альчику... - Портной отвернулся. - Когда я вспоминаю, что с ним сделали на пароходе его же товарищи, такие же немецкие мальчики, как и он... - Не совсем... не совсем такие же, господин Фельдман. - Не бойтесь говорить со мною откровенно, господин доктор, как-никак мы с вами бывшие партийные коллеги. Несколько мгновений Винер смотрел на портного, удивленно моргая, потом спросил с некоторым испугом: - Что вы имеете в виду? - Разве мы оба не старые социал-демократы? Винер рассмеялся - громко и заливисто, схватившись руками за трясущийся живот. - Ну и чудак же вы, Фельдман! - задыхаясь от смеха, проговорил он. - Можно подумать, что вы проспали несколько лет. "Мы с вами старые социал-демократы!" - и Винер снова рассмеялся. - Разве я сказал что-то несуразное? - спросил портной. - Продолжив свою мысль, вы, чего доброго, еще назовете себя ближайшим родственником фюрера, поскольку "вы оба" происходите от Адама. - Нет, господин доктор, этого родства я не ищу. - Ага, вот тут-то и зарыта собака! Вы не ищете, а я был бы непрочь его найти. - Я боюсь верить своим ушам! - воскликнул Фельдман. - Так прочистите их хорошенько, и я вам повторю: с тех пор как социал-демократическая партия Германии самораспустилась... - Мы не самораспускались, доктор, мы рядовые члены. Это вы объявили нас распущенными, вы, руководство. - К счастью, руководство действительно принадлежало нам, разумным людям, а не таким, как вы, милейший, - людям без прошлого и будущего, с одним сегодняшним днем. - Я вас с трудом понимаю. - А между тем это так просто: к власти пришли социалисты... - Национал-социалисты!.. У вас поворачивается язык называть так этих разбойников? - На вашем месте я не болтал бы лишнего. В случае чего вас не спасет ваш старый железный крестик. - Я знаю, они с удовольствием водрузили бы надо мною большой деревянный. - Потому что вы ничего не понимаете в истории. - Такую "историю" я отказываюсь понимать. Это плохая история, доктор. - А мы считали тогда и считаем сейчас, что, уступив свое место национал-социалистам, поступили именно так, как требовали интересы немцев. - Разумеется, - иронически произнес портной, - тех немцев, которые сидят в собственных виллах, немцев, которые, как вы, владеют заводами или универсальными магазинами, копями или пароходствами, - таких немцев! - В вас говорит нехорошая зависть, Фельдман, зависть к вашим более удачливым и счастливым соотечественникам. - Винер подумал и напыщенно добавил: - Германский народ одобрил наши действия. - Народ? - при этом вопросе Фельдман смешно сморщил лицо и покачал головой. - Наши социал-демократические бонзы всегда смешивали эти два понятия - народ и обыватель. - Не будем заниматься столь глубоким анализом, дражайший, - проворчал Винер, - сейчас не время!.. - Анализ? Какой уж тут нужен анализ!.. Разве это не ясно само собой: не будь я евреем и не откройся у меня глаза на правду только из-за того, что с меня хотят содрать шкуру, наши социал-демократические вожди, болячка их задави, и меня самого тоже передали бы нацистам по списку вместе с живым и мертвым инвентарем своей, извините за выражение, "партии". - И это было бы куда полезнее для вас, чем противостоять теперь народу! - Германский народ! Соотечественники! А два миллиона немцев, что сидят в концентрационных лагерях, - это не соотечественники? Четыре миллиона безработных, которые слоняются по очереди за плошкой супа, - это не такие же труженики, как мы все? Нет, господин доктор, наци - это совсем особая порода! Их нельзя мерить вот этим простым немецким метром... - Вам следовало стать столь же необходимым государству, как, скажем, мой коллега доктор Хейнкель. Он уже почетный ариец! - Самолетный фабрикант и портной - это же разница, - вздохнул Фельдман. - Я тоже по-своему хотел стать необходимым. Для портных господа военные никогда не были выгодными заказчиками, - им всегда нужен кредит. Вы знаете старый стишок: Ofizier, Herr Ofizier! Goldcne Tressen. - Nichts zum fressen!* ______________ * Офицер, господин офицер! Галуны золотые, а жрать нечего! И все-таки я взял двух военных клиентов. Один из них, генерал Гаусс, получил повышение и перешел к Бенедикту. Только потому, что тот берет двести марок за то, что у меня стоит двадцать. А второй, фон Шверер, довольствовался чаще переделками, а теперь взял да и уехал. И, говорят, надолго. Чуть ли не в Китай. - Вот как! - заинтересовался Винер и протянул Фельдману сигару. - Кто вам говорил про Китай? - Кто говорит с портным в генеральском доме, господин доктор? Конечно, прислуга. Винер покровительственно похлопал портного по спине: - Когда вам будет нужно что-нибудь от генерала Шверера, приходите ко мне. Попыхивая сигарой, он снисходительно смотрел, как Фельдман завертывает костюм в кусок черного коленкора. Может быть, сто и двести лет тому назад такие же маленькие сгорбленные предки Фельдмана так же бережно завертывали в потрепанный черный платок камзолы предков Вольфганга Винера. В общем все казалось ему довольно устойчивым на этом свете. В каждую историческую эпоху существовали люди, норовившие надеть на евреев желтый колпак. Большой беды, по мнению Винера, в этом не было. Винер стоял перед портным - большой, крепкий, на толстых ногах, обтянутых голубым шелком кальсон. Тщательно подвитые волны холеной бороды закрывали галстук. Увидев себя в зеркале, Винер подумал, что в одной этой бороде отражено больше благополучия, чем во всей фигуре Фельдмана. Он с наслаждением приподнял тыльной стороной ладони шелковистый клин бороды и подержал его, точно взвешивая. - С такою бородой можно чувствовать себя человеком, а? - с усмешкой бросил он с высоты и, величественно подняв голубую ногу, сунул ее в штанину, поддерживаемую портным. Застегивая помочи, он поворачивался перед зеркалом. - Небо и земля эти старые брюки и те, что вы принесли сегодня! А ведь и те другие - ваша работа. - Он дрыгнул толстою ляжкой. - Это же штанина! - Кто однажды сделал хорошо, может сделать хорошо еще раз, - заискивающе проговорил Фельдман. Потерять клиента? Этого еще нехватало! Проклятые наци так издергали нервы, что иголка валится из рук! - Еврею становится трудно работать, господин доктор. Сказать до конца то, что он думает о наци, Фельдман больше не посмел. За последнее время доктор Винер изменился. Вероятно, это происходило из-за того, что его военные заводы получали все новые и новые заказы от наци. Этого не знали только те, кто не хотел знать. Портной так и ушел, ничего больше не сказав. - Трудхен! - крикнул Винер в соседнюю комнату. - Ты не находишь, что пора прекратить пользоваться услугами этого еврея? - Только потому, что он еврей? - Мм... Он утратил чувство линии! - А ты всегда хочешь покупать марку за пфенниг? - Трудхен, ты имела достаточно времени, чтобы понять: твой муж может купить марку и за грош, но только не в том случае, если она фальшивая. А портной из евреев в наши дни выглядит именно так! Она решила переменить разговор. - Ты не забыл, что мы завтра у Швереров? - Если правда, что он уехал в Китай, с визитом можно и подождать... Пошли Эмме ее любимые хризантемы. - Должна тебе сказать, что с некоторых пор Эмма принимает меня довольно холодно. - Пустяки, Трудхен, - ласково сказал Винер жене, - все должно выясниться в ближайшие дни. Если дела пойдут так, как логически должны итти после сегодняшнего шага фюрера, мы снова встанем на ноги и Эмма станет любезнее, чем прежде. - Мне нужно поговорить с тобою очень серьезно, - начала было фрау Гертруда, но в это время вошла Аста, а именно о ней-то мать и собиралась говорить: между Астой и младшим Шверером, Эрнстом, началось что-то вроде флирта. Винер воспользовался первым попавшимся предлогом, чтобы улизнуть из дому. В такие весенние дни его всегда неудержимо тянуло на улицу. Он даже не вызвал Лемке, а, смешавшись с толпою, пошел пешком. Он шел, делая в уме кое-какие расчеты и нет-нет поглядывая на встречных женщин. Да, лед уже тронулся: первые военные заказы поступили еще раньше, чем стало известно, что правительство решило не считаться больше ни с какими ограничениями вооружений. Но это далеко не все, на что рассчитывал Винер, в особенности после сегодняшнего события: всеобщую воинскую повинность восстанавливают не для того, чтобы делать парады и выводить на них юношей с лопатами!.. При приближении к Виттенбергплатц Винера отвлекли от размышления звуки военной музыки. Молодые люди с повязками, на которых чернела свастика, четко отбивали шаг. Они были в штатском. От этого их шагающие по-гусиному ноги и руки, напряженно выгнутые в локтях с будто прилипшими к бедрам ладонями, вздернутые подбородки и истуканоподобная неподвижность лиц - все казалось неестественным, неправдоподобным, как видение похороненной кайзеровской Германии. Но это были живые новобранцы первого гитлеровского призыва. Ведь сегодня был первый день существования новой, массовой германской армии, пришедшей на смену профессиональному рейхсверу. И вдруг все замерло. Застыла колонна новобранцев. Умолк оркестр. Повернулись лицом к площади прохожие: шуцман поднял жезл! Навстречу колонне из улицы Клейста выехало несколько военных автомобилей. Флажок трепетал на сером крыле передней машины. В ней, откинувшись на спинку, сидел генерал Гаусс. Рядом с шофером, вытянувшись и не глядя по сторонам, словно у него болела шея, восседал Отто. Пруст сидел в следующем автомобиле вместе с еще каким-то генералом. И в остальных автомобилях сидели офицеры. При виде колонны новобранцев шофер Гаусса замедлил ход, давая им время перестроиться, чтобы пропустить генеральский поезд. Отрывистая команда, быстрое построение. Новобранцы подняли руки. Гаусс нехотя притронулся двумя пальцами к козырьку. Чорт бы их драл с их дурацким воспитанием! Они будут поднимать свои лапы на праздниках и в пивных, где им угодно, но не в строю!.. Когда автомобиль Гаусса поравнялся с головою колонны, грянул оркестр. Морщины на лбу Гаусса разгладились. В конце концов эти молодые дураки все-таки немцы. Из них сделают настоящих солдат. Он выпрямил длинную спину и снова приложил пальцы к фуражке, на этот раз с выражением удовольствия. Вырвавшись из скопления людей, автомобили понеслись дальше. В заднем лежал венок из живых роз. Этот венок Гаусс возложит на могилу Шарнгорста от имени армии и своего собственного. Кто он сам, генерал-полковник Гаусс, как не новый Шарнгорст новой Германии! Венок был возложен на могилу. Были сказаны речи. Гаусс брезгливо отмахнулся от фотографов и, предоставив другим генералам позировать для вечерних газет, уехал. Итак, шестнадцать корпусов и тысяча самолетов первой очереди - только начало. Гитлер лично приказал держаться в официальных выступлениях самого миролюбивого тона. А ведь Гитлер теперь "верховный главнокомандующий" вооруженными силами! Вислозадый ефрейтор добился-таки этого звания назло всем генералам! Конечно, это простая формальность. Кто же поверит тому, что генералы дадут ему долго распоряжаться! Еще несколько актов, подобных сегодняшнему, - ремилитаризация Рейнской зоны, ликвидация Польского коридора, возвращение Мемеля, аншлюсс Австрии, присоединение Судет, возвращение кое-каких колоний, - и господина "национального барабанщика" можно будет сдать в архив. "Одним словом, - подумал Гаусс, - как только мавр сделает свое дело... Но пока еще хайль мавр!" 19 Сэр Монтегю Грили всегда останавливался в "Кайзерхоф". Поэтому его неприятно удивило, что портье подсунул ему длинную анкету, словно видел его впервые. Идиотские вопросы анкеты свидетельствовали о том, что кого-то интересуют обстоятельства совершенно частной жизни сэра Монтегю. О таких вещах в Англии не посмел бы расспрашивать даже духовник. Немцы, никогда не отличавшиеся особой тонкостью, как видно, окончательно потеряли чувство меры! Монтэгю отослал анкету незаполненной и приказал слуге больше не беспокоить его по пустякам. В самом деле, он прибыл сюда не для заполнения анкет! Политический термометр Европы лез вверх непропорционально быстро по сравнению с тем, как весеннее солнце нагревало воздух. Дела с Рейнской зоной шли к очевидному и близкому концу. Для Монти это не могло быть тайной. Не напрасно же он имел честь заседать в секретном комитете по изучению рейнской проблемы! Формула Саймона о равенстве в вооружении давно сменила тезис Болдуина о том, что граница Англии проходит по Рейну. Шум, поднимаемый британскою прессой вокруг немецких угроз, не больше, чем дымовая завеса для сокрытия от общественного мнения истинного смысла событий. Для Монти события эти имели двоякий смысл. Во-первых, правительство его величества отказалось от точки зрения на коричневую шайку как на неких выскочек, с которыми можно иметь дело только негласно. Во-вторых, после занятия Гитлером Рейнской демилитаризованной зоны не придется уже сомневаться в дальнейшем движении немцев к поставленной ими себе цели окончательного вооружения Германии. Последнее соображение и было причиной тому, что Монти предпринял поездку в Берлин. По некоторым данным в критическом положении находится дело известного знатока реактивной техники доктора Вольфганга Винера. Была возможность прекрасно устроить свои дела путем сделки с Винером. Монти проконсультировал вопрос с некоторыми отечественными специалистами и пришел к выводу, что если работы Винера увенчаются успехом, то в его руках окажется оружие, которому не будет цены. По мнению Монти, Винер находился в достаточно трудном положении, чтобы согласиться на пятьдесят пфеннигов за марку. Монти был окрылен самыми розовыми надеждами, когда посылал Винеру приглашение прибыть для переговоров. Однако он не учел ни упрямства и жадности Винера, ни новой ситуации в Германии. Зачем Винеру было брать чужой миллион за свои два? Конечно, приятно было бы очутиться под защитой британского льва, но не в том случае, если за это нужно позволить льву откусить себе голову! Лучше подождать еще немного и взять свое с Геринга. А в том, что Геринг к нему придет, Винер был уверен. Переговоры Монти закончились ничем, и он решил вернуться в Англию. У него не было желания задерживаться в Германии, так как он был убежден, что со дня на день должны были произойти крупные события. Ожидания не обманывали Монти, так как только из скромности можно было назвать "предчувствием" точные данные, имевшиеся в его распоряжении благодаря деятельности капитана Роу и ему подобных. Следуя по пятам за двигавшимися на запад немецкими войсками, Роу достиг границы демилитаризованной зоны. Несколько опередив затем остановившиеся на этой границе немецкие части, он въехал в зону и прибыл в Кобленц. Шофер такси, везший Роу с вокзала в гостиницу, отвечал на вопросы односложно и неохотно. Любопытство Роу по поводу того, что думают в Кобленце о надвигающихся событиях, осталось неудовлетворенным. Это был, пожалуй, первый шофер, которого Роу не удалось расшевелить. Ну, нет так нет! Найдутся другие источники первой информации! Роу расплатился с сумрачным шофером и вошел в турникет отеля "Монополь". Шофер, - это был Франц Лемке, - отъехал на угол и вынул газету. Он не раскрыл ее во весь лист и не повернул к свету, как обычно делают шоферы, ожидая седоков. Он сложил газету длинною полоской и загнул название так, чтобы его не было видно. Газета не принадлежала к числу тех, которые можно было здесь демонстрировать. Это издание "Роте фане" выходило за границей, в Чехии. Попав в Западную Германию, она передавалась из рук в руки как величайшая ценность, опасная тем, что она представляла собою объект постоянных поисков полиции. Необходимость то и дело поглядывать по сторонам, чтобы не быть застигнутым врасплох, разбивала внимание, тем не менее в передовой статье были слова, запоминающиеся навсегда, - так точно и всеобъемлюще они характеризовали политическую обстановку, живым и непосредственным свидетелем которой являлся сейчас и сам он - Лемке. На некоторых абзацах статьи он останавливался, чтобы самому оглянуться на ту действительность, свидетелем которой он был здесь, на Рейне, теперь. Вот, например, что говорится в статье о том, как в Советском Союзе представляют себе военную угрозу со стороны гитлеризма: когда какое-либо государство хочет воевать с другим государством, то оно, даже не будучи соседом того, на кого желает напасть, находит границы, через которые может совершить нападение. Это делается либо при помощи силы, как было в 1914 году, при нападении Германии на Бельгию, либо необходимый рубеж берется "напрокат", как это сделала Германия в 1918 году, когда вторглась в Латвию, чтобы пробраться к советскому Ленинграду. Этот исторический опыт говорит за то, что если Гитлер пожелает напасть на СССР, то его не остановит отсутствие общих границ - они найдутся. Охотники "ссудить" Гитлеру ворота для нападения на Советскую страну есть... Это было грустной, даже трагической правдой, но именно так: правдой, основанной на беспощадном опыте истории. В нынешнее время можно уже считать бесспорным, что агрессоры не объявляют войн, они начинают их без объявления, предательски нападая на тех, кто не ожидает такого нападения. Чтобы обезоружить намеченный объект нападения, усыпить его бдительность, агрессор готов даже заключить с ним договор о ненападении, а то и просто о дружбе и даже о союзе... "Да, тут ничего не возразишь, - думал Лемке, - основная причина современной военной опасности заключается в капитализме, в его империалистических, захватнических проявлениях. Пусть лучшие люди мира возвышают свой голос против войны, пусть простые люди всего земного шара жаждут мира, - для капитализма в его империалистической фазе война остается "законным" методом разрешения международных споров, и он всегда готов пустить ее в ход, не считаясь со страданиями, какие война несет человечеству... К стоянке подъехал еще один таксомотор. Его шофер, весело свистнув, крикнул: - Эй, Франц! Большое оживление на вокзале. Одни - туда, другие - обратно. Давно не было столько пассажиров. Постою здесь минут десять. Если не подвернется пассажир - опять на вокзал. Сегодня ужин из двух блюд! Лемке спрятал газету и закурил. Он ничего не ответил. - Так поехали? - через несколько минут спросил шофер. - Постою тут, - ответил Лемке. - Ты сегодня не в духе! - Шофер рассмеялся и уехал. Лемке хотел было снова достать газету, но раздумал. У него были основания к дурному расположению духа. Поговаривали о предстоящем вступлении немецких войск в Рейнскую зону. Если прибавить к этим слухам бегство из зоны сепаратистов и антифашистов, - а на то Лемке и шофер, чтобы знать, кто приезжает и кто уезжает, - то картина получалась довольно унылая. Теперь ему становилось ясно и то, что необычайный наплыв туристов из внутренней Германии вызван вовсе не красотами старой немецкой реки. Лемке готов был дать руку на отсечение за то, что в чемодане большинства приезжающих с той стороны туристов лежали коричневая рубашка и стальная палка штурмовика. Плохо, чорт возьми, совсем плохо! Значит, и Рейнланд, куда ему пришлось уехать, почти бежать после неудачной расклейки избирательных лозунгов, перестал быть надежным убежищем. Однако именно теперь, когда партия загнана в подполье, когда тысячи коммунистов брошены в концентрационные лагеря, когда партия нуждается в каждом человеке, находящемся на свободе, Лемке не может думать о бегстве из Германии. Если бы знать наверняка, придут ли сюда коричневые дьяволы! Может быть, уже наступило время пустить в ход заготовленную несколько месяцев тому назад, на всякий случай, шоферскую книжку на имя Бодо Курца? Да, решено, сегодня он перестает быть Францем Лемке!.. ...И опять шофер! И не только шофер. По указанию партии, полученному еще при бегстве из Берлина, перемена имени означает и конец "отпуска" с того берега. Если Франц Лемке должен был бежать из Берлина во избежание провала, то у Бодо Курда чистый кильватер, ему нечего бояться, и он должен вернуться туда, на боевой пост коммуниста-подпольщика... Да, много легче было бы стоять, как бывало, над вращающимся патроном станка, не знать, что на тебе лежит ответственность за это большое и такое трудное в нынешней Германии звание - коммунист!.. Ну хорошо, Лемке, а если тебе сейчас же, тут же предложат именно это: вот тебе станок, вот десять марок ежедневного верного заработка и к тому же безопасность, возможность вытащить сюда жену из ада ежечасной смертельной опасности? Решайся же, Франц Лемке!.. Он рассмеялся, сунул руку за пазуху и нащупал в кармане обложку новой книжки на имя Бодо Курца. Не просто нащупал, а крепко и ласково сжал ее в пальцах: эта книжка - залог того, что завтра он сможет закончить свой вынужденный "отпуск" из самого пекла гитлеровской Германии; залог того, что он снова может стать полноправным солдатом и полноценным бойцом антигитлеровской армии коммунистического подполья... Лемке решил не ехать к вокзалу. Маркой больше или меньше - это ничего не изменит в судьбе отбывающего в неизвестность Франца Лемке. Нужно ехать домой, в Лютцель. Заодно он предупредит и Руппа, чтобы тот тоже принял меры предосторожности. Вот не везет парню: который раз уходит от коричневой банды, а она, как злой рок, преследует его по пятам. Поднявшись до Рейнплатц и обогнув памятник Гебену, Лемке направился к набережной Мозеля, где в конторе "Рейнский транспорт" служил Рупп Вирт. Тот как раз кончил работу и снимал комбинезон. Лемке крикнул в окно: - Здорово, Рупп! Поедем-ка ужинать. Рупп не каждый день ездил ужинать в автомобиле и с удовольствием уселся рядом с Лемке. Но в тот момент, когда Лемке уже тронул машину, из дверей конторы выбежал хозяин и позвал Руппа обратно: нужно было получить на вокзале экстренный груз - несколько ящиков, прибывших в адрес каких-то приезжих из Берлина. Хозяин обрадовался, что под рукою оказался таксомотор Лемке. Он уселся в машину и вместе с Руппом поехал на вокзал. Через четверть часа все трое стояли перед багажной кассой. Кладовщик показал на три длинных ящика с бросающейся в глаза надписью: "Осторожно! Астрономические приборы". Под этой надписью Рупп увидел и другую, заставившую его замереть с протянутыми было к ящику руками: "Получатель г-н Эрнст фон Шверер". Эрнст Шверер! Рупп схватил за рукав Лемке, уже взявшегося было за поклажу. - Мы должны знать, что в этих ящиках! - взволнованно проговорил Рупп. - Какое тебе дело до этих приборов? - удивился Лемке. Рупп показал на имя адресата. Лемке протяжно свистнул. - Я знал одного Шверера. Только того звали не Эрнст, а Эгон. Может быть, тут просто путаница в именах, а? - Помнишь мою историю на рейнском пароходе? - Так это он и есть? Все ясно. - Лемке покачал головой. - Если рейнцы недостаточно восторженно встретят Гитлера, у них в тылу окажутся молодчики с револьверами и дубинками. - Мы должны посмотреть, что в этом ящике! - повторил Рупп. - Урони такой ящик с плеча ребром о мостовую - и он сам разинет пасть, - сказал Лемке. - Тогда покажем всем, что скрыто в его ящиках. Идет? Навстречу им, от автомобиля, шел рассерженный задержкой хозяин конторы. Он сам подхватил третий ящик, и через пять минут автомобиль тронулся. - Сдашь прямо в руки адресату, Рупп! - крикнул им вслед хозяин. - За срочную доставку на такси дополучишь, сколько будет на счетчике. - Все ясно, хозяин! - Куда ехать? - спросил Лемке. - "Монополь", - ответил Рупп. - Негодяи, останавливаются в лучших отелях!.. Было решено, что если Эрнст Шверер окажется тем самым, кого имел в виду Рупп, они уронят ящик на мостовую. Портье тотчас вызвал Шверера по телефону: - Для вас груз - астрономические приборы. - Пусть принесут ящики! - приказал Эрнст. У Руппа от волнения дрожали руки. Разбить багаж клиента! Он понимал, что это значило для его хозяина, которому придется отвечать за убытки, если в ящике действительно вдруг окажутся хрупкие приборы. Но они с Лемке должны осуществить задуманное! Они должны узнать, что в ящиках. Если там находится тайно провозимое в Рейнланд оружие, об этом немедленно будет знать весь Кобленц: на улице достаточно прохожих. Лемке вытащил из автомобиля первый ящик. Рупп насмешливо сказал: - Не забыть бы предъявить Швереру счет на такси. Генеральский сынок может заплатить! Ни тот, ни другой не заметили, что при этих словах в двух шагах от них остановился собиравшийся было войти в турникет молодой коренастый человек. Оглянись Рупп на него, он узнал бы Пауля Штризе. Штризе наблюдал за тем, как Рупп взвалил ящик на плечо и как, споткнувшись о край тротуара, уронил его на асфальт. Ящик ударился углом. Крышка раскололась, и содержимое ящика высыпалось на тротуар. Разве только слепой не понял бы, что представляют собой обернутые в промасленную бумагу металлические части! Это был разобранный пулемет. Вокруг Руппа тотчас собралась толпа. Раздались возмущенные возгласы. Штризе бросился к Руппу с поднятыми кулаками. Но собравшаяся толпа была явно на стороне шофера. Лемке успел крикнуть что-то о коричневых молодчиках Гитлера. Штризе пронзительно свистнул, вызывая из отеля своих. Однако, прежде чем к нацистам пришла подмога, Руппу удалось пробиться к автомобилю. Лемке вскочил за руль. Когда толпа повернулась в сторону высыпавших из подъезда "Монополя" соратников Штризе и Эрнста, такси полным ходом мчалось прочь. Лемке уже не интересовал исход стычки. Он слышал, как зазвенело стекло огромной витрины, слышал громкий крик: "Долой Гитлера!", пронзительные свистки... Перед отелем происходила свалка. Возле забытого всеми разбитого ящика сидел на корточках Роу и с интересом разглядывал части пулемета. А Лемке нажимал на акселератор, спеша перебраться на другую сторону Мозеля, чтобы немедленно покончить с официальным существованием Франца Лемке. - А что мы будем делать с оставшимися у нас ящиками? - спросил Рупп. На той стороне Мозеля, в пустынном месте набережной, Лемке остановил автомобиль и бросил ящики в реку. Рупп с сожалением смотрел вслед ценному грузу. А Лемке, видя огорчение Руппа, сказал: - Еще не время, мальчуган! 20 Собравшиеся в зале заседаний долго ожидали появления Гитлера, заканчивавшего в своем кабинете происходивший весь день прием иностранных гостей. Хотя содержание беседы с каждым из этих гостей было почти одно и то же, Гитлер принимал их поодиночке и старался при этом сделать так, чтобы один не знал о визите другого. Гости эти были разных национальностей. Последними оказались французский журналист и два лорда, приехавшие из Англии специально ради этого свидания. Французскому журналисту Гитлер дал понять, что германское правительство в целом и он, Гитлер, в частности, считали бы его своим лучшим другом, если бы он взял на себя миссию уверить французских читателей в том, что Гитлер оскорблен в самых лучших, самых миролюбивых чувствах к Франции "позорным" пактом, заключенным ею с Советским Союзом. Гитлер готов предложить Франции любой договор о ненападении, о дружбе и даже о союзе, если она согласится порвать только что заключенный франко-советский пакт. У Гитлера никогда не будет никаких претензий ни на один метр французской территории, к которой он относит и Эльзас, и Лотарингию, и любой другой клочок земли, который Франция считает своим. - Каждый француз должен это понять, - сказал Гитлер. - Только уверенность в том, что наша западная граница в безопасности и что никакие узы не связывают вас с Советской Россией, может дать мне возможность исполнить мою историческую миссию уничтожения коммунизма на востоке Европы. Этот довод, а особенно обещание не постоять перед расходами на пропаганду и на вознаграждение самого журналиста оказались убедительными. Он покинул кабинет канцлера готовый стать глашатаем планов Гитлера. Побывавшие у фюрера английские лорды уехали, тоже обещав безусловную и твердую поддержку "лучшего" общества Англии всем его взглядам и намерениям. В дополнение к доводу о необходимости иметь свободные руки на востоке лордам не понадобилось даже платить. Они были согласны поддержать любое начинание фашистов в любой части света, если его целью являлась борьба с коммунизмом. Покончив с этими визитами, Гитлер вышел, наконец, в зал, где ожидали генералы. Собравшиеся были предупреждены о том, что предстоит обсуждение плана ремилитаризации Рейнской зоны, составленного год тому назад и зашифрованного под названием "Шулунг". В первом параграфе приказа Гитлера, изданного в 1935 году, после утверждения им плана операции "Шулунг" говорилось: "Операция после передачи слов "выполнять Шулунг" должна быть проведена неожиданным ударом с молниеносной быстротой. Строжайшая секретность необходима в подготовке, и только минимальное число офицеров должно быть осведомлено и использовано". Далее было сказано: "Нет времени для мобилизации вооруженных сил. Вооруженные силы будут использованы в составе мирного времени и со снаряжением мирного времени. Подготовка к операции будет произведена независимо от существующего неудовлетворительного состояния нашего вооружения..." Присутствующие на совещании генералы отлично знали, что с тех пор дела с вооружением подвинулись вовсе не настолько, чтобы можно было теперь говорить о какой-то серьезной "молниеносной" операции. В лучшем случае это могло бы оказаться "молниеносным блефом", как думал Гаусс, подобно всякому другому блефу, обреченным на провал, если он натолкнется на сколько-нибудь серьезное сопротивление сколько-нибудь осведомленного противника. Гаусс заранее и очень тщательно разработал свои соображения по поводу плана "Шулунг" и, согласовав с начальником генерального штаба генерал-полковником Беком, намерен был открыто высказать их сегодня Гитлеру. Его не смутили гримасы, которые строил фюрер, слушая пространный и основательно аргументированный доклад Бека, доказывавшего, что план "Шулунг" как был, так и остался авантюрой, чреватой большими политическими неприятностями для Германии. Когда в заключение Бек решительно заявил, что генеральный штаб снимает с себя ответственность за проведение подобной операции в текущем году, Гитлер зевнул и отвернулся. Но Гаусс решил, что даже если этот "вислозадый коротышка" (как мысленно называл сейчас Гитлера Гаусс) попробует его открыто остановить, он выскажет все, что думает, хотя бы ему после этого пришлось тут же подать рапорт об отставке. Судьба Германии и, главное, армии казалась ему важнее всех других соображений. Но стоило Гауссу заговорить, как он почувствовал, что любой вид открытой оппозиции Гитлера был бы легче того тупого равнодушия, какое было написано на его лице. Он имел скучающий и даже полусонный вид. Сказав меньше половины того, что собирался сказать, Гаусс понял, что здесь это совершенно бессмысленно, скомкал конец своей речи и, тоже подчеркнуто оборвав ее почти на полуслове, демонстративно захлопнул папку. Гитлер с подчеркнутым невниманием выслушал мнение и других генералов. Он нетерпеливо стучал по столу концом карандаша, делал пометки в блокноте, подзывал адъютантов и что-то шептал им на ухо. Всем было ясно, что вопрос, "предлагавшийся обсуждению господ", предрешен. Поэтому даже те, кто прежде собирался высказаться так, чтобы не отвечать ни за какое решение, принялись в самых восторженных выражениях восхвалять план вторжения. Но, к удивлению, Гитлер и им уделил не больше внимания, чем своим оппонентам. У большинства присутствующих возник вопрос: зачем же он собирал совет, зачем делал из них дураков? Только один полковник-лейтенант, бледный, с тыквообразной головой и оттопыренными ушами, сидевший немного поодаль, за спиною Гитлера, не принимавший участия в прениях, знал, зачем здесь собраны генералы. План действий, которые должны были начаться, принадлежал ему - подручному фюрера. Этого офицера, долго остававшегося тайным сообщником и военным советчиком безграмотного "главнокомандующего", звали Йодлем. Он заранее знал, что сегодня скажет Гитлер. Поэтому он был совершенно спокоен. Впрочем, сторонний наблюдатель, который попробовал бы по внешнему виду остальных присутствующих определить степень их взволнованности тем, что произошло, и тем неизвестным, чему предстояло произойти на свете, тоже не угадал бы ничего. Лица генералов были бесстрастны. Гитлер несколько раз обводил взглядом эти холодные маски, и карандаш его все нетерпеливее постукивал по блокноту. Наконец ему, повидимому, стало не под силу сдерживать рвавшийся наружу поток слов. Он прервал очередного оратора на полуслове ударом ладони по столу. - Господин Йодль! - бросил он не оборачиваясь. - Сообщите господам... Йодль поднялся, щелкнул шпорами и быстро прочел: "Совершенно секретно. Приказ верховного главнокомандующего. Главнокомандующему армией, главнокомандующему флотом и главнокомандующему воздушными силами. Первое: фюрер и имперский канцлер принял следующее решение: ввиду франко-русского союза обязательства, принятые Германией, согласно Локарнскому договору, поскольку они касаются статей 42 и 43 Версальского договора о милитаризованной зоне, должны считаться устаревшими..." Не останавливаясь на знаках препинания, словно боясь, что кто-нибудь из генералов прервет его, не даст договорить, Йодль прочел весь приказ и, еще раз щелкнув шпорами, опустился в свое кресло. Тогда, ни на кого не глядя, заговорил Гитлер: - Итак, господа, мы должны считаться с тем, что приказ о вступлении моих войск в Рейнскую область подписан мною. - Голос Гитлера звучал еще более хрипло, чем обычно. - В приказе я сказал: "при малейшем сопротивлении союзников наступлению моих солдат открывать огонь из всех имеющихся средств!.." Он умолк и сделал паузу, чтобы еще раз обвести взглядом лица генералов. Гауссу хотелось сказать Гитлеру, что подобный приказ равносилен смертному приговору армии и, может быть, Германии. Но Гаусс молчал. Гитлер не прочел на его лице ничего. Голос Гитлера повысился. Он крикнул громче: - Однако я должен предупредить: если хотя бы один мой солдат сделает выстрел по французским войскам, то генерал, которому этот солдат окажется подчиненным, будет в тот же день расстрелян как изменник! Взгляд Гитлера, остановившийся на лице Гаусса, и на этот раз не прочел ничего, кроме холодной корректности. Тогда Гитлер, как трагик на сцене, продолжал: - Я приказываю: если в зоне будут войска, готовые оказать моим солдатам сопротивление, - остановиться!.. Отступить!.. Подобная непоследовательность озадачила Гаусса, но зато он мог считать себя удовлетворенным: Гитлер испугался! Однако даже и теперь Гитлер не заметил бы на лице Гаусса ни малейшего признака торжества. - Господа! - Гитлер оперся рукой о край стола и рывком поднялся с кресла. Его неуклюжее тело подалось вперед, глаза выкатились из орбит. Он крикнул, судорожно выбрасывая руку в сторону генералов, словно пытаясь хоть чем-нибудь заставить их ожить. - По моим данным, приказ уже известен кабинетам Лондона, Парижа, Рима... "Ага, полный отбой!" - злорадно подумал Гаусс. И, словно откликаясь на его мысль, Гитлер сердито посмотрел в его сторону. Игра, казалось ему, делалась все более напряженной. Кто знает, на какое число у Гаусса замышлено убийство фюрера?.. Возможного заговорщика Гитлер видел теперь едва ли не в каждом генерале... При этой мысли, преследовавшей его постоянно и всюду, Гитлер забыл все, что собирался еще сказать генералам и выкрикнул: - Я убежден, что войска французов покинули Рейнскую зону окончательно! Впервые за все заседание генеральские монокли слегка изменили угол относительно председательского места. Словно легкий ветер пробежал по лицам генералов и заставил их одновременно повернуться. Но все генералы продолжали хранить холодное молчание. Послышался негромкий голос министра иностранных дел барона фон Нейрата: - Мой фюрер... Вы, очевидно, упустили из виду, что в этом сложном деле мнение Америки не менее важно, нежели поведение французов и англичан. Наше вступление в область Рура может вывести американцев из состояния сторонних наблюдателей. - Я ничего не упустил из виду. Даже того, что, повидимому, забыли вы! - вцепившись в край стола, словно хотел его сдвинуть, ответил Гитлер. - Кто, по-вашему, как не бывший американский президент, заявил, что целью его жизни является уничтожение Советской России? Преемники Гувера будут со мной, как только поймут, что я - и никто другой! - избавлю их от кошмара, надвигающегося с востока. А могу ли я это сделать, пока не получу Рура?.. И тут снова, как по команде, все генеральские монокли повернулись к Нейрату. Гитлер заметил это и испугался. Он думал, что они ждут заранее условленных возражений старого дипломата и что эти возражения послужат сигналом к общему наступлению против него, Гитлера. Он закрыл глаза и упал в кресло. Но тотчас же вскочил и выбежал из зала. Он бежал тем поспешнее, чем острее чувствовал на своей спине взгляды оставшихся в зале генералов. Он панически боялся этих взглядов, искал от них спасения. Он пробежал весь кабинет и влетел в уборную. Ударом ноги с треском захлопнул за собой дверь и поспешно опустил защелку замка. Прислушался, словно боялся погони. Несколько минут стоял, прислонившись к стене и тяжело дыша. Расслабленными шагами подошел к умывальнику и подставил лицо под струю воды. Генералы покидали зал. - Великолепно разыгранный блеф! - тихо сказал Пруст. Гаусс с неприязнью посмотрел на вздыбившуюся щетку его белобрысых усов и сухо произнес: - Успех блефа чаще всего зависит от глупости противника. - Он щелчком сбросил с рукава упавший на него пепел. - На месте англичан и французов я расстрелял бы кое-кого из их министров. А заодно и некоторых генералов. - И, подумав, добавил: - На наше счастье, они этого не делают... - И все-таки это здорово! - с восхищением отрезал Пруст. 21 С каждым годом, с каждым месяцем становилось яснее, что Европа живет на пороховой бочке, к которой все быстрее приближается фитиль, зажженный на Дальнем Востоке японцами с молчаливого попустительства Англии и Соединенных Штатов Америки. С каждым годом, с каждым месяцем становились убедительнее доводы, приводимые Советским Союзом в пользу необходимости самых решительных и притом неотложных мер к укреплению мира и безопасности народов. Первым призывом СССР был призыв к разоружению. Дальновидным советским политикам было ясно, что оружие, которого не хотят выпускать из рук империалисты Франции, Англии и Италии, оружие, которое тайно готовили для себя гитлеровцы и так же тайно продавали им французские и английские фирмы, не могло долго оставаться мертвым грузом на складах. Оголтелые поборники вооруженного способа решения международных проблем должны были пустить в ход свои арсеналы хотя бы ради того, чтобы приняться за их возобновление и вновь стричь купоны акций военной промышленности. Советское правительство отлично сознавало бессилие пресловутой Лиги наций как инструмента мира. И все же оно вступило в нее, готовое сделать все, чтобы укрепить всеобщий мир, так же как оно уже много лет настойчиво и последовательно оберегало народы Советского Союза от угрозы войны. Начиная с сентября 1934 года, когда Советский Союз согласился войти в Лигу наций, его делегаты неустанно боролись против опасности агрессии. Они вносили убедительные, неотразимо документированные предложения на многочисленных международных конференциях. В сентябре и ноябре 1934 года, в апреле, октябре, ноябре 1935 года, семь раз в течение 1936 года Советское правительство ставило вопрос о полном или частичном разоружении. Его представители выступали в Женеве, Лондоне, Лозанне: "Разоружение - вот первое, что следует сделать для обеспечения мира!" Но делегаты других стран извивались ужами, чтобы, "сохранив лицо" перед общественным мнением, избавить своих хозяев от необходимости бросить в мартен хотя бы один заржавевший штык. Советское правительство заключало договоры о ненападении со всеми государствами, соглашавшимися их подписать. Но его дипломатические противники делали все возможное, чтобы заранее обречь эти договоры на бездействие. Однако чем отчаяннее делались попытки капиталистов "спасти войну", тем яснее становилось народам Европы, куда тянут их правительства. Все с большею надеждою народы Франции, Англии и других стран обращали взоры в сторону СССР. Чем яснее мир простых людей видел, что государство рабочих и крестьян является великим поборником мира, тем с большим доверием приглядывались они к коммунистам в своих собственных странах, тянулись к ним, доверяли им. Назревали новые битвы демократии против поджигателей войны. В те дни, когда британский и французский кабинеты собрались для обсуждения вопроса о нарушении Германией Локарнских соглашений, не было предпринято ничего, что могло бы внушить немцам опасение. Позже собрались вместе британские, французские, бельгийские и итальянские министры, но и они не захотели договориться об оказании сопротивления Гитлеру. Каждый здравомыслящий француз видел, какую смертельную опасность для Франции представлял ставший на ноги германский милитаризм. И каждый здравомыслящий англичанин так же ясно понимал, какую опасность это составляет и для Англии. Увы, к мнению этих трезво рассуждающих французов и англичан не прислушивались при решении жизненно важных вопросов. Эти вопросы решала кучка темных политических дельцов, хотя они и составляли неоспоримое меньшинство. Именно из этих дельцов и состояло "большинство" в Лондонском зале, где 17 марта 1936 года на заседании Совета Лиги наций выступил советский делегат. Устами советского делегата заговорили простые люди обоих полушарий, желавшие разогнать дымовую завесу дипломатических интриг. За этой завесой скрывались маневры, направленные к развязыванию войны на востоке против Советского Союза. К словам советского делегата жадно прислушивались простые люди в Европе и Азии, в Америке, в Африке, в Австралии - всюду, где опасная игра правителей и безответственных парламентских болтунов с огнем войны вызывала тревогу и гнев народов. Советский делегат говорил: - Не стану отнимать ваше время соответственными цитатами из германской периодической печати, из германских учебников, германских научных трудов, германских песенников, - я позволю себе только напомнить вам политическое завещание нынешнего правителя Германии, которое вы найдете на 754-й странице второго тома мюнхенского немецкого издания 1934 года книги "Моя борьба": "Политическое завещание немецкой нации в сфере ее внешней деятельности будет и должно навсегда гласить: не допускайте никогда возникновения двух континентальных держав в Европе. В каждой попытке организации на германских границах второй военной державы, будь то хотя бы в форме образования, способного стать военной державой государства, - вы должны видеть нападение на Германию и считать не только своим правом, но и своей обязанностью воспрепятствовать возникновению такого государства всеми средствами, вплоть до употребления силы оружия, а если такое государство уже возникло, то снова его разбить". Вот, господа, для каких целей Германии требуется ремилитаризация примыкающей к Франции Рейнской зоны. Речь идет о создании гегемонии Германии на всем европейском континенте, и я спрашиваю: должна ли и будет ли Лига наций потворствовать осуществлению этой задачи? Я вам читал не случайную статью в газетах, а документ, который автор сам характеризует как политическое завещание нынешнего правителя Германии, который дает квинтэссенцию всей его внешней политики. Какое значение имеют наряду с этим документом отдельные политические речи и заявления, произнесенные с политической целью в тот или иной момент, приспособленные к психологии части того или иного народа для достижения определенных временных целей? Такие речи и заявления находятся в таком же отношении к прочитанному мною основному документу, как временное тактическое прекращение стрельбы на одном участке театра военных действий к основной стратегической цели всей кампании... На следующий день после этой речи выступил в Совете Лиги британский делегат Антони Иден. По его мнению, вступление в Рейнскую зону не представляло опасности для Англии, а следовательно... и для мира. Итальянец Гранди одобрил акцию Гитлера. Призыв Советского Союза к объединению сил для борьбы против агрессии, нашедший горячий отклик в сердцах простых людей всего мира, встретил решительный отпор в зале Лиги наций... В гитлеровской Германии трубили фанфары. Генерал-половник Гаусс имел основания в дружеской беседе заявить своему бывшему однополчанину, а ныне министру иностранных дел барону Константину фон Нейрату: - Мир становится на голову! Ефрейтор, которого я когда-то за одно слово возражения мог закатать в штрафную роту, высек меня, как мальчишку. Не очень-то легко с седою головой и с моими погонами чувствовать себя школьником! - Я давно махнул рукою на самолюбие, - ответил Нейрат. Гаусс небрежно перебирал разбросанные по столу газеты. Но вот его взгляд остановился на листе "Тан". Он прочел несколько строк под заголовком и ударил пальцем по листу: - Именно об этом я и говорю! - Что такое? - Разговор Молотова с каким-то французом. - Знаю... - Все же послушай, - сказал Гаусс и прочел: - "Шастенэ. Какова позиция Советского правительства в настоящем международном кризисе? Не считает ли оно, что военная реоккупация левого берега Рейна, позволяя Германии построить линии укрепления вдоль французской границы, имеет, прежде всего, целью предоставить Германии большую свободу для наступления на Востоке? Молотов. Ремилитаризация Рейнской области несомненно усилила угрозу для стран, находящихся к востоку от Германии, и, в частности, для СССР. Не видеть этого было бы неправильно. Тем не менее ввод германских войск в Рейнскую область, пограничную с Францией и Бельгией, и создание укреплений вдоль франко-бельгийской границы, в нарушение известных международных договоров, означает угрозу, прежде всего, в отношении западных соседей, Франции и Бельгии. В связи с этим нам понятно особое беспокойство во Франции и Бельгии. Шастенэ. Поскольку из этого ясно вытекает, что интересы Советского Союза и Франции в настоящем международном кризисе в известной степени одни и те же, возникает вопрос о том, как действовать перед лицом этого кризиса и какова по отношению к нему позиция Советского правительства? И еще: в случае, если бы Германия предпринимала нападение на западе, и в случае, если бы Польша осталась нейтральной, какую помощь мог бы СССР практически оказать Франции? Вопрос имеет немного стратегический характер. Повидимому, помощь со стороны СССР означала бы помощь через Румынию и Чехословакию. Нейтралитет Польши, однако, в значительной степени затруднил бы действия СССР. Как практически могла бы быть осуществлена советская помощь Франции? Молотов. Для того, чтобы ответить на этот вопрос, нужно было бы знать конкретную обстановку, в которой пришлось бы его решать. Вся помощь, необходимая Франции в связи с возможным нападением на нее европейского государства, поскольку она вытекает из франко-советского договора, который не содержит никаких ограничений в этом отношении, Франции была бы оказана со стороны Советского Союза. Помощь была бы оказана в соответствии с этим договором и политической обстановкой в целом". Гаусс поверх газеты вопросительно посмотрел на Нейрата. - Тебе не кажется, что именно там, в России, следует искать решения всей этой путаницы? - Никакой путаницы нет, - отрезал Нейрат. - Я говорю о том, что в этой игре нас может ожидать много неожиданного. - Мы стараемся предусмотреть, что можно. - И ты серьезно думаешь, что русского медведя можно обложить, не опасаясь получить от него смертельный удар? - Фюрер и рейхсканцлер думает именно так. - Меня до сих пор воротит, когда эти два слова произносят вместе, - с отвращением сказал Гаусс. - Я с молоком матери всосал уважение к званию канцлера Германской империи. Нейрат с насмешливой миной развел руками: - И тем не менее... - "Фюрер, фюрер"! В конце концов, можешь ты хоть мне-то сказать твое собственное мнение? Нейрат пожевал губами и, словно сожалея о чем-то, покачал головою. - Послушайся совета старого друга... - Ну-с! - Постарайся ни от кого не добиваться "собственного мнения". Особенно от тех, к кому хорошо относишься. Тебе следует понять: только имея во главе Гитлера, мы добьемся того, чего хотим. Такова обстановка... Так думают и наши друзья, - Нейрат неопределенным взмахом указал куда-то в угол комнаты. - Там, за каналом, и еще дальше, за океаном. - Первый раз в жизни я чувствую себя чем-то вроде лакея у торговца ножевыми изделиями. - Англичане - люди воспитанные. - Ты думаешь, они не дадут нам понять, что мы занимаем положение слуги? - До тех пор, пока мы им нужны - нет. - Все-таки может стошнить. - Настоящая работа никогда не делается в белых перчатках. Во всяком случае, наши сомнения оказались напрасными: ефрейтор получил обратно Рейн. Завтра мы ставим вопрос о Мемеле и Данциге. А там вернем себе и колонии. - Нейрат помолчал. - Сказать тебе правду, я чувствую себя, как старый конь, отвыкший от хорошего ездока и вдруг снова почувствовавший твердую руку. - Я всегда предпочитал быть ездоком, - сказал Гаусс. - Если нельзя взять приз в седле, то нужно участвовать в скачке хотя бы под седлом. Правда, удила довольно противно режут рот. Зато я знаю, барьеры будут взяты. Croyez moi, ecuyer parviendra a son but!* ______________ * Поверьте мне, наездник добьется своего! - Если он свернет себе шею на банкете, я не заплачу. Но беда в том, что в таких случаях и лошадь ломает себе хребет. А в данном случае лошадь... - Est ce moi?* - рассмеялся Нейрат. ______________ * Это я? - Malheureusement l'Allemagne!* - резко сказал Гаусс. ______________ * К сожалению, Германия! - Mai non! Il gagnera son jeu*. ______________ * Нет, нет! Он выиграет игру. Гаусс засунул худой палец между дряблою шеей и воротником на том месте, где торчал конец ленты с большим крестом ордена. Он скорчил гримасу и потянул воротник так, словно он стал ему вдруг тесен. - Если ты заедешь ко мне в министерство, я дам тебе прочесть один документ... - сказал Нейрат. - Да!.. - На-днях Гитлер беседовал в моем присутствии с Галифаксом. Лорд говорил от имени правительства. - И что же? - Деликатное прощупывание того, как бы мы отнеслись к широкой сделке с Англией и Францией. - Ты не думаешь, что это вранье? - Почему же? Консерваторы на этот счет довольно последовательны. Галифакс прямо сказал, что в известных кругах Англии фюреру отдают должное, как человеку, уничтожившему коммунизм в Германии и преградившему ему путь на запад. - Пожалуй, это единственное, что их устраивает. - Ты поверхностно смотришь на вещи, - с укоризной сказал Нейрат. - Галифакс намекнул: изменение европейского порядка должно произойти и рано или поздно произойдет за счет Данцига, Австрии и Чехословакии. - Он так и сказал: "Чехословакии"? Нейрат приложил палец к губам: - Беседа была строго доверительной! - Значит, в Англии понимают, что без этого нельзя схватить за горло Россию? - Когда фюрер сказал Галифаксу, что Европа должна быть организована без участия Советской России, Галифакс с ним вполне согласился. Гаусс сделал несколько медленных движений кистями рук, словно намыливая их. - Что же... дай бог... Значит, остается одна Америка... - проговорил он мечтательно. На широком, с грубыми чертами лице Нейрата появилось выражение самодовольства. Он откинулся в кресле и сложил руки на животе, словно то, что он знал, позволяло ему раз и навсегда предаться полному покою. - Ну, что ты еще знаешь? - нетерпеливо спросил Гаусс. - Несколько дней тому назад у меня был Буллит. Он меня спросил... Заметь, - Нейрат поднял палец, - не я его спросил, а он меня: "Скоро ли будет покончено с Австрией?" - Что это значит? - удивленно спросил Гаусс. - Те, от чьего имени он говорит, хотят, чтобы мы стали там твердою ногой. - Удивительно... просто удивительно. - Ничего удивительного. "Альпине-Монтан" - это Тиссен, а Тиссен - это деньги Ванденгейма, и так далее... - Да, да... И что же ты ему ответил? - Что мы видим две существенные причины к тому, чтобы не очень спешить. Муссолини мобилизовал войска на австрийской границе... - И Буллит?.. - с интересом спросил генерал. - Заверил меня, что мы спокойно можем сбросить дуче со счетов! - Он не знает, что Муссолини будет драться в случае нашего вторжения в Австрию. - Если верить Буллиту, известные круги Америки не позволят господину макаронному диктатору и пальцем двинуть против нас! - Дай бог!.. Дай бог!.. Ты меня очень обрадовал этим сообщением. По такому поводу мы с тобой можем даже выпить... Главное во всем этом: мы можем быть спокойны за позицию американцев. - Если удастся выбить из игры Рузвельта. - А это возможно? - с недоверием спросил Гаусс. - В Штатах есть уже наши люди... Киллингер - надежный парень. - Настоящий убийца! - Такие там и нужны. Если бы репутация Папена не была так подмочена в глазах американцев из-за его собственной глупости, - вот человек, которого следовало бы опять послать в Штаты, - сказал Нейрат. - Ф-фа! - пренебрежительно воскликнул Гаусс, выпуская облако дыма. - Я простил бы ему его глупость. Беда в другом... Нейрат вопросительно посмотрел на умолкнувшего приятеля. После некоторого раздумья Гаусс продолжал: - Беда в том, что мы больше не можем ему верить. - С чего ты взял? - с опаской воскликнул Нейрат. - Он уже дважды струсил. Тогда с этим фальшивым завещанием президента-фельдмаршала: нужно было быть мальчишкой или последним трусом, чтобы согласиться прочесть его с трибуны рейхстага, зная, что все это написано собственной рукой паршивого хромоножки! Это раз... Гаусс был возбужден. Нейрат смотрел на него с иронической усмешкой на губах, но не перебивал его, и только когда Гаусс вдруг оборвал свою речь на полуслове, он тоном дружеской иронии поощрил: - И два?.. - Самороспуск католического центра - это тоже дело Папена. Единственной партии, которая могла бы что-то сделать в новом рейхстаге! Нейрат рассмеялся так, что этот смех можно было даже принять за искренний. Отмахиваясь обеими руками, словно смех мешал ему говорить, он, наконец, выдавил из себя: - Я же говорю: вы, генералы, - форменные мальчики там, где дело касается политики. - И внезапно став серьезным: - Вспомни-ка: канцелярия папы немедленно одобрила этот шаг. Ватикан заявил, что рад отдалению немецких католиков от политики. - Чушь! Нейрат движением руки заставил его замолчать. - Папа, вернее - его статс-секретарь, почтеннейший господин Пачелли, знал то, чего не знаешь ты, мой милый: самороспуск партии центра был условием для заключения конкордата, который Гитлер обещал Ватикану. И, как известно, обе стороны выполнили договор: папа прогнал немецких католиков из гитлеровского рейхстага, а Гитлер заключил с ним конкордат. Некоторое время Гаусс в раздражении молча шагал по комнате. Он не очень-то любил бывать в дураках, а за последнее время все чаще случалось, что он убеждался в своей беспомощности там, где дело касалось политических комбинаций. "Мальчик"! Да, верно, именно мальчик. Хорошо еще, что Август удержал его от официального шага вместе с кардиналом Бертрамом, когда Гитлер для вида поприжал немного немецких епископов, чтобы выжать из Ватикана то, что ему было нужно. Хорошо, что в личном деле Гаусса нет еще и этого пункта: протест против политики "фюрера и канцлера" в области церковных дел... Интересно знать: какого чорта эта лиса Папен не предупредил его о двойной игре его партии?.. Впрочем, Папен, может быть, и прав: все знали, что Гаусс никогда не принимал сколько-нибудь близкого участия в делах партии центра... Да, так значит "мальчик в коротких штанишках". Теперь это показалось ему смешным. Подойдя к Нейрату, он ударил его по плечу и рассмеялся. - А все-таки у господина "фюрера" еще будут хлопоты с католиками. Когда подходишь к границе Австрии, нужно просить благословения папы или хотя бы кардинала Инитцера. - Могу тебя уверить, - спокойно произнес Нейрат: - то и другое уже у нас в кармане. Гаусс, опешив, медленно отвел руку от плеча Нейрата. - В кармане?.. - Ты удивляешься нашей предусмотрительности или их сговорчивости? - Я уже перестал понимать, чему следует удивляться. - Важно то, что от Америки до Ватикана - все понимают: не покончив с Австрией, нельзя задушить чехов. А не выбив их из игры, мы не сможем вплотную подойти к вопросу о России. - У меня свое мнение насчет очередности этих дел, - заявил Гаусс. - Тут-то ефрейтор и понадобится больше, чем где-нибудь. - Не знаю, право, не знаю! - помрачнев, сказал Гаусс. - Может быть, достаточно будет того, что он подведет нас к русским границам. Там начнется слишком серьезная работа, чтобы ее можно было доверить ораве дилетантов, которые вокруг него... Их торопливость и легкомыслие могут обойтись нам дорого. - И он снова, как прежде, потянул воротник мундира. Словно поймав себя на какой-то неловкости, поспешно сказал: - Бокал шампанского, старик, а?.. Не риббентроповской бурды, а честного французского вина! На звонок Гаусса вошел денщик. - Вели подать бутылку сухого... и мой "Рафаэль". - Эх, ты, вегетарианец! - с дружеской фамильярностью сказал Нейрат и ударил генерала по твердой, как доска, спине. - Мой милый, - ответил Гаусс, - я непременно хочу дожить до немецкой Европы. Ради этого стоит отказаться от стакана шампанского! Вино уже было налито, и Нейрат сделал несколько глотков, когда Гаусс вдруг отставил рюмку со своим лечебным "Рафаэлем" и обеспокоенно спросил: - Послушай, Константин, а ты не боишься, что в конце концов за помощь, которую мы получаем от американцев, они спустят с нас штаны? Нейрат рассмеялся: - Пей свое "вино для желудка" и ни о чем не думай... Ты не понимаешь игры, которую мы ведем. - Не слишком ли хорошо я ее понимаю? - с горечью спросил Гаусс. - Мне не хотелось бы остаться нищим. - Смысл игры и заключается в том, чтобы по всем векселям, которые мы выдаем и выдадим впредь под большую войну, с Америкой расплатились Англия и Франция и... может быть, еще кто-нибудь, с кого американцы сумеют получить. Только не мы! - Мне думается... этот кредитор не простит и пфеннига... - И дай ему бог здоровья, пусть снимает с англичан хоть последнюю рубашку. - Но мы-то, мы?! - воскликнул Гаусс... - Мы тоже будем голы! И если Европа будет работать на американцев... - Глупости, Вернер! На нашу долю останутся сотни миллионов покоренных людей. Они нас кое-как прокормят! И, чокнувшись с Гауссом, Нейрат допил шампанское. Гаусс с выражением недоумения смотрел на приятеля. Можно было подумать, будто его особенно интересует, как тот, не скрывая удовольствия, маленькими глотками цедит шампанское. Нейрат даже отвел бокал от губ и спросил: - Ты так на меня смотришь, словно мы с тобою век не виделись. Гаусс усмехнулся. - Ты не ошибся, мой друг. Мне действительно кажется, что ты совсем не тот, кого я знал за Константина фон Нейрата. Еще немного, и я приду к выводу, что не сегодня-завтра ты станешь самым надежным, самым убежденным сторонником нового режима, - больше того, ты представляешься мне настоящим сообщником этого "богемского ефрейтора"... - Тебе это кажется странным? - спросил Нейрат, отставляя опустошенный бокал. - Согласись... - Гаусс не сразу нашел нужные слова: - Видишь ли, о тебе идет молва как о представителе старой дипломатической школы, как о человеке, мало подходящем нынешнему режиму, человеке, вовсе не смотрящем на свет глазами выскочки... Ты, Папен, Макензен - это же дипломаты совсем другого мира... чем какой-нибудь Риббентроп. - Милый мой, - покровительственно проговорил Нейрат. - Только благодаря тому, что мир, свет думает о нас именно так, мы и имеем возможность приносить Германии ту пользу, которую приносим. В тот день, когда внешний мир перестанет считать нас, старых дипломатов, "безобидными старыми господами с Вильгельмштрассе, делающими все, что можно, чтобы помешать нацизму быть тем, что он есть", нас, и меня первым, можно будет выбросить в мусорную корзину. Сами мы никогда не могли бы изобрести для себя лучшей маски, чем выдумали наши дипломатические противники: "безобидные господа"! Что может быть удобней для дипломата?! - И только?.. - разочарованно спросил Гаусс. - И только! Несколько минут в комнате не было слышно ничего, кроме ударов маятника больших часов в углу. Эти удары отдавались в деревянном футляре громким гудением. Собеседники молча курили. Гаусс поднялся и, пройдясь по комнате, остановился перед Нейратом. Негромко спросил: - Честно, как старый приятель: ты не боишься России? Нейрат пожал плечами и опустил взгляд на свои скрещенные пальцы. - Странный вопрос, - проговорил он наконец. - А разве ты... Гаусс молча кивнул, и его длинная фигура снова замаячила по кабинету. Сравнить предателя не с кем и не с чем. Я думаю, что даже тифозную вошь сравнение с предателем оскорбило бы. М.Горький  * ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ *  1 По соображениям конспирации Роу никогда не делал тайны из своей жизни в Берлине. Он не снимал, подобно многим журналистам, частных квартир и не жил в пансионах. Жизнь в отеле его вполне устраивала. Там каждый иностранец находился как бы под стеклянным колпаком, окруженный соглядатаями тайной немецкой полиции. Именно это, как справедливо казалось Роу, и должно было отводить от него излишнее внимание немецкой секретной службы и позволяло ему дезориентировать ее агентов. Все же жизнь в больших отелях на континенте изрядно надоела Роу. Поэтому в Лондоне, во время своих не слишком частых наездов туда, он раз навсегда избрал один из небольших частных отелей на Блумсбери-сквер. Роу взглянул на часы и с удовольствием потянулся в низком кресле, где он просидел, отдыхая, без малого половину дня. Вставать и одеваться не хотелось. Однако, если не отменять назначенное свидание, то пора было собираться. Роу был уже одет, оставалось выбрать булавку для галстука, когда доложили о посетителе, не пожелавшем назвать себя. Гость, показавшийся в дверях, заставил Роу смутиться. Но смущение было столь кратким, что вошедший едва ли мог его заметить. В следующее мгновение Роу непринужденно воскликнул: - Реджи! Входи. - Ты один? - спросил Реджи. Роу сделал вид, будто несложный процесс втыкания булавки в галстук поглощает все его внимание. Но в глубине его души копошилось подозрение, что притворство напрасно: только обстоятельства исключительной важности могли заставить секретную службу послать своего человека к нему в отель. Роу уже составил в уме фразу, которой должен будет по телефону отменить обед с одной из своих приятельниц. Его опасения почти тотчас же оправдались. - Шеф велел раздобыть тебя немедленно, - сказал Реджи. Шефом на жаргоне сотрудников Интеллидженс сервис назывался помощник начальника секретной службы - джентльмен, известный весьма ограниченному кругу лиц. Свидание с шефом - случай не частый. Роу гадал: нагоняй за какую-нибудь грубую ошибку?.. Он быстро перебрал в памяти события последних недель. Ошибок как будто не было. Тогда, вероятно, новое задание, достаточно срочное, чтобы послать к нему Реджи, и слишком секретное, чтобы передать что-нибудь через него? Спустя несколько минут Роу мрачно восседал в автомобиле. Он так и не поймал свою приятельницу по телефону и размышлял о том, как дать ей знать, что обед отменяется. Автомобиль некоторое время кружил вокруг Блумсбери, затем выехал на Оксфорд-стрит и по Бейсуотер помчался мимо Кенсингтонских садов. На недозволенной скорости пересек Темзу и остановился в одной из полутемных аллей Ричмонда. Оставив Роу в автомобиле наедине с догадками, Реджи нырнул в калитку. Через несколько минут из нее вышел шеф. Он был один. - Реджи не поедет, - сказал он. - Довезете? - Заметив поспешность, с которой Роу перебрался за руль, шеф пробормотал: - Не торопитесь. Нам понадобится время, чтобы поговорить. И уселся на заднее место. Когда Роу тронул машину, шеф, повидимому, наклонился вперед, потому что Роу почувствовал за спиною его острые локти возле своих плечей. Автомобиль медленно катился по плохо освещенной улице. - А знаете, старина, ваши сведения о Канарисе подтвердились, - недовольно, как показалось Роу, проговорил шеф. - Очень рад, - тоже без удовольствия ответил Роу. - Вы будете и впредь пользоваться тем же источником? - Да. - Хорошо. Это даст нам возможность держать немцев под двойным прожектором. Роу молча кивнул. Говорить не было смысла. Он достаточно знал шефа, чтобы догадаться: тот вызвал его на свидание не для этой болтовни. О том, что Александер - агент британской секретной службы, Роу знал и без сообщения шефа: он был одним из тех троих, кто знал эту тайну начальника немецкой разведки. Несколько минут ехали молча. Потом Роу снова услышал голос шефа: - Есть очень важное задание. Службе предложено осуществить его как можно точнее и без шума. Дело очень деликатное... Придется прервать ваш отдых... Нет, нет, пока еще не возвращение в Берлин! Германия - котел, где копится пар для взрыва, но разводить огонь нужно не в котле, а вокруг него. - Вполне справедливо, - неопределенно пробормотал Роу, не понимая, к чему клонит шеф. - Нам нужен жаркий огонь, настоящий костер, а стоит подбросить несколько поленьев, и вместо пламени они испускают только вонючий дым. Находится миллион добровольных пожарных, готовых заливать пламя под котлом войны, которая, как припарка, нужна Европе на востоке. - Кажется, я улавливаю, сэр: чтобы пар из немецкого котла ударил на восток, огонь нужно разводить на западе. Шеф утвердительно кивнул головой. - Рождение Народного фронта во Франции, победа республики в Испании, рабочие волнения в Италии, нескончаемые забастовки у нас - это уже не сырость, мешающая гореть костру, а океан, грозящий затопить и нас самих. - Шеф проговорил с ударением: - Нужны неотложные и самые энергичные меры. Наши друзья во Франции бессильны. Сколько ни трать на создание кабинетов, они разваливаются, как карточные домики. Все они - от Тардье до Блюма - одинаковы: как огня, боятся улицы. - Может, Блюм надежнее других. Хотя бы потому, что он изворотливее, - заметил Роу. - Такой же трус, как остальные! - презрительно ответил шеф. - Петэн или Вейган - вот кто мог бы навести во Франции порядок, который нам нужен. - Значит, вы хотите, чтобы я побывал во Франции? Шеф заставил ждать с ответом. - Нет!.. - сказал он наконец. - Мы не должны прямо лезть в эту кашу! В Европу следует войти с черного хода... Вы поедете в Испанию. - В июле?! - Понимаю: жара, но придется потерпеть, старина! - с шутливым сочувствием сказал шеф. - Это дело нельзя больше откладывать. Там, за Пиренеями, начинается нечто совсем неподходящее. Еще немного, и, мне кажется, испанская колесница покатится налево так, что ее уже не остановишь. Если этого поворота не сделает теперь же само правительство, народ его заставит. Он просыпается, старина. Глядя на него, и французы поймут, что Народный фронт - это всерьез. Тогда тут заварится нечто посерьезнее дела с Барту. Одним-двумя выстрелами не обойдешься. - У вас дурное настроение, сэр! - Нет, кроме шуток: если мы не покончим с Испанской республикой - крышка многим нашим комбинациям на континенте. Одним словом: пора туда. Потом мы дадим вам возможность отдохнуть от жары. А теперь напишите-ка кому-нибудь из ваших берлинских друзей поболтливей: пусть там думают, что ваш отпуск продолжается. Завтра утром вы вылетите на Канарские острова. Кто может помешать вам провести там остаток отпуска? - Пожалуй... - Утренний самолет унесет бездельника, которому пришла идея погреться на пляже Лас-Пальмас. Было бы, конечно, совсем хорошо, если бы вы нашли себе спутницу. Но боюсь, не успеете это устроить, а?.. Впрочем... - Шеф сделал паузу. - Кажется, вы дружны с дамой, которая ждет вас сегодня к обеду?.. Если хотите, можете не отвечать. Роу рассмеялся. Он отлично понимал, что шеф не нуждается в его справках. Рассмеялся и шеф. - Вы не должны на меня сердиться, - сказал он добродушно. - Потому я и спешил повидаться с вами, прежде чем вы поедете в Палас. Вместо ответа Роу поднял к его лицу руку с часами. - Что ж, поторопимся, - сказал шеф. - После того, как отвезете ее домой собираться в дорогу, увидимся еще раз: получите деньги, инструкции и явки... Вы ведь знаете Зауэрмана? - Разве вы не получили моего донесения о том, что он резидент абвера на Канарах? - Я знаю, что говорю, дружище. Как и все остальное, шеф произнес это спокойным тоном немного скучающего человека. Но Роу понял, что не должен был упоминать о своем донесении: если шеф назвал Зауэрмана, зная, что тот состоит на жалованье в гитлеровской разведке, - значит, так нужно; если старик попросту забыл об этом обстоятельстве, то тем более не следовало ему напоминать о подобном упущении. Кому-кому, а уж Роу-то пора бы знать, что ни "мистер Икс" - глава секретной службы, ни его помощник "Шеф" - не ошибаются. Таков один из параграфов символа веры этой службы. Да, чорт возьми, видно, только к седым волосам научишься быть таким сфинксом, как этот старый сухарь!.. - Разрешите ехать по Пикадилли? - спросил Роу. - Через Фульхем, - недовольно проворчал шеф. - Высадите меня где-нибудь возле госпиталя. Впрочем, я забыл: мы же без шофера... Значит, сойдете вы. А я доберусь сам на этой колымаге. По дороге шеф еще сказал: - Знаете что?.. Зачем вам связываться с рейсовыми самолетами? Пришлось бы в пути пересаживаться на аппарат иностранной компании. Лучше этого избежать... - Он потер лоб. - Да, лучше устроить так: в Кройдоне вас будет ждать наша машина. Каждый джентльмен имеет право заказать специальный рейс, чтобы его дама не попадалась на глаза кому не следует. Лишь бы у джентльмена были деньги и полиция не заподозрила, что он их украл и бежит за границу. Этого, надеюсь, не случится... Не обращайте внимания на то, что на самолете будут не британские знаки... Эй-эй! Вы проехали госпиталь, старина!.. Роу остановил автомобиль и сошел. Шеф уселся за руль, и машина исчезла в потоке автомобилей, стремившихся к Пикадилли. 2 На следующий день, 10 июля 1936 года, самолет с опознавательными знаками немецкой гражданской авиации приближался к острову Гран-Канария, в группе принадлежащих Испанской республике Канарских островов. Солнце уже перевалило за полдень. Летчик опустил зеленую шторку на переднем стекле пилотского фонаря, чтобы рассмотреть береговую полосу северо-восточного конца острова. Поскольку он вел сухопутную машину, то и подошел к острову не со стороны открытого океана, а с северо-востока. Сделав круг над Лас-Пальмас, самолет сел. Из него вышел Роу с дамой и зарегистрировался у жандарма как турист, прилетевший лечить чахоточную жену. Жандарм пожелал сеньоре скорейшего выздоровления и заверил, что лучшего места для чахоточных нет на свете. Он тут же вручил Роу карточку отеля, где рекомендовал остановиться. Роу не стал спорить и отблагодарил его несколькими песетами. Жандарм поймал щедрую подачку с ловкостью официанта и проводил гостей до автомобиля. В отеле было пусто и скучно. Время тянулось необычайно медленно - особенное, тягучее испанско-африканское время. Роу вышел в сад. Лениво прохаживаясь под шелестящею листвою лавров, он перебирал в памяти наставления шефа. Ему нравилось то, что начальник сказал ему на прощанье: - Можете не церемониться - испанец получает деньги и должен исполнять то, что ему прикажут. - Но деньги-то он получает от немцев, - заметил Роу. Шеф со вздохом ответил: - Увы, даже пройдя через немецкие руки, фунты остаются английскими... Одним словом - он именно тот, кто нам нужен. Нам уже некогда искать другую Madchen fur alles, как говорят наши друзья немцы... С коммунистами пора кончать! - Не сомневаюсь, сэр. - Вот и желаю вам удачи. Роу был уверен в успехе. Он уже не в первый раз превращался из разведчика - собирателя секретов в активного политического диверсанта. Сознание этого льстило ему, - было только жаль, что не удалось перед отлетом из Лондона связаться с Монтегю, чтобы дать ему сигнал о необходимости обратить внимание на Испанию. Лондонская биржа должна будет реагировать на то, что произойдет в Испании после приезда его, Роу. Знать это заранее, значит неплохо заработать. Но доверить то, что он знает, нельзя даже телеграфу. Значит, материальный эффект этой поездки будет равен нулю. Если, конечно, потом не удастся примазаться к спекуляциям... Под напором морского ветра упруго поскрипывали толстые листья бананов. Этот мерный звук, похожий на скрип корпуса парусного корабля ночью, когда ничто не заглушает голосов обшивки и набора, нагонял сон. Роу с усилием стряхнул с себя истому и поглядел на часы. Пора!.. Роу шел, не расспрашивая о дороге. Он полагался на память и на тщательно изученный план местности. Скоро он выбрался из квартала отелей. Асфальт кончился, - Роу почувствовал под ногами неровные камни разбитой мостовой. Дома сделались ниже. Тени деревьев резко ложились на их белые стены. Потянулись каменные изгороди виноградников. Сухие листья винограда казались высеребренными светом луны. Роу отсчитал нужное число переулков и свернул в узкий проход между неприглядными хижинами. За оградой из плитняка несмело тявкнула собачонка. "Сейчас поднимется обычный в таких случаях концерт", - подумал Роу. Но все было тихо. Собака полаяла и умолкла. Едва слышный шорох листвы смешивался с отдаленным рокотом прибоя, и трудно было разобрать, какой из этих шумов производят листья и какой вода. Роу выбрался на шоссе, тянувшееся параллельно берегу, перешел на сторону, укрытую тенью деревьев, и зашагал вдоль решеток садов. То был уже пригород - район роскошных вилл. Железные изгороди одних были увиты ползучими растениями и цветами, за другими смутно виднелись плотные стены подстриженного самшита и тамариска. Из-за решеток лилось то дыхание раскрывшегося табака, то аромат роз, то едва уловимый запах лимона. Роу вглядывался в узорчатый чугун оград. Наконец он увидел то, что ему было нужно: два мраморных грифа сидели на каменных столбах по бокам высокой глухой калитки. Сквозь решетку, густо оплетенную зеленью, не было видно дома. Едва Роу остановился, как за калиткой послышался лай. Это уже не было робкое тявканье, какое он слышал из-за жалкой стены придорожной хибарки. Свирепый басистый лай, повидимому огромного пса, сопровождался рычаньем еще нескольких собак. Роу с невольной поспешностью отыскал розетку звонка и нажал ее условным образом. Прошло немало времени, пока послышался чей-то голос, успокаивавший собак. Калитка отворилась. Роу вошел без приглашения. Калитка захлопнулась, и яркий луч фонаря ударил Роу в лицо. - Я привез партию рейнских вин, - по-немецки сказал Роу. - Вот как! - Полтора ящика старого "Иоганнисбергера". Тот, кто, не опуская фонаря, освещал Роу, сказал в темноту: - Подержи собак, Рейнц! - и пошел в глубину сада, светя под ноги. Роу видел только маленькое пятно сверкающего, словно серебряного, песка и изредка мелькающий каблук немца. Так они дошли до ступенек дома. - Подождите здесь, - сказал провожатый и скрылся за дверью. Роу зажмурил глаза, чтобы дать им привыкнуть к темноте. За своей спиной он чувствовал присутствие второго немца и слышал скулеж нескольких собак. Это заставило его стоять неподвижно. Роу открыл глаза, почувствовав, что в лицо ему снова ударил свет. Дверь в дом была отворена и ярко освещена. Роу вошел. Перед ним стоял человек, в котором он по фотографии, показанной ему в Лондоне шефом, узнал Зауэрмана. Немец вопросительно смотрел в лицо Роу. Тот, так же не стесняясь, еще раз мысленно проверил сходство оригинала с портретом. Только тогда назвал пароль. Зауэрман кивком головы пригласил Роу следовать за собою. Они вошли в большую столовую. За длиннейшим столом, в огромном, как трон, кресле с непомерно высокою спинкой сидел маленький человечек с очень темным лицом. Но это была не природная смуглость местного уроженца, а загар европейца, долго пробывшего на солнце. Иссиня-черные волосы, пронизанные редкими нитями седины, были обильно смазаны фиксатуаром и зачесаны на лысину. Темнокарие глаза навыкате, тяжелый крючковатый нос. На человеке был китель испанского генерала. При входе Роу генерал приподнялся, опершись о стол маленькими пухлыми ручками, еще более темными, чем его лицо. Не кланяясь, он молча уставился на Роу. Зауэрман достал рюмку из такого же огромного и неуклюжего, как все в этой комнате, буфета и пододвинул англичанину поднос с бутылками. Роу рассеянно кивнул. Зауэрман поймал его взгляд, настороженно ощупывавший углы комнаты. - Тут можно говорить свободно, - сказал он. Роу перевел, взгляд на испанца. - Генерал дон Франсиско Франко-и-Багамонде, - представил генерала Зауэрман. Франко молча поклонился и сел. Не считаясь с риском показаться невежливым, Роу внимательно оглядел испанца - он знал его только со слов шефа. Чорт возьми, лошадка, на которую ставила Англия, не производила впечатления своими статями, но... Лондону видней! Что ж, присутствие Франко у Зауэрмана упрощало дело: для свидания именно с ним Роу и прилетел сюда. Поручение шефа будет выполнено на целые сутки раньше. Роу без предисловий сказал Франко, глядя на него холодными глазами: - Вы больше не должны откладывать свое путешествие в Африку, генерал. Франко быстро оглянулся на Зауэрмана, прислонившегося к буфету с рюмкой в руках. У немца был вид человека, совершенно не заинтересованного происходящим. Франко перевел взгляд на Роу. - Там еще не все готово... - Поэтому вам и следует быть там! - жестко сказал Роу. - Я вполне доверяю моим людям. Если они... Роу перебил: - Вы сами должны быть там. - Он перегнулся через стол. - Больше ждать нельзя! На этот раз Франко повернулся к немцу всем корпусом и заговорил по-испански. Он выбрасывал слова раздраженно, с необыкновенною быстротой. Зауэрман слушал, не поднимая глаз. Можно было подумать, что и это его не касается. Впрочем, почти так оно и было. С тех пор как здесь появился представитель британской секретной службы, Зауэрман перестал чувствовать себя резидентом абвера: англичане платили Зауэрману больше, чем немцы. По логике людей, привыкших торговать собою, хозяином в этой комнате был сейчас англичанин - за него платила Англия. Роу не знал испанского и без церемоний перебил Франко: - Мой самолет ждет вас сегодня ночью. - И, видя, что Франко снова хочет заговорить, добавил: - Вы, Зауэрман, проводите генерала до Тетуана. - А что делать в Тетуане? - спросил немец. - Сдадите поручение коммерции советнику Лангенгейму. Перед уходом Роу еще раз обернулся к Франко: - Сегодня десятое июля? Франко сердито молчал. Ответил Зауэрман: - Десятое. - Недели вполне достаточно, - сказал Роу таким тоном, будто сам сейчас принял такое решение, хотя именно этот срок был определен шефом. - Семнадцатого мы хотим услышать условный сигнал: "Над всей Испанией безоблачное небо". Насупившийся Франко продолжал молчать, но, увидев, что Роу пошел к двери, не выдержал, протестующим жестом остановил Роу и истерически выкрикнул: - Я не могу принять предложение! Роу остановился и с насмешливым удивлением спросил: - Какое... предложение? - Ваше предложение. Роу сделал паузу и веско проговорил: - Это приказ, сеньор. Роу видел, как под загаром, покрывающим кожу генерала, отливает кровь и лицо его делается светложелтым, даже, как казалось Роу, зеленоватым. - Но ведь по такому сигналу генерал Санхурхо вылетит из Португалии, - быстро проговорил Франко. - Он глава хунты. Он будет руководить движением. Есть благословение... святого отца. - Мы хорошо знаем, что вы добрый католик, генерал, и поэтому заранее согласовали все. Его святейшество папа пришлет вам свое благословение позже. - Вы не знаете Санхурхо!.. Я не ручаюсь за мою жизнь. - За вашу жизнь?.. Единственный каудильо - вы! - Роу едва не улыбнулся, вспомнив слова шефа, и ободряюще сказал: - Есть старая испанская пословица, генерал: "Мир дрожит, когда шевелится Испания". - О да, это сказал великий король Филипп II, - с гордостью проговорил Франко. - Это можно и забыть. Гораздо важнее, что теперь это скажете вы. Франко поднялся и, закинув голову, без тени иронии сказал: - Я заставлю мир дрожать. 3 В Советском Союзе произошло событие, привлекшее к себе внимание народов всего мира. Все прогрессивное и передовое в рядах человечества напряженно следило за развитием этого исторического события. Но были на земле, - на пяти шестых ее поверхности, - и такие люди, которым хотелось закрыть глаза, заткнуть уши, спрятать голову под подушку и сделать вид, что в мире ничего не произошло. Им хотелось так поступить, но они не решались. Как бы ни пытались они убедить друг друга в обратном, но большинство из них вынуждено было себе сознаться, что событие, которое, по их мнению, не должно было иметь никакого влияния на ход истории западноевропейских стран, прежде всего потому, что оно произошло на востоке Европы, во-вторых, потому, что оно имело, по их мнению, чисто внутренний характер, в-третьих, потому, что во всем капиталистическом мире были приняты все допустимые и недопустимые меры, чтобы извратить истинный смысл этого события, - все же, вопреки всему, это событие оказывало непосредственное влияние на жизнь всей Европы и даже на жизнь всего мира. Людьми, не желавшими это признать публично, но с горечью признававшимися в этом самим себе, были правители и правые политические деятели большинства европейских стран. Событием, о котором идет речь, было опубликование проекта новой Конституции СССР, великой хартии осуществленных прав трудящегося человека, хартии победы социализма в СССР. Это был еще только проект, он еще только обсуждался страной, но его революционизирующее действие уже сказывалось на жизни народов далеко за пределами Советского Союза. В числе многих других стран, это событие было с энтузиазмом встречено и демократической общественностью Франции. Оно придало новые силы французскому пролетариату, ведомому Коммунистической партией Франции в активной и последовательной борьбе с реакцией. Движение, закончившееся оформлением Народного фронта и образованием правительства Народного фронта, с наибольшей мощью проявило себя в традиционной демонстрации 14 июля, посвященной историческому дню взятия Бастилии в 1789 году. Никогда еще на всем протяжении ее бурной истории французская столица не видела манифестации такой силы и такой сплоченности: миллионы парижан шагали по ее улицам и бульварам, митинговали на ее площадях и перед ее дворцами. И ни одна фашистская шавка не смела высунуть морду из подворотни. В этот день французский народ показал, что он стоит сплоченным фронтом, не уступит своих позиций и готов переломить хребет пробирающемуся во Францию фашизму. Почти миллион парижан принес в этот день клятву верности делу народа. Трудовая Франция все отчетливее понимала, что ее злейший враг - фашизм. Французы поняли, что в Германии и Италии фашизм мог прийти к власти только потому, что в результате подлой политики социал-демократов рабочий класс оказался политически расколотым и разоруженным в критический момент, требовавший его действий. Все меньше оставалось французов, которые не поняли бы, что фашизм - это бешеная реакция, что фашизм - это война. У всех перед глазами был урок Германии. Все видели, что германский фашизм является зачинщиком нового крестового похода против Советского Союза. Миллионные массы трудящихся всех стран все отчетливее сознавали, что "хозяева" буржуазных государств, все эти "тысячи", "сотни" и "десятки" "семейств" банкиров и промышленных королей, ненавидят СССР лютой ненавистью, потому что Советская страна - это светлое будущее всего человечества. Борьба против антисоветских замыслов стала для каждого народа борьбой за свои собственные кровные интересы. Простые люди всех стран все яснее сознавали свои силы и считали, что не за горами время, когда они приведут эти силы в действие. Тогда наступит конец всем тысячам, сотням и десяткам "династий" угольных, стальных, нефтяных и всяких иных "королей". Чем больше простые люди присматривались к происходящему в мире, тем яснее им становилось, что залог успеха борьбы - единство. Первое, что нужно было сделать, - создать единый фронт, установить единство действий рабочих на каждом предприятии, служащих - в каждом учреждении, всех вместе - в каждом районе, в каждой стране, во всем мире. Единство действий трудящихся в национальном и международном масштабе - вот могучее оружие, которое сделает трудовой люд способным не только к успешной обороне, но и к наступлению против фашизма, против войны! Чем успешнее шло дело объединения народных масс вокруг лозунгов Народного фронта, тем многочисленнее становились аудитории, перед которыми выступали коммунисты. Народ хотел их слушать, народ тянулся к правде, которую они несли. Когда на митинге 14 июля Торез привел в своей речи слова Ленина, кто-то из толпы крикнул: - Повторите!.. Мы должны это запомнить! Торез громко и раздельно, чтобы было слышно самым дальним, повторил: - Ленин говорит, что жизнь возьмет свое. Пусть буржуазия мечется, злобствует до умопомрачения, пересаливает, делает глупости, заранее мстит большевикам и старается перебить (в Индии, в Венгрии, в Германии и т.д.) лишние сотни, тысячи, сотни тысяч завтрашних или вчерашних большевиков: поступая так, буржуазия поступает, как поступали все осужденные историей на гибель классы. Коммунисты должны знать, что будущее во всяком случае принадлежит им, и потому мы можем (и должны) соединять величайшую страстность в великой революционной борьбе с наиболее хладнокровным и трезвым учетом бешеных метаний буржуазии. Сто тысяч рабочих, стоявших перед Торезом, вслушивались в каждый шорох усилителя... Это происходило в Париже 14 июля 1936 года. На рассвете 17 июля 1936 года радиостанция Мелильи в Испанском Марокко послала в эфир условный сигнал: "Над всей Испанией безоблачное небо". Африканские владения Испании и протектораты Ифни, Рио де Оро и Фернандо-По, Канарские и Балеарские острова, за исключением Менорки, оказались в руках мавров и иностранного легиона, поднятых генералами-предателями на бунт против правительства Испанской республики. "Над всей Испанией безоблачное небо..." Восемнадцатого сигнал был принят в Севилье, где военным губернатором был предатель, вечно пьяный генерал-"социалист" Кейпо де Льяно. Он вывел на улицу войска гарнизона и поднял мятеж. Он роздал оружие фалангистам, снова у всех на глазах напялившим зеленые шапки. "Над всей Испанией безоблачное небо..." - повторяла Мелилья. Офицеры-изменники выводили на улицы свои банды в городах южной Испании: в Кадиксе, Гренаде, Кордове. На севере генерал Эмилио Мола возглавил мятеж в Бургосе, Памплоне, Сарагоссе, Саламанке. Организованный британской секретной службой, с ведома французской разведки, на американские деньги, щедро раздаваемые руками немецких разведчиков, генеральский мятеж начался. Заносчивые испанские гранды в генеральских мундирах и во фраках дипломатов превратились в простых агентов иностранных разведок. Этим изменникам, утратившим право называться испанцами, в качестве награды за победу над народом было обещано то, что и в прежние времена давалось шайкам наемников: города и села на поток и разграбление. Совершенно так же, как в те "добрые" старые времена, отозвался на события и святейший отец из Рима. "Наместник Христа, преемник святого Петра", Пий XI прислал своей черной монашеской армии в Испании апостольское благословение на войну с народом. Священники пятидесяти тысяч католических церквей и монахи пяти тысяч католических монастырей Испании должны были шпионить, предавать, стрелять из-за угла в республиканцев, разлагать их тыл. Клеветой на республику, церковными карами для ее сторонников и индульгенциями для каждого, кто совершит любое преступление против народа. Но, несмотря на все это, несмотря на широкую помощь международного капитала, несмотря на активную поддержку германо-итальянского фашизма, просчеты мятежников следовали один за другим, начиная с первого дня восстания. Гарнизоны многих городов остались верны республике; флот и авиация почти вовсе не откликнулись на изменнический призыв мятежных генералов. В крупных городах с сильною прослойкою рабочего населения мятеж был подавлен в первые же часы. Одно из самых тяжелых сражений пришлось выдержать рабочим Мадрида у Инженерной казармы Ла Монтанья. В ней собралось большое число офицеров и несколько тысяч солдат. Уверяя солдат в том, что "красные" убивают всех военных, офицеры пытались повести их в бой. Однако вопреки реакционной военной теории, говорившей, что почти не вооруженные рабочие, наспех организованные в военные дружины, ничего не смогут поделать с отлично оснащенными войсками, засевшими на возвышенности за толстыми стенами, вопреки буржуазному "здравому смыслу", казармы были взяты народом. Севильские рабочие, у которых не было никакого оружия, четыре дня боролись с наступавшими мятежниками, отстаивая квартал за кварталом, пуская в ход свое единственное средство защиты - ножи и горячее масло. Женщины кипятили масло и под градом пуль несли его в кувшинах своим мужьям и братьям, забаррикадировавшимся в домах. В Барселоне рабочие разгромили мятежников и перебили их вожаков. Так было и в Малаге, в Картахене, Бильбао, Валенсии, Аликанте. Испанский народ давал своему демократическому правительству время понять, насколько правы были коммунисты, когда предсказывали мятеж и требовали вооружения народа. Мятеж генералов, рассчитанный на быстрый "переворот", провалился, превратившись в затяжную войну генералов с народом. Это требовало серьезных выводов правительства. Народ ждал их. В Испании началась первая общеевропейская битва второй мировой войны, затевавшейся мировой реакцией. И едва ли не с первых же дней этой битвы народные массы многих европейских стран, разбуженные призывами, доносившимися из Москвы, поняли, что их правительства, вплоть до так называемых "социалистических кабинетов", идут на помощь не жертве восстания - законному правительству Испанской республики, а мятежникам. Фашистские правительства Германии и Италии старались замаскировать свою военную помощь мятежникам, которые после первых неудач оказались в критическом положении. Но Гитлер и Муссолини были с такою наглядностью разоблачены Советским Союзом, что всему миру стало ясно: происходит не что иное, как самая наглая, самая циничная военная интервенция с целью установить фашистский режим на Пиренейском полуострове. Как только это обнаружилось, международная солидарность трудового люда привела в движение огромные людские массы во всех странах мира. Всюду - от Китая до Мексики, от Болгарии до Канады - началось движение солидарности с испанским народом. Сотни и тысячи антифашистов стремились в ряды армии Испанской республики. Через десятки границ пробирались они на помощь своим испанским братьям. Бойцы, из которых потом был сформирован целый польский батальон Домбровского, сумели поодиночке и небольшими группами вырваться из фашизированной Польши, проехать через враждебную фашистскую Германию, через Францию, правительство которой уже выступило в роли организатора "невмешательства". Простые люди десятков национальностей, - рабочие и интеллигенция, - шли исполнить свой долг. Началось великое сражение демократии с фашизмом. 4 Зинна угнетало вынужденное безделье. В Севилье бои, баррикады в Барселоне, огонь в Мадриде, а он в безопасности, в Москве? На помощь республиканцам идут добровольцы со всех концов мира, а он здесь? Ездит по клубам и поет!.. Рукоплескания, которыми москвичи встречали "Болотных солдат" и "Красный Веддинг", доставлявшие ему прежде столько творческой радости, перестали удовлетворять. События уже показали всем, что мятеж Франко и Мола не простой офицерский бунт кучки заговорщиков, а тщательно подготовленный поход международного фашизма на демократию. Мятеж вызвал в Испании гражданскую войну, грозившую затянуться. Место Зинна было там, на полях сражений Андалузии и Каталонии, на боевых рубежах Кастилии, Наварры и Астурии! Все звало его туда. Неожиданная задержка с французской визой выводила его из себя. Что же привлекало его в этот душный вечер в летний театр, да еще прямо ко второму акту?.. Только название пьесы "Салют, Испания!.." Широкая дверь театрального фойе отворилась. В сад хлынула публика. Зинн не заметил, как к нему подошел небольшого роста крепыш с круглым добродушным лицом, словно освещенным сиянием веселых, немного лукавых глаз. Человек этот положил на плечо Зинну небольшую крепкую руку с короткими сильными пальцами. На хорошем немецком языке сказал: - Товарищ Зинн грустит? Это было сказано с тем особенным задорным добродушием, по которому Зинн сразу и безошибочно узнал Иштвана Бартока, старого знакомца, венгерского коммуниста, поселившегося после мировой войны в России и ставшего теперь популярным советским писателем. - Я думал, тебя давно нет в Москве, - сказал Барток, подсаживаясь к Зинну. Зинн с досадою рассказал о затруднениях с визами: - Я мог ждать чего угодно, но не того, что встречу препятствия со стороны французского посольства. - Чем французские правые социалисты лучше других? - с усмешкою спросил Барток. Зинн сердито посмотрел на него. - Я не хочу, чтобы сейчас меня лишали права драться за свободу испанских рабочих, как я дрался за свободу наших немецких рабочих, как готов драться на любых баррикадах, где будет итти бой с реакцией! Не хочу, чтобы мне мешал кто бы то ни было, во имя чего бы то ни было... Барток взял Зинна под руку и повел в боковую аллею, где не было публики. - Я тебя не только люблю, Гюнтер, но и знаю. Поэтому... поступай так, как тебе подсказывает совесть революционера. Иди туда, куда она тебя зовет. - Барток усмехнулся и заглянул ему в глаза. - Вот там-то мы с тобой и встретимся! - Ты... ты шутишь?! Вместо ответа Барток кивнул в сторону театра, откуда доносился звонок. - Антракт окончен! Они вошли в зал. Взволнованный разговором с Бартоком, Зинн не очень внимательно следил за спектаклем. Ему не сразу удалось взять себя в руки. Генерал на сцене отдал приказ: "Выставить живую баррикаду!" Фашисты схватили женщин и построили их в одну линию во главе с матерью молодой героини Люсии. Фашистские солдаты стали за этой живой преградой. Смолкли выстрелы республиканцев... Тогда старая мать крикнула: "Стреляйте, братья! За нами стоят фашисты. Я благословляю пулю, которая пронзит меня!.. Стреляйте..." С этого момента Зинн уже не мог оторваться от сцены. Забыл все, кроме того, что видел перед собою: простой испанский народ, истекающий кровью, пылающий негодованием и беспощадной ненавистью к фашизму, благородный и свободолюбивый испанский народ... Шествие с останками юной Люсии приближалось к рампе. Звуки траурного марша стихали. Мать: "Прощай. Я уже все сказала, провожая тебя... Если бы я имела четвертую дочь, я сказала бы ей, как когда-то тебе, Люсия: теперь иди!" Пассионария обнимает старую мать и восклицает: "Я хотела бы быть твоей четвертой дочерью!" Зинн вскочил. Он больше не мог сидеть; он хотел туда - на каменное плато Гвадаррамы. Занавес опущен, но рукоплескания не умолкали. Сквозь них прорвался откуда-то из задних рядов крик: - Салют, Испания! И сквозь непрекращающийся плеск ладоней хор сотен голосов подхватил: - Салют, Испания! И вдруг крики смолкли. Пробежав между рядами, двумя большими прыжками миновав трап над оркестром, Зинн выбежал к рампе. Широкоплечий, крепкий, с мужественным лицом, с откинутыми назад русыми волосами, он стоял, подняв кулак приветствия Красного фронта. Это был крепкий, жилистый кулак рабочего. Над залом пронесся хлещущий сталью гнева и боевого накала баритон Зинна: Марш, фронт народный, В бой за край свободный! В наших рядах не дрогнет ни один... Скрипка в оркестре неуверенно подхватила мотив. Потом флейта, рожок, фортепиано. Через минуту весь оркестр уверенно аккомпанировал певцу, все стоявшему со сжатым кулаком и посылавшему в зал слова страстного призыва. Вместе с рабочим, крестьянин, шагай, Вместе иди на врага, Мы от фашистов очистим свой дом. Церкви и замки на воздух взорвем... Пели скрипки. Все дружней и уверенней зал отзывался на клич певца: Смело, товарищ, добудем в бою Счастье свое и свободу свою... Снова взвился занавес, и актеры - одни уже в пиджаках, другие еще в театральных костюмах, наполовину разгримированные, - построились за спиною Зинна, подхватили песню... Когда Зинн сошел со сцены, Барток взял его за руку. - Ты тот же, что и был. Ты настоящий парень! Зинн отер вспотевшее лицо. - Идем же, - сказал Барток, - выпьем, как старые солдаты, за то, чтобы ты и там пел так же! - Там я буду драться! Барток тряхнул головой: - Хорошая песня стоит десятка винтовок! - Винтовка, прежде всего винтовка, Иштван. - Песня и винтовка. А вот я... я должен буду оставить перо тут. На войне нельзя быть и писателем и солдатом... Или можно?.. Писателем-солдатом... Я еще не знаю. Зинн удивленно посмотрел на него. - Куда ты меня тащишь? - Я же сказал: по стакану вина. - Сначала я должен послать телеграмму Руди Цихауэру. Ты его, кажется, не знаешь. - Нет. - Отличный малый. Он дол