ить втройне. Гробовщики назвали цену, Сразив беднягу наповал: Не обопрись старик о стену, Он точно наземь бы упал... Вчера детины перебрали, Сегодня малость недоспали, У них трещала голова; Опохмелиться бы сперва, А тут его нечиста сила Совсем некстати принесла! И вот они ему со зла Такую цену заломили. И сколько тот их не просил, Афоним гроша не скостил... Людскою жадностью сраженный, Вдовец едва добраться смог В свой табор, в траур погруженный, Всё рассказал и с горя слёг. Но делать нечего: цыгане, Перетряхнув узлы, карманы, Кой-как оплату наскребли И тем детинам принесли. Гробовщики переглянулись, Смутившись... но, пожав плечьми, Не повинились пред людьми И за мошною потянулись... Содрав три шкуры с голытьбы, Людей неласковой судьбы. В шинок сходивши, заложили Гнедого с Чалым в драндулет, Инструментарий погрузили И в табор поторили след. Цыгане слёзно затужили И в гроб старуху положили; Накрыли крышкой и по ней Забили с дюжину гвоздей. Гробовщикам свой груз печальный Препоручили. А затем Старшой велел сниматься всем, И отбыл табор в путь свой дальний, Кляня гробовщиков скупых За жадность и бездушье их. Детины тронули к погосту. Приехавши, спустили гроб. Горилки приняли грамм по сту, Работалось спорее чтоб. Для ямы место подыскали, О том о сём порассуждали И, оголившись до пупа, Подналегли на заступа. Но дело двигалось неспоро: Коренья, камни, разный хлам Им попадались тут и там. Земля противилась... И вскоре Афоним выбился из сил; Передохнуть он предложил. - Ананий, мы сегодня ели? - Спросил, уставясь на мозоль. - Пол-ямы вырыть не успели, А в теле слабость, дрожь и боль. Не может быть, чтоб с перепою! - Неладно что-то и со мною: Корёжит самого, хоть хнычь... Боюсь, что этот старый хрыч - Ведьмак; и мстит он нам от злости! Коренья, камни да кирпич - Откуда? не могу постичь... Ну ладно б попадались кости, Такое было; но чтоб так? Ума не приложу никак! - Послушай, Нань, - сказал Афоним, - А мы на этот раз схитрим: Давай в пол-яме захороним Проклятый гроб - и леший с ним! - Ништо! - Ананий согласился И тут же с места подхватился. Подкантовали, напряглись И абы как столкнули вниз. Потом в ладони поплевали, Перемигнулись весело, Подборки в руки - и пошло: Забрасывать могилу стали. В полнеба красное пятно - К закату близилось оно... - Афонь, - заметил вдруг Ананий, Вспотевший вытирая лоб, - Не обратил ли ты вниманья: Бросаем камни мы на гроб, А стуков никаких о крышу Я что-то вроде бы не слышу. А ну-ка гляну, что там. Ой, Тут что-то не тово... Постой! (Ананий со страху икает) Да не кидай -ик! -землю, стоп, Она уходит -ик! - под гроб. А он как будто -ик! - всплывает. Он... ик! - почти уж наверху... Бежим отсюда! Карау... И оба голоса лишились, Так и застыв с раскрытым ртом. Затем колени подкосились, Ослабло тело; а потом, Когда сорвалась крышка с гроба, Похолодела вся утроба... Цыганка... села, и тотчас Не отверзая мёртвых глаз, К детинам руки протянула И зашипела, как змея: - Как жаль, што днём не вижу я! Что не могу размежить веки И посмотреть в глаза того - Мерзавца, а не человека! Кто так ограбил, и кого - Цыган, голодных, полунищих!.. Оставил без гроша и пищи, В нужде на несколько недель. Что ж вы за нелюди? Ужель У вас ни совести, ни чести Не сохранилось и на грош? Видать, всю пропили... Ну что ж, Не миновать моей вам мести! Сегодня, лишь зайдёт луна, Вы мне заплатите сполна! - Ой, Андрюша, - вздрогнула Марта. - У меня аж мороз по коже! - Под одеялом и холодно? - Не холодно, а страшно... Ты так образно рассказываешь, что эта ведьма стоит перед глазами... - Может, на сегодня хватит? Рассказал только до половины. - Так хочется дослушать! Я всё равно теперь не засну... - Ладно, уговорила. Слушай: Цыганка на спину упала, Шепча проклятья мёртвым ртом. Опять на место крышка встала, И гроб исчез. На месте том Поднялся бугорок могильный. И будто после дрёмы сильной Гробовщики ожили вновь: В их жилах заиграла кровь, Угасший разум прояснился, Вернулась речь и бодрый дух. Они переглянулись вдруг, Афоним к другу обратился: -Ты не заметил, я не спал? Ананий лишь плечьми пожал... Затем вернулись к драндулету, Впрягли вздремнувших лошадей, Поехали. Боясь при этом в пути заговорить о ней. Решив, что это - наважденье, Всего лишь сонное виденье, Приплёвшееся одному, И каждый думал - лишь ему. Ведь что греха таить, такое Случалось с ними иногда: Упьются на ночь и тогда Кошмары снятся с перепою... Но вот они уж дома снова. Стемнело. Время отдыхать. Не говоря о н е й ни слова, Решили вместе ночевать. Оно и раньше так случалось, Что утром вместе просыпались. И так бывало потому, Что в двухсемейном их дому Других жильцов уж не осталось: Забрав детей, супруги их Давно оставили одних - Терпеть пьянчуг они устали. Но мысль о выпивке у ту ночь Детины оба гнали прочь. Со стороны посмотришь - скажешь, Что каждый безмятежно спит. Да и послушаешь, то даже Услышишь, как во сне храпит. Но это - видимость. На деле Дружки не спали. И хотели Лишь показать, что, мол, его Не беспокоит ничего. Как будто не было погоста, Не знал не ведал, что о н а Сегодня, лишь зайдёт луна, Пожаловать грозилась в гости И заварить крутой ухи... Пропели полночь петухи - И тотчас стены задрожали Поднялся вой, галдёж, содом, И стекла в рамах дребезжали, И всё ходило ходуном. Внезапно с треском дверь открылась, И на пороге появилась, Прошедши сквозь земную твердь, Седая, серая, как смерть, Цыганка... И злорадный хохот, исторгся из коварных уст; Зубовный скрежет, лязг и хруст, Невидимый зловещий топот Дружки услышали вокруг... Они было вскочили вдруг, Но ноги тут же отказали; Хотели вскрикнуть, но слова Чуть слышно с языка слетали И были внятными едва... Один дрожит, как в лихорадке, Другой в трясучке, как в припадке, И оба с ужасом глядят, Как будто перед ними ад. А ведьма вот, совсем уж рядом Почти у самого виска Её костлявая рука, свирепый взгляд... Могильным смрадом Шибает в ноздри; из очей Искрится жар, как из печей... Детинам некуда деваться И жён на помощь не позвать... А ведьма стала издеваться: Кусать и дёргать, и щипать, Таскать за волосы; под ногти Занозы загонять и когти Совать то в ноздри, то под глаз, И каждому помногу раз... Хрипел Афоним контроктавой, Чуть слышно стоны издавал; Ананий только ртом зевал В ответ на вывихи суставов... Но кукарекнул лишь в селенье Вторично в эту ночь петух, Как издевательства, мученья И пытки прекратились вдруг: Цыганка, вздрогнув, отступилась. Лицо досадой исказилось: Ей не хватило тех часов, Чтоб доконать гробовщиков. Она зловеще прошипела: - Благодарите петуха - Он сохранил вам потроха, Швырнуть шакалам не успела... Но я вас завтра навещу И своего не упущу! Наутро оба, еле-еле Поднявшись, вышли на крыльцо. Тряслись поджилки и зудели Суставы, мышцы и лицо. Тошнило, будто с перебору; Но ведь вчера и разговору, Насколько помнили они, О пиве-бражке - ни-ни-ни! Пора задать лошадкам корму, Пернатых выпустить во двор, Прошло полдня, но до сих пор Они прийти не могут в норму... И на прохожих, как назло, Пока что им не повезло... Но вот в раскрытые ворота Неспешно к ним вошёл старик; Почудилось, окликнул кто-то, И он зашёл сюда на клик. Седой, как лунь, согбен годами, Он поискал вокруг очами, Ладонью притенив лицо, И обнаружил молодцов. Преодолел две-три ступени и, словно выбившись из сил, Остановился и спросил: - Что это с вами, люди-тени? . . Какой такой коварный враг Вам лица изукрасил так? Детины честно рассказали, Не умалив проступок свой, О том, как сдуру обобрали Цыганский табор кочевой И чем за это поплатились, Когда с погоста возвратились; О том, что ждет их в эту ночь - И некому в беде помочь... И молвил старец им с упрёком: - Давно известно на миру, Что жадность не ведёт к добру; Да будет это вам уроком! Я вашу, так и быть, беду Для перворазу отведу, Но при условии едином: С Зелёным Змием не дружить, Вернуть семью и ладно жить, Как подобает христианину! И вот настала ночь вторая, Тревожный приближая час... Наш старец Магию читает, Афоним пьёт, но - только квас; Топор, воткнутый в половицу, Виднеется среди светлицы; Ананий крестится, но всё ж Его одолевает дрожь... А ровно в полночь повторились Вчерашний скрежет, вой и гром: Качался пол и трясся дом. И беспрепятственно явилась Цыганка грозная в дверях. Увидела топор - и "Ах!.. " Воскликнула, как простонала; Хотела выскользнуть за дверь, Но та захлопнулась. Знать стала Ей неподвластна уж теперь. - А, добрый вечер, дорогая! - Сказал ей старец и, вставая, Рукою поманил: - Иди Немного с нами посиди! Хоть стол не сильно впечатляет, Зато отличный нынче квас У нас имеется. Сейчас Нальём, он жажду утоляет... Ну, ну, ещё, ещё шажок! Ты не стесняйся нас, дружок... Цыганка раз, другой шагнула, Дрожа при виде топора. Сегодня вид её сутулый Совсем не тот, что был вчера. Смиренно на колени пала, Воздела руки, застонала, И с кровью пополам слеза Наполнила её глаза: - О добрый маг, не будь суровым!.. Возможно, я и не права. Моя седая голова С годами стала бестолкова - Ведь я покинула сей свет С рожденья в полтораста лет. Проникнись, старче, состраданьем, Не будь жесток, как я. Прости! Пожалуйста, на покаянье Мой прах и душу отпусти. Будь милосердным человеком, Не дай мне до скончанья века В геенне огненной гореть!.. - Помилуй, ты ведь эту сеть Сама себе насторожила... Сперва иди кваску испей, А там посмотрим. Ну, смелей, Ты угощенья заслужила!.. Цыганка сделала движенье, И лишь сравнялась с топором, Как тут же рухнула в пролом. И провалилась в преисподню, Туда, где правит Вельзевул. Молва идет - там посегодня Земля дрожит и слышен гул... Гробовщики с тех пор не пили. Вернули жён, детей. Сменили Профессию. И через год Построили квасной завод. По слухам, их квасок целебный Охотно брало всё село. Там вывелось хмельное зло, Поскольку, якобы, волшебный Напиток оказался сей. А что? Всё может быть. Ей-ей! - Ну как, понравилась сказка? - Спросил Андрей, закончив. Э, да ты, никак заснула? - не услышав ответа, толкнул её локтем. - Что ты, конечно нет! Не могу справиться с впечатлениями... А сказка замечательная, красиво написана. Наш Федя - замечательний поэт. - Ну, он немного другого мнения, - возразил рассказчик. - Говорит, что написано коряво и с какими-то погрешностями. - Может быть. Но ему простительно: он ведь начинающий поэт. А поскольку видит погрешности, значит, способен к совершенствованию, я так считаю. - А ты не считаешь, что пора уже спать? Ну-ка дуй к себе, - напомнил он - Дай щёчку, так уйду! Лёгкий стук в дверь, а затем и ее слабый скрип разбудили Марту, когда сумрак не позволял еще разглядеть стрелки на циферблате. Увидев на пороге мать, пришедшую их будить, она приложила палец к губам, поманила к себе и спросила шёпотом: - Мама, я попросила его задержаться до обеда - сходим с ним к ерику за ветками. Чтоб не беспокоить дедушку. Можно? - Ну, если он согласился, то можно. Но будьте настороже. Впрочем, в случае опасности я дам знать. - А ты меня не отпустишь с ним, хоть на денёк: я так соскучилась по моим новым друзьям!.. - На этой неделе мне обещали машину - перевезти сенцо. Тогда и... Она не договорила: беспокойно заёрзал, простонав во сне, Андрей. Чтоб не разбудить и его, она чмокнула дочь и также тихо вышла. Они ещё спали, когда, подоив козу и запустив к ней малыша, оравшего на весь базок, Ольга Готлобовна ушла из дому. Проснувшись, Андрей глянул на ходики: было начало девятого. Марта сладко посапывала. Поднялся, осторожно надавил на дверь - скрип её не разбудил. Не проснулась она и тогда, когда он через некоторое время вернулся. И только стук костяшками пальцев о быльце кровати заставил её лупнуть глазами. - Ты чего рано? - натянула она сползшее было одеяло до подбородка. - Ничё не рано: девятый час. - Присел возле неё на корточки. - Я привык вставать вместе с солнцем. - Вижу, успел уже и умыться. Не замёрз под утро? - Наоборот: мне такой сон приплёлся, что проснулся весь в поту. - Сон? Страшный? - удивилась она. - Расскажи. - Приснилось, будто фрицы устроили облаву на наших ребят... Рудика - он почему-то тоже оказался на хуторе, Мишку, Бориса и Федю вроде связали по рукам и ногам и пошвыряли в мажару. Это такая тележка, мы сделали её после твоего отъезда. Потом набросились на Ванька. Человек пять. Он что ни посбивает их с ног, а они обратно поднимаются и к нему. Потом всё-таки связали и его и заставляют тащить возок на станцию. А тебя, Веру и ещё Нюську, почемуто раздетых чуть ли не догола, полицай, мой сосед, хлещет трёх-хвостой плёткой и приговаривает: - Танцюй! Танцюй! - Фу, какой ужас тебе приснился!... - Марта даже зажмурилась и повертела головой. - Так вот почему ты перед утром ворочался и стонал... - Поэтому план меняется: я решил немедля вернуться домой. - Почему-у? - спросила она разочарованно. - Мне думается, сон приснился не зря. Фрицы верняк решат нахапать детворы где-нибудь подальше. А вдруг на нашем хуторе! Нужно срочно предупредить, чтоб были начеку. - Что ж, может, ты и прав... Отвернись, я оденусь. - Андрей взял стул, отошёл и сел к ней спиной. - Я сейчас быстренько соберу позавтракать, потом немного тебя провожу. А ты будь осторожен: в центре они, может, и не решатся, но могут сделать засады на окраине станицы. Говоря это, она натянула лифчик, сняла с вешалки кофточку, но передумала и напялила платье с синими шёлковыми полосками по рукавам и подолу, уже довольно тесноватое вверху. Торопливо позавтракав хлебом с козьим молоком, зашли к деду. После вчерашнего массажа, сделанного опытной рукой дочери, радикулит отпустил настолько, что он собрался сходить за кормом для козы. - Дедушка, ты подожди и меня, я недолго: провожу немножко нашего гостя, и мы сходим вместе, - на прощанье попросила внучка. Центральная улица станицы не многим отличалась от хуторской: без твёрдого покрытия, без кюветов, такая же пыльная. Те же саманные, в большинстве своём под камыш, хаты. Разве что заборы не плетённые, а дощатые либо штакетные - серые, давно, а то и вообще не крашенные, покосившиеся. Вскоре слева и несколько на отшибе показались два длинных навеса, крытых черепицей. Под каждым - в два ряда дощатые, на вкопанных в землю стойках, торговые столы. Станичный базар, обнесённый штакетным забором. Свернули к нему, направляясь ко входу на территорию. - Пойдёшь через рынок? - спросила она. - Так ближе. Что-то сёдни, несмотря на будний день, народу здесь многовато... Всегда, что ли, так? - Понятия не имею. Видела рынок всего один раз и то днём, когда проезжали с домашним скарбом мимо; тогда тут никого не было. - Да и я вчерась никого не видел. Не хватало многих штакетин, а вот эти въездные ворота были вообще проломлены и настежь. В честь чего его так отремонтировали? - удивился Андрей. - А видишь вон плакат - "Ярмарка", - показала Марта. Перед входом на территорию рынка у большого щита толпилось несколько женщин и подростков. В написанном от руки крупными буквами приглашении посетить ярмарку говорилось, что по случаю очередных выдающихся успехов "непобедимой германской армии" населению на территории рынка будут продаваться дёшево, за советские рубли, такие товары, как керосин, спички, мыло и другой дефицит. - Жаль, не за что, а то взять бы спичек, - пожалел Андрей. - С кресалами мороки много. - Кресало - это огниво, что ли? - уточнила Марта. - В следующий раз, как придёшь - напомни: у нас ещё десятка два коробков, если не больше. - Спасибо, напомню. Ты дальше не ходи, дедушка ждет, - подал он руку перед входом на территорию. - Проведу до выхода, ладно? - попросила провожатая. Прошли за ограду. Похоже, о предстоящей ярмарке станичники были извещены заранее: на столах лежало немало всякой сельской всячины - от овощей до мелкой живности. Продавцы и покупатели - старухи, молодайки, подростки. Много народу у ларей, кучкуются в ожидании обещанного дефицита. Впрочем, наших героев всё это абсолютно не интересовало. Неспеша дошли они до противоположного края. У выхода Андрей снова напомнил: - Всё. Возвращайся. Пока! - Когда ждать ещё? - Не раньше, как через неделю: делов пока - навалом. - Привет от меня всем-всем! До выхода оставалось каких-то два шага, когда у калиточного проёма возник мужик угрюмого вида, объявив: - Тута ходу нэма! - Это ещё почему? - возмутился Андрей. - По качану. Кажу - выход с того боку. Провалюй! - грубо втолкнул обратно. - Видала? - вернулся он к Марте. - Только что выпустил двух бабок, а меня - ни в какую. Говорит, выход с той стороны. Что бы это значило? - Неужели готовится облава? ... - упавшим голосом прошептала она, побледнев так, что обозначились веснушки. - Да ты не боись! Не выпустят и там, перелезем через забор. Поспешили на выход. Уже издали заметили: и тут дежурит полицай. Просто, заходя, в тот раз не обратили на него внимания. Стали наблюдать. Бритый, одет прилично, выглядит добряком. Вот только глаза - так по сторонам и стреляют. Женщина с хозяйственной кошёлкой вышла беспрепятственно. Без задержки вошло двое пацанов: один коренастый, лицо в крупных оспинах, второй помельче, в линялой рубахе, коротких штанах, с облупленным носом. А вот девчонку лет тринадцати, хотевшую выйти за калитку, остановил. - Ты почему ж уходишь, не дождавшись, ай спички в доме не нужны? - спросил участливо, с улыбкой. - Шпычкы-то нужни, та грош нэмае... - У немцев большой праздник, поэтому детворе будут отпускать бесплатно, - понизив голос, пообещал бритый "по секрету". - А чи вы нэ обманюетэ? - усомнилась было та. - Конешно, кто без грошей, тем дадут меньше - по коробку спичек и брусочку мыла, но и за то спасибо. Иди вон к тому ларьку, займи очередь, а то может и не хватить! Поверив лжи полицая, девчонка вернулась. - У меня отпали всякие сомнения, - сказал Андрей. - Нужно драпать, пока не поздно! Южная сторона забора примыкала к лужайке, по-местному именуемой подыной. Сквозь штакетины видны увядающие лопухи, будяки, невысокий пыльный кустарник. Оглядевшись, не следит ли кто внутри базара, приблизились к забору. Присев, Андрей скомандовал: - Залазь мне на плечи; - когда она, держась за штакетины, взобралась, выпрямился. - Заводи ногу на ту сторону... цепляйся носком за рейку... теперь другую... прыгай! Перемахнул сам - Марта сидела с болезненной гримасой, держась за щиколотку правой ноги. - Никак вывихнула? . . - Похоже на то... больно - не могу... - От же ёк-карный бабай! - "выругался" он впервые с тех пор, как пообещал "не буду". - Идти не сможешь? Давай попробуем. Хватайся мне за шею. Он наклонился, помог ей подняться. Но даже незначительная нагрузка на больную ногу вызвала столь резкую боль, что пострадавшая громко застонала. - Надо бы сперва вправить вывих... Тебе не приходилось? - Было дело... Довольно неприятная штука. Но - потерпи, раз так. Снял туфлю, взялся за ступню обеими руками, резко дёрнул. Марта вскрикнула, и через минуту из-за куста вынырнул полицай. В незаметно подкравшемся Андрей узнал... своего соседа. - 3драсьте, дядя Пантелей! - впервые столь вежливо поздоровался он. - Как вы тут оказались? В душе презирая его как предателя, он при встречах держался лояльно: здоровался и с ним, и с Мархвой Калистративной. Несколько обрадовался, что "попался" именно сосед: может, поспособствует уйти от облавщиков. - Я-то тут по дилу, - холодно буркнул сосед, - а якого биса вы по заборах шастаетэ? - Шли вот с нею на хутор, зашли на ярмарку, - пояснил он, забыв перестроиться на его диалект. - Стали выходить, а нас не пускают. Ну, мы и решили через забор. Да только она неудачно спрыгнула... кажись, сломала ногу. Это ж Марта, вы должны её знать: её мама работает секретаршей у самого коменданта, - добавил для верности. - Шо, зовсим поламала, шой ходыть нэ може? - Ну, может, и не "зовсим", но сильно подвернула. - Ось тут нэдалэчко стоить якась машина, я попросю шохвёра, вин одвэзэ вас на хутир. - Ей теперь не до хутора... Хай посидит с часик, пока боль утихнет, и я отведу её до дому, - предложил он свой выход из положения, но полицай повысил голос: - Шо сказано, тэ й робы! Поможи ий дойты до машины. При их появлении с кузова крытого брезентом грузовика спрыгнул рыжий чубатый верзила. - Ось, прыймы. Та нэ здумай отпустыть! - приказал Пантелей. - Може, це як раз ти, шо нашкодылы. Верзила кивнул понимающе, легко пересадил обоих через задний борт в кузов, запрыгнул сам. - Дять, за что нас схватили? - обратился к нему Андрей. - Мы никакого преступления не сделали! И вобще, что происходит? - А то, шо якись пацаны - понял, нет? - напали ночью на стан... на комендатуру то ись. Охрана на минуту отлучилась, а они тем временем выпустили из каталажки - понял, нет? - аж двох арестованных бандитов. Вот их и хочут теперь заловить - понял, нет? - Мы к этому никакого отношения не имеем. Я - вчера только с хутора, никого тут не знаю, кроме вот её. А она - дочь секретарши здешнего коменданта. Как его звать, не знаешь? - спросил у Марты. - Господин Безе. Вы должны его знать, если бывали в комендатуре. Отпустите нас или сообщите ему или маме - он даст такое распоряжение. А мама еще и отблагодарит. Пожалуйста, прошу вас! - Отпустить, сообщить. . - вслух прикидывал рыжий. - Надо бы, конешно, но - слыхали приказ главного? Послышался свисток вроде милицейского, затем громкая немецкая речь. Заработал мотор, грузовик тронулся с места. Марта - они сидели на откидной скамье рядом - шепнула на ухо: - Приказано подать машину ко входу на рынок. Сейчас начнется... - Вы шо там шепочетесь? А ну марш аж до кабинки - понял, нет? Ничего, однако, не "началось ". Остановились у ворот. Тут уже поджидала большая толпа подростков, в основном мальчишек, и с ними тот, бритый и прилично одетый полицай. - Откинь борт и помоги ребятишкам подняться наверх, - приказал он рыжему, но не строго - с улыбочкой на лице. Ребята тянули руки, и тот втаскивал их под брезент. Никто не протестовал, напротив: слышался непринуждённый разноголосый гомон и даже смех. - Чему это вы все радуетесь? - спросил Андрей у коренастого, с оспинами на лице пацана, виденного ими ранее и поднявшегося одним из первых в кузов. - Ты чё, не понял? - удивился тот. - Съездим на склад, поможем нагрузить машину, а нам за это спички, карасин и мыло - бесплатно! Вскоре вместительный кузов оказался набитым до отказа; было слышно, как закрепили задний борт, даже не вместив всех желающих получить дефицит бесплатно. Андрей смекнул, что можно, прорезав брезент, выпрыгнуть - и никто их обратно загонять не станет. Попросил Марту подняться - из-за нехватки места она сидела у него на коленях - чтобы достать из кармана складник. Но машина дёрнулась и стала быстро набирать скорость; вырулив на дорогу, шофёр дал газ... Куда везут, в какую сторону? Из-за вздыбленной дорожной пыли определить было невозможно. Вскоре, впрочем, он сориентировался: слева показались развалины взорванного нашими при отходе хлебного элеватора. Значит, везут к железнодорожной станции. Наконец грузовик остановился. Вместо рыжего сзади оказались два гитлеровца с автоматами. Они откинули борт, кузов стал пустеть. Андрей попросил рябого помочь ссадить сестру, сказав, что у Марты неладно с ногой. Тот, взяв её под мышки, поддержал, пока он снизу подхватил на руки. Щиколотка ещё болела, но "уже не так". Из кабины вылез третий немец - щеголеватый, в чёрной форме, со знаками отличия, которых Андрей не знал, но догадывался: высокое начальство. - Репьята! - обратился к детворе на ломаном русском. - Фсем паташоль плише. Слюшай меня корошо. Ме вас сапыль скасайт... как это? ... што... склат, на котори... нушни нам товар... ехайт ната на поест. Ви тут потоштайт, никто ухотит нелсья! Сделав такое объявление, офицер ушёл, наказав что-то автоматчикам. Злополучные грузчики разделились на две группы (семеро девчонок несколько в сторонке), переговаривались, глазели по сторонам. Место, в общем-то, большинству хорошо знакомое: слева подъездные коммуникации к элеваторским зернохранилищам; спереди - метрах в сорока, - довольно высокая железнодорожная насыпь, откуда доносилось шипение невидимого из-за вагонов паровоза; справа - продолговатое кирпичное здание вокзала; рядом с ним - импровизированный пристанционный базарчик с двумя грубо сколоченными столами под развесистой гледичей (по-местному - дикой акацией). Оттуда глазело несколько женщин-торговок. Андрей отозвал Марту в сторонку: - Который ушёл, он не сказал, куда и зачем? - Нет. Приказал этим глядеть в оба и всё. - Ты это самое... Когда вернётся, поговори с ним по-вашему. Скажи, что вы с мамой тоже немцы, что она давно уже сотрудничает с новой властью. Напомни, что работает секретаршей у здешнего коменданта. - Марта отрицательно повертела головой, но он не дал ей возразить. - Прибреши, что вы с нетерпением ждали ихнего прихода и всё такое. Он тебя верняк отпустит. - Нет, Андрюша, я этого делать не стану, - наотрез отказалась она. - Обоих нас он не отпустит, а без тебя мне ни свобода, ни даже жизнь не нужна. Вместе кашу заварили, вместе будем и расхлёбывать, чем бы это ни кончилось. - Ну и напрасно! Нужно попытаться использовать этот единственный шанс: спасёшься сама, а может, с помощью мамы и меня выручишь. - Пока доберусь до мамы - я ведь не только станицы не знаю, но даже, где она работает - тебя уже увезут. - Спросишь, люди подскажут. Зато хоть ты не пострадаешь. Я не хочу, чтоб из-за меня... - Нет! И слушать не желаю. Вовсе не из-за тебя. А шанс не единст венный: мама вот-вот придёт домой обедать... - Вчера она не приходила, - перебил он. - Впервые за всё время. Придёт, узнает, что я не вернулась, как пообещала дедушке, и сразу догадается. Не пройдёт и полчаса, как она появится здесь. - Сегодня всё идёт нам назло. Поэтому я не советую, я приказываю: делай так, как я... Разговору помешал подошедший к ним рябой. - Вы не здешние... Держитесь отдельно да и своих я знаю почти всех. Чо такие невесёлые? - Лицо его светилось добродушной улыбкой, и несмотря на крупные оспины, казалось довольно красивым. - Да, мы случайно попали в вашу компанию, - ответил Андрей, недовольный, что помешали разговору. - А ты напрасно радуешься! Не знаешь, в какой переплёт попал... - Ты на что намекаешь? . . - Так вас же надули! Не за товаром повезут нас на поезде. - Почему так думаешь? - Не думаю, а знаю совершенно точно. Нас с сестрой схватили намного раньше, и тот чубатый, что помогал влезть на машину, он говорил совсем другое. Будто ваши пацаны выпустили из каталажки арестованных бандитов. Их, мол, решили "заловить" и узнать, кто именно это сделал. - Брешет: ничего этого не было, - заверил рябой. - Я тоже так подумал. А посля узнал - немного волоку по-фрицевски - что на самом-то деле нас хочут угнать в Германию. - Как - в Германию? Ах, гады! Ну, козёл! - скрипнул зубами рябой, пригрозив кому-то, по всей вероятности, в станице, - я тебе устрою... - Никому ты теперь ничего не устроишь, - заметил Андрей, кивнув в сторону охраны. - Да? Ты не знаешь Степана Голопупенка! Гад я буду, если не убегу прям отсюда. Спасибо, что предупредили, - пожал он обоим руки. - Как зовут-то? - Меня - Андрей, а сестру - Марта. Но учти: они гнаться не станут - пристрелят и всё. - Нехай лучше убьют на родине!... Степан вернулся к своим, стал что-то с ними обсуждать. Затем вчетвером перешли на край, от вокзала, озираясь на автоматчиков. А те поначалу стояли врозь, затем сошлись вместе: тот, что стоял от базарчика, не смог прикурить - отказала зажигалка. Пройдя к напарнику, он закинул автомат за спину, прикурил сигарету, и они, поглядывая в сторону девчонок, стоявших отдельно и ближе к ним, стали увлеченно что-то обсуждать. Первым с места сорвался Степан. Следом - ещё трое. Стража среагировала с опозданием: схватились за оружие, кода те отдалились на добрых два десятка метров. Стрелять поверх ребячьей толпы было несподручно, нужно было её обогнуть, что один и сделал. К тому времени беглецы, пригнувшись и кидаясь из стороны в сторону, отбежали ещё дальше. Автоматная очередь настигла последнего: взмахнув руками, паренёк упал без крика... Стрельба привлекла внимание людей на насыпи, но пожелавших перехватить беглецов не оказалось. Стрелявший прошёл к убитому, носком сапога перевернул лицом кверху. Оно было окровавлено, а малец мёртв. После такого происшествия ребят пинками и окриками сгрудили в плотный табунок и в дальнейшем держали под дулами наизготовку. Под гледичей начали появляться разбежавшиеся было торговки. Забрав свои ряженки да семечки, смывались. Лишь две из них несмело, с остановками, приблизились к убитому. Автоматчики не обращали внимания, и мальца унесли. Ещё через четверть часа вернулся офицер. Спокойно выслушал доклад о случившемся, дал какие-то указания, и под строгим конвоем горе-грузчиков увели наверх, где на запасном пути их поджидал состав из десятка вагонов. В товарняк, что стоял впереди паровоза, по свежесколоченному трапу затолкали упиравшихся мальчишек и хнычущих девчонок и задвинули тяжёлую, на колесиках, дверь... Яркий день остался по ту сторону, по эту - полумрак и духота. Два узких окошка вверху да голый, притрушенный застарелым мусором, пол - вот и все "удобства". Когда глаза приспособились к сумраку, на лицах большинства узников можно было прочесть растерянность, отчаянье и страх. Девочки, сбиваясь в отдельный угол, продолжали хныкать и растирать слёзы по лицу. - Пройду к ним, - сказала Марта. - Объясню, что происходит и попробую успокоить. Заодно познакомлюсь, теперь у нас судьба общая. - Говори, что мы с тобой брат и сестра, - посоветовал Андрей. - А я займусь ребятами. Он протиснулся в самую гущу. - Кончай, братва, шуметь и послушайте, что я вам скажу! - попросил внимания. Шум поутих. Девчонки, переставая хлюпать носами, тоже придвинулись вплотную. Стало слышно, как пшикает стоящий под парами локомотив. - Вы верняк не знаете, что с нами случилось. Я малость волоку по-фрицевски и из ихних разговоров кой-чего усек. Так вот, нас заманили под видом спичек и мыла, а теперь ещё и заперли в этой духотище не для того, чтоб везти на какой-то там склад! Мы им понадобились, чтоб спастись от партизан. Это открытие вызвало глухой ропот. - А хиба тут е партизаны? - усомнился шкет лет двенадцати. - Не перебивай, дослушай до конца, - посоветовали ему, и Андрей продолжил: - Вы думаете, что в тех вагонах, позади паровоза? Не знаете. А я разобрал из ихнего разговора: в них пшеница и картошка. А ещё разное награбленное добро. Теперь они хочут всё это сплавить в свою фрицевскую Германию. А чтоб партизаны не пустили под откос, прицепили спереди вагон с детворой. Теперь про партизан: и тут е, и повсюду на кубанской земле, особенно вдоль железной дороги, - явно закусил удила Андрей. - Фрицы токо про них и долдонят: партизаны мерещутся им под каждым мостом, под каждым кустом вдоль дороги и в каждом камыше, ежели я правильно понял. И спасти нас теперь смогут только партизаны. Видя такую его осведомлённость, товарищи по несчастью стали задавать вопросы. Некоторые ставили его в тупик. Но он решил, что если где и подзагнёт, вреда не будет. Главное - успокоить и вселить хоть какую-то надежду на благополучный исход. - А як партизаны узнають, шо в вагони мы? - спросил кто-то. - Думаешь, они не догадливые? Зачем нужен вагон спереди паровоза? И потом, - пришла более убедительная догадка, - фрицы верняк прикрепят на вагон объявление. Большими, конешно, буквами, чтоб можно было прочитать издаля. - А если не спасут партизаны, что будет с нами потом? - поинтересовалась девчушка с вьющимися кудряшками и миловидным личиком, на вид лет двенадцати. - Об этом у них разговоров пока не было... Но я думаю так: отпустят на все четыре стороны, как только проедем партизанскую угрозу. Его ответы вернули заложникам некоторое присутствие духа. Вернувшись в свой угол, девчонки окружили Марту. Мужская часть строила предположения, как же всё-таки пойдёт дело дальше: станут ли кормить, будут ли выводить до ветру или придется ходить в угол вагона. Выдастся ли случай задать лататы, как это сделал Степка Голопуп (его знали многие как отчаянного заводилу). Спустя час, а может, и все два, паровоз вдруг ожил: задышал чаще, коротко свистнул, вагон дёрнулся, и под колёсами сперва нечасто, потом во всё возрастающем темпе застучали стыки. Вернулась Марта в расстроенных чувствах. -У тебя ножик острый? - спросила, присев рядом. - Конешно. А зачем он тебе? - Надо спороть с платья синие ленточки. И немедленно. - Зачем? - удивился он. - Пацаны, а ну отвали, дайте поговорить с сестрёнкой! - Те послушно отодвинулись. - Ты, возможно, не обратил внимания... Когда мы были ещё внизу, эти два верзилы пялили глаза на девочек. И говорили такие гадости... У меня сердце кровью обливается, как подумаю!.. - Уж не снасильничать ли собираются? - Именно так... Даже Лена с Нелей, вон те, что постарше, догадались, хоть и не понимают их языка. И особенно не избежать этого мне. - Почему так решила? - обеспокоился не на шутку Андрей. - "А вон та, в платье с синими полосками, - настоящая конфетка! " - Так, если слово в слово, сказал обо мне один из них. И добавил: жаль, мол, что старшой заберёт это лакомство себе... - Что ты говоришь! - ужаснулся Андрей. Вот я и подумала: нужно поскорее убрать с платья это украшение - буду не так приметна. - Полоски убрать нетрудно. Но ты больше приметна другими своими украшениями. Как быть с ними? - Ты о чём? - не поняла она. - Будто не знаешь: привлекательная мордочка, стройная фигурка. А особую похоть вызвали у них, мне думается, твои выпуклости спереди. Их тоже надо бы убрать. - Груди что ли? Но как же их уберешь... - Придумать надо. Ленты в темноте спороть не получится, но мы отчекмарим их вместе с подолом. Платье длинное, и три сантиметра его почти не укоротят. Как и рукава. - И зачем только я его напялила, такое приметное! - пожалела она. - Лучше б ты родилась не такой красивой, - в свою очередь пожалел и он. - Но я тебе помогу. Лицо мы обезобразим, с помощью слюны и пыли. Косы расплетём, волосы перепутаем. Будешь выглядеть, как полоумная идиотка, на которую и смотреть-то противно. Не возражаешь? - Конечно, нет! Спасибо, что додумался. - А вот сиськи... их надо примотать туго-туго, чтоб стали, как лепёшки Наверно, больно будет, они ведь у тебя ещё твёрдые. - Потерплю. Только чем примотаем? - На мне новая майка. Сделаем из неё широкий бинт, но чтоб хватило обмотать тебя раза два-три. А закрепим примотку лентами. - Ты у меня такой сообразительный! - Исполненная благодарности, она обняла его и приникла щекой к лицу. Через некоторое время состав сделал остановку на какой-то станции. Взобравшись на плечи высокорослого крепыша по имени Серёга, Андрей через зарешеченное окошко хотел сориентироваться, куда их завезли. Но не удалось: никаких построек видно не было; похоже, что стоят в тупике. Оставив вагон здесь, паровоз куда-то укатил. Ещё засветло (если можно так сказать про полутёмный вагон) они с Мартой успели управиться со всем, что намечали. Переделывая "выпуклости" в "лепёшки", он поинтересовался: - А что это твёрдое под левой сиськой? - Твой вчерашний подарок, - пояснила бывшая именинница. - Я догадалась прихватить его утром с собой. - Нашла место! Давай мне в карман. А то потеряешь. - Не потеряю. Низ лифчика двойной, я, когда ты сидел отвернувшись, сделала прорезь в чашечке, и наш талисман там, как в кармашке. - Ты сурьёзно веришь в талисманы? А по-моему, это такая же выдумка, как про бога или этих, как их, аллаха, будду и прочих. - А я в талисман верю. И он отведёт от нас всякие беды. - Пока что этого не вижу... Вот теперь ты похожа на пацана, - проведя ладонью по спине, а затем спереди, сказал Андрей, довольный своей работой. В темноте и неизвестности время тянулось томительно медленно... Хотелось есть, а ещё больше - пить. Дневная духота стала несколько спадать, но воздух в вагоне становился всё более спёртым, поскольку кое-кто "сходил" в угол. Разговоры стихли, все стали укладываться на ночь. В отличие от ребят, улёгшихся покотом, девочки решили коротать ночь сидя, плотно прижавшись друг к дружке, чтоб не мёрзнуть: почти все они были одеты в лёгкие платьица или кофточки. Марта примостилась рядом с "братом". Андрей укрыл её пиджаком, а голову она пристроила ему на грудь. Но уснуть не успели. Снаружи послышался весёлый, похоже - пьяный, смех, клацнул засов, и дверь со скрежетом отошла. В узком проёме блеснул свет, в вагон поднялись двое. Кое-кто вскочил. - Лешаит! фсем лешайт! - приказал, задвинув дверь до упора, офицер. Неожиданные посетители, раздвигая ногами лежащих, направились в угол к девчонкам. Те сидели, опустив книзу лица, так как свет от электрического фонарика слепил глаза. Один из охранявших, беря за волосы, поворачивал их к свету, разглядывал каждую, пока не осмотрел всех семерых. Кончился осмотр тем, что отобрали троих: Лену. Нелю и малявку с вьющимися кудряшками. Их подняли и стали подталкивадь к выходу: - Пошоль, пошоль! Чувствуя недоброе, старшие упирались, плача навзрыд. Меньшая визжала, как резаная, вырывалась из рук охранника, пока тот не передал её поджидавшему внизу напарнику. Когда снова клацнул снаружи запор и стих плач уводимых, в притихшем вагоне послышались голоса: - А нашо их забралы? - Ты чо, идоси не знаешь? - Невже ж совисти хватэ? Светки ж ще и трынадцяты нема. - От же гады! Хрицы прокляти! Андрей расслышал, что Марта всхлипывает. Обнял, принялся успокаивать: - Не плачь, слышишь? . . Что ж теперь... теперь уже ничем не поможешь. Ты из-за девочек? - И за них, и за себя страшно. Они ведь долго искали меня. По полоскам на рукавах платья. Я чуть не умерла от ужаса: ну как найдут здесь... - И она опять залилась слезами. - Не переживай так, - заходился он уговаривать. - Видишь, всё обошлось. Первый раз сработал талисман. Да ежли б и нашли... офицер увидел бы, какая ты страхолюдная и заехал бы в морду этому чёрту. За то, что хотел подшутить над своим начальством. - Ты так думаешь? - перестала она всхлипывать. - Уверен. Ты сейчас похожа не на конфетку, а на эту, как её, на кикимору болотную. Да и платье-то оказалось бы без приметных полосок. - Ночью-то, может, и пронесёт, но днём... - Да, надо что-то предпринимать... Поговорю с братвой, придумаем, как обезопаситься. Безвыходных положений не бывает. Уговоры несколько успокоили её и приободрили. Вскоре она задремала, но и во сне изредка судорожно всхлипывала. Андрей уснуть больше не смог. Размышлял, что бы такое придумать для спасения не только своей ненаглядной, но и оставшихся четырёх малолеток. К утру все продрогли и потому проснулись раньше, чем в вагоне начало сереть. Послышались приглушенные разговоры. Находившиеся поблизости Сергей Попченко со станичниками о чем-то совещались. Андрей шепнул Марте, что хочет принять участие. - Об чём разговор, пацаны? - подключился и он. - Думаем как бы сбежать, - сказал Серёга. - Хочем надрезать доски в полу, чтобы в подходящий момент проломить дыру и смыться. - Одни или с девчатами? - Надо бы всем. Но - как получится. - "Как получится" - не пойдёт, - возразил он. - Неужли душа не болит за землячек? Ведь эти гады тремя не ограничутся. А до Германии ещё далеко. - А ты вроде обнадёживал, что нас освободят партизаны, - поймал его на слове пацан по кличке Сухарь. - На партизан надейся, но и сам не плошай, - переделал он известную поговорку на свой лад. - Это когда ещё будет! - В следующую ночь мы их просто не впустим. Застопорим двери с помощью, например, ремня. - Не ночью, так днём зацапают, - возразил Андрей. - Нет, это не выход!Я предлагаю другое: как токо они задвинут дверь и направятся к девчонкам, давайте все, сколько нас есть - а нас на каждого из них по десятку - разом набросимся, свалим, кляп в пасть, коленкой на горло и... ну, там видно будет. - А третий - вдруг он с автоматом? - Это опять подал реплику Сухарь. - Навряд. А чтоб не догадался, что происходит внутри вагона, подговорим девчат, чтоб погромче кричали. Когда пистолет офицера окажется в наших руках, приоткроем дверь и кокнем его в упор. Машинисты навряд чтоб... Совещание прервано было вознёй снаружи. Отъехала почти на всю длину вагонная дверь. Посветлело, внутрь хлынул свежий воздух. В вагон по приставленному трапу поднялся офицер. Потянув носом, брезгливо сморщился. - Сейдшась ви путет тишайт свеши востух. Фсем вихотит нис - пистра! - распорядился он. Андрей быстренько стёр с лица Марты излишний марафет ("перебор тоже опасен"), перепутанные волосы уместились под кепкой, пиджак тоже отдал ей. Осмотрев, сказал с удовлетворением: - Ты стала неузнаваема. Даже я сомневаюсь, что вижу тебя, а не какую-нибудь замухрышку. Спустившихся вниз построили в колонну по два и куда-то повели под бдительным присмотром. Что за станция, узнать не удалось и сегодня, так как она оставалась в стороне. В промежутках между соседними колеями там и тут видны скелеты обгоревших вагонов, чёрные рваные цистерны, сваленные набок. Привели в некое полупустое помещение, стоящее на отшибе. Здесь их ждала молочная фляга с водой и кружкой, и возле неё сразу образовалась очередь жаждущих напиться. Двое в гражданском приготовили завтрак - хлеб и какое-то варево. Оно оказалось с неприятным запахом, невкусным. Но голод не тётка - ели, хотя и с явным отвращением. Марта отказалась наотрез: - Не могу эту гадость проглотить, с души воротит... - Привыкай. Лучшего от них не дождешься. Но уговорить не получилось, и Андрей съел обе порции, а хлеб, свой и её, сунул в карманы пиджака: - Проголодаешься сильнее - съешь, он вроде ничего. В этом помещении продержали почти до обеда. Затем строем погнали ли обратно. Уже издали они заметили надпись на "своём" вагоне: короткое слово "Д Е Т И", выведенное белой краской, занимало треть боковой площади. Впереди него стоял теперь пассажирский вагон, за ним - платформа с балластом, поверх которого лежали несколько рельс и с десяток шпал. Метрах в десяти от неё виднелась дрезина. И ещё одно новшество: широкий вход в вагон забран решёткой из толстых реек, которая откидывалась книзу, служа в то же время и сходнями. Пол внутри посыпан ракушечником. У входа - фляга с водой и кружкой. В углу, служившему отхожим местом стояла алюминиевая кастрюля с крышкой. А в девчачьем... сидели уведённые ночью. Вид у девочек был жалок, если не сказать ужасен. У Нелли лицо в синяках, опухшая нижняя губа искусана. У Лены надорвано, к тому же, платье спереди так, что видна грудь, тоже с кровоподтёком, но она наготы даже не замечает. Самая младшая, Света, прислонилась к ней мертвенно-бледным личиком и кажется спящей. От них всё ещё несло винным перегаром... Решётку подняли, закрепили. Состав, громыхнув буферам, тронулся с места, набирая скорость. Снова из-под колёс понеслось надоедливое "тук-тук - тук-тук". 3а насыпью мелькали телеграфные столбы, проплывали поля, оставались позади речушки и перелески, небольшие населённые пункты. Один красивый пейзаж сменялся другим, вот только сквозь слёзы всё это было плохо различимо... Часть вторая НЕОБЫКНОВЕННЫЕ ПРИКЛЮЧЕНИЯ ЮНЫХ КУБАНЦЕВ К а к п о м н и т читатель, знакомый с первой частью нашего повествования, состав с награбленным на Кубани добром предназначался для отправки в Германию. Так полагала Ольга Готлобовна, так теперь считали и Андрей с Мартой. Правда, вагонов пока маловато, всего десяток, но их, видимо, добавится в пути. Поставленный впереди их товарного вагона пассажирский заселили двумя десятками вооружённых солдат. Причём, пожилого возраста; возможно, по приезду их тут же демобилизуют как выслуживших положенный срок. Платформа с рельсами и шпалами - на случай, если путя окажутся поврежденными. Дрезинщики будут ехать впереди состава и заблаговременно предупредят машинистов - так рассудили ребята. Теперь, предположили они, ехать будут не только днём, но и по ночам. Но ошиблись: ещё не свечерело, как поезд снова остановился на каком-то глухом полустанке. Как оказалось, на ночёвку, и с наступлением сумерек у вагона впервые поставили часового. Андрея, Серёгу и Сухаря это новшество огорчило, так как шанс "смыться", прорезав в решётке лаз, сошёл на нет. А у Марты появилась надежда, что девочек - а значит, и её - оставят в покое - неужели ж позволят себе бесчинства на глазах у старших, которые годятся им в отцы? Подумав, Андрей с нею согласился и разрешил умыться, привести в порядок волосы, а также убрать (теперь уже с помощью подруг по несчастью) "обмотку", не позволявшую вздохнуть полной грудью и до боли натрудившую "лепёшки". Прикорнувшие с вечера, ребята постарше устроились возле решётки подышать свежим ночным воздухом родных мест; завтра, возможно, они будут уже далеко... Разговаривая вполголоса, наблюдали за прохаживавшимся взад-вперёд часовым. - А что, ежли заговорить с этим асмадеем? Может, хуть что-нибудь удастся узнать, - предложил Андрей, когда тот присел на рельс и закурил, посветив спичкой у циферблата часов; похоже, скоро должен был смениться. - Слышь, фриц, сколько там натикало? - обратился он к нему. - Ихь бин хайсе Отто, - ответил тот, добавив что-то ещё, чего Андрей не понял, за исключением последней фразы: - Унд руссише нихт ферштейн. - Он сказал, что зовут его не Фриц, а Отто и что по-русски не понимает ни слова, - перевела Марта. - Можно, я задам ему несколько вопросов по-немецки? Судя по выговору, это интеллигентный человек. - Ты так думаешь? Поговори. - Онкель Отто, заген зи, битте, ви шпэт эс? - обратилась она к часовому ("Дядя Отто, скажите - который час?") - Двенадцатый, - ответил он миролюбиво. - А почему вас это интересует? - Так просто... Спросила, чтоб узнать, удостоите ли нас ответом. Можно ещё спросить? - Спроси. Ты где ж это так хорошо по-нашему говорить научилась? - В школе. Я была отличница. - Похвально. До войны я работал учителем, и у меня тоже были ученики-отличники. Вот только русский у нас не изучали. Так о чём же вы хотите ещё спросить? - Заранее вам благодарны... Вы, видать, добрый человек и на фашиста не похожи. - Немец ничего не сказал на это, и она продолжила: - А вопросов много. Скажите, у вас дети есть? - Есть и дети, уже взрослые, и внучок. Я понимаю, почему ты об этом спросила... Но, хоть я и не фашист, а помочь вашему горю не смогу. Марта переводила жадно вслушивавшимся в их разговор ребятам свои вопросы и ответы на них "доброго нефашиста". Андрей вполголоса направлял ход их беседы. - У нас давно кончилась в баке вода, и мы умираем от жажды, - снова заговорила она. - Не могли бы вы... - Бедняжки! Вы, наверное, и голодны, - с полуслова понял её Отто. - Ах, я старый пень! Нет, чтобы самому поинтересоваться. Сейчас что-нибудь придумаю. Не успела Марта перевести ребятам, как он подхватился, чтобы идти к своему вагону. Испугавшись, что вернётся со сменщиком и она не спросит о главном, окликнула: - Если можно, воды потом... Скажите, нас везут аж в Германию? - Думаю, намного ближе, - вернулся он к самой решётке. - А куда - не скажете? - Сказал бы, но и нам не объяснили. - Как вы думаете, когда прибудем на место, нас отпустят? - Затрудняюсь сказать... Возможно, так и будет. - Спасибо, дядя Отто, это главное, что нам хотелось узнать! Не говорите никому, что я с вами по-немецки, ладно? - Обещаю. Вскоре он вернулся, как и предполагала Марта, со сменщиком. Они принесли ведро воды и три булки хлеба. Но, как поняла из их препирательства, тот не разделял доброты напарника. С рассветом состав двинулся дальше. Ехали, правда, на небольшой скорости - возможно, из-за дрезины, державшейся на приличном расстоянии от платформы. Равнинная местность вскоре перешла в холмистую, и железная дорога всё чаще рассекала косогоры, поросшие густым кустарником, уже раскрашенным в яркие цвета осени. Начало попадаться редколесье, впереди темнели лесистые горы. Для детворы, выросшей в станице и дальше неё не бывавшей, успевшей повидать лишь хлебные поля, степи да лиманы, всё было внове и интересно настолько, что на какое-то время забылись тревоги и беспокойство о дальнейшей судьбе. Так, по крайней мере, можно сказать об Андрее и Марте, делившихся дорожными впечатлениями. Они сидели у самой решётки, свесив ноги наружу, поскольку в дверном проёме места маловато, а смотреть хотелось всем. - Как красива кубанская земля! - сказала Марта скорей печально, чем восторженно. - Жаль, что повидать всё это довелось таким вот образом... - Не говори, - в тон ей обозвался Андрей, задумчиво наблюдавший, как проплывают, оставаясь позади, лужайки, овражки, кустарники, купы деревьев - они стали попадаться всё чаще. - А скоро въедем в лес, там ещё красивше. Говорят, там навалом каштанов, фундуковых зарослей. - Фундуки - это орешки, какие ты у Гапона нарвал? Вкусные! У меня аж слюнки потекли... Ты точно уверен, что в горах много партизан. - Ежли по правде, то не совсем. Выдаю, как ты однажды сказала, желаемое за действительное. - Я вижу, мои подсказки не остаются без внимания: твой выговор становится грамотней и чище. Но ещё много всяких "ежли", "хуть", вместо "если", хотя" или вместо "опять" - "обратно". Неужели не замечаешь? - Привычка - дело труднопреодолимое. Но я стараюсь. А почему ты спросила про партизан? - Помнишь, мама сказала, что они, возможно, знают про эшелон. Может, им как-то сообщили уже и про нас? - Про нас - навряд, чтоб успели... Разве что по рации. Между тем достигли предгорий, и железная дорога уже не рассекала препятствия, а обходила их стороной, часто изгибалась то в одну сторону, то в другую. Одинокие купы деревьев и небольшие заросли сменил густой и высокий, казавшийся непроходимым, лес. На равнине дрезина придерживалась дистанции в сто, а то и двести метров; теперь расстояние сократилось метров до пятидесяти. Заметно снизил скорость и поезд. - Боятся, - заметил Андрей. - Значит, есть причины. - Что ты имеешь в виду - нападение партизан? - обеспокоилась Марта. - Вce может быть, но скорей просто порча колеи. А это, если прозевать, дорога под обрыв. - Ты меня пугаешь... Это ведь верная смерть и для нас. - Чему быть, того не миновать - есть такая пословица. Ты, никак, разуверилась в талисмане? Не потеряла его случайно? - Он всё время напоминал мне о себе, словно испытывал терпение. - Как это? - не понял он. - Пришелся не плашмя, а ребром и сильно беспокоил. - Надо было сказать, я бы помог развернуть. А что это мы вроде как останавливаемся... Точно: слышишь, тормоза скрежещут? Поезд резко сбавлял ход, а затем и встал вовсе. Все тут же отхлынули от решётки и стали укладываться ничком на пол. В пути Андрей, взявший на себя роль старшого, дважды напоминал, как следует себя вести, если вдруг нападут партизаны. С Сергеем Попченко, смышлённым и волевым пацаном, они поделили заложников на две группы с тем, что если придется убегать, то половина должна держаться Андрея, другая - его заместителя; а также выполнять все распоряжения беспрекословно. Оставаясь у решётки, старшой просунул голову наружу и стал наблюдать за тем, что происходит впереди, поскольку и выстрелов не слышно, и не трогались с места. Благодаря изгибу полотна видна была дрезина, а сразу за нею - куча наваленных на рельсы деревьев. Несколько солдат растаскивали завал, остальных видно не было - похоже, залегли в ожидании нападения. - Метрах в стах отсюда кто-то накидал на рельсы деревьев, - сообщил он обстановку товарищам. - Фрицы сбрасывают их под откос. Скоро, наверно, поедем дальше. Хотя... чтой-то не пойму... два, три, пятеро солдат и с ними начальник эшелона спешат сюда. Как бы не за нами... Догадка подтвердилась: офицер распорядился откинуть решётку и, когда это было сделано, приказал: - Стат! Фсем виходит нис, пистра, пистра! Но "пистра" не получилось: Андрей распорядился "тянуть резину", и желающих добровольно оставить вагон не нашлось. Поднялся солдат, в ход пошли пинки и подзатыльники. На насыпи ребят хватали за шиворот и по двое уводили за платформу, где строили в колонну по два. Андрей вполголоса напоминал каждому становиться в свою команду и быть готовым ко всяким неожиданностям. - Нами хочут прикрыться от партизан, - делился своими догадками. - Завал - это верняк ихняя работа... а за ним, может, еще и рельсы развинтили... ждут, пока станут ремонтировать. Последними привели группу из четырёх человек, из них две девчонки. Ещё издали все заметили кровь на лице Лены. Андрей знал уже, что в ту злополучную ночь над нею измывался начальник эшелона. Как рассказали они Марте, в вагоне их сначала попытались "угостить" ужином. Все наотрез отказались. Тогда стали заставлять выпить шнапсу, а когда и из этого добром ничего не получилось, стали силком, каждой поотдельности, вливать из фляжки в рот, пока не напоили допьяна. Что было потом, помнили смутно, как дурной сон. Лена, по словам Марты, поклялась: если такое повторится - "выколоть гаду бельмы" . Похоже, подумал Андрей, она не стала дожидаться повторения и набросилась на мучителя при первой возможности, за что и поплатилась расквашенным носом. Однако на лице офицера царапин видно не было. Держа наготове пистолет, он скомандовал: - Фсем шагайт перёт! Кто будет убегайт, ме будет стреляйт, как сапак! Метрах в десяти за дрезиной один из стыков был разворочен взрывом, о мощности которого говорили растрощённая шпала, согнутый рельс и глубокая воронка. От дрезины принесли ящик с ключами и другой инструмент, и несколько солдат, прикрываемых ребячьми шеренгами, принялись развинчивать болтовые крепления. Тем временем с платформы сбросили запасные рельсы и шпалы. Видимо, гитлеровцы и мысли не допускали, что среди ребят есть кто-либо, понимающий по-немецки, а потому говорили меж собой без опасения быть понятыми; не придавалось значения и шушуканью ребят. Отто Марту не выдал, и она всё пыталась угадать его среди других пожилых немцев, оставленных ремонтировать железнодорожное полотно. Не этот ли, присматривающийся к девчонкам и прислушивающийся к их голосам? Пару раз он посмотрел и на нее, но недолго - видно, она не внушала доверия своей искуственной неопрятностью. А вот Андрея, пожалуй, вычислить сумел и даже догадался, что он здесь за вожака: всё время поглядывал в его сторону. Фашисты ужасно нервничают, опасаясь, как бы не нагрянули партизаны, сообщала между тем Марта, переходя иногда на "немецкий", которому обучил её Андрей; торопятся, хотят успеть с ремонтом засветло. Начальник, поторапливая, ходил от одной группы ремонтников к другой, успокаивал: дескать, партизаны не откроют стрельбу из-за детей, а если всё-таки решатся сделать хоть один выстрел, он тут же пристрелит пару выродков и пригрозит так же поступить с остальными заложниками. Эти русские дикари ради своих зверёнышей пойдут на любые уступки - не раз, дескать, проверено на практике. Эти его намерения заставили Андрея не на шутку встревожиться. Он напряженно искал выход из могущего создаться положения. Знать бы, что партизаны действительно где-то поблизости и ведут наблюдение, ожидая подходящего момента, можно бы и не ждать этого выстрела. Сговориться и всем разом - под обрыв и врассыпную; но могут быть убитые... А может, никаких партизан и нет: взорвали путя на всякий случай и ушли. Откуда им знать, что именно сёдни проследует товарняк да ещё и с детьми в переднем вагоне... Нет, в это тоже не верится: зачем тогда устраивать ещё и завал? Эх, стрельнули бы хоть раз, хоть в воздух - мы, мол, здесь, будьте готовы. Что ж придумать?. . - Слушай, Марта, - поделился он, не глядя, впрочем, в её сторону, предосторожностью, - нужно объявить всем, чтоб знали: как только я свистну, нехай сразу падают и скатываются с насыпи. Это будет после первого же выстрела из лесу. - Думаешь, они где-то здесь поблизости? - Вполне возможно . И хоть тянут резину, но какой-то план у них есть. По цепочке в обе стороны был передан приказ: услышишь свист - падай и катись вниз. Снятие гнутых рельсов и установка новых, закрепление их на шпалах заняло немало времени. Когда брали на болты последний стык, солнце уже висело над лесом низко. И всё это время - ни намёка на кaкoe-либо присутствие партизан. Может, ждут, пока отремонтируют? Гитлеровцы заметно повеселели: они уверовали в отсутствие опасности. Офицер отдал команду группе прикрытия подняться наверх. Ремонтники уже складывали инструмент, когда он отправился к паровозу отдать распоряжение машинисту. Партизаны, видимо, только этого и ждали: в промежутке между дрезиной и платформой он был сражен короткой пулемётной очередью из леса. Не мешкая Андрей сунул в рот два пальца и издал пронзительный свист. И если для гитлеровцев стрекот пулемёта стал полной неожиданностью и привёл в замешательство, то ребята сигнала для себя ждали давно - их как ветром сдуло всех до одного. Подрастерявшуюся охрану точас накрыл свинцовый ливень. Скатываясь с насыпи, ребята слышали лишь дикие крики раненых, не успевших, похоже, даже вскинуть оружие. Когда стихла стрельба, только несколько человек сидя подняли руки над головой. Появились и сами нападавшие; детвора спешила им навстречу, многие на радостях кидались обнимать своих спасителей. Марта, найдя среди других Андрея, поспешила к нему и тоже обвила его шею руками; следом подошла Лена. - Мне показалось, что тот гад, которого подбили первым, - показала в сторону дрезины, - он вроде ещё живой: ворочается. Я хочу задушить его своими руками! - добавила она с недетской ненавистью в голосе. - Вон, по-моему, идёт партизанский командир - бежим к нему, может, он разрешит, - сказал Андрей. Заметив бегущих, мужчина остановился, поджидая. Пожилой, судя по бороде с проседью, буденновские усы; одет в гражданское, но подпоясан кожаным армейским ремнем с портупеей, на груди - бинокль. Это и позволило предположить в нём начальство. - Товарищ командир, - обратился к нему Андрей, - вон тот фриц, которого подстрелили первым, он ещё живой. - Офицер? - Да, начальник эшелона. Он вооружён пистолетом, будьте осторожны. Если б вы знали, какой это гад! Лена хочет задушить его своими руками - Он ударил меня по лицу так, что я умылась кровью, - поспешила она объяснить причину ненависти, побоявшись, что Андрей проговорится о настоящей. - Я плюнула ему в харю, когда он хотел помочь мне сойти по трапу. Командир приставил бинокль к глазам. - Кузьма Петрович! - обратился к сопровождавшему его партизану. - Займись-ка вон тем субъектом: он еще живой. Будь осторожен, у него в левой руке пистолет. Если сможешь, пока не добивай. - У нас к нему особый счёт, - пояснил Андрей. - Мы хочем собственноручно. - Есть! Попробую разоружить. Пока другие партизаны проверяли убитых и раненых, Кузьма Петрович подкрался к дрезине, понаблюдал и, с автоматом наизготовку, подошёл к раненому офицеру вплотную. Снизу было видно, как, ударом сапога выбив пистолет, он поднял его и подал знак подойти. Ребята, первыми вскарабкавшиеся наверх, приблизились к Петровичу. В метре от них лежал скрюченный, окровавленный начальник эшелона. Ранен в обе ноги выше колен, прострелена кисть правой руки ("вот почему не отстреливался, - подумал Андрей. - Как и когда-то комиссар, не смог взвести пистолет"). Жалкий, беспомощный вид фашиста не вызвал сочувствия, а глаза Лены горели ненавистью пополам со злорадством. - Что, не нравится? - сквозь зубы процедил Андрей. - Собирался нас "стреляйт, как сапак", а вышло по-другому? Товарищ командир, так вы разрешаете Лене прикончить этого гада? Не только за то, что раскровянил ей нос, он... - Он держал нас впроголодь и мучил жаждой, - перебила его Марта, не дав пояснить истинную причину мести. - Да уж ладно... хотя мне и не следовало этого делать. Петрович, покажи, как обращаться с пистолетом. - Я умею, - едва ли не выхватил Андрей пистолет; взвёл, протянул Лене: - Держи двумя, вот так, а когда прицелишься, нажми на этот курок. Та дрожащими руками обхватила рукоятку, направила дуло на недавнего мучителя, зажмурилась, но стрелять не решилась. - Не могу, сделай это за меня ты... - Что у вас тут происходит? - строго спросил подошедший со стороны дрезины безбородый, одетый по-военному партизан. - Да вот, комиссар... Уступил просьбе ребят: уж очень им необходимо собственными руками. Видать, крепко насолил офицеришка. - Не надо бы этого делать, командир! Это же дети... - Нет, надо! Видели б вы, как они с нами обращались!. . - Андрей выхватил у Лены пистолет и, боясь, что комиссар запретит, направил его в живот ещё более съёжившегося фашиста: - Это тебе за Лену! За Нэлю! 3а Свету! - Третью пулю всадил промеж глаз, после чего тот перестал дёргаться . - У них, похоже, веские причины для мести, - приняв пистолет, заметил командир явно не одобрявшему происшедшее комиссару. - Что там у вас? - кивнул в направлении дрезины, откуда донеслось несколько одиночных выстрелов. - Приказал пристрелить раненых... А один оказался невредимым; уверяет, что немецкий коммунист. - Говорит по-русски? - Лепечет по-своему: Тельман, мол, гут, а Гитлер капут. - Это, случайно, не Отто? - схватила Марта за руку Андрея. - Дядя комиссар, пожалуйста, не убивайте его! Мы его знаем, он не фашист. Он хороший, правда, Андрей? - Если тот, то конешно. Товарищ командир, можно глянуть? - Туда - нельзя! - завернул его комиссар. - Чем же он вам понравился? - Этой вочью, когда мы стояли на каком-то полустанке, он дал нам напиться воды и ещё - три булки хлеба. И по разговору мы поняли, что он не как другие. - Он говорил с вами по-русски? - Нет... Но вот она хорошо говорит и понимает по-ихнему. У них в школе изучали немецкий. Комиссар пообещал, что немца убивать не будут, и Петровичу приказано было собрать всех бывших заложников и увести в глубь леса. Здесь, у небольшого ручья со вкусной водой, они впервые за несколько суток вволю напились, умылись, привели себя в порядок. Подошедшие вскоре несколько партизан принесли поужинать - хлеб, консервы, галеты. Подкрепившихся и повеселевших, их построили в колонну по одному и едва различимой тропой, а часто и без таковой, повели вниз по ручью. Переход был трудный, особенно для босоногих, но недолгий: через какие-нибудь час-полтора, когда ручей кончился, влившись в более широкую и шумную горную речку, добрались до небольшой деревянной избушки. Здесь и устроились на ночлег, постелив сена из кем-то заготовленной копны. В избушке, по всей видимости - охотничьей, нашёлся керосиновый фонарь, буржуйка, а поблизости - поленница сухих дров. События минувшего дня, ночной переход выбили из сил, порядком измотали детей, а мягкая постель - не то что на вагонном полу! - и распространившееся вскоре тепло от буржуйки были так приятны, что улёгшаяся покотом братва мигом погрузилась в глубокий сон. Разбуженный скрипом двери - под утро, когда в окошко уже пробивался слабый свет - Андрей различил в вошедшем комиссара. Тот подсел к дежурившему здесь Петровичу (остальные трое, доставившие сюда продукты, коротали ночь во дворе) и спросил: - Ну, как они? - Умаялись, бедняжки, спят мертвецким сном. Выйдем, пусть отсыпаются. Поправляя куртку, которой с вечера прикрыл Марту, Андрей нечаянно разбудил и её. - Ты уже не спишь? - потягиваясь, повернулась она к нему. - И я так славно выспалась! Как дома. - Меня разбудил комиссар. Верней, скрип двери, когда он вошёл. Он, видать, эту ночь глаз не сомкнул: такой усталый... - А зачем пришёл, не знаешь? - Как бы не за тобой: знающих по-немецки мало, а пленных обычно допрашивают. Ты бы согласилась быть у партизан переводчицей? - Домой хочу... Мама с дедушкой с горя места себе не находят. И за твою маму боюсь: как там она, при больном-то сердце? - У меня тоже душа болит... . Но я бы охотно остался у партизан. Как ты думаешь, возьмут? - Об этом я не думала. - В тоне, каким это было сказано, угадывался отрицательный ответ, и она, помолчав, добавила: - Помнишь, что сказал Александр Сергеевич: мы должны остаться в живых, чтоб продолжать начатое ими! И это касается тебя больше, чем меня. Когда через полчаса комиссар с Петровичем вернулись в избушку, они нашли своих подопечных беседующими в полный голос. Правда, шум тут же утих. - Как спалось? - поздоровавшись, спросил комиссар; услышав одобрительный гул, заметил: - Конечно, тесновато у вас тут, но зато тепло. Заболевших нет? Ну, и прекрасно! Сейчас Петрович сводит вас на речку и займемся приготовлением горячего завтрака. - А шо будет на завтрак? - поинтересовался кто-то. - К хлебу разогреем мясные консервы, к сладкому чаю - галеты. Если, конечно, они вам не надоели. - Такие, как вчера? Не надоели! Вкусные, хочь и фрицевские, - послышались голоса. - А потом куда - останемся у партизан? - Какое-то время побудете у нас - пока уляжется суматоха у немцев после вчерашнего. Кой-кого из вас надо обуть и приодеть - ночи, особенно в горах, холодноваты. А потом отправим вас по домам. Небольшими группками, чтобы не вызвать интереса у оккупантов. Об этом ещё будет разговор, а сейчас - подъём и все в распоряжение Петровича. Предположение Андрея подтвердилось: комиссар предложил Марте пройти с ним "в расположение", чтобы с её помощью допросить пленного. Она согласилась, но при условии, что рядом будет и Андрей, который ей "как брат". Путь туда оказался неблизким: добрых два часа плутали они по лесистым склонам, то карабкаясь вверх, то скользя на довольно крутых спусках. Комиссар ориентировался по едва заметным затёскам на деревьях, с помощью других, только ему понятных примет. Ребята старались не отставать и порядком притомились. Андрей помышлял уже попросить сделать привал, так как напарница стала прихрамывать, но опередил комиссар: - Отдохнём, ребятки, а то, вижу, устали с непривычки. Скоро уже будем на месте. - Марта недавно была ногу подвернула, - как бы извиняясь за задержку, сказал Андрей. - Поэтому мы за вами не стали поспевать... - Она уже совсем не болела, да я поскользнулась на спуске и снова, видно, растянула связки, - пояснила она. - Так ты, говоришь, в школе научилась говорить по-немецки? - посмотрел ей в глаза проводник, когда уселись на поваленное дерево. - Это сказал я, - уточнил Андрей. - Но она умела говорить и до школы: её родители - советские немцы. Отец её тоже воюет против Гитлера. - Так... Вижу, ты знаешь о ней всё... - Потому как мы дружим уже давно. - А как попали в заложники и каким образом познакомились с этим вашим Отто? - поинтересовался комиссар. И они поведали об уже известном читателю стечении обстоятельств. Перед тем, как отправиться дальше, Андрей, в свою очередь, поинтересовался: - Товарищ комиссар, вам, случайно, не знаком партизан по имени Александр Сергеевич? Он бывший лётчик, звание капитан, был ранен в руку, когда его самолёт подбили мессеры. - Что-то вроде слыхал о таком. Ты с ним знаком? - Мы видели, как он выпрыгнул из горящего самолёта с парашютом, но угодил в лиман. У меня там была лодка, и мы вот с нею нашли его и спасли. - Приносили ему еду и ещё достали гражданскую одежду, - добавила Марта. - А потом он ушёл искать партизан. Я и подумал, может, вы его случайно встречали. - Может и встречал... Я наведу справки, - пообещал он. - А что будет с Отто после допроса? - Если пленный действительно коммунист, он может быть нам полезен. Плохо, что не знает ни слова по-русски... Видно, придется попридержать вас: надо хоть немного его подучить. Как бывший учитель он освоится быстро. Как, согласны потрудиться на пользу Родине? Вот и прекрасно! А теперь - пойдём, уже близко. Через четверть часа услышали окрик: - Стой, кто йдет! Пароль! Окликнули сблизка, но как Андрей ни вглядывался, никого обнаружить не смог. Шагов через триста окликнули еще раз; но теперь, заметил, пароль назван был другой. "Предусмотрительные!" - подумал с одобрением. Спросил: - Они вас разве в лицо не знают? - Возможно, узнали, но такой у нас порядок, - пояснил комиссар. - Вот мы и дома. Впрочем, никакого дома пока видно не было. С одной стороны высилась обрывистая скала, с другой - зияло глубокое ущелье, впереди видна узкая расщелина с нависающим каменным козырьком. Ни людей, ни даже признаков обжитости. Лишь когда коридор расширился, а на выходе показались деревья, комиссар свернул вбок, к едва заметной пещере. Здесь за грубо сколоченной дверью, в некоем подобии комнаты, освещенной керосиновой лампой, за столом сидел партизанский командир. Сложив лежавшую перед ним карту, помеченную цветным карандашом, он сунул ее в планшет, кивком ответил на приветствие ребят, протянул руку комиссару. - Как там, всё ли в порядке? - Дети накормлены, чувствуют себя хорошо, заболевших нет. - У нас тоже без осложнений. Сделан солидный запас продовольствия и боеприпасов. Остальное пустили под откос километрах в пяти от места временного захоронения; уляжется суматоха - переправим в более надёжное. С пленным что будем делать? - Допросим, вот переводчица. Выясним, что он за птица. Если тот, за кого себя выдаёт, то такие люди нужны. - Плохо, что при нём надо держать переводчика, - заметил командир. - Ребята утверждают, будто он - бывший преподаватель школы. Надо полагать, русский освоит быстро. В этом берётся помочь вот она. - В самом деле? И сколько для этого понадобится времени? - Недели за две, думаю, управимся, - пообещала Марта. - Ты тоже говоришь по-немецки? - посмотрел командир на Андрея. - Нет, в нашей школе не изучали. А с нею я потому, что мы с одного хутора, и я помогу ей добраться до дому, когда освободимся. А нельзя ли как-то сообщить нашим матерям, что мы живы-здоровы? Они там места себе не находят от горя - даже не знают, куда мы пропали... - Я подумаю, что можно сделать, - взял эту заботу на себя комиссар. - Но вы понимаете, что сделать это быстро невозможно. - Пленный в каптёрке. С ним Борисов, если не нужен, пришли ко мне, - распорядился партизанский командир. Каптёрка находилась неподалёку и представляла собой землянку, оборудованную в выемке скальных пород. Крышей служил накат из брёвен, накрытый сверху дерниной с живой травой. Днём она освещалась с помощью окошка, оставленного в потолке. Здесь также имелась железная печка и "мебель", сколоченная наскоро из подручного материала; стульями служили чурбаки, на одном из которых сидел пожилой немец в форме рядового, со связанными назад руками. Отослав сторожившего его пожилого же, бородатого партизана в распоряжение командира, комиссар развязал пленного. - Узнай, тот ли это человек, что разговаривал с вами той ночью, - приказал он Марте. Пленный не сразу сообразил, почему партизанский начальник пришёл с детьми. Но едва Марта произнесла "Добрый день, дядя 0тто", как лицо его в миг преобразилось, он горячо и бурно залопотал, на глаза навернулись слёзы... Выслушав, она стала пересказывать только что услышаное: - Он сказал, что узнал меня по голосу и чёткому выговору. Что это он говорил с нами той ночью. Благодарен судьбе - даже мечтать не мог о такой удаче. - И что же он имеет в виду под удачей? - достав из командирской сумки блокнот и приготовившись записывать, спросил комиссар. - Удачей, ниспосланной богом, он считает наш разговор в ту ночь у вагона, так как это спасло ему жизнь: из нашего поведения во время ремонта железнодорожного полотна он догадался, что мы ожидаем действий партизан. Не спускал глаз с Андрея, которого принял за старшого, и после его свистка поступил так, как все ребята, - упал наземь и скатился под обрыв. А когда подошли партизаны, он сделал хенде хох. - Он так и сказал - "ниспосланной богом"? - поинтересовался Андрей, пока комиссар что-то записывал в блокнот. - Конечно! Я ничего не добавляю от себя. А почему ты спросил? - Да так... Учитель, грамотный человек, притом коммунист, а верит в бога. - Может, у него приговорка такая, вроде твоего "бабая". - Я от дурных привычек стараюсь избавляться... А ну спроси, как у него насчёт религиозного опиума? - Этого спрашивать не надо, - кончил записывать комиссар. - Культовые догмы, вдалбливаемые из поколения в поколение уже много столетий, очень трудно изживаются. Даже если давно доказано, что они не имеют под собой научного обоснования, а то и противоречат здравому смыслу. - А зачем их вдалбливают? - захотел Андрей уточнить сведения, полученные в школе. - Антинародным режимам это выгодно: религия всегда помогала делать трудящихся послушными хозяевам и терпеливыми, поскольку, мол, всякая власть от бога. Следующий вопрос будет такой... Не станем, впрочем, приводить в подробностях допрос, длившийся с небольшими перерывами до позднего вечера. Скажем лишь, что из ответов пленного следовало, будто до прихода к власти Адольфа Гитлера Отто состоял в рядах германской компартии, отстаивавшей интересы трудящихся. Они выступали против милитаризации, разъясняли массам опасность зарождавшегося фашизма. Потом начались гонения и репрессии, повальные аресты коммунистов. Чтобы избежать застенков гестапо, пришлось сменить местожительство и затаиться. Однако убеждений своих не поменял, ненавидит фашизм и фюрера, ему противна война, и он готов сделать всё, чтобы она поскорее кончилась. Разумеется, победой Красной Армии. Отвечая на вопросы о семейном положении, пленный сообщил, что имеет взрослую дочь, которая замужем за земляком - сыном бывшего коммуниста, тоже вынужденно сменившего предместье Берлина на заштатный городишко на юге Германии. Не скрыл и опасную для себя деталь - Курт, так звать зятя, в настоящее время служит в гестапо; но делает это в силу необходимости. Так уж сложилось на его родине, что приходится, вопреки убеждениям и желанию, делать то, что диктуют сложившиеся обстоятельства. Впрочем, Отто полагает и даже уверен, - добавила Марта, - что зять не злоупотребляет возможностями, какие присущи нацистам-фанатикам. - Не подобные ли обстоятельства вынуждают и его сотрудничать с нами? - задал вопрос комиссар. - Господин комиссар вправе предположить подобный вариант, - перевела Марта ответ дословно. - Но это не так. Каждый трезвомыслящий немец уже понимает, что победить Советский Союз не только трудно, но и невозможно. Что эта военная авантюра фюрера закончится крахом, и чем дольше она продлится, тем многочисленней будут жертвы с обеих сторон. Я очень хочу, чтобы их избежало хотя бы мирное население, а по окончании войны в Германию пришла бы демократия по советскому образцу. Комиссар слушал внимательно, что-то записывал себе в блокнот. Ответы казались заслуживающими доверия. На вопрос, беспокоивший пленного, пообещал, что расстрел ему не грозит, Сибирь - тоже, если согласится честно сотрудничать. Но для этого прежде необходимо научиться понимать и изъясняться по-русски. В этом ему помогут "ниспосланные богом". Это известие было воспринято им с радостью и благодарностью. По окончании допроса, уходя, комиссар сказал Марте: - Посоветуй своему ученику, но не от моего имени, впредь не распространяться по поводу зятя-гестаповца: его могут неправильно понять и знание русского не понадобится. Все последующие дни и долгие вечера в этой же каптёрке шли уроки русского языка. Заучивались наиболее обиходные слова и их чёткое произношение, правильное написание и прочтение. Школьница в роли учительницы и учитель в качестве ученика показали себя исключительно способными: уже через неделю "дядя Отто" довольно сносно изъяснялся по-русски, всё реже, беседуя с Андреем, просил помощи у Марты - напомнить, как переводится то или иное слово. Отсутствовавший всё это время комиссар был немало удивлён, когда, наведавшись в "школу", мог говорить с пленным почти без помощи переводчицы. Тщательно подбирая слова, слегка перевирая падежные или глагольные окончания, тот, изредка заглядывая в записи, умел довольно-таки полно формулировать свои мысли. Правда, отвечая или спрашивая сам, то и дело поглядывал на учительницу и в случае неодобрительного кивка тут же поправлялся, касалось ли это неправильного ударения или иного дефекта произношения. - Какой новост для менья приносить от главный командований коспо-дин комиссар? - спросил он. - Не надо называть меня господином, - поправил его тот. - Это у нас не принято. Правда, обращение "товарищ" тоже надо ещё заслужить, но будем на это надеяться. А пока я для вас гражданин или просто комиссар. Что же до командования, то оно проявило интерес к тому, что вы - немецкий коммунист. Ваше желание способствовать победе Красной Армии - одобрены, как и обещание освоить русский в столь короткий срок. - Я уже имеет успех благодарья этот умний дети, - то ли похвалив сам себя, то ли пожелав выразить благодарность ребятам, ответил он. - Успехами я доволен. Думаю, дело пойдёт ещё быстрее при помощи вот этого. - И комиссар достал из нагрудного кармана нетолстую, размером с записную, книжицу. - 0, русско-немецкий и немецко-русский словарь! - обрадовался Отто, прочитав название на коленкоровой обложке. - Это есть то, что мне ошшень необходим! Не без удивления узнав, что все эти дни занятия здесь шли по шестнадцать часов в сутки, комиссар объявил ребятам благодарность и, расстегнув полевую сумку, добавил: - Трудились вы по-стахановски и заслуживаете не только устной похвалы. Вот вам ещё и по шоколадке. Но это подарок... от кого бы вы думали? - От вашего Александра Сергеевича. - Правда?! - радостно, в один голос воскликнули ребята. - Вы с ним виделись? Как он, рука уже зажила? - Значит, нашёл партизан! А где он сичас? - Рука зажила, партизан, как видите, нашёл и сейчас командует диверсионным подразделением, - сообщил он приятные новости. - Узнав, что вы здесь, обрадован был не меньше вашего. Ждет встречи с нетерпением. Кстати, он рассказал мне о своих августовских приключениях, и я полностью с ним согласен: вы - настоящие пионеры-ленинцы. - Спасибо. А дять Саша сюда прийти не смог? - Хотел сделать это незамедлительно - забрать вас к себе. Но я попросил недельку повременить. Знай, что вы тут так преуспели, то и не стал бы. - А можно, мы с Отто там дозанимаемся? - предложила Марта; она, отломив от шоколадки четыре квадратика, угостила лакомством и его, но тот, отщипнув один, остальное вернул с благодарностью. - Боюсь, что там вам не удастся заниматься столь же продуктивно... Давайте уж, как договорились! Впрочем, мы преподнесём ему приятный сюрприз: не через семь, а дней через пяток примем у вашего подопечного зачёт - и капитан сможет обнять вас раньше обещанного мною срока. Идёт? Ну и отлично! Ровно через пять дней после этого разговора комиссар доставил всех троих в новый партизанский отряд. Но командира с его диверсионной группой "дома" не оказалось: ещё не вернулись с задания. В этот же день Отто отбывал в распоряжение более высокой инстанции. Ребята тепло и душевно простились с человеком, за две неполных недели ставшим для них почти как родным. Договорились, если всё будет благополучно, встретиться после войны, а до этого списаться, как только Кубань будет очищена от оккупантов: Андрей оставил ему свой хуторской адрес. А ещё накануне Отто подарил им на память фотографию, запаянную в прозрачный целлофан для защиты от сырости. Со снимка смотрела, улыбаясь, красивая молодая женщина - его дочь Ирма и малышок, обнявший деда, - внук Максик. Но герметичность пришлось нарушить: на обороте карточки была сделана дарственная надпись по-немецки, гласившая: "Моим спасителям Марте и Андрею от благодарного Отто. Кубань, 09.42 г." И подпись неразборчиво. Отто просил также, чтобы после войны, если ему не суждено будет дожить до этого времени, кто-нибудь из них с помощью этой фотокарточки и сообщенных им адресов разыскали в Германии его родственников или знакомых и рассказали бы им об этих днях. Вряд ли надо подробно описывать волнующую встречу наших героев с Александром Сергеевичем, вернувшимся из рейда в тыл к неприятелю. Всё это легко представить. По должности капитан в отряде считался вторым лицом, но ни одна партизанская вылазка в окрестных местах не обходилась без его участия. Разведка на месте, подготовка операции и её дерзкое осуществление с причинением врагу ощутимого урона - всё это делалось под его непосредственным руководством. А умение скрыться с места диверсии, не понеся потерь, создало командиру заслуженный авторитет и уважение товарищей по оружию - это ребята заметили с первых же дней пребывания. Располагался отряд в горах, поросших густым, труднопроходимым лесом, в котором в изобилии росли также каштаны, орешник, кислицы, груши. Раньше в эти места из окрестных станиц и даже Краснодара приезжало и приходило много любителей набрать грибов, кизила, каштанов. Этой осенью Андрей, ходивший с партизанами на заготовку лесных даров, гражданских лиц не встречал - война... После того, как он собственноручно, на другой же день по прибытии сюда, написал записку-весточку родителям и она ушла неведомо каким образом по нужному адресу, ребята успокоились и уже не торопились попасть домой: у партизан им нравилось. Тем более, что они были тут полезными. Марта помогала женщинам (их было всего трое) готовить пищу, стирать и чинить одежду, сушить грибы и многое другое; Андрей, как уже упоминалось, ходил на заготовки со свободными от партизанских дел мужиками. Ему страсть как хотелось поучаствовать "в настоящем деле", просил взять на задание и его. Но Александр Сергеевич был непреклонен. - Вы для меня - самые дорогие существа на свете! - сказал он после одной из таких просьб. - Подвергать тебя опасности я не могу и не хочу. У нас, сынок, всякое случается, и уже принято решение переправить вас в более безопасное место. - Отправите и нас домой? А нам тут так нравится! На хуторе работа тоже найдётся... только вот по Марте буду скучать. - И я по нём тоже, - добавила она. - Этого можете не бояться, - улыбнулся капитан, давно догадавшийся, что они не просто друзья. - Не по-онял... - Дело в том, что ни тебе, ни тем более ей появляться дома нельзя. Твоя мама, - посмотрел на Марту, - пока у немцев вне подозрений. Но гестаповцам известно о "крушении" поезда, на котором - это им тоже известно - и вы оказались в качестве заложников. Признаков гибели детей немцы не обнаружат, и появление дочери... . сами понимаете, чем это грозит. - А куда ж в таком случае отправите нас? - До лучших времён вас решено пристроить в Краснодаре. Там у нас есть надёжные люди - поживете у них. - И когда нас переправят в этот ваш Краснодар? - не скрывая огорчения от такого поворота дел, спросил Андрей. - На этих днях. Как только будут готовы для вас одежда и обувь. Она у вас летняя, а дело идёт к зиме, и неизвестно, как она себя покажет. Кроме ботинок, я заказал для вас фуфайки и тёплые штаны. Тебе, Марта, тоже: отлучаясь из дому, будешь одеваться мальчиком, так безопаснее, - принялся наставлять Александр Сергеевич. - Но было бы лучше, если б вы вообще не отлучались. - У меня в Краснодаре много знакомых - девочек и мальчиков. Можно будет общаться хоть изредка? - спросила Марта. - Со многими - нельзя. Только с самыми близкими и надёжными. И не более чем с одним-двумя. Домой не приглашать ни в коем случае. - А если кто узнает меня в пацанячьей одежде? - Скажешь, что живёшь в сельской местности, где-то поблизости, а одета по-пацанячьи потому, что так велела мама. Ваш облик тоже изменим. Тебе, девочка, косы сменим на короткую мальчуковую причёску, Андрюше шевелюру укоротим тоже, - продолжал он. - Вид у тебя цыганчуковый, а немцы вылавливают не только евреев, но и цыган, и тебя могут принять за представителя этой народности, тоже чем-то неугодной бесноватому. - Да стрегите хоть наголо, мне красота не нужна, - не стал возражать Андрей. - А Марту - жаль: у неё такие красивые волосы!.. Я даже там, в вагоне, пощадил её косы. - Ой, Андрюша! Ещё вырастут, была бы голова цела. - Правильно рассудила, дочка, - похвалил её лётчик. - Что я еще хотел вам сказать? Да: снабдим вас немецкими деньгами - мало ли на что могут пригодиться! Но будьте с ними аккуратны. Отлучаясь из дому, много с собой не берите и держите не в кармане, а где- нибудь в потайном месте - в рукаве или за подкладкой фуфайки. - Что вы нас так подробно инструктируете, мы же не какие-то там несмышлёныши, - заверил его Андрей. - В вашей сообразительности не сомневаюсь, но лишний раз предостеречь - не повредит. Д о п о с е л к а Яблоновского, что разбросан по левому, адыгейскому берегу Кубани, Андрей с Мартой добрались засветло. На случай, если ими заинтересуется какой-нибудь блюститель "нового порядка", их снабдили сумками с набором лесных деликатесов - ходили, мол, на промысел. По пути они присоединились к возвращавшимся из лесу нескольким женщинам-адыгейкам с такими же пожитками, и всё прошло гладко. В оговоренном месте ребят встретила средних лет молодуха, тоже адыгейка, препроводила в один из дворов. В доме их накормили и предложили отдохнуть. Притомленные дальней дорогой, гости тут же уснули не раздеваясь. Разбудили далеко за полночь. Мужчина, теперь уже русский, повёл в сторону Кубани. Реку, неширокую в это время года и небыструю, переплыли на плоскодонке и вскоре вошли в город. Под покровом безлунной ночи, но с предосторожностями двинулись вдоль сплошного дощатого забора; у одной из калиток остановились. - Нежелательных гостей нема, - определил проводник, ощупав что-то на внутренней стороне забора; снял крючок с калитки, тоже изнутри, и они зашли во двор. Пёс, тявкнув несколько раз, умолк, подбежал к хозяину и стал ластиться. Тот отвёл его к будке и то ли запер, то ли привязал. После условного стука в ставню окна открылась входная дверь. - Славик, это ты, сынок? - послышался голос. - Я, мамо, я... Всего на минутку: привёл вот пацанов, - сказал проводник, обняв и поцеловав старушку; вошли внутрь помещения. - Утром отведёте их к Сидориным, там знают, ребята поживут у них. Мать зажгла каганец. - Эту вот котомку, - продолжал сын, - а также одну сумку тоже передадите. А в этой - гостинец для вас; кажись, грибочки. - А под низом немного лесных груш и кислиц, - уточнил Андрей. - Нехай, усё зделаю. Как ты там, сыночек, не болеешь? Не мёрзнешь? Я вот носки шерстяные связала, - суетилась мать, волнуясь от радости. - Не, мамо, всё в порядке, не переживайте... Мне треба спешить, скоро будет развидняться. Я на днях ещё буду, тогда и поговорим, а зараз некада. Не сказав и трёх десятков слов, Славик ушёл. Зато долго-долго расспрашивала мать неожиданных гостей о партизанском житье-бытье. Узнали и они немало городских новостей. Но их разговор мы опустим как не имеющий к нашему повествованию непосредственного отношения. Утром бабка проводила ребят в другой частный дом на улице Красной. Затем девчонка лет двенадцати по имени Зоя, дочь этой хозяйки, отвела Андрея на другую квартиру неподалёку. Там тоже о прибытии квартиранта были предупреждены, и хозяйка встретила "племянника" доброжелательно, даже радушно. Через день, освоившись на новом месте, Марта решила пройтись по городу, такому непохожему на тот, каким видела его в последний раз, а заодно навестить свою лучшую подружку. Перед тем, как выйти из дому, с помощью зеркала и сажи "подкрасила" лицо, оделась мальчишкой, прихватила хозяйственную сумку, немного немецких пфенингов и отправилась вдоль по Красной (разумеется, предупредив Андрея). Главная улица города выглядела серо и сиро, неуютно и уныло. Тротуары, проезжая часть - трамваи не ходили из-за отсутствия электричества - давно не видели метлы, замусорены до дикости. Стекла окон там и сям всё ещё перечёркнуты крест-накрест бумажными полосками, кое-где вместо них вставлены фанерки. Немногочисленные прохожие, женщины пожилого возраста, идут хмурые, озабоченные - видимо, за покупками или не сделав таковых (пока что не изъяты из обращения советские рубли, ставшие в десять раз дешевле дойчмарок). Внимание её привлекла витрина в одном из магазинов. Вместо образцов товара здесь размещен большой фотомотаж с надписями на русском языке: рассказывается о том, как распрекрасно живётся российским подросткам, согласившимся приехать жить, приобрести профессию и работать "в Великой Германии". Один из снимков сделан в столовой, где трапезничают жизнерадостно улыбающиеся пацаны; на другом снимке - спальня с чистыми, аккуратно заправленными постелями, и на этом фоне - опять же улыбчивые подростки; на третьей фотографии - цех с какими-то станками, обслуживаемыми ими же, и прочее в этом роде. Сверху надпись крупно: "Специальность, работа, высокая оплата, сытая жизнь!" В центре витрины - портрет Гитлера с добрым, улыбающимся лицом, держащего на руках девочку лет пяти-шести. Надпись: "Фюрер любит детишек". В цетре города над зданием, в котором, видимо, размещено важное учреждение, колышется большое красное знамя с белым кругом посередине и свастикой. На фронтоне укреплен плакат, выполненный белой краской на кумаче, утверждающий, что "Непобедимые солдаты вермахта несут кубанцам свободу от большевиков". Наконец - неказистый с виду домик подружки. Лишь вглядевшись попристальней, узнала она Марту в её фуфаечно-брючно- капелюшном наряде. - Что случилось? - обняв на радостях и пропустив в прихожку, в ожидании, пока та разуется, набросилась она с вопросами. - В штанах, неумытая, с сумкой... побираешься, что ли? - Нет, Танечка, ничего страшного не произошло, - успокоила её старая приятельница, снимая фуфайку. - Захотелось тебя проведать, узнать, как вы тут поживаете. Транспорт, сама знаешь, не ходит, а топать от самой Елизаветинки... Мама и говорит: оденься, на всякий случай, мальчишкой. А лицо сажей специально подкрасила. Ты дома одна? - Да, как видишь. Мама на работе. Немцы всех заставляют работать, даже мальчиков нашего возраста. - А где тёть Нюра трудится? - В прачечной. Немцев обстирывает... Работа изнурительная, а платят алюминиевые гроши. Так ты сегодня пришла? - Вчера под вечер. Переночевала у знакомых мамы. - А почему не сразу ко мне? Переходи к нам! Поживёшь с недельку. И мама, и особенно я - рада буду до смерти: так скучно одной - с ума можно сойти!.. - Видишь ли, я пришла не одна. Мне составил компанию знакомый мальчик. И притом, мы ненадолго. - Мальчик? И он, конечно, в тебя влюблён. - Ну... по крайней мере, я ему нравлюсъ... - Не скромничай! Тебя нельзя не полюбить: даром что неумытая, а смотришься красавицей. А какой он, как звать, сколько лет? - дала волю женскому любопытству Таня. - На год старше меня. Звать Андреем. Красивый, умный, неразболтанный. - Тебе повезло... Главное - неразболтанный. Как я тебе завидую!.. - Ты, помнится, дружила с Леней. Он что, бросил тебя? - Не бросил, но... - Она умолкла, и Марта заметила, как на глаза навернулись слёзы. - Представляешь, завербовался в Германию!.. - Помолчав, Таня смахнула слёзы и, по детски шмыгнув носом, продолжала, сумбурно и путано: - У него ведь никого больше нет, кроме тёти, а она спуталась со своим квартирантом-офицером, спит с ним; Леня стал лишней обузой, и они уговорили его завербоваться - там, дескать, наших ребят ждет рай и манна небесная; лично я в это не верю, а он поверил и согласился. Я не пускала, умоляла, а он говорит: не понравится - вернусь, они держать не станут, а если всё хорошо, то заберу туда и тебя. Расстроенная, умолкла, чтоб не разреветься, а Марта, воспользовавшись паузой, поинтересовалась: - И много их таких... поддавшихся на агитацию? - Не знаю, сколько, но кроме Лёни из наших одноклассников ещё Борька, Степан и Гриша. - И Гришка Матросов? - переспросила Марта. - Не подумала бы, что и он купится - считала, что умней. - Ты, помнится, одно время была влюблена в него по уши. - Давно, в пятом классе. Он об этом и не знал. - Были недавно у меня все четверо. Сомневались, что там будет хорошо, но всё-таки решили попытать счастья, - вздохнула подружка. - Видела и я на Красной ихнюю зазывалку. Стелют мягко, но всё это ложь, просто в Германии нужны бесплатные руки. Спохватятся мальчики, пожалеют, да будет поздно. И вернуться оттуда вряд ли кому удастся... Знаешь, ходят слухи, что под Сталинградом фашисты встретили решительный отпор Красной Армии. Если наша возьмёт, то их погонят до самого Берлина. Похоже, такой прогноз не только не утешил, но ещё больше расстроил попавшую в сложное положение подругу - слёзы снова закапали с её ресниц. - Не убивай хоть ты во мне надежду! Я не хочу потерять его навсегда, - припав к груди гостьи, зашлась в глухом рыдании Таня. - Ты чего? - растерявшись, стала тормошить её та. - Ну зачем же так убиваться... - Ты ведь ничего не знаешь!.. - всхлипывала подружка. - Я безумно его люблю... и у меня будет от него ребёнок... - Что ты говоришь!.. Ты в этом уверена? - В том-то и дело... Уже полтора месяца, как все признаки. - И мама знает? - Призналась недавно... Стыдила, ругалась, плакала. И ему досталось. А как узнала, что завербовался, стала жалеть. Пусть бы, говорит, лучше переходил жить к нам... - Когда они уезжают - известно? - Отъезд назначен на завтра. А зачем тебе, хочешь повидаться? - Попробуем помочь нашему горю, - созрел у Марты какой-то план. - Где у них сбор, знаешь? - Возле биржи труда. Это в школе, что на углу улиц Ленина и Красноармейской. -Посмотрела на неё с надеждой: - А что ты надумала? - Я посоветуюсь с Андрюшкой, он мальчик башковитый и предприимчивый, может, что-нибудь придумаем. Надо отговорить хотя бы Леню. А если удастся, то и всех наших одноклассников. - На это очень мало надежды... А за Леню - буду век вам благодарна. - Но ты, если увидишься сегодня, ничего ему не говори. И меня ты не видела, поняла? Можно всё испортить. Кстати, он о ребёночке знает? - Ещё нет: ему я побоялась признаться... - И пока не говори, хорошо? Не знаешь, во сколько сбор? Так рано? Ну, ничего, постараемся не опоздать. Встретимся завтра у школы, а сейчас я убегаю, - начала собираться Марта. - 0й, у вас есть будильник? Одолжи до завтра! - Забери, он нам не нужен, - разрешила Таня. - Слушай, Танечка, вы, наверное, сильно нуждаетесь - возьми вот, - достала она из кармана горсть пфенингов. - А завтра я дам побольше, бумажных марок. Где взяла? Мама хорошо зарабатывает. Прихватив будильник, по тем временам большую редкость, Марта поспешила обратно, чтобы рассказать всё Андрею. Н о э т о т будильник её подкузьмил: зазвенел на полчаса позже, чем надо, и Марта с опозданием зашла за Андреем утром следующего дня. Когда они оказались у школы, там уже не было ни Тани, ни вообще никого из завербованных. По словам соседей, их построили и увели на вокзал... По Пролетарской (ныне улица Мира) заспешили туда и они. Вскоре показалось обгоревшее здание краснодарского железнодорожного вокзала - без крыши, окна и двери заделаны фанерой, выкрашенной в зелёный цвет. На подходе увидели плакат через всю дорогу: "Сталин и жиды - одна шайка преступников!", а на фасаде - другой, но уже изготовленный к случаю: "Добро пожаловать в Великую Германию!" Из- за вокзала доносятся звуки духового оркестра; как ни странно, играют "Катюшу"... На перроне - уйма народу, многоголосая толчея. Проводить чад пришли мамы и бабушки, а также, у кого есть, сестрёнки и братья; большинство - с заплаканными лицами. Не помогает развеять горестное настроение и видимость праздника - повсюду портреты Гитлера, флаги и флажки с фашистской симоликой, музыка; даже день выдался, как на заказ: ясный, не по-осеннему солнечный, хотя и слегка морозный. Отыскать Таню удалось не сразу: пришлось несколько раз прочесать всю, в несколько сот человек, толпу, прежде чем обнаружили её сидящей рядом с Леонидом - на бордюре, неподалёку от очередей к походным кухням, где раздавали горячий завтрак. Тут только обратили внимание, что в Германию поедут и девчонки: их колонна, меньшая, правда, по численности, чем ребячьи, стояла к одной из кухонь. Здесь же расположили и небольшую группу духачей из гражданских лиц, а также киносъёмочный аппарат на треноге; ещё один, передвижной, видели на перроне. Лёня, зажав между колен котелок немецкого образца, в левой руке держал большой ломоть хлеба, а правой черпал алюминиевой ложкой, спаренной с такой же вилкой, картофельный соус с мясом, уписывая за обе щёки. Узнав в подошедших Марту, передал еду Тане: - Подержи- ка... Кого я вижу! - воскликнул, поднимаясь. - Тань, ты узнаёшь этого пацана? - Привет, Леня! - подала руку "пацан", тоже улыбаясь. - Здравствуй, Танечка! - подмигнула подруге. - Знакомьтесь, это - мой двоюродный братец. - Андрей, - предста