х высыпали пепел.
     Хрястнул  выстрел.  Всполошно  кудахча, неструхи кинулись врассыпную, а
одна  - трепыхалась в  судорогах, вскидываясь кверху,  словно  подранок.  Не
струсил  лишь  петух:  озадаченно  топтался  вокруг неё,  что-то  недовольно
бормоча; несколько раз клюнул подопечную,  как бы  призывая к  порядку... Не
оставил её и  после того, как "охотник" выстрелил и по нем, лишь отскочил от
взметнувшейся рядом земли.
     Вероятно, обеспокоенная стрельбой, во двор вышла женщина  средних лет и
роста,  даже  издали удивительно  похожая на  хорошо знакомую  Андрею "тёть"
Эльзу; догадался: мама Марты. Охотник поднял убитую курицу за лапу и швырнул
хозяйке, что-то приказав; та ответила по-немецки и прошла к летней кухне.
     А петух всё ещё  почему-то  не  убегал.  Недовольно  бормоча, издали  с
опаской  поглядывал   на  незнакомца,  забравшего  его  подругу.  Не   желая
вспугнуть,  последний  стал целиться  издали, но  тщательно: опустившись  на
колено  и  положив пистолет  на  запястье  левой руки. Переливавшаяся  всеми
цветами радуги цель не стояла на месте, и стрелок долго не мог поймать её на
мушку. Наконец нажал на спуск, щёлкнуло, но выстрела не последовало.  Петух,
тем не менее, подпрыгнул, сердито  кудкудахнул, но... опять-таки  не убежал.
Немец извлек пустую обойму, затолкнул запасную.  И  тут случилось совсем  уж
непонятное: не  успел  изготовиться снова, как  жертва, безо  всякого повода
высоко  подпрыгнув,  с  кудахтаньем скрылась в  акациях... Озадаченный,  тот
пошёл следом и неожиданно заметил притаившегося в терновничке Андрея.
     - О-о!.. - протянул удивлённо, изогнув белесые брови. - Ком гэр!
     Он что-то  ещё лопотал  по-своему -  Андрей, разумеется, не понял; зато
жест пистолетом был красноречив и означал: подь-ка  сюда! Такой поворот дела
предусмотрен не был и застал явно врасплох. В растерянности малец даже забыл
про прящ  в руке. Лишь выбравшись на карачках наружу и поднимаясь  с  колен,
спаситель петуха  спешно отвёл руку назад и взмахом кисти отшвырнул  улику к
кусту.
     Не испытывая  особой  тревоги,  прикидывал, что же предпринять?  Первая
мысль была - метнуться  в акации, проскочить в подсолнухи,  попробуй догони!
Но  ведь у него  наготове  пистолет...  Уж  на этот  раз он не  промахнётся,
пристрелит  -  и  глазом  не моргнёт. Прикинуться чокнутым, будь что  будет?
Сделал    три    нерешительных   шага   навстечу,   настороженно   глядя   в
водянисто-голубые     вражьи     глаза.     Собирался     уже     изобразить
придурковато-покорную  мину на  лице,  как  вдруг  высокомерно-презрительная
физиономия  гитлеровца  исказилась  злобной  гримасой:  это  фашист  заметил
повисшую на кустарнике рогатку  с резинками и кожаткой и наверняка догадался
о причине неудавшейся  охоты  на  почти  ручного петуха. Словно взбесившись,
зверем сорвался с места, сгрёб всей пятернёй правое ухо подростка и с  таким
остервенением крутанул, что брызнула кровь.
     Стиснув  зубы от боли,  Андрей обеими руками вцепился  в кулак, нащупал
мизинец,  отогнул  и с силой дёрнул вбок. Тот  отпустил ухо,  но  замахнулся
рукояткой  пистолета.  От удара спасла  выработанная боксом реакция: вовремя
отшатнулся, и удар пришелся вскользь. Чтобы избежать следующего, отпрыгнул в
сторону,  но,   споткнувшись  (схватка  случилась  на  грядке   с  окученной
картошкой), растянулся в полутора-двух метрах. У Андрея ёкнуло серце,  когда
фашист взвёл пистолет и нацелил дуло промеж глаз...
     В этот  критический момент на его руке, пронзительно взвизгнув, повисла
Марта. Выстрел прогремел, но пуля  ушла в землю рядом. Белая от ужаса, вся в
слезах,  девчонка лепетала  что-то  по-немецки, кошкой  вцепившись  в  рукав
кителя.  В следующее мгновение подоспела  мать, ухватилась за левую руку - и
тоже стала умолять пощадить "киндер".
     Нетрудно  представить,  чем  всё  бы  кончилось,  не  подоспей солдат с
каким-то срочным  сообщением. О  важности его свидетельствовали возбужденный
вид  последнего  и  то,   что   начальник,  выслушивая  (Андрей   с  Мартой,
прикрываемые матерью, тем временем пятились к хате), сунул пистолет в кобуру
и заспешил к танкеткам в акации.
     Во дворе, приставив лестницу к лазу на чердак, мать приказала: - Быстро
наверх! И сидеть тихо, пока не позову.
     Когда  за ребятами  захлопнулась дверца, она унесла лестницу за сарай и
сунула в густой малинник.
     В  прохладном сумраке  (камышовая, под корешок,  кровля не прогревалась
даже в  августе)  спасённые, пригнувшись и  держась  за  руку,  пробрались к
чердачному окошку в одно стекло и затаились прислушиваясь.
     -  У те... тебя шея в крови, -  часто дыша, шёпотем  сказала Марта. - И
ру... рубашка... всё плечо. Ты ранен?
     - Вроде нет... Из уха, наверно: чуть, гад, не открутил совсем.
     - Повернись к свету. Красное, как помидор... Больно?
     Носовым  платком  осторожно  промокнула  надорванную  мочку,  принялась
удалять кляксы с шеи.
     - Печёт  немного... Ты не разобрала, о чём докладывал этот  прибежавший
фриц? Я уловил слово "комиссарен".
     - Он сказал, что  по шоссе скачет на  лошади красный комиссар. И что он
уже близко.
     -  И  ты молчала! - Андрей встал на колени и, протерев стекло, припал к
окошку.
     -  Я же ещё не кончила  же!.. - упрекнула  она, тоже подхватясь. - Надо
убрать, пока не засохла. - Продолжила с помощью слюны и платка убирать с шеи
кровь, - Говори, что видишь.
     -  По  гравийке  со стороны  Ивановки на  лошади  действительно  скачет
какой-то военный. Уже  приближается к мосту...  это метров четыреста отсюда.
Хорошо  видны портупея  поверх  гимнастёрки...  на ремне кобура, а на груди,
кажись, футляр от бинокля. Фуражка, как и гимнастёрка, командирские. Похоже,
и в самом деле комиссар или командир.
     - Всё, Андрюша... весь платок в крови.
     -  Спасибо.  -  Он  подвинулся, дав  и  ей место  у  окошка. -  Галопом
скачет... Неужли не знает, что тут уже кругом враг?
     Словно  в  подтверждение сказанному,  заработал  мотор танкетки -  она,
видимо, развернулась на месте, и в следующий момент резко застучал  пулемёт.
Тотчас  же,  вскинувшись  на задние  ноги,  рухнула лошадь;  всадник,  успев
соскочить, кинулся  в  сторону  подсолнухов.  Тут  последовала ещё  очередь,
продолжительнее  первой,  и  комиссар   (назовем  и  мы  его   так),  словно
споткнувшись, упал...
     Фыркая, танкетка  напрямик, подминая подсолнухи, устремилась  к мосту -
небольшому,  деревянному, служившему для  пропуска весенних вод. С броневика
спрыгнул старшой, крадучись приблизился к  раненому (тот  оказался в стороне
от места  падения).  Через некоторое  время оттуда до  окошка донёсся слабый
хлопок выстрела. После чего танкетка тем же следом вернулась обратно.
     - И чего его  занесло сюда, этого комиссара?  .  . - вздохнув, нарушила
тягостное молчание Марта. - Чтобы так вот умереть...
     -  Кто-кто,  а он-то должен  бы  знать, что враг  уже здесь, -  заметил
Андрей.
     Отошли  и  сели  в  метре  от  окна.  Разыгравшаяся  трагедия потеснила
собственные тревоги,  и даже частая стрельба, раздававшаяся по всему хутору,
не вызывала  особой озабоченности:  тоже,  видать, на "дичь" охотятся. Когда
глаза снова привыкли  к сумраку,  заметили кучу старого барахла. Марта взяла
из  неё  свёрнутую  в  рулон половую дорожку домотканной работы,  раскатала,
предложила садиться.
     - Мне бы  прилечь. Что-то  плечо ноет,  этот  чёрт задел-таки рукояткой
пистолета.
     -  Ложись.  -  Она раскатала  рядом  вторую, ещё  одну положила заместо
подушки  под  головы,  примостилась  рядом.  Опершись  на локоть,  задумчиво
смотрела  на товарища. Андрей взял её ладошку, положил себе на грудь, крепко
пожал.
     - Я теперь по гроб жизни твой должник, - признался, глядя в глаза своей
спасительницы. Не подоспей ты, мне бы точно хана... Расскажи, как это у тебя
вышло.
     Она  высвободила  руку, легла навзничь. - Когда послышалась стрельба, а
потом затарахтели эти мотоциклы, мама сразу сунула в закуток  под  припечком
приготовленное  для  дяди Саши,  - начала  она неторопливо.  - А  мне велела
залезть под топчан. Хотела выйти на стук,  но дедушка придержал,  вышел сам.
Потом  он вернулся и  сказал, что немцы  ушли  к колодцу умываться,  а  маме
приказано  приготовить им горячий завтрак. Подали  мне старое ватное одеяло,
велели не вылезать и вышли.  Постелила, лежу. Слышу  -  выстрел,  затем ещё.
Почему-то стало страшно  за  тебя; я  оставила  убежище и подошла к  окну на
огород. Вижу, ты вылез из кустов, а он кинулся к тебе с наганом... Не помню,
как  я  распахнула окно,  как выпрыгнула,  как вцепилась  ему  в  руку...  -
закончила она свой рассказ.
     - Да-а... Ещё секунда - и не успела бы.  Никогда не подумал бы,  что ты
такая храбрая и отчаянная! Он ведь мог прикокнуть и тебя.
     - Не знаю, как  получилосъ, ведь я, вообще-то, трусиха. Но  о себе даже
не подумала. Конечно, если б не мама, он отшвырнул  бы  меня, как котёнка. И
не случись этот несчастный комиссар.
     - Да, конешно,  -  согласился  спасённый. Помолчав, добавил, с оттенком
неприязни:  -  Я  знаешь,  что  сичас подумал?  Вдруг  он предатель и спешил
сдаться им в плен. Ну не может быть, чтоб командир - и не знал обстановки!
     - Даже если и так,  - согласилась  она. - Но ты  обязан ему жизнью и не
должен говорить о нём с презрением. Кто б он ни был, мне его жалко.
     - Ну, нет... ежли он изменник Родины, то туда ему и дорога!
     - Как  ты можешь  такое  говорить!  - искренне упрекнула она.  - А  ещё
говоришь - тоже верующий...
     - На  изменников  и  предателей  милосердие не распространяется,  им не
может быть прощения!
     Последовала долгая пауза. Её прервала Марта вопросом: - Как получилось,
что ты - никак не ожидала! - не сумел спрятаться понадёжней? И чем надосадил
ему, что он так взбеленился?
     -  Случайно  получилось...  А  взбеленился  потому, что  я помешал  ему
застрелить петуха.
     - Помешал? Как это?
     - Пужнул из пряща, он и удрал в акации.
     - И ты рисковал из-за какого-то петуха? - не одобрила она поступка.
     - Не какого-то. А красивого и умного. Навроде тебя.
     - Нашел время для комплиментов! - не приняла она шутки.
     - Ты же сама говорила, что очень его любишь. Да и  мне он нравится. Я и
решил спасти его от смерти. Как ты меня.
     - Сравнил тоже!..
     - Ну, а посля, когда фриц сцапал меня за ухо, я ему чуть ещё и палец не
вывихнул, вот он и озверел. А, что было, то прошло...
     - Хорошо,  если  прошло.  Ш-ш-ш...  -  подняла  она указательный палец,
призывая помолчать: от летней кухни донёсся разговор немца  с матерью; Марта
прислушалась.
     - Что-нибудь поняла из этой джеркотни? - спросил, когда там затихло.
     - Почему бы и нет? Только не всё расслышала.
     - И о чём они толковали?
     - Да так, ничего особенного... Я имею в виду - не о нас с тобой.
     - А всё ж? - настоял он.
     -   Ну...  вначале  интересовался,   скоро   ли  будет  готов  завтрак,
поторапливал. Мама сказала, что  виновата индюшатина,  она вкуснее курятины,
но уваривается дольше. Спросил, нет ли шнапсу - водки, если по-нашему.
     - И всё? А говорили долго.
     - Спрашивал за папу - служит ли на стороне большевиков.
     - А она что? - допытывался Андрей, видя, что та чего-то недоговариет. -
Сказала, что он давно помер?
     -  Вроде того...  Только не  помер, а  что  его  расстреляли  как врага
советской власти.
     - Да? -  всерьёз  удивился  он. - Что, так и  было?  Вчера  ты говорила
другое.
     - Ты как маленький, ей богу!.. Конечно  всё  не так. Но если честно,  я
действительно была неточна... А сегодня  могу  сказать тебе  правду. - Марта
придвинулась  вплотную  и стала  говорить шёпотом,  словно их мог подслушать
кто-то  посторонний:  - Мой папа  воевал  против фашистов  ещё в  Испании...
Слышал про испанскую революцию?
     - Немного знаю.
     -  Так вот, папа командовал  там интернациональным  батальоном. И  хотя
одолеть фашистов  не удалось, когда он вернулся на Родину, его представили к
ордену и присвоили воинское звание капитан. Потом, ещё перед войной, заслали
в Германию разведчиком... Я от мамы  только недавно  об этом узнала. И орден
Красной Звезды своими глазами видела. Не веришь?
     - Ну почему ж... Верю. Токо это ведь строгая-престрогая военная тайна!
     -  Коне-ечно!  Мама  меня  предупреждала. Но  тебе  я  доверяю,  ты  не
разболтаешь.
     - Даже если  кишки из меня будут  тянуть - про  это не пикну, - заверил
Андрей на полном серьёзе.  После паузы спросил о другом:  -Ты сказала... она
им что, индюшку зарезала?
     - Это дедушка, вчера ещё,  для дяди Саши. А сварила мама не всю. Может,
решила поддобриться, чтоб этот змей про нас не вспомнил.
     - Да одной курицы  на всех и не  хватило бы, - согласился он с таким ее
предположением. - А что это за чемоданчик виднеется?
     - Где? - не поняла она.
     - Вон, из тряпья выглядывает, - показал на кучу хлама.
     -  0й, это ж мамина пишущая машинка. Из  города  прихватили, жалко было
оставлять - новенькая.
     - Ни разу не приходилось видеть! Можно посмотреть?
     - Конечно.
     С чемоданчика-футляра  сняли  крышку.  В  нём,  отливая  чёрным  лаком,
находилось чудо  намного  сложнее  швейной  машины, каковую видеть  ему  уже
приходилось.
     - Ух, ты! Красивая. Это ж надо придумать! А написано не по-нашему.
     -  Немецкая, "Ундервуд"  называетея. Андрей  потрогал  клавиши, пошатал
рычаг проворота валика, заметил:
     - Вот бы нам такую!..
     - Зачем она тебе?
     - Не мне, Феде, моему соседу. Он годнецкие стихи сочиняет, хочет  стать
поэтом, а им машинка - во как нужна.
     - Иметь такие вещи кому попадя не разрешалось. А теперь, наверно, и тем
более. Вот только  плохо мама ее спрятала. Давай перепрячем в более укромное
место.
     Диковину задвинули в тёмный угол и прикрыли всевозможной рухлядью.
     Ухо  у  Андрея вспухло, но жар спал; перестало ныть и плечо. То, что их
не  стали  искать, успокоило  окончательно.  Только вот  что  происходит  на
хуторе? Отчего-то стало тревожно на душе, хотя выстрелов слышно уже не было.
     Марта,  заложив  руки  за голову,  молча смотрит вверх, прислушиваясь к
разговору, доносящемуся со двора, -  там уже  завтракают.  - Ой, глянь!..  -
показала на крышу. - Как они нас не покусали...
     Андрей поднял глаза  - прямо над их головами  висело с блюдце величиной
пепельно-серое  осиное  гнездо.  По  нему  взад-вперёд  сновали  десятка два
крупных, с черно-жёлтыми брюшками, ос.
     - Не боись, это не фашисты, они  первыми не нападают, - успокоил  он. -
Они,  как мы, -  нас не трогай и  мы не  тронем,  а  ежели разозлишь,  тогда
берегись: . . - А сам подумал: "Хорошо, что невзначай не задели головой - ох
и досталось бы на бедность!"
     -  Неужели тут  и  ночевать  придется?  .  .  -  понаблюдав  за  осиным
семейством повернулась она к нему
     -  Ежели торопили с завтраком,  можно  предположить,  что скоро умотнут
дальше.
     - Или  -  что  сильно  проголодались...  Давай хоть разговаривать, чтоб
скорей время прошло.
     - Давай. А о чём бы ты хотела?
     - Хочу вернуться ко  вчерашнему нашему разговору... Помнишь, ты,  перед
тем, как взлететь уткам, сказал: "А у  меня было совсем даже наоборот".  Это
как понимать?
     - Чтой-то не припомню, о чём мы тогда говорили...
     - А ещё хвалился отменной памятью!
     - Вобще, если честно, то, конешно, помню... Токо...
     - Ну вот, опять "токо"; ты ведь уже перешёл было на "только".
     - Да понимаешь, ты такой вопрос задала...
     Андрей помедлил, обдумывая, как бы поделикатней ответить. Дело том, что
"было" у него с той  самой Нюськой, не  заслуживающей, по его словам,  имени
поласковей. Это  была  не любовь и даже  не  дружба -  так, недоразумение, о
котором лишний раз и вспоминать не хотелось.
     - Если  это сердечная тайна, то можешь и не говорить, - пошла навстречу
собеседница, видя, что он медлит.
     -  Да  никакая  не  тайна. Ежли  интересуешься,  могу  и  рассказать...
Возвращались мы однажды с ерика, ходили купаться. Мы - это трое  ребят и две
девчонки  - Варька и новенькая, которая  только недавно появилась на хуторе.
Тоже,  если  не присматриваться,  красивая,  к тому же  весёлая - хохочет по
пустякам. Было уже поздно, живет она на самом краю, попросила меня проводить
до хаты. Ну, провёл, стоим  разговариваем о разной чепухе. Она  рассказала о
себе  такое,  что  уши  вянут. Я  даже  усомнился, все ли у  неё дома.  Стал
прощаться, а она и говорит:  ты не спеши, послушай, что я скажу. Я, говорит,
как  увидела тебя,  так сразу  и влюбилась. Стал было отнекиваться, а она за
своё: хочу с тобой дружить и всё такое, чуть не со слезами...
     Андрей  умолк, не желая, видимо распространяться  о  дальнейшем. Однако
Марта, похоже, не нашла в её поведении ничего предосудительного.
     - Совсем, как у Татьяны Лариной! - Заметила мечтательно. - А вот у меня
смелости не хватило. Я так страдала!
     -  Только  Нюське до  Татьяны  -  как  Куцему до  зайца.  Любовь у  ней
оказалась вовсе не такая, какую описал Пушкин, - возразил он.
     - А по-моему, любовь у всех одинаковая. Я имею в виду девочек.
     - Ты слыхала пословицу: "Мать дитя любит и волк овцу любит"?
     - Нет. А при чём тут...
     - Вторая её половина - как раз про Нюську.
     - Она что - хотела тебя съесть? - не взяла в толк собеседница.
     - Придется объяснить, раз до тебя не доходит...  Нюська  в тот же вечер
сама полезла целоваться  и не только это. Стала мне противная, и  больше я с
нею не ходил, как ни навязывалась.
     Помолчав, Марта заметила:
     - В Краснодаре у меня осталась подружка Таня. Она немного  старше меня,
дружит с  мальчиком. Так вот она говорила, что вашему  брату  от нас  ничего
другого и не надо.
     - Тоже из непутёвых?
     -Я бы  не  сказала.  Просто  любит  его  безумно  и  потакает  всем его
прихотям.
     -  Ну, то  в  городе.  А  наши девчонки такого с собой  не позволяют. И
пацаны - редко кто.
     - Если  ты не  из тех  "редко кто",  то я тебя  ещё  больше зауважаю, -
пообещала она, как если  б  между ними уже имелась договорённость о взаимном
"уважении".
     - В этом можешь не сомне...
     Не  успел  договорить  из-за треска,  донёсшегося  снаружи. Кинулись  к
окошку - по обочине дороги, снижая скорость перед поворотом, один за  другим
проскаивали  не  успевшие запылиться  мотоциклы; следом прошумели  танкетки.
Стало тихо до звона в ушах.
     -  Мар-та!  Слезайте! - послышалось через  некоторое время  со  стороны
лаза.
     Андрей  спустился   по  лестнице  вторым.  Старшая  из  спасительниц  с
любопытством рассматривала  "крестника".  - Ну, братец,  и  нагнал же ты нам
страху!  - были её первые слова. - Жить тебе после такой переделки сто  лет.
Доча, принеси-ка йод, нужно обработать парню ухо, а то отгниёт - кто за него
и  замуж пойдёт. И прихвати рудикову рубашку, она в  сундучке снизу.  Пойдём
под навес, Андрюша. Тебя ведь так звать?
     - Вобще - Андрей. А вас?
     - Зови пока что Ольгой Готлобовной, - улыбнулась та.
     - А почему "пока"?
     -  Будешь моим зятем -  глядишь,  как-то по-другому  станешь  звать.  -
Заметив его смущение, поправилась: - Я, конечно, пошутила, извини.
     -  Ольга  Готлобовна,  а  почему  фрицы  драпанули?  -  оправившись  от
смущения, спросил он.
     - Они, детка, не драпанули... Это был всего лишь передовой отряд.
     - А когда нагрянут остальные?
     - А может завтра, а может, аж послезавтра, -  дала она понять,  что  он
явно  злоупотребляет буквой  "а". -Я как-то забыла спросить,  а они доложить
мне об этом не додумались. Для тебя это важно?
     - Подольше б их, гадов, не было!
     Вышла Марта, неся клетчатую рубашку, пузырёк с йодом и клочок ваты.
     - Ну-ка, покажи  своё ухо, черномазый... Крепко  он  тебя оттрепал.  Но
ничего, до свадьбы заживёт!
     - Будем  надеяться,  что  намного  раньше,  - заметила дочь  и перевела
разговор  на другое:  -  Мама, как  тебе  показались  непрошенные гости - не
страшно было?
     - Как показались?  - спокойно переспросила она, занявшись Андреем. - На
мой взгляд, они излишне грубоваты, даже циничны, нагловаты,  самоуверенны...
Да это и понятно: не с визитом вежливости пожаловали. - Она  вздохнула. -  А
что до страха, то разве что из-за вас, и то поначалу.
     - Этот ихний старшой - он про меня спрашивал?
     -  Интересовался...   .  Ты  ему  палец,  что  ли,  повредил;  грозился
пристрелить. Но я сказала, что вы убежали в подсолнухи, где вас  разве что с
собаками разыщешь.
     -  Я,  конешно,  придал вам  хлопот...  Извините.  Не  думал,  что  так
обернется.
     - Он, мама, нашего петушка от явной смерти спас, - похвалилась Марта.
     - Да? Каким же образом?
     - Этот чёрт  хотел и его подстрелить,  а  Андрей  запустил  в  него  из
рогатки - в петуха, конечно, - тот и убежал. Этим, кстати, себя и обнаружил
     -  Скорее, некстати. Поступок, конечно, благородный, но  не стоило  так
рисковать из-за птицы, - не одобрила и она.
     - Мама, можно,  мы сейчас же и отправимся к Александру Сергеевичу? А то
он там волнуется! И голодный.
     - Сперва покормлю вас -  и бегите. Сними-ка свою окровавленную,  надень
рудикову, - предложила Андрею.
     -  Мне  нужно домой  наведаться,  - сказал он,  сняв рубашку.  -  Мама,
небось, переживает за меня, а у неё больное сердце. Там и подкреплюсь,
     Солнце  близилось к полудню, набирала  силу жара. Череду пастухи  - ими
сегодня были женщины  - обеспокоенные случившимся, тронули с пастбища раньше
обычного,  и она уже шла по хутору. Впереди всех  трусцой  бежала  корова по
кличке Свинья (прозванная так ребятами за исключительно "ехидный  характер")
она  спешила укрыться  - от мух и оводов  в  прохладном хлеву.  Ей,  однако,
пришлось  перейти  на  шаг  почти  у  родного  подворья:  в  идущем  спереди
мальчугане узнала  одного  из тех, кто частенько "угощал"  по рогам. Это был
Борис.
     - Привет, Шенкобрысь, ты откуда чешешь? - остановил его Андрей.
     - От Веры-Мегеры, а ты? - обменялись рукопожатием.
     -  Мать мою,  случаем, не видел?  -  Он подумал, что если  дома  всё  в
порядке, то  попросит  приятеля вернуться  и сообщить  ей,  мол,  "с ним всё
благополучно". А сам вернётся, давно ведь должны быть на островке.
     -  Токо сичас видел. Правда, издаля, -  сообщил Борис. - А ты разве еще
дома не был?
     - Ты, как всегда, догадлив...
     - И ничего не знаешь? - удивился тот.
     - А что я должен, по-твоему, знать?
     - Так ведь соседку ж твою эти гады убили!..
     - Какую соседку, ты чё буровишь!..
     - Да тёть Шуру Сломову! Своими глазами видел...
     - Как, за что?
     - За Варьку заступалась. Ну, и...
     -  За  Варьку?  Говори  толком,  что ты  цедишь по слову!  -  волнуясь,
потребовал сосед Сломовых.
     -  Да язык не поворачивается говорить такое... Придёшь - сам узнаешь. А
я спешу - не знаю ещё, как там мои.
     -  Я  проходил  мимо, видел и  мать, и Степашку:  живы и здоровы. Давай
расскажи, раз видел собственными глазами, - настоял Андрей.
     - Ну... - начал тот неохотно, издалека. - Я как раз был у Веры, помогал
резать яблоки на сушку,  когда  нагрянули  эти выродки...  -  Они  не  спеша
двинулись в сторону борисова подворья. - Как  токо заслышали стрельбу, сразу
за пацанов - и на огород в кукурузу. При-таились, слушаем, что происходит на
хуторе. Сперва все  было тихо потом пошла стрельба. Одиночная, но перед этим
несколько раз вроде как из тяжёлого пулемёта.  Причём, на моём краю. Неужли,
думаем, расстреливают людей? Говорю Вере: сбегаю домой, узнаю, как там мои -
может,  уже и в  живых нет. Она  боится оставаться одна (тёть  Лиза  куда-то
отлучилась), но отпустила. Ну, крадусь, значит, огородами, чтоб не попасться
им на глаза. Токо из вашей кукурузы нырнул в  сломовские  подсолнухи, слышу,
кто-то  визжит. Варька,  что ли, думаю...  Завернул в ихний  сад, добегаю до
краю  -  так  и есть: два здоровенных лба волокут  её  к  ореху,  что  возле
колодезя.  У  переднего в  руке железный автомат, с длинным та-ким рожком. Я
сперва   подумал,  что  расстреливать,   но  потом  дошло...  Она,  конешно,
вырывается, визжит, как резаная, отбивается  ногами,  пытается  укусить... А
этот,  ж-жупел,  который  второй-то,  накрутил косу  на руку,  оттягивает ей
голову назад, а у самого, козла, пасть нараспашку - ему,  скоту, смешно... А
у  меня  -  ну ничего в руках. Что делать? Я - к вам во  двор,  думал, найду
тебя, что-нибудь придумаем; а там тожеть фрицы и больше никого.
     - Нужно было  сразу же бежать за Ваньком, - вставил  слово Андрей, тупо
глядя перед собой.
     - А ну как и его тожеть нет дома? Токо время потеряю. Нашёл кирпичину -
и назад: будь что будет, думаю, а издеваться не позволю! Ещё издаля замечаю:
автомат висит на суку, а они возятся с нею поодаль. Бросил кирпич, крадусь к
автомату, ещё бы несколько секунд!.. а тут, откуда ни возьмись, - тёть Шура.
Подбежала да  как  вцепится одному  в  патлы! Что ж  ты, кричит, с  дитём-то
делаешь, морда  бесстыжая! А другой - хвать автомат да по голове её хрясь...
Она и повалилась.
     Борис умолк, удрученно глядя себе под ноги.
     - А что ж с Варей, её не отпустили? - с надеждой в голосе поднял Андрей
на него глаза.
     - Какой там!..  - Борис  снова умолк, не  в силах продолжать.  - Ты  бы
слышал, как  она кричала, звала на помощь... А потом замолкла, как если б ей
рот зажали.
     -  И ты на всё  это спокойно  глядел? -  с  осуждением упрекнул  Андрей
товарища. - Надо ж было что-то делать!
     -  Что  я  мог  сделать  с  пустыми  руками?  А  у него  автомат:  взял
наизготовку и зырит по сторонам, не бежит  ли ещё  кто на  выручку. А насчёт
"спокойно" - думаешь, мне не больно было всё это  видеть... слушать, как она
зовёт: спасите, где ж вы все подевались? . .
     Оправдания Андрей вряд  ли слышал.  Остекленелым  взглядом, потрясённый
услышанным,  молча  и  тупо  смотрел  перед  собой, ничего  не  видя  сквозь
навернувшиеся слёзы.
     - Во двор не заходил? - спросил уже на подходе к борисову подворью.
     - Там  было полно соседей. Хотел узнать, что и как,  но меня завернули,
сказали - пока нельзя.
     Убедившись, что с матерью всё в порядке, возвращаться Андрей передумал,
и  когда  Борис  прошёл в  свою калитку,  направился к  Марте.  Там его  уже
поджидали.
     - Дома всё благополучно? - поинтересовалась Ольга Готлобовна.
     - С мамой? Нормально...
     - Ну и хорошо, что нормально. Хотя по твоему виду  этого не скажешь,  -
От неё не  ускользнуло  угнетённое состояние  паренька,  но расспрашивать не
стала. - Можете отправляться, - разрешила дочери.
     Перемена не осталась  незамеченной  и для Марты. Передавая  влажную ещё
рубашку (успела "простирнуть"), она посмотрела оценивающим взглядом.
     - Ты чё так смотришь? - заметил он.
     - Какой-то ты не такой... -  пожала плечом. - И могу  поспорить, что ты
не подкрепился.
     Убежала в хату и  спустя  несколько  минут  выволокла  объёмистый узел.
Андрей подхватил его, и они побежали к проезду в подсолнухах.
     Здесь было по-вчерашнему душно,  и  они  вскоре перешли  на шаг. Андрей
снял рубашку.
     - Давай сюда, - запихнула в узел и  её. - Духотища  такая, что и  я  не
против наполовину раздеться... Но вчера я вроде и недолго побыла раздетой, а
кожа порозовела - даже мама заметила.
     - Не ругала, что при мне была раздетой?
     - Она у меня понятливая.
     - Мне твоя мама тоже очень понравилась... Ты  шаровары скинь до лимана.
И давай не сильно спешить, сёдни - не вчера.
     - Ага, человек там ждет - не дождется... Ну-ка, два дня не  евши! Да, я
ж тебе пирожков прихватила. С картошкой. Будешь?
     - Давай. Как ты догадалась, что я не поел дома?
     - Что-то  подсказало... И ещё мне показалось, что ты плакал. Вкусные? -
не  дождавшись  ни  подтверждения,  ни  отрицания,  спросила  видя,  как  он
уписывает за обе щёки.
     - Очень! У твоей мамы - золотые руки.
     - Эти я делала сама, - похвалилась она.
     - Сурьёзно? Тогда у вас у обоих золотые. И руки, и сердца.
     - Спасибо. Только не у "обоих", а у "обеих". Запомни.
     Оттого ли, что угодила с пирожками, или по душе пришелся комплимент,  а
скорее  и то и другое стали причиной прекрасного  настроения. У неё. Держась
за узел с другой стороны, шла едва ли не вприпрыжку, ловила взгляд спутника,
всякий  раз улыбаясь,  пыталась разговорить.  Но тому было  не  до  веселья.
Гнетущая борисова весть не  выходила  из  головы ни на минуту. Тёть  Шуру он
любил, как родную, и невозможно было  смириться с мыслью,  что её уже нет  в
живых...  А Варя - сердце  кровью обливается, как подумаешь, какие несчастья
свалились на ее  голову.  Ох,  Варя, Варя, за что же судьба обошлась с тобой
так  жестоко? А  как смотреть теперь в глаза Ваньку,  куда деться от позора,
ведь она его так любит!..
     - Андрюша, ты пришёл чем-то расстроенный, - заметила она ему наконец. -
И сейчас, вижу, не в настроении...
     - Откуда ему взяться после всего, что произошло, - ответил, не вдаваясь
в суть, вздохнул и снова умолк надолго.
     Он  решил  не  говорить ей о случившемся - всё  равно ведъ  узнает, так
пусть  лучше от  кого другого. Язык  не поворачивался говорить с девчонкой о
таком.  Она,  может,  и  слова-то  такого  ещё не  слыхала  -"насильничать";
спросит, что это такое, а как объяснишь?
     Лишь  у лимана разговор  возобновился. Марта  не  сдержалась,  чтоб  не
набрать букет цветов. Каждому новому радовалась, как дитя конфете.
     - Скажи,  чудная гроздь? -  поделилась восхищением с ним.  - Не знаешь,
как называется?
     - Заячий горошек, - ответил безразлично.
     - Понюхай, какой изумительный запах! - предложила другой экземпляр.
     - Запах,  как запах, ничего особенного... И вобше, нюхай ты  их сама, -
отмахнулся от очередного "чуда".
     Заметил: обиделась.  Осудил себя за невоспитанность: всю дорогу молчал,
как сыч, да ещё и нагрубил ни за что. Она-то ведь не знает, что у него тяжко
на душе. Через силу улыбнулся:
     -  Нет, они, конешно, очень  красивые и душистые. Особенно этот. Дай-ка
нюхну. -  Понюхал,  покрутил  в пальцах. -  Пахнет,  как  мёд. А  как  будет
по-немецкому цветы?
     - По-немецки, -  поправила  она. - Один - ди  блюме,  а  если  много  -
"блюмен".
     - А это самое... как сказать: я люблю цветы?
     - Ихь либе блюмен.
     - Их либэ блюмен, - дважды повторил он.  - А как по-немецки местоимение
"тебя"?
     - Дихь... - она задержала на нём взгляд. - А зачем тебе знать?
     -Так просто...  Спросил  из  любопытства.  Мы с пацанами тоже придумали
что-то  вроде немецкого, - поспешил он  переменить тему разговора. - Когда в
войну играли.
     - Интересно! Скажи что-нибудь на своём немецком.
     -   Пожалста:   спаты-спакра-спаси-спава-спая   спаде-спаво-спачка,   -
протараторил "немец".
     - Тарабарщина какая-то, а не немецкий, - пожала она плечами.
     - Сперворазу никто не  понимает, эт точно. Но потом быстро научается  и
понимать, и разговаривать.
     - Как быстро - за неделю, за месяц?
     - Ежли догадливый, то и за час можно.
     Марта  посмотрела на  него с сомнением, как бы  говоря: ну и мастер  ты
заливать!
     -  Всё очень  даже просто, -  стал ей  объяснять. -  Слово разбиваем на
слоги,  например: ха-та. Потом  перед каждым слогом произносим  какую-нибудь
приставку, допустим - "спа". Получается: спаха-спата. Уловила?
     - Ну-ка, повтори-ка ещё раз. Только помедленней.
     -  Слушай внимательно:  спама-спарта,  спаты,  спакра-спаси-спава-спая,
спаде-спаво-спачка.
     На этот раз она разобрала: Марта, ты красивая девочка.
     -  Схватила  только  первое  слово:  Марта,   -  не  созналась  она  из
скромности. - Скажи ещё что-нибудь.
     - Кау-каже, спака-спаже-спаца, накапри-накашли, - несколько усложнил он
фразу, но она тут же воскликнула обрадованно:
     -  Хоть ты и хотел  меня запутать,  но я поняла  всё! Ты сказал:  "Уже,
кажется, пришли"
     - Ну  вот, а ты говорила! Теперь уж точно начинаешь  мне нравиться.  За
сообразительность, конешно.
     - Спасибо и на том...
     Расстояние до островка преодолели быстро: Марта всё больше  осваивалась
с ролью помощницы,  работая шестом.  Попробовала было  и веслом,  но тут  не
совсем получалось: лодка норовила повернуть обратно.
     Судя по широкой улыбке, какой встретил их появление подопечный, здесь и
впрямь заждались.
     -  Уже и не  надеялся, что  будете сегодня у меня. - Ухватил за скобу и
вытащил лодку на треть длины. - Здравствуй, Андрюша, здравствуй, Марточка! -
пожал он обоим руки в ответ на приветствие устное.
     - Фрицы задержали...
     - Я так и подумал: стрельба слышна  была и сюда...  И вы  не убоялись -
среди бела дня?
     - А их  уже на хуторе нет. Натворили  делов  и  укатили,  изверги  рода
человеческого.
     -  Дядя Саша, как ваша рука, без осложнений? Возьмите  вот,  - передала
узел Марта.
     - Спасибо, пока что не беспокоила. Тяж-жёлый! Небось, устали тащить.
     - Не-е, мы ж несли вдвоём.
     На  верху  островка появился  довольно  просторный  шалаш  из  зелёного
камыша. Покатые  стенки  защищали  от палящих  лучей,  продувался  ветерком,
сегодня  посвежевшим  настолько, что не  звенел  ни  один  комар.  Здесь,  в
холодке, хватило места всем.
     -  Ну-ка,  показывай,  что  там  такое  тяжёлое,  -  видя,   что  Марта
распаковывает узел, сказал лётчик, не скрывая нетерпения.
     Сегодня  он  выглядел отдохнувшим, посвежевшим с лица, без  волдырей от
комариных ужаливаний. Успел соорудить  жильё и вскипятить воды: под треногой
висел накрытый тарелкой котелок.
     - Мы  положили тут всё, о чём вы вчера  беспокоились, - стала объяснять
хозяйка, доставая нечто большое, завёрнутое в полотенце. - Андрюш,  расправь
немного парашюта - будет заместо скатерти.
     От полотенца исходил вкуснейший аромат свежеиспечённого хлеба, и глазам
предстала круглая зарумянившаяся буханка, разрезанная начетверо.
     - Ух-х! -  потянув  носом, воскликнул лётчик. - Ну и дух, просто голова
кружится! - Отщипнул от горбушки. - Даже ещё тёплый!
     За хлебом  на  импровизированной  скатерти  стала  появляться и  другая
снедь; Марта поясняла:
     -  Это  вот  варёная  индюшатина.  Здесь  соль...  Помоги  же  больному
разломить!  -  подсказала  напарнику;  тот  достал  ножик  и помог  отделить
индюшиный  окорок.  -  А  здесь   завёрнуто  сало:  оно  солёное,  долго  не
испортится; будет вам прозапас. Тут ещё кое-что из одежды - посмотрите сами,
- отложила  узел  в  сторону. -  Куртка, рубашка,  брюки;  ношенные, но  ещё
крепкие; дедушкины, должны вам подойти.
     -  Огромное  вам  спасибо!  -  завтракая,  поблагодарил  изголодавшийся
островитянин.
     - Подкрепляйтесь  да  посмотрим рану. Мама велела  обязательно  сменить
повязку на стерильную.
     -  Рана не беспокоит. - Он  пошевелил пальцами  больной руки. - Но  раз
мама велела, значит, сделаем. Сами-то вы не голодны?
     - За нас не беспокойтесь, - заверил Андрей. - Марта, а где ж груши?
     - Ой, я и забыла! Они в  самом низу. А ещё  вам записка! - спохватилась
она. Вылезла  из шалаша, достала  из "кармана" на груди сложенный вчетверо и
пришпиленный булавкой носовой платок - в нём лежал клочок бумаги. Вернувшись
вручила его адресату.
     -  Ну-ка,  что  тут... -  стал  пробегать  глазами,  перестав  при этом
дожёвывать  откушенное.  Пройдясь  несколько  раз,  сунул  в  карман,  снова
накинулся  на   еду.  -  Так  что  там  за   делов  натворили  изверги  рода
человеческого?  - спросил после некоторой паузы, глядя на всё ещё коричневое
от йода ухо Андрея.
     - Немец чуть было не застрелил Андрюшку!..
     - Даже так? - испуганно вскинул голову лётчик. - Ухо - это его работа?
     -  Ухо -  ерунда... Соседку, тетъ Шуру, насмерть  убили.  Автоматом  по
голове.
     Настала очередь удивиться Марте - почему ж ей не сказал?
     -  Да-а... Как говорит  пословица,  подержал недолго, а когти знать.  С
тобой-то как получилось?
     - Глупая история, дять Саша... Не хочется и вспоминать.
     -  Ну,  значит,  этот вопрос  замнём... Что  прошло, то  ушло навсегда.
Только в дальнейшем старайся не рисковать жизнью без крайней необходимости.
     - Больше на авось надеяться не стану, обещаю...
     Между   тем  Марта   убрала   "со   стола",   приготовила   медицинские
принадлежности, уточнила:
     - Вода в котелке  кипячёная? - Осторожно, с примочкой, отделила тампон.
Рана в этот раз  не закровоточила. Отсутствовало  и нагноение, но  выглядела
всё  ещё устрашающе. -  Начала заживать, - заявила, тем не менее,  санитарка
уверенно. Сделав, что нужно,  и забинтовав стерильным, из индпакета, бинтом,
предупредила: - Без  меня не трогать,  пожалуйста!  А  то как бы не  занести
инфекцию.
     - Слушаюсь,  товарищ  сестричка!  Тебе  мама не  говорила о  содержании
записки? - поинтересовался больной.
     - Сказала только, что она поможет вам связаться с кем нужно. А что?
     - Да вот... Я, пожалуй, к ночи оставлю ваш гостеприимный островок.
     -  Так  скоро? Но обещайте хоть  соблюдать  осторожность, когда  будете
менять повязку.
     - Обещаю. - улыбнулся выздоравливающий.
     - Дять Саша, а чё вы так скоро? Нехай бы поджила рука, а потом уж и...
     - Так надо, сынок. "Куй железо, пока горячо".
     - Вобще, понял. Но ежли  не получится, то возвращайтесь к нам, ладно? У
нас с ребятами есть надёжное укрытие. А лодка будет ждать вас у берега.
     -  Спасибо, воспользуюсь твоим предложением обязательно. Наведаюсь  дня
через два-три.
     Андрей догадался, что  в записке указан адрес явки, где лётчику помогут
связаться "с кем нужно", то есть  со  своими. И ещё  - что Ольга  Готлобовна
как-то   причастна  к   оставленному   нашими  подполью   "для   организации
партизанской борьбы", как выразился дять Саша.
     Предвидя скорое расставание, может быть - навсегда, он спросил:
     - Дять Саша, может хуть вы знаете: наши скоро вернутся?
     - Не стану,  Андрюша, врать: я этого  не  знаю. Но в одно верю твердо -
вернутся обязательно!
     - И ещё хочу спросить... Он вам сильно нужен? - кивнул на кобуру.
     - Ну как  же, конечно нужен. Им много  врагов  не  уничтожишь, но  если
случится  безвыходное положение, жизнь подороже  продать можно. А зачем тебе
пистолет?
     -  Пока и сам не знаю. Просто у нас  с ребятами нет никакого оружия,  а
оно...
     - Вам и иметь его  ещё рано. Не  детское это дело - воевать. Вы  должны
выжить обязательно. Чтобы отстраивать страну и продолжить начатое нами.
     - А разве  не  может  и  у нас случиться так... ну, чтоб подороже. Наши
вернутся нескоро -  может, через месяц, а  то и  полгода. Что  ж нам,  молча
терпеть издевательства?
     В  словах  Андрея  столько  было  решимости  и  недетского  гнева,  что
Александр Сергеевич, вздохнув, заметил:
     - Я тебя понимаю...  Но и ты должен меня понять. - Достал записку и ещё
раз внимательно  прошёлся по строчкам, как бы запоминая написанное наизусть.
- Станица  Ивановская,  знакомое  название, -  произнёс  вслух. - Это где-то
недалеко отсюда?
     - А вон она виднеется, - показал Андрей на юг.  - Видите купол  церкви?
Там не церква, а настоящий дворец. Километров десять отсюда.
     -  Понятно. Тут вот сказано,  чтобы я эту записку  уничтожил  на  ваших
глазах. Спички нынче дефицит,  но давай, Андрюша, одну испортим. Ты, похоже,
не куришь? В тайнике курева не нашлось.
     -  Мне что, делать  больше нечего,  как  мозги дурманом затуманивать? И
ребята  наши  никто  такой  дурью не  мается. -  Он  зажёг  спичку,  записка
вспыхнула. - А вы курите?
     - Курил... Но - брошу "такой  дурью маяться". А теперь  -  он достал из
кармана  часы,  -  прими,  Андрей,  вот  это  в  подарок  и  на  память.  Не
отказывайся, ты  их  заслужил. Ну и  что,  если  золотые. Бери, Андрюша,  не
обижай! А это,  - снял кольцо с пальца, тоже золотое, - тебе, сестричка. Да,
дочка, оно обручальное. Только все мои погибли - и жена, и двое ребятишек...
Пусть останется тебе в знак моего глубокого уважения и благодарности.
     Ребята ни в какую  не соглашались принимать столь дорогие подарки, пока
лётчик не привёл ещё один веский довод:
     -  Мне предстоит  погулять  по вражьим  тылам, и  с  такими  блестящими
игрушками это небезопасно.
     - Но часы-то, - упирался Андрей, - вам же без них никак нельзя!
     - Давай  считать дело решенным, - твёрдо настоял на своём даритель. - И
будем, пожалуй, прощаться. Я доеду с вами до берега, покажете, где тут у вас
пристань. Лодка останется  в моём распоряжении,  постараюсь управиться с нею
одной рукой. Если дня через  три-четыре найдете её у берега, значит,  я свои
дела устроил и сюда уже не вернусь. Ну, а если её не будет...
     - Я доберусь до вас вплавь, не беспокойтесь, - заверил Андрей.
     - Значит, договорились.
     И вот  лодка ткнулась в берег. Прощаясь с ребятами за  руку,  Александр
Сергеевич сказал:
     - Славные вы  ребятки! И  друг  дружки стоите. Желаю вам долгой дружбы.
Хотелось бы  встретиться  с  вами  ещё.  После  войны,  если  останусь  жив,
обязательно вас разыщу!
     Возвращались  налегке.  Уже  отдалясь,  Марта  вспомнила  про  букетик,
пристроенный  в  воду  накануне, чтоб не завял;  но  возвращаться  не стали.
Набирать новый  она тоже  сочла неуместным, понимая, что её напарнику  не до
цветов.  Он  снова  стал  угрюм  и  неразговорчив.  Недоумевала:  почему  не
поделился с нею горем и отмалчивается теперь?  Но из тактичности вопросов не
задавала: сочтёт  нужным - скажет сам.  Лишь на  подходе  к  кладбищу Андрей
нарушил молчанку, спросив:
     - Тебе, Марта, сколько лет - уже есть тринадцать?
     - Ты что, мне уже четырнадцать! Правда, исполнится в сентябре.
     - А какого числа?
     - Четырнадцатого.
     - Интересное  совпадение! Хорошо, что не  тринадцать  и не тринадцатого
числа: говорят, несчастливое. А мне в октябре уже пятнадцать стукнет. И тоже
пятнадцатого.
     -  Надо ж так случиться! - удивилась и  она. -  А ведь такое совпадение
бывает только раз в жизни.
     - Эт точно... - согласился он, думая, однако, о чём-то своем. Помолчав,
подал  голос  снова: - Это  самое...  Извини, конешно, за такой вопрос... Ты
слыхала такое слово - "снасильничать?"
     Она посмотрела на него с удивлением.
     - Допу-устим.
     - И знаешь, что оно обозначает?
     - Конечно. С десяти лет.
     - Вот и хорошо, - сказал он с облегчением. - Хуть не нужно объяснять...
     - А зачем тебе вдруг понадобилось?
     - Понимаешь... Мы о ней говорили, о Варе.
     - Ну и что с того? - всё ещё  не могла  взять в  толк  она.  -  Постой,
постой... неужели её...
     - Вот именно... А когда тёть Шура, её мама, хотела оборонить, фашист её
и убил.
     - Какой ужас...  Вот уж,  действительно, изверги! - известие потрясло и
её до глубины души. - Варя-то хоть жива осталась?
     - Точно не знаю... - судорожно вздохнул он. - Я вернулся с полдороги. А
сообщил мне  Борис. Он случайно  был  свидетелем этого кошмара.  - Помолчав,
добавил:  - Я  не  хотел  говорить тебе  об этом.  И сама бы после узнала от
других. Ежели  б не  одна просьба. У вас на чердаке пишущая  машинка, и  ты,
наверно, умеешь печатать?
     - Плохо: одним пальцем. А что?
     -  Напечатать бы  несколько  штук этих, как их,  прокламаций...  Можно,
конешно, и от  руки написать, но ежли на машинке, то  тогда им  будет больше
веры. И знаешь,  на чём бы напечатать? На фрицевских  листовках, которые они
сбросили с самолёта, - может, видела?
     - Видела, как кружились в воздухе, но не читала: их все тут же собрали.
     - А мы  опосля нашли штук пятьдесят.  В них  фрицы себя  освободителями
величают. Вот  и  напечатать  бы  с  обратной  стороны:  теперь  вы  видите,
товарищи, какие они  "освободители"! Насильники и убийцы - вот они  кто. Их,
подлых выродков,  изничтожать надо, а не помогать им.  И Красная Армия скоро
даст им всем по зубам! Люди знаешь, как бы обрадовались и приободрились. Что
на это скажешь?
     - Полностью с тобой согласна! Я спрошусь  у мамы, может, она согласится
помочь. Но обещать с уверенностью не могу.
     - Я, на всякий случай, штук шесть листовок принесу вечером. Ну,  а ежли
не согласится,  мы напишем от  руки.  Печатными буквами, чтоб по  почерку не
нашли.
     На этом  разговор о прокламациях закончился. Но Андрея удивила, если не
сказать  заинтриговала,  осведомлённость спутницы в столь  стыдном деле, как
"снасильничанье", и он решил внести ясность.
     - Это самое... - начал нерешительно. - Хочу спросить о  неприличном. Ты
не рассердишься? Но можешь и не отвечать.
     - Спрашивай, не рассержусь.
     - Откуда ты узнала про... ну, которое называется снасильничать?
     - Про изнасилование? Сперва из книжки. Не совсем поняла,  что к чему, и
спросила у мамы. Она мне всё и объяснила.
     - Ка-ак? Она? Тебе про такое? - изумился Андрей.
     - А чему ты так удивился, разве твоя мама не объяснила бы?
     - Да ты что! Ни в жисть.
     -  Может,  мальчикам  знать  и  необязательно.  А  вот  девочкам  такие
подробности необходимы. Чтоб  не наделали глупостей по незнанию. Так считает
моя мама.
     - Очень  правильно  считает, - одобрил Андрей. - Она у  тебя грамотная,
поэтому. А у моей три класса церковно-приходской. Она...
     - Слушай! - прервала  его рассуждения  Марта. - А ведь мы совсем забыли
про комиссара... Может, он тоже ранен и ждет помощи!..
     -  Навряд, чтоб тот гад оставил его в живых. Мы ведь слышали выстрел из
пистолета.
     - Всё-таки зайдём узнаем.
     - Конешно! Хорошо, что ты вовремя вспомнила.
     У подсолнухов свернули налево,  добежали до гравийки; несколько минут -
и они  у моста. Вот она,  мёртвая  лошадь - изрешеченная пулями, облепленная
множеством зелёных  мух-падальщиц. Невдалеке от неё, за  кюветом в траве,  -
человек. Лежит навзничь, гимнастёрка  и  армейские брюки в нескольких местах
продырявлены, потемнели от крови; прострелен лоб. Здесь тоже целый  рой мух.
Успели  обсыпать раны, кровоподтёки белым налётом из  личинок. Марта присела
на  корточки, стала  соскабливать  их  пучком  травы.  Андрей  хотел забрать
документы  убитого, но  все  карманы  оказались пусты и вывернуты наизнанку.
Кобура  тоже  расстёгнута,  пустая, хотя запасная  обойма  на месте.  Нет  и
бинокля.
     -  Куда  ж делись пистолет и  бинокль?  - рассуждал  он вслух. - Ежли б
фриц, то он забрал бы и запасную обойму.
     -  А  может,  это  Лёха  помародёрничал?  -  предположила  Марта.  -  С
велосипеда он не мог его не заметить.
     -  Не забывай, что он на один глаз кривой, а вторым плохо видит. А  там
чёрт его знает...
     -  Как же  быть с  комиссаром?  Нельзя же оставлять  так. - В голосе её
сквозили жалость и сострадание.
     - Скажу пацанам, придём, прикопаем.
     - Надо бы от мух прикрыть - вон какой рой кружит...
     - Зараз наломаю подсолнуховых листьев. - В нескольких метрах от убитого
нагнулся.  - Марта,  глянь,  - пистолет ТТ.  Точь-в-точь,  как  у Александра
Сергеевича!
     - Видать, сам  отбросил,  - подойдя,  предположила она.  -  На  сколько
хватило силы. А вон и бинокль, про который ты говорил на чердаке.
     -  Ты  гля! -  ещё  больше  удивился напарник;  откинул крышку футляра,
достал, приставил к глазам. - Ух ты, этот лучше, чем который я видел недавно
у наших. Несмотря что одна половина повреждена пулей.
     - Значит,  Андрюша, комиссар не в плен сдаваться спешил. Иначе зачем бы
он, тяжело раненный, стал бы всё это отбрасывать?  Не  хотел, чтоб досталось
врагу.
     - Похоже,  ты  права... Почему ж  тогда он не  кокнул этого фрицевского
офицеришку,  чтоб  подороже продать  жизнь? Погодь, я  кажется, догадываюсь.
Точно, - вернулся он к убитому: - Не смог поставить на боевой взвод. Видишь:
у него кисть раздроблена.
     - Выходит напрасно ты заподозрил его в измене, - заметила Марта.
     - Пожалуй... Простите мне, товарищ комиссар,  что  плохо о вас думал, -
присел он возле него на корточки. - А за то, что ценой своей жизни вы спасли
наши, мы будем с благодарностью вспоминать вас до конца своих дней!
     - Иди уже за листьями, - напомнила Марта, - И неси побольше.
     Вечером, перед заходом солнца, они встретились снова.
     - Немного припозднился, -  сказал извинительно. -  Ты не представляешь,
сколько хлопот привалило...
     - Я видела, как вы везли комиссара на тележке. Там не стали закапывать?
     -  Похоронить  надо  по-человечески, как  положено, он  ведь  верняк не
предатель. Правда, всех троих придется положить в одну братскую могилку.
     - Троих? Варю тоже убили? - догадалась она.
     -  Задушили... хотя это  одно и то  же. Видать, потому,  что кричала  и
звала на помощь. Да и как не кричать, когда мать на глазах погибла. Ну, ей и
затолкали в рот подол платья. Так,  с кляпом, и бросили, наиздевавшись. - Он
умолк, чтобы справиться с переживаниями. - Только вот гробов сколотить не из
чего... Утром повезут хоронить.
     - А ты разве на похоронах не будешь?
     - Хотелось бы  проводить в последний путь, Варя была мне как сестра. Но
завтра коров пасти, подошла наша очередь.
     - А листовки принёс? Маму мне уговорить удалось. Насилу упросила.
     - Передай ей большое спасибо, скажи, что никто не узнает, чья работа.
     -Я ей за тебя поручилась.
     На  верхушках акаций  догорали  последние отблески  уходящего  на покой
светила. Андрей достал из кармана часы посмотреть время.
     - Спешишь? Сколько натикало?
     - Уже девять с четвертью.
     -  А  я кольцо  отдала  маме. Она  сказала, после войны сделаем из него
красивые серёжки.
     - Мар-та! Ужинать, - позвали от сеней.
     - Иду-у! До свидания, - убежала с листовками в руке.
     ... Примерно раз в месяц подходила очередь пасти череду. Повинность для
ребят привычная, нетрудная и в хорошую погоду даже приятная. По крайней мере
для Андрея. Её он отбывал  охотно, припадёт ли пасти с соседом Федей или  же
соседкой, то есть Варькой. Последний раз пасли с нею в середине июля.
     Матери,  как  всегда в таких  случаях,  подняли рано. Глаза  слипались,
первые шаги были сонными; но утренняя свежесть, зябкая  роса  с  придорожных
кустов вскоре взбодрили, сонливость - как корова языком слизнула.
     Бурёнки норовили заскочить  в  подсолнухи, уже готовые  зацвесть, чтобы
урвать  лакомую  "шляпку".  Варька  всякий  раз  кидалась вовремя  завернуть
несознательную худобину, опередить в этом напарника.
     - Чё ты за ими бегаешь, - зевая с недосыпу, сделал замечание тот. - Дай
хуть одну угостить по рёбрам.
     -  Они  же  не  понимают,  что  нельзя,  -  возразила  она,  косясь  на
"угощение".
     -  Всё  они понимают!.. Куд-да  морду задрала?!  -  погрозил  он кийком
очередной лакомке.
     Этой палкой с  утолщением  на одном конце обзавелся он  давно,  изрядно
потренировался попаданию в цель и теперь промахивался редко. Шкодливые особи
(киёк предназначался  только  для них)  знали об этом прекрасно.  Даже самая
хитромудрая из этой  категории, Свинья,  которая многим играет на нервах, не
давая спокойно полежать в холодке в полуденную жарынь; которая  только о том
и помышляет, как бы улизнуть из стада в  чью-нибудь молодую кукурузу, -  так
вот, даже она становится благоразумней, когда череду пасёт  Андрей.  Правда,
попытки "чухнуть"  она  изредка предпринимает и  в его  дни,  но стоит  тому
показать киек и прикрикнуть, как тут же разворачивается и спешит обратно.
     ... Солнце поднялось  над  степью, припекало.  Нахватавшись по холодку,
бурёнки  улеглись  отдыхать,  отрыгивая  и сосредоточенно перетирая  жвачку,
сонно  мотая головами  и  хвостами, чтобы  отпугивать навязчивых  мух.  Сели
завтракать и пастухи.
     - Ты запасся,  будто на  цельный  день,  -  кивнула Варька  на андрееву
сумку; её запасы выглядели скромнее.
     - Мамка  перестаралась.  -  Он заглянул  внутрь. -  И  правда:  чуть не
полбуханки, пять  яиц,  сало  и  целая  головка  чесноку, - стал перечислять
содержимое. - А вот про молоко забыла...
     - У меня глянь, какая бутыль! Хочешь?
     - Оставишь немного. А чё ты всё глаз трёшь?
     -  Что-то  попало  и  муляет,  как  зараза... Ты сперва отпей,  сколько
сможешь, а потом я.
     - Ничё, я тожеть не брезгливый, ешь, -  разрешил и занялся уничтожением
своих  запасов. Заметив,  что у  той только  хлеб  да  молоко, предложил:  -
Угощайся:  хошь -  сало с чесноком, или вот яйца варёные.  А то до обеда ещё
далековато.
     - Я, вобще-то, поесть люблю... Токо мне нельзя, и так чересчур толстая.
     - Да ничё не толстая! Очень дажеть нормальная. Ешь, никого не слушай.
     Сумки  опустошили. Андрей поднялся осмотреть стадо. Свинья тоже лежала,
хотя и в сторонке - ближе к хутору. Снова растянулся на траве, раскинув руки
и глядя в  небо.  Хорошо! В бледно-голубой, без  единого облачка выси  парит
степной  орёл,  лишь  изредка  шевеля  крыльями.  Пониже, заливаясь  звонкой
трелью, трепыхается жаворонок. Перелетают с цветка  на  цветок пчёлы, шмели,
бабочки.  Одни  сборщики  цветочных  деликатесов  садятся,  другие,  зависая
неподвижно,  извлекают  нектар   с  помощью  длинного   жала.   Запах  стоит
изумительный.
     Рядом Варька кряхтит и  сморкается.  Приподнялся - оттягивает  веко  за
ресницы.
     - Варь, хочешь, гляну, что там у тебя застряло, - предложил помощь.
     - Посмотри, пожалуста! - обрадовалась она. - Режет - нет спасу...
     Подошёл, встал возле неё,  откинувшейся навзничь,  на колени. Осторожно
оттянул, слегка вывернув, нижнее веко:  глазное яблоко покраснело - натёрла;
раздражителя не видно, как ни всматривался.
     - Ничего, Варь, нету.
     -  Смотри лучше, должно  быть!  Я же чуйствую.  Осмотри верхнее, может,
там? -  Осмотр  верхнего  тоже ничего не  дал.  - Подожди чуток,  нехай глаз
отдохнёт, - попросила передышки, вымученно зажмурилась.
     Андрей  сел  сбоку.  Её  ситцевое  платье  в  синюю   редкую  горошину,
тесноватое  вверху. оттопырилось, обнажив  груди. "Не  здря  тебя  и дразнят
"сисястая", - отводя взгляд, подумал он.
     -  Ты,  Варвара,  со  всеми  так или токо  по  знакомству?  -  упрекнул
недовольно.
     - Ты о чём? - не поняла та.
     - Сиськами своими светишь, вот о чём!
     Приподняв голову, она зыркнула в пазуху, придавила выкат.
     - Извини... Не до того мне. Да и не боюсь я тебя.
     - Это как же понимать? - набычился он.
     -  А так, что  чужого я и на десять  метров  к себе  не подпустила  бы,
запорошись хоть оба глаза.
     - Спасибо за доверие... Но всё одно совесть надо иметь!
     - А иди ты, моралист несчастный!..
     Андрей  не стал  отвечать на грубость, лег  и  занялся  своими мыслями.
Какое это чудо -  летняя  кубанская степь! Что за прелесть так вот  лежать в
высокой траве,  среди  цветов и яркой зелени, полной грудью  вдыхать аромат,
закрыв  глаза, слушать его музыку!  Ни  забот тебе, ни хлопот,  ни уроков  -
вольный,  как птица. Вот ежли б ещё не война. По  бате соскучился. Давно  не
было и писем. Где он зараз, что в эти минуты  делает? А может, уже и в живых
нет,  как  у  Сломовых,  недавно получивших похоронку.  Проклятые  фрицы!  А
поговаривают, что могут и сюда достать, - что тогда с нами будет? . .
     - Андрик, ты на меня обиделся? - подала голос Варька.
     - Врач на больных не обижается.
     - У меня раз такое уже было. Так мама языком. Сразу и нашла.
     - Давай попробую и я... - Лег наискосок, опираясь на  локти и  стараясь
не налегать на "сиськи". - Начнём с верхнего века, подержи-ка за ресничку...
Локоть чуть в  сторонку, мешает. - Поелозил кончиком языка,  слеза оказалась
солёноватой, сплюнул. - Кажись, что-то есть!
     Со  второго  захода,  не языком, а губой явственно ощутил нечто острое.
Присмотрелся - крохотная светлая песчинка.
     - Вот она, твоя мучительница, полюбуйся.
     Но та и смотреть не стала, вытерла слёзы, поморгала, села.
     - Вроде  полегчало. Большое  тебе спасибо,  Андрик! Хочешь, поцелую  за
это.
     - Чево-о? - отверг он предложение. - Иди вон с Лёхой целуйся!
     -  На гада  он мне сдался!  - с  раздражением, какого  он  за нею  и не
подозревал, отмежевалась она. - Я его презираю и ненавижу!
     - А он хвалился, что ты с ним свиданировала.
     - Брешет, как собака, гад одноглазый.
     - Что-то ж было, раз такая на него злая, - добивался он.
     - Токо не то, о чём он трепится.
     - Что же, ежли не секрет?
     Она помедлила, затем решительно подняла глаза:
     - А было то, что пристал он ко мне в балке, затащил в вербы, повалил...
Думал, осилит, но  я как сцапала за... . за одно больное место, он аж взвыл.
Теперь и десятому закажет!
     - Почему ж ты мне не сказала об этом сразу?
     - Ничего б ты ему не сделал, он знаешь, какой сильный!..
     - Зато Ванько за тебя голову б ему открутил!
     - Ваня?  - пристально  посмотрела соседу в глаза.  - Думаешь,  стал  бы
из-за меня? . .
     - А то нет? Ты ж ему здорово нравишься!
     - Так я тебе и поверила! Он и разговаривать-то со мной избегает.
     - Заячьей крови много, токо и всего.
     - Это у него-то? Брешешь ты всё!...
     - Честное благородное, раз уж на  то пошло. Я давно хотел  сказать тебе
об  этом, но  считал, что у  вас  с  Лёхой и правда что-то  есть. Да и он не
разрешал: я, говорит, должен  сам всё выяснить. И всё  не  решался, для него
услышать "нет" - так и жить не стоит.
     Андрей не ожидал,  что его  сообщение  так  преобразит соседку: щёки её
стали  вдруг  пунцовыми,  лицо  расцвело  в счастливой улыбке;  желая скрыть
охватившую её радость,  она в  смущении  отвернулась,  затем вскочила, чтобы
убежать, но прежде призналась:
     - Скажи ему,  что  он  дурачок  - я  уже год, как его лю... как  он мне
нравится больше всех  на свете! -  И  вдруг  испуганно: - Ой, Андрик, Свинью
прозевали!
     Схватив киёк, вскочил и он. Свинья, нагнув голову, малой рысью бежала в
сторону хутора.
     -  Ты куд-да,  зараза?! - крикнул он и  помахал  "угощением";  беглянка
остановилась,  повернула  морду,  тряхнула  рогами  -  с  досады,  а  может,
вспомнила, чем это кончается - и потрусила к стаду, всё ещё отдыхавшему...
     Этот недавний эпизод был ещё так  памятен! И Андрей не  мог смириться с
жестоким фактом, что сегодня соседки уже нет в живых...
     Покойников,  всех троих,  положили рядом  во дворе  осиротевшего  дома.
Перед этим старухи совершили обряд, как того требует обычай: обмыли, одели в
чистое,  попричитали. Сейчас - а дело близилось уже к полуночи  - они сидели
на лавке рядом,  о  чём-то  вполголоса  переговариваясь; продежурят так  всю
ночь.
     Женщины  помоложе гурьбой стояли поодаль.  Делились  новостями, которых
было  немало.  Менее  четырёх  часов пробыли на хуторе супостаты,  а сколько
всего  натворили!..  Перестреляли  половину  кур,  выпили  "яйки" и "млеко",
подгребли всё, что нашли из съестного, бесчинствовали.
     Молодухи вздыхали, охали, горевали: что-то дальше будет!..
     Андрей  попросил разрешения взглянуть на подругу  детства  в  последний
раз. Поднёс керосиновую лампу, откинул покрывало - и отшатнулся:  серый лоб,
тёмные  подглазья,  расцарапанная   щека,   почерневшие,  искусанные   губы;
полурасплетённая коса на груди, сложенные ладошка на ладошку руки... Как всё
это непохоже на  всегда улыбчивую, излучающую веселье Варьку! У него сжалось
сердце от  боли  и жалости. Поспешно опустил покрывало, поставил на стульчик
лампу,  но   не   в  силах   был  подняться   с  колен,  потрясённый  жуткой
действительностью.
     Была Варя  - и вот, уже нет среди  живых.  Ещё  вчера  видел её вечером
весёлой и жизнерадостной, не сводившей глаз с  Ванечки, как,  не  стесняясь,
называла  она  при нём своего ненаглядного.  Узнав, что и  она ему  "здорово
ндравится", попросила Андрея  ничего  не сообщать, а набралась храбрости - и
сама, сгорая от волнения и страха, объяснилась в своих  чувствах. Встретила,
понятно,  полную  взаимность.  Вот только  счастье  их  первой любви длилось
недолго...
     А тёть Шура - была ведь замечательнейший человек! Добрая, незлобивая, с
соседями уживчивая. Жили небогато, но  ежли случалось разжиться пряников или
конфет - угостит обязательно, специально позовет и угостит, один ли, с Федей
или даже с кем втроём попались на глаза. Или вот комиссара - ни за что  ведь
убил.  Ладно бы отстреливался,  тогда понятно...  Изверги, уроды фашистские,
подлые людишки!
     Подходили  взглянуть  и  проститься  Федя,  Миша,  Борис.  Лишь  Ванько
почему-то посмотреть  сблизка  не  решился  - угрюмо,  удрученно,  молчаливо
смотрел издали; это было, может, самое большое горе в его жизни...
     Утром,  едва  проснувшись, Андрей глянул  на часы: без  двадцати  семь.
Вскочил  с лежанки,  потянулся;  заметил на полу листок бумажки. Карандашом,
корявым  материным  почерком было  нацарапано:  "сынок когда прыдёш згробков
низабуть напоить  марту ис дому  ниотлучайса посли  обеда  смениш миня пасти
коров". Вчера ложились  уже после двенадцати,  и мать  - Андрей засыпал,  но
помнит - сказала:
     -  Завтра хоронить,  хочется пойтить  на  гробки  -  и боюсь, сердце не
выдержит. Сёдни так  было схватило - думала уже  конец мне. Мабуть, сынок, я
сама погоню череду на пашу.
     Пока управился по хозяйству, во дворе Сломовых уже никого не оказалось.
Выскочил на улицу - процессия приближалась к крайнему подворью.  Припустился
и догнал, когда бричка, запряжённая Слепухой, поворачивала в проезд. Одна из
женщин вела клячу под уздцы, остальные, около трёх десятков человек, плелись
сзади нестройной колонной на сколько позволяла ширина дороги. Андрей - он из
ребят оказался один - шёл сзади на почтительном расстоянии.
     Когда телега свернула  к кладбищу,  женщины сгрудились в плотную толпу.
Он обратил  внимание,  что гомон заметно оживился. Приблизившись,  разглядел
бумажку с  изображением  красноармейца, вонзившего винтовку штыком в  землю;
одна из женщин читала  что-то вслух, другие с интересом прислушивались, то и
дело подавая  реплики.  Бумажки  были  у  двоих  или троих,  в том  числе  у
крёстной.  Она  осмотрела её  с обеих сторон  (читать, Андрей знал, почти не
умела), удивилась:
     - Ты гля,  дажеть  напечатано!  На  какой даве  с  араплану кидали. На,
почитай услух, - передала листовку соседке, - а то я погано бачу.
     Андрей  навострил  было  уши, но  расслышать  толком не удавалось из-за
галдежа. Догадывался, в чём дело,  но не верилось, что напечатали ночью да к
тому же успели оставить на  видном  месте. Приурочить к похоронам - это надо
додуматься! Хотелось и самому прочесть, но получил отказ:
     -  Тоби низзя, це для  взрослых. И никому не  болтай про тэ,  шо чув та
бачив, пойняв?
     Между тем  прибыли на место. Мужик на деревяшке вместо ноги  да дед лет
семидесяти подготовили не слишком глубокую, но широкую яму
     Потом выяснилось, что вырыть её помог Ванько, но  самого его  здесь  не
оказалось.
     Покойников, завернутых  кто  во что,  бережно опустили  вниз,  положили
рядком,  накрыли   домотканной   рядюжкой.   Бросая  горсть   земли,  многие
прослезились:
     - Хай земля вам будеть пухом!..
     - Царство вам небесное, мученики!..
     Бросил и Андрей три горсти. Глаза его затуманились, дрогнул подбородок;
стиснув  зубы,  чтоб  не  разреветься,  отошёл  от  могилы,  смахнул  слёзы,
успокоился. Не дожидаясь окончания похорон, заспешил обратно.
     В сторонке  от тропы  заметил  бумажку, поднял. Да  это  ж прокламация!
"Дорогие  хуторяне!  -  прочел на  обратной  стороне листовки.  - Не  верьте
вражьей  пропаганде - тому,  что утверждается  на обратной стороне: всё  это
ложь!  Столица  нашей  Родины  Москва  не  сдана  врагу,  Красная  Армия  не
разгромлена, она  с каждым  днём укрепляет свою мощь.  Измотав врага,  скоро
перейдёт   в   наступление,   и   фашистским   извергам   недолго   осталось
бесчинствовать на кубанской земле. Не падайте духом, верьте в нашу победу!"
     Кроме листовок, он передал и текст, но этот показался ему намного лучше
- грамотней и в самую точку. Сунув листовку в карман, на радостях сорвался с
места  и  бежал  до  конца  плантации:  хотелось поскорее  увидеть  Марту  и
поблагодарить. У  калитки  свистнул, подождал, но никто не вышел. "Может, не
хочут, чтоб нас видели вместе посторонние" - решил он и ушёл.
     После обеденной дойки коровы  отдыхали в  сумрачных,  нежарких  хлевах,
пока  спадёт  полуденный зной, и  только  в третьем  часу пополудни их снова
выгоняли  "на  пашу".  К  этому  времени  один  из пастухов-очередников  (по
договорённости или кто помоложе) по издавна  заведённому правилу отправлялся
в  противоположный  конец  хутора  собирать гурт. Так делалось  потому,  что
хозяйки, лишь на  короткое время прибегавшие с работы, подоив, снова спешили
обратно, и  пастух зачастую  сам  отпирал  хлев и понуждал корову, а то  ещё
овечку или телка-бузевка, покидать  убежище.  Андрей, хоть в этот  раз  и не
было  такой  необходимости  -  все  хозяйки дома,  вышел  пораньше: хотелось
встретиться  и  поговорить  с  Мартой. Чтобы не  быть замеченным Борисом или
Мишкой, прибежал балкой.
     - А я тебя утром видела, - сообщила она. - Угадай, где?
     - Когда пробегал мимо вашего двора? .
     - Не угадал. У кладбища.
     - Ну да! Тебя там не было.
     -  А вот  и  была! Разбросала  прокламации  и спряталась в подсолнухах.
Видела как ты прочитал одну и потом припустился бегом.
     - Надо было окликнуть: я так хотел тебя видеть! Чтоб поблагодарить.
     -  Опасалась, что  нас увидят.  Да ты и  пролетел, как  пуля. Я сперва,
удивилась:  говорил ведь, подошла очередь пасти  стадо, но потом догадалась:
маме нельзя волноваться, и она пасёт вместо тебя.
     - Ну ты и сообразительная, чес-слово! - похвалил он. - И ещё  молодчина
и умница. И твоя мама - тоже. Сколько штук напечатали?
     - Все шесть. Как к ним отнеслись женщины?
     -  Радовались - очень. Удивлялись, конешно: неужли подпольщики  - у нас
на  хуторе,  раз так  быстро  всё сделали. Прочитали  и  порвали  на  мелкие
кусочки.  Я  просил  - не  дали  да ещё и предупредили,  чтоб не  болтал  об
увиденном. Так что всё будет шито-крыто! Но мне уже пора, доскажу опосля.
     - Вечером приходи, буду ждать.
     У  раздавленных танкеткой ворот повстречал Мишку  и Бориса, только  что
выпроводивших своих бурёнок. Поздоровался.
     - Привет. Ты чё это, все же дома, - заметил последний.
     - Да так, по привычке...
     При дележе разрезанного на полоски противогаза Мише по жребию достались
неровные, хорошего пряща из них не получилось; к тому же одна резинка вскоре
лопнула, что страшно его огорчило.  И Андрей подарил ему свой,  злополучный.
Рогатка его выглядывала из накладного кармана куцих штанов, второй отдувался
запасом "камушков". Заметив, что бывший хозяин остановил взгляд на карманах,
Миша тут же спрятал рогатку глубже, предупредив:
     - Чур, назад раки не лазят!
     - Не боись, назад не потребую, - успокоил он меньшого товарища. -Только
не забудь, что я просил.
     - Завтра же сделаю на него засаду!
     - На кого это? - спросил Борис.
     -  Какой-то приблудный  кот Мурзика совсем забодал - житья  не дает. Вы
чем намерены заняться?
     - Да вот, хочем к вам в помощники напроситься, - сообщил Борис.
     До  конца хутора к компании присоединился и Ванько. Все пятеро - друзья
сызмалу: вместе росли, учились, шалили, а то и хулиганили: совершали вылазки
на бахчи, виноградники, на орехи, и не только на колхозные. Случалосъ, ночью
проверяли  содержимое  колодцев,  куда  в  летнее  время  некоторые  хозяйки
опускают свежеприготовленный борщ с мясом, молоко либо узвар...
     Этим  проделкам вскоре пришёл конец: двадцать второе июня сорок первого
года круто  оборвало беспечное, бездумное  детство;  кончились и радости,  и
шалости. А последовавшие дни, и особенно вчерашний, сделали  ребят взрослыми
не по годам.
     Как-то само  собой  получилось,  что они,  не  сговариваясь,  собрались
сегодня  все вместе  без,  казалось бы,  видимой  причины. Пасти  впятером -
такого ещё не было. Но и не с бухты-барахты...
     Когда, прибыв на  место,  худоба  дружно набросилась  - на разнотравье,
друзья поднялись на высокий курган. Здесь всегда свежий ветерок,  отсюда  не
то  что стадо -  вся  округа  как на  ладони. Вон,  в стороне, пасется  гурт
северной половины  хутора. Коров намного больше, но пастухов тоже  двое,  на
этот  раз женщины. И  те, и  эти пастухи следят, чтобы гурты не смешивались,
иначе вечером получается неразбериха. На восточной  окраине хутора сиротливо
стоят  бригадные постройки:  конюшня, бычатня  с базом - ещё недавно  они не
были  пустыми.  Посреди бригадного стана  задрал шею  колодезный журавель  с
деревянной  бадьей  на длинном  шесте;  вплотную к срубу  примыкает  дощатое
корыто для  водопоя -безлюдно  и  тут. Несколько  в стороне - два деревянных
амбара под черепичными крышами  - это из них забрали зерно хуторяне. Поблизу
от  них -  учётчицкая,  она же  бывшая  контора  бригады.  К стану  вплотную
примыкает и  сам  хутор  Дальний  -  два порядка  хат  с  грунтовой  дорогой
посередине. Эти  хаты-мазанки, саманные  да  турлучные,  построены  казачьей
голытьбой ещё до советской власти; крыты камышом или кугой. И лишь несколько
домов,  кирпичных  и под  железо, скрашивали унылый  вид довольно невзрачной
улицы.
     На  вершине  кургана ребята  расположились  в холодке  под  развесистым
ясенем, именно для  холодка посадили они это дерево прошлой осенью. До этого
саженцы  дважды усыхали.  Тогда Ванько  приволок  на  плечах вот этот ясень,
которому, судя по толщине  ствола, было уже не менее пяти-шести лет.  Вырыли
обширную яму, удобрили коровьими лепёхами,  несколько раз по весне полили, и
дерево оделось в богатую листву.
     Кроме  Андрея,  никто ещё не  знал в  подробностях того, чему невольным
свидетелем пришлось  стать Борису. Разговор начался со вчерашних событий: по
просьбе товарищей он ещё раз рассказал, как всё было.  Во время его рассказа
на Ванька  смотреть избегали... Он, казалось, окаменел. Стиснутые  челюсти с
подрагивающими  желваками,  застывший  взгляд,  сжатые  до белизны  кулачищи
делали его неузнаваемым...
     -  Не я на них наскочил!.. -  выдавил он зловеще. - Я бы выдрал им... с
корнями... чтоб и помочиться было нечем!..
     И это  не  было сказано просто так, в бессильной злобе. С пятого класса
Ванько жил у тёти, материной сестры, в нескольких  километрах от хутора - по
причине  удалённости школы-десятилетки,  находившейся  в  центре станицы. От
тётиного дома, хоть он и стоял на самом краю, до школы было гораздо ближе, и
родители вынуждены были мириться с разлукой.
     Матрена  Никитична  - тётя  Мотря,  как  с детства  привык называть  её
племянник - жила одиноко, бездетно и довольно зажиточно: имела неплохой дом,
корову, вела хозяйство, прилично заработывала. В племяннике - души не чаяла.
     На хлебном  элеваторе, где она трудилась  уже много лет, в числе прочих
служб  имелась кузница,  и  Ваньку нравилось проводить там всё  свободное от
уроков  время,  помогая   кузнецу  Серафимычу.  Уже  в  тринадцать  лет  он,
плечистый, широкогрудый и коренастый крепыш, к немалому удивлению взрослых -
не всякому это удавалось -  мог запросто "поцеловать"  из-за плеча увесистый
кузнечный молот. В четырнадцать  никто не  мог победить его "на локотках". А
помогать Серафимычу отковывать оси, валы и другие крупные поделки, требующие
от молотобойца недюженных сил и  сноровки, было  для него, без преувеличения
сказать, истинным удовольствием.
     Год  тому назад отца призвала война, и Агафья Никитична, мать,  забрала
сына к себе напостоянно.
     До его возвращения сверстникам, собравшимся ныне на кургане, жилось  ох
как  несладко. Упоминавшиеся уже  Лёха с дружками - Плешивым (прозванным так
из-за  незарастающего  волосами  пятна  на голове) и Гундосым  -  давно  уже
притесняли "иногородних", не давая  ребятам спокойного  житья. Андрею и  его
приятелям  нужно  было  находиться   в  постоянной  готовности  к  козням  и
враждебным вылазкам: на ерике  - не оставлять без присмотра одежду, иначе не
только  рукава рубах, но и штанины придется долго особождать  от "сухарей  с
примочкой";  ходить балкой можно  было только  гурьбой, в  одиночку рискуешь
быть встречен  и  поколочен.  Ерик  кишел раками,  но  часто улов,  а  то  и
раколовки  бывали самым наглым образом отнимаемы  "кулацкими выродками", как
промеж себя называли их ребята.  В столь незавидном положении находились они
до тех пор, пока ихнего полку не прибыло - вернулся домой Ванько.
     Случилось  так,  что  на следующее  утро  Агафья  Никитична обнаружила;
кто-то  ночью   побывал  в  их  огороде  на  бахче  и  порядком  насвинячил:
переколошмачено  половина арбузов, исчезли начинавшие желтеть дыньки. Ванько
поделился новостью с Федей и  Андреем, и  оказалось,  что  несколькими днями
раньше с их бахчами сделали  то же самое. При этом хулиганы  утеряли фуражку
со сломанным лаковым козырьком - её не раз видели на Лёхе. В тот же день как
ещё  одно доказательство в вербах напротив огорода Гаповских обнаружили кучу
свежих арбузных и дынных корок; устроили засаду.
     Ждать долго не пришлось. Лёха  с  Гундосым орешником, растущим по меже,
спустились зачем-то в балку и повстречались с поджидавшими носом к носу.
     -  Здорово,  Леша!  -  поприветствовал Ванько  первым. -  Давненько  не
виделись.
     Тот  неохотно, но  всё же подал  руку, переложив цип  (кусок  железного
прута, согнутого с одного конца наподобие трости), с которым не расставался,
в левую. И тут же, скривившись, как если бы пальцы прищемили дверью, присел,
пытаясь  выдернуть  ладонь  из  сильной  лапы противника.  Цип  выронил, его
подхватил Андрей. Гундосый попытался удрать, но его перехватили.
     - Ты шо, сказывся?! - потряс побелевшими пальцами Гапон.
     Сграбастав обоих за участки одежды,  называемые  в  обиходе шкирками, и
встряхнув так,  что  дружки  клацнули  зубами,  Ванько подвёл их к  арбузным
недоедкам.
     - Это вы тут пировали?
     - Так  це ж  наши  кавуны,  дэ  хочемо, там  и  имо, -  сипло промямлил
Гундосый. При этом глаза у обоих воровато забегали.
     - А  почему эта  фуражка оказалась на  моём баштане? Или, может, это не
твоя? - посмотрел Лёхе в глаза.
     - Моя...  Може, ии найшлы собакы та и занэслы  на ваши городы, - сделал
тот  неуклюжую  попытку  отвести  подозрения.  -  Бо я  цю хуражку давно уже
выкынув гэть.
     -  И заодно  потоптали  кавуны? Не темни,  занесли  её  туда  двухногие
собаки, похожие  на вас, -  возразил Ванько. - Вот так: пока не слопаете эти
три недозрелые арбуза, отсюда  не  уйдёте. Присаживайтесь  и чтоб отчитались
корками!
     Силком усадил арбузятников на землю. Стальной пруток в мизинец толщиной
согнул  в виде  буквы "С",  в образовавшееся полукольцо просунул  их  ноги -
одного правую, другого левую повыше щиколоток и свёл цип в кольцо.
     -  Освободим  через  час.  И  без  фокусов!  -  предупредили  огородных
разбойников и оставили одних.
     Едва ребята ушли, как те попытались  сдвоенными усилиями цип разогнуть,
но это оказалось не под силу. Освободиться не удалось,  и пришлось "слопать"
и отчитаться корками.
     Так  был  положен конец верховенству  и  произволу этой  троицы,  самой
распоясанной на хуторе.
     Приведён этот почти годичной  давности  эпизод вовсе не для того, чтобы
лишний раз показать: вот-де какой силач один из героев нашего повествования;
просто  автор  считает,  что случись на месте Бориса  Ванько,  он  сумел  бы
осуществить  высказанную в отношении насильников угрозу. Словно очнувшись от
забытья, он судорожно вздохнул.
     - Даже не верится, что это было всего лишь позавчера, а не во сне...  -
Спохватившись, что размышляет вслух, Ванько пояснил: - В понедельник везли с
нею от амбаров  зерно. Специально убежали  от теть Шуры, чтоб  поговорить  о
своём. В  ушах звенит еще ее голос... В  тот  день была она такая  веселая и
красивая! Хотелось  посадить  её поверх мешков и прокатить,  как  ребёнка. А
вечером -  сидим под хатой,  комары надоедают, где-то  неподалёку гремит, аж
стекла  прыгают,  а  ей  ничего.  Хоть  и война,  говорит, и  грешно  в этом
сознаваться,  но  всё равно я сейчас самая счастливая на  свете. Всё просила
посидеть ещё немного, будто чувствовала, что в последний раз...
     По  гравийке ползла колонна  вражеской техники. Андрей,  как  и другие,
молча смотрел на эту армаду, но думал о другом. Душевная боль,  сквозившая в
словах  товарища, сжимала и  его сердце, была ему  очень понятна. Вот почему
Ванько вчера так  и не решился взглянуть на замученную  подругу и не остался
сегодня до похорон - он верняк не сдержал бы слёз... А может, хотел оставить
её в памяти такой, какую любил, какую видел в последний раз живою.
     Вспомнив,  что прихватил  с  собой  бинокль, достал  его  из  сумки,  к
немалому удивлению остальных. Стали по очереди наблюдать  за происходящим на
гравийке.  В него, хоть  и неисправна одна  половина, видно было так, словно
эти машины, тягачи и танки ползут в какой-нибудь сотне метров отсюда. .
     - Ну ты,  Андрон, и ж-жупел!  - упрекнул  его Борис, передавая  бинокль
Мише.  - Я  противогаз  не стал припрятывать - сразу отдал на общий котёл. А
ты, выходит, нашёл биноколь и решил помалкивать?
     Значения  слова  "жупел"  он  (как,  впрочем,  и  остальные) не знал  и
пользовался им в качестве  бранного.  В данном  случае "жупел"  мог означать
что-то вроде жука или гуся.
     Чтобы отвести от себя подозрения в нечестности (сокрытии находки в день
обследования зарослей), Андрею пришлось рассказать, каким образом оказался у
него этот бинокль;  а поскольку  все  знали  о пустой кобуре  комиссара - то
заодно сообщил и о найденном там же пистолете  ТТ с двумя обоймами. Не желая
пока  упоминать о  лётчике и Марте,  представил события так:  возвращался  с
гравийки, услышал стрельбу, влез на  дерево и увидел,  как фрицы расстреляли
комиссара.
     Услышав о пистолете, Миша уступил бинокль Феде.
     -  Пистолет  ТТ,  с  двумя  полными обоймами?  -  переспросил  он, весь
преобразившись. - Ну и ну, воще! Как же его фриц не забрал?
     - Комиссар, чтоб он не  достался врагу, отбросил и  пистолет, и бинокль
далеко в  сторону.  Достал  из кобуры, хотел, видно,  пристрелить фашиста, а
потом  себя,  но  из-за  ранения руки  не смог поставить  на боевой взвод, -
пояснил Андрей, сам в это поверивший.
     - От бы стрельнуть, хоть разочек, из  пистолета! - загорелся Миша. - Из
ружья палил, наши  за сливы  разрешили один раз из винтовки; вчера  даже  из
шмайссера попробовал. А из пистолета не приходилось.
     - Да погоди ты, Патронка! - перебил его  Борис. - Ты, наверно, и во сне
стреляешь!..  Чтой-то  я не  пойму,  - стал  опять допытываться у Андрея.  -
Получается, когда мы в обед встретились, ты про комиссара уже знал - и тянул
резину до самого вечера?
     -  Братцы,  а кто это  на нашем островке  поселился? - воскликнул вдруг
Федя. - Какой-то тип уже шалаш поставил и уху замастыривает: виден дымок над
треногой с котелком. Как же он туда попал?
     Невооружённым глазом этого  видно  не было,  Миша  попросил  глянуть  в
бинокль. Таиться дальше не имело смысла, и Андрею пришлось рассказать  всё -
от воздушного боя до подаренных часов.
     - Ишь ты, золотые! - удивлённо воскликнул Борис, - А не снял ли ты их с
руки комиссара?
     - Щас  как  в  лоб  закатаю!  -  вспылил  Андрей.  - За  мародёра  меня
принимаешь?
     - А чё ж тогда сразу не признался?
     -  Боря,  перестань  придираться. Значит, так надо  было, -  заступился
Ванько. - Лично я Андрею верю.  - Он тоже навёл  бинокль на островок и долго
рассматривал. - И куда ж он теперь?
     - Собирался вроде в Ивановку. Там  у него, говорил, есть знакомые,  они
сведут с партизанами.
     - Думает, что там есть партизаны?
     -  Так прямо не говорил,  -  поправился Андрей.  - Но считает, что наши
верняк  оставили  людей для  подпольной  работы  и организации  партизанской
борьбы. Не только в Ивановке - может даже  и  у нас на хуторе.  Глянь вот, -
достал из кармана  сложенную вчетверо прокламацию, - что я нашёл сёдни возле
кладбища.
     - Вот это да! Быстро сработано, - прочитав, удивился Ванько. - Но... не
верится, что и у нас на хуторе могут быть подпольщики!
     - Ну, может, не на нашей стороне... Или даже в станице, - пожал плечами
Андрей. -
     - Если так, то это ж, братцы, здорово! У меня аж на душе повеселело.
     Прокламация  пошла  по рукам, её  перечитывали, удивляясь  и радуясь: в
случае чего  можно надеяться на защиту. Лишь Андрею становилось  не по себе:
он жалел,  что  заварил  эту  кашу.  Выручила Свинья: намереваясь  удрать на
хутор,  она отделилась от гурта, и  он поднялся завернуть. В этот раз он был
благодарен  ей за  возможность  отлучиться: стало  страшно неудобно за обман
товарищей.  "И  зачем только  дёрнуло меня  с этой дурацкой  прокламацией, -
корил  он  себя. -  Одно  дело, когда нужно  поддержать дух  и настроение  у
женщин; но  дурить друзей - непорядочно!" И теперь промах уже не поправить -
поздно.  Это  значит  рассекретить  Ольгу  Готлобовну.  Вдруг она и  вправду
подпольщица?  3а  это  говорит многое.  Взять,  например,  йод и  бинты:  не
своровала ж она их в госпитале на случай, что дочь порежет  палец при чистке
картошки! Или хлеб: где  по нынешним временам возьмёшь белой пшеничной муки,
да ещё  ежли ты приезжий? Ясно: её  снабдили всем  необходимым, оставляя для
работы в тылу  противника.  А записка  дять  Саше?  В ней  верняк указан был
пароль и адрес подпольной явки.  Но почему тогда пошла она на такой риск? Из
уважения за  то, что спасли советского лётчика, который теперь уничтожит ещё
не одного фашиста?
     Когда вернулся на курган, здесь всё ещё говорили о подпольщиках.
     - А давайте - слышь, Андрей? - заговорщически  понизив голос, предложил
Миша, - давайте знаете что, разузнаем, где у подпольщиков штаб или...
     - Это ещё зачем? - насторожился Борис.
     -  Попросим,  чтоб  и  нас  приняли  в  партизаны.  А  чё?  Выдадут  по
пистолету... или даже по шмайссеру. Да!  я ж вам так и не рассказал, как мне
удалось пострелять из фрицевского автомата. Рассказать?
     - Давай, токо покороче и без брехни, - согласился выслушать Борис.  - А
то я тебя, жупела, знаю...
     - Ну,  значит,  так.  Сижу это я во дворе, квасолю из  стручков  лузаю.
Вдруг слышу - ды-ды-ды, ды-ды! Из пулемёта шмаляют. Смотрю, а они - гур, гур
на мотоциках вдоль хутора...
     - Ты, Патронка, дело говори, - напомнил Борис.
     - Так я дело и говорю.  Два мотоцика с четырьмя фрицами завернули к нам
во двор. У нас возле колодезя кадушка с водой, налили, чтоб не  рассыхалась.
Они - давай из неё обливаться. А потом один за автомат - и по курам бац, бац
одиночными. Трёх укокошил, подзывает меня; булькочет, как индюк, и некоторые
слова по-нашему. Вобщем, заставляет скубать перья. А я показал на шмайссер и
на куру: дай, мол, и  я одну кокну. Он дотямкал, ухмыляется, но протягивает:
карашо, делай курка капут. Оттянул затвор, показывает, как нажимать на курок
- за тумака меня принимает. Три выстрела сделал. Хотел очередью попробовать,
снял с предохранителя, но он заметил и отбрал.
     - Как  же они  у тебя  не  разбежались,  пока  стрелял? -  засомневался
Андрей.
     - Так они ж у нас в загородке, чтоб не шкодили.
     - Ну и как, попал в куру? - спросил Борис.
     - Дурак я,  что ли,  в  собственную худобу целиться!  А  автомат у  них
годнецкий, нам бы таких парочку!
     - И  что б ты с ними делал? - заметил  Ванько, отложив бинокль. - Палил
бы по воронам, как когда-то из ружья?
     -  Почему  это  по  воронам,  -  обиделся пацан.  -  Пригодились бы для
другого! Мало ли  чего... Они будут  с нами  что  хотеть,  то и делать, а мы
лапки кверху и хвостиком вилять?
     - А чё, он дело говорит, - заступился Борис за соседа. - Ежли б я вчера
успел схватить автомат, я б им показал! И вобще в другой раз в зубы смотреть
не стану.
     - А ещё,  поговаривают, бывшее кулачьё  станет  теперь хвоста драть  да
фашистам прислуживать, - заметил Федя. - Оружие не помешало б.
     - Теперь  у нас есть пистолет на случай чего. А хвосты драть предателям
долго  не  получится, - уверенно пообещал Андрей. - Я спросил у лётчика, так
он что сказал:  не знаю, говорит,  когда война кончится, но что  фрицы у нас
надолго  не  задержутся, так это  верняк. Красная Армия  им ещё покажет, где
раки зимуют.
     -  Вот и я  ж  про  это  самое! -  подхватил Миша. - Как зачнут их наши
дербанить да как попрут с Кубани, мы бы им и помогли.
     - Нет, Мишок, хоть ты и складно говоришь, - охладил его пыл Ванько. - У
меня  на  них руки больше  твоего чешутся,  но... Надо сурьёзно  смотреть на
дело. Не  наше это  занятие  -  воевать, даже если  б  действительно удалось
раздобыть оружие. И особенно рано тебе: мало каши поел.
     - Ты не  смотри,  что  мне  токо  двенадцать!  Я уже давно  взрослый, -
возразил Миша, задетый за живое  "кашей". - У Феди в стихе как сказано? "Нас
война  повзрослила досрочно"!  По-твоему, надо  сидеть сложа руки и  ждать у
моря погоды?
     - Сидеть сложа руки не придется, - спокойно объяснил старший товарищ. -
И  тебе тоже, раз  уж  и ты считаешь  себя повзрослевшим досрочно.  Конешно,
война  всех нас  сделала  старше... И  потому мы  просто обязаны, пока воюют
отцы, не сидеть сложа руки, а действовать.
     - Не знаю, что я тогда должен делать, - повёл плечом Миша.
     - Вспомни, что говорил позавчера: нужно привезти пшеницы  всем, у  кого
много ребятишек.
     - Ну, говорил, так что?
     - А может, им и ещё чего нужно, как ты думаешь?
     - Воще  - конешно:  корму худобе на  зиму  помочь припасти, топлива,  -
сообразил он.
     - А  первым  делом - помочь управится с огородами - картошку  выкопать,
кукурузу убрать, бодылку срубить, - добавил  Борис. - Я  тёть Лизе давно уже
помогаю по хозяйству.
     -  Не тёть Лизе,  а Верке,  потому что в женихи  набиваешься, - уточнил
Миша.
     - Подсолнухи  вон доспевают  колхозные -  можно навыбивать  семечек,  -
дополнил, в свою очередь, Федя.
     - А за хутором до  самой  станции кукуруза,  -  напомнил Андрей. - Свою
многие  зеленцом поварили да и красноармейцы  помогли. Можно будет, если  не
днём, то ночами не поспать.
     -  Вобщем, ребята, делов навалом,  лишь бы не  ленились,  - подвёл итог
Ванько. - Или ты только стрелять взрослый?
     - Знаешь, что!.. не наедай,  - обиделся любитель пострелять.  - Что вы,
то и я буду делать, от вас не отстану.
     - Вот об этом давайте  сёдни и договоримся: чем следует заняться уже  с
завтрашнего дня.
     - Подождите,  я  только  заверну Свинью, - попросил  Андрей. - Обратно,
зараза,  удирать  надумала!..  -  Прихватив  киёк,  он вприпрыжку  сбежал  с
кургана.
     Вечером  матери  во дворе  не оказалось,  но на обычном  месте  у сарая
стояло два ведра с водой. Корова их осушила и зашла в  стойло. Андрей прошёл
к  колодцу,  умылся по  пояс;  в  комнате переоделся  в  новое, и прежде чем
отправиться  на  свидание, зашёл  узнать,  напоена ли  оставшаяся без хозяев
сломовская Жданка. Оказалось, что мать уже напоила её и начала доить.
     Во дворе  бывших соседей  к нему,  помахивая  хвостом,  подошёл  пёс  -
годовалый,  каштанового окраса,  уши торчком. Он  поскуливал и  так  жалобно
смотрел на соседа, словно хотел о чём-то спросить.
     - Остался  ты, Тобик, сироткой... -  присев,  почесал у  него  за ушами
Андрей. - А пойдём-ка, братец,  и ты  со мной, попробую помочь  твоему горю.
Только надо поводок из чего-нибудь сообразить.
     На  месте,  привязав,  на  всякий  случай, кобелька  к  акации,  Андрей
негромко свистнул. Марта долго ждать  не заставила. Тобик при её приближении
зарычал.
     -  Не  боись, он привязан. Тобик, перестань!  - приказал собаке,  и тот
виновато лег.
     - Это твой? Какой красивый пёсик! - похвалила она, присев на корточки в
метре от животного.
     - Понимаешь, он теперь как бы  сирота...  - стал объяснять Андрей  цель
привода собаки. - Чувствует, видать, что случилось  несчастье: временами как
заскулит-завоет, жалобно так, просто сердце разрывается. Жалко бедняжку, вот
я и подумал:  живёте вы на  самом краю, собачку этот гад убил. А Тобик - пёс
что надо. Может, думаю, понравится.
     - Очень-очень нравится! И кличка красивая. - Обрадованная, Марта хотела
приблизиться, но  тот  предупреждающе  обнажил  острые  белые клыки, коротко
рыкнул. - Хочется погладить, но он, наверное, злой и кусается...
     - Вобще, чужим не даётся. Но давай я вас познакомлю. - Взяв за ошейник,
сжал ему слегка пасть. - Дай понюхать свою руку, а потом  погладь. Не боись,
не укусит.
     - То-обичек, хороший пё-осик, давай познакомимся... Теперь я буду твоей
хозяйкой. - Дав обнюхать руки, несколько раз  провела ладошкой по спине. Тот
поворчал, но незлобиво и виляя мохнатым хвостом.
     - Надо бы угостить его чем-нибудь. Он поймет, что к нему с добром, и не
станет дичиться.
     - Я сейчас! - Она убежала в хату и  вскоре вернулась. - Мама пирожков с
творогом  напекла.  Попробуй  и  ты, такие вкусные! - Угостила Андрея и  три
оставила собаке.
     Учуяв запах, пёс  заработал хвостом энергичнее,  пристально  смотрел на
будущую хозяйку. Когда та поднесла пирожок, аккуратно взял и проглотил  едва
ли не целиком.
     -  Проголодался,  бедняжечка.  На вот  ещё. Да не  спеши, хоть  вкус-то
распробуй!.. - Скормив гостинец, погладила его снова, и на этот раз Тобик не
возражал.
     Пока Андрей  привязывал  его к будке, она спроворила  полную кастрюльку
похлёбки, сама же поднесла угощение, и знакомство состоялось.
     Смеркалось.  Слабый  ветерок,  напоённый  терпким  запахом  доцветающих
подсолнухов, был душноват и временами всё ещё горяч. Надоедали комары. Марта
предложила -взобраться на навес летней кухни:
     - Там  их ветерком  сдувает. Я раз всю  ночь  здесь спала,  и  ни  один
комарик не укусил. А свежо, особенно под утро, - не то что в комнате.
     - А почему тогда только один раз?
     -  Мы  с мамой разложили здесь сушиться резаные фрукты для  компота  на
зиму.
     Приставили лестницу, освободили небольшую площадку, уселись рядышком.
     - А тут и правда хорошо! - понравилось Андрею. - Можно сидеть хоть  всю
ночь.
     - Лично я не против.
     - Потому что комары не кусают?
     - И что рядом ты: мне с тобой интересно.
     - А мама не заругает, ежли задержишься?
     - Она же знает, что я с тобой. И потом, я ведь уже взрослая.
     Ответ Андрею не понравился. Нюська, помнится, начинала так же: "Чиво ты
стиснясся, мы ить уже зрослыи!" Неужли и эта будет такая же несурьёзная? . .
Пока он сомневался, опасаясь снова быть разочарованным, Марта спросила:
     - А стадо пасти интересно?
     - Мне нравится... Мы сёдни пасли впятером: все ребята собрались.
     - Так веселее?
     - Не поэтому. Наметили кой-какие дела на будующее.
     - Правильно - "будущее", без "ю", - поправила она. - Какие именно?
     - Да так... Взяли шефство над семьями, где много ребятишек. У некоторых
их по трое, а то и четверо.
     - Это вы хорошо придумали. А прокламацию показывал?
     -  Показал...  Только потом  пожалел. Почему? Они ведь поверили, что её
подбросили подпольщики. А мне стало стыдно: какие  ж мы с тобой подпольщики?
Обманывать товарищей - это нечестно.
     - Хотелось, как лучше, - посочувствовала она. - Но ты ведь не...
     - Разве ж можно! И ты знаешь, почему.
     -  Мама строго-настрого предупредила: больше  нам не следует заниматься
не своим делом. Напомнила насчёт пистолета и парашюта - вы ведь его заберёте
сюда? - с ними нужно быть очень осторожными!
     - Будь спок, у нас есть где прятать опасные предметы - в пещере.
     - Откуда тут пещеры? - удивилась она.
     - Ну, не настоящая, конешно... Однажды  мы с ребятами нашли лисью нору.
За бригадой есть  небольшой курганчик, весь заросший тёрном, и мы играли там
в войну.  Так вот, возле этой  норы увидели кости и человеческий череп: лиса
выгребла  вместе  с  землёй.  Решили,  что   она   наткнулась  на  старинное
захоронение. А там ведь могут быть меч или копье. Такой случай был: нашли не
только меч, но и  старинные золотые украшения.  Ну, принесли  лопату,  стали
втихаря  расширять ту нору.  Трудились, наверно, с неделю.  Ничего такого не
нашли,  но  зато  какая получилась  пещера -  я  те  дам! Свободно  впятером
помещаемся. Поиграли, забросили, а  недавно оборудовали как следует, сделали
внутри ниши, пол застелили  матами из куги,  вход снаружи замаскировали - не
заметишь.  Это  я её  имел  в виду,  когда  говорил,  что есть  где спрятать
Александра Сергеевича. Может, тебе это не интересно? - спохватился он.
     -  Что  ты!   Очень  интересно,  -  горячо  заверила  слушательница.  -
Познакомишь меня со своими друзьями?
     - Конешно, ежели хочешь. Я им  уже рассказал  и о лётчике,  и  о  тебе.
Хотел повременить, но так получилось.
     И  Андрей поведал о  том, как и  почему пришлось раскрыть секрет раньше
времени.
     - Но ты не думай, - заверил, - у  них мозги  и языки на месте. Я в  них
уверен, как  ты в своей маме. - Глянул на часы: - Ничего, что задерживаемся?
Уже перевалило за полночь.
     - Ну  и что. Я же  сказала, что хоть  до  утра. Знаешь, как  скучно без
друзей и знакомых! И девочек поблизости нет.
     - С  подружками тебе не повезло, эт точно. На  нашем порядке всего  две
ровесницы осталось - Вера да Нюська, - посочувствовал он.
     - А почему так мало взрослых девочек и ребят?
     - Много  поумирало в тридцать третьем  году. Тут знаешь, какая голодуха
была! Я -  то  не помню,  мама  рассказывала. Страшно, что  было: ели собак,
кошек, крыс -  ежли,  конешно, удавалось кому  поймать. Люди пухли,  мёрли с
голоду  сотнями.  Даже людоедство было. По полстаниц вымерло!.. Ты  разве не
знала?
     -  Мама  рассказывала, что был  повсюду голод, но  что такие ужасы... А
почему так случилось - знаешь?
     - Конешно:  из-за вредительства.  Буржуи, скрытые враги  народа  хотели
бунт против советской власти вызвать. Блюхер, Тухачевский, ещё кто-то. Мы их
портреты в учебнике все почеркали, учительша велела.
     - А мне  мама  говорила  - правда,  по секрету, но тебе я могу сказать,
особенно  теперь...  будто   всё   это  устроили   евреи,   пробравшиеся   в
правительство.
     - Евреи? .  . - усомнился собеседник. -  Что-то не верится. Получается,
что  они  помогали  Гитлеру, а  он их после  этого  приказал  всех поголовно
уничтожить. Даже  в листовке  сказано: доносите о коммунистах, комиссарах  и
евреях. Да и товарищ Сталин такого бы не допустил!
     - Для меня это тоже тёмный лес. И неинтересно. Расскажи лучше о себе, я
хочу знать про тебя всё-всё!
     - Может, давай сёдни заканчивать - поздно уже.
     - Ещё немножко посидим, а то когда теперь увидимся!..
     - Ну почему?  Ежли не  против, я буду приходить часто: мне с тобой тоже
интересно.
     - Конечно, приходи! И не обязательно вечером.
     - Днём как-то неудобно... Что подумают твои?
     - Кто, мама?  Да ничего плохого  не подумает! - заверила Марта. - Я  ее
знаю: она о тебе очень хорошего мнения.
     - Спасибо. А как ей нравится, что ты считаешь себя уже вполне взрослой?
     Она помедлила с ответом.
     - Намёк поняла.  Но  мама  уверена в моём благоразумии. А я, конечно, в
твоей порядочности: ты ведь не из тех, "редких".
     - А вобще-то мы с  твоим дедушкой старые друзья, так что запросто можно
приходить  и  днём.  А зараз всё-таки пора:  поздновато и  работы у  меня на
завтра - вернее, уже сегодня - уйма с самого утра.
     После   похорон   ближайшие  соседки   поделили   немудрящее  имущество
Александры - какая-никакая утварь, барахлишко, зерно, что привезли накануне,
другие  съестные   припасы  -  между   многодетными   матерями;   таких,   с
тремя-четырьмя ртами,  было на их "порядке" несколько семей. Не сразу пришли
к согласию разве что насчёт Жданки. Коровёнки у многодетных имелись, держать
же две -  у  всех  худо с  кормами, дай  бог с одной-то дотянуть  до  весны.
Предложение забить  на мясо  отвергнуто было большинством: это  дойную-то? у
кого рука поднимется? И  потом, на хуторе Кисляки живет сестра  Александры с
детьми  -   законная  наследница;  может,  представится  возможность  как-то
сообщить.  Словом, пока  в степи  трава, пущай ходит  в  череде, а там видно
будет - глядишь, через месяц-два наши вернутся...
     Почти неделю  жизнь  текла без заметных перемен. По  гравийке оживилось
машинное движение  - сновали и в ту, и  в другую стороны, но на хуторе никто
из  оккупантов  не появлялся.  Впрочем, перемен не  было  лишь на  андреевом
"порядке"; по  ту сторону балки они  уже происходили.  Объявился Гаповский -
отец. В период коллективизации он  "охотно" вступил в колхоз, сдав инвентарь
и  худобу,  но вскоре бесследно исчез -  после  того, как  пало  от  потравы
несколько  обобщённых  лошадей;  поговаривали,   что  это  его   рук   дело.
Неизвестно, где пропадал он все это время, но с приходом немцев объявился, и
новые власти назначили его  старостой хутора. Вернулись и ещё  двое мужиков,
считавшихся призванными на войну; эти дезертиры  также, по  слухам, заверили
"господ немцев", что давно мечтали о свободе от совдепии, и стали полицаями.
     Полицейский  участок  разместился в  бывшей  учётчицкой,  которая стала
называться теперь комендатурой. Над её крыльцом вывесили красный флаг,  но с
белым кругом посередине и жирной свастикой на его фоне. Сюда  стали наезжать
в легковушке высокопоставленные гитлеровцы. Велась  перерегистрация жителей:
на  обложках паспортов и  документов, их заменяющих, ставили в левом верхнем
углу  какие-то знаки и буквы;  у одних они совпадали,  у других  -  нет, что
вызывало среди хуторян толки и тревожные предчувствия...
     Под  вечер третьего дня ребята  наведались  к лиману  -  не вернулся ли
лётчик. Лодка стояла у берега. Сплавали на островок, забрали лётную одежду и
парашют, тайком перенесли в пещеру.
     Однажды поутру у двора  Сломовых остановилась  автомашина.  Прибежавший
полюбопытствовать Андрей определил: ЗИС-5. С кузова спрыгнул пожилой мужчина
с  массивной  нижней  челюстью,  сросшимися на  переносице  бровями  и  узко
посаженными  глазами. Серый картуз  с  удлинённым козырьком сшит из  того же
материала, что френч и штаны, заправленные в  яловые сапоги.  Из кабины, где
за  рулём  сидел  в такой  же униформе  мужик помоложе, с трудом  вывалилась
квадратная краснолицая, с излишней упитанностью женщина в мешковатом платье.
Переговариваясь вполголоса,  приезжие осмотрели хату, зашли  вовнутрь; затем
таким же  образом обследовали  турлучный,  крытый кугой, сарай,  заглянули в
колодец. После чего мужик подал знак шофёру.
     Хлопнув  дверцей, тот взобрался  на  верх ЗИСа и  стал  подавать  узлы,
оклунки, табуретки и прочий  домашний  скарб, который хозяева складывали под
стенку у сеней.
     Подошли  мать  с  соседкой, поздоровались,  предложили помощь. Мужик  в
ответ  лишь  косо  глянул,  жена  на  приветствие  ответила,  но  от  помощи
отказалась  - "сами управимся".  Неназойливые попытки  разговорить  приезжих
успехом не увенчались, и соседки ушли.
     Андрея непредвиденное появление такого соседа очень обеспокоило. Хата -
ладно, не жалко. Но ведь этот  мурло со  своей толстомясой кикиморой  станут
теперь хозяевами и сломовской Жданки!  А она даёт чуть ли не по ведру молока
за удой.
     -  Мам, а  как же корова -  неужели им достанется? - спросил он,  когда
возвращались к себе.
     - Мне тожеть этого не хочется, да теперь уже поздно...
     - Ничё не поздно! В обед перехватим и во двор больше не  пустим - вот и
всё. За какие заслуги делать им такой подарок?
     - Бог с ними, сынок, не связывайтесь, - безнадёжно махнула рукой  мать.
-  Подальше  от  греха,  видишь - на  машине  приехал: не  иначе  хвашисский
прихвостень.
     - Мам, да им и в нос не влетит! - не соглашался сын. - Ежли и знают про
неё, так мало ли куда подевалась! А наши верняк не донесут.
     - Кто-то ж сообщил,  что  хата пустуеть;  може, сказали и про Жданку, -
стояла на своём мать. - Раньше не додумались, а теперя опасно.
     В другое время  Андрей сделал бы, возможно, по-своему.  Подростки в его
возрасте считают, что они уже сами  с усами,  и зачастую поступают  вопреки.
Правильней было бы,  считал он, не  допустить несправедливости:  чем  дарить
прихвостню, лучше уж забить на мясо, раздать соседям порадовать детвору. Сам
он тоже не помнит, когда ел мясо в последний раз. Но он уже имел случай дать
маху -  и чуть было не поплатился жизнью. Помнил совет дять Саши  и обещание
впредь  не рисковать  без  особой нужды. К  тому  же, на  кургане условились
ничего не предпринимать, не посоветовавшись. И он завернул к Феде.
     Сосед  на  год  моложе, хрупче сложением, светловолос.  Как и все, имел
кличку. Правда, несколько необычную: Хветь Подскажи. Утвердилась она за  ним
с  четвёртого  класса по причине  того, что был он мастак решать задачки  по
арифметике,  правильно расставлять знаки препинания  на диктантах, писал без
ошибок  суффиксы и прочие  падежные окончания.  А  самое  главное  -  охотно
делился знаниями,  объяснял  непонятное  желающим и  даже  разрешал  изредка
списывать, если кто не успевал сделатъ уроки дома. Ко всему этому, Федя умел
сочинять стихи  -  складные и  лёгкие  для запоминания, но  это к  кличке не
относится.  Со  временем вторая её половина - Подскажи -  отпала и  осталось
лишь "Хветь", производное от имени.
     Ещё  издали  Андрей  определил,  что  сосед  занят выжиганием: лёжа  на
животе, с помощью линзы от бинокля (раскурочили испорченную пулей половинку)
старательно выводил на дощечке какие-то письмена. Был так поглощён занятием,
что не  заметил  приближения  товарища,  и Андрей  успел прочесть  известное
уравнение: Федя + Клава =... Спохватившись, поспешно отложил работу надписью
вниз, слегка при этом порозовев.
     В  отличие  от Бориса, не делавшего тайны из своих симпатий в отношении
Веры-Мегеры,  Федя сердечной  привязанности  напоказ  не  выставлял и  был у
верен, что никто  о  его тайне не знает.  Но шила в мешке, как  известно, не
утаишь, и приятели догадывались, что ему давненько  нравится Клава по кличке
Пушок.  Жила  она  далековато  -  на другой  половине  хутора,  недалеко  от
бригадного  стана.  Они  ни  разу не "встречались", и любовь его  была чисто
платонической.
     -  От  меня, Хветь, можешь  не прятать.  - Андрей  сел рядом, кивнув на
дощечку. - Да и пацаны считают, что Клава - девчуха что надо.
     - Тебе  больше поговорить  не о чём?  - не  желая рассуждать  на  столь
интимную тему, сказал тот; при этом вид его  напоминал  выхваченного удочкой
ерша с растопыренными колючками.
     -  Да ты  не  сердись... дело житейское. Мне,  между прочим,  тоже одна
нравится.  А  пришёл  я  по  очень   сурьёзному  делу:  на  сломовскую  хату
квартиранты объявились.
     - Ну и пусть себе живут!
     - Ты ещё не знаешь, кто они такие... Верняк фрицевский холуй.
     - Да? - сбросил Федя маску обиженного. - Это уже  интересно. Почему так
решил?
     -  Так  ведь  курице понятно!  Приехал  на машине  -  раз; одет во  все
немецкое,  разве что без погон, - два. По  рылу видно, что непростых свиней.
Но дело  не  в  этом.  Жданка-то  теперь тоже  им достанется -  вот чего  не
хотелось бы!.. Она в обед опять придёт к родному сараю.
     - А вот  этого допустить никак  нельзя!  - горячо поддержал  его сосед,
решительно стукнув себя по коленке кулаком.
     - Вот  я и хотел: на налыгач - и  к тёть Лизе или моей кресной. Но мама
решительно против: говорит, это теперь опасно.
     -  А  знаешь,  она  права, -  подумав,  согласился  Федя.  - Ведь  если
дознается да доложит своему начальс