чно, дело другое, но ведь встретить настоящего друга не так-то просто и у себя дома. Здесь и подавно. Тот же Филипп - казалось бы, друг, во всяком случае в общепринятом смысле; но полного взаимопонимания между ними никогда не было и быть не может. К друзьям можно причислить Надежду Аркадьевну, однако и с ней они на очень многое смотрят совершенно по-разному... А вот Балмашев - что он ему? - случайный собеседник, не провели вместе и двух часов; но это первый за многие годы встреченный им человек, с которым они говорили действительно на одном языке. Им вовсе не обязательно быть единомышленниками, не обязательно во всем соглашаться, с таким человеком можно и спорить; но они всегда друг друга поймут, вот что важно! Они могут по-разному отвечать на тот или иной вопрос, но подойдут-то к нему с общих позиций, одинаково понимая его суть и оценивая его значение. Короче говоря, они просто люди одного мира. В этом, пожалуй, и содержится ответ на тот вопрос, который давно его занимал: почему мы не можем адаптироваться там, где так легко адаптируются другие? Дело не в разности культур, традиций и тому подобного. Конечно, испанцу или французу проще освоиться в стране романской культуры, чем, скажем, славянину; но ведь здесь так же быстро осваиваются и выходцы с Ближнего Востока. Почему коммерсант из Бейрута чувствует себя в Буэнос-Айресе как дома, хотя его предки со времен крестовых походов воспитывались в презрении к "гяурским собакам", - а наш интеллигент, с детства зачитывавшийся Гюго и Сервантесом, постоянно ощущает вокруг себя словно какой-то вакуум? Все-таки, вероятно, у нас какие-то принципиально разные системы отсчета - политические, моральные, какие угодно. Сводить все к политическим - тоже упрощение; социальный строй, при котором жили до революции русские эмигранты, не так уж отличался от того, при котором они живут здесь. Но и этого фактора не сбросишь со счетов, - между советскими гражданами и бывшими "белыми" полного взаимопонимания что-то не наблюдается... Как бы то ни было, но только сейчас, разговаривая с Балмашевым, Полунин словно почувствовал наконец себя в каком-то своем, привычном и родном мире. И это открытие - хотя оно пока и не сулило никаких конкретных перемен в его жизни - странным образом изменило вдруг для него все его восприятие окружающего. Подумав, что Надежда Аркадьевна будет с нетерпением ждать его отчета о визите в консульство, он вышел из метро на станции "Кальяо". Этот буржуазный, респектабельный район, застроенный в стиле конца века и хорошо озелененный, напоминающий чем-то некоторые кварталы Парижа, вылощенной своей ухоженностью обычно вызывал у Полунина какое-то подспудное, неподвластное рассудку осуждение. Рассудок-то понимал, что глупо винить страну за счастливое сочетание геополитических факторов, удержавших ее в стороне от двух мировых побоищ; но чувство восставало при мысли, что все те страшные годы - и в сорок первом, и в сорок втором, и в сорок третьем - здесь так же пеклись о своем комфорте, занимались коммерцией и любовью, наживали и проматывали деньги, сочиняли эпигонские стихи и по воскресеньям ездили в Палермо играть в теннис. А корреспонденции из-под Сталинграда и Курска прочитывались за утренним кофе ничуть не более заинтересованно, чем биржевой бюллетень или рецензия на премьеру в театре "Майпо"... А сейчас, свернув с проспекта на улицу Виамонте, Полунин шагал по вымытому мылом и щетками мозаичному тротуару, поглядывал на дубовые двери подъездов с протертым замшей зеркальным стеклом за кованым узором решеток и ярко надраенными бронзовыми ручками, на все эти выставленные напоказ атрибуты самодовольного благополучия, сытой, покойной и бесконечно чужой жизни, - и не ощущал ничего, кроме растущего чувства отчужденности. Что ему до этого буржуазного Буэнос-Айреса? Он и в самом деле человек другого мира, и ничто не связывает его с этим городом... кроме временных обстоятельств. Однако товарищ Балмашев и в самом деле настоящий дипломат - главный-то вопрос тактично обошел молчанием. "Решили, значит, посмотреть Южную Америку" - и ни слова больше, будто и говорить тут не о чем. Ждал, возможно, что сам расскажет? А он в ответ пробурчал нечто невразумительное - так, мол, получилось... Да, плохо тогда получилось Плохо и непредвиденно. Наверное, демобилизуйся он сразу после войны, как и рассчитывал, все было бы иначе; худо-бедно, но ведь возвращались же люди и тогда... Его, однако, не демобилизовали, - начали со старших возрастов, стали увольнять в запас семейных, а у него в солдатской книжке стояло: "холост, близких родственников нет". Двадцать четыре года к тому же, идеальный возраст для солдата, да и послужной список был неплох - медаль Сопротивления, "Военный крест", нашивки... Слишком многого он не учел, слишком многого не предвидел, когда решил пойти с Филиппом на вербовочный пункт. Не учел того, что уставшие от войны французы отнюдь не склонны будут разделять мечты де Голля о возвращении Франции в разряд великих держав и предпочтут мирный труд проблематичной чести служить под знаменами Четвертой республики; не учел того, что - вследствие этого - новая французская армия будет остро нуждаться в имеющих боевой опыт кадрах; и уж никак не мог он предвидеть тех событий, которые вскоре после окончания второй мировой войны разыграются в далеком Индокитае. А эти события, как оказалось, повлияли на его судьбу самым непосредственным образом. В августе, как только капитулировала Япония, в Ханое вспыхнуло восстание. Хотя Франция и признала Вьетнам независимым государством, ее руководители явно не склонны были примириться с потерей бывшей колонии. До начала открытых военных действий оставалось еще больше года, но подготовка к ним уже шла. Филипп, которому тогда исполнилось тридцать, все-таки успел демобилизоваться в начале сорок шестого. Уезжая, он пообещал принять меры, похлопотать, но главным козырем - национальностью мнимого Мишеля Баруа - ходить было уже опасно: липовые документы могли сойти во время войны, когда в армию брали, как в Иностранный легион, любого желающего и практически без проверки. Чиновники мирного времени наверняка отнеслись бы к открывшемуся подлогу куда серьезнее. Словом, пришлось служить дальше, продолжая тянуть лямку в осточертевших уже казармах Рейнской оккупационной армии. А обстановка в мире менялась между тем самым угрожающим образом - начиналась "Холодная война", Черчилль выступил в Фултоне со своей знаменитой речью. В общем-то, наверное, можно отчасти и понять тех товарищей на рю Гренель*, куда он наконец явился, получив отпуск в Париж, - эдакий кондотьер в мундире американского образца, с французскими боевыми наградами и фальшивыми документами в кармане. Но, с другой стороны, и им следовало бы постараться понять его. Как бы фантастично ни выглядела его история, он рассказал ее подробно и откровенно, ничего не скрывая - ни фактов, ни мотивов. Мотивы, как скоро выяснилось, никого не интересовали, а факты выглядели подозрительно, особенно факт пребывания в плену. Что поделаешь, в сорок седьмом году на любую подобную биографию неизбежно накладывались обстоятельства, ни в малейшей степени не зависевшие ни от него самого, ни от тех людей, с которыми ему тогда пришлось иметь дело... ______________ * На рю Гренель помещалось советское посольство. Ладно, недоверие он бы еще понять мог. Нельзя было понять другого: безоговорочного и огульного осуждения тех, кто, как выразился один из его собеседников, "отсиживались в плену", - разум противился этому чудовищному отождествлению всякого военнопленного с изменником Разумеется, были и изменники, были и сдавшиеся добровольно, - но такие, кстати сказать, в лагерях не задерживались, они довольно скоро уходили оттуда в разведшколы, в "национальные легионы", в РОА. А те, для кого воинская присяга не была пустым словом, оставались умирать несломленными. И согласиться - хотя бы молчаливо - с тем, как судил о них его собеседник, значило бы для Полунина предать мертвых, самому стать предателем. Поэтому разговор на рю Гренель кончился плохо. Настолько плохо, что нечего было и думать прийти сюда еще раз; он просто не мог бы заставить себя снова слушать эти разговоры об "отсидевшихся", отвечать на вежливые расспросы - когда, почему, при каких обстоятельствах... Повидать Филиппа не удалось, тот был в командировке. Париж на этот раз показался мерзким: инфляция, черный рынок, разряженные по новой заокеанской моде профитеры* в широченных пиджаках с вислыми плечами, в коротковатых брючатах и туфлях на белом каучуке в два пальца толщиной... Неужто ради этой мрази горели танки на кольмарских холмах, гибли в ночных перестрелках парни из "Дюгеклена"? Полунин за неделю пропил отпускные, подрался в последний вечер с какими-то подонками в заведении на пляс Пигаль и вернулся в Германию с пустыми карманами и подбитым глазом. И совершенно не представляя себе - как жить дальше. ______________ * Profiteur - делец, спекулянт (фр.). "Дома", в казарме, его встретили слухи о скорой якобы отправке на Дальний Восток - война в Индокитае шла уже полным ходом. Это уж был какой-то бред; Полунин долго отказывался верить, думал - обойдется. Нет, не обошлось. Однажды ночью, в марте, полк подняли по тревоге, посадили в десантные "дугласы" и отправили в Тулон. Там, к счастью, случилась задержка: до погрузки на корабль еще предстояло получить новую технику - танки Т-47 и бронетранспортеры М-39, специально приспособленные для действий в болотистых джунглях. Он дезертировал на второй день, едва дождавшись увольнительной в город, ушел налегке, взяв с собой только медаль Сопротивления и трофейный парабеллум, который за ним не числился (он просто утаил пистолет в августе сорок четвертого года, когда макизарам приказали сдать оружие). Планов не было никаких, кроме одного - не воевать в Индокитае; может быть, думал он, удастся пробраться в Италию, разыскать Дино - тот всегда был Мастером находить выходы из безвыходных положений... Впрочем, действовал он довольно обдуманно. Купив на "блошином рынке" старый плащ, пиджак, фуфайку и потертые вельветовые брюки, Полунин внимательно изучил на автобусной станции план окрестностей и взял билет до Санари - маленького курортного местечка в четырнадцати километрах от Тулона, по дороге на Марсель. Там, найдя укромный пляж (купающихся, по счастью, не было, холодный мистраль валил с ног), он переоделся, аккуратно сложенный мундир со всеми документами в кармане оставил на песке, прикрыв развернутым номером "Пари суар" и положив сверху камень и бутылку "пастиса", из которой предварительно вылил в море три четверти содержимого. Потом, выйдя на шоссе, остановил попутный грузовик и через полтора часа был уже в Марселе. Несколько дней он околачивался по всяким притонам в районе Старого Порта, надеясь найти какого-нибудь контрабандиста. Трудно было сказать, сработала ли инсценировка в Санари; выглядело это довольно правдоподобно: человек, вылакавший почти бутылку спиртного, запросто мог утонуть, купаясь в такой холодной воде. Но почем знать! В газетах, во всяком случае, о трагической гибели сержанта Баруа не сообщалось, хотя полицейскую рубрику он внимательно прочитывал каждый день. Контрабандиста, готового переправить его в Италию, тоже не находилось. Далековато, конечно; лучше было из Тулона уехать в Ниццу - там ближе. Этого он просто не сообразил. А потом произошло одно из тех маленьких чудес, которые в жизни случаются гораздо чаще, чем можно предполагать. К концу первой недели пребывания в Марселе некая Мирей привела его к себе на ночь. Утром, проснувшись, он увидел, что она вертит в руках его "люгер". Полунин с размаха огрел приятельницу по заду и отобрал пистолет. "Я искала сигареты, - объяснила Мирей, потирая ушибленное место. - Чего это ты таскаешь с собой пушку?" - "Память о маки, какого черта", - сердито сказал Полунин. Мирей понимающе покивала и похвасталась, что знает еще одного бывшего макизара - есть тут некий Жожо, арап каких мало, чем только не занимается, - так вот, он тоже партизанил где-то на севере, а сюда вернулся сразу после освобождения... "Жожо? - переспросил Полунин. - Погоди-ка, это не такой случайно - шепелявит и нос до подбородка?" Был у них в отряде один носатый балагур, его все так и называли - "Жожо-марселец"... "Точно, - удивилась Мирей, - так ты его тоже знаешь!" "Марсельца" она разыскала очень скоро, тот обрадовался Полунину, как брату, стал расспрашивать. Полунин выложил все начистоту, терять было уже нечего, а в то, что бывший дюгекленовец побежит доносить, как-то не верилось. К тому же, если верить Мирей, у него и у самого были основания держаться от фликов подальше. Жожо выслушал с сочувственным вниманием, спросил, есть ли у него деньги, и обещал подумать. Когда они встретились в следующий раз, он сказал, что может устроить вполне надежные - само Сюртэ женераль ничего не заподозрит - бумаги апатрида. "В наше время, малыш, лучше всего быть бесподданным, - добавил он. - По крайней мере гарантия, что никуда не призовут..." Полунин согласился - выбирать не приходилось. Жожо деловито пересчитал пухлую пачку франков и спросил, на какую фамилию делать документы. Полунин назвал свою, настоящую. Если уж скитаться, то хоть не под чужой кличкой... Совет Жожо оказался дельным. Апатридами из числа перемещенных лиц, которых к тому времени развелось во Франции видимо-невидимо, не только никто не интересовался, - от них старались избавиться, сбыть с глаз долой как можно скорее и как можно дальше. В частности, их особенно охотно отправляли за океан, в страны, нуждавшиеся в рабочей силе и выразившие готовность принять всю эту ораву. Зарегистрировавшись в полиции и получив временный вид на жительство, Полунин подал заявления одновременно в канадское, аргентинское и австралийское консульства. Ему было все равно, куда ехать. Один черт, не пойдешь же снова на рю Гренель - здрасьте, мол, я опять к вам, теперь уже не только как изменник Родины, но еще и дезертир, разыскиваемый французской полицией... А его вполне могли разыскивать, - попытка изобразить собой утопленника теперь, задним числом, казалась наивной. Если и разыскивали, действительно, то не так уж старательно, коль скоро выдали новые документы... Но на всякий случай он все же уехал из Марселя, забрался в самую глушь, в Савойю, нанялся там к одному фермеру пасти коз (долго потом снились ему эти своенравные твари!). Адрес знал один Жожо, - через полгода он сообщил, что получена аргентинская виза. Перед отплытием Полунин поручил ему разыскать Филиппа, который давно уже не давал о себе знать, и чтобы тот писал на Буэнос-Айрес, до востребования. Жожо исправно выполнил и это поручение - через месяц после прибытия Полунин получил письмо из Парижа. "Ты правильно сделал, старина, - писал Филипп, - я бы поступил так же, если бы эти сволочи послали меня убивать аннамитов. Что делать, мир оказался не совсем таким, как мы мечтали во время войны..." Да, интересно, что скажет Балмашев, когда узнает все эти красочные подробности. Может, лучше было рассказать сразу? Да нет, для первого знакомства получилось бы многовато. Это уж потом можно будет продолжать разговор, когда он "рассекретится". Если, конечно, с Дитмаром все сойдет благополучно. ГЛАВА ПЯТАЯ Зима шла к концу без особых происшествий. Советская выставка закрылась, "непримиримые" хотели было устроить под занавес какое-то шумное мероприятие с битьем стекол, но на них заранее цыкнули, - Перону сейчас не хватало только осложнений по линии МИДа. Жизнь русской колонии снова вошла в привычную колею. В середине августа Полунин с Дуняшей поехали на ежегодный скаутский бал в "Обществе колонистов". Начало торжества омрачилось небольшим скандалом: во время выступления хора Кока Агеев решил тряхнуть стариной и пустился канканировать со своей очередной дамой, бойкой пронзительноглазой одесситкой по прозвищу Кобра, знаменитой тем, что была, по ее словам, любовницей трех генералов, двух немецких и одного румынского. Выходка Коки была тем более непристойной, что именно в этот момент в соседнем зале хор юных разведчиков проникновенно исполнял "Коль славен наш Господь в Сионе". Развратного старца вывели вместе с его Коброй, и скаутмайстер Лукин поклялся впредь не пускать его ни на одно мероприятие ОРЮР.* Если не считать этого, бал прошел как обычно: Дуняша отплясывала без отдыху, Полунин сидел за столиком в одиночестве, попивал крюшон и от нечего делать высматривал знакомых. К нему подсел некто Андрущенко, ядовитый молодой скептик, бывший воспитанник русского кадетского корпуса в Югославии, женатый на аргентинке и делающий карьеру в аргентинской журналистике. ______________ * Организация российских юных разведчиков (скаутов). - Как жизнь, Полунин? - спросил он, прищуренными глазами обводя танцующих. - Как обычно. Ты с женой? - Еще чего! Жены должны сидеть дома, штопать носки или вышивать. - Тебе, я вижу, повезло, - не всякая согласится штопать носки, пока муж развлекается. - Во-первых, на "всякой" я не женился бы. Во-вторых, моя прекрасно знает, что я не развлекаюсь. Ты считаешь это развлечением - наблюдать подобную кунсткамеру? - спросил Андрущенко, обводя зал широким жестом. - Взгляни хотя бы на этого кретина Лукина... Вырос, слава те господи, с коломенскую версту - и до сих пор верит, что умение вязать морские узлы и петь хором спасет этих мальчиков и девочек от денационализации... - А что можешь предложить ты? - Не предложил бы, даже если бы и знал. Чем скорее денационализируются, тем лучше. По крайней мере не будут болтаться, как цветок в проруби... Или вон, посмотри, тот усатый, с раздвоенным подбородком, - ну вон, около буфета... - Кто это? - Некто Мавраки, из брюссельцев. Переводил Достоевского на французский, а сейчас сколачивает новую монархическую организацию - "Государево служилое земство". Честное слово, не выдумываю. Во главе предусматривается собор, члены которого будут именоваться думными боярами. Нет, это и в самом деле кунсткамера... Я тебе говорю, Полунин, если мой сын когда-нибудь скажет слово по-русски - выпорю как Сидорову Козу. - Врешь ведь. - Верно, вру, - согласился Андрущенко. - Язык я его, пожалуй, выучить заставлю - это пригодится. Но русским он у меня расти не будет. Ты знаешь, почему я никогда не прихожу сюда с женой? Мне перед ней стыдно было бы. Не то чтобы она поняла, чего тут нужно стыдиться, - она для этого слишком глупа, глупа вдвойне - и как женщина, и как аргентинка. Ей, пожалуй, все это даже понравилось бы - еще бы, ручки дамам целуют, портеньо может увидеть это только в кино... Но мне все равно было бы стыдно. Эмиграция, Полунин, вообще не имеет права на существование, я давно это понял. Я имею в виду такую вот эмиграцию, - он повторил свой всеобъемлющий жест. - Бывают разве другие? - А почему нет? Бывают нормальные, здоровые эмиграции, когда люди едут зарабатывать деньги или просто потому, что дома слишком тесно. Возьми итальянцев, японцев... таких людей я уважаю - за трезвость, за предприимчивость. А политическая эмиграция - это нонсенс, какой-то собачий бред. Она оправдана - теоретически - только в том случае, когда эмигрант уверен, что за границей получит реальную возможность влиять на положение дел на родине. Такой возможности на практике не получает никто. Никто! Ты просто вспомни историю, - Андрущенко, подавшись вперед, принялся загибать перед лицом Полунина свои худые длинные пальцы. - Французская эмиграция времен террора; польская времен восстаний; наша, вот эта самая; немецкая при Гитлере... - Что-то ты слишком уж всех в одну кучу, - заметил Полунин. - А это нарочно, для наглядности. Я сейчас не разбираю, кто и почему эмигрировал, кто был прав, а кто нет; я что хочу сказать: политическая деятельность эмигранта всегда бесплодна, никакой возможности влиять на положение дел дома он не имеет, от своего народа отрывается все дальше и дальше... Лучшее, на что он может рассчитывать, это место в обозе какой-нибудь иностранной армии. Вот реальные перспективы политической эмиграции - любой, какую ни возьми. Хотя бы немцев-антифашистов... это, заметь кстати, еще самая благополучная эмиграция, потому что большая ее часть в конце концов вернулась домой победителями. Но дело-то в том, что победили Гитлера вовсе не они: если бы не наш Иван, сидели бы они до сих пор по своим калифорниям - и Томас Манн, и Фейхтвангер, и все прочие... писали бы призывы и обличения, и никто бы их уже не читал... - Что же, по-твоему, Фейхтвангеру нужно было остаться в Германии? - Да не-е-ет, - Андрущенко поморщился, словно досадуя на непонятливость собеседника. - Конечно, ему нужно было драпать! Когда человеку угрожает смерть, он бежит - это натурально. Но тогда и называй себя точно и без прикрас: просто беженцем. Беженцев я понимаю, сам бежал от усташей, - я не понимаю, как можно смыться, спасая свою шкуру, и потом считать себя политическим эмигрантом. А главное, я не понимаю, как можно жить в одной стране и вопить о своей любви к другой... - Ты никогда не испытывал любви к России? - Я не могу любить то, чего не знаю. А о России я не знаю ничего. Родитель мой рассказывал, как там было хорошо при государе императоре и как мужики обожали помещиков - в чем я сильно сомневаюсь, поскольку родился в Загребе, а не в Смоленске. Как-то это, понимаешь, не согласуется. - Да, не очень, - улыбнулся Полунин. - Вот я и говорю. Поэтому так называемая "земля отцов" для меня - терра инкогнита, Полунин, абстрактное понятие. Страна, где я родился, Югославия, тоже не вызывает во мне сыновних чувств... хорваты нас ненавидели, сербы относились неплохо, но все равно мы были для них чужими. А здесь я равноправен, здесь я - аргентинец, как и все прочие. Правда, я "архентино натуралисадо"*, но уже сын мой - настоящий, коренной аргентинец, который вырастет нормальным человеком без комплексов, получит хорошее образование и будет заниматься полезным делом... а не пить водку по таким вот кабакам и проклинать большевиков. Почему я и говорю, что Лукин со своим "национальным воспитанием" - болван и кретин, и родители должны были бы прятать от него своих детей, как от чумы, чтобы он не заставлял их зубрить хронологию дома Романовых и петь "Взвейтесь, соколы, орлами"... Никуда они не взовьются, и никто из этих скаутов никогда не вернется в Россию, потому что она им не нужна и они там никому не нужны, так пусть бы лучше учились понимать и любить страну, в которой живут. Тьфу, черт, даже горло пересохло - разораторствовался... ______________ * Argentino naturalizado - иммигрант, принявший аргентинское подданство (исп.). Он бесцеремонно взял Дуняшин стакан, допил крюшон и налил из графина еще. - Что, не прав я? - Вероятно, прав... по-своему, - задумчиво отозвался Полунин. - Во всяком случае, ты смотришь на вещи реально... - Просто я умный человек, - сказал Андрущенко с довольным видом, он очень любил, когда признавали его правоту. - Говоря без ложной скромности, я действительно самый умный человек во всей колонии. О тебе не говорю - временами ты тоже кажешься умным... - А временами наоборот? - Временами наоборот. Судя по тому, каким тоном ты меня спросил о любви к России, ты эту любовь испытываешь? - Я ведь там родился. - И все-таки сидишь тут? Тогда ты и в самом деле "наоборот". Знаешь, что я бы сделал на твоем месте? Пошел бы в советское посольство, - если не знаешь адреса, могу сказать: Посадас, шестнадцать шестьдесят три, - бухнулся бы на колени и сказал бы: "Вяжите, православные, я старуху убил". Как Раскольников, помнишь? - Раскольников сказал не совсем так, но неважно. А если я никаких старух не убивал? - Тогда вообще пес тебя знает, что ты тут делаешь... Оркестр, который тем временем наяривал какую-то последнюю новинку сезона, оглушительно взорвался литаврами и испустил дух. К столику подошла разрумянившаяся Дуняша. - О, Игор, здравствуйте, давно вас нигде не видно, совсем стали эрмитом*... ______________ * Ermite - отшельник (фр.). - Не знаю, что такое "эрмит", - сварливо сказал Андрущенко, - но я человек серьезный, трудолюбивый, к тому же отец семейства. А вы все хорошеете, прямо до неприличия. Я, оказывается, ваш стакан схватил? - Ничего, - Дуняша рассмеялась, - зато вы теперь узнаете все мои мысли... Мишель, налей мне, пожалуйста, ужасно жарко... - Да что там узнавать, - сказал Андрущенко, - у женщин не бывает мыслей, одни ощущения. Этот тип, с которым вы сейчас танцевали, он не из "Суворовского союза"? - Не имею понятия, Игор, а что? - Он ничего вам не говорил? - Говорил, что у меня хорошо получается "рок", - вообще его мало кто умеет, акробатический такой танец... - Понимаешь, - сказал Андрущенко Полунину, не дослушав Дуняшу, - у этих идиотов "суворовцев", говорят, страшнейший скандал: исчез личный адъютант самого Хольмстона... - А, верь ты им, - Полунин подавил зевок. - Куда он мог исчезнуть... Окружают себя таинственностью - все какая ни есть, а реклама. - В том-то и дело, что нет. Сами они на этот счет ни гу-гу, делают вид, что ничего не случилось. Я стороной узнал. - Кто, кто исчез? - заинтересовалась Дуняша. - Адъютант генерала Хольмстона, - сказал Андрущенко, - какой-то Клименко, что ли. - Кривенко?! - воскликнула она. - Боже, как интересно! Уверена, что его убили и бросили в Ла-Плату, он ведь был шпионом... - Ну что ты городишь, Дуня, - сказал Полунин. - Я тебя уверяю, мне говорили совершенно точно, только не помню кто, Кривенко был полицейским шпионом. Во всяком случае, это мерзкий тип. Увидите, его найдут всего объеденного, бр-р-р... - Погодите, погодите, - Андрущенко весь подался вперед, - адъютант Хольмстона служил в полиции, вы говорите? - Ну, так мне сказали... Мишель, помнишь, я еще тогда же рассказала тебе, - но кто мне мог сказать, в самом деле... - Надо полагать, твоя княгиня, которая всегда все знает. - Ты думаешь? Вообще, да, может быть, - согласилась Дуняша. - Она ужасная сплетница... Они вернулись домой уже под утро, Полунин проспал до полудня и, проснувшись, тотчас вспомнил разговор с журналистом. Сейчас, на свежую голову, новость об "исчезновении" Кривенко представилась ему чреватой неприятностями, - вчера он воспринял ее не так серьезно. Выйдя на кухню, он сварил себе кофе и выпил его, стоя у окна и поглядывая на безлюдный по-воскресному сквер. Он мысленно обругал дурака Кривенко, а заодно и себя за то, что не предусмотрел этой дури; не хватает только, чтобы Хольмстон кинулся разыскивать своего пропавшего адъютанта и обнаружил его в Кордове... Так ведь всего, черт возьми, не предусмотришь! Но, с другой стороны, не лезь вообще в подобные дела, если не умеешь предвидеть на десять ходов вперед. А теперь все через пень колоду: немцы в Парагвае явно что-то пронюхали, может уже и с Келли связались по своим каналам... единственное, на что остается надеяться, это его репутация германофоба (вряд ли захотят делиться подозрениями именно с ним). Кривенко же не сегодня-завтра таких наломает дров, что хоть караул кричи... "Черт меня дернул, в самом деле, - подумал Полунин. - Вообразил себя великим конспиратором, этаким рыцарем плаща и кинжала. Понадеялся на опыт подполья? Так ведь в маки все было совершенно иначе. Нет, это просто чудо будет, если удастся благополучно из всего этого выбраться..." Полунин с трудом дождался вечера понедельника. В одиннадцать он уже сидел в своей комнате на улице Талькауано, копаясь во внутренностях полуразобранного магнитофона, - последнее время он снова стал брать на дом работу в знакомой мастерской по ремонту радиоаппаратуры. Это давало некоторый заработок, - не мог же он, в самом деле, сидеть у Дуни на иждивении, - а главное, помогало коротать время. Сейчас Полунин так увлекся поисками неисправности в схеме выходного каскада, что даже вздрогнул от неожиданности, когда телефон залился знакомым сигналом междугородного вызова. - Слушаю! - крикнул он по-русски, сорвав трубку. - Это ты? Ну, здорово... - Салют, патрон, - жизнерадостно пропищал голос Кривенко. - Что это вы такой сердитый, настроение хреновое? - Я его и тебе сейчас подпорчу. Ты, когда уезжал, сказал что-нибудь своему генералу? - Нет, а чего я должен был ему говорить? Вроде же договорились, чтобы не посвящать... - Во что не посвящать, лопух? Договорились, что ему незачем знать о твоих новых связях, но по поводу отъезда можно же было придумать какую-то версию? - А что случилось? - спросил Кривенко уже встревоженно. - Случилось то, что по всей колонии идет треп о твоем бегстве. Исчез, мол, а куда - неизвестно. Некоторые вообще говорят, что ты умотал за Занавес... - Да вы что, смеетесь? - Мне не до смеха! Работать надо чисто или вообще не работать - если извилин не хватает. Ты что, первый раз замужем? Чему тебя учили? Ей-богу, сам уже жалею, что связался. Словом, давай исправляй это дело, пока не поздно. Завтра же дай о себе знать - придумай что-нибудь, скажи, что с бабой уехал, что ли. Поверит? - А чего? Вполне, - подумав, сказал Кривенко. - Он меня за это сколько раз грозился разжаловать. Кобель ты, говорит, а не русский офицер. - Ну вот и оправдывай репутацию. Чтобы завтра же написал рапорт! С "дедом" как дела? - С "дедом", патрон, все тип-топ - вожу я его теперь. - Куда возишь? - не понял Полунин. - А куда скажет. За баранку он меня посадил, понятно? - Слушай, это здорово! А ты что, и машину водить умеешь? - Так я ж говорил, я все умею, - Кривенко загоготал, довольный, что начальство заговорило другим тоном. - Вы вот сказали, в доверие, мол, надо войти, а уж куда больше доверия - личный шофер, а? - Молодец, хвалю. Как же это тебе удалось? - А из-за татуировочки! Он приезжает раз, а я аккурат дюймовую трубу гнул, - ну, скинул рубаху, вроде жарко. Он как заметил, сразу заулыбался и по-немецки со мной: где, мол, служил, как, что... Я ему сказал, что под конец войны возил одного штурмфюрера, он и говорит: вот хорошо, теперь меня будешь возить. В общем, он теперь без меня прямо ни на шаг: чуть что - давай, говорит, Алекс, поехали... - Он разве сам не водит машину? - Не любит он сам водить. Я его и на стройки, и домой за ним утром заезжаю, и если он к приятелям куда - тоже я за баранкой... - Адреса запоминаешь? - А как же, все до единого! - Давай... Полунин выслушал очередную сводку о передвижениях и встречах Дитмара, кое-что записывая на всякий случай, потом еще раз похвалил Кривенко за службу и пообещал подкинуть деньжат. - Вот это не мешало бы, - обрадовался тот. - Я, конечно, не жалуюсь, но траты большие. Мы ж с ним как в бар зайдем, каждый за себя плотит, по-немецки, а соответствовать приходится. Я бы, может, простой грапы дернул - так вроде неудобно, сам-то он виски заказывает, а цены тут... - Все понял. Не волнуйся, за мной не пропадет. Насчет рапорта не забудь, слышишь? - Яволь, завтра же напишу! Полунин не успел отойти от телефона, как тот снова залился трезвоном. Удивившись, кто может звонить ему в такое время, он снова снял трубку. - Дона Мигеля, пожалуйста, - сказал по-испански приглушенный голос, чем-то вроде знакомый. - Он самый. Кто говорит? - Вам привет от доктора... - А! - догадался Полунин. - Это вы, Ос... - Прошу без имен, - строго прервал голос. - Вы одни? - Один. - И никого не ждете? - И никого не жду. Наоборот, сам собирался уходить. - Если можно, задержитесь на полчаса. - Сколько угодно. Вы откуда звоните? - Здесь рядом, из бара. Буду у вас через пять минут... Полунин, посмеиваясь, повесил трубку. Веселое занятие - эти латиноамериканские "революции", толку чуть, зато сколько удовольствия для таких вот, как Лагартиха. Астрид однажды верно заметила: они уходят в подполье, чтобы не корпеть над зачетами... Звонок в прихожей коротко тренькнул. Полунин распахнул дверь, на площадке стояла фигура, от которой за квартал разило конспирацией: плащ с поднятым воротником, нахлобученная на глаза шляпа. Остававшаяся на виду нижняя половина физиономии, бесспорно Лагартихиной, была на этот раз украшена щегольскими усиками. - Приклеенные? - поинтересовался Полунин. - Нет, пришлось отрастить... Салют, дон Мигель! Гость поздоровался по-аргентински - обнял и энергично похлопал между лопатками, словно выколачивая пыль. Хозяин ответил тем же. - Не опасно вам было приехать именно сейчас? - Ничего не поделаешь! Но живым меня не возьмут, - Лагартиха распахнул пиджак - под левой рукой висел в плечевой кобуре автоматический "кольт" какого-то гигантского калибра. - Прямо базука, - с уважением сказал Полунин, - хоть по танкам стреляй. Кофе хотите, тираноборец? - Да, и если можно - чего-нибудь покрепче, я замерз как собака. Ветер, впрочем, переменился, днем было холоднее... Полунин вышел в кухню, поставил на газ кофейник, нашел полбутылки джина, недопитого Свенсоном в последний приезд. Не очень-то это ему сейчас кстати - якшаться с местными конспираторами. Но ничего не поделаешь, назвался груздем... - Ну вот, сейчас погреемся, - сказал он, вернувшись с подносом в комнату. - Садитесь к столу, Освальдо, и не обращайте внимания на технику - я здесь работал немного... Как дела в Монтевидео? - Ничего нового, здесь теперь интереснее. Кстати, сеньор Маду просил меня поговорить с доктором Морено насчет денег, но я так и не смог с ним повидаться. Он тогда был в Бразилии, а оттуда улетел в Европу... - Неважно, сейчас это не актуально. - ...но я оставил письмо, - доктор вернется, ему передадут. - Неважно, - повторил Полунин, - но за хлопоты все равно спасибо. Значит, вы говорите, здесь теперь интереснее... Революционный процесс, я вижу, вступил в завершающую фазу? - Да, - кивнул Лагартиха, прихлебывая кофе. - Эра хустисиализма кончена. - Так, так... Но первую вашу попытку, скажем прямо, удачной не назовешь. Лагартиха чуть не поперхнулся от возмущения. - Что значит "наша"? К событиям шестнадцатого июня мы не имеем никакого отношения, это дело католических ультра! Бог свидетель, - он перекрестился и поцеловал ноготь большого пальца, - я сам католик, но нельзя же быть идиотом. Кальдерон поднял в воздух свои бомбардировщики, как только стало известно, что Ватикан отлучил Перона от церкви. Разве так делается революция? - Вы правы, - согласился Полунин, - революция делается совсем не так. - Мы были просто возмущены. Оставляя в стороне все прочее, это же вопиющая глупость! Начать переворот с подобного побоища - значит, совершить политическое самоубийство, это понятно всякому. В Аргентине народ и без того уже относится к военным без особой симпатии. - Симпатии народа здесь мало кого интересуют. У вас что же, в этом движении, есть разные фракции? - Конечно. - Если обобщить - гражданская и военная? - Грубо говоря, да. Впрочем, каждая из них тоже неоднородна. - Понятно... Наливайте себе, Освальдо. А скажите такую вещь... допустим, завтра вам действительно удается сбросить правительство. В этом случае не начнется ли между фракциями борьба за власть? - Еще какая начнется. - И кто же, вы думаете, одержит верх? Лагартиха пожал плечами. - Праздный вопрос, дон Мигель. В Латинской Америке верх всегда одерживают военные. - Вот и мне так кажется. Хунта, по-вашему, будет лучше, чем теперешнее правительство? - Поживем - увидим. Всякое насильственное политическое изменение - это риск. Однако люди шли на этот риск, идут на него сегодня и будут идти всегда. В нашем конкретном случае хунта - даже самая реакционная - это все-таки не более чем вероятность, а теперешняя тирания - это реальность, которую страна больше терпеть не хочет. - Ну, страну-то вы не спрашивали, - возразил Полунин. - Народ, насколько можно судить, относится к Перону вполне терпимо. Поругивает, конечно... но кого из правителей не поругивают? - Вы, вероятно, понимаете слово "народ" по-марксистски. Но народ в этом смысле - как численное большинство населения - в нашей стране политически инертен и останется инертным еще много лет. В Аргентине нет сильной коммунистической партии, как в Италии или хотя бы во Франции, поэтому наш народ не раскачать. И именно поэтому кто-то - пусть это будет меньшинство - должен взять на себя роль детонатора... - Неудачное сравнение, Освальдо. Детонатору безразлично, что взрывать, но человек обязан предвидеть последствия своих действий. - А если их невозможно предвидеть? - Тогда разумнее воздержаться от действия. - Ну, знаете! Это ведь еще и вопрос общественного темперамента, - настоящий мужчина не всегда может сидеть сложа руки... Полунин помолчал, побарабанил пальцами по краю стола. - Настоящий мужчина, - сказал он жестко, - должен уметь жить, стиснув зубы... годы, если нужно. А истеричность поступков - качество скорее женское... Вы надолго в Буэнос-Айрес? - Нет, дня на два-три. И я должен, наконец, объяснить свой визит, который, вероятно, вас удивил, да? - Ну, почему же... - Скажите, эта квартира чиста? - В смысле слежки? Надо полагать, - я, во всяком случае, ничего не замечал. Вам нужно пристанище? - Да, если можно - на это время. - Пожалуйста. Я вообще ночую в другом месте, и здесь меня не будет до четверга. Так что располагайтесь и живите. Есть тут, правда, еще один жилец, но он плавает... Если вдруг вернется, скажите, что вы мой приятель, - да вряд ли он и спросит. Это старый пьяница, швед, который ничем не интересуется. - Спасибо. А если меня здесь схватят? - В этом случае, - Полунин улыбнулся, - я сошлюсь на Келли. Он ведь знает, что мы с вами знакомы еще по Уругваю... - Совершенно верно! Так я уже сегодня могу переночевать здесь? - Ночуйте, Освальдо, я сейчас ухожу. Вот там в шкафу найдете все необходимое. - Благодарю и надеюсь, что после революции я смогу так же сердечно принять вас у себя в доме, дон Мигель, - церемонно сказал Лагартиха. - Ладно, не будем загадывать. Маду писал, что вы их проводили на "Бьянкамано"? - Да, имел удовольствие. Он, между прочим, сказал, что вы еще продолжите сбор материалов о немецких колониях, так что мы попрощались ненадолго... Кстати! Я ведь тоже для вас кое-что узнал... Лагартиха достал записную книжку и принялся листать, разыскивая нужную страницу. - Понимаете, уже после их отъезда я виделся с коллегой из Чили... где же это, дьявол... и он рассказал любопытную вещь, очень любопытную... а, вот! Понимаете, в Чили уже два года немцы скупают через разных подставных лиц участки земли в провинции Линарес - вдоль нашей границы. Большие участки, прямо сотнями гектаров. За всем этим стоят два человека - Уолтер Рауф и Федерико Свемм - или Чвемм, как это произносится? - Швемм, вероятно, - сказал Полунин, - Фридрих Швемм. - Совершенно верно. Про Швемма мало что известно, а другой - Рауф - был... обер-стурм-фюрер, - медленно прочитал Лагартиха. - Кажется, какой-то большой чин? Так вот, они там хотят создать огромную колонию бывших нацистов, своего рода центр... - Почему именно в Чили, а не в том же, скажем, Парагвае? - Парагвай, что ни говори, все-таки захолустье, им хочется поближе к цивилизации. А Чили подходит как нельзя лучше хотя бы потому, что чилийское законодательство предусматривает самый короткий срок давности - всего пятнадцать лет. Понимаете? Уже в шестидесятом году любой военный преступник, проживающий в Чили, будет юридически неуязвим. - Интересно... Где это, вы говорите? - Как мне объяснили, в районе перевала Гуанако, на границе с южной частью провинции Мендоса. Это примерно на широте Буэнос-Айреса, - проведите отсюда прямую линию на запад, где-то там. - Странно, что они выбрали такое место - вплотную к аргентинской границе, - задумчиво сказал Полунин. - Да, я тоже обратил внимание. Очевидно, есть свои соображения и на это. Если будете собирать свои материалы, неплохо бы посетить те места и проверить, не скупают ли они землю и по эту сторону, у нас. Когда вы думаете возобновить работу? - Маду собирался приехать где-то в сентябре... Проверим для начала Кордову, там много немцев. - Кордову? - Лагартиха помолчал. - В сентябре вам лучше поработать в другом месте, дон Мигель... Что-то в его тоне заставило Полунина насторожиться. - В другом месте? - переспросил он, подумав. - Почему? - Ну... как вам сказать. Кордова подвержена резким колебаниям климата... особенно весной. В сентябре там может быть довольно... жарко. - Понятно... Полунин налил себе остывшего кофе и выпил залпом, поморщившись от горечи. - А синоптики ваши не ошибаются? - спросил он, закуривая. Лагартиха улыбнулся, пожал плечами. - Синоптики всегда могут ошибиться... такая уж у них наука. Но в данном случае прогноз скорее правдоподобен. Полунин долго наблюдал за струйкой дыма, стекающей с уголька на конце сигареты. - И когда же примерно можно ожидать наступления жары - в начале месяца, в конце? - Где-нибудь в середине, я думаю... ...Вот черт, этого еще не хватало. Если они и в самом деле заварят кашу в середине сентября - времени остается совсем немного, можно и не успеть А потом будет поздно. Перон немцев терпит, а будет ли терпеть новое правительство - неизвестно. Они в таком случае просто разбегутся, как крысы, - в Парагвай, в Чили, куда угодно. И уж в этой суматохе за Дитмаром не уследишь. Тем более что Кривенко сам удерет в первую очередь и следить за "дедом" будет некому... - Ладно, Освальдо, - Полунин посмотрел на часы, встал и вытащил из кармана связку ключей на цепочке. - Оставляю вас отдыхать, уже поздно. Вот, это от квартиры... когда будете уезжать - возьмите с собой на всякий случай, у меня есть еще один. Вдруг вам пригодится еще когда-нибудь. - Спасибо, вы меня просто выручили, - сказал Лагартиха. - На тот же случай запишите и мой адрес - это, кстати, здесь совсем близко - авенида Президента Кинтаны... Выйдя на улицу, Полунин заметил, что и в самом деле стало как будто теплее. Антарктический холод из Патагонии, принесенный сюда дувшим несколько дней подряд южным памперо, начал отступать под натиском теплого северного ветра, и в воздухе уже ощутительно пахло мягкой весенней сыростью. Завтра днем, вероятно, будет совсем тепло... До площади Либертад, где жила Дуняша, от его квартиры было пять кварталов - ровно десять минут неспешным прогулочным шагом. За эти десять минут Полунин вчерне обдумал план действий, логично вытекающих из всего того, что он только что узнал. Дитмара надо брать немедленно, но до прихода "Лярошели" его придется где-то держать; а "Лярошель" - если у Филиппа верные сведения - прибудет в Буэнос-Айрес не раньше конца сентября. Из Кордовы его, естественно, придется увезти сразу - но куда? Тут, пожалуй, без Морено не обойтись. Либо он укажет подходящее место в Аргентине (мало ли у него здесь знакомых скотоводов), либо Дитмара можно на это время вывезти в Уругвай. Лагартиха сказал однажды, что у старика есть личный самолет, - вряд ли здесь так уж строго охраняется воздушная граница, а ночью это и вовсе не сложно. Кстати, и в нейтральные воды - для передачи на "Лярошель" - его проще будет вывезти с восточного побережья Уругвая, нежели из устья Ла-Платы, где постоянно патрулируют катера Морской префектуры. Да, именно так и нужно действовать. Морено, конечно, в помощи не откажет, только бы он вовремя вернулся из своего европейского вояжа... Когда Полунин вошел в квартиру, открыв своим ключом, Дуняша в черном тренировочном костюме сидела посреди комнаты на полу в "позе лотоса", выпрямившись и неподвижно глядя перед собой. Последнее время она стала увлекаться какой-то азиатской мистикой - то ли йогой, то ли дзен-буддизмом, Полунин в этом не разбирался. Иногда он заставал ее стоящей на голове. Проходя мимо, он нагнулся и щекотнул ее под ребро. Дуняша подскочила и зашипела, как рассерженная кошка: - Но ты просто с ума сошел, я тебе сколько раз объясняла, нельзя так брутально отвлекать человека, когда он погружен в медитацию! Ты хочешь, чтобы со мной получился один шок? - Извини, я не знал, что это так опасно. Сиди, сиди... - Ты уже все равно все испортил, - я только что сумела погрузиться наконец в себя, второй раз не получится. - Дуняша встала и попрыгала, разминая ноги. - Будешь ужинать? - Нет, не хочу, иди спать, уже второй час. Слушай, где у тебя бумага и конверты? - Где-то на столе, посмотри. Ты еще не ложишься? - Сейчас, только напишу письмо. Нужно обязательно отправить его завтра утром, это срочно... Через десять дней он получил каблограмму от Филиппа: "Смета утверждена встречай шестого сентября аэропорт Пистарини рейс Эр-Франс восемь ноль два". Теперь, когда план похищения Дитмара был продуман во всех подробностях, когда была уже намечена точная дата - суббота десятого сентября, время словно ускорило свой бег, и пустота ожидания вдруг сменилась для Полунина тревожным ощущением неготовности, - так бывало с ним в давние студенческие времена, когда приближалась сессия или последний срок сдачи курсовой работы, а что-то оставалось еще несделанным, невыученным, ненаписанным... Он понимал, что сейчас уже нельзя сделать ничего сверх того, что уже сделано, и что некоторые слабые места плана, - в частности, остающийся открытым вопрос, где держать Дитмара до прихода "Лярошели", - все это придется решать потом, на месте, в зависимости от обстоятельств. И все же его не переставало тревожить это ощущение невозможности уложиться в сроки, предчувствие неминуемого опоздания; каждое утро начиналось для него с того, что он бросал взгляд на календарь и пересчитывал остающиеся дни. А их делалось все меньше и меньше. Филипп и Дино прилетают шестого - это вторник. Если седьмого они выедут в Кордову, у них будет там еще три-четыре дня, чтобы осмотреться на месте и все подготовить. Ближайшая суббота - десятое; ждать следующей уже опасно. Если Лагартиха прав в своих прогнозах, семнадцатого в Кордове может быть "слишком жарко". Значит, десятого. Наступило утро, когда Полунин сорвал с календаря августовский лист. Это был рекламный календарь "Автомобильного клуба", с яркими фотографиями живописных уголков Аргентины; на сентябрьском листе, под надписью "Cordoba - siempre de temporada", жизнерадостная молодая пара любовалась панорамой лесистых холмов, выйдя из остановленного на обочине горной дороги сверкающего голубого "крайслера". Надо же, усмехнулся Полунин, такое совпадение. - Ну, вот и сентябрь пришел, - сказала Дуняша, тоже посмотрев на картинку. - Ужасно рада, что кончилась эта противная зима, надо и нам с тобой съездить как-нибудь в горы. Ты ведь со своими друзьями туда собираешься? - Да, возможно... - А мне нельзя с вами? - Это неинтересно, Дуня, деловая поездка. - Опять деловая! Я думала, ваша экспедиция уже совсем кончилась? - Она-то кончилась, просто они хотят еще кое-что там посмотреть, и я обещал с ними съездить. - Поезжай, конечно, чего тебе здесь сидеть. Они когда прилетают, шестого? Знаешь что, ты привози их из аэропорта прямо сюда. Я вас угощу настоящим русским обедом, хочешь? - А что, это неплохая мысль. Заодно и познакомитесь, у тебя с Филиппом найдется о чем поговорить. - Филипп - это француз? Он что, из Парижа? - Нет, но жил в Париже. Дино тебе тоже понравится, я уверен, сразу начнет за тобой увиваться. - О-ля-ля, тогда тем более! В субботу съезжу к Брусиловскому, куплю все, что нужно... Это было в четверг. На другой день Полунин еще раз позвонил в Монтевидео - секретарь Морено сказал, что дон Хосе еще не вернулся, но будет дома не позже двадцатого. С отсутствием Морено из цепи намеченных действий выпадало очень существенное звено, но времени на пересмотр плана уже не оставалось. Черт с ним, решил Полунин, на месте что-нибудь придумаем... В понедельник пятого Кривенко позвонил, как обычно, в половине двенадцатого. - Перемен никаких? - спросил Полунин. - Тогда слушай внимательно. В четверг утром я буду в Кордове, - можешь подойти к десяти часам на автобусную станцию? Там рядом есть бар, не помню, как называется, но внутри на стенах висят старые афиши коррид - хозяин, верно, испанец. Я тебя там подожду. - В десять утра? Попробую, - сказал Кривенко. - Но вот если нужно будет куда-нибудь с ним ехать... - Ладно, не сможешь - так не сможешь, тогда я тебе вечером позвоню домой. Ты все там же? Добро. Значит, утром я Тебя жду в течение часа, и если не придешь - вечером будь у себя. Теперь другое. Он в субботу ездил к своей бабе? - Ездил, а как же. У немцев все по расписанию, - загоготал Кривенко. - Ты узнал в гараже, когда он ставит машину? - По-разному, говорят, когда в час, когда в два. Но обычно не позже трех... - Ясно. Ключи от машины в одном экземпляре? - В двух. Он второй заказал на всякий случай - вдруг потеряется. Так что и у него свои, и у меня. - В котором часу ты его туда привозишь? - Куда? - К бабе, едрена мать! - Ясно, ясно, - заторопился Кривенко. - Туда я его привожу всегда в десять часов. Вечера, то есть. - Понимаю, что не утра. Машину оставляете возле ее дома? - Нет, зачем же. Там через одну квадру тупичок есть такой - без фонаря, и деревья густые. Туда и ставим. Она, верно, не хочет, чтобы соседи видели, что у нее гость каждую субботу... - Немка? - Немка, яволь, фамилию не знаю, а зовут фрау Клара. Видел я ее раз - баба ничего, видная, есть за что подержаться. - У меня все, - сказал Полунин. - В четверг увидимся... ...Следующий день - вторник шестого сентября - был каким-то особенно светлым, насквозь пронизанным сиянием весеннего солнца. С утра Дуняша настежь распахнула окна, теплый ветер ходил по комнате, вздувая занавески и шурша бумагами на столе. Все словно расцвело и распустилось за одну ночь - и раскидистые омбу в сквере на площади Либертад, и вязы перед Дворцом трибуналов, и эвкалипты вдоль автострады, ведущей к аэропорту Пистарини. Боясь опоздать, Полунин попросил таксиста ехать быстрее, и машина, непрерывно воя сигналом, шла в крайнем левом ряду у разделительной полосы, хищно припадая на рессорах, словно готовясь взлететь, с ревом разрывая в клочья солнечный и зеленый ветер. В аэропорт они приехали как раз в ту минуту, когда узкий длиннотелый "супер-констеллейшн" шел к земле с выпущенным шасси, нацеливаясь на свою посадочную полосу. Полунин еще издали увидел их в группе пассажиров - отчаянно жестикулирующего Дино и высокого Филиппа с переброшенным через руку плащом. Он сразу как-то успокоился, напряжение последних недель сменилось вдруг уверенностью, что все будет хорошо. Дино и Филипп тоже были в отличном настроении, в такси они хохотали всю дорогу, вспоминая парагвайские похождения Дино, Кнобльмайера с его квакающим прусским акцентом, поездку в Чако, которая теперь казалась им чуть ли не пикником. С хохотом вывалились из машины на пласа Либертад, с хохотом втискивались в тесную кабинку лифта, - Дуняша встретила их в дверях, услышав веселый гам еще до того, как лифт добрался до пятого этажа. - Бог мой, - воскликнула она, - я представляла себе вас лысыми и торжественными, - никогда не думала, что этнографы могут производить столько шума, о-о-о, теперь-то я хорошо понимаю, почему Мишелю так нравилось ездить по джунглям! А где же мадемуазель Астреа? Я так жаждала наконец-то ее увидеть... - Это удовольствие, мадам, от вас не уйдет, - заверил Филипп, целуя ей руку. - Сейчас она просто захотела воспользоваться перерывом в нашей работе, чтобы съездить в Бельгию... Полунин вышел на кухню открывать консервы. Из комнаты слышались новые взрывы смеха, теперь уже и Дуняшиного, - гости, судя по всему, быстро нашли с хозяйкой общий язык. Он открыл дверь и, перехватив ее взгляд, поманил пальцем. - Ну как они тебе? - Все ужасно милые, - с энтузиазмом сказала Дуняша, - а этот Маду - просто эпатантный* тип, я хорошо понимаю теперь вашу секретаршу. Бедняжка, как она теперь без него, а впрочем, в Брюсселе ей будет с кем утешиться. Идем - раздвинете там стол, пора накрывать... ______________ * Epatant - потрясающий, сногсшибательный (фр.). - Месье, - торжественно провозгласила она, когда гости уселись, - сегодня вам будет предоставлена уникальная и незабываемая возможность познакомиться с настоящей русской кухней. Русской по рецептам, хочу я сказать, потому что продукты - увы - местные... - Одну минутку! - перебил Полунин. - Если уж на то пошло, у меня есть один не местный продукт, без которого, я чувствую, нам сегодня просто не обойтись... Он вышел на кухню и принес заиндевелую бутылку. - Это знаменитая русская водка, о которой вы, черти, столько слышали и которую никогда не пробовали. Думал оставить на потом, - он подмигнул Дино и Филиппу, - но это, говорят, плохая примета, так что разопьем ее сейчас... тем более что поводов к этому, насколько я понимаю, больше чем достаточно. А потом, когда все кончится, шеф экспедиции поставит нам бутылку лучшего французского коньяка. - Слово скаута, - поклялся Филипп, подняв два пальца. - Она, кстати, уже у меня в чемодане. Но скорее, скорее, мы жаждем попробовать русской водки, - я уже заранее чувствую себя этаким Распутиным. Подать сюда великую княжну! - О-ля-ля, вы опасный человек, мсье Филипп, - рассмеялась Дуняша, - что же будет дальше? Наливай, Мишель, и начинайте закусывать, а то борщ перестоится... - А, боржче, - радостно закричал Дино, - это я ел в России! Я рассказывал вашему мужу, как одна старая женщина-казак варила нам боржче из дохлого петуха, помнишь, Микеле? Это было в развалинах Тормосино, мы бежали от Сталинграда, а петуха нашли в канаве. Но какой там был холод, мамма миа! - Бог мой, - изумилась Дуняша, - что вы там делали, под Сталинградом? - Главным образом, пытался попасть в плен, но из этого ничего не получилось. С румынами у нас было полное взаимопонимание, но боши нам почему-то не доверяли - фельджандармерия шла просто по пятам. Позже, уже на Украине, они нас разоружили как изменников. А тут еще Бадольо, черт его побери, со своим путчем! Тогда-то нас и стали рассылать по лагерям - кого в Германию, кого во Францию... - Уймись, - сказал Полунин, наливая его рюмку, - сегодня можно без фронтовых воспоминаний. Итак, друзья, за встречу - и за успех! Предупреждаю: пить нужно до дна, сразу, одним глотком... Водка всем понравилась и еще больше подняла настроение. Понравился и борщ, и пельмени, которые Дино нашел похожими на итальянские равиоли, но вкуснее. Одолеть пирожки уже не смогли, - Филипп сказал извиняющимся тоном, что русская кухня божественна, но тяжеловата, вроде фламандской. Действительно, к концу обеда все немного осоловели и приутихли. - Ничего, - сказал Полунин, - пирожки мы прикончим позже, а сейчас, я думаю, без моциона не обойтись. Давайте-ка сходим в мои апартаменты, устрою вас с ночлегом, и заодно обсудим наши экспедиционные дела. - Да, - подхватил Филипп, - было бы бессовестно утомлять мадам разговором о скучных материях. - Мадам все равно займется посудой, так что можете не искать оправданий, - засмеялась Дуняша. - Ступайте, а вечером приходите пить чай, вы еще не все попробовали. Они отправились на Талькауано. Свенсона дома не было, но Дино на всякий случай заглянул в его комнату. Потом он пошел принимать душ. Филипп с облегчением стащил пиджак и растянулся на койке. - Если тебя, старина, так кормят каждый день, то можно только удивляться, почему ты такой тощий... - Не беспокойся, - крикнул из ванной Дино, - моя Маддалена тоже знает, как кормить мужа и как принимать гостей! - Если бы она знала, чем ты занимался в Парагвае, она бы тебя вообще не кормила, старый ты павиан. Давай скорее, что ты там возишься... - Иду, иду... Когда Дино вышел из ванной, расчесывая мокрые волосы. Полунин достал карту Аргентины и развернул на столе. - Итак, - сказал он, - Дитмара будем брать в эту субботу. По субботам он ездит к своей любовнице, шофер оставляет ему машину и уходит. Других вариантов я не вижу. Любовница Дитмара живет на окраине Кордовы, в глухом районе. Это, конечно, имеет и свои неудобства - на безлюдной улице труднее организовать слежку. Но выбирать не приходится. Он выходит от нее обычно после полуночи, иногда в час, иногда в два. Там его и нужно накрыть - когда пойдет к машине. Согласны? Филипп кивнул, Дино тоже сказал, что считает этот вариант разумным. - Так, с этим ясно, - продолжал Полунин. - Взяв Дитмара, мы везем его в заранее подготовленное место, - нужно что-то найти, снять какой-нибудь пустой домишко. Что угодно, хотя бы заброшенное ранчо. Там он должен написать свои показания... - На кой черт? - спросил Филипп. - Показания он будет давать перед судом. - Где? В Руане? До Руана его еще нужно довезти, - возразил Полунин. - А это будет не так просто. - Микеле прав, - сказал Дино. - Дитмар должен дать показания в письменном виде, сразу. Мы заверим его подпись как свидетели. И это должно быть сделано немедленно. - Ну, допустим, - согласился Филипп. - Давайте дальше. - Дальше его придется где-то держать до прихода "Лярошели". Вот это и есть самая сложная часть плана. Будь Морено на месте, мы могли бы попросить самолет... - Какой самолет? - Его, личный. Лагартиха говорил, у Морено небольшой спортивный самолет. Мы бы сразу вывезли Дитмара в Уругвай, а там у Морено достаточно эстансий в глуши, чтобы можно было его держать под замком сколько угодно. Но Морено нет - я звонил в пятницу, он будет только после двадцатого. А до двадцатого мы в Кордове оставаться не можем. - Из-за прогнозов Лагартихи? - спросил Филипп. - Не знаю, мне они представляются несерьезными. Даже если допустить, что дата восстания действительно намечена, то неужели он станет выбалтывать ее каждому постороннему? - Во-первых, я для него не совсем посторонний, - возразил Полунин. - Я для него - человек, который предоставил ему убежище, ни о чем не спрашивая, и это убежище оказалось безопасным. У него были достаточные основания мне доверять... - О том, что убежище окажется безопасным, он в первый вечер еще не знал, - заметил Дино. - Верно. Ну, значит, поверил заранее. Может такое быть? Может. А во-вторых - не забывайте, речь идет об аргентинце. Их конспиративные методы кажутся нам наивными, но для них это в порядке вещей. Не исключено, что такой Лагартиха стал бы молчать под пыткой, но в беседе с приятелем он может выболтать что угодно... - Ну, хорошо, - сказал Филипп. - Короче говоря, ты считаешь, что через две недели в Кордове может вспыхнуть восстание? - Я считаю, эту возможность нужно иметь в виду. - В таком случае, увезем Дитмара оттуда, как только захватим. - Да, но куда? Самое удобное место - Энтре-Риос, на границе с Уругваем... вот, смотрите... Филипп встал и, подойдя к столу, склонился над картой. - Сколько это километров от Кордовы? - Около семисот... - Одна ночь пути, - сказал Дино. - Если выедем в воскресенье вечером - утром в понедельник будем на месте. А до понедельника Дитмара не хватятся. Дороги хорошие? - От Кордовы до Росарио - да, а вот как тут, не знаю... Все трое долго молчали, разглядывая карту, потом Филипп сказал: - Ну, что ж... Вероятно, ничего другого пока не придумать. Ты как, Дино? - Я - за. - Тогда будем считать, что договорились, А что с этим твоим шофером? - Отправим куда подальше, - усмехнулся Полунин. - Пусть едет в Парагвай, там у него найдутся друзья... ГЛАВА ШЕСТАЯ - Я что-то не очень понимаю. Выходит, моя работа кончена? - Здесь - да. Дитмар переходит ко мне, а ты получишь другое назначение. - А... с Келли как же? - неуверенно спросил Кривенко. Полунин, полуотвернувшись от собеседника и свесив руку за спинку стула, продолжал разглядывать выцветшую афишу с изображением матадора, взмахнувшего мулетой перед самыми рогами быка. - Ты деньги от кого получаешь, от меня или от Келли? - Да нет, я просто... - Короче говоря, пусть это тебя не волнует. Ты сейчас свободен? - До обеда отпросился. - Поехали, покажешь мне, где живет эта ваша фрау Клара... В автобусе Кривенко удрученно молчал - то ли ему не хотелось расставаться с полюбившимся поднадзорным, то ли не давала покоя мысль, не проштрафился ли чем-нибудь перед строгим начальством. На одной из остановок тронул Полунина за локоть: "Следующая - наша..." Они вышли на тихой, тенистой от платанов окраинной улочке. Полунин осмотрелся, стараясь запомнить ориентиры - альмасен на углу, дом необычной для здешних мест архитектуры, похожий на швейцарский "шале", незастроенный участок рядом. На следующем квартале Кривенко остановился, показал рукой через улицу. - Вон тот, белый, со ставнями... - Пошли, нечего пальцем тыкать, - Полунин, не замедляя шага, окинул дом быстрым взглядом, словно сфотографировал в памяти. - Машину где оставляете? - Дальше, за углом... Тупичок действительно был глухой и вечером, вероятно, совсем темный. - Ясно, - сказал Полунин. - Ну что ж, здесь я с ним и встречусь, это удобно... - Мне его предупредить? Полунин, закуривая, пожал плечами. - Да нет, пожалуй... вдруг еще что-нибудь помешает, а он будет ждать. Нет, ничего пока не говори. В субботу, когда оставишь его здесь, приходи сразу в тот бар - возле автобусной станции. С десяти вечера я буду там. Только сразу, никуда не заходя, понял? - Яволь! Буду как штык. - Теперь вот еще что. Когда ты последний раз писал Келли? - Да уж дней двадцать будет, - с виноватым видом сказал Кривенко, - все как-то было не собраться... - И хорошо, что не собрался. - Полунин достал лист, протянул Кривенко. - Держи! Перепишешь это своей рукой и завтра пошлешь. Почерк разбираешь? Кривенко, наморщив лоб, стал медленно читать вслух по-испански: "Соратник Келли, в субботу мы с объектом наблюдения едем недели на две в Сан-Луис, так что если что будет надо, то пишите туда до востребования центральный почтамт..." - Все верно, - кивнул Полунин. - Закончишь там, как у вас принято обычно. "Диос и Патрия"* - так, кажется? ______________ * "Dios у Patria" - "Бог и Родина" (исп.). - Так точно. А подпись - соратник такой-то. - Только смотри, завтра же сдашь на почту. Да, пока не забыл... Он отдал Кривенко деньги - такую же пачку, как прошлый раз в Буэнос-Айресе, новенькую, в банковской оклейке. - Вот спасибо, Полунин! А то я уж, признаться... - Иди, иди, на работу опоздаешь. Обрадованный Кривенко побежал к автобусной остановке. Полунин походил еще по прилегающим улицам, чтобы лучше освоиться с районом действия, даже набросал в записной книжке схематичный план, пометив стрелками улицы с односторонним движением, и вернулся в отель. - Ну, кажется, все в порядке, - сказал он. - Пришлось дать сукиному сыну еще пять тысяч, но что поделаешь. Пошли пообедаем, и нужно приступать к поиску убежища. - Кажется, оно найдено, - сказал Филипп. - Дино тут встретил своего земляка... - Да какой он мне земляк, иди ты! - возмутился Фалаччи. - Я исконный лигуриец, а этот заморыш - из Реджо-Эмилии. С кем они действительно земляки, так это с Бенито, - тот ведь оттуда родом, во время фашизма все реджо-эмильянцы ходили гордые, как индюки, - как же, земляки самого дуче, поррка мизерия! - Ладно, успокойся, дело прошлое. Расскажи лучше, что ты там нашел со своим не-земляком. - Понимаете, я ему сказал, что нам нужно помещение где-нибудь за городом, чтобы испытать точные геодезические приборы, которые не переносят шума и вибрации. А он говорит: я знаю такое место, у меня брат сторожем работает в старых каменоломнях... - Интересно. А где это? - Где-то там, в сторону гор, вечером съездим. Главное, говорит, там так тихо - кричи не докричишься... Домик сторожа действительно оказался самым подходящим местом. В карьерах уже давно не работали, отвалы щебня поросли бурьяном, оборудования не было; сторож присматривал только за тем, чтобы не воровали камень, - компания, вероятно, все еще не теряла надежды его продать. За триста песо итальянец охотно согласился на недельку переселиться в город. - Только раньше не возвращайтесь, - предупредил Дино, подняв палец. - У нас крайне опасные научные эксперименты! - Нет, нет, - сторож замахал руками. - Боже меня упаси! Вы тогда скажите брату, когда закончите. А опасного ничего не оставите? - Все вывезем до последнего атома, - заверил Дино. До западной окраины Кордовы отсюда было около десяти километров, до шоссе, по которому ходил автобус, - не больше трех. Словом, лучшего тайника было не придумать. В субботу они рассчитались в отеле, забрали свои вещи и, отвезя все в каменоломню, вернулись в Кордову послеобеденным автобусом. Полунин зашел в агентство "Аэролинеас Архентинас" и взял билет до Формосы - на самолет, вылетающий в пять утра. Когда поужинали, оказалось, что нет еще восьми. - Что за черт, - нервно выругался Дино, - совсем оно, что ли, остановилось, это проклятое время! - Спокойнее, дети мои, спокойнее, - сказал Филипп, - мы ждали этого дня достаточно долго, чтобы потерпеть еще несколько часов... - В Энтре-Риос тоже придется ждать, - напомнил Полунин. - Еще неизвестно, вернется ли Морено к двадцатому... Ровно в десять они были в баре у автобусной станции. Вошли порознь - сначала Дино с Филиппом, устроившись за дальним столиком в углу, потом Полунин, севший у входа. Прошло еще около часа, прежде чем в дверях показался запыхавшийся Кривенко. - Извиняюсь, припоздал, - сказал он, подсаживаясь к Полунину. - Думал уж, не выберется сегодня герр Дитмар к своей крале... - А что случилось? - Да приехали там к нему какие-то камрады, мать их... Весь вечер просидел с ними. - Пили? - поинтересовался Полунин. - Не, вроде трезвый вышел, и в машине не пахло... - Кстати, он вообще как насчет выпивки? - Это Дитмар? Поддает - будь здоров, - с почтением сказал Кривенко. - Но абы что пить не станет, ему виски подавай, коньяк. - Генеральские, однако, вкусы у твоего шефа. Ну ладно, ключи давай сюда. - Ключи? - Да, я подожду в машине - не на улице же стоять. Потом ему отдам. В чем он одет сегодня? - Светлый плащ, шляпа такая... вроде зеленая. Только как же я без ключей в понедельник машину из гаража заберу? - А тебя в понедельник здесь не будет, - Полунин достал бумажник, протянул Кривенко билет. - На, держи. Твое новое назначение - Формоса, самолет завтра в пять утра. У капитана отвисла челюсть. - Формоса, - обалдело повторил он. - Это что же, к Чан Кай-ши, что ли, меня посылаете?* Да я ведь ни хрена по-китайски не петрю! ______________ * Остров Тайвань на Западе принято называть Формозой. - Какой тебе еще к черту Чан Кай-ши? - взорвался Полунин. - Ты что, пьян? Город Формоса, а не остров! Столица аргентинской провинции Формоса, на границе с Парагваем! - А-а... ну, понятно. Только чего я там делать буду? - Ждать инструкций, вот что ты там будешь делать. Каждый день, начиная со следующего воскресенья, будешь приходить на главный почтамт и спрашивать "до востребования". Вопросы есть? Нет вопросов. И правильно, капитан. Бывают положения, когда умные люди вопросов не задают. Ключи быстро! Кривенко беспрекословно выложил на стол два ключа, прицепленных к короткой цепочке с брелоком. - Тогда все, - сказал Полунин. - Как говорится, до следующей встречи. Инструкции, вероятно, получишь дней через десять, а пока поживи там. Только смотри, Кривенко, - он постучал пальцем по краю стола, - чтобы без фокусов сегодня! За тобой присмотрят, пока ты не сядешь в самолет, так что учти... Выждав несколько минут после ухода Кривенко, Полунин щелкнул пальцами, подзывая официанта, расплатился и вышел. На углу его догнали Филипп и Дино. - На, возьми, - сказал он, отдавая Дино ключи. - Чуть не сорвалось сегодня - к Дитмару неожиданно нагрянули какие-то гости... Скорее, вон наш автобус. Они без труда нашли нужную улицу, дом фрау Клары (ставни были закрыты, но сквозь прорези-сердечки был виден свет), притаившийся в темном тупичке большой черный "плимут". Дино, позвякав в темноте ключами, забрался внутрь, запустил двигатель. Машина тронулась и, прокатившись немного вперед, вернулась задним ходом. - Ну что ж, все в порядке, - возбужденным шепотом сказал Дино, опустив стекло и высунув голову наружу. - Я тут не сразу разобрался с переключением скоростей. Мотор запускается легко, это главное. Сейчас посмотрим, как с бензином... - Пригнувшись к щитку, он стал нащупывать кнопки, на секунду включил освещение приборов. - Есть, три четверти бака... - Ладно, сиди тут, - сказал Филипп, - мы пошли. Вдвоем они вышли из тупичка. Под фонарем Полунин посмотрел на часы - было десять минут первого. - Волнуешься? - спросил он. - Ты знаешь, нет... Даже странно, а? - Я тоже. Переволновались заранее, теперь перегорело. - Наверное... - Филипп помолчал, потом добавил: - В маки тоже так бывало, помнишь? Заранее волнуешься, а потом весь словно каменеешь в последний момент... Они медленно дошли до угла и повернули обратно. Свет за ставнями продолжал гореть, в соседних домах было уже темно. - Ты узнал, как он одет? - спросил Филипп. - В светлом плаще... Да не все ли равно, вряд ли отсюда выйдет другой мужчина... - Почем знать. А если это конспиративная квартира для встреч? - Не думаю, - сказал Полунин. - Они же не в подполье... Половина первого. Без двадцати час. Пять минут второго. Они по нескольку раз прошлись по одной стороне улицы, по другой, постояли на каждом углу. В двадцать минут второго мужчина в светлом плаще вышел из белого домика, закурил и не спеша направился в сторону тупичка. - Это он! - сквозь зубы сказал Филипп, ускоряя шаги. - Говори по-испански, громко... - Я тебе говорю, - подхватил мигом Полунин, - на эту кобылу вообще никто не ставил! Дохлый случай, че, ее давно уже хотели списать... Он сунул руку в карман кожанки, ощупал теплую угловатую тяжесть "люгера" и большим пальцем сдвинул предохранитель. - Анда, - насмешливо бросил Филипп. Из скороговорки друга он, естественно, ничего не понял, но знал, что это испанское словцо может выражать что угодно и применимо во всех случаях жизни. - Не веришь? - продолжал Полунин. - Тогда вот сходи завтра к лысому Пепе, спроси у него - и можешь назвать меня рогоносцем, если он не скажет то же самое. На третьем круге эта дохлятина обходит на полкорпуса самого Фиц-Роя - и как обходит! Мамочка моя, что тут началось на трибунах... Давай, быстро! Последние слова он произнес по-французски, вполголоса и, бросившись на Дитмара, который к этому моменту опережал их на каких-нибудь два шага, "полицейским" захватом скрутил ему правую руку и ткнул под ребра стволом пистолета. Одновременно то же самое сделал с левой рукой немца Филипп. Дитмар мгновенно замер, не пытаясь вырваться. - Э, мучачос*, что за глупая шутка, - произнес он с досадой, - немедленно отпустите меня, слышите... ______________ * Muchachos - ребята (исп.). - Спокойно, Дитмар, спокойно, - по-французски сказал Филипп. - Сейчас все объясним, только без глупостей, иначе будем стрелять... - Нет, это просто... мальчишество какое-то, - брюзгливо сказал немец, щурясь от яркого света стосвечовой лампы под потолком. Он обвел взглядом убогую внутренность сторожки, посмотрел на сидящего напротив Филиппа, пожал плечами. - Конечно, я помню и вас и... того господина, - он указал подбородком на Полунина. - Я помню задание, которое выполнял в вашей... вашем отряде. Но это было в сорок четвертом году, тогда очень многие выполняли то, что им приказывали. Уверяю вас, если бывший макизар приезжает сегодня в Федеративную Республику, никто и не думает мстить ему за то, что во время войны он убивал германских солдат... Дитмар держался спокойно, но был бледен и курил сигарету за сигаретой, - консервная жестянка между ним и Филиппом была полна окурков, разговор уже шел второй час По-французски он говорил правильно, хотя и с жестким акцентом, лишь временами запинаясь в поисках нужного слова. - Правильно, - кивнул Филипп, - но "бывший противник" и "предатель" - понятия разные Не так ли? И потом, если бы мы просто хотели с вами рассчитаться, вы уже давно были бы мертвецом, - куда проще застрелить вас на улице, не устраивая этого похищения. Нам нужно другое. Нам нужно, чтобы вы предстали перед французским судом, чтобы во всеуслышание рассказали историю провала руанской сети весной сорок четвертого года. Прежде всего - чтобы реабилитировать память Анри Фонтэна, который после вашего исчезновения был обвинен в том, что явки провалились по его вине. Во Франции есть люди, пытающиеся задним числом очернить все движение Резистанса в целом Пишут, что макизары были бандитами, что весь гражданский сектор Резистанса был пронизан предательством и так далее. Мне самому приходилось читать, что именно руанские события служат в этом смысле убедительным примером. Так вот - мы хотим, чтобы хоть это пятно было смыто. Мы хотим доказать, что в Руане не было предательства среди своих, а была самая гнусная, подлая гестаповская провокация... - Прошу прощения, - надменно сказал Дитмар. - Я протестую против подобных выражений. Я был офицером и выполнял задание своего командования. В самом задании тоже не вижу ничего подлого и гнусного, это была обычная инфильтрация - метод, которым пользуется любая разведка. Разве ваша секретная служба не засылала к нам своих людей под видом нацистов? - Ладно, Дитмар, - сказал Филипп. - Пусть будет так. Если вы действительно выполняли задание, от которого не могли отказаться, и если суд найдет, что в ваших действиях не было состава преступления, - тем лучше, тогда вам нечего бояться. У вас будет адвокат, свидетели защиты и все прочее. А пока изложите свою версию тех событий в письменной форме - вот бумага... - Зачем? - спросил Дитмар. - Я напишу, а потом вы меня пристрелите? - Я еще раз говорю: нам нужно, чтобы вы выступили перед судом, - терпеливо сказал Филипп. - Ваши письменные показания нужны только как гарантия - вдруг вы потом решите отказаться от своих слов? - Не откажусь. - Прекрасно, тогда что вас останавливает? Предварительные показания будут зачтены судом как доказательство искренности, Готовности помочь правосудию Уж поверьте, ваш адвокат сумеет это использовать... Дитмар задумался, закурил новую сигарету. - Что ж, не возражаю, - сказал он. - Должен ли я изложить свои показания по-немецки или по-французски? - По-французски, немецким мы не владеем. - Пишите тогда сами, я буду диктовать, а то запутаюсь в грамматике. - Я готов, - Филипп придвинул к себе маленькую дорожную "оливетти", заправил в каретку два листа бумаги, переслоенных копиркой, и вопросительно глянул на Дитмара. - Пишите! В декабре тысяча девятьсот сорок третьего года я был вызван к начальнику разведки Семьдесят четвертого армейского корпуса, полковнику Эрнсту Вольфгангу... Полунин с Дино вышли из сторожки и стали у окна - так, чтобы видеть, что делается внутри. То, что там делалось, выглядело со стороны вполне мирно: Филипп быстро печатал двумя пальцами, Дитмар сидел в непринужденной позе, закинув ногу на ногу и покачивая носком замшевой туфли. - Спокойный он, этот рогоносец, - заметил Дино, - я думал, начнет скулить... - Да, в выдержке ему не откажешь. Хотя, в сущности, чего ему бояться? Что мы его не собираемся хлопнуть, он уже понял, а на суде легко отделается. - О, это уж точно! Я в Италии насмотрелся на эти процессы. Нанимают лучших адвокатов, свидетелей обвинения запугивают, и в результате - пшик. Как отсыревшая хлопушка, знаешь? Впрочем, это уж от нас не зависит. Наше дело - доставить его в Руан, а там уж как получится. - В Руан... Сначала до Уругвая попробуй добраться. - Доберемся, - сказал Дино. - Машину только надо хорошо проверить. - Что-нибудь не в порядке? - Да нет, я имею в виду обычную профилактику - смазать, почистить карбюратор, установить зажигание. И резину хорошо бы сменить на передке. - В здешних мастерских это делать опасно, - подумав, сказал Полунин. - Поезжай лучше в Альта-Грасиа - так будет спокойнее. - Далеко отсюда? - Километров сорок. - Прекрасно. Жаль только, придется ждать до понедельника. Уже рассвело, когда Дитмар кончил диктовать свои показания. Филипп монотонным от усталости голосом прочитал вслух все двенадцать страниц. - Дитмар, я правильно записал ваши слова? - Будем считать так... - Свидетели, - Филипп обернулся к Дино и Полунину, - считаете ли вы нужным добавить что-либо к показаниям Дитмара? Дино молча пожал плечами. - Там одно место... насчет Фонтэна, - сказал Полунин. - То, что улики сложились против него, - это случайно вышло, или вы хотели, чтобы так получилось? - спросил он у Дитмара. - В общем, конечно, не совсем случайно, - подумав, ответил тот. - Тогда это надо отметить. Прикинь, Фил, как лучше сформулировать. - Ну... - Филипп подавил зевок - Можно написать так "Также признаю, что улики против Анри Фонтэна были мною подтасованы нарочно, поскольку в мою задачу входило не только установить личности рядовых участников подпольной организации, но и скомпрометировать ее руководство в глазах местного населения". Вы согласны с такой формулировкой, Дитмар? Свидетели тоже? Он допечатал фразу и передал пачку исписанных листов Дитмару. - Прочитайте внимательно и подписывайте, если не найдете никаких неточностей. Подписать нужно каждую страницу, оба экземпляра. Он встал, потянулся и сделал знак Дино и Полунину. Втроем они вышли из сторожки, оставив Дитмара погруженным в чтение. - Дело вот в чем, - сказал Филипп. - Нам это тоже нужно будет подписать как свидетелям Вопрос - подписывать ли и Мишелю? - А почему нет? - спросил тот. - Я бы этого не делал. Дитмар ведь не знает твоей настоящей фамилии? Я даже не уверен, что он помнит, как тебя называли в отряде. Тем лучше, старина, пусть он и пребывает в неведении. Когда на суде речь зайдет о том, как происходило похищение... - Верно, - подхватил Дино. - Твое имя не должно упоминаться, мы с Фелипе ничем не рискуем, а ты и твоя жена - дело другое. Микеле, он прав. Полунин почувствовал себя по-мальчишески задетым, но возразить было нечего. - Как хотите, - он пожал плечами, - можно обойтись и без моей подписи, двух ваших хватит... Дитмар, когда они вернулись в прокуренную сторожку, заканчивал чтение, аккуратно расписываясь в углу каждой страницы. Дождавшись последней, Филипп снова вставил ее в машинку и напечатал: "Настоящие показания записаны со слов Густава Дитмара и собственноручно подписаны им 11 сентября 1955 года в городе Кордова, Республика Аргентина, в присутствии нижепоименованных свидетелей, бывших членов 6-й группы Сопротивления в департаменте Приморской Сены и бойцов отряда ФФИ "Бертран Дюгеклен"..." - А теперь - спать, - сказал Дино, расписавшись следом за ним. - Первым дежурю я, через четыре часа разбужу Микеле, Филипп пусть выспится подольше, - не понимаю, как у него пальцы выдержали... Дитмара заперли в кладовой - надежном каменном помещении без окон, войти в которое можно было только через сторожку. Было уже совсем светло, над Кордовой всходило солнце. "Интересно, не опоздал ли Кривенко на самолет", - подумал Полунин, засыпая. Воскресенье прошло томительно. Дитмар вел себя тихо, шуршал в кладовой газетами, пообедал вместе со всеми и снова удалился к себе Когда ему предложили прогулку, он не отказался - чинно вышагивал по усыпанной щебнем площадке перед карьером, держа руки за спиной, как полагается дисциплинированному узнику. "Заранее входит в роль, - шепнул Дино, указывая на него Полунину, - ничего, пусть привыкает". За ужином Филипп предложил ему написать записку в контору, чтобы там не удивлялись его отсутствию в ближайшие дни. - И отсутствию шофера тоже, - добавил Полунин. Дитмар криво усмехнулся. - Алекс, насколько понимаю, работал на вас? - Естественно, - сказал Полунин. - Обычная инфильтрация, говоря вашими словами. Дитмар понимающе кивнул и, вырвав из своей записной книжки листок, написал под диктовку: "Сеньорита Флорес, я хочу проверить работы в Эмбальсе. Если будет что-нибудь срочное - передайте через Алекса, он заедет в конце недели". В понедельник утром Дино довез Полунина до автобусной остановки и свернул на шоссе, идущее в Альта-Грасиа. Отправив один экземпляр показаний заказным экспресс-пакетом в адрес Дуняши, Полунин отнес в "Консэлек" записку Дитмара, потом отправился на переговорный пункт и заказал разговор с Монтевидео. Ждать пришлось около часа, но ожидание оказалось не напрасным. Услышав знакомый уже голос личного секретаря Морено, Полунин спросил, нет ли новых известий о возможной дате возвращения дона Хосе, и секретарь сказал, что дон Хосе вернулся в пятницу и находится в своей офисине. Их тут же соединили. - Ола, - хрипло прорычала трубка голосом доктора Морено. - Это вы, молодой человек? Рад вас слышать. Извините, простужен как бестия. Ну, как там ваша охота? - Полный успех, доктор, - сообщил Полунин. - Неужто? Ну, поздравляю. Честно говоря, мне не очень верилось, что вы сумеете выследить добычу. Рад за вас! Что-нибудь от меня требуется? Выкладывайте. - Доктор, у нас проблема с доставкой трофея, здесь не очень удобно его хранить... - Ну, еще бы. Так что вы предлагаете? - Освальдо говорил, у вас есть самолет... - Правильная информация! У меня одномоторный "бичкрафт". Постойте, вы звоните из Кордовы? - Да. - Далековато, дон Мигель! - Нет, об этом речь не идет. Завтра мы будем в Энтре-Риос. - Это уже реальнее. Где именно? - Ну, хотя бы в Конкордии. - Можно и не так близко. Впрочем, вы правы - чем ближе, тем лучше. Теперь слушайте: в Конкордии остановитесь в отеле "Колон" - это на улице Карлос Пеллегрини - на всякий случай запишите телефон, можно заранее заказать номер. Двадцать восемь пятнадцать. Записали? - Записал... - Хотя заказывать не обязательно. Если мест не будет - скажете управляющему, что вы от меня. Он все сделает. Там и ждите, мой пилот вас разыщет. - Когда приблизительно это может быть? - В среду утром, самое позднее - в четверг. Если бог захочет, как говорится. Полунин засмеялся. - У бога, я думаю, не будет оснований морального порядка ставить нам палки в колеса... - Мне тоже так кажется. Скорее наоборот - что, кстати, уже и подтвердилось. Ну а дальше? Что вы думаете делать с трофеем потом? - Отправим во Францию. Эта часть плана, доктор, уже обдумана. - Ну, тем лучше. Значит, договорились. - Спасибо, доктор. Да, еще одно - самолет на сколько мест? - Четырехместный. "Бичкрафт-бонанса", если вы знаете. - Нет, я в этих вещах невежда. Четыре места, не считая пилота? - Нет, с пилотом. Пилот плюс три пассажира. - Ах, вот что... - Полунин задумался. - А пятерых, значит, уже не поднимет? - Исключено. В самом деле - ведь вас трое, не считая... - Да, не считая трофея. - Увы, тут уж ничем не могу помочь. Придется вам кинуть кости, кому лететь. - Ладно, это мы решим. Вы ведь моих друзей знаете, обоих? - Конечно, мы знакомы еще с мая. Не волнуйтесь, дон Мигель, кто бы ни прилетел, я сделаю все, что нужно... Еще раз поблагодарив Морено, Полунин повесил трубку. Действительно, непредвиденное осложнение... Однако делать было нечего. Когда все идет слишком гладко, это тоже нехорошо - чрезмерного везения судьба обычно не прощает. Полунин пообедал, купил свежих газет, позвонил в "Консэлек" и с удовлетворением услышал спокойный ответ секретарши, что дон Густаво уехал по делам фирмы и вернется, вероятно, только на будущей неделе. Уже на автобусной остановке он вспомнил, что забыл купить Дитмару бритву, которую тот просил Пришлось еще идти покупать сукиному сыну туалетные принадлежности. Вернувшись в каменоломни, он застал все в полном порядке: "трофей" в своей кладовке слушал радио, Филипп читал журналы, лежа в гамаке под навесом. - Ну, как дела? - спросил он, откладывая "Пари матч". - Сейчас расскажу. Ты обедал? - Да, поел сам и накормил господина обер-лейтенанта. И он еще выразил неудовольствие, что нет спиртного! Все-таки нет более похабной профессии, чем тюремщик, - Филипп плюнул. - Не знаю, как мы это выдержим до прихода "Лярошели"... - Выдержим, теперь уж недолго. Я говорил с Морено... - Он уже вернулся? - обрадованно спросил Филипп. - Вернулся и обещает прислать свой самолет, мы должны ждать его в Конкордии. К сожалению, всем нам не улететь - мест только три. - А, черт, досадно... Неужели никак не поместимся? - Пилот не позволит. Так что придется решать - кому... Филипп задумался. - Обсудим еще, когда вернется Дино, - сказал он, - но вообще я считаю, что тебе лететь не нужно. - Какие у тебя соображения? - Те же, что я уже приводил вчера, когда мы решали, подписываться тебе как свидетелю или не подписываться. Считаю, что тебе разумнее немедленно вернуться в Буэнос-Айрес - ну, как только мы посадим Дитмара в самолет - и постараться обеспечить себе алиби для Келли. Подумай над этим, Мишель, дело может обернуться серьезно. Предположим, здешние немцы что-то заподозрят... Предположим, они поделятся своими догадками с местными альянсистами - не с Келли, который, может быть, тебе доверяет, а с его начальством. Кстати, и его доверие к тебе, - насколько он искренен, кто знает? - Я, во всяком случае, на его "доверие" не полагаюсь. - Тем более. А если они возьмутся расследовать это дело всерьез... В конце концов, все наши расчеты до сих пор строились на временной слепоте противника, и пока это оправдалось. Но согласись, стоит лишь им сопоставить ряд фактов - твое участие в экспедиции, которую они уже расшифровали, твой разговор с Келли насчет Дитмара, наконец исчезновение этого рекомендованного тобой осведомителя... - Ладно, можешь не продолжать. Прекрасно понимаю, что риск есть, - прервал Полунин, - но мы уже обсуждали этот вопрос два года назад. - С тех пор кое-что изменилось, не так ли? Тогда ты был одиноким бродягой, который при малейшей опасности мог в двадцать четыре часа покинуть Аргентину с одним чемоданом в руке. А теперь? Что будет с твоей женой в случае чего? Как умеет мстить эта сволочь, уж я-то знаю, хотя бы на примере наших ультра... - Ладно, - сказал Полунин, - отложим это до приезда Дино. Обсуждать - так уж всем вместе. Он понимал, что Филипп прав и сейчас, как был прав вчера. Мысль об опасности, которую он невольно навлекал на Дуняшу, давно уже беспокоила и его самого. То, что она ни о чем не догадывается, усугубляло его чувство вины. Строго говоря, конечно, он обязан был хотя бы намекнуть ей о возможной опасности... Дино приехал, когда Филипп уже принялся за приготовление ужина из консервов. Лихо затормозив перед сторожкой, он выскочил из машины и любовно похлопал по капоту. - Конфетка! - крикнул он, поцеловав кончики пальцев. - Как я сейчас гнал - сто десять на спидометре, и сама держит дорогу! Да я ее теперь и на "Альфа-Ромео" не променяю! Резина новая, свечи новые, клапана отрегулированы, карбюратор заменили на двухкамерный - можно хоть в гонках участвовать. А тормоза какие: чуть тронул педаль - и намертво! Узнав последние новости, Дино согласился с Филиппом, что Полунину следует возвращаться домой. - Тем более, - добавил он, - что кому-то из нас нужно быть на "Лярошели", когда она будет уходить из Буэнос-Айреса. Договоренность договоренностью, но лучше, чтобы на судне находился свой человек. Филипп, ты напиши письмо этому твоему капитану, Мишель явится к нему и обо всем договорится окончательно. Они там тебя где-нибудь спрячут, Микеле, а когда мы передадим Дитмара на борт, Филипп отправится с ним, а мы с тобой вернемся на катере. - А зачем возвращаться тебе? - спросил Филипп. - Поплывешь с нами до ближайшего французского порта, а там поездом. - Слишком долго, - возразил Дино. - Полечу самолетом, у меня и без того уже все дела в полном расстройстве... - Ладно, давайте ужинать, - сказал Полунин, - и надо собираться. Выедем, я думаю, часов в одиннадцать, чтобы поменьше было движения на дорогах... - Кстати, о дорогах! - Дино прищелкнул пальцами. - В этой мастерской я встретил одного paesano*... ______________ * Земляка (итал.). - Интересно, есть на земле место, где бы ты был застрахован от встреч со своими paesano? - поинтересовался Филипп. - Но согласись, от них всегда польза! Парень работает на дальних перевозках и знает эти места наизусть, и он мне сказал, что отсюда напрямик в Санта-Фе мы не проедем... Дай-ка карту, Микеле. Вот, смотрите, прямая дорога через Эль-Тио и Сан-Франсиско - там сейчас ремонтные работы, сорок километров сплошных объездов. На легковой машине, да еще с полной нагрузкой и ночью, нечего и думать. Он советует ехать на Росарио, а оттуда по правому берегу вверх до Санта-Фе. Это километров на двести дальше, получается большой крюк, но зато всюду асфальт... - А в Росарио нельзя переправиться? - спросил Филипп. - Можно и там, оттуда ходит паром до Виктории, но тогда нам весь остаток пути придется ехать по грунтовым дорогам - асфальта в Энтре-Риос практически нигде нет. И если там нас застанет дождь... - Что ж, поедем через Росарио и Санта-Фе, - сказал Полунин, помолчав. - Только вот как быть с Дитмаром... - В каком смысле? - Понимаешь, я не очень доверяю его спокойствию. По-моему, сукин сын что-то замыслил. - А что он мог замыслить? - Не знаю... Ну хорошо, представим себе такую возможность: нас останавливает патруль дорожной полиции, обычная проверка водительских прав. Что, если он в этот момент заорет, что его увозят насильно? - Надо его предупредить, - предложил Дино, - что в таком случае он немедленно получит пулю в бок. - На глазах у полицейских? Чепуха, он прекрасно понимает, что мы не такие идиоты. - Тоже верно, - озабоченно сказал Филипп. - А если просто - педаль до полу и смываться? - От них не смоешься, - возразил Полунин. - Ты видел здешних патрульных? Ездят на "харлеях" с форсированным двигателем, и на каждом мотоцикле - двусторонняя радиосвязь. Так что, даже если тебе удастся оторваться от одного, другие уже будут ждать на ближайшем перекрестке. Нет, это не выход... - Съездить, что ли, в аптеку за хлороформом? - пошутил Филипп. - Да, хорошо бы... Впрочем, погоди, - сказал Полунин, вспомнив вдруг последний свой разговор с Кривенко. - Ты, кажется, говорил, у тебя есть коньяк? - Есть. А что? - А то, что этот сукин сын, по словам шофера, большой любитель коньяка... - Слушай, пошел ты к черту! Ты соображаешь, что говоришь? Чтобы эта скотина вылакала двадцатилетний "мартель"! - Ну, ну, оставь. Не пытайся меня уверить, что это последняя бутылка "мартеля" во Франции. Серьезно, Филипп, вот тебе и решение проблемы, - кстати, он у тебя еще в обед требовал выпивки... - Требовать не требовал, но был недоволен ее отсутствием. Нет, парни, как хотите, а это кощунство... - Микеле прав, - прикрикнул на него Дино. - Не будь гарпагоном и выдай бедняге арестанту его законную порцию, - пусть упьется до потери сознания и не просыпается до самого Уругвая. - Ладно, черт с вами, - согласился Филипп. - В конце концов, коньяк можно купить и в Монтевидео, было бы что праздновать... Они вошли в сторожку, Филипп достал из чемодана заветную бутылку, раскупорил, с сожалением понюхал. Полунин отпер дверь кладовой. - Ужин подан, - объявил Филипп, ставя на стол коньяк и тарелку разогретого корнед-бифа. - Приятного аппетита, герр Дитмар. При виде бутылки арестант оживился, внимательно изучил этикетку, сказал "гут, гут", но тут же выразил предположение, что его хотят отравить. - Есть более дешевые способы это сделать, - огрызнулся Филипп. - Дело ваше, не хотите, не пейте, никто не настаивает. - Ладно, поверю на слово... Замысел удался как нельзя лучше - к одиннадцати часам Дитмар был уже мертвецки пьян. Поначалу он разговаривал сам с собой, что-то бормотал, ругался, обозвал своих похитителей иудейскими свиньями и недочеловеками и, явно желая их позлить, затянул было во весь голос "Die Fahnen hoch"* - но не доорал первого куплета, умолк и очень скоро захрапел. ______________ * "Выше знамена" (нем.) - начальные слова песни "Хорст Вессель". Он продолжал храпеть и в машине, когда его не без труда водворили на заднее сиденье. Вслед за Дитмаром быстро погрузили уже собранные вещи, тщательно уничтожили все следы своего пребывания и даже подмели пол. Полунин погасил свет, запер дверь и сунул ключ в условленное со сторожем место под порог. Дино, вытащив из-под рубашки золотой медальончик с изображением святого Христофора - покровителя странствующих и путешествующих, - поцеловал его, потыкал направо и налево рогами из пальцев, дабы отогнать нечистую силу, и взялся за рычаг скоростей. Перегруженная машина тяжело пошла по щебенке, раскачиваясь на ухабах и высвечивая фарами бело-желтые отвалы известняка. Около полуночи, благополучно проскочив все еще шумные, несмотря на позднее время, центральные кварталы Кордовы, они увидели нужный указатель и выехали на автостраду номер 9. Кончились последние улочки предместья, исчезли фонари, справа отраженно вспыхнул и пропал во мраке большой бело-синий щит: "Вилья-Мариа - 146 км, Росарио - 402 км, Буэнос-Айрес - 768 км". - Все правильно, - удовлетворенно сказал Дино, прибавив скорости, - четыреста километров - как раз к завтраку и поспеем. Дино и Филипп сменяли друг друга каждый час. Полунина, как водителя менее опытного и к тому же не имеющего прав, допускали к рулю только на безопасных участках, свободных от движения и дорожных патрулей. Впрочем, движение было небольшое - автотуристы по ночам не ездят, и навстречу попадались время от времени лишь огромные фургоны междугородных перевозок, - просторная кабина, оборудованная спальным местом для запасного водителя, обычно позволяет экипажу такой машины быть в пути круглые сутки. Осталась позади Вилья-Мариа. Шоссе, словно прочерченное по линейке, бежало теперь почти прямо на восток, - к четырем часам небо впереди стало светлеть, прозрачно наливаясь рассветной синью. Вокруг лежала открытая до самого горизонта степь - проволочные изгороди пастбищ, чертополох, кое-где одинокое ранчо с неизменным ветряным насосом на решетчатой мачте, похожим на огромную заржавленную ромашку... Начали просыпаться городки, нанизанные на струну автострады, - Армстронг, 92 километра до Росарио, Каньяда-де-Гомес - 73, Каркаранья - 40. Все чаще пролетали навстречу легковые машины с чемоданами на багажниках, многие со столичными номерами, - ночевавшие в Росарио туристы спешили доехать до Кордовы к обеду. И вдруг беззвучной атомной вспышкой полыхнуло из-за горизонта яростное солнце. Филипп притормозил, надел дымчатые очки. - Вообще я бы уже не прочь перекусить, - сказал он. Дино, сидевший рядом с ним, сверился с картой. - Через восемь километров - Ролдан. Впрочем, позавтракать можно и на заправочной станции, лучше не терять времени... Ролдан промчались без остановки. До Росарио было еще двадцать шесть километров, стрелка указателя уровня стояла почти на нуле; Дитмар начал проявлять признаки жизни. - Если сукин сын продерет глаза, когда будем заправляться... - Дино озабоченно прищелкнул языком. - А мы вот что сделаем, - предложил Филипп. - Ты нас высади всех километра за три до станции и поезжай туда один, а мы тем временем погуляем. Возьмешь там каких-нибудь бутербродов и кофе - в оба термоса, не забудь и на его долю. - В бутылке еще остался коньяк... - Думаю, что после вчерашнего его скорее потянет на кофе. - Ну, это кого как, - возразил Дино. - Дед мой, помню, всегда опохмелялся тем же. Самое главное, говорил, это - не перепутать. Скажем, упиться вальполичеллой, а утром хлебнуть кьянти. Тогда вообще конец света... Движение на шоссе становилось все более оживленным, скоро впереди показались на горизонте дымящие трубы, ажурные опоры высоковольтной электропередачи, очертания гигантских элеваторов. Промелькнул указатель с изображением бензоколонки и цифрой - "5 км". Увидев впереди пересечение с проселочной дорогой, Филипп сбросил газ и остановил машину на обочине. - Выйдем здесь, - сказал он. - Давай, Мишель, буди пассажира и предложи ему размять ноги... Дитмара растолкали. Он тоже вышел, постоял, с недоумением огляделся. - Куда едем? - спросил он хриплым спросонья голосом. - В Чили, куда же еще, - сказал Филипп. - Не валяйте дурака. А горы где? - Будут вам и горы. Пошли, прогуляемся, только без глупостей - мы оба вооружены... Дитмар пожал плечами и не спеша направился по проселочной дороге. Полунин с Филиппом шли в нескольких шагах позади. - Знаете, - сказал пленник, не оборачиваясь, - а ведь вы все-таки идиоты. - Знаем, - отозвался Филипп, - идиоты, унтерменши и так далее. Только почему "иудейские свиньи"? Вот уж чего нет, того нет. - Вчера я перебрал, прошу принять мои извинения. Но сейчас давайте поговорим, как разумные люди. Думаете, похищение человека так легко сойдет вам с рук - даже в вашем французском суде? - Поживем - увидим. Во всяком случае, это уж не ваша забота. - Ну, как сказать. Разумеется, ваши неприятности меня не волнуют, тут вы правы. Меня волнуют мои. Не думаю, чтобы суд в Руане отнесся ко мне слишком уж сурово, - тут и давность, и изменившаяся политическая ситуация, словом вы меня понимаете. Но суд есть суд - уверенности в благополучном исходе у меня тоже нет. Чем полагаться на волю случая, почему бы нам не прийти заранее к соглашению, как цивилизованным людям? - Какое соглашение вы имеете в виду? - А вот какое. В конце концов, чего вы добиваетесь? Реабилитировать память этого... Фонтэна, не так ли? Вы сами об этом сказали, и это вполне понятно - он был вашим товарищем. На суде он будет реабилитирован в любом случае, он реабилитирован уже сейчас - моими показаниями, которые я дал охотно и без принуждения. Кроме этого, надо полагать, вы еще и хотите, чтобы порок был наказан - в моем лице. Вот с этим дело обстоит более проблематично. Будет ли он н