егать к моим услугам, если будете считать меня своим недругом. -- Разве вы единственный врач в Бриджтауне? -- Зато я самый безвредный из них! Арабелла уловила в тоне Питера Блада нотку насмешки. Окинув его надменным взглядом, она раздраженно заметила: -- Не кажется ли вам, что вы ведете себя слишком свободно? -- Возможно, -- согласился Блад. -- Но доктор имеет на это право. Его спокойный ответ еще больше рассердил Арабеллу. -- Но я не ваша пациентка! -- с возмущением воскликнула она. -- Запомните это раз и навсегда! Не попрощавшись, Арабелла круто повернулась и быстро пошла вдоль пристани. Блад долго смотрел ей вслед, затем сокрушенно развел руками и воскликнул: -- Что же это такое?! Либо она мегера, либо я болван! Пожалуй, и то и другое справедливо... И, придя к такому заключению, он вошел в барак. Этому утру суждено было стать утром волнений. Примерно через час после ухода Арабеллы, когда Блад покидал барак, к нему подошел Вакер -- как помнит читатель, один из двух других врачей Бриджтауна. Блад очень удивился этому, ибо до сих пор врачи старались не замечать его, лишь изредка снисходя до сухого приветствия. -- Если вы идете к полковнику Бишопу, то, с вашего согласия, я немного провожу вас, -- любезно сказал Вакер, приземистый, широкоплечий человек лет сорока пяти, с обвислыми щеками и тусклыми голубыми глазами. Предложение Вакера удивило Блада еще более, но внешне он не показал этого. -- Я иду в дом губернатора, -- ответил он. -- Да?! Вернее, к супруге губернатора? -- многозначительно хихикнул Вакер. -- Я слыхал, что она отнимает у вас уйму времени. Что ж, молодость и привлекательная внешность, доктор Блад! Молодость и красота! Это дает врачу огромное преимущество, особенно когда он лечит дам! Питер пристально взглянул на Вакера: -- Мне кажется, я угадываю вашу мысль. Поделитесь ею не со мной, а с губернатором Стидом. Быть может, это его позабавит. -- Вы неправильно поняли меня, дорогой! -- поторопился исправить свои неосторожные слова Вакер. -- У меня вовсе не было таких мыслей. -- Надеюсь, что так! -- усмехнулся Блад. -- Не будьте так вспыльчивы, мой друг, -- вкрадчиво заговорил Вакер и доверительно взял Питера под руку. -- Я хочу помочь вам! -- Голос доктора понизился почти до шепота. -- Ведь рабство должно быть очень неприятно для такого талантливого человека, как вы. -- Какая проницательность! -- насмешливо воскликнул Блад. Однако доктор не заметил этой насмешки или не счел нужным ее заметить. -- Я не дурак, дорогой коллега, -- продолжал он. -- Я вижу человека насквозь и могу даже сказать, что он думает. -- Вы убедите меня в этом, если скажете, о чем думаю я, -- заметил Блад. Доктор Вакер окинул взглядом пустынную пристань, вдоль которой они шли в этот момент, и, еще ближе придвинувшись к Бладу, сказал вкрадчивым голосом: -- Не раз наблюдал я за вами, когда вы тоскливо всматривались в морскую даль. И вы полагаете, что я не знаю ваших мыслей? Если бы вам удалось спастись из этого ада, вы могли бы, как свободный человек, с удовольствием и выгодой для себя всецело отдаться своей профессии, украшением которой вы являетесь. Мир велик, и, кроме Англии, есть еще много стран, где такого человека, как вы, всегда тепло встретят. Помимо английских колоний, есть и другие. -- Вакер оглянулся по сторонам и продолжал тоном заговорщика: -- Отсюда совсем недалеко до голландской колонии Кюрасао. В это время года туда вполне можно добраться даже в небольшой лодке. Кюрасао может стать мостиком в огромный мир. Он откроется перед вами, как только вы освободитесь от цепей. Доктор Вакер умолк и выжидающе уставился на своего невозмутимого спутника. Но Блад молчал. -- Что вы на это скажете? -- с нетерпением спросил Вакер. Блад ответил не сразу. Ему нужно было время, чтобы хладнокровно разобраться в потоке мыслей, нахлынувших на него при этом неожиданном предложении. Подумав, он начал с того, чем другой бы кончил: -- У меня нет денег, а ведь для такого путешествия их потребуется немало. -- Разве я не сказал, что хочу быть вашим другом? -- воскликнул Вакер. -- Почему? -- в упор спросил Блад, хотя в ответе на свой вопрос он не нуждался. Доктор Вакер стал пространно объяснять, как обливается кровью его сердце при виде коллеги, изнывающего в рабстве и лишенного возможности применить на деле свои чудесные способности. Но Питер Блад сразу понял истинную причину: любым способом врачи стремились отделаться от конкурента, присутствие которого разоряло их. Медлительность в принятии решений не являлась недостатком Блада. До сих пор он даже не помышлял о бегстве, понимая, что всякая попытка бежать без посторонней помощи окончилась бы провалом. Сейчас же, когда он мог рассчитывать на помощь Вакера и, в чем Блад не сомневался, его друга Бронсона, побег уже не казался ему безнадежным предприятием. И мысленно он уже сказал Вакеру: "Да! " Выслушав длинные разглагольствования Вакера, Блад сделал вид, что искренне верит в дружеские побуждения своего коллеги. -- Это очень благородно с вашей стороны, коллега, -- сказал он. -- Именно так поступил бы и я, если бы мне представился подобный случай. В глазах Вакера мелькнула радость, и он поспешно, даже слишком поспешно спросил: -- Значит, вы согласны? -- Согласен? -- улыбнулся Блад. -- А если меня поймают и приведут обратно, то мой лоб на всю жизнь украсится клеймом! -- Риск, конечно, велик, -- согласился Вакер. -- Но подумайте -- в случае успеха вас ждет свобода, перед вами откроется весь мир! Блад кивнул головой: -- Все это так. Однако для побега, помимо мужества, нужны и деньги. Шлюпка обойдется, вероятно, фунтов в двадцать. -- Деньги вы получите! -- поторопился заверить Вакер. -- Это будет заем, который вы нам вернете... вернете мне, когда сможете. Это предательское "нам" и столь же быстрая поправка оговорки лишний раз подтвердили правильность предположения Блада. Сейчас у него не было и тени сомнения в том, что Вакер действовал вкупе с Бронсоном. Навстречу им стали все чаще попадаться люди, что заставило собеседников прекратить разговор. Блад выразил Вакеру свою благодарность, хотя понимал, что благодарить его, в сущности, не за что. -- Завтра мы продолжим нашу беседу, -- сказал он. -- Вы приоткрыли мне двери надежды, коллега! Блад говорил правду: он чувствовал себя, как узник, перед которым внезапно приоткрылись двери темницы. Распрощавшись с Вакером, Блад прежде всего решил посоветоваться с Джереми Питтом. Вряд ли можно было сомневаться, чтобы Питт отказался разделить с ним опасности задуманного побега. К тому же Питт был штурманом, а пускаться в неведомое плавание без опытного штурмана было бы по меньшей мере неразумно. Задолго до наступления вечера Блад был уже на территории, огороженной высоким частоколом, за которым находились хижины рабов и большой белый дом надсмотрщика. -- Когда все уснут, приходи ко мне, -- шепнул Блад Питту. -- Я должен кое-что сообщить тебе... Молодой человек удивленно посмотрел на Блада. Его слова, казалось, пробудили Питта от оцепенения, в которое его вогнала жизнь, мало похожая на человеческую. Он кивнул головой, и они разошлись. Полгода жизни на плантациях Барбадоса ввергли молодого моряка в состояние полной безнадежности. Он уже не был прежним спокойным, энергичным и уверенным в себе человеком, а передвигался крадучись, как забитая собака. Его лицо, утратив былые краски, стало безжизненным, глаза потускнели. Он выжил, несмотря на постоянный голод, изнуряющую работу под жестокими лучами тропического солнца и плети надсмотрщика. Отчаяние притупило в нем все чувства, и он медленно превращался в животное. Лишь чувство человеческого достоинства еще не совсем угасло в Питте. Ночью, когда Блад изложил план бегства, молодой человек словно обезумел. -- Бегство! О боже! -- задыхаясь, -- сказал он и, схватившись за голову, зарыдал, как ребенок. -- Тише! -- прошептал Блад. Его рука слегка сжала плечо Питта. -- Держи себя в руках. Нас запорют насмерть, если подслушают, о чем говорим. Одна из привилегий, которыми пользовался Блад, состояла также в том, что он жил теперь в отдельной хижине. Она была сплетена из прутьев и свободно пропускала каждый звук. И хотя лагерь осужденных давно уже погрузился в глубокий сон, поблизости мог оказаться какой-нибудь слишком бдительный надсмотрщик, а это грозило непоправимой бедой. Питт постарался взять себя в руки. В течение часа в хижине слышался едва внятный шепот. Надежда на освобождение вернула Питту его прежнюю сообразительность. Друзья решили, что для участия в задуманном предприятии следует привлечь человек восемь-девять, не больше. Из двух десятков еще оставшихся в живых повстанцев, которых купил полковник Бишоп, предстояло выбрать наиболее подходящих. Было бы хорошо, если бы все они знали море, но таких людей насчитывалось всего лишь двое -- Хагторп, служивший в королевском военно-морском флоте, и младший офицер Николае Дайк. И еще один -- артиллерист, по имени Огл, знакомый с морем, -- также мог стать полезным спутником. Договорились, что Питт начнет с этих трех, а затем завербует еще человек шесть -- восемь. Блад советовал Питту действовать осторожно: выяснить сначала настроение людей, а потом уж говорить с ними более или менее откровенно. -- Помни, -- говорил Блад, -- что, выдав себя, ты погубишь все: ведь ты -- единственный штурман среди нас, и без тебя бегство невозможно. Заверив Блада, что он все понял, Питт прокрался в свою хижину и бросился на соломенную подстилку, служившую ему постелью. На следующее утро Блад встретился на пристани с доктором Вакером. Доктор соглашался дать взаймы тридцать фунтов стерлингов, необходимые для приобретения шлюпки. Блад почтительно поблагодарил его и сказал: -- Мне нужны не деньги, а шлюпка. Но я не знаю, кто осмелится продать мне ее после угроз наказаний, перечисленных в приказе губернатора Стида. Вы, конечно, знаете его? Доктор Вакер в раздумье потер подбородок: -- Да, я читал это объявление... Однако, согласитесь, не мне же приобретать для вас шлюпку! Это станет сразу же известно всем. Мое участие повлечет за собой тюремное заключение и штраф в двести фунтов... вы понимаете? Надежда, горевшая в душе Блада, потускнела, и тень отчаяния пробежала по его лицу. -- Да, но тогда... -- пробормотал он, -- к чему же мне ваши деньги? -- Отчаиваться рано, -- сказал Вакер, и по тонким его губам скользнула улыбка. -- Я об этом думал. Пусть человек, который купит шлюпку, уедет с вами. Здесь не должно остаться никого, кому пришлось бы впоследствии отвечать. -- Но кто же согласится бежать отсюда, кроме людей, влачащих такую же участь, как и я? -- с сомнением спросил Блад. -- На острове есть не только невольники, но и ссыльные, -- пояснил Вакер. -- Люди, отбывающие ссылку за долги, будут счастливы расправить свои крылья. Я знаю одного корабельного плотника, по фамилии Нэтталл, и мне известно, что он с радостью воспользуется возможностью уехать. -- Но если он явится к кому-то покупать шлюпку, то, естественно, возникнет вопрос, откуда он взял деньги. -- Конечно, такой вопрос может возникнуть, но надо сделать так, чтобы на острове не осталось никого, кому можно было бы задать такой вопрос. Блад понимающе кивнул головой, и Вакер подробно изложил свой план: -- Берите деньги и сразу же забудьте, что вам их дал я. Если же вас спросят о них, то вы скажете, что ваши друзья или родственники прислали вам эти деньги из Англии через одного из ваших пациентов, имя которого вы, как честный человек, ни в коем случае не можете назвать. Он умолк и вопросительно посмотрел на Блада, и, когда тот ответил утвердительным взглядом, доктор, облегченно вздохнув, продолжал: -- Если действовать осторожно, то никаких вопросов не последует. Вам следует договориться с Нэтталлом, потому что плотник может быть очень полезным членом вашей команды. Он подыщет подходящую шлюпку и купит ее. Всю подготовку к бегству нужно закончить до приобретения шлюпки и, не теряя ни минуты, исчезнуть. Понимаете? Блад понимал его так хорошо, что уже через час повидал Нэтталла и выяснил, что он действительно согласен участвовать в побеге. Они договорились, что плотник немедленно начнет поиски шлюпки, а когда она будет найдена, Блад сразу же передаст ему необходимую сумму. Поиски, однако, заняли гораздо больше времени, нежели предполагал Блад. Лишь недели через три Нэтталл, с которым Блад встречался почти ежедневно, сообщил, что нашел подходящее суденышко и что его согласны продать за двадцать два фунта. В тот же вечер, вдали от любопытных глаз, Блад вручил ему деньги, и Нэтталл ушел, чтобы совершить покупку в конце следующего дня. Он должен был доставить шлюпку к пристани, откуда под покровом ночи Блад и его товарищи отправятся навстречу свободе. Наконец все приготовления к побегу были закончены. В пустом бараке, где еще недавно помещались раненые пленники, Нэтталл спрятал центнер [17] хлеба, несколько кругов сыра, бочонок воды, десяток бутылок вина, компас, квадрант [18], карту, песочные часы, лаг [19], фонарь и свечи. За палисадом, окружавшим лагерь осужденных, также все были готовы. Хагторп, Дайк и Огл согласились бежать, как и восемь других людей, тщательно отобранных из бывших повстанцев. В хижине Питта, где он жил вместе с пятью заключенными, согласившимися участвовать в смелой попытке Блада, в течение этих томительных ночей ожидания была сплетена лестница, чтобы с ее помощью перебраться через палисад. Со страхом и нетерпением ожидали участники побега наступления следующего дня, который должен был стать последним днем их страшной жизни на Барбадосе. Вечером, перед закатом солнца, убедившись, что Нэтталл отправился за лодкой, Блад медленно подошел к лагерю, куда надсмотрщики загоняли невольников, только что возвратившихся с плантаций. Он молча стоял у ворот, пропуская мимо себя изможденных, смертельно уставших людей, но посвященным был понятен огонек надежды, горевший в его глазах. Войдя в ворота вслед за невольниками, тащившимися к своим убогим хижинам, он увидел полковника Бишопа. Плантатор с тростью в руках разговаривал с надсмотрщиком Кентом, стоя около колодок, предназначенных для наказания провинившихся рабов. Заметив Блада, он мрачно взглянул на него. -- Где ты шлялся? -- закричал он, и, хотя угрожающий тон, звучавший в голосе полковника, был для него обычным, Блад почувствовал, как его сердце болезненно сжалось. -- Я был в городе, -- ответил он. -- У госпожи Патч лихорадка, а господин Деккер вывихнул ногу. -- За тобой ходили к Деккеру, но тебя там не нашли. Мне придется кое-что предпринять, красавец, чтобы ты не лодырничал и не злоупотреблял предоставленной тебе свободой. Не забывай, что ты осужденный бунтовщик! -- Мне все время об этом напоминают, -- ответил Блад, так и не научившийся сдерживать свой язык. -- Черт возьми! -- заорал взбешенный Бишоп. -- Ты еще осмеливаешься говорить мне дерзости? Вспомнив, как много поставлено им сегодня на карту и живо представив себе тот страх, с каким прислушиваются к его разговору с Бишопом товарищи в окружающих хижинах, Блад с необычным смирением ответил: -- О нет, сэр! Я далек от мысли говорить вам дерзости. Я... чувствую себя виноватым, что вам пришлось искать меня... Бишоп внезапно остыл: -- Да? Ну ладно, сейчас ты почувствуешь себя еще больше виноватым. У губернатора приступ подагры, он визжит, как недорезанная свинья, а тебя нигде нельзя найти. Немедленно отправляйся в губернаторский дом. Тебя там ждут... Кент, дай ему лошадь, а то этот олух будет добираться туда всю ночь. У Блада не было времени раздумывать. Он сознавал свое бессилие устранить эту неожиданную помеху. Но бегство было назначено на полночь. В надежде вернуться к этому времени доктор вскочил на подведенную Кентом лошадь. -- А как я вернусь назад? -- спросил он. -- Ведь ворота палисада будут закрыты. -- Об этом не беспокойся. До утра ты сюда не вернешься, -- ответил Бишоп. -- Они найдут для тебя какую-нибудь конуру в губернаторском доме, где ты и переспишь. Сердце Питера Блада упало. -- Но... -- начал он. -- Отправляйся без разговоров! Ты, кажется, намерен болтать до темноты. Губернатор ждет тебя! -- И Бишоп с такой силой ударил лошадь Блада своей тростью, что она рванулась вперед, едва не выбросив из седла всадника. Питер Блад уехал с настроением, близким к отчаянию. Бегство приходилось откладывать до следующей ночи, а это грозило осложнениями: сделка Нэтталла могла получить огласку, к нему могли обратиться с вопросами, на которые трудно было ответить, не возбудив подозрения. Блад рассчитывал, что после визита в губернаторский дом ему удастся под покровом темноты незаметно прокрасться к частоколу и дать знать Питту и другим о своем возвращении. Тогда бегство еще могло бы состояться. Однако и эти расчеты сорвал губернатор, у которого он нашел свирепый приступ подагры и не менее свирепый приступ гнева, вызванный длительным отсутствием Блада. Губернатор задержал доктора до глубокой ночи. Блад надеялся уйти после того, как ему удалось при помощи кровопускания несколько успокоить боли, мучившие губернатора, но Стид не хотел и слышать об отъезде Блада. Доктор должен был остаться на ночь здесь же, в губернаторской спальне. Судьба, казалось, издевалась над Бладом. Бегство в эту ночь окончательно срывалось. Только рано утром Питер Блад, заявив, что ему необходимо побывать в аптеке, смог выбраться из губернаторского дома. Он поспешил к Нэтталлу и застал его в ужасном состоянии. Несчастный плотник, прождавший на пристани всю ночь, был убежден, что все уже открыто и он погиб. Питер Блад как мог успокоил его. -- Мы бежим сегодня ночью, -- сказал он с уверенностью, которой на самом деле не испытывал. -- Бежим, если даже для этого мне придется выпустить у губернатора всю его кровь. Будьте готовы сегодня ночью. -- Ну, а если днем у меня спросят, откуда я взял деньги? -- проблеял Нэтталл. Это был щуплый человечек с мелкими чертами лица и бесцветными, отчаянно моргающими глазами. -- Придумайте что-нибудь. Но не трусьте. Держитесь уверенней. Я не могу больше здесь задерживаться. -- И с этими словами Блад расстался с плотником. Через час после его ухода в жалкую лачугу Нэтталла явился чиновник из канцелярии губернатора. С тех пор как на острове появились осужденные повстанцы, губернатор установил правило, по которому каждый, продавший шлюпку, обязан был сообщить об этом властям, после чего имел право на получение обратно залога в десять фунтов стерлингов, который вносил каждый владелец шлюпки. Однако губернаторская канцелярия отложила выплату залога человеку, продавшему Нэтталлу шлюпку, чтобы проверить, действительно ли была совершена эта сделка. -- Нам стало известно, что ты купил лодку у Роберта Фаррела, -- сказал чиновник. -- Да, -- ответил Нэтталл, убежденный, что для него уже наступил конец. -- Не кажется ли тебе, что ты вовсе не торопишься сообщить об этой покупке в канцелярию губернатора? -- Это было сказано таким тоном, что бесцветные глазки Нэтталла замигали еще быстрее. -- С... сообщить об этом? -- Ты знаешь, что это требуется по закону. -- Если вы позволите... я... я не знал! -- Но об этом было объявлено еще в январе. -- Я... я... не умею читать. Чиновник посмотрел на него с нескрываемым презрением. -- Теперь ты об этом знаешь. Потрудись до двенадцати часов дня внести в канцелярию губернатора залог -- десять фунтов стерлингов. Чиновник удалился, оставив Нэтталла в холодном поту, хотя утро было очень жаркое. Несчастный плотник был рад, что ему не задали самого неприятного вопроса: откуда у человека, сосланного на остров за неуплату долгов, оказались деньги для покупки шлюпки? Он понимал, конечно, что это была только временная отсрочка, что этот вопрос ему все равно зададут, и тогда ему придет конец. Нэтталл проклинал ту минуту, когда он согласился принять участие в бегстве. Ему казалось, что все их планы раскрыты, что его, наверно, повесят или по крайней мере заклеймят каленым железом и продадут в рабство, как и тех арестантов, с которыми он имел безумие связаться. Если бы только в его руках были эти злосчастные десять фунтов для внесения залога, тогда он мог бы сейчас же закончить все формальности, и это отсрочило бы необходимость отвечать на вопросы. Ведь чиновник не обратил внимания на то, что Нэтталл был должником. Следовательно, его коллеги тоже могли оказаться такими же рассеянными хотя бы на один-два дня. А за это время Нэтталл надеялся оказаться вне пределов их досягаемости. Нужно было что-то немедленно предпринять и во что бы то ни стало найти деньги до двенадцати часов дня. Схватив шляпу, Нэтталл отправился на поиски Питера Блада. Но где мог быть сейчас доктор? Где его искать? Он осмелился спросить у одно-двух прохожих, не видели ли они доктора Блада, делая вид, будто чувствует себя плохо, что, впрочем, весьма походило на истину. Но никто не мог ответить ему на этот вопрос, а поскольку Блад никогда не говорил плотнику о роли Вакера в предполагаемом побеге, то Нэтталл прошел мимо дома единственного человека на Барбадосе, который охотно помог бы ему найти Блада. В конце концов Нэтталл отправился на плантацию полковника Бишопа, решив, что если Блада не окажется и там, то он повидает Питта -- о его участии в бегстве ему было известно -- и через него передаст Бладу обо всем, что с ним произошло. Встревоженный Нэтталл, не замечая ужасной жары, вышел из города и отправился на холмы к северу от города, где находилась плантация. В это же самое время Блад, снабдив губернатора лекарством, получил разрешение отправиться по своим делам. Он выехал из губернаторского дома, намереваясь отправиться на плантацию, и попал бы туда, конечно, гораздо раньше Нэтталла, если бы непредвиденная задержка не повлекла за собой несколько неприятных событий. А причиной задержки оказалась Арабелла Бишоп. Они встретились у ворот пышного сада, окружавшего губернаторский дом. На этот раз Питер Блад был в хорошем настроении. Здоровье знатного пациента улучшилось настолько, что Блад приобрел наконец свободу передвижения, и это сразу же вывело его из состояния мрачной подавленности, в котором он находился последние двенадцать часов. Ртуть в термометре его настроения подскочила вверх. Он смотрел на будущее оптимистически: ну что ж, не удалось прошлой ночью -- удастся нынешней; один день, в конце концов, ничего не решает. Конечно, губернаторская канцелярия -- малоприятное учреждение, но от ее внимания они избавлены по меньшей мере на сутки, а к этому времени их суденышко будет уже далеко отсюда. Его уверенность в успехе была первой причиной несчастья. Вторая же заключалась в том, что и у Арабеллы Бишоп в этот день было такое же хорошее настроение, и она не испытывала к Бладу никакой вражды. Эти два обстоятельства и явились причиной его задержки, приведшей к печальным последствиям. Увидев Блада, Арабелла с милой улыбкой поздоровалась с ним и заметила: -- Кажется, уже целый месяц прошел со дня нашей последней встречи. -- Точнее говоря, двадцать один день. Я считал их. -- А я уже начала думать, что вы умерли. -- В таком случае благодарю вас за венок. -- Какой венок? -- Венок на мою могилу. -- Почему вы всегда шутите? -- спросила Арабелла, вспомнив, что именно его насмешливость во время последней встречи оттолкнула ее от Блада. -- Человек должен уметь иногда посмеяться над собой, иначе он сойдет с ума, -- ответил Блад. -- Об этом, к сожалению, знают очень немногие, и поэтому в мире так много сумасшедших. -- Над собой вы можете смеяться сколько угодно. Но, мне кажется, что вы смеетесь и надо мной, а это ведь невежливо. -- Честное слово, вы ошибаетесь. Я смеюсь только над смешным, а вы совсем не смешны. -- Какая же я тогда? -- улыбнулась Арабелла. Он с восхищением глядел на нее -- такую очаровательную, доверчивую и искреннюю. -- Вы -- племянница человека, которому я принадлежу как невольник. -- Он сказал это мягко, без озлобления. -- Нет, нет, это не ответ! -- настаивала она. -- Сегодня вы должны отвечать мне искренне. -- Искренне? -- переспросил Блад. -- На ваши вопросы вообще отвечать трудно, а отвечать искренне... Ну хорошо. Я скажу, что тот человек, другом которого вы станете, может считать себя счастливцем... -- Он, видимо, хотел еще что-то сказать, но сдержался. -- Это даже более чем вежливо! -- рассмеялась Арабелла. -- Оказывается, вы умеете говорить комплименты! Другой на вашем месте... -- Вы думаете, я не знаю, что сказал бы другой на моем месте? -- перебил ее Блад. -- Вы, очевидно, полагаете, что я не знаю мужчин? -- Возможно, мужчин вы знаете, но в женщинах вы совершенно не способны разбираться, и инцидент в госпитале лишь подтверждает это. -- Неужели вы никогда не забудете о нем? -- Никогда! -- Какая память! Разве у меня нет каких-либо хороших качеств, о которых можно было бы говорить? -- Почему же, таких качеств у вас несколько. -- Какие же, например? -- поспешно спросил Блад. -- Вы прекрасно говорите по-испански. -- И это все? -- уныло протянул Блад. Но девушка словно не заметила его огорчения. -- Где вы изучили этот язык? Вы были в Испании? -- спросила она. -- Да, я два года просидел в испанской тюрьме. -- В тюрьме? -- переспросила Арабелла, и в ее тоне прозвучало замешательство, не укрывшееся от Блада. -- Как военнопленный, -- пояснил он. -- Я был взят в плен, находясь в рядах французской армии. -- Но ведь вы врач! -- Полагаю все-таки, что это мое побочное занятие. По профессии я солдат. По крайней мере, этому я отдал десять лет жизни. Большого богатства эта профессия мне не принесла, но служила она мне лучше, чем медицина, по милости которой, как видите, я стал рабом. Очевидно, бог предпочитает, чтобы люди не лечили друг друга, а убивали. -- Но почему вы стали солдатом и оказались во французской армии? -- Я -- ирландец и получил медицинское образование, но мы, ирландцы, очень своеобразный народ и поэтому... О, это очень длинная история, а полковник уже ждет меня. Однако Арабелла не хотела отказаться от возможности послушать интересную историю. Если Блад немного подождет, то обратно они поедут вместе, после того как по просьбе дяди она справится о состоянии здоровья губернатора. Блад, конечно, согласился подождать, и вскоре, не торопя лошадей, они возвращались к дому полковника Бишопа. Кое-кто из встречных не скрывал своего удивления при виде раба-доктора, столь непринужденно беседующего с племянницей своего хозяина. Нашлись и такие, которые дали себе слово намекнуть об этом полковнику. Что касается Питера и Арабеллы, то в это утро они совершенно не замечали окружающего. Он поведал ей о своей бурной юности и более подробно, чем раньше" рассказал о том, как его арестовали и судили. Он уже заканчивал свой рассказ, когда они сошли с лошадей у дверей ее дома и задержались здесь еще на несколько минут, узнав от грума, что полковник еще не вернулся с плантации. Арабелла явно не хотела отпускать Блада. -- Сожалею, что не знала всего этого раньше, -- сказала девушка, и в ее карих глазах блеснули слезы. На прощание она по-дружески протянула Бладу руку. -- Почему? Разве это что-либо изменило бы? -- спросил он. -- Думаю, что да. Жизнь очень сурово обошлась с вами. -- Могло быть и хуже, -- сказал он и взглянул на нее так пылко, что на щеках Арабеллы вспыхнул румянец и она опустила глаза. Прощаясь, Блад поцеловал ее руку. Затем он медленно направился к палисаду, находившемуся в полумиле от дома. Перед его глазами все еще стояло ее лицо с краской смущения и необычным для нее выражением робости. В это мгновение он уже не помнил, что был невольником, осужденным на десять лет каторги, и что в эту ночь над планом его бегства нависла серьезная угроза. Глава VII. ПИРАТЫ Джеймс Нэтталл очень быстро добрался до плантации полковника Бишопа. Его тонкие, длинные и сухие ноги были вполне приспособлены к путешествиям в тропическом климате, да и сам он выглядел таким худым, что трудно было предположить, чтобы в его теле пульсировала жизнь, а между тем, когда он подходил к плантации, с него градом катился пот. У ворот он столкнулся с надсмотрщиком Кентом -- приземистым, кривоногим животным, с руками Геркулеса и челюстями бульдога. -- Я ищу доктора Блада, -- задыхаясь, пролепетал Нэтталл. -- Ты что-то уж очень спешишь! -- заворчал Кент. -- Ну что еще за чертовщина? Двойня? -- Как? Двойня? О нет. Я не женат, сэр... Это... мой двоюродный брат, сэр. -- Что, что? -- Он заболел, сэр, -- быстро солгал Нэтталл. -- Доктор здесь? -- Его хижина вон там, -- небрежно указал Кент. -- Если его там нет, ищи где-нибудь в другом месте. -- И с этими словами он ушел. Обрадовавшись, что Кент удалился, Нэтталл вбежал в ворота. Доктора Блада в хижине не оказалось. Любой здравомыслящий человек на его месте дождался бы доктора здесь, но Нэтталл не принадлежал к числу людей такого рода... Он выскочил из ворот ограды и после минутного раздумья решил идти в любом направлении, только не туда, куда ушел Кент. По выжженному солнцем лугу Нэтталл пробрался на плантацию сахарного тростника, золотистой стеной высившегося в ослепительных лучах июньского солнца. Дорожки, проходившие вдоль и поперек плантации, делили янтарное поле на отдельные квадраты. Заметив вдали работающих невольников, Нэтталл подошел к ним. Питта среди них не было, а спросить о нем Нэтталл не решался. Почти полчаса бродил он по дорожкам в поисках доктора. В одном месте его задержал надсмотрщик и грубо спросил, что ему здесь нужно. Нэтталл опять ответил, что ищет доктора Блада. Тогда надсмотрщик послал Нэтталла к дьяволу и потребовал, чтобы тот немедленно убрался. Испуганный плотник пообещал сейчас же уйти, но по ошибке пошел не к хижинам, где жили невольники, а в противоположную сторону, на самый дальний участок плантации, у опушки густого леса. Надсмотрщику, изнемогавшему от полуденного зноя, вероятно, было лень исправлять его ошибку. Так Нэтталл добрался до конца дорожки и, свернув с нее, наткнулся на Питта, который чистил деревянной лопатой оросительную канаву. Питт был бос, вся его одежда состояла из коротких и рваных бумажных штанов. На голове торчала соломенная шляпа с широкими полями. Увидев его, Нэтталл вслух поблагодарил бога. Питт удивленно поглядел на плотника, который унылым тоном, охая и вздыхая, рассказал ему печальные новости, суть которых заключалась в том, что необходимо было срочно найти Блада и получить у него десять фунтов стерлингов, без которых всем им грозила гибель. -- Будь ты проклят, дурак! -- гневно сказал Питт. -- Если тебе нужен Блад, так почему ты тратишь здесь время? -- Я не могу его найти, -- проблеял Нэтталл, возмутившись таким отношением к нему. Он не мог, разумеется, понять, в каком взвинченном состоянии находится Питт, который к утру, после бессонной ночи и тревожного ожидания, дошел уже до отчаяния. -- Я думал, что ты... -- Ты думал, я брошу лопату и отправлюсь на поиски доктора? Боже мой, и от такого идиота зависит наша жизнь! Время дорого, а ты тратишь его попусту. Ведь если надсмотрщик увидит тебя со мной, что ты ему скажешь, болван?! От таких оскорблений Нэтталл на мгновение лишился дара речи, а потом вспылил: -- Клянусь богом, мне жаль, что я вообще связался с вами! Клянусь... Но чем еще хотел поклясться Нэтталл, осталось неизвестным, потому что из-за густых зарослей появилась крупная фигура мужчины в камзоле из светло-коричневой тафты. Его сопровождали два негра, одетые в бумажные трусы и вооруженные абордажными саблями. Неслышно подойдя по мягкой земле, он оказался в десяти ярдах [20] от Нэтталла и Питта. Испуганный Нэтталл бросился в лес, как заяц. Это был самый глупый и предательский поступок, какой он только мог придумать. Питт простонал и, опершись на лопату, не двигался с места. -- Эй, ты! Стой! -- заорал полковник Бишоп, и вслед беглецу понеслись страшные угрозы, перемешанные с бранью. Однако беглец, ни разу не обернувшись, скрылся в чаще. В его трусливой душе теплилась одна-единственная надежда, что полковник Бишоп не заметил его лица, ибо он знал, что у полковника хватит власти и влияния отправить на виселицу любого не понравившегося ему человека. Уже после того, как беглец был далеко, плантатор вспомнил о двух неграх, шедших за ним по пятам, словно гончие собаки. Это были телохранители Бишопа, без которых он не появлялся на плантации, с тех пор как несколько лет назад один невольник бросился на него и чуть не задушил. -- Догнать его, черные свиньи! -- закричал Бишоп, но, едва лишь негры бросились вдогонку за беглецом, он тут же остановил их: -- Ни с места, проклятые! Ему пришло в голову, что для расправы над беглецом нет нужды охотиться за ним. В его руках был Питт, у которого он мог вырвать имя его застенчивого приятеля и содержание их таинственной беседы. Питт, конечно, мог заупрямиться, но изобретательный полковник знал немало способов, для того чтобы сломить упрямство любого своего раба. Повернувшись к невольнику лицом, пылавшим от жары и от ярости, Бишоп посмотрел на него маленькими глазками и, размахивая легкой бамбуковой тростью, сделал шаг вперед. -- Кто этот беглец? -- со зловещим спокойствием спросил он. Питт стоял молча, опираясь на лопату. Он тщетно пытался найти какой-нибудь ответ на вопрос хозяина, но в голосе теснились лишь проклятия по адресу идиота Нэтталла. Подняв бамбуковую трость, полковник изо всей силы ударил юношу по голой спине. Питт вскрикнул от жгучей боли. -- Отвечай, собака! Как его зовут? Взглянув исподлобья на плантатора, Джереми сказал: -- Я не знаю. -- В его голосе прозвучало раздражение, которое полковник расценил как дерзость. -- Не знаешь? Хорошо. Вот тебе еще, чтобы ты думал побыстрей! Вот еще, и еще, и еще... -- Удары сыпались на юношу один за другим. -- Ну, как теперь? Вспомнил его имя? -- Нет, я же не знаю его. -- А!.. Ты еще упрямишься! -- Полковник со злобой посматривал на Питта, но затем им вдруг овладела ярость. -- Силы небесные! Ты решил со мной шутить? Ты думаешь, что я тебе это позволю? Стиснув зубы и пожав плечами, Питт переминался с ноги на ногу. Для того чтобы привести полковника Бишопа в бешенство, требовалось очень немного. Взбешенный плантатор стал нещадно избивать юношу, сопровождая каждый удар кощунственной бранью, пока Питт не был доведен до отчаяния, вызванного вспыхнувшим в нем чувством человеческого достоинства, и не бросился на своего мучителя. Но за всеми его движениями зорко следили бдительные телохранители. Их мускулистые бронзовые руки тотчас же охватили Питта, скрутили ему руки назад и связали ремнем. Лицо у Бишопа покрылось пятнами. Тяжело дыша, он крикнул: -- Взять его! Негры потащили несчастного Питта по длинной дорожке меж золотистых стен тростника. Их провожали испуганные взгляды работавших невольников. Отчаяние Питта было безгранично. Его мало трогали предстоящие мучения; главная причина его душевных страданий заключалась в том, что тщательно разработанный план спасения из этого ада был сорван так нежданно и так глупо. Пройдя мимо палисада, негры, тащившие Питта, направились к белому дому надсмотрщика, откуда хорошо была видна Карлайлская бухта. Питт бросил взгляд на пристань, у которой качались на волнах черные шлюпки. Он поймал себя на мысли о том, что в одной из этих шлюпок, если бы им хоть немного улыбнулось счастье, они могли уже быть за горизонтом. И он тоскливо посмотрел на морскую синеву. Там, подгоняемый легким бризом, едва рябившим сапфировую поверхность Карибского моря, величественно шел под английским флагом красный фрегат. Полковник остановился и, прикрыв руками глаза от солнца, внимательно посмотрел на корабль. Несмотря на легкий бриз, корабль медленно входил в бухту только под нижним парусом на передней мачте. Остальные паруса были свернуты, открывая взгляду внушительные очертания корпуса корабля -- от возвышающейся в виде башни высокой надстройки на корме до позолоченной головы на форштевне, сверкавшей в ослепительных лучах солнца. Осторожное продвижение корабля свидетельствовало, что его шкипер плохо знал местные воды и пробирался вперед, то и дело сверяясь с показаниями лота. Судя по скорости движения, кораблю требовалось не менее часа, для того чтобы бросить якорь в порту. Пока полковник рассматривал корабль, видимо восхищаясь его красотой, Питта увели за палисад и заковали в колодки, всегда стоявшие наготове для рабов, нуждавшихся в исправлении. Сюда же неторопливой, раскачивающейся походкой подошел полковник Бишоп. -- Непокорная дворняга, которая осмеливается показывать клыки своему хозяину, расплачивается за обучение хорошим манерам своей исполосованной шкурой, -- сказал он, приступая к исполнению обязанностей палача. То, что он сам, своими собственными руками, выполнял работу, которую большинство людей его положения, хотя бы из уважения к себе, поручали слугам, может дать представление о том, как низко пал этот человек. С видимым наслаждением наносил он удары по голове и спине своей жертвы, будто удовлетворяя свою дикую страсть. От сильных ударов гибкая трость расщепилась на длинные, гибкие полосы с краями, острыми, как бритва. Когда полковник, обессилев, отбросил в сторону измочаленную трость, вся спина несчастного невольника представляла собой кровавое месиво. -- Пусть это научит тебя нужной покорности! -- сказал палач-полковник. -- Ты останешься в колодках без пищи и воды -- слышишь меня: без пищи и воды! -- до тех пор, пока не соблаговолишь сообщить мне имя твоего застенчивого друга и зачем он сюда приходил. Плантатор повернулся на каблуках и ушел в сопровождении своих телохранителей. Питт слышал его будто сквозь сон. Сознание почти оставило его, истерзанного страшной болью, измученного отчаянием. Ему было уже безразлично -- жив он или нет. Однако новые муки пробудили его из состояния тупого оцепенения, вызванного болью. Колодки стояли на открытом месте, ничем не защищенном от жгучих лучей тропического солнца, которые, подобно языкам жаркого пламени, лизали изуродованную, кровоточащую спину Питта. К этой нестерпимой боли прибавилась и другая, еще более мучительная. Свирепые мухи Антильских островов, привлеченные запахом крови, тучей набросились на него. Вот почему изобретательный полковник, так хорошо владеющий искусством развязывать языки упрямцев, не счел нужным прибегать к другим формам пыток. При всей своей дьявольской жестокости он не смог бы придумать больших мучений, нежели те, которые природа так щедро отпустила на долю Питта. Рискуя переломать себе руки и ноги, молодой моряк стонал, корчился и извивался в колодках. В таком состоянии его и нашел Питер Блад, который внезапно появился перед затуманенным взором Питта, с большим пальмовым листом в руках. Отогнав мух, облепивших Питта, он привязал лист к шее юноши, укрыв его спину от назойливых насекомых и от палящего солнца. Усевшись рядом с Питтом, Блад положил голову страдальца к себе на плечо и обмыл ему лицо холодной водой из фляжки. Питт вздрогнул и, тяжело вздохнув, простонал: -- Пить! Ради бога, пить! Блад поднес к дрожащим губам мученика флягу с водой. Молодой человек жадно припал к ней, стуча зубами о горлышко, и осушил ее до дна, после чего, почувствовав облегчение, попытался сесть. -- Спина, моя спина! -- простонал он. В глазах Питера Блада что-то сверкнуло, кулаки его сжались, а лицо передернула гримаса сострадания, но, когда он заговорил, голос его снова был спокойным и ровным: -- Успокойся, Питт. Я прикрыл тебе спину, хуже ей пока не будет. Расскажи мне покороче, что с тобой случилось. Ты, наверное, полагал, будто мы обойдемся без штурмана, если дал этой скотине Бишопу повод чуть не убить тебя? Питт застонал. Однако на этот раз его мучила не столько физическая, сколько душевная боль. -- Не думаю, Питер, что штурман вообще понадобится. -- Что, что такое? -- вскричал Блад. Прерывистым голосом Питт, задыхаясь, поведал другу обо всем случившемся. -- Я буду гнить здесь... пока не скажу ему имя... зачем он... приходил сюда... Блад поднялся на ноги, и рычание вырвалось из его горла. -- Будь проклят этот грязный рабовладелец! -- сказал он. -- Но мы должны что-то придумать. К черту Нэтталла! Внесет он залог или нет, выдумает какое-либо объяснение или нет, -- все равно шлюпка наша. Мы убежим, а вместе с нами и ты. -- Фантазия, Питер, -- прошептал мученик. -- Мы не сможем бежать... Залог не внесен... Чиновники конфискуют шлюпку... Если даже Нэтталл не выдаст нас... и нам не заклеймят лбы... Блад отвернулся и с тоской взглянул на море, по голубой глади которого он так мучительно надеялся вернуться к свободной жизни. Огромный красный корабль к этому времени уже приблизился к берегу и сейчас медленно входил в бухту. Две или три лодки отчалили от пристани, направляясь к нему. Блад видел сверкание медных пушек, установленных на носу, и различал фигуру матроса около передней якорной цепи с левой стороны судна, готовившегося бросить лот. Чей-то гневный голос прервал его мысли: -- Какого дьявола ты здесь делаешь? Это был полковник Бишоп со своими телохранителями. На смуглом лице Блада появилось иное выражение. -- Что я делаю? -- вежливо спросил он. -- Как всегда, выполняю свои обязанности. Разгневанный полковник заметил пустую фляжку рядом с колодками, в которых корчился Питт, и пальмовый лист, прикрывавший его спину. -- Ты осмелился это сделать, подлец? -- На лбу плантатора, как жгуты, вздулись вены. -- Да, я это сделал! -- В голосе Блада звучало искреннее удивление. -- Я приказал, чтобы ему не давали пищи и воды до моего распоряжения. -- Простите, господин полковник, но ведь я не слышал этого распоряжения. -- Ты не слышал?! О мерзавец! Исчадие ада! Как же ты мог слышать, когда тебя здесь не было? -- Но в таком случае, можно ли требовать от меня, чтобы я знал о вашем распоряжении? -- с нескрываемым огорчением спросил Блад. -- Увидев, что ваш раб страдает, я сказал себе: "Это один из невольников моего полковника, а я у него врач и, конечно, обязан заботиться о его собственности". Поэтому я дал этому юноше глоток воды и прикрыл спину пальмовым листом. Разве я не был прав? -- Прав? -- От возмущения полковник потерял дар речи. -- Не надо волноваться! -- умоляюще произнес Блад. -- Вам это очень вредно. Вас разобьет паралич, если вы будете так горячиться... Полковник с проклятиями оттолкнул доктора, бросился к колодкам и сорвал пальмовый лист со спины пленника. -- Во имя человеколюбия... -- начал было Блад. Полковник, задыхаясь от ярости, заревел: -- Убирайся вон! Не смей даже приближаться к нему, пока я сам не пошлю за тобой, если ты не хочешь отведать бамбуковой палки! Он был ужасен в своем гневе, но Блад даже не вздрогнул. И полковник, почувствовав на себе пристальный взгляд его светло-синих глаз, казавшихся такими удивительно странными на этом смуглом лице, как бледные сапфиры в медной оправе, подумал, что этот мерзавец-доктор в последнее время стал слишком много себе позволять. Такое положение требовалось исправить немедля. А Блад продолжал спокойно и настойчиво: -- Во имя человеколюбия, разрешите мне облегчить его страдания, или клянусь вам, что я откажусь выполнять свои обязанности врача и не дотронусь ни до одного пациента на этом отвратительном острове. Полковник был так поражен, что сразу не нашелся, что сказать. Потом он заорал: -- Милостивый бог! Ты смеешь разговаривать со мной подобным тоном, собака? Ты осмеливаешься ставить мне условия? -- А почему бы и нет? -- Синие глаза Блада смотрели в упор на полковника, и в них играл демон безрассудства, порожденный отчаянием. В течение нескольких минут, показавшихся Бладу вечностью, Бишоп молча рассматривал его, а затем изрек: -- Я слишком мягко относился к тебе. Но это можно исправить. -- Губы его сжались. -- Я прикажу пороть тебя до тех пор, пока на твоей паршивой спине не останется клочка целой кожи! -- Вы это сделаете? Гм-м!.. А что скажет губернатор? -- Ты не единственный врач на острове. Блад засмеялся: -- И вы осмелитесь сказать это губернатору, который мучается от подагры так, что не может даже стоять? Вы прекрасно знаете, что он не потерпит другого врача. Однако полковника, охваченного диким гневом, нелегко было успокоить. -- Если ты останешься в живых после того, как мои черномазые над тобой поработают, возможно, ты одумаешься. Он повернулся к неграм, чтобы отдать приказание, но в это мгновение, сотрясая воздух, раздался мощный, раскатистый удар. Бишоп подскочил от неожиданности, а вместе с ним подскочили оба его телохранителя и даже внешне невозмутимый Блад. После этого все они, как по команде, повернулись лицом к морю. Внизу, в бухте, там, где на расстоянии кабельтова [21] от форта стоял большой красивый корабль, заклубились облака белого дыма. Они целиком скрыли корабль, оставив видимыми только верхушки мачт. Стая испуганных морских птиц, поднявшаяся со скалистых берегов, с пронзительными криками кружила в голубом небе. Ни полковник, ни Блад, ни Питт, глядевший мутными глазами на голубую бухту, не понимали, что происходит. Но это продолжалось недолго -- лишь до той поры, как английский флаг быстро соскользнул с флагштока на грот-мачте и исчез в белой облачной мгле, а на смену ему через несколько секунд взвился золотисто-пурпурный стяг Испании. Тогда все сразу стало понятно. -- Пираты! -- заревел полковник. -- Пираты! Страх и недоверие смешались в его голосе. Лицо Бишопа побледнело, приняв землистый оттенок, маленькие глазки вспыхнули гневом. Его телохранители в недоумении глядели на хозяина, выкатив белки глаз и скаля зубы. Глава VIII. ИСПАНЦЫ Большой корабль, которому разрешили так спокойно войти под чужим флагом в Карлайлскую бухту, оказался испанским капером [22]. Он явился сюда не только для того, чтобы расквитаться за кое-какие крупные долги хищного "берегового братства", но и для того, чтобы отомстить за поражение, нанесенное "Прайд оф Девон" двум галионам [23], шедшим с грузом ценностей в Кадикс. Поврежденным галионом, скрывшимся с поля битвы, командовал дон Диего де Эспиноса-и-Вальдес -- родной брат испанского адмирала дона Мигеля де Эспиноса, очень вспыльчивого и надменного господина. Проклиная себя за понесенное поражение, дон Диего поклялся дать англичанам такой урок, которого они никогда не забудут. Он решил позаимствовать кое-что из опыта Моргана [24] и других морских разбойников и предпринять карательный налет на ближайшую английскую колонию. К сожалению, рядом с ним не было брата-адмирала, который мог бы отговорить Диего де Эспиноса от этакой авантюры, когда в Сан Хуан де Пуэрто-Рико он оснащал для этой цели корабль "Синко Льягас". Объектом своего налета он наметил остров Барбадос, полагая, что защитники его, понадеявшись на естественные укрепления острова, будут застигнуты врасплох. Барбадос он наметил еще и потому, что, по сведениям, доставленным ему шпионами, там еще стоял "Прайд оф Девон", а ему хотелось, чтобы его мщение имело какой-то оттенок справедливости. Время для налета он выбрал такое, когда в Карлайлской бухте не было ни одного военного корабля. Его хитрость осталась нераскрытой настолько, что, не возбудив подозрений, он преспокойно вошел в бухту и отсалютовал форту в упор бортовым залпом из двадцати пушек. Прошло несколько минут, и зрители, наблюдавшие за бухтой, заметили, что корабль осторожно продвигается в клубах дыма. Подняв грот [25] для увеличения хода и идя в крутом бейдевинде [26], он наводил пушки левого борта на не подготовленный к отпору форт. Сотрясая воздух, раздался второй залп. Грохот его вывел полковника Бишопа из оцепенения. Он вспомнил о своих обязанностях командира барбадосской милиции. Внизу, в городе, лихорадочно били в барабаны, слышался звук трубы, как будто требовалось еще оповещать об опасности. Место полковника Бишопа было во главе немногочисленного гарнизона форта, который испанские пушки превращали сейчас в груду камней. Невзирая на гнетущую жару и свой немалый вес, полковник поспешно направился в город. За ним рысцой трусили его телохранители. Повернувшись к Джереми Питту, Блад мрачно улыбнулся: -- Вот это и называется своевременным вмешательством судьбы. Хотя один лишь дьявол знает, что из всего этого выйдет! При третьем залпе он поднял пальмовый лист и осторожно прикрыл им спину своего друга. И как раз в это время на территории, огороженной частоколом, появились охваченные паникой Кент и человек десять рабочих плантации. Они вбежали в низкий белый дом и минуту спустя вышли оттуда уже с мушкетами и кортиками. Сюда же, к белому дому Кента, группками по два, по три человека стали собираться сосланные на Барбадос повстанцы-рабы, брошенные охраной и почувствовавшие общую панику. -- В лес! -- скомандовал Кент рабам. -- Бегите в лес и скрывайтесь там, пока мы не расправимся с этими испанскими свиньями. И он поспешил вслед за своими людьми, которые должны были присоединиться к милиции, собиравшейся в городе для оказания сопротивления испанскому десанту. Если бы не Блад, рабы беспрекословно подчинились бы этому приказанию. -- А к чему нам спешить в такую жару? -- спросил Блад, и невольники удивились, что доктор говорил на редкость спокойно. -- Мы можем поглядеть на этот спектакль, а если нам и придется уходить, -- продолжал Блад, -- то мы успеем это сделать, когда испанцы уже захватят город. Рабы-повстанцы -- а всего их набралось более двадцати человек -- остались на возвышенности, откуда хорошо была видна вся сцена действия и закипавшая на ней отчаянная схватка. Милиция и жители острова, способные носить оружие, с отчаянной решимостью людей, понимавших, что в случае поражения им не будет пощады, пытались отбросить десант. Зверства испанской солдатни были общеизвестны, и даже самые гнусные дела Моргана бледнели перед жестокостью кастильских насильников. Командир испанцев хорошо знал свое дело, чего, не погрешив против истины, нельзя было сказать о барбадосской милиции. Используя преимущество внезапного нападения, испанец в первые же минуты обезвредил форт и показал барбадосцам, кто является хозяином положения. Его пушки вели огонь с борта корабля по открытой местности за молом, превращая в кровавую кашу людей, которыми бездарно командовал неповоротливый Бишоп. Испанцы умело действовали на два фронта: своим огнем они не только вносили панику в нестройные ряды оборонявшихся, но и прикрывали высадку десантных групп, направлявшихся к берегу. Под лучами палящего солнца битва продолжалась до самого полудня, и, судя по тому, что трескотня мушкетов слышна была все ближе и ближе, становилось очевидным, что испанцы теснили защитников города. К заходу солнца двести пятьдесят испанцев стали хозяевами Бриджтауна. Островитяне были разоружены, и дон Диего, сидя в губернаторском доме, с изысканностью, весьма похожей на издевательство, определял размеры выкупа губернатору Стиду, со страха забывшему о своей подагре, полковнику Бишопу и нескольким другим офицерам. Дон Диего милостиво заявил, что за сто тысяч песо и пятьдесят голов скота он воздержится от превращения города в груду пепла. Пока их учтивый, с изысканными манерами командир уточнял эти детали с перепуганным британским губернатором, испанцы нанимались грабежом, пьянством и насилиями, как это они обычно делали в подобных случаях. С наступлением сумерек Блад рискнул спуститься вниз -- в город. То, что он там увидел, было позднее поведано им Джереми Питту, записавшему рассказ Блада в свой многотомный труд, откуда и позаимствована значительная часть моего повествования. У меня нет намерения повторять здесь что-либо из этих записей, ибо поведение испанцев было отвратительно до тошноты. Трудно поверить, чтобы люди, как бы низко они ни пали, могли дойти до таких пределов жестокости и разврата. Гнусная картина, развернувшаяся перед Бладом, заставила его побледнеть, и он поспешил выбраться из этого ада. На узенькой улочке с ним столкнулась бегущая ему навстречу девушка с распущенными волосами. За ней с хохотом и бранью гнался испанец в тяжелых башмаках. Он уже почти настиг ее, когда Блад внезапно преградил ему дорогу. В руках у него была шпага, которую он несколько раньше снял с убитого солдата и на всякий случай захватил с собой. Удивленный испанец сердито остановился, увидев, как в руках у Блада сверкнул клинок шпаги. -- А, английская собака! -- закричал он и бросился навстречу своей смерти. -- Надеюсь, что вы подготовлены для встречи со своим создателем? -- вежливо осведомился Блад и с этими словами проткнул его шпагой насквозь. Сделал он это очень умело, с искусством врача и ловкостью фехтовальщика. Испанец, не успев даже простонать, бесформенной массой рухнул наземь. Повернув к себе плачущую девушку, стоявшую у стены, Блад схватил ее за руку. -- Идите за мной! -- сказал он. Однако девушка оттолкнула его и не двинулась с места. -- Кто вы? -- испуганно спросила она. -- Вы будете ждать, пока я предъявлю вам свои документы? -- огрызнулся Блад. За углом улочки, откуда выбежала девушка, спасаясь от испанского головореза, послышались тяжелые шаги. И возможно, успокоенная его чистым английским произношением, она, не задавая больше вопросов, подала ему руку. Быстро пройдя по переулку и поднявшись в гору по пустынным улочкам, они, к счастью, никого не встретив, вышли на окраину Бриджтауна. Скоро город остался позади, и Блад из последних сил втащил девушку на крутую дорогу, ведущую к дому полковника Бишопа. Дом был погружен в темноту, что заставило Блада вздохнуть с облегчением, ибо, если бы здесь уже были испанцы, в нем горели бы огни. Блад постучал в дверь несколько раз, прежде чем ему робко ответили из верхнего окна: -- Кто там? Дрожащий голос, несомненно, принадлежал Арабелле Бишоп. -- Это я -- Питер Блад, -- сказал он, переводя дыхание. -- Что вам нужно? Питер Блад понимал ее страх: ей следовало опасаться не только испанцев, но и рабов с плантации ее дяди -- они могли взбунтоваться и стать не менее опасными, нежели испанцы. Но тут девушка, спасенная Бладом, услышав знакомый голос, обрадованно вскрикнула: -- Арабелла! Это я, Мэри Трэйл. -- О, Мэри! Ты здесь? После этого удивленного восклицания голос наверху смолк, и несколько секунд спустя дверь распахнулась. В просторном вестибюле стояла Арабелла, и мерцание свечи, которую она держала в руке, таинственно освещало ее стройную фигуру в белой одежде. Блад вбежал в дом и тут же закрыл дверь. Его спутница упала на грудь Арабеллы и разрыдалась. Но Блад не обратил внимания на слезы девушки: нельзя было терять времени. -- Есть в доме кто-нибудь из слуг? -- быстро и решительно спросил он. Из мужской прислуги в доме оказался только старый негр Джеймс. -- Он-то нам и нужен, -- сказал Блад, вспомнив, что Джеймс был грумом [27]. -- Прикажите подать лошадей и сейчас же отправляйтесь в Спейгстаун. Там вы будете в полной безопасности. Здесь оставаться нельзя. Торопитесь! -- Но ведь сражение уже закончилось... -- нерешительно начала Арабелла и побледнела. -- Самое страшное впереди. Мисс Трэйл потом вам расскажет. Ради бога, поверьте мне и сделайте так, как я говорю! -- Он... он спас меня, -- со слезами прошептала мисс Трэйл. -- Спас тебя? -- Арабелла была ошеломлена. -- От чего спас, Мэри? -- Об этом после! -- почти сердито прервал их Блад. -- Вы сможете говорить целую ночь, когда выберетесь отсюда в безопасное место. Пожалуйста, позовите Джеймса и сделайте так, как я говорю! Немедленно! -- Вы не говорите, а приказываете. -- Боже мой! Я приказываю! Мисс Трэйл, ну скажите же, есть ли у меня основания... -- Да, да, -- тут же откликнулась девушка, не дослушав его. -- Арабелла, умоляю, послушайся его! Арабелла Бишоп вышла, оставив мисс Трэйл вдвоем с Бладом. -- Я... я никогда не забуду, что вы сделали для меня, сэр! -- с глазами, полными слез, проговорила Мэри. И только сейчас Блад как следует разглядел тоненькую, хрупкую девушку, похожую на ребенка. -- В своей жизни я делал кое-что посерьезней, -- ласково сказал он и добавил с горечью: -- Поэтому-то я здесь и очутился. Она, конечно, не поняла его слов и не пыталась сделать вид, будто они ей понятны. -- Вы... вы убили его? -- со страхом спросила Мэри. Пристально взглянув на девушку, освещенную мерцанием свечи, Блад ответил: -- Надеюсь, что да. Это вполне вероятно, но совсем неважно. Важно лишь, чтобы Джеймс поскорее подал лошадей. Наконец лошадей подали. Их было четыре, так как помимо Джеймса, ехавшего в качестве проводника, Арабелла взяла с собой и служанку, которая ни за что не хотела оставаться в доме. Посадив на лошадь легкую, как перышко, Мэри Трэйл, Блад повернулся, чтобы попрощаться с Арабеллой, уже сидевшей в седле. Он пожелал ей счастливого пути, хотел добавить еще что-то, но не сказал ничего. Лошади тронулись и вскоре исчезли в лиловом полумраке звездной ночи, а Блад все еще продолжал стоять около дома полковника Бишопа. Из темноты до его донесся дрожащий детский голос: -- Я никогда не забуду, что вы сделали для меня, мистер Блад! Никогда! Однако слова эти не доставили Бладу особой радости, так как ему хотелось, чтобы нечто похожее было сказано другим голосом. Он постоял в темноте еще несколько минут, наблюдая за светлячками, роившимися над рододендронами, пока не стихло цоканье копыт, а затем, вздохнув, вернулся к действительности. Ему предстояло сделать еще очень многое. Он спустился в город вовсе не для того, чтобы познакомиться с тем, как ведут себя победители. Ему нужно было кое-что разузнать. Эту задачу он выполнил и быстро вернулся обратно к палисаду, где в глубокой тревоге, но с некоторой надеждой его ждали друзья -- рабы полковника Бишопа. Глава IX. ССЫЛЬНЫЕ ПОВСТАНЦЫ К тому времени, когда фиолетовый сумрак тропической ночи опустился над Карибским морем, на борту "Синко Льягас" оставалось не больше десяти человек охраны: настолько испанцы были уверены -- и, надо сказать, не без оснований -- в полном разгроме гарнизона острова. Говоря о том, что на борту находилось десять человек охраны, я имею в виду скорее цель их оставления, нежели обязанности, которые они на самом деле исполняли. В то время как почти вся команда корабля пьянствовала и бесчинствовала на берегу, остававшийся на борту канонир со своими помощниками, так хорошо обеспечившими легкую победу, получив с берега вино и свежее мясо, пировал на пушечной палубе. Часовые -- один на носу и другой на корме -- несли вахту. Но их бдительность была весьма относительной, иначе они давно уже заметили бы две большие лодки, которые отошли от пристани и бесшумно пришвартовались под кормой корабля. С кормовой галереи все еще свисала веревочная лестница, по которой днем спустился в шлюпку дон Диего, отправлявшийся на берег. Часовой, проходя по галерее, неожиданно заметил на верхней ступеньке лестницы темный силуэт. -- Кто там? -- спокойно спросил он, полагая, что перед ним кто-то из своих. -- Это я, приятель, -- тихо ответил Питер Блад по-испански. Испанец подошел ближе: -- Это ты, Педро? -- Да, меня зовут примерно так, но сомневаюсь, чтобы я был тем Питером, которого ты знаешь. -- Как, как? -- останавливаясь, спросил испанец. -- А вот так, -- ответил Блад. Испанец, застигнутый врасплох, не успев издать и звука, перелетел через низкий гакаборт [28] и камнем упал в воду, едва не свалившись в одну из лодок, стоявших под кормой. В тяжелой кирасе, со шлемом на голове, он сразу же пошел ко дну, избавив людей Блада от дальнейших хлопот. -- Тс!.. -- прошептал Блад ожидавшим его внизу людям. -- Поднимайтесь без шума. Пять минут спустя двадцать ссыльных повстанцев уже были на борту. Выбравшись из узкой галереи, они ничком растянулись на корме. Впереди горели огни. Большой фонарь на носу корабля освещал фигуру часового, расхаживавшего по полубаку [29]. Снизу, с пушечной палубы, доносились дикие крики оргии. Сочный мужской голос пел веселую песню, и ему хором подтягивали остальные: Вот какие славные обычаи в Кастилии! -- После сегодняшних событий этому можно поверить. Обычаи хоть куда! -- заметил Блад и тихо скомандовал: -- Вперед, за мной! Неслышно, как тени, повстанцы, пригибаясь, пробрались вдоль поручней кормовой части палубы на шкафут [30]. Кое-кто из повстанцев был вооружен мушкетами. Их добыли в доме надсмотрщика и вытащили из тайника, где хранилось оружие, с большим трудом собранное Бладом на случай бегства. У остальных были ножи и абордажные сабли. Со шкафута можно было видеть всю палубу от кормы до носа, где, на свою беду, торчал часовой. Бладу пришлось тут же им заняться. Вместе с двумя товарищами он пополз к часовому, оставив других под командой того самого Натаниэля Хагторпа, который когда-то был офицером королевского военноморского флота. Блад задержался ненадолго. Когда он вернулся к своим товарищам, ни одного часового на палубе испанского корабля уже не было. Испанцы продолжали беззаботно веселиться внизу, считая себя в полной безопасности. Да и чего им было бояться? Гарнизон Барбадоса разгромлен и разоружен, товарищи на берегу, став полными хозяевами города, жадно упивались успехами легкой победы. Испанцы не поверили своим глазам, когда их внезапно окружили ворвавшиеся к ним полуобнаженные, обросшие волосами люди, казавшиеся ордой дикарей, хотя в недавнем прошлом они, видимо, были европейцами. Песня и смех сразу же оборвались, и подвыпившие испанцы в ужасе и замешательстве вытаращили глаза на дула мушкетов, направленные в упор на них. Из толпы дикарей вышел стройный, высокий человек со смуглым лицом и светло-синими глазами, в которых блестел огонек зловещей иронии, и сказал по-испански: -- Вы избавитесь от многих неприятностей, если тут же признаете себя моими пленниками и позволите без сопротивления удалить вас в безопасное место. -- Боже мой! -- прошептал канонир, хотя это восклицание лишь в малой степени отражало то изумление, которое он сейчас испытывал. -- Прошу вас, -- сказал Блад. После чего испанцы без всяких увещеваний, если не считать легких подталкиваний мушкетами, были загнаны через люк в трюм. Затем повстанцы угостились хорошими блюдами, оставшимися от испанцев. После соленой рыбы и маисовых лепешек, которыми питались рабы Бишопа в течение долгих месяцев, жареное мясо, свежие овощи и хлеб показались им райской пищей. Но Блад не допустил никаких излишеств, для чего ему потребовалось применить всю твердость, на которую он был только способен. В конце концов повстанцы выиграли лишь предварительную схватку. Предстояло еще удержать в руках ключ к свободе и закрепить победу. Нужно было приготовиться к дальнейшим событиям, и приготовления эти заняли значительную часть ночи. Однако все было закончено до того, как над горой Хиллбай взошло солнце, которому предстояло освещать день, богатый неожиданностями. Едва лишь солнце поднялось над горизонтом, как один из ссыльных повстанцев, расхаживавший по палубе в кирасе и шлеме, с испанским мушкетом в руках, объявил о приближении лодки. Дон Диего де Эспиноса-и-Вальдес возвращался на борт своего корабля с четырьмя огромными ящиками. В каждом из них находилось по двадцать пять тысяч песо выкупа, доставленного ему на рассвете губернатором Стидом. Дона Диего сопровождали его сын дон Эстебан и шесть гребцов. На борту фрегата царил обычный порядок. Корабль, левым бортом обращенный к берегу, спокойно покачивался на якоре. Лодка с доном Диего и его богатством подошла к правому борту, где висела веревочная лестница. Питер Блад очень хорошо подготовился к встрече, так как не зря служил под начальством де Ритера: с борта свисали тали, у лебедки стояли люди, а внизу в готовности ждали канониры под командой решительного Огла. Уже одним своим видом он внушал доверие. Дон Диего, ничего не подозревая, в превосходном настроении поднялся на палубу. Да и почему он мог что-либо подозревать? Удар палкой по голове, умело нанесенный Хагторпом, сразу же погрузил дона Диего в глубокий сон. Бедняга не успел даже взглянуть на караул, выстроенный для его встречи. Испанского гранда немедленно унесли в капитанскую каюту, а ящики с богатством подняли на палубу. Закончив погрузку сокровищ на корабль, дон Эстебан и гребцы по одному поднялись по веревочной лестнице на палубу, где с ними разделались так же неторопливо и умело, как и с командиром корабля. Питер Блад проводил подобного рода операции с удивительным блеском и, как я подозреваю, не без некоторой театральности. Несомненно, драматическое зрелище, разыгравшееся сейчас на борту испанского корабля, могло бы украсить собой сцену любого театра. К сожалению, описанная драматическая сцена изза дальности расстояния была недоступна многочисленным зрителям, находившимся на берегу. Жители Бриджтауна во главе с полковником Бишопом и страдающим от подагры губернатором Стидом, уныло сидевшими на развалинах порта, глядели не на корабль, а на восьмерку лодок, в которые усаживались испанские головорезы, утомленные насилиями и пресыщенные убийствами. Барбадосцы следили за отплытием лодок со смешанным чувством радости и отчаяния. Они радовались уходу беспощадных врагов и приходили в отчаяние от тех ужасных опустошений, какие, по крайней мере на время, нарушили счастье и процветание маленькой колонии. Наконец лодки отчалили от берега. Гогочущие испанцы откровенно глумились над своими несчастными жертвами. Лодки были уже на полпути между пристанью и кораблем, когда воздух внезапно сотрясся от гула выстрела. Пушечное ядро упало в воду за кормой передней лодки, обдав брызгами находившихся в ней гребцов. На минуту они перестали грести, застыв от изумления, а затем заговорили все разом, проклиная опасную неосторожность их канонира, которому вздумалось салютовать им из пушки, заряженной ядром. Они все еще проклинали его, когда второе ядро, более метко направленное, разнесло одну из лодок в щепки. Все, кто был в лодке -- живые и мертвые, оказались в воде. Однако если холодная ванна заставила этих головорезов умолкнуть, то ругательства и проклятия с остальных семи лодок только усилились. Подняв весла над водой и вскочив на ноги, испанцы посылали непристойные проклятия, умоляя небо и всех чертей сообщить им, какой пьяный идиот добрался до корабельных пушек. Но тут третье ядро превратило в обломки еще одну лодку, пустив на дно все ее содержимое. За минутой зловещего молчания последовал новый взрыв брани и невнятных криков, сопровождаемых всплесками весел. Испанские пираты растерялись: одни из них спешили вернуться на берег, другие хотели направиться прямо к кораблю и выяснить, что за чертовщина там творится. В том, что на корабле происходит что-то очень серьезное, никаких сомнений уже не оставалось. Это было тем более очевидно, что, пока они спорили, ругались и посылали проклятия в голубое небо, два новых ядра потопили третью лодку. Решительный Огл получил прекрасную возможность попрактиковаться и полностью доказал правильность своих утверждений, что он кое-что понимает в пушкарском деле. Замешательство же испанцев облегчило ему его задачу, так как все их лодки сгрудились вместе. Новый выстрел положил предел разногласиям пиратов. Словно сговорившись, они развернулись или, вернее, попытались развернуться, но, прежде чем им удалось это сделать, еще две лодки отправились на дно. Три оставшиеся лодки, не утруждая себя оказанием помощи утопающим, поспешили обратно к пристани. Если испанцы не могли сообразить, что же именно происходит на корабле, то еще непонятнее все это было для несчастных островитян, пока они не увидели, как с грот-мачты "Синко Льягас" соскользнул флаг Испании и вместо него взвился английский флаг. Но и после этого они оставались в замешательстве и со страхом наблюдали за возвращением на берег своих врагов, несомненно готовых выместить на барбадосцах свою злобу, вызванную столь неприятными событиями. Однако Огл продолжал доказывать, что его знакомство с пушками не устарело, и вдогонку спасавшимся испанцам прогремело несколько выстрелов. Последняя лодка разлетелась в щепки, едва причалив к пристани. Таков был конец пиратской команды, не более десяти минут назад со смехом подсчитывавшей количество песо, которое придется на долю каждого грабителя за участие в совершенных ими злодеяниях. Человек шестьдесят все же ухитрились добраться до берега. Однако были ли у них какие-либо основания поздравлять себя с избавлением от смерти, я не могу сказать, так как никаких записей, по которым можно было бы проследить их дальнейшую судьбу, не сохранилось. Такое отсутствие документов уже достаточно красноречиво говорит за себя. Нам известно, что, как только испанцы вскарабкивались на берег, их тут же связывали; а учитывая свежесть и глубину их преступлений, можно не сомневаться в том, что они имели серьезные основания сожалеть о своем спасении после гибели их лодок. Кто же были эти таинственные помощники, которые в последнюю минуту отомстили испанцам, сохранив вымогательски полученный с островитян выкуп в сто тысяч песо? Загадка эта еще требовала разрешения. В том, что "Синко Льягас" находился в руках друзей, сейчас, после получения таких наглядных доказательств, никто уже не сомневался. "Но кто были эти люди? -- спрашивали друг у друга жители Бриджтауна. -- Откуда они появились? Единственное их предположение приближалось к истине: несомненно, какая-то кучка смелых островитян проникла нынешней ночью на корабль и овладела им. Оставалось лишь выяснить личность этих таинственных спасителей и воздать им должные почести. Именно с таким поручением и отправился на корабль полковник Бишоп как полномочный представитель губернатора (сам губернатор Стид не смог этого сделать по состоянию здоровья) в сопровождении двух офицеров. Поднявшись по веревочной лестнице на борт корабля, полковник узрел рядом с главным люком четыре денежных ящика. Это было чудесное зрелище, и глаза полковника радостно заблестели, тем более что содержимое одного из ящиков почти полностью было доставлено им лично. По обеим сторонам ящиков поперек палубы двумя стройными шеренгами стояли человек двадцать солдат с мушкетами, в кирасах и в испанских шлемах. Нельзя было требовать от полковника Бишопа, чтобы он с первого же взгляда признал в этих подтянутых, дисциплинированных солдатах тех грязных оборванцев, которые только еще вчера трудились на его плантациях. Еще меньше можно было ожидать, чтобы он сразу же опознал человека, подошедшего к нему с приветствием. Это был сухощавый джентльмен с изысканными манерами, одетый по испанской моде во все черное с серебряными позументами. На расшитой золотом перевязи висела шпага с позолоченной рукояткой, а из-под широкополой шляпы с большим плюмажем [31] видны были тщательно завитые локоны черного парика. -- Приветствую вас на борту "Синко Льягас", дорогой полковник! -- прозвучал чей-то смутно знакомый голос. -- В честь вашего прибытия нам по возможности пришлось использовать гардероб испанцев, хотя, честно говоря, мы даже не осмеливались ожидать вас лично. Вы находитесь среди друзей, среди ваших старых друзей! Полковник остолбенел от изумления: перед ним стоял Питер Блад -- чисто выбритый и, казалось, помолодевший, хотя фактически он выглядел так, как это соответствовало его тридцатитрехлетнему возрасту. -- Питер Блад! -- удивленно воскликнул Бишоп. -- Значит, это ты... -- Вы не ошиблись. А вот это мои и ваши друзья. -- И Блад, небрежным жестом откинув манжету из тонких кружев, указал рукой на застывшую шеренгу. Полковник вгляделся внимательно. -- Черт меня побери! -- с идиотским ликованием закричал он. -- И с этими ребятами ты захватил испанский корабль и поменялся ролями с испанцами! Это изумительно! Это героизм! -- Героизм? Нет, скорее это эпический подвиг. Вы, кажется, начинаете признавать мои таланты, полковник? Бишоп сел на крышку люка, снял свою широкополую шляпу и вытер пот со лба. -- Ты меня удивляешь! -- все еще не оправившись от изумления, продолжал он. -- Клянусь спасением души, это поразительно! Вернуть все деньги, захватить такой прекрасный корабль со всеми находящимися на нем богатствами! Это хотя бы частично возместит другие наши потери. Черт меня побери, но ты заслуживаешь хорошей награды за это. -- Полностью разделяю ваше мнение, полковник. -- Будь я проклят! Вы все заслуживаете хорошей награды и моей признательности. -- Разумеется, -- заметил Блад. -- Вопрос заключается в том, какую награду мы, по-вашему, заслужили и в чем будет заключаться ваша признательность. Полковник Бишоп удивленно взглянул на него: -- Но это же ясно. Его превосходительство губернатор Стид сообщит в Англию о вашем подвиге, и, возможно, вам снизят сроки заключения. -- О, великодушие короля нам хорошо известно! -- насмешливо заметил Натаниэль Хагторп, стоявший рядом, а в шеренге ссыльных повстанцев раздался смех. Полковник Бишоп слегка поежился, впервые ощутив некоторое беспокойство. Ему пришло в голову, что дело может повернуться совсем не так гладко. -- Кроме того, есть еще один вопрос, -- продолжал Блад. -- Это вопрос о вашем обещании меня выпороть. В этих делах, полковник, вы держите свое слово, чего нельзя сказать о других. Насколько я помню, вы заявили, что не оставите и дюйма целой кожи на моей спине. Плантатор слабо махнул рукой с таким видом, будто слова Блада обидели его: -- Ну как можно вспоминать о таких пустяках после того, что вы совершили, дорогой доктор! -- Рад, что вы настроены так миролюбиво. Но я думаю, мне очень повезло. Ведь если бы испанцы появились не вчера, а сегодня, то сейчас я находился бы в таком же состоянии, как бедный Джереми Питт... -- Ну, к чему об этом сейчас говорить? -- Приходится, дорогой полковник. Вы причинили людям столько зла и столько жестокостей, что ради тех, кто может здесь оказаться после нас, я хочу, чтобы вы получили хороший урок, который остался бы у вас в памяти. В кормовой рубке лежит сейчас Джереми, чью спину вы разукрасили во все цвета радуги. Бедняга проболеет не меньше месяца. И если бы не испанцы, то сейчас он, может быть" был бы уже на том свете, и там же мог бы оказаться и я... Но тут выступил вперед Хагторп, высокий, энергичный человек с резкими чертами привлекательного лица. -- Зачем вы тратите время на эту жирную свинью? -- удивленно спросил бывший офицер королевского военно-морского флота. -- Выбросите его за борт, и дело с концом. Глаза полковника вылезли из орбит. -- Что за чушь вы мелете?! -- заревел он. -- Должен вам сказать, полковник, -- перебил его Питер Блад, -- что вы очень счастливый человек, хотя даже и не догадываетесь, чему вы обязаны своим счастьем. Вмешался еще один человек -- загорелый, одноглазый Волверстон, настроенный более воинственно, нежели его товарищ. -- Повесить его на нок-рее! [32] -- сердито крикнул он, и несколько бывших невольников, стоявших в шеренге, охотно поддержали его предложение. Полковник Бишоп задрожал. Блад повернулся. Лицо его было совершенно невозмутимо. -- Позволь, Волверстон, но командуешь судном все-таки не ты, а я, и я поступлю так, как найду нужным. Так мы договаривались, и прошу об этом не забывать, -- сказал он громко, как бы обращаясь ко всей команде. -- Я хочу, чтобы полковнику Бишопу была сохранена жизнь. Он нужен нам как заложник. Если же вы будете настаивать на том, чтобы его повесить, то вам придется повесить вместе с ним и меня. Никто ему не ответил. Хагторп пожал плечами и криво улыбнулся. Блад продолжал: -- Помните, друзья, что на борту корабля может быть только один капитан. -- И, обернувшись к полковнику, он сказал: -- Хотя вам обещано сохранить жизнь, но я должен впредь до нашего выхода в открытое море задержать вас на борту как заложника, который обеспечит порядочное поведение со стороны губернатора Стида и тех, кто остался в форте. -- Впредь до вашего выхо... -- Ужас, охвативший полковника, помешал ему закончить свою речь. -- Совершенно верно, -- сказал Блад и повернулся к офицерам, сопровождавшим Бишопа: -- Господа, вы слышали, что я сказал. Прошу передать это его превосходительству вместе с моими наилучшими пожеланиями. -- Но сэр... -- начал было один из них. -- Больше говорить не о чем, господа. Моя фамилия Блад, я -- капитан "Синко Льягас", захваченного мною у дона Диего де Эспиноса-и-Вальдес, который находится здесь же на борту в роли пленника. Вот трап, господа офицеры. Я полагаю, что вам удобнее воспользоваться им, нежели быть вышвырнутыми за борт, как это и произойдет, если вы задержитесь. Невзирая на истошные вопли полковника Бишопа, офицеры сочли за лучшее ретироваться -- правда, после того, как их слегка подтолкнули мушкетами. Однако бешенство полковника усилилось, после того как он остался один на милость своих бывших рабов, которые имели все основания смертельно его ненавидеть. Только человек шесть повстанцев обладали коекакими скудными познаниями в морском деле. К ним, разумеется, относился и Джереми Питт. Однако сейчас он был ни к чему не пригоден. Хагторп немало времени провел в прошлом на кораблях, но искусства навигации никогда не изучал. Все же он имел некоторое представление, как управлять судном, и под его командой вчерашние невольники начали готовиться к отплытию. Убрав якорь и подняв парус на грот-мачте, они при легком бризе направились к выходу в открытое море. Форт молчал. Поведение губернатора не вызывало нареканий. Корабль проходил уже неподалеку от мыса в восточной части бухты, когда Питер Блад подошел к полковнику, уныло сидевшему на крышке главного люка. -- Скажите, полковник, вы умеете плавать? Бишоп испуганно взглянул на Блада. Его большое лицо пожелтело, а маленькие глазки стали еще меньше, чем обычно. -- Как врач, я прописываю вам купание, чтобы вы остыли, -- с любезной улыбкой произнес Блад и, не получив ответа, продолжал: -- Вам повезло, что я по натуре не такой кровожадный человек, как вы или некоторые из моих друзей. Мне дьявольски трудно было уговорить их забыть о мести, впрочем, совершенно законной. И я склонен сомневаться, что ваша шкура стоит тех усилий, которые я на вас затратил. Никаких сомнений у Блада не было. Ему приходилось сейчас лгать, ибо если бы он поступил так, как ему подсказывали ум и инстинкт, то полковник давно уж болтался бы на рее, и Блад считал бы это справедливым возмездием. Но мысль об Арабелле Бишоп заставила его сжалиться над палачом, вынудила его выступить не только против своей совести, но и против естественной жажды мести его друзей-невольников. Только потому, что полковник был дядей Арабеллы, хотя сам Бишоп и не подозревал этого, к нему была проявлена такая снисходительность. -- Вам придется немножко поплавать, -- продолжал Блад. -- До мыса не больше четверти мили, и, если в пути ничего не произойдет, вы легко туда доберетесь. К тому же у вас такая солидная комплекция, что вам нетрудно будет держаться на воде. Живей! Не медлите! Иначе вы уйдете с нами в дальнее плавание, и только дьяволу известно, что с вами может случиться завтра или послезавтра. Вас любят здесь не больше, чем вы этого заслуживаете. Полковник Бишоп овладел собой и встал. Беспощадный тиран, который никогда и ни в чем себя не сдерживал, сейчас вел себя, как смирная овечка. Питер Блад отдал распоряжение, и поперек планшира [33] привязали длинную доску. -- Прошу вас, полковник, -- сказал Блад, изящным жестом руки указывая на доску. Полковник со злобой взглянул на него, но тут же согнал с лица это выражение. Он быстро снял башмаки, сбросил на палубу свой красивый камзол из светло-коричневой тафты и влез на доску. Цепляясь руками за ванты [34], он с ужасом посматривал вниз, где в двадцати пяти футах от него плескались зеленые волны. -- Ну, еще один шаг, дорогой полковник, -- произнес позади него спокойный, насмешливый голос. Продолжая цепляться за веревки, Бишоп оглянулся и увидел фальшборт [35], над которым торчали загорелые лица. Еще вчера они побледнели бы от страха, если бы он только слегка нахмурился, а сегодня злорадно скалили зубы. На мгновение бешенство вытеснило его страх и осторожность. Он громко, но бессвязно выругался, выпустил веревки и пошел по доске. Сделав три шага, Бишоп потерял равновесие и, перевернувшись в воздухе, упал в зеленую бездну. Когда он, жадно глотая воздух, вынырнул, "Синко Льягас" был уже в нескольких сотнях ярдов от него с подветренной стороны. Но до Бишопа еще доносились издевательские крики, которыми его напутствовали ссыльные повстанцы, и бессильная злоба вновь овладела плантатором. Глава X. ДОН ДИЕГО Дон Диего де Эспиноса-и-Вальдес очнулся от сильной боли в затылке и мутным взглядом окинул каюту, залитую солнечным светом, струившимся в квадратные окна, выходившие на корму. Он застонал от боли, закрыл глаза и, лежа так, попытался определиться во времени и в пространстве. Но дикая боль в затылке и сумбур в голове мешали ему мыслить связно. Ощущение смутной тревоги заставило его вновь открыть глаза и осмотреться еще раз. Бесспорно, он лежал в большой каюте у себя на корабле "Синко Льягас", а если это так, то он не должен был ощущать чувство тревоги. И все же обрывки смутных воспоминаний упорно подсказывали ему, что не все было так, как нужно. Судя по положению солнца, сквозь квадратные окна заливавшего каюту золотистым светом, сейчас должно было быть раннее утро, если, конечно, корабль шел на запад. Затем ему пришла в голову другая мысль. Возможно, они шли на восток -- тогда сейчас была уже вторая половина дня. То, что корабль двигался, ему было ясно по слабой килевой качке судна. Но как случилось, что он, капитан, не имел понятия, шли они на восток или на запад, что он не знал, куда же направлялся корабль? Мысли его вернулись к вчерашним событиям, если они действительно случились вчера. Он отчетливо представил свое успешное нападение на Барбадос. Все детали этой удачной экспедиции были свежи в его памяти вплоть до самого возвращения на борт корабля. Здесь все его воспоминания внезапно и необъяснимо обрывались. Его уже начали терзать различные догадки, когда открылась дверь и он с удивлением увидел, как в каюту вошел его лучший камзол. Это был на редкость элегантный, отделанный серебряными позументами испанский костюм из черной тафты, сшитый около года назад в Кадиксе. Командир "Синко Льягас" настолько хорошо знал все его детали, что никак не мог ошибиться. Камзол остановился, чтобы закрыть за собой дверь, и направился к дивану, на котором лежал дон Диего. В камзоле оказался высокий, стройный джентльмен, примерно такого же роста, как и дон Диего, и почти с такой же фигурой. Заметив, что испанец с удивлением рассматривает его, джентльмен ускорил шаги и спросил по-испански: -- Как вы себя чувствуете? Ошеломленный дон Диего встретил взгляд синих глаз. Смуглое насмешливое лицо джентльмена обрамляли черные локоны. Склонив голову, он ожидал ответа; но испанец был слишком взволнован, чтобы ответить на такой простой вопрос. Незнакомец прикоснулся рукой к затылку дона Диего. Испанец поморщился и застонал. -- Больно? -- спросил незнакомец, взяв дона Диего за руку повыше кисти большим и указательным пальцами. Озадаченный испанец спросил: -- Вы доктор? -- Да, помимо всего прочего, -- ответил смуглый незнакомец, продолжая щупать пульс своего пациента. -- Пульс частый, ровный, -- наконец объявил он, опуская руку. -- Большого вреда вам не причинили. Дон Диего с трудом поднялся и сел на диван, обитый красным плюшем. -- Кто вы такой, черт побери? -- спросил он. -- И какого дьявола вы залезли в мой костюм и на мой корабль? Прямые черные брови незнакомца приподнялись, а губы тронула легкая усмешка: -- Боюсь, что вы все еще бредите. Это не ваш корабль, а мой. И костюм этот также принадлежит мне. -- Ваш корабль? -- ошеломленно переспросил испанец и еще более ошеломленно добавил: -- Ваш костюм? Но... тогда... -- Ничего не понимая, он огляделся вокруг, затем еще раз внимательно осмотрел каюту, останавливаясь на каждом знакомом предмете. -- Может быть, я сошел с ума? -- наконец спросил он. -- Но ведь этот корабль, вне всякого сомнения, "Синко Льягас"? -- Да, это "Синко Льягас". -- Тогда... Испанец умолк, а взгляд его стал еще более беспокойным. -- Господи помилуй! -- закричал он, как человек, испытывающий сильную душевную муку. -- Может быть, вы скажете мне, что и дон Диего де Эспиноса -- это тоже вы? -- О нет. Мое имя Блад, капитан Питер Блад. Ваш корабль, так же как и этот изящный костюм принадлежат мне как военные трофеи. Вы же, дон Диего, мой пленник. Как ни неожиданно показалось дону Диего это объяснение, все же оно слегка успокоило испанца, так как было более естественно, нежели то, что он уже начал воображать. -- Но... Значит, тогда вы не испанец? -- Вы льстите моему испанскому произношению. Я имею честь быть ирландцем. Вы, очевидно, думаете, что произошло какое-то чудо. Да, так оно и есть, но это чудо создал я, у которого, как можете судить по результатам, неплохо варит голова. И капитан Блад вкратце изложил ему все события последних суток. Слушая его рассказ, испанец попеременно то бледнел, то краснел. Дотронувшись до затылка, дон Диего нащупал там шишку величиной с голубиное яйцо, полностью подтверждавшую слова Блада. Широко раскрыв глаза, испанец уставился на улыбающегося капитана и закричал: -- А мой сын? Где мой сын? Он был со мной, когда я прибыл на корабль. -- Ваш сын в безопасности. Как он, так и гребцы вместе с вашим канониром и его помощниками крепко закованы в кандалы и сидят в уютном трюме. Дон Диего устало вздохнул, но его блестящие черные глаза продолжали внимательно изучать смуглое лицо человека, который стоял перед ним. Обладая твердым характером, присущим человеку отчаянной профессии, он взял себя в руки. Ну что ж, на сей раз кости упали не в его пользу. Его заставили отказаться от роли в тот самый момент, когда успех был уже у него в руках. Со спокойствием фаталиста он смирился с новой обстановкой и хладнокровно спросил: -- Ну, а что же дальше, господин капитан? -- А дальше, -- ответил капитан Блад, если согласиться со званием, которое он сам себе присвоил, -- как человек гуманный я должен выразить сожаление, что вы не умерли от нанесенного вам удара. Ведь это означает, что вам придется испытать все неприятности, связанные с необходимостью умирать снова. -- Да? -- Дон Диего еще раз глубоко вздохнул и внешне невозмутимо спросил: -- А есть ли в этом необходимость? В синих глазах капитана Блада промелькнуло одобрение: ему нравилось самообладание испанца. -- Задайте этот вопрос себе, -- сказал он. -- Как опытный и кровожадный пират скажите мне: что бы вы сделали на моем месте? -- О, но ведь между нами есть разница. -- Дон Диего уселся прочнее, опершись локтем на подушку, чтобы продолжить обсуждение этого серьезного вопроса. -- Разница заключается в том, что я не называю себя гуманным человеком. Капитан Блад пристроился на краю большого дубового стола. -- Но ведь я тоже не дурак, -- сказал он, -- и моя ирландская сентиментальность не помешает мне сделать то, что необходимо. Оставлять на корабле вас и десяток оставшихся в живых мерзавцев -- опасно. Как вам известно, в трюме моего корабля не так уж много воды и продуктов. Правда, у нас малочисленная команда, но вы и ваши соотечественники, к большому нашему неудобству, увеличиваете количество едоков. Сами видите, что из благоразумия мы должны отказать себе в удовольствии побыть в вашем обществе и, подготовив ваши нежные сердца к неизбежному, любезно пригласить вас перешагнуть через борт. -- Да, да, я понимаю, -- задумчиво заметил испанец. Он понял этого человека и пытался разговаривать с ним в том же тоне напускной изысканности и внешнего спокойствия. -- Должен вам признаться, что ваши слова довольно убедительны. -- Вы снимаете с меня большую тяжесть, -- сказал капитан Блад. -- Мне не хотелось бы быть грубым без особой к тому необходимости, тем более что мои друзья и я многим вам обязаны. Независимо от того, что произошло с другими, но для нас ваше нападение на Барбадос окончилось весьма благополучно. Мне приятно убедиться в вашем согласии с тем, что у нас нет иного выбора. -- Но позвольте, мой друг, почему нет выбора? В этом я с вами не могу согласиться. -- Если у вас есть иное предложение, я буду счастлив рассмотреть его. Дон Диего провел рукой по своей черной бородке, подстриженной клинышком. -- Можете ли вы дать мне время подумать до утра? Сейчас у меня так болит голова, что я не способен что-либо соображать. Согласитесь сами: такой вопрос все-таки следует обдумать. Капитан Блад поднялся, снял с полки песочные часы, рассчитанные на тридцать минут, повернул их так, чтобы колбочка с рыжим песком оказалась наверху, и поставил на стол. -- Сожалею, дорогой дон Диего, что мне приходится торопить вас. Вот время, на которое вы можете рассчитывать. -- И он указал на песочные часы. -- Когда этот песок окажется внизу, а мы не придем к приемлемому для меня решению, я буду вынужден просить вас и ваших друзей прогуляться за борт. Вежливо поклонившись, капитан Блад вышел и закрыл за собой дверь на ключ. Опершись локтями о колени и положив на ладони подбородок, дон Диего наблюдал, как ржавый песок сыплется из верхней колбочки в нижнюю. По мере того как шло время, его сухое загорелое лицо все более мрачнело. И едва лишь последние песчинки упали на дно нижней колбочки, дверь распахнулась. Испанец вздохнул и, увидев возвращающегося капитана Блада, сразу же сообщил ему ответ, за которым тот пришел: -- У меня есть план, сэр, но осуществление его зависит от вашей доброты. Не можете ли вы высадить нас на один из островов этого неприятного архипелага, предоставив нас своей судьбе? Капитан Блад провел языком по сухим губам. -- Это несколько затруднительно, -- медленно произнес он. -- Я опасался, что вы так и ответите. -- Дон Диего снова вздохнул и встал. -- Давайте не будем больше говорить об этом. Синие глаза пристально глядели на испанца: -- Вы не боитесь умереть, дон Диего? Испанец откинул назад голову и нахмурился: -- Ваш вопрос оскорбителен, сэр! -- Тогда разрешите мне задать его по-иному и, пожалуй, в более приемлемой форме: хотите ли вы остаться в живых? -- О, на это я могу ответить. Я хочу жить, а еще больше мне хочется, чтобы жил мой сын. Но как бы ни было сильно мое желание, я не стану игрушкой в ваших руках, господин насмешник. Это был первый признак испытываемого им гнева или возмущения. Капитан Блад ответил не сразу. Как и прежде, он присел на край стола. -- А не хотели бы вы, сэр, заслужить жизнь и свободу себе, вашему сыну и остальным членам вашего экипажа, находящимся сейчас здесь, на борту? -- Заслужить? -- переспросил дон Диего, и от внимания Блада не ускользнуло, что испанец вздрогнул. -- Вы говорите -- заслужить? Почему же нет, если служба, которую вы предложите, не будет связана с бесчестием как для меня лично, так и для моей страны. -- Как вы можете подозревать меня в этом! -- негодуя, сказал капитан. -- Я понимаю, что честь имеется даже у пиратов. -- И он тут же изложил ему свое предложение: -- Посмотрите в окно, дон Диего, и вы увидите на горизонте нечто вроде облака. Не удивляйтесь, но это остров Барбадос, хотя мы -- что для вас вполне понятно -- стремились как можно дальше отойти от этого проклятого острова. У нас сейчас большая трудность. Единственный человек, знающий кораблевождение, лежит в лихорадочном бреду, а в открытом океане, вне видимости земли, мы не можем вести корабль туда, куда нам нужно. Я умею управлять кораблем в бою, и, кроме того, на борту есть еще два-три человека, которые помогут мне. Но держаться все время берегов и бродить около этого, как вы удачно выразились, неприятного архипелага -- это значит накликать на себя новую беду. Мое предложение очень несложно: мы хотим кратчайшим путем добраться до голландской колонии Кюрасао. Можете ли вы дать мне честное слово, что если я вас освобожу, то вы приведете нас туда? Достаточно вашего согласия, и по прибытии в Кюрасао я отпущу на свободу вас и всех ваших людей. Дон Диего опустил голову на грудь и в раздумье подошел к окнам, выходящим на корму. Он стоял, всматриваясь в залитое солнцем море и в пенящуюся кильватерную струю [36] корабля. Это был его собственный корабль. Английские собаки захватили этот корабль и сейчас просят привести его в порт, где он будет полностью потерян для Испании и, вероятно, оснащен для военных операций против его родины. Эти мысли лежали на одной чаше весов, а на другой были жизни шестнадцати человек. Жизни четырнадцати человек значили для него очень мало, но две жизни принадлежали ему и его сыну. Наконец он повернулся и, став спиной к свету, так, чтобы капитан не мог видеть, как побледнело его лицо, произнес: -- Я согласен! Глава XI. СЫНОВНЯЯ ПОЧТИТЕЛЬНОСТЬ После того как дон Диего де Эспиноса дал слово привести корабль в Кюрасао, ему были переданы обязанности штурмана и предоставлена полная свобода передвижения на его бывшем корабле. Все повстанцы относились к испанскому гранду с уважением в ответ на его изысканную учтивость. Это вызывалось не только тем, что никто, кроме него, не мог вывести корабль из опасных вод, омывавших берега Мэйна [37], но также и тем, что рабы Бишопа, увлеченные собственным спасением, не видели всех ужасов и несчастий, перенесенных Бриджтауном, иначе они к любому испанскому пирату относились бы как к злому и коварному зверю, которого нужно убивать на месте. Дон Диего обедал в большой каюте вместе с Бладом и тремя его офицерами: Хагторпом, Волверстоном и Дайком. В лице дона Диего они нашли приятного и интересного собеседника, и расположение их к нему подкреплялось выдержкой и невозмутимостью, с какими он переносил постигшее его несчастье. Нельзя было даже заподозрить, чтобы дон Диего вел нечестную игру. Он сразу же указал им на их ошибку: отойдя от Барбадоса, они пошли по ветру, в то время как, направляясь от архипелага в Карибское море, должны были оставить остров Барбадос с подветренной стороны. Исправляя ошибку, они вынуждены были вновь пересечь архипелаг, чтобы идти в Кюрасао. Перед тем как лечь на этот курс, он предупредил, что такой маневр связан с некоторым риском. В любой точке между островами они могли встретиться с таким же или более мощным кораблем, и, независимо от того, будет ли он испанским или английским, им грозила одинаковая опасность: при нехватке людей, ощущаемой на "Синко Льягас", они не могли бы дать бой. Стремясь предельно уменьшить этот риск, дон Диего повел корабль вначале на юг, а затем повернул на запад. Они счастливо прошли между островами Тобаго и Гренада, миновали опасную зону и выбрались в относительно спокойные воды Карибского моря. -- Если ветер не переменится, -- сказал дон Диего, определив местонахождение корабля, -- мы через три дня будем в Кюрасао. Ветер стойко держался в течение этих трех дней, а на второй день даже несколько посвежел, и все же, когда наступила третья ночь, никаких признаков суши не было. Рассекая волны, "Синко Льягас" шел быстрым ходом, но, кроме моря и голубого неба, ничего не было видно. Встревоженный капитан Блад сказал об этом дону Диего. -- Земля покажется завтра утром, -- невозмутимо ответил испанец. -- Клянусь всеми святыми, но у вас, испанцев все завтра, а это "завтра" никогда не наступает, мой друг. -- Не беспокойтесь, на этот раз "завтра" наступит. Как бы рано вы ни встали, перед вами уже будет земля, дон Педро. Успокоенный капитан Блад отправился навестить своего пациента -- Джереми Питта, болезненному состоянию которого дон Диего был обязан своей жизнью. Вот уже второй день, как у Питта не было жара и раны на спине начали подживать. Он чувствовал себя настолько лучше, что пожаловался на свое пребывание в душной каюте. Уступая его просьбам, Блад разрешил больному подышать свежим воздухом, и вечером, с наступлением сумерек, опираясь на руку капитана, Джереми Питт вышел на палубу. Сидя на крышке люка, он с наслаждением вдыхал свежий ночной воздух, любовался морем и по привычке моряка с интересом разглядывал темно-синий свод неба, усыпанный мириадами звезд. Некоторое время он был спокоен и счастлив, но потом стал тревожно озираться и всматриваться в яркие созвездия, сиявшие над безбрежным океаном. Прошло еще несколько минут, и Питт перевел взгляд на капитана Блада. -- Ты что-нибудь понимаешь в астрономии, Питер? -- спросил он. -- В астрономии? К сожалению, я не могу отличить пояс Ориона от пояса Венеры [38]. -- Жаль. И все остальные члены нашей разношерстной команды, должно быть, так же невежественны в этом, как и ты? -- Ты будешь ближе к истине, если предположишь, что они знают еще меньше меня. Джереми показал на светлую точку в небе справа, по носу корабля, и сказал: -- Это Полярная звезда. Видишь? -- Разумеется, вижу, -- ленивым голосом ответил Блад. -- А Полярная звезда, если она висит перед нами, почти над правым бортом, означает, что мы идем курсом норд-норд-вест или, может быть, норд-вест, так как я сомневаюсь, чтобы мы находились более чем в десяти градусах к западу. -- Ну и что же? -- удивился капитан Блад. -- Ты говорил мне, что, пройдя между островами Тобаго и Гренада, мы пошли в Кюрасао к западу от архипелага. Но если бы мы шли таким курсом, то Полярная звезда должна была бы быть у нас на траверсе [39] -- вон там. Состояние лени, владевшее Бладом, исчезло мгновенно. Он сжался от какого-то мрачного предчувствия и только хотел что-то сказать, как луч света из двери каюты на корме прорезал темноту у них над головой. Дверь закрылась, и они услыхали шаги по трапу. Это был дон Диего. Капитан Блад многозначительно сжал пальцами плечо Джереми и, подозвав испанца, обратился к нему по-английски, как обычно делал в присутствии людей, не знавших испанского языка. -- Разрешите наш маленький спор, дон Диего,