или не соответствовали истине. Ну, хорошо, милорд, вспомните ваше обещание признать свою вину, а признать свою вину в данном случае значило бы в какой-то мере загладить ее. Конечно, вы молоды, женщина красива и, как я сам заметил, довольно легкомысленна. Скажите мне, где она. Ее глупый муж все еще чувствует к ней сострадание, хочет избавить ее от позора, а со временем, быть может, примет ее назад, ибо мы, торговцы, народ добросердечный. Не уподобляйтесь тем, милорд, кто сеет зло единственно из удовольствия причинять страдания, - это наихудшее из всех качеств. - Серьезность ваших упреков сведет меня с ума, - сказал Найджел. - Ваши слова разумны и справедливы, а между тем вы настаиваете на том, чтобы я открыл убежище беглянки, о которой я ровно ничего не знаю. - Будь по-вашему, милорд, - холодно ответил Гериот. - Вы вправе хранить свои секреты. Поскольку разговор наш на эту тему ни к чему привести не может, нам лучше перейти к делу. И все-таки образ вашего отца встает передо мной и словно просит продолжать расспросы. - Делайте как хотите, - сказал Найджел. - Я не собираюсь убеждать того, кто сомневается в моих словах. - Пусть так, милорд. Мне сообщили, что в убежище Уайтфрайерс, месте, столь неподходящем для знатного и достойного молодого человека, совершено убийство. - И вы, очевидно, приписываете его мне? - Избави бог, милорд! Было проведено следствие, и выяснилось, что ваша светлость под вымышленным именем Грэма вели себя необычайно мужественно. - Пожалуйста, без похвал, - сказал Найджел. - Я весьма счастлив слышать, что не я убил старика и даже не подозреваюсь в убийстве. - Да, милорд, но и в этом деле имеется неясность. Ваша светлость сегодня утром плыли в лодке вместе с некоей женщиной, при которой была, как говорят, огромная сумма денег звонкой монетой и множество драгоценностей. С тех пор о женщине нет ни слуху ни духу. - Я расстался с ней на пристани у собора святого Павла, - ответил Гленварлох, - моя спутница сошла там на берег со своим имуществом. Я дал ей рекомендательную записку как раз к этому человеку- Джону Кристи. - Да, так говорит и лодочник, но Джон Кристи утверждает, что ничего подобного не помнит. - Очень грустно, - сказал молодой лорд, - надеюсь, провидение не допустило, чтобы она попала в ловушку из-за своих сокровищ. - Я тоже надеюсь, милорд, - промолвил Гериот, - но люди взволнованы ее исчезновением. Честь нашей нации подвергается нападкам со всех сторон. Припоминают прискорбный случай с лордом Санкухаром, повешенным за убийство учителя фехтования, и кричат, что не позволят шотландским дворянам совращать их жен и похищать их имущество. - И всю вину взваливают на меня? Что ж, мне нетрудно оправдаться. - Верю вам, милорд, - сказал Гериот. - Нет, нет, я не сомневаюсь, что в этом - отношении вы чисты. Но почему вы покинули Уайтфрайерс при таких странных обстоятельствах? - Мейстер Реджиналд Лоустоф прислал за мной лодку, заботясь о моей безопасности. - К сожалению, милорд, мейстер Лоустоф отрицает это, говоря, что, после того как он переслал вам вещи, дальнейшие действия вашей светлости происходили без его ведома. - Но лодочники сказали, что они наняты им! - Лодочники! - воскликнул Гериот. - Один из них оказался повесой-подмастерьем, которого я давно знаю, а другой сбежал. Но тот, что сидит в тюрьме, утверждает, будто нанят вашей светлостью и никем другим. - Он лжет! - запальчиво воскликнул лорд Гленварлох. - Мне он сказал, что послан мейстером Лоустофом. Надеюсь, этот великодушный джентльмен на свободе? - Да, - ответил Гериот, - он отделался нагоняем от старшин корпорации за то, что ввязался в дела вашей светлости. В наши смутные времена при дворе хотят мира со студентами, а то бы ему несдобровать. - Вот первое утешительное известие, какое я слышу от вас, - сказал Найджел. - Но возвратимся к той несчастной: она и ее сундук были поручены мною заботам двух носильщиков. - То же говорит и мнимый лодочник, но ни один из молодцов, работающих на пристани, не желает подтвердить, что действительно был нанят. Я вижу, вас это беспокоит, милорд. Сейчас приняты все меры, чтобы установить, куда скрылась бедная женщина, если только она еще жива. Теперь, милорд, со всем, что относилось исключительно к вашей светлости, покончено. Остается дело, касающееся не только лично вас. - Приступим к нему без промедления, - сказал лорд Гленварлох. - Я с охотой поговорю о чьих угодно делах, только не о своих. - Вы, наверно, не забыли о той сделке, милорд, которая была совершена несколько недель тому назад в доме лорда Хантинглена и согласно которой вам была предоставлена крупная сумма для выкупа поместья вашей светлости? - Прекрасно помню, - ответил Найджел, - и при всей вашей нынешней суровости я не могу забыть той доброты, какую вы тогда проявили. Гериот чопорно поклонился и продолжал: - Деньги эти были предоставлены в надежде на то, что они будут возвращены после получения вами денег по приказу за королевской подписью, выданному в уплату долга государственного казначейства вашему отцу. Надеюсь, вы, ваша светлость, поняли значение этой сделки тогда, понимаете смысл моего напоминания о ее важности теперь и согласны, что я правильно излагаю ее суть. - Бесспорно, - ответил лорд Гленварлох. - Если сумма, обозначенная в закладной, не будет возвращена, мои земли отойдут тем, кто, купив закладную у ее прежних держателей, приобрел их права. - Совершенно верно, милорд, - подтвердил Гериот. - Бедственные обстоятельства вашей светлости, как видно, встревожили кредиторов, и они, к моему огорчению, настаивают на выполнении того или иного условия - на передаче им поместья или уплате долга. - Они имеют право на это. Поскольку я не в состоянии сделать последнее, я полагаю, они должны вступить во владение поместьем. - Постойте, милорд, - остановил его Гериот. - Если вы перестали считать меня своим другом, то вы по крайней мере увидите, что я всей душой желаю остаться другом вашего дома, хотя бы в память о вашем отце. Если вы доверите мне приказ с королевской подписью, я думаю, что при теперешнем настроении во дворце мне, быть может, удастся выхлопотать для вас деньги. - Я охотно сделал бы это, - ответил Гленварлох, - но шкатулки, в которой он спрятан, у меня нет. Ее отняли у меня, когда арестовали в Гринвиче. - Ее вернут вам, - сказал Гериот, - ибо, как я понял, природный здравый смысл моего повелителя и какие-то сведения, уж не знаю откуда полученные, побудили его взять назад обвинение в покушении на его особу. Это дело прекратили, и теперь вас будут судить только за нападение на лорда Дэлгарно в пределах дворцового парка. Но и в этом обвинении, достаточно тяжком, вам трудно будет оправдаться. - Ничего, я не пошатнусь под его тяжестью, - ответил лорд Гленварлох. - Но не о том теперь речь. Будь у меня шкатулка... - Когда я шел сюда, в маленькой прихожей стояли ваши вещи, - сказал горожанин, - шкатулка бросилась мне в глаза. Я узнал ее сразу - ведь вы получили ее от меня, а мне она досталась от моего старого друга, сэра Фейсфула Фругала. Увы, у него тоже был сын... Тут мейстер Гериот запнулся. - Который, подобно сыну лорда Гленварлоха, - не делал чести своему отцу. Это вы хотели сказать, мейстер Гериот? - Милорд, эти слова нечаянно вырвались у меня, - ответил Гериот. - Господь, может быть, все поправит, когда придет время. Скажу, однако, что я подчас завидовал моим друзьям, у которых были чудесные дети, преуспевавшие в жизни; но какие перемены мне приходилось видеть, когда смерть похищала главу семьи! Столько сыновей богатых отцов оказывалось без единого пенни, столько наследников рыцарских и дворянских фамилий оставалось без единого акра, что мое состояние и мое имя благодаря моим распоряжениям переживут, смею думать, многие знатные фамилии, хоть бог и не дал мне наследника. Но это к делу не относится. Эй, страж! Принеси сюда вещи лорда Гленварлоха! Тюремщик повиновался. Печати, первоначально наложенные на чемодан и шкатулку, были сняты - по недавнему распоряжению из дворца, как пояснил тюремщик, - и заключенный мог свободно распоряжаться своими вещами. Желая положить конец утомительному визиту, лорд Гленварлох открыл шкатулку и перебрал бумаги, сперва очень невнимательно, а затем еще раз, медленно и тщательно. Но напрасно! Приказ, подписанный королем, исчез. - Я ничего другого и не ждал, - с горечью произнес Джордж Гериот. - Лиха беда начало. Полюбуйтесь, превосходное наследство потеряно из-за какого-нибудь нечестного метания костей или ловкого карточного хода. Вы отлично разыграли изумление, милорд. Приношу вам свои поздравления по поводу ваших талантов. Много я видал молодых драчунов и мотов, но никогда не встречал такого законченного молодого лицемера. Нет, нет, милейший, нечего хмурить брови. Я говорю с такой горечью, потому что у меня болит сердце, когда я думаю о вашем достойном отце. Если сыну не скажет о его испорченности никто другой, то об этом скажет ему старый золотых дел мастер. Новое подозрение едва не вывело Найджела из себя, однако добрые побуждения и усердие славного старика, а также все таинственные обстоятельства дела служили таким превосходным оправданием для гнева мейстера Гериота, что лорд Гленварлох был вынужден обуздать свое негодование и после нескольких вырвавшихся в запальчивости восклицаний замкнуться в гордом и мрачном молчании. Прошло некоторое время, прежде чем мейстер Гериот возобновил свои нравоучения. - Послушайте, милорд, - сказал он, - немыслимо, чтобы столь важная бумага пропала бесследно. Скажите мне, в какой темной лавчонке, за какую жалкую сумму вы заложили ее; еще не поздно что-нибудь предпринять. - Ваши заботы обо мне весьма великодушны, - сказал лорд Гленварлох, - тем более что вы стараетесь ради того, кого вы считаете заслуживающим осуждения, но - увы! - заботы ваши бесполезны. Судьба разит меня со всех сторон. Пусть же она выигрывает сражение. - Тьфу ты, пропасть! - в сердцах воскликнул Гериот. - Да с вами святой начнет браниться! Ведь я вам объясняю; если этот документ, утрата которого вас, по-видимому, так мало беспокоит, не будет найден, - прощай тогда прекрасные владения Гленварлохов, леса и рощи, луга и пашни, озера и реки - все, что принадлежало дому Олифантов со времен Вильгельма Льва! - Что ж, я скажу им "прощай" и долго оплакивать не стану. - Черт возьми, милорд, вы еще пожалеете об этой потере. - Только не я, мой старый друг, - возразил Найджел. - Если я о чем-нибудь жалею, мейстер Гериот, так о том, что я потерял уважение честного человека, и потерял, должен сказать, совершенно незаслуженно. - Ну что ж, молодой человек, - промолвил Гериот, качая головой, - попробуйте убедить меня в этом... А теперь, чтобы покончить с делами, - добавил он, вставая и направляясь к креслу, где сидела переодетая девушка, - ибо их у нас осталось уже не много, убедите меня также и в том, что эта переряженная фигура, на которую я отеческой властью налагаю руку, - французский паж, не понимающий по-английски. Сказав так, он схватил мнимого пажа за плащ и, не обращая внимания на сопротивление, насильно, хотя и не грубо, вывел на середину комнаты переодетую красавицу, тщетно пытавшуюся закрыть лицо сперва плащом, а потом руками. Оба эти препятствия мейстер Гериот довольно бесцеремонно устранил и открыл лицо захваченной врасплох дочери часовщика и своей крестницы, Маргарет Рзмзи. - Вот прекрасный маскарад, - продолжал он, не удержавшись, чтобы слегка не встряхнуть ее, ибо, как мы уже отмечали, он был человеком строгих правил. - Как это получилось, голубушка, что я застаю тебя в таком неприличном наряде и в таком недостойном месте? Нет, нет, стыдливость сейчас не ко времени, стыдиться надо было раньше. Говори, или я... - Мейстер Гериот, - прервал его лорд Гленварлох, - какова бы ни была ваша власть над этой девицей, пока она здесь, она находится под моим покровительством. - Под вашим покровительством, милорд? Хорош покровитель! И как давно, мистрис, вы изволите быть под покровительством милорда? Отвечай же в конце концов! - Часа два, крестный, не больше, - пролепетала девушка, опустив голову и заливаясь краской. - Но я попала сюда против своей воли. - Два часа, - повторил Гериот, - этого за глаза довольно, чтобы натворить бед. Милорд, я полагаю, это еще одна жертва, принесенная вами в угоду вашей репутации волокиты? Еще одно похождение, которым можно будет хвастаться в ресторации Боже? Мне кажется, что дом, где вы ее впервые встретили, мог бы уберечь ее от подобной участи. - Клянусь честью, мейстер Гериот, - сказал лорд Гленварлох, - вы только теперь помогли мне вспомнить, что я встречал эту молодую леди в кругу вашей семьи. Лицо ее нелегко забыть, и вместе с тем я тщетно старался припомнить, где я его видел. Подозрения ваши несправедливы и оскорбительны как для нее, так и для меня. Я разгадал ее секрет лишь перед самым вашим приходом. Я убедился из всех ее поступков, что присутствие ее здесь в таком наряде вынужденно; сохрани бог, чтобы я воспользовался этим ей во зло. - Красиво сказано, милорд, - заметил Гериот, - но всем известно, что искусный причетник может прочитать апокриф так же гладко, как писание. Откровенно говоря, милорд, вы теперь в таком положении, что слова ваши требуют доказательств. - Быть может, мне не следовало бы говорить, - вмешалась Маргарет, которая при любых, даже самых неблагоприятных обстоятельствах не могла надолго утратить свою природную живость, - но я не могу молчать. Крестный, вы несправедливы ко мне и не менее несправедливы к этому молодому джентльмену. Вы говорите, что слова его требуют доказательств. Я знаю, где искать доказательства для некоторых из них, а остальным я и так глубоко и искренне верю. - Благодарю вас, любезная леди, за доброе мнение обо мне, - сказал Найджел. - Не знаю, как это случилось, но я дошел, кажется, до того, что в любых моих поступках и помыслах отказываются видеть честные побуждения. Тем больше я обязан той, кто вопреки всеобщему мнению отдает мне справедливость. Будь я на свободе, дорогая леди, я со шпагой в руке защитил бы вашу честь. - Ей-богу, ни дать ни взять, Амадис и Ориана! - воскликнул Джордж Гериот. - Боюсь, что рыцарь с принцессой мигом зарезали бы меня, да, спасибо, стражники стоят за дверью. Ну, ну, мадемуазель Ветреница, если хотите поладить со мной, извольте говорить начистоту, а не угощать меня речами из романов и пьес. Во имя неба, как ты здесь очутилась? - Сэр, - ответила Маргарет, - раз вы требуете от меня, то я расскажу. Сегодня утром я поехала с монной Паулой в Гринвич, чтобы подать королю просьбу леди Гермионы. - Боже милосердный! - воскликнул Гериот. - И эта туда же? Неужели она не могла дождаться, пока я приеду и займусь ее делами? Видно, известие, которое я ей послал, ее растревожило. Ох, женщина, женщина! Кто берется быть твоим компаньоном, должен обладать терпением на двоих, ибо ты его в общий капитал не внесешь. Ну ладно, но какую, к черту, связь имеет поручение, данное монне Пауле, с твоим дурацким переодеванием? Отвечай! - Монна Паула боялась, - ответила Маргарет, - она не знала, как взяться за дело; вам известно, что она почти не выходит из дому. И вот... вот я и согласилась пойти с ней, чтобы придать ей храбрости. А этот наряд... Вы, наверно, помните, что я надевала его на рождественский маскарад, тогда вы не считали его неприличным. - Я и сейчас считаю, что он хорош для рождества и гостиной, но не для того, чтобы бегать в нем напоказ всему городу. Конечно, я помню его, проказница, и узнал его теперь. Благодаря ему и твоему маленькому башмачку, да еще намеку, что я получил утром от одного друга, который по крайней мере себя так именует, я и вывел тебя на чистую воду. Здесь лорд Гленварлох, не удержавшись, взглянул на маленькую ножку, которую считал достойной упоминания даже степенный горожанин, но взглянул украдкой, так как видел, что малейшее проявление внимания усиливает терзания и смущение Маргарет. - Скажи мне, милая, - продолжал мейстер Гериот (приведенная выше немая сцена была лишь мимолетной интермедией), - леди Гермиона знала о твоей проделке? - Ни за что на свете я не осмелилась бы признаться ей в этом, - отвечала Маргарет. - Она думает, что с монной Паулой поехал один из наших подмастерьев. Следует отметить, что слова "наши подмастерья" имели в себе нечто чудодейственное, что нарушило для Найджела очарование несвязного, но занима- тельного рассказа Маргарет. - А по какой причине он не поехал? На мой взгляд, он был бы куда более подходящим спутником для монны Паулы, - заметил горожанин. - Он был занят другим, - еле слышно ответила Маргарет. Мейстер Джордж бросил быстрый взгляд на лорда Гленварлоха, но увидев, что лицо его выражает полное неведение, пробормотал: - Дело-то обстоит лучше, чем я думал. Итак, проклятая испанка, у которой, как у всех у них, голова забита переодеваниями, потайными дверями, веревочными лестницами и масками, эта негодная дура потащила тебя с собой выполнять сумасбродное поручение? И чем кончилось дело? - Как раз когда мы подошли к воротам парка, раздались крики: "Измена, измена!" Не знаю, что стало с монной Паулой; я бросилась бежать и бежала, пока не натолкнулась на одного весьма порядочного королевского служителя по имени Линклейтер. Мне пришлось сказать ему, что я ваша крестница, и тогда он скрыл меня от преследователей и по моей просьбе предоставил мне возможность поговорить с его величеством. - Вот единственное доказательство того, что в твоей глупенькой головке еще осталось немного рассудка, - заметил Гериот. - Его величество, - продолжала девушка, - был так милостив, что принял меня наедине, хотя все придворные кричали, что это грозит для него опасностью, и хотели меня обыскать, нет ли при мне оружия, помоги мне боже. Но король запретил им; наверно, Линклейтер сказал ему, кто я такая. - Хорошо, милая, я не спрашиваю, что было дальше, - сказал Гериот. - Мне не подобает совать нос в секреты моего повелителя. Вот если б ты беседовала наедине с его дедушкой, Рыжей Лисицей из Сент-Эндрюса, как прозвал его Дэви Линдсей, тогда, по чести говоря, у меня появились бы свои соображения на этот счет; но наш государь, благослови его бог, кроток и воздержан и настоящий Соломон во всем, кроме того, что касается жен и наложниц. - Не знаю, о чем вы говорите, сэр, - отвечала Маргарет. - Его величество был очень добр и выслушал меня с сочувствием, но сказал, что мне придется поехать сюда, где жена коменданта, леди Мэнсел, позаботится обо мне и присмотрит, чтобы меня не обижали. Король обещал отослать меня сюда в крытой лодке под надзором известного вам человека - и вот я оказалась в Тауэре. - Но почему, каким образом ты попала в эту камеру, красавица? Объясни, пожалуйста; мне сдается, что эта загадка требует разгадки. - У меня нет другого объяснения, сэр, кроме того, что леди Мэнсел послала меня сюда, невзирая на мои неотступные просьбы, слезы и уговоры. Я, правда, не боялась, ибо знала, что буду под надежной защитой, но я едва не умерла, да и сейчас не знаю куда деваться от стыда и смущения. - Ну, хорошо, хорошо, если твои слезы непритворны, они скоро смоют воспоминание о твоем проступке. А знает ли отец о твоих похождениях? - Не дай бог, чтобы он узнал, - ответила Маргарет, - он думает, что я у леди Гермионы. - Да, честный Дэви следит за своими часами куда лучше, чем за своей дочкой. Идем, проказница, я отведу тебя к леди Мэнсел и попрошу, чтобы впредь, когда ее попечению доверят гуся, она не отдавала его под присмотр лисе. Тюремщики, наверно, пропустят нас в покои леди Мэнсел. - Подождите еще одно мгновенье, - сказал лорд Гленварлох. - Как бы плохо вы обо мне ни думали, мейстер Гериот, я прощаю вам; время покажет, как вы ко мне несправедливы, и вы первый пожалеете об этом и признаете свою неправоту. Но не оскорбляйте подозрениями эту юную девицу, за чистоту помыслов которой могут поручиться сами ангелы. Я запомнил каждый ее взгляд, каждый жест, и пока я дышу, я всегда буду думать о ней с... - Не думайте о ней вовсе, милорд, - прервал его Джордж Гериот. - Это, по-моему, лучшее одолжение, какое вы ей можете сделать. Или думайте о ней как о дочери часовщика Дэви Рэмзи, особе, неподходящей для возвышенных речей, романтических похождений и высокопарных комплиментов в духе пастушеских романов. Прощайте, милорд. Поверьте, я сужу о вас не так уж строго, как может показаться из моих слов. Если я смогу помочь... то есть если я разберусь до конца в этом лабиринте... Но сейчас не к чему говорить об этом. Доброго вечера вашей светлости. Эй, тюремщик! Пропусти нас к леди Мэнсел. Тюремщик ответил, что для этого ему нужно разрешение коменданта, и пока он ходил за распоряжениями, все трое продолжали стоять рядом, не произнося ни слова и только изредка украдкой обмениваясь взглядами, что, по крайней мере для двоих из присутствующих, было довольно тягостно. Сословные предрассудки - по тем временам существенная преграда - не помешали лорду Гленварлоху заметить, что Маргарет Рэмзи - очаровательнейшая из девушек; не помешали заподозрить, неизвестно почему, что и он ей небезразличен, и почувствовать уверенность в том, что он был причиной многих из ее теперешних неприятностей. Словом, восхищение, самолюбие, рыцарские чувства - все действовало вместе, одно к одному. И когда страж принес гостям разрешение покинуть камеру, Найджел поклонился прекрасной дочери механика так выразительно, что вызвал на ее лице румянец не менее яркий, чем много раз заливавший ее щеки в течение столь богатого событиями дня. Маргарет ответила на поклон робко и нерешительно, уцепилась за руку крестного и вышла из комнаты, которая, как ни была она раньше темна, показалась Найджелу еще мрачнее, когда за Маргарет закрылась дверь. Глава XXX Когда ты в час последних мук Пойдешь к позорному столбу - С тобою будет верный друг, Чтоб разделить твою судьбу. "Баллада о Джемми Доусоне" Мейстер Джордж Гериот и его подопечная, как с полным правом можно назвать Маргарет, ибо привязанность к крестнице налагала на него все заботы опекуна, были проведены гвардейцем в покои коменданта, где они и застали его вместе с супругой. Оба приняли прибывших с учтивостью, какой репутация мейстера. Гериота и его предполагаемое влияние при дворе требовали даже от такого педантичного старого воина и царедворца, как сэр Эдуард Мэнсел. Леди Мэнсел обласкала Маргарет и объявила мейстеру Джорджу, что та более не пленница, а гостья. - Ей разрешено вернуться домой под вашим присмотром, - добавила леди Мэнсел, - такова воля его величества. - Очень рад слышать это, мадам, - ответил Гериот, - жаль только, что ей не вернули свободы до того, как она виделась с тем бойким молодым человеком. Удивляюсь, как ваша светлость допустили это. - Любезный мейстер Гериот, - сказал сэр Эдуард, - мы исполняем приказания того, кто могущественнее и мудрее нас с вами. Приказы его величества должны точно и неукоснительно выполняться; нужно ли напоминать вам, что мудрость его величества служит лучшей порукой.., - Мне хорошо известна мудрость его величества, - возразил Гериот, - только есть одна старая пословица про воск и пламень... Ну, да что говорить. - Смотрите, к дверям дома подходит сэр Манго Мэлегроутер, - заметила леди Мэнсел. - Он шагает точно хромой журавль. Вот уже второй раз он сегодня является. - Он принес нам указ о снятии с лорда Гленварлоха обвинения в измене, - сказал сэр Эдуард. - И от него же я услыхал о том, что произошло; я только вчера поздно вечером вернулся из Франции, - сказал Гериот. При этих словах в комнату вошел сэр Манго; он церемонно приветствовал коменданта Тауэра и его жену, удостоил Джорджа Гериота покровительственным кивком и обратился к Маргарет со словами: - А-а, моя юная пленница, вы еще не распростились с мужским нарядом? - Она не снимет его, сэр Манго, - громким голосом сказал Гериот, - пока не получит от вас удовлетворения за то, что вы, как вероломный рыцарь, выдали мне ее тайну. В самом деле, сэр Манго, когда вы сообщили мне, что она разгуливает в столь неподходящем одеянии, вы могли бы добавить, что она находится под покровительством леди Мэнсел, - Король пожелал держать все в секрете, мейстер Гериот, - важно ответил сэр Манго, развалившись в кресле с меланхолическим видом. - Я сделал вам доброжелательный намек, как другу молодой девицы. - Да уж, намек был истинно в вашем духе, - заметил Гериот, - вы сказали довольно, чтобы меня растревожить, и ни слова не проронили, чтобы успокоить. - Сэр Манго все равно не услышит вашего упрека, - промолвила леди Мэнсел, - поговорим лучше о чем-нибудь другом. Что нового при дворе, сэр Манго? Вы были в Гринвиче? - Вы могли с таким же успехом спросить меня, мадам, - отвечал кавалер, - что нового в аду. - Помилуйте, сэр Манго, помилуйте, - остановил его сэр Эдуард. - Выбирайте свои слова получше, ведь вы говорите о дворе короля Иакова. - Сэр Эдуард, если бы речь шла о дворе двенадцати императоров, я бы все равно стал утверждать, что там сейчас творится неразбериха, как в преисподней. Придворные, находящиеся на службе у короля сорок лет - к ним я причисляю себя, - разбираются в том, что происходит вокруг них, не лучше, чем пескари в Мальстреме. Одни поговаривают, что король недоволен принцем, другие - что принц косо взглянул на герцога, третьи - что лорда Гленварлоха повесят за государственную измену, а кое-кто прослышал, что за лордом Дэлгарно открылись такие делишки, которые могут стоить ему головы, - Что же думаете вы, человек, прослуживший сорок лет при дворе? - спросил сэр Эдуард. - Нет, нет, не спрашивайте его, сэр Эдуард, - сказала леди, выразительно взглянув на мужа, - Сэр Манго так умен, - вставил мейстер Гериот, - что не станет говорить вещи, которые можно использовать ему во вред: это было бы все равно что вложить заряженный пистолет в руки первого встречного, кому придет охота его убить. - Как? - воскликнул самоуверенный кавалер. - Вы полагаете, что я боюсь ловушки? Так вот же: у Дэлгарно больше хитрости, чем честности, у герцога больше парусов, чем балласта, у принца больше гордости, чем благоразумия, а король... - Тут леди Мэнсел предостерегающе поднесла палец к губам. - А король - мой добрый господин, который в течение сорока с лишком лет платит мне собачье жалованье костями и побоями. Ну и что тут такого - все так говорят, и Арчи Армстронг {Знаменитый придворный шут. (Прим. автора.)} каждодневно говорит вещи в тысячу раз хуже. - На то он и шут, - сказал Джордж Гериот. - Впрочем, он не так уж неправ, ибо глупость заменяет ему ум. Но не советую вам тягаться в остроумии с дураком, сэр Манго, хоть он и придворный шут. - Дурак, говорите вы? - подхватил сэр Манго, не расслышав всех слов Гериота и желая скрыть это. - Я и точно дурак, что прилепился к этому скупому двору, когда люди просвещенные и энергичные нашли свое счастье при других европейских дворах. Но здесь человек будет всегда нуждаться, если только у него нет большого ключа, - тут он бросил взгляд на сэра Эдуарда, - или если он не умеет барабанить молотком по оловянному блюду. Однако я должен как можно скорее возвратиться и доложить, что поручение выполнено, словно я наемный гонец. Сэр Эдуард, миледи, примите мои лучшие пожелания; мейстер Гериот, желаю вам всякого благополучия; что же касается беглянки, то послушайтесь моего совета - недолгое умерщвление плоти постом и умеренное применение розог послужат лучшим лекарством от припадков легкомыслия. - Если вы имеете намерение направиться в Гринвич, сэр Манго, - заметил комендант, - то я избавлю вас от лишнего труда: король сейчас прибудет в Уайтхолл. - Тогда мне понятно, почему Совет созывают так спешно. В таком случае я, с вашего позволения, навещу беднягу Гленварлоха и немного утешу его. Комендант, казалось, был в нерешительности. - Он нуждается в приятном собеседнике, который может рассказать о предстоящей ему каре и обо всем, с ней связанном. Я не покину его до тех пор, пока не докажу ему, что он увяз с головой, что его теперешнее положение плачевно и что надежд на избавление почти нет. - Ну что же, сэр Манго, - сказал комендант, - если вы в самом деле считаете, что все перечисленное послужит утешением для заключенного, то я пошлю тюремщика проводить вас. - А я, - сказал Джордж Гериот, - покорнейше прошу леди Мэнсел одолжить этой ветреной девице платье одной из служанок, ибо моя репутация погибнет, если я поведу крестницу по Тауэр-хиллу в таком виде. Хотя нельзя сказать, чтобы шалунье наряд был не к лицу. - Я тотчас велю подать вам мою карету, - сказала обязательная леди. - Если вы сделаете нам честь, мадам, оказав такую любезность, я с радостью приму ее от вас, ибо дела мои не терпят отлагательства, а утро у меня пропало без толку. Поданная тут же карета доставила почтенного горожанина и его крестницу к нему домой на Ломбард-стрит. Там, как выяснилось, его с нетерпением ожидала леди Гермиона, только что получившая предписание явиться в течение ближайшего часа в королевский Тайный совет; известие это потрясло леди Гермиону, неискушенную в делах и давно отрешившуюся от мирской жизни, так, словно оно не было неизбежным следствием ее петиции, врученной королю монной Паулой. Джордж Гериот мягко пожурил ее за то, что она сама, не подождав его возвращения, начала такое важное дело, хотя в письме из Парижа, содержавшем нужные ей сведения, он просил ничего не предпринимать без него. Гермиона оправдывалась лишь тем, что ее немедленное вмешательство в события могло повернуть в лучшую сторону дела ее родственника, лорда Гленварлоха, так как ей было стыдно признаться, что она поддалась неотступным уговорам своей молоденькой приятельницы. Настойчивость Маргарет объяснялась, разумеется, ее опасениями за судьбу Найджела; впрочем, мы должны повременить с разъяснением того, в какой связи находилось дело Найджела с прошением леди Гермионы. А пока возвратимся к посещению, которым сэр Манго Мэлегроутер почтил удрученного молодого лорда, томящегося в темнице. После обычных приветствий кавалер, разразившись предварительно потоком притворных сожалений по поводу бедствий, постигших Найджела, уселся на стул и, придав своему безобразному лицу погребальное выражение, принялся за свое карканье. - Я благодарю небо, милорд, что именно, мне выпало удовольствие доставить коменданту милостивое повеление его величества, которым с вас снимается обвинение в покушении на священную особу короля. Если мы даже допустим, что вас будут судить за менее тяжкое преступление, а именно - за нарушение закона, запрещающего обнажать оружие во дворце и его окрестностях, и вы подвергнетесь наказанию usque ad mutilationem, {Вплоть до отсекновения (лат.).} то есть вплоть до отсечения руки, а скорее всего так и будет, то все-таки потеря руки - ничто в сравнении с казнью через повешение или с четвертованием заживо, постигающими государственных изменников. - Стыд от того, что я заслужил такое наказание, был бы для меня мучительнее боли, которую мне пришлось бы перенести, - ответил Найджел. - Без сомнения, милорд, - продолжал мучитель, - сознание, как вы говорите, того, что наказание вами заслужено, должно быть для вас пыткой, своего рода нравственным, умозрительным повешением, потрошением и четвертованием, что в какой-то степени равносильно физическому прикосновению веревки, железа, огня и тому подобного к телу человека. - Послушайте, сэр Манго, - сказал Найджел, - прошу вас понять мои слова правильно: я не признаю за собой никакой вины, кроме той, что приблизился к государю, имея при себе оружие. - Вы правы, милорд, что ни в чем не сознаетесь, - проговорил сэр Манго. - Старинная пословица говорит: "признайся..." и так далее. Что касается оружия, то его величество действительно питает редкое отвращение ко всякому оружию, а в особенности к огнестрельному, но, как я уже сказал, с этим обвинением покончено. {Уилсон сообщает, что когда полковник Грей, шотландец, даже в мирное время не снимавший платья из буйволовой кожи, явился в таком военном наряде во дворец, король, завидев у него за поясом несколько пистолетов - зрелище, к которому он никогда не питал особой любви, - насмешливо сказал: "Он так укреплен, что, запасись он хорошенько провиантом, его нипочем не взять" (Уилсон, "Жизнь и правление Иакова VI" в "Истории Англии" Кеннета, т. II, стр. 389). В 1612 году, на десятый год царствования Иакова, разнесся слух, будто из Испании прислан корабль с грузом карманных пистолетов для поголовного истребления протестантов. В связи с этим был издан указ, запрещающий всем без исключения носить на себе пистолеты с дулом короче одного фута (там же, стр. 690). (Прим. автора.)} Желаю вам так же удачно выпутаться из другого, хотя это и совершенно невероятно. - Если на то пошло, сэр Манго, - сказал Найджел, - то в отношении этой истории в парке вы сами могли бы сказать что-нибудь в мое оправдание. Никто не знает лучше вас, что в ту минуту я был доведен до крайности гнуснейшими оскорблениями, нанесенными мне лордом Дэлгарно, и вы сами же раздули мой гнев, рассказав о многих из них. - Да, да, какое несчастье! - заметил сэр Манго. - Я словно сейчас помню, как взыграла ваша желчь, несмотря на все мои старания убедить вас не нарушать святости парка. Ах, милорд, вы не можете сказать, что угодили в канаву, не будучи никем предостережены. - Я вижу, сэр Манго, вы решили начисто забыть все, что могло бы сослужить мне службу, - заметил Найджел. - Я готов вам служить с величайшей радостью, - ответил кавалер, - и лучшее, что я могу сейчас придумать, это описать процедуру наказания, которое вам, без сомнения, придется претерпеть. Мне посчастливилось видеть, как в царствование королевы ему подвергли сочинителя пасквилей. Я тогда состоял в свите лорда Грея, который вел здесь осаду, и так как я всегда был жаден до приятных и поучительных зрелищ, то не мог пропустить такого события. - Я был бы поистине удивлен, - проговорил лорд Гленварлох, - если бы вы, наперекор своему доброму сердцу, пропустили такое представление. - Э? Ваша светлость, кажется, приглашаете меня посмотреть, как будут приводить в исполнение приговор над вами? Что и говорить, милорд, это мучительное зрелище для друга, но я скорее соглашусь страдать, чем откажу вам в вашей просьбе. А зрелище, надо сказать, преинтереснейшее. Осужденный шел с таким бесстрашным видом, что одно удовольствие было смотреть на него. Он был одет во все белое - цвет кротости и смирения. Руку ему отрубили на эшафоте близ Уэстминстера - вам, вероятнее всего, отрубят в Черинге. Присутствовали шериф и лорд-маршал со своими людьми, и кого только там не было, а главное - палач с тесаком и молотком и его подручный с жаровней, полной горячих углей, и с железом для прижигания. Искуснейший малый был этот Деррик. Разве может так оттяпать сустав нынешний палач, Грегори? Не худо бы вашей светлости послать этого негодяя к лекарю поучиться хотя бы началам анатомии - от этого будет польза и вам и другим несчастным, а Грегори вы тем окажете любезность. - Я не возьму на себя такой труд, - возразил Найджел. - Если закон потребует моей руки, пускай палач отрубает ее как умеет. А если король оставит ее на месте, то она еще послужит ему. - Весьма благородно, милорд, весьма возвышенно. Приятно смотреть, как страдает отважный человек. Тот преступник, о котором я говорил, Таббс, или Стаббс, или какое-то другое плебейское имя, поднялся на помост решительно, как император, и обратился к народу: "Добрые люди, я оставляю здесь руку настоящего англичанина", при этом он положил руку на плаху, да так непринужденно, будто оперся на плечо своей милой. Тогда палач Деррик приложил - вы меня слушаете, милорд? - приложил тесак к суставу и ударил по тесаку молотком с такой силой, что рука отлетела на несколько ярдов, словно перчатка, брошенная рыцарем на ристалище. Представьте себе, сэр, этот Стаббс, или Таббс, ни капельки не переменился в лице, пока подручный не приложил к окровавленному обрубку раскаленное железо. Тут раздалось шипенье, милорд, будто жарили сало, и молодец завопил таким диким голосом, что многие решили, что он пал духом. Но не тут-то было! Он вдруг снимает левой рукой шляпу, размахивает ею и кричит; "Боже, храни королеву и порази ее дурных советчиков!" - и народ троекратно приветствует его. И надо сказать, он это заслужил своим мужеством. Надеюсь, что и ваша светлость перенесет муки с тем же величием. - Благодарю вас, сэр Манго, - ответил Найджел, который во время столь живого и подробного описания не мог подавить вполне естественных ощущений неприятного свойства. - У меня нет сомнений в том, что для вас и для других зрителей церемония будет занимательной независимо от того, какой она окажется для главного действующего лица. - Весьма занимательной, - подтвердил сэр Манго, - и поучительной, очень поучительной, хотя и не в такой степени, как казнь государственных изменников. Я видел, как поплатились за измену Дигби, Уинтерс, Фокс и остальные злодеи из пороховой шайки, - вот это было поистине грандиозное зрелище, замечательное как по неслыханности их мучений, так и по твердости, с какой они их переносили! - Я еще больше ценю вашу доброту, сэр Манго: несмотря на то, что для вас такая большая потеря - пропустить подобное зрелище, вы все же поздравили меня с тем, что я избежал опасности предстать пред вашим взором в столь же. назидательном виде. - Как вы правильно изволили сказать, милорд, потеря значительна только с виду. Природа по своей щедрости наделяет нас некоторыми органами в двойном количестве, чтобы нам легко было перенести потерю одного из них, случись на нашем жизненном пути такое несчастье. Посмотрите на мою бедную десницу, на которой уцелели только большой и указательный пальцы, - остальных меня лишил, конечно, меч противника, а не нож палача. И что же вы думаете, сэр: эта бедная изувеченная рука в некотором смысле служит мне еще лучше, чем раньше. Допустим, что вам отнимут правую руку по запястье; ведь у вас останется левая, и вы окажетесь все-таки в лучшем положении, чем карлик-голландец, живущий в Лондоне: он вдевает в иголку нитку, рисует, пишет и бросает копье с помощью ног, потому что у него нет ни одной руки. - Пусть так, сэр Манго, - промолвил лорд Гленварлох, - все это, несомненно, весьма утешительно. Но я надеюсь, что король оставит мне руку, чтобы я мог сражаться за него в бою, где, невзирая на ваши ободрительные слова, я куда охотнее пролью кровь, нежели на эшафоте. - Как это ни печально, но ваша светлость наверняка погибли бы на эшафоте и никто бы за вас не замолвил словечка, если б не эта помешанная девчонка, Мэгги Рэмзи. - О ком вы говорите? - с живостью спросил Найджел, впервые проявив интерес к словам сэра Манго. - О ком же я могу говорить, как не об этой переодетой девице, с которой мы обедали у золотых дел мастера Гериота, когда удостоили его своим посещением. Вам лучше знать, каким образом вы сумели расположить ее к себе, но только я видел, что она на коленях просила за вас короля. Мне поручили доставить ее сюда, обращаясь с ней почтительно и ни о чем не расспрашивая. Но будь моя воля, я отвез бы ее в Брайдуэл, чтобы там выбили у нее дурь из головы, отстегав хорошенько розгами. Распутная негодница, разгуливает в мужских штанах, а сама еще даже не замужем. - Слушайте, сэр Манго Мэлегроутер, - прервал его Найджел, - я советую вам говорить об этой юной особе с должным уважением. - О, конечно, милорд, я буду говорить о ней со всем уважением, какое подобает любовнице вашей светлости и дочке Дэви Рэмзи, - ответил сэр Манго с язвительной насмешкой, Найджелу не на шутку захотелось проучить сэра Манго, но затевать с ним ссору было бы нелепо, а потому Найджел подавил негодование и попросил рассказать все, что он знает о молодой девушке. - Да просто я находился в приемной, когда она получила аудиенцию у короля, и услышал, как король, к великому моему недоумению, сказал: "Pulchra sane puella". {Поистине прелестная девица (лат.).} А Максуэл, у которого неважный слух, когда дело коснется латыни, подумав, что его величество произнес его имя "Сауни", открыл дверь, и тут я увидел, что наш государь Иаков собственной рукой помогает подняться с колен девушке, переодетой, как я уже говорил, в мужское платье. Я мог бы заподозрить неладное, но наш милостивый господин уже стар, да и в молодости никогда не гонялся за женщинами. Он утешал ее на свой лад, приговаривая: "Не расстраивайся, голубушка, Гленварлохида будут судить по справедливости. Когда первое смятение, охватившее нас, улеглось, мы и сами рассудили, что он не мог злоумышлять на нашу особу. А другие его проступки мы расследуем со всем вниманием и мудростью". После этого на меня возложили поручение отвезти в Тауэр юную нарушительницу законов и сдать ее на попечение леди Мэнсел. Его величество строго-настрого запретил мне говорить при ней о ваших преступлениях, ибо, как он сказал, "бедняжка и так надрывает из-за него свое сердечко". - И на этом-то основании у вас сложилось столь нелестное мнение о молодой леди, которое вы сочли нужным только что высказать? - Говоря по чести, милорд, - ответил сэр Манго, - какое еще мнение может у меня сложиться о девице, которая переодевается в мужскую одежду и на коленях заступается перед королем за ветреного молодого лорда? Не знаю, как это называется по-новомодному, ибо выражения меняются, хотя обычаи остаются прежними, но хочешь не хочешь, сэр. а приходит в голову, что эта молодая леди - если вы называете дочь часовщика Рэмзи молодой леди - ведет себя скорее как распутница, нежели как девушка из честной семьи. - Вы несправедливы к ней в высшей степени, сэр Манго, - сказал Найджел, - или, вернее, вас ввели в заблуждение обстоятельства. - Но ведь и все впадут в то же заблуждение, милорд, - ядовито возразил кавалер, - разве только вы их разубедите, сделав то, что сын вашего отца вряд ли сочтет для себя возможным. - Что же я должен сделать? - Да просто жениться на девушке, сделать ее леди Гленварлох. Да, да, не удивляйтесь, дело идет к тому. Лучше женитесь, пока не натворили бед, если только зло уже не сотворено. - Сэр Манго, - прервал его Найджел, - пожалуйста, оставьте эту тему; лучше вернемся к разговору об ожидающей меня каре, которым вам угодно было занимать меня. - Сейчас мне некогда, - ответил сэр Манго, услыхав, что часы бьют четыре, - но как только вынесут приговор, можете положиться на меня, милорд, я подробнейшим образом опишу вам всю церемонию; и даю слово кавалера и джентльмена, что я сам провожу вас на эшафот, хотя многие будут на меня смотреть косо. Но у меня хватит духу не покинуть друга в тяжелую для него минуту. Сказав так, он простился с лордом Гленварлохом, который испытал при его уходе такую же радость (хоть это, пожалуй, и сильно сказано), какая охватывала любого, кому приходилось разделять общество сэра Манго. Но когда Найджел остался наедине со своими размышлениями, одиночество показалось ему почти столь же тягостным, как общество сэра Манго Мэлегроутера. Окончательное разорение, ставшее, как он думал, неминуемым после пропажи королевского указа, который дал бы ему возможность выкупить отцовское поместье, представлялось ему новым неожиданным ударом. Он не мог припомнить, когда в последний раз видел указ, но был склонен думать, что это было тогда, когда он вынимал из шкатулки деньги, чтобы уплатить ростовщику за комнату в Уайтфрайерсе. С тех пор шкатулка неизменно находилась при нем, за исключением недолгого времени после ареста в Гринвичском парке. Могло статься, что бумага была взята именно тогда, ибо у Найджела не было оснований думать, что он и его имущество находятся в руках людей, относящихся к нему доброжелательно. Однако замок шкатулки, повидимому, не был взломан; а поскольку он отличался особенной, хитроумной конструкцией, то едва ли мог быть открыт без помощи специального инструмента - для этого было слишком мало времени. Сколько бы он ни раздумывал по этому поводу, ясно было одно: важный документ исчез и, вероятно, находился не в дружеских руках. "Будь что будет, - сказал себе Найджел. - Сейчас у меня почти так же мало шансов разбогатеть, как и в тот день, когда я впервые приехал в этот проклятый город. Но быть несправедливо обвиненным в серьезном преступлении и запятнанным гнусными подозрениями... Быть предметом унизительной жалости честного горожанина и злорадства завистливого, желчного царедворца, для которого успехи и достоинства ближнего невыносимы, словно солнечный свет для крота... Поистине горестно думать об этом! И ведь последствия скажутся иа моей дальнейшей жизни и помешают мне занять то положение, какого я мог бы добиться с помощью своей головы или руки, если ее мне оставят". Сознавать, что ты являешься предметом общей неприязни, видеть, что ты всеми покинут, - что может быть невыносимее и мучительнее для человеческого существа! Самые закоренелые преступники, чья рука не дрогнув совершала гнуснейшие злодеяния, больше терзаются от сознания, что их муки ни в ком не вызовут сострадания, чем от страха перед неминуемой казнью и телесными мучениями. Известно, что они часто пытаются преуменьшить чудовищность своих преступлений и даже вовсе отрицают то, чему имеются очевиднейшие доказательства, - так боятся они уйти из жизни, сопровождаемые проклятиями всего человечества. Неудивительно, что Найджел, изнемогая под тяжестью всеобщего несправедливого подозрения и погруженный в мрачные мысли, вспомнил, что на земле есть по крайней мере одно существо, которое не только верит в его невиновность, но даже употребило все свои слабые силы, чтобы спасти его. - Бедная девушка, - повторял он, - бедная, безрассудная, но великодушная девушка! Твоя судьба сходна со жребием той самоотверженной шотландки, что вложила свою руку в дверную скобу, дабы помешать войти злодеям, посягавшим на жизнь ее государя. Этот подвиг преданной души не принес пользы, он только обессмертил имя той, что его совершила и чья кровь, говорят, течет в жилах моего рода. Не берусь сказать читателю, какое влияние имели связанные с этими воспоминаниями мысли о предках и древнем происхождении; возможно, они и уменьшили горячую симпатию к Маргарет Рэмзи, пробужденную в Найджеле пришедшим ему в голову сравнением - пусть несколько натянутым - ее поступка с тем историческим подвигом, о котором мы упомянули. Как бы то ни было, противоречивые чувства дали новое направление его размышлениям. "Предки? - думал он. - Древность рода? Что они мне? Мое родовое поместье отчуждено, титул стал мне укором, ибо что может быть смешнее титулованной нищеты! Честь моя подверглась сомнению. Я не останусь в этой стране. И если, покидая ее, я заручусь навеки обществом подруги, такой привлекательной, храброй и преданной, кто посмеет сказать, что я обесславил высокое звание, от которого я, в сущности, сам отрекаюсь?" Было что-то удивительно приятное и романтическое в той картине, которая ему представилась: верные и любящие супруги, составляющие друг для друга весь мир, рука об руку встречающие превратности жизни... Мысль соединиться узами с существом столь красивым, с таким бескорыстием и самоотверженностью принявшим участие в его судьбе, приобрела форму сладостных видений, которым любят предаваться романтически настроенные молодые люди. Внезапно мечты его рассеялись, так как он с горечью осознал, что в основе их лежит самая эгоистическая неблагодарность с его стороны. Будь он владельцем замка и крепостных башен, лесов и полей, прекрасных родовых угодий и славного имени, он отверг бы, как невозможную, мысль о том, чтобы возвысить до себя дочь простого механика; но думая о том времени, когда он лишится своего знатного имени и погрязнет в бедности и несчастьях, он, стыдно признаться, был не прочь, чтобы бедная девушка в слепоте своей любви отказалась от лучшего жребия, какой сулило ей твердое положение в обществе, и избрала сомнительный, полный неожиданностей путь, на который был осужден он сам. Найджелу с его благородной душой показалась отвратительной созданная им картина себялюбивого счастья; и он употребил все силы, чтобы на остаток вечера выбросить из головы мысли об очаровательной девушке или по крайней мере заставить себя не останавливаться на том опасном соображении, что она - единственное живое существо, которое считает его достойным доброго отношения. Ему не удалось, однако, изгнать ее из своих сновидений, когда, измученный утомительным днем, он погрузился в тревожную дремоту. Образ Маргарет вплетался в беспорядочный и спутанный клубок снов, навеянных его недавними приключениями. Воображение, воссоздавая яркое повествование сэра Манго, явило Найджелу кровь, кипящую и шипящую от прикосновения раскаленного железа, но и тут Маргарет стояла около него, словно светлый ангел, и дыханием исцеляла его раны. Наконец, измученный этими фантастическими видениями, Найджел уснул и спал крепким сном до утра, пока его не разбудил хорошо знакомый голос, который прежде часто прерывал его сон в тот же утренний час. Глава XXXI К чему болтать о благородной крови! Под этой курткой алая река Струится - и не хуже греет сердце, Чем та река, что начала свой путь В давно погибших царствах ассирийских. Старинная пьеса Знакомые звуки, разбудившие Найджела в конце предыдущей главы, были не чем иным, как ворчанием Ричи Мониплайза. Этот достойный слуга, подобно многим лицам, высоко стоящим в собственном мнении, имел обыкновение, не найдя другого собеседника, разговаривать с тем, кто всегда охотно его слушал, то есть с самим собой. Он чистил и встряхивал платье лорда Гленварлоха с величайшим хладнокровием и спокойной аккуратностью, словно никогда и не покидал своего места; при этом он бормотал себе под нос: - Хм, давно пора плащу и камзолу попасть в мои руки. Навряд ли по ним прохаживалась щетка с тех пор, как мы с ними разлучились. Да-а, шитье порядком-таки поистерлось и золоченые пуговицы тоже. Ей-богу, тут их недостает целой дюжины, не будь я честный человек! Это все от эльзасских похождений. Да не отнимет у нас бог своей милости и да не предоставит нас самим себе в наших помыслах! Я что-то не вижу шпаги... Впрочем, это, наверно, из-за нынешних обстоятельств. Несколько мгновений Найджел думал, что грезит, - до того невероятным казалось ему, чтобы слуга, который, по его предположениям, находился в Шотландии, сумел его разыскать и добиться доступа в тюрьму. Однако, поглядев в щелку между занавесями и увидев долговязую, неуклюжую, костлявую фигуру Ричи, он убедился, что это явь; придав своей физиономии вдвое более важное выражение, чем обычно, тот прилежно чистил хозяйский плащ и время от времени развлекал себя, то насвистывая, то напевая унылую старинную шотландскую балладу. Будучи совершенно убежден в подлинности сей персоны, лорд Гленварлох не мог удержаться, чтобы не выразить удивления бессмысленным вопросом: - Во имя неба, ты ли это, Ричи? - А кто же еще, милорд? - ответил Ричи. - Я подумал, что, пока ваша светлость живет в этом месте, вам будет приятно, если прислуживать вашей светлости будет человек, не состоящий здесь на службе. - Я удивлен, что мне вообще кто-то прислуживает, а в особенности ты, Ричи. Ведь мы с тобой расстались, и я думал, что ты давно в Шотландии. - Прошу прощения у вашей светлости, но мы еще не расстались и вряд ли так скоро расстанемся. Для расторжения договора, как и для его заключения, нужно согласие двух сторон, и хотя вашей светлости было угодно вести себя так, что дело шло к разрыву, я по зрелом размышлении почел за благо не оставлять вас. Говоря откровенно, если ваша светлость не понимает, что такое верный слуга, то я отлично знаю, что значит добрый господин. Коли уж на то пошло, так мне теперь будет еще легче служить, ибо вы лишены возможности преступать границы благоразумия. - Я и в самом деле вынужден хорошо себя вести, - с улыбкой сказал лорд Гленварлох. - Но надеюсь, ты не воспользуешься моим положением и не станешь слишком строго относиться к моим безрассудным выходкам? - Избави бог, милорд, избави бог! - проговорил Ричи тоном, в котором самодовольное сознание собственного превосходства сочеталось с искренним чувством преданности. - Тем более что ваша светлость должным образом осознали свои безрассудства. Было время, когда, и верно, я считал своим скромным долгом выражать вам неудовольствие, но сейчас было бы недостойно упрекать вас. Нет, нет, я и сам подчас могу заблуждаться, у меня тоже есть свои слабости: человек далек от совершенства. - И все же, Ричи, как я ни благодарен тебе за предложение услуг, я не могу скрыть от тебя, что они не принесут мне здесь большой пользы, а тебе могут причинить вред. - Еще раз прошу прощения у вашей светлости, - прервал Ричи, непререкаемость тона которого усилилась вдесятеро против обычного благодаря преимуществу его положения, - я так устрою дела, что для вашей светлости моя служба будет чрезвычайно полезна, а я нисколько не пострадаю. - Не представляю себе, как этого можно достигнуть, друг мой, - сказал лорд Гленварлох, - когда даже твои денежные обстоятельства... - Что касается денег, милорд, - опять перебил Ричи, - то я не худо обеспечен и по некоему стечению обстоятельств мое пребывание здесь не будет обременительным для вашей светлости и в тягость для меня. Но только я убедительно прошу позволения выговорить себе определенные условия. - Выговаривай себе что хочешь, - сказал лорд Гленварлох, - ты все равно будешь поступать, как тебе заблагорассудится, с условиями или без них. Если ты не хочешь оставить меня, что, на мой взгляд, было бы самым разумным, то служи мне на любых условиях. - Все, чего я требую, милорд, - произнес Ричи серьезным и подозрительно скромным тоном, - это неограниченной свободы действий, которой я должен располагать в связи с важными хлопотами; вы же будете пользоваться моим обществом и услугами всегда, когда это окажется удобно для меня и понадобится вашей светлости. - Причем единственным судьей в этом вопросе будешь, разумеется, ты, - улыбаясь, заметил Найджел. - Бесспорно, милорд, - с важностью ответил Ричи, - ваша светлость знает только то, что вам нужно, тогда как я вижу дело с обеих сторон и знаю, что полезно для вас и важно для меня. - Ричи, добрый мой друг, - сказал Найджел, - боюсь, такие условия, которые ставят господина в зависимость от слуги, вряд ли подошли бы мне, будь мы оба на свободе, но так как я арестант, то могу находиться в твоем распоряжении с таким же успехом, как в распоряжении многих других. А потому ты волен приходить и уходить когда захочешь, коль скоро бесполезно советовать тебе вернуться на родину и предоставить меня моей участи. - Пусть у меня отнимутся ноги, если я соглашусь на это, - сказал Мониплайз. - Я не тот человек, чтобы покинуть вашу светлость в ненастную погоду, после того как столько времени жил при вас припеваючи, пока вам светило солнце. Что бы ни случилось, нас еще ждут впереди ясные деньки. Домой, домой! Пускай домой дорога далека - Подует ветер луговой, разгонит облака, И солнце выйдет проводить и скажет: "В добрый час! Уж скоро буду я светить на родине у вас!" Пропев этот куплет на манер певца баллад, чей голос словно охрип от натуги, состязаясь с ревом северного ветра, Ричи Мониплайз помог лорду Гленварлоху подняться и одеться, не упуская возможности при каждом удобном случае выразить самое торжественное и почтительное внимание; затем он прислуживал ему за завтраком и наконец удалился, сославшись на дело чрезвычайной важности, отзывающее его на несколько часов. Найджел не мог не предвидеть, что самодовольство и непререкаемый тон Ричи Мониплайза будут порой неизбежно раздражать его, но вместе с тем ему было отрадно убедиться в прочной и неизменной преданности, проявленной в данном случае его верным слугой, чьи заботы, как он надеялся, скрасят ему томительную скуку заключения. Он с радостью узнал от тюремщика, что слуге его дозволен свободный вход в то время, какое отведено тюремными правилами для посетителей. Между тем великодушный Ричи Мониплайз достиг тауэрской пристани. С презрением оглядев яличников, обступивших его со всех сторон, он взмахом руки отклонил их назойливые предложения и с достоинством воскликнул: "Четверку, да получше!", чем привел в движение праздных "тритонов" более высокого ранга, которые при первом взгляде на него сочли его недостойным своих услуг. Ричи нанял одну из дорогих лодок, уселся на корме с важным видом и, сложив на груди руки под просторным плащом, приказал грести к Уайтхоллу. Благополучно прибыв во дворец, он спросил мейстера Линклейтера, помощника смотрителя кухни его величества. Ему ответили, что мейстера Линклейтера нельзя видеть, так как он занят приготовлением куриного бульона с луком-пореем для самого короля. - Передайте ему, - сказал Мониплайз, - что приятель-земляк желает поговорить с ним о весьма важном деле. - Приятель-земляк? - переспросил Линклейтер, когда ему передали эту неотложную просьбу. - Ладно, впустите его, чтоб его черти взяли! Небось какой-нибудь рыжий долговязый эдинбуржец, прослышав о моем повышении, явился наниматься с моей помощью вертельщиком или кухонным служителем. Как мешают человеку, идущему в гору, всякие приятели, которые цепляются за его подол, надеясь, что он потянет их за собой. А-а, Ричи Мониплайз, ты ли это? Что привело тебя сюда? Если в тебе признают того олуха, что на днях испугал лошадь короля... - Не будем вспоминать того, что было, сосед, - сказал Ричи. - Я опять по тому же делу: мне надо поговорить с королем. - С королем? Ты совсем рехнулся, - проговорил Линклейтер и, повернувшись к своим помощникам, закричал: - Эй, следите за вертелами, бездельники! Pisces purga! Salsamenta fac macerentur pulchre, {Почисти рыбу! Потоми ее хорошенько. Пусть закуска будет мягкой (лат.).} я научу вас понимать латынь, мошенники, как подобает поварам короля Иакова! - Затем тихим голосом, предназначая свои слова для ушей одного Ричи, он продолжал: - Разве тебе не известно, как отличился вчера твой господин? Не скрою от тебя, что его выходка заставила кое-кого дрожать за свое место. - Ну, хорошо, Лори, но на этот раз ты должен помочь мне вручить во всемилостивейшие руки короля вот это пустяковое прошеньице. Ручаюсь тебе, что содержание его придется королю как нельзя более по вкусу. - Ричи, - ответил Линклейтер, - ты как будто задался целью прочесть молитву на конюшне, где за твоей голой спиной будут стоять два конюха с кнутами в руках и приговаривать "аминь". - Нет, нет, дружище Лори, - возразил Ричи, - я теперь научился писать челобитные, и ты сам это увидишь, если передашь эту бумагу королю. - Нет, я к ней пальцем не притронусь, - отвечал осторожный служитель королевской кухни. - Но вот сейчас королю в кабинет подадут куриный бульон с луком-пореем. Я не могу помешать тебе положить письмо между золотой чашей и подносом. Его святейшее величество непременно увидит письмо, когда поднимет чашу, чтобы выпить бульон. - Этого только мне и надо, - сказал Ричи и положил письмо под чашу; едва успел он это сделать, как вошел паж, чтобы отнести кушанье королю. - Так, так, сосед, - сказал Лоренс, когда бульон был унесен, - если это доведет тебя до лозы или до плети, то ты сам этого добивался. - Никого другого мне за это винить не придется, - ответил Ричи с невозмутимым и самодовольным упрямством, которое составляло отличительную черту его характера; после чего он стал ожидать дальнейших событий, не замедливших произойти. Через несколько минут в кухне появился сам Максуэл и торопливо спросил, кто положил письмо на королевский поднос. Линклейтер заявил о полной непричастности к этому, а Ричи Мониплайз безбоязненно выступил вперед и торжественно произнес: - Это сделал я. - В таком случае следуй за мной, - сказал Максуэл, с любопытством поглядев на Ричи. Они поднялись по потайной лестнице, по той самой лестнице, которая при дворе считалась более короткой дорогой к власти, чем даже grandes entrees. {Главные входы (франц.).} Когда они вошли в приемную - по описанию Ричи: "плохо убранную комнату", - провожатый сделал Ричи знак подождать, а сам скрылся в кабинете. Совещание продолжалось недолго, и когда Максуэл отворил дверь, чтобы выйти, Ричи услышал конец разговора: - Ты уверен, что он нам не опасен? Я уже раз попался на удочку. Будь неподалеку, но не подходи к дверям ближе, чем на три локтя. Если я возвышу голос, кидайся ко мне на помощь, как сокол, но когда я буду говорить тихо, держи свои длинные уши подальше. А теперь впусти его. По знаку Максуэла Ричи вошел и очутился перед лицом короля. Всякий человек такого происхождения и воспитания, как Ричи, да многие и познатнее, растерялись бы, оказавшись наедине со своим государем. Но Ричи Мониплайз был о себе слишком высокого мнения, чтобы почувствовать замешательство. Церемонно поклонившись, он снова выпрямился во весь рост и застыл как столб. - Они у тебя, любезный, у тебя? - возбужденно спросил король, суетясь как в лихорадке и разрываясь между надеждой, нетерпением, страхом и недоверчивостью. - Давай их сюда, давай и не говори ни слова, я повелеваю тебе как нашему подданному. Ричи вынул из-за пазухи шкатулку и, опустившись на одно колено, подал ее королю; тот торопливо открыл ее и, увидав рубиновое ожерелье, уже знакомое читателю, впал в какой-то экстаз, принялся целовать драгоценные камни, словно одушевленные существа, и без конца повторять с ребяческим восторгом: Onyx cum prole, silexque. Onyx cum prole! {Оникс с потомством и кремень. Оникс с потомством! (лат.).} Ах вы мои славные, любезные искорки, мое сердце трепещет, как птичка, от радости, что я снова вижу вас. Тут он повернулся и, заметив, что поведение его вызвало угрюмое подобие улыбки на обычно неподвижной физиономии Ричи, мгновенно перешел от веселья к неудовольствию и сказал: - Остерегитесь, сэр, не вздумайте смеяться над нами, вашим венценосным государем. - Избави бог, чтоб я стал смеяться, - ответил Ричи, придавая своему лицу его обычную суровость. - Я улыбнулся только для того, чтобы привести черты моего лица в соответствие с веселым лицом вашего величества. - Ты говоришь как почтительный подданный и честный человек, - сказал король. - Но кто ты такой, черт возьми? - Я Ричи Мониплайз, сын старого Манго Мониплайза, жившего у Западных ворот в Эдинбурге, что в свое время имел честь поставлять для стола вашего величества и матушки вашего величества говядину и другие съестные припасы. - Ах вот что! - сказал со смехом король, который обладал весьма полезным в его положении свойством - цепкой памятью, позволявшей ему помнить любого, с кем ему доводилось сталкиваться хотя бы на миг. - Ты тот самый изменник, по чьей милости мы чуть не растянулись посреди двора? Но мы все-таки удержались в седле. Aequam memento rebus in arduis servare. {Хранить старайся духа спокойствие во дни напасти (лат.; Гораций, "Оды", кн. II, стих. 3, перевод А. Семенова-Тян-Шанского).} Ну, ну, не огорчайся, Ричи. Столько раз честные люди оказывались изменниками, что справедливости ради изменник хоть изредка должен contra expectanda {Против ожидания (лат.).} обернуться честным человеком. А как попали к тебе наши драгоценности, любезный? Ты пришел от Джорджа Гериота? - Вовсе нет, государь. С позволения вашего величества, я пришел так, как сражался Гарри Уинд - сам по себе, а не по чьему-либо поручению, ибо надо мной нет других хозяев, кроме того, кто меня создал, вашего всемилостивейшего величества, который мною управляет, и благородного Найджела Олифанта, лорда Гленварлоха, который кормил меня, бедняга, до тех пор, пока мог прокормить себя. - Опять этот Гленварлохид! - воскликнул король. - Клянусь честью, он подстерегает нас на каждом шагу! Тсс, Максуэл стучится в дверь. Верно, пришел Джордж Гериот сообщить, что он не может отыскать драгоценности. Спрячься за драпировку, Ричи, стой тихо, любезный, не чихай, не кашляй, не дыши! Звонкий Джорди так любит показывать свой блестящий ум, но так чертовски неохотно расстается со своими блестящими монетами, что, клянусь нашей королевской честью, я с радостью его проучу. Ричи, повинуясь приказанию добродушного короля, спрятался за драпировку, а монарх, никогда не позволявший своему королевскому достоинству становиться поперек дороги хорошей шутке, собственноручно поправил драпировку, чтобы никто не заподозрил засады, и спросил у Максуэла, в чем дело. Максуэл ответил так тихо, что Ричи не расслышал его слов, а между тем необычность положения ни в коей мере не уменьшила присущего ему любопытства и желания утолить его елико возможно. - Пусть Джорди Гериот войдет, - сказал король. Насколько Ричи мог видеть в щелку, честный горожанин если и не был обуреваем волнением, то, во всяком случае, казался смущенным. Страсть короля к забавной и остроумной шутке поистине должна была быть удовлетворена последующей сценой. Он холодно принял своего верноподданного и заговорил с ним вежливо и с достоинством, что резко отличалось от его обычной бесцеремонной и живой манеры. - Мейстер Гериот, - начал он, - если память нам не изменяет, мы заложили у вас некие королевские драгоценности за некоторую сумму денег. Было это или не было? - Мой милостивейший государь, - ответил Гериот, - вашему величеству, бесспорно, угодно было так поступить. - Право собственности на сии драгоценности и cimelia {Украшения (лат.).} сохранялось за нами, - продолжал король тем же важным тоном, - вам же принадлежит лишь право взыскать выданную под них сумму. С выплатой таковой означенные вещи, отданные вам в залог, в заклад или в обеспечение сделанного займа, должны быть возвращены нам. Воэтиус, Винниус, Грэнвигенеус, Пагенстехерус, - словом, все, кто изучал "De contracta opignerationis", consentiunt in eundem, {"О залоговых контрактах", сходятся в одном (лат.).} то есть согласны в этом пункте. Римское право, английское обычное право и общинное право нашего древнего шотландского королевства, расходясь в большем количестве частностей, чем желательно, в этом вопросе объединяются так же тесно, как три скрученные пряди веревки. - С позволения вашего величества, - заметил Гериот, - нет надобности ссылаться на такое множество ученых авторитетов, чтобы доказать честному человеку, что его права на заложенную вещь кончаются, когда долг возвращен. - Итак, сэр, я предлагаю вам обратно занятую у вас сумму и требую, чтобы мне были возвращены отданные в заклад драгоценности. Не так давно я уже мельком упоминал, что они мне понадобятся; надвигающиеся события, вероятно, потребуют, чтобы мы явились перед нашими подданными, и покажется странным, если на нас не будет этого украшения, наших наследственных драгоценностей - отсутствие их может навлечь на нас презрение и нарекания наших вассалов. Слова короля, казалось, сильно задели мейстера Гериота, и он с приметным волнением ответил: - Призываю небо в свидетели, что я совершенно непричастен к пропаже. Я лучше согласился бы потерять выданные в залог деньги, только б возвратить вам драгоценности, об отсутствии которых ваше величество изволит справедливо горевать. Если б ожерелье оставалось у меня, так и думать было бы не о чем, но ваше величество должны отдать мне справедливость и вспомнить, что по вашему строгому приказу перед самым моим отъездом в Париж я передал ожерелье другому лицу, которое предоставило взаймы большую сумму. Деньги требовались срочно, а иного способа достать их я не мог найти. Я предупредил ваше величество, когда принес требуемую сумму, что она получена от человека с дурной славой, а вы изволили, понюхав золото, ответить истинно по-королевски: "Non olet", {Не пахнет (лат.).} то есть что оно не пахнет теми средствами, какими приобретено. - Пусть так, любезный, - возразил король, - но к чему вся эта болтовня? Если уж ты отдал в заклад мои драгоценности какому-то прощелыге, то изволь как наш честный верноподданный позаботиться о том, чтобы мы всегда могли их выкупить. Почему мы должны из-за твоей нерадивости терять наши cimelia, да еще служить предметом насмешек наших вассалов и иностранных послов? - Мой король и повелитель, - сказал Гериот, - видит бог, если б мой позор и поруганье могли избавить вас от неприятностей, то как верный слуга, обязанный вам бесчисленными благодеяниями, я счел бы своим долгом претерпеть и то и другое. Но примите во внимание насильственную смерть того человека, исчезновение его дочери и имущества, вспомните, что я считал своим смиренным долгом предупредить ваше величество о возможности всяких случайностей и умолял уволить меня от переговоров с ним от вашего имени. - Но ты ничего лучшего не придумал, Джорди, - возразил король, - ты не мог придумать никакого иного выхода. А мы были в растерянности и ухватились за первые попавшиеся деньги, как утопающий хватается за подвернувшийся под руку ивовый прут. А теперь, любезный, почему ты не можешь вернуть драгоценности? Не сквозь землю же они провалились, стоит только поискать получше. - Предприняты самые тщательные поиски, ваше величество, - ответил горожанин, - объявлено о пропаже по всему городу, но найти их невозможно. - Ты хочешь сказать - трудно, Джорди. Невозможно только то, что противоречит природе, exempli gratia {Для примера (лат.).} - обратить два в три, или то, что невозможно в нравственном смысле, например - представить истину ложью. Но то, что трудно исполнить, все-таки выполнимо, когда на помощь приходят мудрость и терпение. Посмотри-ка, Звонкий Джорди! С этими словами король поднес обретенное сокровище к глазам повергнутого в изумление ювелира и торжествующе воскликнул: - Ну, что ты скажешь, Звонкий Джорди? Клянусь короной и скипетром, он выпучил глаза, словно перед ним не его законный король, а чародей! Это мы-то, настоящий malleus maleficarum, {Молот ведьм (лат.).} дробящий и сокрушающий молот, обращенный против всех магов, колдунов, волшебников и им подобных! Он думает, что мы тоже причастны к чернокнижию! Иди с миром, честный Джорди, ты добрый, простой человек, но ты не принадлежишь к числу семи греческих мудрецов; иди с миром и вспомни свои подлинные слова, сказанные тобою недавно, о том, что есть в этой стране один человек, который во всем подобен Соломону, царю израильскому, во всем, кроме любви к женщинам, а одна из них к тому же была дочерью фараона. Если Гериот был удивлен столь неожиданным появлением драгоценностей в тот момент, когда король с жаром упрекал его в пропаже, то упоминание о его собственных словах, вырвавшихся у него в разговоре с лордом Гленварлохом, окончательно сразило его. Король пришел в такой восторг от своего триумфа, что потирал руки, хихикал и наконец, когда чувство торжества одержало верх над чувством собственного достоинства, бросился в кресло и принялся смеяться так неудержимо, что задохнулся и слезы потекли по его лицу. Между тем на заливистый смех короля из-за драпировки откликнулся оглушительный хохот, хохот человека, который, не имея привычки подобным образом выражать свои чувства, оказался не в состоянии обуздать или умерить свое буйное веселье. Гериот, вконец ошеломленный, повернул голову в ту сторону, откуда неслись эти дикие, неистовые звуки, столь неприличные в присутствии короля. Король, тоже, видимо, усмотрев некоторое нарушение приличий, поднялся, вытер глаза и воскликнул: - А ну-ка, хитрый лис, вылезай из норы! На эти слова из-за драпировки вылез длинный Ричи Мониплайз, продолжавший заливаться смехом, точно кумушка на деревенских крестинах. - Тише, любезный, тише, - сказал король, - незачем ржать, как жеребец над кормушкой с овсом, хотя бы это была и веселая шутка и мною самим придумана. Однако как вспомню Звонкого Джорди, который воображает себя умнее других, как вспомню, ха-ха-ха, когда он в духе Эвклиона из комедии Плавта сокрушался по поводу того, что лежит у него под носом... Perii, interii, occidi - quo curram? quo non curram? Tene, tene - quern? quis? nescio - nihil video. {*} {* Я пропал, я погиб, я убит. Ой, куда мне бежать и куда не бежать? Стой, держи! Кто? Кого? Я не знаю, не вижу (лат.).} Эх, Джорди, твои глаза остры, когда надо не упустить золота, серебра, бриллиантов и рубинов, но если они упущены, то ты не знаешь, где их искать. Да, да, посмотри, любезный, посмотри на них: вот они, целые и невредимые, все как на подбор, ни одного поддельного. Джордж Гериот оправился тем временем от удивления, но, будучи старым, опытным царедворцем, предпочитал не нарушать мнимого торжества короля и только с досадой посмотрел на простодушного Ричи, который все еще продолжал, что называется, широко ухмыляться. Затем Гериот не спеша осмотрел камни, установил, что они все в целости, чистосердечно, от всей души поздравил его величество с обретением сокровища, утеря коего могла бы бросить тень на престол, и спросил, кому он должен отдать деньги, за которые драгоценности были заложены, заметив, что деньги у него с собой. - Ты чертовски торопишься, когда дело доходит до платежа, Джорди, - сказал король. - Что за спешка, любезный? Ожерелье возвращено нашим честным и любезным соотечественником. Вон он стоит, и кто знает: сию минуту ему нужны деньги или он удовольствуется приказом нашему казначейству об уплате через шесть месяцев? Ты же знаешь, что в казне нашей пусто, а кричишь "заплатить, заплатить", как будто я владею всем золотом Офира. - С позволения вашего величества, - сказал Гериот, - если этот человек действительно имеет право на деньги, то, без сомнения, в его воле согласиться на отсрочку. Но когда я вспоминаю, каким я увидел его в нашу первую встречу - в изодранном плаще и с расшибленной головой, - я не могу этому поверить. Вы не Ричи ли Мониплайз? - Да, мейстер Гериот, из старинного, почтенного дома Касл Коллоп, близ Западных ворот в Эдинбурге, - ответил Ричи. - С позволения вашего величества, человек этот - бедный слуга. По сути дела, он не имеет права распоряжаться этими деньгами. - А почему бы нет? - спросил король. - Ты думаешь, никто не может взобраться на гору, кроме тебя, Джорди? Твой плащ тоже был довольно тонок, когда ты приехал в Лондон, а теперь он у тебя подбит теплой и нарядной подкладкой. А что он слуга, так много голи перекатной перешло через Твид, неся на спине котомку своего господина, а теперь смотри: сзади у него хвост из шести лакеев. Вот он сам стоит - спроси у него, Джорди. - Он будет не самым беспристрастным судьей в этом случае, - возразил осторожный горожанин. - Ну, ну, любезный, - сказал король, - ты слишком недоверчив. У мошенников, которые охотятся на чужих землях, есть подходящая пословица: "non est inquirendum unde venit {Не надо расспрашивать, откуда пришла (лат.).} дичь" - "кто коня приволок, тот и сбруей владей". Послушай, приятель, скажи правду и посрами дьявола. Есть у тебя полномочия распоряжаться выкупом, можешь ты согласиться на отсрочку или нет? - Мне даны все полномочия, если будет угодно вашему величеству, - ответил Ричи Мониплайз. - В отношении выкупа я охотнейшим образом соглашусь на все, что пойдет на пользу вам, в надежде на милость вашего величества в небольшом интересующем меня дельце. - Ах вот как, любезный, - сказал король, - так ты за этим пожаловал ко мне? Ты ничуть не лучше остальных. Казалось бы, жизнь и имущество наших подданных принадлежат нам и мы вольны ими располагать, а на поверку выходит совсем другое: чуть нам понадобится занять у них денег, что случается чаще, чем нам хотелось бы, черта с два от них получишь без старого обычая - услуга за услугу, ты мне - я тебе. Ну, говори, сосед, что тебе надо. Какую-нибудь монополию? Или даровую на церковные земли и десятины? Или, может быть, рыцарское звание? Только будь разумен в своей просьбе, если ты не собираешься предложить нам еще денег, в которых у нас сейчас такая нужда. - Мой государь, - ответил Ричи Мониплайз, - владелец этих денег отдает их в распоряжение вашего величества на любой угодный вам срок, без всяких закладов и процентов, при условии, что ваше величество отнесется благосклонно к благородному лорду Гленварлоху, заключенному в королевский лондонский Тауэр. - Что такое, что такое, любезный? - вскричал король, краснея и заикаясь, но на сей раз обуреваемый чувствами более благородными, нежели те, какие он частенько проявлял. - Что ты осмелился предложить нам? Чтобы мы продали наше правосудие? Нашу милость? И это ты предлагаешь нам, венценосному королю, который присягал открыто вершить правосудие над нашими подданными, который держит ответ в своем правлении перед тем, кто превыше всех царей? - Тут он благоговейно поднял глаза вверх, притронулся к своей шапочке и продолжал суровым тоном: - Мы таким товаром не торгуем, сэр, и не будь ты темный невежда, который еще сегодня оказал нам немаловажную услугу, тебе прижгли бы язык каленым железом in terrorem {Для устрашения (лат.).} других. Убери его с наших глаз, Джорди, заплати ему все до последнего медяка из наших денег, что хранятся у тебя, и пусть пеняет на себя тот, кто последует его примеру. Ричи, доселе твердо уверенный в успехе своего ловкого хода, очутился в положении зодчего, на глазах у которого рушится возведенное им здание. Однако ему показалось, что не все еще потеряно. - Не только сумма, за которую были заложены драгоценности, - сказал он, - но если нужно, то вдвое больше будет предоставлено вашему величеству, и даже без отдачи, если... Но король не дал ему договорить и закричал с еще большей горячностью, словно опасаясь за стойкость своих добрых намерений: - Уведи его отсюда, уведи скорей! Самое время ему убираться, раз он начал удваивать цену! Заклинаю тебя жизнью, Джорди, постарайся, чтоб ни Стини, ни кто другой не услышали от него ни слова, ибо кто знает, какие неприятности для меня могут из этого выйти. Ne inducas in tentationem. Vade retro, Sathanas! Amen. {Не введи во искушение. Изыди, сатана! Аминь (лат.).} Повинуясь королевскому приказанию, Джордж Гериот поторопился вывести незадачливого просителя вон из кабинета и из дворца. Когда они вышли во двор, горожанин, припомнив с некоторым злорадством попытку Ричи в начале этой сцены быть с ним запанибрата, не мог превозмочь желания отомстить и насмешливо поздравил Ричи с королевской милостью и наконец-то приобретенным умением вручать челобитные. - Пусть вас это не беспокоит, мейстер Джордж Гериот, - огрызнулся нисколько не обескураженный Ричи. - Скажите лучше, когда и где я могу получить от вас восемьсот фунтов стерлингов, за которые было заложено ожерелье? - Как только ты приведешь настоящего владельца этих денег, - ответил Гериот, - которого я должен повидать по самым разным причинам. - Тогда я вернусь к его величеству, - решительно заявил Ричи Мониплайз, - и не уйду, пока не получу назад заклада или денег. Я уполномочен действовать по своему усмотрению. - Может, это и так, Ричи, а может быть, и нет, ибо твоими устами не всегда глаголет истина. Будь уверен, что я не заплачу тебе столь значительной суммы, пока не узнаю, правду ли ты говоришь. Тогда я дам тебе расписку и вручу деньги по первому требованию. А теперь, любезный Ричард Мониплайз из Касл Коллопа, близ Западных ворот в Эдинбурге, важные дела вынуждают меня вернуться к его величеству. С этими словами он начал подниматься по лестнице обратно во дворец, добавив, как бы подводя итог всему сказанному: - Джордж Гериот - старый воробей, его на мякине не проведешь. Ричи окаменел на месте, когда увидел, как золотых дел мастер вошел во дворец, оставив его, Ричи, на бобах. - Черт тебя побери, - пробормотал он, - хитрый старый сквалыга. Если ты честный человек, то это не значит, что кругом все жулики. Провалиться мне на этом месте, если я признаю себя побежденным. Помилуй нас бог, вон идет Лори Линклейтер, сейчас он пристанет ко мне с расспросами насчет ходатайства. Нет, клянусь святым Андреем, этого я не вынесу. И сменив свою гордую поступь, какой он вошел утром во дворец, на неуклюжую рысцу, он с такой прытью пустился к ожидавшей его лодке, что отступление его, как говорится, было очень похоже на бегство. Глава XXXII Бенедикт Здесь свадьбою не пахнет! "Много шуму из ничего" Как только мейстер Джордж Гериот вернулся в покои короля, Иаков осведомился у Максуэла, пришел ли граф Хантинглен, и, получив утвердительный ответ, приказал ввести его. Старый шотландский лорд склонился в поклоне, как то было положено, а король дал поцеловать ему свою руку и заговорил участливым голосом: - В конфиденциальном послании, собственноручно написанном вам нынче утром в знак того, что мы ценим и помним вашу верную службу, мы уведомили вашу светлость, что будем вынуждены сообщить вам такие вести, которые потребуют от вас терпения и мужества. А потому мы советовали вам со вниманием прочесть наиболее выразительные места из Сенеки и из "De Consolatione" {"Об утешении" (лат.).} Боэция, чтобы подготовить, так сказать, спину под будущую ношу. Совет этот мы дали вам, опираясь на собственный опыт. "Non ignara mail, miseris succurrere disco", {И не в неведеньи зол помогать злополучным учусь я (лат.; Вергилий, "Энеида", перевод В. Брюсова и С. Соловьева.} - говорит Дидона, и я мог бы сказать про себя "non ignarus", но изменить род значило бы нарушить просодию, о которой так заботятся наши английские подданные. Итак, лорд Хантинглен, я надеюсь, вы вняли нашему совету и заранее вооружились терпением... Venienti occurrite morbo, {Предупреждай приближающуюся болезнь (лат.).} приготовляй лекарство, когда болезнь только надвигается. - С позволения вашего величества, - ответил лорд Хантинглен, - я старый солдат, а не ученый. И если крепкая натура не выручит меня из беды, тогда, надеюсь, я найду утешение в текстах священного писания. - Опять ты против учености, любезный. Библия, дорогой мой, - тут король притронулся к своей шапочке, - конечно, principium et ions; {Начало и источник (лат.).} жаль только, что ваша светлость не может прочесть ее в оригинале. Хотя мы и покровительствовали переводу библии на английский язык, в предисловии к нему написано, что когда темные тучи угрожали нависнуть над страной после заката яркой западной звезды, королевы Елизаветы, наше появление, подобно восходу могучего солнца, мгновенно рассеяло сгущавшуюся мглу; хотя, стало быть, мы способствовали распространению, как там говорится, евангельского учения, а в особенности переводу писания с древних священных языков, мы, однако же, признаемся, что сами получали удовольствие только от чтения на древнееврейском и нас не могли удовлетворить ни латинский перевод семидесяти толковников, ни тем более английский перевод. - С вашего разрешения, - сказал лорд Хантинглен, - если рассказ о дурных новостях, упомянутых в письме, которым вы меня удостоили, вашему величеству будет угодно отложить до тех пор, пока я не выучусь читать по древнееврейски, боюсь, что я умру, так и не узнав о несчастьях, постигших или грозящих постигнуть мой дом. - Вы очень скоро их узнаете, милорд, - ответил король. - Как ни прискорбно, но я должен сказать, что ваш сын Дэлгарно, которого я считал чуть ли не святым, потому что он проводил все время со Стини и нашим сынком Чарлзом, оказался настоящим подлецом. - Подлецом! - воскликнул лорд Хантинглен, и хотя, опомнившись, он тут же добавил: - Впрочем, так было угодно сказать вашему величеству, - тон, каким он произнес первое слово, заставил короля отшатнуться, как будто его ударили. Но Иаков быстро пришел в себя и сказал, надувшись, как всегда в ми- нуты неудовольствия: - Да, милорд, нам было угодно так сказать; non surdo canis {Ты поешь не глухому (лат.).} - мы, слава богу, еще не оглохли, так что, пожалуйста, не повышайте голоса. Вот недурной документ, читайте и судите сами. И король сунул в руки старому лорду бумагу, содержавшую историю леди Гермионы, где факты были изложены так сжато и ясно, что виновность лорда Дэлгарно, любовника леди Гермионы, постыдно ее обманувшего, казалась неоспоримой. Но какой отец легко согласится признать вину своего сына? - Осмелюсь спросить ваше величество, - сказал лорд Хантинглен, - почему история эта не стала известна вам раньше? Эта женщина живет здесь много лет. Почему жалоба на моего сына не была принесена ею в ту же минуту, как она ступила на английскую землю? - Скажи ему, как обстояло дело, Джорди, - промолвил король, обращаясь к Гериоту. - Мне неприятно огорчать лорда Хантинглена, - ответил Гериот, - но я должен сказать правду. Леди Гермиона долгое время не могла решиться предать огласке обстоятельства своей жизни, а когда наконец взгляд ее на этот предмет изменился, необходимо было сперва разыскать доказательства, свидетельствующие о мнимом браке, а также связанные с ним письма и документы, которые по приезде в Париж, прежде чем я ее нашел, она оставила на хранение корреспонденту ее отца в этом городе. Впоследствии тот человек обанкротился; в результате этого несчастья документы леди Гермионы перешли в другие руки, и только несколько дней назад мне удалось напасть на след и получить их. Без этих уличающих бумаг было бы неблагоразумно подавать жалобу на лорда Дэлгарно, когда у него есть такие могущественные покровители. - Дерзко с твоей стороны так говорить, - сказал король. - Я отлично понимаю, кого ты имеешь в виду. Ты думаешь, что Стини употребил бы все свое влияние, чтобы склонить чашу весов правосудия. Но ты забываешь, Джорди, чья рука держит весы. И к тому же ты несправедлив к бедному Стини: он сам признался перед нами и нашим Тайным советом, что Дэлгарно пытался отделаться от девушки и навязать ее ему, Стини, непорочному простодушному малому, выдав ее за женщину легкого поведения. При этом мнении Стини остался даже тогда, когда покинул ее, хотя на месте Стини мне показалось бы странным, что эта особа могла устоять перед таким молодцом, какой. - Леди Гермиона, - заметил Джордж Гериот, - всегда отдавала должное благородному поведению герцога, который, даже заблуждаясь на ее счет, почел ниже своего достоинства воспользоваться ее горем и, напротив, снабдил ее деньгами и помог выйти из затруднительного положения. - Как это похоже на него, благослови бог его красивое лицо! - воскликнул король. - Я тем охотнее верю рассказу этой леди, что она не говорит ничего дурного про Стини. Чтобы скорее покончить с этим делом, милорд Хантинглен, скажу, что мнение нашего Совета и наше собственное, равно как мнение Чарлза и Стини, таково: ваш сын обязан исправить зло, женившись на этой леди, или же мы лишим его нашей милости и предадим всяческому посрамлению. Тот, к кому король обращался, не мог вымолвить ни слова. Он стоял не двигаясь, глядя в одну точку застывшим взором, и даже веки его казались неподвижными; столь жесток был удар, нанесенный ему, что суровое лицо его с резкими чертами и крепкая фигура мгновенно окаменели, превратив его в старинное изваяние рыцарских времен. В следующую минуту, словно та же. статуя, пораженная молнией, он с тяжким стоном рухнул на пол. Король в страшной тревоге стал призывать на помощь Гериота и Максуэла и, так как присутствие духа не было его forte, {Сильной стороной (итал.).} он забегал по комнате, восклицая: - Мой старый возлюбленный слуга, спасший нашу священную особу! Vae atque dolor! {Увы, горе! (лат.).} Мой лорд Хантинглен, открой глаза, послушай меня - пусть твой сын женится хоть на царице Савской! Тем временем Максуэл и Гериот подняли старого графа и усадили его в кресло; увидев, что он начинает понемногу приходить в себя, король принялся утешать его уже более рассудительным тоном: - Подними голову, любезный, подними голову и выслушай твоего милостивого законного государя. Если в этом браке есть бесчестье, то оно придет не с пустыми руками. Тут найдется довольно денег, чтобы позолотить его, хорошее приданое и недурная родословная. Если она и была потаскушкой, то в этом виноват твой сын, и в его власти сделать из нее снова честную женщину. Как ни разумны были с обычной точки зрения рассуждения короля, они не приносили утешения лорду Хантинглену, который, возможно, даже не вполне понимал их. Однако всхлипывания мягкосердечного короля, сопровождавшие и прерывавшие его слова, оказали на старика более быстрое действие. Крупные скупые слезы выступили у него на глазах, он стал целовать сморщенные руки короля, которые тот, также плача, но с меньшим достоинством и сдержанностью, протягивал ему сперва по очереди, а потом обе вместе; наконец человеческие чувства окончательно одержали верх над сознанием монаршего величия, и король, сжав руки лорда Хантинглена, сочувственно потряс их, как равный, как близкий друг. - Comporte lachrymas, {Уйми слезы (лат.).} - сказал король, - успокойся, любезный, успокойся. Совет, и наш сынок Чарлз, и Стини могут убираться ко всем чертям. Твой сын не женится на ней, если тебя это так огорчает. - Нет, он женится на ней, клянусь богом! - произнес граф, выпрямляясь, смахивая слезы и пытаясь обрести хладнокровие. - Прошу прощения у вашего величества, но он женится на ней и возьмет в приданое ее позор, если даже она самая отъявленная распутница во всей Испании. Если он дал слово, то сдержит его, хотя б он дал его презреннейшей из уличных тварей. Он сдержит слово, или мой кинжал отнимет у него жизнь, которую я ему дал. Если он мог унизиться до столь гнусного обмана, то пусть он даже обманул само бесстыдство, он женится на бесстыдстве. - Нет, нет, - успокаивал его король, - дела совсем не так плохи. Даже когда Стини думал о ней самое худшее, он не считал ее уличной девкой. - Если это послужит в утешение лорду Хантинглену, - вставил горожанин, - то я могу поручиться за высокое происхождение этой леди и чистейшую, незапятнанную репутацию. - Я могу только пожалеть об этом, - начал лорд Хантинглен и, спохватившись, добавил: - Да простит мне небо мою неблагодарность, но мне почти жаль, что она такова, какой вы ее описываете, ибо негодяй не заслуживает этого. Быть приговоренным жениться на женщине красивой, невинной, честной... - И добавь - богатой, милорд, богатой, - перебил его король. - Вероломный отделается слишком мягким наказанием. - Давно уже я видел, - сказал убитый горем отец, - что он себялюбив и жестокосерден, но чтобы он оказался еще и лжецом и клятвопреступником... Никогда я не думал, что такой позор постигнет наш род! Я не желаю больше видеть его. - Полно, милорд, полно, - прервал его король. - Пробери его хорошенько. Я думаю, тебе надо воздействовать на него скорее в духе Демея, чем в духе Микиона - vi nempe et via pervulgata patrum. {Силой; у отцов оно так водится (лат.).} Но чтобы не пускать его к себе на глаза, твоего единственного сына, - это совершенно бессмысленно. Скажу тебе по секрету, любезный (хотя я ни за что не хотел бы, чтоб Чарлз меня слышал): мой сын мог бы лишить невинности половину всех лондонских девушек, прежде чем у меня повернулся бы язык вымолвить такие жестокие слова, какие ты сказал о твоем чертовом Дэлгарно. - Прошу ваше величество позволить мне удалиться, - сказал лорд Хантинглен, - и пусть королевская справедливость подскажет вам, как решить это дело, ибо я не желаю никакого снисхождения для моего сына... - Хорошо, милорд, пусть будет так. И если только есть что-нибудь в нашей власти, - Добавил государь, - что доставило бы вам утешение... - Милостивое сочувствие вашего величества уже принесло мне все утешение, какое возможно на земле. Остальное мне дарует царь царей. - Ему я препоручаю тебя, мой старый верный слуга, - растроганно произнес Иаков. После того как граф удалился, король некоторое время стоял в задумчивости, а затем сказал Гериоту: - Звонкий Джорди, вот уже целых тридцать лет ты знаешь все тайны нашего двора, хотя, как умный человек, и делаешь вид, что ничего не слышишь и не видишь. Мне очень хотелось бы из чисто философского интереса задать тебе один вопрос: не приходилось ли тебе слышать, чтобы покойная леди Хантинглен, жена нашего благородного графа, поскользнулась когда-нибудь на своем пути? Я хочу сказать: не оступилась ли она или, там, не потеряла ли поясок? Ну, ты понимаешь меня. - Даю вам слово, как честный человек, - ответил Джордж Гериот, немало удивленный вопросом, - ее не коснулось никакое, даже самое ничтожное, подозрение. Она была достойной женщиной, весьма благоразумного поведения, и жили они с супругом в полном согласии; графиня имела только тот недостаток, что была склонна к пуританству и больше водила дружбу со священниками, чем то было по нраву лорду Хантинглену, который, как известно вашему величеству, человек старого закала, любящий пить и браниться. - Ах, Джорди, - промолвил король, - все это слабости людей старого времени, и мы сами от них не совсем свободны. Но свет портится день ото дня, Джорди. Молодые люди нынешнего века могут с полным правом повторить вслед за поэтом: Aetas parentum, pejor avis, tulit Nos nequiores. {*} {* Отцы, что были хуже, чем деды, - нас негодней вырастили (лат.; Гораций, "Оды", кн. III, стих. 6, пер. Н. С. Гинцбурга).} Этот Дэлгарно не пьет и не богохульствует, как его отец, но зато, Джорди, он распутничает, не держит слова и нарушает клятвы. А что касается графини и священников, Джорди, то духовные пастыри и короли - такие же грешные создания, как и прочие смертные. Кто знает, может быть, этим объясняется различие между Дэлгарно и его отцом? Граф - сама честность, он так же мало обращает внимания на земные блага, как благородная гончая на хорька. Но сын его держался с удивительным бесстыдством при нас, при Стини и Чарлзе и при всем Совете, пока не услышал о приданом, после чего он, клянусь королевским престолом, закланялся, точно петух над крыжовником. Как утверждают Баптиста Порта, Майкл Скотт в "De Secretis" {"О тайнах" (лат.).} и другие, бывают случаи несходства между отцом и сыном, для которых трудно найти естественное объяснение. Ах, Звонкий Джорди, если б гул котлов и бренчание горшков, кастрюль и прочей металлической посуды не вышибли у тебя из головы школьной премудрости, то я поговорил бы об этом предмете более подробно. Гериот не был так лицемерен, чтобы сокрушаться о забытых школьных познаниях, поэтому, сдержанно заметив, что встречал на своем веку много людей, не имевших сходства со своими отцами, он спросил, согласен ли лорд Дэлгарно выполнить свой долг перед леди Гермионой. - Право, любезный, я в этом нимало не сомневаюсь. Я отдал ему опись ее имущества, которую ты вручил нам на Совете, и предоставил ему полчаса на размышление. По-моему, от чтения этой описи он скорей всего образумится. Я поручил сынку нашему Чарлзу и Стини разъяснить Дэлгарно, в чем его долг, и если он не исполнит того, что они от него хотят, я попрошу его научить меня, как их не слушаться. Ох, Джорди, Звонкий Джорди, ты бы слышал, как сынок Чарлз рассуждал о порочности лицемерия, а Стини - о гнусности распутной жизни! - Боюсь, - сказал Джордж Гериот, позабыв об осторожности, - что это напоминает мне старую пословицу о сатане, осуждающем грешника. - Дьявол забери нашу душу, сосед, - сказал король, покраснев от досады, - ты, однако, не стесняешься. Я дал тебе позволение говорить со мной откровенно, и, по чести, ты не утратишь этого права non utendo, {От неупотребления (лат.).} в твоих руках ему не грозит опасность потерять силу за давностью. Посуди сам: разве прилично Чарлзу при всем честном народе обнаруживать свои мысли? Нет, нет, мысли государей суть arcana imperil - qui nescit dissimulare nescit regnare. {Тайны государства. Кто не умеет скрывать - не умеет и управлять (лат.).} Каждый верноподданный обязан говорить королю всю правду, но обратного обязательства не существует. А что Стини иной раз уклоняется с прямой дороги, так не тебе, его золотых дел мастеру, которому он, кажется, задолжал неслыханную сумму, не тебе осуждать его. Гериот не чувствовал призвания играть роль Зенона и пасть жертвой борьбы во славу истины. Он, однако, не изменил ей и не отрекся от своих слов, а просто выразил сожаление, что прогневил его величество, чем незлобивый король вполне удовлетворился. - А теперь, Джорди, - сказал он, - мы вернемся в Тайный совет и послушаем, что скажет подсудимый в свое оправдание. Я хочу покончить с этим делом не позже чем сегодня. Тебе лучше пойти со мной, ибо твое свидетельство может понадобиться. И король повел Гериота в просторную комнату, где принц, герцог Бакингем и несколько членов Тайного совета сидели за столом, перед которым стоял лорд Дэлгарно, сохраняя непринужденную и небрежную позу, насколько это было возможно при тогдашней стеснительной одежде и церемонных манерах той эпохи. Все поднялись с мест и склонились в почтительном поклоне, пока король вперевалку ковылял к креслу, или трону, сделав знак Гериоту стать позади себя. - Мы надеемся, - сказал его величество, - что лорд Дэлгарно готов исполнить свой долг перед несчастной леди, а также перед своим именем и честью? - Осмелюсь ли я покорнейше спросить, какое наказание угрожает мне, - спросил лорд Дэлгарно, - если, по несчастью, я найду невозможным покориться требованию вашего величества? - Удаление от нашего двора, милорд, - ответил король, - удаление от двора и наша немилость. - Как я буду страдать в изгнании! - воскликнул с едва уловимой иронией лорд Дэлгарно. - По крайней мере я возьму с собой портрет вашего величества, ибо мн