столом, за которым сидел и выпивал вместе с приятелями; он тяжело ранил одного из них и считал это весьма остроумной шуткой. Замечательнее всего то, что команда его точно так же отнеслась к этой выходке. (Прим. автора.) - Ну, Джек Дженкинс нисколечко от этого не пострадал, - вмешался плотник. - Я отпилил ему ногу пилой не хуже какого-нибудь судового лекарского помощника, культю прижег раскаленным до красна топором, а потом смастерил ему деревяшку; он и ковыляет теперь на ней так же здорово, как и раньше. Джек ведь и на двух-то ногах никогда не умел хорошенько "драть перо"*. ______________ * Говорят, что быстро идущее по морю судно "дерет перо", так как от его носа по воде расходится рябь. (Прим. автора.) - Ты у нас ловкий парень, плотник, - сказал боцман, - что и говорить! На все руки мастер! Не хотел бы я только испробовать твою пилу да раскаленный топор на собственных ногах, черт бы меня побрал! Пили уж лучше свои кницы! Но дело сейчас не в этом, дело в том, что если нам расстаться с капитаном Кливлендом - а он человек и умный и умелый, - так это, сдается мне, выйдет вроде того, как выбросить лоцмана за борт, когда шторм несет судно на берег. А еще я должен сказать, что не очень-то оно хорошо для благородного человека покинуть своих товарищей, которые ждали его тут, когда лечь им на другой галс нельзя. Вода наша на исходе, и мы так угощались, что и съестные припасы почти все ушли. Уйти без провизии для нас невозможно, а получить ее без доброго согласия граждан Керкуолла мы тоже не можем. А если мы еще здесь задержимся, так нас накроет фрегат "Альциона" - два дня назад его видели за мысом Питер-Хэд, и придется нам тогда качаться на ноке рея да вялиться на солнышке. А если кто и может выручить нас теперь из беды, так это капитан Кливленд. Он один сумеет показать себя перед керкуоллцами настоящим джентльменом и знает, как с ними справиться: когда заключить с ними честную сделку, а когда и припугнуть, коли представится к тому необходимость. - Ты что же это, собираешься, значит, честного нашего капитана Гоффа оставить ни при чем? - спросил седой, закаленный бурями, одноглазый пират. - Ну и что же, что он шутник, я вот тоже из-за его шуточек и штучек остался без одного фонаря, только никогда еще такой молодчага, как он, не прогуливался по шканцам! И провалиться мне на этом самом месте, а я буду стоять за него до тех самых пор, пока еще светит мой другой фонарь! - Да ты выслушай меня до конца! - сказал Хокинс. - Этак все равно что говорить с чернокожими олухами! Так вот, я предлагаю, чтобы Кливленд был капитаном только с часу дня и до пяти утра, когда Гофф бывает обыкновенно пьян. Упомянутый им капитан тут же подтвердил справедливость этих слов, испустив какое-то нечленораздельное ворчание и погрозив пистолетом миротворцу Хокинсу. - Вот полюбуйтесь-ка, - прибавил Дерри, - и смекалки-то у него хватило только на то, чтобы нализаться в день совета хуже самого последнего матроса. - Вот именно, - подхватил Банс, - нализался, как свинья Дэви, перед друзьями, врагами и сенатом! - Да только, - продолжал Деррик, - не годится это, чтобы в один и тот же день было у нас два капитана. Я думаю, пусть лучше чередуются по неделям и пусть Кливленд будет первым. - Ну, у нас нашелся бы и еще кое-кто, кроме них, - заметил Хокинс, - но так там или этак, а только я ничего не имею против Кливленда и думаю, что он не хуже кого другого поможет нам выйти на глубокую воду. - Разумеется! - подхватил Банс. - А уж впечатление произведет он на этих керкуоллцев такое, что сразу поставит их на место, не то что его "трезвый" предшественник. Итак, да здравствует капитан Кливленд! - Постойте, джентльмены, - произнес Кливленд, который до того сидел молча, - надеюсь, вы не собираетесь выбрать меня капитаном без моего собственного на то согласия? - А вот и выберем, клянусь лазурным небосводом! - воскликнул Банс. - Ведь это же pro bono publico*! ______________ * ради общего блага (лат.). - Ну тогда хоть выслушайте меня, - сказал Кливленд. - Раз уж вы так хотите этого, я согласен принять на себя командование судном, ибо вижу, что без меня вам трудно будет выпутаться из создавшегося положения... - А что? Я же говорил: да здравствует Кливленд! - закричал снова Банс. - Помолчи, прошу тебя, дорогой Банс, то есть благородный Алтамонт, - сказал Кливленд. - Хорошо, я беру это дело на себя, но с одним условием: когда я подготовлю судно к выходу, иначе говоря - когда оно будет снабжено провизией и всем прочим, вы снова передадите командование капитану Гоффу, как я уже говорил раньше, а меня высадите на каком-нибудь острове и предоставите мне выпутываться самостоятельно. Таким образом, я никак не смогу предать вас, ибо буду при вас до самой последней минуты. - Да и после этой минуты тоже, клянусь небосводом, если я только правильно понимаю дело, - пробормотал про себя Банс. Вопрос был пущен на голосование, и столь велико оказалось доверие команды к искусству Кливленда и его ловкости, что временное низложение Гоффа встретило весьма слабое сопротивление даже среди его собственных приверженцев, которые вполне резонно заметили: "Уж мог бы он хоть на этот раз воздержаться от водки - ведь дело-то шло о его собственных интересах! Пусть завтра сам и восстанавливает свои права, если хочет!" Когда же на следующее утро протрезвившимся пиратам сообщили о принятом решении, которое, как им было дано понять, они тоже поддержали, все высказали столь высокое мнение о заслугах Кливленда, что Гофф, мрачный и недовольный, счел, однако, для себя за лучшее подавить свою обиду и, отложив бурное проявление чувств до другого, более подходящего случая, покорился своему смещению, что, впрочем, весьма часто случается на пиратских судах. Кливленд, со своей стороны, решил взяться за дело со всей возможной энергией, чтобы, не теряя времени, вызволить товарищей из того опасного положения, в какое они попали. Он приказал спустить шлюпку, намереваясь лично отправиться на берег вместе с двенадцатью самыми видными и надежными людьми из команды, разодетыми в пух и прах, ибо успех их злосчастной профессии позволял пиратам рядиться почти в столь же богатое платье, как и их офицерам. Каждый, кроме того, был вооружен тесаком и пистолетами, а некоторые имели при себе еще алебарды и кинжалы. Сам Кливленд был одет в роскошный голубой, шитый золотом кафтан, подбитый малиновым шелком, малиновые же атласные штаны и камзол, белые шелковые чулки и башмаки с красными каблуками, что считалось верхом изысканности среди щеголей того времени. На голове у него была бархатная, богато вышитая шапочка с белым пером, а вокруг шеи в несколько раз обвивалась золотая цепь, на которой висел свисток из того же металла - знак дарованной ему власти. Кроме одной или даже двух пар пистолетов за поясом, через плечо у него на своего рода перевязи или шарфе из малиновой ленты висели, как было принято среди этих дерзких грабителей, еще две дополнительные пары пистолетов тончайшей работы и отделки. Эфес и ножны его шпаги соответствовали по своей роскоши остальному убранству, и весь этот наряд так подходил к естественной красоте Кливленда, что, когда он появился на палубе, экипаж встретил его единодушным криком восторга, ибо на пиратов, как и на всякую толпу, внешность всегда производит решающее впечатление. Кливленд взял с собой в шлюпку, помимо всех прочих, еще и своего предшественника Гоффа, тоже роскошно одетого; однако, не обладая благородной наружностью Кливленда, бывший капитан выглядел грубым мужланом, вырядившимся в придворное платье, или скорее разбойником, напялившим на себя одежду зарезанной им жертвы, и с первого же взгляда можно было убедиться, что он не имеет на эту одежду никакого права, такая смесь грубости, нечистой совести, жестокости и наглости отражалась в его чертах. Кливленд, должно быть, для того взял Гоффа с собой на берег, чтобы лишить его возможности, воспользовавшись отсутствием капитана, взбунтовать команду. Таким образом, Кливленд и его спутники покинули судно и, распевая в такт гребле, отчего вода веселее пенится под носом шлюпки, скоро достигли набережной Керкуолла. Командование судном на это время было поручено Бансу: Кливленд знал, что на верность его он мог вполне положиться, и в довольно продолжительной беседе с глазу на глаз дал ему подробные указания, как поступать в том или ином случае. Только тогда, когда все было наконец улажено и Кливленд много раз повторил Бансу, чтобы тот остерегался как сторонников Гоффа, так и возможного нападения с берега, шлюпка отвалила. Когда она приблизилась к гавани, Кливленд приказал поднять белый флаг; вместе с тем он заметил, что появление их вызвало на берегу немалую суету и даже тревогу. Видно было, как люди забегали туда и сюда, а некоторые, по-видимому, вооружались. На батарее поспешно поставили к орудиям прислугу и подняли английский флаг. Все это были признаки тем более тревожные, что хотя в Керкуолле, насколько было известно Кливленду, и не имелось настоящих артиллеристов, однако там всегда было достаточно моряков, превосходно умевших обращаться с большими пушками и всегда готовых оказать горожанам в случае необходимости подобную услугу. Прекрасно видя эти спешные приготовления, но не проявляя ни малейшего сомнения или тревоги, Кливленд направил шлюпку прямо к набережной, где стояли люди, одни вооруженные мушкетами, длинноствольными и охотничьими ружьями, другие - короткими пиками и китобойными ножами, словно для того, чтобы помешать его высадке. Видимо, они не успели еще прийти к окончательному соглашению, какие именно меры следовало им принять, ибо, едва пираты достигли набережной, как горожане, стоявшие ближе к шлюпке, подались назад и позволили Кливленду и его спутникам беспрепятственно сойти на берег. Пираты тотчас же выстроились на набережной - все, кроме двух, оставшихся по приказу своего капитана в шлюпке, которую они тотчас же отвели на некоторое расстояние от берега. Маневр этот обеспечивал безопасность шлюпки, единственной на всем корабле, и вместе с тем как бы подчеркивал беспечную удаль Кливленда и его отряда, рассчитанную на то, чтобы несколько напугать противника. Керкуоллцы, однако, доказали, что в их жилах течет кровь древних норманнов: они мужественно встретили опасность и стояли с оружием на плече прямо против разбойников, загораживая им доступ на улицу, которая вела в город. Некоторое время те и другие молча глядели друг на друга, затем первым заговорил Кливленд. - Что это значит, господа горожане? - спросил он. - Уж не превратились ли вы, добрые оркнейцы, в горных шотландцев, что ни свет ни заря взялись нынче за оружие? Или вы собрались на набережной, чтобы почтить меня салютом по случаю того, что я стал капитаном судна? Горожане переглянулись, и наконец один из них ответил: - Мы не знаем, кто вы такой, обычно вот тот, другой, - он указал на Гоффа, - у нас в Керкуолле выдавал себя за капитана. - Этот джентльмен - мой помощник и командует во время моего отсутствия, - сказал Кливленд, - но это к делу не относится. Я желаю говорить с вашим лорд-мэром, или как вы там еще его называете. - Провост сейчас совещается вместе с членами совета, - ответил тот же керкуоллец. - Тем лучше, - заявил Кливленд, - а где совещаются их милости? - В ратуше, - последовал ответ. - В таком случае, джентльмены, не угодно ли вам посторониться, ибо я и мои спутники идем в ратушу. Горожане начали шептаться: многие не решались вступать в жестокую и, быть может, ненужную схватку с такими головорезами, а наиболее решительные быстро сообразили, что с пришельцами легче будет справиться в ратуше или даже в узких улочках, по которым им предстояло пройти, чем на набережной, где они выстроились и стоят в полной боевой готовности. Поэтому керкуоллцы беспрепятственно дали пиратам войти в город, и Кливленд, тесно сплотив людей, медленно двинулся вперед, следя за тем, чтобы никто не напирал с флангов на его небольшой отряд, и заставляя четырех человек арьергарда поминутно оборачиваться назад, лицом к толпе - предосторожности, которые делали всякие попытки нападения со стороны горожан чрезвычайно опасными. Таким образом пираты поднялись по узкой улочке и подошли к ратуше, где, как уже было доложено Кливленду, члены городского совета действительно были все в сборе. Жители города стали тесниться вперед, намереваясь смешаться с пиратами, и, воспользовавшись давкой при входе, где они будут лишены возможности свободно действовать оружием, захватить кого только удастся. Кливленд, однако, и здесь выказал большую предусмотрительность и, прежде чем войти в залу совещания, позаботился о том, чтобы расчистить вход и сделать его безопасным, приказав четырем из своих людей повернуться назад, лицом к улице, а другим четырем - к толпе, напиравшей с боков. Честные бюргеры отшатнулись, увидев зверские, смуглые, сожженные солнцем лица отчаянных моряков и поднятое для удара оружие, и Кливленд вместе со своими спутниками вошел в залу, где, кроме отцов города, почти никого не было. Почтенные джентльмены оказались, таким образом, отрезанными от своих сограждан, ожидавших от них дальнейших распоряжений, и увидели себя, пожалуй, в гораздо большей зависимости от Кливленда, чем он сам с кучкой своих людей - от окружавшей его толпы. Члены городского совета поняли, очевидно, грозившую им опасность, ибо взглянули друг на друга с видимым замешательством, в то время как Кливленд обратился к ним со следующими словами: - Доброе утро, джентльмены; надеюсь, вы не считаете нас своими врагами? Я явился к вам, чтобы переговорить о снабжении припасами моего судна, что стоит там, на рейде; без них мы не можем отплыть. - Вашего судна, сэр? - спросил провост, человек умный и решительный. - Но откуда мы знаем, что вы на самом деле его капитан? - Взгляните на меня, сэр, - ответил Кливленд, - и я думаю, что больше вы не зададите подобного вопроса. Провост посмотрел на него внимательно, убедился, должно быть, в неуместности дальнейших расспросов подобного рода и ограничился тем, что сказал: - Если вы его капитан, то позвольте узнать, откуда оно пришло и куда направляется? Вы слишком похожи на офицера военного корабля, чтобы быть капитаном торгового судна, а между тем нам известно, что вы не служите в британском флоте. - Мало ли в море военных судов, которые не плавают под английским флагом? - возразил Кливленд. - Допустим, что я командую судном контрабандистов, желающих менять табак, бренди, джин и другие товары на вяленую рыбу и кожи. Неужели же я заслуживаю со стороны купцов Керкуолла столь плохого отношения, что они откажутся снабдить меня припасами за мои же деньги? - Видите ли, капитан, - заявил городской секретарь, - мы вовсе не так уж щепетильны, и когда нас, случается, навещают такие вот джентльмены, как вы, я всегда говорю провосту, что мы должны поступать в этом случае, как поступил угольщик, встретившись с чертом, то есть не затрагивать их, если и они нас не трогают! А вот этот джентльмен, - тут он указал на Гоффа, - что был капитаном до вас, а возможно, будет и после вас ("А ведь старый хрен говорит правду", - буркнул себе под нос Гофф), может засвидетельствовать, как мы прекрасно принимали его, пока он и его молодчики не стали бесчинствовать в городе, точно черти, вырвавшиеся из преисподней! Да вон как раз стоит один из них! Этот самый разбойник остановил на улице мою девушку-служанку, что несла впереди меня фонарь, когда я шел домой, и оскорбил ее тут же, у меня на глазах! - Не во гнев будь сказано вашей высокородной и достославной милости, - сказал Деррик, тот самый парень, на которого указал секретарь, - приказал лечь в дрейф катеру с фонарем на корме вовсе не я, а лицо совсем другого рода. - Кто же это был, сэр? - спросил провост. Деррик отвесил несколько церемонных поклонов и принялся описывать с наивозможной точностью внешность самого уважаемого провоста: - С дозволения вашей высокочтимой милости, сэр, это был пожилой уже человек, говоря по-морскому - скорее голландских обводов, с округлой кормой, в белом парике и с красным носом, ну точь-в-точь ваша светлость! Джек, - обернулся он к одному из матросов, - ведь правда, тот парень, что хотел поцеловать красоточку с фонарем тогда ночью, точь-в-точь их милость? - Провалиться мне на этом самом месте, Том Деррик, - ответил тот, к кому относился вопрос, - если это не он! - Ну, за подобную дерзость мы еще заставим вас поплатиться, джентльмены, - сказал провост, справедливо возмущенный подобной наглостью. - Вы вели себя в нашем городе, как в какой-нибудь индийской деревне на Мадагаскаре. Вы сами, капитан, если только вы действительно капитан, не далее как вчера нарушили тишину и порядок самым возмутительным образом. Мы не дадим вам никаких припасов, пока доподлинно не узнаем, с кем имеем дело. И не воображайте, что вам удастся запугать нас: стоит мне махнуть платком из окна, у которого я сижу, и ваше судно тут же пойдет ко дну. Не забывайте, что оно стоит под прицелом нашей береговой батареи. - А много ли на ней годных к делу орудий? - спросил Кливленд. Он задал этот вопрос наудачу, но тотчас же заметил по некоторому смущению, которое провост тщетно пытался скрыть, что керкуоллская артиллерия находится далеко не в блестящем состоянии. - Послушайте, господин мэр, - продолжал он, - нечего нам друг друга запугивать. Ваши пушки принесут больше вреда бедным старым матросам, которым придется вести огонь, чем нашему судну, а если мы дадим бортовой залп по городу, то как бы, пожалуй, не пострадали глиняные горшки ваших хозяек. А что до упрека, будто мы, моряки, ведем себя слишком вольно, так какие же моряки не проказят на берегу? Ведь гренландские китоловы тоже порядком безобразничают у вас в городе, когда заходят к вам, и даже сами голландцы резвятся на улицах Керкуолла, словно дельфины, разыгравшиеся перед бурей. Вы, как я слышал, человек здравомыслящий, и я уверен, что нам с вами достаточно было бы пятиминутного разговора с глазу на глаз, чтобы все уладить. - Хорошо, сэр, - ответил провост, - я согласен выслушать вас, если вам угодно будет пройти вот сюда. Кливленд последовал за провостом в небольшое внутреннее помещение и, как только они остались одни, сказал: - Я отложу в сторону свои пистолеты, сэр, если они вас смущают. - К черту ваши пистолеты! - ответил провост. - Я служил под знаменами короля, и запах пороха страшит меня не больше, чем вас! - Тем лучше, - заявил Кливленд, - значит, тем спокойнее вы сможете меня выслушать. Так вот, сэр: действительно ли мы то, в чем вы нас подозреваете, или нечто совершенно иное, это сейчас не важно. А вот скажите, ради Бога, чего вы хотите добиться, задерживая нас здесь? Только драки и кровопролития! А для этого, поверьте, мы гораздо лучше подготовлены, чем вы. Дело, по-моему, обстоит чрезвычайно просто: вам желательно отделаться от нас, а нам - уйти отсюда. Предоставьте нам возможность для этого, и мы сейчас же вас покинем. - Вот что, капитан, - сказал провост, - я вовсе не жажду крови. Вы славный малый, в мое время таких было немало среди морских разбойников, а все же, не в обиду вам будь сказано, лучше бы вы избрали какое-либо другое ремесло. Итак, вы хотели бы за свои деньги получить нужные вам припасы и встретить радушный прием, с тем чтобы навсегда очистить эти воды от своего присутствия. Но тут-то и скрыта закавыка: со дня на день ждем мы к себе фрегат "Альциону", а как только белые отвороты услышат о вас, так тотчас же бросятся за вами, ибо ничего не любят они так, как гоняться за разбойником, у которого на борту редко не бывает изрядного груза долларов. Так вот, нападут они на вас, заставят следовать за собой в кильватер... - Взорвут нас на воздух, если вам это угодно... - перебил его Кливленд. - Нет, это уж если вам будет угодно, капитан, - заметил провост. - Но что тогда станется с добрым старым Керкуоллом, когда выяснится, что он вступал в сношения с врагами короля? На город наложат изрядный штраф, и, пожалуй, самому провосту не так-то легко будет выпутаться из положения. - Прекрасно, - сказал Кливленд, - я понимаю теперь, в чем загвоздка. Но предположим, что я обойду остров и встану на стромнесском рейде? Туда нам смогут доставить на борт все необходимое, а Керкуолл и его провост останутся в стороне; а если вас все же притянут к ответу, то скудость ваших средств обороны и наше явное превосходство в силе послужат вам достаточным оправданием. - Да, пожалуй, что вы и правы, - согласился провост. - Но если вы уйдете отсюда и бросите якорь в другом месте, то мне необходимо какое-либо ручательство в том, что вы не нанесете ущерба жителям острова. - А мы, - добавил Кливленд, - со своей стороны, желаем иметь ручательство, что вы не задержите нас всякими проволочками до прибытия "Альционы". Я сам охотно соглашусь остаться на берегу в роли заложника при условии, что вы дадите слово не выдавать меня и пошлете на борт моего шлюпа кого-нибудь из должностных лиц или почтенного горожанина, который отвечал бы за мою безопасность. Провост покачал головой и заметил, что не так-то легко будет найти лицо, согласное стать заложником при столь опасных обстоятельствах; он прибавил также, что обсудит предложение Кливленда с теми из членов совета, на которых можно положиться в таком ответственном деле. Глава XXXV Я бросил плуг, чтоб море бороздить! Дибдин Когда провост и Кливленд вернулись в залу совета, первый еще раз уединился с теми из своих собратьев, с которыми считал нужным посовещаться. Пока они обсуждали предложение Кливленда, морякам принесли угощение. Капитан позволил своим людям подкрепить силы, но принял при этом меры против возможной неожиданности, и пока одна часть отряда закусывала, другая стояла на страже. Сам он тем временем прогуливался взад и вперед по зале, беседуя с окружающими на посторонние темы, как человек, чувствующий себя совершенно непринужденно. Вдруг, к немалому своему изумлению, он узнал среди присутствующих Триптолемуса Йеллоули, который, случайно будучи в Керкуолле, оказался приглашенным в ратушу в качестве лица, представляющего в известной мере самого лорда-губернатора, чтобы принять участие в настоящем совещании. Кливленд тотчас же возобновил с ним знакомство, завязанное еще в Боро-Уестре, и спросил, что привело его на Оркнейские острова. - Да есть у меня здесь кое-какие делишки, капитан Кливленд. Устал я, видите ли, сражаться с диким эфесским зверьем, вот и потянуло меня сюда взглянуть, как-то поживает мой плодовый сад, что посадил я не то в четырех, не то в пяти милях от Керкуолла, да заодно и проведать моих пчелок... Я ведь привез сюда девять ульев - все, видите ли, для блага этой страны, для превращения цветущего вереска в воск и мед. - И что же, надеюсь, они процветают? - спросил Кливленд, который хоть и не интересовался подобными делами, однако рад был случаю поддержать разговор, лишь бы нарушить царившее в зале холодное и тягостное молчание. - Процветают? - воскликнул Триптолемус. - Да, как и все прочее на этих проклятых островах: шиворот-навыворот! - Верно, плохо за ними ухаживают? - осведомился Кливленд. - Напротив, сэр, в том-то и дело, что совсем напротив! - ответил управляющий. - Как раз от слишком большого ухода пчелки мои и погибли - знаете, как цыплята у тетушки Кристи. Я, конечно, пожелал взглянуть на ульи, и, представьте себе, парень, что приставлен был ходить за ними, весь даже просиял от удовольствия. "Кабы не я ведал этим делом, а кто другой, - сказал он мне, - так посмотреть на эти самые ульи, или как они там называются, вы бы посмотрели, да только внутри вы там скорей увидали бы глупышей, чем этих самых, как вы их там называете, мушек. Но я-то за ними глядел в оба, прямо глаз с них не спускал, и вот однажды, чуть солнышко утром заиграло, вижу, стали они потихоньку вылетать из тех самых, знаете, щелочек. Ну, я сразу же остановил эту утечку и залепил все скважины глиной, а то - черта с два, ни единой-то пчелы, или мушки, или как вы там их называете, не осталось бы в этих ваших, как их, ульях!" Одним словом, сэр, он закупорил все летки глиной, словно у бедных созданий была чума, и пчелки мои погибли, словно их выкурили... а с ними погибли и все мои надежды, generandi gloria mellis*, как сказано у Виргилия. ______________ * честолюбивое стремление производить мед (лат.). - Так, значит, у вас ничего не вышло с медом? - спросил Кливленд. - Ну, а как насчет сидра? Как обстоит дело с плодовым садом? - Ох, капитан, тот же самый Соломон из Оркнейского офира, где, я убежден, ни один здравомыслящий человек не станет искать ни золотых талантов, ни каких-либо иных, - так вот, тот же самый мудрец вздумал поливать мои саженцы от избытка нежности горячей водой, отчего засохли у них и корни, и кроны. Но теперь уже бесполезно об этом сокрушаться! А вот скажите-ка мне лучше, что это за шум подняли здешние добрые граждане из-за каких-то там пиратов и что делают здесь эти страшные на вид люди, вооруженные, словно шотландские горцы? Я только что с другой стороны острова и ничего толком еще не знаю. Да и сами-то вы, капитан, как погляжу я на вас, не слишком ли вы украсились этими дурацкими пистолетами? Не слишком ли это много для честного человека в мирное время? - Вот и я тоже так думаю, - заявил миролюбивый Тритон, старый Хааген, которому волей-неволей в свое время пришлось сражаться в рядах отважного Монтроза, - если бы вам случилось быть в Эддирахилисской долине, когда нам так досталось от сэра Джона Уорри... - Вы все перезабыли, любезный Хааген, - перебил его управляющий, - сэр Джон Арри сражался на той же стороне, что и вы; он был захвачен вместе с Монтрозом, а потом обезглавлен. - В самом деле? - переспросил Тритон. - Ну что ж, может быть, вы и правы, он столько раз переходил от одних к другим, что кто его знает, за кого именно сложил голову. Но все же и он сражался там, и я... Вот уж, доложу я вам, была битва! Не приведи Господь пережить еще что-либо подобное! Появление провоста положило конец этой бессвязной беседе. - Мы решили, капитан, - сказал он, - что ваше судно пойдет в Стромнесс или Скапа-Флоу и там примет припасы, чтобы не было больше столкновений между собравшимся на ярмарку народом и вашими моряками. А поскольку вы сами изъявили желание остаться на берегу и осмотреть ярмарку, мы намерены послать какого-либо уважаемого джентльмена на борт вашего судна в качестве лоцмана, чтобы провести его вокруг Мейнленда, так как плавание здесь не совсем безопасно. - Вы рассудили как миролюбивый и мудрый начальник, господин мэр, - сказал Кливленд, - впрочем, я иного и не ожидал от вас. А кто именно из джентльменов окажет нам честь пребывать на наших шканцах во время моего отсутствия? - Этот вопрос мы тоже решили, господин капитан, - сказал провост. - Можете быть уверены, что каждый из нас с одинаковым удовольствием совершил бы столь интересное путешествие, да еще в столь приятном обществе, но по случаю ярмарки дел не оберешься: я сам по своей должности не могу покинуть город, у старшего бэйли рожает жена, казначей не переносит моря, у двух бейли подагра, двое других - в отсутствии, а остальные пятнадцать членов городского совета заняты особыми делами. - Все, что я могу сказать вам, господин лорд-мэр, - начал Кливленд, повысив голос, - это что я жду... - Минуточку терпения, капитан, прошу вас, - перебил его провост. - Итак, мы пришли к решению, что честь и удовольствие сопровождать вас в вашей поездке лучше всего подойдет в силу его официального положения, как представителя лорда-губернатора, нашему уважаемому Триптолемусу Йеллоули. - Как, мне? - воскликнул пораженный Триптолемус. - Но какого дьявола стану я торчать на корабле, когда вся моя работа связана с сушей? - Видите ли, этим джентльменам нужен лоцман, - вполголоса объяснил ему провост, - и мы никак не можем отказать им в этом. - Так они что, непременно хотят стукнуться о берег, что ли? - спросил агроном. - Ну какой, черт возьми, из меня лоцман, когда я в жизни не касался руля! - Тише, тише, молчите, - остановил его провост, - стоит только горожанам услышать такие слова, пропали тогда для вас и возможность приносить пользу, и звание, и почет, и все остальное: для нас, жителей островов, если человек не умеет крепить паруса, ставить рифы и править рулем, так он и за человека не считается. Впрочем, это пустая формальность, и мы дадим вам в помощь Пэйта Синклера. Вам ничего не придется делать, как только есть, пить и веселиться с утра до вечера. - Есть и пить! - повторил управляющий, все еще не понимая, с какой целью ему так настойчиво навязывают эту обязанность, и не способный ни сопротивляться, ни вырваться из сетей, расставленных ему хитроумным провостом. - Есть и пить? Все это прекрасно, но, говоря по правде, я, подобно казначею, не очень-то хорошо переношу море, и на твердой земле охота есть и пить у меня гораздо больше. - Тише, тише, - еще раз вполголоса остановил его провост весьма серьезным и убедительным тоном, - вы что, хотите безвозвратно погубить свою репутацию? Как, представитель лорда-губернатора на Оркнейских и Шетлендских островах, и не выносит качки! Вы с таким же успехом могли бы назвать себя шотландским горцем и сказать, что не выносите виски! - Ну, так как же, джентльмены, решайте что-нибудь, - заявил Кливленд, - нам давно уже пора сняться с якоря. Что же, мейстер Триптолемус Йеллоули, удостоите ли вы своим присутствием наш корабль? - По правде говоря, капитан Кливленд, - пробормотал, запинаясь, агроном, - я не возражал бы и поехал с вами хоть на край света, но только... - Он не возражает! - воскликнул провост, уловив начало предложения и не дождавшись его окончания. - Он не возражает! - закричал казначей. - Он не возражает! - возгласили все четверо бэйли, а пятнадцать советников разом подхватили слова "не возражает" и хором принялись повторять их, прибавляя при этом: "Какой прекрасный человек... радетель об общественном благе... благороднейший джентльмен... город будет вечно ему обязан... где вы найдете другого такого управляющего..." и тому подобное. Ошеломленный и сконфуженный обрушившимися на него со всех сторон похвалами и нимало не подозревая истинного смысла совершаемой сделки, агроном был так поражен и подавлен, что оказался не в силах противиться столь коварно навязываемой ему роли керкуоллского Курция. Капитан Кливленд передал его своей команде со строжайшим наказом обращаться с ним в высшей степени почтительно и внимательно, и Гофф с товарищами двинулись из залы, уводя с собой Триптолемуса при шумном одобрении всех собравшихся. Так в древние времена приветствовали восторженными возгласами убранную гирляндами жертву, которую приводили к жрецам на заклание, после чего ее вели к алтарю и убивали обухом по лбу ради блага всего народа. И лишь когда Триптолемуса почти силой повлекли из залы совета, несчастный, весьма встревоженный тем, что Кливленд, которому он хоть немного доверял, остается в Керкуолле, попробовал, пока его тащили через двери, напоследок возмутиться и закричал: - Что же это, однако, провост, капитан, судьи, казначей, советники! Если капитан Кливленд не вернется на судно, чтобы защищать меня, так это не годится, я не пойду - разве что на аркане меня потащат! Протест его, однако, потонул в единодушном хоре чиновников, громко благодаривших его за гражданскую доблесть, желавших ему счастливого пути и возносивших к небу молитвы о его скором и счастливом возвращении. Оглушенный и подавленный, думая (если только в эту минуту он способен был что-либо соображать), что всякие возражения напрасны там, где и друзья, и люди, совершенно ему посторонние, по-видимому, объединились против него, Триптолемус покорился и позволил вывести себя на улицу; тут команда пиратской шлюпки тесно окружила его и стала медленно продвигаться по направлению к набережной. Многие горожане, подстрекаемые любопытством, последовали за ними, не делая, однако, никаких попыток остановить или выразить свое неудовольствие. Миролюбивая сделка, столь ловко заключенная главой города, встретила единодушное одобрение жителей, ибо являлась, несомненно, наилучшим способом разрешить их споры с чужеземцами, тогда как всякое применение оружия привело бы к весьма сомнительному исходу. Пока отряд медленно продвигался вперед, Триптолемус успел подробно рассмотреть наружность, лица и одежду тех, в чьи руки он попал столь неожиданным образом, и ему стало казаться, что во взглядах их он читает не только бесшабашную удаль разбойников, но и какие-то пагубные замыслы, направленные против него лично. Особенно пугал несчастного агронома свирепый взор Гоффа, который, держа его за руку повыше локтя с деликатностью и нежностью кузнечных тисков, непрестанно бросал на него исподлобья косые взгляды; так орлица глядит на добычу, которую держит в когтях, прежде чем начать ее ощипывать, как технически выражаются на кухне. Наконец страх Йеллоули настолько превозмог осторожность, что он плаксивым шепотом спросил своего страшного проводника: - Неужели же вы, капитан, возьмете да и убьете меня, вопреки законам Божеским и человеческим. - Придержи-ка лучше язык, коли ты не совсем дурак, - ответил Гофф, у которого имелись собственные причины еще больше запугать своего пленника. - Вот уже три месяца, как мы никого не убивали, так уж лучше тебе не наталкивать нас на такие мысли! - Но вы, я надеюсь, только шутите, мой добрый, уважаемый капитан, - промолвил Триптолемус, - а то ведь это, пожалуй, похуже будет, чем все ведьмы, карлики, охота на кита и перевернутые лодки, вместе взятые! Что-то куда пострашнее напоследок! Но скажите вы мне, ради всего святого, вам-то что за выгода убивать меня? - Ну, прежде всего это просто могло бы доставить нам некоторое развлечение, - ответил Гофф. - Всмотрись-ка хорошенько в рожи моих молодчиков: ну найдется ли среди них хоть один, который при виде человека первым делом не захотел бы убить его? Мы еще поговорим об этом в другой раз, после того, как ты отведаешь колодок, разумеется, если не вздумаешь откупиться полной пригоршней чилийских кругляшей*. ______________ * Сухопутные жители называют их обычно испанскими долларами (Прим. автора.) - Честное слово, добрый мой капитан, - ответил агроном, - проклятый карлик унес весь мой рог с серебром! - Ничего, девятихвостая кошечка быстро поможет тебе снова найти свое сокровище, - прохрипел в ответ ему Гофф, - порка, приправленная солью или уксусом, превосходно помогает вспомнить, где запрятана казна, а тугая тетива вокруг головы, пока глаза на лоб не полезут, - тоже неплохое средство для освежения памяти. - Капитан, - с твердостью проговорил Йеллоули, - у меня в самом деле нет денег, у нашего брата ученых-агрономов они редко водятся. Мы, видите ли, заменяем выгоны пашнями, вместо ячменя сеем овес, вересковые заросли превращаем в зеленые пастбища, а бесплодные ярфы, как местные невежды называют торфяные болота, - в сочные луга, но из всего этого редко что перепадает в наш собственный карман. Работают-то мужики да лошади, они все и поедают, нелегкая их забери! - Ну ладно, ладно, - смягчился Гофф, - коли ты взаправду такой уж бедный, уж я, так и быть, постою за тебя. - Затем, наклонив голову к самому уху управляющего, который при этом с тревогой привстал на цыпочки, он шепнул: - Если только тебе дорога жизнь, не влезай с нами в шлюпку. - Но как же мне уйти от вас, когда вы так крепко меня держите! Да пропади из-за этого урожай всей Шотландии, я и тогда не в силах был бы от вас вырваться! - Ну ладно, слушай уж, простофиля, - продолжал Гофф, - мы сейчас подойдем к самой воде, ребята прыгнут в шлюпку и начнут разбирать весла, а ты - я отпущу тогда твою руку, - развернись круто влево, срывайся и беги, если тебе жизнь дорога. Триптолемус так и поступил: Гофф, верный своему слову, разжал пальцы, агроном рванулся и, словно футбольный мяч, получивший от ноги игрока весьма ощутительный удар, полетел по улочкам Керкуолла с быстротой, удивившей его самого не менее, чем всех присутствующих. Стремительность его отступления была такова, что он, словно опасаясь, как бы железные пальцы пирата не схватили его опять за руку, так и не остановился, пока не пересек всего города и не оказался на противоположной его окраине. Те, кто видел его в этот день без шляпы и парика - он лишился их во время первого отчаянного рывка, - с шейным платком, съехавшим на сторону, и в расстегнутом камзоле, могли только дивиться, как при таких округлых формах и коротких ногах он мог развить ту чудовищную скорость, с которой проносился по улицам Керкуолла. "Если ярость, - могли бы они сказать, - дает оружие, то страх действительно придает крылья". Самая его манера бежать напоминала вверенных его попечению пышнорунных животных, ибо он, подобно барану, время от времени на бегу высоко подпрыгивал, словно сам себя подгоняя, хотя на пути его не встречалось никаких препятствий. Погони за беглецом не последовало, и хотя один или два пирата подняли было свои мушкеты, собираясь послать ему вслед свинцового гонца, но Гофф, единственный раз в жизни оказавшись миротворцем, в столь преувеличенном виде изобразил опасность нарушения заключенного с жителями Керкуолла перемирия, что ему удалось удержать своих молодчиков от каких-либо враждебных действий и побудить их как можно быстрее отвалить от берега и идти к своему судну. Горожане, воспринявшие побег Триптолемуса как победу со своей стороны, трижды прокричали ура вслед удалявшейся шлюпке, в знак своего рода презрительного прощального напутствия. Члены же городского совета, наоборот, с беспокойством размышляли о возможных последствиях подобного несоблюдения одной из статей заключенного с пиратами договора; будь они в силах без особого шума задержать беглеца, вполне вероятно, что вместо поздравлений и парадного обеда в честь проявленной им ловкости они снова передали бы убежавшего заложника в руки его врагов. Впрочем, открыто совершить подобное насилие было невозможно, и поэтому они ограничились тем, что установили весьма строгое наблюдение за Кливлендом, которого решили теперь сделать ответственным за любое враждебное выступление пиратов. Кливленд, со своей стороны, прекрасно понимал, что Гофф дал убежать заложнику именно для того, чтобы заставить его, Кливленда, полностью расплачиваться за все возможные последствия. Чувствуя, что он может полагаться только на верность и сообразительность своего друга и приверженца Фредерика Алтамонта, alias Джек Банс, Кливленд ожидал дальнейших событий с величайшей тревогой, ибо хозяева города, продолжая обращаться с ним весьма любезно, все же дали ему понять, что их дальнейшее отношение будет всецело зависеть от того, как поведет себя экипаж корабля, хотя он и не был больше его капитаном. Кливленд не без основания рассчитывал на неизменную преданность Банса, ибо едва этот верный его соратник узнал от Гоффа и команды шлюпки о побеге Триптолемуса, как тотчас же понял, что все это было подстроено бывшим капитаном, ибо если Кливленда казнят или приговорят к пожизненному заключению, то он, Гофф, снова будет поставлен командиром судна. - Но только на этот раз старый пьяница промахнется, - заявил Банс своему союзнику Флетчеру, - или я отказываюсь от имени Фредерика Алтамонта и согласен до конца дней своих оставаться Джеком Бансом или Джеком Дансом - это уж как тебе самому больше нравится. Вооружившись затем особым родом матросского красноречия, которое враги его характеризовали выражением "пошел травить", Банс чрезвычайно живо представил экипажу, какой позор, что их капитана, как ему угодно было выразиться, "загнали в каталажку", тогда как заложника, отвечающего головой за его жизнь, у них теперь нет. Таким образом, Банс не только вызвал всеобщее недовольство поступком Гоффа, но склонил команду к принятию следующего решения: захватить первое же встречное, могущее послужить добычей судно и заявить, что с ним, его экипажем и грузом поступят так же, как будет на берегу поступлено с Кливлендом. В то же время для того, чтобы узнать, будут ли оркнейцы верны своему слову, пираты сочли нужным сняться с рейда в Керкуолле и, обогнув остров, следовать в направлении Стромнесса, где, согласно договору между провостом Торфом и капитаном Кливлендом, они должны были пополнить свои припасы. Одновременно решили поручить командование судном совету из трех человек - Гоффу, боцману и самому Бансу - до тех пор, пока Кливленд не будет в состоянии снова стать их капитаном. Итак, все обсудив и приняв соответствующие решения, пираты подняли якорь, поставили паруса и ушли, не вызвав никаких враждебных действий со стороны керкуоллской батареи и избавившись тем самым хотя бы от одной сопряженной с их положением и весьма значительной опасности. Глава XXXVI Все паруса раскрой, пали из пушек! На абордаж! Она твоя добыча! Шекспир* ______________ * Перевод С.Маршака. Красивый бриг, бывший в числе прочих судов собственностью Магнуса Тройла, великого шетлендского юдаллера, принял на борт в качестве пассажиров собственную персону знатного хозяина, двух его прелестных дочерей и неунывающего Клода Холкро, который, прежде всего из дружеских побуждений, а также свойственной ему, как поэту, любви к прекрасному, сопровождал своих друзей в путешествии из Шетлендии в столицу Оркнейского архипелага, где, как объявила им Норна, ее таинственные пророчества должны были наконец получить полное объяснение. Оставив в стороне страшные скалы того одинокого клочка суши, который называется Фэр-Айл и лежит между Оркнейскими и Шетлендскими островами, на равном расстоянии от обоих архипелагов, путешественники после многих задержек, причиненных встречными ветрами, приблизились к Старт-оф-Сандей. Недалеко от этого мыса судно их попало в сильное течение, известное под названием Руст-оф-Старт, которое отнесло их на значительное расстояние от курса, заставило в сочетании с неблагоприятным ветром придерживаться восточного побережья острова Стронсей и в конце концов вынудило лечь на ночь в дрейф в проливе Папа-Саунд, так как плавание в темноте или при плохой видимости среди множества низких островов и не особенно приятно и небезопасно. На следующее утро путешествие продолжалось при более благоприятных обстоятельствах, и бриг, проследовав вдоль берега острова Стронсей, чьи низкие, покрытые зеленью и сравнительно плодородные берега представляли резкий контраст с бурыми холмами и мрачными утесами Шетлендии, обогнул мыс, называемый Лэм-Хэд, и пошел прямо к Керкуоллу. Но едва перед путешественниками открылся прелестный залив, простирающийся между Помоной и Шапиншей, и сестры залюбовались массивным собором святого Магнуса, который, возвышаясь над остальными, более низкими строениями Керкуолла, первый открывается взору, как внимание Магнуса и Клода Холкро привлек иной, более для них интересный предмет. То был вооруженный шлюп под всеми парусами, видимо, только что покинувший свою якорную стоянку в бухте и шедший фордевинд, между тем как бриг был вынужден лавировать, чтобы войти в гавань. - Ловко скроенная посудина, клянусь костями моих предков! - воскликнул юдаллер. - Не пойму только, какой национальности - флага что-то не видно. Но, по-моему, это судно испанской постройки. - Да, да, - подтвердил Клод Холкро. - Смотрите, как его подгоняет тот самый ветер, с которым мы вынуждены бороться; так-то всегда бывает в жизни. Достославный Джон говорит: С осадкой столь глубокою, что волны Порою лижут пушки по бортам, Красивый, стройный и отваги полный, Морской осой летит он прямо к нам. Тут Бренда не могла удержаться, чтобы не заметить Клоду Холкро, после того как он восторженным тоном продекламировал эти стихи, что в них говорится скорее о линейном корабле, чем о шлюпе, хотя сравнение с морской осой подходит, конечно, и к тому, и к другому. - И впрямь оса, - заметил с некоторым удивлением Магнус, когда шлюп, изменив курс, неожиданно повернул прямо на них. - Черт возьми! Только бы эта оса не вздумала показать нам свое жало! Однако то, что юдаллер проговорил в шутку, превратилось неожиданно в самую настоящую действительность. Не подняв флага и не окликнув брига, шлюп неожиданно дал по нему два выстрела: одно ядро, скользнув по волнам, прошло прямо перед носом шетлендского брига, а другое пробило его грот. Магнус схватил переговорную трубку и, окликнув шлюп, спросил: кто на нем и что означает подобное ничем не вызванное нападение? В ответ он получил только резкое распоряжение: "Немедленно отдать брамсели и положить грот на мачту, а кто мы такие, вы сейчас узнаете". Ослушаться этого приказания не было никакой возможности, ибо тогда бриг немедленно получил бы залп всем бортом, и вот, несмотря на крайний испуг обеих девушек и Клода Холкро, а также гнев и изумление самого Магнуса Тройла, бриг лег в дрейф в ожидании дальнейших распоряжений капера. С корабля немедленно спустили шлюпку с шестью вооруженными матросами под командой Джека Банса, и она понеслась прямо к бригу. Тем временем Клод Холкро шепнул юдаллеру: - Если то, что мы слышали о морских разбойниках, правда, то эти люди в атласных камзолах и с шелковыми перевязями весьма на них смахивают. - О, мои дочери, мои дочери... - пробормотал про себя Магнус с такой смертельной тревогой, какую может испытывать только отец. - Бегите скорее вниз, девочки, и спрячьтесь там, а я... Он отбросил переговорную трубу и схватился за аншпуг, но Минна и Бренда, испугавшись больше всего тех последствии, какие могла иметь вспыльчивость юдаллера для него самого, обе повисли у него на шее, умоляя не оказывать сопротивления. Клод Холкро присоединил свой голос к их мольбам, добавив: - Лучше добром договориться с незнакомцами. Возможно, что это дюнкеркцы или дерзкие матросы с военного корабля, решившие позабавиться. - Нет, нет, - возразил ему Магнус, - это тот самый шлюп, о котором говорил нам коробейник. Но вы правы: ради дочерей я должен сдержать себя, хотя... Не успел он докончить, как на палубу спрыгнул Джек Банс, окруженный своими людьми; он обнажил тесак и, вонзив его в трап, объявил судно захваченным. - А по чьему приказанию или по какому праву останавливаете вы нас в открытом море? - спросил его Магнус Тройл. - Вот вам с полдюжины прав, - ответил Банс, указывая на пистолеты, которыми он был увешан согласно пиратской моде, уже описанной нами выше. - Выбирайте любой себе по вкусу, папаша, и вы сможете тут же ознакомиться с его действием. - Иначе говоря, вы намерены нас ограбить? - осведомился Магнус. - Ну что же, ничего не поделаешь - ведь у нас нет никакой возможности сопротивляться. Будьте только, прошу вас, вежливы с женщинами, а в отношении прочего - берите все, что имеется на судне. Здесь вы не много найдете, но я могу значительно увеличить вашу долю добычи, если вы будете прилично вести себя с нами. - Вежливы с женщинами! - повторил Флетчер, который в числе прочих тоже явился на бриг. - А когда же это мы не были с ними вежливы? Да мы были с ними всегда не только вежливы, а прямо-таки любезны! А взгляни-ка, Джек, что за славненькая девчушка здесь оказалась! Ну, уж она-то пойдет с нами в плавание, клянусь небом, что бы там ни говорил этот старый хрен! При этом одной рукой он схватил перепуганную Бренду, а другой дерзко откинул с ее лица капюшон плаща, в который она закуталась. - Отец, Минна, спасите! - в ужасе закричала девушка, не сознавая, что в данную минуту они не в силах были оказать ей никакой помощи. Магнус опять схватился было за аншпуг, но Банс удержал его руку. - Тише, папаша, - остановил он его, - или это путешествие плохо для вас окончится. А ты, Флетчер, отпусти девушку! - А чего это ради, тысяча чертей, мне отпускать ее? - спросил Флетчер. - Потому что это я так приказываю, Дик, - ответил Банс, - иначе тебе придется иметь дело со мной! А теперь, красавицы, позвольте мне узнать, не носит ли одна из вас несколько странное, языческое имя Минна, к которому я питаю своего рода почтение? - Любезный сэр! - перебил его Клод Холкро. - Это, без всякого сомнения, потому, что ваше сердце не чуждо поэзии! - О, в свое время я имел достаточно дела с поэзией! - ответил Банс. - Но эти дни миновали, мой почтенный джентльмен. Впрочем, я сам сейчас узнаю, которая из вас Минна. Да сбросьте же капюшоны, покажите нам свои личики, прекрасные Линдамиры, и ничего не бойтесь: вас никто здесь не тронет и не причинит вам ни малейшего зла. Черт побери, что за прелестные создания! Эх, нестись бы мне в яичной скорлупе, да прямо на скалы, если б я не был рад и той, что похуже! Ну-ка, милочки мои, признавайтесь, которая из вас была бы не прочь покачаться в койке пирата? Эх, уж и осыпали бы ее тогда золотом! Услышав столь дерзкие и вольные речи отчаянного повесы, девушки побледнели и в страхе прижались друг к другу. - Ну-ну, не пугайтесь, - успокоил он их. - Та, которая станет подругой благородного Алтамонта, сделает это по своей доброй воле. Джентльмены удачи никого не принуждают. И не глядите на меня с таким невинным видом, словно ни одной из вас никогда и в голову не приходили подобные вещи. Уж одна-то, во всяком случае, слышала о капитане Кливленде, знаменитом пирате? Бренда побледнела еще больше, но кровь сразу же прилила к лицу Минны, когда она столь внезапно услышала имя своего возлюбленного. Слишком ошеломляющим было все, что случилось с ними, и мысль, что напавшее на них судно могло быть тем самым консортом, о котором Кливленд говорил еще в Боро-Уестре, никому, кроме самого юдаллера, не приходила еще в голову. - Так, теперь мне все ясно, - заключил Банс, дружески кивнув Минне, - и я знаю, какой мне теперь держать курс. Вы, уважаемый папаша, можете не тревожиться: мы не причиним вам никакого вреда, - прибавил он, фамильярно обращаясь к Магнусу, - и хотя в свое время я заставил не одну хорошенькую девушку заплатить мне дань, но ваши дочери будут доставлены на берег в полной безопасности и без всякого выкупа. - Если вы ручаетесь мне в этом, - произнес Магнус, - то я с такой же радостью отдаю в ваше распоряжение мое судно и груз, с какой ставлю перед гостями чашу пунша! - А чаша пунша, черт побери, - подхватил Банс, - была бы сейчас весьма кстати! Если только здесь есть кто-либо, кто умеет его приготовить. - О, за это охотно возьмусь я, - предложил Клод Холкро. - Из всех людей, когда-либо выжимавших лимоны, я уступаю в умении одному только Эрику Скэмбистеру, виночерпию в Боро-Уестре. - Да ведь он совсем близко, на расстоянии какого-нибудь абордажного крюка, - сказал юдаллер. - Ну-ка, дочки, спуститесь вниз да пришлите сюда нашего милого старичка и чашу для пунша. - Чашу? - воскликнул Флетчер. - Черта с два! Ведро - вот что! Говорите о чашах в каюте какого-нибудь жалкого купчишки, а не с нами, джентльменами-разбойниками... джентльменами удачи, хотел я сказать, - поправился он, заметив брошенный на него при этой ошибке грозный взгляд Банса. - И вот еще что, - сказал Банс, - пусть обе красавицы остаются на палубе и наполняют мою кружку. Я заслужил подобное внимание в награду за свое великодушие. - И мою тоже, - подхватил Флетчер, - и чтоб до самых краев! А если прольют, так за каждую каплю - поцелуй, провалиться мне на этом самом месте! - Ну нет, этому не бывать! - сказал Банс. - Будь я проклят, если позволю поцеловать Минну кому-либо, кроме одного человека на свете, и это, заруби себе на носу, не ты и не я! А ее прелестную маленькую спутницу я тоже за компанию пальцем не позволю тронуть. Довольно найдется в Оркнее красоток, готовых с нами целоваться. И, пожалуй, теперь, когда я все хорошенько обдумал, так девушкам действительно лучше спуститься вниз и запереться в каюте; а мы разопьем пунш здесь наверху, на палубе, al fresco*, как предлагает нам почтенный джентльмен. ______________ * на свежем воздухе (итал.). - Ну, Джек, ты, видно, совсем ума лишился! - воскликнул Флетчер. - Мы с тобой вот уже два года как плаваем вместе, и ты знаешь, как я к тебе привязан, но хоть сдери ты с меня шкуру, как с вола на живодерне, а капризен ты, как обезьяна! То одно тебе приходит в голову, то другое! Ну с кем же, посуди сам, нам тут и пошалить, когда ты красоточек-то вниз услал? - Зато с нами останется пуншмейстер, - утешил его Банс, - он будет провозглашать тосты и петь нам песни. Вы, ребята, тем временем станьте на шкоты и галсы и давайте ход! А ты, рулевой, если хочешь, чтобы мозги остались у тебя в черепе, держи в кильватер нашему шлюпу, да не вздумай у меня выкинуть какую-нибудь штуку, не то я пробью тебе башку, как старую тыкву! Согласно этому распоряжению, судно легло на курс и медленно пошло вслед за шлюпом, который, как и было условлено, не вернулся в Керкуоллский залив, а направился к превосходному рейду в так называемой Инганесской бухте, образованной мысом на расстоянии трех или четырех миль к востоку от оркнейской столицы. Тут оба судна могли иметь удобную якорную стоянку на все время переговоров между пиратами и городским управлением, которых, видимо, требовали изменившиеся обстоятельства. Тем временем Клод Холкро постарался проявить свое искусство во всем блеске и приготовил для пиратов целое ведро пунша, который они принялись пить огромными кружками. Как простые матросы, так и их начальники Банс и Флетчер, поминутно отвлекаясь от дел, черпали напиток без всяких церемоний прямо из этой огромной чаши. Магнус Тройл, весьма опасавшийся, как бы выпивка не пробудила в этих головорезах самых зверских страстей, был, однако, весьма поражен, что, несмотря на несметное количество поглощаемого ими спиртного, умственные способности их, видимо, нимало не страдали, и не мог не высказать своего изумления Бансу, который, хотя и сам был достаточным повесой, все же казался самым порядочным изо всей шайки; к тому же юдаллеру хотелось, быть может, смягчить пирата комплиментом, всегда доставляющим удовольствие всем поклонникам бутылки. - Клянусь мощами святого Магнуса, - сказал он, - я привык считать, что справляюсь со своей кружкой как джентльмен, но при виде того, капитан, как глотают спиртное ваши люди, я готов думать, что желудки у них такие же бездонные, как Лейфеллская впадина в Фауле, которую я сам измерял лотом длиной в сто морских саженей. Клянусь честью, да они осушили бы кубок святого Магнуса одним глотком! - При нашем образе жизни, сэр, - ответил Банс, - мы обычно пьем до тех пор, пока не призовет нас к себе наше дело или не окажется пустой большая бочка. - Честное слово, сэр, - заметил Клод Холкро, - из ваших молодчиков каждый, пожалуй, способен одним духом осушить большой кубок Скарпы; его, видите ли, всегда подносили оркнейскому епископу до краев полным самого лучшего баммака*. ______________ * Напиток, который варили для рождественского угощения. (Прим. автора.) - Ну, если бы умение хлестать эль могло сделать их всех епископами, - сказал Банс, - тогда у меня была бы целая команда преосвященств, но поскольку у них нет никаких иных, подобающих священнослужителям качеств, то в мои планы вовсе не входит, чтобы они сегодня напились в стельку, а потому давайте прервем нашу попойку песней. - Я, я спою, черт меня побери! - закричал или, вернее, зачертыхался Флетчер и тут же запел старинную песню: - Славный корабль наш летел по волнам, С верфи спешил он к чужим берегам, Было сто и полсотни на нем удальцов, И каждый испытан и к бою готов. - Уж лучше бы меня протащили под килем, - воскликнул Банс, - только бы не слушать снова этих гнусных куплетов! Дьявол бы побрал твою лошадиную пасть, если ты ничего другого из нее не можешь выдавить! - Пошел ты сам к дьяволу, - ответил Флетчер, - а я буду петь свою песню, и плевать я хотел, нравится она тебе или нет! - И он снова затянул заунывным голосом, похожим на вой норд-оста в шкотах и винтах: - Капитан наш Глен молодец молодцом, Был храбрым воякой и добрым юнцом, С ним не страшен был штиль и не страшен был шквал, И к далекой Берберии путь наш лежал. - Говорят тебе, - повторил Банс, - хватит с нас этой зловещей музыки, и будь я трижды проклят, если позволю тебе и дальше сидеть здесь и издавать такие адские звуки! - Ну так я тогда вот что тебе скажу, - ответил Флетчер, - я буду себе петь, прохаживаясь по палубе, и надеюсь, Джек Банс, что от этого никакого вреда не случится. - И, поднявшись со своего места, он действительно зашагал и закаркал опять свою длинную и страшную балладу. - Видите, в какой строгости я их держу! - заявил, самодовольно улыбнувшись, Банс. - Дайте только этому парню сделать хоть столько вот по-своему, и он станет бунтовщиком на всю жизнь. Но я держу его в ежовых рукавицах, и он привязан ко мне, как охотничий спаниель, получивший хорошую выучку палкой. Ну, а теперь послушаем ваш тост и вашу песню, - обратился он к Клоду Холкро, - или нет, одну только песню, ибо тост провозглашу я сам: слава всем удальцам разбойникам и позор честным людям! - Я не поддержал бы подобного тоста, если бы имел к тому возможность, - произнес Магнус Тройл. - Вот как! Вы, значит, причисляете себя к честным людям? - воскликнул Банс. - Но поведайте мне, какого рода делом вы занимаетесь, и я вам скажу, что о нем думаю. А что касается вашего пуншмейстера, то я с первого взгляда понял, что он портной и имеет поэтому не больше оснований претендовать на честность, чем на отсутствие чесотки! А вы, я ручаюсь, какой-нибудь голландский шкипер, готовый, когда он в Японии, попрать крест и отречься от своей веры ради нескольких жалких грошей. - Ошиблись, - возразил юдаллер, - я шетлендский джентльмен. - Ах, вот оно что! - подхватил сатирически настроенный Банс. - Вы, значит, из той благословенной страны, где бутылка джина стоит грош, а солнце никогда не заходит? - Да, капитан, к вашим услугам, - ответил юдаллер, с трудом сдерживаясь, чтобы не ответить по-свойски на эту насмешку над своей родиной, что могло повлечь за собой весьма неприятные последствия. - К моим услугам! - повторил Банс. - О, конечно, если бы с моего потерпевшего крушение судна был протянут на берег трос, так вы действительно оказались бы к моим услугам для того, чтобы любезно перерубить его, превратив тем самым и судно, и груз в выброшенную морем добычу, и хорошо еще, если попутно не стукнули бы меня обухом по голове. И при всем том вы называете себя честным человеком? Ну да ладно, как бы там ни было, а я все-таки провозглашаю свой тост. А теперь, господин портной, спойте вы свою песню, да смотрите, чтоб она была не хуже вашего пунша. Холкро, молясь в душе, чтобы небо помогло ему стать новым Тимофеем и слова его, подобно словам достославного Джона, обрели силу смирять гордыню в сердцах слушающих, запел трогательную песню, начинавшуюся следующими строчками: - Девы, свежие как розы, К вам летят мои стихи... - Ничего не хочу я слушать о девах и розах! - прервал его Банс. - Это напомнит мне, какого рода груз имеется у нас на борту, и, клянусь честью, пока это в моих силах, я хочу остаться верным моему другу и капитану. И вообще, поразмыслив, я пришел к выводу, что хватит с меня пунша. Последняя кружка что-то уже слишком ударила мне в голову, а я не собираюсь сегодня вечером разыгрывать роль Кассио; ну, а раз я сам перестану пить, так и никто не будет. С этими словами он мужественно опрокинул ногой ведро, которое, несмотря на непрерывные старания разбойников осушить его, было еще наполовину полно, поднялся с места, слегка встряхнулся, чтобы, как он выразился, привести себя в порядок, заломил шляпу набекрень, с большим достоинством прошелся по шканцам и начал словами и знаками подавать команду, чтобы оба корабля становились на якорь. На обоих судах поспешили выполнить его приказание, ибо Гофф, по-видимому, не в состоянии уже был ни во что хоть сколько-нибудь разумно вмешиваться. Юдаллер тем временем печально обсуждал с Клодом Холкро создавшееся положение. - Дела наши обстоят довольно плохо, - сказал отважный норвежец, - этот народ - отъявленные негодяи, и все же, если бы не мои дочери, я не побоялся бы их. Впрочем, юный сорванец, что над ними, видимо, командует, не такой уж, пожалуй, прирожденный мошенник, каким представляется. - У него, однако, весьма странные фантазии, - возразил Клод Холкро, - и хорошо, если бы мы поскорее от него избавились. Подумайте только! Опрокинуть целых полведра превосходнейшего пунша, да еще прервать меня, когда я начал лучшую песню, какую когда-либо сочинил. Честное слово, я просто не знаю, что он еще вздумает выкинуть, но поверьте, тогда это будет нечто совершенно безумное. Пока суда ставили на якорь, бравый лейтенант Банс, подозвав Флетчера, снова подсел к своим невольным пассажирам и заявил, что, поскольку это их до известной степени касается, они должны знать, какого рода послание намерен он отправить старым керкуоллским рогоносцам. - Письмо это будет от имени Дика, - объяснил он, - так же как и от моего. Время от времени я люблю таким образом подбодрить бедного малого, - правда ведь, Дик, осел ты этакий? - Правда-то правда, Джек Банс, - ответил Дик, - тут я, брат, спорить с тобой не стану, да только ты всегда меня задеваешь. Но как ты там ни верти, а видишь ли... - Ну, хватит болтать, закрепи-ка свои челюсти, - прервал его Банс и принялся строчить свое послание; затем он прочел его вслух, и окружающие услышали следующее: "Мэру и олдерменам города Керкуолла. Джентльмены! Поелику, в противность данному вами слову, вы не доставили к нам на борт заложника, дабы он отвечал за безопасность нашего капитана, каковой, в исполнение вашего требования, остался на берегу, то мы настоящим письмом имеем вам сообщить, что с нами шутки плохи! Мы уже захватили бриг, на коем обретается в качестве пассажиров весьма почтенное семейство его владельца, и как вы поступите с нашим капитаном, таким же манером мы обойдемся с ними. И это первый, но, зарубите себе на носу, далеко не последний урон, каковой мы еще нанесем вашей торговле и вашему городу, буде вы не вернете нам нашего капитана и не снабдите нас провизией, как о том было договорено. Дано на борту брига "Морская утка" из Боро-Уестры, на рейде Инганесского залива. Руку приложили командиры "Баловня фортуны", джентльмены удачи..." Затем Банс подписался: "Фредерик Алтамонт" и передал письмо Флетчеру, который, с немалым трудом разобрав эту подпись, пришел в полный восторг от ее звучности и поклялся, что тоже хочет иметь новое имя, тем более что слово "Флетчер" самое неразборчивое и трудное, какое только есть в словаре. Соответственно с этим он и подписался "Тимоти Тагматтон". - Не хотите ли и вы прибавить несколько строк от себя этим старым колпакам? - обратился Банс к Магнусу. - Нет, - ответил юдаллер, непоколебимый в своих понятиях о добре и зле даже перед лицом столь грозной опасности, - керкуоллские олдермены знают свой долг, и, будь я на их месте... - Но мысль о том, что дочери его находятся во власти разбойников, заставила побледнеть гордое лицо Магнуса Тройла и остановила слова вызова, готовые уже сорваться с его уст. - Черт возьми! - воскликнул Банс, который прекрасно понимал, что происходило в душе его пленника. - Как эффектна была бы подобная пауза на сцене! Да тут все бы полегли от восторга - и партер, и ложи, и галерка, - ей-Богу, не хуже, чем от самого Бэйса! - А я так и слышать ничего не хочу о вашем Бэйсе! - ответил ему Клод Холкро, тоже немного под хмельком. - Знаю я его непристойную сатиру на достославного Джона, которой он зато так хорошо угодил Бакингему: Коварный Зимри первым был из них... - Ни слова больше! - закричал Банс, заглушая почитателя Драйдена своим еще более громким и страстным голосом. - Да ведь "Репетиция" - самый блестящий фарс, когда-либо написанный! А если кто с этим не согласен, так я заставлю его облобызаться с дочкой пушкаря! Ах, черт возьми, да ведь я был лучшим принцем Приттименом, когда-либо выступавшим на сцене: То принц, то сын простого рыбака... Но вернемся к нашему делу. Послушайте, папаша, - обратился он к Магнусу, - что-то у вас слишком уж мрачный вид, а за это некоторые мои товарищи по профессии отрезали бы вам уши и зажарили бы их вам на обед с красным перцем. Гофф, я помню, проделал такую штуку с одним беднягой за то, что тот состроил чересчур кислую и зловредную рожу, когда его шлюп отправили к Дэви Джонсу в ящик, а на шлюпе-то находился его единственный сын. Но я человек совсем другого сорта, и если с вами или с вашими леди приключится какая-либо неприятность, так виной тому будут керкуоллцы, а не я, говорю вам по совести, так что вы все-таки сообщите им, в каком положении находитесь и как вообще обстоят дела, - это я вам тоже по совести говорю. Магнус, убежденный подобными доводами, взял перо и попытался написать несколько слов, но несгибаемый нрав и родительская тревога вели в его сердце такую борьбу, что рука отказывалась служить ему. - Ничего не могу поделать, - сказал он после двух или трех попыток написать что-либо удобочитаемое, - я не в силах был бы, кажется, начертать ни одной буквы, даже если бы от этого зависели самые наши жизни. И действительно, чем больше старался он подавить свое внутреннее волнение, тем сильнее проявлялось оно в нервной дрожи, сотрясавшей все его тело. Гибкий ивняк иной раз легче переносит бурю, чем дуб, который гордо противостоит ей, и точно так же в минуты суровых испытаний иногда беспечные и поверхностные натуры скорее вновь обретают живость ума и присутствие духа, чем люди с более сильным характером. В данном случае Клод Холкро, к счастью, оказался способным выполнить то, что его другу и покровителю мешали сделать как раз его более глубокие чувства. Он взял перо и, сколь возможно кратко, описал положение, в каком они очутились, и страшную опасность, которая им угрожала, намекнув при этом в самых деликатных выражениях, что для предержащих властей жизнь и честь их сограждан должна быть дороже возможности захватить и наказать преступника. Эту последнюю мысль он из боязни прогневить пиратов постарался выразить самым осторожным образом. Банс прочитал письмо, которое, к счастью, удостоилось полного его одобрения, и, увидев внизу подпись Клода Холкро, воскликнул с большим изумлением и в гораздо более энергичных и красочных выражениях, чем мы можем позволить себе привести в настоящем повествовании. - Как, вы, значит, и есть тот самый человечек, что играл на скрипке в труппе старого Гэдабаута в Хогз-Нортоне в первый же год, как я там выступал! Недаром мне послышалось что-то знакомое, когда вы мне подали свою реплику о достославном Джоне! В другое время подобное признание не очень польстило бы честолюбию нашего менестреля, но при сложившихся обстоятельствах открытие золотой россыпи не могло бы больше его порадовать. Он тотчас же припомнил многообещающего молодого актера, который выступал в роли дона Себастьяна, и тут же не без умысла добавил, что за все время, что он сам играл первую (он смело мог бы прибавить "и единственную") скрипку у старика Гэдабаута, муза достославного Джона не имела более блестящего исполнителя. - Ну, как вам сказать... Может быть, вы и правы, - ответил Банс. - Мне кажется, я мог бы потрясать зрителей не хуже Бута или Беттертона, но рок предначертал мне выступать на иных подмостках, - здесь он топнул ногой о палубу, - и я останусь им верен до тех пор, пока под ногами моими будет хоть какая-нибудь опора. А теперь, старый приятель, я хотел бы для вас кое-что сделать; отойдемте на минуту в сторонку, вот сюда, мне нужно было бы побеседовать с вами с глазу на глаз. Оба перегнулись через гакаборт, и Банс зашептал намного более серьезным тоном, нежели объяснялся обычно: - Поверьте, мне в высшей степени жаль этого славного, кряжистого, как норвежская сосна, добряка - разрази меня гром, если это не так, - и его дочерей тоже. Кроме того, у меня есть свои собственные причины, чтобы покровительствовать одной из них. Знаете, я ведь могу быть и дерзким, особенно если девчонка и сама не прочь... Но перед такими скромными и невинными созданиями, черт меня подери, да я просто становлюсь Сципионом в Нумансии или Александром в палатке Дария. А помните, какой у меня получался Александр? Из гроба я восстал на дальний зов, Чтоб милую спасти из рук врагов, Всех победил, чтоб волю ей вернуть, И слава мне указывала путь. Клод Холкро не преминул рассыпаться в похвалах его декламации и заявил, что, честно говоря, по его мнению, мистер Алтамонт всегда произносил этот монолог даже с большим огнем и выразительностью, нежели сам Беттертон. Банс, или Алтамонт, горячо пожал ему руку. - Вы льстите мне, дорогой друг, - произнес он. - Ах, почему публика не разделяла вашего взгляда! Тогда я не оказался бы в таком положении, как сейчас! Видит Бог, дорогой мистер Холкро, видит Бог, с какой радостью я оставил бы вас здесь на борту, для того чтобы около меня всегда находился друг, который так же любит слушать избранные отрывки из наших лучших драматургов, как я люблю их декламировать. Ведь большинство из нас - скоты, а тот, кто остался в Керкуолле заложником, так он, ей-Богу, обращается со мной не лучше, чем я с Флетчером, и чем больше я стараюсь для него, тем с большим пренебрежением он ко мне относится. А какое бы это было наслаждение ночью, в тропиках, когда судно спокойно идет на всех парусах, подгоняемое легким ветром, для меня декламировать роль Александра, а для вас - быть одновременно партером, и ложами, и галеркой. И, кто знает (ведь вы, насколько я помню, тоже питомец муз), быть может, вы и я - мы сумели бы, подобно Орфею и Эвридике, тронуть сердца наших слушателей истинной красотой и, пробудив в них лучшие чувства, смягчить их нравы! Все это было произнесено с таким одушевлением, что Клод Холкро испугался, уж не сделал ли он пунш слишком крепким и не подмешал ли чрезмерное количество одурманивающих веществ в преподнесенную им Бансу чашу лести. Не вздумает ли теперь сентиментальный пират задержать его силой просто для того, чтобы наяву осуществить свои мечты? Положение было, однако, слишком деликатным, чтобы Холкро мог предпринять что-нибудь для исправления своей оплошности, и поэтому он только с чувством пожал Бансу руку и воскликнул "увы!", вложил в это междометие весь пафос, на какой был способен. Банс тотчас же понял его. - Вы правы, мой друг, - ответил он, - все это лишь праздные мечты о счастье, и незадачливому Алтамонту остается только оказать последнюю услугу товарищу, с которым он вынужден расстаться навеки. Я решил отправить вас и обеих девушек на берег под охраной Флетчера; итак, позовите молодых леди, и пусть они уезжают, пока в меня или еще в кого-либо на корабле не вселился дьявол. Вы передадите мое письмо отцам города, подкрепите мое послание собственным красноречием и доведете до их сведения, что если они тронут хоть один волос на голове Кливленда, им придется иметь дело с самим чертом и попробовать кое-чего похуже горячей смолы. При столь непредвиденном окончании всех разглагольствований пирата Холкро почувствовал в душе немалое облегчение; он скатился, перескакивая через несколько ступенек, по трапу, постучался в каюту и едва смог найти подходящие слова, чтобы передать девушкам решение Банса. Услышав столь неожиданную и радостную весть, сестры тотчас же закутались в плащи, и, так как шлюпка была уже приготовлена для спуска, поспешили на палубу; только тут они, к ужасу своему, узнали, что отец их остается на борту пиратского судна. - Тогда мы тоже останемся с ним, что бы нам ни угрожало! - воскликнула Минна. - Быть может, наше присутствие будет нужно ему хотя бы на одно мгновение. Мы хотим жить и умереть с ним вместе! - Мы скорее сумеем помочь ему, - возразила Бренда, которая лучше сестры сознавала их положение, - убеждая правителей Керкуолла согласиться на требования этих джентльменов. - О ангел красоты, твоими устами глаголет сама мудрость! - воскликнул Банс. - А теперь исчезайте скорее! Черт меня подери, а то дело становится похожим на зажженный фитиль в крюйт-камере. Если вы скажете еще только слово, разрази меня гром, я уже не найду в себе силы расстаться с вами. - Уезжайте, ради всего святого, уезжайте, дети мои, - сказал Магнус. - Я в руках Всевышнего, и, когда вас тут не будет, о себе я не стану тревожиться. Но, пока я жив, я не перестану думать и утверждать, что этот благородный джентльмен достоин иной, лучшей участи, чем та, что выпала на его долю. Ступайте же, ступайте, уезжайте отсюда, - прибавил он, ибо девушки все еще медлили, не находя в себе мужества покинуть его. - Пожалуйста, только без прощальных поцелуев, - заявил Банс, - а то мне станет завидно, и я потребую свою долю. Живо в шлюпку!.. Или нет, погодите минутку. - Тут он отвел троих пленников в сторону. - Флетчер, - продолжал он, - отвечает мне за гребцов и проводит вас в город, но как поручиться за самого Флетчера - не знаю, разве что вручив мистеру Холкро вот этого маленького защитника. Банс протянул поэту небольшой двуствольный пистолет, прибавив, что он заряжен на оба ствола. Минна заметила, как дрожала рука поэта, когда он протянул ее за оружием. - Дайте его мне, сэр, - сказала она, беря пистолет из рук пирата, - и будьте уверены, что я сумею защитить сестру и себя. - Браво! Браво! - закричал Банс. - Вот это слова женщины, достойной Кливленда, короля корсаров! - Кливленда! - повторила Минна. - Вы, значит, знаете Кливленда? Вот уже второй раз вы упоминаете его имя. - Знаю ли я его? - воскликнул Банс. - Да на всем свете нет человека, который знал бы лучше, нежели я, самого благородного, самого отважного молодца, гулявшего когда-либо между форштевнем и кормой! Когда он благополучно вырвется из оков - а это, по милости неба, должно совершиться в самом ближайшем будущем, - я уверен, что вы пожалуете к нам на борт и будете королевой всех морей, по которым мы плаваем. А теперь у вас имеется этот маленький защитник; надеюсь, вы знаете, как с ним обращаться? Если Флетчер поведет себя дерзко, вам следует только нажать на эту железку большим пальцем, вот так; а если он станет упорствовать, так вы только согните свой прелестный указательный пальчик вот таким образом, и я потеряю самого преданного товарища, которого когда-либо имел моряк... Хотя к черту этого пса! Он заслужит смерть, если только посмеет ослушаться моих приказаний! А теперь - в шлюпку... Но погодите еще - один поцелуй, ради друга моего, Кливленда. Бренда, напуганная до полусмерти, не посмела оттолкнуть Банса, но Минна, отступив на шаг и окинув его презрительным взглядом, протянула ему руку для поцелуя. Банс засмеялся, однако с театральной аффектацией поцеловал предложенную ему в замену уст прекрасную руку. Наконец обе сестры и Клод Холкро спустились в шлюпку, и она отвалила под командой Флетчера. Банс остался стоять на шканцах, где произнес, в духе прежней своей профессии, следующую тираду: - Не знаю, что сказали бы мои товарищи в Порт-Рояле или на острове Провиденс, если бы услышали о моем сегодняшнем подвиге! Уж наверное, назвали бы меня мягкотелой тряпкой, простофилей, ослом! Ну что же, и пусть их! Я натворил столько зла, что есть над чем задуматься. А потом, можно же человеку совершить хоть одно доброе дело - ведь это такая редкая вещь и приводит в такое хорошее настроение! Затем, повернувшись к Магнусу, он продолжал: - Ну и славные же девки твои дочки, клянусь!.. Старшая снискала бы себе настоящую славу на лондонских подмостках. С каким решительным видом схватила она оружие! Что за жест! Порази меня гром, если театр не рухнул бы от рукоплесканий! А как она, дрянь этакая, сыграла бы Роксалану! (В пылу азарта Банс, подобно куму Санчо, Томасу Сесиалю, склонен был пускать в ход любое выразительное словцо, какое только приходило ему в голову, не всегда заботясь о его точном смысле.) - Да я отдал бы свою долю в первой же добыче, лишь бы услышать, как она продекламирует: Прочь, удались, здесь буря разразится, В прах обратит тебя мое дыханье, И в гневе я безумье превзойду! А та, другая, нежная, робкая, маленькая, дрожащая, как хорошо произнесла бы она в роли Статиры: Так речь его сладка, так нежен вид, Так пылко, так изящно он клянется, Что даже быть обманутой им - счастье! Какие пьесы могли бы мы сыграть! Ну и олух же я, что не подумал об этом, прежде чем отослать их на берег. Я был бы Александром, Клод Холкро - Лисимахом, а престарелый джентльмен на худой конец сыграл бы и Клита. Да, я был просто глупцом, что не сообразил этого раньше. Многое в этой тираде могло бы оказаться не совсем по вкусу юдаллеру, но, по правде говоря, он не обращал на слова Банса ни малейшего внимания. Сначала невооруженным глазом, а потом в подзорную трубу он не отрываясь следил за возвращением своих дочерей на землю. Он видел, как они высадились на берег, видел, как в сопровождении Холкро и еще одного человека, очевидно, Флетчера, поднялись в гору и пошли по дороге к Керкуоллу; он мог даже различить, что Минна, видимо, чувствуя себя ответственной за судьбу остальных, шла несколько в стороне, настороженная и готовая в случае необходимости немедленно действовать. Наконец, когда Магнус почти совсем уже перестал их различать, он, к невыразимому своему облегчению, увидел, как путники остановились и пират расстался с ними: после задержки не более длительной, чем требовалось для учтивого прощания, он медленным шагом пошел назад к морю. Возблагодарив верховное существо, которое таким образом избавило его от самого мучительного страха, какой только может испытывать отец, благородный юдаллер с этой минуты покорился своей собственной судьбе, какова бы она ни была. Глава XXXVII Выше утесов, убежища птиц, Глубже колодцев и темных гробниц, Глубже самых глубоких Нептуновых вод, Выше пиков высоких Любовь себе путь найдет. Старинная песня Флетчеру пришлось расстаться с Клодом Холкро и сестрами из Боро-Уестры отчасти потому, что невдалеке показался небольшой отряд вооруженных людей, шедших из Керкуолла; появление их было скрыто от подзорной трубы юдаллера небольшим возвышением местности, но пират видел их очень хорошо, что побудило его позаботиться о собственной безопасности, поспешно вернувшись к шлюпке. Остановка, которую издали видел Магнус, произошла по воле Минны. - Стойте, - сказала она, - и выслушайте мои приказания. Передайте от меня вашему предводителю, что, какой бы ответ ни пришел из Керкуолла, пусть он все же ведет свое судно в обход острова к Стромнессу, станет там на якорь, и, когда увидит дым на Бройзгарском мосту, пошлет на берег шлюпку за капитаном Кливлендом. Флетчер хотел было в подражание своему приятелю Бансу получить за все беспокойство, которое доставило ему сопровождение прелестных молодых леди, хотя бы поцелуй, и, пожалуй, ни страх перед приближением керкуоллцев, ни оружие в руках Минны не остановили бы его дерзости, но имя его капитана, а быть может, еще более того не допускающий никаких возражений величественный и властный вид Минны Тройл удержали его от каких-либо поползновений. Он по-морскому откланялся, обещал, что за сигналом будут зорко следить, и, возвратившись к шлюпке, последовал со своим поручением на судно. Когда Холкро и девушки двинулись навстречу замеченному ими на керкуоллской дороге отряду, который, в свою очередь, тоже остановился, словно наблюдая за ними, Бренда, которая все это время молчала из страха перед Флетчером, воскликнула: - Боже мой, Минна, в чьих руках оставили мы нашего дорогого отца! - В руках отважных людей, - твердым голосом ответила Минна. - Я не боюсь за него. - Отважных, если хотите, - сказал Клод Холкро, - но вместе с тем чрезвычайно опасных негодяев! Я знаю, что этот Алтамонт, как он называет себя, хотя это совсем не его настоящее имя, самый распущенный малый, который когда-либо оглашал подмостки пятистопными ямбами и потрясал публику своей страстью! Он начал с роли Барнуэлла, и все так и думали, что он кончит виселицей, как в последнем действии "Спасенной Венеции". - Это ничего не значит, - возразила Минна, - чем яростнее волны, тем могущественнее голос их повелителя. Упоминание одного только имени Кливленда заставило подчиниться самого отчаянного из них. - Мне очень жаль Кливленда, - сказала Бренда, - если таковы его товарищи; но что он значит для меня по сравнению с моим отцом? - Прибереги свою жалость для тех, кто в ней нуждается, - ответила Минна, - и не бойся за нашего отца. Видит Бог, что один серебряный волос на его голове дороже для меня всех подземных сокровищ! Но я знаю, что там, на судне, он в безопасности и скоро будет в безопасности и на берегу. - Хотел бы я это видеть, - сказал Клод Холкро, - боюсь только, что керкуоллцы, догадавшись, что Кливленд как раз то, чего я страшусь, не решатся обменять его на юдаллера. У шотландцев очень строгие законы относительно сговора с преступниками, как они называют подобные сделки. - Но что это за люди на дороге перед нами? - спросила Бренда. - Почему они остановились и так подозрительно на нас смотрят? - Это патруль городской стражи, - ответил Холкро. - Достославный Джон отзывается о них довольно едко, но не следует забывать, что он был якобитом: Все дело их - набить бы только пузо! В бою - бегут, в тылу они - обуза, Раз в тридцать дней решимости полны, И нету их, когда они нужны. - Полагаю, что они остановились, приняв нас, когда мы появились на вершине холма, за людей со шлюпа, а теперь, когда различили на вас юбки, то снова двинулись вперед. Тем временем отряд приблизился и оказался, как и предполагал Клод Холкро, патрулем, посланным следить за движением пиратов и помешать им высадиться на берег и разорять страну. Подошедшие сердечно поздравили Клода Холкро, которого многие из них хорошо знали, со счастливым избавлением от плена, и начальник отряда, предлагая молодым леди всю возможную помощь, не мог, однако, не высказать соболезнования по поводу обстоятельств, в которых оказался их отец, намекнув при этом, правда, в весьма деликатной и неопределенной форме, на трудности, могущие возникнуть в деле его освобождения. Когда они прибыли в Керкуолл и получили аудиенцию у провоста в присутствии еще трех или четырех членов городского магистрата, трудности эти были представлены им как весьма серьезные. - Фрегат "Альциона" крейсирует вдоль побережья, - сказал провост, - его видели недалеко от Данкансби-Хэда, и хотя я питаю глубочайшее уважение к мистеру Тройлу из Боро-Уестры, однако окажусь правонарушителем, если выпущу из тюрьмы капитана этого подозрительного судна ради спасения лица, которому дальнейшее заключение узника может грозить, к несчастью, большой опасностью. Этот человек, как нам стало известно, - душа и правая рука своих разбойников, и вправе ли я освободить его, чтобы, вернувшись на борт, он принялся грабить страну или, быть может, вступил в бой с судном его величества, ибо дерзости у него хватит на что угодно. - Отваги - на что угодно, хотите вы сказать, господин провост, - прервала его Минна, не в силах больше сдерживать свое возмущение. - Ну что же, можете называть это как пожелаете, мисс Тройл, - сказал почтенный джентльмен, - но, по моему мнению, та отвага, что побуждает одного выступить против двоих, немногим лучше самой обыкновенной дерзости. - Но что же тогда будет с нашим батюшкой? - воскликнула Бренда умоляющим тоном. - Ведь он друг, он настоящий отец для жителей нашего острова, столько народу приходит к нему в надежде на участие и столько же за помощью. Погубить его - все равно что погасить маяк во время бури! Как вы можете равнять угрожающую ему опасность с такой пустой вещью, как освобождение из тюрьмы несчастного, который и вдали от наших берегов не избегнет своей печальной участи? - Мисс Бренда права, - сказал Клод Холкро, - я сторонник правила школьников "не трогай, и я тебя не трону". А кроме того, разве непременно нужен приказ об освобождении из-под стражи? Послушайте, провост, совет старого дурака: пусть тюремщик забудет заложить засов у дверей или оставит неплотно закрытым окно, и мы избавимся тогда от разбойника, а самый лучший, самый прекрасный человек обоих архипелагов, и Оркнейского и Шетлендского, не долее как через пять часов снова будет с нами за чашей пунша. На это провост ответил почти в тех же выражениях, что и раньше, что хотя он питает глубочайшее уважение к мистеру Магнусу Тройлу из Боро-Уестры, но не может из уважения к частному лицу, каким бы почтенным оно ни было, отступить от исполнения собственного долга. Тут Минна обратилась к сестре тоном вполне спокойным, но полным сарказма: - Ты забыла, Бренда, что говоришь о спасении бедного, безвестного юдаллера не с кем иным, как с главой оркнейской столицы. Можешь ли ты ожидать, чтобы столь высокое лицо снизошло до рассмотрения столь малозначащего дела? О, мистер провост успеет еще обдумать предложенные ему условия, ибо в конце концов он должен будет на них согласиться - когда от собора святого Магнуса не останется камня на камне. - Вы можете сердиться на меня, милая барышня, - сказал добродушный провост Торф, - но я не способен на вас обижаться. Собор святого Магнуса стоит уже много веков и, я полагаю, переживет и вас, и меня, и тем более шайку этих обреченных на виселицу негодяев. И хотя ваш отец наполовину оркнеец и у него есть на нашем острове и владения, и друзья, но, даю вам честное слово, я сделал бы то же самое для попавшего в беду шетлендца, как и для всякого другого, кроме, пожалуй, уроженцев самого Керкуолла, которые имеют право на некоторое преимущество. И если вы согласитесь остановиться у меня в доме, мы с женой приложим все старания, дабы доказать вам, что вы столь же желанные гости в Керкуолле, как и в Леруике или Скэллоуэе. Минна даже не удостоила ответом это любезное приглашение, но Бренда вежливо отклонила его, ссылаясь на то, что они обещали остановиться у одной родственницы, богатой керкуоллской вдовы, которая уже ожидает их. Холкро сделал еще одну попытку уговорить провоста, но тот остался непреклонным. - Сборщик податей, - сказал он, - уже грозился донести, что я вступил в сношения, или, как он выразился, обделывал делишки, с чужеземцами, хотя это казалось тогда единственным способом избежать в городе кровопролития; и если теперь я откажусь от преимущества, которое доставили мне захват Кливленда и бегство управляющего, то смогу заслужить нечто похуже, чем простое порицание. Одним словом, провост от всей души сочувствовал юдаллеру и продолжал уверять, что ему "чрезвычайно жаль не только Магнуса Тройла, но и этого молодчика Кливленда, у которого заметны кое-какие проблески благородства, но долг прежде всего и никаких послаблений не допускает". Вслед за тем провост прекратил дальнейшие препирательства, заявив, что его неотложного внимания требует еще одно, тоже шетлендское дело. Некий джентльмен, по фамилии Мертон, обитающий в Ярлсхофе, подал жалобу на странствующего разносчика Снейлсфута, который при содействии одной из ярлсхофских служанок присвоил себе некоторые ценные предметы, находившиеся на сохранении у Мертона. На обязанности провоста лежало теперь разобрать дело и заставить Снейлсфута вернуть вещи Мертону, ответственному за их сохранность перед законным владельцем. В этом сообщении не было ничего, что могло бы привлечь внимание сестер, кроме имени Мертон. Имя это словно кинжал пронзило сердце Минны, напомнив ей, при каких обстоятельствах исчез Мордонт. Менее острое, хотя тоже весьма печальное чувство пробудило оно и в душе Бренды, вызвав легкую краску на ее лице и слегка увлажнив глаза. Тут же, однако, выяснилось, что провост говорил не о Мордонте, а о его отце, и дочери Магнуса, для которых подробности дела не представляли особой занимательности, расстались с почтенным старцем и направились к месту своего жительства. Как только они прибыли к упомянутой выше родственнице, Минна принялась разузнавать, насколько она могла это делать, не возбуждая подозрений, как обстоят дела несчастного Кливленда, и вскоре обнаружила, что положение его весьма серьезно. Правда, провост не подверг его строгому тюремному заключению, как предполагал Клод Холкро, памятуя, быть может, с какой доверчивостью Кливленд положился на его честь, и не желая без крайней необходимости нарушать свое слово. Но хотя внешне Кливленд пользовался свободой, однако он находился под неусыпным наблюдением специально приставленных к нему и хорошо вооруженных людей, которым даны были указания задержать его силой при малейшей попытке переступить тесные границы некоего отведенного ему участка. Жилье ему предоставили в крепких стенах так называемого королевского замка, на ночь дверь его комнаты запиралась снаружи, и за ней бодрствовала стража, достаточная для того, чтобы сделать всякую попытку побега невозможной. Кливленд пользовался, таким образом, той степенью свободы, какую кошка в своей жестокой игре порой предоставляет пойманной мыши. Так велик был, однако, страх перед находчивостью, смелостью и жестокостью капитана пиратов, что и сборщик податей, и многие другие благоразумные граждане Керкуолла порицали провоста за то, что он позволил заложнику пользоваться условной свободой. Нетрудно понять, что при таком положении вещей Кливленд не имел особого желания появляться на людях, сознавая, что он способен внушить лишь смешанные чувства любопытства и ужаса. Любимым местом его прогулок были боковые приделы собора святого Магнуса, из которых только один, восточный, был открыт для богослужения. Это величественное древнее здание, которому удалось счастливо избежать разрушений, сопровождавших разгул первых лет Реформации, и по сей день сохраняет отпечаток своего былого великолепия. Придел, где совершается церковная служба, отделен решеткой от главного нефа и от западной части храма, и повсюду царят такие чистота и порядок, каким могли бы позавидовать даже горделивые громады Уэстминстерского аббатства и собора святого Павла. В этой-то внешней части здания Кливленду и дозволено было прогуливаться, главным образом потому, что тогда стража должна была следить только за одним выходом и, не слишком утруждая себя, имела возможность предотвратить всякую попытку узника к бегству. Да и самый характер здания хорошо подходил к мрачному душевному состоянию Кливленда. Высокие своды опирались на ряды массивных колонн саксонской архитектуры, четыре из которых, самые мощные, некогда поддерживали высокую колокольню; давным-давно обрушившаяся, она была впоследствии восстановлена, но в искаженном и словно обрубленном виде. Свет проникал в восточный придел через высокое, выдержанное в строгих пропорциях и богато украшенное готическое окно, а плиты пола были испещрены надписями на различных языках, указывавшими могилы благородных оркнейцев, в разные времена погребенных в священных приделах храма. Здесь-то и прогуливался Кливленд, размышляя о событиях своей безрассудной и преступной жизни, которая, весьма вероятно, уже близилась к насильственному и позорному концу, тогда как он был еще в полном расцвете своих сил. "Скоро и я, - говорил он себе, глядя на могильные плиты, - буду, подобно этим мертвецам, лежать в земле, но слуга Господень не прочитает молитвы, рука друга не начертит надписи, и гордый потомок не высечет родового герба над могилой пирата Кливленда. Мои побелевшие кости будут в цепях раскачиваться на виселице где-нибудь на пустынном берегу или одиноком утесе, который станут из-за меня считать проклятым и приносящим несчастья. Старый моряк, проходя тем проливом, покачает головой, назовет мое имя и расскажет о делах моей жизни в назидание своим молодым товарищам. Но Минна, Минна! Что ты подумаешь, когда узнаешь постигшую меня участь? О всемогущее небо, сделай так, чтобы весть эту поглотил самый глубокий водоворот между Керкуоллом и Боро-Уестрой и она никогда не достигла бы до ее слуха! О праведный Боже, лучше было бы нам никогда не встречаться, если не суждено уже больше встретиться!" С этими словами он поднял глаза и увидел стоявшую перед ним Минну Тройл. Лицо ее было бледно, волосы выбились из-под капюшона, но взгляд был спокоен и тверд и хранил обычное выражение величественной печали. На ней был тот же плащ, в который она закуталась, покидая судно. Первым чувством Кливленда было изумление, затем его сменила радость, смешанная со страхом. Он готов был закричать, готов был броситься к ее ногам, но она остановила его, приложив палец к губам, и произнесла тихим, но повелительным тоном: - Осторожно... за нами следят... там, за дверью, люди... они с трудом впустили меня... Я не смею долго здесь оставаться, а то им покажется... они смогут подумать... О Кливленд, я решилась на все, чтобы спасти вас! - Спасти меня? Увы, бедная Минна! - воскликнул Кливленд. - Спасти меня невозможно. Довольно того, что я снова увидел вас - хотя бы для того, чтобы сказать вам навек прости! - Да, мы должны проститься навек, - ответила Минна, - ибо судьба и ваши преступления разлучили нас навсегда. Кливленд, я видела ваших товарищей. Что мне к этому еще прибавить? Сказать, что я знаю теперь, что такое пират? - Вы были во власти этих негодяев! - воскликнул, содрогаясь от ужаса, Кливленд. - И они посмели... - Нет, Кливленд, - возразила Минна, - они ничего не посмели - ваше имя подействовало на них как заклятье. И одна только эта власть над волей свирепых бандитов - только она одна напомнила мне о доблестях, которыми в мечтах наделяла я когда-то моего Кливленда! - Да, - гордо ответил Кливленд, - мое имя имеет - и всегда будет иметь - власть над ними, даже когда они отдаются необузданным страстям, и если бы они посмели оскорбить вас хоть одним грубым словом, о, они узнали бы... Но что за безумные мысли... ведь я узник! - Сейчас вы станете свободны! - воскликнула Минна. - Ваша жизнь, жизнь моего дорогого отца - все требует вашего немедленного освобождения. У меня есть план, как это сделать, и если выполнить его смело, он не может не удаться. Уже смеркается: завернитесь в мой плащ, и вы свободно пройдете мимо стражников. Я дала им на вино, и теперь они о вас и не думают. Спешите к Лох-оф-Стеннису и скрывайтесь, пока не забрезжит день, а тогда разведите дымный костер там, где суша, вдаваясь с обеих сторон в озеро, почти разделяет его надвое у Бройзгарского моста. Ваше судно находится недалеко от этого места и вышлет за вами шлюпку. Нельзя терять ни минуты! - Но вы, Минна? Если этот безумный план удастся, - сказал Кливленд, - что тогда станется с вами? - За участие в вашем побеге, - ответила девушка, - меня оправдает перед лицом Всевышнего чистота моих намерений, а в глазах людей - спасение моего отца, чья судьба зависит от вашей. В немногих словах сообщила она Кливленду, как судно их было захвачено пиратами и к каким это привело последствиям. Кливленд возвел к небу глаза и воздел руки в порыве благодарности за спасение сестер из рук его преступных товарищей и поспешно прибавил: - Да, вы правы, Минна, я должен бежать во что бы то ни стало, хотя бы ради безопасности вашего отца. Итак, мы расстаемся, но я верю, что не навеки... - Навеки! - ответил ему голос, исходивший словно из-под сводов склепа. Минна и Кливленд вздрогнули, оглянулись по сторонам, а затем с удивлением посмотрели друг на друга. Обоим показалось, что эхо старинного здания повторило последнее слово Кливленда, однако произнесено оно было слишком выразительно. - Да, навеки! - произнесла Норна из Фитфул-Хэда, выступая из-за одной из тех массивных саксонских колонн, что поддерживали своды собора. - Здесь встретились нога в крови с кровавой дланью. Счастье для вас обоих, что зажила рана, из которой вытекла эта кровь. Счастье для вас обоих, а особенно для того, кто пролил ее. Итак, здесь вам суждено было встретиться, но встречаетесь вы в последний раз! - О нет, - воскликнул Кливленд, порываясь взять Минну за руку, - разлучить меня с Минной, пока я жив, может только ее собственная воля! - Забудь, - воскликнула Норна, становясь между ними, - забудь эти безумные мечтанья! Не питай напрасных надежд на встречу в грядущем; здесь вы расстанетесь, и расстанетесь навеки. Не летать ястребу в паре с голубкой, злодейство - не чета невинности. Минна Тройл, последний раз в жизни глядишь ты на этого гордого и преступного человека. Кливленд, ты в последний раз видишь Минну. - И ты воображаешь, - с возмущением воскликнул Кливленд, - что твои выдумки могут меня смутить? Я не из тех глупцов, которые видят в твоем мнимом могуществе что-либо, кроме простого обмана! - Молчите, Кливленд, молчите, - воскликнула Минна, ибо внезапное появление Норны еще усилило страх, который она с детства внушала девушке, - молчите! Она могущественна, она слишком могущественна! А ты, о Норна, вспомни, что свобода моего отца зависит от свободы Кливленда. - Счастье для Кливленда, что я это помню, - ответила предсказательница, - ради спасения одного человека явилась я сюда, и ради этого спасения я помогу обоим. А ты, со своей ребячьей выдумкой, неужели ты в самом деле предполагала, что мужчина такого роста и с такой фигурой сойдет за девушку, скрывшись под жалкими складками твоего домотканого плаща? Да подобная затея кончилась бы лишь тем, что его немедленно заключили бы в оковы и посадили под крепкий замок. Нет, освобожу его я! Он благополучно вернется на свой корабль. Но пусть покинет наши края навсегда, пуст