жно было
без труда захватить в одну ночь.  Но гончие собаки англичан дознались,
и за день до срока саибы сменили всю стражу в форту, поставили двойные
дозоры,  гарнизон весь начисто разоружен. Саибы расставили своих людей
по  базарам,  по  баням,  по  всем местам,  где собирается народ.  Они
подкупили всех храмовых нищих.  Даже по зенанам,  по женским половинам
домов, искали заговорщиков саибы.
     - Сыны шакалов! - тихонько выругался Чандра.
     Лела не  слушала  разговора.  Она  рассматривала неподвижное лицо
брамина,  серебряную пряжку,  скрепляющую  над  лбом  его  белоснежную
чалму.  Слуга подал рис на медном блюде и ломти баранины, запеченной в
яйце. Старик жадно начал есть. Но брамин не дотронулся до мяса.
     - Великий  Брама  сам  отметит  избранника  для борьбы,  - сложив
ладони,  говорил брамин. - Исполняется пророчество Калидасы. У кого на
теле объявятся полосы, - тот веруй, повинуйся и жди...
     Старик закивал головой,  и Лела с удивлением  смотрела,  как  его
высокая  шапка  послушно следует каждому движению головы и не сползает
ни на лоб,  ни на затылок... Косой луч солнца из распахнутой двери лег
на голову старика,  и Лела поняла,  что эта странная шапка сплетена из
собственных  его  волос  -  омертвевших  волосяных   жгутов,   кой-где
перетянутых пестрым шнуром. Невольно Лела отвела взгляд.
     Жарко было в  ашхане.  Сильный  жар  шел  от  котлов,  от  углей,
потрескивающих в большой жаровне.  Не стерпев духоты, девочка откинула
с лица свой белый платок, открыла смуглые щеки и черное крыло волос.
     Лела не столько увидела, сколько почувствовала, что кто-то в упор
смотрит на нее.  Она подняла глаза и встретила вонзившийся прямо ей  в
лицо знакомый зоркий взгляд из-под изъеденных язвой век.
     Тот самый старик!.. Факир, которого она так боялась!
     Прикрывшись платком,  наклонясь  к  коленам,  Лела  замерла подле
Чандры, не смея дохнуть.
     Больше года  прошло  с  той  поры,  знак  на  лбу  Лелы уже давно
побледнел,  стал почти неприметен,  может быть,  старик и не успел его
разглядеть?..
     Нет. Она видела,  что факир теперь уже откровенно,  в упор глядит
на нее, на Чандру, на шорника с черной бородой.
     Лела решительно потянула Чандра за руку.
     - Чандра, нам надо отсюда уходить!..
     Чандра не слушал ее.  И тут,  к счастью для  Лелы,  точильщик  на
улице остановил свой станок и спрятал нож.  Полуголый мальчишка-мехтар
вбежал в ашхану.  Быстрым взглядом окинув низкую  комнату,  он  тотчас
узнал Чандра и подбежал к нему.
     - Чандра-Синг, иди скорее, - зашептал мальчишка,- к тебе издалека
пришел  человек с важными вестями.  Он ждет тебя на улице Оружейников,
на старом месте...
     Чандра, заторопившись,  пошел к выходу.  Лела пошла вслед за ним.
Она боялась оглянуться.
     - О,  Чандра,  какой  страшный старик!..  Я так боюсь его!  - уже
выйдя на улицу, сказала она.
     - Да,  да!  -  сказал  Чандра.  Он  все  заметил  и  тоже думал о
старике-факире, но совсем по-иному.


        Глава девятнадцатая. ВЕСТНИК ИЗДАЛЕКА



     Чандра-Синг вел Лелу дальше, в восточную часть города. Они прошли
тесными кривыми улицами,  где навесы домов сходились над  головой,  по
зловонным  лужам,  по  переулкам,  где  даже  днем было темно,  сквозь
невообразимую  нищету  и  грязь  индусского  квартала   Калькутты,   и
остановились у какого-то низкого каменного строения без окон, похожего
не то на склад,  не то на брошенную мастерскую. Внутри, в полутемноте,
их  дожидалось  несколько  человек.  Один,  немолодой  индус  в одежде
крестьянина,  весь запыленный, словно после долгого пути, с избитыми в
кровь ногами, встал навстречу Чандра-Сингу.
     - Привет тебе,  Чандра!  - сказал крестьянин. - Я принес вести из
страны Двух Рек.
     Он подал Чандра свернутый в  трубочку  листок  плотной  индийской
бумаги.
     Чандра-Синг прочитал молча, очень внимательно, потом сказал:
     - Хорошо.  Теперь  расскажи  мне,  что  ты  сам  видел  и слышал,
Ордар-Синг.
     - Много видел и еще больше слышал,  Чандра! - ответил крестьянин.
- Большая война идет в нашей стране, в землях Доаба. Пятьдесят вольных
полков вышли в поле,  чтобы сразиться с солдатами королевы. Воды Ганга
и Джамны уже потемнели от крови.  Нана-саиб,  раджа Битхурский, крепко
запер британцев в Каунпуре. Генри Лоуренс, старый обманщик, брат Джона
Лоуренса  и  сын  змеи,  надежно  окружен  в  Лакнау.  Жестокий  Нэйл,
генерал-саиб,  убийца  стольких  индусов,  пришел  на  помощь  своим и
уставил виселицами весь берег Ганга от Бенареса до Аллахабада. Недаром
имя  его  на языке саибов означает "железный гвоздь".  Но вся туземная
пехота ушла от генерала,  и старый боров Нэйл вязнет со своими пушками
в непроходимой трясине...
     - Добрые вести, Ордар-Синг! Рассказывай дальше!..
     - Наш  Дели  стоит  крепко.  До двадцати тысяч крестьян и вольных
сипаев уже собралось в крепости, и каждый день приходят новые и новые.
Тяжкие беды терпят саибы под Дели.
     - А большой саиб? Генерал над генералами? Ансон?
     - Не дошел до Дели генерал Ансон, умер в пути.
     - Пуля? - спросил Чандра-Синг.
     - Холера.
     - Хайза? Холера? Она опять пришла к вам, злая болезнь?
     - Голод, - сказал Ордар-Синг.
     - Голод. - Чандра-Синг кивнул головой.
     Слишком много трупов плывет по Гангу. Слишком много людей умирает
в стране, - голод. Оттого хайза, страшная болезнь - холера, снова, как
семь лет назад, начинает шагать по полям Индии.
     - Рассказывай дальше, Ордар-Синг!..
     - Каждый  день  саибы  собираются  на совет.  Сердца их печальны:
стены Дели высоки и крепки,  а  больших  пушек  у  саибов  нет.  Новый
генерал-саиб просит помощи у своей королевы, но везти войска из страны
ферингов кружной дорогой вокруг жаркой  африканской  земли  -  слишком
долго,  а  ближним  путем,  через Красное море,  не пускает египетский
султан.
     "Наши посланцы  ходили  в  Пешавар  и дальше,  в патанские земли.
Патаны в своих землях,  в Афганистане разнесли  слух,  будто  королева
ферингов, Виктория-ханум, прислала письмо с приказом: всех мусульман в
Индии обратить в христианство. Слух этот дошел до египетского султана,
и египетский султан сказал:
     "- Виктория-ханум обратит в  христианство  правоверных  Индии,  а
потом  начнет добираться и до правоверных моей страны.  Пускай феринги
привозят свои войска в Александрию,  я поставлю пушки на берегу  и  не
пропущу их войско через мою страну!.. Так сказал египетский султан."
     Все засмеялись.
     - Хорошо придумали афганцы! - сказал Чандра-Синг.
     - Саибы хотели поссорить афганских мусульман с мусульманами Дели,
а  потом  и  тех  и  других  -  с  индусами  всего Доаба,  - продолжал
Ордар-Синг. - Лазутчиков засылали в город.
     - Ну, и что же?
     - Не разбили нашей дружбы саибы.  О,  сейчас у нас все заодно, по
всей Верхней Индии, и мусульмане и индусы. "Разве у нас с вами не один
Коран и не одна Кибла?" - говорят мусульмане  афганских  земель  своим
братьям,  нашим  мусульманам в Дели.  - "Разве у нас не один враг и не
один противник?" - говорят индусы мусульманам.  "Один и тот  же  зверь
терзает  сердца  детей и нашего и вашего народа.  Вы говорите на языке
урду,  а мы на хиндустани, и все же мы хорошо понимаем друг друга. Как
охотники  в  деревне,  став  плечом к плечу,  всей страной,  мы должны
устроить облаву на тигра и прогнать его из нашей земли".
     - Хорошо говоришь,  Ордар-Синг!..  - сказал Чанд-ра. Он с улыбкой
качнул головой.
     - Очень  злы саибы,  - продолжал Ордар-Синг.  - Они сами укрепили
наш Дели,  сами сложили,  несколько лет назад,  тысячи бомб и  ядер  в
делийские подземные кладовые.  Они видят,  что им теперь ни силой,  ни
хитростью не одолеть делийцев.  На последнем  совете  решили:  просить
Калькутту  собрать  большие  пушки и повести орудийный поезд под стены
Дели.
     - Орудийный поезд? - сказал Чандра-Синг. Лицо его стало серьезно.
     - Да, и этот поезд уже выходит в путь.
     Хайдар, молодой    мусульманин-оружейник,   с   красивым   лицом,
измазанным копотью, вступил в разговор.
     - Все,  что  были  тяжелые  гаубицы  у  нас в Дум-Думе в пушечной
мастерской,  вошли в поезд,  и много больших мортир из  Вильямс-форта.
Капитан Бедфорд поведет поезд, уже есть приказ.
     - Каково прикрытие? - живо спросил Чандра-Синг.
     - Королевские  стрелки,  человек пятьсот,  орудийная прислуга вся
наша.
     - Так. Очень важная новость, - сказал Чандра-Синг. - Ты говоришь,
поезд отправляется скоро?
     - Да. Завтра или послезавтра. Приказ уже есть.
     - Орудийный поезд не дойдет до  Дели,  -  сказал  Чандра-Синг.  -
Слишком далеко...
     Чандра-Синг усмехнулся.
     Все смотрели на него.
     - Его остановят в пути, - договорил Чандра-Синг.
     - Да!.. Да!.. - подхватили все. - Нельзя пропустить большие пушки
к стенам Дели.
     - Наши должны узнать. И узнать вовремя.
     - Я пойду! - сказал крестьянин, принесший письмо.
     - Нет.  -  Чандра-Синг  поглядел  на  его  босые ноги,  избитые о
дорожные камни. - Ты издалека пришел, Ордар-Синг, тебе надо отдохнуть.
Ты,  Хайдар?..  Ты мне нужен для другого дела, в твоей мастерской... -
Чандра-Синг перевел взгляд, и глаза его остановились на Леле.
     Лела смело встретила взгляд быстрых серых глаз Чандры.
     Чандра-Синг помедлил.
     - Пойдет девушка! - сказал он. - Девушка сделает все, что нужно.
     - Пускай  она  будет  осторожна!  -  сурово  сказал   крестьянин,
принесший письмо. - Ходсон-саиб...
     - А-а!.. Тощий саиб? - раздались голоса. Даже здесь, в Калькутте,
многие слыхали о нем.
     - Ходсон-саиб сколотил недавно в наших местах секретный корпус  и
называет  его:  "Туземные  разведчики".  Не знаю,  чем он платит своим
разведчикам,  - золотом или ложью,  - только хитер тощий саиб;  видно,
мать его дружила с дьяволом.  Люди Ходсона узнают, где что делается, и
доносят ему.
     - Изменники!..
     - Сыны бесчестных отцов!..
     - Намак-Харам!..   Ломающие   соль!   -   с   презрением   сказал
Чандра-Синг.
     "Намак-Харам" - ломающий братскую соль, нарушающий общую трапезу,
изменник, - этим словом клеймили тех, кто продался англичанам.
     - Они  всюду!  -  сказал  Ордар-Синг.  - На базаре,  на улице,  в
курильне,  в бане,  на мосту,  на почтовой станции...  Они узнают, кто
куда  идет и зачем.  Они расспрашивают детей,  женщин.  Пускай девушка
будет осторожна!
     - От Бенареса ее повезут в лодке, - сказал Чандра-Синг.

     Лодка ждала  Лелу  под прикрытием древесных ветвей,  в стороне от
храмов  и  людных  мест.  Лелу  усадили   под   травяной   навес,   и,
оттолкнувшись от берега, лодка пошла вверх по течению.
     Лодочники держались вдалеке  от  левого  берега,  и  Лела  издали
глядела  на храмы Бенареса.  Удивительные здания столпились на берегу.
Одни походили на  выложенный  из  камня  огромный  улей  со  срезанной
верхушкой,  другие  изогнули  во все стороны углы многоскатной кровли,
облепленной фигурами,  третьи,  тысячелетней давности,  расползлись по
земле каменным полукружьем, заросли травой и могучими деревьями. Здесь
был  индусский  храм  Духа,  и   знаменитая   мечеть   Аурангзеба.   и
полуразрушенный Непальский храм. Река круто поворачивала к северу; уже
не одну милю проплыла лодка вверх по течению, а храмы все виднелись на
берегу,  новые и новые.  Здесь были храмы всех индийских религий. Сюда
приходили молиться  и  брамины,  и  джайны,  и  верующие  в  Будду,  и
магометане.  Большие парусные лодки и малые челноки проплывали по реке
навстречу Леле.  К храмам священного города плыли и шли  паломники  из
всех городов Индостана. Часто вниз по реке спускалась небольшая лодка,
на ней был устроен шатер  из  широких  листьев  банана,  переплетенных
цветами;   внутри   шатра  сидел  покойник,  спеленутый  как  кукла  и
завернутый в желтую ткань: это везли в Бенарес хоронить брамина.
     Много дней  Лела  слушала  удары  весел  по  воде,  плеск  реки и
негромкий говор лодочников.  Она  сидела  тихо  под  плотным  травяным
навесом,  прижимая  к груди бамбуковую палочку,  полую внутри,  с двух
концов запечатанную воском. В палочке было письмо, которое ей поручили
передать. Она повторяла про себя наставление Чандра-Синга:
     - Пойдешь вверх по реке,  правым берегом, - сказал ей Чандра, - с
того  места,  куда  привезет  тебя  лодка.  Увидишь  песчаный  откос и
одинокое дерево,  тамаринд, над самым откосом. Здесь сверни в лес, иди
прямо  на  север  лесом,  не  бойся  ничего.  Увидишь  плешины в лесу,
выжженные места,  иди дальше через плешины.  Костры увидишь, опаленный
лес; не бойся костров, не бойся горелого леса, иди все дальше, дальше.
На лужайке в лесу увидишь  пустой  оставленный  храм,  храм  обойди  и
тропинкой  с  правой  стороны  выйдешь  к  деревне.  Посреди деревни -
круглый копаный пруд.  Смело иди к большому дому  у  пруда,  спрашивай
начальника,  джемадара.  Выйдет  начальник,  скажи ему:  "Тигр идет на
водопой".  А он тебе ответит:  "Охотник ждет в  кустах".  Тогда  отдай
джемадару  запечатанную палочку с письмом,  он будет знать,  что с нею
делать.
     "Тигр идет  на  водопой,  -  повторяла  про себя Лела.  - Что это
значит?"
     Никто не  мог  объяснить ей значения этих слов.  Лодочники гребли
день и ночь, хмуро переговариваясь между собой, они даже не глядели на
Лелу.
     У стен Аллахабада лодка из мутных вод Ганга вошла в светлые  воды
Джамны.  Здесь  начиналась  земля  Доаб  -  страна Двух Рек,  огромным
треугольником легшая между Гангом  и  его  притоком  Джамной.  Течение
здесь  было  быстрое,  лодка боролась со встречной струей.  Бамбуковые
заросли на берегу сменились безлесной  равниной,  потом  пошли  холмы,
колючий кустарник, и снова леса.
     Через много дней лодка остановилась у песчаного мыска, где в воды
Джамны  вливался  какой-то  узкий  безыменный приток с поросшими лесом
берегами.  Лела простилась с лодочниками и вышла на берег. Чандра-Синг
дал  ей  три  серебряные  рупии  на  дорогу.  Две  из  них Лела отдала
лодочникам:  они всю дорогу делились с нею хлебом. На третью рупию она
хотела купить еды в прибрежном селении.
     Но первая встретившаяся ей на краю селения  крестьянка  -  худая,
истощенная - покачала головой.
     - Спрячь свои деньги,  девушка!  - сказала крестьянка.  -  Ты  не
найдешь  во  всей  деревне  и горсти риса.  Здесь прошел недавно отряд
саибов.  Только труху и  мусор  оставило  их  войско  по  крестьянским
кладовым... На, возьми хоть это!..
     Она положила ей в ладонь  горсть  белой  сушеной  мякоти  саговой
пальмы.
     - Спасибо, сестра! - сказала Лела.
     Женщина вгляделась   в   цветной  узор  на  ее  белом  платке,  в
прозрачные  синие  браслеты  на  сожженных  солнцем  смуглых  руках  и
спросила:
     - Куда ты идешь, раджпутанка?..
     - К родным, в дальнее селение, - ответила Лела.
     - Не ходи правым берегом! Перейди речку вброд, иди левым. Солдаты
саибов бродят по правому берегу.
     - Спасибо, сестра! - сказала Лела.
     Она пошла вверх по реке,  лесистым правым берегом,  как сказал ей
Чандра-Синг.


        Глава двадцатая. ПУШКА "ПОЛКОВНИК ВИЛЬСОН"



     Инсур взял  себе  в  помощь  только  двоих человек:  Лалл-Синга и
молодого оружейника Застру, из бывших рабочих Арсенала.
     Брошенные штурмовые  лестницы  валялись вокруг взорванного здания
Арсенала, камни, рваные стальные полосы фризовых заграждений. Наружные
ворота чудом сохранились, сохранились и железные брусья, защищавшие их
изнутри.
     За воротами была мертвая тишина.
     Инсур с  товарищами  взобрались  на  навороченную  взрывом  груду
камней и осторожно спрыгнули вниз.
     По ту сторону стояли две  поврежденные  взрывом  пушки.  Мертвец,
давно иссохший, в форме лейтенанта королевских войск, валялся рядом.
     Они шли дальше, пробираясь среди почерневших камней.
     - Вот!  -  сказал  Лалл-Синг  и с улыбкой откинул носком сандалии
обгорелый  уголок  сержантского  обшлага.  -  Все,  что  осталось   от
сержанта.
     - Не смейся!  - сурово  сказал  Инсур.  -  Сержант  поступил  как
храбрый человек.
     Лалл-Синг замолчал.
     Они спустились в подземелье. Оружейник шел впереди.
     Запах сырости и смерти ударил им в ноздри. Инсур остановился.
     Город отдаленно  шумел  над  их  головами.  До самого рассвета не
затихал шум на людных улицах  Дели,  -  на  улице  Водоносов  и  улице
Оружейников,   улице   Ковровщиц  и  улице  Кузнецов.  Красные  куртки
пехотинцев  и  голубые  конных  соваров  пестрели  в  переулках  и  на
площадях.  Крестьяне  стали табором на Конном Базаре.  В домах богатых
купцов притихли, стало шумно на площадях.
     Повстанцы стекались  в  крепость  со  всех  концов Верхней Индии.
"Дели,  наш Дели!" - Это имя повторяли,  как призыв.  Древняя  столица
первая  подняла знамя большого восстания,  и теперь оно охватывало все
новые и новые области.  Сюда стремились райоты из восставших деревень,
сипаи  из дальних и ближних военных станций.  По плавучему мосту через
Джамну  тряслись  крестьянские  повозки,  в  полном   боевом   порядке
проходили  полки.  Иной  раз целая военная станция,  поднявшись в одну
ночь, выходила в поход и прибывала в Дели.
     На Серебряном  Базаре до поздней ночи не гасили огней,  сипайская
вольница шумела, располагаясь на ночлег.
     "Держаться старых  знамен,  каждый  сипай  при  своей  части!"  -
выбросили лозунг повстанцы.  На базаре так и расположились:  восточный
угол - Девятый полк, южный - Тридцать седьмой.
     Все различия рангов были уничтожены.  "Каждый,  кто обнажил меч в
этой священной войне, достоин равной славы!" - объявили сипаи.
     Серьезная опасность  грозила  повстанцам  Дели.  Инсур  знал  это
лучше,  чем  кто-либо  другой:  в  крепости было слишком мало пороха и
снарядов.  Пушки на стенах Дели каждый день  грозили  замолчать  из-за
недостатка  ядер  и  бомб.  Запасы  пороху и боевого снаряжения решали
сейчас судьбу восстания.
     Британцы взорвали центральное здание Арсенала. Но Инсур помнил: в
старом Арсенале были потайные кладовые в боковых ходах,  отделенные от
центральных  многофутовой каменной кладкой,  тысячепудовыми гранитными
плитами и землей. Может быть, не все уничтожено взрывом.
     Все трое    медленно    подвигались   вперед.   Откуда-то   сбоку
просачивался  слабый  свет.  Ласкар-оружейник  останавливался   каждую
минуту и приглядывался к развороченным плитам.
     - Может быть, здесь! - сказал Ласкар и остановился.
     Лалл-Синг откинул   землю   лопатой.  Обнажилась  большая,  почти
уцелевшая плита. На ней - литые буквы незнакомого слова.
     Инсур долго разглядывал буквы.
     Язык англичан он знал хорошо. Но это слово было ему незнакомо.
     Может быть,  слово было французским?  Бахадур-шах когда-то держал
при дворе советника-француза, искусного в артиллерии.
     Инсур надавил  ногой  на  левый  угол  плиты,  и камень поднялся.
Согнувшись, Инсур вполз в узкий потайной ход, за ним - остальные.
     Здесь было   совсем   темно.  Через  пять-шесть  шагов  Лалл-Синг
споткнулся о какой-то ящик.
     Ласкар осторожно засветил огонь.
     Темными блистающими рядами,  как арбузы в подвале перса, в ящиках
потайной кладовой были сложены пушечные ядра и бомбы.
     - Опусти плиту и приметь место!  - сказал Инсур ласкару. - Теперь
у наших пушек надолго хватит снарядов.
     Но Ласкар шел дальше, в глубь кладовой.
     - Здесь  должны быть большие орудия,  - сказал ласкар.  - Большие
орудия из Дум-Дума.
     - Из Дум-Дума?
     Много лет назад,  когда Инсур еще только начинал свою  солдатскую
выучку,  его  приставили  к  пушечной  мастерской  Дум-Дума,  что  под
Калькуттой. Они отливали тогда в мастерской тяжелые крепостные орудия,
двадцатичетырехфунтовые гаубицы. Он прекрасно помнил: гаубицы посылали
в Дели для усиления старой крепости.
     - Ты прав,  Застра!  - сказал Инсур.  - Но может быть,  эти пушки
покалечены взрывом?
     Ласкар покачал головой:
     - Нет,  пожалуй, они здесь, в боковой кладовой. Большие пушки, во
много  пудов  весом.  На них и надпись была - "Дум-Дум" - и имя саиба,
который ведал их изготовлением.  Резная надпись,  красивая,  с узором,
как кружева. Я помню...
     - Ищи! - сказал Инсур.
     Они пошли дальше. На этот раз Инсур шел впереди. Земляной ход вел
кверху. Слабый свет снова начал просачиваться над их головами.
     - О,  дьявол!  -  в  полутьме Инсур больно ушиб колено о какой-то
выступ. Он ощупал предмет рукой.
     - Огня!
     Забывая об опасности, Лалл-Синг чиркнул о подошву серной спичкой.
Это был лафет большой пушки.
     - Нашли! - закричал Инсур. - Большая крепостная гаубица!
     Он нащупал на казенной части металлические буквы.
     "Дум-Дум. 1846",  -  прочитал  Инсур  при  слабом  свете  спички.
"Арчдэйл Вильсон".
     Вильсон! Ну,  конечно! Как он мог забыть? Полковник Вильсон тогда
был  начальником  мастерских  Дум-Дума,  и  на  вновь  отлитых  пушках
гравировали его имя.  Тот самый Арчдэйл Вильсон,  который сейчас засел
лагерем под Дели!..
     - Приметь место и пойдем отсюда! - сказал Инсур. - Я пришлю людей
за орудием.
     На площади Арсенала  Инсур  постоял  минуту-две,  глубоко  вдыхая
свежий воздух утра. Потом пересек площадь и большими прыжками поднялся
по земляному скату на свой Кашмирский бастион.
     На север от городской стены,  за грядой невысоких холмов укрылись
белые палатки британского  лагеря.  Британцы  называют  "Хребтом"  эту
гряду холмов,  свою единственную защиту. Вот уж больше сорока дней они
удерживают за собой небольшой уголок равнины  между  Джамной  с  одной
стороны  и высохшим каналом - с другой.  У них нехватает ни людей,  ни
пушек, чтобы окружить город и начать правильную осаду.
     Больше того,  они не могут даже помешать подвозу продовольствия и
подкреплений в  город.  Много  раз  пытались  британские  артиллеристы
втащить свои пушки на Хребет, и каждый раз великолепный и точный огонь
Кашмирского и Речного бастионов заставлял их снова прятаться за холмы.
Инсур  усмехнулся:  всего  лишь  несколько  лет  назад  англичане сами
усилили  старые  укрепления:  углубили  ров  перед  городской  стеной,
возвели  гласис  -  крутой земляной вал,  защищающий стены крепости от
орудийного обстрела,  - поставили пушки на воротные башни.  Теперь  им
остается  только  смотреть  на  мощные стены Дели из-за своих холмов и
щелкать зубами с досады.
     - Многие  из ферингов уже сами рады были бы свернуть свои палатки
и уйти,  - не раз доносили разведчики  Инсуру.  Но  полковник  Вильсон
упрям, он сел за Хребтом и не хочет уходить.
     Долго смотрел Инсур на оголенные холмы, на круглую башню в центре
Хребта. Подле башни шевелились черные фигурки людей.
     "Погоди, полковник Вильсон!  - думал Инсур.  - Скоро  мы  угостим
тебя из твоей собственной пушки!"


        Глава двадцать первая. "СТАРЫЕ БЕЛЫЕ РУБАШКИ ЛОРДА ЛЭЙКА"



     Худой Лалл-Сингов  конек  с  трудом  вскарабкался  на   холм   по
каменистой тропе. Гаррис остановил конька подле круглой башни в центре
холма.  В конце концов,  конь служил ему не так уж плохо,  а лучших  в
британском лагере нет. Не хватает лошадей даже в кавалерийских частях.
     Отсюда, с Ладловской  вышки,  хорошо  видны  были  высокие  белые
зубчатые стены, башни и бастионы осажденного города.
     Осажденного?.. Трудно сказать,  кто больше похож  на  осажденных:
повстанцы в крепости или королевские войска, засевшие за холмами.
     Каждый день их тревожат то с правого,  то с левого фланга,  режут
коммуникации,  не  дают  подвезти продовольствие,  боевые припасы.  По
ночам сипаи выкатывают из ворот крепости легкие пушки,  подтягивают их
почти  к  самому Хребту и обстреливают лагерь.  Чуть ли не каждую ночь
приходится перетаскивать на новое место палатку  самого  командующего,
повстанцы  очень  метко  стреляют.  Генерал  уже  заболел  от трудов и
огорчений,  он не знает,  у кого просить помощи:  связь  с  Калькуттой
прервана,   генерал  Кольвин  в  соседней  Агре  блокирован  мятежными
войсками,  единственная  дорога,  связывающая  их   с   Пенджабом,   -
Курнаульское  шоссе  -  все  время  под угрозой.  Каждую ночь на шоссе
засады;  только покажется британский конный пикет, его тут же на месте
уложат  засевшие по бокам дороги крестьяне.  Ни в самом лагере,  ни на
шоссе нет покоя ни днем,  ни ночью.  Куда ни ступишь в этой стране,  -
земля горит под ногами.  А тут еще малярия, холера, солнечные удары...
Проклятое пекло!..
     Но сегодня - большой день.  Сегодня из Пенджаба наконец прибывает
подкрепление - настоящие войска - старый британский королевский корпус
"Белые Рубашки".
     Знаменитый корпус!  Полвека назад,  еще при лорде  Лэйке,  "Белые
Рубашки" брали приступом эту самую крепость Дели.  Ни один королевский
полк индийской службы не сравнится с "Белыми Рубашками"  храбростью  в
бою, выносливостью, привычкой к тропическому солнцу.
     "Старые Белые Грязные Рубашки  лорда  Лэйка",  -  называют  их  в
Пенджабе за светлосерые дымчатые мундиры,  на которых точно осела пыль
тропиков за столетие.
     С небольшим   запасом   довольствия  в  ранцах,  с  шестьюдесятью
патронами в сумке у каждого,  они проделали двести миль  за  девяносто
часов,  под июльским солнцем, и к полудню вышли на Курнаульское шоссе,
в нескольких милях от лагеря.
     Только сейчас  прискакал  верховой:  "Белые Рубашки" очень бодры,
поют свою отчаянную песню - "Джонни,  мой мальчик",  -  и  меньше  чем
через час будут в лагере.
     Гаррис ждал их прибытия,  стоя на вышке в центре Хребта.  Снизу к
нему  поднялся  лейтенант  Франк.  Они  видели  какое-то  движение  на
ближайшем участке городской стены, недалеко от Морийского бастиона.
     Значит, повстанцы уже проведали о приближении "Рубашек"?
     - Не туда смотрите, полковник! - Франк указывал правее, в сторону
Кабульских ворот.
     Ворота были открыты настежь.  Большой  отряд  сипаев  выходил  из
крепости с барабанным боем, как на параде.
     - И пушки тащат за собой! Глядите!
     Сипаи выкатывали   из   ворот   легкие  полевые  пушки.  Горожане
суетились вокруг, помогали солдатам.
     Облачко пыли  поднялось  далеко  на Курнаульской дороге.  Это шли
"Рубашки".
     - Внимание, Франк!..
     Частая ружейная  пальба  неожиданно  донеслась  откуда-то  слева.
Навесы  давно  опустевшего  загородного  Птичьего Рынка у самого шоссе
вдруг ощетинились ружьями.
     - Повстанцы!
     - Как они забрались туда?
     - Должно быть, вышли из крепости еще с вечера и залегли.
     - И с другой, с другой стороны! Глядите!
     Красные куртки туземных солдат, точно из земли возникнув, выросли
вдруг вдоль сухого ложа канала и вперебежку понеслись к шоссе.
     - Франк, это наш взбунтовавшийся Девятый!
     - Да, аллигурцы!.. Они, они!..

                     ... Джонни, мой мальчик, не езди в Индию.
                     Индия слишком от нас далеко!..

     донеслось с  шоссе.  Это  шли  "Рубашки".  Аллигурцы,  забегая  с
канала, отрезали им путь.
     Пушечные ядра  взметнули  землю  на шоссе,  по ходу "Рубашек",  и
дальше за  поворотом  дороги.  Песня  оборвалась.  Защелкали  ружейные
выстрелы.
     Далеко позади "Рубашек" по шоссе  подтягивался  большой  обоз  из
Пенджаба, с мукой, сахаром, лекарствами, вином, патронами, одеждой.
     - По обозу бьют!..
     - Знают тактику, подлецы!..
     Сипаи уже добежали до шоссе. "Дэ-эн! Дэ-эн!"-разнесся боевой клич
индусов. Рукопашная пошла прямо на дороге. Пушки замолчали.
     - Ого, как дерутся! - сквозь зубы заметил Франк.
     "Мои всегда были отчаянные храбрецы!" - чуть не сказал Гаррис, но
спохватился.
     - Разбойники! - сердито выговорил он.
     - А там?.. Святой Патрик, что же там такое?
     За холмом, справа от шоссе, - большое облако пыли. Кто это скачет
наперерез? С гиканьем, с обнаженными шашками? Наискосок через равнину,
всей лавиной обрушиваясь на шоссе, скакали конные совары.
     У Гарриса перехватило дыхание.
     "Сейчас отрежут дорогу в лагерь!.."
     На шоссе началась такая свалка,  что  трудно  уже  было  что-либо
разобрать.  Гаррис  видел  только,  как смешались светло-серые мундиры
королевских солдат с  красными  куртками  пеших  сипаев.  А  совары  с
гиканьем   шли  наискосок,  отрезая  "Рубашкам"  путь  к  мосту  через
Нуджуфгурский канал.
     Гаррис сбежал с каменных ступенек башни.
     - За мною,  Франк! - крикнул Гаррис, забывая о том, что лейтенант
пеший. Он вскочил в седло и дал шпоры своему коню.
     "Рубашек" теснили,  сгоняли с мощеного шоссе на изрытую трещинами
сухую равнину.
     Гаррис скакал к  шоссе,  напрямик  через  россыпь  камней,  через
заросли колючей травы.
     Главное, чтобы "Рубашки" успели вовремя прорваться к мосту  через
канал. Тогда они еще смогут укрыться в лагере за Хребтом.
     "А, черт, повстанцы отрезают обоз!.."
     Все смешалось на шоссе. "Белые Рубашки", прыгая через опрокинутые
повозки,  спасались кто  куда  мог,  -  к  каналу,  в  ров,  в  густой
кустарник.  Упряжные  волы мычали и рвались под обстрелом,  натягивали
постромки,  опрокидывали обозные фуры. Раненный снарядом слон, яростно
трубя,  всей  громадой туловища обрушивался на землю,  подминая людей,
животных.  Не поспевая к мосту,  "Рубашки" кидались  в  воду,  тонули,
бросали оружие, коней.
     "Белые Рубашки"   бегут!..   Гордость   Верхней   Индии,   старый
королевский   корпус...   Бегут,   бросая   оружие,   обоз,   полковое
имущество... Боевое снаряжение, походные койки, лекарства, ром, рис, -
все, что прислали из Пенджаба... Позор!..
     Гаррис ощутил теплую струйку крови у себя над ухом. Когда это его
задело? Он и не заметил.
     Верблюды, роняя тяжелые вьюки,  разбегались по  равнине,  офицеры
скакали через брошенное поле, спасаясь к лагерю, к британским палаткам
за холмами.
     Вот и лагерь. В большой палатке походного госпиталя суета, стоны.
Койки все заняты,  раненых кладут уже на землю.  В  двойных  индийских
креслах-носилках приносят новых.
     Вот с одиночных  носилок,  из-под  красных  занавесок,  бессильно
свисает чья-то рука. Кто ранен? Полковник Честер, тяжело.
     Доктор Бэтсон бледен от переутомления,  капли пота блестят у него
на лбу.
     Раненые лежат на полу, дожидаются очереди. Санитар-индус прошел с
грудой корпии в большой чашке.  Доктор кивнул санитару:  полковника на
стол.  Честер без сознания,  он ранен в голову.  Гаррис смотрит не  на
полковника,  а  на  лицо  Бэтсона.  Доктор осмотрел рану,  выпрямился,
молчит. "Будет жив?" - одними глазами спрашивает Гаррис. Отрицательный
кивок: "Безнадежен!"
     Какой тяжелый день:  шесть офицеров ранены,  два из них тяжело, и
вот - сам полковник. А сколько солдат!..
     Полчаса спустя конные совары уже скакали обратно - броском  через
лагерь,  с бешеной смелостью разметав палатки,  рубя направо и налево.
Они  пронеслись  через  восточный  угол  лагеря,  оставляя  за   собой
смятение,  испуг,  перемахнули  через  сухое  ложе  старого  канала  и
подскакали к стенам крепости.  Ворота настежь раскрылись  перед  ними,
горожане ликующими криками приветствовали их.
     До позднего вечера  шумел  народ  в  крепости,  празднуя  победу.
"Джонни,  мой  мальчик,  не  езди  в  Индию",  -  плясали мальчишки на
городской стене.
     А "Белые  Рубашки" по одному,  по-двое,  избитые,  израненные,  в
пыли,  в  песке,  в  колючках,  только  после  захода  солнца   начали
собираться  в  лагерь.  Собираться  и  просить  пристанища  в палатках
Семьдесят пятого пехотного полка.  Их долго еще  гнали  в  сторону  от
Курнаульского шоссе конные разъезды соваров.

     "Белый жемчуг  падает  в  цене",  -  писал  в тот день в потайном
письме  один  богатый  купец  из  Дели  своему  доверенному  приятелю,
продавцу воска, в Лагор.
     "Белым жемчугом" купец условно называл королевские войска  за  их
светло-серые  походные  мундиры;  "красным  маисом" - полки восставших
сипаев, за красные форменные куртки.
     "Белый жемчуг падает в цене,  - писал купец,  - зато красный маис
идет в гору".


        Глава двадцать вторая. ЧЕМБЕРЛЕН-САИБ



     Ночью в ставку приехал Чемберлен.  В большой палатке командующего
армией генерала Барнарда собрался военный совет.
     Полковник Гаррис  пришел с забинтованной головой.  Не он один был
ранен:  у полковника Вильсона  с  неделю  назад  прострелили  щеку,  а
молодой  лейтенант  Робертс,  приехавший  с  Чемберленом  из Пенджаба,
поддерживал  правой  рукой  забинтованную  левую.  Робертса  ранило  в
дороге.
     Невилль Чемберлен,  только что назначенный генерал-адъютантом при
штабе пограничных сил Пенджаба,  сухой, жилистый, стройный, в нарядном
мундире с серебряным  шитьем,  сел  у  изголовья  койки  командующего;
Барнард лежал на походной постели,  бледный, вялый, с обвязанной шеей.
Несколько дней генерала мучил приступ какой-то тяжкой болезни; штабной
лекарь не знал, как ее лечить.
     Разговор начал Вильсон.
     "Белые Рубашки"   разбиты.   Обоз  с  продовольствием  и  боевыми
припасами перехвачен.
     Вылазки из  города  повторяются  каждый  день.  Враг  заходит и с
фланга,  и с тыла,  захватил старый храм на Курнаульском шоссе, грозит
перерезать сообщение с Пенджабом, - единственный путь, остававшийся до
сих пор открытым. Британской пехоты в лагере почти нет, а вся туземная
ненадежна. Кавалерия день и ночь несет пикетную службу, люди измучены:
по двадцать часов в седле, без смены.
     Орудий нехватает;  и те,  что есть,  слишком малы.  Нужны большие
гаубицы - двадцатичетырехфунтовки, нужна осадная артиллерия.
     Чемберлен сухо кивнул.
     - Да, - сказал Чемберлен.
     У него  было  узкое,  слегка ассиметричное и бледное лицо,  - той
особенной молочной  бледности,  какая  бывает  иногда  у  северян,  не
поддающихся  солнечному загару в тропическом климате.  Легкие веснушки
по крыльям носа были чисто лондонского  происхождения.  Нос  красивый,
тонкий,  с  горбинкой,  был  чуть-чуть  крив,  с правой стороны срезан
больше, чем с левой, отчего обе половинки лица казались неодинаковыми.
     Все смотрели на генерал-адъютанта. Что он привез из Пенджаба?
     Но Чемберлен не торопился.
     - Калькутта? - спросил Чемберлен.
     - Сообщение прервано.  Из Калькутты до сих  пор  подкреплений  не
прибыло, ни одного человека, - сказал Вильсон.
     Чемберлен снова кивнул.
     - Да, - сказал Чемберлен.
     Он повернулся к командующему.
     Вялое желтое лицо Барнарда с припухшими веками было неподвижно.
     Чемберлен рассматривал его с неторопливым интересом.
     - Что  вы  считаете  возможным  предпринять  в  настоящее  время,
генерал? - осторожно спросил Чемберлен.
     Барнард отвел глаза под этим холодным взглядом, похожим на взгляд
щуки.
     - Предпринять?..  - Барнард слегка застонал и повернулся на своей
койке.  - Предпринять...  -  Больше  всего  на  свете  боялся  генерал
что-либо предпринимать.  Слишком хорошо помнил он,  как после Крымской
войны (он прослужил всю кампанию начальником штаба у лорда Раглана)  -
слишком  хорошо  помнил  Барнард,  как  осуждали тогда в Лондоне лорда
Раглана за все,  что он предпринимал,  и еще больше  за  то,  чего  не
предпринимал...
     Генерал Барнард, кряхтя, повернулся на койке - больной измученный
старик.
     Чемберлен опустил  белесые  ресницы,  точно  не  слыша.  Генерал,
который отвечает на вопросы только кряхтением, - это было неприлично.
     Вильсон ждал.
     - Мои люди мрут!  - резко сказал Вильсон.  - Мои орудия никуда не
годны.  Если в самое ближайшее время не будет сильных подкреплений  из
Пенджаба, я вынужден буду снять осаду и уйти из-под Дели.
     - Боже мой!  - жалобно сказал Барнард.  - Что скажут в Лондоне?..
Боже мой!..
     Все смотрели на Чемберлена.
     - Подкрепления из Пенджаба будут!  - сухо сказал Чемберлен. - Сэр
Джон Лоуренс отдал приказ сформировать Летучую Пенджабскую  колонну  в
помощь делийским силам. Бригадиром назначен Никольсон.
     - Никольсон? - Движение прошло по собравшимся.
     Никольсон, "Лев     Пенджаба",    свирепый    Никольсон,    гроза
северо-западной Индии,  тот самый  Джон  Никольсон,  которого  кочевые
племена  в  глухих  горных местах близ афганской границы считают не то
дьяволом,  не то злым духом!..  "Никкуль-Сейн",  - его  имя  пишут  на
камнях, ему приносят жертвы, как злому божеству.
     - Прекрасный выбор! - Барнард одобрительно кивнул.
     - Но бригадир Никольсон надолго задержится вблизи Лагора...
     Чемберлен сделал паузу.
     Все ждали.
     - Для разоружения лагорских частей, - договорил Чемберлен.
     - Как? И в Лагоре? - Вильсон вопросительно поднял брови.
     Чемберлен кивнул.
     - Да, неспокойно.
     Вильсон с силой повернулся на своем походном стуле.
     - Значит ли это,  что нам придется ждать, пока Никольсон покончит
с брожением во всем Пенджабе? - спросил Вильсон.
     - Да,  -  слегка  наклонив  узкую  голову,  сказал  Чемберлен.  -
Придется!
     - Это  невозможно!  -  резко  сказал Вильсон.  - Нам нужна помощь
сейчас, немедленно, или никогда.
     - Помощь   будет,  полковник!  -  сказал  Чемберлен.  -  Туземная
кавалерия.
     - Нужны европейские войска!
     - Их нет! - сухо ответил Чемберлен.
     Это была  истинная  правда.  Каждый британский штык был на счету.
Из-за спора с Персией за Герат еще с начала года почти вся  британская
пехота северной и западной Индии была отозвана к границе Персии,  и ей
там хватало дела. Единственный довольно сильный европейский контингент
Пешавара необходимо было сохранять на месте для безопасности афганской
границы.
     - Придет  туземная кавалерия,  - сказал Чемберлен.  - Пенджабские
сикхи.
     - Отличные солдаты! - похвалил Барнард.
     Все, кто служил в Пенджабе, хорошо знал этих рослых длинноволосых
конников дикого вида, воинственный народ - секту.
     - Из Непала должны прийти гурки,  - сообщал дальше  Чемберлен.  -
Они уже в пути.
     - Гурки?  - сказал Вильсон.  - Храбры. Но для регулярной войны не
столь хороши.
     Он видывал не раз этих  маленьких  желтых  узкоглазых  воинов  из
соседних гор, в черных косматых шапках.
     - Будут ли они биться с  нашими  панди?  -  с  сомнением  спросил
Вильсон.
     - Вы скажите им,  полковник,  что здешние индусы покушались на их
веру.
     Молодой Робертс громко хихикнул и едва  не  привскочил  на  своем
стуле,  позабыв о приличии.  Робертс был счастлив: он под Дели, а Дели
еще не взят...
     Новоиспеченный лейтенант,  сын  генерала  Абрахама  Робертса,  он
только недавно начал свою службу в Индии и  был  счастлив,  что  сразу
попал в гущу событий.
     Чемберлен тоже  улыбнулся,  одной  половиной  лица.   Он   считал
совещание законченным.
     Но Вильсон не сдавался.
     - Нужны осадные орудия! - упрямо сказал Вильсон.
     - Надо ждать.
     - Ждать невозможно!  - сказал Вильсон. - Каждый день у неприятеля
прибавляется войска. В Дели сейчас до двадцати пяти тысяч человек.
     - Двадцать пять тысяч?  - Легкая гримаса удивления,  в первый раз
за всю беседу,  перекосила узкое лицо Чемберлена.  Такой цифры  он  не
ожидал.
     - Двадцать пять тысяч панди. Ого! - звонко сказал Робертс.
     - И с каждым днем их становится все больше!..
     - Что ж...  Чем больше их  будет,  тем  скорее  они  между  собою
передерутся, - успокоительно сказал Чемберлен.
     - Нет. Между собою они дружны! - отрезал Вильсон.
     - С Бахадур-шахом у них обязательно будет ссора.
     - Вы правы, генерал! - Барнард повернул к Чемберлену повеселевшее
лицо. - С Бахадур-шахом у них, конечно, будет ссора.
     - И тогда нам гораздо легче будет их  взять!..  -  с  откровенной
радостью подхватил мальчишка Робертс.
     Все засмеялись.
     - Скажите,    полковник    (легкий   презрительный   жест   узкой
адъютантской руки в сторону города),  скажите,  полковник,  а из  этих
двадцати пяти тысяч панди хоть один умеет стрелять?
     - Умеют,  и многие!  - резко ответил Вильсон.  - У них прекрасные
бомбардиры,  великолепные, меткие стрелки! Мы сами обучили их, на свою
беду...
     Он кивнул в сторону крепости.
     Полотнище, прикрывавшее вход в палатку,  было откинуто, невдалеке
виднелись стены Дели, освещенные утренним солнцем.
     Боевой день уже начинался.  Гулкий пушечный выстрел  пронесся  по
равнине, облачко дыма поднялось над крепостной стеной.
     Вильсон насторожился. Стреляли из большого орудия.
     Это Инсур-Панди  с  товарищами втащили пушку "Арчдэйл Вильсон" на
бастион и пробовали ее силу и дальнобойность на британском лагере.
     Снаряд разорвался недалеко от палатки командующего. Земля и камни
брызнули в полотняную стену.  Вместе с ними небольшой осколок,  уже на
излете, упал в палатку.
     Вильсон поднял его и подкинул на руке, - еще теплый.
     Он так изменился в лице, что офицеры переглянулись.
     Молодой Робертс смотрел на Вильсона с удивлением,  Неужели старый
бывалый артиллерист, заслуженный полковник Вильсон испугался пушечного
выстрела?..
     - Пушка из Дум-Дума! - сказал Вильсон. - Большая гаубица!..
     Пушка "Арчдэйл  Вильсон"  посылала  привет  полковнику   Арчдэйлу
Вильсону.
     - Вот такие пушки мне нужны!  - твердо сказал Вильсон, поднося на
ладони  осколок  к  самому лицу Чемберлена.  - Двадцатичетырехфунтовые
гаубицы!
     Чемберлен сухо поклонился.
     - Я доложу сэру Джону, - сказал Чемберлен.


        Глава двадцать третья. ОРУДИЙНЫЙ ПОЕЗД



     Орудийный поезд  капитана  Бедфорда  растянулся  по равнине узкой
пыльной лентой чуть ли не на полмили длины.
     Оглядываясь назад,  капитан  видел  в облаке пыли золоченые шесты
носилок,  в которых несли Дженни,  двуколки обоза, вереницу верблюдов,
груженных палатками и койками, полевые и осадные пушки на конной тяге,
и четырех слонов, везущих большие мортиры.
     Сам Бедфорд ехал в крытой офицерской одноколке.
     Они шли ночью и утром, останавливаясь только к полудню.
     До Аллахабада их довезли на баржах два буксирных парохода.
     Им оставалось около четырехсот миль пути от Аллахабада  до  Дели,
по неспокойной стране.
     Восемь больших осадных гаубиц вез с собой капитан Бедфорд,  шесть
крепостных мортир и двенадцать полевых пушек.  Калькутта обнажала свои
форты, отдавала самые большие орудия Дум-Дума, чтобы помочь британским
войскам, засевшим под Дели, сломить сопротивление повстанцев.
     Вместе с  капитаном   Бедфордом   орудийный   поезд   сопровождал
приставленный к нему в Калькутте лейтенант Джон Блэнт, желчный человек
с кривыми обезьяньими ногами.  Блэнт засиделся в Калькутте,  в походах
не  бывал,  в  свои  тридцать  два  года все еще ходил в лейтенантах и
мечтал о том, как бы попасть в дело и отличиться.
     Дженни несли в крытых носилках.  Носилки колыхались, как лодка на
слабой волне. Дженни скоро привыкла к этой дорожной качке.
     Выглядывая из   носилок,   Дженни  видела,  как  слоны,  послушно
переступая толстыми ногами,  легко,  точно детскую игрушечную коляску,
тащат за собой пушки на высоких колесах.
     Это был один из первых опытов в  Индии  по  перевозке  на  слонах
тяжелых орудий. Никто еще не знал тогда, как опасен слон, попавший под
артиллерийский обстрел.
     Июль кончался, жара была нестерпима.
     Солдаты шли в полной походной форме, в плотной куртке, облегающей
тело,  в  перевязи  ремней,  накрест  перетягивающих грудь,  с ружьем,
одеялом и тяжелой сумкой.  Для защиты от  солнца  они  надевали  белый
полотняный блин поверх кепи,  с оборкой, прикрывающей затылок и шею. И
все же почти на  каждом  переходе  приходилось  укладывать  в  повозки
солдат, пострадавших от солнечного удара.
     Горячий ветер был страшнее солнца.  Он  дул  уже  вторую  неделю,
мунчин - сухой ветер из глубин материка. Ветер нес с собою раскаленный
воздух и пыль азиатских степей.
     Мунчин гнал песок в глаза идущим,  перекатывал по сожженной земле
свившиеся в клубок обрывки сухой травы и листьев.
     - Свангли,  свангли, оборотни! - кричали носильщики, показывая на
эти клубки.  Клубки со свистом  катились  по  земле  прямо  на  людей,
обжигая  им  ноги.  Носильщики  думали,  что  это  маленькие оборотни,
свангли, которые нарочно мешают им идти.
     Иногда навстречу  летел,  кружась  на ветру,  большой столб сухой
травы и пыли, обрушивался на людей, слепил им глаза, забивал рты.
     - Пучхильнай!.. - отплевывались индусы. - Злой дух!..
     Индусы верили,  что  в  этом  столбе  пыли  живет  душа  большого
оборотня, злого и сильного "пучхильная", дьявола, у которого маленькие
свангли служат только посланцами.
     На привалах было не легче.  Полотняные стены палаток, двойные, со
слоем воздуха в полфута и больше между ними,  все же плохо защищали от
солнца. Сухая горячая волна азиатского ветра проникала сквозь полотно.
     Слуги накидывали на  палатку  Дженни  толстый  травяной  ковер  и
непрерывно поливали его из мехов водою.
     Сам, пес мистера Макфернея,  на привалах просился в  палатку.  Он
лежал на циновке,  часто-часто дышал, высунув язык, и глядел на Дженни
умоляющими глазами.
     Макферней тоже шел с поездом. Шотландцу было по пути с Бедфордом,
он собрался в Раджпутану.
     Завернув назад  поля  своей  белой  войлочной  шляпы,  постукивая
большой,  затейливо изрезанной палкой,  в сандалиях на босу  ногу,  он
легко шагал вслед за поездом, не отставая от быстроногих индусов.
     Капитан Бедфорд терпел его присутствие:  здесь, в глубине страны,
каждый европеец был дорог.
     Большой табор крестьян, торговцев, разносчиков и просто бездомных
мальчишек путешествовал вместе с войском,  пестрой, беспокойной, вечно
шумящей толпой. Целый город из шатров и повозок вырастал вокруг поезда
на  привалах.  Крестьяне  передвигались  вслед за Бедфордом,  вместе с
семьями,  телегами,  козами и детьми. Без них нельзя было бы достать в
походе ни воду,  ни припасы. Крестьяне приносили воду, пекли хлебы, за
две-три медных монеты нанимались в носильщики, несли одеяла британских
солдат, их тяжелые подсумки, - это разрешал обычай.
     Среди пестрой толпы Макферней приметил  одного  молодого  индуса,
водоноса с полосатым мехом.
     "Я видел этого человека в джелхане!  - вспомнил Макферней.  -  Но
тогда он сидел на земле,  за оградой, с черными полосами парии на лбу.
А сейчас стал водоносом".
     "Так ли  легко  индусы  меняют свою касту?  - думал Макферней.  -
Может быть, он другой веры?"
     Более ста богов в индийском Пантеоне. Кроме главной троицы (Шива,
Брама,  Вишну), есть старый бог Индра, есть мрачный подземный бог Яма,
индийский   Плутон.   Есть   супруга   грозного  Шивы  -  Темная  Кали
тысячерукая,  она же Дурги,  индийская Юнона.  Есть бог на лебеде,  на
лотосе и бог на летучей мыши.  Есть бог-Обезьяна, бог-Змей и бог-Орел.
Есть тысяча сект и свободных учений:  джайны,  "странствующие  нищие",
вольные  монахи,  "одетые  воздухом",  и  философы  созерцания - йоги,
"одетые пеплом".
     - Какой ты веры? - как-то раз спросил Макферней водоноса.
     - Кто видел седьмое лицо бога Шивы?  - уклончиво ответил индус. -
Кому открыт тайный смысл Вед?.. Правая рука богини Дурги не знает, что
делает левая, а у богини тысяча правых рук и тысяча левых...
     Худой, невысокий,  с  россыпью  рябин  на  впалых щеках,  водонос
постоянно вертелся вблизи офицерских палаток.
     Скоро поезд  капитана  Бедфорда повернул на северо-запад.  Начали
попадаться свежие пожарища,  стаи бродячих собак выли вокруг  остатков
сожженных деревень.
     По бокам дороги Дженни видела столбы с перекладинами  и  какие-то
странные мешки, подвешенные к ним.
     Индусы со страхом глядели на эти мешки и отворачивали лица.
     - Нэйл-саиб! - шептались индусы.
     Один раз Дженни,  внимательно  разглядев  узкий  черный  предмет,
висевший  на  перекладине,  с  ужасом  поняла,  что это - почерневший,
высохший труп повешенного.
     Генерал Нэйл  прошел  с карательной экспедицией по всему среднему
Гангу,  - бригадный генерал Нэйл,  которого  сами  англичане  называли
"ужасным Нэйлом".
     Нэйл задушил восстание в Бенаресе.  Он  уставил  виселицами  весь
правый берег реки и много миль вдоль мощеной дороги.
     Путь генерала  обозначали  остатки  сожженных  домов,  опустевшие
деревни  и эти наспех поставленные столбы с перекладинами,  на которых
кой-где еще качались по ветру кривые, изуродованные трупы.
     Чем дальше они шли,  тем пустыннее становилась дорога,  безлюднее
деревни,  зато леса кишели  людьми.  Ночью  они  видели  огни  больших
привалов за холмами.
     Повстанцы были близко.
     Ночью шли с факелами.  Местность повышалась,  они пересекли гряду
высоких оголенных холмов.  По ночам становилось  холодно;  от  резкого
ночного  ветра  носильщики  заворачивались  с  головой  в  свои черные
шерстяные одеяла.  Дженни  пугалась  иногда,  выглянув  ночью:  словно
черные слепые призраки, закутанные с головой, брели по дороге.
     Скоро небо озарилось отсветами близких пожаров:  невдалеке горели
селения. По ночам слышалась стрельба.
     - Теперь уже скоро!  - желчно радовался Блэнт.  - Скоро будем под
Дели! И тогда заговорит моя "Черная лягушка".
     Так лейтенант  называл  самую  большую  мортиру  своей   батареи.
Мортира  и  впрямь  походила  на  лягушку,  осевшую  на  задние  лапы:
короткоствольная,  на высоких колесах,  пушка поднимала  к  небу,  как
разинутую лягушечью пасть, свое широкое черное жерло.
     До Аллигура оставалось не больше двух-трех переходов.
     "Еще день, два, и я увижу отца!" - думала Дженни.
     Впереди им  предстояла  переправа  через  небольшую   мелководную
речку.  Капитан  разглядывал  карту:  местность ровна,  река проходима
вброд,  никаких препятствий на пути  не  отмечено.  Большое  индийское
селение?  Посланные  вперед  разведчики  не  нашли  в  нем  ни  одного
человека.
     Они остановились  на  отдых  часам к одиннадцати утра.  В полдень
дымка затянула небо.  Тень  легла  на  солнце,  среди  ясного  дня  на
несколько  мгновений  стало  почти  темно.  Кусты  и деревья замерли в
неподвижном  воздухе,  потом  шквалом  пронесся  ветер,  и  снова  все
притихло.  Мгновенно,  как  по  чьей-то команде,  кочевой табор вокруг
лагеря свернул свои палатки, крестьяне хлестнули по волам, по коням, и
табор ушел,  исчез, точно его ветром смело. Капитан Бедфорд оглянулся:
вокруг было пусто. Крестьяне покинули их.
     - Это не к добру, - сказал Блэнт.
     Блэнт предлагал переждать до ночи.  Но Бедфорд  решил  выступить,
как обычно.
     Едва поезд собрался в путь, как пронесся новый, еще более сильный
порыв ветра;  все потемнело,  хлынул дождь. Вода потоками низвергалась
на людей и животных,  в несколько  минут  дорога  стала  непроходимой.
Носильщики  едва брели,  даже слоны вязли в этой жидкой каше из воды и
песка.
     Бедфорд выслал  к  реке  двух верховых - посмотреть,  как обстоит
дело с переправой.  Верховые вернулись  и  доложили:  "Река  вышла  из
берегов,   течение  очень  сильнее,  переправить  тяжелые  орудия  нет
возможности".
     - Попробуем поискать другое место для переправы,  - сказал Блэнт.
- Надо спросить кого-нибудь из  туземцев,  кто  хорошо  знает  здешние
места.
     - Разрешите доложить, сэр, тут какой-то водонос все время идет за
нами,  - сказал Боб Робсон,  ординарец Бедфорда.  - Все ушли,  а он не
ушел. Разрешите его пригласить, сэр.
     - Давай его сюда! - сказал капитан.
     Ординарец привел к капитану водоноса с полосатым мехом.
     - Знаешь ли ты здешние дороги, водонос? - спросил капитан.
     - Знаю, саиб.
     - Не скажешь ли ты,  где нам лучше всего перейти вброд с орудиями
эту проклятую речку?
     - Скажу! - Индус точно ждал этого вопроса. - Скажу, капитан-саиб!
Поверни сейчас в джунгли, пройдешь горелым лесом, пройдешь мимо храма,
увидишь пустое селение.  За селением отлогий берег и река смирна,  как
овечка.  Ты перейдешь ее вброд и даже не замочишь верхнего ремешка  на
твоем сапоге, саиб!..
     Капитан Бедфорд не стал раздумывать.
     - Отлично,  -  сказал  капитан.  -  Веди нас,  водонос,  получишь
серебряную рупию.


        Глава двадцать четвертая. ТОЩИЙ САИБ



     Весь правый  берег реки порос густым лесом,  деревья спускались к
самой воде.  По берегу не было  ни  дороги,  ни  тропинки.  Лела  шла,
продираясь  сквозь  колючие кусты,  сбивая босые ноги о твердые корни.
Она искала песчаный холм на берегу  и  одинокий  высокий  тамаринд,  о
котором  говорил  ей  Чандра-Синг.  Скоро лес несколько отодвинулся от
воды,  открылся песчаный спуск к реке.  Весь берег в  этом  месте  был
истоптан  копытами;  тут,  должно  быть,  сгоняли  на  водопой коней и
верблюдов.  Она прошла дальше и  услышала  неподалеку  голоса,  четкую
английскую речь.
     Лела остановилась.
     Сквозь деревья она увидела впереди головы коней,  сгрудившихся на
лесной прогалине,  дымок костра и высокие  кивера  кавалеристов.  Люди
звонко перекликались, рассыпавшись по прогалине. Лела тотчас нырнула в
чащу.  Она отошла правее, удаляясь от реки. "Обойду это место лесом, а
потом  снова  выйду  к  реке",  -  сказала  себе Лела,  прошла всего с
полсотни шагов и сразу потеряла направление.  Густой лес был и справа,
и   слева,  и  позади,  -  сплошная  зеленая  стена,  забитая  высоким
папоротником. Лела шла еще недолго, продираясь сквозь частый подлесок,
сквозь  путаницу воздушных корней.  Она чувствовала,  что удаляется от
реки.  Девочка села на  землю  и  постаралась  успокоиться.  Маленькие
веселые  птицы  играли  и свистали над нею в зеленой чаще.  Когда Лела
поднялась и вышла из-под навеса корней,  она  увидела,  что  стоит  на
обочине узкой лесной тропы.
     Сквозь густые  заросли  тропа  вывела  ее  на  довольно   широкую
проезжую  дорогу.  Лела  увидела загородки для скота по краям дороги и
пестрые тряпки, которые крестьяне навешивают на колья вокруг помещений
для   буйволов.   Значит,   близко  деревня.  Но  почему  же  тихо  за
загородками, - не слышно ни блеяния коз, ни мычания буйволов?
     Деревня открылась сразу за поворотом дороги. Здесь было тихо, еще
тише,  чем в лесу.  Мертвые пустые дома стояли по сторонам деревенской
улицы.  Отсюда  все  ушли,  ушли  поспешно,  точно  бежали от чего-то.
Опрокинутые  ступки,  жалкая  утварь  валялась  на  порогах  домов.  В
опустевших  дворах  Лела  видела холодные очаги,  брошенные жаровни...
Куда же девались крестьяне?  Лела прошла всю деревню и не встретила ни
одного  человека.  Светлосерая  в  белых  пятнах  змея грелась в лучах
солнца на глиняной ограде одной из хижин.  Пустота,  безмолвие... Леле
стало страшно.  Где же та деревня, о которой говорил ей Чандра-Синг?..
Поляна и храм, и горелый лес?.. Она заблудилась. Надо вернуться к реке
и  найти  направление.  Скоро зайдет солнце:  надо торопиться.  Пройдя
сквозь джунгли, Лела вышла не к реке, а на открытое холмистое место. В
свете уже заходящего солнца она увидела большой белый дом поодаль,  на
холме, с балконами и четырехскатной кровлей.
     Это был дом начальника, заминдара, а может быть и здешнего раджи.
Лела не раз видела  такие  дома  в  родных  местах.  Испугавшись,  она
отступила назад.  Попасть в руки к радже или его слугам?..  Нет, лучше
уж вернуться в деревню.
     Приближалась ночь,  и лесные звери могли напасть на нее, выйдя на
ночную охоту. Лела вернулась в деревню и провела ночь в чьей-то пустой
оставленной хижине.  На утро пошла дальше.  Дорога все дальше заводила
ее в лес. Здесь было не так безлюдно, как в деревне. В лесу были люди,
- они не показывались, но Лела угадывала их присутствие. Несколько раз
она слышала обрывок песни,  удалявшейся куда-то в  глубину  леса.  Она
подняла  с  земли  кожуру  банана,  еще  совсем  свежую,  не  успевшую
потемнеть.  Запах дыма один раз отчетливо донесся до нее, приглушенные
человеческие голоса.  Лела поискала дерево повыше, взобралась на него,
огляделась. Нет, никого не было видно. Должно быть, люди спрятались, а
костер притушили.  Лела пошла дальше и снова услышала обрывок песни, а
на земле перед собою,  наперерез через песчаную тропу,  - следы многих
босых человеческих ног.
     Нет, это были не британцы.  Это были  свои.  Лела  приободрилась.
Деревня пуста,  но в лесу есть люди.  Она пошла быстрее.  Скоро в лесу
открылись болота, за ними - затопленное рисовое поле. Кой-где вода уже
была отведена и ростки риса желтели,  золотясь под солнцем. Лела смело
шла дальше.  Где-то здесь близко должна быть и деревня..  Но что  это?
Что здесь произошло?
     Лела поднялась на пригорок.  Изломанные остатки хижин прилегли  к
лесной тропе. Обломки тростниковых стен, крыш, искрошенный, как трава,
бамбук,  огромные вмятины в сыроватой болотистой почве...  Дрожа, Лела
подошла ближе. Из-под упавших дверей торчали мертвые руки. Потемневшие
пятна  крови  на  земле,  раздавленная  ручка  ребенка,  втоптанная  в
верблюжий  помет...  Большая деревянная ступка,  почти в рост человека
вышиной, валялась, лопнувшая, как глиняный черепок под чьей-то тяжелой
ногой.
     "Слоны!.." - Лела поняла.  Стадо  слонов  выпустили  на  деревню,
чтобы растоптать,  уничтожить,  вмять в землю,  с домами и людьми. Кто
это сделал? За что? Голова юноши, расколотая, как орех, торчала из-под
обломков  чьей-то  глиняной ограды.  Глаза были целы,  они вылезали из
орбит на почерневшем лице и точно глядели на Лелу в  немом  удивлении.
Дрожь перебрала все тело девочки,  она бросилась бежать.  Скорее прочь
отсюда!..  Лела бежала лесом напрямик,  упругие ветки цеплялись за  ее
ноги,  колючки  раздирали  платье.  Ей  чудился  топот  позади,  топот
огромных слоновых ног, бегущих лесной чащей.
     Она бежала   сломя   голову,  позабыв  обо  всем,  не  зная,  где
находится.  С полмили пробежала так,  напрямик через лес, и неожиданно
вышла к реке.
     Берег был открыт и пуст.  Высокий тамаринд  разбросал  ветви  над
песчаным срезом берега.
     То самое место, о котором говорил ей Чандра-Синг!..
     Лела упала на песок и долго лежала, отдыхая.
     Вода безыменной реки струилась под  откосом.  Девочке  мучительно
захотелось окунуться в воду,  освежить разгоряченное тело.  Она зарыла
палочку с письмом Чандра-Синга в песок, под корнями тамаринда. Сбежала
вниз,  скинула платье и бросилась в воду.  Вокруг было тихо, пусто, ни
один звук не доносился до нее.  Омыв лицо и тело, Лела вышла из воды и
оделась.  Она  хотела  подняться  обратно по песчаному склону,  к тому
месту, где зарыла свою палочку.
     На этом месте стоял человек в одежде саиба.
     Человек смотрел на воду,  мимо нее. Не отводя взгляда от реки, он
сделал знак кому-то позади себя.
     - Узнать, что за девушка! - сказал саиб.
     Тотчас двое  людей  в  одинаковых куртках со светлыми пуговицами,
подбежав с двух сторон, взяли Лелу под руки.
     Додвалла, погонщик  верблюдов,  сгонял  своих  верблюдов  вниз по
песчаному склону.  Первый верблюд был крив на один глаз,  он все время
сворачивал влево.
     - О-о, шайтан, сын шайтана! - кричал погонщик.
     Саиб неторопливо рассматривал Лелу.
     Он стоял, запыленный, высокий, узкоплечий, прислонившись к стволу
дерева,  и  смотрел  на  нее  с холодным вниманием.  В руке у него был
длинный пучок травы с колючими головками.  Пушистыми колючками он, как
метелкой, хлестнул себя по сапогу, сбивая пыль.
     Он заговорил с нею на ее родном языке.  И Лела, никогда прежде не
видев этого человека, поняла: "Тощий саиб!"
     - Куда ты идешь? - спросил саиб.
     - В Джайхар,  - сказала Лела.  Она назвала первую деревню,  какую
могла припомнить.
     Саиб разглядывал    ее:   тонкий   девический   стан,   прикрытый
традиционным белым сари,  розово-смуглые щеки, смелый взгляд блестящих
серых глаз... А чернота бровей, ресниц!.. Красивая девушка.
     - Не торопись! - сказал саиб. - У тебя есть родные в Джайхаре?
     - Да, братья, сестры.
     Саиб улыбнулся.
     - Их уже нет.
     - Где же они?
     - Растоптаны.
     - Растоптаны? - Лела вскрикнула.
     Додвалла, погонщик верблюдов, как-то странно поглядел на нее.
     Саиб улыбался,  обметая  колено  колючей   метелкой   травы.   Он
испытывал ее.
     Правду ли  говорит  девушка?  Идет  ли  она  действительно  в  ту
деревню, которую назвала?
     - Твой Джайхар втоптан в землю.  Всех крестьян загнали в  дома  и
пустили на деревню слонов.  Это зато,  что джайхарцы бунтовали. Если у
тебя там были братья и сестры, - молись за них твоему богу Яме. Их уже
нет в живых.
     - Ай-ай!..  Слоны!..  - Лела закрыла глаза.  -  Слоны  растоптали
деревню!..  -  Она  точно  снова  видела изломанный бамбук деревенских
хижин, кости юношей и девушек, втоптанные в землю...
     Лела прижала ладони к глазам. "Горе мне, горе!.." - плакала Лела.
     Саиб улыбнулся.  Нет,  девушка не  лжет.  Это  были  непритворные
слезы.  Так плакать можно только о родных братьях и сестрах. Но что же
значит эта одежда северянки?
     - Довести до привала! - коротко приказал саиб.
     Двое в чалмах и куртках с серебряными пуговицами толкнули Лелу  в
спину.
     Верблюжья тропа  сворачивала  в  лес.   Голые   выжженные   места
открылись  в  лесу,  по  краям  лесной  прогалины  зачернели обгорелые
стволы.
     "Те самые места, о которых говорил Чандра-Синг!" - узнала Лела.
     Скоро заросли поредели,  открылась большая поляна,  и старый храм
на ней, оплетенный хмелем почти до самой крыши.
     Нарядная палатка стояла на поляне.  Додвалла  и  слуги  легли  на
траве  у  откидной  полы  палатки.  Все  те же двое людей в одинаковых
куртках уселись в стороне, на поваленный ствол дерева, сторожить Лелу.
     Когда зашло солнце, слуги прикрутили ее за руки к дереву и ушли.
     Несколько дней Лела провела на  полянке,  у  поваленного  дерева.
Слуги  стерегли ее с рассвета до захода солнца,  а ночью она все равно
не могла бы бежать:  в этих местах бродили тигры и к рассвету выходили
к реке на водопой.
     Ночью Лела заползала под навес из лиан и выбирала себе  на  земле
местечко посуше.  До утра слуги,  наломав сухого бамбука, поддерживали
огонь на поляне.
     Скоро к  тощему  саибу  прискакали  откуда-то  четверо человек на
конях.  Все были в белых пробковых шлемах,  светлобородые,  с длинными
хлыстами и пистолетами у пояса. Они громко совещались о чем-то посреди
поляны и спорили,  но тощий саиб сказал  им  что-то,  после  чего  все
замолчали. Спешившись, все четверо вошли к нему в палатку.
     Слуги, не смея дохнуть,  ждали лежа  на  земле  у  входа.  Что-то
случилось. Тощий саиб был чем-то недоволен.
     Так прошло несколько томительных жарких дневных часов.
     Слуги задремали.  Забылась и Лела, положив голову на руки. Солнце
медленно клонилось к закату.  Маленькие зеленые обезьяны  резвились  в
густой  листве  дерева  над  ее  головой.  Вдруг  обезьянки  испуганно
закричали и поскакали прочь.
     Шум послышался за деревьями. Звон, топот, треск сбиваемых сучьев,
- точно большая толпа ломилась лесом на поляну.
     Лела вскочила.  Кричали верблюды, точно их кто-то хлестал колкими
бичами,  метались слуги,  весь маленький лагерь пришел в движение. Что
такое? Лела ничего не могла понять.
     - Беги! - заорал ей в самое ухо погонщик.
     Она кинулась в чащу, но здесь еще явственнее был слышен этот шум,
слитный, грозный, точно большое войско шло лесом, где-то очень близко.
     Лела повернула обратно, добежала до храма и остановилась.
     Огромная каменная фигура с лицом женщины и телом животного лежала
на  крыше  храма.  Тяжелые каменные веки богини были низко опущены над
слепыми выпуклыми глазами;  в одной руке она держала каменную змею,  в
другой  -  мертвую  голову  и  пучок веревок.  Это была Кали - супруга
грозного Шивы,  Кали-Разрушительница, она же Дурги тысячерукая, богиня
с лицом женщины и с туловищем священной коровы.
     Шум приближался.  Большая толпа шла  к  поляне.  Факелы  тусклыми
огненными точками начали зажигаться в чаще леса.
     Куда укрыться?..  Между  телом  богини  и  камнем,   на   который
опирались  ее  согнутые  руки,  была большая щель.  Лела взобралась на
крышу храма и проползла сквозь щель в полое тело богини.
     Толпа шла  мимо,  дымя  факелами,  звеня  оружием;  Лела  слышала
нестройные голоса. Потом все затихло.
     Девочка плотней закуталась в свой платок и заползла поглубже.  До
полуночи было еще далеко. Лела долго ждала чего-то, сама не зная чего,
потом уснула.  Очнулась она нескоро, не то от ночного холода, не то от
шороха осторожных шагов по крыше храма.  Кто-то негромко  говорил  над
самой ее головой.
     - Зверь сам идет к нам в руки.  Орудийный поезд  уже  недалек  от
переправы...  И  Чандра  с  ними  в  обозе,  второй раз он присылает с
мальчишками вести.
     "Чандра-Синг?".. - Лела насторожилась.
     - Райоты все в  сборе,  -  продолжал  тот  же  голос.  -  Человек
четыреста  сейчас  прошло  к  назначенному месту.  Оружие у всех есть.
Успеют ли твои аллигурцы из крепости на подмогу, Лалл-Синг?
     - Успеют,  -  ответил  молодой  смеющийся  голос.  -  Я  на  моем
Робинзоне,  не торопясь,  доскакал до Ранпура из Дели за  семь  часов.
Значит,  мои  сипаи  прибегут  за  полсуток.  Без ружей и амуниции они
бежали вровень с полковничьим конем. Или ты уже забыл, начальник?
     - Все  помню,  -  отвечал первый голос.  - Людей по домам Ранпура
расставишь ты, Лалл-Синг. Чандра-Синг сам поведет поезд к переправе.
     - Ты останешься здесь?
     - Да, до утра. С этой крыши хорошо видна дорога.
     Лела услышала,  как  кто-то  осторожно  вползает к ней в каменное
углубление под изваянием богини.
     Девочка замерла.  Она попыталась на руках подтянуться глубже,  но
двигаться было некуда.
     В тишине она отчетливо слышала чье-то близкое дыхание.
     Человек сидел рядом, почти вплотную к ней.
     Человек молчал. Кто был он: друг? враг?
     Так они  сидели  долго-долго.  Лела   боялась   дышать,   боялась
шевельнуть  затекшей  ногой.  В  щель  она  видела,  что  небо  слегка
посерело, слабый свет разлился над лесом.
     И тут  в  предрассветном  молчании  леса Лела отчетливо различила
какие-то новые звуки.
     Сердитое рычание   поодаль,  заглушенный  прыжок  тяжелого  тела,
тишина, и снова прыжок...
     Испуганно просвистала птица.  Все замерло в лесу. Это тигр шел на
водопой перед восходом солнца.
     Снова рычание,  потом  прыжок куда-то в сторону,  и тишина.  Тигр
удалялся.
     Лела сидела тихо, не смея шелохнуться.
     - Тигр идет на водопой! - сама того не замечая, прошептала Лела.
     И тотчас голос рядом ответил:
     - Охотник ждет в кустах!
     - Кто тут?
     - Охотник, - ответил голос.
     - Тот самый, к которому меня послал Чандра-Синг?
     - Должно быть,  тот самый.  А ты  кто,  мальчик  или  женщина?  -
спросил голос, чуть-чуть удивленный.
     - Солнце взойдет, увидишь, - сказала Лела.
     - Кто же ты, скажи, - настаивал человек.
     - Я - Лела, дочь Батмы, - сказала девочка.
     Человек ответил  не  сразу,  точно волнение вдруг перехватило ему
горло.
     - Откуда ты родом, Лела? - спросил он.
     - Из Раджпутаны.
     - Твою мать звали Батма Севани?
     - Да. А разве ты знал ее?
     Снова молчание, точно человек не мог справиться с волнением.
     - Покажись мне, - минуту спустя сказал голос.
     Человек притянул Лелу к полосе света,  падавшей из щели,  и долго
всматривался в ее лицо,  с жадным вниманием.  Лела видела в  полумраке
его  длинные  полуседые волосы,  слабо мерцающие глаза и этот странный
изуродованный рот...
     - Кто ты? - испуганно спросила Лела.
     Человек не отвечал.
     - Тебя послал ко мне Чандра-Синг?
     И тут Лела вспомнила о запечатанной палочке.
     - Письмо!.. Оно осталось под деревом. Прости меня. Я не виновата!
Это тощий саиб! - в смятении проговорила Лела.
     - Письмо  от  Чандра-Синга?  Да он сам поспеет сюда раньше своего
письма! Я скоро увижу его, дитя.
     И человек на руках подтянулся к щели.
     - Ты вернешься? - спросила Лела.
     - Да, - сказал он, - вернусь! Не бойся ничего!
     Лела почувствовала неожиданную ласку в  этом  суровом  незнакомом
голосе.
     - Жди меня, Лела! - повторил человек. - Я скоро приду.
     Он неслышно выполз из тела богини.
     Лела лежала  скорчившись.  Высоко  поднялось   солнце,   накалило
каменную спину богини. Потом снова стало прохладно. Так прошел день.
     Человек не приходил.
     "Неужели придется  просидеть  здесь  еще  одну ночь?" - в тревоге
думала Лела.
     К вечеру  порыв ветра пронесся по лесу.  Зашумели ветви деревьев,
шумел весь лес. Потоки воды обрушились на крышу храма.
     "Дожди начались", - думала Лела.
     Время шло. Человек не приходил.
     Отчаяние охватывало девочку.
     Дождь лил и лил,  ручьи долго еще шумели  по  лесу.  Потом  стало
тихо.
     Лела уже начала дремать. И тут какой-то странный звук, донесшийся
издалека, разбудил ее. Точно вся земля гудела от чего-то тяжелого, что
приближалось, равномерно, грозно...
     Орудийный поезд  капитана  Бедфорда  шел  лесом  к реке,  к месту
переправы, которую указал водонос.
     Поезд медленно выкатывался на поляну. Лела различила голоса.
     - Вот и храм!..  Значит, мой водонос не лгал, сэр, все правильно,
сэр, - произнес чей-то молодой голос.
     Это Боб Робсон говорил с капитаном.
     "Саибы!" - Лела заползла глубже в каменное тело богини.
     И тотчас услышала молодой звонкий голос:
     - А это что за чудище, Боб?
     - Богиня. Лицо человечье, а тело коровье.
     - Гляди, да она, кажется, внутри пустая!..
     Второй солдат приложился глазом к щели.
     - Там кто-то есть, Боб!..
     - Погоди,  погоди,  Тедди!..  Там кто-то сидит,  правильно.  Надо
доложить капитану.
     Капитан Бедфорд  большими  прыжками  взобрался  на  крышу  храма.
Солдаты, слуги, носильщики обступили богиню.
     - Взять живьем! - приказал капитан.
     Лелу вытащили за подол юбки и поставили перед капитаном.
     - Девчонка!
     Лела оглядела  незнакомые  лица  и  вздрогнула.  Прямо перед ней,
среди толпы, в одежде водоноса, стоял Чандра-Синг.
     И сразу страх прошел. Она запахнула на груди свой платок.
     - Кто такая? - сурово спросил Бедфорд.
     Лела глядела на водоноса.
     - Молчи! - приказывал ей глазами Чандра-Синг.
     - Кто ты? Говори! - повторил капитан.
     Лела молчала, потупясь.
     - Не понимает нашего языка, сэр! - сказал Боб Робсон.
     - Отправьте ее в обоз,  капитан, потом дознаемся, кто и откуда, -
посоветовал Блэнт.


        Глава двадцать пятая. ГОВОРЯЩИЙ БАМБУК



     В молодом  бамбуковом  лесу,  таком  частом,  что  ребенок   едва
проберется между звонких коленчатых стволов,  собрались люди.  Сколько
их собралось здесь?  Трудно сказать,  - сколько  деревьев,  столько  и
людей.  Здесь  были райоты из Бхагпута,  из Ранпура,  из Джайхара,  из
Фе-розабада и еще из многих далеких и близких мест. Кто знает, сколько
миль исходили их тонкие, лишенные икр ноги, сколько тяжестей перенесли
их руки,  столь худые,  что пятилетний  ребенок  мог  бы  охватить  их
пальцами!..
     Здесь были и женщины,  и грудные дети. Тоненькие ручки копались в
земле,  мешаясь  с  отростками  бамбука.  Все  сидели тихо,  матери не
окликали детей.  Можно было подойти лесом  вплотную  к  этим  людям  и
ничего не увидеть сквозь частый строй бамбуковых стволов,  не услышать
ни шороха,  ни звука.  Стволы покачивались и звенели на легком  ветру,
люди молчали. Они были тише, чем лес.
     Их деревни  остались  позади:  сожженные   пожаром,   истоптанные
слонами.  Лес стал их домом, молодые побеги бамбука - пищей. Но райоты
не забывали своих  пожарищ.  Они  еще  надеялись  вернуться  в  родные
селения, не для того, чтобы ползать в пыли у сапога саиба, а для того,
чтобы вновь построить свой дом на освобожденной земле. Ружейные стволы
торчали  за  спинами  у крестьян,  старики держали длинные самодельные
копья, острые пики покачивались меж стволов.
     Райоты сидели тихо, они ждали чего-то.
     Вот затрещал лес,  слегка качнулись  тонкие  суставчатые  стволы.
Человек пробирался меж деревьев.
     Он показался среди стволов - молодой, невысокий, в темной повязке
оружейника на запыленных волосах.
     - Вести! - закричал человек. - Я принес вам вести, райоты!..
     Сразу ожил лес; ломая ветви, в плотную кучку сбились люди.
     - Вести!.. - передавали друг другу. - Вести от Чандра-Синга!..
     - Читай, вестник! - зашумели голоса.
     Оружейник поднял длинную полоску бумаги, исчерченную значками.
     - Пушки идут в нашу сторону! Большие орудия из Калькутты!
     - Пушки!..  Большие пушки!..  На помощь саи-бам!  - заволновались
райоты.
     - "Тяжелые   гаубицы,   мортиры!..   Скорострельные   пушки",   -
перечислял оружейник, глядя в письмо.
     - Мортиры?  О-о!..  Гаубицы!..  Скорострельные пушки!  Нам  такие
орудия нужны.
     - Поезд  идет  по  нашим  местам.  При  нем  есть  наши   люди...
Чандра-Синг идет с поездом.
     - Чандра-Синг!.. О-о!.. Наш Чандра-Синг...
     - "Джайхар,  Бхагпут, Ранпур, - читал оружейник. - Так идет поезд
саибов. Он идет к Дели".
     - Ранпур!.. Джайхар!.. - Это наши места, наши деревни!
     - Мы не пропустим эти пушки к Дели!..
     - Не пропустим! Грудью встанем на их пути.
     Оружейник опустил письмо.
     - Конечно!  -  сказал  оружейник.  - Этот поезд не дойдет до стен
Дели.
     Он бамбуковой  палочкой начертил две-три линии на земле и в одной
точке крепко ткнул палкой в землю.
     - Здесь!  -  сказал  оружейник,  -  деревня Ранпур и путь к реке.
Здесь мы перехватим поезд. Чандра-Синг поведет их как надо.
     - Мы  засядем  в  домах!  - зашумели крестьяне.  - Да!  Дома наши
пусты, но мы вернемся. Мы засядем в домах и перехватим пушки саибов.
     - Да, да, райоты!
     Рунават, хранитель воды, старик-крестьянин, с болезненным строгим
лицом,  вышел  вперед.  Он ткнул в землю не стариковским посохом,  как
прежде, а древком длинной самодельной пики.
     - Да,  крестьяне!..  Приготовьтесь!.. Перережем путь саибам!.. Не
пропустим их к Дели, к нашему сердцу...
     - Крестьяне, в путь!.. Приготовьтесь, ранпурцы!..
     - В путь!.. В путь! Ранпур близок.
     Снова стало   тихо.   Бамбуковые   стволы   слегка  разомкнулись,
пропуская людей,  и скоро сомкнулись снова.  Они стояли спокойно, чуть
зыблясь на теплом ветру,  позванивая суставами молодых побегов,  точно
никого и не было сейчас в лесу и ничего не говорили крестьяне,  а  эти
голоса, легкое движение и шум только приснились испуганным птицам.


        Глава двадцать шестая. ЙОГ С ПИСТОЛЕТОМ



     Водонос не лгал.  За лесом была дорога,  загородки  для  скота  и
селение:  два  ряда  бедных туземных домов,  выстроившихся по сторонам
длинной улицы.
     Поезд капитана Бедфорда медленно выкатывался из леса на дорогу. С
трудом брели солдаты. Колеса хлюпали по жидкой грязи.
     Из-под навеса  одной телеги высунулась девичья голова,  прикрытая
краем белого узорчатого сари.  Лела внимательно  оглядела  край  леса,
дорогу,  крестьянские  дома.  В селении было тихо,  нигде ни дымка,  в
прорезах окон темно и пусто.  Должно быть,  и здесь крестьяне оставили
деревню. Где же круглый пруд, о котором говорил Чандра-Синг?
     Вот он,  посреди деревни,  и большой дом у самого пруда.  У  Лелы
забилось сердце:  ей показалось, будто чья-то голова мелькнула в узком
прорезе окна.
     Головная часть   отряда  уже  прошла  половину  деревни.  Капитан
Бедфорд шел пешком и беседовал с Джоном Блэнтом.
     Они поравнялись  с большим домом,  стоявшим подле пруда посредине
деревни. У ограды дома сидел человек.
     Человек был так примечателен, что капитан невольно остановился.
     Он сидел,  пригнувшись,  скрестив ноги,  на облезлой  леопардовой
шкуре.  Лоб его и щеки были расписаны красными и черными полосами.  Он
был почти гол,  только бедра прикрывала полоса черной ткани.  Голова и
все  его тело были обсыпаны пеплом.  Худые плечи человека тряслись под
пеплом,  он медленно перебирал руками черные четки, тихо покачивался и
смотрел   в   землю,   точно  не  замечал  ни  солдат,  ни  пушек,  ни
остановившихся перед ним офицеров.
     - Глядите, Блэнт! - сказал Бедфорд. - Это йог.
     Блэнт пожал плечами.
     - Фокусник, что ли?
     - О,  нет,  - святой,  философ,  отрешившийся от  всего  земного,
человек,  одетый пеплом,  познавший божество.  Я много таких видывал в
Бомбее,  милый Блэнт.  Йоги по двадцать-тридцать  часов  подряд  могут
сидеть  вот так,  перебирая четки и размышляя,  без еды,  без сна.  Вы
можете колоть булавками такого йога, поджигать ему ступни, - он ничего
не почувствует.
     - Я тронул бы шкуру  этого  философа  штыком,  -  желчно  перебил
капитана Блэнт. - Хотел бы я посмотреть, как он не почувствует...
     Лейтенант не договорил.  Индус пригнулся,  быстро сунул руку  под
леопардовую шкуру и выхватил из-под нее пистолет.
     - Ба-бах!..  - в ту же секунду он разрядил пистолет в  Блэнта,  и
лейтенант упал с простреленной головой.
     - Д-э-э-эн!  Д-э-э-эн!  - протяжный  крик  индусов  пронесся  над
деревней.
     Все ожило,  застучало,  зашумело.   Головы   повысовывались   над
плоскими   кровлями,   оглушительно  затрещали  выстрелы.  "Засада!.."
Смятение началось в головной колонне.
     Капитан Бедфорд   издали  видел,  как  первая  орудийная  упряжка
остановилась, как его люди заметались и побежали в разные стороны.
     - Назад!..  К орудиям!..  - кричал капитан;  его никто не слушал.
Остальные пушки продолжали по инерции медленно выкатываться из лесу на
дорогу.  - Назад!  - кричал капитан.  Он видел,  как погонщик отчаянно
тычет переднему слону  железной  палкой  в  шею,  как  секунду  спустя
раненный   в   спину   слон  мечется  между  домов,  подбрасывая  свою
тяжеловесную упряжку.  Носилки, в которых несли Дженни, вдруг дрогнули
и  накренились,  полотняные  занавески захлопали по ветру,  как паруса
шхуны, попавшей в шквал, и носильщики побежали прочь от носилок.
     - Сюда!  Ко  мне!  - кричал капитан,  но его самого оттеснили.  А
затем капитан Бедфорд сам уже  бежал  куда-то  в  сторону  от  дороги,
наискосок через поле.
     Пули свистели. Отстреливаться не было времени.
     - Вон к тому дому,  сэр!  - кричал капитану ординарец Боб Робсон,
бежавший впереди.  Боб указывал Бедфорду на большой дом  с  башнями  и
каменной оградой, стоявший за рисовым полем.
     На крыше дома толпились люди.  Люди смотрели на капитана Бедфорда
и махали руками.
     Что, если там тоже враги?
     Но у Боба Робсона, кажется, было правильное чутье. Двойные ворота
дома  гостеприимно  раскрылись  перед  британским  офицером.  Капитана
Бедфорда долгими переходами провели в большой зал,  выстланный коврами
и подушками.  В зале пахло ароматной смолой, плодами, сладким табачным
дымом.  Седой  сморщенный  раджа,  в  парчовой  кофте,  весь увешанный
янтарными четками, низким поклоном приветствовал капитана.
     - Я  всю  жизнь  не  мечтал  о большем счастье,  чем служить моей
королеве и всем офицерам-саибам! - сказал раджа.
     Он сплюнул бетелевую жвачку в золоченую чашу.
     - Весь мой дом и моя казна в твоем распоряжении,  саиб, - еще раз
склонился раджа.
     Он сделал  знак  слугам,  и  капитана  Бедфорда  повели  длинными
переходами,  мимо темных закоулков,  сквозь смрад жаровен и любопытные
взгляды челяди,  в отдаленную  дворцовую  пристройку.  Человек  восемь
англичан сидели в комнате,  из них трое - в офицерских мундирах. Дверь
за капитаном тотчас закрыли, и два вооруженных чокедара1 вытянулись по
обеим сторонам двери.
                 1 Чокедар - сторож при дворе раджи.
     Капитан Бедфорд сел на низкий диван и попытался прийти в себя.
     - Бога ради, джентльмены, - сказал капитан, - кто мы здесь: гости
или пленники?
     - Мы сами уже вторую неделю ломаем головы над  этим  вопросом,  -
ответили Бедфорду соотечественники.

     Долго не  смолкал шум в деревне.  "Пушки саибов в наших руках!" -
Крестьяне праздновали победу.
     К полудню  из-за  реки вернулся отряд сипаев,  помогавший райотам
при перехвате поезда.  Сипаи гнали далеко за реку разрозненные  отряды
британцев.
     - Восемь тяжелых орудий, - считали добычу крестьяне, - двенадцать
малых  да пятьдесят повозок с порохом и боевыми припасами!..  А фуры с
мукой,  сухарями,  рисом, сушеными плодами!.. Печальный день сегодня у
саибов...
     Люди уселись на траве у  пруда,  на  сдвинутых  телегах.  Женщины
напекли лепешек из пшеничной муки. Плошки с жирной козлятиной пошли по
рукам.
     Лела, зарылась  в  солому на одной из повозок.  Запах еды дразнил
ее, она уже двое суток ничего не ела.
     - Лела,  где же Лела? - слышала она голос Чандра-Синга, но только
еще глубже пряталась под солому.
     Стыд терзал  девочку:  она  не  выполнила  поручения,  не донесла
своего письма. Как она посмотрит теперь в глаза Чандра-Сингу?..
     "Дочь нашего  Панди",  -  называл  он  ее...  А  теперь что он ей
скажет?..
     - Где Лела? - кричал Чандра-Синг и заглядывал под навесы повозок.
     Чандра-Синг нашел Лелу на дне последней  телеги.  Он  стряхнул  с
девушки солому и поставил ее на ноги. Лела прикрылась платком, не смея
глядеть на него.
     - Прости меня, Чандра-Синг, я не донесла твоего письма.
     Чандра-Синг улыбнулся.
     - Я   сам   поспел   к  месту  раньше  своего  письма,  -  сказал
Чандра-Синг. Он повел ее к пруду, где собрался народ.
     - Ты искала своего отца,  Лела? - сказал Чандра и втолкнул Лелу в
круг.
     Она увидела ликующие лица крестьян и рослого сипая в белой чалме,
сидящего в центре круга.
     - Панди!.. Панди!.. - услышала Лела громкие голоса.
     Она глядела  на  сипая,  на  его  длинные  полуседые   полосы   и
изуродованный  рот.  Тот  самый человек,  которого она видела на крыше
храма.
     - Панди?.. - повторила Лела.
     Сипай встал и шагнул к ней.
     - Я обещал прийти и не вернулся,  - сказал сипай.  - Прости меня,
дитя!
     Он притянул Лелу к себе и посадил с собою рядом.
     - Твоя мать ждала меня и не  дождалась,  -  сказал  Инсур.  -  Мы
дважды едва не встретились с тобой, дитя, и дважды разминулись. Теперь
ты навсегда останешься со мной.
     - Отец! - прошептала Лела. Она долго сидела не шевелясь, припав к
отцовской руке.


        Глава, двадцать седьмая. ВСЕ ДОРОГИ ВЕДУТ В ДЕЛИ



     Дженни сидела на траве,  бледная,  поджав ноги,  как индуска. Она
оттолкнула от себя глиняную чашку со свежей водой,  которую ей  принес
молодой сипай в желтой чалме.
     - Я хочу домой! - сказала Дженни. - Отпустите меня.
     - Твой дом далеко!  - сказал сипай и улыбнулся. У него были белые
как сахар зубы и хитрые ласковые глаза.
     Он сунул ей в руку липкий сладкий плод свежего инжира.
     - Ты поедешь с нами,  - сказал сипай.  - Не бойся, девочка, мы не
обидим тебя.
     Он усадил ее на кошму у столба,  врытого  в  землю  возле  пруда,
потом  окропил водой чисто подметенный кусок земли и прошептал над ним
несколько слов пуджи - очистительной молитвы.
     Теперь это  место  было  неприкосновенно.  Никто  другой  не смел
ступить на него,  ни даже пройти слишком близко и бросить на него свою
тень.
     Был второй час пополудни - час приготовления пищи. В этот час вся
Индия печет под открытым небом свой скудный хлеб.
     Сипай раздул огонь,  подбросил в него  ветвей.  Потом  подошел  к
пруду  и,  не  снимая  легкой  одежды,  быстро  окунулся  в  воду  для
обязательного перед приготовлением пищи омовения.
     Вышел и,  просыхая  на  солнце,  начал  месить у огня,  на медном
блюде, тесто из грубой пшеничной муки.
     Дженни огляделась.  Все  кругом  месили  тесто,  раздували огонь.
Райоты готовили пищу.
     Теперь у повстанцев было много муки: весь запас из обоза Бедфорда
перешел к ним в руки.
     Сипай налепил  из  своего  теста  лепешек и поставил их печься на
железном листе. У того же огня, сбоку, он поставил вариться чечевичный
суп в медном котелке.
     Скоро лепешки были  готовы.  Сипай  быстро  свернул  из  большого
пальмового листа что-то похожее на блюдо,  обжигаясь,  покидал на него
лепешки и подал Дженни.  Потом пододвинул к ней котелок  с  чечевичным
супом.
     - Ешь! - сказал сипай.
     Сам он  ел,  макая  лепешки  в  чечевичную  жижу.  Дженни  смутил
грязноватый цвет похлебки. Она съела свои лепешки всухомятку.
     Сипай убежал   куда-то.   Он   не   походил   на   того  кроткого
индуса-няньку, которого Дженни помнила с детства, но все же был добр к
ней. Он принес ей молока буйволицы в чашке.
     - Пей,  - сказал сипай,  - и не  бойся.  Никто  не  тронет  тебя,
девочка. Индия с детьми не воюет.
     Дженни покорно выпила густое, горьковатое на вкус молоко.
     - Теперь в путь! - сказал сипай.
     Весь отряд уже собрался в путь.
     Дженни подвели  к  тем  же  носилкам,  в  которых  она до сих пор
совершала путешествие.
     Кто-то уже  сидел  внутри,  какая-то девочка,  закутанная в белую
женскую шаль.
     Дженни торопливо  подсадили.  Носильщики  взялись  за  бамбуковые
шесты, и носилки, качнувшись, двинулись вперед.
     "Куда нас несут?" - Дженни хотела выглянуть из носилок, но шедший
рядом сипай прикрикнул на нее.
     - Глядеть нельзя! - сурово сказал сипай.
     Сидевшая в носилках девушка приподняла платок.  Она поглядела  на
Дженни блестящими глазами.
     - Нельзя! Тебе нельзя видеть дорогу!.. - сказала она. - Ты - наша
пленница.
     Это была  та  самая  девушка,  которая  приходила  к   Дженни   в
Калькутте.
     Дженни покорилась. Она слышала, как после захода солнца сменились
носильщики,  как  новые,  со  свежими  силами,  быстро затопали босыми
ногами.
     Их несли быстро, очень быстро.
     На ночном отдыхе Дженни нечаянно подслушала обрывок разговора.
     - Ни за что не хочет в носилки! - сказал чей-то голос. - Он готов
всю дорогу идти пешком со своей собакой.
     - Не браман,  - сказал второй голос, - и не мусульманин, а святой
человек!..
     - Он мудр, а мудрость дает святость.
     Разговор шел о Макфернее.  Дженни поняла это сразу,  и  ей  стало
как-то покойнее на сердце.
     "Если мистер Макферней  здесь,  значит,  ничего  худого  со  мною
случиться не может", - подумала Дженни.
     Еще около суток ее несли в носилках, торопливо, молча, неизвестно
куда.
     Потом Дженни почувствовала, как под ногами носильщиков пружинит и
качается  дорога,  точно  они идут по зыбкому настилу,  через плавучий
мост.
     В узкую  щель  между  полотнищами  навеса Дженни увидела зубчатый
край высокой стены и башню.
     Долгий скрип ворот,  голоса,  топот, потом босые ноги носильщиков
зашлепали по камню.
     "Улица? - думала Дженни. - Город?.."
     Их долго  еще  несли  среди  заглушенного   шума   и   непонятных
возгласов. Потом остановились.
     Дженни вывели из носилок.  Она успела увидеть сгрудившуюся вокруг
толпу, услыхала приглушенный говор. Солнце ослепило ее.
     Ее ввели в какой-то полутемный дом,  толпа разошлась,  все  стало
тихо.
     - Где мы? - спросила Дженни.
     - В Дели, - ответили ей.

         * ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ. СИГНАЛ СЕЛИМГУРА * 



        Глава двадцать восьмая. НЕУЖЕЛИ ДЕЛИ ЕЩЕ НЕ ВЗЯТ?



     - Неужели Дели еще не взят?  - спрашивали друг у друга  англичане
дома,  в далекой Великобритании.  - Неужели наши регулярные войска еще
не сломили сопротивление повстанцев?..
     Толпы народа   собирались   в  Лондоне  вокруг  Дома  Индии,  при
получении  каждого  нового  известия.  Вести  приходили  ошеломляющие.
"Генерал  Кольвин  окружен...  Генерал  Уилер  разбит..." - со страхом
шептались в толпе.
     Вести шли долго: только двадцать третьего июня узнали в Лондоне о
занятии повстанцами Дели,  - через сорок два дня после того как первые
восставшие полки ступили на плавучий мост, ведущий к воротам крепости.
     Войска для Индии поспешна грузились на суда. Почти каждый день из
портов  Великобритании отходили военные корабли и наемные транспорты с
солдатами на борту.  В Палате лордов длительно обсуждался вопрос:  как
быстрее  переправить войска в Индию:  вокруг африканского материка или
Средиземным морем,  через Александрию - Суэц.  Первый путь  был  очень
далек, но не требовал выгрузки и погрузки в дороге; второй был короче,
но при втором задерживали многократная выгрузка и погрузка  и  трудный
сухопутный  переход  по  безводной  пустыне:  канал у Суэца еще не был
прорыт.
     Как ни рассчитывай, раньше чем через три - три с половиной месяца
королевские войска в Индию прибыть не могли.  А оттуда  приходили  все
новые и новые тревожные вести.
     Генерал Ансон,  командующий,  умер от холеры.  Умер от  холеры  и
сменивший его генерал Барнард.
     Двое командующих погибли от холеры,  один за другим,  за короткий
срок.
     Умер Галифакс.
     Убит Честер.
     Невилль Чемберлен тяжело ранен.
     Командование над  всеми  британскими  силами  под  Дели  поручено
полковнику Вильсону, наспех произведенному в генералы.
     В Лондоне с тревогой ждали дальнейших вестей.
     В церквах заказывали торжественные молебствия "о храбрых  воинах,
которые  жизни  свои  кладут  на то,  чтобы спасти наши наследственные
владения и наше имущество в Индии".
     Настал август.
     - Неужели Дели еще не взят?  - с  беспокойством  спрашивали  друг
друга в Англии.
     "Дела в Дели обстоят,  мне кажется,  так, что англичане вынуждены
будут  начать  отступление,  как  только действительно наступит период
дождей..." - писал в  августе  того  года  Карл  Маркс  своему  другу,
Фридриху Энгельсу.  - "Посылаю тебе...  план Дели,  который ты должен,
однако, мне потом вернуть".
     "Нелепость нынешней   политики   англичан,  обусловленная  полным
отсутствием какого  бы  то  ни  было  действительного  руководства,  -
отвечал Энгельс Марксу,  - сказывается, главным образом... в том, что,
раздробив свои силы,  они дают блокировать себя в массе мелких, далеко
отстоящих  друг  от  друга  постов,  между  тем  как свою единственную
подвижную колонну они укрепляют перед Дели,  где она не только  ничего
не может сделать, но даже гибнет".
     Август кончался. Шел третий месяц осады. Дели стоял и был крепок,
как никогда.
     "Здесь все  полны  тревоги  за  целость  Индии",  -  писал   один
английский  полковник из Лондона своим друзьям в Калькутту.  - "Как мы
все хотим услышать, что Дели уже взят и восстание подавлено".
     А по  плавучему  мосту  через  Джамну,  недосягаемому  для  малых
британских пушек,  почти  каждый  день  в  полном  боевом  порядке,  с
развернутыми  знаменами,  с  барабанным боем,  проходили в ворота Дели
новые подкрепления сипаев.  Офицеры британского лагеря только смотрели
на них с вышки Хребта,  стараясь в полевой бинокль разглядеть,  какого
полка идут панди и из каких мест.
     "Панди" в город все прибывали.
     - Дели,  как Севастополь,  - говорили в британском лагере.  - Чем
дольше стоит, тем больше защитников приходит к нему на помощь.
     - Дели,  как Севастополь!  -  сказал  майор  Бриггс,  вглядываясь
издали  в белые башни и вышки делийских бастионов.  - Даже в Крыму,  в
пятьдесят пятом году, я не слыхивал такой пальбы.
     Они подъезжали верхами вместе с капитаном Бедфордом,  обходом, по
Курнаульской дороге, к белым палаткам британского лагеря под Дели.
     Почти две  недели  провел  капитан  Бедфорд  взаперти,  в  полной
неизвестности,  в  доме  раджи.  Потом  все  вдруг  сразу  изменилось.
Суматоха поднялась во дворе и в доме, изо всех конюшен выводили коней,
кричали верблюды,  становясь на колени и  принимая  на  спину  тяжелые
вьюки. Раджа вдруг начал поспешно готовиться к отъезду.
     Гонцы раджи принесли ему тревожную весть:  большой  отряд  саибов
идет с юга.
     - Таких еще не видывала наша земля!  - докладывали гонцы.  -  Это
воины дикого, безобразного вида, на конях, в высоких шапках и в юбках,
как британские леди.  На голове у них растут  перья  вместо  волос,  и
бьются они жестоко,  всем режут глотки,  кого ни встретят на пути. Они
называют это "сыграть в старого Гарри"  и  смеются  при  этом;  видно,
матери их дружили с дьяволом...
     Гонцы докладывали  о  батальоне   Хайлендского   горного   полка,
выступившего  вслед за орудийным поездом Бедфорда из Калькутты.  Майор
Бриггс вел своих горних стрелков  на  помощь  британскому  лагерю  под
Дели.
     Раджа не знал,  что несут ему войска саибов,  мир  или  войну,  и
потому бежал на север,  захватив семью,  слуг, сундуки, драгоценности,
золотые и серебряные монеты.
     Майор Бриггс  освободил  запертых  в  доме  раджи англичан и взял
капитана Бедфорда с собой.
     Через два  дня  Генри  Бедфорд  жал  руку  своему  старому другу,
Ричарду Гаррису, среди палаток британского лагеря под Дели.
     - Дженни? - был первый вопрос Гарриса.
     Генри Бедфорд сообщил другу печальную весть:
     - Орудийный  поезд перехвачен,  бедная Дженни в руках повстанцев,
неизвестно где.


        Глава двадцать девятая. ДЖЕННИ В ПЛЕНУ



     Дженни слушала  пение муэдзинов на закате солнца,  звон маленьких
колоколов в индусских храмах.  Каждый день  ей  приносили  воду,  рис,
лепешки.  Окон в просторной пустой комнате не было,  вместо окон узкие
прорезы высоко  в  стене,  полуприкрытые  снаружи  легкими  щитами  из
молодых стволов бамбука, расколотых вдоль на пустые желобки.
     Это был дом богатого делийского  купца.  Купец  убежал  из  Дели,
испугавшись событий,  и весь его просторный дом был пуст. В комнате не
было ни столов,  ни стульев;  Дженни  подолгу  сидела  или  лежала  на
пыльном   ворсистом  ковре  посреди  комнаты  и  слушала  редкие  шаги
прохожих,   голоса   детей,   протяжный   крик   носильщиков,   иногда
доносившийся снаружи. Улица была тихая, неторговая.
     Так прошло недели две в неизвестности,  в ожидании.  Потом настал
такой  день,  когда весь город долго и грозно шумел,  и до полуночи на
улицах не гасили огней.  Сторож Дженни, молодой индус, всегда улыбался
ей,  когда  приносил  еду,  а на этот раз был хмур,  озабочен.  Сердце
Дженни сжималось смутной тревогой,  но ей не у кого было  спросить,  -
что же происходит за стенами дома?
     Рано утром следующего дня ее  разбудил  шорох.  Кто-то  осторожно
карабкался  по  наружной  стене  дома,  раздвигая  бамбуковые  створки
ставен.
     Дженни встала.  В  открывшемся  прорезе окна медленно поднималась
чья-то высокая шапка.  Худые руки взялись за нижний край окна. Длинные
загнутые ногти были длиннее самих пальцев... Кто это?
     Дженни стояла молча, не смея двинуться.
     В окне  показались глаза,  изъеденная язвами переносица...  Глаза
внимательно смотрели на Дженни.
     - Кто ты?..  - вскрикнула Дженни. И тотчас голова исчезла. Слышно
было, как человек, обрываясь, скользнул вниз по стене. Потом все снова
стало тихо.
     Скоро под окнами Дженни начала собираться толпа.
     Дженни слышала шаги,  топот, недобрые возгласы, все усиливающийся
грозный гул.
     - Здесь   прячут   ферингов!..   -   раздался  крик.  -  Убивайте
неверных!..
     - Убивайте неверных и их братьев неверных!  - кричали на улице. -
Смерть чужеземцам!..
     Это был  день  поминовения  святых  у мусульман города.  Верующие
толпами ходили по улице, выкрикивали имена мучеников Корана, плясали в
пыли и били себя в грудь.
     В такие дни ненависть к чужеземцам,  к  "ферингам",  с  особенной
силой зажигала сердца мусульман.
     Кто-то шепнул им,  будто брамины спрятали и доме купца нескольких
знатных британцев.  И держат их для того, чтобы получить богатый выкуп
у британской королевы.
     - Мар феринги!.. Убивайте ферингов и их братьев ферингов!..
     Дженни со страхом  слушала  непонятные  крики.  Толпа  сдвигалась
теснее, град камней посыпался в стену.
     - Там офицеры!..  Большие саибы среди саибов!..  Они снесутся  со
своими и продадут город!..
     - Да!.. Да!.. Они нас всех погубят!..
     - Давайте их сюда!.. Ломайте двери!..
     Тяжелая наружная дверь застонала под ударами. Дженни бросилась во
внутренние  покои  дома.  Из  задней  комнаты выглянул сторож.  Он был
бледен.
     - И  оттуда  стучат!..  -  сторож  показывал  на маленькую дверь,
ведущую во внутренний закрытый двор дома.
     - Пусти!.. Пусти меня к ней!.. - услышала Дженни знакомый голос.
     Девушка-индуска в белом платке,  та, которую Дженни видела в пути
и еще раньше в Калькутте, оттолкнув сторожа, вбежала в комнату.
     Девушка сильно запыхалась.
     - Плохо!  -  сказала девушка.  - Очень злы мусульмане.  Им кто-то
сказал, будто здесь прячут офицеров-саибов.
     Удары с новой силой посыпались в наружную дверь.
     - Мар!.. Мар!.. Феринги!.. Убивай чужеземцев!
     - Что мне делать? - сказала Дженни. - Они сейчас ворвутся!..
     Девушка огляделась.
     - Иди за мной! - сказала она, взяв Дженни за руку.
     Вдвоем они пробежали через несколько  пустых  полутемных  комнат,
приподняли  плотный  матерчатый  занавес  и  вошли  в какой-то большой
низкий зал,  заставленный диванами.  В  богато  разубранных  нишах  по
стекам стояли раскрашенные сундуки, лежали подушки.
     Это была зенана - женская половина дома.
     - Я выведу тебя отсюда!  - сказала Лела. - Не бойся, я одену тебя
как надо.
     Лела раскрыла сундуки.  На пол полетели пестрые платки,  расшитые
тюбетейки, шелковые шали, шаровары, бусы.
     - Гляди! - сказала Лела.
     Она торопливо натянула на Дженни длинную юбку с каймой на подоле.
Потом достала расшитую тюбетейку и приладила на голову девочки.
     - Нехорошо! - сказала Лела и неодобрительно зацокала языком.
     Белокурые пряди  Дженниных  волос торчали из-под тюбетейки во все
стороны.
     Лела сдернула тюбетейку с волос Дженни и швырнула ее на пол.
     - Желты у тебя волосы, как рисовая солома! - с огорчением сказала
Лела, глядя на девочку.
     Лицо и руки Дженни сильно загорели под индийским солнцем, глаза у
нее  были  карие,  с  темным  ободком,  какие часто бывают у индусских
девушек. Но косы, светлые косы Дженни! Что было делать с ними?
     - Знаю! - сказала Лела.
     Она снова  порылась  в  сундуке  и  достала  из  него   небольшой
треугольный    платок-косынку,   разрисованный   мелкими   розами   по
темно-зеленому полю.  Лела повязала голову Дженни  платком  и,  плотно
притянув концы вперед,  завязала их узелком под самым подбородком, как
носят махраттские девушки.
     - Вот!..  -  сказала Лела.  - Теперь ты похожа ни наших индусских
девушек... Пойдем!
     Дженни робко взялась за ее руку.
     - Не бойся ничего! - шепнула Лела.
     Она распахнула двери, ведущие на улицу.
     Толпа все еще  стояла  под  дверьми  дома.  Мальчишки  прыгали  и
вертелись под окнами, мужчины кричали и трясли кулаками.
     Лела шла прямо на толпу.
     - Что вы здесь собрались,  пучеглазые! - храбро закричала Лела. -
Кого вам тут надо в пустом доме?
     - Здесь  прячут  неверных!  -  закричал молодой парень с крашеной
кудрявой бородкой. - Давай их сюда, мы расправимся с ними!..
     - Что?  Вы  не умеете отличить своих от чужих?  - держа Дженни за
руку,  Лела шла прямо  на  толпу.  -  Или  вы  уже  набрасываетесь  на
махраттских детей?
     - Нет,  детей мы не трогаем,  - несмело сказал парень с  кудрявой
бородой.
     - Так чего же вам тут надо, сыны лягушек?.. Идите прочь!..
     Но толпа не расходилась.
     - Девчонка чересчур смела!  -  закричала  в  толпе  мусульманская
женщина.  Из  прореза  в  белой кисее,  прикрывающей ее лицо,  на Лелу
глядели черные,  расширенные ненавистью  глаза.  -  Девчонка  чересчур
смела!.. Нам верные люди говорили: в этом доме прячут ферингов.
     - Кто вам сказал это?
     - Один старик на базаре.
     - И вы знаете этого старика?
     - Нет!  -  раздались  голоса.  -  Нет,  нет,  он  недавно в нашем
городе... Мы его не знаем.
     - И  верите чужому старику?  - звонче прежнего закричала Лела.  -
Верьте лучше своим глазам!..
     Она распахнула двери дома на обе половинки.
     Несколько человек заглянуло внутрь.
     - Нет! Там никого нет! - раздались голоса.
     Но Лела не отступала.
     - Смотрите  лучше!  -  кричала Лела.  - Разве наши брамины станут
прятать англичан?  Они ненавидят их так же,  как вы, мусульмане, и еще
больше.  Разве  у  нас,  индусов,  саибы  не душили голодом детей,  не
угоняли наших отцов в чужие земли так же,  как и у вас? Разве в храмах
у нас на головы саибов весь народ не призывает чуму,  язвы и всяческую
погибель?
     - И  слепоту,  и  спазмы,  и  трясучую болезнь!..  - подхватили в
толпе. - Мы молимся о том же в нашей мечети.
     - Будь они прокляты,  губители наших детей! - заплакала женщина в
кисейной чадре.
     - Девушка права!  - сказал пожилой мусульманин. - Какой человек в
нашей стране,  будь он индус или магометанин, по своей воле даст приют
офицеру ферингов? Идите с миром, люди!.. Здесь нет наших врагов.
     Толпа расступилась.
     Лела вывела Дженни из тихой улицы на широкую площадь.
     Они прошли напрямик через площадь и свернули в боковую  улицу.  И
тут  Дженни  увидела  того  самого  старика  в высокой шапке,  который
показался в ее окне утром. Он стоял в конце улицы и смотрел на них.
     Дженни остановилась.
     Старик тотчас свернул в какой-то переулок.
     - Тот самый! Тот самый старик! - сказала Дженни.
     - В высокой шапке? Белые язвы на щеках? - спросила Лела.
     Страх, настоящий страх проступил в глазах девушки.  Но она тотчас
поборола себя.
     - Пойдем! - сказала Лела.
     Она провела Дженни пустынными переулками в большой сад,  оттуда -
во  двор  европейского  здания.  Это  был  дом  английской резиденции,
занятый повстанцами.
     - Здесь  стоит  наша стража,  - сказала Лела.  - Не бойся ничего,
тебя здесь никто не тронет.
     Как потерянная, бродила Лела в тот день по улицам Дели.
     "Старик здесь!.. Зачем он пришел в Дели? Что ему здесь надо?"
     Процессия мусульман  шла через площадь.  Закутанные в белую ткань
люди били себя в грудь,  падали на землю,  вскакивали и  кружились  на
месте.
     - Ал-ла-а-лиллах-ияхсан!..
     - Ияхсан-ияхсен... Ал-ла-ла!..
     Лела видела блестящие воспаленные  глаза  молящихся,  слушала  их
резкий гортанный крик.
     Может быть,  это старик шепнул мусульманам,  будто индусы  прячут
англичан в оставленном доме?..
     Народ в Дели горяч и  легковерен.  Довольно  иногда  одной  малой
искры,  одного  неосторожного  слова,  чтобы  поссорить  горожан между
собою.
     "Зачем старик пришел в крепость?" - Все та же мысль томила Лелу.
     "Сказать отцу?.." Но,  боже мой, до меня ли отцу сейчас?.. У него
довольно дела и без этого старика".


        Глава тридцатая. СНОВА ШОТЛАНДЕЦ



     Дженни осталась одна.  Она посидела,  прислушиваясь.  Кругом было
тихо.
     Кажется, больше никого не было в этом  легком  бамбуковом  домике
садовника или слуги, куда привела ее девочка-индуска.
     Ползучие растения заплели стену  домика  до  самой  крыши.  Дикий
виноград перебросил ветви с крыши на белую каменную ограду, замыкающую
сад бывшей резиденции с южной стороны.
     Над этой  оградой  Дженни  видела  мощную стену из темно-красного
песчаника и угол высокой  башни.  Какое-то  большое  здание  примыкало
непосредственно к саду резидента.
     Это был дворец Бахадур-шаха.
     В домике было тихо. "Неужели я тут одна?" - подумала Дженни.
     Тихий визг послышался за бамбуковой дверью.
     Кто-то осторожно   царапался  под  дверью,  тихо,  но  настойчиво
раздвигал полые бамбуковые дверных  створок.  Потом  какой-то  большой
уродливый черный комок подкатился к самым ногам Дженни.
     - Сам!  - обрадовалась девочка.  -  Значит,  и  мистер  Макферней
близко!.. - Где же твой хозяин, Сам?
     Пес выскочил во двор,  оглядываясь на Дженни. Она пошла следом за
собакой.
     Сам побежал во второй  двор,  большой,  нарядный,  с  фонтаном  и
солнечными часами посередине.  Несколько сипаев сидело у фонтана.  Сам
бежал дальше,  на мраморную террасу, к высоким резным дверям в большой
двусветный зал. Дженни увидела носилки для раненых, сложенные у входа,
белые мраморные колонны с золотой роспи