карман.
     Друзья поджидали его с тревожным  нетерпением. Догадывались:  удача  на
этот  раз  была не с ними...  Прикончили  на  месте?  Забрали,  несмотря что
больная? Федя пытался прочесть ответ на непроницаемом лице уж очень медленно
приближающегося товарища.  Миша держал глаз на оттопыренных карманах, но без
видимой радости.
     - Зря, братцы, спешили... Её забрали. Ночью. Приезжали на машине...
     Троица  молча направилась  в  конец  улицы. За пару  дворов  до околицы
свернули в нечто вроде проезда, заросшее высокой бузиной. В холодке присели.
     -Не хочется и домой возвращаться... - вздохнул Ванько устало.
     - Да-а, - согласился Федя, - положение - не позавидуешь...
     Разговор долго не возобновлялся. Миша  меж тем  извлек выглядывавшую из
кармана соседа  зелёную  ребристую  "штуковину".  Подбросил  на  ладони.  Ни
Ванько,  ни  Федя  даже   не   взглянули.  Отвинтил   коричневую  эбонитовую
"пробочку",  опрокинул  лимонку, встряхнул  - выпало и  повисло  на короткой
белой нитке кольцо.
     - Точь-в-точь как  та,  которую я видел, - попытался  привлечь внимание
товарищей.  - Вот  за это  кольцо: дерганул -  и кидай. - Те посмотрели  без
особого интереса. Уложил  всё обратно, завинтил колпачок, опять сунул Ваньку
в карман. - Пистолет пусть будет у меня?
     - Пусть у тебя, - отозвался тот.
     - Вань, а что это за пацан был с тобой?
     - Какой пац... А-а... Соседский. Это от  него я узнал, что  забрали ещё
ночью...
     - Он не видел, где ты брал лимонки?
     - Не видел. - Ванько думал о чём-то своём, отвечая машинально.
     - А ты хорошо замаскировал место?
     - Да вроде... А чё?
     - Не уволок бы он патроны...
     - Ну, Мишка!  -  упрекнул его  Федя. - Как  ты можешь  думать  об  этом
сейчас?! Вот уж действительно: кому что, а курице просо...
     - Думаешь, я  не переживаю? - обиделся тот.  -  Что ж теперь, ни о  чём
другом  и  думать  нельзя? Ведь если  подсумки полные,  то это, самое  мало,
полтора десятка обойм. Это ж сколько патронов!
     - Да на кой они тебе, столько, без винтовки?
     -  Ты,  Хветь, даёшь,  воще! Во-первых - порох: сыпнул щепотку  - сразу
тебе и  пламя, не  нужно полчаса дуть-раздувать. А потом, мы не знаем, какая
винтовка была у томкиного  бати: может, иранская. Я, к  примеру, слыхал, что
иранцы помогают нам винтовками. А патроны к ним такие же, как к немецким.
     - У тебя что, уже имеется немецкая винтовка?
     -  Нет, так будет!  Вань, давай на обратном пути зайдём - ты найдёшь то
место, где поцапался вчера ночью с полицаем?
     - Она же, Мишок, без приклада.
     - Ну и что? Сделаем обрез. Очень удобная штука! Фрицы - они, может, ещё
долго продержатся. Вот и будет, чем отклацываться, если что.
     Ванько посмотрел на него долгим взглядом, усмехнулся:
     - Ты и вправду рассуждаешь, как взрослый...  Ладно уж, зайдём. Всё одно
спешить домой не с чем. Да и ближе, если напрямик.
     - В  этот раз, может,  и  не унесём, но  хоть перепрячем  понадёжней! -
обрадовался "взрослый".
     Солнце  подбиралось к полудню, когда, решив возвращаться станицей, наши
герои отправились в обратный путь.
     Живший продолжительное время у тёти и  неплохо знающий серединную часть
станицы,  Ванько мысленно  восстанавливал в  памяти, начиная  с конца,  свой
вчерашний  маршрут  по  её ночным  закоулкам.  Правда,  дальше  "стадиона" -
неогороженного  пустыря,  что  в нескольких  кварталах от стансовета -  куда
частенько бегал после школы погонять в футбол, ему  бывать не доводилось, не
было   такой   надобности.  Поэтому,   ведомый  вчера  Тамарой,   он  смутно
представлял,  куда  они  идут. От  её хаты  они  тогда  направились  к  югу,
несколько раз забирая вправо, то есть ближе к центру. Этим же примерно путём
шли они и сегодня.
     Припекало вовсю  (сентябрь на Кубани  -  месяц жаркий), и  кроме мелкой
детворы, иногда - козы на  верёвке да изредка нескольких кур  в  холодке под
забором,  на  полупустынных  улицах  им почти никто  не  попадался. Лишь  на
подступах к  центру  замечено  было  людское  оживление:  толпа  из женщин с
детьми, старух и, реже, стариков беспорядочно двигалась в одном направлении.
Заинтересовавшись, ребята свернули в  проулок,  приблизились. Выяснилось: по
дворам   шастали   вооружённые   "фрицевские   прихвостни"   (их   научились
распознавать по специальной униформе) и выгоняли жителей из домов.
     Хотели вернуться, да  поздно кинулись:  конный полицай,  едва  не  смяв
лошадью, преградил дорогу:
     -   Куд-дой  драпаш,  а  ну  назад!  -  замахнулся   плёткой  на  Мишу,
оказавшегося ближе других.
     - Чё - назад? - увернувшись, огрызнулся тот. - Мы там и не были!
     - Усех касается! Быстро назад!
     Поскольку  не  успели отойти  на  достаточное  расстояние и противиться
стало небезопасно,  пришлось вернуться и  смешаться с толпой. Здесь  узнали:
всех  гонят  на   стадион.  Там-де  состоится  сход  граждан,   организуемый
германскими властями.
     Цель "схода"  прояснилась на месте: с верхней штанги  футбольных  ворот
свисало  четыре  коротких верёвочных  петли.  Под ними  уже стояла  наготове
длинная скамья, какими обычно оборудовали клубные помещения.
     Согнанных  с  окрестных улиц станичников, числом не менее трёхсот, двое
конных и с десяток пеших полицаев, покрикивая, выстраивали полукругом метрах
в  двадцати от  импровизированной виселицы. Поняв, что отсюда удрать и вовсе
невозможно, ребята пробрались ближе к переднему краю.
     - Догадываешься, для кого всё это приготовлено? - Федя кивнул в сторону
футбольных ворот; они с  Михаилом  стояли  впереди Ванька. - Надо ж было нам
сюда вляпаться!..
     - Я уже и  сам не рад,  что подбил зайти за этой винтовкой, воще!.. Две
петли  -  для  спиваков,  а для  кого ж  остальные? - Миша глянул на Ванька,
неопределенно пожавшего плечом.
     - Может, которых я вчера оглушил, решили повесить?  Да вон уже, кажись,
везут.
     Со  стороны  комендатуры  на  небольшой  скорости к стадиону  подкатили
легковая  и следом крытая брезентом  грузовая автомашины. Лимузин с четырьмя
военными,  недоезжая,  отвалил  в сторону, грузовик подвернул  к воротам. Со
ступенек кабины спрыгнуло двое гитлеровцев с автоматами, а ещё двое, но  уже
полицаев, -  с кузова. Откинув задний  борт, с помощью ещё одного ссадили на
землю приговорённых  - двух  мужчин  и  женщину.  Последняя  была низенького
роста, худа, в тёмной  юбке  поверх  ночной  сорочки, с распущенными  серыми
волосами; у неё руки связаны не были.
     - Который из них томкин батя? - обернулся Миша к Ваньку.
     -  Разговаривай потише,  - предупредил  тот,  покосившись на  стоявшего
поблизости  полицая.  -  Который справа.  А другой  смахивает на  одного  из
вчерашних, дежуривших  ночью у кутузки. Перед уходом я советовал отцу врать,
будто  они  сами  отпустили  нас на все  четыре стороны. Он,  видать,  так и
поступил. Но почему тогда сошло с рук старшому - непонятно...
     - Хоть одного повесят - и то гадом меньше станет! - заметил Федя.
     Из  легковой  вылезло трое офицеров  - в фуражках  с высокой тульей,  в
щеголеватой форме с нашивками, начищенных до блеска хромовых сапогах, словно
готовились на  парад.  У самого  длинного на глазу чёрная повязка. Он и  ещё
один,  пониже,  остались стоять,  переговариваясь. Третий, едва  автоматчики
заняли места  перед  притихшим  "сходом", пружинистой походкой направился  в
середину  полукруга. Окинув холодным  взглядом разновозрастную,  застывшую в
напряжённом молчании аудиторию, начал речь на высокой визгливой ноте:
     - Феликий  Германий... тавайт вам  свапот! - с паузами, трудно подбирая
русские слова и уродуя их до неузнаваемости, выкрикивал он. - Шеланни свапот
от польшевицки  тираний! Абер...  атнака ми есть песпощатни к  люпой, кто не
виполняйт унзере ноеоднунг, то ес нови немецки поряток! Ме прика-саль вас...
сопирай на каснь партисански пантит, котори...
     Что-то ещё в  этом  роде  "тявкал" он (по мишиному выражению) некоторое
время,  но  наши  ребята  не  слушали.  Обмениваясь  короткими  замечаниями,
наблюдали за тем, что происходило у виселицы.
     А там  начиналось такое, от чего  у  многих  забегали по спине мурашки,
сжималось сердце и глаза отказывались смотреть. Матери пятились с малышами в
глубь толпы, щадя их неискушённые души да и сами избегая поднимать глаза. Те
же, у  кого хватало нервов смотреть, наверняка запомнили тот кошмар  на  всю
оставшуюся жизнь...
     Подошёл одноглазый и, похоже, распорядился начинать.  Сейчас же один из
полицаев ухватился за край скамейки -  держать, чтобы не опрокинулась раньше
времени. Ещё двое прислужников  подвели и  подняли  на  неё сперва  полицая,
затем  тамариного отца.  Первый,  пока его вели, дёргался, норовил пасть  на
колени  и что-то канючил; второй  - не противился, последние шаги  навстречу
смерти  сделал  самостоятельно,  словно  всё,  что  с  ним  происходит,  его
нисколько  не  волнует. И только скорбный взгляд  в сторону жены  говорил об
обратном.
     Женщина  тоже  не  просилась, не противилась;  возможно, у  больной для
этого уже не было сил. Спустив с кузова, её прислонили было к боковой штанге
ворот,  но  она  тут же осела и  повалилась набок.  Когда подошла очередь, к
скамье тащили,  ухватя под локти. Поставив, пытались набросить петлю,  но та
оказалась коротка. Тогда один из полицаев расширил отверстие (отчего верёвка
ещё  более  укоротилась), а  другой  - в нём ребята  давно узнали Пантелея -
попытался сунуть головой. Сделать этого ему не удалось:  женщина  мучительно
раскашлялась, ртом хлынула кровь, обагрив рубашку спереди...
     Сход  отреагировал  возмущённым гулом,  а  муж,  забыв,  где находится,
рванулся   к  умирающей.  От  рывка  скамья  опрокинулась,  и  оба  повисших
задёргались  в предсмертных конвульсиях. Горе-вешатели неуклюже растянулись,
придавив  безжизненное  тело  несчастной...  Толпа,  застонав,  колыхнулась,
послышались  негодующие  возгласы.  Стоявшая  поблизости  от  ребят  пожилая
женщина, отирая слёзы, ворчала гневно:
     - Ублюдки! Повесить по-человечески не могут, каты проклятые... Чтоб вас
самих так!..
     - Идёмте отсюда,  - не выдержал Федя, потрясённый зрелищем. - Чокнуться
можно...
     - Шандарахни одну лимонку в эту шакалью шайку! - прошипел Миша.
     - Нельзя.  - Ванько тоже  стоял бледный, но не терял  самообладания.  -
Могут пострадать невиновные. Да и она ещё, может, живая.
     - Её ведь всё одно повесят. Видишь, скоко спешат на помощь!
     К  виселице  устремилось  несколько  полицаев  из  числа  следивших  за
порядком. Даже автоматчики повернулись к толпе спиной и сделали по нескольку
шагов вперёд.
     - Смываемся, -показал Ванько на конных, тоже подъехавших сюда. - Может,
оцепления уже нет.
     Протискиваясь,  услышали сзади  возню  и  истеричные выкрики:  "Убивцы!
Душегубы прокляти! Пустить!"
     - Вы идите, - сказал Ванько, - а я щас... гляну, что там произошло.
     А  произошло  то,  что  одна из  присутствующих,  крупного телосложения
тётка,  у  которой  наверняка  сдали  нервы,  вырвалась  вперёд и,  потрясая
кулаками, выкрикивая ругательства, тащила в  сторону виселицы  двух  других,
помоложе  и послабей,  пытавшихся удержать  её  от необдуманных  действий. К
"дебоширке" уже спешили полицаи.
     Смекнув,  что  и ей не  миновать  петли, оставшейся  незадействованной,
Ванько кинулся  к ним  и едва успел втолкнуть бунтовщицу в  расступившуюся и
тут же сомкнувшуюся толчею. Но и сам схлопотал прикладом между лопаток.
     Тем  временем  общими усилиями карателям удалось-таки  сунуть  Клавдию,
уже, пожалуй,  мёртвую, головой в петлю.  Шайка,  как выразился о  них Миша,
отошла в  сторону  - возможно, чтобы согнанным  на  "сход" лучше было  видно
казнённых; одноглазый, руководивший казнью, всё ещё находился с ними.
     Обычно  не терявший самоконтроля, Ванько в этот раз не сдержался (чему,
возможно,  поспособствовала   и  боль  от   удара  прикладом):  не  думая  о
последствиях,  он свинтил с лимонки колпачок,  выдернул  кольцо  и  с  силой
швырнул  гранату в  сторону шайки.  Проталкиваясь на выход,  услышал взрыв и
одновременно  вопли раненых там, у  виселицы. Толпа  после этого шарахнулась
врассыпную. Оцепление, если  оно ещё и оставалось, было наверняка  смято. По
крайней мере, никто не пытался его задерживать. Федя с Мишей уже поджидали в
проулке. Заметив,  что он возвращается, скрылись за  углом, где  и дождались
товарища.
     - Всё-таки дал им по мозгам! - одобрением встретил его Миша.
     - И  станичаны,  кажись,  отделались  только лёгким  испугом, - заметил
Федя. - Осколки навряд, чтоб достали, а автомата слышно не было.
     - Глянуть бы хоть одним глазком, скольких укокошил.
     - Попал, вроде,  в самую гущу,  - пояснил Ванько. - Слыхал, как взвыли.
Если и не укокошил никого, то раненые есть точно.
     К великому мишиному огорчению, винтовки на месте не оказалось...
     Т у м а н  возвращение хозяина  приветствовал радостным повизгиванием и
вставанием на задние лапы. Днём он бывал на привязи, и Ванько, проходя мимо,
никогда не упускал случая приласкать верного, преданного друга. Вот и в этот
раз: присев  на  корточки,  первым делом почесал у него за  ушами, огладил и
отвязал -  пусть  сбегает до  ветру.  Но если  даже и  подпирала нужда,  пёс
терпел: кто ж не любит ласки?
     -  Псина ты моя  красивая... соскучился? - выдирая застрявший  в шерсти
"репьях",  ласково  беседовал с ним  хозяин. - Дай-ка лапу. Хорошо, молодец.
Теперь другую. Умница! Голос! Дай голос. - Пёс трижды громко тявкнул.
     - Не шумите,  малыш  уснул! -  Мать вышла  с  глиняным горшком  в руке,
послужившим, видимо, Валерику в качестве ночного.
     - Мам, Тамара уже пришла? - с тревогой спросил Ванько.
     - А она разве не с вами?
     -  Мы её оставляли у Веры. Тёть Лиза ушла в Майкоп, так она согласилась
помогать ей по хозяйству.
     - Ушла, значит?.. Дорога ой, какая долгая да опасная!..
     Больше  всего хотелось  ей поскорей узнать, что  с  матерью Тамары,  но
спрашивать  об этом  не  решалась; оттягивал с вестями и сын. Она  прошла до
сортира,  а  он  снова привязал собаку. Вернувшись, мать  подсела к нему  на
скамейку под алычой, посмотрела вопросительно в глаза.
     - Полицаи опередили... Забрали ещё ночью.
     - Где ж вы пропадали до самого вечера?
     - Случайно оказались ещё и свидетелями казни. Повесили, гады, обоих - и
отца, и больную мать.
     -  Ой, господи! - всплеснула руками,  ужаснулась Никитична. - И  её  не
пощадили!.. А вы-то как там оказались?
     - Возвращались домой, смотрим - люди на улицах. Полстаницы прошли  - ни
души не встретилось,  а тут вдруг толпа: и взрослые, и дети. Зашли узнать, в
чём  дело, видим - полицаи из  хат выгоняют  всех на улицу.  Ну, и сами тоже
влипли...  А  это  их  сгоняли  на  стадион,  что неподалёку  от стансовета.
Подходим, смотрим, а там приготовлено четыре виселицы...
     - Ради бога, сынок!  - остановила рассказ мать.  -  Мне  и  так кошмары
всякие снятся... - Помолчав, вздохнула. - А мы с Мотей так надеялись: может,
хоть больную-то  не тронут, пощадят. Ведь  ни в чём же не  виноватая! Бедные
сиротки!.. Жить ещё не жили - и такое горе. Как же теперь-то?
     - Мы тоже об этом  думали... Поживёт у Веры, пока тёть Лиза вернётся, а
к тому времени что-то придумаем.
     - Я, сынок, не о том. Как ей-то сказать об этом?
     - Вот этого и я боюсь. Слёз будет!.. А я их не переношу.
     - Может, не след сказывать всю правду?  Дома, мол, не оказалось, а куда
подевалась - неизвестно. Не у соседей ли, мол...
     - Нет... лучше сразу сказать правду. И ребята за это: так честней.
     - Ну, смотрите сами... А насчёт остального,  так тут  и думать  нечего:
приютим, прокормим,  с голоду  не  помрём. Жалко,  барахлишка вы вчерась  не
прихватили. У обоих-то только то, что  на них.  Да  и  платьице на  ней  сам
видел, какое. Нынче ведь ни купить, ни пошить.
     - Тут я, мам, сглупил  дважды, - запоздало пожалел  Ванько. - Надо было
зайти в хату хотя бы сёдни, что-нибудь из барахла наверняка ведь осталось! А
я совсем выпустил из виду.
     - Ничего, сынок, как-нито выкрутимся.
     - Мам, я вам  не говорил? Мы ведь парашют нашли. Лётчик, видать, бросил
- помните, случай был в начале августа. Громадный такой лоскутище настоящего
белого шёлка. Он сгодится на платье?
     - Посмотреть нужно, может, и пройдёт. А он где?
     -  Спрятан  в  надёжном  месте.  Только  его   нужно   бы   обязательно
перекрасить. Для безопасности.
     - Можно и покрасить, дело нехитрое.
     - А где щас краски найдёшь?
     -  Краски,  сынок,  сколь  угодно.   Из  ореховой  кожуры  -  это  тебе
коричневая. Прокипятить в луковой шелухе - цвет будет золотистый. А  можно и
в тёмный, ягод глухой бузины до зимы полно.
     - Так это ж замечательно! Завтра же мы вам его доставим.
     - У Лизы и машинка швейная есть. Зингеровская.
     -  Значит,  с  платьями из  затруднения  выйдем.  Там хватит  не только
Тамаре, но и Вере со всеми её брательниками и ещё останется.
     - Ты бы поел, цельный день ведь голодный, - спохватилась мать. - Я каши
молошной сварила - принести?
     - Меня ведь ждут - не дождутся... Ладно, неси, я по-быстрому.
     Ванько ещё подкреплялся, когда пришёл Борис. Поздоровался с матерью.
     - Ты,  Боря, уже третий раз  здороваешься. Садись  с  нами  ужинать,  -
пригласила она.
     - Спасибо, я не голодный, токо из дому, - отказался.
     - А как там, всё нормально?
     - В общем, да. Хотя, конешно...
     - Рассказывай при маме, - разрешил Ванько.
     - Порывалась несколько раз туда. Пригрозил было связать.
     - Ты результат уже знаешь?
     - Виделся с Мишкой.
     - Не представляю, как я ей скажу... Может, ты? Не в службу, а в дружбу.
     - Я целый день убеждал, что всё  будет  нормально, а теперь  - с какими
глазами?.. - заупирался Борис.
     -  А я  бы севодни всё-таки не стала бы  говорить правду, - вмешалась в
разговор мать.
     - Оттяжка, мам, - не выход из положения.
     Помолчали.  Ванько   перестал  есть,  задумчиво,  невидяще  уставясь  в
какую-то точку в стене хаты.
     - Ну, раз  такое дело,  ничего ей сами  не  говорите. У  меня это мягче
получится, - предложила Агафья Никитична.
     - Вот спасибо! Вы нас просто спасаете! - поблагодарил Борис.
     У Шапориных в хате уже горела  керосиновая лампа,  также укрепленная на
стене. Трое мальцов сидело на стульчиках-чурках вокруг лохани с водой - Вера
мыла им ноги перед сном. Старший, Володька, готовил постель.
     - Колек, не хлюпай воду, а то будет  лужа и заведётся гадюка, - сделала
она замечание самому меньшему из братьев.
     - Какая, балсая? - поинтересовался тот.
     - Вот укусит, тогда узнаешь!
     - А я её лозиной ка-ак тлесну!
     - Это кто тут старших  не слушается? -  с порога спросил Борис. - Сичас
посажу в мешок и отнесу цыганам!
     Тамара кинулась к Ваньку, с  тревогой и надеждой  глядя ему в  глаза: -
Как там? Почему так поздно? Я с ума схожу!..
     - Валерку мама принесла сюда. Он как раз уснул, когда я пришёл...
     - Я не про него. У нас были?
     - А куда ж мы, по-твоему, ходили? Правда, задержались... Идём, проведу,
мама тебе всё и расскажет. А то у нас с Борькой очень срочное дело.
     - Ты, Вань, проводи, да недолго! - поддакнул Борис. - А то не успеем.
     Никогда ничего не боявшийся, он  сейчас трусил  разговора с Тамарой. На
её попытки  узнать хоть что-нибудь отвечал  уклончиво: дескать,  не волнуйся
раньше  времени, скоро всё узнаешь. И облегчённо вздохнул, когда та  бегом -
оставалось два  подворья  -  заспешила  по  укутываемой вечерними  сумерками
улице. Подождав,  пока свернула в калитку, вернулся в хату, где Вера всё ещё
воевала с детворой: уложила всех на  просторном  топчане, где они продолжали
вертухаться, хихикать и пищать.
     -  Сичас  буду  гасить  лампу,  -  предупредила, набрасывая поверх  них
накидку, - Колек, хватит баловаться, а то украдет хока!
     Боязнь быть украденным "хокой" у  малыша появилась лишь после того, как
сестра, постучав в дверь, спросила: "Это  кто  там стучится с мешком? Уходи,
хока, мы уже позакрывали глазки и спим".
     - А куда это Борис задевался? - поинтересовался Ванько.
     - Послала наносить  в кадушку воды.  - Управившись, подошла  к нему:  -
3начит, тамарины дела плохи?
     - Хуже некуда!..
     - Она, бедная, как сердцем чуяла. Места себе не находила...
     -  Верчик-Мегерчик, ваше  приказание  выполнено! -  по-военному доложил
Борис, войдя и ставя ведро с водой на специальный табурет.
     - Потише:  дети токо-токо угомонились! -  цыкнула  на  него  хозяйка. -
Вынеси заодно и из лоханки.
     -  У  нас  к  тебе  дело, -  сказал  Ванько, когда она,  прикрыв дверь,
вернулась. - Скоро освободишься?
     -  Да уже, считай, и управилась. - Вкручиванием фитиля загасила лампу и
предложила пройти во двор.
     Тускнел  закат,  и  первые  звёзды  зажглись  над рано отходящим ко сну
хутором. Свежий ветерок со стороны утратившего былую шумливость лимана делал
погоду нелётной для всё ещё многочисленных комаров.
     -  Говоришь,  дело ко мне?  -  напомнила Вера,  сев на завалинку  между
ребятами.
     -  Если  точней,  то  просьба.  Ты  не  будешь  против,  чтоб Тамара  с
брательником пожили пока у тебя? Покуда всё утихомирится, и мы...
     -  Можешь причину не объяснять: я с удовольствием! - охотно согласилась
она, недослушав. - И веселей будет, и помощь мне, и ночью не боязно.
     - А хочешь, сёдни переночую я? - предложил Борис. - Чтоб не так боязно.
     - Один раз как-нито обойдусь!
     - А если б не Тамара, как бы обходилась? - полюбопытствовал он.
     - Если б да  кабы... там бы видно  было! Клаву бы попросила, -  нашлась
она.
     - И ещё, - продолжил Ванько. - У вас, кажись, есть швейная машинка?
     - Есть. Мама хотела променять её на что-нибудь дорогое, чтоб попытаться
выкупить папу из концлагеря. Да токо ничего не вышло...
     - А ты умеешь на ней шить?
     - Так  там  и  уметь нечего. Меня  мама и кроить научила, да вот  не из
чего. А тебе что-то пошить надо?
     Борис  смекнул,  куда  клонится разговор: ребята  об  этом  уже  как-то
толковали.
     - А  ты хотела б иметь шёлковое платье? - задал он вопрос, показавшийся
ей неуместным.
     - Охота тебе языком ляскать! - отмахнулась она.
     - Я сурьёзно спрашиваю.
     - Поиздеваться захотелось!..
     - Ты ведь знаешь, как я тебя уважаю! И издеваться никогда не позволю, -
не отставал Борис.
     - Вот и подари, если уважаешь. У меня шёлкового сроду не было.
     - Готового платья, конешно, нет. Но ты сама сошьешь не хуже, чем...
     - Отстань! Нашёл, морда, чем шутить!.. - явно обиделась Вера.
     - Да нет, он говорит правду, - вступился Ванько. - Я почему  и начал об
этом  разговор.  У  нас действительно  имеется  большой  кусок  шёлка. Целый
парашют. Хватит обшить и пацанов, и тебе на платье, и ещё останется.
     - Ой,  так это Борька не трепится?!  -  переспросила она обрадованно. -
Вот бы мама удивилась и обрадовалась! Наши голопузики совсем обносились.
     - И у Тамары платье - сама видела...
     -  У неё  же  в этом  месяце день рождения! Пятнадцать стукнет.  Мы  ей
первой и сошьем - вот будет подарочек! - словно дитя малое радовалась Вера.
     - Ну, значит, договорились, - подвёл  итог Ванько. - Иди отдыхай.  Ты и
вправду не боишься одна?
     - А кого? Вора - так у нас красть нечего. Кроме того, на дверях крючки,
а ставни на прогонычах.
     - Тогда - счастливо оставаться!
     Д в е р  ь заперта не  была, и Ванько зашёл в  хату с уверенностью, что
здесь уже легли. Но ошибся: из спальни матери через щёлку неплотно прикрытой
двери пробивался слабый  свет и  слышался говор.  Проходя  к себе, несколько
задержался,   увидев  обеих  сидящими  на   неразобранной  кровати.   Тамара
судорожно,  по-детски всхлипывала, а  мать, обняв её  за плечи  и пригорнув,
говорила, задумчиво и проникновенно:
     - На  веку, дочка, всего доводится хлебнуть.  А  в  жизни, к сожалению,
больше горя,  чем радости. И всё нужно перебороть,  пересилить...  Тебя  вот
рано  постигло  несчастье, но разве  тебя одну? Скольким людям  принёс  горя
проклятый германец!.. Слава богу, хоть вы с братиком в живых остались.
     -  Богу? -  гневно вскинула она глаза. - Мама тоже всё ему молилась,  а
он... Нет никакого бога! Ваш Ваня - вот кому за это спасибо.
     - Ну хорошо, пусть будет Ваня... не плачь. Его-то бог вам и послал.
     - Нет! - решительно отвергла Тамара вмешательство бога.
     - Нет так нет... Успокойся, детка...
     Не дослушав, прошёл к себе, разделся и лег.
     Последнее время перед сном думалось о Варе. Скоро сорок дней, как её не
стало, - вспомнилось и в этот раз. Старые люди, которые верят ещё и в  бога,
и в  загробную жизнь, в  этот  день поминают покойников. Считается, будто их
души  прилетают, чтобы проститься  с теми, кого любили и с  кем  расстались.
Чушь, конешно.  Суеверие.  А  вот хотелось  бы, чтоб  её  душа  прилетела...
Повидаться бы, поговорить ещё хотя бы разок, пусть и во сне.
     От Вари мысли перекинулись  на Тамару. Представил, что  творилось  в её
душе,  когда  узнала страшную  весть... Верно подметил Федя: не позавидуешь.
Хотя он, возможно, имел в виду не столько её, сколько того, кто должен будет
сказать ей об этом. Но  куда ж  денешься!.. И у неё боль постепенно утихнет.
После самой ненастной ночи обязательно ведь приходит день.
     На таких вот мыслях и поборол его сон.
     Утром проснулся от прикосновения к лицу и расслышал шёпот:
     - Потрепай дядю за ушко, ему пора вставать.
     Заметив,  что он проснулся, Тамара выпрямилась  - на руках  у  неё  был
Валера -, говоря извинительно:
     - Там тебя Федя спрашивает. У него какое-то важное дело. Хочет, чтоб ты
вышел во двор.
     - Да? Ну, я щас. Токо оденусь.
     Со словами "идём ещё посмотрим, какие у кошечки красивые  котятки"  они
удалились. Вчерашней угнетённости видно не было; в обращении к брату  Ванько
отметил нежность и спокойную ласковость.
     Федя поджидал на лавочке.
     - Привет. Что случилось? - обеспокоенно спросил Ванько.
     - Важная новость! Только что  полицайша жутко голосила, дёргала на себе
волосы. И с какой-то тёткой подалась в станицу. О причине догадываешься?
     - Тут  и гадать нечего! - не удивился приятель.  - Насмерть  или только
ранен?
     - Если б был ещё живой, она бы так не убивалась. Аж до нас было слышно.
Но я о  другом: теперь  она вернётся  к себе в станицу и  может прихватить с
собой и Жданку!..
     - Ну уж это - дудки!
     - Вот и я про то же!  - Федя заметно горячился. Они прошли и сели перед
скирдёшкой, где и  вчера, на куль кукурузной  бодылки.  -  Её нужно  вернуть
обратно. Если  не в обед, то обязательно вечером перехватить по дороге домой
и спрятать.
     - Ты - как Миша: с ходу, - охладил его пыл Ванько. - Так нельзя.
     - Почему?
     -  А  если  Пантелей всего лишь  ранен? Подлечится,  вернётся  и начнёт
докапываться: куда, мол, делась? С ним шутки плохи.
     - Об этом я как-то не подумал, - согласился Федя.
     - Поэтому подождем точных известий. А перехватить - пара пустяков. Хотя
и тут надо обойтись без свидетелей...
     - Борис заикался,  что  будет пасти  за Веру,  - вспомнил  Федя и  стал
прикидывать,  когда  очередь  дойдёт  до  Шапориных.  -  Точно:  послезавтра
припадает им.
     - Тем лучше, обойдёмся без лишних глаз.
     - Только вот что с нею станем делать? Не резать же её на мясо!
     - Тут ты прав. Надо что-то придумать... А что, если... - Он умолк, в то
время как собеседник смотрел ему в рот. - Сделаем вот что: отведём бурёнку к
тёте и обменяем на хлеб.
     - Не понял: у неё что, много хлеба? Да и корова вроде есть.
     -  Тут такое дело. Когда,  перед отступлением, наши  взорвали элеватор,
многие  живущие  поблизости от  него крепко поднажились. Натаскали  домой  и
кукурузы, и пшеницы - вобщем, всякого  зерна.  Думаю,  тётя поможет найти на
Жданку  выгодного  покупателя.  Точнее  -  менялу,   и  мы  возьмём  за  неё
натуроплатой.
     - Не мешало бы! Тем более, что полтора едока у нас добавилось.
     П р о ш л о й осенью Мише - как, впрочем, и остальным ребятам - едва ли
не ежедневно приходилось  ходить в  степь за топливом. И  уже в  сентябре им
стали  попадаться на  глаза  странные  стёжки-дорожки.  Их  становилось  всё
больше,  они   в  разных   направлениях  пересекали  степные  заросли.   При
внимательном  разглядывании  выходило, что  это  -  работа  зай-цев:  стебли
бурьяна срезаны у самой земли, словно ножницами. А расплодилось зайца,  надо
сказать, немало: выскакивали  из лёжек  едва ли не  через  каждые сто-двести
метров.
     Ещё  тогда  пришла  Мише догадка,  что  на этих стёжках  можно добывать
дармовое мясо. Достаточно лишь изготовить из проволоки петли и установить их
при помощи деревянных колышков на пути  косого. Они наверняка шастают ночами
по этим своим магистралям!
     Следует сказать, что натолкнул Мишу на эту мысль поэт Некрасов.
     Когда в  классе проходили  "Деда Мазая", он  спросил у учительницы, как
следует понимать:  "Если б силками  его не давили"? Та объяснила: силки -это
петли. Волосяные, если для ловли птиц, а на зверя, в том числе и на зайца, -
проволочные.
     Тогда  он  ходил в  школу,  притом - в  четвёртый  класс,  а  это,  как
известно, безбожно  большие  домашние  задания.  Пока их  приготовишь,  пока
сходишь за солодарём для топки -  не  до зайцев.  Да  и  проволока - где  её
взять?
     И  вот  недавно, когда он  случайно увидел сгоревшую  автопокрышку, его
осенило: в ободах проволока - как раз то,  что надо, отличная миллиметровка!
К сожалению,  та оказалась  пережжённой и ржавой. А вот  если самому обжечь,
аккуратно, - будет годняк!
     Этим делом он сегодня и занялся.
     Разложив  в огороде небольшой костерок, обжигал на нём  обод, с немалым
трудом  вырезанный  из покрышки,  некогда стибренной  в МТС. Уже  во  многих
местах по  окружности обода виднелась  свёрнутая в кольцо проволочная лента,
когда  кто-то,  незаметно подкравшись, закрыл ему ладонями глаза. Обычная, в
общем-то,  ребячья  шутка,  и   когда   стоишь,   то  достаточно  попытаться
расстегнуть неизвестному штаны, как  тот оставляет затею.  Но Миша  сидел на
пятках да к тому же руки - по локоть в саже.
     -  Борис, ты? -  попробовал  он  угадать шутника. -  Хветь,  не  мешай,
видишь,  я  занят. - В ответ  - молчок.  - Убери лапы, не то изгваздаю  - не
отмоешься!
     После  столь  категоричного  предупреждения неизвестный  убрал  наконец
руки,  и  взору предстал...  дружески улыбающийся  Рудик.  Недавний сосед  и
старый приятель.
     - А, это ты, - с подчёркнутой прохладцей сказал Миша. - Каким ветром?
     - Ну, во-первых, здравствуй, - пришлось тому пригасить улыбку.
     - Привет. Ежли не шутишь.
     - А ветром - с  твоего  подворья, - стал пояснять Рудик.  - Иду  по-над
двором,  вижу дым  чёрный  и  палёным  сластит,  вроде как резиной. Чем это,
думаю, Патронка занимается?
     -  Между прочим, клички у нас  уже из моды выходят...  Так что и ты эти
детские  штучки бросай, понял? - назидательно  и всё так же  холодно заметил
Миша
     - Какой  ты стал  сурьёзный  -  прям не узнать!  - попытался  разрядить
обстановку Рудик.
     - А я, воще, такой и был, воще. К твоему сведению.
     - Слушай, ты чё? - не  вытерпел отчуждённости старый  приятель. - Никак
дуешься на меня?
     - Разве заметно?.. Но и ты тоже гусь: смылся вдруг, не сказав  ни слова
даже ближайшему соседу.
     - Просто не было возможности. Потому как увезли ночью и неожиданно.
     - Кто, куда и почему, если не секрет?
     - Вобще-то секрет. - Рудик тоже перешёл на прохладный тон.
     - Я-асненько... А теперь, значит, привезли?
     -  Тебе,  надеюсь,  известно,  что  Марта куда-то делась? - вопросом на
вопрос ответил Рудик.
     - Ещё бы... И не токо она.
     - Так вот. Дедушка и до этого прибаливал,  а после и  совсем был  слёг.
Присматривать за ним стало некому,  целыми днями один. Тётя и предложила нам
вернуться домой.
     -  Тётя, говоришь?  3начит,  это  она вас  увезла, а  потом захотела  и
привезла. С помощью фрицев. Пон-нятно...
     -  Я  тебе  как другу объяснил, а ты  всё  с  подковырками!  -  всерьёз
обидевшись,  выговорил  Рудик.  -  Если  что  против  меня  имеешь  -  скажи
начистоту, а нечего...
     - Что за спор,  а драки нет? - Это  незамеченным подошёл Борис. Положив
охапку колышков, подал руку: - Привет, Рудя! Так ты, значитца, насовсем?
     - Да вроде. А ты откуда знаешь?
     - Шёл  сичас мимо  и  видел тёть Эльзу.  Я  в вашей акации  кольев  вот
нарубил, - пояснил он, присаживаясь.
     - А я зашёл к Патрон... к Мишке, а он чёй-то, как неродной.
     - Значит, имеются причины, - взял Мишину сторону Борис.
     - Можно узнать, какие?
     - А они, вобще, разные...  У меня, например, претензий  больше к  твоей
тётке, чем к  тебе,  -  довольно неопределенно  объяснил  он.  -  Хотя  и ты
поступил по-свински.
     - Мне Мишка уже выговаривал... А что плохого сделала вам тётя?
     - Ну, если не считать  того, что работает на фрицев... - Борис выдержал
паузу и продолжил: -  Так  она  ещё  и трепло. Чуть Ванька  не подкузьмила -
пообещала освободить да и забыла. Хотя ты этого, конешно, можешь и не знать.
     - Я знаю больше, чем ты думаешь. Просто у неё в тот день не получилось.
Не забывай, что она там на птичьих правах. Но  утром разбилась бы в доску, а
Ванька выручила бы. Это она велела вам передать.
     Миша, заинтересованный, перестал возиться с ободом.
     - А про Андрея с Мартой - никаких вестей дополнительных не принёс?
     - Я ж не знаю, что вам известно, а чего нет.
     - Известно токо то, что они пропали. А как, куда и почему?
     - Они попали  в облаву, и их заграбастали вместе  с другими пацанами из
станицы. Зачем? Чтобы обезопасить от партизан эшелон с награбленным добром.
     - И что, увезли аж в Германию?
     - Очень даже может быть.
     - Ну и ну, воще! Вот так новость, воще...
     -  Да, такие вот дела... Вам привет от дедушки, - перешёл он  на другую
тему. - Приглашал зайти в гости.
     - Обязательно! Вот управимся - и проведаем, - пообещал  Борис. - Он как
- жив-здоров?
     - Был совсем плохой, но теперь уже ходит. А зачем вам эти колья?
     - Хочем петли на  зайцев  поставить. Помнишь, в прошлом годе дорожки  в
степи были? Так вот, в этом уже новых наделали! Миш, два десятка хватит?
     - Для пробы хватит.  - И он снова принялся энергично соскабливать ножом
обуглившуюся, чадящую резину с проволочного вкладыша.
     - Ну, вы мудрите, а я пройду к Феде. Он дома, не знаешь?
     -  А  где  ему  быть? - Борис снял рубашку,  готовясь  заняться  вторым
ободом. - Не дома - так у Ванька.
     Е щ ё в сенях Федя учуял запах  размолотой кукурузы и по шуму за дверью
догадался, что Ванько  вращает жёрнов своей незаурядной  мельницы.  Сработал
её,  эту  мельницу-крупорушку,  с год  тому назад  по его заказу  Серафимыч,
элеваторский  кузнец,  мастер  золотые  руки.  Представляла  она  собой  две
увесистые дубовые колоды, поставленные  одна  на другую.  В  соприкасающиеся
плоскости впрессованы были  стальные, лучеобразно расходящиеся  от  середины
пластинки для  размалывания зерна. Федя с Борисом сдвоенными усилиями  могли
провернуть верхний жёрнов не  более нескольких  раз  кряду, зато  Ванько пуд
кукурузы превращал в крупу и  муку за  каких-то полчаса. К  приходу товарища
дело уже близилось к концу.
     - Тебе помочь? - спросил на всякий случай Федя.
     - Бери ведро  и будешь подсыпать в  воронку. - Ванько стряхнул с рукава
мучную пыль и вытер взмокший лоб. - И пришёл бы чуть раньше!
     - Я ж не знал, что у тебя работа. А кукуруза вроде как не нашенская.
     - Ага. Жёлтая какая-то. Элеваторская: вчера от тёти принёс.  У Веры  не
стало из чего каши сварить пацанам, а которая на чердаке, та ещё в кочанах.
     - Пройдёт и  жёлтая!  Только носить далековато, привезти бы  как-нибудь
сюда.
     - У тёти надёжней, - возразил Ванько. - А принести - было бы чего!
     -  Чудненько мы всё-таки обтяпали это дело со Жданкой,  скажи?  -  Федя
имел в виду обмен её на зерно.
     - Что за мы, спасибо нам! - согласился мельник шутя.
     Со  двора  донёсся лай,  хриплый  и  сердитый. Ребята насторожились. Но
Туман тут же и успокоился.
     - Не пойму: начал вроде как на чужого... Выглянь, кого там принесло.
     Федя вышел в сенцы и лоб в лоб столкнулся с Рудиком.
     - Угадай, кто к нам припожаловал! - воскликнул он обрадованно.
     - О, Рудяшка! Привет, дружище, - обрадовался и Ванько.
     Подавая руку, тот предупредил:
     -  Только ты не очень  жми,  а  то  я тебя знаю!.. А Туман  - не забыл,
псина! Сразу  был обурился,  но тут  же  и хвостом  завилял, не  успел  я  и
обозваться к нему.
     -  Пройдёмте  на свежий воздух, - предложил  хозяин. Уселись на лавочку
под алычой. - Ты где ж это столько времени пропадал?
     -  Где  был,  там  уже  нет.  Теперь обратно  в своей хате,  с  мамой и
дедушкой. Вам от него привет и приглашение в гости.
     - Спасибо. Про Андрея с Мартой новостей не привёз?
     И  Рудик рассказал  то,  что ему было  известно на этот счёт. При  этом
оказалось, что знает он и о побеге из кутузки.
     - Для тёти так и осталось неясно, как же тебе и ещё какой-то девчонке и
пацану  удалось оттуда улизнуть? - спросил в свою очередь Рудик. - В то, что
вас выпустила охрана, она не верит.
     - И  правильно делает, - заметил  Ванько, пояснив,  как  было на  самом
деле.
     -   Тётя   не   говорила,   почему  фрицы  повесили  только  одного?  -
поинтересовался Федя.
     - Упоминала и про второго полицая. Он оказался с проломленным черепом и
в бессознательном состоянии. Его пристрелили.
     -  Теперь всё прояснилось. - Они переглянулись с Ваньком. - А про взрыв
у виселицы разговора не было?
     - Вы  и  про это знаете? Как же!  Кто-то бросил  гранату прямо из  гущи
станичан.  Взрывом убило двух  полицаев  и  нескольких  ранило. Досталось  и
одному из  фашистов:  он и до  этого был  одноглазый,  а  тут  и  последнего
лишился! Ну, а у вас тут как, а то всё я да я. Много новостей?
     - У  нас тоже  много чего произошло,  - вздохнул Федя.  - И всё  больше
плохого...
     -  Тётя интересовалась, как тут андрюшкина  мама. Я хотел  зайти, но не
осмелился: порадовать-то нечем, токо расстрою ещё больше.
     -  Теперь  уже  не  расстроишь:  недавно  похоронили,  -  сообщил  Федя
печальную весть. - Про Варьку и тёть Шуру тоже знаешь?
     -  Обскажи  пока  наши новости,  а я отнесу  девочкам  дерть.  - Ванько
поднялся  уходить.  -  Да, Рудик:  у  нас  завтра  намечается  что-то  вроде
небольшого торжества. Приглашаем и тебя.
     -  Иди,  я  объясню, - сказал  Федя. К  Рудику:  -  Хотим отметить День
рождения  одной  девочки.  Между  прочим,  которая  убежала  тогда  с ним из
казаматки. Это её родителей казнили на стадионе.
     - Что ты говоришь?!
     - Ну... И мы решили сделать для неё маленькую радость. Чтоб видела, что
не одинока и её окружают настоящие друзья. Всё легче будет перенести горе.
     - У кого собираетесь?
     - У  Веры. Она осталась с пацанами одна. Мать ушла аж  в Майкоп,  там в
концлагере дядя Митя. А Тамара - так звать именинницу - живёт с брательником
пока у неё. Так что приходи и ты.
     - Обязательно!
     - И ещё. Просьба. Собирались завтра с утра выкопать погреб у Шапориных.
Не погреб, а наподобие блиндажа, где-нибудь в сторонке от хаты. Зачем?  Чтоб
было  куда спрятать запасы - картошку и всё такое. Да и детвору,  если вдруг
что-нибудь  непредвиденное.  Многие  так  делают.  Будешь незанят -  приходи
помогать.
     - Конешно, о чём речь!
     - А то Мишка с Борисом  собирались сегодня  ставить петли  на зайцев, а
утром пойдут  проверять. Поймается что или  нет,  а до обеда прошляются, это
точно.
     - Слышь, Хветь... - Рудик помедлил в нерешительности. - А Нюська будет?
Она ведь там рядом живёт.
     - Пока не знаю... А что?
     - Можно, я и её приглашу?
     - Ох, Рудой!..  - поморщился Федя. - Опять хочешь с нею спутаться? Или,
может, ты её всё-таки любишь?
     - Да ну! Не хватало. У неё же не все дома!
     - Тогда зачем она тебе?
     - Будто не знаешь!
     Федя, конечно, знал.
     Первым - это было в начале лета - с Нюськой "задружил" Андрей. Об  этом
в нашем повествовании вкратце  уже упоминалось. Как  и о том, что дружба  не
состоялась. Из-за её легкомысленности и  несерьёзности. С нею было "не о чём
говорить". Притом она в первый же вечер "полезла целоваться". Не понравилось
Андрею и то, что у неё на уме "токо это самое" (что  именно - пусть читатель
догадается).
     У Рудика это обстоятельство отвращения не вызвало. Он  как раз пребывал
в  расстроенных чувствах  (о  причинах,  возможно, будет  сказано  несколько
позже),  и  первой  мишенью  для  отмщения  стала  Нюська,  позже прозванная
"косой". "Путался" он с нею около месяца - до самого отъезда из хутора.
     - Не знаю, как посмотрят на это остальные, - покрутил головой Федя.
     - А кому какое  дело? У нас давние отношения, - пытался обосновать свои
намерения бывший ухажор.
     - Вот именно: давние. Сейчас многое изменилось.
     -  Не пойму: ты против её  присутствия на именинах или  - чтоб я  с нею
попутался ещё какое-то время? - не мог взять в толк охотник поразвлекаться с
похотливой особой.
     - Да нет,  места хватит и для неё... А насчёт "попутаться" против буду,
пожалуй, не только я.
     М е  с т о для погреба-укрытия выбрали в саду под невысокой, но старой,
развесистой грушей, ветви которой шатром свисали почти  до  земли. Поскольку
имелось в виду использовать его и как убежище, а семья у  Шапориных дай бог,
то  яму  решено  было  отрыть   достаточно  большую.  Крышу   предполагалось
замаскировать дёрном, что сделает её незаметной со стороны даже зимой, когда
дерево оголится.
     А пока что  листва, уже тронутая  осенней проседью, была густа  и столь
надёжно  укрывала  работающих,  что  резвившаяся неподалёку  малышня  смогла
обнаружить их,  когда с трёх сторон  ямы высились уже  внушительных размеров
кучи чернозёма, а глубина доходила землекопам до пояса.
     С появлением малышей работа замедлилась:  кидать землю пришлось на одну
сторону, поскольку  те заходились  строить хатки. Тут же оказалась и курица,
норовившая  выискивать добычу именно в свежевыброшенных комьях, и  надо было
следить, чтоб не задеть и  её. Пеструха была совершенно ручной и смело брала
дождевиков из рук детей.
     - Валела, не малай станиски, - сделал замечание Колек, когда сверстник,
угостив курицу обрубком червя, вытер пальцы об одёжку. - Они зе класивые!
     Штанишки у  него и  впрямь были красивы: из чёрного блестящего шёлка, с
накладным  кармашком,  с  помочами  крест-накрест  и  прорезью  сзади  (дабы
садиться на горшок не снимая). В таких же, только коричневого цвета, щеголял
и другой; рубашки, тоже шёлковые, у обоих были одинаковые - светложёлтые.
     - Может, сделаем перекур? - предложил Федя. - Часа два уже трудимся без
передыху.
     -  Давайте,  если  заморились,  -  откликнулся Ванько. - Лично  я  токо
разохотился.
     -  А  у  меня уже  две  водянки  на  ладонях,  - сообщил  Рудик, втыкая
штыковку.
     -  Ну-ка, покажь, - засомневался Федя.  -  Э,  да ты белоручка! У наших
девчонок и то руки помозолистей.
     - У каких это ваших?
     - Ну,  у Веры, у Клавы Лисицкой. Да и у  твоей сестры Марты, когда была
здесь с нами.
     Уселись,  свесив ноги, на ветку -  толстую, шероховатую,  отходившую от
ствола почти под прямым углом. Малыши тут же по ступенькам спустились в яму,
взялись  за  лопаты,  подражая  взрослым. Обследовав комья  наверху,  к  ним
спрыгнула и курица.
     -  Скоро  дойдём до глины, - сказал  Федя, с  метровой высоты оглядывая
сделанное.
     -  Землю  придется   вывезти,  чтоб   не   было   бугром,  -  поделился
соображениями Ванько. - А на вскрышу, под дёрн,  пойдёт глина - не так будет
промокать.
     - Пол и бока надо бы чем-то утеплить.
     - Свяжем маты из камыша или куги. Будет годнецкий блиндажик!
     Рудик участия в обсуждении предстоящего обустройства не принимал.
     -  А ты  чё,  никак  нас стесняешься?  -  посмотрел  ему в  глаза Федя,
ухмыльнувшись.
     - Не по-онял...
     - А чё тут понимать? Закуривай. Пока ухи не попухли.
     - С чего ты  взял, что я курю? - попытался было отвести подозрения тот,
но при этом "ухи" предательски порозовели, как у нашкодившего шалуна.
     Чтобы не конфузить ещё  больше,  Федя  отвёл взгляд, пояснив: - Вчера в
сенях от тебя несло никотином, как от козла.
     Рудик  не  нашёлся,  что  сказать.  Ванько  делал  вид,  словно  ничего
особенного не произошло.
     - Кури, -сказал, - если хочешь.
     - А что, и закурю! - с вызовом воскликнул разоблаченный.
     Достал   из  кармана  штанов  небольшой,  ручной  работы,   алюминиевый
портсигар,  нажатием кнопки  откинул  крышку.  Здесь  приготовлено  было  на
несколько закруток аккуратно нарезанного листового табаку, несколько бумажек
и  дощечка-спичечница   в  виде  гребёнки.  Свернув  цигарку,  прикурил   от
отломленной  красноголовой  спички, чиркнув ею  о  тёрку, нанесённую с  двух
сторон внизу.
     - Дай-ка глянуть, - взял  у  него  диковинку Федя. -  Первый  раз такие
вижу. Где взял?
     - У тёти. Фрицевские. Стырила несколько штук, а я у неё.
     - И давно куришь?
     - С неделю.
     - Что за нужда заставила?
     - Да никакой  нужды... Просто ребята курили, ну, и я. Надоело выглядеть
умником.
     -  Да, не зря говорится:  с кем поведешься, от того и наберёшься... - В
замечании угадывалось сожаление пополам с осуждением.
     - А что в этом такого? Многие пацаны курят.
     -  Это ж  где? Про  хуторских, не говоря уже про  нас, я  бы  этого  не
сказал.
     - В Ивановке, например... Ничего страшного не вижу!
     - Ну и дурак. Вань, а ты  чего молчишь? - не стерпел Федя. - Одобряешь,
что ли?
     - Он, Хветь, теперь всё равно не бросит, одобряй не  одобряй. Даже если
б снова захотел выглядеть умником.
     - Ты так думаешь? Захочу - и брошу! - заявил бывший "умник".
     - Зарекалась свинья дерьмо жрать,  да  никто не верил... А вообще -твоё
личное дело! - Ванько спрыгнул. - Схожу за возком, а  то земля уже обратно в
яму скатывается. Эй,  клопики,  кто со мной на тележке  покататься? - Забрав
малышат, ушёл.
     -  А  я б советовал  бросить, - опять взялся за Рудика Федя. - Хотя  бы
из-за  спичек:  такое  добро переводишь  зря! У людей по  утрам нечем  печку
разжечь.
     Рудик затянулся дважды кряду, закашлялся,  на  глазах выступили  слёзы.
Развернул цигарку и высыпал содержимое.
     - Сильно крепкий, гад... - сказал с придыханием. - Самардак называется.
Один курит - кхе, кхе! - двое в обморок падают.
     -   Смотри   сам   не   свались,   куряка!..   -   Помолчав  осуждающе,
поинтересовался: - Чем в Ивановке прикуривал, тоже спички переводил?
     - Откуда? Тоже кресалом огонь добывал.
     Кресала прочно вошли в быт на хуторе.  Ребята научились делать их сами.
Надломленный в тисах сегмент  от сенокосилки в  домашних условиях нагревался
докрасна, окунался в  холодную  воду  - и вся недолга. Закалённая, пластинка
высекала искры из особого вида  кремня (находили в  гравии  железнодорожного
полотна),  называемого  "мыльным" - по  цветовому сходству  с  хозяйственным
мылом. От  искр  легко затлевалась  ватка,  заготовленная  из  подсолнуховых
корзинок.
     - Ты что на кремень ложил? - поинтересовался Федя.
     -   Одно  время   пользовался  ватой,  смоченной   в  крутом   растворе
марганцовки. Но марганец большая редкость. Кто-то додумался прокипятить вату
в подсолнуховой золе - это более доступно.
     - И что, вата хорошо загорается? - Это для него была новость.
     - А то! Как кресь, так и есть!
     -  Проверю,  такой золы  у нас  навалом.  А  ты  кончай  вредительством
заниматься - не трать больше спичек на курево. Если, конешно, есть.
     -  Несколько  коробков есть.  Тоже  у  тёти разжились.  Могу пару  штук
уделить.
     - Мы-то обходимся и  без  спичек. А вот у Веры, говорила, кончаются. Из
экономии к соседям за угольком бегает.
     - Отдай ей пока  эти,  - вернул  он красноголовую гребёнку. - Потом ещё
принесу. А я постараюсь завязать.
     - Правильно! Пока не втянулся. Иначе поздно будет.
     - А вы чем огня добываете?
     - Есть и  кресала, но пока - при помощи зажигательной пули. Как? Ванько
как-то  раздобыл  две обоймы немецких винтовочных  патронов, а Мишка обратил
внимание на  цветные  метки.  Предположил, что  пули  либо  разрывные,  либо
трассирующие.  А когда надпилил у одной  кончик, оказалось -  зажигательная.
Оболочка  начинена  каким-то  веществом,  которое  на  воздухе слабо  горит.
Окисляется. Ну, мы это дело...
     Досказать мысль помешало появление Володьки.
     - Идите на зайцев смотреть! - крикнул он возбужденно и тут же убежал.
     Ребята  спрыгнули  наземь и тоже заспешили  во  двор. Здесь, окруженные
зрителями, горделиво позировали охотники. У  Бориса через плечо,  схваченные
за лапы брючным ремнем, висело два здоровенных русака. У ног лежала рыжая, с
длинным пушистым хвостом, лисица. Не спешил освобождаться от ноши  и Михаил:
его, усталого и взмокшего, отягощали три таких же зайца.
     Затем добыча была представлена на разглядывание и ощупывание детворе, а
сами добытчики стали  отвечать  на многочисленные вопросы. По  их  рассказам
выходило,  что из двадцати  петель,  установленных  вчера  между кладбищем и
лиманом,  только  шесть  оказались  "нестронутыми".  В  такое же  количество
попались куцехвостые,  причём, один был  ещё  живой.  Он,  или только-только
попался, или оказался поумней других: не  стал толочь бурьян вокруг колышка,
как это сделали другие, и рваться  из  петли. Когда к  нему подошли,  сидел,
прижав уши. Немного покричал, пока его освобождали, будто просил помиловать;
пожалев, его  отпустили на волю: живи! В одну  из петель угодила лиса и хоть
считается  зверем  хитрым, задушилась.  Хотели не брать, но Борис передумал:
если вычинить шкуру, то будет классный воротник  для "пальта"  - разумеется,
Вере-Мегере. От одной  петли  осталось "токо  кружало"  -  унесена  вместе с
колышком. Остальные просто сбиты в сторону.
     Такой   удачи    не    ожидали    даже   сами    добытчики:    в   пяти
"зайчуганах"-матёрых, тяжеленных - было около пуда, если не больше (взвесить
возможности не имелось).  А  поскольку привалила она  именно сегодня, в день
томкиных именин, то и решили всё принести сюда.
     Исчерпав  богатый  запас  впечатлений,  охотники принялись за обработку
улова. Борис,  которому приходилось иметь  дело с  кроликами, взял  на  себя
свежевание. Миша готовил для  шкурок рогатки-пяльцы.  Вера,  Клава и  Тамара
потрошили, мыли, смалили и резали на части тушки.
     Тем  временем  землекопы  вывезли  из-под  груши  чернозём.  Только  за
полдень,  управившись,  разошлись  ребята  до вечера  по  домам,  обещав  не
опаздывать к  торжеству. И  ещё - не наедаться, потому как, обещали девчата,
"предстоит чудненькое жаркое".
     Забежав на несколько минут домой  -  показаться матери на  глаза, Борис
снова явился к Мише готовить снасти на завтра.
     Первый  успех - да ещё какой! -  зайчатников, что  называется, окрылил.
Слыханное ли  дело,  радовались они: без  ружья,  без  особых  трудов, можно
сказать  - играючи  раздобыть столько классного мяса! Какового они  уже и не
помнят,  когда едали вволю. А ведь  их, зайцев, ловить не переловить, только
не ленись!
     Правда,  с  проволокой  небогато:  десятка  на  три-четыре ещё,  может,
хватит, а там... Покрышки - они ведь штука редкая. Удастся ли найти ещё хотя
бы одну? Петли, в которых побывал  косой,  становятся ненадёжными: гнутые, с
заворотами. Удержит такая ещё хотя бы одного? И с каждым днём запас их будет
убывать.
     - Не  рано ли ты заунывал? - заметил  Борис.  - Обшарим территорию МТС,
поищем на станции, на элеваторе - неужели ни одной покрышки не найдём!
     - Что-то они мне на глаза не попадались.
     - Найдем, быть того  не может! И  давай  уже заканчивать,  скоро начнёт
смеркаться.
     - И правда. А то нагорит от твоей Мегеры.
     Вера  и в самом деле уже вышла было их выглядывать. Встретила у  плетня
выговором:
     - Попозже явиться не могли? Я ведь просила не опаздывать!
     - А вы, гражданочка, хто такие будете? Мы вас чтой-то не припоминаем, -
смерил Борис её пристальным взглядом. Одетая в коричневое, с иголочки, ладно
сидящее  платье, надетое впервые, она  и  впрямь была  неузнаваема.  -  Миш,
неужели это наш Верчик-Мегерчик? Ты  токо глянь, какая она красивая  в  этом
платье!
     Подбоченясь,   красавица  обернулась   вокруг,  хвастаясь  обновкой   и
довольная похвалой.
     -  А без него,  выходит, была  уродина?  -  На радостях  допустила  она
некоторую оплошность.
     -  Почему  ж?  Без   платья  выглядишь  ещё  красивше!  -  не  замедлил
воспользоваться ею острый на язычок ухажер. - Случалось видеть на ерике.
     - Бол-тун ты, Борька!.. А где ж Рудик?
     - Разве его ещё нет? Он ушёл из дому раньше нас.
     - Ну, морда,  воще!  - Не иначе махнул  к своей бывшей  полюбовнице,  -
догадался Миша.
     В  хате,  на  ребячьей  половине,  удивительно  пахло  вкусным.  Аромат
источала большая  глиняная миска, доверху наполненная обглоданными  заячьими
костомашками,  -  детвора  уже  поужинала. Приученная,  вообще-то,  ложиться
одновременно с курами,  она в этот раз ещё бодрствовала:  пищала,  визжала и
кувыркалась на  просторном  матрасе  под присмотром Володьки; для них горела
лампа без стекла.
     В соседней комнате,  освещенной поярче, стоял продолговатый, застланный
подержанной  клеёнкой  стол, посередине  которого,  в  двухлитровом  графине
вместо  вазы, красовалось  с пяток по-весеннему  свежих, нежных роз, явно от
деда Мичурина. Подстать  им выглядели и  Тамара с  Клавой, сидевшие напротив
более дисциплинированных Феди и Ванька. Особенно бросалась в глаза виновница
торжества:  в шёлковой,  золотистого  цвета кофточке (сшитой  искусно  и  со
знанием  дела, отчего не просто смотрелась, но поистине украшала владелицу),
она  являла собой - ни дать ни взять - сказочную королеву.  Так,  по крайней
мере, показалось Борису.
     - Ну-ка, ну-ка...  поднимись-ка, позволь наглядеться, радость, на тебя!
-  сказал  он едва  ли  с  поддельным восхищением. Та, смущаясь,  поднялась,
поправляя  коричневую  и  тоже шёлковую  юбку-клёш. - Не  Араматик,  а  прям
принцессочка!
     - Ну тебя, скажешь тоже... - совсем застеснялась именинница.
     - Нет, я сурьёзно... Скажи, Миш?  И мы поздравляем тебя с днём рождения
и пятнадцатилетием. Дай-ка сюда щёчку! А теперь другую, я поцелую за  Мишку,
чтоб ему не обходить стол.
     -  Вы бы  лучше  не  опаздывали! - упрекнула Клава. - Проштрафились,  а
теперь подлизываешься.
     - А куда спешить? Впереди цельная длинная ночь.
     - Так ведь всё остывает! Мы старались, старались - и всё насмарку.
     - Готов нести самое суровое наказание!
     - Вот и принеси  кастрюлю  с узваром,  - сказала Вера. - Она  в кадушке
возле колодезя. И будем начинать.
     - Надо бы подождать немножко новенького, - предложила Тамара, когда все
трое вышли на кухню подготовить всё необходимое.
     - Рудика? Он такой же новенький, как я старенькая, - ворчливо возразила
Вера. - Нехай не прогневается!.. Семеро одного не ждут.
     - Ты так говоришь, будто очень на него сердитая.
     - Сердитая не сердитая, токо он мне противный.
     - Ой, я его  тоже презираю, как не знаю кого! - поддержала её Клава.  -
Посуды у нас не хватит... Говорила ж, давай сбегаю принесу из дому.
     Она  накладывала  в блюдца, тарелки  и  миски наготовленные угощения  -
"чудное жаркое", душистые картофельные оладьи, румяные кукурузные лепёшки.
     - Мальчикам хватит, а мы как-нито перебьёмся.
     - Мы с Ваней уже из одной посуды ели, так что...
     - А я с Федей ещё нет, но он меня гербовать не станет, - предположила и
Клава.
     - Не хвастайтесь,  мой Борька  тоже посчитает за честь! - не  отстала и
Вера.
     - Вы с ним уже давно встречаетесь? - поинтересовалась Тамара.
     - Ничё не встречаемся. Просто он ухаживает за мной и всё.
     - Но он же тебе нравится?
     - Конешно!  Я его очень  люблю.  Токо это - между нами. Ему я и виду не
показываю, скорее наоборот.
     - А чем вам Рудик не нравится? - вернулась Тамара к началу разговора. -
Мальчик как мальчик, красивый.
     -  Он,  Томочка,  бессовестный, нахальный  и хитрый!  -  пояснила  свою
неприязнь Клава. - Летом  на ерике ужасно нахамил Иринке - это мы  с Федей у
неё разжились для тебя роз;  у неё, бедненькой, тоже несчастье: умер недавно
дедушка... Так  вот: нахамил, а  после  совести  хватило  написать  любовное
письмо и даже предлагать дружбу!..
     - Она  правильно сделала, что не согласилась с ним  дружить, - одобрила
Вера.  - Рудик, может, и красивый,  но это  токо наружно.  А  вобще -  очень
нехороший!
     - Чем же именно?
     -  Вот  ты, - повернулась  к  ней Вера и  посмотрела в  глаза, - как бы
относилась, когда  б знала, что с девчонкой встречается он  не  по любви,  а
только чтобы... ну, вобщем, ради пошлого интереса.
     - Неужели  ж такое может  быть?! -  догадавшись, что та  имеет в  виду,
удивилась Тамара.
     - Представь себе - может! Ты думаешь, его почему до сих пор  нет? У неё
находится.
     - Хороша же после этого и она, если позволяет такое!..
     - Я с нею поэтому и не дружу, хоть мы и соседи. Из-за таких вот...
     Распахнулась дверь, и Борис  внёс со двора ведёрную кастрюлю с взваром,
выставленную для охлаждения.
     - Ставь вот сюда, - пододвинула Вера небольшую деревянную колоду.  - Вы
с Мишкой не забудьте помыть руки, а то вилок не имеется. Даём вам на это три
минуты!
     Праздество  началось  без  обычных в таких  случаях  тостов.  Вина  при
желании достать было можно (виноградные беседки  имелись у многих), но мысли
о выпивке никому и в голову не пришло.  Да и задумывалось всё не как веселье
- до  того  ли, когда кругом горе,  смертя и неизвестность! - а всего лишь -
чтобы, как объяснил Рудику Федя, "легче перенеслось горе"
     Обилие  мяса  (часть  даже  присолили  на  завтра) избавило стряпух  от
необходимости  разнообразить  блюда:  что  может  быть вкуснее жаркого! Зато
приготовили его так, по оценке того же Бориса, что можно подумать, будто все
трое - "жутко талантливые кулинарши".
     Условие "не  наедаться" блюли  и сами "кулинарши", поэтому на  угощение
все набросились дружно и с аппетитом, прекратив всякие разговоры.
     В самый  неподходящий  момент снаружи  послышался стук  в  ставню:  три
частых удара и два пореже.
     - Заявился!.. - узнал Миша  почерк  соседа  и  добавил  презрительно: -
М-морда непутёвая...
     Вера, накинувшая двери  на крючок, поднялась  из-за  стола  -  впустить
задержавшегося. Рудик, однако, "заявился" не один. Следом  порог переступила
толстушка  -  пониже  ростом,  светловолосая, на вид лет семнадцати  (хотя в
действительности  Нюське  было неполных  пятнадцать:  видели  её  переводной
табель за третий класс, и  там указан был год  рождения). Взрослили её, если
позволительно  так  выразиться,  весьма  развитые   формы.   Лицо,  довольно
привлекательное, но  излишне загорелое, свежестью не отличалось. При взгляде
на широко поставленные зеленоватые глаза нельзя было  не заметить, что один,
левый, косит вниз, как бы любуясь на курносый кончик носа.
     Непредвиденную  гостью  встретили  без  особой  радости, а Миша  громко
проворчал:  "Явление  коровы в  балахоне!.."  Возможно, потому,  что одета в
платье, тесное в  грудях и рясное ниже талии, которое, на его взгляд, "никак
ей не личит".
     - Самолёт взлетал, колёса тёрлися, вы не ждали нас, а мы припёрлися!  -
пропел  Рудик  частушку, будучи уже  слегка навеселе,  и,  подойдя к  столу,
театральным  жестом  поставил  пузатый,  ёмкостью не менее  литра,  бутылек,
заткнутый кукурузной кочерыжкой. - И мы пришли поздравить именинницу, выпить
за её... с нею домашнего винца. Верок, тащи бокалы!
     - Откуда? У нас их и не было никогда.
     - Тогда - стаканы.
     - Имеется всего три и те вон заняты с узваром.
     - Ну, не из горлышка ж...
     Заикнись он о своём намерении привести бойкотируемую соседку, Вера вряд
ли согласилась бы на её  присутствие. Да и нашла бы поддержку у  остальных -
по  крайней мере, девчонок. Но раз уж  так вышло, делать  нечего. С  видимой
неохотой забрала она со стола стаканы с узваром и вышла освободить.
     -  Да!  Познакомьтесь  же сперва!  -  Рудик  подвёл гостью  к виновнице
торжества.
     - Нюся, - первой назвалась та, подавая руку.
     - Тамара. Очень рада...
     - Поздравляю  тя  с  днём  ангела! И  вот  те от миня на  память. - Она
приколола   на  кофточку  безделушку  вроде  майского  жука.   -   Настоящая
сиребряная!
     - Ой, спасибо, Нюся! -  искренне поблагодарила Тамара.  -  Красивенькая
букашечка!
     - Не-е,  так  не поздравляют!..  Надо чокнуться и выпить.  - Рудик взял
бутылек,  зубами  извлек  обломок  кочерыжки,  а Вера как  раз подоспела  со
стаканами.
     - Ты и  так чокнутый!  -  заметила  холодно,  подошла к  Клаве,  и  они
удалились на кухню.
     Набулькав  по  неполному  стакану,  самозванный  тамада  протянул  один
имениннице,  которая,  прежде чем  принять, посмотрела на  ребят; поощренная
кивком Бориса, взяла. За вторым охотно потянулась гостья.
     -  За  тебя!  Всего  самого-самого! И  -  до дна, - чокнувшись, пожелал
Рудик.
     - Красивого ухажера! - добавила от себя Нюся.
     Тамара   медленно,    без   желания,   выцедила   содержимое   стакана,
передёрнувшись.
     - Так, молодец! Кто следующий?
     Поддержать компанию согласились Борис с Ваньком.
     Вернулась из кухни обслуга: Вера с  миской жаркого, Клава - с тазиком и
ковшом с водой.
     - Ополосните руки, а то у нас без вилок, - предложила новичкам.
     Те без возражений подставили ладони, вымыли и вытерли полотенцем.
     - Закусывайте из одной, - пододвинула к ним ещё горячую зайчатину Вера.
И все снова принялись за прерванный ужин.
     - Как вкусно! - похвалила Нюся. - Это у вас что за мясо?
     - Не чуйствуешь, разве? - деланно удивился Борис. - Настоящая кошатина!
Переловили всех хуторских кошек и  поджарили.  Правда, одна была дохловатая,
но... - умолк, получив от Веры подзатыльник.
     Гостья положила обратно культышку, которую начала было обгладывать
     -  Нюся, не слушай ты  его, балаболку! Это зайчатина, честное слово,  -
вынуждена была объясняться Вера.
     - Точно, точно! -  подтвердил Рудик. - Лично  видел.  Да вон на окне  и
хвостик в доказательство!
     Шутка  всех   развеселила,  разрядила   несколько   натянутую   вначале
атмосферу. Пирушка продолжалась в непринуждённой обстановке, с  разговорами,
шутками и прибаутками.  Сказалось и воздействие "винца": у Тамары заблестели
глаза,  загорелись щёки,  с лица не  сходила блаженная улыбка. Тем паче  что
Борис то и дело подбрасывал  комичные  байки,  запас которых,  на все случаи
жизни, был у него  неистощим. Впервые в жизни выпив да  ещё так много (около
ста пятидесяти граммов), она захмелела. А  это, как  известно,  к  добру  не
ведёт...  Дошло до того, что поднялась из-за стола,  вынула из графина самую
красивую розу и приладила к волосам  Нюськи; заметив неодобрительные взгляды
тверёзых подружек, подошла и обеих расцеловала.
     Подкрепившись, Рудик снова  взял  бутылек; в нем оставалось ещё граммов
около трёхсот.
     - Надо опорожнить  посуд...  Не нести  ж  добро  обратно! Кто  хочет? -
разлил поровну в два стакана; охочих не нашлось. - Нет желающих? Нюся, держи
ты!
     "Полюбовница",  принявшаяся  было   за  оладьи,  отрицательно  тряхнула
богатой причёской, но, передумав, протянула руку.
     - Мы,  мы  желаем! - заявил вдруг Миша,  сидевший бок о  бок с  Федей и
перед тем о чём-то с  ним  перешепнувшийся.  Перехватив стаканы, добавил:  -
Токо мы, воще, тут пить стесняемся,  скажи, Хветь? Хочем выпить на  кухне. -
Оба вышли; притворив дверь, процедил осуждающе: - Сам, воще, меры не знает и
её, дурёху, спаивает!
     -  Не  говори,  - согласился Федя.  - Ты  вовремя  смикитил. Его  будто
подменили ивановцы - стал ещё и курить да пить...
     - И Ванько, морда, потакает, воще. Я вот ему сёдни выскажу!
     Выплеснув содержимое в  помойку,  наполнили стаканы узваром и вернулись
обратно.
     Накануне,  готовя  угощения  аж  на двух  плитах, кухарки опасались, не
останется ли половина невостребованной, не прокиснет ли  добро. Но напрасно:
аппетит собравшиеся демонстрировали  настолько отменный,  что Вера с  Клавой
едва поспевали подносить добавки. Начали побаиваться  другого -  что до утра
всё будет съедено и ещё не хватит.
     Но этого не  случилось. Правда, по другой причине: сразу после полуночи
пирушка была  неожиданно  прервана...  донёсшимся снаружи непонятным стуком,
опять же в ставню. Все настороженно притихли.
     - Вера, это я... открой, доченька, - расслышали голос за окном.
     - Мамочка вернулась!  - радостно  вскричала  Вера  и  кинулась отпирать
двери. Ванько  поспешил следом - и кстати: поддерживая, они  ввели в комнату
измученную дальней  дорогой Елизавету. Она не села, а буквально  рухнула  на
кровать.
     - Мама, что с тобой? Ты заболела? - захлопотала около неё дочь.
     - Ничего страшного... немного нездоровится... да устала досмерти. Дайте
мне попить... здравствуйте, ребятки... что у вас тут  за праздник  такой?  -
тяжело  дыша,  через   силу   улыбнулась  она   столпившимся  возле  кровати
подросткам.
     Праздник закончился несколько  раньше, чем предполагалось.  Но никто не
сказал бы, что не удался:  прощались  и расходились  восвояси  довольные, от
души благодарили главных устроителей и друг дружку.
     Клава оставалась помочь убирать со стола, перемыть посуду; Федя - чтобы
проводить её после всего домой. Рудик, понятно, ушёл с Нюськой;
     они затянули было  какую-то  песню. Это  побудило  Мишу не  откладывать
намеченный   выговор  Ваньку   за  его   нейтральное  отношение  к  вопиющим
безобразиям.
     -  Слышь, Ванько, - сказал он на подходе к подворью Кулькиных, - ты чё,
воще... Одобряешь, что ли, эти рудиковы фокусы?
     - Какие фокусы? - не понял тот.
     - Ну как же! Он курит, пьянствует, с Нюськой обратно путается.  А мы ни
гу-гу, вроде так и надо...
     - Ты, Мишок, преувеличиваешь.  И  как  вседа -  торопишься, -  возразил
старший товарищ. - Курить он обещал бросить и без нашего  нажима. Думаю, так
и будет. А насчёт пьянства - тут ты не прав: всё-таки сёдни повод был.
     - Я тоже не считаю это за пьянство, - поддакнул Борис.
     -  А  насчёт  Нюськи...  конешно,  это  непорядок.  Мы с  ним  об  этом
потолкуем.
     Туман встретил  у калитки. Как обычно, лизнул на радостях руку хозяину,
попрыгал. Но затем повёл себя  странным образом: стал, повизгивая, увиваться
вокруг Тамары.
     - Чё это с ним? - удивился Ванько. - Никак соскучился по тебе?
     - Так я ж ему гостинчик несу, вот он и учуял, - показала она на свёрток
под мышкой. - Забрала домой косточки.
     - Вон оно что! Ты умница, что додумалась. Пусть и он полакомится.
     -  Ничего, что  я  так  сказала  -  "домой"?  - спросила  она,  как  бы
извиняясь.
     -  Всё  правильно! Тёть Лиза вернулась,  теперь станешь  жить с нами. Я
тебе не говорил, но мы с мамой в первый же день так и решили.
     - Лучше б ты  сказал...  А  то я всё  это время  переживала:  как  жить
дальше?
     - Будешь мне сестричкой. Двоюродной.  Мама уже слух пустила, что  ты...
что вы с Валерой её племянники. Как, согласна?
     - С большим моим удовольствием!
     - Погодка  сёдни на ять: месячно, тихо и  не холодно, - сказал  Ванько,
когда подошли к алыче. - Не хочется и в хату идти.
     - И я спать ни граммочки не хочу!
     - Ты глянь, как влюбленно он  на тебя смотрит, - обратил он её внимание
на  пса.  - Вон, возле будки,  чугунок.  Высыпь,  а я  щас вынесу что-нибудь
накинуть тебе на плечи.
     Дверь заперта не была. Зашёл тихо, но мать услышала, обозвалась:
     - Ты, сынок? Что-то ищешь?
     - Мам, тут где-то была шаль.
     - Помацай в шкапу, справа. Зачем она тебе?
     -  Немного  посидим с  Тамарой  под лычой.  Вернулась тёть Лиза, и  она
попросилась домой.
     - Ну и слава богу! А то я уж начала  тревожиться. Как там  Дмитрий,  не
говорила?
     - Нет: добралась домой уставшая и больная. Ну, я пошёл.
     Тамара, угощавшая пса с руки,  наполнила чугунок, оставив немного и  на
завтрак.
     - Он теперь полюбит тебя больше,  чем меня.  Ишь, с каким удовольствием
набросился - аж треск стоит! - Ванько, сложив шаль по диагонали, набросил ей
на плечи. - Вот так. Чтоб не простыла. - Сели на лавочку.
     - А ты - не замёрзнешь?
     - За меня не беспокойся, я закалённый.
     - А как ты закаляешься? И я хочу.
     - Пожалуйста: будем закаляться напару! Дело нехитрое:  надо всего  лишь
по утрам обливаться водой из колодезя.
     - Ой! - зябко передёрнулась она. - И зимой тоже?
     - Зимой можно просто обтираться.  Или растираться снежком - знаешь, как
здорово!
     - Я так не  смогу-у... -  призналась собеседница. - А железяки ты часто
поднимаешь? Ну, которые  я  за сараем  видела, - гири, потом эти, колёса  от
вагонеток. Я попробовала, так даже с места стронуть не смогла. В них сколько
весу?
     - В гирях? Двухпудовые.
     - Ого! А сколько раз можешь поднять одну?
     - Выжать, что  ли? Я, вобще-то, не  считаю... Примерно, сто раз.  Можно
завтра уточнить, если тебе интересно.
     Говорить о своих  физических возможностях Ванько, как правило, избегал.
Так же как и заноситься либо злоупотреблять. Но сейчас  был случай, когда не
отвечать на вопросы считалось бы неприличным.  Что же до Тамары, то задавала
она их не  лишь бы о чём-то говорить -  ей хотелось узнать о  нём  побольше.
Скромные, без рисовки, ответы можно было бы принять за похвальбу, если б она
не имела случай кое в чём убедиться лично. Она так и сказала:
     - В жисть бы не поверила, что могут быть такие  сильные мальчики! Это у
тебя природное?
     -  Думаю, что нет. По-моему,  все рождаются  одинаковыми. У нормальных,
конешно, родителей.
     - Которые... А как это понимать?
     - Нормальные - это которые совсем не пьют и даже не курят.
     - Таких мало, особенно мужчин...
     -  Да.  К сожалению.  -  Помолчав,  вернулся к  вопросу  "одинаковости"
новорожденных.  -  И  уже по мере  взросления  каждый человек, если захочет,
может  сделать  себя  кем  угодно  - футболистом,  кузнецом  или,  например,
силачом, как мой тёзка Поддубный. Слыхала о нём?
     - Не-е. Расскажи.
     -  Мне тоже довелось не много о  нём прочитать... Знаю только, что Иван
Максимович  Поддубный - знаменитый русский силач и борец - объездил весь мир
и нигде не был побежден, положен на лопатки. Его называют королём чемпионов.
У  него  даже  трость  весит двадцать  килограммов.  И  силачом  его сделали
постоянные тренировки.
     - А мне думается, что  всякие  таланты и  способности задаются человеку
ешё  до рождения, - не  согласилась с его доводами Тамара.  -  Вот у Сережи,
моего соседа... бывшего, - поправилась она, вздохнув, - у него способности к
рисованию с раннего  детства. А Клава хвалилась, что у её Феди - к стихам. У
тебя вот - природная способность к силе.
     Не  надеясь, видно,  на  его закалённость (возможно, впрочем,  что и по
иной  причине), она поделилась шалью,  прикрыв  и его; при этом придвинулась
вплотную. Ванько  не возразил против такой о себе заботы, напротив: положил,
видимо - для удобства, свою руку к ней на плечо.
     - От  природы  у  меня  разве  что  любовь  к  спорту.  Мне  доставляет
удовольствие  возиться  с  тяжестями,  тренироваться, иметь  крепкие  мышцы.
Какая-то внутренняя потребность быть при силе.
     -  Мне  бы  такую  потребность!  Но  я  ужасно  ленивая,  особенно   на
физзарядки.
     - Тебе это и ни к чему. Хватит и того, что красивая.
     - И вовсе я не красивая!
     -  Не скажи. И  красивая, и симпатичная. Особенно была сегодня - Борька
не зря назвал тебя принцессочкой. С ним согласны Федя  и даже Миша. Я сказал
"даже", потому что для него все девчонки на один манер: "вреднюги, уродины и
воще".
     - Просто он сжалился надо мной. Или - в угоду старшим.
     -  Ничуть,  -  заверил  Ванько.  -  Он   хоть  и  малолетка,  а  вполне
независимый. И не подхалим.
     - Ну, спасибо им, - поблагодарила  она.  И Мише, и  остальным. Обо  мне
таких слов мальчики ещё не говорили.
     - А мне,  значит,  как дальнему родственнику в спасибе отказано? - шутя
упрекнул "двоюродный брат".
     - Так это ж я для них красивая! - нашлась Тамара. - От тебя я такого не
слыхала.
     - Если на то пошло, то мне ты показалась красивой ещё там, в каталажке,
- признался  он. И пожалел:  упоминать  о  том кошмарном дне сегодня  бы  не
следовало.
     - Тогда спасибо  и  тебе. И ещё  за то, что  спас нас  с братиком. Мама
наказывала,  - воспользовалась она случаем,  -  поблагодарить тебя и  от  её
имени...   -  Умолкла,   расстроенная  нахлынувшими   отнюдь  не  радостными
чувствами.
     - Не будем сёдни об этом вспоминать, хорошо? - догадался о её состоянии
Ванько.  - А  то  я  уже  и  не рад, что  напомнил про  каталажку.  Испортил
настроение  в такой  вечер.  Вернее,  ночь. Правда чудная? Как  будто  и нет
никакой войны... Или, может, пойдём уже отдыхать?
     -  Нет-нет!  -  обозвалась  она  живо,  незаметно  смахнув  не  вовремя
набежавшие слёзы. - Посидим ещё трошки, это я так...
     - Хорошо, продолжим нашу беседу. На чём мы остановились?
     - Ты сказал про  Мишу, что мы для  него такие-сякие.  А за  что  он нас
презирает?
     - Он не то  чтобы презирает, просто пока  ещё  равнодушен  к прекрасной
половине  человечества...  Ещё не  дорос: ему, по-моему,  нет и  двенадцати.
Годика  через  два-три и он досмотрится,  что некоторые из  вас... я не  так
сказал - большинство из вас очень даже не уродины.
     - Спасибо за комплимент... А сколько лет Рудику?
     - Этот уже старик: под шестнадцать. Чё это ты вспомнила о нём?
     - Я слыхала о нём нехорошее... Это правда?
     -  Что именно? - спросил Ванько. хотя  и догадывался. о  чём и  от кого
наслышана.
     -  Ну... что в девочках  он ценит не любовь и верность, а... - поискала
подходящие слова, - легкомысленность и поддатливость.
     - Любовь и верность!.. - вздохнул на этот раз уже он. - Красивые слова,
святое чувство... - После паузы -  вспомнилась Варя -  добавил: -Токо не все
на них способны.
     Последние  слова  касались  Нюськи.  Помедлил,  размышляя,  следует  ли
заводить разговор на столь неприятную тему. Но на вопрос отвечать надо, и он
сказал:
     -  Одна из таких  как раз и  попалась Рудику - легкомысленная и, как ты
выразилась,  поддатливая. А  он  оказался  не из  привередливых;  не  берусь
судить, хорошо это или плохо...
     - Из мужской солидарности?
     - Н...  не  совсем.  Ты слыхала  такую поговорку: виноват  медведь, что
корову задрал, но и корова тоже - что в лес пошла.
     - Только не пойму, к чему ты это говоришь. .
     -  Можно  и  пояснить. Ты под  нехорошим  имеешь  в  виду их с  Нюськой
отношения?
     -  Не  Нюськой, а Нюсей,  -  поправила она. -  Если девчонка родилась с
косоглазием,  так что  ж теперь - она  и  не  человек? И её  ничего не стоит
обмануть!..
     - Ты под "обмануть" имеешь в виду замуж?
     - Ну, в  шестнадцать лет жениться, конешно, рано, -  согласилась она. -
Но зачем  он  уверял, что она  ему  нравится и что он её  любит?  А, небось,
добился своего и теперь бросит. Это я и называю обмануть.
     - Ни в чём таком он ей не клялся и не обманывал!
     - Выходит, на него зря наговаривают?
     - Футы-нуты! Не перевернуть ли нам пластинку!..
     Ваньку  претило говорить о  пошлых вещах, да ещё  и называя всё  своими
именами.
     - Я считала тебя справедливым, - заметила она обиженно. - А теперь и не
знаю, кому больше верить - тебе или девочкам.
     В   знак  недовольства   (сочтя,   видимо,  что   тот   просто-напросто
выгораживает беспутного дружка, поступаясь  истиной) она попыталась спихнуть
его руку.
     -  Ну-ну,  не обижайся, - мягко сказал он,  поймав  и  слегка  сжав  её
ладошку.  -  Я вовсе не собираюсь его оправдывать! Но  справедливости ради -
раз уж ты настаиваешь - не могу не сказать: эта самая Нюся уже бывала не раз
обманывата  задолго  до Рудика  и никаких  заверений  в  любви не требовала.
Понимаешь, о чём я говорю?
     - Догадываюсь. Только мне не верится. Это он так говорит?
     - Ему можно б и не поверить. Но я имел случай убедиться в этом лично
     - Так  ты с нею  тоже путался?! - с  тревогой, если не сказать ревниво,
перебила  его Тамара,  безуспешно  пытаясь  при  этом  выдернуть  ладошку  и
отделаться от его полуобнимающей руки.
     - Да нет, не  путался, - поспешил успокоить её Ванько. - Просто однажды
оборонил  её  от  хулиганов,  которые  хотели,  извини  за нехорошее  слово,
снасильничать её втроём.  Их я нажучил, а её - был поздний час - проводил до
двора. Ну и часа два поговорили. Только и всего.
     - Извини, - отмякла "сестричка". - Я  сдуру подумала, что и ты на такое
способен...
     - Извинение принято.  Так вот,  она  мне рассказала  про  свою жизнь...
Росла без отца, его убили незадолго до её рождения. В пьяной драке. Он и сам
был, как я  понял,  спившийся мерзавец. Потому как  под пьяную  руку избивал
жену, то есть её маму.  Это она Нюсе  рассказала спустя  много лет, когда та
поинтересовалась, кто её отец и где он пропадает.
     - Какие ж есть, всё-таки, подлые людишки!.. - заметила Тамара.
     -  Не  зря  же поговорка:  дураков  и  подлецов  в  России на  сто  лет
припасено. Может,  поэтому -  я так думаю -  и родилась она не совсем того -
косоглазенькой и не  очень  способной:  два года сидела  во втором  классе и
столько же в третьем - все её "университеты".  После и мать пристрастилась к
вину, стала принимать у себя таких же выпивох. Безобразничали, и  всё это на
глазах  у  подрастающей дочери... Откуда  в  таких  условиях взяться  у  неё
порядочности!.. А кончилось всё это тем, что один  из её хахалей - это  Нюся
сама же по простоте  своей и выложила, так что извини - когда мать надралась
до  беспамятства и дрыхнула  без задних ног, он снасильничал и её, а Нюсе не
было ещё и тринадцати.
     - Лучше умереть,  чем пережить такое!  - ужаснулась  слушательница, вся
передёрнувшись.
     - Кто ж заранее знает, что с ним случится завтра!..
     - Я имела в виду, что после такого лучше не жить, - уточнила она.
     - Ты и теперь сказала не подумавши. Умереть никогда не лучше, что б там
ни случилось!
     На память снова пришла Варя, и Ванько помолчал в задумчивости.
     - Не знаю,  - заговорил наконец, - был ли у вас  с девочками разговор о
Варе. Она была моей невестой. Так случилось, что в первый же день  оккупации
фашисты надругались над ней,  а потом и убили...  Но если  б  осталась она в
живых, любовь  моя  к ней меньше из-за этого  не  стала  бы. И я никогда, ни
одним словом не напомнил бы ей о случившемся. Но это я так, к слову.
     - Ты её до сих пор любишь?
     - Теперь  уж люби не люби... Вспоминаю часто. И помнить буду всю жизнь.
Но мы, кажись, опять отклонились. Спать ещё не захотела?
     -  Нисколечки. А  что было потом?  Это я про  Нюсю,  -  вернулась она к
рассказу о её судьбе.
     - Потом был суд, конешно. Скрыть преступление было невозможно, так  как
тот подонок вдобавок вывихнул ей  руку,  и  Нюся попала  в больницу. Негодяя
присудили к расстрелу, а мать лишили материнства; правда, дали испытательную
отсрочку. После этого она пьянствовать перестала. По крайней мере,  пока они
живут на хуторе, а это с июня месяца, за нею ничего такого не усматривалось.
А вот Нюська... Но про неё, если интересно, можешь  узнать и от Веры. Теперь
сама и рассуди, такой ли уж Рудик распоследний сукин сын.
     - Всё равно он нехороший!
     - Я  его и  не хвалю. Правда, до оккупации мы не видели в этом большого
преступления, хотя и не одобряли. Теперь  - другое дело.  Поэтому Миша  - он
малолетка, а всё понимает верно - на меня и недоволен.
     - Ты его приструнишь?
     -  Рудика?  Приструнишь - не то слово. И притом не я, а мы. Постараемся
внушить словесно... Может,  пойдем  уже бай-бай? 3автра, вернее сёдни с утра
нам предстоит работа.
     - Ты вот сказал: умереть - не лучший выход, -  словно не  расслышав его
предложения, сказала Тамара. - А если б  тогда  сорвалось и тебя стали бить,
как папу или Степку... ты бы что?
     - Не будем гадать о том, чего не было и быть не могло!
     - А всё-таки? Интересно знать, как бы ты поступил, если б их, полицаев,
оказалось больше и они тебя скрутили.
     -  Ну,  смотря  по  обстоятельствам...  Мне  трудно  это   представить;
прикончил бы сперва  как  можно  больше гадов... пока не  застрелили бы.  Но
больше  -  никаких вопросов!  Идём,  впереди  у  нас  много времени, успеешь
наговориться, ещё и надоем.
     - Скорее я тебе, чем ты мне!
     С этими словами они, наконец, и покинули скамейку под алычой.
     Результатом  затянувшейся  беседы  был у  неё  крепкий  сон  и  позднее
пробуждение.  Этому  способствовала ещё  и  полнейшая  тишина в  хате, какой
Тамара  не  знавала за  все  дни  проживания  в  шумном  верином  семействе.
Новоприобретённая тётя старалась не грюкнуть  и не звякнуть - "пущай девочка
выспится вдоволь!"
     За  завтраком Агафья Никитична  подтвердила намерение  принять ребят  в
свою  семью  под  видом   племянников.   Поделилась  и  могущими  возникнуть
опасностями:  надо  бы  зарегистритроваться,  а  документов-то никаких, даже
метрик нет. Ну  как заподозрят в принадлежности  к евреям,  большевикам  или
партизанам. Не  за себя боязно  - за  них... Один  выход,  правда,  имеется.
Сестра,  у которой они с Ваней оставляли Валеру, тоже  с радостью дала бы им
приют. Да что там приют - хоть завтра бы удочерила  её и  усыновила братика.
Ей,  бедняжке, в  жизни не повезло. Вышла замуж, но не успели  и  ребёночком
обзавестись, как мужа ни за что ни про што  арестовали, обвинили бог знает в
чём и  сослали  неведомо  куда. Она  его  ждала-ждала,  да  так  и  осталась
одна-одинёшенька, безмужняя и бездетная. Давно ей  хотелось ребёночка, и она
счастлива  будет стать им обоим мамой. А живёт на отлёте - не  надо  будет и
отмечаться в полиции. Тамара может жить то там, то здесь - никому и в нос не
влетит  интересоваться, кто такая. А  там,  глядишь, и  наши возвернутся. Не
может же быть, чтоб германцу не своротили шею!
     Оба варианта для  Тамары были  приемлемы и желанны. Как старшие  решат,
так пусть и будет, согласилась она. 3а всё останется им благодарна и никогда
не забудет этой их доброты.
     После завтрака  пришла к  Шапориным  забрать  брата  - теперь  уж точно
домой. Но  не  тут-то было! Валерке  настолько  пришлась ко двору развесёлая
компания,  что  он не на  шутку разревелся, и пришлось отложить это дело  до
вечера.  Осталась  и  сама -  работы  у Веры пока  что  не  убавилось.  Мать
чувствовала себя  лучше против вчерашнего,  но всё ещё была  крайне слаба, и
Вера не разрешала ей подниматься с постели.
     Землекопы во вчерашнем составе  явились пораньше,  и  ко времени, когда
Тамара пришла звать обедать, управились с  ямой.  Сидели, отдыхая, на той же
ветке, где застал вчера Володька.
     -  Посиди  с нами,  - предложил Ванько,  когда  она,  пригласив, хотела
уходить. - Мы недолго.
     От неё не ускользнуло, как он едва заметно подмигнул Феде.
     - Слышь, Рудой... - начал тот. - Ты что, с Нюськой не поладил?
     - Почему ты решил, - шевельнул тот плечом.
     - Видел, что ты возвращался рановато.
     -  А почему ты от Клавки рано  вернулся? - вопросом  же  ответил бывший
тамада, зная, что тот пойдёт провожать её домой.
     - Ты нас к себе не ровняй! Наши отношения не выходят за рамки приличия.
     - Может, и у нас будет так же!
     - А не ты ли мне позавчера говорил другое? - не отставал следователь. -
Или считаешь меня глупей себя?
     -   Какое  вам,  вобще-то,  до  нас  дело?   -   с  вызовом  огрызнулся
допрашиваемый.
     - Раз сердишься, значит, правда: отшила, - съязвил Федя.
     - Да ничего подобного! - Задетый, Рудик изобразил на лице презрительную
гримасу. - Просто ушёл сам.
     - 0х, ах! Он ещё и врать научился у своих ивановцев!..
     - Ничё не вру. - Наклонился  к нему и тихо, чтоб  не расслышала Тамара,
добавил: - Она как раз в эти дни больная.
     - Чё буровишь! - не дошло до Феди. - Вы же ушли с песней.
     - Ты, наверно, ещё не в курсе... Уйдёт Тамара - объясню, что к чему.
     Тамара посмотрела на Ванька, готовая подняться, но  тот знаком разрешил
присутствовать. Ей и самой  было интересно,  чем же кончится  эта  словесная
обработка.
     -  Ничего не надо  объяснять, - сказал молчавший до сих пор старшой.  -
Это к  делу не относится. Мы неспроста завели  этот  разговор - он  для  нас
очень важный.
     - Не по-онял...
     - Важный потому, что стоит вопрос: быть тебе нашим другом или нет.
     - А при чём тут э т о?
     -  А при том, - снова подключился Федя, - что с мерзавцем мы дружить не
собираемся!
     -  Значит, до  этого я мерзавцем не  был, а теперь  стал? - всё  ешё не
уступал своего Рудик.
     - Если говорить начистоту, ты им  был и  тогда... А теперь и тем более.
Не  кривись.  Хоть у  неё, как ты считаешь,  и  не все  дома,  всё  одно  ты
поступаешь подло.
     - В чём же ты видишь подлость?
     - А если  у неё  будет от тебя  ребёнок - ты  что, возьмёшь её в  жёны?
Станешь  помогать, чтоб не  сдохли с голоду? Нет. А теперь ведь не советская
власть! - высказал Федя не только свои аргументы.
     - Вот вы о чём!.. А если она обратно снюхается с каким-нибудь Гундосым,
вы ей запретите? Или и его заставите жениться?
     -  Это,  Рудик,  называется  уже  демагогией,  -  вмешался   Ванько.  -
Во-первых, в  этом случае  наша совесть  не была бы запятнана - Гундосый или
там Плешивый  -  нам  не  друг. А во-вторых, пока  фрицы здесь, мы последим,
чтобы она ни с кем не "нюхалась". Так что выбирай: или Нюська, или мы.
     - Вот так! - поставил точку Федя.
     - Ну... если вы так, то я, конешно, с нею порву, - сдался наконец он.
     - Это  мы и хотели от тебя  услышать. Вот тебе пять, - подобрев,  подал
руку Ванько.
     - Токо ты не тово... а то я твои клешни знаю, - предупредил донжуан.
     Обменявшись рукопожатиями, пошли обедать.
     Подошёл Борис и сообщил,  что сегодня им попалось ещё четыре зайца. Что
он уже их обработал, то  бишь  снял шкурки.  По одному занёс  Феде и Ваньку,
двоих оставили в этот раз себе. Был  и  пятый, но перекрутил петлю  и убег -
петля была неновая. Добавили новых, и  завтра достанется и Рудику. А сегодня
он  составит  им  с  Мишей  компанию  -  пойдут  поискать  покрышку,  может,
попадётся.
     Феде  поручено было заготовить десятка с два  пялец - впрок, потому что
все шкурки желательно сберечь. Из них  можно нашить шапок, а будет много, то
и "забацать" тёплые одеяла  на случай, если придется отсиживаться в погребе.
Захватили фрицы хутор  без боя, даже  стекла  в  окнах остались целы;  но их
наверняка  погонят  обратно,  могут  разразиться  сражения, и придется  всем
спасаться в погребах - так говорят старшие.
     Забегая вперёд, скажем: хутору повезло, и  в феврале 43-го - гитлеровцы
"драпанули" так же поспешно, без боев, как и пришли.
     Оставшийся без поручений, Ванько обмылся  дома у  колодезя и  собирался
отдохнуть в своей комнате. Поздно лег, рано встал - следовало наверстать. Но
уснуть не успел: к матери пришла Елизавета, и поговорить устроились на кухне
по соседству. Он оказался невольным свидетелем.
     - Господи, как же ты, кума, исхудала! -  посочувствовала  мать. - Давно
захворала?
     - На обратной путе простыла: в горах уже холодно.
     - И по горам довелось полазить?!
     - А то как же, там всё больше горы... Идёшь-идёшь по каменистой дороге,
с одной  стороны  скалы, с другой  -  пропасть, а она то вниз, то в гору. То
легко иттить, то зовсим чижало.
     - Так-таки всю дорогу пеши и топала?
     - Что  ты,  в такую-то даленю! Месяца  б не хватило да  и ног тожеть. И
поездом довелось, и лошадьми подбирали, и на ослике случалось.
     - Не приведи господь! И подумать страшно - в такое-то время...
     -   Натерпелась...  И  врагу  б  не  пожелала  такого  путешествия.  Но
дошла-таки до этого проклятого Маёкопу!..
     - С Митей виделась? Как он там?
     - Ой, кума!..  Токо сердцем изболелась... Виделись. Подержались за руки
через колючую проволоку... Худющий, как шкилет. Заросший - не узнать. Лагерь
этот  -  хуже всякой каторги! Представь: держут впроголодь, мыться  негде  -
завшивели жутко. В бараке, говорит, голые нары, холод собачий. Болеют, мрут,
как мухи.  А уж  обращаются с ними - издеваются, как токо хотят. На работы -
кажен день, чуть што не так - прикладом, а то и застреливают.
     - Что ж они там делают, на работах?
     - Говорил, арадром. А ещё какие-то доты чи зоты. Вот так... Наревелась,
душу растравила и  всё... Очкам  обрадовался, как не знаю чему. Говорил, при
первой же возможности убегу. Токо куда там ему, от ветра шатается!
     - Попросила бы: какой, мол, из него работник? А дома семеро по  лавкам,
может бы сжалились.
     -  Кума! И просила,  и молила, и  на  колени падала,  да куда  там!.. И
слухать  не  хочет. Вот  ежли  б  было  чем лапу позолотить!  На  это клюют.
Кой-кому, говорил Митя, посчастило.
     - Сторожат немцы?
     - Не-е,  те  боятся  и  близко подходить - как бы не  схватить хворобы.
Наши,  русские... Откуда токо  набралось такой нечисти, вроде  до войны  усе
были патриоты, усе - "слава Сталину!" А вон скоко переметнулось.
     - Есть, кума, люди, а есть людишки... Были  и, наверно, всегда будут. А
ты ещё и скоро управилась!
     - Спасибо добрым людям. Их, добрых-то, слава богу, больше.
     - Там же эти, как их, черкезы... Они, говорят, русских не жалуют.
     - Кто так говорит, тот, по-моему, брешет. Черкезы - не знаю, не видела.
А адыгейцы - такие ж люди, как  и мы, токо ещё  боле бедные. К горю людскому
отзывчивые. Догонит, бывало, на  двуколке, запряженной осликом,  посмотрит и
остановится. Объясню, где была и зачем, что видела (это когда уже назад шла)
-  послушает  и говорит: садись,  дочка  или  там мамаша, подвезу малость. И
подвезёт  до  аула,  и едой  поделится,  и  платы за  ночлег  не спросит. Но
вругорядь в такую даленю - ни в жисть не решусь отправиться!..
     Ванько достал из-под матраса андреевы часы и прошёл на кухню.
     - Уж извините, тёть Лиза, я случайно слышал ваш рассказ,  - обратился к
соседке. -  Вы  сказали, что если позолотить этим гадам лапу,  то  дядю Митю
могут   отпустить.  Это,  как  я  понял,  -  предложить   охране  что-нибудь
дорогостоящее?
     - Да, детка, что-нибудь очень ценное. Да где ж его возьмёшь!..
     - У меня вот часы золотые. Они, правда, андрюшкины, но его и  тёть Веры
нет... да если б и были, они бы не пожалели для такого дела.  Возьмите. Если
он такой слабый, то  навряд ли  ему удастся убежать... Выздоровеете - может,
рискнёте сходить к нему ещё раз.
     Елизавета дрожащими руками (судя по навернувшимся слезам - не только от
слабости)  приняла  часы,  смотрела  на  них,  словно  это  было некое  чудо
невиданное.  Может, для неё  и действительно невиданное:  секундная стрелка,
золоченный циферблат с выпуклыми голубыми цифрами, массивный золотой корпус,
заморская  работа.  Только  нижняя  крышка  из  белого  металла  и   по  ней
гравировка: "Саше - от друзей"
     Взволнованная  неожиданным  предложением,  женщина  не  находила  слов.
Подняв на него влажные глаза, она наконец бессвязно запричитала:
     - Отчего ж господь не послал мне тебя раньше!.. Да ежли б знать,  что у
Вани, - взглянула на куму, - что  он  даст мне такое сокровище!.. Был бы мой
Митя теперь  уже дома!.. Но  я  пойду обязательно,  доползу до этого  лагеря
смерти, живая или мёртвая... Вот  токо денёк-другой передохну и  отправлюсь.
Спасибо тебе, сынок, за всё: и за часы, и за помощь в хозяйстве, и за заботу
о детях...
     -  Ну что вы, тёть Лиза! - перебил её Ванько. - Не стоит благодарности.
Успокойтесь! - И он ушёл к себе в комнату.
     Ч  е  г  о не  упомянула Агафья Никитична в  своём недавнем разговоре с
Тамарой, так это - что её сестра Матрена уже дважды наведывалась на хутор, и
всё из-за  Валеры. Не упомянула,  чтобы  девочка не подумала,  будто  от них
здесь попросту хотят  отделаться.  А  между тем  это  далеко  не  так. Малыш
разбередил   в    сердце   сестры   нерастраченные    любовь   и   нежность,
невостребованное материнское  чувство  - она  спала и видела  сиротку  своим
сыночком; ей не терпелось наглядеться на него, снова подержать на руках...
     И вот решено было сходить к ней в гости всей семьей.
     Из осторожности пошли раздельно: мать с Тамарой кружной дорогой, Ванько
с братом - напрямик через станцию.
     В  этот  раз  дядя  уже  не  был  чужим. Путешествие  у него  на  руках
доставляло ему истинное удовольствие, и  мальчуган  за всю дорогу о сестре и
не  вспомнил.  Поначалу  испуганно  таращил  глазёнки,  когда  "дада  Ванко"
подбрасывал его, словно мячик, выше себя, но вскоре понял, что это нисколько
не страшно и не опасно; звонко визжал, заливался смехом и требовал повторить
"исё".
     Тётя, увидев дорогих гостей, расцвела в улыбке, кинулась навстречу.
     - Валерочка, моя ж  ты рыбка золотая! Ты  меня  не забыл? - протянула к
нему руки. - Ну, иди же ко мне...
     Рыбка  смотрела  настороженно,  воздерживалась:  мне,  дескать,  и  тут
неплохо.
     - Не помнишь меня? Ну, скажи, кто я?
     - Я тебя помню: ты тётя.
     - На маму разве не похожа?
     - Мама халосая. У мамы вава...
     Ванько заметил, как у тёти  сверкнули на глазах слёзы, но она старалась
не подавать виду. Говорила всё так же весело-ласково:
     - Я тоже буду тебе хорошей мамой. Ну, давай мне ручки!
     - Ты халосая, токо длугая, - стоял мальчик на  своём, но руки протянул.
И тут же был притиснут к груди и обцелован.
     От жалости ли к сиротской судьбе ребёнка, от счастья ли держать его  на
руках, только тётя не в силах была сдерживать слёзы, и Ванько, чтобы отвлечь
её, спросил:
     - Не ждали нас сегодня?
     -Ой,  я  вас кажен день  ждала! - Прошли в дом. - А севодни  смотрю,  а
Мурка так же умывается! И лапой-то всё вроде как с вашей стороны. Ну, думаю,
быть нынче гостям. Ты один?
     -  Мама  с  Тамарой должны вскорости подойти.  Мы  с Валерой  оказались
пошустрей, правда, Валера?
     - Плавда, - согласился тот.
     - А вон и они, лёгкие на помине!
     Тётя передала мальчика и  выскочила встречать. В окно было видно,  как,
по обыкновению, чмокнулись они с  матерью, затем она привлекла к себе Тамару
и тоже поцеловала и пригласила в дом.
     Когда  показалась в  дверях  сестра,  Валера,  притаившийся  у  косяка,
набросился на неё, надув щёки и вытаращив глазёнки:
     - У-у! Я волк, залас тебя съем! - И рассмеялся, довольный произведённым
эффектом: Тамара сделала вид, что страшно испугалась.
     Все тоже засмеялись, а тётя опять взяла его на руки.
     -  Ой,  какой страшный  волчище! -  заговорила к нему.  - А ты  маму не
съешь?
     - Не-е, тебя не съем. И Тамалу не съем, это я налосно.
     - Ах ты ж  моя умница!  - Она принялась  его  тормошить,  но он заметил
"своих" слоников и, как тогда, потребовал: "Дай цацу!"
     Усадив гостей, Матрена подала на стол, и пошла беседа...
     Она  сообщила,  что за всё время  к  ней  на отшиб  "ни одна зараза  не
заглядывала"  -  детям  будет  здесь  совершенно  неопасно.  Ей  хотелось  с
"сёднишнего" дня оставить у себя и "дочку", но Ванько возразил (и Тамара его
поддержала) по  той причине, что тёть Лиза опять ушла в Майкоп  и Вере нужно
помочь по хозяйству. Но заверил, что они часто будут  приходить в гости, а в
дальнейшем Тамара будет жить "то у вас, то у нас".
     П о  з  д н я я осень всё  заметней преображала  землю.  С каждым  днём
редело   карнавальное  убранство  деревьев.  Жухла,  осыпалась  листва,   не
дожидаясь  сильного  заморозка.  Стремительно  укорачивались  дни, всё  ниже
опускалось подслеповатое солнце. Всё чаще небо заволакивали угрюмые тучи, на
всё более грустной ноте скулил, завывал ночами ветер.
     Жизнь на хуторе неуклонно ухудшалась,  к одной беде добавлялась другая.
Давно кончился у  людей  керосин, у самых экономных его хватало разве что на
каганец;  кончались спички,  мыло,  соль.  Полицаи  уводили с подворий коров
независимо от того,  дойная или нет, лишая  детвору, подчас  многочисленную,
единственной кормилицы.
     Прошёл слух,  что в прилегающих  к  Краснодару станицах Елизаветинской,
Марьянской,  Новомышастовской и даже в соседней Ивановке карательные  отряды
проводят  "чистку"   -   уничтожают   поголовно  евреев,   семьи  партейцев,
активистов, просто в чём-то заподозренных станичников... Всё это  тревожило,
вселяло  в души страх и неуверенность в завтрашнем дне. По-прежнему никто не
знал, что творится на  белом свете - как там на фронтах,  что с Москвой, как
дела у Красной Армии...
     Что до подростков, наших  героев, то страхи,  о которых говорили  между
собой  взрослые, их волновали меньше. Хватало  дел  и забот,  отвлекавших от
суровой действительности, привносивших в быт  даже некоторую долю романтики.
Общение и тёплая дружба, шефство над семьями крёстных и многодетных соседей,
та же "охота" на зайцев приносили пусть небольшое, но приятное разнообразие,
удовлетворение от своей значимости.
     Но, как и предполагал в самом начале  Миша,  с  охотой  дела  пришли  в
упадок.  Ни  одной  автопокрышки найти  не удалось (за ними  охотились ещё и
старики-сапожники, использовавшие  прорезиненную  часть  для ремонта обуви).
Зайца было в степи много, но петли кончились, а с  ними и мясо, все эти дни,
почитай, не выводившееся. Без него стало голодно.  Довольствовались  постной
мамалыгой, кукурузной  кашей с  узваром,  кукурузными  же  лепёшками, подчас
недосоленными.  Благо   кукурузы,  как  и  подсолнуховых   семечек,  удалось
натаскать  с бывших колхозных плантаций. Запасец пшенички - она, также как и
кукуруза, имелась не  у всех - расфасовали по узелкам да махоткам, рассовали
по припечкам и прочим закуткам - берегли до весны на семена.
     В  один из скучных,  пасмурных  дней Ванько  наведался  к Феде  домой и
застал его за тетрадкой,  с карандашом в руках. Тот спешно прекратил занятие
и  хотел спрятать письменные принадлежности в стол, где в секретном закоулке
хранил свои литературные опыты.
     - Вижу, что-то сочинял, - поинтересовался товарищ.
     - Вообще  - да.  В этом году знаменательный  юбилей - двадцать пять лет
Советской власти. Четверть века! Напросились стихи, вот и решил записать...
     -  Может, прочитаешь? - Ванько знал,  что неготовых  вещей он обычно не
показывал.
     - Да понимаешь... - замялся тот, - ещё не готово. Коряво пока.
     - Ничего, я критиковать не стану.
     Федя  раскрыл  тетрадь  (тут  и  вправду  было   много  перечеркиваний,
исправлений,  дописок сверху  и сбоку) и,  почти не заглядывая в написанное,
стал  декламировать  -  размеренно, то  с  подъёмом, то  как бы  с  угрозой.
Приведём это стихотворение полностью:
     Едва, после залпа Авроры, в России,
     Впервые в истории, русский народ
     Стряхнул с своих плеч кандалы вековые -
     Помещичий, царский и прочая гнёт;
     Едва эту весть изумлённому миру
     Повсюду людская молва разнесла.
     Как дрогнула жадная свора вампиров,
     Что потом и кровью народов жила.
     В панический ужас поверг мироедов
     Рабочий России великой победой!
     И понял заводчик, кулак и купец,
     Плантатор-расист, бизнесмен-воротила,
     Что рано иль поздно наступит конец -
     Сметёт и его пролетарская сила!
     В Европе, Америке, в мире везде,
     Где люд обездоленный стонет в нужде.
     Тогда толстосумы мешки развязали
     И, с миру по доллару, вал золотой
     Штыком, пулемётом, махиной из стали
     Попёр на Советы зловещей стеной...
     Деникин, Юденич, Колчак и другие,
     Антантой закупленные на корню,
     Пытались, в крови утопив, вновь Россию
     Царю да себе, да Европе вернуть.
     Но Ленин великий, сплотивший народы
     На бой беспощадный за дело Свободы,
     Усилием гения, волею масс
     Страну молодую - дитя в колыбели -
     От алчных шакалов, от гибели спас.
     И вышло не так, как того бы хотели
     Кровавые хищники разных мастей!
     Сбывались мечты угнетённых людей.
     Но поступь Истории денежный Боров
     Законной считать ни за что не желал;
     Он выход искал, и нашёл его вскоре
     В Фашисте Адольфе, что Фюрером стал...
     На этом Федя декламировать закончил  и хотел снова спрятать тетрадку  в
стол, но Ванько протянул руку:
     - На этом всё? Можно глянуть?
     - Пока всё. А вообще -  примерно, половина. Закончить хочу нашей полной
победой над фашистами. Как, по-твоему, ничего?
     - По-моему, очень даже неплохо. Но есть замечание. Можно?
     - Буду очень  даже  признателен!  - его же усиливающими  смысл  словами
разрешил начинающий поэт.
     -  Ну,  первое  -  это  насчёт  кандалов:  их, как  известно,  надевали
каторжанам не на плечи, а на ноги.
     - Согласен.  Пусть будет  "стряхнул с  своих ног кандалы вековые". Хотя
имелось в виду не кандалы конкретно, а царский гнёт вообще. Что ещё, на твой
взгляд, надо бы изменить?
     -  Да  вот  четвёртая строчка: "Помещичий, царский  и  прочая  гнёт"...
Последние слова звучат как-то не по-современному.
     - Можно подумать... А если так: Помещичий, царский, буржуевский гнёт?
     - Это уже лучше.
     - Дальше у меня складывается такой вариант:
     Да только подвёл их стратег бесноватый,
     И Доллар, и Фунт просчитались, увы:
     Вскормили мерзавца, а он, как когда-то,
     Не смог на колени поставить Москвы.
     - Имеешь в виду Наполеона?
     -  Да,  конешно.  Доллар  -  Америка,  Фунт  -  Англия;  главные  акулы
капитализма. Ведь все они на нас чёртом смотрят и с Гитлером заодно.
     - Это точно... Вобщем, будет отличное стихотворение! Но я не думал, что
твои  складные  стихи даются  тебе  так  непросто:  вон  сколько  строчек  с
исправлениями, - покрутил головой Ванько.
     -  Это  не  только у  меня так,  -  сказал Федя.  - Даже  у  Александра
Сергеевича в оригиналах  не всё гладко. Маяковский не зря говорит: "Изводишь
единого слова ради  тысячи тонн словесной руды". А  эти  исправления оттого,
что русский язык, как, наверно, никакой другой, очень богат. У каждого слова
много синонимов, один лучше другого. Перебираешь их мысленно, кажется -  вот
оно,  самое  подходящее слово. Напишешь,  подумаешь, а тут явилось ещё более
удачное.  Затем - единственно  верное, как ход в  шахматах.  Только там надо
мозги напрягать, а когда сочиняешь стихи - одно удовольствие.
     -  Я как-то  тоже  попытался  сочинить. Но дальше двух строчек дело  не
пошло.  Другое дело -  тяжести: тут всё  легко  и просто. И  удовольствие, и
польза, - вернул Ванько тетрадку. - И что думаешь с ним делать.
     - Хотел  от руки,  печатными буквами, размножить и  разбросать в людных
местах.  Подальше, конечно,  от хутора. На станции, в станице  на базаре. Ты
как на это смотришь?
     -  С  неодобрением.  Знаешь,  почему?  Пользы  мало, а случиться  могут
большие неприятности! Многие знают,  что ты  сочинял стишки. Лёха, например.
Поэтому лучше не рисковать.
     - Хотелось отметить славную дату, - явно  огорчился юный поэт. - И хоть
по-комариному,  но  куснуть  или   хотя   бы  припугнуть...  ес