аказан, это еще вопрос... - Вы что же, хотите, чтобы мы вас отпустили, ограничившись получением вашего признания? - Нет, нет, зачем считать меня таким уж болваном, - возразил Дитмар. Остановившись, он похлопал себя по карманам и обернулся. - Сигарет у вас нет? - Берите, - Филипп протянул ему пачку. - Мерси... Нет, я понимаю, что вы меня не отпустите и суда мне не избежать. Соглашение, которое я вам предлагаю, сводится к следующему: вы отказываетесь от своего второго намерения - покарать злодея. В самом деле, так ли уж это важно, покарают его или не покарают? Я же взамен избавлю вас от возможных неприятностей юридического порядка - как, скажем, обвинение в людокрадстве - тем, что готов признать факт моего похищения не имевшим места... Филипп переглянулся с Полуниным и пожал плечами. - То есть как? Вы намерены заявить, что явились в суд добровольно? - Именно, - покивал Дитмар. - Я могу сказать, что... Ну, допустим, что мы с вами встретились совершенно случайно, - встретились, узнали друг друга, начали выяснять старые отношения - ну и так далее. И что я, дескать, услышав о прискорбном стечении обстоятельств, жертвой которых стал ни в чем не повинный... э-э-э... Фонтэн, почувствовал, если хотите, укор совести... - Вы бы хоть это имя не называли, - прервал Полунин, - совсем, что ли, стыда уже у вас нет, сукин вы сын... Филипп успокаивающим жестом тронул его за локоть. - Продолжайте, Дитмар. Итак, в вас проснулась совесть, и вы решили добровольно предстать перед судом. Так, что ли, вы хотите это изобразить? - Ну, - Дитмар пожал плечами, - в общих чертах. Детали для убедительности можно продумать сообща... если ваш импульсивный молодой друг не станет возражать. А куда, кстати, уехал третий? - Заправить машину и привезти еды, мы позавтракаем здесь. Надеюсь, вы не против. - О, нисколько! - Дитмар благодушно улыбнулся и всей грудью вдохнул свежий утренний воздух. - "Завтрак на траве"... для полной идиллии не хватает только дам. Тем более приятно, что в ближайшем будущем я, насколько понимаю, на какой-то срок буду лишен подобных маленьких радостей... Заслонившись рукой от солнца, он с минуту всматривался в пейзаж. - Если не ошибаюсь, это элеваторы Росарио? Правильно, я должен был бы сообразить - ближайший к Кордове порт, куда заходят океанские суда... Что ж, тогда нам тем более нужно решить этот вопрос сейчас - не будем же мы торговаться на пирсе... - Я думаю, Дитмар, мы вообще не будем торговаться, - сказал Филипп. - Подождем, конечно, пока вернется наш товарищ, но я думаю, что он скажет то же, что и мы Идем к шоссе, он должен скоро подъехать... Они вернулись к шоссе, постояли там, молча глядя на пролетающие в обоих направлениях машины, потом снова повернули обратно. - А чем, собственно, вас не устраивает мое предложение? - спросил Дитмар. - Моральной стороны дела касаться не будем, - сказал Филипп. - Но даже чисто практически Предлагаемая вами версия никуда не годится, поскольку во Франции вы окажетесь без визы. Кто же поверит в ваш добровольный приезд? Если бы у вас действительно возникло желание предстать перед судом, вы бы попросили визу и приехали в страну легальным способом. - Вы правы, - согласился Дитмар. - Черт возьми, виза... Об этой детали я и в самом деле не подумал. Ну хорошо, а... почему бы ее и не получить? В Росарио, если я не ошибаюсь, есть французский консул. Я дам телеграмму в Кордову, мне пришлют мой паспорт, и мы вместе побываем в консульстве. Все это время можете не отпускать меня ни на шаг... и, как говорится, не спускать с меня глаз. Право, подумайте над этим вариантом. Туристскую визу сейчас дают без задержки, а паспорт у меня в порядке. Филипп улыбнулся. - Мы уже слышали, Дитмар, что вы считаете нас идиотами, но не до такой же степени! Оглянувшись, Полунин увидел черный "плимут", съезжающий с шоссе на проселок. - Ну как, погуляли? - весело спросил Дино, вылезая из машины. - Сейчас устроим пикник. Микеле, помоги-ка мне... - Из синего термоса не пей, - сказал он Полунину вполголоса, доставая из багажника свернутый брезент. - Я там забежал в аптеку... Сейчас поедим, этот тип заснет, и надо спешить - до Санта-Фе полтораста километров, а паром отходит в одиннадцать с минутами, я узнал расписание. Если не успеем на этот, придется ждать до половины пятого... Они расстелили брезент, Дино достал пакет с бутербродами, картонные стаканчики, термосы. - Хотите кофе? - спросил он, ставя перед Дитмаром синий. - Там, правда, еще остался ваш "мартель", - достань бутылку, Фелипе, она в дверном кармане... - Не надо, - отмахнулся Дитмар и налил себе кофе. - Коньяк с утра... - Вот и я тоже так думаю. Бутерброды, прошу вас... За едой Филипп рассказал о предложении Дитмара. Дино выслушал с изумлением и решительно высказался против. - Что ж, - сказал Дитмар, - как вам угодно. Считаю, что вы делаете еще одну глупость, но... - он пожал плечами и потянулся за очередным бутербродом. - Еще большей глупостью было бы идти с вами к консулу, - возразил Филипп. - Да вы бы там сразу подняли шум, стали бы орать: "На помощь, меня похищают!" Нет уж, давайте будем придерживаться прежнего плана. - Придерживайтесь, черт с вами, - безразличным тоном сказал Дитмар, подавив зевок. - Посмотрим, чем это для вас обернется... Когда они въехали в Росарио, он уже снова храпел. - Ты не перестарался? - озабоченно спросил Филипп. - Ерунда, две обычных дозы - ничего с ним не будет... На полпути перед Санта-Фе погода начала портиться, горизонт заволокло мглой, стал накрапывать дождь. Но Дино не сбавлял скорости, и на одиннадцатичасовой паром они все-таки поспели, - следом за ними приняли еще только две машины, и команда начала отдавать швартовы. - Потрясающая река, - сказал Филипп, глядя на безбрежную гладь глинистой мутной воды, по которой плыли ветки, листья, даже кое-где целые вывороченные с корнем деревья - в верховьях, видимо, уже начался весенний паводок. - Просто фантастика, ничего подобного не видел... - Вторая в Южной Америке, что ты хочешь, - отозвался Полунин. - А в ясную погоду противоположный берег отсюда виден? - Не знаю, никогда не был в этих местах. Вряд ли, здесь ширина русла около сорока километров. Дино с тревогой поглядывал на небо, вспоминая рассказы о плохих дорогах Междуречья. Дождь то усиливался, то переставал, потом снова стало разъясниваться, к концу второго часа плавания неожиданно проглянуло солнце. Туман быстро рассеялся, и впереди показались зеленые холмистые берега провинции Энтре-Риос. Остаток пути прошел тоже без происшествий. Дорога Парана - Вильягуай, хотя и грунтовая, была в хорошем состоянии, по ней можно было гнать с семидесятикилометровой скоростью. Да Вильягуая они добрались около пяти вечера, быстро пообедали (ели по очереди - один шел в ресторан, двое стерегли спящего Дитмара) и тронулись дальше, на Конкордию. Здесь уже пошел совсем другой климатический пояс - пампа и пшеничные поля Правобережья, напоминающие Южную Украину, сменились почти субтропическим пейзажем; местность, покрытая буйной растительностью и пересеченная множеством речушек, местами выглядела заболоченной. - Странно, - заметил Филипп, поглядывая на высокие пальмы, освещенные закатным солнцем, - можно подумать, что мы снова в Парагвае, а ведь эти места нисколько не севернее Кордовы... На последний стокилометровый перегон ушло около трех часов. Когда подъезжали к Конкордии, было уже темно. Дитмар успел проспаться и сидел с одурелым видом, явно не понимая, почему его опять куда-то везут, а не переправили контрабандой на борт какого-нибудь французского судна еще в Росарио... Нужно было решать вопрос с ночлегом. Полунин, как было условлено с Морено, должен был остановиться в городе, а куда девать остальных? Увидев в стороне от дороги какое-то темное строение, он попросил остановить машину и вышел вместе с Дино, взяв электрический фонарик. Они подошли ближе, он похлопал в ладони, вызывая хозяев по местному обыкновению, - ответа не было. Домик - глинобитная лачуга типа ранчо - оказался необитаемым. - Что ж, - сказал Дино, когда они вошли и осмотрели брошенное жилье, посвечивая вокруг фонариком, - это, конечно, не "Ритц", скажем прямо, но в нашем положении лучшего места не придумать. По крайней мере никаких соседей. Интересно, а куда могли деваться хозяева? - В город, вероятно. Скорее всего, какой-нибудь арендатор - сейчас многие уходят с земли... Ну что, останетесь тут? - Конечно, где же еще. Брезент у нас есть - отлично переспим! Пошли, выгрузим их, а потом я отвезу тебя и захвачу чего-нибудь на ужин... - Купи свечей или керосиновый фонарь, и хорошо бы взять для Дитмара еще бутылку какого-нибудь пойла... Он не смоется, пока тебя не будет? - Скажем Филиппу, чтобы не спускал глаз. Да и куда ему, я его так накачал барбитуратом - до сих пор не очухается... Отель "Колон", к подъезду которого они с Дино подкатили через полчаса, оказался весьма фешенебельным заведением. - Вот сукин сын этот Морено, - озабоченно сказал Полунин, потирая колючий подбородок, - нашел куда направить. Да меня в таком виде и на порог не пустят... - Пустят, - возразил Дино, - в случае чего иди прямо к управляющему. - Ладно, ты только пока не уезжай, подожди здесь. - Иди, иди, я подожду... Небритая физиономия приезжего, его джинсы и потертая кожаная куртка и в самом деле вызвали явное недоумение у нескольких кабальеро, сидевших в глубоких клубных креслах в устланном коврами холле. Полунин с независимым видом прошел к стойке полированного красного дерева, за которой читал газету элегантный клерк. Тот окинул его таким же взглядом - медленно, удивленно, с головы до ног. Полунин достал смятую пачку сигарет, выудил из нее последнюю, а пачку скомкал и метко бросил в стоящую поодаль ярко надраенную плевательницу. - Я из Кордовы, - сказал он, прикурив от настольной зажигалки. - Мне нужно встретить здесь человека от доктора Морено. Если он еще не прибыл, я возьму номер. Клерк мгновенно заулыбался. - Дон Мигель, ну как же, как же! Рад вас видеть, администрация предупреждена. Лицо, с которым вы должны встретиться, уже здесь... Эй, малыш! - Он обернулся и щелчком пальцев подозвал лифтера в куцем мундирчике с золотыми пуговицами. - Проводи сеньора в тридцать шестой! - Одну минуту, - подумав, сказал Полунин, направляясь к двери. Он вышел на улицу. Дино зевал и потягивался, стоя возле забрызганного грязью "плимута". - Ну что, все в порядке? - Идем со мной, летчик уже здесь... Следом за мальчишкой-лифтером они поднялись на второй этаж. Летчик Морено, молодой парень с набрильянтиненной головой и щегольскими, тонко пробритыми усиками, представился по имени - Рауль. - Я ждал вас только завтра, - сказал Полунин, пожимая ему руку. - Знакомьтесь, это один из ваших пассажиров... по-итальянски не говорите? - Несколько слов, - улыбнулся летчик. - А сеньор Фалаччи знает несколько слов по-испански, так что вы друг друга поймете. Доктор Морено объяснил вам, что нужно сделать? - Так точно - взять на борт троих пассажиров и доставить в эстансию "Арройо Секо". - Это где? - Возле Такуарембо, сорок минут полета. - Когда сможете вылететь? Рауль заулыбался еще шире: - Да когда угодно, хоть сегодня! - Сегодня? - переспросил Полунин. - Вы хотите сказать, что могли бы вылететь ночью? - Сеньор, я пилот первого класса, а на самолете установлено радионавигационное оборудование, какое не часто увидишь и на лайнере. Доктор предпочитает летать по ночам, понимаете? - Ясно. Минутку, мы сейчас посоветуемся... Слушай, - Полунин обернулся к Дино, - он может забрать вас хоть сейчас. Говорит, привык к ночным полетам. Как ты считаешь? - А что я? Я в этих делах понимаю столько же, сколько и ты. Если он говорит - можно, значит можно. Не думаю, чтобы Морено доверял свою жизнь неопытному пилоту. - Нет, это понятно. Я в том смысле, что, может, вам лучше отдохнуть перед полетом? Все-таки почти сутки за рулем... - Там в этой норе не очень-то и отдохнешь, - с сомнением сказал Дино. - Полет ведь будет недолгий - я правильно понял, сорок минут? - Так он говорит. - Тогда летим. Чем скорее, тем лучше... Полунин снова обернулся к летчику: - Где ваш самолет? - Здесь, в ангаре аэроклуба. - Доктор Морено сказал вам, что пассажиры покидают Аргентину... без соблюдения формальностей? Пилот опять улыбнулся: - Пусть это вас не беспокоит. Там сегодня дежурит человек, на которого можно положиться. Так что вы решаете - летим мы или не летим? - Летим... - Вы знаете, как проехать в аэроклуб? - спросил Рауль, когда они вышли к машине. - Тогда разрешите, я сяду за руль... Но где же третий пассажир? - Пассажиров еще двое, я не лечу, - сказал Полунин. - Всем в машине не поместиться, поэтому мы вас оставим на аэродроме, а сами привезем остальных. Они здесь недалеко. - Ладно, я тем временем все приготовлю. Запоминайте только дорогу, чтобы не заблудиться, когда будете ехать без меня... Летное поле аэроклуба представляло собой обычный луг, по краю которого тянулся ряд низких ангаров гофрированного металла. Поодаль стояла контрольная будка, над которой возвышалась мачта с полосатым мешком ветроуказателя. Все было тускло освещено редкими фонарями. Рауль затормозил у ворот, затянутых металлической сеткой, дважды просигналил и вышел. Показался человек в белом комбинезоне. - Это я, Пабло, - крикнул Рауль, - не узнаешь, что ли? - Он обернулся к Полунину: - Когда сможете подвезти пассажиров? - Скажем, через час. - Пабло! Пропустишь потом эту машину, а сейчас пойдем, откроешь мне ангар... Так я вас жду, сеньоры... - Ну и денек, - пробормотал Дино, отъехав от ворот задним ходом и разворачиваясь. - Я уже вообще ничего не соображаю... - Не хватает только заблудиться и, не найти ту хижину. - Не говори... Полунин чувствовал себя не лучше. Две таблетки хениоля, которые он проглотил час назад, нисколько не помогли - голову сжимало тупой пульсирующей болью. Он попытался прилечь на спинку сиденья - заболело еще сильнее. Снова проехали мимо "Колона", нашли указатель поворота на Вильягуай. Удалось найти и заброшенное ранчо. - Ну как? - спросил Филипп, выходя навстречу. - Давай быстро, - бросил Дино, - сейчас вылетаем, пилот уже здесь! Не прошло и часа, как они снова были у ограды аэроклуба. Маленький одномоторный самолет, нарядно поблескивающий синим и серебряным лаком, стоял на поле возле контрольной будки. Дино посигналил фарами, человек в белом комбинезоне открыл ворота, и они въехали на летное поле. - Вовремя, - одобрительно сказал Рауль. - Багажа много? - Два чемодана, сумка, пишущая машинка... - Пустяки. Грузите все вон туда, назад! Вещи погрузили, в машине остался только портфель Полунина. Дитмар, кивнув в ответ на приглашающий жест, молча полез в кабину. Он уже ничему не удивлялся и все воспринимал философски - не потому, что был стоиком по натуре, а просто из осторожности. В первые минуты после похищения его охватил панический страх: когда он увидел, что машина сворачивает к заброшенным карьерам (он хорошо знал эту часть окрестностей Кордовы), ему стало ясно, что убивать будут именно там, и он решил бежать - не для того, чтобы спастись, на это-то он и не рассчитывал! - а просто чтобы получить свою пулю в спину быстро и без лишних унижений. Но когда машина остановилась и ему велели выходить, он понял, что просто не сможет бежать, физически не сможет - настолько был обессилен страхом. Этот-то страх его и спас. Лишь позже, когда похитители начали требовать от него показаний и угрожать судом во Франции, - лишь только тогда он понял, какого дурака чуть было не свалял! Он был бы уже мертв, попытайся бежать, его пристрелили бы как паршивого зайца; а так - ему практически ничто не грозило, кроме небольшой отсидки Конечно, что говорить, французская тюрьма это отнюдь не санаторий, и куда приятнее было бы оставаться в Аргентине, где у него уже так успешно пошли дела, но - увы - жизнь вообще полна превратностей, важно не падать духом. Дитмар был уверен, что надолго его не упекут, он достаточно внимательно следил все эти годы за процессами "военных преступников" в странах Западной Европы. Сейчас его только немного озадачило, что бандиты отправляют его самолетом, а не засадили в трюм какого-нибудь французского сухогруза еще в Росарио, - но это уж их собачье дело. Во всяком случае, они вполне могли не тратиться ни на коньяк, ни на снотворное, все эти детские хитрости порядком его позабавили, - сам-то он ни о каком побеге уже не помышлял, ему хотелось одного: поскорее очутиться под надежной защитой полиции, хотя бы французской. Бандиты, что ни говори, доверия не внушали, особенно этот молчаливый, в кожаной куртке. Хорошо еще, что он, похоже, лететь не собирается... - Ну что, парни, кажется, все? - спросил Полунин. - Держите там сукиного сына, чтобы не вывалился наружу. И не забудьте завтра же дать телеграмму... - Дадим, не волнуйся. Значит, ты все понял? Как только придет "Лярошель", позвонишь Морено, и мы начнем готовиться... - Погоди-ка, а письмо? Ты же собирался мне дать письмо для капитана! - О, черт совсем забыл! Сейчас, одну минуту... Достав блокнот, Филипп развернул его на крыле "бичкрафта" и начал быстро писать. - Пабло, - сказал Рауль, - давай на контроль! Осветишь мне вторую взлетную, а как только увидишь, что я оторвался, сразу гаси. Вырвав страницу, Филипп сложил ее вдвое, написал поперек: "Капитану Р.Керуаку, п/х "Лярошель" - и вручил Полунину. - Держи! Договоришься с ним о деталях и звони - будем держать связь через секретаря. Итак, до встречи в открытом море... Они обнялись, и Филипп тоже полез в кабину. Дино, уже попрощавшись с Полуниным, вдруг обернулся: - Слушай, а ведь машину жалко! Может, оставишь так, пусть кто-нибудь пользуется, а? Я ее прямо полюбил. - Ты что, спятил? - Полунин постучал пальцем себя по лбу - Там наши отпечатки на каждом квадратном сантиметре! - Тоже верно, - Дино с сожалением покачал головой, вздохнул. - Ну ладно, делай тогда как договорились. Но у меня прямо сердце болит, как подумаю Ну, счастливо, Микеле, чао! Рауль занял место пилота, нацепил наушники, Полунин отошел подальше. Самолетик, словно просыпающаяся птица, пошевелил закрылками, качнулись вправо и влево какие-то щитки на V-образном хвостовом оперении. Неожиданно взвыл и тонко заверещал стартер. Лопасти винта медленно пошли по кругу, потом побежали все быстрее. Филипп за гнутым плексигласом окна улыбался, махал рукой. Оглушительно взревели заработавшие разом цилиндры, из выхлопного патрубка туго ударило короткое бледно-синее пламя, лопасти винта вдруг исчезли - на их месте мерцал теперь прозрачный сектор серебристого тумана. Самолет легко тронулся с места, покачивая крыльями. В ту же секунду на дальнем краю поля вспыхнула двойная цепочка уставленных низко, у самой земли, оранжевых газоразрядных ламп. Все произошло так быстро, что Полунин не успел опомниться. Только что они были здесь... Оранжевые огни погасли, дежурный в белом комбинезоне вышел из контрольной будки, гул мотора быстро стихал в исколотом звездами ночном небе. - Хороший взлет, - сказал Пабло, доставая из кармана пачку сигарет. - Парень свое дело знает, ничего не скажешь. Мате пососать не хотите? - Спасибо, не откажусь... Они вошли в дежурку, Пабло включил электрический чайник, заварил в тыковке свежий мате, помешал трубочкой и передал Полунину. Тот сделал пару глотков и передал тыковку обратно, соблюдая обычай. - Занятные у вас в Конкордии порядки, - сказал он. - Вроде пограничный город, а иностранный самолет приземляется и улетает, когда захочет... и с кем хочет. - Так ведь это чей самолет, - подмигнул Пабло. - Тут вся земля в округе - его, Морено то есть. И здесь, и по ту сторону тоже. Вот и смотрите - неужто пограничники станут портить отношения с таким человеком?.. Им ведь небось тоже есть-пить надо. И потом, что ж, контрабанду он не возит, это ему ни к чему, а другими его делами жандармерия не интересуется. Пусть бы попробовали поинтересоваться! - Да-а... Иногда, выходит, не так плохо быть богатым. - По мне, так я бы хоть завтра... Мате допили молча. Полунин посмотрел на часы - была полночь, ровно сутки назад они выехали из Кордовы. - Ну что ж, мне пора, - сказал он. - Спасибо, и спокойного вам дежурства... Миновав мостик километрах в шести от аэроклуба, он остановил машину, достал из багажника сумку с инструментами и снял номера. Бросив их через перила - снизу послышался двойной всплеск, - он проехал еще пару километров, вышел и постоял, безуспешно пытаясь разглядеть что-нибудь в окружающей темноте. Насколько можно было понять, жилья поблизости не было. Фонари на шоссе, ведущем в город, виднелись далеко впереди. ...Черт, вот эту часть плана они не продумали! Днем все было бы просто - найти Пустынное место, отогнать машину подальше от дороги... Может, так и сделать? Пусть постоит где-нибудь до утра, а еще лучше - он здесь же в ней и переночует, а завтра все сделает по "дневному варианту"... Нет, нельзя. Утром он должен быть в Буэнос-Айресе, лишние несколько часов могут все погубить. Но как это сделать? Он прислушался, вглядываясь в темные заросли. Если это чей-то сад... случайно может там кто-нибудь оказаться - увидит человека, убегающего от горящей машины, и позвонит тут же в полицию. Минимальный, но все же риск. Нет, надо что-то придумать. Он с сожалением вспомнил, что в кладовой, где они держали Дитмара, валялся кусок бикфордова шнура. Как это не сообразили прихватить такую полезную вещь... Голова болела все сильнее - не помогло и мате, обычно хорошо снимающее усталость. Он посидел в машине, закурил еще одну сигарету и, уже вставив на место патрон электрозажигалки, вытащил его обратно и стал разглядывать. Собственно, вот тебе и взрыватель замедленного действия - если удалить выталкивающий механизм... Он быстро разобрал зажигалку, вынул пружину и поставил на место калильную спираль. Потом взял свой портфель, отнес подальше на обочину, достал из багажника запасную канистру и положил на переднее сиденье. От головной боли путались мысли, он крепко потер виски, достал парабеллум из внутреннего кармана кожанки, - пистолет угрелся там, был теплым, как живое существо. Полунин с сожалением подбросил его на ладони, взялся за удобную, в шероховатой насечке, рукоятку. Почти двенадцать лет назад - в декабре сорок третьего - он взял этот "люгер 0/8" из кобуры убитого фельджандарма, и потом по меньшей мере дважды спасала ему жизнь точная безотказная машинка. Впрочем, всему свое время - хватит тешиться подобными сувенирами... Полунин бросил пистолет на сиденье. Подняв все стекла, он отвинтил на один оборот крышку горловины канистры - сразу резко запахло бензином - вдвинул прикуриватель до отказа, выскочил из машины и захлопнул дверцу. Он бежал в темноте, размахивая портфелем, а взрыва все не было - ему уже подумалось, что импровизированный взрыватель так и не сработает. Но он сработал. Полунин едва успел оглянуться в очередной раз и уже замедлил бег, чтобы вернуться и посмотреть, какого черта оно не взрывается, - и вдруг сзади рвануло так, как если бы в "плимут" шарахнули противотанковой гранатой. Полунин спрыгнул в канаву, присел, прислушался. Где-то залаяли собаки, но других признаков тревоги пока не было. Сухо затрещали патроны, рвущиеся в магазине "люгера", потом еще раз ухнуло слепящей вспышкой - огонь, видно, добрался до бензобака. Вокруг черного, осевшего набок каркаса все полыхало в радиусе полусотни метров. Уж теперь-то никаких отпечатков, подумал Полунин с удовлетворением и, выбравшись из канавы, зашагал в сторону шоссе. Автобусов уже не было, но скоро он заметил приближающийся красный огонек свободного такси и поднял руку. - Пожар там, что ли, - сказал таксист, включив счетчик. - Да нет, криков вроде не слышно. Мальчишки, наверное, костер зажгли. Мне на буэнос-айресский поезд - успеем? - Успеем, - заверил таксист. - До буэнос-айресского еще почти час...  * ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ *  ГЛАВА ПЕРВАЯ Дуняши не было, когда он вернулся домой, едва волоча ноги, совершенно одуревший от двенадцатичасовой тряски в переполненном вагоне, где были только сидячие места. Вскрытый пакет с показаниями Дитмара лежал на столе, рядом с бланком телеграммы. "Долетели благополучно, - прочитал он, - груз полной сохранности". У него едва хватило сил, чтобы еще раз попробовать дозвониться Келли, - он уже звонил ему с вокзала, но к телефону никто не подошел. Не было ответа и на этот раз. Странно, подумал он, обычно там всегда кто-то дежурит у телефона. Эта мысль была последней - он только присел на край дивана, чтоб расшнуровать ботинки, и комната поплыла перед его глазами... Когда он открыл их снова, было уже темно, лишь в углу горел торшер, а Дуняша сидела рядом на стуле, как посетительница в госпитале, и смотрела на него с почтительным обожанием. - Дуня, - пробормотал он, - это ты... Она соскользнула на пол и, стоя на коленях, прижалась к его груди. - Господи, - прошептала она, - что я пережила за вчерашний день, после того как прочитала эти бумаги... Я так за тебя боялась... - Ну, тогда-то уж чего было бояться. - Откуда я знала, что произошло потом! А сегодня еще эта телеграмма, - значит, думаю, они считают, что ты уже дома... Где он, этот свинья Дитмар? - В Уругвае, судя по телеграмме. - Так "груз" - это он? Вы что, застрелили его? Но почему "в сохранности" - его отправили на льду? - Не выдумывай ты, он жив и здоров. Его будут судить во Франции. - А-а, - протянула она с некоторым разочарованием. - Но как я извелась! - Дуня, приготовь ванну, а? - Уже готова, милый, я только добавлю горячей. Иди мойся, и будем ужинать. Ты знаешь, который час? Скоро десять. - Понимаешь, я не спал двое суток... За ужином он рассказал ей все. Дуняша слушала, не перебивая, потом задумалась. - Не понимаю одного, - сказала она медленно. - Ты считал, что я такая... ну, как это... в общем, что я слишком глупа или ненадежна, чтобы знать, чем ты занимаешься? - Не обижайся, Дуня. Во-первых, ты бы все время волновалась... - А во-вторых? - Видишь ли, есть вещи, о которых не рассказывают даже женам. - Женам рассказывают все, если их любят, - упрямо возразила она. - Ошибаешься, Евдокия. Личные дела - да, но это не было моим личным делом. - А эта... Астрид? - помолчав, спросила Дуняша. - Ей-то вы, конечно, все рассказали? - Не сразу. Потом пришлось... она ведь была членом экспедиции. - О, еще бы! Пожалуйста, раскинь диван, у меня ничего не получается. Не понимаю, кто придумал такую идиотскую мебель... не кровать, а какая-то адская машина! В тот же вечер, когда вы уехали, она укусила меня за руку, - с тех пор я спала так, не раскрывая. - Да там пружина какая-то заедает, я посмотрю. - Ты уже миллион раз обещал это сделать! - Дуня. Дуня, - примирительно сказал он, - ну перестань. Я просто не имел права тебе говорить. Жена Дино, кстати, тоже ничего не знает о нашей охоте за Дитмаром. - Какое мне дело до жены твоего Дино! Итальянки вообще ничем не интересуются - это гусыни, а не женщины! Долго сердиться Дуняша не умела. Позже, когда он уже засыпал, она вдруг тихонько рассмеялась и потерлась носом о его плечо. - Что ты? - спросил он сонным голосом. - Я просто вспомнила - тогда на балу, помнишь, месяц назад, Игор сказал про этого твоего Кривенко... А ты так небрежно говоришь: "А, ерунда, куда он мог деваться, они все сами придумали..." Просто не знаю, чего теперь от тебя можно ждать. А может быть, ты вообще шпион? - Спи, спи, никакой я не шпион... Ему удалось дозвониться до Келли на следующий день, пятнадцатого. Тон у соратника был озабоченный, даже, как показалось Полунину, раздраженный. - У вас что-нибудь срочное ко мне? - спросил он. - Да нет, просто давно не виделись. Хотел поинтересоваться, нет ли новостей касательно этого немца из Кордовы, - помните, у нас был о нем разговор... - Помню, помню. Нет, ничего интересного не поступало. Ваш протеже время от времени сообщает о нем всякую ерунду, но четкой картины пока нет. Сейчас они, кстати, куда-то из Кордовы выехали, - возможно, после возвращения сообщит что-нибудь заслуживающее внимания. - Скорее всего, ложная тревога, - сказал Полунин - Что ж, случается и такое. Проверить, во всяком случае, не мешало... - Вы правы, бдительность никогда не бывает излишней Так вы позвоните мне как-нибудь на будущей неделе, дон Мигель, сейчас мы тут, честно говоря, перегружены всякими делами. - Я так и понял - звонил вам несколько раз в эти дни, но никто почему-то не отвечал... - Да, меня не было, - лаконично сказал Келли и, повторив приглашение звонить на будущей неделе, повесил трубку. Обеспечив себе таким образом некое подобие алиби, Полунин позвонил в местное представительство французской пароходной компании "Шаржер Реюни" и поинтересовался датой ожидаемого прибытия "Лярошели". - Сейчас мы это уточним, - ответили ему. - Минутку... Вы меня слушаете? "Лярошель" вчера вышла из Сантоса. Это значит, здесь мы ее ожидаем... да, восемнадцатого - в воскресенье Вы по поводу фрахта? - Нет, нет, у меня там плавает приятель, я просто хотел его повидать. - Понятно, сеньор. Скорее всего, восемнадцатого - если ничто не задержит. Следите за газетами, в утренних выпусках есть "Бюллетень движения судов" - там сообщается о каждом прибытии. Вечером он был с Дуняшей в кино, потом ей захотелось потанцевать, и они зашли в небольшой ресторанчик там же на Лавалье. Домой вернулись уже на рассвете. В пятницу шестнадцатого Полунин проснулся поздно - ветер колебал штору, шевеля на полу размытые солнечные блики, из кухни доносилось невнятное бормотание радио, хорошо пахло свежезаваренным кофе и еще чем-то вкусным. Вспомнив о скором прибытии "Лярошели", Полунин подумал, что пока все идет как по маслу. Он закинул руку за голову, потянулся и вдруг почувствовал волчий голод. - Евдокия! - заорал он. - Я есть хочу!! Радио умолкло, по коридору торопливо простучали каблуки. Дуняша появилась в переднике, с напудренными мукой руками. - Наконец-то проснулся, соня, - она нагнулась и поцеловала его в нос. - Вставай скорее, у меня все готово. - Что ты там стряпаешь? - Увидишь! С этого дня начинаю тебя откармливать - я вчера заметила, костюм уже висит на тебе, как на виселице... - На вешалке, Евдокия, на вешалке. - Боже мой, ну какая разница, скажи на милость, - она отошла к окну, отдернула штору, затопив комнату солнцем, и потащила с Полунина простыню - Вставайте, сударь. Пока вы изволили спать, тут опять сделалась революция. - Что сделалось? - Какая-то революция, говорят. Еще одна! Эти-то, ясно, ничего не сказали, но я все утро слушаю Монтевидео - в провинции Коррьентес восстание, в Пуэрто-Бельграно восстание... Полунин вскочил и, поддернув пижамные штаны, босиком кинулся к приемнику. - ...А в Кордове, - крикнула Дуняша ему вслед, - так там вообще ужасные бои на улицах! Вы его вовремя оттуда утащили, вашего Дитмара! Тремя днями позже - девятнадцатого сентября - бригадный генерал дон Хуан Доминго Перон сложил с себя президентские полномочия и поднялся на борт парагвайской канонерки, чтобы отправиться в изгнание. Власть в Аргентине перешла в руки военной хунты. Буэнос-Айрес был спокоен. Магазины и конторы, закрытые в течение этих трех дней, начали снова открываться, но банки еще не работали. Кое-где на центральных перекрестках стояли танки, по улицам медленно разъезжали на джипах патрули морской пехоты. Портреты свергнутого президента и его покойной жены, еще недавно в изобилии украшавшие аргентинскую столицу, были повсюду сорваны, или перечеркнуты крест-накрест черной краской, или заклеены плакатами с текстом воззвания к стране, подписанного военными руководителями переворота - контр-адмиралом Рохасом и генералами Лонарди и Балагером. В общем, на этот раз "революция" осуществилась довольно мирно В Кордове, правда, постреляли всласть - корреспонденты иностранного радио сообщали о жертвах среди населения и о значительных потерях, понесенных участниками штурма полицейской хефатуры. Но до гражданской войны дело не дошло. Генеральная конфедерация труда, которую Перон считал главной своей опорой, осталась нейтральной, армия же была в руках заговорщиков. Население столицы, которому осточертела бестолочь последних двух лет "эры хустисиализма", встретило переворот если не с радостью, то во всяком случае с надеждой на какие-то перемены к лучшему... Парагвайское радио сообщило о том, что генерал Стресснер предоставил политическое убежище бывшему президенту Аргентины, и передало текст заявления, сделанного Пероном по прибытии в Асунсьон: "Рассказывают, что однажды, когда дьявол гулял по улице, разразилась страшная буря. Не найдя другого укрытия, он вошел в церковь, двери которой были открыты. И говорят, что, находясь в церкви, он вел себя очень хорошо. Я поступлю, как дьявол: пока нахожусь в Парагвае, я буду уважать благородное гостеприимство этой страны..." Все эти дни, естественно, порт Буэнос-Айреса оставался парализованным и даже подходы к нему были наглухо перекрыты морскими пехотинцами. Двадцать второго, когда наконец возобновилась работа в большинстве учреждений, Полунин позвонил в агентство справиться, не прибыла ли еще "Лярошель". - Нет, не прибыла, - раздраженно ответил служащий, ему, наверное, звонили по этому поводу уже многие. - И не прибудет! "Лярошель" получила приказ взять груз в Монтевидео и идти прямо в Гавр. Полунин был ошеломлен новостью. - Скажите, а нельзя ли связаться с капитаном Керуаком? - спросил он торопливо, боясь, что служащий бросит трубку. - Сожалею, мсье, телефонной связи с Уругваем еще нет. - Но... я слышал, на судно можно послать радиограмму. - В открытом море - пожалуйста. А пока судно стоит в порту, радиорубка опечатывается властями. Вот когда "Лярошель" оттуда уйдет, посылайте хоть дюжину... Тогда уже будет поздно, подумал Полунин, кладя трубку. Вот так штука, черт побери. Недаром слишком уж гладко все шло. Хорошо, если Филипп в курсе, - а если нет? Если они там спокойно сидят в этой эстансии и ждут, пока он передаст через Морено, что все готово? От одной мысли, что Дитмара придется стеречь еще два, а то и три месяца - до следующего прихода "Лярошели", - он застонал, взявшись за голову. - Что с тобой? - обеспокоенно спросила Дуняша. - Заболел зуб? - Какой к черту зуб! Эта проклятая посудина пойдет обратно прямо из Монтевидео, - представляешь, если они ее проворонили? Дуняша подумала и пожала плечиками. - Не такой же он идиот, этот твой Маду... - При чем тут - идиот, не идиот... Он просто может оказаться не в курсе - будет рассчитывать на меня и ждать! Ах ты дьявольщина... - Mon Dieu*, ну дай ему телеграмму или позвони. ______________ * Боже мой (фр.). - У тебя, Евдокия, советы... Ты что, не знаешь, что международная связь еще не восстановлена? - Ах да, верно... Вечером, когда они уже были в постели, Полунин услышал выстрелы: в тишине отчетливо простучала автоматная очередь, потом еще несколько. Он встал, подошел к окну - стреляли в центре и, похоже, не очень далеко. - Никак мсье Перон вернулся? - заинтересованно спросила Дуняша. Стрельба утихла, но тут же дом тряхнуло взрывом, в окнах задребезжали стекла. Еще два громовых удара прокатились над городом, снова пострекотали автоматы, издалека донесся вой сирен. - Непонятно, - сказал Полунин. Включив радио, он настроился на волну правительственного передатчика ЛРА-5 - станция передавала классическую музыку. Они посидели, послушали Генделя и Палестрину; Полунин уже протянул руку, чтобы выключить приемник, как музыка вдруг оборвалась и голос диктора объявил: - Передаем сообщение военной хунты. В центре федеральной столицы была только что проведена операция по обезвреживанию банды террористов. Сторонники свергнутого режима, численностью около четырехсот человек, забаррикадировались в помещении так называемого "Национального антикоммунистического командования" на углу авениды Коррьентес и улицы Сан-Мартин. После того как нарушители порядка отвергли предложение сложить оружие, здание было атаковано силами безопасности. Операция успешно завершена, жителей указанного района просят соблюдать спокойствие. - Вот так, - сказал Полунин, когда снова зазвучала музыка, и выключил радио. - Доигрались, значит, мои "соратники". Интересно, был ли там Келли... На следующий день генерал Эдуардо Лонарди, "герой Кордовы", принес присягу в качестве временного президента республики - до выборов, срок которых должна была определить хунта. Огромная толпа собралась на Пласа-де-Майо, чтобы приветствовать нового главу государства. Дуняша тоже хотела пойти - в портреты Лонарди она влюбилась с первого взгляда, решив, что у него одухотворенное лицо и вообще он нисколько не похож на всех этих солдафонов, - но Полунин не пустил ее, сказав, что могут быть беспорядки. Беспорядков, однако, не было. Он не находил себе места. Международных телеграмм почему-то еще не принимали, хотя телефонная связь восстановилась, но только теоретически - дозвониться до секретаря Морено было совершенно невозможно. О том, чтобы поехать туда самому, нечего было и думать - в Управлении речного флота не знали, когда возобновятся пассажирские рейсы в Монтевидео. Полунин решил было вернуться в Конкордию и попробовать пересечь границу с помощью контрабандистов, но вовремя узнал о новом приказе хунты: всякая попытка нелегально покинуть страну каралась в соответствии с декретом об осадном положении, объявленным на всей территории республики. Единственным, кто мог бы помочь сейчас в этом смысле, был Лагартиха - уж он-то, участник победившего "освободительного движения", наверняка был в фаворе у новых властей. Но разыскать Освальдо Полунину не удалось - он дважды побывал на авениде Президента Кинтаны, и безрезультатно. Словом, неизвестность была полная. Двадцать третьего, как сказали ему в том же агентстве, "Лярошель" ушла из Монтевидео; с Дитмаром или без него, оставалось пока только гадать. Письмо пришло только на шестой день. Полунин с замершим сердцем вскрыл конверт, пробежал первые строчки и облегченно вздохнул: нет, все-таки не проворонили... "...Жаль, что так получилось, - писал Филипп, - я хочу сказать - в том смысле, что нам с тобой, старина, не удалось больше встретиться. В остальном все сошло как нельзя более удачно. Непредвиденный заход судна в Монтевидео значительно упростил завершающую фазу, сделав ненужным хлопотное и небезопасное рандеву в нейтральных водах, - нашего общего друга удалось доставить на борт прямо тут, и среди бела дня, применив испытанный уже прием. Выпить он действительно не дурак. Старина, ты многое потерял, не увидев, как мы его волокли по трапу: обрядили в тельняшку, нахлобучили на голову баскский берет, а Дино синими чернилами разрисовал ему руки до локтей якорями и русалками. Что значит специалист по рекламным делам! Полицейский, который дежурил у трапа, только сочувственно покачал головой: "Ваш приятель, похоже, немного перебрал на берегу..." Так что, старина, операцию "Южный Крест" можно считать успешно завершенной. Дино вылетел в Милан вчера, передает тебе и Эдокси всяческие приветы и пожелания, я к ним присоединяюсь. Мы отчаливаем сегодня вечером. О дальнейшем буду регулярно информировать. Салют!" Он чувствовал теперь какую-то странную опустошенность. Казалось бы, нужно было только радоваться - два долгих года мечтал он об этой минуте, - но радости почему-то не было. Было чувство удовлетворения, как от хорошо выполненной работы, но не больше. Радости не было, - была, напротив, какая-то пустота в душе, словно жизнь потеряла вдруг всякий смысл, всякий интерес... В самом деле - как жить дальше? Продолжать чинить приемники, выполнять заказы богатых меломанов, желающих иметь несерийный проигрыватель высочайшей точности воспроизведения? Можно, конечно, и это хорошо оплачивается: провозишься пару месяцев с какой-нибудь хитрой акустической системой - и можно полгода бить баклуши. От одной мысли становилось тошно. Иногда он злился сам на себя, чувствовал вину перед Дуняшей за все эти свои тайные переживания. Действительно, что ли, она ничего для него не значит? Да нет, конечно, без нее бы сейчас вообще хоть в петлю... Но, наверное, для мужчины любовь - даже такой женщины, как Дуняша, - это еще не все. Далеко не все. Но тогда какого же еще рожна ему надо - чтобы Дитмар удрал с "Лярошели", что ли, и можно было начать за ним новую охоту, уже в глобальном масштабе? Ерунда, эти два года были только отвлечением от главного, давали иллюзию настоящей жизни. На самом деле ему нужно совсем другое... Он долго не решался сказать об этом Дуняше. Но рано или поздно сказать было нужно, и однажды после очередной бессонной ночи он наконец решился. - Послушай, Дуня, - сказал он, когда они сидели за завтраком. - Понимаешь, нужно нам решить, как быть дальше... - В каком смысле? - В самом главном. Не знаю... Дело в том, что я думаю возвращаться. - На Талькауано? - она удивленно подняла брови. - А чем тебе плохо здесь? - Ты не поняла. Я говорю - возвращаться домой. В Россию. - А-а. Ну что ж, это, наверное, правильно. - Правильно-то оно правильно... Но как ты? - А что я? - Дуняша пожала плечами и ловко поймала языком упавшую с тартинки каплю меда. - Я тебе давно это предлагала - помнишь, зимой ходили на выставку... - Ну, тогда мы просто болтали, а сейчас я серьезно. - И я серьезно! Почему ты считаешь, что я отказалась бы поехать в Россию? Жить в доме из дубовых бревен, занесенном снегом, - что может быть лучше? У нас будут лошади - или хотя бы одна лошадь? - Понимаешь, я никогда не жил в деревне, - сказал Полунин, подавив вздох. - А в городе тебе не хотелось бы? - Можно и в городе, - согласилась Дуняша. - Пожалуй, это будет привычнее, во всяком случае не такой шок. Ты предпочитаешь Петербург? - Ленинград, Дуня. - О, конечно, я просто обмолвилась. А скажи, если я так обмолвлюсь там, меня не арестуют сразу? Полунин улыбнулся. - Удивятся, пожалуй. Евдокия! Я все-таки хочу, чтобы ты этот вопрос обдумала очень серьезно. - Слушай, ты какой-то ужасно глупый. Неужели я никогда об этом не думала? Особенно с тех пор, как мы с тобой. Я ведь всегда знала, что ты рано или поздно соберешься ехать! - Просто, понимаешь, это очень непривычная для тебя страна... - Ну и что? Аргентина разве была привычной? И к Франции моим родителям тоже, вероятно, пришлось как-то привыкать. Однако же привыкли! И я привыкну к России. Правда, поехали, Мишель, это ты хорошо придумал. Но, ты думаешь, мне дадут визу? - Дадут, надо полагать, если наш брак будет зарегистрирован. - Да, я понимаю... Что ж, в конце концов это логично, если я подам на развод. Хорошо, что Перон успел провести новый закон, иначе пришлось бы ехать за границу. Я разговаривала с одной знакомой адвокатессой, она говорит, что теперь диворсируют в четырех случаях: адюльтер, - Дуняша стала загибать пальцы, - попытка убийства, жестокое обращение и добровольное отсутствие одного из супругов. Это именно мой случай - мсье Новосильцев добровольно отсутствует уже пятый год... Нет, но каков крапюль! - Она не говорила, долгая это история? - Развод? Я не спросила, но такие вещи обычно зависят от адвоката... Чем больше заплатишь, тем скорее. Я сегодня же ей позвоню и все узнаю. Разговор этот, неожиданно оказавшийся таким коротким, оставил у Полунина двойственное впечатление. Тревожило то, что Дуняша очень слабо представляет себе сегодняшнюю Россию и вряд ли до конца отдает себе отчет, насколько жизнь там отличается от жизни на Западе. В то же время он поверил, что она действительно обдумывала уже этот вопрос и пришла к твердому решению. Она права в том, что эмигрантам не раз уже приходилось привыкать к чужим странам, - неужто труднее окажется привыкнуть к своей собственной? А вот другого предстоящего разговора Полунин боялся больше. В согласии Дуняши ехать домой он, в общем, особенно не сомневался (хотя не сразу отважился спросить об этом прямо). Он был почти уверен, что она скажет "да". А вот не скажет ли им "нет" товарищ Балмашев... Решиться на новое свидание с ним было не так просто. Полунин подумал даже, не позондировать ли почву, поговорив сперва с Надеждой Аркадьевной, - но что могла бы сказать ему она, сама уже потерявшая надежду на получение визы? Да и вообще, такие вещи нужно выяснять по-мужски, без посредников. В тот же день он позвонил Балмашеву, разыскав полученную от него тогда визитную карточку с номером служебного телефона. - Здравствуйте, Алексей Иванович, - сказал он, - это Полунин вас беспокоит... Помните такого? - Как же, как же. Приветствую вас, Михаил Сергеич. Что у вас нового? - Да есть кое-что! Работа моя - помните, я вам тогда говорил, что мне сейчас не совсем удобно у вас бывать? - так вот, работа эта кончилась, я теперь человек вольный. Дышу, так сказать, полной грудью! Словом, хотелось бы повидаться, Алексей Иванович, если вы Не против. - Я-то не против, - не сразу отозвался Балмашев. - Но только вот - когда? Завтра мне придется выехать на некоторое время в провинцию... - А-а... И надолго? - Трудно пока сказать. - Досадно, - сказал Полунин упавшим голосом. - А сегодня уже не успеть... - Да, рабочий день на исходе... - Балмашев помолчал, потом сказал тем же ровным голосом: - А впрочем, давайте вот что сделаем. Подъезжайте-ка часикам к семи на Пласа Италия, там напротив памятника Гарибальди есть такая забегаловка, называется бар "Милонга". Посидим, пивка выпьем, заодно и побеседуем. - "Милонга" на Пласа Италиа, в девятнадцать, - обрадованно повторил Полунин. - Договорились! - До свиданья. Полунин медленно положил трубку. Дуняша, сидевшая за своим рисунком, спросила, не оборачиваясь: - Кто этот Алексей Иванович, который назначает тебе свидание в злачном месте? - Почему "злачном"? - По-моему, других там нет... Меня специально предупреждали - не появляться на Пляс Итали без провожатого, особенно вечером. - Это дело другое. - Но все же, кто он? Или это она, а "Алексей Иванович", как это сказать, для конспирасьон? - Он, он, можешь не волноваться. Алексей Иванович Балмашев, сотрудник консульского отдела нашего посольства. - Боже, как интересно! - Дуняша крутнулась вместе с вращающимся креслом и еще шире распахнула глаза. - Ты идешь насчет визы? - Совершенно верно. - Возьми меня с собой! - К Балмашеву - зачем? - Ну... - Дуняша подумала, почесала нос оборотным концом кисточки. - Возможно, я его очарую. - Я тебя сейчас так очарую, что ты три дня не сядешь на свою вертушку. - А вот это, сударь, уже непристойность! - Кресло я имею в виду, кресло. - А-а... Ну, как хочешь, я ведь для пользы дела предложила, - примирительно сказала Дуняша и вернулась к работе. У бара "Милонга" Полунин появился за четверть часа до условленного срока. Балмашева еще не было, он постоял на тротуаре, закурил, подошел к журнальному киоску, - за стеклом был выставлен развернутый номер "Аора" с фотографиями каких-то развалин, он пригляделся и узнал здание, где помещался штаб ЦНА. Узнать, правда, было довольно трудно - дом выглядел как после прямого попадания, фасада не осталось, нижний этаж завалило рухнувшими перекрытиями. Полунину вспомнился первый визит к Келли, как охранник обыскивал его, а он пошутил по поводу бронированной двери. "Если понадобится, выдержим любую осаду", - сказал тогда синерубашечник. Вот тебе и выдержали... Внезапно его ударила мысль о Кривенко. Черт возьми, забыл ведь совсем про этого дурака! Что, если он все еще торчит в Формосе и со своей эсэсовской верностью ждет инструкций? Вот еще навязал себе соратника, пропади он пропадом... не хватает только, чтобы его сцапали. Подумав немного, Полунин купил журнал и почтовый конверт, вырвал страницу с фотографиями, написал на полях по-русски: "Немедленно переходи границу, инструкции получишь в Асунсьоне". Вложив послание в конверт, он заклеил его, адресовал на имя Кривенко - Формоса, до востребования, - и бросил в почтовый ящик. Вообще, это была перестраховка, скорее всего бывший адъютант и сам уже сориентировался, но черт его знает, дуракам закон не писан. Он едва успел получить заказанное пиво, как увидел в дверях Балмашева - в аккуратном и неприметном сером костюме, в светлой шляпе, надетой под точно таким углом, как носят аргентинцы, тот вошел в бар и, не озираясь, направился прямо к столику Полунина. Вероятно, высмотрел его еще с улицы. - Присаживайтесь, - сказал Полунин, наливая пиво во второй стакан. - Не очень я нарушил ваши сегодняшние планы? - Ничего, - сказал Балмашев. - После работы какие же планы. - Вы извините, что проявил навязчивость, но очень уж не хотелось откладывать разговор до вашего возвращения... Тем более что вы сами не знаете, когда вернетесь. - Да нет, я ненадолго. А что у вас за дело такое срочное? - Дела, собственно, никакого, - соврал Полунин. - Просто хотел кое-что рассказать. Помните, я вам тогда сказал, что не могу пока бывать в консульстве? - Помню, - Балмашев отпил пива, закурил. - И что же? - Так вот: я тогда находился, по правде сказать, почти на нелегальном положении. Ну, и... не хотел, естественно, чтобы в случае чего связь со мной - пусть даже не связь, а просто хотя бы случайные контакты - могли обернуться для вас неприятностями... - Простите, я что-то не очень понимаю, - сказал Балмашев уже настороженно. - Как это - "на нелегальном положении"? И почему это могло обернуться неприятностями для меня? - Да просто если бы я загремел, то эти типы стали бы доискиваться, с кем общался, - это естественно, следствие в таких случаях первым делом проверяет контакты. Еще, чего доброго, заявили бы, что все это советским посольством затеяно... - Не понимаю, - повторил Балмашев. - Что затеяно-то? Полунин рассмеялся. - Да-да, простите, я слишком все это путано излагаю! Понимаете, я тут в такую пинкертоновщину ввязался - сам до сих пор удивляюсь, что благополучно унес ноги. Дело в том, что надо нам было выследить одного человечка. В полицию обращаться с этим было бесцельно, поэтому решили провернуть все сами - в порядке, так сказать, самодеятельности. Ну, а когда действуешь в обход властей, то действовать приходится, как вы сами понимаете, не совсем легальными методами... - Минутку! - прервал Балмашев. - Прежде всего, поясните, пожалуйста, кто это "мы", какого "человечка" вы выслеживали и кто поручил вам его выследить? - Охотно, Алексей Иванович, охотно все поясню! Мы - это я и два моих друга по отряду маки, француз и итальянец. Могу сообщить их имена, род занятий, домашние адреса - впрочем, сейчас это несущественно. Выслеживали мы одного немца, провокатора и предателя, бывшего обер-лейтенанта вермахта по имени Густав Дитмар. Никто нам этого не поручал, просто мы случайно узнали, что он живет в этих краях, и решили... - Понятно, - опять прервал Балмашев. - Решили его найти. Нашли? - Нашли. - И что сделали? - А мы его... - Полунин сделал быстрое движение рукой, будто словил над столом муху. - И вывезли! - Куда - вывезли? - с расстановкой спросил Балмашев, забыв о своей дымящейся на краю пепельницы сигарете. - Во Францию, куда же еще! Чтобы судить там, понимаете? Дело-то было во Франции, в Руане... Балмашев быстро оглянулся и, встав, стянул с вешалки шляпу. - Идемте-ка отсюда, - сказал он негромко. "Шевроле" с белым номерным знаком дипкорпуса стоял за углом, поодаль. Балмашев отпер для Полунина правую дверь, обошел машину спереди и сел за руль. Включившись, мягко зашелестел двигатель. Когда по капоту потекли, струясь, разноцветные отражения рекламных огней, Полунина охватило странное чувство "уже виденного, словно когда-то где-то было с ним точно такое - приглушенное урчание мотора, пестрые блики перед глазами... Он тут же вспомнил: тот вечер в Монтевидео, когда он впервые ехал на свидание с Морено. - Куда-нибудь за город, не возражаете? - спросил Балмашев. Выехав на площадь, он обогнул памятник против часовой стрелки и уверенно вогнал машину в поток движения по Санта-Фе. Громыхнул над головой путепровод Тихоокеанской железной дороги, справа промелькнули обложенные мешками с песком зенитки у казарм "Куартель Мальдонадо"; впереди вытянулась убегающая вдаль пунктиром фонарей и фейерверочным мельтешением реклам шестикилометровая стрела Кабильдо. Полунин рассказывал, прикуривая сигарету от сигареты. Вырвавшись на кольцевую автостраду Хенераль Пас, Балмашев свернул налево от реки и сбавил скорость. Машина не спеша катилась в правом ряду, но их мало кто обгонял, встречного движения тоже почти не было, теплый, пахнущий травами ветер врывался в открытое окно. Слева от автострады стояло во все небо электрическое зарево, по правую сторону было темно, только кое-где кучками далеких огней мерцали пригороды столицы - Аристобуло-дель-Валье, Хусто, Падилья. - Что ж, счастливо отделались, - сказал Балмашев, выслушав полунинский рассказ до конца. - И отделались совершенно случайно. Вы хоть сами-то понимаете, чем бы все это кончилось, если бы не недавние события? Он вывел машину на обочину, выключил двигатель и закурил. - Вот так-то, - сказал он. - Не обижайтесь, но ничего более нелепого нарочно не придумать. Ей-богу, это если бы мальчишки затеяли, начитавшись шпионских романов, а то ведь взрослые люди, бывшие партизаны... Балмашев выбросил в окно окурок, прочертивший в темноте тонкую огненную параболу, побарабанил пальцами по рулю, включил приемник на приборном щите и тут же снова погасил, не дождавшись, пока прогреются лампы. - Впрочем, - продолжал он негромко, словно думая вслух, - это, пожалуй, и закономерно... Знаете, дома мне приходилось общаться с некоторыми бывшими эмигрантами... из Франции, из Чехословакии. Они говорили вполне откровенно, рассказывали о своей жизни, о политической деятельности. И меня знаете что всегда поражало? Среди них были умные люди, образованные... настоящие старые русские интеллигенты, каких уже мало осталось. Но то, о чем они рассказывали, все эти их "союзы", "объединения", вся картина эмигрантской общественной жизни в целом - это было нечто удручающее, нечто... настолько несерьезное, настолько оторванное от жизни, что я просто никак не мог увязать воедино вот эти два момента - личные качества этих людей и то, чем они занимались. Тогда не мог и до сих пор не могу. Конечно, есть расхожее объяснение... соблазнительное своей простотой... Дело, мол, в ошибочности идейных предпосылок, в том, что вся деятельность эмигрантов была заведомо обречена ходом истории - ну и так далее. Но тогда, простите, встает вопрос: почему же они-то сами этого не видели, не понимали этой обреченности? Ведь многим из идейных вождей белой эмиграции нельзя отказать в уме, в большой образованности, в знании той же истории и умении разбираться в ее законах... Говорят, ум хорошо, а два лучше, но тут получается наоборот: каждый в отдельности умен, а соберутся вместе - такую начинают городить ахинею, что диву даешься. Нет, тут что-то другое... Поневоле начинаешь думать, что эмиграция дышит отравленным воздухом, ей попросту кислорода не хватает. Я почему сейчас об этом заговорил - только вы, Михаил Сергеич, поймите меня правильно, - в этой вашей затее с похищением тоже ведь есть что-то от эмигрантщины... этакая, понимаете ли, химеричность. Хотя как раз предпосылки у вас были вполне правильные, побуждения самые благородные - наказать предателя, восстановить справедливость... Чего не было, так это увязки с реальной жизнью. Полунин почувствовал себя задетым. - Ну, видите ли... реальная жизнь - понятие обширное. Так или иначе, при всей "химеричности" нашей затеи, мы ее осуществили - Дитмара будут судить. Что касается риска... - Он пожал плечами. - Скажу без всякого желания покрасоваться - об этом не думал. Уже после, задним числом, мне пришло в голову, что они могли отомстить моей жене... Но когда мы все это начинали, жены у меня еще не было. - Вы на русской женаты? - Конечно! Родилась, правда, в Париже... Он помолчал, не зная, как приступить к главной части разговора. - Алексей Иванович, я с вами решил встретиться не только для того, чтобы рассказать о поимке Дитмара... Хотя и для этого тоже - раз обещал в свое время. Дело вот в чем: мы с женой хотели бы вернуться на родину. Скажите мне прямо и открыто - пустят нас туда или нет? - Видите ли, подобные дела решаются не здесь... и не нами, - ответил Балмашев. - Их решает Москва. Что я могу вам сказать? На родину сейчас едут многие - их пускают. Я, со своей стороны, могу только приветствовать ваше желание... ну, и помочь, насколько это будет в моих силах. Вам следует обратиться в консульский отдел с соответствующим заявлением, приложить автобиографию, заполнить анкеты. Жена ваша, помимо этого, должна будет подать прошение о восстановлении в гражданстве, - она, как дочь бывших подданных Российской империи, подпадает под действие Указа от четырнадцатого июня тысяча девятьсот сорок шестого года. Кстати, как ее девичья-то фамилия? - Ухтомская. - Княжна? - Да нет, вроде бы, - улыбнулся Полунин. - Говорит, какая-то боковая ветвь... - Да-а, уж эти старые роды ветвились. Вы сказали, что женаты меньше двух лет, - значит, брак зарегистрирован в Аргентине? - Нет, в том-то и дело... Тут, понимаете, какая сложность - она еще официально не разведена, хотя муж бросил ее пять лет назад... - М-да, это действительно осложнение, - помолчав, сказал Балмашев. - И... серьезное? - Да нет, в общем-то. Конечно, было бы лучше... - Здесь это невероятно долгая процедура - развод, я хочу сказать. - Я понимаю. Хотя Перон, кажется, это несколько упростил? Словом, давайте сделаем так: подавайте пока свои документы порознь, а там видно будет. Успеете оформить здесь - тем лучше, а если нет - ну что ж, распишетесь дома. Скажите... а жена ваша серьезно все обдумала? - Уверяет, что серьезно. - Сколько ей лет? - Двадцать пять. - Молоденькая совсем... это хорошо, легче освоится. Впрочем, те эмигранты, о которых я вам говорил, в общем освоились довольно быстро... У нас, конечно, есть еще трудности, после такой войны за десяток лет не оправишься, но это - как бы сказать - те обычные трудности, из которых складывается жизнь. Обычная, нормальная жизнь у себя дома... а не в гостях. Важно, Михаил Сергеич, чтобы ваша жена это поняла. Тут вам уж и книги в руки - провести, так сказать, воспитательную работу... Ну, а бланки анкет и заявлений можете взять хоть завтра. Меня на работе не будет, но это неважно, я скажу, к кому там обратиться. Товарищ вам объяснит, как что заполняется... - Завтра же зайду, - кивнул Полунин. - Скажите... А как долго обычно рассматривают там эти дела? - Ну, по-разному, - уклончиво ответил Балмашев, - иногда месяца три-четыре, иногда дольше. Одно могу вам обещать твердо - под сукно не положат... ГЛАВА ВТОРАЯ Его окликнули у соседнего с консульством дома, и первой - мгновенной - реакцией была панически метнувшаяся мысль, что все-таки выследили, увидели! Но он тут же опомнился, перевел остановившееся на долю секунды дыхание. Теперь-то что, вот месяцем раньше это была бы катастрофа... Он замедлил шаги, оглянулся и увидел Жоржа Разгонова - лет пять назад они работали вместе на строительстве студенческого городка "Президент Перон", монтировали там телефонную сеть. - Мишка, елки зеленые! А я ведь наугад позвал, глазам своим не поверил... - Разгонов подошел ближе, пялясь с нахальным любопытством. - Что, думаю, за хреновина, никак наш "француз" к товарищам в гости ходит... - Случается, как видишь, - сдержанно отозвался Полунин. - Давно тебя не видел, ездил куда-нибудь? - А, работал в Комодоро-Ривадавиа, на нефти. Хорошо хоть контракт был на полгода, больше меня туда не заманят. - А я слышал, там можно хорошо заработать. - Да что с того! Там, понимаешь, этих денег даром не захочешь, я все равно половину пропил без отрыва от производства. А чего еще делать, верно? Единственное что - бардаки там легально, поскольку военная администрация. На ихней территории законы совсем другие. И то не по-людски: приходишь, поликлиника не поликлиника - номерок тебе дают, и первым делом на медосмотр, понял? А баба вышла в белом халатике - я думал, медсестра опять, елки зеленые... Ну ладно, ты-то у товарищей чего делал? - В консульстве? А, это я... насчет посылки, - сказал Полунин. - Хочу послать своим кое-чего, вот и зашел узнать, какие у них на этот счет правила. - Ты ж говорил, у тебя там никого не осталось! - Ну, как не осталось. Это я родителей имел в виду, а тетка есть, - Полунин для пущей достоверности уточнил: - Старушка уже, в Гатчине живет. - Ну и что сказали за посылку? - А ничего. Посылайте, говорят, что хотите, почта работает нормально. Адрес, сказали, на двух языках надо писать. - Воображаю, слупят с бабки пошлину. Ты чего посылать-то думаешь, из барахла? - Нет, пожалуй, - терпеливо ответил Полунин. - Из продуктов что-нибудь - ну, что отсюда обычно посылают? Кофе там, шоколад. Как раз к празднику и получит гостинец. - Получит, держи карман. Хрен они ей твой шоколад отдадут - сожрут сами, я ее еще заставят письмецо написать: спасибо, мол, сыночек... - Тогда уж племянничек, - поправил Полунин. - ...очень все было вкусно, присылай почаще да побольше! - Ну, попытка не пытка, авось не сожрут. А и сожрут, невелик убыток. - Да дело не в убытке, понятно, но только зачем же гадюк шоколадом за свой счет откармливать? Мне точно говорили: не доходят посылки, ни продуктовые, ни с барахлом. А письма писать заставляют - в том смысле, что все дошло в целости-сохранности. Или с барахлом как делают? Придет, допустим, посылка из Штатов, они ее вскроют, хорошие вещи заберут, а напхают рвани на тот же вес. Потом еще и в газете напишут - вот, дескать, американцы вам какое дерьмо присылают... - Мудрец ты, Жора, - Полунин посмеялся. - Расскажи лучше, какое там в Комодоро обслуживание, это у тебя живее получается. - Да ну их на фиг, и вспоминать неохота! А я сейчас, понимаешь, смотрю: вроде ты, - елки, думаю, палки, неужто и этого на родину потянуло... - Почему "тоже", ты еще кого-нибудь видел? - Видать не видел, среди наших-то, пожалуй, нету таких придурков. Но слыхать приходилось. Хохлы эти западные - волынцы и галичане - те сейчас валом валят. Два парохода, говорят, под ихнего брата арендовано, и то за один раз всех не перевезут. Ну, тех еще понять можно... Темные мужики, приехали когда-то из панской Польши на заработки, о советской нашей родной власти никакого представления... - При чем тут советская власть, люди просто хотят домой, - Полунин посмотрел на часы и перебросил портфель в другую руку. - Ну ладно, гуляй. Мне тут еще в одно место забежать надо... Уже распрощавшись и отойдя, Разгонов снова окликнул его во всю глотку: - Мишка, слышь! А ведь про тетку-то в Гатчине выдумал, признайся? Заявление небось ходил подавать, паразит! - Гуляй, Жора, гуляй. И не надо напрягать мозговые извилины, вредно это тебе... Ну, теперь растрезвонит на всю колонию, подумал Полунин, ускоряя шаги. И угораздило же нарваться на этого идиота, как нарочно... Балмашев вчера еще посоветовал не особенно пока распространяться о том, что решил подать документы. Прав, конечно, береженого и бог бережет, - так нет же, надо было такому случиться... Скоро он, впрочем, забыл про некстати встреченного лоботряса, мысли были заняты совсем другим. Придя домой, он достал из портфеля большой, плотной бумаги конверт с надпечаткой по-русски и по-испански: "КОНСУЛЬСКИЙ ОТДЕЛ ПОСОЛЬСТВА СССР В АРГЕНТИНЕ", разложил по столу бумаги. Не откладывая дела в долгий ящик, заполнил анкету, написал короткое заявление по приложенному стандартному образцу. И начал трудиться над автобиографией. Когда, уже под вечер, вернулась Дуняша, комната была замусорена смятыми обрывками черновиков, а сам автор расхаживал из угла в угол с отсутствующим видом и погасшей сигаретой во рту. - О-ля-ля, какое вдохновение, - сказала Дуняша. - Похоже, мсье решил завоевать приз Гонкур. Это что, и мне придется столько писать? - Тебе проще. Какая у тебя биография? На полстраницы. А мне ведь, только чтобы рассказать про все эти шашни с Альянсой, понадобится целый трактат... - Скажешь тоже - полстраницы, - обиженно возразила Дуняша. - Биографии всегда начинают издалека. У Моруа есть очень интересная книга про лорда Байрона, это был такой английский поэт, так он там пишет даже о том, как одного из его предков - Байрона, а не Моруа - съели сверчки. Вернее, не съели, а просто когда он умер, слуга вошел и увидел, что вся комната полна сверчками. Какой ужас, вообрази, наверное пришли почтить память. А что я могу написать о своих предках? Я только знаю, что дед украл жену из татарского улуса, а еще раньше один Ухтомский... - Неважно, автобиография пишется иначе. Начинай с себя, этого достаточно. - Ну если так... - Дуняша присела к столу и стала изучать вопросы анкеты. - Послушай, - сказала она, - в моих документах так и будет написано, как я здесь отвечу? - Конечно. - Тогда, знаешь, я лучше напишу, что мой год рождения - тысяча девятьсот тридцать второй. - Не дури, Евдокия. - Боже мой, какая разница - тридцать второй, тридцатый? А потом это пригодится. - Нет, нельзя, пиши все как есть. И не вздумай врать - проверю. - Не понимаю просто, откуда в мужчинах столько мелочности... Хорошо, что много запасных бланков, а то ведь я не тверда в русской ортографии. - Да-да, - рассеянно отозвался Полунин, - заполняй пока, я потом исправлю ошибки, и ты перепишешь набело. По-русски, кстати, говорится "орфография". - Разве? А-а, ну правильно, там это греческое "тэ-аш". Поужинав, они довольно быстро покончили с Дуняшиными бумагами, но вот его собственная биография... Сколько уже написано, а добрался только до своего приезда в Аргентину, - самое-то интересное было еще впереди. - Ладно, - сказал он наконец, - давай-ка спать! Однако заснуть ему не удалось. Он полежал часа полтора, тщетно пытаясь отключиться от своих творческих проблем, потом осторожно убрал с плеча Дуняшину руку, встал и отправился на кухню, прихватив неоконченное произведение. Какого черта, в самом деле, что там особенно ломать голову... Было уже светло, когда он завершил свой труд эпизодом с отправленной в Формосу журнальной страницей, проставил дату - "Буэнос-Айрес, 6 октября 1955 года" - и твердо подписался, едва не пропоров бумагу шариковой ручкой. В сквере внизу беззаботно перекликались стеклянными голосами птицы, не знающие никаких автобиографий, никаких виз, никаких границ. Полунин позавидовал им, стоя у окна и глядя, как занимается над крышами розовое пламя рассвета. Из-за угла выползла поливальная машина, медленно обогнула площадь, оставляя за собой широкую темную полосу мокрого маслянисто поблескивающего асфальта. Ладно, подумал Полунин, теперь будь что будет... Вернуться в постель незамеченным не удалось. Едва он вошел в комнату, как Дуняша проснулась - посмотрела на него, потом на часы. - Нет, вы окончательно рехнулись, сударь, - сказала она. - Мало вам дня? - Значит, мало. Давай спи, я тоже уже ложусь... - Завтра мы уезжаем, - объявила она решительно. - Хватит! Сдашь эти бумаги, и я беру билеты в Барилоче. - Почему именно в Барилоче? - Потому что дальше некуда! И потом, ты обещал научить меня ходить на лыжах. Как я буду в России без лыж? - Там дешевле этому научиться, - возразил Полунин, зевнув. - А в Барилоче я не поеду - никогда не бывал на этих модных курортах, ну их к черту. - Но здесь я тебя все равно не оставлю! Я не могу спокойно сидеть и наблюдать, как ты превращаешься в один фантом, уже и по ночам перестал спать... - Так ведь ночь у привидений самое рабочее время, про дневных фантомов я что-то не слыхал. - Какой тонкий юмор! - возмущенно фыркнула Дуняша, поворачиваясь к нему спиной. - Отстань, у тебя руки холодные. - Сейчас согреются... За завтраком она опять завела разговор о поездке. Полунин подумал, что съездить куда-нибудь было бы и в самом деле неплохо, отдохнуть действительно надо. - Что ж, я не против, - согласился он. - Только чтобы толпы не было. Слушай, а ты помнишь то местечко, куда мы ездили в мае? Как его - Талар, что ли... - Это где была такая большая кровать? Да, помню, мне там понравилось, и хозяин такой славный - толстый, меланхолический, и огромные усы. Браво, это у тебя хорошая идея... Он перечитал на свежую голову все написанное ночью и остался доволен - автобиография получилась хотя и пространная, но была изложена ясно, четко, без умолчаний и ненужных подробностей. Этак и мемуары насобачишься писать, подумал Полунин, вкладывая бумаги в тот же плотный конверт. Вечером он отнес его Основской. - Надежда Аркадьевна, - сказал он, - я хочу это отдать Балмашеву, но он сейчас в отъезде. Мы с женой тоже думаем поехать отдохнуть недельку-другую, так что я попрошу вас - передайте это ему, когда вернется. А пока почитайте сами, я нарочно не запечатал - хочу, чтобы вы познакомились с моей автобиографией. Вас там кое-что удивит, но вы поймете, почему я молчал об этом раньше... В субботу они вышли из поезда на знакомом полустанке, где ничто не изменилось за эти полгода. Не изменился и отель - он стоял такой же пустой и чистый, пахнущий новой мебелью и натертым паркетом. Дон Тибурсио узнал их и приветствовал, как старых клиентов. Они заняли тот же номер, - Полунин подумал, что в тот раз предчувствие его обмануло: он был уверен, что не увидит больше ни этой комнаты, ни лежащей за окном пустынной пампы. В апреле она была бурой, выжженной летним солнцем, а сейчас зеленела свежей травой - цвета надежды... Днем над пампой стояло огромное безоблачное небо, они уходили подальше, ложились в траву и чувствовали, как становится невесомым все тело, словно медленно растворяясь в солнечном тепле, в запахах земли и полевых цветов. Так же пахло по ночам и в их комнате - они никогда не закрывали окна, тишина звенела и переливалась неумолчным хором цикад, сияющим голубым параллелограммом лежал на полу лунный свет Они были счастливы. Еще никогда так не влекло их друг к другу, никогда еще близость не бывала такой полной, сокрушительной, исчерпывающей себя до последних пределов... Весна пятьдесят пятого года была в провинции Буэнос-Айрес ранней и дружной, уже к концу первой декады октября установилась умеренно жаркая погода с короткими обильными ливнями, чаще всего ночными. Пампа буйно цвела, в человеческий рост вымахал чертополох вдоль изгородей, словно торопясь запастись соками на все долгое лето - пока не обрушились на землю подступающие с севера ударные волны зноя. Дуняшу вызвали телеграммой в Буэнос-Айрес, она съездила туда на один день, привезла несколько срочных заказов и по вечерам работала в соседнем пустом номере, откуда дон Тибурсио по ее просьбе убрал кровать, заменив большим кухонным столом. Спать они ложились рано, почти с местными жителями - после захода солнца, - зато вставали на рассвете и, не позавтракав, уходили вдоль полотна железной дороги, километров за десять. На обратном пути их обычно догонял пассажирский поезд, - иногда они нарочно дожидались его на повороте, где он замедлял ход, Полунин с разбегу подсаживал Дуняшу на площадку последнего вагона, вскакивал сам, и они возвращались со всеми удобствами, сидя на ступеньках и обдуваемые упругим ветром. Двенадцатого в Таларе торжественно отпраздновали День Америки - над дверью школы вывесили украшенный туей и лаврами портрет Колумба, ребятишки читали патриотические стихи, духовой оркестр добровольной пожарной команды сыграл гимн, вечером пускали ракеты, на здании муниципального совета горел транспарант из разноцветных электрических лампочек: "1492-1955". - В субботу будет неделя, как мы здесь, - сказал Полунин. - Ты хочешь пробыть весь месяц? - Да нет, пожалуй, - ответила Дуняша. - Месяц будет многовато, и потом, я думаю, что с разводом нужно постараться успеть до конца судебной сессии - иначе все это отложится до осени. - Ну что, побудем до следующего воскресенья? Это будет двадцать третье, в понедельник ты позвонишь своему адвокату... - Давай лучше до субботы, тогда я в воскресенье смогу пойти в церковь. Я у обедни не была уже не знаю сколько, совершенно стала язычницей. Недаром говорят - с кем поведешься... Погода, державшаяся как по заказу все эти две недели, испортилась наконец в день их отъезда. Одетые уже по-городскому, Полунин с Дуняшей стояли под навесом станции, бесшумно моросил дождь, поезд - тот самый, которым они иногда возвращались со своих утренних прогулок, - сегодня опаздывал. Станция была расположена на самом краю поселка, пампа подступила к ней вплотную; Полунин подумал, что трудно найти более типичный для Аргентины вид, чем этот - распахнутая до самого горизонта ширь, линия телеграфных столбов вдоль рельсов, решетчатая мачта ветряка над гальпоном* из гофрированного железа... ______________ * Galpon - складское помещение (исп.). - Чего ты шмыгаешь носом? - спросил он. - Так... Ты никогда не замечал, что уезжать - грустно, даже если едешь охотно и с удовольствием? Странно... Впрочем, нет, я глупость сказала, ничего странного. Знаешь, мне так было здесь хорошо... - Нам будет еще лучше, Евдокия. - Я понимаю это умом, но... В Буэнос-Айресе тоже шел дождь, блестели мокрые черные зонты, пахло бензином. После обеда Дуняша занялась уборкой, а Полунин пошел к себе на Талькауано - посмотреть, нет ли писем. Свенсон оказался дома, был против обыкновения трезв и мрачен. - Сожгли подшипник, желтопузые обезьяны, - объяснил он. - Минимум неделя ремонта! Вшивая страна, вшивые люди, вшивые суда. Я уже десять лет мог бы плавать у Мур-Маккормака и получать жалованье в долларах, а не в этих вонючих песо, которыми скоро можно будет оклеивать стены. Видел сегодняшний курс? Сто песо - пять долларов, вот так-то. И еще, говорят, не сегодня-завтра будет объявлена девальвация... Храм, который обычно посещала Дуняша, пока не стала язычницей, был расположен в Баррио Пуэйрредон - тихом зеленом пригороде в западной части Буэнос-Айреса. Церковь помещалась в полуподвальном этаже углового дома; огороженного двора, как на Облигадо, здесь не было, и прихожане после окончания обедни толпились в соседнем скверике. Пуэйрредонская церковь, как и другие православные церкви Буэнос-Айреса, была не только храмом, но и своего рода клубом - сюда приезжали повидаться со знакомыми, узнать новости. Хозяин расположенной тут же закусочной давно приспособился к вкусам еженедельной клиентуры, и русские пирожки, которые он в больших количествах выпекал по воскресеньям, были не хуже, чем у Брусиловского. По обыкновению опоздав на электричку, Дуняша пришла к концу проповеди. В церкви было тесно и душно, она потихоньку пробралась вперед, поставила свечку Михаилу Архангелу и, опустившись на колени, помолилась о том, чтобы с разводом не получилось никаких компликаций и чтобы им поскорее дали визы. Проповедь тем временем кончилась, начали подходить к кресту. Медленно продвигаясь к амвону вместе с очередью, Дуняша поглядывала вокруг, рассеянно кивала знакомым и думала о том, что все они остаются здесь, а она, если не случится задержки, у пасхальной заутрени будет уже в Казанском соборе. Или даже в Исаакиевском. Ей было очень жаль всех окружающих... Истово крестясь, проковыляла мимо старая княгиня-сплетница, юркнул шалопаистый поручик Яновский, прошествовал длинный как жердь скаутмастер Лукин со своей маленькой щуплой женой. Появилась Мари Тамарцева, - увидев Дуняшу, она сделала большие глаза и стала жестами показывать, что будет ждать ее снаружи. Дуняша кивнула. Подошла ее очередь, она приложилась ко кресту, поцеловала пахнущую ладаном руку батюшки и с чувством исполненного долга направилась к выходу, развязывая под подбородком концы платочка. На улице солнце ударило ей в глаза, она спрятала платочек в сумку, надела темные очки. Мари Тамарцева тут же налетела как коршун, схватила за плечи, быстро поцеловала - точно клюнула - в щеку и зашептала трагически: - Боже мой, Доди, где ты пропадала? Я тебя уже второе воскресенье здесь ищу, домой звонила несколько раз... - Я уезжала отдохнуть, а что? - Боже мой, как что? Да ведь он приехал! - Кто приехал? - Но твой муж, Вольдемар! Дуняша почувствовала, что у нее холодеют щеки. Потом ей вдруг стало очень жарко. - Ах вот как, - сказала она звонким от ярости голосом, - мсье соизволил вспомнить о своей супруге? Прекрасно, но только мне уже нет до него никакого дела! Если бы он таскался еще пять лет, я должна была его ждать? - Но, Доди, ты же ничего не знаешь! Отойдем, я тебе все расскажу... Тамарцева схватила Дуняшу за руку, потащила через улицу. В сквере они отошли на боковую аллею, подальше от соотечественников. Мари все говорила и говорила, а Дуняше казалось, что все это какая-то фантасмагория, наваждение, что вот сейчас она очнется, придет в себя, и ничего этого не будет... - ...Я его спрашиваю: "Но почему же ты ни разу не написал, ведь можно было сообщить", - продолжала Тамарцева трагическим полушепотом, - а он мне сказал - и, знаешь, я в чем-то его понимаю, - он сказал, что не мог себе позволить, думал, что для тебя лучше, если ты ничего не будешь знать, лучше считать себя просто брошенной, чем женой арестанта... - Очень благородно, - сказала Дуняша, - но это ничего не меняет, в конце концов я тоже человек, у меня тоже могла быть какая-то своя жизнь, не так ли? Я три года ждала его как последняя идиотка, плакала по ночам, со мной могло случиться что угодно, - об этом он подумал, когда пускался в свои авантюры? Ему было скучно, видите ли, он не мог работать, как все люди, - а я могла? Я могла по девять часов в день стоять у мармита с кипящим конфитюром, когда в цехе было сорок градусов жары? Я приезжала домой как дохлая рыба, а он мне говорил: "Слушай, хорошо бы развлечься немного, пойдем в синема", и я улыбалась и делала хорошее лицо, и мы шли и смотрели по три дурацких фильма подряд - то есть это он смотрел, а я ничего не видела, потому что я сидела и думала, сколько мне удастся сегодня поспать, - я вставала в пять утра... - Доди, милая, я все понимаю и нисколько его не оправдываю, но я все же считаю, что тебе просто необходимо с ним увидеться, в конце концов это твой муж... - Да какой он мне муж! - Ну, все-таки. Ты обещалась ему перед алтарем, Доди, вспомни... - А он помнит свои обещания перед алтарем? Ну хорошо, тогда я ему напомню! Ты думаешь, я боюсь встретиться с ним? По-моему, это он меня боится, если даже не пришел сюда, а тебя подослал! - Боится, - согласилась Тамарцева. - Доди, я ничего ему не сказала, не могу бить лежачего, пойми... А встретиться с тобой ему действительно страшно. - Ну, так он встретится, - объявила Дуняша с угрозой. - Он сейчас там, у вас? - Да, да, поезжай, дома никого нет, вы сможете поговорить спокойно... Через полчаса Дуняша выскочила из такси перед домиком Тамарцевых в Оливосе. Еще с улицы, глянув поверх низкой ограды из подстриженных кустов бирючины, она увидела Ладушку Новосильцева - крапюль был одет в старый комбинезон и замазывал цементом трещины в бетонной дорожке. Услышав, как звякнула распахнутая калитка, он оглянулся и так и замер - сидя на корточках, с мастерком в руках. - Салют, - бросила Дуняша, проходя мимо. - Очарована тебя увидеть... Поднявшись по ступенькам, она толкнула дверь и вошла в маленькую гостиную, полутемную от спущенных жалюзи. Ладушка, помедлив, вошел следом. Дуняша швырнула сумку на стол и, не снимая очков, стала сдергивать с пальцев перчатки. - Так что же ты хотел мне сказать? - спросила она звенящим голосом и продолжала, машинально перейдя на французский: - Мари уверяет, ты прямо-таки рвался со мной встретиться! Вероятно, чтобы порадовать рассказом о своих захватывающих авантюрах? В общих чертах я с ними уже знакома. Что еще? Ладушка, стоя у двери, вздохнул и вытер о комбинезон испачканные цементом руки. Высокий блондин скандинавского типа, он был бы красив, если бы не странное несоответствие между мужественными чертами лица - прямым носом, твердым волевым подбородком - и общим выражением какой-то бесхарактерности, неуверенности в себе. Эта бесхарактерность не шла такому лицу, она раздражающе искажала общее впечатление - как может уродовать безобразная шляпа или галстук вульгарной расцветки. Да, подумала Дуняша, характера у него за пять лет явно не прибавилось... - Доди, - сказал он тихо. - Ты не думай, что я претендую на... прежние отношения. Я бы вообще не приехал, если бы знал. Но я думал... ты понимаешь... я не имел представления, как ты живешь. Думал, тебе трудно и тебе нужна помощь... - Как трогательно, - сказала Дуняша. - Теперь ты можешь быть в ладу с совестью - помощь мне не нужна. - Да, я понимаю... Я очень обрадовался, когда Мари сказала, что ты отлично устроилась, много зарабатываешь... Это для меня было самое страшное - там... думать, что ты одна и нуждаешься. Я ужасно рад, Доди, и знаешь - меня не удивляет, я всегда видел, что ты умнее и талантливее меня, впрочем здесь неуместен компаратив, я никогда не был ни умным, ни талантливым... - Нет, почему же! У тебя есть бесспорный талант - исчезать и появляться в самый удачный момент. Ни днем раньше, ни днем позже. Это ведь тоже надо уметь, согласись. Дай мне воды... Ладушка вышел. Раскрыв сумку, Дуняша сорвала очки и торопливо промокнула глаза платком. - Я ведь появился, Доди, только чтобы тебя увидеть, - сказал Ладушка, входя со стаканом воды. - Я уеду, не бойся, я не такой уж болван, чтобы не понимать простых вещей. Кстати, Мари дала мне понять, что у тебя кто-то есть... - Естественно, - Дуняша отпила глоток и поставила стакан на стол. - Ты, надеюсь, не думал, что я буду хранить тебе верность еще пять лет? - О нет, нет, я ведь не в порядке упрека, да и Мари сказала вовсе не для того, чтобы тебя осудить. Напротив, она во всем винит меня, и... я все понимаю, Доди. Я действительно уеду, мне говорили, можно подписать контракт на Фолклендские острова, там эти - ну, которые ловят кашалотов и других морских зверей... - Потрясающая идея! Ты, конечно, прирожденный ловец кашалотов, прямо капитан Ахав, недостает лишь костяной ноги. Ты хоть когда-нибудь - хоть на старости лет - перестанешь быть недорослем? Конкретно, за что тебя посадили? - Видишь ли, я в свое время подписал ряд обязательств... ну, там насчет неустоек, погашения гарантийных сумм и всякой такой ерунды. Они мне сказали, что это не имеет ровно никакого значения, чистая формальность... - Они сказали! С адвокатом ты советовался, прежде чем подписать? И не смей молчать, когда я тебя спрашиваю. Советовался ты с адвокатом? Ладушка пожал плечами. - Доди, это ведь не всегда удобно... Ну посуди сама - компаньон просит меня подписать деловые бумаги, а я, по-твоему, должен ему сказать: "Пардон, но я хочу сначала убедиться, что вы не жулик..." - Нет, - Дуняша вздохнула и покачала головой, - ты абсолютно безнадежен. Бог мой, чему тебя учили на этих твоих знаменитых Высших коммерческих курсах? - Коммерция не мое призвание, я это понял. Если с кашалотами ничего не получится, пойду работать шофером на дальние перевозки... Я ведь уже работал так до всей этой истории, возил вольфрамовую руду из Оруро в Антофагасту - в Чили. Восемьсот километров, но дорога в один конец занимала почти неделю. Все время по горам, представляешь... Здесь ездить гораздо проще - прерия, шоссе гладкое, как стол. Ты не беспокойся за меня, Доди, мне только важно знать, что ты на меня больше не сердишься. Тогда я буду совсем спокоен, потому что в целом это лучше, что так получилось... Я ведь неудачник, ты знаешь, а неудачники - они должны ходить стороной, как прокаженные, и звонить в колокольчик, чтобы никто не приближался... - Что ты несешь вздор! - взорвалась Дуняша. - Нашел себе оправдание - "неудачник", "прокаженный"! Если ты будешь считать себя неудачником, то уж точно пропадешь. - Скорее всего, но что же делать, Доди, у каждого своя судьба. Поэтому я и говорю: лучше, что наши судьбы разошлись. Для меня это было там самым страшным все эти годы, - думать, что я и тебя втянул в свою орбиту... Такой человек, как я, должен жить совсем один, понимаешь... - Такой человек, как ты, - не "неудачник", не смей повторять это идиотское слово! - а просто растяпа и бездельник, - такой нелепый человек дня не проживет один! - крикнула Дуняша. - Потому что ему нужна бонна, а без нее он шагу не сумеет ступить, вот почему! Ты еще, мой дорогой, очень легко отделался - тебя могли убить, искалечить, сослать на каторгу в какую-нибудь Гвиану, куда даже Макар не гонял своих коров! - Могли, - согласился Ладушка. - Со мной, я давно это понял, может случиться что угодно... поэтому мне и было страшно за тебя. Я не мог простить себе, что привез тебя в Южную Америку. Единственным оправданием было то, что я ведь это ради тебя сделал... Ты не представляешь, Доди, чем ты была для меня там, в Париже. Ты была как луч солнца, и когда я представлял себе, что тебе придется всю жизнь прожить в каком-нибудь Пятнадцатом аррондисмане... как жили все русские - подсчитывая каждый франк... мне это было невыносимо, Доди, я хотел, чтобы у тебя было все: прислуга, бриллианты, серебряный "роллс-ройс", самолет с твоим вензелем на фюзеляже... Я знаю, это звучит ужасно глупо, но что ты хочешь - вспомни, нам было тогда по девятнадцать лет. Не верится, правда, Доди? Я иногда чувствую себя таким старым, таким никому не нужным... - Ты просто идиот, - сказала Дуняша, шмыгая носом. - Вероятно... Какое счастье, что у человека есть память, иногда это единственное, что остается. Грустно, конечно, что мы с тобой были счастливы всего каких-нибудь три месяца... это немного, если подумать, но это уже кое-что, не правда ли? Я никогда не забуду, как нам было хорошо здесь, когда мы только приехали... в самые первые дни, помнишь? Какие мы тогда были молодые и свободные, и верили, что все будет так, как мы захотим... Помнишь, как мы сидели вечером в нашем номере в "Альвеаре" - я в тот день накупил туристских буклетов - и спорили, где лучше провести следующее лето, в Майами или Акапулько... Кстати, я тебе привез одну вещицу... Ладушка вышел из комнаты. Дуняша, сидя на диване, опустила лицо в ладони и закусила губы, чтобы не разреветься в голос. Услышав его возвращающиеся шаги, она быстро выпрямилась и поправила прическу. - Вот, - робко сказал он, разворачивая бумажку, - возьми на память, а? Я это купил в Потоси... мы там в тюрьме кое-что зарабатывали, деньги мне выдали потом... Как раз хватило на железнодорожный билет и еще вот на это... Она протянула руку, на ладонь легла маленькая брошка - грошовое изделие низкопробного боливийского серебра, что-то вроде сердечка, украшенного инкаическим орнаментом. Дуняша опустила голову, пытаясь разглядеть узор, но ничего не увидела - подарок дрожал и расплывался в ее глазах... Полунина еще в Таларе подмывало позвонить Балмашеву - узнать, какое впечатление произвела в консульстве не совсем обычная биография нового кандидата в возвращенцы. Но не позвонил, выдержал характер. Не позвонил и в субботу, - благо, пока вернулись домой, короткий рабочий день уже кончался. А в воскресенье, когда Дуняша уехала в церковь, он с утра отправился навестить Основскую. Та оказалась дома. - Ну, голубчик, вы меня действительно удивили! - воскликнула Надежда Аркадьевна. - А я-то, старая дура, и впрямь думала, что он там индейские песни записывает... Честно скажу, сердита на вас ужасно. - Жена тоже обиделась, когда узнала. Но я ведь действительно не имел права рассказывать... - Да бог с вами, я не о том вовсе! Что не рассказывали - правильно делали, еще не хватало - с бабами обсуждать подобные вещи. Меня сама эта затея рассердила, безответственность ваша, да, да, голубчик, именно безответственность! - Перед кем, Надежда Аркадьевна? - Да прежде всего перед женой! Что собой вздумали рисковать - это, в конце концов, дело ваше. Мужчины в чем-то до старости мальчишками остаются. А о жене вы подумали? - Когда все это начиналось, мы с ней еще не были знакомы. - А потом? - Потом уже было поздно. - Да-да... - Надежда Аркадьевна выразительно вздохнула. - Прав Алексей Иванович, вы теперь за Лонарди и всю эту их компанию денно и нощно богу должны молиться, что вовремя подоспели со своим переворотом... И с Альянсой еще связался, - да вы знаете, голубчик, что это были за люди? - Знаю, конечно, - Полунин пожал плечами. - Я с Келли, вот как сейчас с вами, разговаривал. И даже обедал с ним однажды... имел такую честь. Да нет, Надежда Аркадьевна, игра была рискованная, не спорю, но все же не до такой степени, как вам представляется. А свеч она стоила. Ну что, не прав я? - Бог с вами, победителей и в самом деле не судят... А вообще одно могу сказать: вовремя вы уезжаете, голубчик, во всех отношениях вовремя. Только не рассказывайте никому, что решили возвращаться. Жене, главное, накажите не болтать в церкви. - Балмашев меня уже на этот счет предупреждал. - Он прав, это и я вам советую. Понимаете, люди ведь есть разные... среди наших "непримиримых" могут найтись такие, что и в полицию дадут знать. - Какое дело аргентинской полиции до того, кто куда уезжает? - Казалось бы, никакого. Но уже было несколько случаев, когда людей с советскими паспортами арестовывали по какому-нибудь совершенно дурацкому поводу. То вдруг спровоцируют драку, то явятся ночью с обыском и "найдут" пакетик героина... Не хочу сказать, что это официальная политика, скорее всего просто усердие отдельных чиновников, но от этого не легче. - Что вообще говорят о новом правительстве? - помолчав, спросил Полунин. - Скажем, сослуживцы вашего мужа? - Что говорят... - Основская пожала плечами, перекладывая на столе карандаши. - Вы же знаете аргентинцев... Тогда ругали Перона, теперь ругают Лонарди и Рохаса. Дело не в том, что говорят о новом правительстве, а в том, какие у этого правительства намерения. Кстати, я - как женщина - заметила уже один довольно безошибочный признак: цены начали расти, да как! Буквально все вздорожало. - Ну, цены росли и раньше... - И все-таки не так быстро. Газеты, конечно, уже пишут, что Перон оставил в наследство разваленную экономику, что стране придется подтянуть пояс, и все в таком роде... - А что собой" представляет Рохас? - О нем мало что известно. Вид самый заурядный - такой обычный морской офицер, маленький, носатый... Но, говорят, настоящая власть у него. Считают, что это ставленник Ватикана, фигура, пожалуй, самая реакционная... Как относится к отъезду Евдокия Георгиевна? - Не силком же я ее собираюсь увозить. - Я понимаю. У нас был однажды разговор на эту тему... Вы тогда сказали, что вряд ли она способна решить всерьез. - Ну, я мог и ошибаться. Сейчас, мне кажется, она вполне понимает, что делает. - Удачно, что у вас нет пока ребенка, - задумчиво сказала Основская, - иначе бы вам не уехать так просто. - Детей действительно не выпускают? - В Советский Союз? Нет, до восемнадцати лет не выпускают. Конечно, можно уехать сначала, скажем, в Италию, а уже оттуда... Но это все невероятно сложно. Я, во всяком случае, знаю несколько семей, которые не смогли вернуться именно из-за этого... в свое время. А теперь дети выросли, но уже сами не хотят уезжать, Аргентина для них стала родной страной... В два часа Полунин откланялся. Дуняша должна была вернуться к четырем, они собирались сегодня пойти в кино, в "Гран-Рекс" была премьера французского фильма с только что взошедшей, но уже довольно знаменитой звездой. В половине четвертого он поставил разогревать обед, намолол кофе, накрыл на стол. Когда обед разогрелся, он выключил газ и выглянул в окно - не видно ли Дуняши, она должна была появиться со стороны станции метро "Трибуналес". В четверть пятого ее еще не было. В пять Полунин снова разогрел обед и поел в одиночестве, решив, что Дуня зашла куда-нибудь к знакомым. Хотя странно - билеты уже куплены, таких вещей она обычно не забывала. Сеанс начинается в шесть, а уже было двадцать пять шестого, - Полунин начал тревожиться. Он все-таки повязал галстук - на тот случай, если Дуняша прибежит в последний момент (до кинотеатра было пять минут ходу). В шесть, еще раз выглянув в окно и опять ее не увидев, он поинтересовался уже вслух, где в самом деле носят черти эту пустоголовую дуреху, содрал галстук и швырнул его в угол. Дуняша пришла в девятом часу. Услышав, как щелкнул замок, Полунин выскочил в прихожую. - Ну что ты, Евдокия, разве так можно - обещала прийти в четыре, я уж собирался всех обзванивать... - Я задержалась, прости, - ответила она странным голосом. - Погаси, пожалуйста, свет, у меня болят глаза... Ничего не понимая, он протянул руку, щелкнул выключателем. Дуняша вошла в комнату, слабо освещенную отблеском уличных фонарей на потолке, остановилась у окна. - Да что случилось, Дуня? - спросил он, совершенно уже перепуганный. - Сейчас, подожди... - Она помолчала, потом выговорила с усилием: - Понимаешь, Владимир приехал... - Приехал - кто? - Господи, Владимир, мой муж... - Так, - не сразу, сказал Полунин. - И что же? - Я просто не знаю, как тебе сказать... - Понятно... Он прошел в темноте к столу, сел, побарабанил пальцами. - Понятно, - повторил он. - Не ломай голову, Евдокия, объяснения тут... ни к чему. - Я не могу оставить его, пойми! - Догадываюсь. - Только бога ради, не говори со мной таким тоном! Ты ведь ничего не знаешь! - Я и не хочу ничего знать. Главное ты сказала, а детали меня не интересуют. Если разрешишь, я включу свет, мне надо собрать вещи. Она обернулась к нему, словно собираясь что-то сказать, но не сказала - выбежала из комнаты и заперлась в ванной. Полунин посидел еще, бездумно глядя на светлеющий широкий прямоугольник окна, потом ему пришла в голову мысль, что завтра ей придется забирать обратно свои заявления и анкеты, - хорошо, если они еще здесь, а если отправлены в Москву? Балмашеву теперь хоть в глаза не смотри. Ничего себе, скажет, провел "воспитательную работу"... А впрочем, сама пусть и объясняется. Еще он подумал о том, что хорошо сделал, не перетащив сюда от Свенсона свои инструменты и детали, - вчера только хотел забрать, но потом решил, что лучше работать там, Дуня не любит запаха расплавленной канифоли... Думалось обо всем этом как-то замедленно, тупо. А ощущаться вообще ничего не ощущалось - словно все чувства были отключены, вся система обесточена, выведена из строя. Упало напряжение и в мозгу, он работал как-то вполнакала, отказывался еще воспринять случившееся во всем его значении, ограничиваясь мелкими, частными деталями. Так всегда и бывает, когда случится беда. Нервная система, надо сказать, устроена на диво рационально - где еще встретишь такую безотказную блокировку... Включив наконец свет, он постоял, крепко растер лицо ладонями, словно сгоняя сонную одурь, достал из стенного шкафа свой чемодан. Сборы заняли не много времени, он укладывал вещи спокойно и аккуратно - блокировка продолжала действовать. Когда все было готово, он вынес чемодан в прихожую, положил на него туго набитый портфель, пачку перевязанных бечевкой книг. Постояв у двери в ванную, поднял руку, чтобы постучать, но услышал звук приглушенных рыданий и, дернув щекой, отошел. Уже на площадке, нажав кнопку вызова лифта, он вспомнил про ключ - вернулся, положил его на стол и снова вышел, аккуратно прихлопнув за собой входную дверь. Свенсон сидел на кухне умеренно пьяный, сосал мате. - Садись, есть разговор, - буркнул он и подлил кипятку в коричневую выдолбленную тыковку. - Как у тебя с работой? - Работаю, - неопределенно ответил Полунин, присев к столу. Свенсон протянул ему мате, он поблагодарил молчаливым кивком и стал тянуть через серебряную витую трубочку горький напиток. - Судовую телефонию знаешь? Он пожал плечами и вернул тыковку Свенсону. - Разберусь, если надо. А что? - Заболел один парень, а в субботу выходить в рейс. Не хочешь поплавать? Полунин долго молчал, разглядывая выщербленные плитки пола. Балмашев говорит, что дела по репатриации разбираются месяца четыре, а то и дольше; с ним - учитывая все обстоятельства - наверняка решится не так скоро. Торчать все это время здесь... - По контракту или как? - спросил он. - Можно и без контракта. Спишешься, когда захочешь, но пару-другую рейсов сделать придется. А там видно будет - вдруг прирастешь? "Сантьяго", парень, - и это я тебе говорю честно, - самое вонючее из всех вонючих судов, которые когда-либо оскверняли Атлантику, но команда у нас - первый сорт. Это тебе Свенсон говорит, не кто-нибудь. Словом, подумай. - Да ладно, что тут думать... В понедельник он вместе со Свенсоном побывал на судне и осмотрел свое будущее хозяйство. Три дня ушло на формальности - в пароходной компании, в полиции, в профсоюзе моряков, у врачей. За всеми этими хлопотами он так и не выбрался позвонить Балмашеву, вернее, не решился это сделать, предвидя расспросы по поводу Дуняши. В пятницу вечером, снабженный новенькой матросской книжкой и всякого рода справками, свидетельствами и удостоверениями, Полунин явился со своим чемоданчиком на борт и получил койку в четырехместном кубрике, где кроме него помещались двое радистов и помощник штурманского электрика. В ту же ночь, приняв в трюмы семь тысяч тонн пшеницы, "Сантьяго взял курс на Кейптаун. ГЛАВА ТРЕТЬЯ Полунин позвонил в консульский отдел в конце ноября, вернувшись из первого рейса, который продолжался ровно месяц. Балмашев был на месте; он сказал, что новостей пока нет, да и рановато их ждать - ответ может прийти где-нибудь в марте-апреле, не раньше. - Как моя автобиография - не испугала вас, когда вы прочитали все это черным по белому? Балмашев посмеялся в трубку. - И пострашнее