исным местам завела немца туда в такую бурную ночь. Можете не сомневаться, что он затевал какую-то пакость и, по всем вероятиям, попался в капкан, который сам расставил другому. Nec lex justitior ulla*. ______________ * Не может быть закона более справедливого (лат.). Судья признал некоторую загадочность этого обстоятельства и высказал сожаление, что воздержался от допроса Дюстерзивеля, поскольку тот сам подал жалобу. Все же в поддержку обвинения он сослался на показания Эйквудов, описавших, в каком состоянии был найден Дюстерзивель. Эти показания устанавливали также тот важный факт, что нищий покинул амбар, который ему отвели на ночь, и больше не возвращался. Двое работников фейрпортского гробовщика, нанятые в ту ночь для участия в похоронах леди Гленаллен, также показали, что были посланы в погоню за двумя подозрительными людьми, покинувшими руины монастыря святой Руфи при приближении погребального шествия; предполагалось, что они хотели похитить кое-что из украшений, приготовленных для церемонии. Из-за того, что окрестности монастыря малопригодны для верховой езды, преследователи несколько раз теряли этих людей из виду, но наконец обнаружили их в хижине Маклбеккитов. Один из посланных добавил, что он, свидетель, спешившись и подойдя к окну хижины, увидел там Голубого Плаща и молодого Стини Маклбеккита; они сидели вместе с другими, ели и пили, причем упомянутый Стини Маклбеккит показывал какой-то бумажник. Свидетель не сомневается, что Охилтри и Стини Маклбеккит и были теми лицами, которых он и его товарищ преследовали, как сказано выше. На вопрос, почему он не вошел в упомянутый дом, посланный ответил, что не имел на это полномочий, а также, что Маклбеккиты известны как люди, всегда готовые пустить в ход кулаки, поэтому у него не было желания вмешиваться в их дела. Causa scientiae patet*. Все, что он показал, есть истинная правда, и так далее. ______________ * Источник познаний очевиден (лат.). - Что вы скажете по поводу этих улик против вашего друга? - спросил судья, видя, что антикварий перевернул последний лист. - Что ж, если бы речь шла о ком-либо другом, я признал бы, что все это выглядит, prima facie*, не очень хорошо. Но я не могу не признать правым всякого, кто избил бы Дюстерзивеля. Будь я чуть помоложе или будь во мне хоть искорка вашего боевого духа, судья, я уже давно сделал бы это сам. Он - nebulo nebulonum**, нахальный, лживый, гнусный шарлатан, который уже надул меня на сто фунтов, а моего соседа сэра Артура - бог знает на какую сумму. Кроме того, судья, я не считаю его другом нашего правительства. ______________ * На первый взгляд (лат.). ** Мошенник из мошенников (лат.). - Вот как? - удивился судья Литлджон. - Если бы я знал!.. Ведь это значительно меняет дело. - Совершенно верно! - заметил Олдбок. - Избив его, нищий только выказал бы свою преданность королю, выступая против его врага. Ограбив же его, он обобрал бы проходимца, достояние которого можно отнять по закону. Почему не предположить также, что свидание в руинах монастыря имело касательство к политике, а зарытое сокровище было послано с континента какому-нибудь высокопоставленному изменнику или должно было служить субсидией для какого-нибудь клуба мятежников? - Дорогой сэр, - воскликнул судья, сразу воспламеняясь от поданной ему идеи. - Вы высказываете мои собственные мысли! Каким счастьем было бы для меня расследовать до конца такое дело! Не считаете ли вы, что нам следует объявить сбор добровольцев и поставить их под ружье? - Только не сейчас, когда подагра лишает их столь ценного соратника. Но не разрешите ли вы мне спросить кое о чем Охилтри? - Сделайте одолжение! Только вы ничего не добьетесь от него. Он дал мне ясно понять, что знает, насколько опасно для обвиняемого давать показания; по правде сказать, это действительно приводило на виселицу многих и почестнее его. - Но все-таки, судья, вы не возражаете против того, чтобы я занялся им? - Ни в коей мере, Монкбарнс! Я слышу голос сержанта внизу. Пойду и пока что поупражняюсь в ружейных приемах. Бэби, тащи мой мушкет и штык вниз! Там не так слышно, когда мы берем мушкет к ноге. С этими словами воинственный судья покинул сцену, и служанка понесла за ним оружие. - Такая девчонка - отличный оруженосец для подагрического рыцаря! - заметил Олдбок. - Ну, Гектор, друг мой, за ним, за ним! Ступай вниз, мой мальчик, и займи его там с полчаса хотя бы разными военными терминами. Хвали его ловкость и выправку! Капитан Мак-Интайр, как и многие люди его профессии с бесконечным презрением смотревший на солдат штатского звания, которые взялись за оружие без должной подготовки, очень неохотно поднялся и проворчал, что не знает, о чем ему говорить с мистером Литлджоном, и что смешно, мол, глядеть, как старый, больной подагрой лавочник пытается выполнять упражнения, которые под стать заправскому солдату. - Пожалуй, это и так, Гектор, - сказал антикварий, редко уступавший, когда кто-либо возражал против его предложений. - Пожалуй, это и так - в данном случае и в некоторых других. Но в наши дни страна похожа на истцов в мировом суде, где стороны выступают лично, за отсутствием средств для приглашения профессиональных героев судебного красноречия. И я уверен, что если при таких обстоятельствах люди прекрасно обходятся без изворотливости и многословия адвокатов, то и мы, я надеюсь, справимся, полагаясь только на нашу храбрость и наши мушкеты, хотя нам и не хватает дисциплины, свойственной вам, опытным воякам. - Право, я ничего не имею против того, сэр, чтобы весь мир сражался, если ему нравится, лишь бы меня оставили в покое, - ответил Гектор, по-прежнему сохраняя упрямое и недовольное выражение. - Да, ты действительно человек очень мирного нрава, - отозвался его дядя, - настолько мирного, что не можешь спокойно пройти мимо бедного, спящего на берегу! Однако Гектор, заметивший, куда клонится разговор, и ненавидевший намеки на отпор, полученный им от ластоногого противника, обратился в бегство, прежде чем антикварий успел договорить фразу. Глава XXXVIII Не кража это, не подделка денег. Так в чем же, наконец, меня винят? Могила вновь открыта свету дня И мне дала нежданное богатство. Счесть грабежом нельзя простой обмен, Тем более - подарок... Старинная пьеса Желая воспользоваться полученным разрешением, антикварий предпочел перейти в камеру, где находился Охилтри, так как вызвать его снова в судебный зал - значило бы придать допросу более официальный характер. Старик сидел у окна, которое выходило на море. Он смотрел, и крупные слезы - казалось, помимо его воли - навертывались на глаза, капали на щеки и сбегали по белой бороде. При всем том черты его были спокойны, а вся поза и выражение лица были исполнены терпения и покорности судьбе. Олдбок незаметно подошел к нему и вывел его из задумчивости, ласково сказав: - Меня огорчает, Эди, что ты принимаешь это так близко к сердцу. Нищий вздрогнул, поспешно утер глаза рукавом плаща и постарался придать себе обычный равнодушный и беспечный вид. Все же голос его немного дрожал, когда он ответил: - Я мог бы догадаться, Монкбарнс, что это вы - или кто-нибудь еще вроде вас - пришли тревожить меня. В тюрьмах и судах хоть то хорошо, что ты можешь выплакать себе все глаза, и никто не спросит тебя, в чем дело. - Ладно, Эди, - ответил Олдбок, - я надеюсь, причина твоих бед не так страшна, чтобы ее нельзя было устранить. - А я-то думал, Монкбарнс, - тоном упрека сказал нищий, - что вы знаете меня лучше и не подумаете, будто моя пустячная неприятность может вызвать слезы на старых глазах, видавших и не такое горе. Нет, нет! Но здесь была эта бедняжка, дочь Кексона. Она места себе не находит, и никто не может ее успокоить: со времени последнего шторма нет известий о бриге Тэфрила. Люди на набережной рассказывают, будто какой-то военный корабль наскочил на риф Рэтри и вся команда погибла. Помилуй господи, ведь там был молодой Ловел, которого вы так любили, и он как пить дать тоже погиб. - Да, избави господи! - повторил за ним антикварий бледнея. - Лучше бы Монкбарнс-хауз сгорел. Бедный мой друг и соавтор! Я сейчас же пойду на набережную. - Навряд ли вы узнаете больше, чем я вам сказал, - промолвил Охилтри. - Здешние стражники были порядком любезны (для констеблей, конечно). Они просмотрели все свои бумаги, спрашивали у начальства, но дело остается таким же темным. - Это не может быть правдой, это неправда! - воскликнул антикварий. - Я этому ни за что не поверю: Тэфрил - отличный моряк, а Ловел - мой бедный Ловел! - имеет все качества верного и приятного спутника на суше и на море. Именно такого спутника, Эди, я за ум и чистосердечие избрал бы для морского путешествия, fragilem mecum solvere phaselum* (впрочем, я никогда не пускаюсь в море, если не считать переезда на пароме через наш залив). Его избрал бы я делить со мной опасность, как человека, к которому стихии не могут питать вражду. Нет, Эди, это неверно и не может быть верно. Это выдумка праздной шлюхи - молвы, которую я вздернул бы, повесив ее трубу ей на шею. Она своим совиным криком только пугает до смерти честных людей. А теперь расскажи, как ты попал в такую переделку? ______________ * Чтобы повести вместе со мною в море утлое судно (лат.). - Вы спрашиваете меня как судья, Монкбарнс, или так просто, для собственного интереса? - Только для собственного интереса, - ответил антикварий. - Тогда уберите свою записную книжку и этот самый карандаш, потому что я ничего не скажу, пока у вас в руках эти штуки: мы, люди неученые, боимся их. Эти писцы в соседней комнате начиркают черным по белому такое, что человек и не оглянется, как его повесят. Монкбарнс уступил причуде старика и убрал записную книжку. Тогда Эди весьма откровенно изложил ту часть истории, которая уже известна читателю, рассказав антикварию также про сцену, разыгравшуюся в руинах святой Руфи между Дюстерзивелем и его покровителем. Так же открыто он признался в том, что не мог устоять перед соблазном еще раз заманить искателя руд на могилу Мистикота, с целью посмеяться над ним и проучить его за шарлатанство. Эди легко уговорил Стини, смелого и безрассудного парня, помочь ему в этой проказе, но шутка помимо их воли зашла слишком далеко. Что касается бумажника, то Эди выразил свое удивление и огорчение, как только выяснилось, что эта вещь неумышленно была унесена. Старик рассказал, что Стини в присутствии всех обитателей хижины обещал возвратить бумажник на следующий же день, и только внезапная гибель помешала ему это сделать. Немного подумав, антикварий сказал: - Твоя история, Эди, звучит вполне правдоподобно, и, зная всех участников, я ей верю. Но мне кажется, что ты знаешь о найденном кладе гораздо больше, чем счел нужным сообщить мне. Я подозреваю, что ты тут разыграл роль Плавтова lar familiaris*, своего рода домового, чтобы тебе понятнее было, который сторожил спрятанные сокровища. Я припоминаю, что был первым, кого мы встретили, когда сэр Артур так успешно атаковал могилу Мистикота, и опять-таки ты же, Эди, когда рабочие начали уставать, первым спрыгнул в яму и обнаружил клад. Ты должен объяснить мне все это, не то я сделаю тебе то же, что Эвклион Стафиле в "Aulularia"**. ______________ * Покровителя очага (лат.). ** "Кубышке" (лат.). - Помилуйте, сэр, - ответил нищий. - Что я знаю про вашу Гавлуларию? Это больше похоже на собачий язык, чем на человеческий. - Но ты все-таки знал заранее, что там был ящик с серебром? - продолжал Олдбок. - Дорогой сэр, - ответил Эди, принимая вид совершенного простака, - ну есть ли в этом какой-нибудь смысл? Неужто вы думаете, что бедный старик, пронюхав о таком богатстве, не попользовался бы им? Вы ведь хорошо знаете, что я, как тот, кого Майкл Скотт обучал, ничего не искал да и не получал. Что мне за дело до этого клада? - Вот об этом-то я и хочу от тебя услышать, - сказал Олдбок. - Я уверен, что ты знал о кладе. - Ваша милость, Монкбарнс, человек не глупый. И как человек не глупый, надо признать, вы часто бываете правы. - Так ты признаешь, Эди, что моя догадка основательна? Эди кивнул в знак согласия. - Тогда будь добр объяснить мне все дело от начала до конца, - сказал антикварий. - Будь это моя тайна, Монкбарнс, - ответил нищий, - вам не пришлось бы просить дважды, потому как я не раз говорил за вашей спиной, что, при всех ваших бреднях, какими вы частенько набиваете себе голову, вы самый умный и достойный доверия из всех наших сельских джентльменов. И я скажу вам напрямик, что это тайна моего друга. И пусть меня разорвут дикими лошадьми или распилят пополам, как сделали с детьми Аммона, но я не скажу больше ни слова, разве только одно: что никто не хотел сделать худого, а напротив, только хорошее, и что таким способом хотели помочь людям, которые в тысячу раз лучше меня. Но я понимаю, что нет такого закона, который запрещал бы знать, где лежат чьи-либо деньги, - лишь бы их не трогать. Олдбок в глубокой задумчивости прошелся раз и другой по камере, пытаясь найти правдоподобную причину для таких таинственных действий, но его фантазия ничего не могла ему подсказать. Наконец он остановился перед арестованным. - То, что ты рассказываешь, друг мой, сплошная загадка, и понадобился бы второй Эдип, чтобы ее разгадать... Кто такой Эдип, я объясню тебе в другой раз, если ты мне напомнишь. Однако, будь то от ума или от бредней, которые ты мне любезно приписываешь, я весьма склонен считать все, что ты сказал, правдой, тем более что ты не взывал к высшим силам, как ты и твои товарищи делаете, когда вы хотите обмануть людей. (Тут Эди не мог удержать улыбку.) Поэтому, если ты ответишь мне всего на один вопрос, я постараюсь добиться твоего освобождения. - Скажите, какой вопрос, - промолвил Эди с осторожностью истого шотландца, - и я скажу вам, отвечу я или нет. - Вопрос простой, - сказал антикварий. - Знал ли Дюстерзивель о спрятанном ящике с серебром? - Он-то? Эта подлая скотина? - с большой готовностью отозвался Эди. - Если бы он что-нибудь знал, тогда бы и разговаривать не пришлось. Это было бы все равно, что хранить масло в собачьей будке. - Я так и думал, - сказал Олдбок. - Так вот, Эди, если я выхлопочу тебе свободу, ты должен будешь явиться в назначенный день, чтобы мне вернули мой залог. Сейчас не такие времена, чтобы дальновидные люди бросали деньги на ветер, разве что ты можешь указать еще одну aulam auri plenam quadrilibrem*, еще один "Ищи номер один". ______________ * Четырехфунтовую кубышку с золотом (лат.). - Ах, - ответил нищий, покачав головой, - не улетела ли та птица, что снесла золотые яйца! Не стану называть ее гусыней, хоть ее так намалевали в книжке сказок. Но я приду в указанный день, Монкбарнс. Вы не потеряете из-за меня ни одного пенни. И до чего же тянет меня на свежий воздух! Погодка-то опять наладилась, и мне невтерпеж узнать новости про моих друзей. - Хорошо, Эди, стук и лязг внизу немного стихли. Вероятно, судья Литлджон отпустил своего воинственного наставника и от служения Марсу вернулся к служению Фемиде. Я пойду и поговорю с ним. Но я не хочу и не стану верить ужасным известиям, о которых узнал от тебя. - Дай боже, чтобы ваша милость были правы! - сказал нищий вслед уходившему Олдбоку. Судья был измучен муштровкой и отдыхал в своем кресле инвалида. Он напевал: "Как весело живется нам, солдатам" и после каждого такта подкреплялся ложкой супа из телятины. Он хотел заказать такое же угощение и для Олдбока, но тот отказался, заметив, что, не будучи человеком военным, не расположен нарушать свою привычку принимать пищу в определенные часы. - Солдаты вроде вас, судья, - добавил он, - питаются чем придется и когда придется. Однако что это за печальные известия о бриге молодого Тэфрила? - Ах, бедняга! - ответил судья. - Он был украшением города и весьма отличился первого июня. - Но почему, - воскликнул Олдбок, - вы говорите о нем в прошедшем времени? - Боюсь, что для этого достаточно оснований, Монкбарнс. Все же будем надеяться на лучшее. Говорят, что несчастье произошло на рифах Ратри, в двенадцати милях к северу, близ залива Дертеналлен. Я послал туда узнать, в чем дело, а ваш племянник помчался на берег, словно за газетой с вестью о победе. Тут как раз вошел Гектор. - Мне кажется, что все это дурацкая выдумка! - воскликнул он. - Слухов много, но я не мог найти им ни малейшего подтверждения. - А скажи, пожалуйста, Гектор, - встретил его дядя, - если бы это было правдой, по чьей вине Ловел оказался на борту? - Конечно, это не моя вина, - ответил Гектор, - а только моя неудача. - Вот как! - удивился дядя. - Это не приходило мне в голову. - Вот видите, сэр! При всей вашей склонности неизменно считать меня неправым, - ответил молодой воин, - надеюсь, вы признаете, что в этом случае меня не в чем упрекнуть. Я изо всех сил старался попасть в Ловела, и, если бы мне это удалось, очевидно, он был бы в моем положении, а я - в его. - А кого или что ты собираешься поразить теперь, таща с собой это кожаное вместилище с надписью "порох"? - Я готовлюсь, сэр, к охоте на болотах лорда Гленаллена двенадцатого числа, - ответил Мак-Интайр. - Ах, Гектор, твоя великая chasse* лучше происходила бы, ______________ * Охота (франц.). Omne cum Proteus pecus agitaret Visere montes...* ______________ * Когда Протей свое стадо гонит к горным высотам (лат.). Вот бы встретиться тебе с каким-нибудь воинственным phoca вместо безобидной птицы!.. - Черт бы побрал всех тюленей, сэр, или phoca, как вы предпочитаете их называть. Право, не слишком приятно, когда тебе без конца напоминают про сделанную глупость! - Хорошо, хорошо, - сказал Олдбок, - я рад, что ты ее стыдишься! А так как я не терплю все племя Нимрода, я желаю всем им найти таких же достойных противников. И не надо так обижаться на каждую шутку. Впрочем, с phoca я покончил. Кстати, я уверен, что судья может сказать нам, каковы нынче цены на тюленьи шкуры. - Высоки, - ответил судья. - Очень высоки: улов в последнее время был плохой. - Мы можем это засвидетельствовать, - заметил мучитель антикварий, которому этот эпизод доставлял богатую тему для подтрунивания над племянником. - Еще одно слово, Гектор, и мы в тюленью шкуру беглеца оденем. Ну, мой мальчик! Брось, не сердись! Я перехожу к делам. Судья, разрешите сказать вам два слова. Вы должны принять залог, - умеренный, конечно, - за старого Охилтри. Он явится в назначенный день. - Вы не подумали, о чем просите, - ответил судья. - Его обвиняют в нападении и грабеже. - Тс! Ни слова об этом, - прошептал антикварий. - Я уже намекнул вам раньше. Подробное сообщение - потом. Заверяю вас, что тут тайна. - Однако, мистер Олдбок, если затронуты интересы государства, я как лицо, проделывающее здесь всю будничную работу, конечно, имею право на то, чтобы выслушали мое мнение, и если я не... - Тс, тс! - опять остановил его антикварий, подмигнув и приложив палец к носу, - вам достанется вся честь, и вы всем будете руководить, когда дело созреет. Но Эди - упрямый старик, он и слышать не желает, чтобы двух человек посвятить в свою тайну. Он и меня еще не вполне посвятил во все козни Дюстерзивеля. - А! Значит, надо будет применить к этому субъекту закон об иностранцах, не так ли? - Откровенно говоря, я бы этого хотел. - Довольно, - произнес судья. - Это будет сделано немедленно. Он будет выслан tanquam suspect*, кажется, так вы выражаетесь, Монкбарнс? ______________ * Как лицо подозрительное (лат.). - Превосходная латынь, судья! Вы совершенствуетесь. - Вы знаете, на меня за последнее время взвалено столько общественных дел, что я вынужден был взять моего старшего приказчика в компаньоны. И мне пришлось уже дважды писать помощнику министра: один раз - по поводу намеченного налога на семена рижской конопли, а другой раз - о запрещении политических обществ. Таким образом, вы можете довериться мне и рассказать, что вам стало известно от старика о том, как он раскрыл заговор против правительства. - Я это сделаю без промедления, как только факты будут в моих руках, - ответил Олдбок. - Ненавижу, когда самому приходится возиться с такими делами. Но помните: я ведь не сказал, что здесь явно государственный заговор. Я только надеюсь раскрыть с помощью этого человека нечистую игру. - Если это заговор, в нем не может не быть измены или по крайней мере подстрекательства к бунту, - сказал судья. - Вы согласны внести в залог за арестованного четыреста марок? - Четыреста марок за старика нищего? Вспомните закон тысяча семьсот первого года, устанавливающий размер залогов! Зачеркните в этой сумме одну цифру, и я готов буду внести за Эди Охилтри сорок марок. - Что ж, мистер Олдбок, в Фейрпорте все бывают рады сделать вам одолжение, а кроме того, я знаю, что вы человек осторожный и так же не согласитесь потерять сорок марок, как и четыреста. Итак, я приму ваш залог - meo periculo*. Ну, что вы скажете по поводу этого юридического выражения? Я узнал его от одного ученого адвоката. "Я ручаюсь вам, милорд, - сказал он, - meo periculo". ______________ * На свой страх и риск (лат.). - А я ручаюсь, таким же образом, meo periculo, за Эди Охилтри, - сказал Олдбок. - Так прикажите же вашему писцу составить поручительство, и я подпишу. Когда эта церемония была проделана, антикварий сообщил Эди радостную весть, что он снова свободен, и предложил ему немедленно поспешить в Монкбарнс, куда, завершив свое доброе дело, возвратился и он сам с племянником. Глава XXXIX Полн острых слов и мудрых изречений. "Как вам это понравится" - Во имя неба, Гектор, - сказал на другой день после завтрака антикварий, - пощади наши нервы и перестань щелкать курком своей пищали! - Сожалею, сэр, что нарушил ваш покой, - отозвался племянник, не выпуская из рук дробовика. - Да ведь ружье-то какое, посмотрите: настоящий "Джо Мэнтон" в сорок гиней. - "Деньгам у глупца недолго ждать конца", племянничек! Вот что говорит Джо Миллер о твоем "Джо Мэнтоне", - ответил антикварий. - Я рад, что ты так свободно можешь швырять гинеи. - У всякого свои причуды, дядя. Вы вот влюблены в книги. - Ах, Гектор, - вздохнул дядя, - если бы моя коллекция была твоей, она бы живо упорхнула от тебя к оружейнику, барышнику и дрессировщику собак. Coemptos undique nobiles libros - mutare loricis Iberis*. ______________ * Превосходные книги, которые добывал повсюду, променять на иберийские панцири (лат.). - Да ведь и на самом деле, дорогой дядя, мне ваши книги были бы ни к чему, - сказал молодой воин. - И вам следует распорядиться, чтобы они попали в лучшие руки. Но не думайте о моем сердце так же плохо, как о моем уме: я не расстался бы с Кордери, принадлежавшим старому другу, даже ради упряжки лорда Гленаллена. - Не сомневаюсь, мой милый, не сомневаюсь, - смягчился дядя Гектора. - Я люблю иной раз подразнить тебя. Это поддерживает дух дисциплины и привычку к субординации. Ты приятно проведешь время здесь, где командую я, а не какой-нибудь майор, или полковник, или "рыцарь в латах", как у Мильтона. А вместо французов, - снова с иронией продолжал он, - у тебя тут gens humida ponti*, ибо, как говорит Вергилий, ______________ * Мокрый народ моря (лат.). Sternunt se somno diversae in littore phocae*, ______________ * На берегу разбредясь, для сна распростерлись тюлени (лат.). что можно передать так: Тюлени дремлют на песке, Но Гектор наш невдалеке. Ладно, ладно! Если ты сердишься, я перестану. Кроме того, я вижу во дворе старого Эди, а у меня к нему дело. Прощай, Гектор! Ты помнишь, как phoca плюхнулся в море, подобно своему хранителю Протею, et se jactu dedit aeguor in altum*. ______________ * И взметнулась кверху морская вода (лат.). Мак-Интайр подождал, пока не закрылась дверь, а после дал волю своему неукротимому нраву: - Мой дядя - лучший из смертных и в своем роде добрейший. Но я предпочитаю перевестись в Вест-Индию и больше никогда не видеться с ним, чем слушать еще про этого проклятого phoca, как дяде угодно его называть. Мисс Мак-Интайр, привязанная к дяде узами благодарности и горячо любившая брата, обычно выступала в таких случаях посланцем мира. Она поспешила встретить возвратившегося дядю, прежде чем он успел войти в гостиную. - Ну, мисс женщина, что означает сие умоляющее выражение лица? Не сделала ли Юнона очередную пакость? - Нет, дядя, но хозяин Юноны в отчаянии от ваших насмешек из-за тюленя. Уверяю вас, что он переживает их гораздо болезненнее, чем вы думаете. Конечно, это очень глупо с его стороны, но ведь вы умеете выставить каждого в таком смешном виде! - Хорошо, дорогая моя, - ответил Олдбок, польщенный комплиментом. - Я надену на свою сатиру узду и постараюсь больше не говорить о тюленях. Не стану упоминать даже о тюлевых занавесках и буду произносить "мм" и кивать тебе, если захочу, чтобы ты сорвала тюльпан. Я вовсе не какой-нибудь monitoribus asper*, a - как Гектору известно - самый кроткий, тихий и покладистый из людей, которым сестра, племянница и племянник могут вертеть, как им заблагорассудится. ______________ * Человек, не желающий слушать советов (лат.). С этим небольшим панегириком собственному послушанию мистер Олдбок вошел в гостиную и предложил племяннику пройтись до Массел-крейга. - Мне нужно кое о чем расспросить одну из женщин у Маклбеккитов, - сказал он, - и я хотел бы, чтобы со мной был разумный свидетель. Поэтому за отсутствием лучшего придется довольствоваться тобой. - А тут как будто есть старый Эди, сэр, и Кексон; не подойдут ли они лучше меня? - промолвил Мак-Интайр, несколько встревоженный перспективой продолжительного пребывания наедине с дядюшкой. - Честное слово, молодой человек, ты рекомендуешь мне прекрасное общество, и я вполне ценю твою любезность, - ответил мистер Олдбок. - Нет, дорогой мой, Голубой Плащ пойдет с нами, но не как полноправный свидетель, ибо он в настоящее время, как выражается наш друг судья Литлджон (да благословит бог его ученость), tanquam suspectus, а ты с точки зрения нашего закона suspicione major*. ______________ * Выше подозрений (лат.). - Неплохо бы мне стать майором, сэр! - заявил Гектор, уловивший лишь последнее слово, наиболее привлекательное для слуха солдата, - но без денег и протекции трудно рассчитывать на такое повышение. - Не унывай, храбрый сын Приама, - сказал антикварий, - и слушай своих друзей. Кто знает, что может случиться! Пойдем со мной, и ты увидишь вещи полезные, если тебе случится заседать в военном суде. - Я уже не раз заседал в полковом военном суде, сэр, - ответил капитан Мак-Интайр. - Но позвольте преподнести вам новую трость. - Очень признателен, очень признателен! - Я купил ее у нашего тамбурмажора, - пояснил Мак-Интайр. - Он перешел в наш полк из бенгальской армии, когда она прибыла через Красное море. Он уверяет, что эта трость была срезана на берегах Инда. - В самом деле отличный тростник. Она вполне заменит ту, которую ph... Так что это я хотел сказать? Маленький отряд, состоявший из антиквария, его племянника и старого нищего, выступил теперь через пески к Массел-крейгу. Мистер Олдбок был в прекрасном расположении духа и так и сыпал всевозможными сведениями, а остальные двое из чувства признательности за прошлые благодеяния и в надежде на будущие скромно внимали его словам. Дядя и племянник шли вместе, а нищий - на полтора шага позади, достаточно близко, чтобы его покровитель мог обращаться к нему, чуть наклонив голову и не давая себе труда обернуться. Петри, бывший воспитателем в одной знатной семье, в своем "Трактате о благовоспитанности", посвященном членам эдинбургского магистрата, рекомендует на основании личного опыта именно такую манеру всем сопровождающим важных особ, как-то: домашним учителям, домочадцам и подчиненным лицам всякого рода. Под таким эскортом антикварий подвигался вперед с грузом своей учености, то и дело поворачиваясь штирбортом или бакбортом, чтобы дать залп по своим спутникам. - Итак, по-твоему, - сказал он, обращаясь к нищему, - от этих неожиданных денег, от этого arca auri*, как выражается Плавт, мало пользы будет сэру Артуру в его беде? ______________ * Сундука с золотом (лат.). - Если только он не найдет в десять раз больше, в чем, сэр, я сомневаюсь, - ответил нищий. - Я слышал разговор Пегги Оррока и другого негодяя из служащих шерифа; плохо, когда такая мразь начинает дерзко болтать о делах джентльмена. Боюсь, что сэра Артура засадят-таки в каменный мешок за долги, коли не подоспеет надежная подмога. - Ты говоришь глупости, - промолвил антикварий. - Племянник, обрати внимание - ведь это замечательно, что в нашей счастливой стране никого не сажают в тюрьму за долги. - В самом деле, сэр? - удивился Мак-Интайр. - Я раньше не знал. Этот закон очень на руку некоторым моим товарищам. - Но если людей не забирают за долги, - сказал Охилтри, - так что же столько бедняков торчит в фейрпортской тюрьме? Они говорят, что их упрятали туда кредиторы. Странно! Видно, им это нравится больше, чем мне, раз они остаются там по доброй воле. - Весьма здравое замечание, Эди, и его делают многие более значительные люди, чем ты. Но оно всецело основано на незнании феодального строя. Гектор, будь добр, послушай меня, если только ты не ищешь нового... гм! (После такого намека Гектор мгновенно стал внимательнее.) И тебе, Эди, тоже может быть полезно rerum cognoscere causas*. Природа и происхождение предписания об аресте - это нечто haud alienum a Scaevolae studiis**. Итак, повторяю, что в Шотландии никто не может быть арестован за долги. ______________ * Знать природу вещей (лат.). ** Не чуждое занятиям Сцеволы (лат.). - Меня это мало касается, Монкбарнс, - сказал старик. - Ведь нищему никто не доверит и гроша. - Пожалуйста, помолчи, мой друг! Поэтому, как средство принуждения к платежу - а я могу засвидетельствовать по собственному опыту, что платить не склонен ни один должник, - у нас существовали письма четырех видов. Сначала шло своего рода любезное приглашение от имени короля, нашего монарха, пекущегося, как оно и должно, об упорядочении частных дел своих подданных. Далее следовали все более строгие и настойчивые напоминания и требования... Что ты увидел особенного в этой птице, Гектор? Простая чайка! - Это крачка, сэр! - сказал Эди. - Ну, а если крачка? Какое это имеет значение? Но, я вижу, подробности вас мало трогают. Поэтому я отбрасываю письма четырех видов и перехожу к современному порядку взыскания долгов. Вы полагаете, что человека сажают в тюрьму за неуплату долга? Ничего подобного! Дело обстоит следующим образом: король снисходит к просьбе заимодавца и посылает должнику свой королевский приказ удовлетворить справедливое требование в определенный срок - в течение двух недель или одной, в зависимости от обстоятельств дела. Должник противится, не повинуется - что тогда? Тогда его с полным законным правом объявляют мятежником против нашего милостивого государя, чьего приказа он ослушался. Это решение оглашают, трижды протрубив в рог, на рыночной площади Эдинбурга, столицы Шотландии. Затем провинившегося сажают под замок не за какие-то там частные долги, а за наглое пренебрежение королевской волей. Что ты на это скажешь, Гектор? Ты этого, наверно, не знал?* ______________ * Теория Монкбарнса относительно происхождения процедуры лишения свободы за частные долги в Шотландии представляется несколько причудливой, но на нее можно найти ссылки, и она признана правильной шотландским Верховным судом в постановлении от 5 декабря 1828 года по делу Тома против Блека. Поистине шотландский закон в этом пункте более ревностно оберегает личную свободу подданных, чем какой-либо кодекс в Европе. (Прим. автора.). - Не знал, дядя. Но, признаюсь, я был бы очень благодарен королю, если бы, когда у меня нет денег на уплату долгов, он прислал бы мне малую толику, вместо того чтобы объявлять меня мятежником за то, что я не выполняю невозможного. - Твое воспитание не подготовило тебя к рассмотрению подобных вопросов, - ответил дядя. - Ты не способен оценить все изящество юридических формулировок, примиряющих твердость, которую для защиты торговли необходимо проявлять по отношению к упорным должникам, с самой щепетильной заботой о свободе подданного. - Не знаю, сэр, - ответил все еще не просветившийся Гектор, - но если человеку остается только уплатить долг или сесть в тюрьму, мне кажется, не велика разница, сядет ли он как должник или как мятежник. Впрочем, вы говорите, что королевский приказ предоставляет срок в столько-то дней. Ну что ж, попади я в такую переделку, я не стал бы ждать и задал стрекача, предоставив королю и кредитору улаживать дело между собой. - Я тоже, - сказал Эди. - Непременно дал бы тягу. - Понятно, - ответил Монкбарнс, - но тем, кого суд подозревает в нежелании дожидаться формального посещения властей, наносят более скорый и бесцеремонный визит как лицам, не заслуживающим особого снисхождения. - Да, да, - подтвердил Эди, - это, кажется, называется у них "ордер на предупредительный арест". Я с этим немного знаком. На юге бывают еще аресты на границе - очень скверное дело. Меня раз схватили на ярмарке в день святого Иакова и целые сутки продержали в церкви в Келсо. Какой там холод да сквозняки, скажу я вам!.. Смотрите-ка, что это за женщина с корзиной на спине?.. Никак сама бедная Мегги! Это и в самом деле была она. Ее тоска по погибшему сыну если и не уменьшилась, то несколько отступила перед необходимостью подумать о пропитании семьи. Ее приветствие представляло собой своеобразную смесь обычного заманивания покупателя с жалобами на судьбу по поводу недавнего несчастья. - Как поживаете, Монкбарнс? Мне еще не удалось прийти и поблагодарить вас за честь, какую вы оказали моему бедному Стини, когда помогли схоронить его. - Она всхлипнула и утерла глаза краешком синего передника. - Но рыба ловится неплохо, хотя мой хозяин еще не собрался с силами и сам пока не выходил в море. Конечно, мне бы сказать Сондерсу, что ему же легче станет, коли он возьмется за работу, но я боюсь и заговаривать с ним, да и не след мне так отзываться о муже. А у меня тут очень нежная пикша, самая свежая. Я продаю всего по три шиллинга за дюжину, у меня сейчас духу нет как следует торговаться. Приходится брать, что любая христианская душа даст мне без лишних слов и обид. - Что нам делать, Гектор? - спросил, помолчав, Олдбок. - Я уже раз впал в немилость у моих женщин за то, что мало с ней торговался. С обитателями моря, Гектор, моей семье не везет. - Как так - что нам делать? Дайте бедной Мегги, что она, сэр, просит, или позвольте мне послать немного рыбы в Монкбарнс. И он протянул женщине деньги. Но Мегги отдернула руку: - Нет, нет, капитан! Вы еще слишком молоды и сорите деньгами. Разве можно так, сразу, давать торговке рыбой сколько она сказала! Нет, право, я думаю, что немного побраниться со старой экономкой или с мисс Гризи будет мне полезно. И я еще хочу проведать эту пустельгу Дженни Ринтерут. Говорят, она нездорова. Изводится, глупая, из-за Стини, а он на таких и головы не оборачивал!.. Так вот, Монкбарнс, это чудесная свежая пикша, но, конечно, в доме мне много не дадут за нее, если им нынче нужна камбала. Она отправилась дальше со своей ношей, и в ее мыслях горе, признательность за сочувствие и привычная страсть к торгу то и дело сменяли друг друга. - А теперь, когда мы стоим у двери ее хижины, - сказал Охилтри, - хотел бы я знать, Монкбарнс, зачем вы тащили меня за собой в такую даль? Честно скажу вам, что мне совсем не хочется входить. Я не люблю вспоминать, как молодая поросль падала вокруг меня, пока я не остался никчемным старым пнем без единого зеленого листочка. - Здешняя старуха, - промолвил Олдбок, - посылала тебя с поручением к лорду Гленаллену, не так ли? - О-о, - удивился нищий, - откуда вы это так хорошо знаете? - Мне рассказал сам лорд Гленаллен, - ответил антикварий. - Поэтому не приходится говорить о разглашении тобою тайны или нарушении доверия. Граф хочет, чтобы я записал показания старой Элспет, связанные с важными семейными делами. Я решил взять тебя с собой, потому что в ее положении, когда она то бредит, то в ясном сознании, твой голос и вид могут пробудить в ней цепь воспоминаний, на которые я иначе не мог бы ее навести. Человеческая мысль... Что с тобой, Гектор? - Я только свистнул, чтобы позвать собаку, сэр, - ответил капитан. - Она всегда убегает слишком далеко. Но я так и знал, что буду вам в тягость. - Нисколько, нисколько! - заверил Олдбок, возвращаясь к своей теме. - С человеческой мыслью нужно обращаться, как со спутавшимся клубком шелка. Надо осторожно закрепить один свободный конец и только тогда распутывать остальное. - Я в этом ничего не смыслю, - сказал нищий. - Но если моя давнишняя знакомая нынче в своем уме или вроде того, она нам намотает хорошую шпулю! Жутко становится, когда она начинает размахивать руками и говорить по-английски, как печатная книга, а не как старая рыбачка. И то сказать, воспитывали ее по-благородному, и в обществе она бывала, прежде чем вышла за человека намного ниже по положению. Элспет на десяток лет старше меня, но я хорошо помню, как она стала женой бедняка Саймона Маклбеккита, отца этого Сондерса, и какие пошли толки, будто она сама важная дама. Потом она снова вошла в милость к графине, а затем опять прогневила ее - мне говорил об этом, ее сынок, когда был еще мальчишкой. После этого они с мужем вдруг получили много денег, ушли из графского поместья и поселились здесь. Но у них никогда не было удачи. Как бы то ни было, она женщина образованная и как иной раз заведет речь по-английски, мы все только ушами хлопаем. Глава XL От старости глубокой жизнь отходит Спокойно, неприметно, как отлив От выброшенной на берег галеры. Давно ль она от ветра и от волн Покачивалась мерно, а теперь В песок зарылась килем. Косо в небо Вонзилась мачта, а разбитый остов Едва колышется и скоро ляжет, Ненужный и недвижный. Старинная пьеса Антикварий поднял щеколду хижины и был поражен, услышав резкий, дрожащий голос Элспет, напевавший отрывистым и заунывным речитативом старинную балладу: Сельдь любит плавать под луной, Макрель же любит ветер. А устрица - песок морской, Изнеженная леди. Как прилежный собиратель таких образчиков старинной поэзии, Олдбок не решался переступить порог и, напряженно слушая, невольно уже нащупывал рукой карандаш и записную книжку. Время от времени старуха начинала говорить, словно обращаясь к детям: - Эй, вы, малыши, тс, тс! Я сейчас начну кое-что получше: Садитесь все на ту скамью И слушай стар и мал. Про графа Гленаллена я спою, Как он под Харло пал. В Беннахи кронах громко звучал, Скользил по Дону с волной. И горец и воин низин горевал, Был страшен под Харло бой. Я плохо помню следующую строфу, память у меня ослабела, а тут еще находят на меня всякие мысли... Боже, избави нас от искушения! Тут ее голос перешел в невнятное бормотание. - Это историческая баллада, - с живейшим интересом произнес Олдбок, - достоверный и несомненный отрывок из творчества менестрелей. Перси был бы восхищен его простотой, Ритсон не мог бы оспаривать его подлинность. - Но как худо, - сказал Охилтри, - когда старый человек настолько выжил из ума, что бубнит древние песни после такой тяжкой потери! - Тише, тише! - остановил его антикварий. - Она снова поймала нить песни. Действительно, старуха опять запела: Седлали белых сто лошадей, Седлали сто вороных. Чафроны сверкали на лбу коней, Был рыцарь на каждом из них. - Чафроны! - воскликнул антикварий. - Вероятно, это то же, что шевроны. Такое словечко дорого стоит. - И он записал его в свою красную книжку. Едва десять миль во весь опор Успели они проскакать, Навстречу понесся Доналд с гор И с ним в двадцать тысяч рать. Тартаны реют, как рой знамен, Мечи на солнце блестят. Волынки ревут со всех сторон И, кажется, всех оглушат. Поднялся граф на тугих стременах И вражьи войска оглядел. "Не всякий, кто закален в боях, Сегодня останется цел. Мой паж веселый, как бы за нас Решил ты, будь воля твоя? Будь графом Гленаллена ты сейчас, А Роналдом Ченом - я? Бежать? Догонят - позор и плен. Сражаться, смерть избрав? Как решил бы ты нынче, Роланд Чен, Будь ты Гленаллена граф?" Знайте же, малыши, что, хоть я и сижу здесь у печки, такая бедная и старая, этот Роланд Чен был моим предком и здорово дрался в той сече, особенно когда пал граф. Он корил себя за совет, который подал - начать бой, не дожидаясь, пока подоспеют Мар с Мернсом, и Эбердин, и Энгус. Вновь окрепшим и оживившимся голосом она прочла воинственный совет своего предка: "Будь графом Гленаллена я хоть миг, А Роландом Ченом - вы, Я, пришпорив коня, издал бы наш крик, И дрались бы мы, как львы. У них против нас двадцать тысяч мечей, А нам - с двумястами в бой. Зато тартаны у их людей, А мы укрыты броней. Как сквозь кусты, пролетит во всю прыть Мой конь сквозь их ряды. Нет, славная кровь норманнов остыть Не должна из-за горской орды!" - Слышишь, племянник? - сказал Олдбок. - Как ты можешь заметить, твои гэльские предки были не в большой чести у воинов низменностей. - Я слышу, - ответил Гектор, - как глупая старуха поет глупую старую песню. Меня удивляет, сэр, что вы, не желая слушать песни Оссиана о Сельме, можете находить удовольствие в этом вздоре. Клянусь, я еще никогда не слышал такой дрянной ярмарочной баллады. Я уверен, что подобной второй вы не найдете ни у одного книгоноши. Мне было бы стыдно хоть на миг подумать, что честь наших гор могла бы пострадать от таких виршей. Вскинув голову, он презрительно повел носом. Должно быть, до старухи дошел звук их голосов, ибо, перестав петь, она воскликнула: - Входите, господа, входите! Добрые люди не задерживаются на пороге. Они вошли и, к своему удивлению, нашли Элспет одну. Она сидела, как "призрак у очага" или олицетворенная Старость в песне охотника о сове*, "в морщинах, серая, обтрепанная, злая, с глазами мутными..." ______________ * Приведенный прекрасный перевод с гэльского языка см. в сочинении миссис Грант о суевериях шотландских горцев, т. II, стр. 260. (Прим. автора.) - Мои ушли, - объяснила она гостям. - Но вы посидите минутку: кто-нибудь придет. Если у вас дело к моей невестке или сыну, они скоро вернутся, а я никогда не говорю о делах. Дети, подайте стулья! Дети, кажется, тоже ушли, - продолжала она, озираясь по сторонам. - Я только что пела им, чтобы они посидели спокойно, но они все-таки улизнули. Садитесь, господа, они сейчас придут. Спущенное ею на пол веретено запрыгало и завертелось, и, казалось, внимание старухи было всецело поглощено его движением; она не сознавала присутствия посторонних и не спрашивала себя, кто они такие и зачем явились. - Хотелось бы, чтобы она продолжила эту народную песню или легенду. Я всегда подозревал, что еще до самой битвы под Харло там была кавалерийская стычка. - Не будет ли угодно вашей милости, - сказал Эди, - перейти к тому делу, которое привело нас сюда? А песенку я берусь достать вам в любое время. - Пожалуй, ты прав, Эди. Do manus*, я покоряюсь. Но как мы это устроим? Вот она сидит перед нами, олицетворенное слабоумие. Поговори с ней, Эди! Попытайся, может быть, ты заставишь ее вспомнить, что она посылала тебя в Гленаллен-хауз. ______________ * Изъявляю покорность (лат.). Эди послушно встал и, пройдя по комнате, остановился точно на том же месте, которое он занимал во время своего последнего разговора с Элспет. - Я рад, что ты нынче так хорошо выглядишь, матушка, а ведь у тебя случилось большое несчастье с тех пор, как я здесь побывал. - Да, - произнесла Элспет, вероятно вспоминая о своих несчастьях вообще, а не о том недавнем. - У нас тут недавно стряслась беда. Не знаю, как переносят несчастья молодые, а я переношу плохо. Я не слышу, как свистит ветер и рокочет море, но мне кажется, что я вижу лодку, перевернутую дном кверху, и людей, барахтающихся в волнах! Ох, господи, какие тяжкие видения бывают у людей, когда не спишь и не бодрствуешь, а только ждешь, когда же наконец придет долгий и глубокий сон! Иной раз мне мерещится, что не то мой сын, не то Стини умер и я вижу похороны. Не странно ли, что такое снится сумасшедшей старухе? Отчего бы им умирать до меня? Это ведь против законов природы! - Мне кажется, вы мало чего добьетесь от этой старой дуры, - сказал Гектор, по-видимому еще сохранивший в душе неприязнь к ней за пренебрежительное упоминание в балладе о его земляках. - Вы мало чего добьетесь от нее, сэр, и мы только потеряем время, сидя здесь и слушая ее бессмысленный лепет. - Гектор, - возмущенно произнес антикварий, - если тебе не внушают уважения ее несчастья, уважай по крайней мере ее возраст и седины. Это последняя ступень существования, о которой так хорошо говорит латинский поэт: ...omni Membrorum damno major dementia, quae nec Nomina servorum, nec vultus agnoscit amici, Cum queis preterita coenavit nocte, nec illos Quos genuit, quos eduxit*. ______________ * Всякого увечья страшнее слабоумие, когда человек не помнит ни имен рабов, ни лица друга, ни того, с кем ужинал накануне, ни тех, кого родил, ни тех, кого воспитал (лат.). - Это латынь! - воскликнула Элспет, приходя в себя, словно с увлечением следила за строками, которые антикварий прочел с большим пафосом. - Это латынь! - И она обвела всех испуганным и гневным взглядом. - Неужели какой-нибудь священник наконец добрался до меня? - Видишь, племянник, она поняла эту великолепную тираду немногим хуже тебя. - Надеюсь, сэр, вы не думаете, что она скорее меня признала в этом латынь? - Нет, что до этого... Но погоди, она собирается говорить. - Не надо мне никаких священников, - с бессильной яростью произнесла старая колдунья. - Как я жила, так и хочу умереть. Пусть никто не скажет, что я предала свою госпожу - даже ради спасения души! - Это говорит о нечистой совести, - заметил нищий. - Я хотел бы, чтобы она облегчила свою душу - для своего же блага. И он снова приступил к ней: - Ну, милая, я исполнил твое поручение к графу. - К какому графу? Не знаю никакого графа. Знавала я когда-то графиню, и чего бы я не дала, чтобы никогда не знать ее! Ибо через это знакомство пришли, - и, говоря, она стала считать на своих иссохших пальцах, - сперва Гордыня, потом Коварство, потом Мстительность, потом Лжесвидетельство. И Убийство уже стучалось у дверей, желая войти. Как вы думаете, приятные гости обосновались в душе женщины? Поверьте, слишком уж много было гостей! - Да нет же, матушка, - продолжал нищий. - Я толкую не про графиню Гленаллен, а про ее сына, которого зовут лордом Джералдином. - Теперь вспоминаю, - ответила Элспет. - Не так давно я видела его, и был у нас с ним печальный разговор. - Ах, господа, красивый молодой лорд стал таким же старым и хилым, как я. Да, вот что делают с молодежью горе, разбитые надежды и преграды на пути пылкой любви! Но разве не должна была подумать об этом его мать? А мы ведь были всего лишь подневольные женщины. А уж меня-то никто не может попрекнуть - ведь он не был мне сыном, а она была моя госпожа. Вы знаете, как это говорится в балладе? Я почти позабыла ее, да и напев вылетел из моей старой головы: Я мать не дам корить, мой друг, Твоя не к месту злоба. Найти легко хоть сто подруг, Но мать одна до гроба! А потом он-то был ведь только наполовину гленалленской крови, а в ее жилах текла чистая кровь. Нет, нет, никогда мне не следует жалеть о том, что я сделала и выстрадала ради графини Джоселинд. Никогда не стану я об этом жалеть! С упрямым выражением человека, который решил ни в чем не признаваться, она начала стягивать с прялки лен, возобновляя прерванное занятие. - Я слыхал, - проговорил нищий, знавший от Олдбока кое-что об истории семьи, - будто чей-то злой язык рассорил графа, то есть лорда Джералдина, с молодой невестой. - Злой язык? - с внезапной тревогой воскликнула Элспет. - А чего бы ей бояться злых языков? Она была добра и хороша собой - по крайней мере все так считали. И если б она сама придерживала язык и никого не задевала, она, несмотря ни на что, жила бы как положено леди. - Но я слыхал, матушка, - продолжал Охилтри, - у нас так болтали, будто она и ее муж были в недозволенно близком родстве, когда поженились. - Кто смеет говорить, - перебила старуха, - будто они поженились? Кому это известно? Только не графине и не мне. А если они были тайно повенчаны, то и тайно разлучены. Они выпили чашу своего же обмана. - Нет, подлая ведьма, - закричал Охилтри, который больше не в силах был молчать, - они выпили яд, который ты и твоя мерзкая госпожа приготовили для них! - Ха, ха! - засмеялась старуха. - Я так и думала, что до этого дойдет. Что ж, пусть меня допрашивают, я буду сидеть и молчать. В наше время пыток нет, а если есть, пусть рвут меня на куски! Горе устам вассала, если он предаст того, чей хлеб он ест! - Поговори с ней, Эди, - настаивал антикварий. - Она знает твой голос и охотно на него откликается. - Нет, мы от нее больше ничего не добьемся, - сказал Охилтри. - Когда она вот так усядется да сложит руки, она может за неделю не произнести ни слова. А кроме того, если я не ошибаюсь, ее лицо, с тех пор как мы пришли, сильно изменилось в нехорошую сторону. Все же я попытаюсь, чтобы угодить вашей милости. - Так ты не помнишь, матушка, что твоя прежняя госпожа, графиня Джоселинд, призвана в мир иной? - Призвана в мир иной! - воскликнула старуха, на которую имя графини неизменно оказывало возбуждающее действие. - Тогда мы должны отправиться за ней. Все должны ехать верхом, когда она в седле. Велите сказать лорду Джералдину, что мы поедем впереди. Подайте мой плащ и шарф. Не могу же я такая растрепанная ехать в коляске с миледи! Она подняла иссохшие руки и стала двигать ими, как женщина, надевающая плащ перед выходом из дома. Потом медленно и неуклюже опустила их. И, несомненно, с той же мыслью о путешествии, заговорила торопливо, без передышки: - Позовите мисс Невил! Почему вы вздумали назвать ее леди Джералдин? Я сказала - Эвелин Невил, а не леди Джералдин. Нет никакой леди Джералдин! Скажите ей, чтобы она сменила свой мокрый плащ, и пусть она не будет такая бледная... Ребенок? Откуда у нее может быть ребенок? Кажется, у девиц не бывает детей! Тереза, Тереза, миледи зовет нас! Возьми свечу, на лестнице темно, как в ночь под Рождество. Мы идем, миледи! С этими словами она опустилась в кресло и оттуда боком сползла на пол. Эди бросился вперед, чтобы поддержать ее, но, едва взяв на руки, проговорил: - Все кончено! На последнем слове и смерть пришла. - Не может быть! - прошептал Олдбок, подходя к старухе вместе с племянником. Однако сомневаться не приходилось. Она скончалась с последним словом, торопливо слетевшим с ее губ. И перед Олдбоком и его спутниками лежали лишь бренные останки той, что так долго боролась с сознанием тайной вины, которая еще более отягощала все невзгоды бедности и преклонных лет. - Дай бог, чтобы за гробом ей была уготована лучшая участь, чем на земле! - сказал Эди, глядя на безжизненное тело. - Увы, какое-то бремя тяжко давило ей сердце. Я много раз видел, как умирали люди на поле боя и у себя в постели. Но мне легче было бы увидеть все это вновь, чем одну такую ужасную кончину. - Надо позвать соседей, - сказал Олдбок, как только немного оправился от охватившего его ужаса и изумления, - и сообщить эту печальную весть. Жаль, что не удалось получить ее признание. И, хотя это менее важно, я жалею, что не мог записать отрывок баллады, который она пела. Но да исполнится воля господня! Они вышли из хижины и оповестили соседей о случившемся. Тотчас же пожилые женщины собрались, чтобы обмыть и убрать тело той, кого можно было считать праматерью поселка. Олдбок обещал помочь в расходах по погребению. - Ваша милость, - обратилась к нему Эйлисон Брек, соседка, ближайшая по возрасту к покойной, - не худо бы вам прислать сюда что-нибудь, чтобы поднять у нас дух во время бдения при покойнице, потому как у бедного Сондерса весь джин выпили, когда хоронили Стини, а мало кто согласится сидеть с пересохшим ртом возле трупа. Элспет в молодости была редкая умница, я хорошо помню. Но только шептали, будто она не очень удачлива. О мертвых не следует говорить дурно, особенно о куме и соседке, но только после ее переезда из Крейгбернфута странные слухи пошли про какую-то леди и ребенка. Так что, видите, наше бдение будет не очень приятным, если ваша милость не пришлет нам чего-нибудь для храбрости. - Вы получите виски, - ответил Олдбок, - тем более что вы употребили надлежащее название для старинного обычая бдения при покойнике. - Ты замечаешь, Гектор, что они говорят: lyke-wake. Это чисто тевтонское слово близко к немецкому Leichnam, труп. Часто говорят неправильно: late-wake, и Бранд поддерживает это современное искажение. - Мне кажется, - пробормотал Гектор про себя, - что дядя готов будет отдать весь Монкбарнс, если кто-нибудь придет и попросит его на чистом тевтонском языке! Ни капли виски не перепало бы старухам, если б их председательница попросила вина для late-wake. В то время как Олдбок давал еще кое-какие указания и обещал помочь, по пескам прискакал во весь дух слуга сэра Артура и, заметив антиквария, остановил лошадь возле него. - В замке, - сказал он, - что-то случилось (что именно, он не мог или не хотел объяснить), и мисс Уордор спешно послала меня в Монкбарнс просить, чтобы мистер Олдбок отправился туда, не теряя ни минуты. - Боюсь, - сказал антикварий, - что дела сэра Артура тоже близятся к развязке. - Что я могу сделать? - Как что, сэр? - воскликнул Гектор со свойственной ему горячностью. - Вскочить на коня и повернуть его головой к замку. Вы будете в Нокуинноке через десять минут. - Этот конь легок на ногу, - сказал слуга, спешиваясь, чтобы поправить подпругу и стремена. - Только артачится немного, когда чует на себе мертвый груз. - Я скоро стал бы мертвым грузом - только не на нем, а под ним, мой друг! - сказал антикварий. - Черт возьми, видно я тебе надоел, племянник? Или, ты думаешь, мне жизнь так надоела, что я сяду на этого буцефала? Нет, нет, мой друг, если мне надо быть сегодня в Нокуинноке, я должен спокойно отправиться туда пешком, и я это сделаю, по возможности, без промедления. Капитан Мак-Интайр может сам поехать на этом коне, если ему угодно. - Не думаю, чтобы я мог быть очень полезен, дядя, но я хотел бы, если там несчастье, по крайней мере выразить свое сочувствие. Поэтому я поскачу вперед и сообщу, что вы тоже скоро будете. Дай-ка мне шпоры, мой друг! - Они вам едва ли понадобятся, сэр, - сказал слуга, в то же время снимая шпоры и пристегивая их к сапогам капитана Мак-Интайра. - Конь идет хорошо и без них. Олдбок с изумлением взирал на это новое безрассудство племянника. - Ты с ума сошел, Гектор, или забыл, что сказал Квинт Курций, с которым ты, как солдат, должен быть хорошо знаком: "Nobilis equus umbra quidem virgae regitur; ignavus ne calcari quidem excitari potest"*. Эти слова ясно показывают бесполезность шпор и даже, я добавил бы, их опасность. ______________ * Благородный конь повинуется даже легкому взмаху кнута; ленивого же не могут подогнать даже шпоры (лат.). Но Гектор, которому мнения Квинта Курция и антиквария в таких вещах были равно безразличны, ответил лишь беспечным: "Не бойтесь, не бойтесь, сэр!" Тут отпустил он жеребцу поводья И, наклонясь к луке седла, вонзил В бока измученному скакуну До самой вилки шпоры. Конь рванулся, А он, теперь уж ничему не внемля, Лишь пожирал перед собой дорогу. - Они хорошая пара, - заметил Олдбок, глядя вслед умчавшемуся Гектору. - Бешеная лошадь и сумасшедший мальчишка - два самых своевольных создания в христианском мире! И все это для того, чтобы на полчаса раньше добраться до места, где он никому не нужен, ибо, я думаю, горести сэра Артура такого свойства, что нашему лихому кавалеристу их не излечить. Наверно, все это козни Дюстерзивеля, для которого сэр Артур столько сделал. Не могу не отметить, что к некоторым натурам до сих пор приложимо изречение Тацита: "Beneficia eo usque laeta sunt dura videntur exsolvi posse; ubi multum antevenere pro gratia odium redditur"*, откуда мудрый может извлечь предостережение - не оказывать человеку благодеяний сверх меры, в какой тот может в будущем воздать, иначе сделаешь своего должника банкротом по части благодарности. ______________ * Благодеяния доставляют нам радость до тех пор, пока облагодетельствованный в состоянии расплатиться за них (лат.). Бормоча себе под нос подобные сентенции скептической философии, антикварий побрел песками в сторону Нокуиннока. Но нам необходимо опередить нашего друга, чтобы объяснить причины, побудившие владельцев замка столь спешно вызвать его. Глава XLI Когда гусыня - вспомним старый стих - Сидела на яичках золотых, К ее гнезду, укрытому листвой, Тихонько полз мальчишка озорной И хищной хваткой чудный сон сменил На стон предсмертный в трепетанье крыл. "Любовь водорослей" С тех пор как сэр Артур стал обладателем сокровища, найденного в могиле Мистикота, он пребывал в состоянии, более близком к экстазу, чем к трезвому мышлению. Одно время дочь даже серьезно беспокоилась за его рассудок, ибо, уверовав, что в его руках секрет к овладению неограниченными богатствами, он разговаривал и держал себя, как человек, обретший философский камень. Он толковал о покупке смежных имений, чтобы его земли простерлись поперек всего острова, словно решил иметь соседом только море. Он начал переписку с известным архитектором, задумав обновить замок предков и придать ему такое великолепие, чтобы он мог соперничать с Уиндзором, а вокруг разбить парк соответствующих размеров. Толпы ливрейных лакеев уже расхаживали в его воображении по залам, и - о чем только не грезит обладатель неисчерпаемого богатства! - корона маркиза, если не герцога, сверкала перед ним в мечтах. Его дочь - на какую великолепную партию она могла рассчитывать! Теперь он мог думать даже о союзе с принцем крови. Его сын уже был генералом, а он сам - всем, что может представить себе самая необузданная фантазия честолюбца. При таком состоянии духа всякий, кто пытался низвести сэра Артура в лоно обыденной жизни, получал от него ответы в духе старого Пистоля: Плевать на свет и светских проходимцев! Я говорю об Африке веселой! После продолжительного совещания сэра Артура с мистером Олдбоком утром того знаменательного дня, когда был найден клад, мисс Уордор ожидала допроса по поводу оказанного ей Ловелом внимания; читатель может представить себе ее изумление, когда вместо этого последовал разговор, показавший, что воображение ее отца распалено надеждой на обретение несметного богатства. Но когда ее отец вызвал Дюстерзивеля в замок, заперся с ним и, как выяснилось, выразил ему сочувствие в постигшей его неприятности, стал на его сторону и возместил его потери, она встревожилась не на шутку. Все те подозрения, которые в ней давно возбуждал этот человек, усилились, когда она увидела, как он старается внушить ее отцу мечты о золоте, а в то же время - урвать себе возможно большую долю в ценностях, таким странным образом доставшихся сэру Артуру. Начали появляться другие зловещие симптомы, следовавшие один за другим. С каждой почтой прибывали письма, которые сэр Артур, взглянув на имя отправителя, бросал в огонь, не потрудившись даже распечатать. Мисс Уордор подозревала, что эти послания, содержание которых, казалось, было заранее известно отцу, поступали от настойчивых кредиторов. Тем временем резервы, заимствованные из клада, быстро таяли. Большая часть полученной суммы была поглощена, в силу необходимости, уплатой по векселю на шестьсот фунтов, который грозил сэру Артуру непосредственной опасностью. Из остальных денег часть была дана рудоискателю, кое-что истрачено на прихоти, которые бедный баронет считал вполне оправданными при своих блестящих надеждах, а кое-что ушло на то, чтобы временно заткнуть рты таким заимодавцам, которые, наскучив обещаниями, были одного мнения с Гарпагоном, что пора получить что-нибудь существенное. Наконец стало более чем ясно, что через два-три дня после открытия клада все растаяло и не было никаких видов на новые поступления. Сэр Артур, от природы нетерпеливый, снова начал обвинять Дюстерзивеля в нарушении обещаний, вселивших в него надежду, что весь его свинец превратится в золото. Однако этот достойный джентльмен уже извлек из сложившегося положения все, что мог. А так как он был достаточно умен, чтобы не присутствовать при падении дома, устои которого сам подрыл, он попытался успокоить сэра Артура при помощи ряда мудреных терминов своей науки и откланялся, обещав вернуться на следующее утро с такими сведениями, которые непременно избавят сэра Артура от всех его бедствий. - С тех пор как я слушу софетником в таких делах, - сказал мистер Герман Дюстерзивель, - я никогда еще не подходил так близко к arcanum, что означает феликая тайна Панкресты или Поликресты. Я знаю о ней не меньше, чем Пелазо ди Таранто или Базилиус, и либо я через два или три дня прифеду вас к номеру третьему мистера Мистикота, либо ви назовете меня подлецом и никогда больше не увидите моего лица. Рудоискатель отбыл с этим заверением и твердой решимостью выполнить последнюю часть этой программы и никогда больше не появляться перед своим обобранным покровителем. Сэр Артур остался, исполненный сомнения и тревоги. Уверенная речь философа, уснащенная такими звучными именами, как Панкреста, Базилиус и так далее, произвела на него некоторое впечатление. Но он так часто бывал обманут подобной тарабарщиной, что уже не мог вполне положиться на нее, и удалился вечером в свой кабинет в ужасном состоянии человека, который повис над пропастью и, не имея возможности отступить, замечает, что камень, поддерживающий его, постепенно отделяется от скалы и готов рухнуть вместе с ним. Обнадеживающие видения угасли, и усилилась лихорадочная мука ожидания, охватывающая человека, воспитанного в сознании своей значительности и богатства, обладателя древнего имени и отца двух прекрасных детей, когда он видит приближение часа, который лишит его всего того великолепия, которое годы сделали привычным и необходимым ему, а его самого бросит в мир на борьбу с нищетой, жадностью и презрением. При таких зловещих предчувствиях, измученный неизменно ускользавшей надеждой, он стал раздражительным и капризным, и его слова и поступки говорили о таком глубоком отчаянии, что мисс Уордор совсем перепугалась. Мы уже видели при других обстоятельствах, что сэр Артур, несмотря на чрезвычайную слабохарактерность, был доступен живым и сильным страстям. Он не привык, чтобы ему противоречили, и если до сих пор почти всегда был добродушен и весел, это, вероятно, объяснялось тем, что весь уклад его жизни не давал ему поводов раздражаться достаточно часто, чтобы это его свойство стало для него обычным состоянием. На третье утро после ухода Дюстерзивеля слуга, как было заведено, перед завтраком положил на стол последние газеты и письма. Мисс Уордор взялась за газеты, спасаясь от дурного настроения отца, который пришел в ярость из-за того, что хлебцы немного пережарились. - Я вижу, в чем дело, - так закончил он свою речь на эту интересную тему, - мои слуги, которые имели свою долю в моем благосостоянии, начинают думать, что в дальнейшем им от меня будет мало пользы. Но пока еще я хозяин над этими негодяями, и я не допущу никакой небрежности и не потерплю ни малейшего неуважения с их стороны. - Я готов оставить службу у вашей милости хоть сию минуту, - объявил слуга, которого сэр Артур считал виновным, - как только вы распорядитесь, чтобы мне заплатили жалованье. Сэр Артур вздрогнул, словно ужаленный змеей, и, сунув руку в карман, мгновенно вытащил находившиеся там монеты, которых, однако, оказалось недостаточно, чтобы расплатиться со слугой. - Сколько у тебя при себе денег? - обратился он к дочери с деланным спокойствием, под которым скрывалось сильное волнение. Мисс Уордор подала ему кошелек. Сэр Артур попытался сосчитать деньги, но не мог справиться с этой задачей. Дважды сбившись, он бросил всю груду бумажек дочери. - Заплати этому мерзавцу, и пусть немедленно убирается из замка! - гневно произнес он и вышел. Слуга и хозяйка дома остановились друг против друга, равно изумленные такой неистовой яростью. - Право, сударыня, если б я знал, что в чем-либо виноват, я не ответил бы сэру Артуру, когда он так напустился на меня. Я служу у вас давно, и он всегда был добрым господином, а вы - доброй госпожой, и я не хочу, чтобы вы думали, будто я обиделся на случайное резкое слово. Но, конечно, мне не следовало говорить о жалованье, когда что-то рассердило его милость. Не думал я, что так кончится моя служба вашему семейству! - Ступайте вниз, Роберт, - сказала мисс Уордор, - мой отец чем-то расстроен. Ступайте вниз, а на звонок пусть отвечает Элик. Как только слуга вышел из комнаты, сэр Артур возвратился, словно ждал его ухода. - Что это значит? - сейчас же заговорил он, заметив, что деньги все еще лежат на столе. - Он не ушел? Меня перестали слушаться и как хозяина, и как отца? - Он пошел сдать дела экономке, сэр. Я не думала, что все это так спешно. - Да, спешно, мисс Уордор, - ответил отец. - Отныне все, что я приказываю в доме моих предков, должно выполняться немедленно. Потом он сел, дрожащей рукой взял приготовленную для него чашку чая и начал медленно прихлебывать, как бы оттягивая необходимость вскрыть поданные на стол письма, на которые он время от времени косился, словно на гнездо гадюк, готовых ожить и броситься на него. - Вам будет приятно услышать, - сказала мисс Уордор, пытаясь отвлечь отца от осаждавших его мрачных мыслей, - вам будет приятно услышать, что бриг лейтенанта Тэфрила благополучно прибыл на Лисский рейд. За него очень боялись, и я рада, что мы узнали об этом лишь после того, как слухи были опровергнуты. - А какое мне дело до Тэфрила и его брига? - Отец! - удивленно воскликнула мисс Уордор, ибо сэр Артур в обычном состоянии проявлял ненасытный интерес ко всем местным слухам и сплетням. - Еще раз говорю, - повторил он повышенным и еще более нетерпеливым тоном, - какое мне дело до того, кто спасся и кто погиб? Не все ли мне равно? - Я не знала, что вы так поглощены делами, сэр Артур, и думала, что, раз мистер Тэфрил достойный человек и к тому же из наших мест, вас обрадует известие... - О, я рад, рад донельзя и, чтобы порадовать и тебя, поделюсь с тобой моими прекрасными новостями. - Он взял в руки одно из писем. - Не все ли равно, какое я вскрою первым! Они все на один лад. Он торопливо взломал печать, пробежал глазами письмо и бросил его дочери. - Да, я не мог бы сделать более удачный выбор! Это последний удар! Мисс Уордор молча, в ужасе взяла письмо. - Читай! Читай вслух! - приказал отец. - Его надо прочесть несколько раз. Оно подготовит тебя к другим добрым вестям в таком же духе. - "Дорогой сэр!" - начала она срывающимся голосом. - Видишь, он называет меня "дорогим", этот нахал, поденщик из адвокатской конторы, которого я год назад не посадил бы у себя за стол вместе со слугами! Скоро он начнет называть меня "дорогой баронет". - "Дорогой сэр", - возобновила чтение мисс Уордор и тут же остановилась. - Я вижу, что содержание письма вам неприятно, отец, и мое чтение будет только раздражать вас. - Если вы разрешите мне знать самому, мисс Уордор, что мне может доставить удовольствие, убедительно прошу вас продолжать. Смею вас заверить, что, если бы это не было необходимо, я не стал бы вас затруднять. - "Будучи недавно принят в компаньоны, - продолжала читать мисс Уордор, - мистером Гилбертоном Гринхорном, сыном вашего покойного корреспондента и поверенного в делах присяжного стряпчего Гирниго Гринхорна, эсквайра, чьи дела я, в качестве парламентского клерка, вел много лет и чьи дела в дальнейшем будут вестись под фирмой Гринхорн и Грайндерсон (что я сообщаю для правильного адресования будущей корреспонденции), и получив недавно ваши письма, направленные моему вышеупомянутому компаньону Гилберту Гринхорну, я по случаю его отъезда на лембертонские скачки имею честь ответить на ваши упомянутые письма". - Ты видишь, мой друг методичен и начинает с объяснения причин, доставивших мне такого скромного и изящного в своем слоге корреспондента. Продолжай, я все выдержу! И он рассмеялся тем горьким смехом, который часто отражает самое мучительное душевное состояние. Боясь продолжать и в то же время страшась ослушаться, мисс Уордор возобновила чтение: - "Выражаю сожаление как от своего имени, так и от имени моего компаньона, что мы не можем услужить вам и изыскать для вас упомянутые вами суммы или исхлопотать вам отсрочку по закладной, выданной вами Голдибердсу, тем более что мы, действуя в качестве доверенных Голдибердса, получили ордер на ваше задержание, о чем вам должно быть известно из доставленной вам посланцем описи на сумму в четыре тысячи семьсот пятьдесят шесть фунтов пять шиллингов и шесть с четвертью пенсов в английской валюте, каковая сумма с годовыми процентами и судебными издержками, мы надеемся, будет покрыта в течение указанного в ордере срока, во избежание дальнейших неприятностей. В то же время я вынужден обратить ваше внимание на то, что пришел срок уплаты и по нашему счету, достигшему суммы в семьсот шестьдесят девять фунтов десять шиллингов и шесть пенсов, и погашение этого счета было бы крайне желательно. Однако, поскольку у нас в залоге ваши доверенности, купчие крепости и ипотечные документы, мы не возражаем против предоставления вам разумной отсрочки, скажем - до следующего дня сальдовых расчетов. Должен добавить, что фирма Голдибердс предложила нам действовать peremptorie* и sine mora**, о чем я имею удовольствие сообщить вам, чтобы предотвратить всякие недоразумения, сохраняя за собой право действовать, как указано. ______________ * Безотлагательно (лат.). ** Без отсрочки (лат.). От своего имени и от имени моего компаньона, дорогой сэр, ваш преданный слуга Габриель Грайндерсон, за фирму Гринхорн и Грайндерсон". - Неблагодарный негодяй! - воскликнула мисс Уордор. - Нет, почему же. Все это написано, я думаю, как полагается. Удар, нанесенный другой рукой, не мог бы попасть вернее. Все так и должно быть, - ответил бедный баронет, но его дрожащие губы и взгляд, перебегавший с предмета на предмет, показывали, насколько напускным было его кажущееся спокойствие. - Посмотри, тут приписка, которой я не заметил. Прочти-ка до конца! - "Могу добавить (не от себя, а от имени компаньона), что мистер Гринхорн готов пойти вам навстречу и в частичную оплату долга принять от вас, по справедливой оценке, ваш серебряный сервиз или ваших гнедых, если они находятся в хорошем состоянии". - Черт бы его побрал! - не выдержал сэр Артур, окончательно теряя самообладание от этого предложения, высказанного таким снисходительным тоном. - Его дед ковал лошадей моего отца, а этот потомок какого-то паршивого кузнеца хочет выманить у меня моих рысаков. Но он получит хороший ответ! Он сел и начал строчить с большим жаром, потом остановился и прочел вслух: - "Мистер Гилберт Гринхорн, в ответ на два моих недавних письма я получил письмо от лица, именующего себя Грайндерсоном и подписывающегося как ваш компаньон. Когда я к кому-нибудь обращаюсь, я обычно не ожидаю, что мне ответит заместитель. Мне кажется, я был полезен вашему отцу и к вам относился дружественно и учтиво. Поэтому я теперь удивлен..." А все-таки, - промолвил он, прерывая чтение, - должен ли я этому или вообще чему-либо удивляться? И стоит ли тратить время на то, чтобы писать такому негодяю? Я полагаю, меня не век будут держать в тюрьме, а когда я выйду оттуда, моей первой задачей будет переломать кости этому щенку. - В тюрьме, сэр? - еле слышно пролепетала мисс Уордор. - Конечно, в тюрьме! Тебе это все еще не ясно? Значит, замечательное письмо мистера - как его? - "от своего имени и от имени компаньона" - не произвело на тебя впечатления? Или, может быть, у тебя есть четыре тысячи и столько-то сот фунтов, и шиллингов, и пенсов, и полупенсов, чтобы оплатить "вышеупомянутое требование"? - У меня, сэр? О, если б у меня были средства! Но где же мой брат? Почему он не появляется, хотя уже так давно в Шотландии? Может быть, он как-нибудь помог бы нам? - Кто, Реджиналд? Он, наверно, отправился на лембертонские скачки вместе с мистером Гилбертом Гринхорном или иной столь же почтенной личностью. Я ожидал его сюда еще на прошлой неделе. Но можно ли удивляться, что мои дети пренебрегают мной, как и все другие! Нет, дорогая, прости меня, ты ни разу в жизни не пренебрегла мною и не обидела меня. Дочь обвила руками его шею, и он поцеловал ее в щеку, и это принесло ему то утешение, которое даже в минуту самого глубокого горя каждый отец находит в нежной привязанности своего ребенка. Мисс Уордор воспользовалась этой внезапной переменой настроения, чтобы попытаться облегчить страдания отца и хоть немного успокоить его. Она напомнила ему, что у него много друзей. - Их у меня было много, - сказал сэр Артур. - Но доброе отношение одних иссякло из-за моих сумасшедших проектов, другие не в силах мне помочь, третьи просто не захотят. Со мной все кончено, и я только надеюсь, что мое безумство послужит Реджиналду предостережением. - Не послать ли мне за Монкбарнсом, сэр? - спросила дочь. - К чему? Он не может ссудить меня такой суммой и не сделал бы этого, если бы мог, так как знает, что я и без того кругом в долгах. От этого мизантропа мне нечего ждать, кроме мудреных латинских цитат. - Но он опытен, умен и некогда готовился к деятельности юриста. И потом я уверена, что он всегда любил нашу семью. - Да, любил!.. До чего мы дожили, если привязанность какого-то Олдбока существенна для Уордора! Однако, если дело дойдет до крайности, - а этого, кажется, можно ждать в любую минуту, - пожалуй, лучше все-таки послать за ним. А ты пойди погуляй, моя милая. Мне сейчас легче, чем тогда, когда я должен был сделать это злосчастное признание. Ты теперь знаешь худшее, и оно не застанет тебя врасплох. Пойди погуляй, а я охотно побуду немного один! Выйдя из комнаты, мисс Уордор немедленно воспользовалась согласием отца и отправила в Монкбарнс слугу, который, как мы уже видели, встретил антиквария и его племянника на берегу моря. Почти ничего не замечая, молодая девушка брела наугад и случайно направилась вдоль так называемого Тернистого берега. Ручей, в былые времена питавший водой замковый ров, бежал по крутой лощине, и вдоль нее, по указанию мисс Уордор, отличавшейся тонким вкусом, была проложена дорожка, которая неприметно уходила вверх и казалась совершенно естественной, как бы протоптанной людьми. Тропинка гармонировала с этой узкой ложбиной, над которой нависали огромные старые деревья и частый кустарник, главным образом - лиственница и орешник, вперемежку с обычными видами шиповника и терна. На этой тропинке разыгралась сцена объяснения между мисс Уордор и Ловелом, подслушанная старым Эди Охилтри. С сердцем, удрученным несчастьем, которое обрушилось на семью, мисс Уордор теперь припоминала каждое слово и каждый довод Ловела в поддержку своего сватовства и невольно испытывала чувство гордости от того, что внушила такому одаренному молодому человеку столь сильную и бескорыстную страсть. То, что он оставил службу, - хотя, как говорили, быстро делал карьеру, - чтобы похоронить себя в таком малоприятном месте, как Фейрпорт, и предаться думам о своей неразделенной любви, многие могли высмеять, как романтизм. Но та, что была предметом его привязанности, естественно, прощала подобное поведение. Если бы Ловел владел хотя бы скромным состоянием или доказал свое ясное и бесспорное право на место в обществе, которое он был вполне способен собой украсить, Изабелла теперь имела бы возможность предложить в своем доме убежище отцу на время его бедственного положения. Эти мысли, столь благоприятные для отсутствующего влюбленного, сменяли в ее голове одна другую с таким подробным повторением его слов, взглядов и действий, которое ясно показывало, что прежний отказ был продиктован скорее сознанием долга, чем отсутствием склонности. Девушка попеременно размышляла то над этим, то над несчастным положением отца, как вдруг за поворотом дорожки, там, где она огибала поросший кустарником бугор, показался старый Голубой Плащ. С таким видом, будто собирался сообщить что-то важное и таинственное, Эди снял шляпу, и в его походке и голосе чувствовалось, что он опасается, как бы его не подслушали. - Я очень хотел встретить вашу милость. Вы знаете, что в замок я не решаюсь приходить из-за Дюстерзивеля. - Да, я, конечно, слышала, - сказала мисс Уордор, - что ты, Эди, поступил очень глупо, чтоб не сказать - дурно, и мне было неприятно это слышать. - Вы говорите "глупо", милая леди? Свет полон глупцов, так чего же старому Эди Охилтри всегда быть умным? А насчет "дурного", пусть те, кто имеет дело с Дюстерзивелем, скажут, получил ли он хоть на каплю больше, чем заслужил. - Это, может быть, и верно, Эди, - сказала мисс Уордор, - а все-таки ты едва ли поступил хорошо. - Пусть так, пусть так, не будем сейчас спорить! Я хочу поговорить о вас. Знаете ли вы, какая беда нависла над Нокуинноком? - Боюсь - большая беда, Эди, - ответила мисс Уордор. - Но меня удивляет, что это уже так широко известно. - Известно?! Да ведь судебный исполнитель Суипклин сегодня же будет здесь со своей компанией! Я знаю это от одного из его помощников, которому приказано отправиться с ним. Они скоро примутся за работу, а уж эти молодцы стригут так, что потом и гребенка не нужна. - Ты уверен, Эди, что этот черный час так близок? - Точно говорю вам, миледи! Но не падайте духом. Над вашей головой небо, как в ту страшную ночь между Баллибург-нессом и Хелкит-хедом. Неужели вы думаете, что тот, кто смирил воды, не может защитить вас от злобы людей, хотя бы и облеченных властью? - Нам только и остается в это верить. - Ничего нельзя знать... ничего нельзя знать! Чем ночь чернее, тем ближе день. Будь у меня добрый конь и будь у меня силы скакать на нем, я думаю, еще могла бы поспеть выручка. Я думал было поехать почтовым дилижансом, но он опрокинулся у Китлбрига. На козлах сидел молодой джентльмен, он считал, что умеет править, а Том Сенг, вроде бы и человек-то умный, позволил ему взять вожжи. Ну, конечно, глупый мальчишка не сумел повернуть у моста, задел за тумбу, и - трах! - карета перевернулась вверх тормашками, как я переворачиваю пустую кружку. Мое счастье, что я не сидел наверху! Вот я и пришел; думаю, может, вы меня снарядите. - А куда бы ты отправился, Эди? - спросила мисс Уордор. - В Тэннонбург, миледи (это была первая почтовая станция от Фейрпорта, но значительно ближе к Нокуинноку), и без задержки. Ведь это по вашему делу! - По нашему делу, Эди? Ах, я очень ценю твои добрые намерения, но... - Тут не должно быть никаких "но", миледи, потому что ехать необходимо, - заявил настойчивый старик. - Но зачем тебе в Тэннонбург? Чем может твоя поездка помочь в делах моего отца? - Право, моя милая леди, - ответил нищий, - вы должны примириться с этой маленькой тайной старого, седого Эди и не расспрашивать его. Уж если я в ту ночь готов был отдать за вас жизнь, не стану же я вредить вам в день, когда вы попали в такую беду. - Хорошо, Эди, иди за мной, - промолвила мисс Уордор. - Я постараюсь отправить тебя в Тэннонбург. - Тогда поспешите, моя добрая леди, ради бога поспешите! - И он не переставал торопить ее, пока они не дошли до замка. Глава XLII Пусть смотрит, кто желает, но не я. Да, он был раб гордыни, и роскошеств, И всяких пустяков, которых нынче Лишен велением суровым рока. Но грустно видеть, как его чело Тщеславье силится покрыть вуалью Поверх морщин раскаянья и горя. Старинная пьеса Войдя во двор замка, мисс Уордор сразу же увидела, что блюстители закона уже явились с визитом. Слуги были охвачены смятением и мрачным унынием, а представители суда переходили с места на место, составляя опись всего имущества, подлежащего конфискации. Капитан Мак-Интайр бросился к молодой девушке, которая, онемев при виде печального доказательства отцовского разорения, остановилась в воротах. - Дорогая мисс Уордор, - сказал он, - не тревожьтесь! Мой дядя сейчас будет здесь, и я уверен, что он найдет способ очистить дом от этих прохвостов. - Увы, боюсь, капитан, что это будет слишком поздно! - Нет, - несколько раздраженно вмешался Эди. - Только бы мне добраться до Тэннонбурга. Во имя неба, капитан, придумайте, как мне туда попасть, и вы окажете этой несчастной, разоренной семье такую услугу, какой не оказывал никто со времен Красной Руки, ибо тогда, без сомнения, сбудется старое пророчество, что "дом и земли Нокуиннока будут потеряны и обретены вновь". - Что ты! Как ты можешь помочь, старик? - удивился Гектор. Но Роберт, слуга, которым сэр Артур был так недоволен в это же утро, как бы пользуясь случаем проявить свое усердие, поспешно вышел вперед и обратился к своей госпоже: - Простите, миледи, этот старик Охилтри очень сметлив и сведущ, умеет лечить коров и лошадей и знает много чего другого. Я думаю, он не зря так хлопочет, чтобы поехать в Тэннонбург. Если миледи разрешит, я за час свезу его туда в двуколке. Мне так хочется сделать что-нибудь полезное. Я готов себе язык откусить, как вспомню про утреннее. - Я очень обязана тебе, Роберт, - сказала мисс Уордор. - И если ты в самом деле считаешь, что от этого может быть хоть малейшая польза... - Ради бога, - взмолился старик, - заложи тележку, Роби, и, если я не добьюсь толку, разрешаю тебе на обратном пути сбросить меня с моста у Китлбрига! Но только поторопись, друг, время нынче дорого! Роберт взглянул на свою госпожу, направившуюся к дому, и, видя, что она согласна, побежал на конюшенный двор, примыкавший к главному, чтобы запрячь лошадь. Ибо, если старый нищий и казался лицом, наименее способным оказать помощь в денежных затруднениях, то, с другой стороны, простой люд, среди которого вращался Эди, высоко ставил его осторожность и житейскую мудрость. Это подкрепляло умозаключение Роберта, что старик не настаивал бы так на необходимости поездки, если бы не был уверен в ее пользе. Но как только слуга подошел к лошади, чтобы запрячь ее в двуколку, один из судебных исполнителей коснулся его плеча. - Друг мой, оставь лошадь в покое: она внесена в опись. - Что? - возразил Роберт. - Мне нельзя взять хозяйскую лошадь, чтобы съездить по поручению молодой госпожи? - Вы ничего не должны брать отсюда, иначе будете отвечать по всей строгости закона. - Это что за чертовщина, сэр? - напустился на него Гектор, который, последовав за Охилтри, чтобы подробнее расспросить о характере его надежд и упований, теперь сразу ощетинился, подобно терьерам своих родных гор, и только искал предлог, чтобы дать выход своему гневу. - Что за нахальство мешать слуге молодой леди исполнить ее распоряжение! Вид и тон молодого воина говорили о том, что едва ли его вмешательство ограничится лишь спором. И если поведение Мак-Интайра сулило чиновнику выгоды процесса об оскорблении действием и сопротивлении властям, то, с другой стороны, этому должны были предшествовать неприятности, которые дали бы повод к жалобе. Представитель закона, столкнувшийся с представителем армии, нерешительно взялся одной рукой за свою засаленную дубинку, которая должна была подкрепить его авторитет, а другой - достал свой короткий символический жезл с серебряными наконечниками и передвижным кольцом. - Капитан Мак-Интайр, - начал он, - у меня нет к вам никаких претензий, но если вы будете препятствовать выполнению моих обязанностей, я преломлю жезл мира в знак того, что встретил сопротивление. - А черта ли мне в том, - возразил Гектор, не имея понятия о юридических выражениях, - что вы собираетесь ломать жезл, или ломать мир, или как вы там еще сказали? Но одно я знаю твердо: я переломаю вам кости, если вы помешаете этому парню запрячь лошадь, как велела его госпожа. - Беру в свидетели всех находящихся здесь, - произнес судебный исполнитель, - что я предъявил ему свой знак и объяснил, кто я такой. Тот, кто рвется в Купар, попадет в Купар. - И он передвинул свое загадочное кольцо с одного конца жезла на другой: это означало, что он был насильственно лишен возможности выполнять свои обязанности. Простодушный Гектор, более привычный к артиллерийским орудиям, чем к орудиям закона, совершенно равнодушно взирал на эту таинственную церемонию. С такой же беспечностью он следил за тем, как чиновник писал акт о сопротивлении властям. Но в эту минуту прибыл, пыхтя и задыхаясь, с подложенным под шляпу платком и болтающимся на конце трости париком сам антикварий, готовый спасти исполненного лучших намерений, но слишком пылкого горца от опасности сурового наказания. - Что тут у вас, черт возьми, происходит? - воскликнул он, поспешно приводя в порядок головной убор. - Я последовал за тобой в страхе, что ты успеешь разбить себе башку о какую-нибудь скалу, но оказывается, что ты уже расстался с Буцефалом и пререкаешься со Суипклином. Судебный исполнитель, Гектор, - это враг похуже phoca, все равно говорить ли о phoca barbata* или о phoca vitulina**, с которым у тебя недавно было столкновение. ______________ * Тюлене бородатом (лат.). ** Тюлене обыкновенном (лат.). - К чертям всех этих phoca, сэр, и тех и других, - закричал Гектор. - Чтоб они провалились! Неужели вы хотите, чтобы я стоял и спокойно смотрел, как этот негодяй, называющий себя не иначе, как королевским судебным исполнителем (я надеюсь, у короля нашлись бы люди получше даже для самых некрасивых поручений), оскорбляют молодую леди из такой семьи, как Уордоры? - Правильно рассуждаешь: у короля, как у других людей, иной раз бывают не особенно красивые дела, и - между нами - для таких дел нужны не особенно красивые исполнители. Но даже если предположить, что ты незнаком со статутом Вильгельма Льва, где capite quarto, versu quinto*, преступление, состоящее в сопротивлении властям, приравнено к despectus domini Regis**, то есть к оскорблению самого короля, от чьего имени производятся все конфискации, - разве не мог ты после моих сегодняшних подробных объяснений сообразить, что те, кто препятствует должностным лицам, явившимся с ордером на арест, сами tanquam participes criminis rebellionis***, так как тот, кто помогает мятежнику, сам quadammodo**** - пособник мятежа. Но я вызволю тебя из этой передряги. ______________ * В главе четвертой, параграфе пятом (лат.). ** Неповиновению его величеству королю (лат.). *** Причастны к преступному бунту (лат.). **** В известной степени (лат.). Он поговорил с судебным исполнителем, который после его прихода оставил всякую мысль о том, чтобы с выгодой для себя использовать "сопротивление властям", и принял заверения мистера Олдбока, что лошадь и двуколка через два или три часа будут возвращены в целости и сохранности. - Отлично, сэр, - сказал антикварий, - поскольку вы оказываете мне это одолжение, я вам предложу еще одну работу как раз по вашей части. Дело государственное, политическое, преступление, наказуемое per Legem Juliam*, мистер Суипклин. Вот послушайте! ______________ * По закону Юлия (лат.). Пошептавшись с судебным исполнителем несколько минут, Олдбок вручил ему какой-то листок бумаги, после чего тот сел на лошадь и, в сопровождении одного из своих помощников, поспешно уехал. Оставшийся помощник, казалось, нарочно затягивал свою работу и вообще действовал очень медлительно, с осторожностью и методичностью человека, привыкшего чувствовать над собой глаз опытного и строгого начальника. Тем временем Олдбок, взяв племянника под руку, повел его в дом, и оба они были допущены к сэру Артуру. Страдая от уязвленной гордости и муки ожидания, баронет тщетно пытался скрыть свои чувства под маской безразличия и производил печальное и тяжелое впечатление. - Рад видеть вас, мистер Олдбок! Всегда рад моим друзьям и в хорошую погоду и в плохую! - заговорил бедный баронет, стремясь казаться не только спокойным, но даже веселым, чему резко противоречили лихорадочное и долгое пожатие его руки и весь его взволнованный вид. - Вижу, вы прибыли верхом; надеюсь, что, несмотря на суматоху, кто-нибудь позаботился о ваших лошадях. Я люблю, чтобы у меня в доме не забывали присмотреть за лошадьми моих друзей. Честное слово, я теперь все внимание могу посвятить им, потому что моих собственных мне, кажется, не оставят. Ха-ха-ха! Так, мистер Олдбок? Эта попытка пошутить сопровождалась истерическим хихиканьем, которое должно было звучать как непринужденный смех. - Как вы знаете, я никогда не езжу верхом, сэр Артур, - поправил его антикварий. - Прошу прощения, но я видел, как недавно прискакал ваш племянник. Офицерских коней надо беречь, а под ним, я заметил, был великолепный серый. Сэр Артур хотел позвонить, но мистер Олдбок остановил его. - Племянник приехал на вашей собственной серой лошади, сэр Артур. - На моей? - удивился бедный баронет. - Неужели - на моей? Значит, солнце светило мне в глаза. Да, я больше не заслуживаю того, чтобы иметь лошадей, раз я не узнаю своих собственных! "Боже мой, - подумал Олдбок, - как изменился этот человек, раньше такой чопорный и вялый! Каким растерянным стал он в несчастье! Sed pereundi mille figurae"*. ______________ * Есть тысяча (разных) способов погибнуть (лат.). - Сэр Артур, - продолжал он вслух, - необходимость заставляет нас поговорить немного о делах. - Конечно, - согласился сэр Артур. - Но удивительно, что я мог не узнать коня, на котором ездил целых пять лет! Ха-ха-ха! - Сэр Артур, - сказал антикварий, - не будем терять время, оно дорого. Я надеюсь, еще настанет пора, когда мы опять будем шутить. Как учит Гораций, desipero in loco*. Я подозреваю, что все это дело рук Дюстерзивеля. ______________ * Безумствовать (следует) в подходящее время (лат.). - Не упоминайте его имени, сэр! - воскликнул сэр Артур. Он весь преобразился: притворную веселость сменил яростный гнев. Глаза его засверкали, на губах выступила пена, он сжимал кулаки. - Не упоминайте его имени, сэр, - загремел он, - если не хотите, чтобы я тут же, при вас сошел с ума! Как я мог быть таким жалким болваном, таким безнадежным идиотом, таким невероятным ослом, чтобы дать помыкать собой, подхлестывать себя, пришпоривать себя подобному негодяю и под такими смехотворными предлогами! Как подумаю об этом, я готов растерзать себя, мистер Олдбок! - Я только хотел сказать, - ответил антикварий, - что этот субъект, вероятно, получит по заслугам. И, мне кажется, что, нагнав на него страху, мы сумеем вытянуть из него что-нибудь полезное для вас. Он, несомненно, вел запрещенную переписку с континентом. - Вот как? Вот как? В самом деле? Тогда к черту домашние вещи, лошадей и прочее! Я пойду в тюрьму счастливым человеком, мистер Олдбок, и только хотел бы от души, чтобы его повесили. Это возможно? - Весьма возможно, - сказал Олдбок, стараясь переменить разговор, чтобы хоть немного притупить страдания, грозившие помрачить разум бедного баронета. - И более честным людям приходилось болтаться на веревке. А в данном случае закон грубо нарушен. Но поговорим о ваших злоключениях. Неужели ничего нельзя сделать? Покажите мне все документы. Он взял бумаги, и, по мере того как читал, лицо его принимало все более унылое и растерянное выражение. Тем временем в комнату вошла мисс Уордор. Устремив взор на мистера Олдбока и как бы пытаясь прочесть судьбу семьи в его глазах, она, по их выражению и по тому, как отвисла у него челюсть, тотчас поняла, насколько слаба надежда на благополучную развязку. - Итак, мы непоправимо разорены, мистер Олдбок? - спросила молодая леди. - Непоправимо? Надеюсь - нет, но в данную минуту нужна очень большая сумма, и, наверно, понадобится еще больше. - Да, это, конечно, не подлежит сомнению, Монкбарнс. На поле боя всегда слетаются стервятники. Мне случалось наблюдать, как овца срывается с кручи или падает от болезни. До этого вы, может быть, две недели не видели ни одного ворона или обыкновенной вороны. Но не пролежит несчастная овца и десяти минут, как их налетит целый десяток и они начнут выклевывать ей глаза (он провел рукой по своим) и терзать грудь, прежде чем она успеет умереть. Но этот гнусный коршун, который так долго не отставал от меня... Я надеюсь, вы поймали его? - Ему не уйти, - сказал антикварий. - Этот джентльмен хотел, так сказать, умчаться на крыльях утра и воспользоваться почтовым дилижансом. Но в Эдинбурге он попал бы на ветки, смазанные клеем! А впрочем, он так далеко и не добрался, потому что дилижанс опрокинулся - как мог он доехать благополучно, везя такого Иону? - и немца с очень тяжелыми ушибами перенесли в один из домов подле Китлбрига. А для того чтобы предупредить всякую возможность бегства, я направил туда вашего друга Суипклина, чтобы тот, смотря по обстоятельствам, привез его, in nomine regis*, назад в Фейрпорт или остался при нем в качестве сиделки в Китлбриге. А теперь, сэр Артур, разрешите мне побеседовать с вами о нынешнем неприглядном состоянии ваших дел, чтобы посмотреть, нельзя ли их как-нибудь распутать. ______________ * Именем короля (лат.). И антикварий в сопровождении несчастного джентльмена направился в кабинет. Они просидели там, запершись, около двух часов, когда их уединение нарушила мисс Уордор, одетая в плащ, словно для путешествия. Лицо ее было очень бледно, но она была полна самообладания, свойственного ее натуре. - Судебный исполнитель возвратился, мистер Олдбок. - Возвратился? Какого черта? Не отпустил же он немца на все четыре стороны? - Нет. Я поняла, что немец доставлен в тюрьму. А теперь Суипклин вернулся, чтобы заняться моим отцом, и говорит, что больше не может ждать. На лестнице послышался громкий спор, в котором особенно выделялся голос Гектора: - Считать вас, сэр, офицером, а этих оборванцев - отрядом! Да эта шайка жалких портновских подмастерьев. Рассчитайтесь справа по девять, тогда мы будем знать ваши настоящие силы! Затем донесся ворчливый голос представителя закона, но ответ его трудно было разобрать. - Бросьте, бросьте, сэр! Из этого ничего не выйдет, - возражал ему Гектор. - Немедленно уберите ваш отряд, как вы его называете, из дома, не то я сам вышвырну и вас и их. - Черт бы побрал этого Гектора! - воскликнул антикварий, торопливо направляясь к месту происшествия. - Опять кипит его горская кровь, и надо ждать его дуэли с судебным чиновником... Послушайте, мистер Суипклин, вы должны дать нам немного времени. Я знаю, вы не захотите слишком торопить сэра Артура! - Ни в коем случае, сэр, - ответил су