емал, должно быть, или Накхан - лучшие его солдаты, самые опытные бомбардиры! Он сам оставил их в форту. - Изменники! - сказал Гаррис. Пушечный снаряд упал совсем близко и разорвался, взметнув землю. Кольцо сипаев снова смыкалось вокруг. Одна за другой, две пули, просвистев у самого уха, едва не задели полковника. Франк подъехал к нему. - Надо уходить, - сказал Франк. - Нет! - ответил Гаррис. Он слышал, как часто зашлепали пули по листве соседнего дерева. Сипаи подступали ближе, он видел их лица, яростный блеск их глаз. Молодой индус пробился к полковнику из толпы. Индус был бледен. - Беги, саиб! - сказал индус. - Они застрелят тебя. Беги!.. Полковник сжал в руке пистолет. - Разве ты не знаешь, Мунгар, - медленно сказал он, - разве ты не знаешь, что британцы никогда не бегут? Он в упор выстрелил в индуса. - Напрасно, полковник, - сказал Франк. - По-моему, совет хорош. Глядите!.. Большой отряд конных выезжал из леса. В свете дни теперь уже ясно виден был широко раскинувшийся лагерь повстанцев на другом берегу реки. Позади был Аллигур. Оставалась едва приметная тропинка в джунглях и быстрые кони, которые еще могли их унести. - Совет хорош! - повторил лейтенант Франк. Он почти насильно заставил полковника повернуть коня, и они поскакали. За лесом раскинулось кукурузное поле, потом пошел редкий кустарник. Полковник скакал через поле наискосок. Пуля, просвистев мимо, задела ремешок на белом шлеме полковника. Он скакал дальше. Потом услышал, что кто-то догоняет его. Это был Лалл-Синг. - На этом коне тебя пристрелят, саиб, - сказал Лалл-Синг. - Возьми моего!.. Он спешился и подвел к полковнику своего худого конька. Лалл-Синг улыбался. Разгадывать значение этой улыбки у полковника не было времени. Он отдал индусу своего могучего пегого Робинзона, а сам вскочил на худого Лалл-Сингова коня. - Спасибо, Лалл-Синг, - сказал полковник. Он поскакал дальше. "Неужели эта скотина все-таки предана мне?" - думал он. Конь уносил его дальше через поля, незнакомой дорогой. Пушечная пальба доносилась издали, потом запахло дымом: где-то близко горели джунгли. Британские стрелки рассеялись по полю. Франк давно отстал. Солнце поднялось высоко, зной и жажда томили полковника. Сколько уже часов он провел так в седле? Он не мог бы сказать. За бамбуковыми зарослями открылась широкая мощеная дорога. Полковник гнал коня по дороге. Он увидел впереди гряду невысоких оголенных холмов, за холмами блеснула светлая полоса реки. "Да ведь это дорога в Дели!" - узнал Гаррис. Неужели конь унес его так далеко? Он допытался определить время по солнцу. Было уже не меньше трех часов пополудни. Мучительно хотелось пить. Где взять воды? Наполовину высохший пруд виднелся впереди у шоссе, - не пруд, а стоячая лужа в глинистых берегах. Напиться из лужи? Невозможно! Гаррис дал шпоры коню. Вперед! Впереди Дели. Древняя крепость, резиденция шаха, старый укрепленный город. В Дели - сильный туземный гарнизон, прекрасные стрелки, саперы, лучшая в стране артиллерия. В Дели - несметные запасы пороху и ядер. Неужели полковник Риплей в Дели откажет ему в батальоне стрелков, чтобы усмирить аллигурских бунтовщиков? Гаррис шпорил гнедого конька. Облачко пыли поднялось впереди. Кто-то скакал навстречу. В придорожном селении - тишина. Дым не струится над тростниковыми крышами. Точно деревня вдруг поднялась и ушла, - вся, до последнего человека. Облачко пыли ближе и ближе. Встречный всадник шел карьером. Гаррис уже видел треугольник леопардовой шкуры на высокой уланской шапке и морду коня, облитую пеной. Улан подскакал и круто осадил своего коня. - Назад! - кричал улан. - Поворачивайте назад, полковник! - Что такое? - спросил Гаррис, оторопев. - Что случилось? - Дели взят, - сказал улан. - Занят восставшими полками. Он спешился и, подбежав к пруду, жестом отчаяния погрузил в грязную воду лицо и руки. Только тут Гаррис увидел: пятна крови на мундире, разодранный рукав. - Без единого выстрела! - сказал улан. - Без сопротивления. Гаррису казалось: он слышит все это в бреду. - Дели? Лучшую крепость в стране без боя отдали мятежникам? А как же знаменитый форт и пушки? Три полка? Арсенал? Бастионы? - Все отдали! - сказал улан. Он уже вытирал лицо полой нарядного белого мундира. - Первые повстанцы выступили из Мирута еще вчера в полночь. Все деревни по дороге снимались и шли за ними. К утру были под Дели. Прошли по плавучему мосту... Таможенного чиновника - в воду! Стража салютовала у ворот. Ворота настежь. Четыре тысячи туземных солдат да тысячи полторы крестьян без препятствий вошли в город. - А гарнизон? Полковник Риплей? - Риплей убит! - сказал улан. - Свои же сипаи пристрелили. Гарнизон весь на стороне повстанцев. Обнимались как братья. Ни одного британского солдата не оказалось в Дели в решающую минуту... Улан уже вернулся к своему коню. Он наклонился и тем же жестом отчаявшегося человека подтянул коню подпругу. - Одно успели сделать наши: взорвали арсенал. Два молодых лейтенанта, отчаянные храбрецы. Должно быть, погибли. - А майор Аббот? А его туземные стрелки? - Гаррис не мог опомниться. - Майор Аббот бежал, бросив коня, бросив оружие, пешком по Курнаульской дороге... А его туземные стрелки сейчас расстреливают в кордегардии своих офицеров. Улан заметил резкую бледность на лице полковника. - Погодите, полковник, я сейчас вам помогу. Он зачерпнул воды все из той же лужи и, сняв с Гарриса шлем, облил его голову грязной водой. - Назад, полковник! - сказал улан. Оба вскочили в седла и рысью пустили коней назад, по пустынному шоссе. - Теперь нам надо подумать, как бы вернее до наступления ночи добраться до Курнаульской дороги, - сказал улан. Глава одиннадцатая. В СТЕНАХ КРЕПОСТИ Еще никто не знал, что произошло в Мируте, а уже с ночи все чего-то ждали. Горожане не спали с четырех утра, купцы сомневались: открывать или не открывать лавки? В Шайтан-Пара и вовсе никто не ложился. Что бы ни принес этот день другим, - жителям Шайтан-Пара, квартала нищих, этот день мог принести только освобождение. На стене города, обращенной к реке, с восхода солнца толпились люди. Все смотрели на Джамну, на плавучий мост, на белую ленту дороги, ведущей к Мируту. В девять утра далекое облачко пыли поднялось над гладкой дорогой. - Они, они! - кричали люди. Облачко приближалось. Теперь уже хорошо было видно: большое войско, несколько тысяч человек идут к переправе. Вот голубые мундиры соваров замелькали сквозь пыль, - конница идет впереди. Все в белых чалмах, - конные совары поснимали ненавистные кивера, повязали головы белым полотном, - все в белых чалмах, ровным строем, по четыре в ряд. - Они, они, повстанцы!.. Смотрите, смотрите!.. Конница подходит к мосту через Джамну. Люди замерли на стене. Вот первые ряды кавалерии вступают на плавучий мост. Зыбкие доски пляшут под копытами коней. Песня доносится, нестройная песня повстанцев. - Глядите, глядите! Таможенного чиновника в белом кепи кинули в воду! Вот часовые у таможни, побросав карабины, пропускают соваров!.. Глядите, глядите!.. На башнях Дели - загадочная тишина. Будут ли стрелять по восставшим пушки? Как встретит их стража у городских ворот? Сегодня караульную службу по городу несет Тридцать восьмой пехотный, знаменитый Тридцать восьмой, тот самый, который пять лет назад возмутился против своих офицеров, отказался ехать морем на покорение Бирмы. Найдется ли сегодня в крепости хоть один сипай, который послушается офицерской команды и поднесет запал к заряженной пушке? Головная колонна уже под стенами города. Гончары, водоносы, башмачники, шорники, кузнецы смотрят сверху. Сегодня решается судьба города, судьба, быть может, всей страны. Как один человек, затаив дыхание, люди смотрят с городской стены. Ворота - настежь. Ликующие крики у ворот. Стража стреляет в воздух, - салют!.. Стража расступается, первые ряды конницы вступают в город! - Ха-ла-а, Дели!.. Ха-ла-а, Мирут!.. Пушечный выстрел. Еще и еще. Со всех башен палят в воздух. Пушки Дели салютуют повстанцам. Радостный многоголосый крик на стене: "Ха-ла-а!" Толпа неистовствует и машет: - Привет вам, братья!.. Бхай-банд!.. За кавалерией идет пехота, цепочкой набегая на мост, то разбивая, то вновь ровняя ряды. В красных форменных куртках, с барабанным боем, с развернутыми знаменами, как на параде. У самого берега сипаи спрыгивают в воду, добираются вплавь, вброд. Радостный крик все громче, вот и вторые ворота раскрылись, со стороны реки. Что такое? Да ведь это дворцовые ворота! И правитель Дели, Бахадур-шах, заодно с повстанцами!.. Ха-ла-а, Бахадур-шах!.. Крестьяне идут по мосту. Райоты Индии, в одежде цвета пыли, в синих домотканых тюрбанах. Копья, отточенные камнем, блестят на солнце, колышутся длинные самодельные пики. Райоты, как братья, плечом к плечу шагают с пехотой. - Салаам!.. Райоты Бхагпута! Привет вам!.. В переулке Трубачей мерный топот, крики. Это Пятьдесят четвертый туземный полк вышел из своих линий. Сипаи Пятьдесят четвертого теснятся на открытом пространстве у северной стены. - Кто вам разрешил выйти из своих помещений?.. Измена! Бунт!.. - Полковник бежит к ним наискосок через плац, он застегивает ремешок шлема на ходу. Сипаи слышат шум толпы по ту сторону стены, приветственные клики. Вот первые совары показались. - Огонь по бунтовщикам!.. - командует майор. Сипаи вскидывают ружья. Только один раз успели прокричать команду офицеры. Несколько выстрелов, и полковник убит, убиты два лейтенанта; майор бежит, перескочив через глубокий ров, ищет спасения за стенами города. Офицеры бегут! Конец пришел власти саибов... - Ха-ла-а! Радж ферингов кончился! - ликует толпа. Пятьдесят четвертый спешит на соединение с мирутскими полками. Сипаи Дели и совары Мирута встречают друг друга и обнимаются, как братья. - Дели наш!.. Конец пришел саибам!.. Бхай-банд!.. Узкая улица по эту сторону городских ворот уже не вмещает всех, волной напирает толпа, и передняя колонна повстанцев выходит на главную улицу города - Серебряный Базар. Во дворце - смятение. Бахадур-шах и рад и не рад повстанцам. Англичане бегут, - это хорошо; но они еще могут вернуться. Трясущимися руками правитель Дели надевает свой парчевый убор. Он отдает приказ - раскрыть ворота, ведущие к реке, и закрыть ворота, ведущие в город. Старый шах не знает, как ему быть. Несколько англичан из города ищут спасения во дворце. Внизу под лестницей, ведущей в покои шаха, стоит Фрэзер, главный управитель города, палач мусульман и индусов - большой саиб среди саибов. Капитан Дуглас, начальник дворцовой охраны, поднимается вверх по лестнице. Он просит Бахадур-шаха укрыть англичан в своих покоях. Старый шах, седой, испуганный, выходит к нему навстречу. Он придерживает полы парчевой одежды над разъезжающимися от страха худыми старческими ногами. - Уходи, капитан! - трясущимися губами говорит Бахадур-шах. - Если я спрячу англичан, - восставший народ убьет меня. Внизу слышны крики. Хаджи, хранитель шаховой печати, уже заколол Фрэзера у входа. Слишком много гнева против угнетателей скопилось в народе, слишком велики преступления англичан. Толпа бежит наверх. Фрэзер убит, убит и капитан Дуглас, в покоях самого шаха. Большая толпа повстанцев идет по Серебряному Базару. Ткачи, оружейники, каменотесы, медники, бочары присоединились к сипаям, - беднота города, рабочий люд. - Оружие! - слышны крики. - Взять оружие саибов!.. Толпа теснится у западного тупика улицы. Здесь, за высокой стеной - круглое здание Арсенала. Кузнецы, седельники, гончары, грузчики, погонщики верблюдов знают, что им нужно. Здесь оружие: ружья, патроны, порох, пушки, снаряды - тысячи ружей, десятки тысяч патронов; оружие - хлеб восстания. Ворота Арсенала закрыты. Два королевских лейтенанта заперлись и забаррикадировались изнутри. Вся арсенальная прислуга еще рано утром ушла от офицеров, они все - индусы, солдат-британцев нет. Некому защищать кладовые Арсенала. - Именем правителя Дели, открыть оружейные склады!.. Конный риссальдар, Рустем-хан, туземный офицер мирутского полка, подъехал к воротам. Мертвое молчание отвечает Рустем-хану. - Именем Бахадур-шаха! Риссальдар соскакивает с коня и стучит рукоятью шашки в железные ворота: - Именем шаха Дели!.. - Уходи! - отвечают ему из-за ворот. - Мы не откроем бунтовщикам. Это лейтенант Форрест вышел из внутренних помещений Арсенала. Ага, феринги отвечают!.. Куски железа, камни летят в крепкие перекладины ворот. - Отдавайте оружие, феринги! - Патроны!.. Порох!.. - Оружие повстанцам! Открывайте кладовые!.. - Прочь, бунтовщики!.. - тонким срывающимся голосом кричит лейтенант. - Вы изменили нашей королеве!.. - Больше нет над нами твоей королевы!.. Открывай! - ревет толпа. Бешеные удары по воротам. Штурмом идут на стену повстанцы. Ворота крепки, - двойные, обитые железом. - Лестницы! Несите лестницы! - командует Рустем-хан. Группа сипаев идет обходом, приставляет штурмовые лестницы к боковой стене, люди карабкаются наверх, десятки голов уже на гребне стены... И тут толчок чудовищной силы колеблет землю. Грохот раскалывает небо, - грохот, какого не слыхивала земля Азии. Точно огненные недра земли, прорвав кору, с бешеной силой устремляются в небо. Два британских лейтенанта взорвали пороховые склады. Центральное круглое здание Арсенала лопается, как набитая порохом огромная бомба. Столбы пламени и черного дыма устремляются к небесам. Меркнет солнце. С грохотом рушатся окрестные дома. - Великий бог!.. Спасите! Спасите!.. - Окровавленные люди мечутся среди развала кирпичей, в тучах белой известковой пыли. Далеко отхлынула толпа. Горожане бегут из соседних улиц. - Где Рустем-хан? Риссальдар убит. Силой взрыва его швырнуло на стену соседнего дома. Замешательство в рядах соваров. До самого Мусульманского Базара, до Раджраттских ворот отхлынула конница. Пустеют кварталы, прилегающие к Арсеналу. - Горе нам, братья!.. Чем будем воевать?.. Новые и новые облака дыма поднимаются к небу, - это взрываются новые подземные кладовые. Долго не стихает треск взрывающихся на складах ракет, пальба воспламенившихся патронов. Три часа пополудни. Зной невыносим в этот час. Люди ищут тени. Они хотят скинуть ранцы, напиться воды у фонтанов, отдохнуть. Отдельные кучки сипаев бродят по переулкам. - Мы отбились от своих... Где нам становиться? - спрашивают одни. - Идите во дворец. Там укажут! - кричат другие. - Радж ферингов кончился. Теперь Бахадур-шах будет ставить начальников над нами... Но Бахадур-шах молчит. Он велел запереть ворота, ведущие из дворца в город. Бахадур-шах боится восставшего войска. - Рустем-хан убит взрывом... Кто же теперь будет нашим риссальдаром? - спрашивают друг друга конные совары. Высокий сипай в форме гренадерского полка взбирается на уцелевший обломок стены. - По своим полкам, солдаты! - кричит гренадер. - Или вы хотите, чтобы саибы захватили вас врасплох и перебили, как стадо коз?.. Сипаи из Мирута!.. Девятый аллигурский!.. Конники Восемьдесят второго!.. Каждый к своему знамени!.. - Да! Да!.. Держаться старых товарищей. Правильно, правильно! - кричат солдаты. - Каждый при своем знамени. Сипаи-пехотинцы шумным табором располагаются на Серебряном Базаре и прилегающих улицах. - Радж ферингов кончился!.. Сам Бахадур-шах будет ставить начальников над нами!.. Сипаи ждут у походных костров на площади базара. - Почему же молчит Бахадур-шах? - Скоро он пошлет своих глашатаев по городу. Огромное черное облако, пронизанное пламенем, долго стоит над центром города, оно видно на много миль кругом, из дальних и из близких селений. Шестой час пополудни. Скоро зайдет солнце. Конные совары, разбившись на мелкие отряды, шагом проезжают по улицам. - Рустем-хан убит... Совары, братья, кто же будет начальником над нами? - спрашивают друг друга мирутские конники. - Ждите, ждите вестей от Бахадур-шаха. Шах сам выберет начальника над конными и пешими войсками. Во дворце - совещание. Старый шах нескоро пришел в себя после волнений долгого дня. Он собрал своих министров на совет. - Кого мы назначим начальником над восставшими полками? - спрашивает у министров Бахадур-шах. Министры озабочены. Городская беднота вышла из своих домов. Восставшие крестьяне табором стоят на городских площадях. Улицы полны солдат, и конных и пеших. Еще никогда не видел старый город такого многочисленного войска. Министры хмурятся. - Нужна сильная рука, чтобы держать наших гостей крепко. Сам Мирза-Могул, сын шаха, хочет говорить. Все смотрят на Мирзу-Могула. Принц разжирел от пиров и празднеств, от неподвижной жизни в покоях отцовского дворца. Ленивым движением Мирза поправляет на груди атласную безрукавку. - Я, сын шаха, буду начальником над всеми войсками, - надменно говорит Мирза. Министры смотрят друг на друга. Министры не смеют возражать Мирзе. Но сам старый шах качает головой. - Ты отяжелел, мой сын, - говорит шах. - Едва ли ты сможешь сесть на коня. Станут ли слушаться тебя восставшие совары? - Опасно! - шепчут министры. - Народ в нашем городе горяч, мусульмане вспыльчивы, - кто знает, против кого обернется гнев народа?.. Долго совещаются во дворце и не могут прийти ни к какому решению. В селениях к западу от Джамны еще не знали о происшедшем. Весь день, с восхода солнца, Инсур вдвоем с Лалл-Сингом объезжал деревни и военные станции к югу и к западу от Курнаульского шоссе. Под Инсуром был добрый конь - подарок одного мирутского совара. Лалл-Синг, в нарядной шелковой чалме с серебряной пряжкой, в новом поясе из серебряных колец, скакал не отставая, рядом, на гнедом полковничьем Робинзоне. Лалл-Синг был счастлив, как дитя. - Полковник наш был, как толстый буйвол, неповоротлив и умом и телом, под ним и конь шел тяжело. А подо мной, гляди, как легко идет, играет, - хвастал Лалл-Синг. Они уже повернули назад к крепости и подскакали к переправе через Джамну. Вдруг кони остановились под ними и взметнулись на дыбы, их точно подбросил кверху мощный толчок земли. Вода в реке всколебалась и прилила к берегам. - Смотри, Инсур! - сказал Лалл-Синг. Высокий столб дыма и пламени встал над крепостью. Гул донесся из Дели, точно огромные здания рушились, превращаясь в пыль. - Это пороховые склады! - крикнул Инсур. - Саибы взорвали Арсенал! - Арсенал!.. В нем было пороха и снарядов больше, чем во всей Индии!.. Лалл-Синг смотрел на Инсура. Впервые он видел его таким. Инсур был бледен, пот каплями стекал по его запыленному лицу. - Горе нам, Лалл-Синг!.. Чем будем воевать?.. - В крепости есть еще один склад, поменьше, - торопливо сказал Лалл-Синг. - Я знаю: подземный склад, у северной стены. - Надо приставить к этому складу охрану. Скорее, Лалл-Синг!.. Они дали шпоры коням. Береговые ворота открылись перед ними. Правее Мусульманского Базара еще дымились черные провалы в земле, как огромный муравейник дотлевали остатки рухнувшего центрального здания. Женщины бродили среди развалин, искали близких. - Какое злое сердце было у того саиба, который отдал приказ! - плакали женщины. - К Кашмирским воротам! - сказал Лалл-Сингу Инсур. Они поскакали дальше. В казармах Тридцать восьмого пехотного, недалеко от Кашмирских ворот, Инсур нашел старых товарищей по Бенгальскому артиллерийскому. Вот и Рунджит, и Лакхи-Нат, и длинноносый дерзкий Шайтан-Ага. Артиллеристы встретили его восклицаниями: - Ты жив, Инсур? А саибы прочитали нам приказ о твоей казни! Утром десятого мая, ровно за сутки до того как первые восставшие полки вступили в крепость, Тридцать восьмой туземный полк собрали на плацу. Офицеры прочитали им старый мартовский приказ, с большим опозданием дошедший из Калькутты. Военный трибунал штаба Бенгальской армии в Калькутте вынес решение по делу троих сипаев по имени Панди, зачинщиков Барракпурской смуты. "Все трое приговорены к смертной казни, и приговор приведен в исполнение", - так говорилось в приказе. - Мы не поверили, - смеется Шайтан-Ага. - Разве такой, как ты, поддастся саибам?.. Тебя и веревка не берет. - Всех Панди им не повесить, - отвечает Инсур. - Нас было трое, а сейчас тысячи тысяч. Инсур с товарищами идут к запасному оружейному складу, что у Кашмирских ворот, приставляют к нему охрану. - Никого не подпускать к погребам! - велит Инсур. Офицеров-саибов больше нет в крепости. Кто остался жив, - бежал пешком по Курнаульской дороге. - Радж ферингов кончился, - хрипит Шайтан-Ага. - Теперь у нас забота: как бы они снова не вернулись. Все идут осматривать укрепления городской стены, башни, бастионы, бойницы, боевые посты. С востока мощные стены крепости омывает река Джамна. С этой стороны город недоступен для осады. А настланный по лодкам через реку легкий разводной мост может постоянно держать связь со страной. Отсюда будут подходить и подкрепления, и продовольствие. К этому мосту не подступится враг: пушки с Морийского и Речного бастионов никому не дадут приблизиться к переправе и разбить связь. С юга и с запада, непосредственно примыкая к городской стене, начиналась путаница пригородных построек, дома и сады окрестных поселян. Ни с юга, ни с запада не рискнут англичане приблизиться к крепости. Оставалась северная сторона. Инсур внимательно осмотрел северный участок крепостной стены, Кашмирский, Аймерский, Бэрнейский бастионы, каменные завесы, бойницы, рвы. Высокий земляной вал до половины прикрывал толстую стену от орудийного обстрела. - Сами саибы приказали нам в прошлом году укрепить этот вал камнями и на четыре фута углубить крепостной ров, - усмехается Шайтан-Ага. - Хорошо, что теперь наша работа не пропадет даром. Если решатся англичане на осаду, - они будут искать подступов к крепости с северной стороны. Гряда невысоких холмов, легшая наискосок по равнине к северу от Дели, кой-где проходит здесь меньше чем в миле от городской стены. - Пускай саибы ищут укрытия за этими холмами, - сурово говорит старый Рунджит. - Силен Дели, им не замкнуть его в железное кольцо. До вечера ждали восставшие полки приказа из шахова дворца. Конные совары стали лагерем на Мусульманском Базаре. Коней давно расседлали, напоили у фонтанов. - Где же посланцы Бахадур-шаха? - Нет, еще нет вестей из шахова дворца. Только поздним вечером, в темноте, глашатай пошел по городу. Впереди побежали бегуны со смоляными факелами. - Слушайте, слушайте! Приказ Бахадур-шаха!.. - Бахт-хан назначен начальником над всеми войсками. - Бахт-хан из Рохильканда... Так повелел великий шах. - Слушайте, слушайте!.. - Глашатай поворачивает на улицу Садов. Отсветы факелов гаснут на листве платановых деревьев. - Бахт-хан? Так вот кто вошел в доверие к повелителю!.. - удивляются совары. Они хорошо знают офицера, он - дальний родственник шаха. - Бахт-хан покорен и льстив, он умеет говорить шаху сладкие слова. - У него душа лисы и храбрость полевого кролика. Как он будет вести нас в бой против ферингов? - Уже ночь, совары! Завтра все узнаем. Поздняя ночь. Тьма спустилась над крепостью. На улицах и площадях - тела, тела... У фонтанов, у Большой Мечети, на Томба-базаре, где по утрам шумно торгуют мусульмане. Это легли вповалку уставшие солдаты. Медленно остывают накалившиеся за день городские камни. Худые кошки бродят по улицам, перепрыгивают через головы, через раскинутые руки. Вороны каркают особенно хрипло, предвещая на утро жару. Инсуру не спится. Великая война началась. О ней мечтали деды, ее готовили отцы. Настал час, когда народы Индии вышли на бой за освобождение родной страны. Еще раз, взяв с собой товарищей, Инсур поднимается на высокий Кашмирский бастион. Взошедшая луна освещает голую каменистую равнину за городской стеной, темную линию Нуджуфгурского канала и гряду невысоких холмов в миле-полутора впереди. Рунджит, старый сержант-артиллерист, видевший войну с Персией, войну за Пенджаб, и Бирманскую войну, кладет руку на ствол самой большой пушки бастиона. - Много лет нас учили офицеры-саибы, - говорит Рунджит. - Учили обращению с пушкой, стрельбе по близкой и по дальней цели. Пускай теперь подступятся к Дели. Они узнают, что хорошо нас учили. Глава двенадцатая. ПЯТЬ МЕРТВЫХ ГЕНЕРАЛОВ Ходсон носился без отдыха из Лагора в Амбаллу, из Амбаллы в Лагор. Никто кроме Ходсона не мог бы выдержать такой езды: по двадцать четыре часа в седле, без дневного привала, без сна. Он заездил двоих прекрасных арабских коней и сейчас загонял третьего. Ходсон возил бумаги - срочные тайные донесения, от генерала Ансона к сэру Джону Лоуренсу и от сэра Джона Лоуренса обратно к Ансону. Десять дней назад, одиннадцатого мая, по телеграфным проводам полетела весть из Дели в Амбаллу - Лагор - Пешавар. Два сигнальщика чудом продержались на телеграфной станции в Дели почти до трех часов дня и по единственной неперерезанной повстанцами линии дали знать обо всем случившемся в Пенджаб. "Ко всем станциям Пенджаба..." - полетела по телеграфу ошеломляющая весть. - "Бенгальская армия восстала... Дели в руках врага. Британские офицеры покинули крепость". И теперь Ходсон носился из Лагора в Амбаллу, из Амбаллы в Лагор... Командующий армией генерал Ансон обласкал Ходсона. Он дал ему личную охрану - полсотни конных сикхов. Он допустил его в Военный совет... И теперь капитан Ходсон сидел в кругу пяти старых генералов и подавал смелые советы. Положение было серьезно. Слишком поздно в своем гималайском уединении Ансон узнал о событиях, не сразу двинулся из Симлы в Амбаллу и упустил драгоценное время. Старый офицер, видавший еще битву при Ватерлоо, в делах Индии Ансон был новичком. Все оказалось неподготовленным в решающую минуту. Палаток нет. Прибывающие войска расквартированы под открытым небом. Вьючных мулов нет, - погонщики разбежались. Фуража нет, - крестьяне бунтуют. Нет ни повозок, ни лекарств, ни перевязочных средств. Гражданские власти растерялись и ничем не могут помочь. Положение отчаянное. Пять старых седых генералов день и ночь заседали в наспех раскинутых походных палатках Ансонова штаба. Пенджаб, соседний Пенджаб, еще мог спасти Индию для британцев. В Пенджабе большие пушки, осадная артиллерия, много европейских войск. В одном Пешаваре, у границы, до восьми тысяч британских солдат. Лучшие люди, самые способные, решительные офицеры - в Пенджабе. Пенджаб и только Пенджаб сейчас решал: быть или не быть англичанам в Индии. Хозяин Пенджаба Лоуренс понимал это очень хорошо. Но Джон Лоуренс хотел спасать Пенджаб в самом Пенджабе. Тревожные вести доходили к нему; Пенджаб мог подняться, как поднялись Центральные провинции. "Я полагаю, что это самый опасный кризис британской власти, какой до сей поры случался в Индии", - писал он Ансону. Лоуренс был за решительные меры. - Брожение в Пенджабе должно быть подавлено любой ценой, - твердил он своим подчиненным. По близким и далеким военным станциям давно стоявшие в бездействии пушки вдруг увидели перед собой непривычно-близкую цель: спину привязанного к жерлу туземного солдата. Невилль Чемберлен, помощник командующего пограничными силами Пенджаба, воскресил в Верхней Индии этот старый вид казни, позабытый за последние годы. Начались волнения и в самом Лагоре. В одну ночь по городу и окрестностям, по подозрению в готовящемся мятеже, взяли до семисот человек. Управитель города, Роберт Монгомери, правая рука Лоуренса, человек плотного сложения, - за румяное добродушное лицо и приятную округлость стана получивший прозвище мистер Пиквик, - в нужный момент проявил нужные качества. - Какие меры приняты по отношению к бунтовщикам? - запросил его старый Лоуренс. - Приказал всех повесить, - коротко отписал "мистер Пиквик". - Прекрасно сделали, - соревнуясь со своим подчиненным в лаконизме, ответил Лоуренс. Генералу Ансону Лоуренс обещал помощь, но не сразу, а когда покончит с "брожением" в самом Пенджабе. - Что же мне делать сейчас? - запрашивал совета Ансон. - Идти на Дели с теми силами, какие у вас есть, генерал, - отвечал Лоуренс. Агент королевы в Пенджабе, вице-король Верхней Индии, в эти дни, когда прервалась связь с Калькуттой, осуществлял всю власть в стране, и военную и гражданскую. "Идти на Дели сейчас, немедленно, пока пожар восстания еще не охватил всю Индию", - писал он Ансону в Амбаллу. "Я склонен выждать, - отвечал Ансон. - Дели хорошо укреплен, а орудия в моем распоряжении - только малые полевые, непригодные для штурма городских стен. Вся страна сочувствует повстанцам. Под стенами Дели мы, британцы, при наших малых силах можем оказаться в положении не осаждающих, а осажденных"... Но Лоуренс и слушать не хотел об отсрочке. "Прошу вас, генерал, припомните всю историю нашего управления в Индии. Случилось ли вам выигрывать битвы, следуя трусливым советам?.. Зато мы всегда одерживали победы, следуя смелым!" Ходсон возил эти письма из Лагора в Амбаллу, из Амбаллы в Курнаул. Он натер себе до пузырей кожу на ляжках, сжег под солнцем лицо и руки, но пощады у генерала не просил. Ходсон не знал усталости. Охранявшие его сикхи, прирожденные конники, на иных переходах едва поспевали за ним. Ходсон носился по военным станциям, собирал сведения, налаживал коммуникации. Сикхи бросались, по слову Ходсона, туда, куда он указывал им. Ходсон сказал сикхам, что мусульмане Дели ополчились на их веру. - Шах делийский пробует свою силу, - объяснил им Ходсон, - он хочет восстановить свой трон в его прежнем великолепии. Но шах не остановится на Дели. Мусульмане готовят поход на Пенджаб. Они задушат народ сикхов, опоганят их землю, заберут их пастбища и места для охоты. Мусульмане ограбят жилища, осквернят храмы, а женщин увезут к себе и запрут в свою мусульманскую неволю. Сикхи молча кивали головами. Они верили Ходсон-саибу, он был храбрый воин, он метко стрелял, рубил шашкой как прирожденный конник и, когда говорил с ними, смотрел им прямо в глаза своими светлыми немигающими глазами. Они верили ему. С молчаливой свирепостью они бросались выполнять его приказания. По одному его слову, они снимались с места и неслись вперед. Ходсон был счастлив. Такой он любил войну: буря, поднимающаяся по слову команды и по слову команды затихающая. Амбалла - Мирут - Курнаул... Сипаи, разбив оружейные склады, выходили из линий и поднимали знамя восстания. Крестьяне, построившись в отряды и взяв пики, бросали свои деревни и присоединялись к сипаям. - Убивайте англичан, спасайте страну и веру!.. Власть британской короны объявили низложенной, индусы объединялись с мусульманами в этой народной войне. Индусы, молясь, возливали воду Ганга, мусульмане клялись на Коране: "Джехад, джехад, священная война!" Вся Индия поднималась, чтобы навсегда изгнать чужеземцев из пределов страны. Совет генералов в Амбалле все еще заседал. Людей нет. Британская пехота - человек пятьсот, больше не соберешь. Власти на местах растерялись. С военных станций приходят тревожные вести. Оружейные склады под охраной одних лишь инвалидов. Кавалерии мало, лошади измучены. Провианта нет, ничего не готово. В одном месте орудия без людей, в другом - артиллеристы без пушек. Генералы потели в палатках, курили до теми в глазах и не могли прийти ни к какому решению. Удивительное дело: все пять генералов, заседавших при штабе, в Амбалле, спустя короткий срок были мертвы. Четыре из них умерли от холеры, и только один - на поле брани. Этот хоровод смерти открыл сам командующий Ансон. Едва прибыв в Курнаул, он почувствовал недомогание. Вызвали лекаря, в штабе началось смятение. Симптомы болезни не предвещали ничего хорошего. - Холера! - определил штабной лекарь. К полудню Ансон был мертв. Командование армией временно перешло к следующему за Ансоном по старшинству и чину офицеру, человеку нерешительному и вялому, - генералу Барнарду. Холера и Барнарду приготовила саван, но отсрочила развязку на пять недель. Военный совет решил соединиться с колонной полковника Вильсона в Мируте и идти на Дели. Известие об этом Ходсон повез Вильсону в Мирут и привез ровно тридцать часов спустя, не сделав ни одного привала в дороге. С огромными усилиями колонна Барнарда двинулась дальше. Повстанцы передвигались быстрее английских регулярных войск: они не были обременены ни штабным багажом, ни походной канцелярией. Жаркий бой задали войску Барнарда райоты двух безвестных деревень на Курнаульской дороге: в самый разгар дневной жары подожгли по обеим сторонам шоссе соломенные хижины своих селений. И на британцев обрушились сразу ружейный огонь, дыхание пожара и невыносимый жар полуденного индийского солнца. Не столько солдат погибло от пуль, сколько легло на дороге от солнечного удара. Все же колонна Барнарда двинулась дальше и после двух мучительных переходов соединилась с колонной Вильсона. Восьмого июня 1857 года, почти месяц спустя после занятия Дели восставшими полками, британцы разбили палатки своего лагеря за грядой невысоких холмов на север от городской стены. Так начались бои за Дели.  * ЧАСТЬ ВТОРАЯ. ВСЕ ДОРОГИ ВЕДУТ В ДЕЛИ *  Глава тринадцатая. ДЖЕННИ ГАРРИС Сырым и сумрачным мартовским утром старое транспортное судно "Оливия" отвалило от деревянных стен Арсенальной набережной в Лондоне. Две полевые батареи везла на борту "Оливия" и стрелков Восемьдесят восьмого ее величества пехотного полка - регулярное годовое пополнение Королевской армии в Индии. "Оливия" торопилась: капитан хотел обогнуть мыс Доброй Надежды, до того как наступит период бурь и жестоких штормов у мыса. На борту военного транспорта был необычный пассажир - девочка двенадцати лет, Дженни Гаррис. Дженни ехала в Индию к отцу, полковнику Гаррису. Капитан "Оливии" уступил Дженни каюту своей жены, и Дженни нравилась ее маленькая каюта с круглым оконцем и с подвесной койкой, которую вечером спускали, а на утро подтягивали под самый потолок. В сильную качку подвесная постель Дженни отчаянно моталась из стороны в сторону и едва не ударялась о металлические скрепы стен. Детей, кроме Дженни, на судне не было, и девочка сильно грустила вначале. Она не любила ни рукодельничать, ни шить, а разговаривать со взрослыми не смела. Дженни бродила по судну, скучала, глядела на море, а иногда плакала, забравшись в подвесную койку своей маленькой каюты. Майор Бриггс, старый офицер колониальной службы, начальник всего воинского состава на "Оливии", считал себя и свой состав на мирном положении, а потому весь день пил ром и брэнди, запершись у себя в каюте, или поднимался на палубу стрелять морских чаек, летевших за кормой. Капитан Генри Бедфорд рома не пил, не читал книг, скучал безбожно всю дорогу и за обеденным столом подолгу рассказывал соседям о своем уютном доме в Бомбее, у Малабарского холма, где в большом бассейне в саду плавают удивительные рыбы, полосатые и звездчатые, тридцати четырех тропических пород. Бедфорд возвращался из Лондона в Индию после долгосрочного отпуска. "Оливия" шла проливом, навстречу западному ветру, навстречу океанской волне. Маленькие острокрылые чайки летели за ее кормой и кричали резкими голосами. На рассвете тусклого мартовского дня, ветреного и бурного, они вышли из пролива в океан, в жестокую качку Атлантики. В этот рейс на "Оливии" был еще один необычный пассажир: невысокий человек в гражданском платье, с несколько странным для европейца цветом лица, в белой войлочной шляпе шотландского горца. При нем была собака Сам - уродливая, черная, с пригнутой книзу тяжелой квадратной мордой, со злобным взглядом исподлобья и короткими кривыми ногами. Человек в шотландской шляпе - его звали Аллан Макферней - постоянно носился по палубе с плотно набитым кожаным дорожным мешком и все хлопотал о том, чтобы этот мешок как-нибудь невзначай не подмочило водою. Оба старших офицера, Бедфорд и Бриггс, с первого дня невзлюбили Макфернея. - Заметили ли вы, Бриггс... - с беспокойством спросил капитан Бедфорд майора еще в первый день плавания. - Заметили ли вы, дорогой Бриггс, какая у этого человека шляпа? - Заметил, Бедфорд! Безобразная шотландская шляпа. - А фамилия, - сказал Бедфорд, - вы приметьте, какова фамилия; Макферней... - Бесспорно, - сказал майор, - этот человек - шотландец. - И значит, - не джентльмен. Шотландец не может быть настоящим джентльменом. - Никогда! - с глубоким убеждением сказал майор Бриггс. - А цвет его кожи, Бедфорд!.. - Да, - сказал Бедфорд, - удивительная окраска кожи. - Это не загар. Это печень... - Конечно, - сказал Бедфорд. - Печень. Этот человек долго жил в тропиках. - Представьте себе, Бедфорд, он пешком исходил всю Индию и весь ближний Восток. Мне рассказал об этом помощник капитана... Майор приблизил к самому лицу капитана Бедфорда свои короткие седые, насквозь прокуренные бакенбарды. - С какой целью, - вот что я хотел бы узнать! - хриплым шепотом сказал майор. Бедфорд нахмурился. - Мы с вами отвечаем, дорогой Бриггс, за воинский состав, перевозимый на "Оливии", за двести пятьдесят человек, за две батареи. Надо узнать, что это за человек. - Да, и что он везет в своем дорожном мешке, - дополнил Бриггс. Все первые дни путешествия дул резкий ветер, было холодно. Тучи легли на западе сплошной темной полосой. Солдаты зябли на своей нижней палубе, не защищенной от ветра и сырости; они шагали, ежась от холода, или лежали вповалку, прижавшись друг к другу. Дженни не отпускали на верхнюю палубу без теплого кашемирового платка или шали. К вечеру поднимался туман, такой густой, что колокол на носу "Оливии" непрерывно звонил, предупреждая идущие навстречу суда. Каждый вечер Дженни засыпала под этот звон, глухой, настойчивый и тревожный. Скоро Дженни привыкла к "Оливии" и начала веселеть. Понемногу она приглядывалась к пассажирам. Ей сразу понравился Макферней. У него было темное, как пальмовая кора, лицо и синие глаза северянина. Глуховатым спокойным голосом шотландец часами беседовал со своим Самом, негромко, терпеливо, точно объяснял ему что-то, и пес в ответ тихонько повизгивал. Иногда Сам с хозяином спускались вниз, к корабельным кладовым, и здесь беседа шла уже среди коз и кроликов. Шотландец учил Сама не злиться понапрасну и равнодушно смотреть, как кролики кружатся в своей деревянной клетке, как худые корабельные козы тычут мордами в жерди загородки. Сам тихонько ворчал и старался не лаять даже на поросят. Часто шотландец спускался на нижнюю палубу, где расположились стрелки. Здесь у него скоро завелись друзья. Макферней подолгу разговаривал с матросами, с солдатами, с корабельными юнгами. Зато почти никогда не задерживался для беседы за обеденным столом, в кают-компании. А когда как-то раз здесь зашел разговор о генерал-губернаторе Индии, лорде Каннинге, и Макферней громко, на всю кают-компанию, объявил, что генерал-губернатор понимает в индийских делах ровно столько же, сколько его пес Сам в райских яблоках, - оба офицера, Бедфорд и Бриггс, окончательно возненавидели шотландца. Западный ветер утих. Поднялся норд-ост. Огромные океанские волны обрушились на "Оливию". Судно то несло со страшной силой куда-то вниз, в провал между вод, то снова выкидывало наверх; старая шхуна скрипела и стонала, как перед страшным судом, пена и соленые брызги поминутно обдавали палубу. Ночью волненье усилилось. Ветер ревел, в снастях, подвесные койки в каютах судорожно мотались из стороны в сторону. Дженни то соскакивала вниз, на пол, садилась на саквояж; и ее начинало носить по полу вместе с саквояжем и швырять о стенки; то снова забиралась наверх, в койку. Устав прыгать, как заяц, то вниз, то вверх, Дженни вышла в узенький коридор. Глуховатый голос слышался из-за соседней двери. Это была каюта Макфернея. Шотландец не то читал книгу вслух, не то разговаривал с кем-то. С кем он так беседует? Дженни долго стояла в коридоре. Вдруг откатом волны судно сильно рвануло куда-то вбок, дверь каюты мистера Макфернея распахнулась сама собой, и Дженни неожиданно для себя влетела в каюту. Мистер Макферней сидел у стола, склонившись над мелко исписанными листками. Он даже не оглянулся. Внимательно глядя на свои листки, шотландец бормотал вслух какие-то непонятные слова: "Санда... Сакра-Чунда..." - Простите, мистер Макферней!.. - сказала Дженни. Макферней обернулся и увидал ее смущенные глаза. Он улыбнулся. - Отлично! - сказал Макферней. - Вы можете заходить ко мне и без качки, мисс Гаррис. - Спасибо, мистер Макферней! - Дженни убежала. Только на десятый день утихло волнение на море. Ветер спал. Небо на закате было сине-оранжевое, воздух заметно потеплел. Когда зашло солнце, в море заплясали светящиеся рыбы. Дженни долгими часами теперь сидела на палубе, глядела на море. Так недавно оставленная Англия уже казалась ей чужой, бесконечно далекой, ушедшей куда-то далеко за пятидесятую параллель, за грань холода и бурь. Все чаще вспоминала она Индию, места, где родилась и провела первые годы жизни. Дженни помнила белую ленту каменистой дороги, уходившей от стен их форта вниз по склону горы, темный мох на ребрах невысоких гор, плоские крыши горного селения. Она помнила большой внутренний двор их индийского дома, бассейн во дворе и индийских прачек у бассейна, - говорливых полуголых парней, весь день бивших у воды вальками. Она помнила свою няньку - пожилого индуса в синей чалме, с кроткими глазами, и кормилицу с убором из стеклянных бус на лбу и на груди; и как нянька и кормилица до четырех лет таскали ее на руках, а ординарец отца, суровый сикх с черной бородой, сажал ее в седло и водил на коне по двору. Дженни помнила волан - твердый маленький мяч, которым она играла в детстве, и круглую площадку перед домом, обсаженную платанами. Она помнила праздник "рождения непорочного Кришны", так походивший на христианский праздник рождества, белые сахарные фигурки слонов, пони и обезьян, которыми индусы в этот день дарили друг друга, и порошок, которым они по обычаю обсыпали детей, пряный розовый порошок, так сладко пахнувший... Она помнила мохнатые рубашки пальм, колючую преграду кактусов позади сада, горячий ветер из степи, от которого прятались все в доме, и бледное лицо матери. Мать всегда грустила в Индии, у нее никого не было в этих местах, ни родных, ни знакомых; ее мучил горячий воздух Азии и пыль, она всегда мечтала о родине, о зеленых лугах Англии, о свежести и прохладе родного Норфолька. Мать грустила и кашляла: у нее была чахотка. Отца перевели в Аллигур, британский форт в самом сердце Индии, вблизи Дели, а они с матерью уехали в Англию; Дженни тогда было девять лет. Мать уже ничего не могло спасти, - она скоро умерла. Дженни осталась в Англии одна, без родных. Два с лишним года она провела в холодном, неуютном пансионе миссис Честер, где ее мучили длинными наставлениями за столом, из окон тянуло холодом и скукой, деревья в парке были так долго в снегу, и к концу зимы начинало казаться, что весна уже никогда не придет. А теперь капитан Бедфорд, старый друг отца, вез ее в Аллигур, в Индию. Дженни часами сидела на палубе и смотрела на море, на отсветы солнца на воде. Март кончался. "Оливия" прошла Канарские острова. Становилось все теплее, море было нежно-изумрудного цвета, ветер с суши полон ароматов. "Еще два месяца, - думала Дженни. - Два месяца, и я увижу отца". Глава четырнадцатая. ШОТЛАНДЕЦ МАКФЕРНЕЙ Много дней "Оливия" шла в виду африканских берегов. У Фритауна их снова трепала буря. Огромные волны перекатывались через палубу "Оливии". Все, кто мог, попрятались по каютам. Обедали сидя на саквояжах, тарелки с бараниной держали на коленях. Все злились: качка надоела. К тому же кормить стали прескверно, - запас свежих овощей на "Оливии" кончился. Один лишь майор Бриггс пребывал в прекрасном самочувствии. В качку он пил столько же, сколько в тихую погоду. Хмелея, Бриггс еще сильнее багровел; лоб и щеки у него наливались кровью, но в ногах майор оставался тверд. Ровным громыхающим шагом он проходил вдоль всей верхней палубы, от носа к корме, и, уверенно подняв пистолет, целился в чаек, улетающих от бури. - Одна!.. Две... - считал майор сбитую выстрелом птицу. Бах! Бах-бах!.. - Три... Четыре... Вот так он расстреливал кафров в Южной Африке, когда еще молодым лейтенантом начинал свою службу королеве. Потом Индия, поход 1848 года. Замиренных индусов Бенгала майор вел на немирных индусов Пятиречья. Брал крепость Мултан, а потом расстреливал и вешал одинаково и мирных и немирных. После Индии - Крым, Восточная война. С Девяносто третьим шотландским горнострелковым полком Бриггс, в чине капитана, проделал всю Крымскую кампанию. Выдерживал натиск храбрых русских матросов под Балаклавой, был тяжело ранен в ногу под Севастополем и долго потом отлеживался в госпитале, в Дувре, где квартировал его полк. Весною 1857 года шотландских горных стрелков послали в Шанхай усмирять несговорчивых китайцев, поддержать на дальнем азиатском востоке престиж Британской империи, так сильно подорванный на Черном море во время Крымской войны. Бриггс не захотел ехать в Китай и запросился в Индию. И вот, в марте 1857 года его назначили сопровождать на борту наемного транспорта "Оливия" батальон пехотного полка, направляемый в Бомбей, на постоянную службу. - Бомбей? Отлично! - хрипел майор, беседуя с длинным унылым пастором Ленгстоном и с капитаном Бедфордом в корабельной столовой за трубкой крепкого зеленого табаку. Качка то утихала, то снова усиливалась, граненые судовые стаканы, подпрыгивая, ездили по столу. - Бомбейская армия - лучшая в Индии. Это не Бенгал, где офицеры с сорок второго года спят с пистолетами под подушкой! Вспомните, кто не хотел стрелять в сикхов под Мултаном и развалил даже бомбейские полки, прибывшие нам на выручку?.. Бенгальцы!.. Кто в бирманский поход отказался ехать морем в Бирму? Опять они, бенгальцы, Тридцать восьмой пехотный!.. И вышли сухие из воды; только тринадцать человек повесили из всего полка... Рота за роту, полк за полк - у них одна круговая порука. Я счастлив, что нас назначают в Бомбей! Капитан Бедфорд согласно кивал головой. Он тоже был доволен. Генри Бедфорд сумел дослужиться до чина капитана, ни разу за пятнадцать лет не перешагнув ров, отделяющий город Бомбей от окрестных джунглей. Все убранство его бомбейского дома, ливреи слуг, блюда, подающиеся к обеду, - ничем не отличалось от убранства любого среднего дворянского дома на родине, в Англии. На рождество к столу подавался пудинг, точно такой же, как в доброй старой Англии - настоящий рождественский пудинг с миндалем и изюмом и жирный гусь с яблоками. Капитан привык к своей спокойной жизни в Бомбее, к уютному дому, к тому, чтобы слуга-индус на обходах нес над ним зонтик, а двое босых слуг бежали впереди, для защиты от змей. Он любил обеды в офицерском собрании, где повар с изумительным искусством умел сочетать добрый британский бифштекс с пряной индийской приправой, а после обеда подавали такое вино, какое подают только в Бомбейском артиллерийском... Капитан думал: "Эта жизнь будет тянуться бесконечно, безоблачной, радостной, спокойной полосой..." А Индия?.. Индусы?.. Бедфорд глубоко был уверен, что вся Индия существует только для того, чтобы доставлять англичанам изюм и рис для их рождественского пирога. - Спокойствие, Дженни! - любил повторять капитан Бедфорд. - Скоро приедем на место. Теплые капли сырости оседали на платье, на снастях, на разогретых медных поручнях палубы; по ночам в море светились летающие рыбы. Большая Медведица пропала в небе, и Дженни долго искала Южный Крест; ей показали несколько ярких крупных звезд прямо по курсу корабля. На палубе было скользко от сырости; капитан велел разостлать от борта к борту веревочную сеть, чтобы нога не скользила при ходьбе. Легкий, как тень, шотландец Макферней, в своей белой войлочной шляпе с завернутыми назад полями, с мешком и палкой, как путешественник в походе, шагал от борта к борту. Пес Сам плелся вслед за ним на коротких кривых ногах, тыкаясь в палубу уродливой мордой. Легким размашистым шагом, маленький, сухой и ловкий Макферней мерял "Оливию" много раз от носа к корме и обратно. Как-то раз Дженни попалась ему навстречу и отступила в сторону, чтобы дать дорогу. "Что у вас там, в вашем дорожном мешке, мистер Макферней?" - хотела спросить Дженни, и не решилась... Она стояла перед ним, тоненькая, робкая, в зеленом платьице, в светлых косах, аккуратно перетянутых шелковой клетчатой лентой. Макферней успел разглядеть ее глаза, застенчивые и любопытные. - Добрый день, мисс Гаррис! - сказал Макферней и улыбнулся ей приветливо, как улыбался своим друзьям на нижней палубе. Только поздно ночью, когда поднималась к зениту молодая луна и светящиеся полосы и брызги на море начинали бледнеть в ее белом, непривычно ярком для северян свете, Макферней спускался к себе. И тогда Дженни вновь слышала странные слова, доносившиеся из его каюты: "Дар-Чунда... - слышала Дженни, - Сакра-Чунда - Дар... Бхатта-Бхаратта"... Скоро ветер стих. Паруса бессильно повисли. "Оливия" колыхалась на слабой волне, почти не подвигаясь вперед. Настали мертвые дни, штиль. Неизвестно откуда на палубе появились крысы. Может быть, на крыс оказывала действие теплая погода, духота, безветрие, оскудение продовольственных запасов на судне, - кто знает? Но только каждый день их становилось все больше. Крысы ползли изо всех щелей и скоро так осмелели, что начали нападать на людей. Каждое утро в кают-компании рассказывали друг другу страшные истории: крыса откусила поваренку ухо, две огромные седые крысы напали на самого помощника капитана и обратили его в бегство; всю ночь крысы резвились в кубрике и объели у боцмана сапоги и кожаную куртку. Бедного Макфернея тоже одолевали крысы. Он боялся не за себя: крысы грозили проесть его таинственный мешок. Кожу крысы грызли с особенной охотой. Макферней стал брать свой мешок даже в кают-компанию и за обедом пристраивал подле себя. - Что вы так усердно бережете? - сухо спросил его майор Бриггс. - Это мои корни, - рассеянно ответил шотландец. Бриггс с презрением посмотрел на толстый кожаный мешок, набитый, должно быть, сухими корнями. "Ботаник!" - подумал майор. Как-то ночью Дженни услышала спросонок, что кто-то хлопает дверьми и ходит по коридору. Сам повизгивал тихонько, стучал когтями по полу; потом все затихло. Дженни не спалось, она встала, вышла в коридор... В соседней каюте никого не было. Дженни поднялась по лесенке наверх. На палубе было пусто, молодая луна светила ярко, как в Англии на севере в полнолуние. Неожиданный порыв ветра бросил Дженни прямо в лицо несколько белых квадратиков плотной бумаги, исписанной какими-то значками. Сбоку, из-за судовых шлюпок, до нее донеслось глухое рычание. Дженни повернула туда. Она увидела бедного Макфернея, мирно уснувшего подле шлюпки. Его кожаный мешок лежал рядом. Шотландец хотел уберечь свой мешок от крыс, но не уберег его от ветра. Неожиданно налетевший ветер шевелил листками бумаги, выпавшими из мешка, и разносил их по палубе. Сам глухо рычал у ног хозяина, не смея будить его. - Мистер Макферней! - сказала Дженни и легко коснулась плеча шотландца. - Мистер Макферней, проснитесь, пожалуйста! Макферней проснулся и сразу сел. Палуба вокруг него, точно хлопьями снега, была усыпана белыми листками. - Мои корни!.. - сказал Макферней. - Великий бог, мои корни!.. Он бросился собирать листки. - Я вам помогу, мистер Макферней, - сказала Дженни. - Благодарю, мисс Гаррис, благодарю!.. - Руки у Макфериея дрожали. - Корни, мои корни!.. Он торопливо складывал листки обратно в мешок. - Какие корни?.. - Дженни ничего не понимала. Она видела только плотные квадратики белой бумаги, исписанные непонятными значками: точки, кружки, стрелы, короткие и длинные черточки. - С каким трудом я добывал их, мисс Гаррис! - сказал Макферней. - Я исходил все дороги и тропы Верхней Индии, пробирался сквозь леса и джунгли от селения к селению Пятиречья, ночевал у пастушеских костров, в лесных хижинах, в кочевьях гуджуров. Я слушал песни народа, я заставлял стариков пересказывать мне древние предания. Вот что я записал! Макферней протянул свои бумаги, исчерченные непонятными значками. - Двенадцать лет работы и скитаний заключены в этих листках, мисс Гаррис!.. Я записывал слова разных племен условными значками, понятными только филологам. "Небо", "земля", "отец", "облако", "воин", "огонь", "путь", "человек", "дерево"... Слова эти почти совпадают у многих индийских народов и все вместе восходят к санскриту, древнему языку Индостана. Англичане, придя завоевателями в Индию, думают, что они покорили полудикое невежественное племя. Они ничего не хотят знать о культуре того народа, который обокрали. Мои листки расскажут им правду. Тысячевековая культура отразилась в этом языке... Санскрит - язык, более богатый, чем латынь, более совершенный, чем греческий, и родной брат и тому и другому!.. Вот они, корни слов!.. Листки дрожали в руках у Макфернея. - Я все соберу! - сказала Дженни. - Не беспокойтесь, мистер Макферней, ни один не пропадет. Она побежала к борту за разлетевшимися листками. Майор Бриггс в эту минуту вышел на палубу. Ровным громыхающим шагом он прошел к носу и остановился. - Что за чертовщина? - спросил майор. Он поднял с палубы маленький квадратик бумаги и поднес его к самому носу. - Это что за значки? - Транскрипция, - объяснил Макферней. - Это мои записи. - Он хотел взять у майора свой листок. - Что? Транскрипция? - майор отвел за спину руку с крепко зажатым в ней кусочком бумаги. - Извините, мистер Макферней, но я вам вашей транскрипции не отдам. Я отвечаю за судно, уважаемый мистер Макферней, и я должен знать, что означают эти значки. Я должен прежде выяснить, не угрожают ли они престижу королевы и целостности Британской империи. И майор, повернувшись по-военному, загромыхал по доскам палубы обратно к себе. Дженни неспокойно спалось остаток ночи. Смутная тревога томила ее. Бриггса Дженни возненавидела с первого дня: хриплый голос майора, его тяжелая громыхающая походка и красные, как непрожаренный бифштекс, щеки приводили ее в трепет. Утром Дженни долго бродила по судну. С кем поговорить о том, что случилось вчера на палубе? Она постучалась к Бедфорду. Генри Бедфорд сидел за походным столиком и писал. Он поднял на девочку удивленные глаза. - Что такое, Дженни? - спросил Бедфорд. Карие глаза Дженни были полны беспокойства, а косы - в непривычном беспорядке. - Ехать наскучило? - Нет, мистер Бедфорд, не то. Девочка рассказала капитану о шотландце и о майоре Бриггсе. - Спокойствие, Дженни! - сказал Бедфорд. - Просто ночная суматоха из-за крыс. Он прошел в каюту майора. Бриггс сидел над листком бумаги и яростно курил трубку. - Дорогой Бедфорд, не можете ли вы объяснить мне, что это значит? Он протянул Бедфорду листок, исписанный непонятными значками. - Я все узнал, - сказал педфорд. - Этот Макферней не ботаник. Он филолог. - Филолог? Тем хуже для него! А что, собственно говоря, это значит, Бедфорд? - Филолог... - Бедфорд помедлил. - Это... это человек, который изучает разные языки... разные слова, что ли. - Вот-вот, разные слова!.. Он разговаривает с матросами. Он беседует с поварами!.. Третьего дня он весь вечер провел на нижней палубе, говорил с моим ординарцем, и на его собственном языке!.. На ирландском!.. - Опасный человек! - сказал Бедфорд. Майор взмахнул в воздухе таинственным листком. - Ни одного дня! - сказал майор. - Ни одного дня я не потерплю больше присутствия этого человека на судне. Мы заходим в Кэптаун. Я велю капитану ссадить шотландца на берег, а начальник порта задержит его впредь до выяснения. С начальником поговорю я сам. И майор решительно сплюнул на пол горькую табачную жижу. Через два дня пассажиры "Оливии" увидели черные скалы, сильный прибой и пустынную бухту Кэптауна. Майор Бриггс самолично съехал на берег, вместе с помощником капитана судна. Он вернулся очень скоро, и сильно взволнованный. Новости, сообщенные ему начальником порта, были так неожиданны, что решительно все иные мысли, даже мысль о ненавистном шотландце, вылетели из головы майора. Он заперся с офицерами у себя в каюте. - Бунт, - объявил майор. - Туземные войска взбунтовались в Индии. Вместо Бомбея нам приказано идти в Калькутту. - В Калькутту? - Да, в распоряжение командования Бенгальской армии. Глава пятнадцатая. КАЛЬКУТТА Теплый серый туман надолго скрыл из виду близкую землю. Когда туман рассеялся, пассажиры "Оливии" увидели красный глинистый срез высокого берега и буйную тропическую зелень над ним. Они были у Коморинского мыса. Древняя бревенчатая деревянная башня пряталась в зелени на берегу - остаток старой фактории, выстроенной в этом месте португальцами почти три века назад. "Оливия" стала на рейде. Большой правительственный пароход, дымя широкой черной трубой, двинулся ей навстречу от берегового мола. - Идут ли еще вслед за вами суда с войсками на борту? - спросили с парохода. - Нет, - ответили с "Оливии". - Приготовьтесь, мы берем вас на буксир, - просигналили с парохода. Пароход пыхтел и стучал, посылал "Оливии" клубы грязного дыма, но все же шел быстро. Недели через три "Оливия" вошла в устье Хуггли, одного из рукавов огромной дельты Ганга. Они шли у правого берега и не видели левого, - так широк был Хуггли. Пассажиры "Оливии" столпились на палубе, глядя на незнакомые места. Дженни видела однообразный плоский берег, песчаные отмели, заваленные водорослями, омытые морским прибоем, кой-где хижины, как большие снопы лежалой соломы. "Это ли Индия? - думала Дженни. - Где же пальмы?" Показались и пальмы на другом берегу. Хуггли стал уже, извилистее, пальмы веселой рощей столпились у воды, среди зелени замелькали белые европейские дома. "Оливия" долго шла вверх по Хуггли, вслед за пароходом. Потом показались низкие индийские бенгало, сады, еще поворот, - голые беленые стены восьмиугольного форта, пушки и военные суда в порту. - Вот и Калькутта! - сказал капитан Бедфорд. В первый день Дженни ничего не увидала в Калькутте: ее пронесли в закрытых носилках, сквозь тесноту, говор и крик центральных улиц, в европейскую часть города. Капитан Бедфорд отправил Дженни к своей дальней калькуттской родственнице миссис Пембертон, а сам поехал в штаб. Дом Пембертонов стоял в большом саду за зеленой оградой. По англо-индийскому обычаю все слуги в доме вышли гостье навстречу. Миссис Пембертон и ее сын Фредди дожидались у дверей. Фредди был в синей курточке с белым атласным воротником; миссис Пембертон - в легком белом кисейном платье, с низкой талией и пышными буфами, как носили дома в Англии лет за пять до того. Низкий дом был окружен верандой, а веранду прикрывали занавески из тростника, украшенного бусами. Все колыхалось и слегка звенело под ветром. - Сегодня хорошо, не жарко, ветер с моря, - сказала миссис Пембертон. Она повела Дженни смотреть внутренние помещения дома. В полутемных комнатах было прохладно, на чисто выметенных глиняных полах лежали пестрые травяные половики - циновки, как их здесь называли. Маленькая Бетси, грудная дочка миссис Пембертон, висела в люльке в своей комнате, под белой кисейной сеткой. - Москиты замучили Бетси, - сказала миссис Пембертон. Подле двери, на половике, сгорбившись и скрестив ноги, сидел нянька - немолодой индус с серьгой в ухе. В уголке дремала на полу молодая кормилица. У самой люльки сидела на корточках третья служанка и дергала шнур большого веера, укрепленного под потолком на деревянной раме. Маленькая Бетси заплакала, и миссис Пембертон прикрыла дверь. На обед подали рыбу, зелень, бананы, тушеное мясо и сладкий рис. Блюда приносила молодая горничная-индуска в белом кружевном переднике и кружевной наколке на гладких черных волосах. Дженни никак не могла съесть всего, что ей накладывали в тарелку. - У нас прежде была плохая горничная, - пожаловался ей Фредди. - Она разорвала на куски и закопала в землю замечательную куклу - подарок дяди Джона. - Бог мой, от нашего Джона уже больше месяца нет писем, - вздохнув, сказала миссис Пембертон. Самого мистера Пембертона не было дома: он уехал в порт по срочному делу. Миссис Пембертон была рассеяна и весь обед почти ничего не говорила. После обеда Фредди повел Дженни в сад. - Мама очень грустна, - сказал Фредди. - Она боится за дядю Джона. Он уехал воевать с бунтовщиками. Лейтенант Джон Томсон, младший брат миссис Пембертон, с самого начала восстания был отправлен в Ауд, в глубь страны. В саду было тихо; зато в просторном дворе непрерывно шумели и суетились слуги. Белые и розовые магнолии цвели повсюду: и у террасы, и под окнами, и на пороге кухни. Среди полуголых слуг-индусов странным казался солдат-шотландец в полной кавалерийской форме: синяя куртка с медными пуговицами, высокая шапка в темных перьях и короткая шотландская юбочка над высокими сапогами кавалериста. Солдата с начала восстания приставили к дому миссис Пембертон для охраны. Вечером из штаба приехал Бедфорд. Он привез новости. "Командующего армией нет, - сказали ему в штабе. - Он еще в марте уехал в Симлу охотиться за тиграми". Помощник командующего, генерал Герсей, растерялся. Связь с Верхним Бенгалом прервана. Почтовые кареты не ходят. На много миль за Аллахабадом повалены телеграфные столбы, перерезаны провода, сообщения нет. Туземная Бенгальская армия восстала вся, как один человек. Крестьяне заодно с повстанцами. Верхний Бенгал и Ауд в огне. Древняя столица отложилась. Повстанцы провозгласили шаха Дели главою нового правительства. Что предпринять? Генерал Герсей шлет телеграммы своему начальнику, генералу Ансону в Симлу, но ответа не получает. Куда девался Ансон? Неужели он так долго охотится на тигров? Может быть, телеграммы до него не доходят? Генерал-губернатор Индии, лорд Каннинг, шлет кружные телеграммы в Амбаллу, генералу Барнарду, с просьбой переправить их Ансону. Молчит и Барнард. В такой момент командующий Бенгальской армией - он же верховный главнокомандующий всеми тремя армиями Индии - потерялся неизвестно где. Восстание охватывает все новые и новые области. Неспокойно и в Джанси, и в Сатара, и в Хайдерабаде. Раджпутана ненадежна, в Пенджабе брожение. Крепко держатся пока только Мадрас и Бомбей. Но никто не знает, что может принести завтрашний день. - Святые небеса! А Калькутта? - сказала миссис Пембертон, выслушав Бедфорда. - Неужели и нам грозит то же самое? - Спокойствие, дорогая!.. На помощь Калькутте идут европейские войска. Прибытия "Оливии" с британскими стрелками и пушками в штабе ждали с большим нетерпением. Бедфорду сказали, что он может каждый день ждать приказа о выступлении в глубь страны. Но Дженни капитан об этом до поры до времени ничего не сказал. На ночь Дженни отвели большую полутемную комнату с окном на веранду. Дженни уснула крепко, а утром ей рассказали, что ночью под самое окно кухни подбежал шакал, и повар отогнал его, швырнув сандалию в окошко. Никого в доме это не удивило: шакалы здесь постоянно бродили вокруг домов по ночам и выли, как собаки. Глава шестнадцатая. УХОД ПАРИИ Утро прибытия "Оливии" в порт было для майора Бриггса очень хлопотливым, но на этот раз Бриггс не забыл о Макфернее. В полдень к нему пришел сержант Флетчер с таинственным сообщением. - Пошел переодеваться, сэр! - доложил сержант. - Наворачивает чалму под шляпу! - шептал он минуту спустя. - Посмотрите на него, сэр, он похож на туземца, одевшегося англичанином!.. - Тем лучше, тем лучше!.. - прохрипел майор. Сошедший на берег Макферней, в своей широкополой шотландской шляпе поверх индусской чалмы, защищающей голову от жестокого калькуттского солнца, с темным как бронза лицом, в сандалиях, с мешком за плечами, действительно походил на индуса, одевшегося по-европейски. Майор тотчас послал сержанта к начальнику калькуттской полиции. Шотландец неторопливо побрел по улицам знакомой Калькутты, сквозь толчею Читпур-базара, мимо улицы Башмачников и улицы Ткачей, к площади Звезды, где был у него знакомый перс, продавец книг. Войдя под навес персидской лавки, Макферней долго рылся в старинных связках книг, пахнущих кожей и пылью. Сам успел уснуть на улице у дверей. Когда шотландец вышел из полутемной лавки и зажмурился от ослепительного солнечного света, к нему подошли два полисмена. - По распоряжению начальника полиции! - сказал один из них и положил руку на плечо Макфернея. Шотландца повели. Мгновенно собралась толпа. Продавцы табака, ковров, орехов, бананов, рыбы, бросая свой товар, выбегали из лавок. Сам проснулся и кинулся вслед. Бедный пес! Он опоздал, он не смог пробиться сквозь плотную толщу босых ног: такая толпа собралась посмотреть, как саибы арестуют саиба. Вся джелхана всполошилась, когда на тюремный двор привели саиба. Он носил индусскую чалму под белой шотландской шляпой и был смугл лицом, - но кто же в Индии не отличит англичанина от индуса? Саибы могли думать, что им угодно, но заключенные уже с первой минуты знали, что новый пленник - европеец. За темное лицо и светлые с сединой клочья волос под смуглым лбом индусы прозвали нового заключенного Теманг Ори - барсук. Сам он называл себя Макфернеем. Макферней, казалось, нисколько не был огорчен тем, что попал в калькуттскую тюрьму. Он очень быстро подружился с заключенными. С тибетцами, мадрасцами, сингалезами он говорил на их собственном языке. Скоро вся джелхана знала его быстрые шаги, клочки седых волос над загорелым лбом и добрые синие глаза. Макферней приметил Лелу в первый же день. Длинная белая юбка с каймой и белый шерстяной платок, хитро завернутый вокруг головы и плеч, отличали Лелу среди других женщин. - Откуда ты родом, девочка? - спросил Макферней. - Раджпутана, - ответила Лела. Макферней кивнул головой. Он знал эту страну. Но еще ни разу до сих пор не бывал в западной ее половине, где безводные степи преграждают дорогу путешественникам, где бродят на воле еще не вполне покорившиеся англичанам племена. Вечером Лела сидела, скрестив ноги, на плитах двора и тихонько пела: Белым сари прикрою лоб, Белым сари закутаю плечи. Далек мой путь, труден мой путь, Далек мой путь до Дели... Макферней присел подле нее и стал слушать. Лела пела: Леса стоят на пути. О, Сакра-Валка! Тигры бродят в пути. О, Чунда-Сакра!.. Макферней встрепенулся. - Где ты слыхала эту песню? - В моей стране, - ответила Лела. - И эти слова припева? Чунда-Сакра... Сакра-Валка? Лела с удивлением смотрела на него. - Разве ты их тоже знаешь? - Знаю, - сказал Макферней. - И еще много других. Чунда-Натта - Дар... Бхатта-Баруна... Лела с испугом отодвинулась. - Ты факир? - Нет, - сказал Макферней. - Я узнал их из песен, из старых книг. Макферней вынул свои листки. - А как в твоей стране, Раджпутане, называют мать, сестру, отца? - спросил Макферней. Лела сказала. - Небо? Звезды? Океан? - Самудра... - ответила Лела. Макферней записал это слово. - У вас в стране все так говорят? - спросил он Лелу. - О, нет! - сказала девушка. - Моя мать знала слова, которые никто не знает. - У кого же она им научилась? - У моего деда, - шепотом сказала Лела. - Он факир... Он знает молитвы и заклинания, каких не знает никто в нашей стране, - даже самые старые старики. Он умеет заклинать змей, летучих мышей и крокодилов. - Отлично! - сказал Макферней. - В заклинаниях лучше всего сохраняется древний язык. Он спрятал свои листки. "Отсюда, из Калькутты, я пойду в западную Раджпутану", - думал он. Шотландец, казалось, нисколько не горевал о том, что его окружают высокие стены джелханы. Зато сильно горевала о том Лела; она пела, сидя в своем уголку: Высоки стены джелханы!.. Ой, высоки! Недобрые глаза у сторожа, Ой, недобрые! Он стал у ворот и стоит, Неподвижный, как сухой кипарис, Он сдвинул ноги и никуда не уходит. Узкая полоска земли осталась меж его ступней, Едва приметная полоска. Человек не пройдет по ней, И даже суслик не проскочит. Но змейка, маленькая крылатая змейка С полосатым хвостом и гордыми глазами Может проползти по ней. Я хочу стать змеей, Маленькой крылатой змеей С полосатым хвостом и гордыми глазами. Я проползу меж ступней сторожа, Вырвусь на свободу, взмахну крыльями и полечу Далеко, далеко от стен джелханы... Лела очень сильно тосковала по свободе. Несколько раз она пыталась напомнить Чандра-Сингу его обещание, но он только кивал головой, расписанной черными полосами, и таинственно улыбался. - Терпи, Лела! - говорил Чандра-Синг. - Терпи. Ты - дочь нашего Панди. Время проходило, и Чандра-Синг заметно веселел за своей глиняной оградой. Даже песенка его словно становилась живее. Как-то раз Лела разобрала слова, которые тихонько пел неприкасаемый: Что вижу я там под деревом, белое, как мрамор, И круглое, как тыква? Может быть, это сладкий плод?.. Или, быть может, чалма праведника?.. Или белый, как кость, щит священной черепахи?.. Нет, это белое брюхо англичанина, набитое белым рисом!.. По двору шел саиб в пробковом шлеме, и Чандра-Синг снова мычал невнятно и раскачивался взад и вперед, не поднимая расписанного черной краской лба: "Ннии... Ннии..." "Берегитесь, саибы, сыны саибов!" - точно говорил он этой песней. Вести с воли долетали к Чандра-Сингу неуловимыми путями, - с полоской индийской бумаги, переданной ловким посланцем, через таинственный знак углем на беленой стене: "Крепость Агра восстала, английский генерал разбит... Британцы бегут из городов и деревень Доаба... Вся Индия поднимается, чтобы навсегда изгнать притеснителей из пределов страны". Неприкасаемый веселел день ото дня. - Этой ночью! - однажды шепнул Леле Чандра-Синг. - В полночь мы уйдем отсюда. Лела не проглотила ни зернышка маиса, розданного в тот день на завтрак - так сдавила ей горло спазма волнения. Обрывком своей давно изодранной рубашки она перевязала запекшиеся раны на руках несчастной ткачихи из Бихара. "Ночью!" - твердила Лела про себя, но не решилась поделиться своей тайной с соседкой. К полудню она легла на солнечной стороне двора, обернув голову под платком мокрой тряпкой, и пролежала так весь день, до заката. Жестокое солнце палило ей ноги и спину, в ушах у Лелы звенело, мутилось сознание, - она не шевельнулась. Тюремщик-афганец пнул Лелу ногой. Она не застонала. - Что такое с девчонкой? - брезгливо спросил саиб в пробковом шлеме. - Чумная или помешанная, - сказал афганец. - Лежит на солнце весь день, не шевелится. Без памяти, должно быть... - Вынеси ее за первые ворота, Руджуф, - сказал саиб. - Если до ночи не очнется, вели увезти к чумным на свалку. Афганец осторожно и брезгливо, как падаль, поднял худенькое тело Лелы и понес прочь. Между наружными и внутренними воротами тюрьмы, в закоулке позади каменной будки сторожа, он положил ее на землю, чтобы на утро, если девочка не очнется, увезти ее на кладбище. Чума, частая гостья индийских тюрем, не была ему внове. Лела пролежала между воротами несколько долгих мучительных часов. Когда стемнело и стража в последний раз обошла дворы, кто-то тихо подошел к ней. Чья-то рука сунула ей под платок измятую рисовую лепешку. Она узнала маленькую руку Макфернея. - Спасибо, Макферней-саиб! - прошептала Лела. В час накануне полуночи кто-то опять подошел и склонился над нею. Сильные руки подняли ее. - Ничего не бойся! Молчи... - шепнул ей в ухо голос Чандры. Он поставил ее на ноги, спиной прислонив к высокой каменной стене. Лела услышала, как по стене, тихо шурша, сползает что-то. Это была веревка с двойной петлей на конце. Чандра-Синг схватил петлю, растянул ее и продел подмышки Лелы. Он свистнул тихонько, за стеной ответили таким же свистом, и Лелу начали поднимать. - Осторожно!.. Наверху шипы!.. Лела ухватилась за гребень стены, и тотчас острый железный шип распорол ей руку. Не вскрикнув, она перекинула ноги на другую сторону. Кто-то обнял ее за плечи. "Прыгай!" - сказали ей. Лела прыгнула в темноту. И тотчас ее подхватили несколько пар рук, сняли с нее веревочную петлю. Она стояла на дне глубокого рва, окружавшего тюрьму. Минуту спустя в ров спрыгнули и Чандра и тот невидимый человек, который был на гребне стены. Колотушка сторожа затрещала где-то очень близко. Они поползли по дну рва, нашли в боковом его скате какую-то расщелину, перебрались в темноте через дурно пахнущий ручеек стока нечистой воды и вышли на пустырь. Здесь пригнулись к земле и побежали. Скоро их обступили дома, деревья, и еще задолго до наступления рассвета они укрылись в переулках старой Калькутты, где человека, как иголку, ищи - не отыщешь. Глава семнадцатая. В КАЛЬКУТТЕ ТОЖЕ НЕСПОКОЙНО Прошло пять-шесть дней. Дженни уже не замечала ни вечно открытых дверей в доме Пембертонов, ни глиняного пола, ни сквозняка, ни жары, ни тростниковых занавесок. Ей казалось, что она так никогда и не уезжала из Индии. На седьмой день утром, еще до завтрака, к Дженни в незапертую комнату торопливо вошла миссис Пембертон. Незавязанные ленты ночного чепчика в беспорядке висели у нее по плечам. Фредди, бледный, держался за ее руку. - Джордж сошел с ума! - испуганно сказала миссис Пембертон. - Заперся у себя в кабинете и никого не впускает. - Вчера в контору ездил, брал с собой пистолеты! - прошептал Фредди. Дженни пошла с ними к двери кабинета мистера Пембертона, в другой конец дома. Мистер Пембертон не ответил на стук. - Это мы, Джордж! - молящим голосом сказала миссис Пембертон. Что-то тяжелое звякнуло за дверью кабинета и покатилось по полу. - Папа, открой, это мы! - закричал Фредди. Дверь отворилась. Но мистера Пембертона Дженни разглядела не сразу. В комнате было полутемно: хозяин наглухо закрыл внутренние ставни. Рядом с дверью валялась массивная чугунная фигура охотника, которой мистер Пембертон, не надеясь на запоры, припирал дверь. Два пистолета со взведенными курками мрачно поблескивали на его письменном столе. Подле зажженной свечи лежала кучка золота и банковых билетов. Сам мистер Пембертон, отложив в сторону груду деловых писем, нервно считал золотые монеты. - Что такое, Джордж? - растерянно спросила миссис Пембертон. - Ты все забрал из банка домой? Мистер Пембертон поднял глаза. - Банк ненадежен, - сказал он. - В банке готовится заговор. Весь запас золота индусы хотят объявить собственностью индийского народа. - Бог мой, возможно ли это? - Миссис Пембертон заломила руки. - Возможно, - сказал мистер Пембертон. - Вчера я видел телеграмму в штабе. Все золото Ост-Индской компании, которое хранилось в Индийском банке Дели, повстанцы объявили собственностью народа. - Святые небеса! Золото Ост-Индской компании?.. Они разорят половину Англии. Миссис Пембертон плотно прикрыла дверь и стала помогать мужу считать монеты. - Никто не знает, что может произойти каждый день, - сказал мистер Пембертон. - Индусские грузчики в порту уже отказались грузить рис на мои пароходы. В этой стране никому нельзя доверять, даже собственным слугам. В тот же день в доме Пембертонов уволили всю мужскую прислугу: конюхов, лакеев, поваров, садовых рабочих. В услужении оставили только женщин и подростков не старше тринадцати лет. Мистер Пембертон ездил в штаб и просил у генерала еще двоих солдат для охраны своего дома. Один встал на страже у порога кухни, другой - у садовых ворот. Фредди добыл себе маленький деревянный пистолет и с утра до вечера носился с ним по саду, пугая птиц. - Я всех бунтовщиков перестреляю! - грозился Фредди. Из дому Дженни никуда не отпускали: в Калькутте было неспокойно. После восьми вечера на улицах гасли редкие масляные фонари и город погружался в кромешную тьму: военное положение. Напуганные вестями о восстании, англичане не выходили из домов без охраны европейских слуг. Балы и собрания были отменены. Выезжая по утрам в конторы, калькуттские купцы укладывали в кареты по две пары заряженных пистолетов. - Скоро откроются тюрьмы, и заключенные захватят лучшие дома английского квартала! - пугали британцы друг друга. Туземный гарнизон Калькутты наскоро разоружили. Но это никого не успокоило. Офицеры и чиновники переводили свои семьи в Вильямс-форт, под защиту фортовых пушек. - В самом форту заговор, - шептались в городе. - На монетном дворе готовится взрыв... О чем думает генерал-губернатор? Лорд Каннинг уверял, что все спокойно. Его белое и гладкое, как мрамор, лицо оставалось на приемах таким же бесстрастным, как прежде, а супруга генерал-губернатора, леди Каннинг, каждое утро по-прежнему выезжала в своей карете на прогулку по главной аллее Приморского парка. Беженцы из глубины страны приносили ошеломляющие вести. Вся Верхняя Индия в огне, к восставшей столице присоединяются другие города и военные станции. Отдельные кучки англичан по всей стране блокированы повстанцами. Мятежный раджа Битхурский, Нана-саиб, зовет под свои знамена мусульман и индусов Доаба - земли между Гангом и Джамной. Английский генерал Хьюг Уилер терпит бедствие в Каунпуре; войска Нана-саиба осадили его и жмут с четырех сторон; индусские пушки обстреливают Лакнау, и тамошний резидент Генри Лоуренс шлет отчаянные мольбы о помощи ко всем военным станциям Пенджаба и соседних провинций. Лорд Каннинг наконец связался с командующим кружным путем, через Амбаллу. - Ударить немедленно по Дели, по самому сердцу восстания! - приказывал генерал-губернатор. Он не знал, что у генерала нет войска, что он не может сделать по стране даже короткого перехода: крестьяне отказывают в продовольствии. В каждой деревне его ждет засада, лошадей и верблюдов нечем кормить, обозная прислуга разбегается... Лорд Каннинг не знал, что англичане, осаждающие Дели, терпят большие потери, и, кажется, скоро сами превратятся в осажденных. В конце июня замолчала Агра - старинная, хорошо укрепленная крепость на рукаве Джамны, южнее Дели. Неужели и в Агре восстали туземные полки? Вот когда началась настоящая паника в Калькутте. ... Мы повернем свои штыки, Мы опрокинем саибов с гор, И потопим их в море, - В море, из которого они пришли... Власти англичан в Индии, казалось, наступал конец. Лорд Каннинг больше никого не уверял в том, что все спокойно. Он посылал отчаянные письма в Лондон, требовал войск. Войск из Бирмы, из Персии, с Цейлона. В Бомбее выгружались мадрасские стрелки, - лорд Каннинг просил срочно переправить их в Калькутту. Транспорты с британскими войсками отплывали из Лондона в Шанхай кружным путем, вокруг Африки, - лорд Каннинг слал срочные отношения в Кэптаун и на Коморинский мыс с просьбой останавливать в пути все военные суда с войсками на борту и направлять их к нему в Калькутту. "Нам очень нужны европейские войска. Но если европейцев нет, - шлите хоть малайцев", - писал он в Коломбо, на остров Цейлон. Командование растерялось. Оно рассылало один приказ, а через два дня отменяло его другим. Капитана "Оливии" так торопили у Коморинского мыса, а сейчас корабль вторую неделю стоял, не выгружаясь, в калькуттском порту и ждал новых распоряжений. Лорд Каннинг никак не мог решить вопрос: отправлять прибывших на "Оливии" солдат в мятежный Бенгал или оставить их для защиты самой Калькутты. В последних числах июня из Бирмы, наконец, прибыл в Калькутту полк европейских солдат, переправленный из Рангуна. Вскоре вверх по Хуггли поднялись паровые суда с мадрасскими стрелками. Командовал стрелками Джордж Нэйл, - тот самый, который во время недавней войны с Россией служил под началом сэра Роберта Вивьена в англо-турецких частях на Черном море, учил турок обращению с британским оружием, а сам учился у них жестоким турецким приемам расправы с покоренными и пленными. Калькуттцы повеселели: помощь, наконец, начинает подходить. Прошло еще несколько дней, и майор Бриггс увидел на ступеньках калькуттской пристани свой шотландский полк, хайлэндских горных стрелков, старых знакомых по севастопольской кампании. Хайлэндцы плыли в Китай, но их перехватили в пути и вместо Шанхая повезли в Калькутту. Индусы-носильщики в порту раскрывали рты, глядя на короткие юбки шотландских стрелков, на их рыжие бороды и голые коленки. - Женщины? Или дьяволы? - пугались индусы. - Нет, ни те, ни другие. Должно быть, какие-то еще невиданные в наших местах полулюди-полузвери. Майор Бриггс получил в штабе назначение в свой старый полк. Джордж Нэйль раньше других отплыл со своими мадрасцами вверх по Гангу. Нэйл торопился, он хотел поскорее применить при усмирении индийского восстания уроки, полученные им у турок. Так продолжалось недели полторы. Капитан Бедфорд ждал приказа о выступлении. Дженни сидела взаперти за тростниковыми занавесками пембертоновской веранды. Еще в первый вечер их прибытия в Калькутту в дом Пембертонов прибежал Сам, пес шотландца Макфернея. Должно быть, он нашел путь по следу мистера Бедфорда. Сам жалобно визжал и терся о ноги Дженни, точно прося ее о чем-то. Дженни приютила собаку у себя. Прошло еще дня три. Рано утром солдат, охранявший наружные ворота дома Пембертонов, увидел перед собой индусскую девушку-подростка в длинной белой запыленной юбке, в белом платке, прикрывшем черные кудрявые косы, в браслетах из синих стеклянных бус на обеих руках. Солдат нахмурился. Ему строго было приказано никого из туземцев за ограду не пускать. - Зачем ты в сапогах? В такую жару! - тоненьким певучим голосом спросила девушка. Солдат ничего не ответил. - Сними сапоги! - сказала девушка. - Ноги сопреют. Солдат переступил с ноги на ногу. - Проходи! - хмуро сказал солдат. - Я тебе говорю: сними! - настаивала девушка. - Хочешь, помогу? В ту же секунду она лежала ничком на песке у ног солдата, ухватившись за правый сапог. - Прочь! - сказал солдат, отряхая ногу. - Уходи, негодная девчонка! - Ухожу! - ответила Лела. Она проскользнула между ног солдата и мгновенно исчезла в туче зеленого кустарника, обступившего зеленую ограду сада с внутренней стороны. Оглянувшись, солдат не увидел ничего, кроме пустой входной аллеи сада и кустов, разросшихся вокруг нее. В то самое утро Дженни, проснувшись, вышла и сад. В доме еще только поднимались. В дальнем углу сада, под большим разросшимся платаном, она увидела чьи-то маленькие босые ноги. Под деревом кто-то стоял, укрывшись в густой листве. Едва Дженни подошла ближе, смуглая рука в синем стеклянном браслете раздвинула ветви и быстрый певучий голос спросил: - Ты Дженни, дочь Гаррис-саиба? - Да, - ответила Дженни. И тотчас навстречу ей из-под дерева выскочила смуглая девушка-индуска. - Твой друг Макферней-саиб заперт в джелхане! - быстрым шепотом сказала девушка. - А ты гуляешь по саду и ничего не знаешь, ай-ай!.. - Девушка всплеснула руками. - Сегодня его будут судить на суде саибов. А что, если судья велит бить его плетьми до трехсот раз? Или назначит испытание рисом?.. Скорее иди, спасай своего друга! - Мистера Макфернея будут судить? За что? - За то, что он добр и дружит с нами... За то, что он говорит с нами на нашем языке. За то, что он жалеет наш народ, - торопливо говорила девушка. - Саибы не любят этого. - Где же он? Как мне найти его? Звонкий мальчишеский голос в эту самую минуту прозвучал под деревьями неподалеку, послышался топот детских ног. Это Фредди катил по саду свой обруч. Девушка тотчас исчезла в густой листве. - Где же я найду мистера Макфернея? - еще раз растерянно спросила Дженни. - В джелхане! - ответил ей из листвы придушенный шепот. - На базаре спроси, где джелхана. Всякий скажет. Вернувшись в дом, Дженни собрала все деньги, какие у нее были: двухфунтовую бумажку, когда-то подаренную отцом, четыре серебряных шиллинга и немного мелкой монеты. Сам, точно поняв что-то, ткнулся ей в колени толстой печальной мордой. Дженни привязала ремешок к ошейнику собаки и вышла с нею за ограду. Миссис Пембертон хватилась Дженни только ко второму завтраку. Где Дженни? Слуги обыскали дом и сад, - Дженни нигде не было. Маленькая гостья потерялась! В три часа дня капитан Бедфорд прислал своего ординарца с известием: приказ о выступлении получен, надо готовиться к отъезду. Дженни не нашлась и к обеду. - Ее похитили заговорщики индусы! - объявил мистер Пембертон. К половине седьмого миссис Пембертон уже лежала в своей комнате с уксусной примочкой на лбу. В семь часов явился сам Бедфорд. - Спокойствие, Маргарет! - сказал капитан, увидев растерянное лицо миссис Пембертон и, не спросив ее ни о чем, прошел в гостиную. На помощь к нему скоро пришел майор Бриггс, и оба уселись над картой. Мистера Бедфорда назначили сопровождать поезд тяжелых осадных орудий, отправляемый из Калькутты на Помощь британским войскам, осадившим Дели. Предстояло выбрать маршрут следования поезда, а это было не так просто. Бриггс, ползая с трубкой по карте Индостана, усыпал крепким зеленым табаком всю северную половину полуострова, захватил и Непал, и даже кусок Бирмы. - Сложнее всего - Верхний Бенгал! - огорчался Бедфорд. - Ауд и соседние провинции еще сложнее, - хрипел Бриггс. - Спокойствие, дорогой майор, - твердил Бедфорд. - Давайте по порядку. Динапур? - В Динапуре взбунтовался Тридцать второй пехотный. - Так. Пошли обходом. Бенарес? - В Бенаресе брожение. - Там ведь есть полроты британских солдат! - Была! - возразил майор. - Мы не знаем, что с нею сталось. - Дальше! Аллахабад? - Из Аллахабада добрые вести. Там! уже прошел со своим отрядом Джордж Нэйл. - Значит, от Аллахабада идем сушей, к северо-западу, насквозь через Доаб. Как обстоит на левом берегу Джамны? - Погодите! Тут еще Лакнау по пути. - В Лакнау, дорогой майор, дела нехороши. Британский гарнизон блокирован мятежниками. - Великий бог! - простонала миссис Пембертон. - Наш Джон в Лакнау!.. - Спокойствие, Маргарет!.. На выручку нашим силам в Лакнау спешит генерал Хавелок. - Он уже давно спешит. И все не может дойти. - Это не так просто, дорогая. Все военные станции взбунтовались на его пути. Что же у нас дальше?.. - Аллигур. - Да, Аллигур, и мой друг Дик Гаррис. А где же Дженни? - вдруг вспомнил Бедфорд. - Мы еще не решили, как с нею быть. - Дженни?.. Я... я не знаю, где она, - с усилием выговорила миссис Пембертон. В эту самую минуту Дженни появилась на пороге гостиной. - Я нашлась, миссис Пембертон! - сказала Дженни. Соломенная шляпа Дженни сбилась на затылок, ленты висели незавязанные, оборки платья измялись и запылились, точно она подмела ими половину Калькутты. Но лицо Дженни сияло. Ей удалось выручить из тюрьмы Макфернея. Шотландец представил суду документы: Аллан Макферней родом из Эдинбурга. Однако обвиняемый был темен лицом, как слишком зрелый плод банана, а толпа туземцев, собравшаяся под дверьми суда, приветствовала его, как приветствуют индусы своего ученого человека - "пундита". Судья был смущен. Индусского происхождения, в сокрытии которого обвинялся Макферней, никто доказать не мог. Один только темный цвет кожи еще не является преступлением, даже по британским законам в Индии. Как быть?.. И тут явилась Джеральдина Гаррис, британская подданная, с поручительством за обвиняемого. Два фунта стерлингов, предложенные ею в залог за Макфернея, показались судье, несмотря на несовершеннолетний возраст поручительницы, достаточно солидной суммой. Судья отпустил Макфернея на свободу "впредь до выяснения всех обстоятельств дела". - Хорошо, что ты нашлась, Дженни! - сказал мистер Бедфорд. - Аллигур нам по пути. Каковы вести из Аллигура, Бриггс? - Из Аллигура вестей нет. - Значит, там все спокойно. Собирайся, Дженни, я отвезу тебя прямо к отцу. - Бог мой! - простонала миссис Пембертон. - Спокойствие, Маргарет! Будьте британкой. Охрана у нас надежная: пятьсот стрелков королевской пехоты. Будь готова, Дженни, мы выступаем завтра в шесть утра. Глава восемнадцатая. ВЕСЕЛЫЙ ТОЧИЛЬЩИК Чандра-Синг привел Лелу в узкий переулок за водокачкой. Здесь он смыл со лба черные полосы парии и обернул голову синей полосой ткани - обычный убор крестьянина Нижнего Бенгала. Чандра взял Лелу за руку и повел узкой улицей, мимо стен калькуттского Арсенала, к Главному Базару. День еще только начинался. В богато разубранных лавках раскладывали товар купцы. Пышные ковры занавешивали входы в лавки, цветущее дерево с ветвями и листьями начиналось на одном ковре и продолжалось на соседнем; павлиньи перья распускались на другом; на нежно-желтом ворсистом поле третьего цвели красные квадратные розы. Здесь были ковры Измира и ковры Каджраха, ковры Ирана и Бухары. Серебро и чернь спорили светом и тенью на рукоятках кинжалов; художник, склонившись у входа в лавку, тонкой кистью чертил по ткани, выводя все тот же, из столетья в столетье повторяющийся узор: лепестки розы, хвост дракона и его изогнутые лапы. Здесь был шелк матовый и синий, блистающий, как кристаллы в серебре, была многоцветная парча и шали белой шерсти, знаменитой кашмирской шерсти, белоснежной и легкой, как лебяжий пух. - Не сюда! - сказал Чандра-Синг. Он вел Лелу дальше. Они вышли на небольшую, заставленную навесами лавок пятиугольную площадь, похожую на звезду. От площади, как пять лучей звезды, расходились пять узких улиц: улица Медников, улица Кузнецов, улица Шерстобитов, улица Седельников, улица Гончаров. Шум оглушил Лелу, голоса, скрежет и стук. Медники стучали в свои тазы и тарелки, кузнец гулко бил молотом по маленькой переносной наковальне. - Подайте, подайте голодному! - кричали нищие. - Деньги, деньги меняю! - выкликал меняла, сидя на земле у большой кучи серебряных и медных монет; водоносы предлагали воду из кожаных мехов, позвякивая медными чашками над ухом проходящих; продавец пшеницы сыпал зерно на медную тарелку весов, отгоняя нищих и воробьев. Притихнув, слегка оробев, Лела шла вслед за Чандра-Сингом. В седельном ряду Чандра-Синг остановился. Приглядевшись, он подошел к одной из лавок и молча стал выбирать среди товара, повешенного у входа, кожаный мех для воды. - Ты задумал стать водоносом, Чандра? - окликнул его из лавки низкий гудящий голос. Черная с проседью борода шорника просунулась меж конских хомутов, повешенных над дверью. - Вода в жару - ходкий товар! - лукаво крикнул в ухо шорнику Чандра. - Приходи в ашхану, к старому Патхи-Лаллу, все узнаешь. Он выбрал небольшой мех с нашитыми поперек белыми полосами и протянул хозяину деньги. Но шорник отвел рукой его руку. - Рассчитаемся в ашхане, - улыбнувшись, прогудел шорник. Чандра-Синг с Лелой пошли дальше. Они остановились в восточном углу площади. Из низких растворенных на улицу дверей ашханы шел вкусный запах. Чандра-Синг вошел. Спустив платок до самых бровей, Лела пробралась вслед за ним и села в уголку, на земле. - Салаам!.. - прижав руку к сердцу, к губам и ко лбу, хозяин ашханы еще издали приветствовал Чандра. Чандра-Синг молча приложил ладонь к груди, улыбнулся и сел на пол, поближе к хозяину. Хозяин был плешивый, коротконогий, с открытой розовой безволосой грудью, с сиреневым цветком за ухом. Он подмигнул Чандра, как доброму старому другу. - Издалека идешь? - вполголоса спросил хозяин. - Пешком дойдешь, на коне не доедешь, - загадочно ответил Чандра. - Ворота на запоре, ров глубок? - засмеялся хозяин. Чандра-Синг кивнул головой. Хозяин был догадлив. - Мы давно ждем тебя, Чандра-Синг! - снова, понизив голос, сказал хозяин. Котел с варевом кипел подле него, на железной треноге. Хозяин приподнял крышку котла. Крепкий запах обжег Леле ноздри, даже голова закружилась. Рис с пряным красным перцем и молотым чесноком варился в котле. - Сначала еда, потом беседа! - подмигнул хозяин и разлил кишари по медным плошкам. Лела и Чандра начали есть, а хозяин подозвал к себе слугу в плоской малиновой шапочке и быстро сказал ему несколько слов. Слуга убежал. Лела слышала, как его босые ноги протопали по земле за тонкой стенкой ашханы. Торопясь, Лела глотала крепко пахнущую перцем похлебку. Хозяин смотрел на нее. - Сестра? - спросил хозяин. - Дочь. - Чандра улыбнулся. - Ты молод, Чандра, для такой дочери. - Дочь друга, - объяснил Чандра-Синг, - то же, что моя дочь. - Так. - Хозяин вздохнул. Он взял пустую плошку из рук Лелы и налил ей еще кишари. Двое людей вошли в ашхану: нищий старик, в высокой шапке, за ним второй, помоложе, в одежде брамина. Оба сели на глиняный пол недалеко от входа. Брамин был строен, худ, темные глаза неподвижно глядели с продолговатого красивого узкого, точно срезанного вдоль щек, лица. Говоря, он протягивал ладонь вперед молитвенным жестом, как саньяз1 в храме. 1 Саньяз - служитель в индийском храме, брамин по рождению. - Я видел седьмое лицо бога, - говорил брамин. - Глаза Вишну закрыты, но веки его говорят... - Он сложил руки вместе, ладонь к ладони. - Глаза Вишну точат слезы о судьбе своей страны. Битхур, Джанси, Сатара... Трон за троном низвергаются в Индии. Преступления британцев превысили всякую меру. Наши древние властители, наследные принцы, сыновья и внуки раджей, стали слугами презренной жены, королевы Виктории. Дети гордых пантер едят нищенский хлеб из руки врага!.. Демон-притеснитель хочет лишить нас свободной веры, веры отцов... Старик, пришедший с ним, закивал головой. Он сидел спиной к Леле, она не видела его лица. - Кровь Индостана еще не остыла, - глухим, полным гнева голосом говорил брамин. - Пламя вздымается из жертвенной чаши, пламя мщения!.. Наследный принц Битхура, Нана-саиб, поднял старое знамя махраттов против трижды преступных иноземцев... Никто, кроме старика, не слушал брамина. Хозяин ашханы и Чандра-Синг, оба внимательно глядели через распахнутые двери на улицу, словно ждали чего-то. Скоро в белом залитом солнцем четырехугольнике распахнутых дверей появился человек. Человек вытирал пот со лба: он тащил с собой точильный станок, а жара была велика. Точильщик установил свой станок на плитах мостовой, под самыми дверьми ашханы, вынул короткий нож с широким лезвием и пустил станок в ход. - Ножи, ножи точу! - звонким голосом кричал он. Лела видела его лицо, молодое, веселое, с темными бровями, полузасыпанными пылью, летящей от точильного камня. Глаза точильщика улыбались. - Ножи точу, ножи! - весело кричал парень. - Ножи точу, кинжалы, шашки, тюльвары, - все, что рубит, все, что колет, все, что кровь выпускает из врага... Ножи точу, ножи!.. Позвякивал ножик в руках веселого точильщика, еле слышно шуршали, вращаясь, точильные камни, голубые искры летели из-под широкого лезвия. - Ножи точу, точу ножи!.. И точно по чьему-то знаку в полупустую ашхану начали сбираться люди. Мрачный чернобородый шорник, которого Лела видела на базаре, переступил порог, со связкой конских уздечек на плече; два молодых гончара, наскоро вытирая руки, еще испачканные глиной, пробрались в самую глубину, поближе к хозяину; старый ткач с глазами, красными от шерстяной пыли, сел на землю подле самого Чандры и сложил на коленях сухие, изъеденные работой руки. - Долго же ты не приходил, Чандра! - вздохнул ткач. Разговор пошел вполголоса. Ткач пригнулся к самому уху Чандры. Двое людей у входа - брамин с печальным узким лицом и старик в высокой шапке - не уходили. - Я знавал Нана-Джи в дни его молодости, - мечтательно уставив глаза, говорил брамин. - Великий Брама привел меня быть свидетелем его юношеских игр. Нана-саиб воспитывался в Брахмаварте, и юная Лакшми-бай, позднее супруга Джансийского раджи, играла с ним в детстве. Ей было семь лет, ему - восемнадцать... Я помню, как, восходя на слона, Нана брал девочку на руки и они мчались вдвоем по священному лесу... Старик молчал. Но по тому, как он вдруг перестал есть, Леле показалось, что старик внимательно прислушивается к беседе Чандры с ткачом. Неожиданным холодком, точно предчувствием беды, вдруг заныло сердце девушки. Грязный, запыленный затылок старика и его высокая шапка показались ей знакомы. Хозяин ашханы, Патхи-Лалл, тоже внимательно, рассматривал гостя. Чандра-Синг заговорил громче в своем углу, и Патхи-Лалл недовольно заворочался у жаровен. - Не отдавай своих слов чужим ушам, Чандра! - шепнул Патхи-Лалл. Он осторожно показал Чандре глазами на старика. - За последнюю неделю наши люди в Калькутте поймали четверых храмовых нищих с тайными донесениями для саибов. - Знаю, знаю, Патхи!.. Я еще не заел в джелхане мой разум гнилой чечевичной похлебкой, - ответил Чандра. Он заговорил с шорником. - Все было готово, Чандра! - мрачным басом гудел шорник, наклонившись к самой щеке Чандра-Синга. Туговатый на ухо шорник не умел говорить тихо: как ни умерял он свой гулкий низкий голос, все же отдельные слова долетали и до других. - Все было готово, Чандра! - гудел шорник. - Мусульмане клялись на Коране, индусы возливали воду Ганга. Весь Читпур-Базар был вооружен, даже чамары из нижних рядов были в заговоре. Арсенал, форт и монетный двор Калькутты мо