ь в других местах внушает ужас своим черным флагом и еще более черным именем! Ибо если солнце дважды взойдет, а корабль его все еще будет стоять здесь на якоре, да падет его кровь на его голову! Взгляните же друг на друга в последний раз - это моя последняя уступка вашей слабости - и скажите, если можете: "Прощай навек!" - Слушайтесь ее, - пробормотала Минна, - слушайтесь ее, не возражайте. Кливленд, схватив руку Минны, припал к ней горячими губами и сказал, но так тихо, что она одна могла слышать его: "Прощай, но не навек!" - А теперь, девушка, уходи, - приказала Норна, - и предоставь остальное Рейм-кеннару. - Еще одно слово, - взмолилась Минна, - и я послушаюсь. Скажи мне только, правильно ли я поняла тебя: правда ли, что Мордонт жив и вне опасности. - Да, жив и теперь вне опасности, - ответила Норна, - иначе горе было бы тому, чья рука пролила его кровь! Минна медленно направилась к выходу из собора, время от времени оборачиваясь, чтобы взглянуть на мрачный облик Норны и на стройную, мужественную фигуру Кливленда, стоявших рядом в сгущавшейся мгле старого храма. Когда она обернулась во второй раз, оба куда-то шли: Кливленд следовал за старой сивиллой, которая медленно и торжественно удалялась в направлении одного из боковых приделов. Когда Минна обернулась в третий раз, они уже скрылись из вида. Девушка собралась с духом и поспешила к восточной двери, через которую вошла; на мгновение она остановилась, услышав голоса стражников, болтавших на улице. - Долгонько-то наша шетлендка толкует со своим пиратом, - сказал один, - дай Бог, чтобы они только о выкупе отца и говорили... - Что правда, то правда, - согласился другой, - девчонки небось скорее пожалеют молодца пирата, чем старого да дряхлого горожанина. Тут разговор их был прерван появлением Минны, и стражники, как будто их поймали с поличным, сорвали с себя шляпы и с самым сконфуженным видом выразили ей свое почтение. Минна вернулась домой глубоко взволнованная, но в конце концов все же довольная результатами своей экспедиции: отцу ее, видимо, теперь уже ничто не угрожало, она была уверена, что Кливленду удастся бежать, и узнала, что Мордонт жив и находится вне опасности. Она поспешила сообщить обе эти новости Бренде, и сестры вместе возблагодарили Всевышнего. Бренда готова была даже поверить в сверхъестественное могущество Норны - такой успех принесло на этот раз ее вмешательство. Сестры поздравили друг друга с радостной вестью, но и всплакнули немного, так как к их надеждам примешивались все же некоторые опасения. Поздно вечером одиночество их нарушил Клод Холкро, который со значительным, но вместе с тем встревоженным и даже испуганным видом сообщил им, что Кливленд исчез из собора, где ему разрешено было прогуливаться, и провост, извещенный о том, что Минна способствовала его побегу, в чрезвычайной тревоге идет сюда, чтобы произвести дознание по этому делу. Когда почтенный провост появился, Минна не скрыла от него своего сочувствия побегу Кливленда, ибо видела в этом единственный способ избавить своего отца от грозящей ему опасности. Но непосредственное участие свое в побеге она решительно отрицала и показала, что рассталась с Кливлендом в соборе более двух часов тому назад, оставив его там в обществе третьего лица, чье имя она не считала себя обязанной сообщать. - Да этого и не требуется, миссис Минна Тройл, - ответил провост Торф, - ибо, хотя и не видели, чтобы кто-либо, кроме самого капитана Кливленда и вас, входил сегодня в собор святого Магнуса, однако нам небезызвестно, что ваша родственница, старая Улла Тройл, которую вы, шетлендцы, зовете Норной из Фитфул-Хэда, снова появилась в наших краях и разъезжала и по морю, и по суше, а может статься, и по воздуху, то в лодке, то верхом, а то, чего доброго, и на помеле! И ее немого трау тоже видели здесь: он повсюду совал свои нос и за всеми шпионил, а шпион-то он неплохой - все слышит, а рассказать ничего не может, разве только своей хозяйке. А кроме того, нам доподлинно известно, что она появляется в соборе даже тогда, когда все двери заперты, - ее там не раз видели - спаси нас Господи от нечистого! Итак, даже ни о чем больше не спрашивая, я вправе заключить, что именно Норну вы и оставили в церкви вместе с этим молодцом; а если так, то попробуй поймай их теперь! Должен вам, однако, сказать, прелестная миссис Минна, что вы, шетлендцы, совсем уж склонны забывать равно человеческие и Божеские законы, когда при помощи колдовства освобождаете из тюрьмы преступника. Самое лучшее, что вы, или ваша родственница, или ваш отец можете теперь сделать, - это уговорить молодого пирата, чтобы он как можно скорее удалился из здешних мест, не причиняя никакого вреда городу или его торговле - тогда случившееся окажется, быть может, не такой уж бедой. Видит Бог, мне не нужна была жизнь несчастного, и я рад был бы сбыть его с рук, не навлекая на себя нареканий. И еще менее хотел бы я, чтобы в связи с его заключением пострадал глубоко мною уважаемый Магнус Тройл из Боро-Уестры. - Так, так, вижу, куда вы гнете, мистер провост, - произнес Клод Холкро, - и могу вам поручиться за своего друга мистера Тройла, как за самого себя, что мы будем говорить и делать все возможное, дабы заставить этого молодчика капитана Кливленда немедленно же покинуть здешние берега. - А я, - добавила Минна, - совершенно уверена, что ваше предложение - лучший выход для всех, и мы с сестрой завтра же рано утром отправимся в замок Стеннис, если мейстер Холкро согласится проводить нас туда, чтобы встретить отца, как только он высадится на берег. Мы сразу же сообщим ему ваши пожелания и приложим все усилия, чтобы убедить несчастного молодого человека покинуть нашу страну. Провост Торф взглянул на нее с некоторым изумлением. - Не всякая молодая женщина, - сказал он, - желала бы оказаться на восемь миль ближе к шайке пиратов. - Но нам не грозит никакая опасность, - вмешался Клод Холкро. - Замок Стеннис хорошо укреплен, и у его владельца, который приходится мне родственником, достаточно людей и оружия. Юные леди будут там в такой же безопасности, как и в Керкуолле, а чем раньше дочери встретятся с отцом, тем лучше будет для всего дела. Я же счастлив, что в вашем лице, мой дорогой и старинный друг, вижу, говоря словами достославного Джона, что ...в итоге спора В вас человек осилил прокурора. Провост улыбнулся, кивнул в знак одобрения головой и заявил настолько ясно, насколько, как он считал, приличествовало его сану, что он был бы чрезвычайно счастлив, если бы "Баловень фортуны" со всей своей беспокойной командой покинул Оркнейский архипелаг без какого-либо вмешательства или насилия с той или иной стороны. - Я не могу допустить, - заявил он, - чтобы снабжение разбойников совершалось с керкуоллского берега, но они могут быть совершенно спокойны: жители Стромнесса, побуждаемые как страхом, так и собственной выгодой, снабдят их всем необходимым. Вслед за тем миролюбивый провост распрощался с Клодом Холкро и обеими девушками, которые решили на следующее же утро перенести место своего жительства в замок Стеннис, возвышавшийся на берегу соленого озера того же названия, на расстоянии примерно четырех миль водного пути от стромнесского рейда, где стояло на якоре пиратское судно. Глава XXXVIII ...Спасайся, милый Флиенс! Беги и отомсти! "Макбет"* ______________ * Перевод Ю.Корнеева. Одним из многочисленных средств, которыми пользовалась Норна, чтобы поддерживать веру в свое сверхъестественное могущество, было ее близкое знакомство со всеми потайными ходами и убежищами, как естественными, так и искусственными, о которых ей удавалось узнать либо по сохранившимся о них преданиям, либо каким-нибудь иным образом, и это знание часто позволяло ей совершать такие вещи, какие могли казаться совершенно необъяснимыми. Так, когда в Боро-Уестре она исчезла из шатра, устроенного для гадания, то просто скрылась за подвижной панелью, открывавшей тайный проход в стене, известный только ей и Магнусу, который, как она была уверена, не выдаст ее. С другой стороны, щедрость, с какой она раздавала свои весьма значительные доходы, ни на что другое ей, впрочем, не нужные, позволяла ей прежде других получать какие угодно сведения и обеспечивала любую помощь, необходимую для осуществления задуманного. Кливленд в данном случае имел полное основание восхититься как ее прозорливостью, так и средствами, находящимися в ее распоряжении. Когда она нажала небольшую пружину, дверца в перегородке, отделявшей восточное крыло от остальной части собора и скрытая богатой деревянной резьбой, открылась и обнаружила темный, узкий и извилистый проход, куда Норна вошла, шепотом приказав Кливленду следовать за ней и тщательно закрыть за собой дверцу. Он послушно пошел по темному ходу, куда не доносилось ни единого звука, то спускаясь вниз по ступенькам, о точном числе которых Норна всегда предупреждала его, то поднимаясь и часто делая крутые повороты. Воздух был свежее, чем можно было ожидать, так как в проход, очевидно, открывались во многих местах незаметные, ловко спрятанные отдушины. Наконец их долгий путь кончился: Норна отодвинула в стене подвижную панель, скрытую позади деревянной кровати, или, как говорят в Шотландии, кровати-шкафа, и оба очутились в старинном, но убогом помещении с потолком, сложенным крестовым сводом, и окном, забранным частым свинцовым переплетом. Обстановка была самая ветхая, и единственным убранством комнаты служили висевшая на одной из стен гирлянда из полинялых лент, какими обычно украшают китобойные суда, а на другой - щит с гербом и короной ярла, окруженный обычными эмблемами смерти. По кирке и лопате, брошенным в углу, а также по фигуре присутствовавшего там старика в порыжелом черном кафтане и шляпе с опущенными полями, который сидел за столом и читал, нетрудно было догадаться, что они находятся в жилище церковного сторожа и могильщика. Когда шум отодвигаемой панели привлек внимание этого почтенного лица, он поднялся с места с большой почтительностью, но нисколько не удивившись, снял широкополую шляпу с редких седых волос и остался стоять перед Норной с непокрытой головой с видом величайшей покорности. - Будь мне верен, - сказала Норна, - и смотри, чтобы ни единый смертный не узнал потайного хода в святилище. Старик поклонился в знак послушания и благодарности, ибо с этими словами Норна вложила ему в руку монету. Дрожащим голосом выразил он надежду, что она не забудет его сына, отплывшего к берегам Гренландии, и сделает так, чтобы он вернулся счастливо и благополучно, как и в прошлом году, когда привез с собой - тут старик указал на стену - эту самую гирлянду. - Я вскипячу свой котелок и произнесу над ним заклинания ради его благополучия, - ответила Норна. - А что, Паколет уже ждет нас с лошадьми? Старый сторож ответил утвердительно, и Норна, сделав знак Кливленду следовать за ней, вышла через боковую дверь в небольшой сад, столь же заброшенный, как и только что покинутое ими жилище. Через низкую и полуразрушенную стену они без труда перебрались в другой сад, больших размеров, но такой же запущенный, а затем, через калитку, закрытую на одну щеколду, вышли в длинный и извилистый переулок - единственный, как шепнула Норна своему спутнику, участок пути, где могла им грозить опасность, - по которому и пошли быстрыми шагами. Было уже почти совсем темно, и немногие жители жалких лачуг по ту и по другую сторону улочки уже разошлись по домам. Путники заметили одну только женщину, которая выглянула было за дверь, но перекрестилась и тотчас же бросилась обратно, увидев высокую фигуру Норны, которая пронеслась мимо нее большими шагами. Переулок вывел беглецов за город, где немой карлик, спрятавшись за стеной покинутого сарая, ждал их с тремя лошадьми. Не теряя времени, Норна вскочила на одну, Кливленд - на другую и, сопровождаемые Паколетом, взобравшимся на третью, они быстро понеслись в ночную тьму, ибо их резвые и горячие коньки были гораздо более крупной породы, чем обычные в Шетлендии пони. После часа с лишним скорой езды по пути, который указывала Норна, беглецы остановились перед лачугой, столь убогой на вид, что она походила скорее на хлев, чем на человеческое жилище. - Оставайся здесь до рассвета, когда с судна смогут различить поданный тобой сигнал, - сказала Норна, поручив лошадей Паколету и предлагая Кливленду последовать за ней в жалкую хижину, где тотчас же зажгла небольшой железный светильник, который постоянно носила с собой. - Это бедное, но надежное убежище, - продолжала она, - явись только сюда преследователи - земля разверзнется под нами и мы скроемся в ее недрах, прежде чем нас смогут схватить. Знай: место это посвящено богам древней Валгаллы. А теперь отвечай, человек, погрязший в преступлениях и крови, друг ты или враг Норне, единственной жрице этих отвергнутых ныне богов? - Как могу я быть твоим врагом? - сказал Кливленд. - Уже из самой обычной благодарности... - Обычная благодарность! - перебила его Норна. - Это слишком обычные слова, а слова - обычная дань, которую глупцы принимают из рук обманщиков. Нет, Норне нужна благодарность действием, жертва! - Хорошо, матушка, скажи, чего ты требуешь? - Чтобы ты никогда больше не пытался увидеть Минну Тройл и покинул бы наш берег в течение двадцати четырех часов, - ответила Норна. - Это невозможно, - сказал Кливленд, - я не смогу так быстро снабдить шлюп всеми необходимыми припасами. - Сможешь! Я позабочусь, чтобы вам доставили все, что нужно, а Кэтнесс и Гебридские острова - недалеко. Если вы захотите, то сможете уйти. - Но почему я должен уйти? - воскликнул Кливленд. - А если я не желаю этого?.. - Потому что твое присутствие опасно для других и тебе самому грозит гибелью. Но выслушай меня внимательно. С первого же мгновения, как я увидела тебя распростертым без чувств на песке под утесам Самборо, я прочитала в твоих чертах, что судьба твоя связана со мной и с теми, кто дорог мне; но к добру или злу - то было скрыто от моих глаз. Я помогла вернуть тебя к жизни и спасти твое имущество. Я помогла в этом тому самому юноше, которому впоследствии ты встал на дороге и уязвил его самые сокровенные чувства, оклеветав его своими россказнями. - Как! Я оклеветал Мертона! - воскликнул Кливленд. - Бог мне свидетель, что я почти не упоминал его имени в Боро-Уестре, если только это вы имеете в виду. Коробейник Брайс, желая, как мне кажется, заручиться моим расположением, ибо он надеялся иметь от меня кое-какую выгоду, в самом деле, как я слышал, нашептал кое-что старому Магнусу, ложь или правду - не знаю, но потом это подхватила молва чуть ли не всего острова. Но сам я не думал о Мертоне как о сопернике, иначе я избрал бы более благородный путь, чтобы избавиться от него. - Так, значит, лезвие твоего обоюдоострого кинжала, направленное в грудь безоружного юноши, и пыталось проложить этот более благородный путь? - сурово спросила Норна. Совесть жестоко уязвила Кливленда; на мгновение он умолк, затем продолжал: - Тут я действительно был виноват. Но он, слава Богу, поправился, и я готов дать ему удовлетворение, какого он потребует. - Нет, Кливленд, - возразила предсказательница, - нет! Враг, в чьих руках ты служишь лишь орудием, могуч, но со мной ему не тягаться. Ты человек такого склада, который силы мрака любят избирать для исполнения своей воли: ты смел, высокомерен, тебя не страшат и не сдерживают никакие нравственные основы, вместо них тобой руководит чувство неукротимой гордыни, которое люди, подобные тебе, называют честью. Такова твоя сущность, и она определила весь твой жизненный путь - стремительный и неудержимый, кровавый и бурный. Мне, однако, ты должен будешь покориться, - закончила Норна, воздевая жезл и тем самым словно утверждая свою непреклонную волю, - да, да, хотя бы демон, который владеет тобой, появился сейчас во всем своем ужасном обличье! Кливленд иронически улыбнулся. - Послушай, матушка, - сказал он, - прибереги подобные речи для невежественного моряка, который просит послать ему благоприятный ветер, или для бедного рыболова, молящего об удачном улове. Я давно уже недоступен чувству страха и нисколько не суеверен. Вызывай своего демона, если таковой у тебя имеется, и пусть он встанет здесь передо мной. Тот, кто провел долгие годы среди дьяволов из плоти и крови, вряд ли оробеет, увидев бестелесного черта. Спокойствие и безнадежная горечь этих слов своей силой и убедительностью поколебала даже порожденные болезнью иллюзии Норны. - За кого же ты тогда меня принимаешь, - глухим и дрогнувшим голосом спросила она Кливленда, - если отрицаешь могущество, за которое я так дорого заплатила? - Ты мудра, матушка, - ответил Кливленд, - во всяком случае, ты очень искусна, а всякое искусство - могущество. Я вижу, что ты прекрасно умеешь плыть по течению событий, но отрицаю, что ты в силах изменить это течение. Не трать поэтому слов, перечисляя различные ужасы - они меня не пугают; скажи просто: почему ты требуешь, чтобы я уехал? - Потому что я хочу, чтобы ты не видел больше Минну, - ответила Норна, - потому что Минна предназначена тому, кого здесь зовут Мордонтом Мертоном, потому что, если ты не скроешься отсюда в течение двадцати четырех часов, тебя ожидает верная гибель. Ну вот, эти слова просты, в них нет никакого тайного смысла; отвечай же мне так же кратко и ясно. - Хорошо; итак, говоря кратко и ясно, - ответил Кливленд, - я не покину этих островов по крайней мере до тех пор, пока еще раз не увижу Минну Тройл! И пока я жив, не достанется она твоему Мордонту! - Послушайте только его! - воскликнула Норна. - Послушайте, с каким презрением смертный отвергает возможность продлить свое земное существование! Послушайте, как грешник, великий грешник, отказывается от срока, который судьба предоставляет ему для раскаяния, для спасения бессмертной души! Посмотрите - вот он стоит, гордо выпрямившись: как он смел, как уверен в своих молодых силах и мужестве! Даже я, никогда не знавшая слез, даже я, у которой так мало причин сожалеть о нем, чувствую, как глаза мои затуманиваются при мысли о том, во что превратится этот молодой, полный сил человек, прежде чем солнце зайдет дважды. - Матушка, - сказал Кливленд твердо, однако с оттенком грусти, - до некоторой степени я понимаю твои угрозы: ты лучше нашего знаешь, куда идет "Альциона", и, может быть, обладаешь средствами направить ее по нашим следам, ибо должен сознаться, что ты показала удивительное умение вести подобного рода дела. Пусть даже так, но я все же не откажусь от своих намерений из-за подобной опасности. Если фрегат появится здесь - ну что же, мы сможем отойти на мелководье, где ему нас не настигнуть, а шлюпки его вряд ли сумеют захватить и отвести в открытое море наш корабль, как какую-нибудь испанскую шебеку. Да, снова поднимем мы тогда тот флаг, под которым плавали до сих пор, используем тысячу средств, которые помогали нам еще в худших случаях, и будем биться до конца, а когда люди не смогут уже более бороться - ну что же: один выстрел из пистолета в пороховой погреб, и мы умрем так же, как жили. Кливленд кончил, и наступило гробовое молчание. Потом он снова заговорил, но гораздо более мягким тоном: - Ты слышала мой ответ, матушка; не будем же больше спорить и расстанемся в мире. Мне хотелось бы оставить тебе что-нибудь на память, чтобы ты не забыла несчастного, которому оказала большую услугу: он уходит, не питая к тебе недоброго чувства, хотя ты и противишься самым заветным его желаниям. Нет, не отказывайся принять от меня такой пустяк, - продолжал он, вкладывая в руку Норны небольшую табакерку из чеканного серебра, послужившую когда-то поводом для ссоры его с Мордонтом, - не ради металла - я знаю, что ты его не ценишь, - но как память о встрече с тем, о ком долго еще будут говорить в морях, бывших свидетелями его удивительных приключений. - Принимаю твой дар, - ответила Норна, - в знак того, что если я в какой-то степени и оказалась причастна твоей судьбе, то лишь как невольный и печальный исполнитель иных велений. Правильно ты сказал, что мы не властны управлять потоком событий, который несет нас все дальше и дальше, делая бесполезными наши самые отчаянные усилия. Так уеллы Тафтилоу* увлекают в своем водовороте даже самые мощные корабли, невзирая на их рули и паруса. Паколет! - позвала она затем, возвысив голос. - Эй, Паколет! ______________ * Уеллы на языке мореплавателей тех мест означают водовороты или небольшие водоверти, которые бурлят с поразительной силой и чрезвычайно опасны. Отсюда различие в староанглийском языке между wells и waves: последние означают поступательное движение воды в определенном направлении, а первые - ровные, гладкие, маслянистые на вид водовороты, сила которых кажется почти непреодолимой. (Прим. автора.) Огромный камень, лежавший у одной из стен лачуги, сдвинулся при этих словах с места, и, к изумлению Кливленда, даже к некоторому его ужасу, показалась уродливая фигура карлика, который, подобно чудовищному пресмыкающемуся, выполз из подземного хода, ранее прикрытого камнем. Норна, на которую, видимо, подействовали слова Кливленда о мнимости ее сверхъестественного могущества, не только не пыталась использовать этот случай для подтверждения своей чудесной власти, но поспешила тут же объяснить необыкновенное явление, которому он оказался свидетелем. - Такие подземные галереи с тщательно скрытым входом, - сказала она, - нередки на наших островах. В минувшие годы жители спасались в этих убежищах от ярости норманнов, пиратов того времени. Я привела тебя сюда, чтобы ты сам в случае необходимости мог им воспользоваться. Если ты заметишь, что тебя ищут, то можешь либо скрыться в недра земли, пока не минует опасность, либо уйти через дальний выход, у самого озера, которым воспользовался только что Паколет. А теперь - прощай! Подумай о том, что я тебе сказала, ибо как верно то, что сейчас ты живой человек, двигаешься и дышишь, так же верно и то, что твоя участь будет решена и подписана, если в течение двадцати четырех часов ты не обогнешь мыса Боро-Хэд. - Прощай, матушка, - ответил Кливленд, и она ушла, бросив на него последний взгляд, в котором при свете лампы он мог различить одновременно и печаль, и досаду. Встреча с Норной, завершившаяся подобным образом, заставила Кливленда весьма сильно призадуматься, хотя он и привык к постоянным опасностям и не раз бывал на волосок от смерти. Тщетно пытался он стряхнуть с себя впечатление, произведенное словами Норны, - оно было тем сильнее, что на этот раз в них почти не слышалось той таинственности, которую он так презирал. Тысячу раз укорял он себя в том, что все откладывал давно принятое решение расстаться со своей чудовищной и опасной профессией. Тысячу раз твердо повторял он себе, что лишь бы ему еще раз увидеть Минну Тройл, хотя бы для того, чтобы сказать ей последнее прости, - и он покинет шлюп, как только сумеет избавить своих товарищей от создавшегося трудного положения, постарается добиться прощения короля и отличиться, если это будет возможно, воинской доблестью на каком-либо более достойном поприще. Это решение, которое он снова и снова торжественно обещал себе выполнить, в конце концов подействовало успокаивающим образом на его мятущуюся душу, и, завернувшись в плащ, он на время забылся тем не приносящим полного отдохновения сном, которого истощенная человеческая природа требует как обязательной дани даже от тех, кому грозит неминуемая опасность. Но если преступник может до известной степени успокоить и заглушить угрызения совести таким условным раскаянием, не будет ли это в глазах Всевышнего скорее отягчающей вину самонадеянностью, чем искуплением его грехов? Серый рассвет уже примешивался к сумеркам оркнейской ночи, когда Кливленд проснулся и увидел, что находится на берегу обширного водного пространства. Недалеко от того места, где он стоял, две узкие длинные косы выступали с противоположных сторон озера и почти разделяли его надвое, смыкаясь друг с другом при помощи Бройзгарского моста - длинной дамбы с пролетами для пропуска приливных и отливных течений. Позади Кливленда и прямо перед мостом возвышался знаменитый полукруг огромных, вертикально стоящих камней, не имеющих себе равных во всей Британии и уступающих только неподражаемому памятнику Стонхенджа. Громадные гранитные глыбы, достигающие двенадцати, а некоторые даже четырнадцати и пятнадцати футов высоты, стояли вокруг пирата в сером предрассветном сумраке, словно закутанные в саваны призраки допотопных гигантов, вернувшихся взглянуть при бледном утреннем свете на землю, которую они некогда угнетали своим насилием и оскверняли преступлениями, пока не навлекли на себя возмездия долготерпеливого неба. Но Кливленда не столько интересовал этот любопытный памятник древности, сколько отдаленные, еще еле заметные очертания Стромнесса. Не теряя времени, он выстрелом из пистолета добыл огонь, а влажный папоротник послужил ему подходящим топливом для разведения условленного сигнального костра, за появлением которого ревностно следили с судна, ибо непригодность Гоффа день ото дня становилась все более очевидной и даже его самые верные сторонники признали, что благоразумнее будет подчиниться Кливленду, пока они не вернутся в Вест-Индию. Банс самолично прибыл на шлюпке за своим любимым начальником: он плясал, кричал, принимался декламировать, божился и чертыхался от радости, что снова видит его на свободе. - Мы уже начали, - сказал он, - снабжение шлюпа и могли бы здорово двинуть дело, если бы не эта старая спившаяся свинья Гофф, который только и способен лакать спиртное. Команда шлюпа, охваченная теми же радостными чувствами, гребла с таким усердием, что, хотя было время отлива, а ветер упал, быстро доставила Кливленда на шканцы судна, которым он имел несчастье командовать. Первым актом его капитанской власти было тотчас же довести до сведения Магнуса Тройла, что он может продолжать свое путешествие и ему готовы, насколько это возможно, возместить все убытки, причиненные задержкой на пути в Керкуолл. Капитан Кливленд изъявлял также желание, если это угодно будет мистеру Тройлу, лично засвидетельствовать ему свое почтение на борту брига, чтобы поблагодарить его за прежние милости и принести извинения за обстоятельства, сопровождавшие его задержание. Бансу, которому Кливленд доверил это поручение, как самому воспитанному из всей команды, старый прямодушный юдаллер ответил так: - Скажите вашему капитану, что я искренне желал бы, чтобы все, кого он останавливает в открытом море, терпели от него так же мало, как претерпел я. Скажите также, что если мы хотим остаться с ним друзьями, то лучше нам держаться на почтительном расстоянии, ибо мне столь же малоприятен гром его пушек на море, как ему не понравился бы свист пули из моего мушкета на суше. Скажите ему, одним словом, что, к сожалению, я ошибался в нем, и лучше бы он приберег для испанцев то обращение, каким награждает своих соотечественников. - Так вот как ты отвечаешь, вредный старикашка! - воскликнул Банс. - Эх, лопни мои печенки, хотелось бы мне переиначить твой ответ да проучить тебя хорошенько, чтобы ты знал, как уважать джентльменов удачи! Но так уж и быть, я не сделаю этого, не сделаю ради двух твоих славных девушек и давнишнего моего приятеля Клода Холкро... Да, стоит мне только взглянуть на него - и тотчас мне вспоминается доброе старое время, как декорации меняли и со свечек нагар снимали! Ну, прощай, тюлений колпак, больше нам говорить с тобой не о чем. Как только шлюпка с пиратами отвалила от брига и пошла восвояси, Магнус, не слишком доверяя слову джентльменов удачи, как они сами себя называли, поспешил сняться с якоря и отвести свой бриг подальше от пиратского шлюпа. Ветер, по счастью, переменил румб и подул в нужную сторону; по мере того как поднималось солнце, он все крепчал, и юдаллер приказал поставить все паруса и идти к Скапа-Флоу, где собирался высадиться, чтобы сухим путем добраться до Керкуолла. Там он надеялся застать обеих своих дочерей и старого друга, Клода Холкро. Глава XXXIX Решайся, Эмма, бьет последний час - Кого покинешь, с кем пойдешь из нас? Враждебные тебе судили боги, Что третьей пред тобою нет дороги. "Генри и Эмма" Солнце стояло высоко в небе. Шлюпки непрерывно подвозили с берега на судно запасы провизии и воды, которые, поскольку в работе принимало участие множество рыбачьих парусников, поступали на борт с неожиданной быстротой и принимались командой с такой же расторопностью. Люди работали с большой охотой, ибо всем, кроме самого Кливленда, надоел берег, стоять у которого становилось с каждой минутой все опаснее и где - что казалось пиратам еще худшим злом - не предвиделось никакой добычи. Банс и Деррик непосредственно руководили погрузкой, тогда как Кливленд в стороне от них молча прохаживался по палубе, только время от времени отдавая соответствующие распоряжения, а затем снова погружаясь в свои мрачные думы. Есть два разряда людей, которых преступное окружение, ужасы и смуты выдвигают на поприще активных деятелей. Одни по самой своей природе словно созданы и предназначены для страшных деяний: они выползают на свет из своих потаенных убежищ, точно истые демоны, и чувствуют себя среди преступлений как в своей родной стихии. Таков был Бородатый Человек, появившийся в Версале в памятную ночь 5 октября 1789 года, добровольный палач бесчисленных жертв, отданных ему на растерзание жаждущей крови чернью. Но Кливленд принадлежал к другому разряду этих несчастных существ, которые становятся орудием зла скорее в силу внешних обстоятельств, чем по внутренней склонности. Действительно, то, что он вступил на путь беззаконий, просто продолжая дело своего отца, а быть может, для того, чтобы отомстить за него, уже до известной степени смягчало его вину и могло служить своего рода оправданием. К тому же он часто сам с ужасом смотрел на свою профессию и не раз делал усилия, правда, все еще бесплодные, чтобы порвать с ней. Такие же угрызения совести и сейчас терзали его, и вполне понятно, что мысль о Минне примешивалась к ним и поддерживала их. Кливленд оглядывался также на окружавших его товарищей и хотя прекрасно знал, как они распутны и жестоки, но не допускал и мысли, чтобы им пришлось расплачиваться за его личное упрямство. "Мы сможем сняться с отливом, - думал он. - Зачем же я буду подвергать их опасности, задерживая судно до того часа, когда должна осуществиться угроза, предсказанная этой удивительной женщиной. Все ее сведения, каким бы образом они ни были добыты, всегда оказывались поразительно точными, а ее предупреждение звучало так строго... словно мать напоминала заблудшему сыну о его преступлениях и предупреждала о приближающемся возмездии. А кроме того, какая надежда есть у меня еще раз увидеть Минну? Она, конечно, в Керкуолле, но мне явиться туда - все равно что направить судно прямо на скалы. Нет, я не буду подвергать своих несчастных товарищей такой опасности и снимусь с отливом. На пустынных Гебридских островах или на северо-западном берегу Ирландии я высажусь и вернусь сюда, переодевшись в чужое платье. Но нет! Какой смысл мне возвращаться? Для того, чтобы увидеть Минну женой Мордонта? Нет, пусть судно отходит с ближайшим отливом, но без меня, а я останусь и пойду навстречу своей судьбе". Тут его размышления были прерваны Джеком Бансом, который доложил "благородному капитану", что они могут сняться с якоря, когда ему будет угодно. - Когда тебе будет угодно, Банс: я поручаю командование тебе, а сам сойду в Стромнессе, - сказал Кливленд. - Ну нет! Клянусь небом, этого ты не сделаешь! - воскликнул Банс. - Передать командование мне! Хорошенькое дело! Черта с два, станет мне повиноваться экипаж, когда даже Дик Флетчер нет-нет да и бунтует. Ты сам прекрасно знаешь, что без тебя не пройдет и получаса, как мы все перегрызем друг другу глотки; а если ты бросишь нас, то, клянусь веревкой, какая тогда разница, прикончит ли нас корабль его величества или мы сами прикончим один другого. Да полно, капитан, на свете много чернооких красавиц, но где ты найдешь еще такое славное судно, как наш крошка "Баловень", да еще с командой готовых на все молодцов, которые: Сумеют мир нарушить в целом мире И крайнее неистовство смирить. - Да ты совсем рехнулся, Джек Банс! - сказал Кливленд, досадуя и невольно забавляясь выспренним тоном и напыщенными жестами помешанного на театральном искусстве пирата. - Быть может, и так, уважаемый капитан, - ответил Банс, - а быть может, у меня есть и товарищ по безумию. Ведь ты сам собираешься сейчас играть в пьесах "Все для любви" и "Потерянный мир", хотя и говоришь, что не в силах выслушать и невинной тирады в высоком стиле. Ну да уж ладно, на этот раз я могу говорить и прозой, ибо у меня есть для тебя достаточно новостей - да еще каких, прямо-таки потрясающих! - Тогда выкладывай их скорее, да только, как ты выражаешься, на языке простых смертных. - Рыбаки Стромнесса не хотят ничего брать ни за припасы, ни за свой труд, - ответил Банс. - Вот, можешь теперь удивляться! - Но почему же, скажи на милость? - спросил Кливленд. - Первый раз в жизни слышу, чтобы в морском порту отказывались от денег! - Что правда, то правда! Обычно-то они запрашивают с таким старанием, словно пазы конопатят. Но дело вот в чем: владелец того самого брига, отец вашей прекрасной Имоинды, расплатился, оказывается, за все, в благодарность за наше вежливое обращение с его дочерьми, а также для того, чтобы мы могли удалиться из этих краев и, как он выразился, "не получить по заслугам". - Узнаю великодушного старого юдаллера! - воскликнул Кливленд. - Но разве он в Стромнессе? Я думал, что он направился по суше через весь остров в Керкуолл? - Да, таковы были его намерения, - ответил Банс, - но не один только король Дункан изменил свой путь. Не успел мейстер Тройл сойти на берег, как его встретила одна здешняя старуха колдунья, постоянно сующая нос в чужие пироги, и по ее совету он изменил свои намерения и отправился не в Керкуолл, а сюда, и теперь стоит на якоре вон в том белом здании, которое ты можешь увидеть в подзорную трубу по ту сторону озера. Мне говорили, что старуха тоже внесла свою долю в уплату за наши припасы, хотя для чего ей понадобилось раскошеливаться - ума не приложу, разве что эта ведьма чувствует к нам симпатию, как к истым дьяволам. - Но откуда ты знаешь все это? - спросил Кливленд, не берясь за подзорную трубу и не проявляя ко всему услышанному того интереса, какого ожидал его приятель. - А вот как, - ответил Банс, - я совершил сегодня утром небольшую прогулку на берег, в деревню, поболтал там за кружкой с одним старым знакомым, которому мейстер Тройл поручил присматривать за погрузкой, и выудил у него все это, да еще кое-что в придачу, о чем не хотел бы даже и говорить тебе, уважаемый капитан. - А кто же был этот твой собеседник? - спросил Кливленд. - Разве у него нет имени? - Да мой давнишний легкомысленный и веселый приятель по имени Холкро, если уж ты так хочешь знать, - ответил Банс. - Холкро! - повторил Кливленд, и в глазах его сверкнуло изумление. - Клод Холкро? Но как же так? Ведь он высадился в Инганессе вместе с Минной и ее сестрой! Где же они! - Видишь ли, этого-то я как раз и не хотел говорить, - ответил Кливленду его наперсник, - но пусть меня повесят, если я сумею выдержать характер! Положение уж очень заманчивое!.. Ага, подобное вступление уже произвело должный эффект, и подзорная труба теперь направлена на замок Стеннис! Да, надобно признаться, они там и находятся не под очень-то сильной охраной. Кое-кто из людей старой ведьмы явился сюда с той горы, что зовется у них островом Хой, да престарелый джентльмен вооружил нескольких человек. Но какое это имеет значение? Скажи только слово, о мой благородный капитан, и мы сегодня же ночью схватим обеих красоток, упрячем их в трюм, с рассветом прикажем выбирать якорь, а там поставим марсели и уйдем с утренним отливом. - Ты противен мне своей низостью! - воскликнул, отворачиваясь от него, Кливленд. - Гм... низость... противен... - повторил Банс. - Но что я сказал? Разве тысячу раз не делали подобных вещей такие же джентльмены удачи, как мы с тобой? - Молчи! - перебил его Кливленд; в глубоком раздумье прошелся он по палубе, затем снова вернулся к Бансу, взял его за руку и произнес: - Джек, я должен увидеть ее еще раз! - Желаю успеха, - мрачно ответил Банс. - Я должен увидеть ее еще раз, чтобы у ног ее отречься от этой проклятой жизни и искупить совершенные преступления... - На виселице, - закончил за него Банс. - желаю успеха! "Сознайся и лезь в петлю", - весьма почтенная поговорка. - Но, дорогой Джек! - Дорогой Джек! - повторил Банс тем же угрюмым тоном. - Дорого ты стоил своему дорогому Джеку. Но поступай как знаешь, а я навсегда закаялся помогать тебе - ведь это значило бы только стать тебе противным своими низкими советами! - Вот видите, теперь я должен успокаивать этого глупого парня, как капризного ребенка, - проговорил как бы про себя Кливленд. - А ведь у него должно бы хватить ума, и прямодушия, и, казалось бы, доброты, чтобы понять, что в шквал не до того, чтобы выбирать слова. - Да, ты прав, Клемент, - ответил Банс, - и вот тебе моя рука. А теперь как подумаю, так ты действительно должен увидеться с ней в последний раз, ибо не в моем духе препятствовать прощанию влюбленных. А велика ли важность - отлив? Мы можем уйти завтра с таким же успехом, как сегодня. Кливленд вздохнул, вспомнив угрозы Норны, но возможность в последний раз увидеть Минну была слишком соблазнительна, чтобы отказаться от нее из-за какого-то предчувствия или предсказания. - Я сейчас же отправлюсь на берег в тот самый замок, где все они находятся, - заявил Банс, - расплата за полученные припасы послужит мне хорошим предлогом - и передам от тебя Минне письмо или послание так же ловко, как настоящий valet de chambre*. ______________ * камердинер (франц.). - Но их окружает стража, ты можешь оказаться в опасности, - сказал Кливленд. - Нисколько, нисколько, - возразил Банс, - ведь я защитил девушек, когда они были в моей власти, и ручаюсь, что отец и сам не причинит мне зла и никому не позволит меня тронуть. - Ты прав, - ответил Кливленд, - это не в его характере. Так я сейчас же напишу Минне записку. С этой целью он бросился вниз, в каюту, где испортил не один лист бумаги, прежде чем дрожащей рукой и с замирающим сердцем сочинил такое письмо, какое, по его мнению, заставило бы Минну согласиться на последнее с ним свидание завтра утром. Тем временем его приспешник Банс отыскал Флетчера, твердо уверенный, что тот поддержит его в любом предприятии, и в сопровождении этого верного спутника предстал пред грозные очи Хокинса, боцмана и Деррика - вахтенного начальника, которые после тягот трудового дня угощались кружкой грога. - А вот и тот, кто все нам расскажет, - сказал Деррик. - Ну, господин лейтенант, - хочешь не хочешь, а приходится теперь называть тебя так - выкладывай, какие у вас там секреты, когда поднимаем мы якорь? - Когда будет угодно небу, господин вахтенный начальник, - ответил Банс, - а я знаю о том не больше, чем этот вот ахтерштевень. - Как, черт побери мои пуговицы! - воскликнул Деррик. - Разве мы не уходим с этой водой? - Или уж, на худой конец, с завтрашней? - добавил боцман. - А то ради какого рожна мы мучали всю команду и пороли этакую горячку с погрузкой? - Джентльмены, - ответил Банс, - должен вам сообщить, что Купидон взял нашего капитана на абордаж, завладел его судном и запер его рассудок в трюм. - Брось свои театральные кривлянья, - грубо перебил его боцман. - Если у тебя есть что сказать, говори ясно, как мужчина. - Ну, как ты там ни верти, - вмешался Флетчер, - а на мой взгляд, Джек Банс всегда говорит и действует как мужчина, а потому, сдается мне... - Помолчи-ка немного, Дик, дружище, попридержи язык, - сказал Банс. - Итак, джентльмены, говоря самыми простыми словами, наш капитан влюблен. - Ну и что ж такое? Подумаешь! - воскликнул боцман. - Как будто со мной этого не случалось, как и со всеми прочими, да только тогда, когда судно стояло на приколе. - Но теперь, - ответил Банс, - влюблен сам капитан, понимаете ли? Влюблен принц Вольсций! И хотя на сцене это чрезвычайно смешно, но нам теперь не до смеха. Он хочет встретиться со своей девушкой в последний раз завтра утром, а это, как мы прекрасно понимаем, поведет еще к одной встрече, а там и еще... и так до тех пор, пока "Альциона" не захватит нас врасплох, а тогда уж на нашу долю достанется больше щелчков, чем пенсов! - Ах, вот как... - И боцман облегчил свою душу громогласным проклятием. - Ну, тогда мы взбунтуемся и не пустим его на берег. Так, что ли, Деррик? - Самое наилучшее дело, - ответил тот. - А ты как думаешь, Джек Банс? - спросил Флетчер; ему самому подобный план казался весьма благоразумным, но уголком глаза он все же поглядывал на своего приятеля. - Что до меня, джентльмены, - ответил Банс, - так я бунтовать не буду, и лопни мои печенки, если кто-нибудь здесь осмелится бунтовать. - Ну ладно, тогда уж и я не буду, - согласился Флетчер, - но что же нам делать? Как ты там ни верти, а... - Заткни свою глотку, Дик! - прикрикнул на него Банс. - Так вот, боцман, я отчасти согласен с тобой, что придется-таки нам употребить небольшое благотворное насилие, чтобы образумить капитана: вы ведь знаете, что он неукротим, как лев, и делает только то, что сам захочет. Так вот: я съезжу на берег и договорюсь с девушкой. Утром она явится на рандеву, и капитан тоже. Мы подберем надежную шлюпочную команду, ибо грести придется и против прилива, и против течения, по условленному сигналу выскочим из шлюпки, схватим капитана и девушку и увезем их с собой, хотят они того или нет. Наш капризный ребенок не станет очень противиться, поскольку мы вместе с ним захватим и его погремушку, а если он все-таки закапризничает, так мы сумеем сняться с якоря и без его разрешения; а там он мало-помалу опомнится и сам поймет, кто его истинные друзья. - Ну что же, это, может быть, неплохо придумано, мейстер Деррик, - сказал Хокинс. - Джек Банс всегда хорошо придумает, - добавил Флетчер, - но как ты там ни верти, а только капитан при этом обязательно застрелит кого-нибудь из нас, это уж вы помяните мое слово. - Да придержи ты язык, - остановил его Банс, - ну какая, к черту, разница, застрелят тебя или повесят? - Оно правда, разница-то не больно велика, - ответил Дик, - как там ни верти... - Молчи, говорят тебе, - повторил его неумолимый патрон, - и слушай. Мы захватим капитана врасплох, так что он не успеет вытащить ни тесака, ни пистолетов, и я сам - так сильна моя любовь к нему - первый брошусь, чтобы повалить его на землю. Надо сказать, что добычу, за которой гонится капитан, всегда сопровождает небольшой, ладно построенный полубаркасик; так вот, если представится случай, я не прочь был бы захватить его для себя лично. - Так, так, - ответил Деррик, - дай только тебе волю, так ты об одной своей выгоде и будешь думать! - Ну, нет, клянусь честью, - воскликнул Банс, - но я не упускаю ее, когда она сама дается мне в руки, или я добиваюсь ее собственной сообразительностью: ведь никому из вас не пришел бы в голову подобный план. А капитан наш, таким образом, полностью будет с нами: умом и сердцем, с руками и ногами, а кроме того, мы разыграем прекрасную заключительную сцену, достойную любой комедии. Итак, я отправлюсь на берег, чтобы обо всем столковаться, а вы сообщите тем из джентльменов, кто еще трезв и заслуживает доверия, о нашем замысле. Договорившись таким образом, Банс и его друг Флетчер ушли, а оба старых пирата долго молча смотрели друг на друга. Наконец заговорил боцман: - Убей меня, Деррик, а не по душе мне эти щелкоперы, нет в них настоящей разбойничьей породы. Они так же мало походят на тех пиратов, что я знал до сих пор, как этот шлюп - на линейный корабль. Да вот взять, к примеру, хоть старого Шарпа - помнишь, он каждое воскресенье читал молитвы перед всей командой - что бы он сказал, коли услышал, что к нам на корабль собираются взять двух девчонок? - А что сказал бы старый ворчун Черная Борода, - добавил Деррик, - коли они хотели бы захватить их только для себя? Да за такое бесстыдство пустить бы их прогуляться по доске или связать спиной к спине, да и вниз головой в воду, и чем скорее, тем лучше. - Так-то оно так, но кто же тогда будет управлять судном? - спросил Хокинс. - А чем плох старина Гофф? - осведомился Деррик. - Ну, он так часто и подолгу прикладывается к бутылке, - сказал боцман, - что стал никуда не годен. Трезвый - он хуже старой бабы, а как налижется, так и пойдет буянить! Да нет, хватит с нас Гоффа! - Ну, а что ты скажешь насчет себя самого, боцман, или, к примеру, меня? - спросил вахтенный начальник. - Давай кинем, орел или решка? - Нет, это не пойдет, - ответил после некоторого раздумья боцман. - Если бы еще недалеко было до пассатных ветров, так мы могли бы - ты или я - еще как-нибудь извернуться, но, чтобы добраться до них, тут, брат, нужно все умение Кливленда, и, пожалуй, сейчас нам лучше всего последовать совету Банса. Слышишь? Это он требует себе шлюпку. Придется-таки мне вылезти на палубу и спустить ее для "его светлости", лопни его глаза! Шлюпку спустили; она благополучно пересекла озеро, и Банс высадился в нескольких сотнях шагов от древнего замка Стеннис. Подойдя к дому, он увидел, что обитатели его приняли срочные меры для обороны: окна нижнего этажа были забаррикадированы, и только местами в них были оставлены отверстия в виде бойниц. У главного входа стояла снятая с корабля пушка, и, кроме того, его охраняли двое часовых. Подойдя к воротам, Банс попросил разрешения войти, в чем ему кратко и бесцеремонно отказали, посоветовав убираться подобру-поздорову, если он не хочет нажить себе беды. Пират, однако, продолжал настаивать на своем желании видеть кого-либо из семьи Магнуса Тройла, утверждая, что явился по весьма важному делу, так что в конце концов показался Клод Холкро, и с раздражительностью, вовсе ему не свойственной, поклонник достославного Джона стал укорять своего старого знакомого в упрямстве и легкомыслии. - Вы, - сказал он, - похожи на глупых мотыльков, порхающих вокруг свечи. Кончится тем, что вы все на ней сгорите. - А вы, - ответил Банс, - похожи на трутней без жала, которых ничего не стоит выкурить из их убежища полдюжиной ручных гранат. - Выкурите лучше дурь из собственной головы! - сказал Холкро. - Послушайтесь-ка моего совета и занимайтесь своими делами, а то как раз попадетесь тем, что сумеют вас выкурить. Или уходите, или скажите мне в двух словах, что вам надо, ибо не будет вам здесь иной встречи, кроме пули из аркебузы. Нас тут достаточно мужчин, да еще с острова Хой прибыл молодой Мордонт Мертон - тот самый, которого ваш капитан чуть не убил. - Полегче, дядюшка, - возразил Банс, - он всего только выпустил ему немного лишней крови, чтобы тот не горячился. - Мы не нуждаемся в подобных кровопусканиях, - сказал Клод Холкро, - а кроме того, ваш пациент оказался связанным с нами более близкими узами, чем вы или я могли бы предполагать, а потому вы понимаете, каким нежеланным гостем будет здесь ваш капитан или кто-либо из его команды. - Ну, а что, если я привез деньги за припасы, присланные нам на судно? - Приберегите их для себя, пока с вас их не спросят, - ответил Холкро. - Есть два рода дурных плательщиков: тот, кто платит слишком рано, и тот, кто совсем не платит. - Хорошо, но тогда позвольте нам по крайней мере принести нашу благодарность жертвователю. - Приберегите ее также до тех пор, пока ее с вас не спросят, - ответил поэт. - Итак, это все, что вы можете сказать мне хорошего, хотя бы в память нашего давнего знакомства? - спросил Банс. - Но что же я могу сказать для вас, мистер Алтамонт? - сказал, несколько смягчившись, Холкро. - Да ведь если бы молодой Мордонт мог распоряжаться, как ему хочется, он встретил бы вас красным бургундским номер тысячный. Спасайтесь же, ради всего святого, а то еще получится, как в сценических ремарках: "Входит стража и хватает Алтамонта". - О, я не доставлю вам подобного беспокойства, - сказал Банс, - и сейчас же уйду со сцены. Но подождите, я чуть было не забыл, что со мной клочок бумаги для той из ваших барышень, что выше ростом... для Минны... да, ее зовут Минна. Видите ли, это прощальное письмецо от капитана Кливленда... Вы ведь не откажетесь передать его? - Ах, бедный молодой человек! - воскликнул Холкро. - О, я понимаю... понимаю... Прощай, прекрасная Армида: И бури, и пламень, и пули, и кровь Страшны, но страшней без надежды любовь! Но скажите мне только: есть в этом послании стихи? - О да, оно набито песнями, сонетами и элегиями до краев, до самой сургучной печати, - ответил Банс, - но смотрите передайте записку осторожно и незаметно. - О, конечно, конечно! Не учите меня, как передавать billet doux*, меня, завсегдатая "Кофейни талантов", слышавшего все тосты в Кит-Кэт клубе! О, Минна получит эту записку и ради нашего с вами давнего знакомства, мистер Алтамонт, и ради вашего капитана, у которого сердце далеко не такое черное, как требуется для его профессии. А записку я передам, в прощальном письме вреда быть не может. ______________ * любовную записку (франц.). - Прощай же, старина, прощай навек! - воскликнул Банс и так крепко стиснул руку поэта, что бедняга взвыл от боли и долго еще тряс пальцами, как пес, которому на лапу упал горячий уголь. Предоставив разбойнику возвращаться на борт пиратского судна, посмотрим, что поделывает семья Магнуса Тройла, собравшаяся у своего родственника в замке Стеннис, где ее день и ночь охраняет от неожиданностей бдительная стража. Магнус Тройл весьма ласково встретил Мордонта Мертона, когда тот явился к нему на помощь с небольшим отрядом преданных Норне людей, которыми она поручила ему командовать. Юдаллера легко было убедить, что наветы на Мордонта, которые нашептывал ему коробейник, желая расположить его в пользу своего более щедрого покупателя Кливленда, не имели никаких оснований. Правда, наветы эти подтверждались и почтенной леди Глоуроурам, и всеобщей молвой: в обоих случаях Мордонт представлен был как дерзкий претендент на руку одной из сестер из Боро-Уестры, твердо уверенный в благосклонности обеих и только раздумывавший, как султан, которой из них бросить свой платок. Но Магнус знал, что молва - большая лгунья, а что касается клеветы, то склонен был считать почтенную леди Глоуроурам одним из самых злых языков в округе и поэтому вернул Мордонту все свое расположение, с величайшим удивлением услышав, какие права предъявляет Норна на сыновнюю преданность юноши, и с не меньшим интересом - о ее намерении передать Мордонту все огромное, унаследованное от отца состояние; и хотя Магнус и не дал немедленного ответа, когда Норна намекнула на возможный брак его старшей дочери с ее наследником, однако, по всей вероятности, считал такой союз вполне желательным, отчасти из-за личных качеств юноши, отчасти и потому, что таким образом соединились бы воедино огромные поместья, в свое время разделенные между его отцом и отцом Норны. Как бы то ни было, Магнус Тройл встретил своего юного друга чрезвычайно приветливо и вместе с хозяином замка поручил ему, как самому молодому и энергичному из всех собравшихся, быть начальником ночного караула и наблюдать за сменой часовых вокруг замка Стеннис. Глава XL Тому, кто вне закона жил И проиграл игру, Закон судил: висеть в петле, Качаясь на ветру. "Баллада о девушке с каштановыми кудрями" До рассвета было еще далеко, когда Мордонт, сменив стоявших с полуночи часовых и распорядившись, чтобы следующая стража вступила в караул с восходом солнца, вышел в соседнюю с передней комнату, сел в кресло и задремал, положив около себя оружие. Вдруг он почувствовал, что кто-то потянул его за край плаща, в который он был закутан. - Как, разве уже утро? - спросил он. - Так скоро? - Но, вскочив на ноги, он увидел, что на горизонте едва брезжит рассвет. - Мордонт! - раздался в эту минуту около него голос, каждый звук которого проникал ему прямо в сердце. Он оглянулся и с радостным изумлением увидел, что перед ним стоит Бренда Тройл. Мордонт готов уже был заговорить с ней, но остановился, заметив, что она смущена и взволнована, лицо ее бледно, губы дрожат, а глаза полны слез. - Мордонт, - сказала она, - ты должен оказать Минне и мне услугу - выпустить нас потихоньку из замка, так, чтобы этого никто не знал. Нам обязательно надо быть у Стеннисских камней. - Что за странная фантазия, дорогая Бренда? - спросил Мордонт, в высшей степени изумленный подобной просьбой. - Может быть, это дань какому-либо оркнейскому суеверию, но время сейчас слишком опасное, а приказ, полученный мной от вашего отца, так строг, что я никак не могу выпустить вас без его разрешения. Посуди сама, милая Бренда, ведь я - солдат на посту и должен выполнять полученные мной приказания. - Мордонт, - продолжала Бренда, - нам не до шуток. Рассудок Минны, даже самая жизнь ее зависят от того, позволишь ли ты нам выйти. - Но для чего? - спросил Мордонт. - Объясни мне по крайней мере для чего? - Ты скажешь, что это отчаянная, дикая затея, - ответила Бренда, - но она условилась встретиться с Кливлендом. - С Кливлендом! - воскликнул Мордонт. - Да если только этот негодяй посмеет высадиться на берег, мы встретим его таким градом пуль, что ему не поздоровится, - прибавил он, хватаясь за оружие, - и за все зло, которое он причинил мне, я расплачусь с ним одной унцией свинца. - Но если он умрет, Минна сойдет с ума, - ответила Бренда, - а на того, кто причинит зло Минне, Бренда никогда уже больше не взглянет. - Но ведь это же безрассудство, совершенное безумие! - воскликнул Мордонт. - Ваша честь... ваш долг... подумай о них! - Я не хочу думать ни о чем, кроме опасности, угрожающей Минне, - ответила Бренда, разражаясь потоком слез. - Ее прежняя болезнь - ничто по сравнению с тем состоянием, в каком она находилась всю эту ночь. Она не выпускает из рук его письма, написанного скорей огнем, чем чернилами, где он заклинает ее встретиться с ним в последний раз, если она хочет спасти его грешное тело и бессмертную душу. Он ручается ей за полную безопасность и клянется, что никакая сила не заставит его покинуть наш берег, пока он не увидит ее еще раз. Ты должен нас выпустить, Мордонт! - Но это невозможно, - ответил ей юноша в крайнем замешательстве. - Этому мошеннику, конечно, ничего не стоит клясться всем, чем угодно, но где ручательство, что он сдержит свое слово? Нет, я не могу выпустить Минну. - Ну что же, - с некоторым укором промолвила Бренда, осушая слезы, которые все еще текли у нее из глаз, - значит, правда, есть что-то между тобой и Минной, как говорила Норна, и ты слишком ревнуешь ее к этому несчастному, чтобы позволить ему хоть на единый миг встретиться с ней перед разлукой. - Ты несправедлива ко мне, Бренда, - возразил Мордонт, и обиженный, и вместе с тем несколько польщенный ее подозрениями, - ты так же несправедлива, как и неблагоразумна. Ты знаешь, ты не можешь не знать, что Минна дорога мне прежде всего как твоя сестра. Хорошо, я помогу вам в этой безумной затее, но скажи мне, Бренда, веришь ли ты пирату, нет ли у тебя каких-либо подозрений? - Нет никаких, - ответила Бренда, - а если бы они были, неужели ты думаешь, что я стала бы тебя так упрашивать? Он в отчаянии, он страдает, но я уверена, что на слово его мы можем положиться. - И свидание назначено у Стеннисских камней на рассвете? - еще раз осведомился Мордонт. - Да, и время это уже подошло, - ответила Бренда. - О Мордонт, ради всего святого, дай нам выйти! - Я сам, - ответил Мордонт, - займу на несколько минут место часового у ворот замка и тогда выпущу вас. Но это опасное свидание не затянется слишком долго? - О нет, - ответила Бренда, - но ведь ты, Мордонт, не воспользуешься высадкой этого несчастного на берег, чтобы причинить ему какой-либо вред или схватить его? - Ручаюсь честью, - воскликнул Мордонт, - что его никто не тронет, если он сам не подаст к тому повода! - Тогда я пойду за сестрой, - сказала Бренда и поспешно вышла из комнаты. Некоторое время Мордонт обдумывал положение, затем, выйдя к воротам замка, приказал часовому немедленно бежать в караульню, велеть всем вооружиться, проследить, чтобы приказ этот был выполнен, и, вернувшись, доложить ему, когда все будут готовы. - Тем временем, - прибавил Мордонт, - я сам буду стоять на часах у входа. Пока стража отсутствовала, наружная дверь тихонько открылась и показались закутанные в плащи Минна и Бренда. Первая опиралась на руку сестры и шла, низко опустив голову, словно стыдясь того шага, который готова была сделать. Бренда тоже молча прошла мимо своего возлюбленного, но потом, оглянувшись, бросила ему взгляд, исполненный необыкновенной благодарности и нежности, после которого она стала ему как будто еще дороже, и тревога Мордонта за судьбу обеих девушек еще более, если это было возможно, усилилась. Когда сестры отошли настолько, что потеряли из виду замок, Минна, которая до того шла робкой и неверной походкой, внезапно выпрямилась и устремилась вперед таким быстрым и твердым шагом, что с трудом поспевавшая за ней Бренда стала уговаривать ее успокоиться и поберечь свои силы, доказывая, что им нет надобности спешить. - Не бойся, дорогая сестра, - ответила Минна, - я чувствую в себе мужество, которое поддержит - должно поддержать - меня во время этого ужасного свидания. У меня подкашивались ноги и я не смела поднять голову, пока чувствовала на себе взгляд того, в чьих глазах неизбежно заслуживаю жалости или презрения. Но ведь ты знаешь, милая сестра Бренда, и Мордонт тоже скоро узнает, что любовь моя к этому несчастному так же чиста, как лучи солнца, которые отражаются сейчас в волнах. И я смело призываю в свидетели и это сверкающее светило, и это синее небо, что, не будь у меня надежды заставить Кливленда изменить свою страшную жизнь, ни за какие соблазны нашей земной юдоли не согласилась бы я еще раз с ним встретиться. Тон, каким она говорила, в значительной степени успокоил Бренду, и вскоре сестры достигли гребня возвышенности, откуда открывался широкий вид на оркнейские менгиры, то есть на огромный круг и полукруг так называемых Стоячих камней, которые в лучах восходящего солнца уже сверкали серовато-белыми громадами, отбрасывая далеко на запад свои чудовищно длинные тени. В другое время подобное зрелище глубоко поразило бы пылкое воображение Минны, а в ее менее чувствительной сестре возбудило бы хоть некоторое любопытство, но сейчас ни одна из них не была расположена предаваться тому впечатлению, какое обычно производит на зрителей столь изумительный памятник древности, ибо сестры увидели на нижнем озере, за так называемым Бройзгарским мостом, шлюпку, полную хорошо вооруженных людей; из нее высадился одинокий человек, закутанный в морской плащ, и направился к кругу Стоячих камней, к которому с противоположной стороны приближались девушки. - Их много, и они вооружены, - шепнула сестре испуганная Бренда. - Это из предосторожности, - ответила Минна, - которая, увы, для людей в их положении совершенно необходима. Но не бойся предательства - подобного порока у Кливленда, во всяком случае, нет. Проговорив это, Минна вышла на середину круга, образованного высокими, прямо поставленными гранитными глыбами; в самом центре его, на более низких столбах, остатки которых можно видеть и по сей день, лежала плоская гранитная плита, когда-то служившая, должно быть, жертвенным камнем. - Здесь, - сказала Минна, - во времена язычества, если верить преданиям, любовь к которым, увы, обошлась мне так дорого, наши предки приносили жертвы своим ложным богам, и здесь, клянусь душой, хочу я отречься и отказаться от ложных мечтаний, соблазнивших мое юное воображение, и принести их в жертву единому, милосердному Богу, которого не знали язычники. Она остановилась возле плоского камня и увидела Кливленда, подходившего робким шагом и с опущенным взором, настолько же отличным от его всегдашних манер и характера, насколько гордый вид, величественная осанка и спокойная, сосредоточенная поза Минны не напоминали той сраженной любовью и горем девушки, которая с трудом, опираясь на сестру, вышла из замка. Если справедливы предположения тех, кто считает Стеннисские менгиры созданием друидов, то Минна походила бы на Хаксу или их верховную жрицу, от которой ждет напутствия какой-либо древний витязь. Если же признать готическое или норманнское происхождение этого изумительного памятника, то она могла бы олицетворять собой Фрейю - супругу бога-громовержца, перед которой гордый викинг или герой склонился с таким благоговейным страхом, какого не могла бы внушить ему никакая земная опасность. Бренда, охваченная невыразимым ужасом и тревогой, осталась несколько позади, с беспокойством глядя на приближавшегося Кливленда и ничего кругом не замечая, кроме него и сестры. Кливленд остановился в двух шагах от Минны и склонил к земле голову. Наступило глубокое молчание. Затем Минна произнесла твердым, но скорбным голосом: - Несчастный человек! Зачем искали вы этой встречи, которая только усилит наши страдания? Уезжайте с миром, и пусть небо направит вас по лучшему пути, чем тот, которым вы следовали доныне. - Небо может направить меня на истинный путь, только если вы мне укажете дорогу, - ответил Кливленд. - Я явился сюда одичавшим и загрубелым человеком, едва сознававшим, что моя профессия - моя страшная профессия - преступнее пред лицом людей и неба, чем дозволенное вашими законами каперство. Так я был воспитан, и если бы не надежды, которые вы разрешили мне питать, я, быть может, так и умер бы отчаянным и нераскаявшимся пиратом. О, не отталкивайте меня, Минна! Дайте мне искупить мои преступления и не оставляйте начатого вами дела незавершенным. - Кливленд, - ответила Минна, - я не буду обвинять вас в том, что вы злоупотребили моей неопытностью или воспользовались иллюзиями, созданными легковерной молодостью, которые заставили меня смешать вашу роковую профессию с подвигами наших древних героев. Увы, достаточно было мне увидать ваших приспешников, чтобы иллюзии эти развеялись. Но я не упрекаю вас за то, что они существовали. Ступайте, Кливленд, расстаньтесь с теми отверженными, с которыми вас связывает ваше дело, и верьте: если небо дарует вам возможность прославить свое имя каким-либо достойным деянием или подвигом, то на этих пустынных островах чьи-то глаза заплачут от радости, как сейчас... как сейчас они плачут от горя. - И это все? - спросил Кливленд. - И мне не дано надеяться, что если я порву со своими теперешними товарищами, если сумею заслужить прощение таким же ревностным служением добру, с каким прежде служил злу, если по прошествии известного срока, пусть даже долгого, но все же ограниченного каким-то пределом, я гордо смогу сказать, что вернул себе доброе имя, - неужели тогда, неужели даже тогда не посмею я надеяться, что Минна простит мне то, что простят и небо, и родина? - Никогда, Кливленд, никогда! - ответила Минна с величайшей твердостью. - Здесь разлучаемся мы навеки, разлучаемся, не лелея никакой надежды. Если вы останетесь тем же, что вы теперь, то думайте обо мне как о мертвой; но если - да смилуется над вами небо! - вы измените свой страшный путь - знайте, что утром и вечером я буду возносить к Всевышнему молитвы о вашем счастье, хотя мое собственное погибло навеки! Прощайте, Кливленд! Охваченный невыразимой грустью, он преклонил колено, чтобы взять протянутую ему руку, но в то же мгновение друг его Банс выскочил из-за каменного столба и со слезами на глазах закричал: - Ни в одном театре не видел я такой трогательной сцены прощания! Но будь я проклят, если вам удастся закончить ее так, как вы полагали! С этими словами, прежде чем Кливленд мог возразить ему или оказать какое-либо сопротивление, прежде даже чем он смог встать на ноги, Банс без труда одолел его, опрокинув навзничь; несколько человек из команды тотчас же схватили его за руки и за ноги и устремились с ним к озеру. Минна и Бренда закричали и пытались бежать, но Деррик схватил первую с той же легкостью, с какой сокол хватает голубку, тогда как Банс, выкрикнув, очевидно для успокоения, несколько энергичных проклятий, поднял на руки Бренду, и вся компания, сопровождаемая двумя или тремя пиратами, незаметно подкравшимися от берега до самых камней, быстро помчалась к лодке, оставленной под надзором двух человек команды. Бегство их было, однако, неожиданно остановлено и преступные замыслы полностью расстроены. Когда Мордонт Мертон велел страже вооружиться, он, разумеется, сделал это для того, чтобы охранять безопасность девушек. Люди его поэтому со всем вниманием следили за каждым движением пиратов; увидев, что почти все они покинули шлюпку и, крадучись, направились к месту свидания, назначенному Кливлендом, стражники, естественно, заподозрили предательство и, под прикрытием глубокой рытвины или рва, который в прежние времена соединялся, должно быть, с менгирами, незаметно заняли позицию между пиратами и их шлюпкой. Когда раздались крики сестер, они бросились вперед и перерезали разбойникам путь, не смея, однако, стрелять из боязни ранить девушек, находившихся, как мы знаем, в руках у негодяев. Мордонт с быстротой оленя бросился на Банса, который, не желая отпустить свою добычу и поэтому лишенный возможности сопротивляться, стал вертеться во все стороны, загораживаясь пленницей от предполагаемых ударов Мордонта. Такой способ защиты оказался, однако, безуспешным против самого проворного и ловкого юноши во всей Шетлендии, и после одного или двух ложных выпадов Мордонт сбил пирата с ног, ударив его прикладом карабина, которым не смел воспользоваться иначе. Но между теми, кого не удерживали подобные соображения предосторожности, завязалась перестрелка, и пираты, державшие Кливленда, отпустили его, чтобы подумать о собственной защите или спасении. Тем самым они, однако, лишь увеличили число своих врагов, ибо Кливленд, увидев Минну в объятиях Деррика, одной рукой вырвал ее из когтей разбойника, а другой - тут же наповал застрелил его. Еще два-три пирата пали или были захвачены в плен, остальные добежали до шлюпки, отвалили, затем повернулись бортом к берегу и дали несколько залпов по оркнейцам, которые ответили тем же, что, впрочем, обошлось без особенного ущерба для обеих сторон. Мордонт, убедившись, что обе девушки на свободе и стремительно бегут к замку, бросился с обнаженным тесаком к Кливленду. Пират поднял пистолет и со словами: "Мордонт, я никогда не даю промаха", - выстрелил в воздух и швырнул оружие в озеро; затем он обнажил свой тесак, описал им несколько кругов над головой и бросил как только мог дальше туда же. Общая уверенность в силе и ловкости Кливленда была, однако, так крепка, что Мордонт все еще с осторожностью подошел к нему и спросил, сдается ли он. - Я не сдаюсь никому, - ответил капитан пиратов, - но вы видели, что я сам бросил свое оружие. Он был тут же схвачен несколькими оркнейцами и не оказал им никакого сопротивления. Мордонт запретил обращаться с ним грубо и не позволил даже связать его. Победители отвели Кливленда в замок Стеннис, где поместили в одной из отдаленных комнат верхнего этажа, поставив у дверей стражу. Банс и Флетчер, оба поднятые на поле боя, были доставлены туда же, а двух других пленников, по-видимому, простых матросов, заперли в подвале замка. Тщетно попытались бы мы описать радость Магнуса Тройла, когда, разбуженный шумом и выстрелами, он узнал, что дочери его спасены, а враг схвачен. Скажем только, что от великой радости он забыл, во всяком случае, в первую минуту, справиться, при каких именно обстоятельствах попали они в столь опасное положение. Тысячу раз прижимал он к груди Мордонта Мертона, как их спасителя, и столько же раз клялся мощами своего святого патрона, что, будь у него тысяча дочерей, такой храбрый юноша и такой преданный друг волен выбирать себе любую, а леди Глоуроурам пусть себе болтает что хочет. Совсем другого рода сцена происходила в комнате, где были заключены Кливленд и его приспешники. Капитан сидел у окна, устремив взор на простирающееся перед ним море, и казался столь глубоко погруженным в его созерцание, что совершенно не замечал остальных присутствующих. Джек Банс старался припомнить какие-нибудь подходящие к случаю стихи, которые помогли бы ему начать примирительный разговор с Кливлендом, ибо Джек после всего происшедшего понял, что шутка, которую он сыграл со своим другом, хоть и была задумана с самыми благими намерениями, окончилась весьма плачевно и вряд ли заслужит одобрение самого капитана. Его почитатель и приверженец Флетчер лежал, как казалось, в полудремоте на походной кровати, поставленной в комнате, не делая ни малейшей попытки принять участие в следующем разговоре. - Ну скажи мне хоть что-нибудь, Клемент, - произнес кающийся лейтенант, - ну хоть выругай меня за мою глупость! Молчишь? Ну, значит, свет перевернулся, Коль Клиффорд друга выбранить не может! - Прошу тебя, оставь меня в покое и убирайся! - сказал Кливленд. - У меня остался только один верный друг, и ты заставишь меня разрядить его или в тебя, или в свою собственную грудь! - Заговорил, заговорил! - воскликнул Банс. И продолжал словами Джафира: - Как ты ни злись, клянусь кромешным адом, Тебя я не покину до тех пор, Пока ты сам с собой не примиришься! - Еще раз прошу тебя, замолчи! - сказал Кливленд. - Мало того, что ты погубил меня своим вероломством, так ты еще не даешь мне покоя своим дурацким шутовством! Вот уж не думал я, Джек, что изо всех людей или дьяволов с нашего злополучного корабля именно ты сможешь поднять на меня руку! - Как я, - воскликнул Банс, - я поднял на тебя руку? Ну, а если и поднял, так из одной только любви к тебе, для того, чтобы сделать тебя счастливейшим человеком на свете, когда-либо ступавшим по палубе. Шутка сказать! Возле тебя была бы твоя возлюбленная, а под твоим началом - команда из пятидесяти самых отборных молодцов! Спроси Дика Флетчера, он тебе тоже скажет, что я сделал это исключительно для твоего блага. Но что-то он не подает голоса и лежит себе на боку, как голландская рыболовная шхуна, поваленная для починки. Вставай-ка, Дик, да будь другом, замолви за меня словечко. - Ладно уж, Джек Банс, - с трудом приподнявшись, слабым голосом ответил Флетчер, - замолвлю, коли смогу. Я-то всегда знал, что ты и говоришь, и делаешь все к лучшему. Но как ты там ни верти, а для меня, видишь ли, на этот раз дело обернулось худо, ибо я, кажется, истекаю кровью и, сдается мне, помираю. - Ну нет, брат, не будешь же ты таким ослом! - воскликнул Банс, бросаясь вместе с Кливлендом, чтобы поддержать несчастного, но земная помощь была ему уже не нужна. Дик снова упал на кровать, отвернулся и без единого стона умер. - Что он глуп как пробка - это я всегда знал, - пробормотал Банс, утирая слезу, - но чтобы он так по-идиотски отдал концы - вот уж этого я от него никак не ожидал. Я потерял лучшего своего товарища. - И он снова вытер слезу. Кливленд смотрел на покойника, грубых черт которого не изменила смерть. - Чистокровный английский бульдог, - произнес он, - и, если бы имел лучшего советника, был бы другим человеком. - Ты можешь сказать то же самое, капитан, и кое о ком еще, если пожелаешь быть справедливым, - добавил Банс. - Да, действительно, мог бы, и особенно о тебе, - ответил Кливленд. - Ну, тогда скажи: "Джек, я прощаю тебя". Это всего четыре слова, произнести их недолго. - Я прощаю тебя, Джек, от всей души, - произнес Кливленд, снова занявший свое прежнее место у окна, - тем более что твоя безрассудная выходка не имеет уже большого значения: настал день, который всем нам принесет гибель. - Как, ты все еще думаешь о предсказании той старой ведьмы, о которой мне говорил? - Оно скоро исполнится, - ответил Кливленд. - Поди сюда. Как ты думаешь, что это за большое судно с прямым вооружением огибает с востока мыс и идет к Стромнесскому заливу? - Ну, мне еще трудно его разглядеть, - ответил Банс, - а вот что старина Гофф принял его за судно Вест-Индийской компании, нагруженное ромом и сахаром, так это так, потому что будь я проклят, если он не стравил весь свой якорный канат и не собирается идти ему навстречу. - Вместо того чтобы спешить на мелководье, в чем его единственное спасение, - прибавил Кливленд. - Старый дурак, слюнтяй, идиот, выживший из ума пьяница, ну, подогреют ему сейчас его пойло! Ведь это же "Альциона"! Смотри, вот она выкидывает свой флаг и дает залп по нашим! Ну, теперь конец "Баловню фортуны"; надеюсь только, что ребята мои будут драться, пока не погибнет судно. Боцман, бывало, стойко держался, да и Гофф тоже, хоть он и скотина. Ну, теперь они удирают под всеми парусами: сообразили, видно, что так-то вернее. - Они поднимают Веселого Роджера, - воскликнул Банс, - старый наш черный флаг с черепом и песочными часами! Вот это здорово! - Песочные часы отсчитывают сейчас наше с тобой время, Банс, и песок высыпается быстро. Но палите же, ребятки, палите! Глубокое море или синее небо - все лучше, чем веревка на конце рея. Наступила минута мертвого, мучительного молчания: шлюп пиратов, преследуемый по пятам, продолжал на ходу отстреливаться, в то время как быстро настигавший его фрегат почти не отвечал на выстрелы. Наконец суда сблизились, и стало ясно, что военное судно намеревается не потопить шлюп, а взять его на абордаж, очевидно, для того, чтобы воспользоваться находившейся на пиратском судне добычей. - Эй, Гофф, эй, боцман! - закричал Кливленд, в пылу азарта забывая, что они не могут услышать его команду. - На шкоты и галсы! К повороту приготовиться! Дайте по ней продольный залп, когда вы пройдете у ней под носом, а потом сразу поворот, и отходите другим галсом, и летите, как дикий гусь! Эх, паруса у них заполаскивают, руль под ветром... в воду бы их всех! Вовремя поворота сделать не сумели, и фрегат их сейчас захватит! В самом деле, маневры обоих судов во время погони настолько приблизили их к берегу, что Кливленд в свою подзорную трубу мог видеть, как матросы военного корабля неудержимой лавиной ринулись с реев и бушприта на шлюп и их обнаженные тесаки засверкали на солнце; но в этот решающий миг оба судна окутало облако густого черного дыма, внезапно поднявшегося с палубы захваченного разбойника. - Exeunt omnes!* - произнес, сжав судорожно руки, Банс. ______________ * Все уходят! (лат.). - Конец и "Баловню фортуны", и его команде! - произнес одновременно с ним Кливленд. Но дым быстро рассеялся, и обнаружилось, что разрушения были только частичными: по недостатку пороха пиратам не удалась их отчаянная попытка взорвать свое судно вместе с "Альционой". Вскоре после окончания боя командир "Альционы" Уэдерпорт прислал офицера с отрядом морской пехоты в замок Стеннис с предложением выдать захваченных гарнизоном замка морских пиратов, в частности, Кливленда и Банса, командира пиратского судна и его помощника. Предложению такого рода не было возможности противиться, хотя Магнус Тройл от всей души желал, чтобы кровля, под которой он находился, могла бы считаться убежищем хотя бы для Кливленда. Но офицеру даны были самые строгие указания, и к тому же он прибавил, что капитан Уэдерпорт предполагает ссадить на берег также всех остальных пленников и отправить их под надежной охраной через весь остров в Керкуолл, для того, чтобы преступники были предварительно допрошены гражданскими властями, а потом уже отправлены в Лондон, дабы предстать перед верховным судом адмиралтейства. Магнус вынужден был поэтому ограничиться просьбой, чтобы с Кливлендом хорошо обращались, не ограбили его и не лишили личного платья, на что офицер, пораженный благородной внешностью пленного капитана и невольно сочувствуя его положению, охотно дал согласие. Добрый юдаллер хотел было сказать самому Кливленду что-либо утешительное, но не мог найти слов и только грустно покачал головой. - Мой старый друг, - сказал Кливленд, - вы на многое имели бы право жаловаться, однако вы жалеете меня, вместо того, чтобы радоваться моей беде. Ради вас и ваших близких никогда больше я не причиню зла человеческому существу. Возьмите от меня мою последнюю надежду и вместе с тем последнее искушение, - прибавил он, вынув спрятанный на груди карманный пистолет и вручая его Магнусу Тройлу. - Передайте от меня вашей... но нет, пусть все забудут меня. Я ваш пленник, сэр, - обратился он затем к офицеру. - И я тоже, - прибавил злополучный Банс и, приняв театральную позу, продекламировал почти не дрогнувшим голосом слова Пьера: Вас, капитан, как человека чести, Прошу я - прогоните эту чернь. Чтоб смерть свою я встретить мог достойно. Глава XLI Теперь, о радость, - в Лондон! Саути Известие о захвате пиратского судна достигло Керкуолла примерно за час до полудня и повергло жителей в изумление и радость. Мало сделок было в тот день заключено на ярмарке, ибо люди всех возрастов и занятий устремились с ярмарочной площади, чтобы взглянуть, как поведут пленников в Керкуолл, и порадоваться унижению тех, кто еще недавне с такой заносчивостью щеголял по улицам города, напивался, буянил и обижал жителей. Вскоре показались сверкающие на солнце штыки морской пехоты, а затем потянулось унылое шествие скованных попарно пленников. Их щегольское платье было частью сорвано с них победителями, частью висело лохмотьями. Многие были ранены и в крови, многие почернели от дыма или были обожжены при взрыве, когда несколько самых отчаянных смельчаков тщетно пытались уничтожить оба судна. Почти все были угрюмы и не обнаруживали ни малейших признаков раскаяния, кое-кто выглядел удрученным, что более приличествовало случаю, но несколько человек явно бравировали своим положением, распевая те же непристойные песни, какими оглашали керкуоллские улицы во время своих дебошей. Боцман и Гофф, скованные друг с другом, отводили душу, богохульствуя и ругаясь: первый обвинял капитана в неумении управлять судном, а тот, в свою очередь, корил боцмана за то, что он помешал ему поджечь порох в носовой крюйт-камере и послать таким образом на тот свет всех одной компанией. Позади шли избавленные от оков Кливленд и Банс. Строгий, грустный, но вместе с тем твердый вид Кливленда представлял резкую противоположность той театральной развязности, которую счел нужным проявлять несчастный Джек, чтобы скрыть волновавшие его чувства не слишком благородного характера. Первый возбуждал симпатию зрителей, на второго смотрели одновременно с презрением и жалостью, тогда как большинство своим видом и речами возбуждали в горожанах отвращение и даже страх. Было, однако, в Керкуолле одно лицо, которое не только не стремилось взглянуть на зрелище, привлекавшее все взоры, но даже не знало о событии, взволновавшем весь город. То был старый мистер Мертон, вот уже два или три дня находившийся в Керкуолле; большую часть этого времени он потратил на выполнение разного рода юридических формальностей в связи с жалобой, которую подал главному прокурору на честного и благочестивого Брайса Снейлсфута. После того как были тщательно исследованы все проделки этого почтенного негоцианта, сундук Кливленда с его бумагами и прочими вещами был вручен Мертону, как его законному хранителю, до тех пор, пока настоящий владелец не окажется в состоянии предъявить на него свои права. Мертон первоначально склонен был переложить с себя эту ответственность на органы правосудия, но, просмотрев одну или две бумаги, он вдруг изменил свое намерение и в несвязных словах попросил судью послать сундук к нему на квартиру. Затем он поспешил домой и заперся у себя в комнате, чтобы осознать и обдумать то необычайное открытие, которое случай столь неожиданно послал ему в руки и которое еще в десять раз усилило его нетерпение свидеться с таинственной Норной из Фитфул-Хэда. Читатель, должно быть, помнит, что во время их разговора на погосте святого Ниниана она велела ему быть в приделе собора святого Магнуса в полдень, на пятый день ярмарки святого Оллы, чтобы встретиться там с лицом, которое сообщит ему о судьбе Мордонта. "То будет, должно быть, она сама, - подумал он, - а увидеть ее сейчас мне чрезвычайно важно. Как найти ее раньше этого срока, я не знаю, но думаю, что лучше потерпеть несколько часов даже в случае крайней необходимости, чем раздражать ее, добиваясь преждевременного свидания". Поэтому задолго до полудня, задолго до того, как город Керкуолл взволновали известия о том, что произошло на другой стороне острова, старший Мертон уже шагал по пустынному приделу собора, в смертельной тревоге ожидая обещанных Норной сообщений. Часы пробили двенадцать... ни одна дверь не открылась... никто не вошел... но прежде чем под сводами купола замер последний удар, в глубине одного из боковых приделов показалась Норна и неслышными шагами подошла к Мертону. Не обращая внимания на таинственный способ ее внезапного появления (с секретом которого читатель уже знаком), он бросился к ней с криком: - Улла, Улла Тройл, помоги мне спасти нашего несчастного сына! - На имя Уллы Тройл я не откликаюсь, - произнесла Норна, - я отрешилась от этого имени в ту ночь, которая стоила мне отца! - Не говори об этой ночи ужасов! - воскликнул Мертон. - Нам нужны сейчас все силы нашего духа; не будем же предаваться воспоминаниям, которые могут поколебать его, но помоги мне, если можешь, спасти нашего несчастного ребенка! - Воан, - ответила Норна, - он уже спасен, давно спасен. Неужели ты думаешь, что мать, обладающая такой властью, как я, стала бы ожидать твоей медленной, запоздалой, бессильной помощи? Нет, Воан, я открылась тебе только для того, чтобы показать, как я над тобой восторжествовала! Это единственная месть, какую всемогущая Норна позволяет себе за зло, причиненное Улле Тройл. - Так ты в самом деле спасла его, спасла от этой шайки убийц? - спросил Мертон, или Воан. - Говори! Но говори правду! Я готов верить всему, чего ты только потребуешь, докажи мне только, что он спасен и находится вне опасности! - Спасен и вне опасности, и все благодаря мне, - ответила Норна, - спасен и готов вступить в почетный и счастливый союз. Да, надменный маловер, да, самоуверенный мудрец! И все это - дело рук Норны. Я-то узнала тебя давно, но никогда не открылась бы тебе, если бы не гордое сознание, что восторжествовала над судьбой, угрожавшей моему сыну. Все силы объединились против него: планеты грозили ему смертью в водах, сочетания светил пророчили ему кровь, но искусство мое все превозмогло! Я все устроила, все рассчитала, я нашла средства, я пустила их в ход, и я отвела каждую опасность. Найдется ли маловер на земле или упрямый демон за ее пределами, что посмеет отныне сомневаться в моем могуществе? Охвативший ее восторженный экстаз так походил на приступ безумия, что Мертон сказал: - Если бы ты не заносилась так высоко и говорила бы яснее, я скорее бы поверил, что мой сын в самом деле вне опасности. - И ты все еще сомневаешься, все не веришь? - сказала Норна. - Так знай же, что не только сын наш находится вне опасности, но и я отомщена, хотя не искала возмездия, отомщена в лице того, кто служил могучим орудием темных сил, много раз препятствовал исполнению моих планов и даже угрожал жизни моего сына. О, ты должен будешь поверить истинности моих слов, когда узнаешь, что Кливленд, пират Кливленд, в эту самую минуту входит пленником в Керкуолл и скоро поплатится жизнью за то, что пролил кровь родного сына Норны. - Как ты сказала, кто этот пленник? - громовым голосом воскликнул Мертон. - Кто, женщина, сказала ты, заплатит за свои преступления жизнью? - Кливленд, пират Кливленд! - ответила Норна. - Он пренебрег моими советами и пусть теперь встретит свою судьбу. - О несчастнейшая из женщин, - еще произнес Мертон сквозь стиснутые зубы, - ты убила, значит, своего сына, так же как убила отца! - Моего сына? Какого сына? Что ты хочешь сказать? Ведь твой сын, твой единственный сын - это Мордонт! - воскликнула Норна. - Ведь так? Говори скорее: ведь так? - Мордонт в самом деле мой сын, - ответил Мертон. - Закон по крайней мере считает его таковым. Но - о несчастная Улла! - Кливленд - наш сын, плоть от нашей плоти, кровь от нашей крови; и если ты отправила его на смерть, вместе с ним окончу и я свое жалкое существование. - Что? Что ты говоришь, Воан! - воскликнула Норна. - Нет, это невозможно! Докажи, что ты сказал правду, и я найду способ помочь, я призову на помощь весь ад! Но докажи, что ты сказал мне правду, иначе я не могу тебе поверить! - Ты - поможешь! Жалкая, самонадеянная женщина! Куда завели тебя все твои расчеты и хитрости, все твои сумасшедшие фокусы, все шарлатанство твоего безумия? Но я буду говорить с тобой как с разумным существом, я даже готов признать твое могущество - узнай же, Улла, доказательства, которых ты требуешь, и помоги тогда, если можешь. - Когда я бежал с Оркнейских островов, - продолжал он после некоторого молчания, - тому назад двадцать пять лет, я увез с собой несчастное существо, которому ты дала жизнь. Его принесла мне одна из твоих родственниц, и она же сообщила мне о твоей болезни, вслед за которой распространился слух о твоей смерти. Ни к чему рассказывать тебе, в каком отчаянии я покинул Европу. Я нашел себе пристанище на Эспаньоле, где одна красивая молодая испанка взяла на себя роль утешительницы. Я женился на ней, и она стала матерью юноши, которого называют Мордонтом Мертоном. - Ты женился на ней! - с горьким упреком воскликнула Норна. - Да, Улла, - ответил Мертон, - но ты была отомщена. Она оказалась неверной, и ее измена заставила меня усомниться, имеет ли право рожденный ею ребенок называть меня отцом. Но и я, в свою очередь, отомстил! - Ты убил ее! - вырвался у Норны крик ужаса. - Я совершил то, - ответил Мертон, не давая более прямого ответа, - что заставило меня немедленно покинуть Эспаньолу. Твоего сына я увез с собой на остров Тортугу, где у меня было небольшое имение. Мордонта Воана, моего законного сына, который был на три или четыре года моложе, я оставил в Порт-Рояле, чтобы он мог воспользоваться преимуществами английского воспитания. Я решил никогда его больше не видеть, но продолжал содержать его. Когда Клементу было около пятнадцати лет, имение мое разорили испанцы. К отчаянию и мукам совести прибавилась нужда. Я стал корсаром и увлек с собой и Клемента на этот страшный путь. Благодаря своему искусству в морском деле и храбрости он вскоре получил в командование отдельное судно, хотя был еще совсем мальчиком. По прошествии двух или трех лет, когда мы с ним плавали далеко друг от друга, мой экипаж взбунтовался и оставил меня, умирающего, на берегу одного из Бермудских островов. Однако я вернулся к жизни и, оправившись после продолжительной болезни, первым делом стал разыскивать Клемента. Я узнал, что он тоже был высажен взбунтовавшейся командой на необитаемый остров и обречен там на голодную смерть. Я считал его погибшим. - Что же заставило тебя думать, что он жив? - спросила Улла. - И почему ты считаешь, что этот Кливленд то же самое лицо, что Воан? - Переменить имя - вещь весьма обычная среди искателей приключений, - ответил Мертон, - а Клемент, видимо, убедился, что имя Воан стало уже слишком известным, и эта-то перемена и помешала мне получить о нем какие-либо сведения. Тут угрызения совести охватили меня с новой силой и, возненавидев все на свете, в особенности же тот пол, к которому принадлежала Луиса, я решил наложить на себя епитимью и провести остаток дней своих на пустынных Шетлендских островах. Католические священники, к которым я обратился, убеждали меня прибегнуть к постам и самобичеванию, но я предпочел более благородное искупление: я решил взять к себе этого злополучного ребенка, Мордонта, чтобы всегда иметь перед глазами живое напоминание моего несчастья и моего преступления. Так я и сделал и, непрестанно возвращаясь к ним мысленно, не раз готов был потерять самый рассудок. А теперь, чтобы довести меня до настоящего безумия, мой Клемент, мой родной, мой настоящий сын, воскресает для меня из мертвых и тут же по проискам собственной матери оказывается обреченным на позорную смерть! - Полно, полно, - со смехом промолвила Норна, выслушав до конца рассказ Мертона, - все это выдумки, сочиненные старым пиратом, чтобы я помогла ему выручить из беды преступного товарища. Как могла бы я принять Мордонта за своего сына, если между ними, как ты говоришь, такая разница лет? - Смуглый цвет лица и мужественная фигура могли обмануть тебя, - ответил Бэзил Мертон, - а пылкое воображение довершило остальное. - Но представь мне доказательство, что этот Кливленд - мой сын, и солнце скорее зайдет на востоке, чем им удастся тронуть единый волос на его голове. - Просмотри вот эти бумаги, этот дневник, - ответил Мертон, протягивая ей памятную книжку. - Я не могу ничего разобрать, - сказала после некоторого усилия Норна, - у меня кружится голова. - У Клемента были вещи, которые ты должна помнить, но они, вероятно, стали добычей его победителей. У него была, между прочим, серебряная табакерка с рунической надписью, которую ты в те далекие времена подарила мне, и золотые четки. - Табакерка! - воскликнула Норна. - Кливленд дал мне табакерку день тому назад, но я до сих пор еще не взглянула на нее. С трепетом достала она табакерку, с трепетом взглянула на надпись, шедшую вокруг крышки, и с тем же трепетом воскликнула: - Теперь меня смело могут называть "Рейм-кентар" - "сведущая в стихах", ибо из этих стихов я узнала, что стала убийцей своего сына, так же как и убийцей своего отца! Разоблачение страшной ошибки так подействовало на Норну, что она как подкошенная упала к подножию одной из колонн. Мертон принялся звать на помощь, хотя мало надеялся, что кто-нибудь явится. Вошел, однако, церковный сторож, и, не рассчитывая больше добиться чего-либо от Норны, обезумевший отец выбежал из собора, чтобы узнать, если возможно, судьбу своего сына. Глава XLII Бегите же, молите об отсрочке! "Опера нищих" Тем временем капитан Уэдерпорт успел лично явиться в Керкуолл и с радостью и благодарностью был принят отцами города, специально собравшимися для этой цели на совет. Провост, в частности, выразил свой восторг по поводу счастливого прибытия "Альционы" как раз в тот момент, когда пираты не могли ускользнуть от нее. Капитан, который казался несколько удивленным, сказал: - Но этим, сэр, вы обязаны тому извещению, которое сами послали мне. - Которое я послал? - переспросил пораженный провост. - Ну да, сэр, - ответил капитан Уэдерпорт, - ведь вы, если я не ошибаюсь, Джордж Торф, мэр города Керкуолла, подписавший это письмо? Изумленный провост взял письмо на имя командира "Альционы" Уэдерпорта, извещавшее его о прибытии пиратского судна и содержащее сведения о его вооружении и прочие подробности. В письме также указывалось, что, поскольку пираты прослышали о том, что "Альциона" находится неподалеку, они уже настороже и легко могут ускользнуть от нее, следуя мелководьем между островами и островками, где фрегату затруднительно было бы за ними следовать; к тому же пираты - такой отчаянный народ, что в случае поражения не задумаются выбросить судно на берег или взорвать его, причем много награбленного добра и ценностей будет потеряно для победителей. В письме поэтому заключался совет "Альционе" крейсировать в течение двух-трех дней между Данкансби-Хэдом и мысом Рот, чтобы рассеять опасения пиратов, вызванные ее близостью, и успокоить их подозрения. К тому же, как было известно автору письма, в случае, если фрегат покинет здешние воды, пираты собирались последовать в Стромнесс-Бэй и там свезти свои орудия на берег для необходимого ремонта, а если они смогут найти для того средства, то даже для кренгования. Письмо заканчивалось уверениями, что если капитан Уэдерпорт введет фрегат в Стромнесс-Бэй утром 24 августа, то он получит с пиратов хорошую поживу, если же раньше, то рискует упустить их. - Это письмо написано не моей рукой, и подпись эта тоже не моя, капитан Уэдерпорт, - сказал провост, - да я никогда и не взял бы на себя смелость советовать вам медлить с прибытием. Тут капитан, в свою очередь, удивился. - Я знаю только, - сказал он, - что письмо это было доставлено мне, когда мы находились в заливе Терсо, и что я дал гребцам шлюпки пять долларов за то, что они переправились через Пентленд-Ферт в штормовую погоду. Старший у них был немой карлик, самое уродливое существо, какое я когда-либо видел. Я тогда еще подивился точности ваших сведений, господин провост. - Хорошо, что так получилось, - ответил провост, - однако для меня еще вопрос, не желал ли скорее автор письма, чтобы вы нашли гнездо пустым, а птичку улетевшей? С этими словами он передал письмо Магнусу Тройлу, который вернул его с улыбкой, но без единого замечания, догадавшись, должно быть, вместе с проницательным читателем, что Норна имела свои причины в точности рассчитать день прибытия "Альционы". Не задумываясь более над тем, что казалось необъяснимым, капитан Уэдерпорт предложил начать допрос пленников, и Кливленд с Алтамонтом, как упорно продолжал называть себя Банс, были вызваны первыми в качестве командира и лейтенанта пиратского судна. Не успел, однако, начаться допрос, как в залу, несмотря на протесты стоявшей у дверей стражи, ворвался Бэзил Мертон с криком: "Берите меня, старика, вместо этого молодого человека! Я тот самый Бэзил Воан, имя которого слишком известно на корабельных стоянках Наветренных островов, - берите мою жизнь, но пощадите моего сына!" Все были крайне изумлены, а больше всех Магнус Тройл, который поспешил объяснить членам совета и капитану Уэдерпорту, что джентльмен этот вот уже много лет как мирно и честно проживает на шетлендском Мейнленде. - В таком случае, - заявил капитан, - я отказываюсь от обвинения этого несчастного старика, ибо в силу двух деклараций о помиловании он не подлежит больше преследованию, и клянусь душой: когда я вижу, как отец и сын сжимают друг друга в объятиях, хотел бы я иметь право сказать то же самое и о сыне. - Но как же это, как же это может быть? - спросил провост. - Ведь мы всегда звали старого джентльмена Мертоном, а молодого - Кливлендом, а теперь оказывается, что обоих зовут Воан. - Воан... - повторил Магнус. - У меня есть некоторые основания помнить это имя, а судя по тому, что мне недавно сообщила моя кузина Норна, этот человек имеет право носить его. - А я могу подтвердить, что и молодой человек тоже, - сказал капитан, заглянув в свои заметки. - Минуту внимания, - прибавил он, обращаясь к молодому Воану, которого мы до сих пор называли Кливлендом. - Послушайте, сэр, вас зовут, оказывается, Клемент Воан; так скажите, пожалуйста, не вы ли, будучи совсем еще мальчиком, стояли во главе шайки разбойников, что восемь или девять лет тому назад разграбила испанскую деревню под названием Кемпоа, в Новой Испании, с целью захватить находившиеся там в это время сокровища? - Мне нет никакого смысла отрицать это, - ответил пленник. - Несомненно, - подтвердил капитан, - но признание может сослужить вам службу. Дело в том, что погонщики мулов скрылись со своими сокровищами в то время, как вы, рискуя собственной жизнью, защищали от грубости ваших соратников честь двух испанских дам. Помните ли вы этот случай? - Уж кому это помнить, как не мне! - закричал Джек Банс. - Ибо за это рыцарское поведение капитана нашего высадили на необитаемый остров, а меня самого чуть не отлупили плетьми и не посыпали солью за то, что я был заодно с ним. - Поскольку это дело выяснилось, - сказал Уэдерпорт, - жизнь Воана вне опасности. Дамы, которых он защитил, оказались весьма высокопоставленными особами, дочерьми самого губернатора провинции, и благородный испанец давно уже испросил у нашего правительства прощение их спасителю. Мне даны были специальные распоряжения относительно Клемента Воана, когда шесть или семь лет тому назад я был послан в Вест-Индию для преследования пиратов. Но о Воане там никто ничего не знал, хотя вместо него мне достаточно пришлось услышать о Кливленде. Но как бы то ни было, капитан, будь вы Воан или Кливленд, я, пожалуй, готов поручиться, что за ваш геройский подвиг в Кемпоа вы получите полное прощение, когда прибудете в Лондон. Кливленд поклонился, и кровь бросилась ему в лицо, а Мертон пал на колени и горячо возблагодарил Бога. Обоих увели при сочувственных рыданиях многих зрителей. - Ну, а вы, уважаемый господин лейтенант, что вы можете сказать в свое оправдание? - спросил капитан Уэдерпорт ci-devant* Росция. ______________ * бывшего (франц.). - Да очень мало или даже совсем ничего, с позволения вашей милости; хотелось бы мне, конечно, чтобы ваша милость нашла и мое имя в той книге помилований, что держит в руке, ибо в деле при Кемпоа я был правой рукой капитана Клемента Воана. - Вы