Юрий Григорьевич Слепухин. Южный крест Роман --------------------------------------------------------------------- Книга: Ю.Слепухин. "Киммерийское лето. Южный Крест". Романы Издательство "Советский писатель", Ленинградское отделение, 1983 OCR & SpellCheck: Zmiy (zmiy@inbox.ru), 13 апреля 2002 года --------------------------------------------------------------------- В "Южном Кресте" автор, сам проживший много лет в Латинской Америке, рассказывает о сложной судьбе русского человека, прошедшего фронт, плен участие во французском Сопротивлении и силою обстоятельств заброшенного в послевоенные годы далеко на чужбину - чтобы там еще глубже и острее почувствовать весь смысл понятия "Отечество". Памяти Валентины Ивановны Беденко-Слепухиной - матери, друга и незаменимого помощника  * ЧАСТЬ ПЕРВАЯ *  ГЛАВА ПЕРВАЯ Время не гасило воспоминаний. Оно уплотняло их, сжимая в цепочку образов, и каждый такой образ постепенно разрастался, вбирал в себя все сопутствующее, становился символом. Так образом-символом Ленинграда стала картина белой ночи. Не какой-то одной, определенной, - ночей вообще, многих, слившихся в его памяти в одну: безлюдная набережная, широкие воды за низким гранитом парапета и мостовой пролет, исполинским крылом взнесенный в пустое, прозрачное, обесцвеченное близким рассветом небо. В июне того года ему пришлось много работать - уже началась сессия, а еще нужно было дописать курсовую, оставались хвосты по зачетам, лабораторные отработки; он возвращался поздно и дома еще просиживал до часу, до двух. Дни так и мелькали, пронеслась неделя, другая, третья, и - жизнь со всего разгону вылетела в иное измерение. Двадцать третьего, вернувшись из военкомата, чтобы собрать вещи, он с недоумением окинул взглядом заваленный книгами стол - странно, еще сутки назад все это представлялось таким важным... А что было затем? Запахи казармы, ритмичный топот сотен сапог на асфальтированном дворе, "на первый-второй ра-а-ас-считайсь!", соломенные чучела и деревянная винтовка с отточенным стальным прутом вместо штыка; потом затемненные перроны Витебского вокзала, лязг буфетов и тоскливые крики маневровых паровозов, синие фонари, неумолчный грохот колес под полом, зарева по ночам. Он завидовал ополченцам - их бросили под Лугу, а Юго-Западный фронт оказался так далеко от Ленинграда; под Белой Церковью были еще леса, роскошные лиственные дубравы, а потом степи, уже в начале августа, и именно эта украинская степь стала для него образом-символом войны - давящий зной, неубранная пшеница в выгоревших пепельно-черных проплешинах, свирепое солнце сквозь тучи пыли над бесконечными дорогами. Он долго не видел вблизи ни одного немца, только издали - сквозь прорезь прицела над подсыхающим на бруствере черноземом, - зеленоватые фигурки бежали рядом с танками, а танки казались неподвижными, серые угловатые формы медленно вырастали из дымной мглы, и эта кажущаяся медлительность их движения странно не согласовывалась с торопливым бегом взблескивающих на солнце гусениц... Первого немца рядом с собой он увидел позже, уже в лагере. Увидел - и не удивился, приняв эта за продолжение бреда. Сознание возвращалось медленно, он потерял много крови, и смысл случившегося дошел до него не сразу, а как бы самортизированным. Другим амортизатором была на первое время твердая уверенность, что он все равно скоро умрет - и более крепкие гибли сотнями и тысячами; с его осколочным ранением в грудь шанс выжить в тех условиях практически равнялся нулю. Эта мысль примиряла с окружающим, была лишь горечь, мальчишеская обида на судьбу - все могло кончиться там же, в окопе, среди своих, стоило лишь проклятому осколку пройти чуть глубже, рванув своим бритвенно-зазубренным краем какую-нибудь аорту или что там еще находится в этом месте... Но он выжил. Через полгода ему уже стыдно было вспомнить, что не так давно ждал смерти как избавления. Если и было что-то, чего он мог стыдиться, то это не сам факт плена - в этом не было его вины; вина была в том недолгом периоде малодушия, когда ему хотелось умереть, сдаться еще раз - теперь уже добровольно. К счастью, это прошло скоро. Те, кого каждое утро выволакивали из барака и поленницей громоздили поодаль, в снегу, - они были уже бессильны, им было уже не рассчитаться во веки веков. Счет вели живые. И этот страшный счет рос с каждым днем, с каждой поверкой на "аппель-плаце", где вьюга шатала шеренги живых скелетов в обрывках летнего обмундирования. Наверное, они только потому и оставались живыми, что кому-то ведь нужно было видеть, запоминать; кто-то должен был рано или поздно рассчитаться - сполна и за все... И он тоже смотрел, запоминал, ждал своего часа. Шли месяцы, закончился сорок второй год, после силезских копей было какое-то подземное строительство в Мекленбурге, удушливый от постоянной утечки газов цех гигантского химического комбината "Буна", бараки, бараки, нескончаемые километры колючей проволоки, пулеметные вышки, лай овчарок... Вести о ходе войны доходили с опозданием, но все же доходили; пленные знали о Севастополе, о Сталинграде, о Курске. После Курска немцы особенно свирепствовали - вероятно, это была их последняя ставка, она оказалась битой. Двумя месяцами позже он на очередной селекции попал в новую "арбайтскоманду", которую той же ночью загнали в эшелон. Ехали долго, - судя по солнцу, а также по названиям некоторых станций, которые иногда удавалось разглядеть через щель в стенке вагона, их везли дальше на запад. Эшелон подолгу простаивал на запасных путях, выли сирены, остервенело били зенитки, и, сотрясая землю, слитными волнами раскатывался обвальный грохот фугасок; по ночам щели светились красным - будто горела вся Германия, окровавив небо Европы исполинскими заревами своих пожарищ. На шестой день пути эшелон пересек какую-то большую реку, вероятно это был Рейн. А потом опять пошли угрюмые шахтерские края - дождливая равнина, терриконы под серым небом, медленно вращающиеся на вышках колеса подъемников. Названия станций были уже не немецкими, пленных привезли то ли в Бельгию, то ли в Северную Францию. Но кончились и терриконы, вокруг стало позеленее. На глухом полустанке, когда наконец стали выгонять из вагонов, кто-то успел перекинуться словом с оказавшимся рядом железнодорожником из местных - тот сказал: "Франс, Норманди..." Нормандия, ставшая для него землей свободы и мщения! Это случилось в ноябре - из лагеря их на грузовиках возили ремонтировать железнодорожное полотно, засыпать воронки, менять порванные бомбами рельсы; в один из вечеров, на обратном пути в лагерь, колонну обстреляли с двух сторон, из-за зеленых изгородей. Все произошло так быстро, что охрана даже не успела открыть ответный огонь. Он стоял в кузове у заднего борта, рядом с солдатом; все попадали друг на друга, когда машину занесло и развернуло поперек дороги от резкого торможения, и он так и не узнал, сам ли задушил этого немца, или его добили другие, но автомат оказался у него в руках - он прыгнул с высокого борта и, в упор полоснув очередью по кабине заднего "бюссинга", бросился напролом через колючий, мокрый от дождя кустарник... Дино Фалаччи оборвал художественный свист, которым безуспешно пытался привлечь внимание сеньориты, скучавшей за соседним столиком, и вопросительно глянул на Полунина. - Чего это ты вздыхаешь? - Не всем же быть свистунами... - Ты прав, для этого нужно призвание. Но все-таки - что случилось? - Да ничего не случилось, - Полунин пожал плечами и допил пиво. - Просто предчувствия одолевают. Знаешь, какой я сегодня сон видел? Будто вы с Филиппом набили мне морду и возвращаетесь в Европу. - Э, ерунда, - подумав, сказал Дино. - Бабка моя уверяла, что сны нужно понимать наоборот, а уж она-то в этих делах разбиралась. Она была ведьма, Микеле, я тебе не рассказывал? Ведьма, клянусь спасением души. И какая! Впрочем, в Лигурии что ни женщина, то ведьма. - Синьор Фалаччи поплевал через плечо и потыкал вокруг себя рогами из пальцев, отгоняя нечистую силу. - Инквизиции в наших краях не было, соображаешь? Попробуй сегодня найти ведьму в той же Испании... - Не было разве? - рассеянно спросил Полунин. - Ну, была формально, но рвения особого не проявляла. А за что мы тебе били морду? - Да все за то же, - сказал Полунин. - За всю эту затею. - Брось, опять ты принимаешься каркать. Лично я убежден, что мы разыщем сукиного сына. Главное было установить, что он здесь, согласен? Прекрасно! Это установлено. Разумеется, снимок в газете мог ввести в заблуждение, поди там разгляди, кто есть кто, но когда тебе удалось раздобыть негатив - сомнений больше не осталось, верно? - Не ори. Ты когда-нибудь научишься держать язык за зубами? - Э, да кто здесь понимает по-французски, - возразил Дино, но голос понизил почти до шепота. - Так вот, я хочу сказать - этот тип здесь, и вряд ли он будет так уж рваться обратно в Европу... Полунин усмехнулся. - А ты представляешь себе размеры этого "здесь"? Южная Америка, старина, это семнадцать миллионов квадратных километров. И сто с чем-то миллионов населения. - Найдем, - уверенно сказал Дино. - Ну да, ты же у нас всегда ходил в оптимистах... Ветер гнал по тротуару листья платанов, они сухо шуршали под ногами, стайками взвихривались за пролетающими машинами. Намело и сюда, на открытую террасу кафе. Осень, подумал Полунин, настоящая уже осень, как у нас в начале сентября. А ведь по календарю - апрель. Странно, но к этой путанице времен года привыкнуть труднее всего. Постепенно привыкаешь к чужим звездам, к чужим городам, к чужой речи вокруг, - а вот к жаре на Новый год привыкнуть трудно. Или к тому, что листья облетают в апреле. Щурясь, он посмотрел вдоль залитой ослепительным осенним солнцем авениды и надел защитные очки, словно отгораживаясь от опостылевшей экзотики. Настроение сегодня поганое, и неизвестно даже почему. Так, по совокупности. Воспоминания следует держать под замком, сколько раз себе говорил. А тут еще утром - не успел выйти из отеля - встретилась женщина, издали похожая на Дуняшу. Волосы, походка - Полунин решил даже, вопреки здравому смыслу, что Евдокия вдруг действительно взяла и прикатила. Глупости, конечно, что ей делать в Монтевидео? А уверенности в обратном все равно не было, пока он не оказался ближе и не убедился в ошибке; за эти несколько секунд чего только не передумалось! Нелепо ведь все до предела - глупо, неустроенно, и с этим призрачным "треугольником" тоже одна нервотрепка. Особенно для нее, можно себе представить. Поди вообще разберись, действительно ли это треугольник. А если прямая между двумя точками? Дуняша однажды сказала: "Знаешь, у католиков есть учение о мистическом браке - ну, они имеют в виду церковь и Христа, - так вот, конечно c'est un sacrilege*, я понимаю, но - бог меня прости - этот мой Ладушка, в сущности, тоже вполне мистический супруг, хотела бы я в конце концов знать, где его черти носят..." ______________ * Это кощунство (фр.). Хорошо бы вызвать ее сюда. Хотя бы на день-другой. Увидев ту женщину, он понял, до чего стосковался по Дуняше. По ее голосу, болтовне, по ее забавному русско-французскому жаргону. По ее телу. Зайти на ближайший телеграф и написать на бланке - "приезжай, люблю". А по-испански будет совсем хорошо, у них ведь "любить" и "хотеть" - синонимы. Смелый, не боящийся прямоты язык. "Хочу тебя, приезжай"... И утром он мог бы встречать ее в речном порту. Сюда ведь из Буэнос-Айреса всего одна ночь пути - все равно что из Москвы в Питер. Размечтался, дурак... - Когда он обещал прийти? - спросил Полунин; глянув на часы. - В десять, мамма миа! А уже без четверти одиннадцать. Таковы французы. Помнишь ту историю с конвоем? Леблан должен был быть со своим отрядом ровно в два пополуночи - ждали этих рогоносцев чуть ли не до рассвета. Хорошо еще, не сорвалась вся операция. - Немцы тогда тоже опоздали. - Только это нас и спасло! Нет, я тебе говорю - иметь дело с французом... Дино допил свое пиво и, свистнув официанту, жестом попросил повторить. - Ладно, - сказал Полунин, - вы в этом смысле тоже хороши. - Мы! - Фалаччи даже привскочил от возмущения. - Римляне еще в древности были самым организованным народом, - мы дали миру администрацию, право... - Знаешь, это было так давно, - Полунин зевнул. - О, да! Твои предки, Микеле, и предки мсье Филиппа еще бегали по своим лесам в волчьих шкурах. Ха-ха! - Осторожно с историей, римлянин. А то ведь можно вспомнить кое-что и поближе, тебе не кажется? - Вот тут ты меня поимел, - согласился Дино. Официант принес две запотевшие бутылки и разлил пиво, заменив картонные кружки-подставки новыми. Дино с наслаждением отхлебнул из своего стакана, облизал с губ пену. - Единственное, что меня примиряет с этим чертовым Уругваем, - сказал он, - это пиво. Пиво здесь хорошее. - В Буэнос-Айресе лучше, - заметил Полунин. - "Кильмес-Кристаль", например. - А помнишь сидр в Нормандии? - Не говори. У меня после него всегда голова трещала. - Э, вот и наш Филипп, - сказал Дино, оглянувшись. - Да еще с женщиной, мамма миа, это уже что-то новое... Полунин тоже оглянулся. - По-моему, с ним какой-то парень? - Иди ты! Такой же парень, как я - римский папа. Не спорь, итальянец распознает женщину на любом расстоянии, у нас глаз наметан... Ну, что я тебе говорил? - Ты прав. Издали я принял ее за мальчишку. - Да все они теперь такие, чего ты хочешь, - заметил Дино, не сводя глаз с приближающейся пары. - Кстати, не местная, держу пари... Девушка, которая шла рядом с Филиппом, оживленно говорила что-то, размахивая пляжной сумкой. Коротко стриженная рыжеватая блондинка в очках без оправы, она показалась Полунину похожей на типичную студентку из Штатов, каких он много видел в Буэнос-Айресе. Пара поднялась по ступенькам террасы и подошла к столику. - Салют, дети мои, - сказал Филипп. - Извините за опоздание и позвольте представить вам нового сотрудника экспедиции - мадемуазель Астрид ван Стеенховен... Фалаччи и Полунин молча посмотрели на блондинку, потом на Филиппа. Дино опомнился первым и, вскочив, придвинул для девушки кресло. - Несколько неожиданно, но тем более приятно, - пробормотал он и показал в широкой улыбке свои ослепительные зубы. - Знакомьтесь, - продолжал Филипп. - Дино Фалаччи, научный руководитель. Мишель Полунин, технический эксперт. - Очень рада, - девушка тоже улыбнулась, протягивая руку, - очень рада... Но я не знаю... мсье Маду, вы меня уже представили вашим друзьям как коллегу, а ведь мы еще ничего не решили... - В принципе решили, - возразил Филипп, - детали обсудим позже. Мадемуазель любезно согласилась выполнять у нас обязанности переводчицы, - пояснил он, выразительно глянув на каждого из приятелей. - Да, но... - Дино посмотрел на него с еще большим недоумением. - Мишель ведь владеет испанским? - Заткнись и слушай. Не обращайте внимания, мадемуазель, мы с доктором Фалаччи старые друзья. Так вот - дело в том, что мадемуазель владеет немецким. - А, - сказал Полунин. - Ясно. И в каком объеме вы им владеете? - В самом полном. Гимназию я кончала в Федеративной Республике. - Ваше имя, простите? - спросил Дино. - Астрид, - ответила девушка. - Шведское, - кивнул тот. - Хотя фамилия - голландская. А вы сами? - Бельгийка, - улыбнулась Астрид. - Точнее, бывшая. - С расспросами потом, - вмешался Филипп. - У мадемуазель сейчас мало времени, я только привел ее познакомиться. Что вы пьете, Астрид? - Пожалуй, я тоже выпью пива. Но мне все-таки до сих пор не совсем понятны задачи вашей экспедиции. - Девушка, непринужденно усевшись в плетеном кресле, обвела взглядом всех троих. - Мсье Маду толком ничего не объяснил... - Видите ли, - сказал Филипп, соединяя концы растопыренных пальцев. - Мсье Маду, или ваш покорный слуга, является, так сказать, административным главой экспедиции, не более. Мсье Полунин ведает технической стороной дела - аппаратурой звукозаписи и тому подобным. А вот наш научный руководитель, как этнограф, сумеет изложить все это гораздо понятнее... Дино бросил на него свирепый взгляд и, повернувшись к Астрид вместе со своим креслом, заулыбался еще обольстительнее. - Ну, в двух словах это... как бы вам сказать... экспедиция по изучению особенностей быта и... м-м-м... культуры, я бы добавил... некоторых малоизученных до сих пор индейских племен бассейна Ла-Платы. Племен, нужно иметь это в виду, почти вымерших и... по существу, реликтовых - если позволительно применить в данном случае такое определение. - По-моему, не очень, - сказала Астрид. - Что "не очень"? - несколько опешив, спросил Дино. - Не очень позволительно применять к племени слово "реликтовое", - пояснила Астрид. - Мне так кажется. - Вообще-то вы правы, - согласился научный руководитель. Подумав немного, он осторожно спросил: - Вы что изучали, кроме языков? - Я занимаюсь антропологией, в Брюссельском университете. Дино долго молчал. Потом он полез в карман за платком, промокнул виски и, глянув искоса на Филиппа, издал ненатуральный смешок. - Хе-хе, да вы для нас просто находка, - сказал он. - Переводчик с дипломом антрополога... Можно поздравить мсье Маду, я прямо готов задушить его в объятиях... - Да нет, какой у меня диплом, - Астрид пожала плечами. - Я ушла со второго курса, так что это оказалось просто потерянное время. А какие именно племена вы собираетесь изучать? Я даже не знала, что в бассейне Параны сохранились индейцы... - Вообще-то практически не сохранились, - поспешил согласиться Дино. - В массе они, можно считать, вымерли. Но кое-кто остался, о да! Немного, правда, но зато... очень колоритные Ну, скажем... аймары. Или гуарани! - Аймары и гуарани? Любопытно, - Астрид улыбнулась. - Так вы, значит, намерены бродить по сельве? - Д-да, отчасти. Но не только! В конце концов, многие индейцы уже ведут более цивилизованный образ жизни - работают на плантациях мате*, живут в поселках... сохраняя, впрочем, некоторые черты племенного быта. Ну, и в сельве тоже. ______________ * Mate - парагвайский чай (исп.). - Очень любопытно, - повторила Астрид. - Я только не совсем понимаю, зачем вам в такой случае мое знание немецкого? - А-а... они часто не понимают другого языка... - Кто - индейцы?! - Ну да, если живут и работают на немецких плантациях, - пояснил Дино непринужденно. - Подумать только. Германоязычные индейцы, надо же! И что, они охотно позволяют себя фотографировать, записывать? - Да как когда, знаете ли. Иной раз приходится применять специальное оборудование. - Телеобъективы? Это я понимаю. Со звукозаписью, наверное, сложнее? - О, это вам куда лучше объяснит Мишель, - с видимым облегчением объявил Дино. - Он у нас большой мастер по всяким таким штукам... - Ну что тут объяснять, - нехотя сказал Полунин, когда Астрид повернулась к нему с вопросительным выражением. - Дело в повышенной чувствительности воспринимающих устройств... если вы понимаете, что это такое. Есть, например, такой микрофон - узконаправленного действия, как мы его называем. Вы нацеливаете эту штуку... ну вот хотя бы на то окно напротив - видите, открытое окно на четвертом этаже? - и пишете на пленку все, о чем говорят люди в той комнате. Даже если они беседуют вполголоса. - Невероятно, - сказала Астрид. - А посторонние звуки не мешают разве? Улица-то довольно шумная. - Нет, все паразитные шумы потом отфильтровываются. - Да-а... Воображаю, во что обошлось снаряжение экспедиции. Вы сказали, - Астрид обернулась к Филиппу, - вас финансирует какая-то газета? - "Эко де Прованс". Знаете, сейчас это модно - поднимает тираж, так что в конечном итоге затраты окупаются. - Еще бы! Шутка сказать - собственная экспедиция в дебрях южноамериканской сельвы. А кайманов вы не боитесь? Вообще там полно всякой нечисти, мне говорили. Эти ужасные рыбки, которые накидываются стаей, и змеи, и вампиры... а одни пауки чего стоят! - Астрид поежилась. - С детства боюсь пауков, наверное предчувствие: мне суждено помереть от укуса какого-нибудь птицееда. И именно в Парагвае! Что ж, это хоть романтично. В самом деле поехать, что ли? - От паука-птицееда не помирают, - заметил Полунин. - Здрасьте! - воскликнула Астрид. - Да я сама читала! - Вранье, значит, читали. - Ну, не знаю... Вы говорите с такой уверенностью, будто испытали на себе. Можно подумать, птицеед вас кусал! - Кусал, - лаконично подтвердил Полунин. - Ничего себе! - Астрид по-мальчишески присвистнула. - И как? - Жив, как видите. - Ну, не знаю, - повторила она, глядя на него с сомнением. - И куда он вас укусил? А, ну ясно - в руку, это что Вот если бы в голову... - Если вы решитесь ехать, мадемуазель, от пауков мы вас будем оберегать, - торжественно заверил Филипп. - Да, вероятно, я поеду, - кивнула Астрид. - Делать мне сейчас все равно нечего, так что... Она посмотрела на часы и встала. - Позвоните мне в отель завтра утром, мсье Маду, - сказала она. - Запишите телефон: восемь, пятьдесят семь, шестьдесят два. Это "Монсеррат", на Рио Бранко. Позвоните или зайдите сами, до двенадцати я никуда не выхожу... - Все трое проводили ее взглядами, пока она сбегала по ступенькам террасы. На тротуаре, прежде чем затеряться в толпе, Астрид обернулась и помахала поднятой рукой, - издали, в своих вылинявших синих джинсах и рубашке цвета хаки, она действительно была похожа на мальчишку-подростка. - Это называется женщина, - вздохнул Дино, кривясь, точно разжевал лимон. - Откуда и на кой черт ты ее выкопал, этого антрополога? Тебя что, солнечный удар хватил? - Она нам пригодится. - Ну, если только знанием немецкого, - с сомнением сказал Полунин. - Не только. Я вам потом расскажу о ней, это довольно своеобразная штучка. Но сейчас меня в первую очередь интересует то, что она связана с политическими эмигрантами из Аргентины... - Вот что, - прервал негромко Полунин. - Я все-таки предлагаю не обсуждать это во всеуслышание. Здесь гораздо больше народу знает французский, чем вы думаете. Пошли ко мне в гостиницу, там и поговорим... Своего приятеля Лагартиху Астрид нашла на Плайя-Капурро в обычное время и на обычном месте. Пляж был безлюден - купальный сезон кончился, в апреле здесь уже почти никто не купается, - и на пустынном берегу особенно патетически выглядела тощая долговязая фигура со скрещенными на груди руками, стоящая лицом к воде. Кроме патетики фигура излучала еще и меланхолию - Астрид ощутила это издалека. - Очнитесь, сеньор изгнанник, - окликнула она вкрадчиво, подойдя к Лагартихе сзади. - Впрочем, вы неплохо смотритесь, прямо хоть пиши с вас эпическое полотно. Этакий "Сан Мартэн в Булони"! Лагартиха, не оборачиваясь, раздраженно дернул плечом, словно отгоняя москита. - Сан Мартин, - поправил он. - Сан Мартин, а не Сан Мартэн, я тебе уже сто раз объяснял. И вообще мне надоели эти вечные подшучивания над вещами выше твоего понимания... Астрид обошла его и заглянула спереди, но тот продолжал непреклонно смотреть вдаль. Она бросила на песок сумку, стряхнула с ног сандалии и стала стаскивать джинсы. - Понимаешь, Освальдо, - сказала она, - когда человек воспринимает жизнь слишком всерьез, как это делаешь ты, он неизбежно становится в чем-то немножко смешным. Не обижайся, но это так. Ты не хочешь меня поцеловать? - Нет, - отрезал Лагартиха. - Я просто хотела доставить тебе удовольствие, - пояснила Астрид. - Не вздумай понять как-нибудь иначе. Чего это ты сегодня такой мрачный? - А ты часто видишь меня веселым? - Верно, - согласилась Астрид. - Но только сегодня ты особенно противный. - Ты обедала? - неожиданно поинтересовался Лагартиха. - Да, поела немного, у меня от жары нет аппетита. А что? - А то, что я вот, например, не обедал, - объявил Лагартиха очень язвительно. - И не потому, что нет аппетита. - Ты опять на мели, - понимающе сказала Астрид. - Бедняга, ну и сказал бы сразу! У меня в сумке есть сандвичи... - С чем? - Господи, он еще выбирает. С колбасой, кажется, и еще с сыром. Я взяла на двоих. Хочешь? - Давай, - мрачно согласился Лагартиха. - Понимаешь, эта сволочь Ретондаро опять не прислал денег. Я ходил в речной порт, встретил пароход из Буэнос-Айреса, разыскал связного. Я тебе рассказывал, он там стюардом. "Ликург, - спрашиваю, - передавал что-нибудь для меня?" Ликург - это подпольная кличка Пико Ретондаро, я тебе, кажется, говорил... Он запустил зубы в сандвич, отхватил половину и стал сосредоточенно жевать, сохраняя при этом меланхолическое выражение. - Между прочим, Освальдо, - сказала Астрид, - ты всем своим приятельницам выкладываешь эту информацию - ну, насчет связных, кличек и тому подобное? Лагартиха, продолжая жевать, покосился на нее с недоумением. - Какие у меня здесь "приятельницы"? - сказал он, проглотив кусок. - Ты вот единственная. - Здесь! А дома, небось, трепался направо и налево. - Чего ради, - он пожал плечами. - Наши девушки настолько далеки от политики, что никому и в голову не придет трепаться с ними на эту тему... - Что, аргентинки вообще не интересуются политикой? Подумать только. Помню, у нас в ЮЛБ* самыми остервенелыми активистками были первокурсницы, ни одна драка без них не обходилась. ______________ * Сокр. от Universite Libre de Bruxelles (фр.) - Брюссельский университет. - Нет, здесь не так. Есть, конечно, исключения, но это не типично. - Лагартиха доел сандвичи и ухмыльнулся. - Пико Ретондаро, та самая рептилия, что должна прислать деньги, решил как-то привлечь одну девочку. Позапрошлым летом, я еще был дома, на легальном положении. Он входил в группу профессора Альв... неважно, назовем его просто "профессор А.". Так вот, у этого профессора есть дочка. Пико однажды мне говорит. "Держим пари, Доритой я овладею - сделаю ее женщиной, а потом революционеркой". И чем, ты Думаешь, это кончилось? - Надо полагать, он выполнил первую часть программы и пренебрег второй. - Как бы не так! Полное фиаско с самого начала. Эта А., должен тебе сказать, жуткая ломака - этакая, знаешь ли, "ах-не-тронь-меня"; Пико решил сломить ее сопротивление, подавив эрудицией, и начал при каждой встрече читать лекции по политэкономии... - Ошибочная тактика, - заметила Астрид. - Уж чем-чем, а эрудицией нашу сестру не прошибешь. Другой нужен инструмент. - В том-то и дело. Та покорно слушала, хлопала глазами, а потом звонит ему одна знакомая: "Слушай, говорит, что ты там вытворяешь с этой малышкой? Я ее недавно приглашаю, а она говорит: только, если будет Пико, я не приду, - он совершенно помешался на политике, а меня от нее тошнит..." - Бедняга, - сказала Астрид. - Не вышло, значит, заполучить тестя-профессора. Он что, богат? - Кто, А.? Беден как церковная мышь! Этакий, знаешь, нищий идальго... ездит на "форде" выпуска тридцать третьего года. Отличный старик, но Пико вовсе и не собирался жениться на Дорите, у него давно есть невеста. Кстати, твоя компатриотка... если судить по тому, что фамилия тоже начинается словечком "ван". - Господи, - сказала Астрид. - Добрая старая Фландрия, никуда от нее не смоешься. Ну хоть невесту-то свою он революционеркой сделал? - Нет, там и пытаться нечего... буржуа до мозга костей. Вот они действительно состоятельная семейка. - Ну, положим, ты тоже не из люмпенов, скажем прямо. - При чем тут я? Во-первых, я со своей социальной средой порвал. Во-вторых, я мужчина. Женщинам вообще нечего делать в революции, это дело мужское. - Ты давай лопай, революционер, - сказала Астрид. - Ужасно стал тощий, этак ведь и до революции не доживешь. - Я не тощий, я сухощавый, - с достоинством возразил Лагартиха, так же быстро управившись со вторым сандвичем. - Сплошные мускулы. То, что называется - атлетическое сложение. - Скажите, какая скромность, - Астрид сделала гримаску. - Ну что, супермен, идем купаться? Или ты еще не восстановил свои увядшие силы? - Я тебе покажу "увядшие силы", - сказал Лагартиха. Схватив Астрид в охапку, он крутнул ее в воздухе и, перекинув через плечо, бодрой рысью побежал по песку. - Только не здесь, рог Dios*! - в панике закричала она, колотя его по спине кулаками - Освальдо, нас ведь посадят, а тебя выдадут Аргентине - кто тогда будет свергать тирана... Ай! Я больше не буду, не буду! ______________ * Бога ради! (исп.). Наградив насмешницу еще парой увесистых шлепков, он бросил ее в воду, потом вернулся к тому месту, где лежала их одежда, и съел третий сандвич. Поплавав немного - вода действительно оказалась холодной, - вернулась и Астрид. - С дамами так не обращаются, - сказала она, - хотя я и не в обиде - понимаю, что заработала. Слушай, но как, оказывается, легко пробудить в человеке первобытные инстинкты! Всего-навсего два сандвича, надо же. А если скормить тебе хороший ростбиф, да еще с кровью, а? Страшно подумать. - Уж не хочешь ли ты сказать... - угрожающе начал Лагартиха. Астрид на всякий случай быстро отодвинулась и молитвенно сложила руки. - Нет-нет, что ты, вовсе нет! Ты ведь знаешь, нам всегда было так хорошо вместе. Что-то в ее тоне заставило Лагартиху насторожиться. - Было? Что значит - "было"? При чем здесь прошедшее время? - Ну... просто так. Впрочем, дело в том, что я, наверное, скоро уеду. Лагартиха приподнялся на локте. - Ты - уедешь? В Европу, что ли? - Нет, нет, не так далеко. Просто я нашла работу, переводчицей, и это будет связано с поездками. Не знаю; надолго ли. - Переводчицей? А в какой фирме? - Самое интересное, что я и понятия об этом не имею, - Астрид засмеялась. - По-моему, это просто компания жуликов. Какие-то международные аферисты. - Послушай, я тебя серьезно спрашиваю! - На этот раз я не шучу, Освальдо, ну правда же. Они называют себя этнографической экспедицией; шеф у них француз, совершенно шикарный тип, потом один итальянец и один не то поляк, не то югослав, в общем откуда-то оттуда. Очень сдержанный, молчаливый и большой специалист по всяким шпионским штучкам. Представляешь - такой микрофон, ты его нацеливаешь на определенного человека и за сто метров прекрасно слышишь, что он говорит шепотом. У них вообще всякое оборудование, им занимается поляк. А итальянец - Маду мне его представил как этнографа, но если он этнограф, то я - Софи Лорен... Просто трепло. Ужасно испугался, когда узнал, что я занималась антропологией. Я спрашиваю, кого они собираются изучать, а он говорит: аймаров и гуарани. Представляешь? Я чуть не сдохла! Так и хотелось сказать, что прихватили бы уж заодно и папуасов... - И ты что, всерьез собралась с ними ехать? - А почему бы и нет. Знаешь, что они еще сказали? Что здесь есть германоязычные индейцы, которые ни бум-бум по-испански... - Они-то жулики, это ясно. А вот ты - дура. - Вероятно, - охотно согласилась Астрид. - Но дуракам жить веселее, ты не согласен? Разве тебе не веселее свергать тиранов, чем зубрить римское право? На этот раз Лагартиха не обиделся. - Все-таки не понимаю, что это тебя потянуло к каким-то проходимцам. - Предельно просто: меня заинтересовал их шеф. Мсье Филипп Маду! Ах, Освальдо, если бы ты его видел... - Ты сейчас опять получишь. - Ну, милый, нельзя же злоупотреблять физическим превосходством, все-таки я женщина. Стыдитесь, кабальеро! И потом ты зря подозреваешь меня в дурных намерениях. - Нечего и подозревать, ты их провозгласила достаточно ясно. - О, ты не так понял! А впрочем, тебе-то что? - Хорошенькое дело! Кому же, если не мне? - Да никому! Я достаточно взрослый человек, чтобы отвечать за свои поступки... и вести себя так, как считаю нужным. - Ну и веди, черт с тобой, - сказал Лагартиха притворно равнодушным тоном. - Можешь ехать куда угодно и с кем угодно. - Нет, это мне нравится! - воскликнула Астрид. - Кабальеро устраивает сцену ревности! Освальдо, милый, в каком веке ты живешь? Или ты, может, решил на мне жениться? - Бог меня не допустит до подобного безумия, - Лагартиха истово перекрестился и поцеловал ноготь большого пальца. - Тогда почему тебя беспокоит моя нравственность? - Твоя безопасность, идиотка! Ехать в сельву с какой-то бандой, это же надо додуматься. - Ну, видишь ли, не нужно понимать так уж буквально. Может, они и жулики, но не того типа, который ты имеешь в виду. Во всяком случае, не думаю, чтобы у них были планы продать меня в бордель. На мне много не заработаешь, дудки. Видишь, у тебя даже не возникло мысли сделать мне предложение. - Тут совсем другие причины, - возразил Лагартиха. - Ты мне нравишься, и прекрасно это знаешь. А жениться я вообще пока не намерен, мое призвание - политика. - Вот и спал бы с нею, - ехидно посоветовала Астрид. - Со своей роскошной политикой! - Предпочитаю с тобой. - Прекрасно, я ничего не имею против. Но мы с самого начала договорились, что это будет честная игра. Ты не стесняешь меня, я не стесняю тебя, и уж ревновать тут глупо. Согласен? Доедай сандвичи, они все равно пропадут. Тебе нужны деньги? - Спасибо, я постараюсь разжиться у кого-нибудь из ребят. Если повезет, приглашаю в "Копакабану", - нужно же отпраздновать твое новое знакомство. - Отличная мысль. Если не удастся достать денег, возьмешь у меня. - Еще этого не хватало! - Да взаймы, взаймы, чего кипятишься, - Астрид сняла темные очки и перевернулась на живот. - А пока я посплю. Ты еще будешь купаться? - Пожалуй, разок окунусь. - Ну, проваливай. Лагартиха пошел купаться. Вернувшись, он растянулся рядом с Астрид и как бы невзначай положил руку ей на поясницу. - Кабальеро, - сказала девушка сонным голосом, - вы на общественном пляже... - Но это вполне целомудренное объятие, - возразил он, придвигаясь поближе. - Именно так Дафнис мог обнимать Хлою. - Скажешь это полицейским... и проследи, чтобы фраза попала в протокол. Послушай, убери руку! Тебе что, голову напекло? Лагартиха неохотно повиновался. - Сколько еще в тебе мелкобуржуазных предрассудков, - вздохнул он. - И подумать, что вы - вообще все европейцы - считаете нас отсталыми... - Плевать на предрассудки, я не хочу фигурировать в скандальной хронике. Не можешь ты, что ли, потерпеть до вечера? - Еще как могу. Вообще должен сказать, что женщины занимают в моей жизни весьма второстепенное место. - Оно и видно, мой Дафнис. - Да, именно второстепенное, представь себе. Это просто как необходимая разрядка, понимаешь? Так мы идем вечером в "Копакабану"? - Я же сказала, что приглашение приняла с благодарностью. И даже предлагаю финансировать это дело! - Не беспокойся, я выколочу что-нибудь из своих ребят. Менендес Каррильо, например, он ведь мне должен почти триста национальных. А сам ездит в Пириаполис играть в рулетку, ну не сволочь? - Просто гад, - сочувственно сказала Астрид. - Может, он продался тирану? - Нет, этого я не думаю, провокаторы ведут себя осторожнее. Просто никакого чувства ответственности Однажды проиграл деньги из партийной кассы, представляешь? - Представляю. Вы его предайте суду тайного трибунала - за растрату сумм, предназначенных для революции. Заочный приговор, потом удар кинжалом в темном переулке, это же так романтично. А я могу сыграть роль приманки - назначу ему свидание... - Опять идиотские шуточки, - с неудовольствием сказал Лагартиха. - Какие шуточки, милый, речь идет о жизни человека. Даже если это рогоносец, не платящий долгов и проигрывающий партийные деньги. Нет, мне его жалко, может у него нет в жизни других радостей? Не нужно убивать, пусть себе играет в рулетку, ты просто выцарапай у него сотню пиастров на сегодняшнюю оргию. - А потом ко мне? - Да уж куда от тебя денешься... - И все-таки я не очень представляю себе, как мы сможем ее использовать, - сказал Полунин. - И будет ли от нее вообще польза. Что будет опасность - это точно. - Конкретно? - спросил Филипп. Он отошел от окна и посмотрел на Полунина, лежащего на кровати. Тот на ощупь нашел на полу пепельницу, раздавил окурок и сцепил кисти рук под затылком. - Что - конкретно? Ты ведь не можешь поручиться, что она не разболтает всем своим приятелям. Нам не хватает только широкого паблисити! - По-моему, она не такая дура, это во-первых... - В постели всякая женщина становится дурой, - сказал Дино. - И обычно - дурой болтливой. Тут Мишель прав. - ...во-вторых, - упрямо продолжал Филипп, - она не знает главного. Хорошо, допустим, она разболтает. Но что? Что мы собираем материал о нацистских колониях? Да черт побери, таких охотников за сенсациями тут уже побывала не одна сотня. Кого они беспокоят? Колонии так засекречены, что к ним не подобраться, - боши рассчитывают именно на это. А что мировая общественность в принципе знает о существовании этих осиных гнезд - им наплевать. - Согласен, но за каждым нашим шагом будут следить. - Мы должны учитывать и такую возможность. - Учитывать возможность - это одно, а самим подставлять голову... - Полунин пожал плечами. - Не знаю, я бы, пожалуй, воздержался. Впрочем, что теперь говорить, - если твой шаг был ошибкой, то она уже все равно сделана. - Да, теперь обсуждать поздно, - сказал Дино. - Будем надеяться, что ошибаемся мы с Мишелем. Но она хоть действительно не любит этих вшивых наци? Нынешняя молодежь к подобным вопросам скорее равнодушна. - Она их ненавидит. Иначе почему бы она бросила семью? Ее отец всю оккупацию делал деньги, поставлял что-то для люфтваффе. Летом сорок четвертого установил контакт с бельгийскими макизарами*, там в Арденнах действовало несколько отрядов. Помогал продуктами, медикаментами, даже один раз достал для них небольшую партию оружия. Представляете? Девчонка все видела - четыре года у них в доме толклись бошские офицеры. Потом родитель исчез, а в день освобождения Антверпена подкатил к дому на английском джипе, с автоматом, с трехцветной повязкой на рукаве, словом герой Сопротивления... Все равно у них потом чуть ли не каждую ночь били окна, а на стенах рисовали свастики. ______________ * Maquisard - партизан, участник Сопротивления (фр.). - Сколько ей тогда было? - спросил Полунин. - В сорок четвертом? Лет двенадцать, - сейчас ей двадцать три, посчитай сам. Короче, когда начались процессы над коллаборационистами, папа ван Стеенховен решил смотать удочки и срочно раздобыл себе какой-то пост в бельгийской оккупационной администрации в Германии... - Беднягу неудержимо влекло к колбасникам, - меланхолично заметил Дино. - Просто там было легче дождаться более спокойных времен. И потом точный политический расчет: Обвинить в сотрудничестве с врагом представителя короны - это уже скандал, вы ведь понимаете... Все это, повторяю, происходило на глазах у Астрид, а в молодости подобных штук не прощают. Потом у нее еще была какая-то история в университете, - она поступила туда, вернувшись из Германии, я толком не знаю, что случилось, расспрашивать было неудобно. Возможно, кто-нибудь напомнил ей о папочкиных делах во время оккупации. После этого она порвала с семьей, - как видите, у нее достаточно оснований не любить бошей. - Ну а этот ее аргентинец? - спросил Полунин. - Вот он-то и есть самое интересное! Собственно, я ведь ради него с нею и познакомился... - Где у черта ты ее вообще откопал? - спросил Дино. - Терпение, парни, терпение. Не перебивайте на каждом слове, иначе никогда не кончу! Дело было так. Звонит мне вчера некий Гренье, он здесь от "Франс суар", я его немного знаю еще по Парижу... Ну, встретились, посидели, выпили, я стал расспрашивать о местных делах. Он здесь уже второй год, неплохо ориентируется. Когда зашел разговор об Аргентине, он рассказал любопытную вещь... Скажи-ка, Мишель, ты там слыхал что-нибудь о так называемом "Национальном антикоммунистическом командовании"? - Есть такое, - подумав, сказал Полунин. - Что-то вроде гестапо на общественных началах. - На общественных? Гренье считает, что это организация правительственная. - А черт ее знает. Выступает она под маркой общественности, а какие там у нее на самом деле связи с Розовым домом... - Ладно, это несущественно. Важно вот что: можно ли считать, что вокруг этого "командования" гнездятся аргентинские нацисты? - Да уж наверняка не без этого, - сказал Полунин. - Их, правда, скорее можно назвать фашистами, поскольку они не враждуют с католической церковью. - Тем лучше Теперь слушайте дальше! Здесь живет некий Морено - аргентинец, очень богатый человек, адвокат, скотопромышленник, закулисный политический деятель, словом фигура довольно своеобразная... Из Аргентины он сюда перебрался еще до войны, а в тридцать девятом году занял твердую просоюзническую позицию. Особенно, впрочем, ее не афишируя Здесь в то время действовала довольно активная группа: некоторые депутаты парламента, один профессор - этого я даже знаю, Артюр, Артюс, что-то в этом роде, - мне попадалась его книга "Нацистский спрут"... Они били во все колокола, уверяя, что здесь не сегодня-завтра начнут высаживаться немецкие десанты, что местные немцы давно уже создали тайную боевую организацию и ждут только сигнала, чтобы взяться за оружие, - словом, в таком роде. Во всем этом, конечно, много было паникерства, едва ли Гитлер даже в то время мог всерьез нацеливаться на Южную Америку... - Ну, пятая колонна здесь была, - заметил Полунин, - и довольно активная. - Да, пятая колонна действовала, и в этом смысле поднятый ими шум оказался полезным. До этого здесь к нацизму относились - в массе - довольно благодушно, как к чему-то слишком далекому, чтобы представлять серьезную опасность. Так вот, я почему об этом вспомнил, - Морено, говорят, был одним из закулисных организаторов всей этой антинацистской кампании А дальше начинается этакая "комедия ошибок". У Морено, когда он еще жил в Буэнос-Айресе, был в приятелях какой-то ирландец, ярый англофоб и не менее ярый поклонник Гитлера. Как уж они ухитрялись ладить, понятия не имею; но только вскоре после войны приезжает сюда к Морено его сын... - Чей сын, Морено? - спросил Дино. - Какого Морено? Ирландца, черт побери! Сын этого несостоявшегося квислинга, - Морено его знал еще мальчишкой. Так вот, приезжает этот тип и начинает обращать старика в свою веру: Германия, дескать, проиграла лишь первую фазу войны, но будут еще другие, а на этом континенте есть силы, которые ждут своего часа, - ну и так далее... Я опять-таки не знаю, почему Морено сразу его не выставил и почему он вообще счел нужным скрывать свои политические симпатии. Короче, ирландец - отца его, кажется, уже нет в живых - стал наведываться регулярно. А с год назад, когда здесь было уже порядочно эмигрантов-антиперонистов из Аргентины, он спросил у Морено, не согласится ли тот давать время от времени информацию об этих людях. И сказал, что занимает довольно ответственный пост в "Национальном антикоммунистическом командовании"... - А, вот оно что, - пробормотал Полунин. - Теперь догадываетесь, что к чему? В общем, Морено решил продолжить розыгрыш, предложение этого сукиного сына принял и с тех пор время от времени подкидывает в Буэнос-Айрес какие-нибудь "сведения"... похитрее составленные, чтобы и самому не засыпаться, и там никого не подвести. Подозреваю, что для старика это просто развлечение, вроде шахмат... - Что ж, - сказал Дино, - всякий развлекается по-своему, ты прав. Я знаю в Турине одного весьма почтенного комендаторе, который всю неделю ловит мышей - только для того, чтобы в воскресенье принести в церковь и по одной выпускать во время мессы. Но меня другое удивляет. Это все твой приятель тебе рассказал? - Да, Гренье. - Хорошо, подумай сам: если человек ведет двойную игру, неужели он будет делать это так, чтобы об этом все знали? - Далеко не все, - возразил Филипп. - Гренье всегда славился талантом вынюхивать подробности, которых не знает никто. Это уж просто он со мной поделился как с коллегой, а вообще я не думаю, чтобы эта история была так уж широко известна. - Да и потом, - вмешался Полунин, - в Латинской Америке к таким вещам подходят иначе, и конспирация здесь - это совсем не то, что мы привыкли понимать под этим словом в Европе. - Как бы то ни было, - сказал Дино, - и как бы облегченно ни относиться к понятию конспирации, ни один человек в здравом уме не станет хвастать, как ловко ему удается водить за нос секретную политическую полицию... - А чем, строго говоря, он рискует? Ну, даже дойдут слухи до этого ирландца... так что же он, убийц к нему подошлет? Если Морено и в самом деле так влиятелен, как рассказали Филиппу, это уже гарантия... В такие дела опасно ввязываться мелкой сошке, а сильные мира сего в любом случае выходят сухими из воды. Нет, мне эта история представляется вполне правдоподобной - при всей ее очевидной нелепости, тут я с Дино согласен. Но я все-таки еще не улавливаю, при чем тут Астрид со своим аргентинцем? - Сейчас, сейчас объясню! - Мне сразу подумалось, нельзя ли это каким-то образом использовать; спросил у Гренье - просто под видом профессионального любопытства - можно ли познакомиться с этим Морено, оригинальный, мол, тип, хорошо бы о нем что-то написать... Ну, он сказал, что к самому старику не подобраться - человек он занятой и нашего брата недолюбливает, - но есть один молодой аргентинец из политических эмигрантов, который к Морено вхож; он, Гренье, хорошо знает подружку этого парня и вот с ней-то может меня познакомить в любое время, благо она переспала уже чуть ли не с половиной корреспондентского корпуса Монтевидео. Это он, положим, соврал - я наводил справки. Но когда я вдобавок узнал, что эта бельгийка владеет немецким и испанским, мне подумалось, что она может нам пригодиться еще и по этой линии... - По этой линии все ясно, - перебил Полунин, - но каким образом аргентинец... - Но, старина, это же как дважды два четыре! Астрид знакомит нас с аргентинцем, тот открывает нам дорогу к Морено. - А дальше? Что конкретно ты надеешься получить от Морено? - Да не от него! От ирландца, понимаете? Чутье мне подсказывает, что ирландец может оказаться полезным. Дело в том, что... если вокруг "командования" группируются аргентинские ультра, у него наверняка есть связь с немецкой колонией и, возможно, какие-то сведения... - Да, и ты думаешь, они станут делиться этими сведениями с кем попало? - С кем попало - нет, - Филипп помолчал. - Но если бы к ним пришел не "кто попало"... Не знаю, парни, не знаю. Ручаться тут ни за что нельзя, это ясно. Но, во всяком случае, продумать этот вариант не мешает... ГЛАВА ВТОРАЯ Буэнос-Айрес, федеральная столица Аргентинской Республики и самый большой город южного полушария, встретил пассажиров холодным не по сезону дождем. Выйдя из таможни, Полунин огляделся по сторонам: такси, как водится, не было, на автобусной остановке мокла под зонтами терпеливая очередь; он чертыхнулся вполголоса и, подняв воротник плаща, отправился пешком. На авениде Уэрго удалось вскочить в троллейбус, идущий к площади Конституции. В метро охватила влажная, как в бане, гнетущая духота. Стиснутый со всех сторон, он стоял, держась за кожаную петлю, и с отвращением чувствовал, как по спине сбегает щекочущая струйка пота. И ведь это уже апрель, на улице даже прохладно; страшно вспомнить, что тут делается в январе. Протиснувшись к выходу на станции "Трибуналес", Полунин немного отдышался, постояв на перроне, и поднялся наверх. После подземной парилки даже отравленный тетраэтилом воздух центра казался чистым озоном. Ветер, впрочем, дул со стороны сквера, так что в некотором количестве кислород и впрямь присутствовал. Жил Полунин на улице Талькауано, рядом с Дворцом правосудия, снимал комнату у одного судового механика-шведа, старого холостяка и пьяницы. Если не считать периодических загулов в промежутках между рейсами, Свенсон этот был самым удобным из квартирных хозяев - отсутствовал по два-три месяца, никогда не напоминал о плате; получив деньги, совал их в карман, не пересчитав, и предлагал выпить. Из-за него, правда, Полунину однажды страшно досталось от Дуняши. Прошлой зимой они были в театре, потом он предложил зайти к нему выпить кофе, а Свенсона угораздило вернуться из плавания в тот самый день, - Полунин, уйдя из дому утром, этого еще не знал. Услышав их голоса в прихожей, механик выдвинулся из своей комнаты, держась за притолоку, одобрительно оглядел Дуняшу и, подмигнув Полунину, объявил заплетающимся языком, что это отличная идея, черт побери, и что он - Свенсон - тоже пойдет сейчас за девочкой. Дуняша ахнула и вылетела обратно на лестницу, Полунин догнал ее этажом ниже, вот тут-то все и началось, "Грязный распутник! - кричала она в слезах - Если ты сам предпочитаешь жить в борделе - в конце концов, у всякого свой вкус, но как у тебя хватило бесстыдства привести сюда меня?" Усадив ее наконец в такси - проводить себя она так и не позволила, - Полунин вернулся с твердым намерением набить морду проклятому пьянице, но Свенсон уже храпел на всю квартиру. А утром он пил "алка-зельцер", тихо постанывал, держась за виски, и говорил умирающим голосом, что ничего не помнит - пусть его утопят в луже, - но готов поверить всему, признать собственное свинство и принести фрекен любые извинения. "Да на кой черт они ей теперь нужны", - сказал Полунин. Больше приглашать к себе Дуняшу он не отваживался. Эта нелепая история вспомнилась ему сейчас, пока он поднимался в шатком и поскрипывающем лифте, неприязненно поглядывая на исцарапанные зеркала, красный потертый плюш и облезлую позолоту проплывающих мимо решеток. Если сама квартира и не оправдывала брошенного Дуняшей определения (по крайней мере, в отсутствие Свенсона), то кабинка лифта выглядела и в самом деле подозрительно. Почем знать - может, в этом доме и впрямь было одно из тех заведений, которыми славился некогда "южноамериканский Париж"? В прихожей на полу валялись пыльные конверты - счета за электричество, газ, телефон. Изучив штемпели, Полунин понял, что Свенсон за это время дома не появлялся. Он с облегчением стащил мокрый плащ, прошел в ванную, зажег утробно взревевший калефон и открыл краны, чтобы дать стечь ржавой воде. В его комнате все было, как он оставил три месяца назад, - брошенные у двери альпаргаты на веревочной подошве, пожелтевший номер "Критики" на койке, заваленный радиодеталями стол в углу. Пахло пылью и запустением. Оставляя на скрипучем паркете мокрые следы, он прошел через комнату, рванул настежь набухшую дверь на балкон и сел в качалку, закрыв глаза Пять лет уже торчит он в этой опостылевшей берлоге. А Свенсон, кажется, тридцать. Страшно подумать... После горячего душа Полунин почувствовал себя бодрее. Позвонил Дуняше - дома ее не оказалось, и неизвестно было, когда вернется, - потом вышел пообедать. Дождь тем временем перестал, потеплело, душная сырая мгла висела над городом. Только в сквере перед Дворцом правосудия дышалось легче, Полунин ослабил узел галстука, расстегнул воротничок. Вышагивая с заложенными за спину руками по мокрым песчаным дорожкам под низко разросшимися вязами, он снова и снова взвешивал в уме все "за" и "против" неожиданного плана, который пришел ему в голову ночью, на пароходе. Жаль, что не раньше, можно было бы посоветоваться с ребятами. Впрочем, вряд ли они могли бы дать ему толковый совет именно в таком деле... Вернувшись к себе, он еще раз позвонил Дуняше, опять ее не застал и лег отдохнуть, поставив будильник на семь часов. В девять вечера Полунин не спеша поднимался по лестнице Русского клуба на улице Карлос Кальво. Уверенности, что сегодня удастся встретить кого-нибудь из нужных людей, у него не было - в апреле клубный сезон только начинается, к тому же воскресенье, канун рабочего дня. Наверху, впрочем, слышалось какое-то веселье, и довольно шумное. Первым, кого он увидел, войдя в буфетную, был Кока Агеев со своими крашеными сединами и сморщенным шутовским личиком сатира на пенсии. Маленький, тощий, но не по годам жизнелюбивый старец был завсегдатаем двух самых популярных эмигрантских клубов - "Общества колонистов" в Бальестере и этого, на Карлос Кальво (хотя оба враждовали непримиримо); без Коки, само собой, не обходился в Буэнос-Айресе ни один русский бал - ни общевоинский, ни морской, ни инвалидный. Особенно охотно посещал он скаутские балы, где можно было приволокнуться за какой-нибудь "юной разведчицей". В колонии его так и называли - "Кока Агеев, развратный старик"; сам он этой аттестацией немало гордился и всячески старался оправдать ее в меру своих ограниченных уже возможностей. - Ба, кого я вижу! - закричал Кока, простирая объятия. - Знакомые все лица! Где это вы пропадали, мон шер? - В Уругвай съездил, по делам... Здравствуйте, Агеев. Кстати, вы ведь меня не знаете. - Позвольте! - Вот вам и "позвольте". Ну как меня зовут? - А, тут я пас. Зрительная память у меня превосходная, - с достоинством ответил Кока, изысканно грассируя, - а имен не запоминаю. Помилуйте, я даже любовниц своих называю невпопад! Но готов поклясться, лицо ваше мне знакомо. - Еще бы, за семь лет все мы тут намозолили друг другу глаза. Как у них сегодня водка? - Отвратная. Но что делать? За неимением гербовой пишут на простой. - Мудрые слова. Вы со мной поужинаете? - Не могу, дорогой, некогда! Рюмку водки выпью, в честь вашего благополучного возвращения, а от ужина увольте... - У вас, конечно, опять свидание, ох, Агеев, - рассеянно сказал Полунин и, оглянувшись, подозвал официантку. Из-за закрытых дверей расположенной рядом "красной гостиной" донесся взрыв хохота и аплодисменты. - Не знаете, что там за торжество? - Банкет! - Кока многозначительно поднял палец. - Его превосходительство генерал Хольмстов со своими боевыми соратниками. - Вот как? - Полунин заинтересовался. - А по какому поводу? - Вы поручика Кривенко знаете? - Кто же его не знает... - Так он, да будет вам известно, уже не поручик - сегодня празднуется его производство. Ну, и вообще. Так сказать, бойцы вспоминают минувшие дни. - Любопытно, любопытно... - Полунин повернулся к подошедшей официантке. - Людочка, мое почтение. Как насчет ужина? - Даже не знаю, на кухне сегодня такое делается... Я говорю, одна головная боль с этими банкетами. Может, биф вам зажарить? - Прекрасно. Агеев, вы действительно не соблазнитесь? - Не могу, дорогой, пароль д'онер* - некогда. ______________ * Parole d'honneur - честное слово (фр.). - Тогда один. Потолще, пожалуйста, и не очень прожаренный. А мы пока водки выпьем. - Биф один, водка, - кивнула Людочка и сделала пометку в блокноте. - Закуску какую подать? - На ваше усмотрение. Винегрет есть? - Не рекомендую, асейта* оказалась не очень свежая Селедочки не желаете? Селедка хорошая, от Брусиловского. ______________ * Aceite - растительное масло (исп.). - Это мысль, давайте сюда селедку... Закуска и в самом деле оказалась хорошей, и они с легкомысленным старцем быстро усидели графинчик водки, попутно Полунин оказался в курсе всех событий, происшедших в колонии за это лето Строительная фирма "Сан-Андрес лимитада", собиравшая среди эмигрантов деньги на постройку "недорогих и комфортабельных коттеджей", неожиданно обанкротилась, деньги исчезли неведомо куда, глава фирмы - тоже; его помощника ввергли в узилище, но что толку? Старая княгиня Р. перестала ездить в церковь на улице Облигадо и сделалась прихожанкой Пуэйрредона: на Облигадо, объявила она, нет больше истинной благодати. Ужасно перегрызлись между собой солидаристы - один из них (чуть ли не член "руководящего круга") опубликовал в "Новом русском слове" две статьи - "Крушение одной концепции" и "НТС 1955". Сам Кока этих статей не читал, но слышал, что злее не могли бы написать и в Москве. Не исключено, впрочем, что это и есть "рука Москвы". А у скаутов тоже скандал: молодой А. соблазнил шестнадцатилетнюю красавицу Б. Правда, он с перепугу тут же на ней женился, но все равно - шуму было много. Мать Б., говорят, до сих пор не может прийти в себя. - Ей-то что, - сказал Полунин. - Дочь замужем, а этот А., кажется, парень как парень. - Все так, - покивал Кока и налил себе еще. - Но мезальянс остается мезальянсом. Он ведь из купцов, а Б. - старый дворянский род, записан в "Бархатной книге"... - Ну, если в "Бархатной", тогда конечно, - согласился Полунин. - Агеев, вы с Кривенко в хороших отношениях? - Как со всеми; плохих отношений я избегаю принципиально. А в чем дело? - Вы уже поздравили его с четвертой звездочкой? - Нет, - сокрушенно сказал Кока, - этого я, признаться, сделать еще не успел. - А вы сделайте сейчас. Удобно будет, как по-вашему? Просто войти туда и пожать его честную солдатскую руку. - Почему же нет, батенька? - Кока прищурился и хитро глянул на него одним глазом, по-попугайски. - Но вам-то это для чего? - Я бы хотел тоже его поздравить, но не при всех. Когда вы будете пожимать поручику - виноват, капитану - его честную руку, скажите, что, если он улучит минуту, пусть выйдет в буфет - там, мол, сидит Полунин... - Полунин! - воскликнул Кока и схватился за лоб. - Ну конечно же! Полунин... минутку, минутку... Михаил Сергеевич? - Он самый. - Дорогой мой! - Кока через столик полез лобызать его, словно обрел блудного сына, Полунин едва успел отодвинуть графин. - Проклятый склероз, я же помню, что нас знакомили... Миша, дорогой! Ну как за это не выпить? Они выпили, потом Кока встал и, утвердившись на ногах, направился в "красную гостиную". Отсутствовал он довольно долго. Полунину принесли бифштекс, и он принялся за еду, обдумывая неожиданно возникший вариант. Кривенко так Кривенко, какая разница. Может, он и окажется самым подходящим материалом... К тому времени, когда вернулся его посланец, Полунин успел уже мысленно прикинуть схему предстоящего разговора. - Значит, обстановка такова, - сказал Кока и прикрыл глаза, пытаясь сосредоточиться. - Генерал сейчас отбывает. Один. Поскольку Кривенко сегодня вроде бы именинник, его превосходительство решил обойтись без адъютанта. Так что он к тебе подойдет - проводит генерала и подойдет. Знаешь, он был оч-чень рад, когда услышал твое имя. Вы приятели? - Да как сказать, - неопределенно ответил Полунин. - Скорее, просто знакомые. Ну спасибо, Агеев. - Не за что, мон шер, не за что! А сейчас я... упархиваю. И так уже опоздал безбожно, дамы ведь ждать не любят, хе-хе... Едва ушел Кока, к столику подсел Володька Костылев, суетливый дальневосточник из харбинцев. Он был трезв, озабочен, грыз ногти и поминутно оглядывался, кого-то искал. - Скажи, Майкл, ты этих братьев-разбойников знаешь, из Бериссо, они еще по субконтракту монтировали подстанции на рефинерии* "Эва Перон", - Драбниковы, что ли? ______________ * Refineria - нефтеперегонный завод (исп.). - Слыхал, но не знаком. - Черт, я думал, ты видел... мне говорили, кто-то из них сегодня должен быть здесь. Слушай, а ты сам сейчас работаешь? - Работаю, конечно. А что случилось? - Впрочем, да, ты же все равно радист, - Костылев досадливо хмыкнул. - Понимаешь, позарез нужна хорошая бригада - человек десять, механики, слесари... Я такой контракт наколол, с ума сойти. Золотое дно! - На выезд? - В том-то и дело, что нет! Здесь, полчаса ходу от Конститьюшн Плейс... Здоровенная кондитерская фабрика - да ты знаешь наверняка, "Ноэль" - шоколад, фруктовые консервы, всякая такая хреновина... Извини, я на минутку! Сорвавшись с места, он отошел к одному из дальних столиков, поговорил там, потом вернулся и сел, нервно барабаня пальцами. - Год дэм! Начинать нужно срочно, работы непочатый край, там половину оборудования надо менять к едреной матери... а людей нет! - Я поспрашиваю у ребят, - сказал Полунин. - Как плата? - Плата будет о'кэй, - заверил Костылев, жадно оглядывая группу вновь вошедших. - Двенадцать тугриков в час! И работать хоть по двадцать часов - дело аккордное, - ни один синдикат не пригребется... Слушай, Майкл, ты им скажи, год дэм, это же золотой заработок, каждый будет иметь верных полторы тыщи в кинсену*. А работа большая, примерно на год, не меньше... ______________ * Quincena - пятнадцатидневка (исп.). - Хорошо, если увижу кого-нибудь. - На вот, раздашь им мои карточки, тут телефон, пусть звонят хоть среди ночи... - А что, Володька, не слишком это хлопотное дело - иметь собственный бизнес? Костылев ухмыльнулся самодовольно. - А что ты предлагаешь? Ишачить на чужого дядю? Не моя линия, Майкл. Хлопот выше головы, ты прав, но зато сам себе хозяин: лет пять еще повкалываю тут, загребу мани и - в Штаты. А уж там-то я развернусь, будь спок... В буфетной становилось все многолюднее, Костылев увидел кого-то из знакомых и снова исчез. Рад небось, что признали бизнесменом, - вроде бы и в шутку сказано, а все же. Полунину подумалось вдруг, что жалкое какое-то впечатление производят эти эмигрантские "дельцы", из кожи вон лезущие - хоть отдаленно уподобиться здешним, настоящим, издавна и надежно укорененным, никогда не носившим клейма беженства и бездомности. "Уж там-то я развернусь!" - будто он один об этом мечтает, каждый ведь спит и видит рано или поздно сколотить собственную фирму и обзавестись капиталом, правдами и неправдами втереться в местные деловые круги, слиться наконец с этим блистательным миром банков, импортно-экспортных компаний, обществ с ограниченной ответственностью, трестов и консорциумов, - миром таким близким - вот, вот он, совсем рядом! - и таким недосягаемым... Все ведь они, скорее всего, в глубине души отлично понимают, что он им действительно не по зубам, что мечта так и останется мечтой, что никому из них не заседать в каком-нибудь административном совете, не ездить в лимузине с шофером в фирменной ливрее, не встречаться за картами в Жокей-клубе с директором "Банко Насьональ" или управляющим "Бунхе и Борн". И что весь "бизнес" так и останется шакальей погоней за объедками - бросовые контракты, субподряды, мелкое маклерство. Словом, игра в деловую жизнь. Как и все другие эмигрантские игры - в политику, в журналистику, в армию... В самом деле, разве одни только "бизнесмены" вроде Костылева производят жалкое впечатление? Нисколько не лучше и другие - те, что устраивают съезды и конгрессы, издают на пожертвования еженедельные четырехполосные газетки тиражом в две-три тысячи экземпляров, глубокомысленно обсуждают (до сих пор!) причины поражения Врангеля и "легитимность прав" того или иного претендента на российский престол, производят поручиков в капитаны. Такое же убогое лицедейство, подделка под настоящее. Чтобы все было как у людей - как у аргентинцев, у французов, у американцев... Ведь вот тот же Володька, - мужику, слава богу, чуть ли не под сорок, и не такой уж от природы дурак, а ведет себя как мальчишка: жевательная резинка, галстуки с голыми бабами, отечественная матерщина вперемешку с американским сленгом, нахватанным у морских пехотинцев где-нибудь на Филиппинах; даже походка, медлительная и вразвалочку (если не суетится, как сегодня), и та скопирована с какого-нибудь шерифа или ковбоя в плохом вестерне... За дверьми "красной гостиной" еще громче зашумели, закричали, послышался взрыв аплодисментов. Потом задвигали стульями. Двери распахнулись, и показался сам его превосходительство в сопровождении адъютанта, виновника сегодняшнего торжества. Генерал Смысловский-Регенау-Хольмстон, бывший деникинский контрразведчик и один из руководителей гестаповского "Зондерштаба Р" в оккупированной Варшаве, внешность имел самую заурядную. Плотный, среднего роста мужчина лет под шестьдесят, вида властного и уверенного в себе, - но не больше; встретив на улице этого господина в немодном двубортном костюме, всякий принял бы его за обычного дельца средней руки. Бог, вопреки известному правилу, явно не пожелал метить эту незаурядную шельму, словно облегчая ей профессиональный камуфляж. Зато уж про адъютанта сказать этого было нельзя. Глянув на него, Полунин снова подумал, что такой богомерзкой рожи ему видеть не приходилось даже у охранников в шталагах. Он был, вероятно, его ровесником - лет тридцати пяти; высокий, спортивного сложения, с большими мосластыми руками, поросшими рыжеватым пухом. На голове у Кривенко тоже произрастал какой-то пух - то ли волосы были слишком редки, то ли он их слишком коротко стриг, но впечатление создавалось чего-то голого и неоперившегося; впечатление неясное, потому что при первой же попытке внимательнее присмотреться к внешности генеральского адъютанта любопытный встречался с его глазами - и тут же терял всякое желание изучать волосяной покров. Собственно, у Кривенко были не глаза, а смотровые щели, глубоко упрятанные под массивным лобовым скосом; ниже помещалась еще одна щель - рот, безгубый, широкий от природы и еще больше растянутый в улыбке, потому что адъютант всегда улыбался, и притом любезно; а посредине - нос, расплющенный и сломанный, как у боксера. Эта всегдашняя улыбочка и делала лицо Кривенко особенно страшным. Проходя с генералом через буфетную, новоиспеченный капитан огляделся, увидел Полунина и, заулыбавшись еще шире, сделал успокаивающий знак - сейчас, мол, одну минутку... Чего Полунин никогда не мог понять, так это дружелюбия, которое Кривенко всегда проявлял в отношении к нему. За все эти годы он едва ли обменялся с адъютантом Хольмстона и дюжиной фраз, раза два-три они случайно оказывались вместе в какой-нибудь компании, обычно же встречались, как все, - в клубе, на балу. И всякий раз поручик словно напрашивался на дружбу. Какая-то симпатия с первого взгляда, что ли, черт его знает. Бывает ведь, и паук привяжется к человеку. Проводив начальство, Кривенко вернулся и прошел прямо к его столику. Полунин, не вставая, лениво протянул руку. - Ну что, гауптман*, поздравляю. Солдат, как говорится, спит, а служба идет? И чины набегают. Так, гляди, и до генерала дослужишься... ______________ * Hauptmann - капитан (нем.). Кривенко горячо ответил на рукопожатие, даже в порыве чувств обхватил его ладонь обеими руками. - Спасибо, Полунин, спасибо... мне очень приятно! - Садись, выпьем. - Водка? - Кривенко взял графин, понюхал. - Здешняя? Брось, это же моча, у меня там горючее классом выше... Федорчук! - гаркнул он, не оборачиваясь. - Не надо, - сказал Полунин, - предпочитаю не смешивать. Капитан мановением руки отпустил подскочившего ординарца и сел за столик. Они допили водку, поговорили о том о сем. - Давай-ка выйдем на воздух, - предложил Полунин. - Накурено - дышать нечем. Они прошли через темный танцевальный зал, вышли на балкон. Вечер был теплым, но в воздухе уже пахло осенью, шел мелкий дождь, и внизу, под фонарем, мокро поблескивали листья, словно вырезанные из желтой лакированной клеенки и расклеенные по асфальту. Полунин сел на перила, зацепившись носками туфель, откинулся назад, ловя лицом дождевую прохладу. - Свалишься, осторожно, - сказал капитан. - Ты что, перебрал? Полунин выпрямился. - Кривенко, - сказал он неожиданно протрезвевшим голосом, - знаешь ты такую контору - ЦНА?* ______________ * "Comando Nacional Anticomunista" - "Национальное антикоммунистическое командование" (исп.). - ЦНА, - неуверенно повторил тот - Это по-испански, что ли? - По-испански. А по-русски - "Национальное антикоммунистическое командование". - Ах, зо-о-о, - протянул Кривенко. - Да, я о них слышал Стороной, правда. Они что, имеют отношение к "Альянсе"?* ______________ * "Alianza Libertadora Nacionalista" (исп.) - "Националистический освободительный союз" - ультраправая террористическая организация в Аргентине, созданная в 1919 году для борьбы с рабочим движением. - Это и есть "Альянса". Ее, так сказать, второе лицо. Скажи, капитан, тебе никогда не приходило в голову, что этот ваш знаменитый генерал просто старая задница? Адъютант долго молчал. - Слушай, Полунин, - сказал он наконец. - Я к тебе очень хорошо отношусь, не знаю даже почему. Ну, просто ты мне всегда казался стоящим мужиком, понимаешь? Так вот, я хочу предупредить, во избежание разных потом недоразумений генерала ты мне не трожь. Ферштейн? - А на хрен мне, пардон, твой генерал? Я его трогать не собираюсь, а мнение свое о нем высказал и могу повторить. Старая задница, понимаешь? Вы уже сколько лет в Аргентине? Пять, почти шесть, да? Великолепно! А дальше что, господин капитан? Никто из вас над этим простым вопросом не задумывался? Между прочим, Кривенко, ты скажи - если тебе этот разговор неприятен, я не настаиваю... - Да нет, что ты, я же не в этом смысле! Давай уж поговорим, раз начали Ты к чему насчет этой "Альянсы" спросил? - Так, вспомнил просто, - Полунин пожал плечами и достал сигареты. Кривенко предупредительно щелкнул зажигалкой - Я, в общем-то, не совсем понимаю вашего брата... Какая ни есть, а организация у вас налицо - кадры, руководство, дисциплина, все, как полагается. Ну а дальше что, я спрашиваю? Генерал ориентируется на американцев? - Ну... скажем так, - неопределенно ответил Кривенко. На балконе, затененном от света уличных фонарей не совсем еще облетевшей кроной платана, было темно, но Полунин видел, что собеседник буквально сверлит его своими прищуренными гляделками. - Да, он не так глуп, ваш старик. Что ему, в конце-то концов? Деньги у него есть, а активная политика уже потеряла привлекательность - ею он тоже сыт по горло... Тебе никогда не приходило в голову, что он и в Аргентину приехал просто для того, чтобы уйти на покой? - Плохо ты его знаешь... - Допустим, - согласился Полунин. - Не спорю, тем более что он никогда меня особенно и не интересовал, этот ваш Регенау. Меня больше интересуют такие люди, как ты. - А именно? - Тебе-то на покой рановато, а? Или решил жениться на аргентинке и открыть альмасен?* А что, тоже идея. Из аргентинок, говорят, получаются хорошие жены. Знаешь, Кривенко, мне сейчас кажется, что ты просто трус, с адъютантами это бывает... можно сказать, профессиональное заболевание. ______________ * Almacen - бакалейная лавка (исп.). - Слушай, не надо так, - вкрадчиво сказал Кривенко, - некоторые шутки действуют мне на нервы... - Нервы, брат, полагается лечить вовремя, - посоветовал Полунин и зевнул. - А то станешь импотентом, это тебе еще не по званию. - Потянувшись, он развел руки и снова откинулся назад, запрокинув голову и держась носками туфель за балконную решетку. - Смотри-ка, дождь перестал! - Сядь ты как человек, еще свалишься. Не хватает, чтобы меня потом подозревали в убийстве, хе-хе-хе... - Тебе это будет в новинку? - Полунин засмеялся, но с перил слез. - Так вот что, капитан. Я мог бы поговорить с его превосходительством, но у меня есть одна странность: не люблю генералов. Поэтому я говорю с тобой, а ты уж можешь потом о нашем разговоре доложить или не докладывать, как угодно. Каждый, как говорится, использует обстановку в меру своих умственных способностей. Ваша организация могла бы сотрудничать с ЦНА? - В каком плане? - Детали потом. Сейчас я хочу знать, возможно ли такое сотрудничество в принципе? Можем ли мы рассчитывать, что вы с ними сконтактируетесь? - Слушай, ты кого представляешь? - быстро и негромко спросил Кривенко. - Считай, что никого. Считай, что я просто наблюдатель... со стороны. - Но с какой, Полунин? - спросил Кривенко почти умоляюще. - Что я не из Москвы, это ты, вероятно, и сам давно усек. А в остальные детали вдаваться не будем. - Ты вот сказал - "можем ли мы рассчитывать". Как это понимать, "мы"? - Да никакие не "мы", я просто оговорился. Не мы, а я! Я как частное лицо. Можешь ты ответить на мой вопрос? - Как частному лицу? - переспросил Кривенко с ухмылкой. - Именно. И не тяни резину, ты же военный человек, едрена мать! - Так ведь, понимаешь... Вопрос-то сложный, тут с кондачка не ответишь... - А я не заставляю тебя что-то обещать или заранее на что-то соглашаться, - Полунин пожал плечами. - Меня пока твое мнение интересует. Тебе самому такое сотрудничество кажется перспективным? - Я бы, вообще, не прочь... но не думаю, чтоб генерал на это пошел. Видишь ли, он считает, что нам лучше пока не вмешиваться во внутренние дела Аргентины... - Вот оно что! Умен его превосходительство, ничего не скажешь, умен, - Полунин покачал головой. - Ну а ты, Кривенко, ты тоже считаешь, что борьба с коммунизмом - это всего лишь "внутреннее дело" той страны, где ты в данный момент находишься? В его голосе прозвучала ирония, от которой капитану стало не по себе. - Да нет, что ты, - торопливо заговорил он, - в этом смысле - нет, конечно, я все понимаю! Тут другое... это ведь нас может связать в какой-то степени, и если потом вдруг... - Если вдруг явится фельдъегерь из Пентагона и вручит генералу пакет за пятью печатями? Успокойся, Кривенко, не явится. Не вручит. Ты хоть немного знаком с американской системой подготовки спецкадров? Ответа на этот вопрос не последовало, Полунин тоже помолчал и закурил новую сигарету - опять от капитанской зажигалки, молниеносно вылетевшей из кармана. - Для твоей же пользы, Кривенко, - заговорил он негромко, - я хочу, чтобы ты понял простую вещь: американцам вы и ваш генерал нужны, как хорошая дырка в голове. Ты думаешь, почему вас загнали в Аргентину? Да просто потому, что дальше было некуда. Других-то они перевезли к себе в Штаты, чтобы иметь под рукой... разных там поляков, эстонцев и прочих. А вас - сюда! И еще скажи спасибо, что не в Патагонию, не на Огненную Землю... Нет, Кривенко, на американцев вам рассчитывать не приходится, вы ведь для них, скажем прямо, тоже не подарочек. Знаешь, с кем они сейчас предпочитают иметь дело? С теми, кто во время войны - хотя бы формально - был на стороне союзников. Скажем, поляки-андерсовцы - что против них скажешь? Герои Монте-Кассино, солдаты демократии; вот они и сейчас "за демократию". Все последовательно. Или какие-нибудь там прибалты, или четники Драже Михайловича, - формально они все чисты, тут к ним не придерешься, это тебе не усташи какие-нибудь. А вы, Кривенко, дело совсем другое; вы - это "Зондерштаб Р", гестапо, СС. Да американцы просто побоятся иметь дело с вашим генералом, хоть он себе и придумал третью фамилию, английскую... - Я что-то не пойму, к чему ты это все... - К тому, что не надо быть лопухами, господин капитан. Вам и вашим людям посчастливилось не только уцелеть после поражения, но и попасть в страну, которая всю войну тайно помогала Германии, а сейчас числится среди союзников-победителей. Это редчайшая ситуация, капитан, но ни у кого из вас не хватает ума ее использовать. Действительно, вы все лопухи в этом вашем... "Суворовском союзе", или как там вы себя называете. - Ну а если ближе к делу? - Я тебе это и предлагаю, елки зеленые! Так ведь ты, адъютант, без его превосходительства и шагу не смеешь ступить... видите ли, "генерал не согласится", "генерал на это не пойдет", - да у тебя, черт возьми, своя голова есть или нет? Брось ты равняться на генерала, - я тебе сказал уже, генерал свое взял от жизни, чего ему еще теперь надо? Живет в спокойной стране, счет в банке есть, женат на красивой молодой бабе... его уже никаким риском не соблазнишь. Но ты-то - дело другое! Тебе нужно думать о своем будущем или нет? Или так и собираешься всю жизнь холуйствовать в адъютантах, покупки носить за пани Иреной? Ну, смотри, дело вкуса... - Айн момент, - сказал Кривенко. - Ты, Полунин, не путай разные вещи. Я тебе сказал насчет генерала, когда ты спросил про организацию. Ты спросил, может ли "Суворовский союз" сотрудничать с этими аргентинцами, верно? На это я тебе ответил, что я не глава Союза и не могу решать такие вопросы. Если же ты говоришь обо мне лично... ну, или там о какой-то группе моих - лично моих - ребят, то это дело совсем другое. Тут мне не обязательно согласовывать это с генералом. - Слава богу, разродился, - грубо сказал Полунин. - Именно это я и хотел знать, а как там вы будете решать между собой и что у тебя считается "организацией", а что - "группой лично твоих ребят", это меня меньше всего интересует. В общем, если хочешь, я тебя на днях сведу с одним человеком. - Можно, - не очень решительно согласился Кривенко. - Только ты вот что: будешь с ним говорить, не хмыкай и не пожимай плечами, там этого не любят, И вообще им нужны люди, способные действовать, а не ковырять в носу. Понял? - Понял, так точно! - отчеканил адъютант. - Запиши телефон, позвонишь мне завтра, часов в одиннадцать вечера... Тяжелая, бронированная изнутри дверь штаб-квартиры "Национального антикоммунистического командования" явно была рассчитана и на психологический эффект. Этой же цели служила, по-видимому, и красная лампочка где-то сбоку, которая начала лихорадочно мигать, как только дверь захлопнулась за Полуниным. Верзила в голубой рубашке, с кольтом в расстегнутой кобуре, вырос перед ним, преграждая путь: - Вам кто нужен? - Мне? Мне нужен сеньор Гийермо Келли. Есть у вас такой? - По какому вопросу? Полунин подмигнул: - Сожалею, дружище, государственный секрет! Вы лучше звякните там по своему интеркому, что к дону Гийермо прибыл человек из Монтевидео... Охранник скрылся в телефонной будке, рядом с Полуниным тут же оказался другой, такого же роста. - Солидная штука, - сказал Полунин, одобрительно разглядывая дверь. - Прямо как в Национальном банке. И часто вам тут приходится выдерживать осады? - Выдержим, когда понадобится, - мрачно заверил верзила. Его напарник вышел из кабины, глядя на Полунина подозрительно. - Оружие есть? - Не имею привычки носить с собой, даже в разобранном виде. - Все равно придется вас обыскать, таково правило. - Что ж, не могу отказать в этом удовольствии, только чтобы без щекотки - иначе, ребята, я за себя не ручаюсь... Он балагурил, пытаясь заглушить ощущение опасности и замаскировать неуверенность, которая овладевала им все сильнее; по правде сказать, он уже почти жалел, что ввязался в эту авантюру. Там, в безопасном Монтевидео, все казалось просто; сценарий был одобрен не только шалопутным Лагартихой (тот и сам готов лезть на рожон против чего угодно), но и доктором Морено, человеком солидным и рассудительным... Впрочем, что Морено? Он-то остается в стороне, Филипп правильно заметил: для старика это развлечение, своего рода шахматы; но каково быть пешкой? Да ведь его, в случае чего, отсюда и не выпустят - вон мордовороты какие, придушат и глазом не моргнут... - Послушайте, - сказал он, подставляя охраннику другой бок, - а вот такой у меня вопрос: неужто вы и дамочек так же? Райская у вас тут жизнь, че, прямо хоть самому сюда просись... Или дамы избегают вас посещать? Не удостоив его ответом, охранник закончил поверхностный обыск, отошел к столу и нажал кнопку. Лампочка перестала мигать, а по лестнице спустился еще один синерубашечник. - Проводи к соратнику Келли, - сказал тот, что обыскивал. - Вы, ступайте с ним! По пути не задерживаться, по сторонам не глазеть, ясно? - Амиго, вы отстали от века, - доверительно отозвался Полунин. - У меня в каждой пуговице кинокамера кругового обзора. И все заряжены инфракрасной пленкой! Весело насвистывая, он в сопровождении стража поднялся на третий этаж, миновал коридор с окрашенными в бурый цвет стенами, маленькую комнатку, где один синерубашечник крутил ручку ротатора, а другой пересчитывал пачки увязанных брошюр; потом еще коридор У одной из дверей охранник велел Полунину остановиться и поправил пояс с кобурой. Постучавшись и получив ответ, он распахнул дверь и вскинул руку в фашистском приветствии: - Бог и Родина! Соратник, к вам человек с первого поста! - Пусть войдет, - послышалось изнутри. Охранник посторонился, и Полунин вошел в небольшой кабинет. За письменным столом, спиной к окну, сидел худощавый, его возраста, человек, скорее европейского обличья - с бритым лицом и светлыми, расчесанными на косой пробор волосами. - Очень рад - Келли, - представился блондин, протягивая руку Полунину. - Сеньор?.. - Мигель. Из Монтевидео, от доктора. - Да-да, я понял... Прошу садиться, прошу. Курите? - Спасибо... Полунин сел, чуть отодвинув кресло от стола, закинул ногу на ногу и неторопливо закурил, разыгрывая этакого супермена. Самообладание, впрочем, и в самом деле вернулось; он даже удивился, заметив, что пальцы совершенно тверды, и не отказал себе в мальчишеском удовольствии продемонстрировать это хозяину кабинета, протянув зажигалку и ему. Так же бывало в маки - в последний момент, как бы перед тем ни волновался, всегда удавалось зажать нервы в кулак. Пустив к потолку длинную струю дыма, он огляделся с непринужденным видом. Широкое, ничем не занавешенное окно выходило на крыши с телевизионными антеннами, у одной стены стоял большой книжный шкаф, другую украшали три портрета: в центре - Пий XII в белой камилавке, а по сторонам - чуть ниже - Адольф Гитлер и Хуан Доминго Перон. Обстановка была подчеркнуто спартанской. Келли позвонил, из боковой двери тотчас же появилась кукольно хорошенькая девушка в очень тесной юбке и голубой, как и у охранников, форменной рубашке с белым галстуком и серебряным изображением распростершего крылья кондора - символом "Альянсы". Сам Келли был в обычном темном костюме, обязанность носить форму на руководство явно не распространялась. - Пожалуйста, соратница, кофе, - сказал он. - И покрепче! - Какая приятная неожиданность, - Полунин, улыбаясь, подмигнул в сторону двери, за которой скрылась соблазнительная синерубашечница. - Я думал, в ваш орден нет доступа женщинам... Представлял себе вас чем-то вроде тамплиеров, ха-ха-ха! - Ошибка! - Келли тоже улыбнулся и предостерегающе поднял палец. - Это Морено говорил вам об ордене? Умный человек, но некоторые вещи от него ускользают. Орден, дон Мигель, это всегда нечто эзотерическое, замкнутое в узком кругу; мы же представляем собой движение. Движение, которое рано или поздно - я в это верю - объединит всех аргентинцев, независимо от их общественного положения, - всех, кому не безразлична судьба нации. Зачем же исключать женщин из этого числа? Сегодняшняя аргентинка, смею вас уверить, не хуже нас с вами понимает необходимость защищать вечные ценности христианской культуры, которым грозит все большая опасность как со стороны откровенно атеистического марксизма, так и со стороны растленной и лицемерной плутократии доллара. Кстати, учтите вот еще что: именно женщина - как воплощение консервативно-охранительного материнского начала - особенно болезненно ощущает малейшее неблагополучие в этой сфере... Ведь кто в первую очередь страдает от современного падения нравов, от алкоголизма и наркомании, от распада семейных связей? Опять же они, женщины. Нет-нет, дон Мигель, не следует недооценивать их политического потенциала, вспомните хотя бы историю... В принципе, любая из наших подруг может стать Жанной д'Арк - если судьба призовет... Не прошло и пяти минут, как потенциальная Жанна д'Арк появилась снова, теперь уже с подносом в руках. Разлив кофе, соратница дона Гийермо Келли кокетливо улыбнулась Полунину и вышла, цокая острыми каблучками и раскачивая бедрами, как Мэрилин Монро в "Ниагаре". - Итак, что нового за рубежом? - осведомился Келли небрежным тоном. - Мне поручено передать вам, что в тамошней аргентинской колонии появилось несколько новых лиц, - сказал Полунин. - В основном студенты, из университетов Кордовы, Буэнос-Айреса и Ла-Платы. - Такая информация должна скорее интересовать органы федеральной полиции, - заметил Келли. - Не понимаю, почему Морено направил вас ко мне. - Это не просто эмигранты, - возразил Полунин и отпил из своей чашечки. - Соратница умеет варить кофе, поздравляю. - Спасибо. Дело еще и в сорте - настоящий "Оуро Верде", мне его присылают прямо из Сан-Паулу. Что вы хотите сказать, "не просто эмигранты"? - Видите ли... Морено считает, что это первый случай появления коммунистов в среде студенческой оппозиции. До сих пор там преобладали католики справа и анархо-синдикалисты слева... если не считать троцкистов. Келли молча допил кофе и налил себе еще. - Будьте как дома, дон Мигель, наливайте себе сами. Почему Морено считает, что теперь коммунисты действительно появились? - Это установлено. - Кем? - Ну... - Полунин пожал плечами. - Скажем, мною! Келли опять помолчал. - А если расшифровать? - спросил он, улыбаясь. Полунин тоже улыбнулся. - Не надо пока... расшифровывать, - сказал он убеждающе. Они сидели, смотрели друг на друга через стол и широко улыбались - словно два старых приятеля, которые встретились после долгой разлуки и еще не нашли слов, чтобы выразить радость этой встречи. Потом Келли начал смеяться, все громче и громче; словно заразившись смехом, захохотал наконец и Полунин. - Довольно! - заорал вдруг Келли и грохнул кулаком по столу; случайно или нарочно, рука его сдвинула при этом беспорядочно нагроможденные бумаги, и из-под них высунулось черное рыльце кольта. - Вы что, загадки сюда пришли загадывать? Полунин перестал смеяться не сразу. - Спокойно, спокойно, - сказал он, утирая глаза платком. - Не хотите мне верить - не надо. Я не настаиваю! Только послушайтесь совета: не держите на столе эту дрянь, если у вас не в порядке нервы. Пистолет не новый, вон, на конце ствола даже воронение стерто, - значит, до вас он мог побывать во многих руках; вы уверены, что у него не подпилено шептало? Некоторые идиоты подпиливают, особый гангстерский шик - чтобы спуск срабатывал от легчайшего прикосновения. Я вот помню случай с одним неврастеником - тоже так стукнул кулаком по столу, а пистолет от сотрясения выстрелил. Зачем рисковать? Келли выгреб из-под бумаг кольт и сунул его в ящик. - Он был на предохранителе. Извините, я погорячился, но так разговор не пойдет - я должен знать, с кем имею дело. Полунин, глянув на него изумленно, допил кофе. - Дело? Мы с вами никаких дел не имеем и, надо полагать, иметь не будем. Я пришел передать вам информацию, которую мы с Морено сочли нужным довести до вашего сведения. Что я, прошусь к вам на службу? Или жду денежного вознаграждения? Очень жаль, сеньор Келли, но так, пожалуй, разговор действительно не пойдет. - Хорошо, я же сказал - я погорячился, - повторил Келли и снова наполнил его чашку. Но теперь горячиться начал Полунин: - Какого черта, в самом деле! Там, внизу, меня лапает какой-то кретин, ищет оружие, дает идиотские указания: "не задерживаться, не смотреть по сторонам", - на чем воспитываются ваши кадры, хотел бы я знать, на комиксах? А здесь вы начинаете на меня орать, стучать по столу... Да будь я трижды проклят! Единственное, что меня примиряет с увиденным здесь, это ваша секретарша. Можно ее телефон? Келли опять заулыбался, видя, что инцидент исчерпан. - Сожалею, дон Мигель. Она, как бы это сказать, заангажирована. - Надолго? - В общем, да. Итак, дон Мигель, продолжим, если вы не возражаете. Так что там с этими коммунистами? Чем они заняты? - Налаживают контакты. Собственно, доктора это и беспокоит. Вы ведь понимаете, что, если здешние красные решат - и сумеют - всерьез сконтактироваться с католиками, сеньору президенту останется только упаковывать чемоданы... - Не нужно смотреть так мрачно. - Смотреть нужно трезво. Католики - это вооруженные силы, прежде всего флот и авиация. Ну а коммунисты - это, как вам известно, народ. - Не всякие. Коммунисты из аудиторий не имеют с народом ничего общего, - возразил Келли. - Вы когда-нибудь видели студента из рабочей семьи? Или из семьи арендатора? - Тут вы правы, - кивнул Полунин. - Я ведь не случайно сказал: если они решат сконтактироваться всерьез; пока это не серьезно. Но это уже симптом, и довольно тревожный. - Допустим. Что предлагает Морено? - Держать глаза хорошо открытыми. Разумеется, никаких акций... чтобы не спугнуть птичек раньше времени. Это первое. Второе - доктор считает, что в свете того, о чем мы сейчас говорили, хорошо бы немного придержать ваших ребят. - Что он имеет в виду? - Ну, все эти мелкие акции, - пренебрежительно сказал Полунин, снова закуривая. - Газеты в Монтевидео пишут об этом чуть ли не каждый день... раздувая, естественно, антиаргентинскую истерику еще больше. То избиение какого-то синдикального делегата*, то налет на помещение ячейки, словом в этом роде. Доктор не уверен, что это целесообразно. Булавочные уколы, которые приводят только к озлоблению... ______________ * Синдикатами в Аргентине называют профсоюзы. Делегат в данном случае - представитель профсоюза на предприятии. - Понимаю его мысль, - прервал Келли. - Но не забывайте, нам приходится думать и о практической тренировке наших кадров. Если они будут сидеть сложа руки, толку от них не дождешься. В конце концов СА в Германии тоже начинали с уличных драк. - Возможно, вы правы, - сказал Полунин. - Просто доктор Морено считает, что вряд ли есть смысл обострять отношения с рабочими, когда обстановка в стране и без того достаточно напряжена. - Понимаю, понимаю, - повторил Келли. - Что ж, я доведу его мнение до сведения руководства. Итак, эти красные там, в Монтевидео, - кто это, конкретно? У вас есть имена? Полунин поднял два пальца. - Наиболее активные, - сказал он, - Освальдо Лагартиха и Рамон Беренгер. Тот и другой - студенты. - Юристы, Надо полагать? - поинтересовался Келли, записывая имена в настольном блокноте. - Да, оба. То ли с третьего курса, то ли с четвертого. Келли усмехнулся. - Вам не приходилось, дон Мигель, видеть в рабочих пригородах на стенах старые лозунги: "Будь патриотом - убей студента"? Я недавно видел, в Нуэва Чикаго. Старый, краска совсем выцвела, это писали в конце сороковых. Конечно, экстремизм, но нельзя отрицать, что тут есть здоровое зерно. Боюсь, они нам еще доставят немало хлопот, все эти леворадикальные сеньоритос... которых не устраивает капитализм, но очень устраивают чековые книжки папочек-капиталистов. Знаете, дон Мигель, когда о мировой революции говорит рабочий, мне это понятно; более того, даже когда он не говорит, а действует, когда он становится моим активным врагом - я могу понять логику его поступков, могу испытывать к нему известное уважение. Если понадобится, я буду в него стрелять, так же как и он в меня, тут все просто и честно. Но вот эта мразь... которая приезжает на митинг в собственном "кадиллаке" - причем предусмотрительно оставляет его подальше за углом! - а потом взбирается на трибуну и начинает орать о несправедливости буржуазного общества, это вообще не человек. Это взбесившаяся вошь, которую надо давить И самое смешное, что этим рано или поздно займутся сами рабочие, вот увидите... Ладно, мы проверим местные связи ваших студиозов. - Кстати, по этому поводу, - сказал Полунин. - Доктор настоятельно рекомендует осторожность. Дело в том, что Лагартиха периодически появляется в Буэнос-Айресе... - Он что, курьер? - Вряд ли. Я думаю, его функции шире. Как бы то ни было, он может снова очутиться здесь в любой момент. Мы, естественно, постараемся вовремя вас предупредить: тогда можно будет хотя бы засечь его здешние контакты, выявить явки, адреса. Но если поднять тревогу преждевременно, нить может оборваться. Тут важно не спугнуть птичек. - Уж это-то я понимаю, - буркнул Келли. - Никто не собирается вламываться с обысками к их родным... Речь пойдет только о наблюдении. Передайте Морено, что мне нужны фотографии. - О! Чуть не забыл... Полунин достал бумажник, порылся в нем и протянул Келли отрезок восьмимиллиметровой кинопленки. - Они здесь оба, порознь и вместе. Лагартиха - это который повыше. Келли разыскал среди бумаг большую лупу и, повернувшись со своим вращающимся креслом к окну, принялся изучать кадры. - Обратите внимание на тот, что снят перед Паласио Сальво, - сказал Полунин. - Шестой, если не ошибаюсь. Лагартиха там с девушкой... - Шестой сверху или шестой снизу? А-а, вижу. Сальво есть, но девушки пока... Вы хотите сказать - рядом с ним? - Да, просто она в брюках. - Ах, вот что... поди тут разбери. Тоже из их компании? - Нет, это наша. Ее подсадили к Лагартихе. - Подсадили? - Келли усмехнулся, вглядываясь внимательнее. - В таких случаях, амиго, обычно подкладывают. - Ну, знаете, это уж ее дело - выбирать тактику. Я не стал бы связываться с агентом, который нуждается в подобного рода подсказках... - Кто она, если не секрет? - Немка, баронесса фон Штейнхауфен. В Уругвае с бельгийским паспортом... фамилию пришлось слегка подправить, получилось "ван Стеенховен". - Морено, я вижу, времени даром не теряет. Умный старик, хотя и не без заскоков... - Келли повернулся к столу, нажал кнопку. Когда вошла "соратница", он протянул ей пленку. - В фотолабораторию, пожалуйста. Обычные отпечатки для архива, а портреты пусть сделают шесть на девять - экземпляров по двадцать. Скажите, чтобы хорошо подобрали бумагу, мне нужна предельная четкость изображения. - Немка, говорите, - задумчиво сказал он, когда секретарша вышла. - Гм... интересно, где он ее раздобыл. Представить себе Морено с немцами... Горячо, подумал Полунин. Совсем горячо! А, была не была... - Ну, баронессу-то раздобыли мы, - сказал он. - К доктору она отношения не имеет, это наши особые каналы. Но почему вы считаете, что у него не может быть контактов с немцами? - Деловые контакты у него есть, в Западной Германии. А здешних немцев он ненавидит как чуму... И не без оснований, будем уж откровенны, - добавил Келли. - Но, конечно, личные наши симпатии... Полунин, заинтересованный еще больше, подождал конца фразы - и не дождался. - В том-то и дело, - сказал он осторожно. - Иногда для пользы дела с кем только не приходится... Поэтому я не удивился бы, узнав, что доктор решил поближе познакомиться с немецкой колонией, последнее время его заметно беспокоит проблема иностранцев. - Что вы имеете в виду? - Посудите сами - кого только не понаехало сюда за десять послевоенных лет... - Наша традиционная политика, - Келли пожал плечами. - Не забывайте, Аргентина создана иммигрантами. Они и до войны ехали. - Верно, и все же есть существенная разница. До войны ехали в поисках работы, в поисках свободной земли для колонизации, эти иммигранты хлопот не доставляли. А после сорок пятого года сюда хлынули политические беженцы, или, скажем точнее, люди, ставшие беженцами в силу политических факторов. Это несколько меняет картину, вы согласны? Мы тут как-то говорили с доктором о русских... Я ведь, кстати, и сам русский... - Вот как, - в голосе Келли прозвучало замешательство. - Я-то сразу понял, что вы, не местный уроженец, но... Белый русский, надо полагать? - Не красный же, каррамба! - Разумеется, разумеется... Так что вы начали говорить о русской колонии? - Ну, это как пример. Дело не только в русских, есть еще поляки, прибалты, балканцы - огромное количество выходцев из Восточной Европы, людей совершенно загадочных, о которых никто ничего толком не знает. Доктор считает это серьезным упущением - оставлять их без надлежащего контроля. Особенно, конечно, русских... по вполне понятным причинам. Не мешало бы, скажем, иметь хотя бы приблизительную картину их настроений, разновидностей политической ориентации, ну и так далее. - В принципе он прав, - согласился Келли. - Но это не так просто осуществить. - Простите, не вижу никакой проблемы. Несколько хороших информаторов, и вы всегда будете в курсе. - Да, но... Хорошие информаторы, дон Мигель, на улице не валяются. - Вероятно, дон Гийермо, вы их просто не искали. Келли помолчал, поиграл лупой, переложил на столе бумаги. - Хотите предложить свои услуги? - спросил он поскучневшим голосом. - Кто, я? - Полунин от души рассмеялся. - А почему бы и нет, собственно? Я понимаю, что вы не станете сами бегать и вынюхивать по углам, - речь идет о создании агентуры... - Увольте, амиго, - Полунин допил остывший кофе и снова закурил, непринужденно откинувшись на спинку кресла. - Я работаю в несколько ином плане... И в иных масштабах, если уж быть откровенным до конца. - Ну, знаете, насчет откровенности... - Что делать, дон Гийермо, в нашей профессии есть свои правила игры. Я ведь тоже знаю о вас далеко не все, а односторонняя откровенность здесь неуместна. Впрочем, некоторую информацию обо мне - в разумных границах, естественно, - вы можете в любой момент получить от доктора. Вы ведь, кажется, время от времени посещаете Монтевидео? - Да, посещаю, - рассеянно отозвался Келли. - Вернее, посещал. Последнее время приходится избегать мест, где слишком много наших эмигрантов... вроде вот этих двоих. Скажите, а вы вообще живете в Уругвае или здесь? - Здесь. - Давно? - Почти восемь лет - с весны сорок седьмого. - Все время в федеральной столице? - Да, большей частью. - И... чем же вы здесь занимаетесь? - Я специалист по радиоаппаратуре и некоторым видам телефонии. Словом, слаботочная электротехника. - Работаете в какой-нибудь фирме? - Да я их уж много переменил - "Панасоник", "Радио Сплендид", "Вебстер Архентина". Одно время имел маленькую собственную мастерскую по ремонту приемников. - Почему "имели"? - Продал, ну ее к черту. Слишком хлопотно. - Зато какое надежное прикрытие! Да, жаль, дон Мигель, что вы не хотите нам помочь... - Почему не хочу? - Полунин пожал плечами. - Я сказал, что не могу снабжать вас нужной информацией, и этого я действительно не могу. Но я, если хотите, могу познакомить вас с человеком, который вполне годится для такой работы. Келли помолчал, глядя на него задумчиво. - Он вполне надежен? - Вполне надежных людей нет, дон Гийермо, уж вы-то должны это знать. Но человек, о котором я говорю, служил в войсках СС. - О, даже так... И он тоже русский? - Во всяком случае, носит русскую фамилию и разговаривает по-русски. - Великолепно. В делах колонии ориентируется? - Надо полагать... если живет в ней. К тому же он не один, с ним тут группа единомышленников... соратников, если хотите. Слушаются его, как но