ра и пилу. Забацают пару плотов, и течение само доставит их до места. - Я двумя руками "за"! - одобрила она. - Но надо спросить у моториста. Тот ничего против не имел: - Я полностью в вашем распоряжении. Как прикажете, так и будет. - А сколько можно взять мужиков? - Да сколько поместится! Думаю, человек пятнадцать. - Ну вот, видишь! - вернувшись на место, сказал Андрей, - А их столько и не наберётся. О, вон и встречающие! Проводить вождя и поглазеть на невиданные пироги к берегу пришло всё население. Взрослые стояли, детвора сидела на краю обрыва, свесив ноги. Вождь с сыном, Замба с невестой и Ким Борисович стояли внизу особняком; у самого берега - Леонид, Гриша, Борис и Степан. Они и вытащили приставшую к берегу переднюю лодку. Андрей поделился только что осенившей его идеей с вождём племени. Тот предложение одобрил и стал поимённо называть кандидатуры, 3амба выкликал их из толпы, Андрей объяснял суть и каждого инструктировал, после чего усаживал на задней лодке. Рассаживались боязливо, но никто не струсил и не отказался от рискованного путешествия - желание вернуть жёнушку оказалось сильнее страха. Через полчаса ребята оттолкнули обе "надувняшки", движок затарахтел снова и вскоре набрал прежнюю скорость. Минут через десяток кончилась возвышенная часть острова, и вдоль обоих берегов сплошной стеной поплыли дремучие заросли, отражавшиеся в воде, словно в огромном по протяжённости зеркале. Но вот берега как-то сразу раздвинулись, впереди простёрлась водная гладь столь широкая, что по бокам виднелись лишь верхушки окаймлявшего озеро леса. Вождь велел принять левее - значит, скоро покажется и искомое селение. Врезались в громадное, не меньше полутысячи, стадо гусей, которые в панике стали разбегаться в стороны. - Почему они не взлетают? - удивилась Марта - Наверно, у них линька. Старые перья выпали, а новые ещё не выросли как надо, - высказал предположение Андрей. - Мне приходилось видеть таких в плавнях. А вот уже и обжитое побережье. Постройки похожие, разве что без пальм, торчащих из крыш (видимо, здесь сильные ветры редки); обилие кокосовых, банановых и прочих деревьев, растущих в беспорядке. Схож и рельеф: суша поднимается над уровнем воды на значительную высоту. Берег пологий. Видимо, озеро возникло в котловине, непонятно как образовавшейся посреди острова. Там тоже заметили невиданное доселе плавсредство: на берег высыпало немало народу. Однако по мере приближения тарахтящего страховища толпа стала редеть, и под конец остались только мужчины, вооружённые пиками, дубинами и... несколькими луками. Метрах в двухстах моторист выключил движок, лодки продолжали двигаться по инерции и остановились в броске копья от берега. С этого расстояния вожди узнали друг друга и обменялись приветствиями: скрестили руки над грудью. Причаливали к пологому песчаному берегу на вёслах. С задней лодки стали раздаваться приветственные возгласы: кто-то из прибывших узнал в толпе - а сюда снова устремились осмелевшие жители - своих угнанных жён. Те тоже разглядели мужей, протискивались вперёд, что-то кричали, протягивая руки навстречу. У некоторых они заняты малышом, иные женщины - это бросалось в глаза - с округлыми животами, что, впрочем, нисколько не умаляло радости с обеих сторон. Самые нетерпеливые встречали своих бывших благоверных, забредая по самые набедренные повязки (если можно так сказать о бахроме) в воду, тёрлись щеками, обнимались, орошая друг дружку слезами радости... Как выяснилось позже, захваченные в качестве добычи незамужние девчонки стали жёнами молодых воинов, ещё, как правило, неженатых. Они смирились с судьбой и были, пожалуй, даже счастливы. Молодухам же постарше пришлось довольствоваться ролью второй, а то и третьей по счёту жены; тут не до радостей. По прибытии домой из неудавшегося похода вождь, держа данное слово, объявил: те из пленниц, кто хочет вернуться к прежним мужьям и детям, в скором времени смогут это сделать. Владельцам мини-гаремов это, возможно, не нравилось, но слово вождя здесь - закон непререкаемый. Поэтому большинство женщин с радостью отказались от постылых. Даже те, кто обзавелся тут дитём или готовился стать матерью. Сразу после церемонии встречи - вожди тоже потёрлись щеками, обнялись, похлопывая друг друга по спине - хозяин повёл почётных гостей к себе в вигвам - просторный, с несколькими закутками, украшенный плетёными узорами. Сюда доставили и кастрюлю с подарками, и по окончании переговоров Андрей приступил к вручению. Само собой, все подарки были в диковинку. Поэтому сперва нужно было объяснить назначение каждого предмета и показать практически, как им пользоваться. Особое удивление вызвала лупа, мгновенно превращавшая солнечные лучи в источник огня. Шаман (он тоже присутствовал, но с кляпом во рту: вождь понял совет Андрея "заткнуть рот" слишком буквально) долго и пристально разглядывал странную вещицу, вертел и так и этак, пока нечаянно не сфокусировал луч на собственном теле. От неожиданной боли вскрикнул, выронив лупу, кляп из кокосового волокна вывалился изо рта. Он попытался затолкать его обратного, но Андрей вмешался: - Не надо больше затыкать рот, - сказал он и обратился к вождю: - Я отменяю наказание. Вижу, что теперь твой шаман стал благоразумным. Пусть отныне добывает огонь с помощью этой Твёрдой Воды. Но добывает бесплатно и по первому требованию людей! Двое жён и трое дочерей вождя были без ума от зеркал и мелких блестящих безделушек. Словом, подарками все остались довольны в высшей степени. С вручением диковин и разъяснениями, как ими пользоваться, андреевы обязанности кончились. Остальные дела - отбор невест и прочее его участия не требовали. Найдя Марту в обществе Ама Сю и её сверстниц, он предложил пройти к мотористу и пообедать прихваченными с подлодки консервами с хлебом. Скучавший без дела матрос обрадовался возможности узнать подробней о происходящем. Подкрепляясь, они познакомились ближе. Выяснилось, что зовут его Фрицем, родом из Кельна, неженат, но дома его ждет невеста "такая же хорошенькая, как Марта"; только вот давно не получал от неё весточки. - Слышь, Фриц, а зачем ты прихватил автомат? - поинтересовался Андрей, держа в руках новенький "шмайссер". - Капитан приказал, на всякий случай. Я за вас головой отвечаю. - Ну, отвечать не понадобится! Очень удобный, Миша не зря хвалил, - признался он Марте, но добавил: - Этого не переводи. И вообще, наши пэпэша мне нравятся больше. По крайней мере, патронов в диске втрое больше, чем в рожке. - Ему хочется из него пострелять? - возникла догадка у Фрица. - Разрешаю. - Тут нельзя - знаешь, какой переполох будет! - Они что, ещё выстрела не слыхали? - Большиство - понятия не имеют. Слушай, у тебя как с бензином? Не смотаться ли нам поохотиться на гусей - видел, сколько их тут! И как раз линяют. - Не возражаю! - охотно согласился моторист. - Мужики, которых мы привезли, поживут тут несколько суток, и гусятина будет им очень кстати! Отцепили вторую лодку, на вёслах отошли подальше и только потом запустили мотор, чтоб не напугать детвору, глазевшую поблизости. На подходе к гусиному стаду движок снова заглушили, накрылись брезентовкой, что позволило приблизиться вплотную, не учинив паники. Одиночными выстрелами с близкого расстояния Андрей успел подстрелить с полдюжины прежде, чем остальные разбежались. Решили подобрать добычу, а потом отбить ещё косячок и добавить, сколько удастся. Но тут случилось неожиданное. Одного из гусей, оказавшегося подранком, никак не удавалось схватить - от удара веслом увёртывался. Фриц решил было добить его выстрелом, взял на мушку, но в этот момент из воды показалась громадная голова с глазищами величиной с гусиное яйцо и с метровыми усами. Чудище разверзло пасть, и гусь исчез в зеве... - Это сом! Полосни в него очередью! - вскричал Андрей. - А то как бы он и нас не слопал!.. Этого можно было на немецкий не переводить: матрос среагировал мгновенно, и вода окрасилась в розовый цвет. Убитый наповал, сом вгорячах исчез в глубине, но не надолго. Тут же и всплыл кверху брюхом. Вот это - рыбина! - воскликнул Андрей восхищённо, - Больше двух метров и весом, наверно, пудов десять. Отожрался на гусях. "Улов" без труда подцепили к лодке и отбуксировали в селение. Вождю объяснили, что гусей и рыбину тоже отдают в качестве подарка на общий котёл. В тот же день к вечеру делегация возвратилась домой. Невест - для Танбы и ещё десяти местных холостяков - здесь встретили торжественными выкриками и плясками. Все были в принаряженном виде: разрисованы узорами, носы и уши утыканы разноцветными занозами. Невесты тоже прихватили приданое - цветные бахромчатые юбочки короче обычного, украшения из ракушек, костяшек и деревянных поделок. Здесь же, у речки, устроили и смотрины. Десяток парней образовали кольцо вокруг прибывших девушек, и каждый пытался привлечь к себе внимание, демонстрируя украшения, мускулы, зубы, тараща глаза, корча рожи и что-то восклицая. Но право выбрать себе жениха предоставлялось прекрасной половине. Бледнокожие гости наблюдали происходящее со стороны. Зрелище было необычным и интересным, но Андрей с Мартой отбыли вскорости на лодку к отцу. Трое суток понадобилось для того, чтобы обучить островитян пользоваться оставляемым им инвентарём и прочим имуществом. А диковинок оказалось немало: с подлодки было удалено всё, что не представляло крайней необходимости. В разряд лишнего груза попали: кое-какая посуда и инструментарий, верёвки, брезенты и даже боеприпасы. Всё, что могло пригодиться, отдали людям, а излишки боеприпасов - мин и взрывчатых веществ - выбросили в океан. Была отстрелена и оставшаяся неиспользованной торпеда. Ведь время нахождения в пути зависело от скорости движения, а она - от массы самой лодки. Пару складных шлюпок и некоторые рыболовные снасти, предназначавшиеся поначалу робинзонам, тоже, по просьбе Андрея и Марты, оставлены были островитянам. - Чем отдавать этим мерзавцам, лучше подарить чернокожим друзьям! Те и так сумеют выжить, - рассуждал Андрей. - А не выживут - туда им и дорога. - Лодки нужнее здесь, - считала и Марта. - Когда это они сделают себе пироги, а в гости съездить, родственников повидать и дикарям хочется! И вот этот час настал - час прощания. Проводить бледнокожих друзей все пришли на берег к вышке. По такому случаю мужчины разукрасили себя специальными, праздничными узорами, в ноздри и уши воткнули лучшие из заноз. Девушки нацепили красивейшие ожерелья из раковин. Волосы, короткие и курчавые, заплели в замысловатые косички. Ама Сю трусы спереди украсила браслетом от часов, отчего выглядела самой красивой. Было устроено шумное, красочное представление, прыгали и скакали до упаду под выкрики и беспорядочную барабанную дробь. В качестве барабанов были использованы тазик и кастрюля, хотя Андрей о таком способе их применения ничего не говорил. Они с Мартой со всеми простились за руку (новшество запомнилось и прижилось), кое с кем потёрлись щекой. Ама Сю плакала навзрыд; не могла, прощаясь с нею, сдержать слёз и Марта... Наконец, бледнокожие в лодках отбыли на Большую Пирогу и, помахав на прощанье, скрылись в рубке. Капитан удовлетворил просьбу ребят показать на деле, что эта "пирога" может не только плавать поверху, но и под водой, "как Ку Аку": отойдя от берега на необходимую глубину, подводная лодка исчезла с поверхности, словно её и не было. Для неудавшихся карьеристов вскоре нашёлся атолльчик вдали от архипелага. Здесь имелось всё, чтобы не умереть с голоду. Робинзонам оставили необходимые для выживания вещи, пообещав сообщить координаты на родине. Теперь - курс на север. Потянулись однообразные, монотонные дни и ночи. На сколько видит око - безбрежная океанская даль. Вверху - палящее солнце, редкие, не дающие тени, облака. Лишь раз, и то недолго, шли под покровом грозовых туч, попали в полосу ливня; а однажды штормило так сильно, что пришлось опускаться на небольшую глубину во избежание укачивания юных пассажиров. При штилевой погоде, случалось, наперегонки с лодкой мчались проворные дельфины, увязывались акулы, выпрыгивали из воды летучие рыбки. Ночами океан светился мириадами огоньков. Надо отдать должное мореходным качествам судна: неслось оно, словно торпеда, оставляя позади сотни миль и с каждыми сутками приближая пассажиров к заветной цели. Наконец радист смог связаться с передвижным топливозаправщиком, тот вышел навстречу. Дозаправившись, дотянули до ближайшей базы на африканском побережье. Здесь пополнили запасы пресной воды и продовольствия, загрузили пустые торпедные люки - и снова вперёд. Из бесед капитана с Кимом Борисовичем - они говорили по-русски - Андрей знал, что теперь они держат курс на Германию. В очередном сеансе связи с Берлином капитан доложил о выполнении задания и получил новое: после ремонта на одной из верфей он с тем же заданием, что и раньше, направляется патрулировать северный морской путь, по которому англичане доставляют в мурманский порт в России боевую технику, вооружение, продукты питания для Красной Армии. Не позволить "шакалам папы Деница" топить хотя бы те из транспортов, которым удаётся прорваться как можно ближе к месту разгрузки. - Ты, возможно, не слыхал, - пояснил капитан Андрею, - что американцы с англичанами пообещали товарищу Сталину открыть второй фронт, чтобы отвлечь часть армий Гитлера на запад. Но делать это не спешат... - Жалко посылать на смерть своих? - Да нет, причина, скорей, в другом. Они, похоже, ждут, чья возьмёт. Чтоб тебе было понятней, поясню, в чём тут дело. Если СССР считается родиной социализма, то Америка с Англией - бастионы капитализма. Надеюсь, разница между этими понятиями тебе известна. - Конешно! У них Мистеры Твистеры-миллионеры наживаются на труде рабочих, а у нас все равны и всё делается в интересах простых людей, - подтвердил свою осведомлённость подросток. - Верно. И эти Мистеры-Твистеры рады бы помочь Гитлеру стереть с карты нашу страну. Но боятся, что после этого он возьмётся и за них. Вот и вынуждены помогать Красной Армии. - Почему тогда тянут с обещанным вторым фронтом? - Советы для них - злейший враг, и чем больший урон нашему народному хозяйству причинит затянувшаяся война, тем они окажутся в большей выгоде после нашей победы. Я понял: они помогают нам потому, чтобы сказать после войны: "Мы тоже пахали!" Как мухи в басне Крылова: бык пахал, а они сидели на рогах да ещё и мешали... - Ты, Андрюша, рассудил правильно. Но военная помощь армии нужна, и я сделаю всё возможное, чтобы морские транспорты из Англии добирались до места назначения. Однако, - добавил капитан подводной лодки, - после того, как доставлю на Родину груз, для меня более дорогой и важный, - вас. У матросов, членов экипажа, Марта раздобыла несколько книжек приключенческого характера. Читая, пересказывала содержание товарищам, которым изрядно надоело глазеть на воду или спать. Это помогло скоротать время. Во второй половине декабря обогнули африканское побережье, прошли вдоль Португалии, Испании, Франции, достигли пролива Ламанш - самого опасного участка пути. Проныривая его, едва избежали английских глубинных бомб. На германском побережье Северного моря высадили Кима Борисовича. Капитан снабдил его пакетом с сургучной печатью, где объяснялось, при каких обстоятельствах подобрал он и доставил на родину высокопоставленного чиновника рейха. На этот счёт ими была сочинена безупречная легенда. Путь к Ленинграду, к счастью, оказался открытым: мощный антициклон, обрушивший на балтийские льды тёплые массы воздуха из Атлантики, резко смягчил погоду, взломал их на всей акватории вплоть до Риги и Финского залива. Субмарина без труда лавировала между разрозненными ледяными полями. По широким разводьям курсировали большие и малые немецкие суда. С востока везли продовольствие, изъятое у бедствующих Украины, Белоруссии и России. С запада спешили транспорты с боеприпасами и снаряжением для вермахта. Один из таких транспортов вскоре попался на пути подводной лодки. Андрей, все последние дни проводивший в капитанской рубке, узнал, что его решено пустить на дно. Прибежав в каюту с ребятами, подозвал Марту и спросил на ушко: - Хочешь посмотреть, как отправится кормить раков фашистский пароход с боеприпасами? - Ой, я на такое смотреть не хочу... - А мне интересно. Идём, перескажешь, о чём они будут говорить. А потом, если не хочешь, уйдёшь, - попросил он. - Ладно, только ради тебя. Поднялись в рубку, когда до транспорта оставалось около ста метров. Огромного, судя по габаритам кормы, водоизмещения грузовик бороздил широкую прогалину, усеянную ледяным крошевом, напоминавшим кусковой сахар. Поровнявшись с ним, сбавили ходу и пошли бок о бок. Заметив это, капитан грузовика прошёл к борту с рупором в руке. - Почему идёте без охраны? - спросил через громкоговоритель подводник. - Поблизости шастает англичанин - рискуете напороться на торпеду. - Моё дело - выполнять приказы... - прокричал тот. - Надеюсь, вы не англичанин? - Шутить изволите! Ни пуха вам и семь футов под килем. Я буду неподалёку. Вернувшись к себе, дал команду "полный вперёд", затем - приказ на погружение. Заняли позицию для атаки. Как только объект оказался в секторе поражения, ударили торпедой. Раздался взрыв такой мощности, что заскрипела обшивка. Когда всплыли снова, там, где был транспорт, еще кипел бурун, а в воздухе рассеивалось облако дыма... - Как я понимаю, сёдни мы будем уже на месте, а Ленинград всё ещё в блокаде, - сказал Андрей. - Хотелось бы Новый год встретить на Родине, но как же мы туда попадём? Передав вахту помощнику, отец сел между Мартой и ним, обнял их за плечи. - От одной только мысли, что придется с вами расстаться, сердце разрывается на части, - сказал задумчиво и грустно. - Как быстро пролетели эти счастливые для меня деньки!.. Ты спросил, как туда попадём. Признаться, пока и сам не представляю. Ким Борисович должен был связаться с Москвой, его там знают и ценят. Он передаст и мою просьбу относительно вас. Конечно, хлопот ленинградскому командованию хватает и без нас. Но, может, всё-таки подготовят нам встречу. - А как это будет происходить? - не понял Андрей. - В Ленинграде будут знать наши позывные, пароль и другие подробности. Мы свяжемся с ними по рации, сообщим координаты, и за вами должны прислать людей. - А если Кимбору не удалось этого сделать? - Тогда я отвезу вас в другое безопасное место, где... - Шеф, навстречу идёт какое-то судно, - сообщил помощник, и капитан, недоговорив, поднялся. Вскочили и ребята, Андрей поднёс к глазам бинокль - Тоже грузовик, но поменьше, - сообщил он Марте. - На палубе не то мешки, не то тюки какие-то. А загружен до отказа - сидит по самую ватерлинию. - Пап, ты и этот пустишь ко дну? - Посмотрим, дочка, что они везут... Сближаясь, подали сигнал остановиться. - С чем следуете? - спросил у вышедшего на переговоры хозяина судна, одетого в гражданское. - С грузом муки и сала. А что такое? - Кроме команды, есть кто на борту? - Есть, капитан, есть: - полдюжины красоток - пальчики оближешь! Твои, небось, оголодали?.. Могу парочку уступить! Хозяин говорил с веселой фамильярностью - был, похоже, навеселе. - Буду весьма признателен. Где грузились, что вам на днище присобачили магнитную мину? - Не может быть!.. - Мой акустик слышит, как её часы отстукивают ваши, может статься, последние минуты, - припугнул его капитан. - Немедленно перебирайтесь ко мне на борт, пока водолазы не сбросят эту адскую машину вниз! - Спасибо, коллега! - уже более трезвым голосом заговорил тот. - Мы сейчас же покинем судно! Команда муковоза спешно спустила шлюпку, шустро подгребла к отошедшей на приличное расстояние "спасительнице", перебралась за обрешётку. В их шлюпку пересели двое матросов и направились к муковозу. Тем временем капитан задраил рубку и дал погружение. Когда, отойдя, всплыли снова, за обрешёткой не оказалось ни одного человека. "Водолазы" вернулись. - Садись, Андрюша, в шлюпку и поднимешься с ними на палубу, - распорядился командир. - Найдите и переправьте сюда девушек. Отыскать "красоток" труда не составило: все шестеро сидели в одной из незапертых кают. Это были и впрямь красивые, словно на подбор, девчонки лет 16 - 17-ти. Они со страхом поглядывали то на парня в военном, то на Андрея. - Здрасьте, девочки! - улыбнулся им он. - Здоровэньки булы, панове... - обозвалась одна из них. Какой я тебе "панове"? Видишь - я русский! - А хиба?.. Видкиль же вы узялысь? - Вобщем, так: вопросы потом, а зараз быстренько одевайтесь и потеплей. Надевайте эти фрицевские бушлаты, не бойтесь. И поедем домой, ясно? Девчонки мигом оделись и с опаской двинулись вслед за неожиданными спасителями. Матросы помогли спуститься в шлюпку, а на лодке их встретила Марта, провела в каюту к ребятам. Судно с грузом муки и сала взяли на буксир, чтобы попытаться доставить к голодающему Ленинграду. На месте всё обошлось, как нельзя лучше: Москва сообщила руководству города радиочастоту и пароль, необходимые для налаживания контакта с "Капитаном Икс". Такой контакт состоялся, и в указанное место под покровом ночи прибыла группа вооружённых людей. Здесь они узнали, что кроме ребят их ждет и приятный сюрприз - груз муки и сала, доставленные кем-то. Подводной лодки - и след простыл. А незадолго перед тем в каюте капитана состоялся такой разговор: - Папа, когда мы теперь увидимся снова? - Слёзы одна за другой скатывались с ресниц, Марта смахивала их указательным пальчиком, изо всех сил сдерживаясь, чтобы не разреветься. - Не раньше, доченька, чем кончится эта проклятая война... - Ты, папочка, береги себя, ладно? - Обещаю. Мне очень хочется увидеть вас с мамой. Ты с нею ветретишься раньше - поцелуй её и за меня. Крепко-крепко! А тебе, Андрюша, я завещаю беречь их и помогать, если я задержусь с возвращением. - На меня можете положиться! - твёрдо пообещал Андрей. Часть третья НА ХУТОРЕ ПОСЛЕ 14-го Комендант появился "у себя" позже обычного и в сопровождении офицера - молодого, щеголеватого, с холёным лицом - которого Ольга Готлобовна видела впервые. Кивнув на её приветствие, хозяин кабинета жестом предложил гостю кресло с почтительностью, какая могла быть оказываема более высокому по должности. - Вы, фрау Ольга, мне сегодня не понадобитесь, - вместо приглашения садиться сообщило начальство. - Отпускаю вас управляться по хозяйству. - Спасибо, господин Бёзе, - поблагодарила она. - Дел накопилось, как говорят в таких случаях русские, непочатый край! С тех пор, как перебрались из хутора в станицу, ей выпало всего два выходных, и возможность управиться по хозяйству была весьма кстати. И в то самое время, когда Марта с Андреем попались в ловушку на станичном рынке, её мать как раз спускалась по ступенькам бывшего стансовета... Не застав дома никого, кроме Тобика, она подумала, что дети составили компанию отцу - втроём отправились за веточным кормом. В станице с кормёжкой возникли трудности, козу перевели на стойловое содержание, и в качестве корма пока что служили ветки кустарников. Животное поедало их охотно, но приносить приходилось несколько раз на дню. Впрочем, старик считал это занятие своего рода моционом, и оно не было ему в тягость. Удивилась, когда отец вернулся один: - А где же... разве ребята не с тобой? - Нет, как видишь. Тебе что, дали наконец отгул? - Комендант отпустил на целый день. А куда отлучились дети? - Андрюшка ушёл к себе на хутор, а внучка - немножко проводить. Я думал, она уже вернулась. - И как давно они ушли? - спросила мать обеспокоенно. - Часа два тому назад. А что такое? - Да нет, ничего... Странно, однако, что провожание затягивается... - Молодёжь, куда им торопиться? Заговорились да и задержались. О том, что Андрею необходимо было уйти как можно раньше и что Марта уговорила его остаться "ещё на денёк", он не знал и потому в затянувшемся провожании ничего странного не усматривал. Вытряхнув из мешка принесённый корм, он ушёл снова, пояснив: - Вчерашним массажем ты изгнала всю хворь. Схожу ещё разок, покуда не жарко. Прошло ещё около часа, дочь не возвращалась, и у Ольги Готлобовны появилась серьёзная обеспокоенность... Но, как ни странно, не в связи с возможной облавой: о подготовке к ней она бы наверняка узнала, так думалось ей. Просто пришёл на память утренний разговор, когда Марта высказала горячее желание повидаться с хуторскими друзьями и подружками. Не находя иного объяснения случившемуся, невольно предположила, что та либо не поняла её запрета, либо... позволила себе ослушаться. Такого за дочерью пока не водилось, но - успокаивала она себя - всё течёт, всё меняется: девочка подрастает, становится всё более самостоятельной, обретает и право на независимость. Возможно, не обошлось тут и без стороннего влияния... Поставив греться воду, готовя генеральную стирку, Ольга Готлобовна занята была мыслями о дочери: не допускала ли излишней слабинки в воспитании? Не рано ли положилась на её самостоятельность и благоразумие? И не случилось ли так, что Андрей стал для неё большим авторитетом, чем сама мать? Ежеминутно вслушивалась, не поскуливает ли То-бик, встречая хозяйку; но, увы, напрасно. Ждала возвращения отца с явным нетерпением, и когда тот снова показался в калитке, с тревогой поспешила навстречу: - Её до сих пор нет... Папа, она точно сказала, что только проводит? - Именно так и сказала: "Провожу немножко нашего гостя". - Я уж думаю, не ушла ли она с ним на хутор? - Они бы так и сказали... - Может, побоялись, что не разрешишь? - На неё непохоже... Да и Андрей не способен на обман - знаю его сызмалу. А там кто их знает, - под давлением факта, который был, как говорится, налицо, усомнился и он, - может, и ушли. Переходный возраст, что с них возьмёшь!.. И оба сошлись на том, что девочка к вечеру непременно объявится. Когда же и эта надежда не сбылась, не знали, что и подумать. Вернее, чего только не передумали! И лишь с большим опозданием стукнуло: а может, сегодня фашисты осуществили "набор детей для страховки от действий партизан" (так значилось в предписании)... "Именно за этим явился тот молодой офицер! Вот почему меня отпустили управляться по хозяйству... Ах, какая ж я дура, что не кинулась вовремя! "- казнилась Ольга Готлобовна. Остаток ночи провела она в слезах. С тяжёлым сердцем спешила утром на свою ненавистную, проклятую работу. Теплилась надежда: авось состав ещё не ушёл; может, не всё ещё потеряно!.. Комендант пристально посмотрел на вошедшую в кабинет секретарь-переводчицу, заметил её припухшие, покрасневшие от слёз глаза, поинтересовался: - Вы сегодня неважно выглядите, фрау Ольга... Вам нездоровится? - У меня громадное горе, господин Бёзе... Вчера днём исчезла куда-то моя четырнадцатилетняя дочь. Вышла из дому... проводить приятеля и не вернулась... - Слёзы судорогой сводили горло, мешая говорить нормально, она еле сдерживалась, чтобы не разреветься. - Что вы говорите!.. Это ужасно. Примите мои искренние сожаления по поводу случившегося... - Скажите, господин Безе - только правду, прошу вас! - вчера... не была ли осуществлена акция по набору детей? - с трудом овладев собой, она буквально впилась в него взглядом. Бёзе достал сигарету, неспешно прикурил от зажигалки. - Да, это так, фрау Ольга... Но я не допускаю, что и ваша дочь могла клюнуть на этот мой мыльно-спичечный крючок. Дело в том... - 0 господи! - не стала она дослушивать рассуждения коменданта. - Эшелон уже ушёл? - Насколько мне известно, да. - Ради всего святого, сделайте что-нибудь! - взмолилась она. - У вас ведь тоже есть дети, поставьте себя на моё место... - Сожалею, что так вышло, весьма сожалею, - не дал он ей договорить. - Постараюсь вам помочь, фрау Ольга... Не медля свяжусь по телефону, прикажу снять ваших ребят и доставить обратно. Думаю, они не успели отъехать слишком далеко. - Пожалуйста, господин Бёзе! Буду век за вас бога молить! Комендант достал записную книжку: - Назовите их данные. - Марта Цегеле. А имя мальчика - Андрей. Андрей Гончаров, - вспомнила она и фамилию. - Займетесь текущими делами с господином Пфердом. - Положив записную в карман, Бёзе поднялся из-за стола. - Дам ему распоряжения и сразу же еду хлопотать по вашему делу. Можете на меня положиться. Но: если ваши ребята действительно окажутся в числе набранных нами. За, в общем-то, непродолжительное время работы под началом этого гестаповца Ольга Готлобовна достаточно хорошо узнала натуру Бёзе: безжалостен, лицемерен. Ей страстно хотелось надеяться на благополучный исход (отпали всякие сомнения, что дети стали жертвой облавы), однако, услышав это его "но", поняла: палец об палец не ударит, чтобы помочь её материнскому горю, отделается лживыми заверениями... Ах, если б знать, если б предвидеть!.. Зачем, господи, согласилась на эту, такую опасную, такую рискованную работу!.. - уже в который раз корила себя, горько сетовала. Но ведь и не неволили, - оправдывалась сама перед собой. Предупреждали: случиться может всякое, даже самое худшее. После долгих и глубоких раздумий дала согласие. Сообразуясь с долгом перед Родиной и необходимостью борьбы с чумой века - фашизмом. Значит, нужно крепиться, взять себя в кулак. И всё стерпеть ради миллионов людей - не только советских, но и обманутого, оболваненного народа самой Германии, с которым она как-никак одной крови. А может - теплилась и такая, пусть - маленькая, надежда - даст бог, партизаны проявят оперативность, сумеют спасти детей от неминуемой гибели. Ведь сведения об эшелоне уже ушли по цепочке... В кабинет, где всё ещё подавленная, разбитая горем, сидела Ольга Готлобовна, вошёл помощник коменданта, офицер баскетбольного роста, тощий, словно жердь, с повязкой на левом глазу и вытянутым, как лошадиная морда, лицом. - Мне поручено допросить с вами двух недочеловеков, - сообщил он, не взглянув на неё и даже не поздоровавшись; кроме арийского гонора, в голосе сквозила ещё и явная досада. - Необходимо установить, не связаны ли они с каким-нибудь бандформированием. Вести допрос с этим садистом уже доводилось, и она знала: издевательства над арестованными, их муки доставляют ему пьянящее наслаждение. Возможно, ещё и оттого, что один из истязуемых им лично ухитрился лишить его левого глаза. Поэтому попросила: - Только, ради бога, без жестокостей!.. - Пора бы уже и привыкнуть! - упрекнул Пферд. - Боюсь, я никогда не смогу привыкнуть к людским страданиям. А сегодня у меня и самой горе, нервы на пределе - не выдержу... - Да, я в курсе дела. Весьма вам сочувствую. Хорошо, обойдёмся без крайних мер. Пройдёмте в мой кабинет. Явившемуся на вызов дюжему адъютанту - он же подручный, специалист по истязаниям - Пферд приказал доставить арестованного за убийство полицая. Им оказался тщедушный мужичонка лет за сорок. Короткие пепельные волосы в нескольких местах склеены кровоподтёками, лицо в синяках, руки связаны назад. Обречённо-равнодушным взглядом окинул он обстановку, скользнул по стоящей у стола женщине, задержался на чёрной повязке гитлеровца, на его набрякшей гармошке под льдинкой правого глаза. Тот с минуту его разглядывал, словно хотел запомнить надолго, затем стал говорить, не глядя на переводчицу. - Вы обвиняетесь в убийстве полицейского, - перевела Ольга Готлобовна. - Тем не менее, вам обещают сохранить жизнь, если сознаетесь, по чьему заданию совершено это преступление. - Нихто мени не давав ниякого задания, - спокойно ответил арестованный. - А убыв я ёго згарячу, бо полицай чуть не покалечив мою дочку, - сказал с ударением на "у". - Знаю, шо вынуватый, и готовый ответить за ето спольна... Токо... - тут его голос дрогнул, стал просящим, - пожалуста, хай отпустять дивчину - она ни в чому не повынна! Ольга Готлобовна, глядя то на него, то на Пферда, переводила; последний делал какие-то пометки в деле. - Вас спросили, - перевела она следующий вопрос, - почему до сих пор не была сдана винтовка? Вас вооружили ею партизаны? - Та яки, в биса, партизаны!.. Вынтовка - мое личнэ оружие. Батальён отступав блызько от станыци, - стал объяснять заподозренный в связях с партизанами, - а у меня тута двое диток та хвора жинка... У нэи беркулёз. Отпросывся на мынутку - глянуть, як воны тута, та дома й остався. А не здав - так усе було николы... Задав ещё пару вопросов, Пферд поставил резолюцию: "В расход всю семью". Следущим для допроса был доставлен подросток лет шестнадцати - невысокий, коренастый, лицо в оспинах. Тоже со следами побоев и со связанными назад руками. Поставив его среди кабинета, подручный встал в дверях - ноги шире плеч, руки за спиной. - Назови фамилию и имя, - перевела Ольга Готлобовна требование помощника коменданта. - Спешу, аж падаю! - скривившись в презрительной усмешке, дерзко отпаял тот, с ненавистью глядя ей в глаза. - Это нужно не мне, а господину помощнику коменданта, - вынуждена была пояснить переводчица. - Сморкаться я хотел на твоего господина! И на тебя тоже. Вот это видели? - Он скрутил две дули и, поскольку руки связаны назад, повернулся к столу спиной. Подручный без перевода понял смысл сказанного, подскочил, врезал мальцу по шее. Тот качнулся, но на ногах устоял. Ольга Готлобовна, смягчив, перевела в том смысле, что арестованный, похоже, не совсем нормален. А ему заметила: - Напрасно ты петушишься. Здесь не то место, где можно хорохориться и дерзить безнаказанно... - Плевал я на ваши наказания! Так и переведи этому одноглазому козлу. И больше я не скажу вам ни слова. - Подросток демонстративно отвернул в сторону рябое, с фонарём под глазом, лицо. - Отвечать на вопросы отказался... - пожала плечами переводчица. - Вижу. Ничего, он у меня заговорит! Сегодня пощажу ваши нервы. К тому же, у меня срочное дело. Увести! - приказал подручному. - Тут задержали ещё одного ублюдка. Тащить? - спросил тот. - За что? - Отирался у входа, сбил с ног одного из здешних болванов... я имею в виду полицая. Пферд глянул на часы, поморщился, досадливо крутнул головой - видно, времени и впрямь было у него в обрез. Заметив недовольство шефа, адъютант, уже схвативший рябого за шиворот, спросил: - Оставим на завтра? - Я, возможно, займусь ими ещё сегодня. - К переводчице: - Я отлучусь, допросите без меня, заведите дело - и под замок. Задержанным оказался юноша на вид лет семнадцати, крепко сбитый, развалистый в плечах, аккуратно одет. Держась несколько виновато, но уверенно, он пристально смотрел на переводчицу; та, похоже, тоже его узнала. - Назови имя и фамилию. - Ольга Готлобовна положила чистый лист бумаги, приготовившись записывать показания. - Кулькин Иван... Да вы меня должны знать: я с хутора. Несколько смущённый таким приёмом, Ванько хотел приблизиться к столу. Немец сорвался с места, схватил за шиворот и снова оттащил на середину кабинета. Хотел связать руки, но переводчица остановила: - Ганс, оставь его, он не опасен. Если хочешь, можешь пойти покурить, твоя помощь не понадобится, - предложила помощнику; но тот не вышел, встав на своё место у двери. - Этот молодчик по-русски не знает ни слова, - притворно-назидательным тоном сообщила она Ваньку. - Делай вид, что отвечаешь на вопросы и держись скромно. Что ты делал возле комендатуры и почему напал на полицая? - Я его, вобще-то, не трогал... Подошёл, смотрю себе на орла, что при входе - уж очень он у них грозный. Жду, у кого бы спросить, как найти вас. А он привязался: пошёл вон да пошёл вон. Отпихнул его чуть, а он возьми да упади. - Ольга Готлобовна делала вид, что записывает показания, а Ванько тем временем продолжал: - Пришёл узнать про Андрея. Он у вас был? - Он, кстати, вёл себя осмотрительней - дожидался меня в стороне. Я вышла поздно, и ему пришлось заночевать у нас. Утром дочь пошла его проводить и домой не вернулась. Мы было решили, что Марта ушла с ним к вам погостить... Выходит, они исчезли оба. Куда - пока и сама не знаю. "Помощник" проявлял излишний интерес к их беседе, и она не стала сообщать большего. - Странно... - Ванько готов был усомниться, но сухой блеск глаз, тревога в словах убеждали. - Если что выяснится, обязательно дайте нам знать. Хотя... мне и самому ещё нужно как-то выпутаться... - Тебе-то я помогу. Ганс, - обратилась к торчавшему в дверях истукану, - за этим подростком я не установила никакого криминала. Кроме пустяковой ссоры с этим, как вы выразились, болваном-полицейским, который упал, оступившись на ступеньках. Будь здесь господин Пферд, он бы его отпустил: парень отирался просто из любопытства! - Шеф разберется! - отрезал тот. - Он приказал запереть и этого! - Тебя ненадолго поместят в камеру, - пришлось объяснить Ваньку. -Я хотела отпустить прямо сейчас, но этот служака упёрся. Как только появится комендант - а он отлучился на час-полтора, - ты будешь освобожден, это я обещаю твёрдо. Не переживай, всё обойдётся! Ганс втолкнул не сопротивлявшегося Ванька в небольшое полутёмное помещение, служившее каталажкой, - с одним окошком у потолка и довольно прочной дверью. Не успел он освоиться с сумраком, как кто-то схватил его за руку, спросил с хрипотцой: - С допроса? Не били? За что сцапали? - С допроса. Не били. А сцапали так, из-за пустяка. - Они, сволочи, и за пустяк так отметелят!.. - Всяко может статься... - Ванько рассмотрел следы побоев на лице сокамерника. - А тебя за что так разукрасили? - Давай сперва познакомимся. - Он стиснул Ваньку ладонь. - Меня звать Степан. Голопупенко, может, слыхал? Ванько охотно ответил на рукопожатие. - Ты чо это? Как клещами, - выдернул пальцы Голопупенко. - Извини, Степа, не рассчитал... Меня зовут Иваном. А фамилии твоей не слыхал, я не станишный. - Не наш, значит... А откуда? - Считай меня своим, а откуда - долго рассказывать, - уклонился от полного ответа хуторянин. Глаза приспособились к сумраку, и он видел теперь и синяки, и ссадины, и даже оспины на лице товарища по несчастью. - Ну, тебе, браток, и досталось, - заметил он сочувственно. - Мы ему, козлу смердячему тоже вломили - запомнит надолго! - Кому это - "ему"? - Старосте, кому же ещё! Который заманивал нас ехать за товаром... хотя ты, наверно, ничего об этом не знаешь. Вобщем, мы с ребятами отомстили за наглый обман. Отдубасили, как хотели! Вот токо на другом погорели. Я погорел, - поправился Степан. - Братва успела смыться. - Что ж это у вас за братва, что сами удрали, а тебя бросили? - Этот выскочил с винтовкой, стал стрелять... И оказался, гад, боксёром - как зведанул меня в висок, ажно памороки вышиб. Не помню, как всё и кончилось. Слушая, Ванько изучал кутузку. Грязный цементный пол, штукатурка снизу исцарапана какими-то письменами. Застарелый мусор сгорнут в один из углов, оттуда воняло. В противоположном, прямо на цементе, сидело ещё двое обитателей - мужик со связанными назад руками и девчонка в светлом платье, надорванном спереди, босая. Правый её кулак, сжимавший разорванное место между бугорками грудей, пересекла наискосок тёмная полоска. Безучастная к происходящему, она по-родственному склонилась к мужчине лицом. - У тебя и твоих дружков что, не все дома? - упрекнул Ванько. - Зачем лезть на рожон, если не уверены в благополучном исходе? - Ну, ты, полегче! - ершисто огрызнулся Степа. - Лишь бы у тебя были дома! - Извини, если обидел... И не сердись - не место и не время. Эти двое - кто они и за что, не знаешь? - Батька с дочирой, мог бы и сам догадаться. А за что, не говорят. Чудик какой-то: руки связаны, а развязывать не даёт. Девчонка, услышав, что говорят о них, кивком отбросила короткую стрижку, прикрывавшую лицо, подняла на них глаза. Судя по синяку на правой руке, ей тоже досталось, но по лицу не били, - подумал Ванько. - Полное, загорелое, красивое. Чем-то похожа на Варю, только у той была коса и волосы светлые. Не случилась ли и с нею такая ж беда!.. Кто-то приставал, это точно: разорвана пазуха, бил. А отец заступился - вишь, как отметелили да ещё и заперли в этом гадюшнике. - Сердце его переполнилось острой жалостью к обоим. Стало даже неловко за себя: его через час-другой выпустят, а что ждет их? Особенно её... Подошёл, присел на корточки. - Тебя как звать? - Тамара... - Это твой отец? - Подтверждающий кивок. - Батя, ты чё не хочешь развязываться? Мужик промолчал, тяжко вздохнул. Ванько ощупал руки - они стянуты шпагатом настолько туго, что не развязать. - Не трожь, сынок... Нехай будеть усё, как есть. - Не дело говоришь, батя! Так можно и без рук остаться. - Они мне уже не понадобятся, всё одно расстреляють... - Это когда ещё будет! А вдруг да пронесёт. Отодвинув Тамару, Ванько просунул палец под верхний виток, оборвал шпагат, размотал. Кисти онемели вконец, и мужик долго тряс ими, разминал пальцы. Видя, что девчонка - по комплекции ей можно было дать лет пятнадцать - всё ещё стягивает на груди разодранное сантиметров на двадцать платье, предложил: - Вот тебе шпагат и ножик, проткни с боков дырочки и зашнуруй пазуху. Может, помочь? - Спасибо, я сама. - Отвернувшись к стене, она тут же принялась за работу. Поступок новенького Степан в душе одобрил, но всё же не мог простить оскорбления и держался отчуждённо. Сам, видать, рубаха-парень, он и в других уважал открытость и простоту. Этот Иван таковым не показался, и он счёл ниже своего достоинства навязываться с разговорами. Своими мыслями был занят и Ванько. Это будет несправедливо, рассуждал он, если меня освободят, а она, с отцом и Степой, останутся на растерзание этим шакалам... Что ж придумать? Пришибить этого Ганса, когда придёт выпускать, и дать им возможность смыться? Попытался было уточнить, за что же станичные ребята, рискуя, "отдубасили" старосту, но Степан, буркнув, "значит, заработал!", от пояснений уклонился. Откликнется ли на предложение рискнуть ещё раз? Ладно, время ещё есть, присмотрюсь, что он из себя представляет... Тамара довольно аккуратно починила платье, вернула ножик, поблагодарила и даже улыбнулась. Потом снова прильнула к отцу, изредка о чём-то с ним перешёптывалась. Между тем время шло. Солнце наверняка клонилось уже к закату, а Ольга Готлобовна слова своего не сдержала. Ванько, конечно, не мог знать, что ни комендант, ни его заместитель до позднего вечера так и не появились. Он начинал злиться - и на неё, и на здешние порядки. Что за свинство за такое?! Держат взаперти, пелый день без воды, даже в туалет не сводили. Нацепили замок - и забыли. Ну и сволочи! Когда, с наступлением темноты, появилась охрана, Ванько несколько раз грохнул кулаком в дверь. - Чого тарабаныш? - послышался недовольный хохляцкий голос. - Как это - "чого"? Заперли и забыли! Ты сегодня сколько раз в сортире побывал? - Не твое свыняче дило! Попавсь, так сыды. - Но ты ж войди в положение, - настаивал Ванько, - я-то тут не один! С нами девчонка - может ей неудобно? Или ты забыл, что такое стыд и совесть? - И он стал с таким остервенением колотить каблуком в дверь, что часовой испугался, не разнёс бы в щепки. - Стой, не грымы, - подошёл к двери, - щас сходю до начальства. - Полицай ушёл. - Слышь, Степа, и вы, отец, - обратился Ванько к арестантам. - На дворе уже темно. Я постараюсь обезвредить стражу - будьте наготове: есть шанс сбежать. Как, согласны рискнуть? - Ты ещё спрашиваешь! - горячо откликнулся Степа. - Ты это здорово придумал. Я тебе помогу. - Справлюсь один, - отверг стёпину помощь. - Я попрошусь в туалет первым, выйду за дверь и тут же обоих - вряд ли их будет больше - уложу на месте. А вы будьте начеку: дам знать - сразу выбегайте. Батя, ты слышишь? - Я останусь тута. Може, простять хуть её, а так - порешать усех... - Это вы зря! Пощады от них не дождетесь. А ты, Тамара? - Я?.. Тоже с папой останусь. Тем временем подошли полицаи, по разговору - двое. Клацнул замок, дверь приоткрылась, в кутузку проник свет от "летучей мыши". - Кому тут приспичило? Тебе? Выходи. Один! - Ванько вышел. - Смотри: шаг вправо, шаг влево, прыжок вверх - считаю как побег, - сострил старшой. - Пристрелю, как собаку! Запереть дверь он не успел. Вышибив винтовку из рук хохла-часового, Ванько в мгновение ока схватил обоих за затылки и с такой силой хрястнул их лбами, что те обмякли и рухнули, как подкошенные, не издав ни звука. Фонарь выпал из рук, но не погас. - Выходите, - дал знать Ванько в приоткрытую дверь. - Быстро в разные стороны! Степан, видевший эту короткую схватку, ждать себя не заставил. Выскочив, схватил винтовку, саданул прикладом старшого по голове и только после этого растворился в густой темени. Но остальные не шевельнулись. - Батя, не дури, бежим! - вернулся Ванько с фонарём в угол, попытался поднять мужика, всё ещё сидевшего там. - Другого такого случая не будет! - Куда ж мы побижемо? А жинка, а сыночок як? Ни, я нэ хочу... Гэть! - Напрасно!.. Но - шума не поднимай, пока полицаи сами не оклемаются! Фрицам тверди, что отпустили нас они. Сами, понял? А ты, Тамара, пойдёшь со мной! - Потянул за руку, но и дочь заупиралась. - Не вздумай верещать! - приказал он ей и, подхватив на плечо, словно куль с картошкой, выскользнул за дверь. Девчонка пришла в себя, когда были уже на достаточном удалении и Ванько перешёл на шаг: - Да отпусти же ты меня, что я - калека какая! - дёрнулась она довольно требовательно, и он поставил её на ноги. Вытер рукавом вспотевшее лицо, оглянулся по сторонам, прислушался: темно, тихо, спокойно, если не считать сердце, колотившееся учащённо. - Место знакомое? - поинтересовался, видя, что и она осматривается. - Дорогу домой найдёшь? - Найду, мне тут каждая улочка знакомая. - У тебя дома кто остался? - Мама с братиком. - Я тоже иду с тобой. Прихватим их и нужно не медля уходить. - Заметил, что она мешкает, спросил: - Ты чё мнешься? - Постой тут трошки, я за угол... Можно? - Конешно, - догадался он. - Я и сам креплюсь из последних сил. - Брательнику сколько лет? - продолжил расспросы, уже на ходу. - Два годика всего... Теперь направо. - Чтобы не отставать, ей приходилось бежать за ним трусцой. - Только как же с мамой, она же не сможет идти. - Больная, что ли? - сбавил Ванько шагу. - Почти не встаёт с постели... - Что с нею? Туберкулёз лёгких? Это усложняет дело... Придется нам уходить без неё. - Никуда я от мамы не уйду! - Ты понимаешь, что говоришь? - он остановился и взял её за руку. - Полицаи наверняка очухаются. Обнаружат отца и он приведет их ещё ночью - заставят. А если не ночью, то утром всё равно тебя схватят. Расстреляют или того хуже - повесят. - Ванько говорил спокойно, убеждающе, но закончил твёрдо: - Нет, теперь решаю я! Не захочешь добром - унесу обоих силком. - А как же мама? - Её, может, не тронут - такую больную. Ты о братике подумай! Торопливо, под собачий брёх, но не встретив ни души, прошли едва ли не полстаницы, пока Тамара, наконец, не остановила: - Вот наша хата. Подожди трошки тут, я предупрежу. - Нет уж, зайдём вместе! Спички в доме есть? - Давно уже ни спичек, ни карасину. - Малышок где спит? - В маминой комнате, в люльке. Мать, услышав, что кто-то вошёл, слабо обозвалась: - Это ты, Леночка? - Мамочка, это я, - кинулась дочь к кровати. - И ещё со мной мальчик. Он помог убежать из тюрьмы. Папа? Он уходить отказался, чтобы не трогали хотя бы вас с Валерой. Только мы его заберём и сразу уходим - сюда вот-вот могут прибежать полицаи... Мне так не хочется оставлять тебя одну!.. я тебя так люблю... может, больше и не увижу... Но мой освободитель такой не сговорчивый, всё равно, говорит, уведу - силком. Мамочка, родненькая, а как же ты? Они ж и тебя теперь не пощадят!.. - Она залила лицо матери горючими слезами, плача навзрыд. - Не плачь, доченька... он прав. Мне всё одно жить осталось недолго. Поблагодари и от меня вашего спасителя, - слабым голосом успокаивала её больная. Тем временем Ванько ощупью нашёл люльку, она оказалась подвешенной на крюк в потолке. Взяв мальчика, осторожно, чтоб не разбудить, завернул в одеяльце, подошёл к кровати: - Извините, мать... Может, и нехорошо поступаю, но иначе нельзя. - Сыночек у тебя? Дай, я поцелую его напоследок... Ванько приблизил к больной свёрток с мирно сопящим малышом, дал проститься, затем, поймав за руку сестру, направился к выходу. - Прощай, мамочка и прости!.. - уже с порога простонала Тамара. За двором, отпустив её руку, он спросил: - С какой стороны восток? Иди следом и не отставай ни на шаг! - Не отстану, не бойся, - всё ещё сквозь слёзы, пообещала она. Ванько ступал крупным, размашистым шагом, в то же время стараясь не трясти свёрток с крепко спящим малышом, чтоб подольше не разбудить. Тамаре приходилось всё время его догонять. Когда позади осталась едва ли не вся станица, на одной из улиц от лая увязавшейся собаки ребёнок всё-таки проснулся и захныкал. Сестра тут же взяла его к себе. - Валерочка, не плачь, маленький, я с тобой, - принялась успокаивать. - Хочу к маме... - Погуляем трошки на свежем воздухе и пойдём к маме. Слышишь, собака гавкает? Это она хочет укусить того, кто не хочет спать. Быстренько закрой глазки и усни! Ванько выдернул из плетня кол и запустил в настырного пса; заскулив, тот отвязался. Мальчик затих - видно, уснул опять. Снова взял его к себе на руки. - А куда мы идём? - спохватилась наконец Тамара. - А то я боюсь... Тут живёт одна моя знакомая, может... - Знакомая не подойдёт... А меня не бойся, малышей не ем, девочками не закусываю. А если сурьёзно, то идём мы ко мне домой. Хутор Дальний, слыхала про такой? Там у тебя школьных знакомых или родственников не имеется, случайно? - Про хутор слыхала, только никого из знакомых там нет. - Это даже к лучшему. Потому - искать вас с Валерой никто не станет. Ты не представляешь, как они там все всполошатся, когда полицаи оклемаются! Однако помолчим: кто-то идёт навстречу... Посреди улицы грузно ступал некий мужчина с какой-то поклажей на плече. Отошли к забору - подождать, пока минет. Но неизвестный, поровнявшись, опустил мешок и направился к ним, бормоча: "Кого це тут носыть по ночах?". - Хто таки, га?! - грозно повысил голос, приблизившись. - Дядя, топал бы ты своей дорогой, - миролюбиво предложил Ванько, передавая мальчика спутнице. - Тебя это колышет? - Ты гля! - завёлся тот, снимая с плеча винтовку. - Ще й одгавкуеться... А аусвайс е? - Клацнул затвором, ткнул стволом. - А ну-ка уперёд! - Документы, что ли? Щас покажу. Схватив ниже мушки, отвёл ствол кверху и с силой рванул на себя. Винтовка выскользнула из рук полицая, сам он сделал несколько неуклюжих шагов, будто его сильно толкнули сзади, и растянулся во всю длину. Но ещё раньше тишину ночи вспорол резкий хлопок выстрела. Разом в нескольких местах всплошно залились собаки, заплакал испуганно Валерка. Опрокинув пытавшегося подняться, матерящегося мужчину на спину, Ванько тюкнул его затылком об дорогу; тот затих. Скомкал упавшую с головы мягкую фуражку и на всякий случай затолкал ему в рот. Его же брючным ремнем туго стянул ноги. С мешка (в нём оказался ещё тёплый подсвинок) сдёрнул завязку и скрутил ею руки незадачливому блюстителю "нового порядка". В кармане пиджака случайно нащупал две обоймы патронов, сунул в свой. Поднялся, огляделся - ничего подозрительного. Ударом о дорогу отшиб приклад и швырнул винтовку в огород. На всё ушло не более пяти минут. Затем пересадил вусмерть перепуганную Тамару со всё ещё плачущим Валеркой через забор, перемахнул сам. Огород оказался запущенным, поросшим бурьяном и мелкой акацией. Помня, что она забыла либо просто не успела обуться, предложил, забрав малыша: - Цепляйся на меня сзади, перенесу, а то назагоняешь в ноги колючек. Хватайся за шею. То ли не придя ещё в себя после испуга, то ли не решаясь "хвататься", но та медлила. Чтоб не терять времени на уговоры, он подцепил и её под мышку и отпустил только у прорехи в противоположной стороне забора. Очутившись на параллельной улице, долго бежали, пока не наткнулись на лавочку. Присели - перевести дух, успокоить малыша, сориентироваться. Обласканный сестрой, тот вскоре затих. Ущербная луна, выглянув ненадолго из облака, вылоснила стекла хаты, стал различим пустырь в конце улицы. Свисток паровоза помог определиться: они были на выходе из станицы. Злоключения дня - а для Тамары они начались на полсуток раньше и были неизмеримо более мучительными - под конец измотали даже Ванька. Что же до девчонки, то у неё недоставало уже никаких сил нести снова раскапризничавшегося братца, который ни в какую не желал ни засыпать, ни находиться на руках у незнакомого дяди. - Слышь, Тамара, давай оставим его у моей тёти, - предложил он, уже в который раз передавая ношу сестре для успокоения. - А то как бы он не подвёл нас при переходе на ту сторону станции. Тётя живёт недалеко отсюда. - Боюсь, он устроит такое ревище, что она с ним намучается. Разве что и мне с ним остаться. - Оно бы можно. Но я опасаюсь, и за вас, и за тётю: полицай уже, небось, очухался, утром его развяжут, он поднимет хай - и весь этот куток наверняка тщательно обыщут. И искать будут не его, а тебя да меня. А насчёт рёву... ты не знаешь мою тётю Мотрю: она детей больше самой себя любит и найдёт подход к любому малышу. Давай-ка его обратно мне - уже вроде успокоился. Тёткин пёс (его года три назад сосунком подбросили на территорию элеватора, Ванько выпоил его из бутылочки с соской) встретил их у двора, напугав спутницу. - Не бойся, не бойся! - успокоил её Ванько. - Он не укусит. Жучок, эта девочка со мной! Последнего можно было и не говорить, так как пёс давно усвоил: если с его хозяином пожаловал кто-то ещё, значит, он тоже свой, и не то что кусать - тявкать не положено. Свою радость он выражал солидным потягиванием и пофыркиванием, словно как раз перед этим в ноздрю ему забралась некая букашка. На стук в ставню послышалось: - Кого там носит в такую пору! Чего надо? - Тёть, это я, Ванько. Знакомо скрежетнул засов, скрипнула дверь. - Батюшки! Пошто так поздно - что-нить случилось? Ой, да ты не один!.. В комнате, засветив семилинейку, взволнованная тётя первым делом подошла к гостье с малышом. Тот настороженно переводил глазки с незнакомых людей на непривычную обстановку. Поняв, что произошло что-то ужасное, она без лишних расспросов тут же взяла его, положила на диван, распеленала. Ребята с жадностью набросились на воду, а она хлопотала: - Моя ж ты красотулечка! Не хнычь, мой маленький... э, да мы мокренькие!.. Чьи ж мы, такие хорошенькие!.. Утолив жажду, племянник вкратце рассказал о случившемся. - Звать его Валера. Мог расплакаться и выдать нас при переходе через путя, - этими словами закончил. - И правильно сделали, что занесли ко мне! Переночевали б и сами, а завтра посветлу оно и безопаснее. - Можно бы, но я ведь утром как из дому. Мама, небось, переживает. - С утра?! - ужаснулась тётя, занимаясь малышом. - Да она там, бедная, с ума сходит!.. Томочка, моя ж ты детка! - досмотрелась она, управившись с дитём. - Платьице-то на тебе - совсем порватое. Куда ж в таком-то? Осталась бы у меня. - Ей, тёть, нельзя, - возразил Ванько твёрдо. - Завтра с утра нас станут искать. - И он рассказал в нескольких словах о стычке с полицаем, оставленным лежать связанным на улице неподалёку. - За малютку не беспокойтесь, а Тамаре и впрямь лучше пойти с тобой, - согласилась тётя. - Но я тебя так не отпущу. Подержи-ка братика, - и она вышла в соседнюю комнату. Мальчик, оказавшись в домашней обстановке, обихоженный и обласканный пусть и незнакомой тётей, успокоился и повеселел. Заметил на этажерке слоников, показал пальчиком и потребовал: - Дай цацу! - Нельзя, братик, это чужие слоники, - начала было отговаривать сестра, но тут как раз вернулась хозяйка с вязанной кофтой и новенькими ботинками в руках. - А что тут чужое? Слоники? Это - не чужие, это влерочкины игрушки! Поманив малыша, который, как ни странно, охотно потянулся к ней, приняла на руки и прошла к этажерке, говоря: - Забирай, мой маленький, всё это твое... Поиграй, - посадила его на диван. - Вы ж голодные, как волчата, - повернулась к ребятам. - Может, яишницу сладить? - Это, тёть, будет долгая песня... Собери что-нибудь на скорую руку, мы подкрепимся дорогой. На ходу, чтоб не терять времени. Хозяйка настаивать не стала. Пока Тамара зашнуровывала ботинки, она собрала свёрток. Ванько сунул его за пазуху, и они ушли. Станция, несмотря на поздний час, не спала: почихивал паровоз, временами мелькал переносной свет, доносился говор. Взяли правей от неё. Полоса отчуждения, поросшая кустарником, служила надёжным прикрытием. Вскоре Ванько облюбовал место для перехода на ту сторону. Посидели, прислушиваясь, изучая обстановку. - Вроде всё тихо, но всё-таки сперва разведаю, - решил он и, крадучись, удалился в сторону насыпи. Из-за плотной темени в нескольких метрах стал неразличим. Пока он отсутствовал, тучка, закрывавшая луну, уползла дальше. Вообще, если судить по обилию звёзд, запас облаков на небосклоне истощался. Возвращавшегося с разведки Тамара различила теперь с большего расстояния. - Сильно было слышно, когда сползал с насыпи? - поинтересовался он, пристроившись рядом. - Шелестело, но не очень. Если не прислушиваться, то и не расслышишь. Как там, никого не видно? - Кто-то вроде маячил, но далековато. Подождем вон той тучки и переберёмся по затмению. За путями, метрах в сорока, начинается кукурузное поле, нырнём в него - и все наши опаски позади. Дождавшись очередного "затмения", благополучно пересекли несколько пар рельсов. Шурша гравием, съехали с насыпи вниз. Вот и кукуруза, густая и высокая, изрядно поросшая мышеём. Сквозь неё пришлось прямо-таки продираться: рядки поперёк, стебли выше голов. Их нужно было раз-пораз раздвигать в стороны. Тамаре - она шла след в след - доставалось ещё и от увесистых початков, торчавших на раздвигаемых им стеблях. Удалившись в глубь плантации на приличное расстояние, Ванько остановился, поджидая отставшую спутницу. - Ты, я вижу, совсем притомилась... Вроде и не быстро шёл, глянул, а ты отстала. - Я ботинком ногу растёрла... Да и силов совсем нет... - Давай немного отдохнём. Заодно и подкрепимся. - Он навыдёргивал десятка два стеблей, предложил: - Садись. И сними-ка ботинки. Достал свёрток, развернул. Духмянный запах нарезанного ломтями хлеба, щедро намазанными коровьим маслом, сладко щекотнули ноздри. Когда разулась, положил ей на колени. - Поешь, сразу и силы появятся. - А ты? - Ешь, ешь! Я догоню. Порядком изголодавшаяся, девчонка без лишних церемоний с жадностью набросилась на еду. Небо к этому времени очистилось окончательно, вызвездило, и луна, хоть и ущербная, светила достаточно ярко. Было видно, как под слабым ветерком, доносившим со станции тяжёлый мазутный дух, колеблются увядшие уже кукурузные листья. Ванько присел на корточки, взял снятый с ноги ботинок. - Они на тебя что, маловаты? - Наоборот, хлябают. А натёрла ногу потому, что расшнуровался. - Надо было сказать сразу, как почувствовала! А что хлябают, так это мы щас поправим. - Наотдирал от початков мягких, успевших уже повлажнеть, рубашек. - С устилкой будут в самый раз... Эти ботинки тётя купила мне в Краснодаре. Красивые, добротные, очень они ей глянулись, и она взяла аж две пары. А я пока одну износил, успел из них вырасти. Было это, между прочим, три года назад. - Намостив листьев, хотел заодно и примерить. - Спасибо, Ваня, я сама, - поджала она ноги. - Садись уже поешь, а то всё слопаю, тогда не догонишь! - Да тут, - принял от неё остатки, - ещё на одного хватит! Отделив горбушку, с хрустом откусил, принялся смачно прожёвывать. Теперь только почувствовал, какой зверский нагулял аппетит. Тамара, успев "заморить червяка", ела неспеша, наблюдая за нежданно-негаданным своим избавителем. Никогда не предполагала, - думала она про себя, - что бывают такие вот смелые, находчивые и ужасно сильные мальчики... Ведь не лёгкая же, а он подхватил, как куклу, бежал более двух кварталов и даже не заморился! И старше-то на каких-нибудь год-полтора, а такой... - она поискала подходящее слово, - такой самостоятельный. И тётя у него такая же - добрая, заботливая и красивая. Заметив, что она листком от кукурузного початка вытерла щёки и потянулась за ботинком, Ванько упрекнул: - Ты чё? Слопай ещё хоть этот, небольшой, а то для меня много. Возьми, возьми! - Ты ведь и силов больше потратил, - заметила она, приняв ломтик потоньше, но с толстым слоем масла. - А ты дольше голодала. Вас когда схватили? - Вчера ещё. Вечером. - Я так и предполагал. А за что? Впрочем, какая разница! - добавил поспешно, предположив, что ей неприятно будет отвечать на этот вопрос. Напоминание о каталажке вернуло в жестокую действительность, в миг оборвало установившееся было хрупкое душевное равновесие девчонки. С трудом проглотив откушенное, она отложила кусок. Ванько заметил перемену в настроении и, чтоб как-то сгладить, замять неприятный для неё вопрос, упрекнул шутливо: - Неважнецкий из тебя едок!.. А у меня закон: чем добру пропадать, лучше нехай пузо лопнет. Он опять принялся за еду. Тамара, справившись с нахлынувшими тревожными мыслями, пояснила: - Нас посадили в тюрьму за то, что папа застрелил полицая. - Что ты говоришь! - удивился Ванько. - Приставал к тебе? - Пришёл забрать у нас Зорьку. А нам без молока никак нельзя: мама больная и Валерка маленький. Я и хотела помешать ему увести. Он тащит её из сарая, а я ухватила за шею - и не даю. - Я знаешь, почему подумал, что к тебе приставал? - воспользовавшись паузой, пояснил Ванько. - Из-за платья. - Да, это он порвал... Только не поэтому. - Ну-ну, извини... что перебил. - Он чуть не сказал - "что решил, будто он хотел снасильничать". Почувствовал, как отлегло от души. - Он, значит, тянет из сарая за налыгач, а ты обхватила Зорьку за шею и не пускаешь? - Так и было. Он видит, что не справиться - шибздик, ты б его одним щелчком убил - и решил устранить меня от коровы. Схватил за волосы, а я всё равно не бросаю. Тут он и дёрнул за платье... Я испугалась, что совсем распанахает, и разжала пальцы. Папа после говорил, что надо было мне плюнуть на всё, пусть бы, гад, забирал... А я набросилась на него, вцепилась зубами в руку... - На этих словах Тамара, расстроившись, начала всхлипывать. - Полицай заматюкался, схватил чурбак, на котором рубили дрова, и хотел меня пришибить. Тут папа в него и стрельнул... Дура ж я дура, что ж я натворила!.. Это ж я и накликала такое ужасное несчастье!.. Она уткнулась лицом в колени, затряслась в рыданиях. Взрыв отчаянья был так велик, что Ванько не на шутку испугался, и, не зная, что делать, гладил её по плечу, уговаривая: - Теперь уже поздно... теперь плачь не плачь - назад не воротишь. Перестань, успокойся, слышишь? - Выпрямил её, легонько встряхнул; та продолжала страдальчески, взахлёб плакать. Притянул к себе, заговорил в самое ухо: - Знать бы, что твоя мама больная, я бы утащил и отца... Но, может, всё ещё обойдётся. Может, он одумался и тоже смылся вслед за нами. И давно уже спрятали твою маму где-нибудь подальше, у добрых дюдей. А если нет, мы с ребятами завтра наведаемся к вам. Она наверняка ещё дома - неужели фрицы станут забирать такую больную! И мы перенесём её к соседям. У вас есть там хорошие, надёжные соседи? - Есть, конешно... - Уговоры подействовали-таки успокаивающе. - Тётя Лена... Можно к ней, она не откажет. - Отстранилась, вытерла слёзы. - Я тоже пойду с вами, ладно? Спрячем её в погребе, у тёти Лены он прямо в комнате. Там её ни за что не найдут! - Об этом мы поговорим после, посоветуемся. Мне не совсем понятно, - переменил он тему: - где ж был твой папа до этого, почему не вмешался раньше? - Был тут же, в сарае. Увидел, что идёт к нам полицай, и спрятался - подумал, что за ним. Потому как не явился на регистрацию. - Застрелил из ружья? - Из винтовки. Которую принёс, но немцам не сдал, а прятал в сарае. - Откуда принёс? - не понял Ванько. - Когда отступали наши, он отпросился на минутку домой - проведать. А потом не догнал своих и вернулся. Думал, винтовка ему ещё пригодится, когда немца станут прогонять. - Да... Жалко, что я не знал этого! Твой батя - хороший человек, надо было мне и его силком утащить из кутузки... А откуда у тебя эта смуга на руке, тоже полицай ударил? - Только уже другой. В стансовете. Узнал, что ихний убит из-за меня, да как хлестанёт плёткой, трёх-хвостой. Смуги не только на руке... Хорошо хоть по лицу не досталось. - Знаю я этого гада, он - с нашего хутора. Я ему за тебя как-нибудь ребра посчитаю! - погрозился Ванько, поднимаясь. - Пойдём, уже недалеко. Теперь шли вдоль рядков, в направлении гравийки. - Как ботинки, лучше стало? - Спасибо: и не хлябают, и не жмут. А мы не заблудимся? - Здесь я и с завязанными глазами не заблужусь. Скоро выйдем к гравийке, там идти будет легше. Н а к и н у в на плечи сложенную треугольником тёплую шерстяную шаль - сентябрьские ночи становились всё свежей, - Агафья Никитична дожидалась сына на табуретке посреди двора. Место выбрала с таким расчётом, чтобы видны были и калитка на улицу, и стёжка вдоль межи, на которой, если идти со стороны балки, мог появиться Ванько. Она изболелась душой, и было отчего: обещал вернуться засветло, уже глубокая ночь, а его всё нет и нет... У ног примостился Туман, повиливал при каждом её движении мохнатым рыжим хвостом, как бы давая понять, что он тоже не дремлет, отнюдь - весь превратился в слух и внимание. Вот он оторвал морду от лап, посмотрел в сторону огорода и коротко брехнул. Ещё никого не видя, Никитична вздохнула с облегчением: слава те господи - вернулся! Подхватилась и вслед за псом поспешила навстречу. - Где ж вас нечистая носит, непутёвых! Я уже все очи проглядела дожидаючись, - напустилась было журить, но, разглядев рядом с сыном девушку, осеклась. - А разве?.. Я думала, ты с Андрюшкой... - Тамара, познакомься: это и есть моя ворчливая мамаша, - сказал Ванько. - Туман, нельзя! - цыкнул на пса, обнюхивающего незнакомку. - Здрасьте... - неуверенно произнесла последняя. - Здравствуй... - Никитична казалась растерянной. - Невесту, что ли, привёл в дом? - Мам! Ну какие щас могут быть невесты!.. Просто люди попали в беду, мне удалось вызволить, а деться им некуда. У неё ещё и малышок-братик, оставили пока у тёти. - То-то я гляжу, вроде как Мотина кофта... А что с Андрюшкой? - С ним, мам, дела плохи: они с Мартой куда-то делись. - Как - "делись"? - испугалась мать. - Не удалось узнать ни как, ни куда, ни вобще... Даже её мать - и та ничего не знает. - Да что ж случилось-то? Вера уже трижды за вечер наведывалась, места себе не находит... Вскоростях обратно будет... - Я щас сам к ней пройду. А вы идите в хату, не ждите. Возвратился Ванько через час-полтора. В передней, служившей одновременно и прихожей, и кухней, и столовой неярко светила керосиновая лампа, укрепленная на стене. - Я уж заждалась... - Мать отложила стирку, затеянную наскоро, в тазике. - Думаю, не случилось ли чего. - С тёть Верой? Да нет, обошлось малыми слезами. Сперва задержался с нею, пока малость успокоил, потом ещё с Федей постояли, - объяснил Ванько долгое отсутствие. - А Тамара, уже уснула? -Я с вечера нагрела воды в двухведёрной кастрюле, думала, ты помоешься, как придёшь, да предложила ей. Моется зараз в моей комнате. - Села рядом на лавку. - Ещё токо жить начала, а уже такое несчастье свалилось!.. За что, господи!.. - Плакала? - Мы обе наплакались... Насилу успокоила. А как же ты с Верой-то, что ей сказал? - Ой, - тяжело вздохнул сын. - Не в моих правилах, но пришлось немного приврать... - Тёть Гаша! - позвали из-за двери. - Подожди, сынок, - подхватилась мать. - Уже, видать, помылась. Сходи-ка пока за водой, а то вёдра порожние. Вернувшись через некоторое время с полными ведрами и не застав купальщицы, кивнул в сторону двери: - Всё ещё моется? - Спать уложила. Еле на ногах держится, сердешная. Идём, вынесешь ванну. В материной стальне запах хозяйственного мыла сдабривался тонким ароматом мёда от самодельной восковой свечки (Деда наделил ими навестивших его перед отъездом ребят). Колеблющегося язычка её с трудом хватало, чтобы выделить из темени старинную икону в углу (на которую Ванько не помнил, чтобы мать когда-либо крестилась), большую деревянную рамку с карточками родственников на стене да озеро с лебедями, грубо намалёванными на коврике вдоль кровати. Здесь, прибившись к стенке, размеренно посапывала Тамара. Когда звякнула поднятая Ваньком вместительная жестяная ванна, она на секунду испуганно размежила веки, придавила выкат просторной ночной сорочки и тут же снова впала в забытье. - Так как же ты объяснил Вере? - вернулась к прерванному разговору Никитична, когда сын зашёл в комнату. - Иду по улице, а тут и они с Федей навстречу, - начал тот с самого начала. - Ну, сразу, конечно, в слёзы... - Я забыла тебя предупредить, у неё ведь сердце никудышное, надо бы как-то... - Так разве ж я не знаю!.. Потому и пришлось поискать подходящее объяснение. - Он стащил рубашку, сел, стал разуваться. - Нет, я честно признался, что с Андрюшкой не виделся, тут никуда не денешься. Что и он, и Марта куда-то пропали. Но это не значит, говорю, что с ними случилось несчастье. Мать, мол, считает, что их похитили партизанские подпольщики. Вернее, им нужна была только Марта, но так как они оказались вместе - она вышла из дому проводить гостя - то прихватили заодно и Андрея. Зачем? Чтоб обменять на какие-нибудь важные сведения. Её мать работает ведь в комендатуре и знает многие немецкие секреты. Мам, слей мне над тазиком... - Коли так, то Андрюшку отпустят. - Мать приняла версию за чистую монету. Набрала в ковшик воды из кастрюли и помогла сыну ополоснуться по пояс. - А дочку она и сама выкупит. - Конешно, куда ж она денется! Только, мам, всё это - не для чужих ушей! - предупредил Ванько. Об остальных злоключениях порассказала Тамара, и мать, видя, что его одолевает зевота, вопросов больше не задавала. Засыпая, Ванько слышал, как она продолжила хлюпаться в тазу. Проснулся чуть свет оттого, что мать, уже тепло одетая, присела на край кровати. - Решила сбегать к Моте, - пояснила. - Заберу мальчишку, а то, не дай бог, станут искать, ходить по хатам... Соседи знают, что она бездетная, а тут вдруг дитё. - Мы тоже договорились утречком смотаться в станицу - узнать, как там и что. - Она мне говорила. Будьте осторожны, не попадитесь сами! - Всё будет нормально. - Напомнишь ей подоить корову. А на завтрак разогреете борщ, он в сенцах. Я побежала! Лежать расхотелось. Светало, и Ванько встал. Выходя во двор, глянул в неприкрытую дверь: Тамара ещё спала. На белизне сорочки явственно темнел рубец от плётки - через всю тыльную сторону ладошки. Такая же отметина осталась и на одной из грудей, видневшейся из-под выката... Туман, привязанный, лежал рядом с будкой, преданно глядя на хозяина, виляя хвостом. Почесав ему за ухом, прошёл за сарай, где находились турник, гири, "пара" от узкоколейки, служившая штангой. Делая утреннюю разминку, услышал, как пёс раза два брехнул, тут же приветливо скульнул и громыхнул цепью: сюда пожаловал кто-то из знакомых. Пожаловаших было трое. - Мы все так переживали! - словно извиняясь за ранний визит, а также подавая указательный палец для приветствия, сказал Миша. - Думали, с тобой что приключилось. - Вчера перед вечером, - уточнил Борис и прибавил: - Хотели отправляться на розыски. - А я, вообще-то, был уверен, что с тобой ничего случиться не могло! - здороваясь за руку, высказал свою точку зрения Федя. - В этот раз обошлось. Но могло быть всяко... Присели на лавочку под алычой, росшей в двух саженях от порога. Листва её, раскрашенная в яркие цвета, за ночь устлала землю вокруг пёстрым покрывалом. Федя, в общих чертах рассказавший уже товарищам о вчерашних приключениях Ванька, только разжёг интерес, и тому пришлось начать всё с начала. Увлекшись, не заметили, как и рассвело. Уже под конец рассказа приоткрылась дверь, в сенях показалась и сама героиня, если можно так сказать о Тамаре. В тапках, материной кофте поверх своего, высохшего за остаток ночи, платья. Она, видно, не ожидала встретить так рано посторонних, смешалась под изучающе-любопытными взглядами и, кивнув "здрасьте", поспешно скрылась за дверью. Ванько прошёл к ней, а ребята сменили место - уселись в отдалении на снопы из кукурузной бодылки. - А она симпатичненькая, - поделился впечатлением Федя. - Очень даже красивая! - уточнил Борис. Мишка никак не высказался, поэтому ему был задан вопрос: - А ты, Патронка, как её находишь? - Я? - Пожал он плечами. - Не так, чтоб очень... но не очень, чтоб и так. А вобще, по сравнению с некоторыми, ничего. Подошедший к ним Ванько достал из кармана обойму с пятью патронами, протянул ему: - Тебе не терпелось глянуть - пожалуйста. - Ух ты! Ну и ну! - загоревшимися глазами жадно впился в диковину он. - Патроны-то особенные! - Чем же это они особенные? - Федя отделил один, повертел и отдал Борису. - Наши ничуть не хуже. - Хуже, лучше - не в том дело! Видишь, пуля с цветной меткой? А это значит: трассирующая или разрывная, - пояснил Миша, большой дока по части оружия и боеприпасов. - Ну и что с того? - Тебе "что", а мне интересно узнать, как устроена. Вань, можно один разрядить? - По мне хоть все разряди. Только не здесь и смотри, чтоб в руках не разорвалась. А щас давайте обсудим, как быть вон с ней. - Ванько кивнул на сарай, куда только что зашла с подойником Тамара. - Она просится с нами в станицу, но... - Не хватало нам ещё и девков, воще! - Ты, Мишок, не торопись. Это ведь её мама. И потом, я уже почти пообещал. А щас вот подумал: вдруг эти сволочи - а от них, гадов, всего можно ожидать - вдруг окажется, что её забрали тоже. Или того хуже - застрелили в постели. Представляете, что тут будет!.. - Эт точно: ей с нами никак нельзя, - согласился Федя. - А второе "но" в том, что её не на кого оставить. Мама ушла к тёте забрать брательника сюда. А она может ссамовольничать и примчаться туда. - Связать её и запереть в сарае! - предложил скорый на решения Миша. - Дурной поп - дурная у него и молитва, - покутил пальцем у виска Федя. - Лучше приставить к ней Веру. - Веру с тёть Лизой, они точно никуда её от себя не отпустят. Я зараз сбегаю, обскажу это дело и договорюсь. К этому времени Тамара вышла от коровы. Словно чувствуя, что разговор шёл о ней, пристально посмотрела на компанию. - Подойдёшь к нам, - пригласил её Ванько. Кивнув, она отнесла подойник в хату и вскоре вернулась. - Познакомься: мои друзья. Этого звать Миша, это - Федя, а вот он - Борис. - Мин-нуточку! - подхватился с места последний. - Во-первых, не Борис, а Боря. А во-вторых - знакомиться, так по-настоящему, - подал он руку для пожатия. - Тамара... Очень приятно. - Вот это - имечко и я понимаю: редкое и красивое почти как моё! И даже душистое, ежли произнести наоборот: а-ра-мат. - Он поднос её ладошку к губам, но чмокнул свою, что вкупе с комплиментом, скорее похожим на кривлянье, вызвало у всех весёлый смешок. - А ну, Патронка, подвинься, мы с Тамарой сядем парой, - и, видимо, для пущей рифмы, добавил: - Мы с Тамарой ветинары! - Шенкобрысь ты и девчачий ополонок, а не ветинар! - буркнул Миша, отсовываясь и дав ей место рядом с собою. Когда накануне Ванько упомянул, что винтовку её отец принёс домой, у Миши тут же возник вопрос: а не прихватил ли он и какие-нибудь боеприпасы? Оказавшись рядом с нею, не преминул узнать это из первых уст: - Слышь, Томка, - спросил, едва та уселась на сноп, натянув на коленки платье и обхватив их руками, - твой батя ничего больше не принёс с фронта... ну, окромя винтовки? - А зачем тебе? - насторожилась та. - Да ты, Араматик, не бойся: оружие и всякие там боеприпасы - это любимый Мишкин конёк. Его мёдом не корми, только дай из чего-нибудь пальнуть. Видя, что и остальные заинтересовались, она стала вспоминать: - Кроме винтовки?.. Ещё была сумка, зелёная, с противогазом. А на ремне, поверх шинели, четыре такие кожаные, не знаю, как называются... которые для запасных патронов. - Ясно: подсумки с патронами. И всё? - допытывался Миша. - Нет, ещё были две опасных штуковины. - Штуковины, говоришь? Большие? - заглядывал он в рот говорившей, всё более оживляясь. - Примерно вот такие, - наложила она указательные и большие пальцы так, что получилось подобие буквы "О". - Их тоже полицаи забрали? - Всё это мы с папой сразу же зарыли в сарае под насестом и притрусили курячим помётом. - Правильно сделали! - похвалил Миша. - А это, как его... штуковины - они как выглядят? - Ну как... Круглые, зелёные... и по ним вроде как кубики. Миша возбужденно потёр ладони, готовый захлопать. - А почему ты решила, воще, - положил он горячую ладонь на её колено, но она тут же руку оттолкнула. - Извини... Почему ты решила, что они опасные? - Я было подумала, что это такой флакон с одеколоном. Хотела отвинтить пробочку и понюхать. А папа испугался, отобрал и говорит: нельзя, а то бабахнет! - Пон-нятно... - растянул Миша слово на два слога и хотел что-то спросить ещё, но она пересела от него к Ваньку. - Когда мы пойдём? Надо бы пораньше... - А вот выпустим корову в череду, позавтракаем - тогда. Пойди-ка разогрей борщ, он в сенцах на сундуке. Спички возле... - Я уже знаю, где у вас что, - и она поднялась. - Ну и мак-куха, воще! - дав ей удалиться, воскликнул Миша. - Фрицевскую лимонку приняла за флакон с дикалоном!.. Ну и ну, воще... - С чего ты взял, что она фрицевская? - возразил Борис. - Так я ж точь-в-точь такую в собственных руках держал! Не веришь? Цельную за это кошёлку груш приволок бойцам в балку! - Он вскочил, развернул сноп вместе с Борисом, сел так, чтоб видели все, и продолжал: - Трофейная фрицевская осколочная лимонка. Она, значит, как устроена: свинчиваешь колпачок - Томка его "пробочкой" назвала, - а там в углублении на нитке кольцо. Дёрнул за него - и кидай: через пять или семь секунд - взрыв. С улицы донеслось мычание. Ванько поднялся выпустить в череду Ночку. Борис, недослушав, подался к Шапориным договариваться насчёт Тамары. А Миша оседлал любимого конька - продолжил просвещать последнего из слушателей: - У них и другие гранаты на такой же манер. Может, видел - которые с деревянной ручкой? Длинные такие, сантиметров под тридцать. Я у наших видел, тоже трофейную. И скажу так: дерь-мо! Пока свинтишь пробку, пока дёрнешь за кольцо!.. То ли дело наши РГД: оттянул чуть ручку, повернул вбок - и швыряй. Ударилась обземь - и рванула! - Всё это, конешно, интересно... - Федя поднялся, подал руку ему. - Идём ко мне позавтракаем, а то скоро в станицу. Вернулся Борис, когда Ванько ставил на табуретку под алычой глиняную чашку с борщом. Тамара, положив рядом горку серых пшеничных лепёшек и две деревянные ложки, присела на лавочку. - Ты, конешно, ещё не завтракал? Возьми вон тот чурбак и присаживайся к нашему столу, - пригласил хозяин. - Принеси ещё одну ложку, - попросил Тамару. - Договорился: Вера непротив, - сообщил Борис, когда она ушла. - Токо она тоже осталась одна: тёть Лиза ушла в Майкоп. Сёдни утром. - Решилась-таки сходить?.. - Ой, не говори! Если б хоть вдвоём, а то одна и в такую даль!.. Не знаешь, сколько до него, примерно, километров? Тут появилась Тамара, и разговор замяли. Пока ребята, втроём из одной чашки, сёрбают фасолевый борщ, мы немного отвлечёмся. В связи с Майкопом. Дмитрий Шапорин, муж "тёть Лизы", дольше других мужиков оставался вне призыва из-за слабого зрения: без очков видел не далее пяти метров и то, если днём. Лишь месяца за три до оккупации его мобилизовали в так называемый истребительный батальон. Не только его - подмели всех нестроевиков от кривых до горбатых. Их, правда, от дома не отрывали, даже не переобмундировывали. Выдали винтовки, патроны и вменили в обязанность охрану наиболее значимых объектов от всевозможных диверсантов, задержание подозрительных лиц - словом, следить за порядком в округе. Дня за два до оккупации истреббатовцам также приказано было отступать. Но в те суматошные дни командованию было, видимо, не до ополчений - гитлеровцы продвигались стремительно. Отставшее разношёрстное формирование попало в окружение и рассыпалось. Небольшими группами земляки-соседи стали пробираться домой - ночами, глухими балками да задами-окраинами. Группа, в которой был Дмитрий, всё-таки напоролась на немцев, их приняли за партизан, некоторых расстреляли на месте, других поместили за колючую проволоку в городе Майкопе. Об этом рассказал Елизавете вернувшийся оттуда хуторянин по фамилии Мельник, которому удалось совершить побег из того майкопского лагеря. "Если б Митька не утерял очки, мы бы, конешно, убежали вместе", - так сказал он. Дома остались запасные очки, и Елизавета потеряла покой и сон. Металась между двух огней: с одной стороны, страшно оставлять детвору - мало ли что может случиться в дальней дороге!.. С другой - так хочется отнести мужу очки: авось посчастит вырваться из этого ада! И вот, как видим, решилась. Ребята наелись немясного, но очень вкусного и питательного борща, запили парным молоком, и Тамара унесла мыть посуду в хату. - Ты ей уже сказал? - Борис кивнул вслед ушедшей. - Ещё нет. Не знаю, как и начать. Рёву будет!.. - Давай я, если боишься. - Дело не в "боишься". Я ведь почти пообещал взять и её с нами. А теперь выходит - не сдержал слова. - Она должна понять, не маленькая!.. - Что должна я понять? - с порога спросила Тамара, услышавшая последние слова. - А подслушивать, Араматик, нехорошо... - Присядь, Тома, поговорить надо, - показал Ванько на место рядом. - Понимаешь, какое дело... Мы не можем взять тебя в станицу. - Но ты ведь обещал! - глаза её вмиг наполнились слезами. - Вспомни-ка лучше: я и не обещал, чтоб твёрдо... - Он, точно, хотел взять и тебя, но мы несогласны, - заметил Борис. - Делать тебе там действительно нечего - вполне справимся сами. - Как это нечего! - решительно возразила она; слёзы при этом хлынули в два ручья. - Я и слушать не хочу! Не возьмёте, так и сама, первей вас там буду!.. Подошедшие Федя с Мишей сразу смекнули, в чём тут дело. - Ты, Томка, не чуди, воще! А ну как там засада? - Ну и пусть! - Ты чё, чёкнутая, воще? Как это "ну и пусть"? Дурёха, - не сдержался он. Федя двинул его кулаком в бок, присел возле неё на корточки: - Хочешь братика круглой сиротой сделать? Что мы ему скажем, если тебя там схватят и расстреляют? - Нечего с нею чикаться! Связать и всё, раз такая бестолковая, - повторился Миша, но на этот раз чтобы припугнуть, нежели настаивая на своём варианте. - А что? И свяжем. Из двух бед выберем меньшую, - поднялся Федя с корточек. - Неси верёвку! - Не надо связывать, - испугалась Тамара и стала спешно отирать слёзы. - Я останусь тут. Только не теряйте время... - Ты останешься не тут: Борька отведёт тебя к одной нашей подружке, - уточнил Ванько. - Её мама ушла аж в город Майкоп, и Вера осталась с пацанятами одна. Поможешь ей управляться с хозяйством. Согласна? - Да... - Лично я, воще, ни грамма ей не верю: удерёт!.. - С вами, на всякий случай, останется Борька. Не кривись, Боря, надо! - Ванько взглянул на товарища и, показав глазами на соседку, крутнул головой, что означало: на слово ей доверяться опасно; но вслух объяснил иначе: - Полицаи могут достать и сюда, так что ты смотри тут! - И не хотелось... но придется, - не смог скрыть недовольства Борис. - Поднимайся, Араматик, отведу... - Расскажи и ей, как ты умеешь хозяиновать, - посоветовал Миша. - Да, вот ещё что, - спохватился Ванько, когда те уже уходили. - Твоя как фамилия, на какой улице хата и под каким номером? - Фамилия наша Спиваковы. А улица - Чапаева, дом номер двадцать. П е р е й д я поодиночке через железную дорогу, ребята сошлись ненадолго вместе. Решено было пробираться околицей, рассредоточившись, из предосторожности. Так, возможно, дальше, но не дольше, поскольку можно будет и пробежаться, не привлекая особо к себе внимания. Если ближе к центру станица имела довольно упорядоченный вид - жилой массив разбит на улицы и кварталы - то на окраине казаки селились, как бог на душу положит, и сообразуясь с условиями местности. Поэтому ребятам пришлось попетлять - то вдоль солончаковой подыны, глубоко врезавшейся в застройку, то огибая выпиравшие далеко за черту несколько подворий - с саманными либо турлучными хатками под нахлобученными по самые окна камышовыми крышами. Когда более чем полстаницы осталось позади, Ванько сбавил шагу и дал знать остальным приблизиться. - Где-то, по-моему, здесь, не проскочить бы дальше, - поделился предположением с догнавшими его товарищами. - Вон бабка козу стережёт - сходи, Мишок, поспрошай: где, мол, тут улица Чапаева находится? Миша вскоре вернулся и доложил, что нужная им улица - третья отсюда, что пролегает она с запада на восток, а номера начинаются наоборот. - Те два тополя - это уже на следующей, - сообщил он и такую подробность. И добавил: - Потешная, воще, бабушенция: с виду - вылитая баба-яга, нос крючком да ещё и с бородавкой на кончике. Думал, и разговаривать не станет, а она всё охотно выложила, аж хотел спросить, не знает ли, где хата Спиваков. - Это мы и без подсказки найдём, - сказал Федя. - Я уже прикинул: если ширину огородов взять за тридцать метров, то ихний находится метрах в трёхстах от краю. Вот только какая сторона чётная и есть ли вообще таблички с номерами? У Томки забыли спросить. - И я, воще, из виду выпустил! Вы подождите, я сбегаю ещё, уточню. Пока шли в сторону тополей, обсудили возможные варианты, с которыми могут столкнуться на месте. Один из них - что тамариной матери не окажется дома вообще. Другой - дома, но неживая. Наконец, последний из худших - плюс ко всему оставлена ещё и засада. В то, что отец удрал из казаматки, Ваньку не верилось. Как и в то, что у Спиваковых не перевернули всё вверх дном ещё ночью... - Разведку я беру на себя, - распорядился он. - Вы держитесь от меня метров за пятьдесят-семьдесят, идёте по разные стороны улицы. Если понадобитесь, я вас позову. Без этого ко мне не приближаться и во двор не заходить. - А если там засада и тебя схватят, воще? - Стрелять не станут, захотят взять живым - ну и пусть! С двумя или даже с тремя управлюсь, думаю, один. Ну, а если больше... тогда понадобится и ваша помощь. Вот тебе пистолет и запасная обойма, стрелок ты бывалый. Но постарайся подкрасться как можно ближе и палить наверняка. Это - когда меня уже поведут. После - разбегаемся в разные стороны, сбор у тёти. Но может случиться и так, что там вообще не окажется никого, даже больной хозяйки. - Прежде чем уходить, прихвати лимонки, - напомнил Миша. - Обязательно! - Может, скажешь, ещё и противогаз на прящи? - не поддержал его Федя. - Когда понадобятся, тогда и заберём, они спрятаны надёжно. - Прящ мне не нужен, я уже не маленький. А вот лимонки и патроны... Вань, не забудь, ладно? - Хорошо, Мишок, не забуду, - пообещал тот, и ребята тронулись, рассредотачиваясь, вперёд. За несколько дворов до цели Ванька заинтересовала довольно странная игра двух мальцов: щуплый белобрысый паренёк лет десяти-двенадцати тащил на себе другого. Наездник был и постарше, и раза в два тяжелей самого скакуна. Держась за уши, как за поводья, толстяк лихо чмокал губами, понукая и требуя прибавить скорости... Сблизка выяснилось, что игра - не к обоюдному удовольствию: у везущего глаза на мокром месте да и уши алеют больше, чем следовало бы. Когда "играющие" поровнялись с ним, он просунул ладонь под широкий ремень наездника, снял с "лошади". - Ты что это моего племянника объезжаешь? - спросил у набычившегося джигита; тот смотрел исподлобья, молча сопел. - В честь чего ты его катаешь? - обратился ко второму. "Племянник" вытер рукавом глаза, виновато посмотрел на неожиданного родственника-заступника и пожаловался: - Он отнял у меня цветные карандаши и не отдаёт, пока не покатаю... Толстяк попытался было улизнуть, но Ванько ухватил его за рубашку: - Нехорошо обижать соседей, не по-товарищески!.. - Вовсе он мне не сосед и не товарищ... И не с нашей улицы даже, - пояснил пострадавший. - Ах, даже так! Тогда, брат, тебе придется не только карандаши вернуть, но и должок - покатать ихнего хозяина. Так, что ли, Сеня? - Меня звать Серёга. - То есть Сережа, - поправился Ванько. - Ну-ка, садись теперь ты на него. Да держись покрепче за уши, чтоб не сбросил! Серёга артачиться не стал. Не без злорадства оседлав мучителя, обхватил ногами объёмистый его живот, уцепился за уши и стал погонять тем же манером: - Н-но-о, кляча пузатая! Давай, давай, с припрыжкой! Проехав до угла, соскочил, довольный. Вспотевший, сердитый, толстяк попытался удрать и тут, но снова не успел. - Тебя как звать? - снял с него ремень Ванько. - Никак! Я вот скажу братану, он тебе как надает, так ты ещё пожалеешь! - Вот что, Никак: жалуйся, сколько влезет, а карандаши Сереже верни. Иначе своего красивого ремня ты больше не получишь. Они где? - Спрятал! Ванько сложил кожаный, с якорем на бляхе, ремень пополам и, хлопнув им себя по ладони, скомандовал: - Бегом за карандашами! Тот припустился со всех ног. - Ты и вправду наш родич? - спросил Серёга. - Нет, конешно. Это я так, чтоб заступиться за тебя. Небось, некому заступаться? - Не-е... - покрутил головой малец. - Нет ни брата, ни сестры? - Только мама да бабушка... И друзей тоже нет... которые чтоб настоящие. А ты, наверно, далеко живёшь? По глазам, мимике, по самой интонации заданного вопроса нетрудно было угадать, почему это его интересует. - Ты хотел бы со мной дружить? - А то нет! - Держи лапу, и будем считать, что мы подружились: ты мне тоже нравишься. Меня зовут Иван. Сережа охотно, но с достоинством шлёпнул ладошкой по увесистой "лапе" неожиданно приобретённого друга. - Можно, я буду звать тебя дядя Ваня, ты ведь старше, - предложил он. - Ой, бежим, а то нас отдубасят! Из проулка вынырнул Никак и с ним двое постарше, скорым шагом направились в их сторону. - Кто, вон те? - кивнул Ванько, усмехнувшись. - Ага, он знаешь, какой задира! Его тут все боятся... Речь, видимо, шла о "братане". Ровесник Ваньку, тот, как и братец, выглядел излишне упитанным, широколиц, рыж и веснущат. Уже на подходе поднял с земли голыш, что не оставляло сомнений в агрессивных намерениях обоих. Второй, тоже сверстник, шёл несколько сзади. Сережа попятился, готовый задать стрекача. Ванько его придержал: - Ты чё, испугался? Не боись: мы с тобой им запросто надаем по ушам. - Ты, х-аря! По-ошто мово брательника о-обидел? - заикаясь, с вызовом выдохнул братан; шагах в трёх остановился, поджидая дружка. - Карандаши принёс? - не обращая на него внимания, шагнул к Никаку Ванько. - А вот мы те по-окажем карандаши! - Оба изготовились к нападению. - Сережа, подержи-ка ремень... И братан, и его дружок замахнулись одновременно, но промазали, так как противник успел присесть. Более того, помощник нечаянно заехал в скулу своему же приятелю, а тот чуть не звезданул его булыжником. Ванько, изловчившись, схватил обоих за руки пониже кистей и сделал несколько раз "ладушки", пока булыжник не вывалился. Попытки вырваться ни к чему не привели, и братан сдался: - Ла-адно, - выдохнул он, - твоя взяла... Га-аврюха, отдай ка-аранда-ши. Гаврюха достал из-за пазухи коробку, взамен получил ремень. - Посоветуй своему Гаврику, пусть больше моего племянника не забижает. - Ванько отпустил запястья неудавшихся драчунов. - И до свидания. Посрамленная троица не замедлила удалиться. - Ну вот и обошлось. А ты боялся. Мальчуган был настолько удивлён и вместе с тем восхищён происшедшим, что не находил слов. - Ну-ка, покажь, - взял у него коробок, открыл. Набор карандашей был большой, цветов на двенадцать. - Ты что ж, и рисовать умеешь? - Ещё только учусь. - Занимаешься всурьёз или так, от нечего делать? - Он обратил внимание, что карандаши разной длины - значит, пользуются ими часто. - Всерьёз. - И как, получается? Говорили на ходу, при этом Ванько вёл счёт подворьям, оставшимся за спиной; по расчётам, спиваковское должно было находиться где-то рядом. - Так себе, - скромно пожал плечами Сережа. - Но некоторые мои рисунки хвалят. - "Некоторые" - ты имеешь в виду людей? - Рисунки. Идём, покажу, если хочешь. Экскурсии в план не входили; и так, кажись, задержался, подумал он. - Я, Сережа, очень спешу. Может, как-нибудь в другой раз. Ты далеко живёшь отсюда? - Близко! Вон наша хата, - показал в направлении, где, предположительно, должен находиться и нужный ему двор. - Постой... ты, случайно, Тамару Спивакову не знаешь? - Так мы ж соседи! И я с нею дружу, - сообщил он с подъёмом, но добавил с сожалением: - Токо её ведь нет... - Как это? - Их с дядей Гришей ещё позавчера полицаи забрали. - Что ты говоришь!.. А я ведь иду к ним... - А тётю Клаву и Валерку - сёдни ночью... Мама утром пошла проведать, а их уже нет. И ночью возле них машина гуркотела. "Ну вот, как в воду смотрел!.. " - подумал Ванько. Хоть и был готов ко всему, но всё ж до последнего момента теплилась надежда, что, оставшись один в незапертой камере, отец одумается, сбежит, поспешит домой обезопасить ребёнка и больную жену. Этого, видать, не случилось... Но, возможно, он всё-таки решился? И "тётя Лена", о которой упоминала Тамара, помогла ему спрятать жену у себя в подвале? - А твоя мама щас дома? Её как звать? - спросил в надежде, что зовут её не Елена. - Маму звать Елена Сергеевна, они с бабушкой дома. - Сережа, всё ещё не сводивший глаз с друга, заметив на его лице тень разочарования, истолковал это по-своему и поспешно добавил: - Да ты их не бойся! Ругаться не будут, они у меня хорошие! Наличие двух тёть Лен-соседок маловероятно, и теплившаяся надежда угасла окончательно... Как скажет он об этом Тамаре, с замиранием сердца дожидающейся их возвращения? Какой страшный удар судьбы предстоит ей вынести!.. Меж тем Сережа, решив, что друг почему-то либо боится, либо стесняется его родителей, тянул за руку: - Идём! Всё равно тебе теперь спешить некуда... Мы в комнату заходить не будем, если хочешь! - Ему, похоже, очень хотелось показать свои работы и, возможно, услышать похвалу от человека, чьё мнение для него дорого. - Постой минутку здесь, я - щас приду. - Ванько прошёл за угол - на улицу, где остались его телохранители. Те оказались на месте: Федя вышагнул из куста сирени, Миша - спрыгнул с ореха у забора на противоположной стороне улицы. Для них его появление означало: пока всё нормально. А знак рукой - что он зайдёт во двор Спиваковых. -У тебя много рисунков? - поинтересовался, вернувшись к Сереже. - Два альбома акварелью и ещё половина карандашом. - У, да ты и вправду художник! - потрепал он его по шелковистым, с завитушками, вихрам. - Очень бы интересно посмотреть! Но у меня времени - в образ. Ты вот что: принеси что-нибудь сам, на твоё усмотрение. А я всё-таки зайду к Спиваковым, посмотрю: может, тётю Клаву вовсе и не забрали, и она спрятамшись с Валерой где-нибудь на чердаке или в сарае. - Навряд, чтоб... Она ж совсем-совсем больная!.. - А вдруг? Договорились? Туда и принесёшь. - Ладно. А хочешь, я подарю тебе на память Тамару? - предложил художник и пояснил: - Акварельную. - Конешно, хочу! Она ведь моя школьная подруга. Юный художник вприпрыжку помчался домой, а Ванько через прореху в заборе нырнул в спиваковский огород. Вчера в темноте и спешке он не разглядел внутреннего обустройства и сейчас поражен был запущенностью хозяйства. Вдоль забора лопухи да чертополох - выше головы. Садик, довольно большой, запущен донельзя; огород наполовину под бурьяном. Сарай - с прохудившейся крышей. Держали корову, а корму с гулькин нос - только то, что успел насбивать отец по двору. Он мало что успел сделать (возможно, из-за боязни днём попадаться людям на глаза): свалил несколько старых акаций, подкатил их поближе к сараю (на дрова порубил только ветки). Часть территории перед сараем занята квадратиками подсыхающего кизяка - тоже топливо на зиму. Впрочем, глазеть по сторонам было недосуг, он зашёл сюда ради мишиной просьбы - забрать лимонки. Они оказались там, где и говорила Тамара, - в сарае, в углу под куриным насестом. Сунул их в карманы, остальное аккуратно замаскировал. Из сарая направился было заглянуть в хату. Побеленная извёсткой, с цветничком под окнами на улицу, она имела опрятный вид. Прилегающий дворик с летней печкой и качелями для малыша - подметён и ухожен. Хотел зайти в брошенные настежь двери, но тут на тропинке, проложенной напрямик по огороду, показался Сережа, и Ванько повернул к нему. - Вот, принёс... - протянул он листок чуть меньше тетрадного разворота. - Посмотри, похожа? На Ванька с лёгкой беззаботной улыбкой смотрела девчонка, определенно напоминающая Тамару: крупные голубые глаза, короткая причёска, нос, губы - всё схвачено довольно похоже. - Ух ты, как живая! - несколько завысил он оценку. - У тебя, старина, неплохо получается... Молоток! Изобразишь как-нибудь и меня? - Я бы хоть сейчас, но краски кончились. А карандаш - не то... - Да мне щас и некогда. Спасибо тебе за подарочек! - Он свернул листок в трубочку и сунул за пазуху. - Мне надо уходить. Провожать не надо. Держи питушка, - подал на прощанье руку. - Мы с тобой ещё обязательно встренемся! Приветливая улыбка на его лице сменилась далеко не весёлым, если не сказать мрачным, выражением. Выходя через распахнутые дощатые ворота, заметил следы протектора автомобильных колёс. "Ночью, а машину нашли, гады! " - подумал про себя. На улице достал из-за пазухи портрет, сложил вчетверо и перепрятал в нагрудный