ли не самих оккупантов, то хотя бы их приспешников. - Куснуть бы надо, это точно, - согласился приятель. - Того же Гапона. Но не словами, а как-то почувствительнее. К старосте у меня личные счёты: приказал забрать у моей крёстной корову. Она проследила, куда отвели - и что ты думаешь? Поставили у него в базу. На откорм. - Выслуживается, прихвостень фрицевский! Сперва откормит и только после этого им на стол. Заделать бы ему красного петуха, чтоб нечем было и свою худобу кормить. - Как раз с этим я к тебе и шёл. Посоветоваться, как это лучше сделать, чтоб не влипнуть. - У него во дворе аж две скирдяки люцерны, и есть хар-роший способ их уничтожить. При этом без всякого риска быть заподозренным. - Что за способ? Выкладывай, - оживился Ванько. - Я недавно прокипятил в подсолнуховой золе клочок ваты от старой фуфайки, - начал Федя издалека. - Рудик подсказал. И знаешь, какой она стала горючей! Не хуже той, что имеется в подсолнуховых шляпках. - Ну и что? Огонь добывать у нас пока есть чем. - Слушай дальше. Если из такой ваты изготовить жгутик длиной... ну, скажем, в полметра (это можно определить опытным путём), чтобы тлел минут десять. Один конец вставить в бумажную трубочку, насыпать в неё немного винтовочного пороху и рядом положить тряпку, смоченную в керосине... Смекаешь? Поджечь жгутик с другого конца... - Он дотлеет до пороха, от вспышки загорается тряпка, - закончил его мысль Ванько, - и... - Красный петух готов! - А за это время запросто можно слинять, и гадай, кто это сделал. Что ж, это получше, чем мина с линзой! - Хотя бы потому, что устроить всё это можно глубокой ночью и в любую погоду. Их рассуждения прерваны были ворвавшейся в хату возбуждённой троицей. Лица ребят светились радостью. Не успел Ванько спросить о причине, как Борис вручил ему листок бумаги. Тот, пробежав глазами, воскликнул: - Так это ж весточка от Андрюшки! Федя выхватил и впился глазами. - Точно... Уж я-то его каракули знаю! - Волнуясь, начал, читать: "Сообщаем, что мы живы, здоровы и в безопасности. Вы всё поймёте, узнав, что с нами тот, кого мы видели на островке в бинокль с кургана. Он тоже шлёт вам горячий привет. Мама пусть не переживает: у нас тут всё нормально. М. всех вас целует, а я крепко жму руки. Андрон". Да, это писал он. Жаль, что не сможем уже порадовать тёть Веру, - добавил Федя, возвращая весточку. - Вы где это раздобыли? - всё ещё не мог поверить глазам Ванько. - Вот он, - кивнул Борис на Рудика. - Токо что принёс от тёти. - Он принёс ещё одну радостную новость, - добавил Миша. Все взоры обратились на обладателя новостей. - Ещё мне стало известно, будто под Сталинградом фашисты встретили решительный отпор, и Красная Армия больше не отступает. Тётя узнала это то ли от самих немцев, то ли ещё откуда и надеется, что успехи гитлеровцев на этом кончутся. - Это - долгожданная новость! Спасибо, Рудик. - Ванько на радостях хотел тиснуть ему ладонь, но тот предусмотрительно спрятал руку за спину. - У него ещё одна... ну, не новость, воще, а так, ценную мыслю подал. Расскажи, Рудя, сам (с тех пор, как сосед "исправился", между ними установились прежние отношения). - Про телефонный провод? Ну, дело было так. Тётя строго наказала быть поосторожней из-за записки, и я пошёл не через станцию, а решил прошмыгнуть через путя правее. Неподалёку от насыпи увидел провода. Их трудно не заметить: один красный, другой зелёный и проложены по земле. Поблизости никого, дай, думаю, посмотрю, что там под изоляцией. Срезал немного, а под нею стальной провод. Правда, многожильный, но вполне пригодный для петель. - Нужно откусить метров хотя бы по десять! - воскликнул Борис. - Это обтяпать труда не составит, - буднично сказал Ванько. - Пока Фрицы где-то там спохватятся, мы будем уже на хуторе. Вечером того же дня дело было успешно "обтяпано" У т р о выдалось пасмурное, но без тумана. Небо набухло тяжёлыми, низкими тучами. Глянешь вверх - и не понять, стоит ли вся эта свинцовая масса на месте, или всё же куда-то ползет. Кажется, вот-вот закружат в безветрии первые снежинки-мотыльки. Или, как это бывает на Кубани чаще, зарядит противная, бесконечная морось. Ставить петли из нового провода отправились вчетвером, прихватив - уж очень он скулил-просился! - и Тумана. В прошлом году удовольствие сопровождать их выпадало ему часто. И заключалось оно в том, что имелись возможности поразмяться - погонять зайцев. Первое время, вспугнув с лёжки, он гонялся за ними до изнеможения, потом пришёл к выводу, что догнать - это, вообще-то, и необязательно. Достаточно делать вид, что имеешь такое намерение да при помощи громкого лая поддать жару, чтоб у косого душа забилась в самые что ни на есть пятки. В этом году такое счастье улыбнулось впервые, и собачьей радости не было границ. Он то убегал вперёд, то, наоборот, отставал, внюхиваясь во что-то, одному ему ведомое; то озорной его лай слышался справа или слева, то он вдруг гнал косого прямо на ребят. Нынче они попадались ещё чаще. Наплодились ли за лето чересчур, война ли согнала в эти края, но будь Туман понеопытней, укатали бы они его, как известную Сивку крутые горки. За кладбищем, на подходе к лиману, заметили трёх подозрительных типов, которые на небольшом удалении друг от друга шли степью, то и дело нагибаясь, словно что-то ища. - Интересно, кто это шляется по бывшей нашей территории? - недовольно проворчал Борис, передавая мешок со снастями напарнику. - Лично меня, воще, это теперь не волнует, - обозвался тот. - Я снял тут последние две петли. А с этими пройдём на ту сторону гравийки. Во-он к тому кургану, под самой Ивановкой. Они там ещё непуганные и подальше от хутора. - Да, так будет безопаснее, - одобрил Ванько. - Дома тоже чтоб никаких следов! - Я всю изоляцию сжёг до капельки! - заверил Миша. - Мне кажется, вон тот длинный смахивает на Лёху гапона, - досмотрелся Борис. - И с ним Плешивый и Гундосый. По-моему, они ищут петли... Надо б их хорошенько предупредить, воще. - А знаете, это хорошо, что они нам встрелись, - сказал Ванько. - Вы им не грубите. Станем вести себя вежливо: надо выведать, не обзавелся ли Лёха новым волкодавом. Туман, поначалу знавший о близком присутствии чужаков лишь по запаху следов, метров со ста обнаружил их и визуально. Сердито облаял, но предпочел вернуться поближе к своим. Сблизились. - Ба, знакомые лица! - наигранно-удивлённо воскликнул Борис. - А я голову ломаю: кто бы это мог быть? Привет, Лёха, как житуха? - Та здоров, якшо нэ шуткуеш... - Здравствуй, Лёша! - подойдя, любезно поприветствовал его и Ванько. -Ты не держишь зла за тот случай у ерика, когда вы завязали нам сухаря? - подал руку для приветствия. - Здоров був, - с неохотой протянул тот свою. - Тилькэ нэ давы, бо я нечайно пальця вывыхнув. - Да? Как же ты так... Ну, я тремя пальцами. Чё это вы тут делаете? - Чулы, шо якось пэтлямы зайцив ловлять. Хочемо найты, шоб глянуть, як их роблять. - Ну и как, нашли? - Та пока ни. Пакилэць якыйсь бачив, круг вытоптанный, заячий шерсть. Цэ, мать, вы тут ловытэ? - Можем оставить это место вам. А сами хотим поставить где-нибудь в другом. - Так вы йдэтэ ставыть пэтли? Покажить хочь одну, як вы их робытэ! - Можем не только показать, но и подарить. Миша, выбери-ка самую лучшую, надо поделиться с товарищами опытом. Мишка развязал мешок, долго копался в нём, ища образец, изготовленный из старой проволоки. - Если самую лучшую, то вот она, - сказал, передавая Лёхе; тот долго вертел её, одноглазо рассматривая диковину. - А дэ ж вы дроту бэрэтэ? - С дротом трудновато, - сказал Борис. - Из обода автомобильной покрышки. Нашли аж чуть не под Ивановкой. Пока с Мышком допёрли, сто потов сошло, - соврал он. - А там бильш нэ було? - Одна оставалась... Если никто не подобрал, воще. За ними сапожники гоняются. На подошвы. - А дэ це само, дэ? - попросил уточнить Лёха. - Во-он, за той будкой, метров пятьдесят. В кювете. Дорожная будка - небольшой жилой домик с садом и огородом - виднелась километрах в трёх. - Я там нэдавно був и, каатца, тэж бачив покрышку, - соврал в свою очередь он. Туман, несмотря на запрет, продолжал лаять, и Лёха поинтересовался: - А цэ, мать, той пэсык, шо мий вовкодав чуть був нэ загрыз? - Да... Чуть ему тогда крышка не вышла, - подтвердил хозяин. - А мий же ж здох... Мать, ты его чимсь ударыв. - Может быть, не помню, - согласился Ванько. - Но откуда ж я знал, что это пёс да ещё и твой? Думал, во двор заскочил бешеный волк. Ты б на моём месте поступил бы так же. Вас с паном полицаем я сразу был не заметил. - Такэ-такэ... На вовка вин був дуже похожий. - Не горюй, дело это наживное. Небось взамен уже двух овчарок заимел? - Та дэ там!.. Достав цуценя, а колы це воно выростэ, - ще й гавкать не вмие. - А что это твои друзья не подходят, загордились, что ли? - Чим там им гордыцця! Заскиснялысь, мабуть. - Ну, ладно! Доставайте дроту, делайте петли по этому образцу и желаем вам удачи. А мы пойдём, а то уже и моросить начинает. Ребята пошли своей дорогой, а те сошлись вместе, рассматривая образец. Затем, как и можно было ожидать, несмотря на морось - мелкую, словно пропущенную через сито - заспешили в сторону дорожной будки. Эта морось, оседая на бурьян, стала превращаться в гололёд. - Я, братцы, начинаю предполагать, что бог на небеси всё-таки есть, -сказал Борис, когда они, перейдя через гравийку, направились в сторону кургана. - Хоть мы и нехристи, но это он приподнёс нам подарочек. - Ты имеешь в виду "цуценя"? - догадался Ванько. - Ну! "Гавкать нэ вмие" - это ж как раз то, что нам на руку. - А вот заправляющий хлябями небесными - Илья Пророк, кажется, его кликуха - или дрыхнет, или делает нам назло, - посмотрев вверх, недовольно посетовал Федя. - Погодка начинает мне не нравиться... Эй, а за кем это Туман погнался? Вроде как за индюком! Действительно: пёс настиг какую-то длинноногую птицу, повалил её у них на глазах и тут же, повизгивая от азарта, устремился за другой, такой же. Подбежав ближе, увидели серую птицу с прокушенной головой. - Братцы, это ж дрофа! - воскликнул Ванько. - А вон и ещё... раз, два, три... пять штук! Осторожно окружаем, чтоб не разбежались, щас он всех их передушит. Запоминайте, где, чтоб найти. По ходу, метрах в пятнадцати, четко выделяясь на фоне жухлой и словно бы остеклованной травы, задрав головы, их настороженно разглядывала стайка крупных рябо-коричневых птиц. Управившись с ещё одной жертвой, четвероногий помощник примчался на зов хозяина. - Туман, взять! - показал он ему направление; в несколько мгновений была повергнута ещё одна. - Мишка, не прозевай, вон та хочет улизнуть. Туман, куси её! Молодец! Ко мне! Теперь эту - взять! Да, фортуна явно ребятам благоволила: удача свалилась буквально с неба. Это был тот редкий даже по тем временам случай, когда припозднившихся почему-либо перелётных птиц застигает в пути непогода. Видимо, гололёд утяжелил крылья и вынудил сделать посадку; возможно, выводок просто сел передохнуть, а тут случилась изморось, приведшая к обледенелости. И взлететь не смогли, и спастись бегством - у Тумана ноги оказались порезвей. Как бы там ни было, а перед ребятами вскоре лежала горка дичи, где каждая особь наверняка тянула за десяток килограммов! По такому случаю петли устанавливать не стали. Спрятали, прикрыв травой, обозначили место ориентирами - отложили это дело на завтра. Четыре дрофы поместились в мешке, его нёс Ванько; остальные - по штуке каждый. Настроение у всех было приподнятое, если не сказать радостное. На подходе к гравийке Миша поинтересовался: - А как мы ими, воще, распорядимся? Вон их скоко! - Сёдни нехай командует Ванько, - предложил Борис. - Это благодаря его нам такое счастье привалило. Будто специально к празнику Октября! - А при чём тут я? Не мне, а вон кому благодаря, - кивнул в сторону Тумана. Пёс, словно сознавая, что сделал большое и важное дело, больше по бурьянам не носился. Чинно бежал спереди, то и дело останавливаясь и поджидая, пока плетущиеся медленно сократят дистанцию. - У тебя, Мишок, есть, я вижу, предложение? - Я почему и спросил, воще... К празднику у нас будет теперь зайчатина. А этой лёгкой добычей можно поделиться с соседями. Лично мне хватит и полдрохвы. - А лично я полностью тебя поддерживаю, - одобрил предложение Ванько. - Вы как? - повернулся к Борису. - Насчёт мяса у меня возражений не имеется. А вот перья - их надо бы собрать все. - И приподнести Мегере на перину, - съязвил Миша. - Дурак ты, Патронка, хоть и неглупый малый!.. Не Вере, а пацанам: у них не токо матрас, но, наверно, и подушки набиты соломой. - Насчёт перьев договоримся, - сказал Ванько. - А мясом распорядимся, я думаю, так: Миша - Рудик, Борис и Федя - это две штуки. Одной мама поделится с крёстной. По полптахи андрюшкиной и фединой крёстным, то есть тёть Ивге и Мачневым. Шапориным выделим целую дрофу... это пять? Остаётся две. - Он сделал паузу, предоставляя возможность сказать слово и другим. - Тёть Лизе надо бы уделить две, - предложил Борис, покосившись на Михаила. - Их шестеро душ - это раз. Потом - я вчера заходил проведать -она всё ещё хворая. Еле-еле душа в теле... - В такую даль пешедралом - тут, воще, не всякий и мужик выдержал бы, - вместо поддевки посочувствовал Миша. - Жаль, что сходила напрасно. Лично я, воще, за. - Я бы не сказал, что напрасно, - заметил Ванько. - Когда унала, что её муж погиб, она часы отдала какой-то тётке из Ивановки. И тем самым помогла вызволить нашего же земляка, такого ж бедолагу. - Я сказал "напрасно" - лично для неё, - поправился Миша. - А кому ж отдадим последнюю дрохву? - Может, Клаве? Напополам с этой, как её, с Иринкой, - поспешил добавить Федя. - Которая нам розы удружила для Тамары, помните? На том и порешили. Проснулся наконец либо смилостивился и "заправляющий хлябями небесными": гололёд прекратился. Тот, что осел на траве, осыпался, поднялись выше и словно бы повеселели тучи. В их разрывы начало проглядывать ущербное светило. Приближаясь к хутору, заметили Рудика: он спешил им навстречу. - Интересно, удалось ли ему договориться? - сказал Федя. - Щас узнаем. Это было бы очень кстати! Объясним, что имелось в виду. Федя дописал стихотворение, посвященное двадцатипятилетию Советской власти. В последней строфе выражалась твёрдая уверенность в победе Красной Армии над Германией. И речь снова зашла о том, что неплохо бы его размножить и распространить, дополнив сведениями о том, что под Сталинградом гитлеровцы уже встретили решительный отпор. О том, что Ольга Готлобовна свой человек, ребята уже не сомневались, а Ванько знал об имеющейся у неё пишущей машинке. Рудика командировали в станицу узнать, не согласится ли она сделать доброе дело. Такая листовка нужна была ещё и для того, чтобы отвести подозрения от хуторян в совершении поджога, решение о котором было уже принято. - Ну, вы даёте! - удивился Рудик, приблизившись. - Где вы их столько набрали? - На ловца и зверь бежит, и птица летит! - Борис дал подержать свою ношу. - Так что будешь сёдни трескать кашу с дрохвятиной. Если, конешно, заслужил. - Тяжеленная! Килограмм десять, если не больше. А насчёт "заслужил"... сделал токо полдела. И то насилу упросил. Напечатала. Но не стихотворение: она его похвалила, конешно, и одобрила, токо распространять ни в станице, ни тем более вблизи хутора запретила. Зато про Сталинград - аж десять штук! И предупредила: в первый и последний раз. - Ну, и за то спасибо! - поблагодарил Федя. - А ты за полдела получишь полдрохвы, - сказал Миша, но уточнил: - Не в наказание, а так мы договорились. В н а м е ч е н н ы й день, под вечер, все собрались у Ванька, чтобы обговорить подробности намеченной диверсии - поджечь гапоновскую люцерну. Нужно было предусмотреть возможные последствия: не пострадают ли от пожара соседи; не падёт ли на них подозрение. Словом, учесть все мелочи. Сошлись на том, что соседские постройки далеко, крыши мокрые, а погода будет безветреная. Пару листовок закрепить в таких местах, где бы их обязательно увидели и прочли - это должно снять подозрения с соседей и вообще с хуторян. А самого Гапона припугнуть. Глядишь, после такого щелчка по носу он поумерит своё холуйское рвение, Себе в помощники Ванько взял Бориса. Его задача - смотреть в оба, пока напарник будет занят приготовлениями, и в случае какой-либо неожиданности вовремя предупредить. Ждать кануна праздника, как предполагалось ранее, не стали, потому что после нескольких моросистых дней установилась вдруг чудная погодка; она могла так же вдруг и испортиться. Вечер, близившийся к полуночи, задался тихий и звёздный. Полная луна едва ли не с высоты зенита заливала округу молочным светом настолько ярким, что гапоновский орешник, всё ещё довольно густолиственный, надёжно прикрывал юных диверсантов тенью. В конце фундуков задержались - метрах в двадцати от цели. Отсюда подворье - как на ладони: кирпичный дом, с верандой, под черепицу, окна без ставен; света в них не видать. Неподалёку летняя кухня с навесом, столом и приставной скамьей. Два высоких стога, ещё непочатые, вынесены в глубь двора. В двух метрах от них - внушительных размеров поленница, несколько брёвен, одно из которых лежит недорезанным на козлах - всё это тоже наверняка сгорит, подумали мстители. В нескольких метрах от стогов - кукуруза: урожай хозяева, возможно, убрали, а вот бодылкой, похоже, пренебрегли. - Будто специально для меня оставили! - сказал Борис. - Я залягу вон там, напротив, и в случае чего швырну в тебя комком земли. - Навряд ли придется это делать: все уже давно дрыхнут. Пошли! Стога сложены столь близко, что не понадобилось дёргать сена для соединительного мостика, и "мина" была установлена у основания одного из них. Она представляла собой бумажную воронку со вставленным с узкой стороны конуса самодельным "бикфордовым шнуром". Нехитрое устройство подготовлено было в считанные минуты. Оставалось поджечь свитый из ваты, толщиной с карандаш и полуметровой длины жгутик, когда рядом шлёпнулся кукурузный початок. Сигнал? Ванько затаился, прислушиваясь. Расслышал неразборчивый говор и шаги: со стороны дома к навесу приближались двое. По голосам тут же узнал Лёху и Гундосого. "Чёрт, думал, одни мы не спим, - ругнулся Ванько. - Придется подождать"... Приятели уселись на скамью. Ванько распрямился на полный рост, дал понять Борису, что сигнал принят. Присел и стал ждать. Из разговора, доносившегося теперь отчётливо, заключил, что дружки встретились недавно. - Так ты кажешь, свиданирував? - с нетерпеливым интересом переспросил Лёха. - С ким же цэ само? - А вгадай! - Та бис тэбэ зна... Хиба обратно с тиею шалапутною? - Тилькэ сичас од нэи. - Ну и як - хочь полапать дала? Писля того, як ты хотив угостить нэю и нас з Грыцьком. а Кулька обороныв. - Та я сёдни ще нэ лиз. - И нэ лаялась? . - Ни словэчком нэ уприкнула, шоб мини луснуть! - Так шо, може, ще попробуем? Зробышь? - Та мини нэ жалько, бо вона до цёго жаднюча. А карасину дасышь? - Я ж тоби позавчора давав цилу литру! - То я просыв соби. А тэпэр трохы ий, бо каже: не прынэсэшь, то й нэ прыходь - нэ пустю й блызько. - Такэ, такэ... Нэ боисься, шо оти черты рыла начистють? - поинтересовался Лёха. - Сам же казав, шо воны сталы бояться нас, як огня... - Так то мэнэ! Ладно, трохе дам... А то ще будэ, як зи мной: ничого нэ пообищав, понадиявся був на сылу. Полиз, а вона як вчипылась за я... за якэсь мисто - цилый тыждэнь потом роскарякою ходыв... - Це, мать, Варька Сломивська? - догадался Гундосый. - Вона, шоб ий на тим свити кыслыло!.. Посуд прыхватыв? Ходим до хлягы. Было слышно, как совсем рядом клацнула и откинулась крышка фляги, как, утопив бутылку, набулькали в неё керосину. "Придется с поджогом погодить: керосин и нам нужен позарез!"- подумал Ванько. Подождав, пока дружки ушли и всё стихло, поднялся. Фляга стояла возле большой собачьей будки, из которой вылез, волоча цепь, симпатичный кутёнок, не научившийся ещё не то что "гавкать", но и разбираться, где свои, а где чужие. Несмотря на поздний час, он, похоже, не прочь был поиграть. Погладив его, Ванько попробовал флягу на вес - полная. Отнёс в орешник. - Представляешь, полна керосину! - с радостью объяснил Борису. - Да ну! - удивился тот. - А фитиль ещё не поджигал? - Надо сперва опорожнить, а уж потом всё остальное. Флягу-то нужно вернуть, пусть думают, что сено сперва облили керосином, потом подожгли. Иначе ним и пользоваться будет опасно. - И то... Я об этом не подумал, - согласился помощник. Вернулись через полчаса. Смочив ещё одну тряпку остатком керосина, Ванько оставил флягу между стогов. Зарозовел кончик жгута, в носу щекотнуло запахом палёной ваты. Прошёл к кутёнку, освободил от ошейника: будка стояла близко к стогам. Одну листовку оставил на столе, придавив кирпичом, другую ниткой привязал к столбику навеса. "Цуценя" игриво ворча, теребило его за штанину, некоторое расстояние бежало следом, потом вернулось во двор. П е р е с к а з невольно подслушанного разговора у Рудика ревности не вызвал. - Это на неё похоже! - только и заметил презрительно. Миша отреагировал более эмоционально: - Ну и ну, воще!.. Обратно снюхаться с Гундосым! Поз-зор, воще... Речь шла, как можно догадаться, о Нюське Косой. Никого не задела и хвастливая лёхина уверенность, будто они стали его бояться. Это он возомнил о себе после той встречи в степи, когда ему подарили "самую лучшую" петлю. Пускай его, не стоит обращать внимания! А вот Гундосого надо от Нюськи отвадить и припугнуть, решили ребята. Вспомнили про череп, некогда найденный близ лисьей норы в терновнике за бригадой. Был он жёлт, тронут временем, но цел и крепок. Все тридцать два зуба сохранились в целости (их потом посадили ещё и на клей). Нижнюю челюсть закрепили так, что "рот" мог открываться и закрываться, не отваливаясь. Служил этот череп атрибутом власти при игре "в судью, разбойника и палача". На его основе назавтра после пожара "забацали" чучело Безносой. Оставалось выследить, когда хахаль заявится к Нюське на свидание и хорошенько обоих припугнуть. В ближайший вечер Гундосый не появился. Возникло даже опасение, не забрал ли Лёха свой керосин обратно. Однако на следущий день, едва стемнело, Миша примчался из разведки - остальные участники находились у Шапориных - возбуждённый: - Заявился! В хате горит лампа, матери не видно, а они сидят на топчане, воще, и обнимаются, - доложил он. Всем было ужасно любопытно поглядеть, удастся ли "номер"; но к нюськиной хате отправились без девчат (Тамара как раз пришла на хутор погостить). Осторожно прокрались к хате и сгрудились за глухой стеной. Луна ещё только поднималась, все было погружено в сумрак, но это не мешало из заготовок быстро соорудить чучело костлявой: на палке с крестовиной закрепили череп, на "плечи" набросили простыню. Укрепленный внутри, в затылочной части, каганец из винтовочного патрона, в который вставили смоченный керосином фитиль, четко высветил пустые глазницы, носовую дыру и зубы. Сам балахон подсвечивался изнутри фонарём. - Ну как, впечатляет? - спросил Ванько. - Как живая. Не хватает токо косы через плечо, - отступив на пару шагов, оценил Борис. - Начнём! Стоя сбоку, Борис постучал в стекло. Устроившиеся напротив окна поодаль Федя с Мышком видели, как Гундосый выскользнул из объятий и тревожно уставился в темень. Нюська дунула на стоявшую неподалёку лампу без стекла, та погасла. Борис затопал ногами, замяукал, протяжно завыл. Одновременно Ванько стал надвигать на окно чучело и с помощью подпорки опускать-поднимать нижнюю челюсть освещенного черепа. Несколько секунд в комнате длилось шоковое безмолвие. Затем тишину взрезал истеричный визг и крики: - Мама! Спасите! Нечиста сыла прыйшла! Спустя ещё несколько мгновений что-то загремело в сенях, и из дверей пулей вылетел вусмерть перепуганный гость, в одних штанах да рубашке, босой и без фуражки; гнусавя, вопил: - Каравул! Рятуйтэ! Как наскипидаренный, припустился по огороду в сторону балки и исчез в темноте. Давясь смехом, ребята, разобрав сооружение, быстренько направились к Шапориным. - Теперь Гундосый и за одеждой побоится прийти вечером, - сказал Федя с усмешкой. - А уж на свидание - и арканом не затянешь! - в тон ему заметил Рудик. - Да и у Нюськи пропадёт желание к подвигам, - добавил Борис. - А она, воще, не спятит окончательно? - Ежли не возражаете, я могу к ней наведаться, - предложил Рудик. - Дня через два. Узнаю, как она себя чувствует. - Сходи, - согласился Ванько. - Станет рассказывать про "нечистую силу", так ты страшно удивись и посоветуй: надо, мол, остепениться, иначе дело может закончиться адом. - Точно! - поддержал идею и Миша. - Она дура, воще, и во всю эту бузу верит. Т е л е ф о н н ы й провод оказался намного устойчивей на изгиб, чем прежний: за время пользования им ни одному косому не удалось перекрутить петлю и убежать, что иногда случалось раньше. Но были у него и недостатки. Петли часто приходилось выбраковывать из-за того, что не удавалось должным образом выровнять и настроить заново, если в ней побывал заяц. Даже новые были неустойчивы - отгибались книзу, сбивались ветром; их приходилось закреплять растяжками. Запас их быстро уменьшался, и ребятам пришлось "выкусить" ещё метров тридцать. В один из ноябрьских дней - он выдался не по-осеннему тёплым и солнечным - все собрались у Миши во дворе готовить новые снасти. Борис срезал ножом изоляцию и откусывал нужной длины отрезки, а также удалял из них медные жилы. Миша, сидя у огня, прокаливал концы заготовок, чтобы легче было делать ушки с одного конца и прикручивать к колышку с противоположного. В руках у Ванька снасть обретала законченный вид. Говорили о том, о сём. - Ты медные проводки не выбрасывай, - предупредил Миша. - Из них классные растяжки получаются. - А я с ними аккуратно! Глянь, - показал Борис пучок ровных золотистых проволочек. Встретившись взглядом с Ваньком, добавил: - Ох, наверно, и психуют фрицы! Второй раз заделали им козла. - Небось, думают, что это дело рук подпольщиков, - усмехнулся тот. - Пусть привыкают... Это только начало. - Слышь, Рудик... - Федя помедлил и продолжал: - Ты с матерью и дедом свободно говоришь по-немецки. А вот фрицевский диалект смог бы разобрать? - Конешно. А чё? - Мы, после отступления наших, в акациях нашли исправную телефонную трубку. Что если подсоединиться к проводам и послушать, о чём сейчас фрицы базарят? - Можно... Токо зачем? - Была охота здря рисковать! - заметил и Борис. - Я говорю не о телефонных проводах, - уточнил Федя. - Видел, как ихние связисты лазали по столбам напротив хутора... - Это я из пряща чашечки поразбивал, - вставил слово Миша. - Правда, и до меня кто-то десятка два расколошматил. - Дай закончить! - упрекнул его не успевший досказать мысль Федя. -Так вот: линию уже, видимо, восстановили. Её не охраняют, поэтому никакого риска не будет. А хотелось бы узнать... Закончить мысль не успел он и в этот раз: помешало неожиданное появление Тамары. Это было неожиданно потому, что Ваньку она сказала, будто собирались с Верой сбегать к тёте за мукой и солью. И вот на тебе: бежит огородом, со стороны балки, одна... Почуяв неладное, он кинулся навстречу. Задыхающуюся, выбившуюся из сил - едва успел её подхватить: - Что случилось!?.. - Ой, Ванечка, беда... Веру схватили... - сбивчиво сообщила она. - Как - схватили? Кто схватил? Где? - посыпались вопросы подоспевших. С трудом переводя дыхание, сбивчиво поведала она следующее: шли с Верой через станцию, перешли пути, спустились вниз к базарчику, и тут немец схватил её и потащил за собой. Словно только теперь представив весь ужас случившегося, Тамара в отчаяньи залилась слезами; сквозь судорожные всхлипы ничего нельзя было разобрать толком. - Успокойся и расскажи всё по порядку, - уже во дворе, усадив её на табуретку, попросил Ванько. - Как всё это началось? - С самого начала я не видела, - глотнув воды, принесённой мишиной матерью, начала она говорить более спокойно. - Мы договорились переходить порозно, и она шла сзади... ну, метров на десять от меня. Когда я оглянулась, немец держал её за косу и смотрел в лицо, будто хотел опознать в ней не знаю, кого... - А откуда он, воще, взялся - не заметила? - На базарчике бабка торговала семечками, а он стоял возле неё и набирал в карман прямо из ведёрка. - Когда проходила, на тебя не пялился? - спросил Рудик. - Глянул мельком и всё. Я обошла его подальше - боюсь их до смерти. - Он как выглядел... я имею в виду - молодой или старый? - поинтересовался Борис. - Старый хрыч. Лет сорок, если не старше. - Странно, - терялся в догадках Ванько. - Чем она могла его заинтересовать!.. - Чем! Она ведь на мордочку симпатяшка. - Рудик наклонился к нему, понизив голос до шёпота: - Может, захотелось развлечься с молоденькой. - Если б для этого, он бы выбрал Тамару, а не малолетку. Тут что-то другое... У неё было что-нибудь в руках? - Кроме как жакетки - ничего. Мы спешили, и ей стало жарко. Она потом её выронила, я хотела подобрать, но не смогла: следила, куда он её поведёт, издаля. А потом стало не до жакеток, сразу кинулось домой к вам. - Надо что-то делать, - первым напомнил Борис удрученно. - Действовать надо - и немедля! - словно очнулся от потрясения Ванько; голос стал решительным и твёрдым. - Ты, Миша, остаёшься - убери и спрячь всё это подальше, чтоб никаких следов, - распорядился, кивнув на снасти и цветные обрезки изоляции. - Остальные - со мной. Прихватываем пистолет, лимонку - и нужно вызволить Веру любой ценой! Чего бы это ни стоило! - Посмотрел Рудику в глаза: - Идёшь с нами? Дело опасное... - Обижаешь! - Извини. - К Тамаре: - Он куда её затащил, в помещение вокзала? - Я не успела сказать... За вокзалом есть небольшой такой кирпичный домик - туда. - Это упрощает дело! Ты тоже идёшь с нами, будете с Федей на подхвате. - Надо прихватить и бинокль, он у меня дома, - напомнил тот. - Может пригодиться. - Беги, токо быстро! Рельсы переходили в разных местах, поодиночке, затем сошлись вместе уже за вокзальным зданием. Кирпичное, продолговатое, одноэтажное, это здание, судя по некоторым освещенным окнам, было обитаемо, но ни во дворе, ни поблизости в этот предвечерний час уже никого не наблюдалось. Прилегающая территория обсажена пришедшим в запустение декоративным кустарником - вечнозелёным, густым, вымахавшим в рост человека, особенно на задворках. Здесь и нашли надёжное укрытие от посторонних взглядов. Федя с Тамарой устроились в кустах дожидаться результатов - в условленном месте неподалёку. В случае перестрелки им сказано было немедленно уходить к тёте. Втроём подкрались ближе к домику, залегли под кустом. Домик оказался всего лишь будкой непонятного назначения, размером примерно 4х4 с двумя забранными решёткой окнами, за которыми угадывался свет. С расстояния в двадцать метров в бинокль четко видны пропущенные через оконные рамы цветные телефонные провода. Всё говорило за то, что в будке кто-то есть. Прошло около двух часов - здесь ли ещё Вера? Если здесь, то как она, что с нею сделали - неужели надругались? И тут, похоже, не один... Интересно, заперта ли дверь? Если заперта изнутри - ждать ли, пока кто-нибудь выйдет? Или постучать, а когда откроют, ворваться силой? Эти вопросы беспокоили всё время, пока Борис размалёвывал лица вонючей масляной паклей. - Сделаем так, - распорядился Ванько, когда было покончено с гримом. -Ты, Боря, останешься снаружи, будь начеку и действуй, как договорились. Рудик, вот тебе лимонка, - он отвинтил колпачок, вытряхнул кольцо. - Как токо ворвемся внутрь, изготовься и пригрози подорвать, если вздумают кочевряжиться. На какое-то мгновение, сколько б их там не было, они остолбенеют. Остальное сделаю я, сообразуясь с обстановкой. Пошли! Короткая перебежка - и вот она, дверь. Из-за неё доносится нечёткий мужской голос. Осторожное нажатие - подаётся! В следующее мгновение, как гром среди ясного неба, требование на немецком: - Встать! Руки за голову! Ну, собаки! В левой руке кольцо от взрывателя, в правой - граната. Поднята выше головы, чтоб лучше было видно. Без кровинки в лице двое гитлеровцев в форме рядовых, сидевшие за столом с полевыми телефонами, вмиг выполнили требование; с ужасом переводили взгляды с лимонки одного налетчика на пистолет другого. Стоявший возле Веры гестаповец тоже на несколько секунд оторопел, но тут же схватился за кобуру. Схлопотав рукояткой по темени, рухнул на пол. Придя в себя (надо сказать, обоих в первую минуту бил-таки колотун), Рудик приказал своим подопечным встать лицом к стене, сунул гранату в карман, вооружившись вместо неё пистолетом напарника. Тем временем Ванько, отложив пистолет гестаповца, занялся Верой. Она была жива и невредима, если не считать кровь из носу и красных от побоев щёк. Появление друзей стало и для неё полной неожиданностью, а радость была столь велика, что она не могла вымолвить ни слова. - Они тебя не покалечили, идти сможешь? - Ванько торопливо разматывал провод, которым по рукам и ногам туго прикрутили её к стулу. - Смогу... Как же вы меня нашли? - Скажешь спасибо Тамаре. Что им от тебя нужно? За что сцапали? - Из-за мониста... которое мне Борька... Договорить она не успела, так как гестаповец, очнувшись, сделал попытку подняться. Получив тумака по голове, снова обмяк. - Ладно, расскажешь опосля. Щас Борька отведёт тебя к нашим. - Он снял последние витки провода. Дверь оставалась распахнутой, и Борис видел всё, что происходило внутри. Едва в дверях показалась Вера, кинулся навстречу. Резко задребезжал телефон, один из связистов инстинктивно оторвал руки от стены. - Стоять! - приказал Рудик. - Айн момент! - крикнул в трубку и положил обратно. - Переведи: если они, раньше чем через полчаса, вздумают выбираться наружу - пристрелим на пороге! Говоря это, Ванько выдёргивал из трубок и аппаратов шнуры. Поискал глазами оружия - такового не оказалось. Извлек из кобуры запасную обойму, разломил табуретку и, прихватив ножку, кивнул: "смываемся". Ножку просунули в дверную ручку снаружи, и дверь, открывавшуюся внутрь, открыть стало очень непросто. К этому времени, передав Веру из рук в руки поджидавшим в кустах, вернулся Борис. - Вытрите лица и возвращайтесь в хутор, - распорядился старшой. - Через путя переходите порознь. А я с полчаса подожду для страховки. Смеркалось. Через насыпь проскочили благополучно. Кукуруза у станции всё ещё была густой, под её прикрытием без осложнений возвратились домой. Выяснилось: Борис смастерил из кусочков цветной изоляции "красивое монисто" и преподнёс своей зазнобе. Бдительный связист - это ему, видать, дважды пришлось восстанавливать поврежденную линию - увидев это украшение на шее Веры, сообразил, что к чему. Дорого могла стоить легкомысленность этого поступка... "Ювелиру" пришлось выслушать неприятные, но справедливые слова упрёков. Вчера на закате многочисленное вороньё, держа путь на ночёвку, устроило в небе неистовую свистопляску. Неудержимая ли радость или, наоборот, чувство обеспокоенности обуяли этих, в общем-то, спокойных и солидных кубанских аборигенов, только они словно взбесились: кувыркались, взмывали вверх-вниз, метались, будто играли в перегонки в малиновых лучах предзакатья, оглашая округу криками. В этот вечер нашим пацанам было не до ворон, а то бы и они поняли: быть назавтра перемене погоды! Выскочив поутру на физзарядку, Ванько был немало удивлён: за ночь ветер сменил направление на обратное. Вчерашние, такие весенне-лёгкие, пушистые облака, развернувшись, сгрудились, помрачнели, набухли свинцовой тяжестью, замедлили ход. Словно стыдились в столь неприглядном виде возвращаться туда, где ими любовались ещё вчера. То и дело срывалась колючая снежная заметь, пронизывающий ветер швырял ею в лицо, шелестел о стены хаты, наметал Туману в будку. - Что, не хочется покидать нагретого места? - навешивая мешковинный фартук на лаз, заговорил с ним Ванько, отзанимавшись. - Пришла, брат ты мой псина, зимушка-зима! "Надо сходить к тёть Лизе, взять для Веры тёплую одежду, - размышлял он. - Да заодно и успокоить - небось, переживает, почему не вернулись вчера. Скажу: у Валеры, мол, день рождения, и тётя оставила её в гостях на целый день, а то и два". К обеду ветер стих, крупяные заряды перешли в хлопья, а те - в настоящий снеговал. Просёлок и гравийка, которыми Ванько с Борисом держали путь на станицу, повлажнев, ещё чернели, а вот жухлая трава по сторонам на глазах исчезала под пуховым покрывалом. Снег был мягок, липуч, и хуторская детвора наверняка высыпала из хат - посражаться в снежки, слепить первых баб-снеговиков. Снежки, снеговики - об этом подумалось Ваньку. Бориса же беспокоила предстоящая встреча с Верой. Она, наверно, ругает его почём зря... И навряд ли простит страшную глупость - подсунуться с этим дурацким монистом. Из-за которого была, считай, на волосок от смерти. И не только она! Могла бы не выдержать издевательств, и тогда схватили бы всех. Страшно подумать, чем всё это могло кончиться!.. И хотя, как говорится, пронесло, хорошего отношения от неё теперь не жди... Да и было ли оно вообще? Вот уже с год, как он к ней всей душой, а она к нему? Всей спиной. Как, действительно, мегера: не дотронься, не обними, делай так, а не этак. Может, лучше вообще не появляться ей на глаза!.. - Слышь, Вань, - сбавил он шагу, - я, пожалуй, вернусь. Делать мне там особо нечего... - Ну, знаешь! - догадался тот о причине. - Будь мущиной. Заварил - так расхлёбывай. Я вот пробую поставить себя на её место. И вижу два варианта её отношения к тебе после всего случившегося. Один - это если ты для неё так себе, серединка наполовинку; она ведь ещё пацанка, ей простительно. Так вот, в этом случае она может (и имеет на то полное право) отчитать тебя или даже презирать за дурость. Другой вариант - когда она и упрекать-то не станет. Если ты ей нравишься, то нет такого греха или проступка, которого не простишь любимому человеку! И потом, ты ведь хотел сделать ей приятное, и она, небось, обрадовалась подарку; они до всяких безделушек охочи. Так что ты раньше времени не казнись. Доводы товарища до некоторой степени развеяли сомнения, и Борис зашагал веселее. - Не боишься, что после вчерашнего фрицы понаставят везде наблюдателей и станут хватать всех подозрительных? - высказал он опасение на подходе к железнодорожному переезду. - Лицо ты мне изгваздал вчера - насилу отмыл. А одеты мы по-другому - попробуй теперь узнай в нас налётчиков! Которому я дал по черепку, он, конешно, очухался; но не думаю, что устроит большой тарарам. Это ведь позор: какие-то пацаны - и едва не угрохали матёрого гестаповца! - Я тож так думаю, - согласился с ним Борис. - Единственная для них зацепка - это выйти на Рудика, говорившего с ними по-немецки. Но, по-моему, тут тоже дохлое дело. Переезд был безлюден, если не считать часового у моста через ерик. Он на них даже не посмотрел. Ещё через четверть часа их, чихая и потягиваясь, приветствовал Жучок, а спустя минуту выскочила сияющая Тамара. - Мы тут за вас переживаем да волнуемся! - сообщила она. - А мы за вас. Как тут, куток не прочёсывали? - Пока нет, но держим погреб наготове и выглядываем поминутно. Зашли в комнату. Федя с Валерой, листая книжку, рассматривали картинки; Вера встретила гостей у порога. С виноватым видом Борис зашёл последним, боясь встретиться взглядом с пострадавшей. Но, оказалось, напрасно опасался он её неприязни: Вера кинулась к нему первому и, обняв (чего за нею пока не водилось), прильнула к его стылой щеке; он почувтвовал, как что-то горячее обожгло кожу лица... В следующую минуту, вся в слезах, потянулась она к Ваньку. Тот поднял её, как ребёнка, мизинцем смахнул слезинки. - Ты чё плачешь? А ну перестань! - Посадил её на диван, сел рядом; Борис пристроился с другой стороны. - Это я от радости... Когда сидела, привязанная к табуретке, думала - никогда больше вас не увижу. А ночью сон нехороший приснился. Будто вас поймали и хочут казнить... - Успокойся и расскажи нам, как всё это случилось, - попросил Ванько. Тётя взяла на руки "сынулечку" и Федя тоже приготовился слушать. - Да как... Шли через станцию, Тома впереди, а я немного сзади. Напротив базарчика немец: подозрительно так уставился на меня, а потом - хвать за косу! Рассматривает монисто и что-то белькочет. Сердито, аж в лице меняется... Притащил меня в тот домик, а там ещё один. Снял монисто, показывает ему, а тот и себе - как психанул, думала сожрет живьём. Потом прикрутили меня к стулу, один куда-то ушёл и через некоторое время вернулся с начальником. - Привёл, видать, незадолго до нашего появления? - Да, их не было долго... Сижу ни живая, ни мёртвая. Проволка повпивалась, сперва было больно, а потом тело как занемело, перестала чуйствовать. Не знаю, что им от меня нужно, в голове всякие страшные мысли. Что вы меня выручите, я ведь уже и не мечтала... Этот, третий, сразу начал выспрашивать, он немного понимает по-нашему, где, мол ты взяла это? Монисто, значит. Кто, говорит, тебе его дал. А я видела, как они сравнивали цвет с теми проводами, что у них. Догадалась, что Борьке и всем вам грозит опасность и решила правды не говорить. Нашла, говорю, на станции. Когда? спрашивает. Кто ещё был при этом? Где живу, добивался. Сперва по-хорошему, уговаривал, а когда увидел, что я забрехалась, стал кричать, бить по лицу... Грозил сделать из меня какой-то биштек. Вера снова заходилась хныкать и тереть глаза. - Не плачь, - сказал Ванько в утешение, - я за тебя отомстил: наварил ему на голове такую шишку, что нескоро забудет. За ночь следы от побоев не сошли, напротив: чётче обозначились синяки; нос и губы всё ещё были припухшими. В таком виде, как Ванько и предполагал, ей попадаться на глаза посторонним было нельзя. Под вечер Федя с Борисом засобирались домой, а Ванько - на тамарин край: проведать Серёжку и заодно забрать из сарая винтовочные патроны, так как порох, столь необходимый при добывании огня, давно закончился. - Заночевали б вы у меня, - предложила тётя. - А то мы всё одни да одни, сыночку моему скушно. А завтра все вместе и пойдёте. Её горячо поддержала Тамара, и ребята остались. С н е г шёл недолго и к вечеру наполовину стаял. Снова стало серо, неуютно и сыро. На макушках деревьев покачивались на ветру голодные вороны и мрачно, пронзительно каркали. На унылых улицах не попадалось ни взрослых, ни детворы. В соседнем со спиваковским дворе Ванько увидел женщину и подростка, пиливших на козлах какую-то ветку от фруктового дерева. Заметив приближающегося к ним человека, женщина перестала дёргать поперечку, малец тоже обернулся в его сторону. Вдруг он сорвался с места и с криком "ура! Ко мне друг пришёл! " бросился к Ваньку. С ходу растопырив ноги, чтоб не вымазать обувью, сиганул ему на грудь. Гость подхватил его, подбросил выше себя, поймал и поставил на ноги. - Ну, здорово, дружище! - осторожно пожал ему ладошку. - Вот, выполнил обещание - пришёл к тебе в гости. Не ожидал? - Не-е... Я думал, что ты обманул. - Ну, брат! Друзья не обманывают. Подошли к улыбающейся матери. Это была моложавая, приятной наружности женщина лет тридцати. - Здравствуйте, Елена Сергеевна! - Ванько высвободил руку - мальчуган тёрся о неё лицом, словно игривый котёнок - и протянул матери. - Меня зовут Иваном. - Вы, видимо, тот самый молодой человек, что помог Сереже вернуть карандаши? - Был такой случай... Вы, тёть Лена, обращайтесь ко мне на "ты", а то неудобно: я всего на пяток лет старше вашего сына. - В самом деле? А по виду не скажешь. Ну, пройдёмте в хату... - Давайте сначала допилим, а то получается, что я вам помешал. - Можно и так. У нас совсем нечем стало протопить. Сережа все сухие ветки в саду поспилил, теперь вот старую яблоню решили пустить на дрова. Да только она нам не очень поддаётся, - посетовала она на житейские трудности. Ванько осмотрел поперечку: развод имеется, а вот зубья давно забыли, что такое напильник. - Да, с нею сильно не разгонишься... У вас напильника треугольного, случайно, не найдётся? - Найдётся! Наш папа столяром был, у него всяких напильников навалом, - доложил Сережа. - Мам, можно, я поищу? - И он убежал. - А колун у вас имеется? - Ванько заметил кучу потемневших от времени чурбаков, сложенных в сторонке. Они со всех сторон общипаны были топором; поколоть - у хозяев, похоже, не хватило силёнок. - Есть и колун... - Елена Сергеевна покосилась на кучу. - Но они такие суковатые, что им и ума не дашь... - Ну, это мы ещё посмотрим, скажи, Серёга? Притащи-ка колун! - Ты, мама, даже не представляешь, какой он сильный! - отдавая напильник, воскликнул малец. - Он их в щепки раздербанит. Действительно, не прошло и двадцати минут, как чурки "раздербанены" были на мелкие полешки. Дрова снесли в сарай и сложили в штабель. - Это ж надо! - радовалась хозяйка. - Даже не верится: не было ни дровинки и вдруг - целый кубометр! Спасибо тебе, сынок, преогромное!.. - Ерунда, тёть Лена, не стоит благодарности. Наточив пилу, которая пока не понадобилась, прошли в хату. Здесь в углу над столом с точёными ножками мерцала слабая лампадка, освещая икону с наброшенным вышитым рушничком. Её света было достаточно, чтобы заметить образцовый порядок в обстановке комнаты. Оставив обувь у порога, присели на лавку с ажурными спинками, свидетельствовавшими, что её создатель - это, видимо, был отец - любил и знал своё дело. Мать заходилась мыть под рукомойником ботинки, а у ребят завязался оживлённый разговор. - Мама, он останется у нас и ночевать! - с радостью сообщил Серёжа, когда она, закончив, вытирала руки. - Вот и хорошо: на дворе уже стемнело. Сейчас приготовлю вам поужинать. - А чё это у вас такой свет, тоже керосин кончился? - поинтересовался гость. - Уже забыли, как он и пахнет... Спасибо бабушке: она у нас верующая, припасла масла лампадного. Но тоже уже мало осталось. - Мы его экономим, - добавил Сережа. - Токо с вечера светим, и то недолго. - А как с огнем, у тебя есть кресало? - Не-е... Бегаю к соседям за жаром. Знаешь, как надоело!.. Принесу в чугунке, а после с мамой дуем-дуем, пока пламя загорится. У меня так аж голова кружится и в глазах темнеет. - И с огнем беда, и куда ни кинь - всюду одни беды... Позови, сынок, бабушку, будем ужинать. Сережа вышел в соседнюю комнату и вскоре вернулся, таща за руку старуху (та, видимо, шла без особого желания). Ванько поднялся, поздоровался лёгким поклоном. - Здравствуй... Ты, детка, чей же будешь? - Она подошла ближе, подслеповато щурясь. - Он, бабуля, живёт далеко, ты его не знаешь! - объяснил внук громко, поскольку бабка была, похоже, глуховата. - Помнишь, я о нём рассказывал? Он пришёл в гости специально ко мне! Сославшись на отсутствие аппетита, бабуля вернулась обратно. Проводив ее, Елена Сергеевна присоединилась к ужинающим и сама. Поглядывая на ребят, улыбалась довольно: приятно было видеть горячую привязанность сынишки и то, что гость ведёт себя с ним на равных, слушает его с неподдельным вниманием. Ужиная, они в то же время рассматривали рисунки, поворачивая их к тощему свету лампадки. - Мам, сделай нам свет поближе, а то плохо видать! - попросил художник, довольный похвалами друга. - Вы бы, сынок, отложили это дело до утра, - посоветовала она. - Не дай бог, погаснет - останемся и без такого. А мне ещё и со стола убирать, и постели стелить. - И правда, Серёга, - завтра и досмотрим, - поддержал её Ванько. - Но скажу тебе честно, я уже убедился: получается у тебя классно! Мне в жисть так не нарисовать. Молодец, из тебя получится настоящий художник. - Отложив альбом, обратился к матери: - Тёть Лена, в прошлый раз из слов Сережи я понял, что вы со Спиваками были добрыми соседями... - Они были милые и скромные люди. Причин для ссоры не возникало, - сказала она, вздохнув. - А вы с Тамарой, выходит, были школьными друзьями? - Учились в одной школе. Вам о ней что-нибудь известно? - Их с отцом забрали в полицию. Не знаю, как уж получилось, но отец застрелил полицейского. Мы надеялись, что там разберутся и девчонку отпустят, но вместо этого следующей ночью увезли и мать с малышом. Потом слух прошёл, что родителей казнили... А что сталось с Тамарой и братиком - никто не знает. - Так я рад вам сообщить: они с Валерой живы и здоровы. - Что ты говоришь! - встрепенулась Елена Сергеевна. - Ты их видел? - Перед тем, как идти к вам. От Тамары вам большой привет. - Спасибо... А я все эти дни сама не своя: что с ними, бедняжками, сталось? Их что, отпустили? - Как же! От фашистов дождешься... - И Ванько рассказал то, что уже известно читателю. - Я слов не нахожу, чтобы выразить, как ты меня обрадовал! - заметила она под конец. - Прямо камень с души... Спасибо тебе и от меня. - И от меня тоже! - вставил Сережа. - Ещё я беспокоилась, что не смогу передать кое-что из их барахлишка да вещичек. Клава - это их маму так звали - как чувствовала, что придут и за нею. Попросила сложить всё это в узел и сохранить. Надеялась, сердешная, что деток не тронут. - Мы с ребятами тоже надеялись, что её, такую больную, оставят в покое, - сказал Ванько. - На другой день утром пришли узнать, но... - Сережа говорил, что ты и во двор заходил. - От него я узнал, что ночью приезжали на машине, можно было и не ходить. Но Тамара сказала, что в сарае спрятано кое-что, представляющее для нас интерес. - А что это такое? - тут же заинтересовался пацан. - Кой-какие боеприпасы. - А почему мне не показал? - Времени было в обрез. Кроме того, на соседней улице ждали товарищи и переживали, не попал ли я в засаду. Тёть Лена, тогда у них возле сарая лежало несколько срубленных акаций. Они ещё там, не знаете? - Брёвна лежат, я видел вчера, - сообщил Сережа. - А кизяки уже кто-то забрал. И стекла из окон вытащили. - Я встану пораньше, так вы не обращайте внимания. Схожу в сарай, заберу остальное. - Тоже боеприпасы? - поинтересовался сосед. - Не только. Там есть кое-что и для тебя. Пока не скажу, что; пусть это будет сюрпризом. - А что такое "сюрприз"? - Ну, вроде подарка. Этот, как его, Гаврюха, кажется, - он тебя больше не задирал? - Не-е! Он теперь меня боится трогать. - Давайте, ребятки, заканчивать разговоры, пора ложиться спать, - напомнила мать. - А то скоро и с вечера нечем будет посветить. - Да и я собирался встать ещё до рассвета. Надо с этим узлом выйти затемно, а то примут за вора, - поддержал её Ванько видя, что малец с доводами матери не согласен. - Тогда, чур, с тобой буду спать я! А ты, мама, иди к бабушке на печь. - Хорошо, сынок, так и сделаем, - улыбнулась та. Незадолго до рассвета Ванько проснулся (умел делать это без помощи будильника), оделся и бесшумно вышел во двор. В сарае без труда нашёл место, где зарыт противогаз и подсумки с патронами. Отвинтив маску, её и обоймы сложил в сумку, остальное зарыл обратно. Выйдя, приподнял акациевый хлыст - тот оказался ему под силу. Все пять брёвен перетаскал во двор - классные будут дрова! Управился затемно. Вернувшись в хату, в потёмках натолкнулся на Елену Сергеевну: одетая, она сидела возле посапывающего Сережи. - Тёть Лен, вы чё не спите? - Услыхала во дворе возню, - сообщила она полушёпотом. - Испугалась, пришла к вам и обнаружила, что тебя уже нет. С чем ты там возился? - Перетаскал те брёвна к вашему сараю. Как-нибудь придём, распилим на дрова. - Да как же ты их осилил, такие тяжеленные?! Мог ведь надорваться... - Они оказались не такими уж и тяжёлыми. - По земле волочил? - Да нет, на плечах. Следов видно не будет. - Да я не к тому... Их как-то дедок какой-то хотел утащить, да не подюжил. Вот я и побоялась... - Не бойтесь, я к тяжестям привыкши. Мне ложиться уже не стоит, - поспешил он переменить тему, - ещё немного - и отправлюсь к своим. Коптилку зажечь нечем? - Нет, сынок, теперь только утром. - Я почему и спросил. Могу вам в этом помочь. Клочок бумажки найдёте? - Поищу. Большой? - С рублёвку или чуть больше. Он достал из специального кармашка "зажигалку" - пулю с надпиленным носиком, для безопасности втыкаемую в гильзу острым концом внутрь. Разрядил один из принесённых патронов, отсыпал щепотку пороху на ладонь и стряхнул на светящуюся голубым чёрточку на бумажке, оставленную зажигательной пулей. Порох вспыхнул, бумажка взялась пламенем. - Прямо чудеса какие-то! - воскликнула удивлённая хозяйка, зажигая лападку. - Эти чудеса, если хотите, могу оставить вам. Чтоб Сереже не бегать каждый день за угольком. Не побоитесь? - А это опасно? - Не очень. Если быть аккуратным. Надо, чтоб содержимое этой вот пули не попало на кожу, иначе будет ожёг. Ну а если всё-таки случится промашка, тоже не страшно: сразу опустить руку в воду и стереть тряпкой. Так как? - Заманчиво, конечно... Покажи ещё раз, как это делается. - И покажу, и вы при мне повторите. Поверьте, ничего сложного нет! Продемонстрировав наглядно и предложив то же самое проделать ей, он оставил хитрую зажигалку, а также насыпал в стакан пороху, разрядив для этого несколько патронов. - Эту сумку спрячьте в надёжном месте, - попросил под конец. - Я за нею приду позже. Сереже, когда проснется, привет. И большое вам спасибо за сохранённые вещи, они будут очень кстати. - Спасибо, сынок, и тебе. Привет от нас Тамарочке и Валере. Будь осторожен: на нашем краю ходить небезопасно, - напутствовала она, проводив за порог. - Немцы или полицаи по ночам, иногда под самое утро, кого-то расстраливают в карьере неподалёку отсюда. Не приведи господь нарваться! - Буду очень осторожен. До свиданья! На этот раз Жучок то ли проспал, то ли поленился встретить на подходе, как делал это зачастую. Лишь когда скрипнула калитка, он вылез из будки, заходился потягиваться и фыркать носом. Ванько почесал у него за ушами, погладил; поднимаясь с корточек, увидел тётю: она поджидала его в дверях. - Ты почему ж не предупредил, что там и заночуешь? - упрекнула она вместо приветствия. - А я тут сама не своя - не случилось ли чего... Что это у тебя за узел такой? - Сюрприз для Тамары. Соседка сохранила кое-что из ихних вещей. - Мне бы только их метрики нашлись! - воскликнула тётка. - Заходи, а я ставни пооткрываю, рассвело совсем. Оставив сюрприз в сенях и разувшись, Ванько осторожно, чтоб никого не разбудить, отворил дверь в комнату. Но, похоже, "сама не своя" была не только хозяйка: на краю печи, свесив ноги, в исподнем сидела Тамара. Сняв фуфайку, подошёл к ней. - Почему не спишь, ещё ж рано! - Не хочется, - пояснила она одними губами. - Ссади. Протянув к нему руки, спрыгнула и, подхваченная, обвила его шею. - Какая ты тёпленькая! - Он медлил отпускать, желая, видимо, напитаться её теплом. - Наверно, рано легли? - Нет, заснули поздно. Но мне такой сон приснился, что проснулась и больше не могла уснуть... Уже, наверно, с час. - Хороший или плохой? - Страшный. Будто тебя схватили немцы... Ой, тётя идёт, пусти! - Она, между прочим, не против, чтоб я был ещё и её зятем. - Посадил на диван. - Ты её тоже тётей зовешь? - Ага. Валера - тот сразу стал звать мамой. А мне как-то непривычно. Пооткрывав ставни, вернулась тётя, приветливо кивнула на тамарино "доброе утро" и прошла к себе - возможно, чтоб не разбудить остальных. - А тётю Гашу один раз нечаянно назвала мамой, - вернулась к прерванному разговору. - Нечаянно, говоришь? - Честное слово, не умышленно. - Да я разве упрекаю!.. А она что? - Ничего, обозвалась и всё. Я аж хотела извиниться... - По-моему, не за что. Она тебя давно дочкой кличет. Так что схватившие меня немцы, - напомнил о недорассказанном сне, - хотели меня расстрелять? - Ой, даже не это... готовились повесить, и знаешь, где? Однако досказать сон снова не пришлось: проснулись и остальные обитатели печи. Оказывается, с вечера была жарко натоплена русская чечь и все пятеро изъявили желание спать именно на ней. Правда, Валера, наигравшись со взрослыми, запросился потом к маме. Девчонки юркнули одеваться в тёткину комнату, Федя с Борисом подсели на диван. - Ну как, всё нормально? Наверно, помогал по хозяйству? - спросил Борис. - Да. Десятка полтора суковатых чурбаков поколол... пока занесли, сложили - темнеть начало. И уж больно пацан не хотел отпускать. - Патроны принёс? - Из сарая забрал, но прихватил не все, придется сходить ещё. Случилась ноша более срочная... Он не успел пояснить, какая именно, так как вернулись девчата. У Веры опухоль с губ сошла да и на лице следов от побоев почти не стало заметно. Однако припухлость появилась у Бориса. Она явно бросалась в глаза, Вера то и дело косилась в его сторону. - Борь, а что это у тебя с нижней губой? - поинтересовался и Ванько. - А вон, - кивнул он на свою ненаглядную. - Локтем двинула, чумичка. - Не будешь распускать! - заметила та назидательно - Думаешь, я с тобой целоваться собирался? Больно нужно... Хотел сказать что-то на ушко, так ты сразу... - Ничего, до свадьбы заживёт! А после она и дичиться не станет. - Если я ещё захочу на ней, дурёхе, жениться!.. - Ну, а с Тамары причитается: у меня для неё сюрпризик! - Ванько вышел в сени и вернулся с объёмистым узлом. Она сразу же узнала свою скатерть, и ей стало не до вознаграждений. Молча развязала, стала разбирать содержимое. Это были какие-то документы, письма, фотографии, одежда. К каждой вещи она припадала лицом, словно желая насладиться запахом родного дома. Не всхлипывала, не причитала, только слёзы лились в два ручья... У Веры и тётки глаза тоже были полны слёз. Девчонку на время оставили одну, чтобы не мешать горестным воспоминаниям. В и н т о в о ч н ы й порох из патронов, найденных в зарослях после ухода наших, а также конфискованных у полицая и даже тех, что прихватил с собой недавно ночью, расходовали бережно, он тянулся долго, но вскоре снова кончился. Как и запас серы, которой навыколупывали было из ребристых катков, каковыми молотили на току хлеб (ею были закреплены железные штыри-полуоси с боков). Из этой серы приловчились делать "спички", окуная в расплав нарезанные кусочками стебли куги. Она легко загорается от тлеющей ваты либо уголька и воспламеняет спичку. Но всё это кончилось и приходилось до головокружения и слёз дуть-раздувать, пока добьёшься пламени, чтобы зажечь лампу или в печи. И Ванько с Рудиком отправились на Чапаева забрать остальные патроны да заодно и распилить акациевые брёвна. Зима стояла сиротская, с неустойчивой погодой. С утра было вроде по-божески, осадков не ожидалось. Но на подступах к станице неожиданно потемнело, завьюжило, повалил густой снег; округа, посветлев, на глазах преобразилась. Станичная детвора высыпала на улицы играть в снежки. На место прибыли задолго до обеда. На этот раз Елена Сергеевна обрадовалась не меньше Сережи, когда Ванько вручил ей двухлитровый бидончик с керосином. - Ой, какое ж вам спасибо, ребятки! - воскликнула она, подняв крышку и понюхав с таким удовольствием, словно это был мед. - Без света - хоть плачь. Было немного оливкового масла, но и оно кончилось. А этого богатства хватит теперь до лучших времён! - Верите, что они скоро придут? - Без такой веры жить бы стало совсем невмоготу. Верим и надеемся. А вы разве нет? - Мы, тёть Лена, тоже. И даже знаем, что ждать осталось недолго. - Твои слова да богу бы в уши, как говорит наша бабушка! А это с тобой... - Мой товарищ, Рудик. Пришли распилить акации. Тащи, Серёга, пилу! - У нас и те дровишки ещё тянутся, - сказала Елена. - Как топим, так и поминаем тебя добрым словом. - Зима только началась. А с Сережей вы с такими брёвнами не справитесь. Вскоре брёвна одно за другим стали превращаться в кучу чурок. Когда она выросла до внушительных размеров, Ванько уступил место у козел хозяйке и взял в руки колун. Сережа принялся таскать поленья в сарай и делал это столь шустро, что друг едва успевал обеспечивать его работой. - Ну ты и моторный! - похвалил он его, когда дело шло к завершению. -Закончим - сделаю тебе подарок. - Который сюрприз? - вспомнил тот прежнее обещание. - Сюрприз да ещё какой! Хочешь иметь настоящий прящ? - А то нет? А где ты его возьмёшь? - Сами сделаем. Имеется отличная резина! Кончай трудиться, найди старый ботинок для кожатки да срежь покрасивше рогатку. Вот тебе ножик. Но смотри не порежься, он острый. - Ура! У меня будет настоящий прящ! - Взбрыкивая от радости, он убежал выполнять задание. И вскоре вернулся. - Вот, нашёл аж три штуки. Такие? - показал срезанные заготовки. - Вот эта - годится. Но давай сперва договоримся, что ты не будешь стрелять по птичкам, даже по воробьям. Идёт? Управившись с дровами, Рудик ушёл навестить тётку, Елена Сергеевна - готовить обед, а Ванько с Серёгой занялись прящом. Резинки вырезали из противогазной маски, и он получился на загляденье. Для мишени нашлась дырявая сковородка, на боеприпас ушла пара кирпичей. Меткости стрельбы стали учиться метров с десяти. Стрелял, разумеется, Сережа. Он, пожалуй, впервые держал в руках эту заветную мечту всех подростков, и на первых порах не всё получалось - мазал. - Ты, старик, не спеши отпускать кожатку, - наставлял его Ванько. - И когда целишься, представляй, будто перед тобой не сковорода, а полицайская морда. И ты хочешь вмазать ему в лоб. Отомстить за тётю Клаву. Дело вскоре пошло на лад. После нескольких удачных попаданий стрелок счёл необходимым уточнить, в кого ж можно стрелять. - А ворон и кряков можно убивать? - Ворон - пожалуй. Они птичьи гнёзда зорят. Но, опять же, старайся, чтоб и на расплод немного осталось. Во время обеда он решил выяснить-таки и насчёт лягушек, или "кряков", которых летом в зароях "не меньше миллиона" - От них больше вреда, чем от ворон. Потому что писаются, а потом на на руках бородавки, - пояснил он. - Сережа, ты же за столом находишься! - укоризненно заметила мать. - А ну прекрати! Пришлось разговор этот отложить и главное внимание уделить обеду. На стол были поданы суп гороховый с мясом и кукурузные лепёшки. А кто ж не любит гороховый суп, даже если он и без мяса! Елена Сергеевна всё же заметила извинительно: - Вы, конечно, заслужили лучшего угощения, но... - Отличный супец! - не согласился Ванько. - Да ещё и со с мясом. У вас вроде и худобы никакой не видно. - Была и худоба, да кончилась. Бычка променяла на кукурузу, коровку-кормилицу забрали немцы. Пришлось, хоть и жалко было до слёз, извести и овечку. Её да с пяток кур засолила в кадке, упрятала в погреб. Вот и тянутся понемножку - и мясцо, и соль. - Тёть Лена, - управившись с добавкой, поинтересовался, на всякий случай, Ванько, - вам, случайно, не знакома такая фамилия: Голопупенко? Сережа прыснул, а мать сказала: - Что-то вроде знакомое... Нет, не припомню. Тебе зачем? - Я как-то познакомился с ихним пацаном. Я с Тамарой и он убежали тогда из казаматки. А вот адрес, где живёт, спросить не додумался. - Может, наша бабушка знает, пойду спрошу. Едва мать вышла, как Сережа вернулся к несостоявшемуся разговору: - А по крякам из пряща можно стрелять? Их за станицей больше миллиона. Квакают - аж сюда слыхать. Мы летом ходили на них с лозинами. - Всех перелупили? - Не-е! Может, штук сто. Мама перестала пускать: там полицаи стали людей убивать. Я не видел, но слышал, как они из пулемёта: ды-ды-ды, ды-ды! - Ты чего это раздыдыкался, вояка? - вернулась мать. - Бабушка вспомнила: году в двадцать шестом или седьмом дочка её подруги выходила замуж за казака с такой фамилией. Тогда они жили на улице, которая сейчас называется Заройной. Это недалеко отсюда. - Бабушка и фамилию своей подруги назвала? - А как же: Сергиенковы. Матрена Кирилловна. - Так я, пожалуй, щас к ним наведаюсь. Спасибо за вкусный обед! - поднялся он из-за стола. Ветер утих, и валил густой снег. Снежинки величиной с бабочку-капустницу, снижаясь, делали замысловатые пируэты и тихо ложились на землю, заборы, налипали на ветви деревьев. Хаты в нескольких метрах теряли очертания, различались лишь их силуэты, сливавшиеся с небом, которое, казалось, опустилось донизу. Пройдя метров двести в указанном направлении, Ванько услышал ребячий гомон, а потом увидел и их самих, лепивших на пустыре снежных баб. Делали это так увлеченно, что ему и самому захотелось тряхнуть стариной. Свернул к ним и занялся делом. Снег мягок и липуч. Словно к магниту, клеится к заготовке, навёртывается, как бумага на рулон, обнажая землю. Едва он поставил на-попа громадное тело будущего снеговика, как ребятня, бросив свои занятия, окружила его со всех сторон. - Оце будэ баба так баба! - раздались восхищённые голоса. - Баба-великан! - От бы нам таку сробыть! - Поможете делать - считайте, что она ваша, - пообещал Ванько. - Поможем! А шо нада делать? - хором согласились дети. - Тебя как звать? - посмотрел он на озорного, всё ещё веснущатого, в облезлом треухе, мокрого с ног до головы сорванца. - Митя, - представился тот. - А меня Гриша! А меня Витя! А меня Шурик! - наперебой сообщили свои имена желающие помогать. - Прекрасно! Витя и Митя - вы скатаете правую руку. Гриша и Шурик - вы займитесь левой. Чтоб были вот такой толщины и одинаковые. Ты - тоже Витя? Сбегай к плетню и принеси два прута: воткнём, чтоб руки не отваливались. За дело! Через короткое время на пустыре возвышался почти двухметровый толстяк-снеговик. с глазами, носом, ртом и даже с пальцами на растопыренных руках. К восторгу всех создателей. - Братва, а кто из вас знает, где живут Сергиенковы? - поинтересовался на всякий случай главный скульптор. - Я! - вызвался один из Вить. - Вин живэ коло нас. - Кто - вин? - не понял Ванько. - Дедушка Михей. - А разве баба Мотя... она уже там не живёт? - Так вона ж вмэрла, ты шо, нэ знаешь? - И он теперь живёт один, дедушка Михей? - допытывался Ванько. - Чичас з ным отой, як его... О-он ихняя хата, - показал малец и с полдороги припустился назад, к снеговику. Двор Сергиенковых выглядел запущенно и неуютно, даже прихорошенный снежным покрывалом. Стены хатёнки облуплены, ставни некрашены, окна наполовину "застеклены" фанерками. Если б не дымок из трубы да не свежий след от порога до сарая, можно бы подумать, что подворье давным-давно нежилое. На зов и стук откликнулись не сразу. Лишь после настойчивого - в фанерку окна - за дверью послышалась возня, звякнуло по меньшей мере два крючка и в притворе показалось тронутое оспой лицо, которое хмуро осведомилось: - Чиво надо? - Надо Степу Голопупенка. - Ванько узнал товарища по несчастью и ждал, улыбаясь, приглашения войти. - Ваня, ты?! Заходи! Как же ты меня нашёл? - Было б желание! - Гость несильно пожал протянутую руку. - Язык ведь до Киева доводит. Прошли в хату. Сквозь окошко в два стекла (фанерки не в счёт) в комнату проникал сумеречный свет, позволявший, впрочем, разглядеть отсутствие должного порядка и здесь. Но было тепло: в печи весело потрескивали дрова. Отблески пламени падали на дощатый стол с немудрящей утварью - ведром с водой, ковшиком и другой мелкой посудой. - Один хозяинуешь? - спросил Ванько, не найдя взглядом деда. - С дедушкой. Но он почти не слазит с печи. Садись вот сюда, к огню, - указал Степан на примитивный табурет о трёх ножках врастопырку и вогнутым сидением из войлока; сам устроился на чурке рядом. - У тебя что, родных больше никого нет? - Почему? Мама и сестрёнка. Я, вобще-то, живу не здесь. - Отчего ж не заберёте к себе деда? - Пока переходить не соглашается. Мы бабушку недавно похоронили, ещё и сорока дней не прошло. Помянем - тогда. Но ты не думай, я всё время при нём! - Ты с кем там, внучок, разговариваешь? - донёсся с печи скрипучий старческий голос. - Это, деда, ко мне товарищ пришёл в гости. - Внук поднялся и подошёл ближе. - Вам ничего не нужно? - Нет, не нужно... Слышу - незнакомый голос, вот и спросил. - Я думал, больше не придется с тобой свидеться, - вернулся на свой чурбак Степа. - Жалел, что не удастся поблагодарить за находчивость и смелость. Если б не ты - не знаю, чем бы всё кончилось... Ты-то какими судьбами попал к нам тогда в компанию? - Понимаешь, днём раньше что-то приключилось с нашим товарищем. Он ушёл в станицу к знакомой девочке поздравить с днём рождения. Обещал к вечеру вернуться. Не пришёл. А парень он не из таких, что пообещает и не сделает. Особенно мать переживала. Чует, говорила, моё сердце: что-то с ним случилось... С сердцем у ней неважно, волноваться нельзя. Я собрался - и в станицу, - неспеша, обстоятельно стал рассказывать Ванько. - Адреса именинницы ещё не знал. Решил пройти к комендатуре, где работает её мать... - Да ты что! - перебил Степан, нахмурившись. - Он что, дружил с дочкой фрицевской прислужницы? - Видишь ли, они подружились, когда мать ещё не работала у немцев, - пояснил Ванько. - И тогда они жили у нас на хуторе. Вобщем, я держался около входа, хотел дождаться, пока Ольга Готлобовна зачем-либо выйдет. Поскубался с одним придурком-полицаем. За это и задержали. - Понятно... Наверно, в тот же день и я чуть не влип в одну историю, - вспомнил собеседник. - Твоего товарища звали, случаем, не Андрей? - Точно. А ты откуда знаешь? - удивился на этот раз гость. И тот рассказал ему, при каких обстоятельствах произошло знакомство с Андреем и Мартой. - Нам стало известно, - под конец его рассказа сообщил Ванько, - что они - и ваши ребята тоже - живы и в безопасности: их каким-то образом вызволили партизаны. Ты никого из тех своих одностанишников не встречал? - Как же, видел. Но никто из них подробностей не рассказывал. А от кого стало известно вам, если не секрет? - Вообще-то, конешно, секрет... Но ты, вижу, парень надёжный, поэтому скажу: от переводчицы. - Странно... А она откуда узнала? - Неважно. Главное - она передала нам записку, написанную андреевой рукой. - Вот это да!.. Выходит, её мать - наш человек. А я ей в тот день, во время допроса, нахамил, как последний сукин сын. - Да ты не переживай. Ей и не такое приходится выслушивать... - Ну а вы как, я имею в виду тогда, в каталажке? - Мы с девчонкой убежали вслед за тобой, а её отец так и остался. Она тоже было заупиралась, но я унёс её силком. Зашли за малышом, и теперь они живут у моей тёти. Вот токо мать... она оказалась тяжелобольной. - Слыхал, их повесили на воротах стадиона... Но, говорят, и карателям непоздоровилось: кто-то швырнул в них гранату, прям из толпы. - Раз уж я тут разоткровенничался, то так и быть, признаюсь: наша это работа. Случайно попали на стадион, стали свидетелями казни, ну и не сдержались. К слову сказать, кроме родителей Тамары, тогда повесили и одного из полицаев, что приходил сводить нас в туалет. А второго ты так звезданул прикладом, что проломил череп, и его пристрелили. - Ну, ты меня сёдни порадовал! - воскликнул Степан. - Где ж вы гранату взяли? - Ванько рассказал и это. - А у нас, гадство, ничего такого нет, - с сожалением вздохнул он. - В магазине винтовки, что я тогда прихватил, было всего четыре патрона. Мы их уже израсходовали. Такой обрезик из неё получился! Но он оказался почему-то наш, советский. А патронов к нему нет - вот в чём беда. - Этой вашей беде я, пожалуй, помогу, - пообещал Ванько, тронутый жалобными нотками в голосе собеседника. - Правда, боюсь, не наломали б вы дров. Уж больно ты, извини, рисковый малый... - Да всё будет нормально! - схватил его руку Степа. - Слово даю! Я за время оккупации лет на десять повзрослел и поумнел. А у тебя их много, патронов? - Много дать не смогу. Обоймы две-три, не больше. - А когда? - Парень снова, теперь уже в благодарность за услугу, потряс его руку. - Можно прям сейчас. Одевайся и сходим, тут недалеко. У ч а с т о к степи, на котором Борис с Мишей установили петли из телефонного провода, получился исключительно "урожайным": за весь ноябрь не было, пожалуй, случая, когда бы они возвратились из обхода порожнём. Но в декабре зачастили дожди, порой со снегом и ветром. В ненастье заяц, видимо, предпочитал отлёживаться в сухом кубле: уловы резко упали либо отсутствовали вовсе. По этим причинам пропадало желание тёмными утрами "мокнуть заздря". Но, случалось, к обеду становилось на погоде, и нужно было наведаться, чтобы хоть поправить сбитые непогодой петли. И как было обидно и досадно, когда один, а то и два "дурошлёпа" всё-таки попадались, но к этому времени оказывались расклёванными вороньём! А однажды зайчатников ждал пренеприятнейший сюрприз: на застолблённом ими участке кто-то насторожил свои петли. Да ещё какие - из сталистой оцинкованной проволоки. Причём, петли эти порой установлены были в нескольких метрах от ихних. Чья-то откровенная наглость возмутила ребят и обозлила. Решено было на следующее утро прийти сюда пораньше, чтобы узнать, кто же решился на такое. Может быть, даже отдубасить. Однако наглецами оказались двое ивановцев, постарше и посильней физически. Поговорить с ними по-хорошему не пришлось - не захотели. - Мало того, эти лбы, - жаловался Миша Ваньку, - ещё и отняли у нас двух зайчуганов. И пригрозили, воще, посчитать ребра, ежли застанут ещё хоть раз. Ванько пообещал разобраться с ними, как только станет на погоде. Благодаря нежданно-негаданно раздобытому керосину долгие декабрьские ночи, столь тягостные для детворы (выдержи-ка семнадцать часов на боковой! ), нашим ребятам страшны не были. Скорее, являлись весёлым и интересным периодом отдыха от многодневных забот. Собираясь у кого-либо в натопленной хате, а то и на русской печи, они и далеко за полуночь то резались в карты или лото, то просто фантазировали, сочиняли сказки, соревнуясь, кто придумает поволшебней да пострашней. Когда приходила погостить Тамара, собирались у Шапориных; приглашалась, разумеется, и Клава. В такие вечера было особенно интересно, так как кроме сказок да загадок затевались развлечения пощекотливей. Всем нравилась, даже Вере, игра в бутылку. Правда, её не признавал Миша, не желавший целоваться с девчонками; но обходились и без него. Ранее Ванько рассказал о своём разговоре со Степаном. Получалось, что их станичные сверстники - а он наверняка у них за старшого - тоже не упускают случая как-то насолить оккупантам. Или, по крайней мере, их прислужникам-полицаям, которые в своём усердии зачастую беспощадней хозяев. Решено было познакомиться с ними покороче. Может быть, даже удружить им один из пистолетов. И уж конечно - поделиться секретом мины, с помощью каковой так удачно насолили Гапону. Впрочем, что до удачи, то разве что керосин. Пожар старосту особо, похоже, и не напугал... Сено вскоре появилось у него новое, дрова тоже. Достал он, надо полагать и керосину (правда, флягу у будки больше не оставляли). А вот худобу у хуторян изымать продолжали по-прежнему. Как на этой стороне балки, так и на той, с чисто казачьим населением, райскую жизнь которому так щедро сулили в листовках. По словам Клавы, в один из дней свели коров сразу у семерых её соседей; отогнали на станцию и погрузили в вагон. Командовал грабежом обретавшийся на хуторе толстый, как боров, в очках с толстыми же стеклами, немец. Над учётчицкой всё ещё болтался флаг со свастикой. Там по-прежнему находился возглавляемый им полицейский участок. Не раз уже у ребят заходил разговор о том, что надо бы поджечь это осиное гнездо, но всякий раз приходилось считаться со сложностями и откладывать затею. Об этом же зашёл у них разговор, когда в один из вечеров собрались они у Ванька поиграть в лото. Горела неярко лампа, порывисто хлестал за окном дождь, а на столе перед каждым участником лежали потрёпанные карточки с цифрами в квадратиках. Федя доставал из кисета "номера" и, объявив, ставил на свою. - Помните, Андрей говорил, что видел в бинокль с кургана... Голодовка! - объявил он очередной номер. - Видел, как из грузовика что-то перегружали в амбар... Кочерёжки! Какие-то ящики и тюки. Ты глянь, опять цифры-близнецы, на этот раз барабанные палочки! - Ты, Хветь, или играй, или говори - что-нить одно! - сделал ему замечание Борис. - И чё ты, воще, хотел этим сказать? - накрыв тыквенными семечками цифры 33, 77 и II, спросил Миша. - Что сказать? - отложив кисет с бочонками-цифрами в сторонку, обозвался Федя. - Что амбар этот постоянно на замке и по ночам охраняется. Клава говорила, что в него, кроме как с очкастым, никто не ходит - он, видать, никому ключа не доверяет. А это значит, что в амбаре хранится что-то очень важное. - Так мы об этом уже толковали, ещё когда было тепло, - припомнил Миша. - Что надо бы в него слазить на разведку, и если там нет такого, что рванёт, - поджечь. Ты это же обратно хочешь предложить? - Не обратно, балда, а снова, - поправил его Федя. - Только не поджечь, хотя теперь это - как раз плюнуть. У нас ведь есть лимонка. - Предлагаешь взорвать, воще? - Причём, вместе с очкастым! - А как это, воще, сделать, воще? - Залезть внутрь, закрепить там лимонку, а кольцо ниткой соединить с дверью, она открывается наружу. Дёрнет - и вдребезги! - Хорошая мысля! - похвалил Ванько. - Но, опять же, если там нет взрывчатки. Иначе кой у кого повылетят стекла, а на дворе зима. Надо, чтоб не навредить своим. - Ежли нельзя будет взорвать, то разведать, нет ли чем поживиться. Правда, дело это рисковое, не нарваться б на пулю, - заметил Борис. - Риск можно свести на нет, - возразил Ванько. - Полицай наверняка отлучается погреться. Надо установить, надолго ли, как часто и всё такое. - В холодрыгу долго и не понаблюдаешь, разве что из окна хаты. Кто у нас живёт там ближе всех к амбару? - Борис посмотрел на Федю. - Если имеешь в виду Клаву, то их хата далековато, я уже думал. Вот Иринка - их двор почти напротив. При упоминании этого имени Рудик вздрогнул и живо повернулся к говорившему: - Ир-ринка? Это какая же? - Уже и забыл? А помнишь, летом на ерике... - усмехнулся Миша. - Ты ей тогда ещё и письмо накатал. Клава мне по секрету говорила, что оно очень её взволновало, - не Клаву, конешно. Иринка долго мучилась - идти или не идти к тебе на свидание; но гордость пересилила. - Сурьёзно?.. - Эта новость не на шутку и его взволновала. - Она мне тогда крепко в душу залезла... Я бы и теперь не прочь с нею задружить! - Знаем, как ты дружишь! Не вздумай!.. - поморщился Федя. - Да ты чё ровняешь! Это же не Нюська, я бы её ни в жисть не обидел, честное слово, - горячо заверил недавний блудник. - Зарекалась свинья дерьмо жрать, да никто не верил! И правильно делали, воще... - А теперь Клава ещё и порассказала ей, что ты за гусь. Так что ничего у тебя не выйдет! - Ладно, насчёт амбара мы ещё поговорим. Сходим и прикинем на месте. А щас продолжим игру, - предложил Ванько. В нашем повествовании уже несколько раз упоминалось о взаимоотношениях Рудика с Иринкой; приспело время остановиться на них подробнее. Случилось это в начале лета на ерике. Нанырявшись с вербы до посинения, Рудик с Мишей улеглись согреться-позагорать на берегу. Вовсю сверкало июньское солнце, в вербах попискивали пичуги, сплетая на кончиках веток уютные висячие гнёзда; от воды тянуло свежестью и тонким ароматом цветущих поблизости жёлтых водяных петушков. Блаженно-дремотный покой загорающих потревожен был визгом девчонок, раздевавшихся неподалёку и - кто боязливо, кто с разбегу - осваивавшихся с водой. Когда шумная орава уже беспечно плескалась на мелководье любимого лягушатника, Миша, натянув трусы, незаметно подкрался к кучке пёстрой одёжи, прихватил платье поцветастей и незамеченным отполз обратно. Платье оказалось сарафаном, то есть без рукавов, что несколько нарушило план, предусматривавший "завязать сухаря". - Может, на подоле? - спросил он совета у приятеля. - С примочкой... - Материя красивая... Может, не будем жмакать? - пожалел Рудик. - Подразним немного и всё. Миша согласился, и они стали ждать, пока хозяйка накупается. Спустя полчаса звонкое девчоночье племя высыпало на берег. Одни, стуча зубами, сразу же стали одеваться; некоторые - прыгали на одной ножке, наклонив голову и пытаясь вылить попавшую в ухо воду. Кто-то из них заметил наблюдавших из-за кустика пацанов, визгом оповестил остальных; похватав одежду, стайка упорхнула одеваться на безопасное расстояние. Лишь одна купальщица растерянно озиралась, не найдя сарафана и не зная, что же делать. - А она ничего, - заметил Рудик. - И на мордочку, и вобще... Кто такая, не знаешь? Миша, мочаливший в зубах длинную травину, обильно чвиркнул сквозь верхние резцы, ответил безразлично: - Не нахожу ничего особенного... А вижу впервой. Отдадим, что ли? - Дай-ка я сам... Нужно познакомиться. Поднялись и, ухмыляясь, стали приближаться. Незнакомка хотела было убежать к уже одетым подружкам, но, узнав свой сарафан, осталась. Подойдя ближе, Миша вряд ли изменил свою оценку, тогда как Рудик, уже начинавший "замечать" девочек, нашёл, что сблизка незнакомая и впрямь симпатяшка: стройная, светловолосая, голубоглазая, с "мордочкой", от которой не оторвать взгляда. Ровесница, прикрыв ладошками довольно крупные луковицы грудей, смотрела на него без страха, но осуждающе и с презрением. - Не твой, случайно? У кутёнка отняли. - Он встряхнул сарафан, повертел, как бы давая возможность опознать. В то же время бесцеремонно, если не сказать - внаглую, изучал хозяйку, отчего миловидное личико её стало пунцовым. - За дурочку принимаешь!.. Отдай сейчас же, бессовестный! Не просьба - требование. Гордая, подумал Рудик. И стыдливая. Нашенская не стала бы краснеть да прикрываться - давно бы выхватила и удрала. - Пожалста! - Он подошёл вплотную, протянул сарафан. Когда же та попыталась схватить, отдёрнул руку. От Миши не ускользнула поспешность, с какой она тут же снова прикрыла ладонью оттопыренный коричневый сосец. Когда же Рудик предложил всерьёз, поднеся одёжку к самому носу, а она потребовала положить и обоим исчезнуть, это его задело, и он сказал: - Под-думаешь, цаца какая, воще!.. - И добавил презрително: - Больно нужно нам смотреть на твоё вымя... У жертвы от обиды и унижения повлажнели глаза. - Не обращай на него внимания, он вобще грубиян! - Сказав так, посоветовал сочувственно: - Я выполню твой приказ в точности, но за это ты скажешь, как тебя звать. Идёт? В ответ - косяк, полный презрения. - Не скажешь, как звать, - потопаешь домой в одних трусах! - припугнул "грубиян". - Идём, повесим на вербу и нехай достаёт, воще, как хочет. - Я скажу... - пошла на уступки девчонка, испугавшись. - Ну так бери! - Рудик вернулся и положил сарафан к её ногам. - Или скажи имя и мы исчезнем. - Помоги надеть... - Пожалста! - Рудик накинул его на голову, подержал, пока просунет руки наружу. И тут случилось то, чего он никак не ожидал. Едва продев руки, незнакомка с размаху влепила ему оглушительную пощёчину и кинулась наутёк. - Ог-го! - подойдя, присмотрелся Мишка. - Всю пятерню видать... Рудик оторопело смотрел, как удирает девчачья ватажка. - Ну, с... синеглазка, погоди у меня!.. - погрозил кулаком вслед. - Это тебе даром не пройдёт! - Давай догоним, воще, и наклепаем как следует! - Чёрта с два их теперь догонишь... Говоришь, пятерню видать? - Вся щека аж красная... Так тебе и надо, воще! Жаль, что сапатку не расквасила у всех на виду. - Ты чё это? - удивился Рудик раздражению приятеля-соседа. - А то! Что дался опозорить на виду у шмакадявок!.. Пострадавший не нашёлся с ответом, и они понуро побрели на свою лёжку. - Ничего, мы ещё на ней отыграемся! - повторился Рудик, придумав, очевидно, достойную кару. - Надо было отхлестать сразу. А через полмесяца - это будет не возмездие, а простое фулиганство. - Почему - "через полмесяца"? - Дура она, что ли, попадаться тебе раньше! - Заставить прилюдно извиниться - не имеет значения, неделей раньше или позже, - оправдывался "оскорбленный", в душе соглашаясь, что дал-таки маху. - Посмотрим, как это у тебя получится, - с сомнением отозвался Миша, снимая трусы. - Идём прыгнем ещё парочку раз да надо домой, я обещал долго не задерживаться. Купание вернуло его в равновесие, и о случившемся он больше не вспоминал. Что же до Рудика, то душевно он был не в себе весь остаток дня. А потом ещё и ночью заснуть долго не мог. Тут надо внести ясность: в мыслях его происходил сдвиг. Чувство оскорблённости и намерение сквитаться постепенно уступали место чему-то вроде одобрения и даже некоторого восхищения находчивостью незнакомки. Находчивостью и решительностью. Надо быть очень смелой, чтобы рискнуть на отомщение таким вот оплеушным способом! Из просто симпатяшки она постепенно превратилась в очаровашку. Такой неотразимой мордашки, таких синих-пресиних глаз ему ещё видеть не доводилось. И никогда так не хотелось познакомиться с девчонкой, подружиться, просто поговорить... Только вот каким образом? Она же его теперь презирает, боится, станет всячески избегать. И всё-таки нужно попытаться! Сходить с Мишкой к Клавке - она была в той компании, выведать, кто такая, откуда, к кому и надолго ли приехала и всё такое прочее. А там видно будет, что делать дальше. Словом, засыпал Рудик без всякого гнева на Синеглазку и с ещё неясной, но приятной надеждой в сердце. Наутро заявился к соседу спозаранку. Они с Клавой учебный год отсидели за одной партой, и Мишке запросто будет найти с нею общий язык. При этом нужно будет прикинуться, будто они осознали свою вину и даже готовы, если надо, попросить у новенькой прощения за некультурную выходку. - Клавка обязательно передаст разговор, новенькая перестанет нас бояться, - пояснил "идею" Рудик. - Снова придёт на ерик купаться - тут мы с нею и поквитаемся! Миша, не подозревая, что приятель влюбился в новенькую по уши, что затеяно всё это отнюдь не ради мести, идею одобрил и охотно согласился помочь. Клаву заметили издалека: она присматривала за гусятами, щипавшими спорыш около двора. Рудик спрятался, а Миша направился к ней один. - Привет Пушок! - отвлек он её от чтения какой-то книжки. - От шулики цыплаков стережёшь? - кивнул в сторону гусят. - Во-первых, у меня есть имя... И это вовсе не цыплята - тебе что, повылазило? - не очень любезно обозвалась она. - Разве? А похожи, воще, на индюшат. Но это неважно. Я к тебе, воще, по делу: что это за шмак... за девочка была с вами на ерике? - А зачем тебе? - насторожилась бывшая одноклассница-однопартница. - Ну, это, как его... Мы хочем перед нею извиниться за вчерашнее. Токо не знаем ни как её звать, ни где живёт, ни кто, воще, такая. - А ты не брешешь? - усомнилась Клава Пушок. - Дай честное пионерское, что это правда и что вы не будете её бить. - Может, потребуешь ещё и землю есть для доказательства? Нечего из-за пустяков, воще... - Ну, тогда и не скажу! Миша поймал её за косу: - Хочешь, чтоб наполовину укоротил? Мне недолго! - Он достал из кармана складник, зубами откинул лезвие. - Пусти, дурак! - схватила за руку. - Всё равно не скажу! Отпусти косу, а то укушу... Миша отпустил со словами: - Да пошутил я, воще... А ты и поверила. Чес-слово бить не собираемся. Рудик давно уже отсердился. - Ну, смотри! - погрозила Клава пальцем, после чего сообщила о своей новой подружке и соседке нужные ребятам сведения. Он узнал, что звать новенькую Ира, живёт она у дедушки с бабушкой, потому что папа с мамой ушли на войну - они оба медики. И что если побьют её за вчерашнюю пощёчину, то тогда они оба пошляки и подлецы. Со жгучим нетерпением поджидал Рудик напарника. Опасался: вдруг он сообщит, что Синеглазка приехала погостить всего на недельку и скоро уедет в какой-нибудь Краснодар или Темрюк? Такая перспектива повергала его в отчаянье. Не дожидаясь, пока тот начнёт докладывать всё по порядку, он опередил его вопросом: - Ну что, она ещё не уехала с хутора? - Этого можешь не бояться. Токо мстить ей у меня лично охота отпала. И рассказал всё, что узнал от Клавы. Рудику не терпелось увидеть её хоть издали, но уже сегодня. Чтобы всё-таки не вызвать у товарища подозрений, он пошёл на хитрость: - Клавка навряд ли поверит, что мы способны на извинения... Чего доброго, разгадает нашу хитрость, - высказал "опасения" Рудик. - А эта Ирка, как ты и предполагал, с месяц не выйдет со своего двора. И после такой давности поздно будет требовать даже паршивого извинения... - Так что ты, воще, предлагаешь? - не понял помощник. - Нужно прям сичас зайти к деду Мичурину (Ира оказалась его внучкой), позвать её и хотя бы через забор извиниться самим. Для блезиру, конешно, - поспешил уточнить, так как Миша скривил кислую мину. - Ладно, начали - так доведём это дело до конца, - согласился он. Дед Мичурин знаком был нашим героям давно. Не столько он сам, сколько его знаменитый сад. Знаменит же он был тем, что здесь всегда было чем поживиться, начиная с майских черешен, ранних абрикос, малины, слив, яблок или груш-бергамот. Понятно, что наведывались они сюда, как правило, после захода солнца. И хотя дед мог их в этом лишь подозревать, было если не боязно, то стыдновато являться ему на глаза... Поэтому какое-то время они просто посидели на лавочке у его калитки, не решаясь заходить во двор. Но вот хрипло скрипнула дверь, из сеней вышла с ведром Иринка. Одета в светлое, выше колен, платьице, босиком, стройная и лёгкая. У Рудика чаще забилось сердце, а Миша отметил: - Она и правда ничего себе. Против наших. К колодезю пошла. Давай зайдём под видом попросить напиться. - Давай... Уже возвращается. Пошли! Увидев нежданных гостей да ещё и узнав в них вчерашних обидчиков, Ира не стала вступать с ними в разговоры и поспешила скрыться в хате. Миша постучал было в дверь, но никто не появился. Направились уже к выходу, когда их окликнули: - Вы, хлопци, чего хотели? На пороге стоял дед - высокий, болезненного вида, с серой и длинной, как у Льва Толстого, бородищей и косматыми бровями. Опираясь на палочку, осторожно спустился с приступок. - Здрасьте, деда! - поприветствовал его Рудик. - Извините, что побеспокоили... Можно у вас попросить водички? - Чтой-то пить хотца, - уточнил Миша. - Попросить-то оно можно... - Старик подошёл ближе, разглядывая посетителей и медля с ответом; Мише показалось это подозрительным: ещё огреет палкой... - Если нет, то мы, воще... - попятился в сторону калитки. - Ну почему ж нет? Есть водичка. И холодная, и свежая, и вкусная -только что из колодезя... Но я вот подумал: давать вам или не давать? - Жалко, что ли, воще!.. - Да нет, не жалко... Признайтесь честно: это не вы, пострелята, обломали давеча черешеньку? - Какую черешенку, деда, вы чё... - возмутился Миша. - Нешто так можно? Пришли бы днём, попросили бы по-хорошему - да рази я отказал бы? - стал выговаривать дед. - Ешьте, сколько влезет! Или уж шкодничали бы, да аккуратно, зачем же ветки обламывать, деревце калечить... - Напрасно, дедушка, вы нас заподозрили, - сказал Рудик. - Мы, конешно, бывали в ваших черешнях, случался такой грех... Но не давеча, а еще в мае. И мы ни одной веточки не сломали, честное слово! - Бог вас знает... А почему зашли напиться именно ко мне? - Да так... чисто случайно. Увидели, что ваша внучка несёт в ведре воду, ну и зашли. А она почему-то пожадничала. - Ну, если так... Иринка! - позвал он внучку; та тут же высунула голову из-за двери. - Вынеси-ка хлопцам водички попить. Через минуту она вернулась с полным ковшиком. Миша "для блезиру" отпил несколько глотков прямо из её рук. Подавая Рудику, зарделась, как маков цвет, но глаз не отвела. Возвращая ковшик, поблагодарив, он тихо, чтоб не расслышал дед, добавил: - Извини за вчерашнее... И не бойся, я уже всё позабыл и мстить не собираюсь. Ничего не ответив, она скрылась за дверью, и утолившие жажду, пожелав деду здоровья, покинули двор. В тот же день Рудик накатал письмо такого содержания: "Дорогая Иринка-Синеглазка, извини меня и моего друга Мишку за подлую выходку, которую мы отчубучили тогда. Хотели подшутить, но, поверь, мы не имели в виду украдать именно твой сарафанчик. Просто так случилось. Наверно, потому, что он очень красивый. А может, это самой судьбе вздумалось таким вот образом свести нас с тобой и познакомить. Хоть ты и смазала мне по мордасам, но ты мне очень-очень понравилась. Честное слово! И я хочу с тобой подружиться. Если это возможно и ты меня простишь, то приходи к ореху в саду твоего дедушки. Сёдни, когда стемнеет. Я буду очень тебя ждать! Рудик. 9 июня 42 года". Перечитав написанное (нет ли грамматических ошибок), сложил листок вдвое, сунул в конверт, заклеил и надписал: "Иринке, лично в руки". Мише объяснил, что этим письмом он хочет ускорить её появление на ерике, и если номер удастся, всё же потребовать извинения за пощёчину. Сосед, не подозревая, что дело тут вовсе не в извинениях, вручил послание Клаве с приказом не вскрывать и срочно передать адресату. Но напрасно ждал Рудик едва ли не до рассвета - Синеглазка на свидание не пришла... В расстроенных чувствах, с гнётом на душе возвращался он восвояси. Было горько и обидно до слёз. И мучительно стыдно. Перед мысленным взором вставала ужасная картина: его записку, это идиотское признание в любви, продиктованное сердцем, читают вслух... при Клавке (а может, позвали и ещё кого-нибудь)!.. Читают и потешаются, надрывая животики... Всякая замухрышка станет теперь при встрече ехидно ухмыляться и показывать пальцем: вон тот, что втрескался по самые уши, а ему - дулю под нос. От такого позора Рудик то краснел, то бледнел, его бросало в жар. Силился уснуть, но так и не смог забыться до самого утра. С рассветом, не желая встречаться ни с Мишкой, ни с кем бы то ни было, он ушёл в акации и пробыл там весь день. Под конец, поспав, всё-таки успокоился. Но стал уже не тем Рудиком, каким был: огрубел, очерствел душой, поумнел. Больше на такой крючок он не попадётся! Чувство к Синеглазке ещё теплилось, но навязываться ей он больше не станет! А за поруганную первую любовь - отомстит! Отыграется на ком-нибудь из ихнего племени... Такой случай вскоре представился: подвернулась Нюська Косая. Об этом нами уже упоминалось... Однако развела их с Иринкой судьба не насовсем. Как-то, вскоре после того разговора у Ванька, шел он балкой. Здесь в любую слякоть-непогоду можно ходить, не боясь утонуть в грязи. Впереди кто-то тащил вязанку сухого хвороста. У огорода Кулькиных сбросил с плеч и сел сверху - похоже, отдохнуть. И каково же было его удивление, когда, поровнявшись, встретился взглядом... с парой весенних васильков! - Синеглазка, ты?! Не назови он её этим именем, Иринка бы его не узнала - слишком мимолётным было знакомство, много с тех пор утекло воды. Но оно вмиг напомнило всё: и как отомстила за унижение, и как на следующий день он же и извинился, когда вынесла воды; записку, переданную Клавой, взволновавшую до глубины души; как она боролась с собой, не решаясь прийти на свидание и как, наконец, жалела после, обзывая себя трусихой и дурой... Растерявшись, она не находилась, что ответить, а Рудик продолжал: - Вот уж, действительно, гора с горой не сходится, а человек с человеком встретится... - И сел рядом на хворост. - А говорили, ты уехал... Я думала, навсегда. - Как видишь, не навсегда. Не для того свела нас судьба в тот понедельник, чтоб развести навсегда! - Ты и день запомнил? - Запомнил и никогда не забуду. Так же, как и следующий, когда всю ночь прождал тебя в вашем саду... Ты, конешно, уже забыла? - Я храню это твоё письмо... И помню его наизусть. -Токо вот не поверила. Но я прощаю тебе и эту пощёчину. Краска отчего-то залила её загорелые щёки, она посмотрела на него своими васильками, но не выдержала взгляда и потупилась. - А чё это ты не женским делом занялась? Зачем он тебе понадобился? - кивнул на хворост. - Топливо кончилось. Мы ведь теперь вдвоём с бабушкой остались. - Можно, я помогу тебе донести это так называемое топливо? - Помоги, если хочешь... Во дворе, сбросив вязанку, Рудик взял её ладошку, присел на корточки и ласково посмотрел снизу вверх. Она не отняла её, когда он прижался щекой, улыбнулась: - Спасибо за помощь... Теперь я сама управлюсь. - А давай оставим этот хворост на память о нашей встрече, - предложил он, поднявшись. - Дровец деда вам припас, козлик отличный. Наверно, и пила имеется? - Есть. Только ею надо пилить вдвоём, а бабушка хворает. - Ежли ты не против, то вторым буду я. И сёдни, и всегда. Хочешь? - Хочу. Но будешь не вторым, а первым. Чего ты так на меня посмотрел, я не то сказала? - Да нет... Просто твои глаза мне напоминают весну. С этого дня стал Рудик у Иры частым гостем. Бабушка, интерес к жизни у которой после тяжёлой утраты поддерживался лишь тревогой за внучку, оставшуюся без родителей, ко вторжению в их быт постороннего поначалу отнеслась настороженно. Но поскольку этот самый быт, а лучше сказать - беспросветная нужда и сплошные трудности, стал заметно меняться к лучшему, опасения её рассеялись. Более того, она нашла Рудика скромным и умным "вьюношей". В доме прибавилось жизни и веселья - стали приходить в гости и его друзья. У внучки появилась новая подружка Вера, которую она оценила не менее высоко. Иногда гости прихватывали с собой и детвору. Это для бабки было праздником души, скрашивавшим одиночество. Порой гостей набивалась полная хата, они задерживались допоздна, любили слушать сказки и были, рассказывать которые бабушка была большая мастерица. Перед иконой теперь по вечерам мерцал язычок керосиновой лампадки, и у бабки, человека глубоко верующего, сердце наполнялось благодарностью к милым и славным ребятам. Бабкин двор, как мы уже знаем, был напротив амбара, и посещая новую приятельницу, ребята установили: с поста полицай отлучается, особенно после полуночи, отсутствуя при этом достаточно долго. И решили "заделать козла". В худшем случае, проникнуть в амбар с целью поживиться, если там имеется что-то подходящее. - А ежели та доска привалена чем-нибудь тяжёлым? - высказал опасение Борис. - Продавлю в другом месте. Но, помнится, она у самого порога, - заметил Ванько. - Навряд, чтоб её привалили. - Там же будет темно, как в бочке! Не тащить