда сразу ясно, каким приемом или защитой лучше всего пользоваться. Вижу, что партнер, например, хочет нанести мне левый прямой в голову, от которого раньше только и делал, что закрывался локтями, сразу же отбиваю его перчатку, а сам провожу ответный удар в корпус. И получалось: он с носом остается, а я зарабатываю очко! Или же сам стараюсь его обхитрить: делаю вид, будто собираюсь заехать ему в туловище, а как только замечу, что он торопливо защищает его, неожиданно перевожу удар в голову, а сам скорей отпрыгиваю подальше, чтобы отквитаться не дать. И делал все это я, наверное, правильно, так как, когда раунд окончился и мы с партнером, потные и взъерошенные, выбрались из ринга, Вадим Вадимыч кивнул мне: --Неплохо. Я чуть не подпрыгнул от радости. А Борис, Комаров и Мишка звонко хлопали меня по плечу и хвалили. -- Да что вы! -- скромничал я.-- Ну что такого? Делал, как вы говорили, и все. А самому было так приятно, что сразу же вся усталость куда-то девалась, руки стали легкими, ноги послушными. Ну так и хотелось еще раундик попробовать! Сделав бой с тенью, поколотив снаряды, взял скакалку -- уж теперь научился не хуже стареньких!-- стал прыгать и внимательно смотреть, как боксируют на ринге другие. Раза два, когда сражался с высоким белобрысым парнем Мишка, чуть было не крикнул, что нельзя пользоваться с таким длинными ударами, а нужно подныривать под его перчатки и контратаковать. Смотрел и удивлялся: да неужели же Мишка сам до этого додуматься не может? Когда тренировка окончилась и мы пошли домой, я сказал ему: Неправильно ты сегодня. Надо было как? Нагибаться от его ударов, а самому все встречные и встречные проводить. А ты? Да ну...-- отворачиваясь, мрачно пробурчал Мишка.-- Больше не буду... ходить сюда... Я даже остановился. Вообще-то многие из тех, что записались в секцию вместе с нами, уже давным-давно ушли. Борис сказал, что нигде такого большого отсева нет, как у нас. Думают, что ничего не стоит выучиться, а начинают -- ничего не получается. Стараться же лень -- вот и уходят. Осо0x08 graphic 0x08 graphic бенно удивляло меня, что быстрее других исчезали как раз те, которые при поступлении очень уж куражились. Вадим Вадимыч сказал, что это совершенно закономерно: храброму человеку незачем шуметь и бахвалиться, он свое дело делает тихо, скромно, а вот всякие фанфароны пытаются показать, что они храбрые. На поверку же выходит наоборот. Но Мишка-то не такой -- он хороший парень, и очень жалко, если он уйдет. Почему? -- оглянувшись, спросил я шепотом. Да потому что... ничего не получается! Эх, ты! -- возмутился я.-- От кого, от кого, но уж от тебя не ожидал такого! Да разве можно так падать духом? Да надо знаешь как? Тебе страшно, да? А ты иди. У тебя не получается, да? А ты еще смелее иди. И вот тогда и увидишь, что победа будет на твоей стороне! Ты думаешь, я не боялся... то есть не волновался и у меня все сразу же получалось? Правда? -- останавливаясь, спросил Мишка. И я почувствовал, что он признает в эту минуту мое превосходство над собой. Конечно! В общем, теперь, когда будешь выходить на ринг, смотри на меня. Я тебе все напоминать буду. Ладно! -- сказал Мишка и сразу же повеселел. Сева потребовал, когда я пришел домой: Хватит, сегодня уж показывай, как драться надо! А то что я все зря шагаю да махаю кулаками по воздуху. Хорошо. Только вот я не знаю, как же мы без перчаток будем? --Можно самим сделать. Я знаю из чего. Пошли! Я хотел было пойти посмотреть, но вошла мать и сказала: --Сначала поужинай. Сева сказал: --Ладно, ты ешь, а я пойду и все сам подготовлю, и умчался. Я сразу же, на радость матери, все съел и уже пил чай, когда снова, держа одну руку за спиной, прибежал Сева. --Вот! -- И он показал из-за спины кусок наискось откромсанного нового ватного одеяла.-- Из этого можно? Я оценивающе посмотрел. Вообще-то можно. Только где ты это взял? От своего отрезал, да? Да нет,-- успокоил Сева.-- Нашел... валялось...Пошли в другую комнату, чтобы твоя мать не увидела. Возьми только ножницы, иголку и нитки. Как мы ни прикидывали, принесенного куска хватало только на три перчатки. Постой, я пойду еще немного отре... то есть найду!-- дернулся к двери Сева. Не нужно, хватит. Будем тремя драться: ты две возьмешь, а я одну. Сева обрадовался: Я тебя двумя знаешь как? Попробуй, попробуй,-- ответил я и стал старательно вырезать будущие перчатки. Шить решили одновременно две: одну я, другую Сева; но у Севы сразу же почему-то запуталась нитка, а под конец и порвалась. -- Эх ты, растяпа! А еще в школе проходил! --шипел я и снова насаживал ему (как это делают многие мальчики!) иголку на нитку.-- На, и поосторожнее! Когда все три перчатки были готовы, Сева от радости даже затопал ногами. --У-ух ты! Здорово! -- заорал он во все горло. --Ребята, ребята! -- взмолилась из другой комнаты мать.-- Вы мне мешаете. --Слышишь? -- шикнул я.-- Пойдем на лестницу. На лестничной площадке никого не было, только с улицы доносилось монотонное хлюпанье дождя да скрипела и стукалась о стену распахнувшаяся от ветра дверь подъезда. А окно было такое черное и страшное, что даже мурашки по спине пробежали. Незаметно поглядев на чердак -- ведь лазил же туда, никаких ног там не видел, а вот все-таки...-- я сказал Севе: --Давай сначала тебе надену,-- и стал натягивать ему рукавицы; они были кособокие, неуклюжие, но нам казались самыми настоящими, боксерскими. Затем я надел третью перчатку себе на левую руку и скомандовал: --В стойку становись! Сева сразу же как-то смешно растопырился, воображая, что это и есть настоящая боксерская стойка, и с уважением спросил: А ты так и будешь со мной одной левой, да? Конечно! -- горделиво ответил я, хотя давно уже убедился, что только левой и можно что-нибудь сделать, а с одной правой сразу же пропадешь. Ведь боксеры обращены друг к другу левым боком, и правая рука находится намного дальше от противника. Поэтому она совсем не приспособлена к быстрым и неожиданным ударам, а только и умеет, когда нужно, добавлять да подбородок защищать. Вадим Вадимыч объяснял, что левая рука -- шпага, а правая -- кинжал. Ну, а шпагой-то куда удобней и безопасней действовать. --Так вот,-- начал я солидно, вспоминая, что в этом случае говорил нам тренер,-- сейчас, значит, вы... то есть мы поработаем на технику один раундик. Угу,-- кивнул Сева.-- А что такое "раундик"? Ну-у, это когда драться... тьфу!., работать разрешается. Да ты не перебивай! Ладно. Так вот, один раундик. И не надо бить изо всех сил, а нужно стараться технику показывать, понял? Угу. Не буду изо всех сил, не бойся. Да я-то не боюсь. Но так полагается. Сева устал стоять в стойке и тоскливо спросил: Ну, можно начинать-то? Можно,-- кивнул я и хотел тоже встать в стойку, как вдруг почувствовал, что на меня обрушились перчатки, одна даже попала в рот, и в зубах остался клок ваты. Ты что, с ума сошел?! -- отплевываясь, закричал я.-- Да я же еще и в стойку-то не встал! Так ты же сам сказал -- можно! -- пробурчал Сева. Я сказал "можно" в смысле: сейчас начнем, а ты...-- огрызнулся я и недобро подумал: "У-ух уж теперь я тебе за это покажу!" --изготовился, но дверь Севиной квартиры вдруг отворилась и из нее выглянула Лидка. Это чего вы тут стоите? -- подозрительно спросила она. Сева сразу же подскочил к ней, стал торжествующе крутить перед ее носом перчатками: -- Во, погляди! Настоящие боксерские! Сами сделали!-- потом вдруг спохватился и поспешно спрятал руки за спину. Но было уже поздно. -- А ну-ка, ну-ка, покажи! -- еще подозрительнее прищурилась Лидка, храбро наступая на Севу. Потом повернулась и бросилась домой, оставив дверь открытой. -- Мама! Ма-ам! -- на бегу вопила она.-- Севка все мое ватное одеяло изре-еза-ал! И тотчас же из комнаты раздалось грозно: --Сева, иди сейчас же сюда! Мигом оценив положение, я лихорадочно стянул с себя злополучную перчатку и сунул ее остолбеневшему приятелю. Бесшумно вскочил в нашу квартиру, тщательно запер дверь и, осторожно продохнув, с невинным видом вошел в комнату. --Ты отчего такой возбужденный? -- переставая писать и пристально вглядываясь в меня, спросила мать.--С Севой опять повздорил? В уличную дверь сильно и грозно забухали. Я испуганно остановил поднявшуюся с места мать: Не ходи, это не к нам! Тогда почему же ты так испугался, если не к нам? -- возразила она и вышла из комнаты, а я сразу же юркнул в другую, оставив щель, чтобы подсматривать. В следующую секунду до меня донесся писклявый голос Денежкиной. Мать успокаивала ее: --Да вы не волнуйтесь, не волнуйтесь, пожалуйста. Все сейчас разъяснится! И они вошли в комнату. За ними -- Лидка. Мать позвала строго, делая знак Денежкиной, чтобы та не торопилась: Геннадий, это ты сделал? -- и показала перчатки. Да,-- еще не понимая, в чем дело, еле слышно ответил я. А ты знал, из чего ты это шил? -- еще строже спросила мать. Да, Сева сказал, что он нашел. Да как же это --нашел? Он отрезал от нового Лидиного одеяла! --закричала Денежкина.--И он мне сказал, что ты... Мама попросила Лидку позвать Севу. И, когда он, подталкиваемый в спину, нехотя вошел, я шагнул к нему навстречу: 0x08 graphic Скажи, ну вот скажи при всех честно, как ты мне объяснил, где взял для перчаток одеяло! Скажи! Я сказал, что наше-о-ол...-- весь сникнув, протянул Сева. Правильно! -- подтвердил я и посмотрел на его маму. В дверь сначала постучали, и вслед за этим в комнату просунулась голова Севиного папы. Вот, полюбуйся, полюбуйся, что твой сынок наделал!-- стала совать ему в нос перчатки Денежкина.-- Все Лидино одеяло изрезал! Да что, что это такое? -- отбиваясь, спросил он. Боксерские варежки! -- ехидно взглядывая на меня, пояснила Лидка. Не варежки -- перчатки,-- мрачно поправил Сева. Ах, так вон оно что! -- Севин папа обернулся ко мне: _ да разве же это боксерские перчатки? Что учишь Севу, это хорошо. Но только почему же тайком? Сказали бы: так и так, нам нужны перчатки, и мы бы вам сразу же купили настоящие. Правда? -- Он взглянул на жену. Не болтай ерунды! -- сердито возразила она.--Чтоб я позволила своему ребенку такой грубостью заниматься? Никогда! Ну вот ты как! -- виновато воскликнул Севин папа.-- Ну ладно, ладно, в таком случае давайте извинимся перед хозяйкой за наше шумное вторжение и последуем домой. Он извинился, и они все вышли. Я посмотрел на мать, она покачала головой: Нехорошо. Ты старше, умнее и должен как-то направлять его, а не резать вместе с ним одеяла. Да он же говорил...-- начал было я. Мало ли что он говорил,-- перебила мать,--но ты же видишь, что это хорошее, совершенно новое одеяло, значит, оно не могло где-то просто так валяться. -- Ладно,-- сказал я,-- теперь буду по-другому за ним смотреть. Только ты, пожалуйста, ну... не верь, что бокс -- грубый. Он интересный и полезный! Однако увидеться с Севой оказалось не так-то просто: с этого вечера он стал прятаться от меня, даже на улицу не выходил, сколько я ни караулил его у кухонного окна. Мало того, дядя Владя сказал, что, когда я в школе, он везде ходит и хвалится, что если бы не Лидка, то он меня с двумя перчатками всего бы избил. 15 На ходу вытираясь мохнатым полотенцем, в одних трусах, я вошел в комнату и, задержавшись против зеркала, согнул правую руку. Горкой вздулась мышца бицепса, согнул другую -- тоже. Да-а, не зря купил я теннисный мяч и с тех пор нигде с ним не расставался, незаметно нажимал да нажимал в кармане. Да и вообще мне уже несколько человек говорили, что я на глазах меняюсь. Вчера на уроке физкультуры, когда я быстрее всех пробежал, учитель так и сказал: "А ты, Строганов, за последнее время на глазах развиваешься!" И дядя Владя сейчас то же самое сказал. Наверно, это правда. Потому что вчера стал рубашку надевать, которая совсем еще недавно была велика, так ворот не сошелся. В комнату вошла мать. Я отпрянул от зеркала и сделал вид, будто гляжу в окно. Одевайся, одевайся живее, а то простудишься! -- сказала мать и сразу же спросила: -- Кстати, ты с Севой-то говорил или нет? Да я его уже два дня не вижу. Прячется от меня. Ах какой хитрый! И все-таки ты найди случай, непременно поговори. Нельзя давать товарищу портиться. 0x08 graphic Я быстро позавтракал, надел пальто, фуражку -- на улице теперь было холодно, и только один Митька все еще ходил раздетым; весь синий, согнется, а пальто надевать не хочет,-- взял портфель и вышел из квартиры. Спустившись вниз и выйдя из сеней, я стал прыгать с камешка на камешек, так как во дворе было очень грязно, завернул за угол дома и остановился: от ворот с голубем в руках шагал Митька. "Да иди же, иди, чего испугался-то? -- возмущенно сказал над моим ухом чей-то голос.-- А пристанет, брось портфель и покажи ему!" Но я стоял, крепко сжав ручку портфеля, и не двигался. Правда, это уже не был тот страх, с которым я раньше смотрел на своего недруга, но я как-то сразу забыл, что ходил в боксерский зал и кое-чему выучился там. --Ну, чего глядишь? -- бросая за спину голубя, который радостно взмыл в небо, злобно прошипел Митька.-- Боксер! -- желчно скривился он.-- Да я тебе вот сейчас безо всякого бокса! -- И он неожиданно подскочил и размахнулся. И тогда я, уже умевший уходить от быстрых боксерских ударов, сделал короткий шаг назад, и Митькин кулак пролетел мимо, а сам он чуть не упал. -- Ах ты так? Так, да? -- мигом освирепел он и, размахнувшись еще сильнее, кинулся на меня, чтобы предупредить отскок. Но я на этот раз и не отскочил, как он думал,-- сзади была лужа,-- а нырнул под удар, то есть быстро присел, пропуская его над самой головой. Как Борис! И дальше случилось то, чего я и сам не ожидал: Митька, стремительно пролетев мимо меня и не удержавшись, со всего маха шлепнулся прямо в лужу. --Ур-рр-ра! -- раздалось вдруг сверху. В форточке, высунувшись чуть ли не по пояс и рискуя вывалиться наружу, торчал Сева и изо всех сил бил в ладоши: -- Ур-рр-ра! --А-а-а! -- орал, барахтаясь в луже, Митька.--Убью-у! Убью-у-у! -- Все лицо у него было залеплено грязью. Я испугался и, не разбирая дороги, бросился вон со двора. Я без отдыха проделал весь путь до школы, влетел в свой класс и только тогда почувствовал себя в безопасности. Жора спросил: --Ты чего это? Я вдруг вспомнил залепленную грязью рожу Митьки и, давясь от смеха, все рассказал. 0x08 graphic Лили не было, и мне отчего-то сразу же сделалось тоскливо. На последнем уроке учительница сказала: --Ты, Строганов, живешь рядом с Лилей Савиной. Передай ей домашние задания. Она же тебе помогала. Я сначала обрадовался, но потом нахмурился: к Лиле надо идти мимо Митькиной голубятни. Попросил Жору, когда шли домой: Знаешь что, отнеси ты ей задания, а? Это почему? Да понимаешь ли... мне очень некогда! Жора согласился, а я, напряженно следя, не выйдет ли из ворот Митька, юркнул в свое парадное. Не успел раздеться, как прибежал Сева, стал прыгать, хохотать и показывать, как я здорово трахнул Митьке. "Да я его вовсе и не трахал!" -- хотел было признаться я, но смолчал: было все-таки лестно, что Сева думает так. --Знаешь,-- захлебывался он,-- Рыжий, как трубочист, был весь черный от грязи! Ух, здорово ты ему! Ух, здорово! Я нахмурился: здброво-то здорово, да теперь этот дурак будет еще больше приставать. Сам же виноват, а вот начнет теперь... И я сказал строго: --Ну ладно, довольно. Ты мне лучше вот что скажи: почему ко мне целых два дня не приходил? Сева опустил голову. Чего молчишь-то? Сам знаешь...-- пробурчал он. "Знаешь"! -- передразнил я.-- И себя и других подвел. На меня теперь все ругаются! Больше не буду. "Не буду"! Ну ладно. Что дальше-то Митька делал? Сева сразу опять оживился, засиял: --На чем я остановился?.. А, как он встал. Так вот, значит, встал, начал отряхиваться и орать: "Я теперь ему дам! (Это значит тебе!) Я ему теперь за это всю голову оторву!" Я опять нахмурился: чего ж здесь веселого-то? А ты здорово его! -- не замечал моего настроения Сева.-- Раз -- и он носом в грязь! Мне сверху знаешь как хорошо все видно было! Каким это ты его ударом? Никто, никто не заметил! Дядя Владя даже говорит, что ты и не бил, а просто взял да подогнулся! Врет он, правда? Конечно,-- кивнул я, напряженно соображая, как же теперь все сложится с этим проклятым Митькой.-- Ну ладно, ладно, иди домой, а то мне до тренировки нужно еще уроки успеть сделать... Делал уроки -- думал о Митьке, обедал -- думал о нем, ехал на тренировку -- все о том же. Но когда вошел в раздевалку и увидел Бориса, Комарова, Мишку (он тоже очень подружился с ними обоими после того, как стал с Борисом заниматься) и всех остальных, сразу же забыл. Борис шепотом сообщил, что только что звонили Вадиму Вадимычу и сказали, что один из наших боксеров -- хулиган, колотит всех направо-налево. Наверно, сейчас будет разговор об этом. --Знаешь, кто это?..-- еще тише спросил Комаров и назвал фамилию. Я осторожно оглядел раздевалку: того, о ком шла речь, не было. Вообще-то мне сразу же не понравился этот грубый и неприветливый парень, который резко отличался от всех. Он никогда никому ничего не показывал и не объяснял, а только смеялся над новенькими да изо всех сил лупцевал, если давали с ним боксировать. Вадим 0x08 graphic Вадимыч только и кричал ему, чтобы он потише да поосторожней. Я опустил голову: как раз вошел этот самый драчун. Затихли и все остальные, стали с подчеркнутым вниманием завязывать шнурки и сосредоточенно рыться в чемоданах. --Чего это вы так? -- останавливаясь, подозрительно спросил драчун. Но ему никто не ответил. В следующую же минуту вошел Вадим Вадимыч и, спросив, все ли готовы, холодно поглядел на драчуна. А ты, милейший, можешь не раздеваться. Почему? Потому что нам в секции не нужны хулиганы, которые, пользуясь полученными здесь знаниями, нападают на других и пятнают тем самым честь всех боксеров. Ты отлично знаешь, как называется твой поступок. Я всех предупреждал, и ты не мог этого не знать. Это подлое нападение вооруженного на безоружного, вот так! Так что одевайся и уходи и никогда больше сюда не приходи! Вадим Вадимыч... Никаких объяснений! Надо было раньше думать,--брезгливо возразил Вадим Вадимыч и пошел в зал, давая понять, что разговор окончен. "Как хорошо, что я не связался с Митькой!" -- радуясь, что нашлась причина, которой можно хоть как-то оправдать собственную нерешительность, подумал я, занимая в строю свое место. Ерема с Верблюдом стояли и нехорошо ухмылялись. Уж наверное, любили на улице подраться. Вадим Вадимыч -- строгий, прямой -- прошелся перед строем. --Ну, всем ясно? -- остановившись против них, сказал он.-- Имейте в виду: никакие чины и заслуги приниматься во внимание не будут! Понятно? Ерема обиженно хмыкнул -- дескать, а я-то что? Верблюд нахмурился и переступил с ноги на ногу. Мы все молчали -- чего ж тут не понять? А если кто пристанет...-- пробурчал вдруг Мишка. Это другое дело. Но и. тогда нужно помнить, кто вы есть, и ни в каком случае не причинять никому вреда -- бить по туловищу, например. Оно -- мягкое, а эффект тот же. Ладно,-- обрадовался Мишка,-- буду по туловищу! А Ерема добела сжал свой огромный кулак и самодовольно посмотрел на него. -- Но и это только тогда, если пристанут! -- бросив на него строгий взгляд, добавил Вадим Вадимыч.-- А сейчас все новенькие извольте сходить к врачу на повторный осмотр. Тренироваться будете после. И мы пошли. Когда подошла моя очередь и я стал дуть в трубочку, сжимать на редкость жесткий и неподатливый силомер, приседать, подпрыгивать и делать все остальное, что полагалось, врач даже не поверил, что это я, и заглянул в мою карточку. --Ну, молодой человек,-- удивленно проговорил он, качая головой,-- никак, ну, никак не ожидал от вас такой прыти! -- И обернулся к копавшейся в шкафчике сестре: -- Вы знаете, месяц назад таким слабеньким и не развитым показался, что я его даже к занятиям допускать не хотел. А я смотрел на себя в зеркало, висевшее на стене напротив, и опять недоумевал, не видя в себе особых перемен. Вернувшись в зал, я так энергично и четко все делал, а когда подошла очередь работать на снарядах, до того свирепо осыпал их ударами, что Борис даже головой покачал, а Мишка сказал: "Силен!" На ринге я великолепно видел противника, и мне было очень интересно угадывать, что он замышляет, уходить от его атак, а самому обманывать его бдительность и проникать сквозь его защиту. Я торжествовал, когда это мне удавалось, и еще настойчивее старался запутать партнера в кружевах финтов и добраться до его уязвимых точек. Но он, конечно, тоже старался, и поэтому надо было постоянно быть начеку. И тогда все постороннее: и зал, и Вадим Вадимыч, и ребята,-- все отходило куда-то далеко-далеко, а перед глазами оставался один только противник. Нет ничего вокруг -- только гулкая тишина, точно под водой, хотя непрерывно стоит тот самый шум и грохот, которые так напугали меня в первый раз. Когда я, потный и счастливый, выбрался из ринга, то чуть не запрыгал от радости -- Вадим Вадимыч сказал: "Толково". А такое от него -- уж я убедился в этом! -- не так-то часто можно услышать. Потом налетел Комаров, стал тискать, а Борис похлопал по плечу и коротко сказал, подражая тренеру: --Ничего, теперь давай бой с тенью. И я, скинув перчатки, стал двигаться по залу, каким-то образом не задевая других, и наносить по воздуху удары, стараясь показать, что ни капельки не устал. Когда пришел домой, мать, не дав даже раздеться, накинулась на меня, стала целовать: --От папы письмо пришло! От папы письмо пришло! Я сразу же спросил: ну как, разрешает он мне боксом заниматься? Она ответила, что да, разрешает, и стала скорей читать письмо вслух. Папа писал, что, хоть у них сейчас и стоит жара под пятьдесят, строительство все равно идет полным ходом; что население очень приветливое и доброе, даже между собой никогда всерьез не ругаются; есть бананы, кокосовые орехи, ананасы; а когда они спускали на реку Нигер моторную лодку, приплыл крокодил. Настоящий? -- испугался я за отца. Конечно,-- кивнула мать. И я заметил у нее на глазах слезы. --Да ты не бойся, мам! Папа знаешь какой смелый? Да он любого крокодила... отгонит! -- Я не потому,-- ответила она, утирая глаза,-- это я от счастья, что он жив и здоров... Когда письмо было прочитано, мать вспомнила, что я еще не ужинал, и пошла на кухню, а я поскорее вытащил со дна чемодана тренировочный дневник. На душе было празднично. Писал, а сам чуть не прыгал от радости. Мать сразу же догадалась, что у меня на тренировке все хорошо и что меня хвалили. Ну, пришлось ей, конечно, подробно рассказать. И она посоветовала написать об этом и папе. Прискакал Сева. Я ему сразу же про письмо рассказал и про крокодила. Потом хотел рассказать, как сегодня здорово на ринге сражался, да мать с кухни крикнула, чтобы я помог ей. Пришлось пойти, а когда я с чайником вернулся в комнату, то чуть не уронил его на пол: Сева сидел и преспокойненько читал мой тренировочный дневник! Ты... где взял? -- с грохотом ставя чайник на стол, испуганно спросил я его. Вот здесь лежал,-- ответил он и показал на край стола и сразу же спросил: -- Вот тут написано, что ты дрался, а вначале все нет и нет. Ты тогда не дрался, да? Обманывал меня? Скажешь еще! -- отбирая дневник и изо всех сил стараясь не покраснеть, небрежно ответил я.-- Просто...ну, просто противники были не такие сильные, что зря расписывать про таких...-- Поскорее перевел разговор: -- Да, мам, сегодня мы повторный медосмотр проходили! -- и подмигнул Севе, давая понять, что есть кое-что интересное. Ну и как? -- насторожилась мать. Ну как? Врач сказал, что не верит, что это я. Посмотрел, что в моей карточке было раньше написано, и сразу же сестру позвал. А когда я в такую трубочку подул, так они еще сильнее удивились. А железку со стрелочкой опять нажимал? --срываясь со стула, подскочил ко мне Сева. Еще как! Мам, знаешь сколько? -- обернулся я к матери, лихорадочно прикинул и торжествующе закончил:-- Шестьдесят! -- и быстро оглядел слушателей: не продешевил ли. Ух ты-и! -- завопил Сева. А мать спросила: Это много или мало? Что врач-то сказал? Сказал, что скоро буду настоящим боксером. --Ах ты мой настоящий боксер! -- улыбнулась мать и хотела что-то еще спросить. Но в комнату вдруг ввалился дядя Владя: --К вам можно? Он всегда делал так: сначала входил, а потом спрашивал, и мне всякий раз хотелось сказать: "Да чего же вы спрашиваете? И так уж вошли". --Можно, можно! -- смутилась мать и, посмотрев на дядю Владю, тревожно спросила: -- Что-нибудь случилось? Дядя Владя помялся, потом пробурчал: --Митька вон весь наш сарай опять изломал. Давеча твой малый его мордой в грязь толкнул, так он в отместку! Сева радостно крикнул: У, я видел! Он по нему ломом знаете как бахал! Так чего ж молчал-то? -- обернулся к нему дядя Владя. Забыл... "Забыл"! -- передразнил дядя Владя.-- Надо было сразу меня звать. -- Ладно,-- сказал Сева,-- в следующий раз позову. --Эх ты, ритатуй! -- окатил его презрением дядя Владя и продолжал: -- Так я что? За молоточком. Дайте, завтра все назад приколочу. Мать сказала, чтобы я дал. И дядя Владя ушел. Зачем ты связываешься с этим Митькой? --возмутилась мать. Да он и не связывался,-- сказал Сева.-- Это Рыжий. И все равно, лучше отойди. А как же папа учил: сам ни к кому не приставай, но уж если кто полезет... Правильно! И мой папа так же говорит,--поддержал меня Сева. Ну, я не знаю, когда он тебе это говорил,-- не слушая его, вздохнула мать,-- но, по-моему, все- таки лучше отойти. Ладно, отойду! -- со вздохом обещал я. Отцу писал о тренере, новых товарищах и о том, как я уже запросто выхожу на ринг и боксирую. 16 Утром, когда я пошел в школу, дядя Владя предупредил: -- А ты теперь, малый, гляди в оба, когда на улицу-то выходишь, а то как бы Рыжий тебя чем не оглоушил, он злющий! Да постой-ка, я с тобой выйду. 0x08 graphic Не надо,-- возразил я, стараясь показать, что ни капельки и не боюсь Рыжего, а сам очень хотел, чтобы дядя Владя выполнил свое намерение. Выйду, выйду! У меня как раз папиросы кончились. А то он, стервец, уж наверно, ждет! И в самом деле, когда мы вышли на улицу и обогнули дом, я сразу же увидел у ворот Митьку. Он кидался камнями в воробьев. --Вон он! Вон он! -- зашептал дядя Владя. А я, делая вид, будто и не замечаю врага, поскорее нырнул в калитку. Когда дошли до метро, дядя Владя сказал: --Ну, теперь крой! И я, уговаривая себя не оглядываться, пошел нарочито спокойно, выдерживая характер, но незаметно перешел на мелкую рысь и с шумом вбежал в школу. Домой шел вместе с Жорой и еще двумя учениками, специально их подождал. Поравнявшись со своим парадным, юркнул в него и уж больше не выходил на улицу, а так хотелось выйти! Да еще уроки, как нарочно, быстро сделал, и Сева что-то не появлялся. Когда все сроки вышли, я не выдержал и пошел к нему сам. Оказалось, что он в школу не ходил, а лежал в постели -- у него разболелся живот. Его мама сказала, что он сейчас очень слаб и поэтому спит, но из комнаты вдруг раздался Севин голос: Кто это там, ма? Нету никого,-- ответила она и знаком показала, чтобы я молчал.-- Почему ты не спишь? Если хочешь поскорей выздороветь, то сейчас же попробуй заснуть! -- И так все время пробую! -- прогнусавил Сева. Пришлось уйти. "Эх, пойду-ка все же погуляю",-- выглянув в окно на двор, подумал я. Быстро оделся и вышел. Низко плыли серые клокастые облака, было сумрачно, кружил и налетал с разных сторон, словно намереваясь застать врасплох, ветер. "Интересно, а что она сейчас делает?" -- глядя на Лилины окна, думал я и вдруг услышал резкий скрип калитки: Митька! Расстегнутый, под мышкой обшарпанный портфель без ручки. Бежать? Крикнуть дяде Владе? Митька тоже заметил меня и, зловеще повторяя: "Что, попался, попался?" -- подходил все ближе и ближе. А я стоял, слушал, как кто-то захлебывается внутри: "Да не бойся, не бойся же! Покажи ему, где раки зимуют! Ведь ты теперь в тысячу раз сильней!" -- и не знал, на что решиться. Вообще-то хотелось показать, очень хотелось, но воспоминания о жестких кулаках и злости Митьки наполняли все тело вялостью и слабостью. И я продолжал стоять. Митька же, подойдя совсем близко, еще более обозленный, что от него не бегут, отбросил портфель и, вдруг рванувшись, схватил меня за пальто -- полетели пуговицы -- и злобно толкнул к дровяным сараям. Бить теперь он уже явно опасался, чтобы опять с позором не полететь рожей вниз. Я попятился, споткнулся о застывшую грязь, но удержался, не упал, продолжая смотреть в ненавистное лицо. И он забеспокоился, заискал по земле глазами, схватил увесистый кусок кирпича, но в это время раздался хриплый голос дяди Влади: -- Эй-эй, я т-тебе дам! И было видно в окно, как он бросился к двери, чтобы выбежать на улицу. Митька нехотя швырнул кирпич в сторону, поднял с земли гюртфель и помотал перед своим носом туго сжатым кулаком: Л-ладно, ты мне еще попадешься! -- и поспешно пошел к своему дому, так как в нашем подъезде уже показался дядя Владя. А, испугался, стервец! -- часто дыша, крикнул он. Да что мне пугаться-то? -- останавливаясь на пороге своего подъезда, нахально ответил Митька. И в самом деле, чего ему было бояться? Отца у него не было, а мать, большая, грубая, с намалеванными губами тетя, работавшая кассиршей и только и умевшая со всеми, как говорил дядя Владя, собачиться, обычно кричала, если к ней приходили жаловаться: "Только других и хаете, сами хороши!" -- и никогда не наказывала Митьку. Когда я, ненавидя себя за нерешительность, вслед за дядей Владей поднялся домой, он сердито сказал: -- Да чего ты все спускаешь этому одру? Он же трус! Дай ему раз хорошенько по шее, и он никогда больше приставать не будет! "Верно! Правильно! -- опустив голову, с досадой думал я.-- И ведь сейчас мог, мог бы набить ему рожу, и даже Вадим Вадимыч ничего бы не сказал! Ну ладно, уж в следующий раз не буду стоять и смотреть!" -- входя в комнату, горячо поклялся я кому-то. Встав в стойку, погнал воображаемого Митьку резкими прямыми ударами левой перед собой и коротко, когда тот меньше всего ожидал этого, добавил мощный удар справа. Вот так! Провел еще две стремительные атаки: вот так! вот так!.. Снял пальто, трех пуговиц не хватало. Так же уныло тянулся и следующий день. Митька опять не пошел в школу, а, подняв воротник пальто, толокся возле своей голубятни. И я почему-то не рискнул выйти во двор. Но все сразу изменилось, когда я взял свой тренировочный чемодан и вышел из дому, правда не черным ходом, а, чтобы не видел Митька, парадным. Еще по дороге от метро стали попадаться товарищи по секции, и ко дворцу мы уже подходили гурьбой. Только Верблюд да Ерема шли отдельно. Кто-то негромко сказал, что сегодня Вадим Вадимыч и им в перчатках работать позволит. Я невольно оглянулся. Мишка тоже оглянулся и, принужденно смеясь, шепнул, будто прочитав мои мысли: -- Только бы не со мной! Но вышло так, что ему именно с Еремой и досталось боксировать. И я удивился, каким вдруг стал Мишкин противник: он побледнел, с его вытянувшегося лица мигом слетело то презрительно-брезгливое выражение, с которым он обычно глядел на все и всех. А когда Вадим Вадимыч сказал: "Время!" -- на него вообще стало противно смотреть: весь сжался, откинул голову назад, думая, что этак в нее труднее будет попасть. И Мишка посмотрел-посмотрел, понял, кто перед ним, и начал преспокойненько осыпать его градом ударов. Вот так да! Где же его храбрость-то? Ведь и ростом выше и сильнее Мишки, а уж хвалился больше всех!.. Верблюд тоже весь как-то перекособочился и даже закрывал от страха глаза, когда его пугали обманными ударами. Те, к кому их прикрепили, подбадривали, напоминали, как себя нужно держать, какой рукой лучше бить, но они ничего не слышали. "А на вид такие смелые, грозные! Ой, да ведь и Митька такой же! -- мелькнуло у меня вдруг.-- Такой же, такой же!" В душевой только и разговору было, что о "храбрецах", как мы в шутку назвали Ерему и Верблюда (они-то, между прочим, быстренько ополоснулись и ушли). Все 0x08 graphic 0x08 graphic смеялись, копируя, как оба нелепо махали руками и прятали под мышку головы. Я думал -- он меня убьет! -- тоном человека, принявшего пустяк за серьезную вещь, кричал Мишка. Трусы они, вот что! -- сердито сказал Борис.--Вот увидите, скоро ходить перестанут. "Да неужели и Митька такой же?" -- уже одеваясь, опять думал я. Но Мишка отвлек меня от этих мыслей, сказал, хлопая по плечу: -- Чего задумался? Одевайся, сейчас мастера придут. Мастера -- это взрослые боксеры, которые тренировались позже нас, и среди них действительно было трое настоящих мастеров спорта. Я быстро оделся и подбежал к зеркалу, возле которого теснились ребята с расческами в руках. Все старательно выводили проборы на левой стороне головы (как у Вадима Вадимыча). У некоторых волосы топорщились, но они все равно старались, чтобы пробор был на левой стороне. И вообще я заметил, что ребята во всем подражали тренеру: ходили прямо, все делали спокойно, с серьезным лицом говорили смешные вещи. Подражал, конечно, ему во всем и я, и поэтому, привстав на носки, тоже принялся орудовать расческой. А в раздевалку и в самом деле уже входили мастера. И один из них сказал, подходя ко мне и беря у меня из рук расческу: --Криво, давай-ка поправлю! -- и, к зависти всех, проложил на моей голове четкую-четкую линию. В фойе было многолюдно и празднично: оказывается, начиналось первенство Москвы у гимнастов. И это не удивило никого из нас. Мы уже привыкли, что во дворце почти каждую неделю проходят какие-нибудь состязания: то по борьбе, то по акробатике, то по штанге... И, мы все, важные -- не кто-нибудь, а боксеры,-- направились в зрительный зал. Контролеры пускали нас туда без всяких билетов-- свои! Это был замечательный и удивительно красивый зал. Круглый, с высоченным куполом, который всегда мне казался игрушечным, так как был весь сделан из легких дощечек и палочек. Было просто непонятно: как его не сдует ветер? Места, как в цирке, кругом. Только вместо арены обыкновенный паркетный пол со специальными гнездами, чтобы ставить турники, брусья или же растягивать ринг. Переполненный зал, как это и полагается перед началом состязаний, гудит; на самой верхотуре, в специальной ложе, пробует свои трубы оркестр. Только мы заняли места, как оркестр грянул. И в зал, стройные и какие-то чужие, хотя почти всех мы отлично знали, стали входить такие же, как и мы,-- вон с тем, хорошо помню, несколько раз пальто вместе сдавал! -- гимнасты и гимнастки, все подтянутые, важные. И мне, да и всем моим товарищам,