чился в морском корпусе, но плавал только между Петербургом и Кронштадтом по той части залива, что в память ленивого маркиза де Траверсе, возглавлявшего когда-то флот, прозвана Маркизовой лужей. Словом, князь, видно, хотел сказать, что сфера канцлера - Маркизова лужа. Все так поняли это, видимо, и в прямом и в переносном смысле. Опять все закачались в креслах, одни со смеху, другие от того, что хотели показать, как это не смешно, как возмутительно... - Нам следует вспомнить о высочайшем повелении, которое состоялось пятнадцатого февраля прошлого года.- Канцлер с грустью возвел глаза на плафон, делая вид, что не слышит. Упоминание об императоре всегда верное средство заткнуть рот остряку.- Его величество указал нам, что следует основать зимовье на юго-западном берегу Охотского моря с тем, чтобы оттуда Российско-Американская компания могла бы производить торговлю с гиляками. Нам следует держаться этого высочайшего повеления. Меншиков демонстративно повернулся боком, как бы показывая, что не желает дальше слушать. - Повеление было до исследования,- сказал он с таким видом, словно хотел доказать, что опять говорить разрешили полоумному... - Вот здесь и основать зимовье,- продолжал Нессельроде, водя по карте,- где-либо в приличном расстоянии от Амура. Иностранцы тогда не смогут подойти к устью реки, так как с юга доступ им преграждает перешеек, соединяющий Сахалин с материком, а подход корабля с севера будет замечен в зимовье. 384 - В Морском министерстве карта с перешейком отвергнута,- не утерпел князь Меншиков. - Мы верим карте достопочтенного Крузенштерна,- тоном человека, напоминающего об уважении к науке, сказал Нессельроде.- Таким образом, и все покушения на реку Амур со стороны иностранцев предотвращены самой природой... И ни в коем случае не касаться устьев Амура, под страхом тягчайшего наказания,- тут канцлер взглянул на Невельского, про которого, казалось, забыли... Начиналась та беспорядочная перепалка, которая не раз случалась между министрами на заседаниях. Вскоре капитана отпустили. Он вышел в приемную, где, волнуясь, ждал его Миша Корсаков. - Ну, что? - кинулся тот с места... - Нет еще решения! Лев Алексеевич сказал, что вечером сообщит... Они слепы... Миша, это несчастье... Миша, Миша! Но, по-моему, дело не совсем проиграно,- вдруг сказал Невельской, и глаза его странно блеснули. - Кажется, решают ставить пост в заливе Счастья... - Какой прыткий иркутский губернатор! - заметил Берг, когда заседание окончилось и все стали подыматься.- Послал офицера, чтобы опровергнуть все мировые авторитеты! Не проще ли понять, что по какой-то причине составлены ложные карты. - Именно! По какой-то причине! Однако при Перовском говорить о том, какова причина, опасались. - Этого капитана следовало бы, ох, следовало бы под красную шапку! - сказал Чернышев. - Еще не бывало, чтобы офицеры русского флота составили подлог при описи,- заметил князь Меншиков.- Не знаю, как у вас, Александр Иванович, в Военном министерстве... - То есть как это? - остолбенел тот. - Да так, глупости говорите! Как это ложные карты? - Мне кажется, мои офицеры... - А что же вы на моих?! - Ваше сиятельство... Ваша светлость...- густым и сильным басом стал усовещевать ссорившихся толстый черноусый украинец, министр финансов Вронченко. - Это крамола, господа! Закрыть, закрыть надо этот пролив! Как это открыли? Чушь какая-то! Да как это так быстро? Тут явно какая-то цель... - Успокойтесь Александр Иванович, заговорщики вас не тронут, вы им не страшны,- насмешливо сказал князь. - Вы ли это говорите? - Да, я, Александр Иванович! Не в заговоре ли я с Петрашевским, по-вашему? Что вам всюду мерещатся страхи? Вот уж не в характере военного министра. Меншиков и Чернышев тут вспомнили друг другу старые обиды, Нессельроде, саркастически улыбаясь, собрал бумаги и вышел. С шумом п перебранкой собрание министров разошлось. Кареты опять покатились мимо вновь отстроенного дворца и величественных зданий, при виде которых каждый из отъезжающих чувствовал себя творцом и участником великих дел. А по улицам в эту свирепую стужу, сгибаясь от ветра, брел простой народ, мужики в шапках, бабы в платках..,. Глава 43. ГИЛЯК, ГОЛЬД, ТУНГУС И РУССКИЙ Дмитрий Иванович Орлов ехал из Аяна берегом Охотского моря на юг. По всем признакам, весна нынче должна быть ранняя. Опасаясь, что опоздает и не увидит вскрытия льдов в лимане,- дорога далекая,- он спешил. Море бескрайней белой степью уходит вдаль. Сегодня солнце ярко светит. Белый пламень как от каленого железа бьет со всех сугробов. Снега сплошь горят от множества сияющих мельчайших алмазов... Солнце с каждым днем прибывало, а мороз еще держался, нынче первый день потеплело. Старики тунгусы в одной из деревень уверяли, что скоро оттепель. Дмитрий Иванович думает - не начинают ли сбываться их предсказания. На одной из прибрежных скал видел он сосульки. Солнце в самом деле жаркое, на скалах таяло. Снега так слепят, что смотреть больно. Даже тунгус Афоня, привыкший к такому яркому свету во время своих зимних путешествий, и тот жалуется, что глаза болят. По дороге несколько дней прожили у тунгусов - меняли оленей, с приплатой, плохих на хороших. Наст,- очень трудно кормить оленей... Дмитрий Иванович и Афоня решили, что у гиляков надо будет пересесть на собак. Но неизвестно, есть ли у лиманских гиляков юкола. - Уже снег,- Афоня хорошо говорил и по-гиляцки и по-русски и был отличным переводчиком, но вместо слова "еще" говорил "уже". Так привык он прежде, и никто не мог его отучить.- Долго уже будет... Когда туман - лучше,- говорит Афоня. До устья Амура еще далеко, хотя в пути давно. По льду ехать скорее, сечешь напрямик морские заливы, устья речек. Нарта за нартой бегут по равнине, звеня боталами, приближаются к становому берегу. Дмитрий Иванович выехал пораньше, как приказано было губернатором; об этом же писал Невельской, просил, чтобы, несмотря на любые возможные случайности, добрался вовремя. Думаешь - бог весть когда доедем, как встретят... До устья реки Орлов не доходил еще ни разу, но бывал в деревеньке Коль, неподалеку от лимана, дважды: в прошлом п в позапрошлом годах. Там живут гиляки, есть знакомые, на них вся надежда. Особенно на одного - бойкого, ловкого, который давно знает русских. Сегодня, кажется, в самом деле теплей, рановато начало припекать для здешних мест. Солнце с каждым часом горит все ярче. Вот уж нарты мчатся по берегу, по насту на отмели, под скалами. Кажется, верно, на утесах тает, с уступа на уступ, видно, капает, блестят капли. На сердце у Дмитрия Ивановича и надежда и тревога. Он хочет верить, что исполнит все поручения и тогда его простят. Муравьев и Невельской должны исполнить обещание... - Что, Афоня, деревня близко? Обедать скоро будем? Проголодался? - Уже нет. Уже не хочу,- отвечает тунгус.- Деревня далеко... Собака где-то лает: далеко, может быть, за пять-шесть верст, кто-то едет... На ледяной площади моря, за прибрежными торосами, становится видна нарта, видимо, охотник поехал. Неужели на пропарины бить тюленей? Значит, уже есть тут пропарины? Афоня и Орлов долго смотрят в ту сторону. В здешних местах встретить человека - событие. Он их не видит: солнце перевалило за полдень, и тени от утесов сейчас скрывают их, да и на фоне камней берега вряд ли оттуда что заметишь. - Вся деревня один дом,- говорит Афоня. Он соскакивает и бежит по насту рядом с оленями. Потом Орлов бежит, а Афоня правит. - Еще вспотел! - говорит Афоня. Шея его, тонкая и смуглая, открыта ветру. Афоня в меховой рубахе из потертого пыжика, перепоясан сыромятным ремнем, на боку - нож в деревянных складных ножнах. Его черные, давно не стриженные волосы косичками торчат из-под новенькой беличьей шапки. Афоня одет плохо, но любит щегольнуть новой шапкой. У него маленький нос, маленькие черные глаза в широкие искрасна-смуглые щеки. Справа из заваленных снегом сопок, как из огромных сугробов, чернеют громадные камни материка. На них, когда подъезжаешь поближе, глаз отдыхает от слепящих снегов. Орлов слышит - по морозному тихому воздуху опять доносится собачий лай. Охотник далеко. За версту-две можно в такую погоду отчетливо слышать, как люди разговаривают. Всюду лед, всюду застывшее море, берег обледенел. Печальные картины... Афоня тоже уверяет, что нынче весна будет ранняя. Орлов вспомнил иные годы, иную весну... Он улегся в нарте, весенний воздух пьянил. Дмитрий Иванович уснул. Ему было жарко, он распахнулся. Проснулся - олени мчались. Он почувствовал озноб, соскочил, побежал, но согреться не мог. - Заложило грудь, за нос меня схватило! - сказал он Афоне и стал чихать. Ночевали в деревне у тунгусов. Орлов чувствовал, что курить не хочется. Это плохой признак. Надо было бы полежать в юрте, переболеть, но Дмитрий Иванович беспокоился, что время пройдет, вскрытия Амура и лимана сам не увидишь, промеров не сделаешь, и тогда экспедиция Невельского не получит нужных сведений. Выйдет, что посылали зря. Поэтому Дмитрий Иванович решил не останавливаться в юрте, чтобы вылежаться и переждать, пока спадет жар. Наутро помчались дальше. Он переносил свою болезнь на открытом воздухе, веря в силу своего железного здоровья и в свою привычку к подобным путешествиям. С утра голодных оленей кое-как покормили в тайге. В этот день наступила настоящая оттепель. Исхудавшие за дорогу животные с трудом тянули по мокрому снегу и по протаявшим галечникам тяжело груженные нарты. Орлов совсем разболелся. Временами казалось, что он не 3S8 доедет, что молодая жена его останется вдовой, что сам он человек погибший, никто о нем не пожалеет... С юга подул сырой ветер. Солнце пекло все сильнее. На берегу под снегами зашумели ручьи, побежавшие с сопок и из распадков. Вешние воды, проедая морской лед, уходили под его толщу, куда в трещину между голубых и зеленых льдин страшно заглянуть. Ночевали на открытом воздухе. Ночью ударил мороз. Афоня с вечера расчищал снег, рубил дрова, жег костры. На прогретой земле спали в меховых мешках, под шкурами, под звон бота-лов: олени паслись в тайге, добывали себе мох из-под снега. Орлов знал, что прежде осени жены не увидит, он не впервые в таком пути. Компания всегда посылала его на самые трудные предприятия. Он человек бесправный, ссыльный. Ему запрещено водить суда, а вот на байдарке через море или вот этак на оленях - пожалуй, отправляйся. Начальники факторий пользовались его опытом и знаниями, и часто с горечью, бывало, сознавал он, что делает много, а никто и никогда не помянет его трудов... С него требовали, ему приказывали. Орлов все исполнял безоговорочно. Компания держала его на службе, кормила, как вольного, а не как ссыльного. Орлов знал, что должен быть за это вечно благодарен. Ему приходилось делать описи неведомых берегов, заводить сношения с инородцами, искать места, годные для основания новых поселений. Нынче осенью пришло приказание из Якутска за подписью Муравьева. Там было написано: "Отправить штурмана Орлова к устью реки Амур на всю весну, наблюдать за вскрытием льдов". Орлов удивился, что в бумаге называли его штурманом. Он ведь лишен штурманского звания. Давно уж никто не называл его так, кроме Невельского. Тот в прошлом году этак первый к нему обращался... Похоже было, что придет прощение. Орлов оживился, воспрянул духом. Он почувствовал в этом деле руку своих новых знакомцев. Со следующей почтой пришло письмо от самого капитана. Невельской писал подробно о своих планах, очень дружески, и делал подробные наставления, какие наблюдения где делать, как и что говорить при этом гилякам... В конце письма капитан просил осознать всю важность порученного дела, стараться исполнить все отлично, желал успехов и здоровья и кланялся жене Орлова, словно писал равному себе. В тот день Орлов пришел домой из фактории, прочитал письмо вслух и долго сидел на табурете, погруженный в думы. 389 "Неужели я снова буду штурманом? - думал он.- Снова стану человеком?" - Ты уж постарайся,- сказала ему молодая жена. Обычно она бывала недовольна, когда его посылали в далекий путь. Из-за любви Орлов все потерял, стал ничем... Но не жалел, что убил человека, любя женщину. Но и она погибла. Он женился на другой, на молодой, но помнит первую. Молодая жена полюбила Дмитрия Ивановича, и он к ней привык и, быть может, сам того не замечая, полюбил ее со всей силой человека, которому никогда в жизни не пришлось любить. Впервые за много лет Орлов собрался в дорогу с большой охотой, с надеждой, что в жизни его начинаются перемены. И вот, как назло, болезнь свалила и связала его. В былое время и раздумывать бы не стал, слег и отлежался бы в первой юрте. "Не зря столько лет я работал на Компанию,- думал он, проснувшись ночью и слыша далекий гул льдов, взламываемых в глубине моря,- меня выучили..." Утром с моря ветер гнал густой туман, бросал его на темный лес в горах, застилал долины. Посерели камни берега. Над головой мчался серый поток мокрого холодного воздуха, жег легкие. В груди хрипело. Кашлял Дмитрий Иванович, кашлял и Афоня хриплым кашлем. - Че, Дмитрий,- спрашивал Афоня у лежащего на нарте Орлова,- Теперь лучше? Уже не лучше? - Теперь лучше,- отвечал Орлов. - А почто трубку не куришь? Че, погода плохая, табак сырой? Давай сушу маленько... Но Орлову все еще не хотелось курить, и трубка не курилась, от дыма вязало во рту. - Худо! Надо курить! - говорил тунгус. Звенели колокольчики на оленьих шеях. Караван все бежал и бежал к югу. На другое утро ударил мороз, схватил и заморозил всю влагу в воздухе, ссыпал ее на землю и на лед. Ветер подул с севера, крепчая час от часу. Стали ясно видны солнце и бескрайняя равнина моря с набитыми и нагроможденными льдами. Справа из снегов материка опять отчетливо выступили черные камни. Тайга над ними казалась слабой сизой щетинкой. Но когда караван, огибая торосы, подходил к скату берега, слышно было, как эта маленькая щетина грозно гудела, Орлову полегчало. Жар спал, захотелось курить. И трубка курилась. ЗМ - Трубку куришь - так хорошо! - замечал Афоня.- Трубку куришь - не помираешь никогда! Давно бы меня слушал! Ты, Дмитрий, не пугайся. Когда хороший мороз, то как раз зараза вымерзает и будешь здоровый. Когда тепло - бойся, туман - худо! Афоня - старый приятель Орлова. Был грех у тунгуса, он любил выпить. Афоня жил в тайге, но его постоянно вызывали в Аян, чтобы ходить с русскими, проводничать: жизнь при фактории, постоянное общение с чиновниками и приказчиками, встречи с китобоями приучили его к подачкам и пьянству. Напиваясь, Афоня спускал всю добычу первому встречному. Когда же компанейских поблизости не было, то и Афоня становился человеком дельным и трезвым, хотя при случае выпить не отказывался. Но едва вблизи появлялся корабль или приезжали купцы, как Афоня по целым дням клянчил "водоськи". Ветер с севера нагнал тучи. Стал падать снег. Ледяной покров моря закурился, словно многие тысячи труб, скрытых в снегу, гнали под ветер дым из своих топок. С каждым новым ударом ветра с ребер льдин, битых бурей по осени п, подобно падающим стенам, косо вмерзшим по всему морю, взлетали дымящиеся клубы метели. Изредка в тучах проступало солнце, и казалось, что вблизи его желтого диска ветер кидает целые снежные тучи. Природа была неспокойна, погода то и дело менялась; п точно так же неспокойно было на душе у Орлова. То казалось ему, что все идет на лад, то напротив, что теперь уже не поспеешь... Иногда думалось, что Невельской ничего не сможет, что тут свои порядки, он не в силах их перевернуть. Тогда и ему - Орлову - придется вековать под ярмом Компании. Поседевшие олени быстро бежали сквозь несущиеся потоки снега. Упряжка за упряжкой, привязанные друг к другу, вызванивали боталами, и звук их менялся. С закрытыми глазами Орлов узнавал, где едет: под горой или по равнине. Вот звенят густо - значит, справа гора. Даже привык различать по звуку, когда горы выше, когда ниже. Мороз крепчал. Афоня, смотревший дорогу, все время жаловался на глаза. Ветер жег ему лицо, глаза слезились, ресницы смерзались. Тунгус то и дело крепко жмурился и сдирал с ресниц ледяшки. Мороз начинал пробирать через шубу, сквозь меховую рубашку. Ноги еще слабы, но делать нечего, как-то надо согреться. Дмитрий Иванович спрыгивал и опять бежал. 391 - Давай я буду дорогу смотреть,- сказал Орлов, прыгая на нарту. - А ты место хорошо помнишь? - Однако, помню. Орлов был тут летом, снимал берег: теперь вид совсем другой, все переменилось. Где однажды он описывал берег - то место помнил всю жизнь. Тунгус спрыгнул и побежал, а потом, согревшись, лег на нарту и уснул, зная, что Орлов найдет дорогу. Теперь Дмитрий Иванович сдирал ледяшки с ресниц. Он опять вспомнил письмо Невельского, как тот писал: "Дорогой Дмитрий Иванович... Молю вас... Обращаюсь как к брату... Дело от нас требует самоотвержения, и никто не в силах заставить исполнить это... Лишь сознание долга... Это мой долг и ваш, и от нас с вами все зависит..." Отрывочные фразы мелькали в голове. Чуть не заплакал, прочитавши. И жена притихла, не бранилась, как обычно, не обижалась за мужа, что на него опять все тяготы... "Долг мой",- думает Орлов. Невельской писал о цели экспедиции как о великом деле. И стал Орлов думать, почему он так писал. Разве .не мог он приказать, как все другие это делали? Орлов стал вспоминать все рассуждения Невельского. Нарты остановились. Из сугроба торчала труба и валил дым. - Ага! - вскакивая, закричал Афоня.- Приехали! Узнаешь место? Это как раз Коль! Вот дом Позя. Смотри, вон трубы. Как домов много! У-у! Ну, Дмитрий, теперь отдохнем! Гиляки повыскакивали из своих наполовину вкопанных в землю, занесенных снегом жилищ. Толпа обступила приехавших. - Здорово, Позь! - сказал по-русски Афоня рослому и широкоплечему гиляку, который вышел в собачьих торбазах и в меховой рубашке, с непокрытой черной, как вороново крыло, головой. У него крупный лоб, широкий и плоский нос, широкие скулы, острые глаза, серьга в ухе и твердое, решительное выражение лица. Он в щегольской юбке из нерпичьих шкур. Его волосы длинные и тщательно зачесаны назад. - Дмитрий! - улыбаясь, воскликнул он, обнял Орлова и поцеловал в обе щеки. Дмитрий Иванович точно так же поцеловал его. Орлов в прошлом году приезжал на Коль в поисках Невельского и гостил у Позя. Этот гиляк был знаменитым человеком. Он сын охотского тунгуса, женившегося на гилячке и переселившегося сюда. Он единственный из гиляков, свободно разговаривающий по-русски. Несколько лет тому назад он служил про- 392 водником в русской экспедиции академика Миддендорфа, который в своих записках назвал Позя "гениальным выродком из своего племени",- так поразил тот ученого своей сметливостью, способностями и отвагой. Его имя академик Миддендорф переделал на немецкий лад, и с тех пор русские его звали Позвейном. Дмитрий Иванович еще в прошлом году сдружился с ним. Хозяева и гости пошли в юрту. Тонкие бревна ее внутри черны от сажи и блестят. Юрта довольно обширна. Она разделена надвое. В передней части - на низких столбах - кормушки для собак, которых тут множество. - Хорошо, что мы тебя застали! - сказал Орлов. - Только вернулся! - отвечал Позь. - Откуда? - С Карафту... Сахалин, по-вашему... Позь вел торговые дела всюду. Он бывал у японцев на Южном Сахалине, у маньчжуров и гольдов на Амуре, постоянно совершал целые путешествия зимой на нартах, а летом на лодках. Он мог проехать огромные расстояния, чтобы сменять несколько десятков орлиных хвостов или сотню соболей на шелковые халаты, водку, крупы. Он знал край, умел грамотно начертить на бумаге направление гор, реки, фарватер. Орлов еще в прошлом году решил, что Позя надо непременно познакомить с Невельским. Дмитрий Иванович рассказал о цели своего приезда. Гиляк сразу же согласился помочь. - Ты немножко поживешь у нас,- сказал Позь,- будет медвежий праздник... Медведя играем, маленечко отдыхай... Олени пусть кормятся... я велю девкам перегнать их на хороший ягельник... Мы поедем на моих собаках до Иски. Ты знаешь, где Иски? Это то место, где в прошлом году было судно, которое ты искал. Оттуда поедем на Пронгэ. Там лиман и река близко. Оттуда еще дальше поедем. На Иски найдем нужных люден. Орлов принял из рук жены Позя чашку брусники, залитую горячим жиром, и с наслаждением стал есть. Он поражался, слушая хозяина: тот сразу входил во все его дела. Лохматые, сумрачные гиляки сидели на корточках вокруг Орлова и пристально к нему приглядывались. - А где капитан? - спросил Позь. - Какой капитан? - Которое судно к нам приходило,- где? Оно еще придет? Позь сказал, что в прошлом году был в отъезде и не видел капитана, когда приходило судно. 393 Орлов не ожидал такого вопроса и оказался в затруднительном положении. Гилякам можно обещать лишь то, что обязательно выполнимо, а ручаться за Невельского ведь трудно. Завойко выказывал неверие во все его замыслы. "Однако отступить не смею. Риск есть риск". - Как же! Капитан обязательно придет,- спокойно сказал Орлов. Позь осторожно расспросил Орлова, что собираются тут делать русские, останутся или уйдут, п добавил, что по слухам, которые дошли до него с Иски от тамошних гиляков, капитан говорил, будто вернется обязательно, русские прогонят маньчжуров, если те явятся грабить, и поставят тут сильную охрану. Орлов тут же подтвердил Позю, что все это чистая правда, и добавил, что так и должно быть, если не случится какого-нибудь несчастья. - У меня есть на Иски один знакомый,- продолжал Позь.- Он не гиляк, а гольд, родом с Амура. Он тебе как раз пригодится... Мы к нему заедем. Афоня достал товары из тюков. Началась меновая. Позь сначала выложил плохие товары. Он пристал к Орлову, чтобы тот дал ему спирта за бумажный цветок, привезенный от японцев. - Зачем мне бумажный цветок? - тревожно глянув из-под своих толстых черных бровей, спросил Орлов. Он знал, что дружба дружбой, а гиляк, видно, хочет его околпачить. Он знал слабость Позя, тот до смерти любил поторгашить. - Меняйся! - шепнул Афоня.- Бери! Орлов подумал, что Афоне, видно, выпить хочется и что тут, если недосмотришь, оберут... Он рассмеялся и сказал, что все же за такую дрянь ничего не даст. Позь пытался уверить его, что за такие красивые вещи, как этот цветок, японцы требуют соболя или выдру. Видя, что Дмитрий понимает его хитрость, он показал хорошие товары, привезенные от японцев: котлы, лакированную посуду, фарфоровые чашки, халаты. Оказалось, что он прекрасно знал цену на все эти товары, - А ты нынче веселей,- сказал Позь.- Прошлый год приезжал, у тебя глаза не такие были. Наши люди любят, когда купец с веселыми глазами ездит. Тебе, однако, нынче удача будет... А как ты живешь в Аяне? У тебя юрта не такая, как у нас? Я сам русские дома не видел, а слыхал, что у вас дым в 394 дыру не идет, печка не такая, крыша тоже другая и пол гладенький, сучок не цепляется. Я хочу к тебе приехать когда-нибудь. - Рад буду,- отвечал Орлов.- Блины ел? - Слыхал только. - Блинами угощу... Позь не забывал родину своего отца и часто бывал на охотском берегу у тунгусов, но еще никогда не доходил до Аяна. Позь стал рассказывать, как ездил на Карафту, у богатого японца купил картинки. Он тут же показал их. На них нарисованы голые японки. - И еще картинку видел... Дома нарисованы, целый город на горе, из горы - дым. Живя у Позя, Орлов окончательно выздоровел. Гиляки справляли медвежий праздник, и Дмитрий Иванович, взявшись с ними за руки, танцевал вокруг медведя. Потом зверя убили, освежевали и, по старому обычаю, мясо его и шкуру втащили в юрту не через дверь, а через дымовое отверстие в потолке. Через неделю Позь, Афоня и Орлов двинулись на собаках в путь. Позю обещана была хорошая плата товарами, и часть ее он получил вперед. Начались места, в которых Орлов еще никогда не бывал. По слухам, сюда иногда доходили маньчжуры. Перед отъездом Орлов слыхал, что Невельского вызвали в Петербург. Как он успеет обернуться? Явится ли вовремя? Если в июле или в августе не придет судно, то нынешний год пропал. Тогда только на будущий год возможно высадить десант. А Завойко едет на Камчатку, ему некогда будет этим заниматься. А что я один буду делать, без десанта?.. Вот я и буду ждать теперь всю весну и все лето. На этот случай Орлову приказано было оставаться в устье до тех пор, пока река вновь не покроется льдом. "Легко сказать!" Среди моря залегла высокая песчаная коса. Вершина ее заросла кедровым стланцем. Сейчас и заросли и коса завалены снегом и кажутся огромным белым валом. За косой, у замерзшего залива, приютилось стойбище Иски - несколько бревенчатых юрт. Снег замел их до крыш. Тут уж настоящая гиляцкая земля. Дальше, как знает Орлов, начинается лиман. Залив Иски в прошлом году Невельской назвал заливом Счастья. Орлов видел его карту, когда встретил "Байкал" в море, идя на байдарке с Афоней. У Позя на Иски - друзья и родственники. У одного из них, 395 коренастого крепкого гиляка, и остановились. Хозяина звали Тыгеном. С Орловым за руку поздоровался другой гиляк - молодой, красивый парень невысокого роста. Войдя в юрту, гиляк скинул с плеч своих белую накидку и маленькую шапочку, которая на макушке украшена была соболиным хвостом. У него ясные и острые глаза, горбатый нос, голова с покатым лбом. Передняя половина головы выбрита дочиста, а остальные волосы длинны, расчесаны и заплетены в косичку. - Вот это тот парень, про которого я тебе говорил,- сказал Позь,- его зовут Чумбока. Он убежал из своих родных мест! Орлов объяснил гилякам, что весной на Иски придет судно. Он показал половинку от дубовой доски, потом орла на русской монете и объяснил, что на доске вырезана эта же птица о двух головах, но потом доску раскололи пополам. Одну половину оставили в Аяне, и ее привезут с собой русские, которые придут в Иски на корабле. А другую половину он привез сюда сам... - Когда корабль придет, то вы спросите, есть ли доска или нет. Если есть, то сложите обе половинки, и получится вот эта птица. Тогда примите этих людей, как своих. Бояться не надо, они хорошие люди. Это чтобы вы знали, что они русские. - А когда корабль без доски придет,- добавил от себя Позь,- ничего тем людям не показывайте и про нас не говорите. Все гиляки закивали головами. Они знали Позя, верили ему. Тот роздал искийским гилякам подарки: русские ножи, топоры. - Я русских знаю! - сказал через переводчика Чумбока. - Откуда знаешь? - спросил Орлов. - Я из-за вашего ружья поплатился. Орлов никак не мог понять, что это за история произошла, переводчики не могли перевести толком, а Чумбока смотрел с видом несколько виноватым. Чумбока был очень рад приезду Орлова. Еще в прошлом году он был на "Байкале", слыхал, что русские опять приедут, запасался оружием, сшил хорошую одежду, но не гольдскую, а гиляцкую. Он надеялся вместе с русскими вернуться летом в родные края и отомстить там своим врагам. Ему хотелось поговорить с Орловым. - А ты на Амур пойдешь? - спросил он, выбрав миг, когда другие гиляки умолкли... - Нет, пока еще не пойду... Чумбока не ожидал такого ответа и опечалился. 396 - А капитан сюда придет? - ревниво спросил у Орлова толстый Момзгун. Орлов сам бы рад был, если бы кто-нибудь ему сказал, приедет капитан или нет... Его теперь только расстраивали новости, о которых он узнал еще перед выездом из Аяна. Капитан мог, конечно, задержаться... Оказалось, что тут, на Иски, Невельской в прошлом году перезнакомился чуть ли не со всеми гиляками и всем будто бы наобещал, что обязательно вернется, чтобы они не боялись разбойников-китобоев. Хозяин сказал, что ходил с капитаном к Южному проливу. Орлов вспомнил: Невельскому не верили, что Южный пролив существует. А тут об этом говорили все запросто, никому в голову, конечно, не приходило удивляться. Тыген рассказал, как капитан жалел людей, как все русские обрадовались, когда нашли пролив, стреляли в воздух... - А как зовут капитана? - спросил Чумбока. - Невельской... - Невельской! - отчетливо и с восторгом повторил Чумбока. О капитане в этот вечер было много разговоров. Орлов понял, что здешние гиляки надеются на капитана как на каменную гору. Они рассказали, что он освободил детей, взятых у одного гиляка маньчжурскими купцами в рабство. Орлов не слыхал этого от Невельского. Вообще гиляки приписывали Невельскому разные геройства, которых тот, кажется, не совершал. Все это сильно заботило Орлова: он чувствовал, что они ждут бог весть чего. Он догадался, что многие из них и не видели его в глаза, а, наслушавшись всякого вранья, приписывали ему свои выдумки... Орлов решил, что уж если обнадеживать гиляков, то как следует. А то никакой поддержки от них не будет. Они даром помогать не возьмутся... Семь бед - один ответ. Если все будет благополучно, то, бог даст, расхлебаем. И Орлов сказал, что Невельской на Амур пойдет и тут будет всех охранять. - А далеко он пойдет? - спросил Чумбока. - Далеко ли - не знаю! - К нам не пойдет? - Он ведь не знает, где вы. - Верно! Он скоро придет? - Летом... И чем дальше шел разговор, тем больше чувствовал Орлов, что ухо надо держать востро, но действовать смело, что отвечать 397 можно только так. Если тут попытаться обойтись полумерами - все провалится. И он понял, как прав был капитан, когда он ссорился со всеми, требуя, чтобы непременно в будущем году ему разрешили пойти сюда с десантом, а Камчатку пока оставить. И почувствовал Орлов, что волнуется, что сам рад за гиляков и делает дело не только ради прощения... - А маньчжуров русские прогонят? - Когда мы здесь жить будем, тогда уж их не надо! - Слушай, Дмитрий,- заговорил Чумбока,- а здесь дом будешь строить? Час от часу становилось трудней отвечать на вопросы... Орлова угощали любимым гиляцким кушаньем: смесью тюленьего жира с давленой брусникой. Только кто сам ел мось после тяжелого и голодного пути по морозу, тот знает, какое это прекрасное кушанье. Тут и жир, и разная приправа, и ягода - все что нужно для здоровья. Орлов достал спирт, и мось стала еще вкусней. "Веселая компания",-подумал Дмитрий Иванович, глядя па оживившихся искийцев. А разговор опять про капитана. - Я менял собак, и мне за хорошую собаку дали плохую,- приставал Момзгун,- не может ли капитан помочь? - А он лечит? - А не знает ли он, когда лучше бить нерп? Вот мы давно спорим... Орлов отвечал, что такие дела капитана не касаются, что лечить он не может, но что человек он справедливый, хотя в мелкие дела не станет путаться. - Теперь мы товарищи с тобой! - хлопнув Орлова по плечу, сказал Чумбока.- Теперь ты поезжай смело, мы тебя в обиду не дадим. Мы с тобой теперь союзники... Вот у нас что есть.- И он вынул из-за пояса нож.- Но знаешь, не всегда союзники хороши. Все стихли. - У одного старика был товарищем медведь. Гиляки слушали со вниманием. - И еще один товарищ был... лиса! Все заулыбались. Чумбока стал рассказывать сказку о том, как один охотник доверился медведю и лисе. Сначала его хотел съесть медведь, которого старик попросил помочь наловить рыбу. - Медведь сказал: "Иди в лес, нарви соломы, я тебя ку- 398 шать буду, на солому положу..." Старик пошел, стал резать ножом траву. Тогда пришла лиса и спрашивает: "Что, старичок, плачешь?" Старик отвечает, что его медведь хочет убить. Лисичка говорит: "Не бойся, беги скажи, что по твоему следу идут охотники. Тогда медведь спросит: "Куда мне спрятаться?" - а ты скажи: "В углу спрячься". А я пойду и спрошу: "Где медведь?" - а он подумает, что это охотники. А ты скажи, что медведя нет. А я потом спрошу: "Что, мол, это в углу такое?" Ты скажи, что это котел. А я скажу: "Ударь топором, чтобы звон был". Ты возьмешь топор, а медведь скажет: "Потише, потише". А ты ударь топором и убей и вместе будем кушать..." Чумбока рассказал, как старик напугал медведя и тот спрятался. - Вот лиса бежит. "Старик, у тебя медведь?" - "Нету".- "Скажи нет",- медведь просит. "Нету..." - "А что там в углу черное?" - "Это я котел перевернул".- "Ударь, если котел,- пусть зазвенит". Старик ударил топором и убил медведя. Забежала лиса. Они стали медвежье мясо варить. Вот лиса говорит: "Давай я в люльку лягу, а ты мне будешь в рот толкать мясо, а я буду кушать". Они так сделали. Старик лису привязал и накормил, а потом говорит: "Ну, хватит". Потом лиса старика привязала. Немножко покормила, а потом перестала кормить. Старик спрашивает: "Почему меня не кормишь?" - а лиса молчит и все кушает сама. Наконец все съела и сама залезла на старика, напачкала и убежала в лес. Вот какие союзники бывают! - заключил Чумбока при общем хохоте.- Вот у тебя,- обратился он к Орлову,- тоже будет два союзника - гиляк и гольд... Но не такие, как медведь и лиса... Все долго смеялись и хвалили Чумбоку. Утром Тыген пришел с моря радостный. - Уже рыба есть! Погода меняется... Зима кончилась. В этот день пустились в путь на лодках, подбитых полозьями. Их тянули собаки. Огромные полыньи стояли на льду. Афоня, Позь, Чумбока и Орлов гнали собак, иногда сами бежали рядом с упряжками... - Скорей! Скорей! - кричали по-тунгусски, по-гиляцки и по-гольдски. Ночевали на острове Лангр у гиляков. Орлов наслушался рассказов про грабежи, которые устраивают на Амуре купцы-маньчжуры, как уводят они женщин и детей. Похоже было, что не ради вознаграждения стараются помочь ему и капитану его новые друзья. 399 На другую ночь в стойбище Пронгэ, под скалами материка, ночевали в одной юрте с приезжим маньчжурским купцом. Это был еще не старый человек с крупным лицом и тяжелой нижней челюстью. К удивлению Орлова, Позь, который всегда ругал маньчжуров, стал с ним обниматься и целоваться, они всю ночь играли в карты, пили китайскую водку... А когда на другой день поехали дальше, Позь сказал: - Это худой человек .. И я ею шибко на мене обманул. Наврал, что товар хороший, а дал плохой. - Зачем же? Позь сказал, что купцы сами честно никогда не торгуют. - Точно делаю, как они... Не придерешься! Они сами меня научили! Так всегда бывает с теми, кто сам обманывает. - А что будет, если они узнают и станут тебе мстить за то, что ты их обманул? Позь показал на нож, висевший у пояса. Потом Позь рассказывал о том, что на Амуре есть разные народы: люди с бритым лбом и с двумя косами. На остановке Афоня принес осетра. - Рыбу видал? - спросил он Орлова,-Глаза уже живой! Уже не помирался Уже дышит! Лед расходится, хорошо! - Гуси скоро полетят,- говорил Позь,- их худая погода держит. - А как хорошая погода будет, гуси сразу приедут,- подтвердил Афоня, пластая ножом рыбину. - Скоро будут! Туман подымается - ветер будет. Туман на низ пойдет - тогда ветра не будет. Вдали за огромной площадью льдов, залитых водой, виднелся хребет, а из него поднялась большая гора. Она так далеко, что кажется прозрачной. Ветер налетел, казалось, упал с той горы прямо на середину лимана, на широкие воды, залившие весь лед огромным голубым озером. Синие пятна побежали по воде, голубые лучи разбежались по лиману во все стороны. - Погода теплая,-Говорил Афоня,- гуси скоро доедут! Наступала весна... Конец первой книги. КНИГА ВТОРАЯ  * ЧАСТЬ ПЕРВАЯ СНОВА В МОРЕ *  Я вижу: вздымая хребты, Чернеясь, как моря курганы, Резвятся гиганты киты, Высоко пуская фонтаны. Предчувствуя славный улов. Накренясь до рей над волнами, Трехмачтовый бриг-китолов Под всеми летит парусами Омулевский (И. Федоров), Глава 1. ДАЛЬНЯЯ ДОРОГА Все кончено! - сказал Невельской, когда Иркутск скрылся за деревьями.- Поверь, Миша, я не сожалею! "Он утешает себя,- подумал Корсаков.- Как он любит, вот действительно человек умеет любить!" - Но Ахтэ я никогда не прощу,- сказал Миша, приподнимая лицо из мехового воротника. - Ты его не образумишь. Подлец подлецом и останется! - Я так и сказал, что оставляю за собой право потребовать сатисфакции. - Вызови на дуэль подлеца, а удар придется по Николай Николаевичу. Кони побежали быстрей. Ямщик в рыже-белой дохе поднял локти, натягивая вожжи. Невельской все время помнил Екатерину Ивановну. Чувство горькой обиды не покидало его. Рухнуло все, на что он надеялся. Она любит другого! Ну пусть, пусть пляшет с Пехтерем! Как я жестоко ошибся! Один Миша оказался истинным другом, не оставил в беде, закатил скандал Струве, резко разошелся с Ахтэ и со всей компанией, рискуя ради нашей дружбы даже своим положением. Выехали из Иркутска с таким опозданием, что теперь трудно добираться. Давно бы надо оставить город. После приезда из Петербурга Невельской сделал предложение племяннице Зарина. Сначала он пытался объясниться с Екатериной Ивановной. Та почему-то сильно смутилась. Генна- 405 дий Иванович обратился к Варваре Григорьевне и получил отказ. Екатерина Ивановна стала избегать его. Миша, посвященный во все еще в Петербурге, попытался переговорить с Варварой Григорьевной, но та держалась как-то странно, толком ничего не сказала. Миша полагал, что нельзя сдаваться, и составил план новой "атаки". Решили говорить с Владимиром Николаевичем, надеясь, что Катя по-прежнему любит Геннадия Ивановича, но что все портит тетка. Поехали к Зариным, чтобы объясниться. Сначала беседовали все вместе, потом Невельской и Владимир Николаевич - в кабинете. Зарин был любезен, но как только капитан попросил открыть причину отказа, воздвиг такую стену, через которую Невельской долго не мог проникнуть. Наконец он услыхал, что Катя любит другого. Миша тем временем продолжал беседу с Варварой Григорьевной. Убедившись в полном провале, он не стал дожидаться Невельского и уехал - надо было спешить к Николаю Николаевичу. Кроме Екатерины Николаевны, он был единственный, кого допускали к больному. Невельской проклинал себя. Отказ был полнейший. Когда вышел от Зариных, понял, что все кончилось. Стало горько на душе. Он жалел Екатерину Ивановну и себя, жалел, что гибли самые светлые и радостные надежды... Мгновениями являлось озлобление против всего на свете. Пришел домой, встретился со Струве, сказал, что удивлен, как можно было не предупредить, если она любит Пехтеря и была помолвлена. Наступала весна. В дорогу ничего не было собрано. Надеялись, что на Лене лед еще крепок и в Охотском крае холода продержатся. Геннадий Иванович и Миша задержались еще на несколько дней. Губернатор был плох. У него сильнейшие боли в печени, рвота. Ему пускали кровь. В городе среди чиновников шли слухи, что служебное положение Муравьева непрочно. Екатерина Николаевна, узнав от Миши об отказе, поехала к Зариным, но, возвратившись, сказала Корсакову, что тут нельзя ничего поделать: Катя любит Пехтеря. Владимир Николаевич, кажется, полагал, что Муравьевы намерены повлиять на Катю, и занял твердую позицию, желая не дать в обиду племянницу, хотя Невельской ему еще недавно нравился. 406 Муравьев, узнав об отказе Невельскому, готов был видеть в этом интригу, которой Зарины поддались. Свою болезнь губернатор объяснял неприятностями. Прежде пил, ел жирное, острое, и чего только не ел! Не знал, в каком боку печень. И вот организм дрогнул. - Это не печень, это процесс Петрашевского,- говорил он. - Пройдет процесс, пройдет и печень! - отвечал ему на это большой шутник доктор Персии.- Но лечить надо. И лучше с эскулапом, чем с красным воротником! Как только Муравьеву стало полегче, он пожелал видеть Геннадия Ивановича. Невельской сказал, что ничего не готово к поездке, и просил разрешения у губернатора задержаться в Иркутске еще на несколько дней. Муравьев поморщился не то от боли, не то от этой просьбы... И вот весна, распутица, тяжелейшая дорога. Теперь приходится расплачиваться за каждый лишний день, проведенный в Иркутске. Солнце томило. Сани пришлось сменить на телегу. Невельской и Корсаков ехали, сняв шубы. Всюду цвела верба, набухали почки. На дороге - лужи и глубокая грязь. В вербное воскресенье у деревни Качуг увидели долгожданную Лену. Она лежала сплошной лентой, но забереги уже выступили. Ямщик уверял, что в Якутске еще зима и чем ниже, тем лучше будет дорога. На станции подали сани для вещей и верховых коней для обоих офицеров. Дорога по берегу чем дальше, тем хуже. Местами приходилось переезжать целое море грязи. Ночью ехали в санях. Утром Невельской задумал ехать по реке. - Мне кажется, лед посредине крепок,-сказал он. - Ты рискуешь... - Двум смертям не бывать... Если погибну, туда и дорога. Но скорей всего со мной ничего не станется... Эй, борода! - спросил он ямщика.- Сможем ли переправиться через забереги? - Рисково, паря барин! - Попробуем! Ямщик обернулся опасливо. - Едем по льду! Мне эта проклятая ваша езда в санях по грязи осточертела. Сворачивай, два рубля на водку! Чтобы не трусил! 407 - Мы не трусим! - с обидой сказал ямщик. Невельской сел верхом на отпряженную пристяжную. Кони осторожно вошли в воду. Под ней был лед. Ямщик сидел на кореннике. На запасной лошади навьючены вещи. Посредине реки еще цела была накатанная зимняя дорога со всеми вешками. Невельской спешился. Коня подпрягли к кореннику, и сани помчались. День и ночь ехали по льду и, кроме прибрежных скал в снегу, ничего не видели, да и смотреть ни на что не хотелось. В одном только месте, где Лена узко сжата крутыми утесами, капитан ненадолго высунул голову из воротника. День и ночь стояла мгла, иногда и берегов не видно - вокруг лед в снегу, едешь как по ледяной пустыне. Днем моросило. Ночью пошел дождь. Сугробы стали щербатыми. - Хорошо, что Меглинский вперед поехал и отдаст в Якутске приказание приготовить нам лошадей, а то по такой дороге в порты нам с тобой не поспеть,- говорил капитан. - А ты помнишь, что сегодня страстная суббота? Невельской вспомнил мать, к которой заезжал в Кинешму по дороге из Петербурга, вспомнил, как говорил ей, что любит прекрасную девушку, намерен свататься, и мать благословила. В ночь ударил мороз, западал снежок и завыла вьюга. Офицеры спали в плетеном коробе на сене, прижавшись друг к другу. Разговлялись на станции ночью, христосовались с крестьянами, ребятам роздали подарки, ямщикам по полтине. До следующей станции еле дотащились, кони выбились из сил. Невельской с Мишей дошли пешком. Дальше дорога стала лучше. За сутки в морозной мгле промчались по льду около двухсот семидесяти верст. Утром на станции гостям накрыли стол две красивые девушки в праздничных нарядах - дочери смотрителя. - Какие милые девицы! - шепнул капитан Мише. Миша присматривался сонно. Белое юношеское лицо его было хмурым. У старшей черты лица приятны: прямой нос, маленькие припухлые губы, густые темные брови. Она смущалась, но потом разговорилась, оставила свою застенчивость, прислуживала за столом и, глядя на капитана, все время улыбалась. Невельской спросил, как тут живется. Девица сказала, что никогда еще не бывала в Якутске и не видела города. 408 Офицеры предложили девицам выпить, те согласились и, стоя, опорожнили по рюмке. Между тем копи были перепряжены. Капитан все разговаривал. Пельмени его убывали медленно. Миша ел с жадностью. Наконец поднялись, стали расплачиваться. Невельской дал девице пять рублей. Та поклонилась. "Что он, с ума сошел, такими деньгами кидаться!" -подумал Корсаков выходя. - Скоро обратно поедем! - ласково сказал Невельской красавице. - Милости просим! - кланяясь, ответили грудными голосами обе девицы. - Прелесть что за красотки! - сказал Невельской, когда опять покатили.- Белые, глаза, брат, репой! Как это Гоголь пишет, что теперь таких только в захолустьях встретишь... Он, кажется, успокоился, и Миша подумал, что очень хорошо, если так. Вскоре Невельской уснул сладко, как человек, начинающий выздоравливать. Ночью похолодало. Капитан очнулся. Полозья саней скрипели, как в сильный мороз. Отлично видны были огромные скалы на берегах, черный лес на вершинах, облака, звезды. Невельской вдруг вспомнил все происшедшее в Иркутске, Екатерину Ивановну, ее когда-то ласковое обращение, полное сочувствия его замыслам, а потом эта ужасная внезапная перемена, ее холодность и смущение при встречах; вспомнил Варвару Григорьевну, свое недоумение и недогадливость, неожиданный отказ, позорный разговор с Владимиром Николаевичем, свою боль, обиду, ссоры, задержку, всю путаницу со сборами, насмешливые взоры окружающих... Он почувствовал, что задыхается от горечи, выскочил из саней и побежал за мчавшейся упряжкой. - Как ты не устаешь, Геннадий? Разве можно так бежать! - услыхал он через некоторое время голос Миши. На морозном ветру бежалось легко, Невельской не чувствовал ни валенок, ни тяжелой одежды, тело постепенно согревалось. Он бежал и бежал, ощущая прилив сил, свою молодость, стараясь не думать о том ужасном, что стряслось с ним в Иркутске. Потом завалился в сани и велел ямщику гнать. "Да, он умеет любить,- думал Миша.- Счастлива будет та, на которой он женится!" Миша вспомнил, что у сестры Веры, которая живет с папенькой и маменькой в Тарусе под Москвой, нет жениха и это 409 заботит всю семью. Как хорошо, если бы Невельской на ней женился! Лучший друг стал бы мужем сестры.., Миша решил написать об этом домой и братцу в Питер, посоветоваться. Папенька и маменька, верно, будут очень довольны... Глава 2 РАСПЕКАНЦИЯ В восемь часов вечера солнце еще не заходило, и видны были главы якутских церквей. У заставы на дрожках, в сопровождении двух конных казаков, офицеров встретил городничий, рослый, седоусый старик, одетый не по-зимнему - в шинели и в фуражке. Невельской стал расспрашивать о дальнейшем пути, готовы ли кони, какова дорога на Аян, идут ли грузы для Амурской экспедиции и для Камчатки и что делает областной начальник Фролов. Хотя городничий от некоторых ответов уклонялся, но можно было догадаться, что дела из рук вон плохи. - Позвольте, я сейчас же еду к Фролову! - сказал капитан. Городничий предложил свои дрожки, сказал, что сочтет за честь, и Невельской на рысаке помчался в город. Когда Миша и городничий приехали к областному, там уже шла перепалка. - Вот, возьмите с него,- сказал Невельской, бесцеремонно показывая на краснолицего коренастого Фролова,- коней нет, и грузы стоят на месте! - Позвольте, Геннадий Иванович, я вам не сказал, что стоят-с... Я сказал, что распутица и нет возможности собрать коней в требуемом количестве. - Что значит "в требуемом количестве"? Значит, коней нет! - Что же я могу поделать! Судите сами, я посылаю распоряжение, а якуты угоняют лошадей в горы. - Но есть у них кони? Или они передохли? Почему вы дотянули до распутицы? Разве не следовало выехать самому, и разослать чиновников по тракту, и позаботиться во-вре-мя! Все должно быть на месте, в портах! - Капитан повернулся к Кор- 410 сакову.- Вот мы с тобой должны расхлебывать всю эту кашу... Вы прекрасно знаете,- снова подходя к Фролову, сказал он, стараясь быть спокойным,- на Камчатке жизнь сотен людей будет зависеть от того, доставите вы грузы или нет... Фролов глянул из-под бровей зло и хищно. - Зная, что люди будут умирать с голоду, я бы на вашем месте ни минуты не посмел сидеть в Якутске! - раздражаясь, сказал Невельской. - Геннадий Иванович! Вы не знаете, что за народ якутские старшины,- меняя тон, и стараясь быть любезным, и делая вид, что не замечает упреков и повышенного тона Невельского, сказал Фролов.- Вот поживете у нас, так узнаете... Да отдохните сначала. Геннадий Иванович и Михаил Семенович, вас все ждут, все желают вас к себе. Хорошо время проведете у нас на праздниках. А мы тем временем приготовим лучших лошадей. - Я говорю с вами о деле и полагаю, что такие рассуждения неуместны,- холодно сказал капитан.- Я официально прошу вас именем генерал-губернатора немедленно представить мне полную картину движения грузов. Фролов опять глянул зло. - Да имейте в виду,- продолжал капитан,- что завтра же мы с Михаил Семенычем выедем на тракт, чтобы проверить все, что вы нам представите. Мы желаем сами во всем убедиться, пока не поздно. Генерал дал нам предписание принимать любые меры, действовать, как мы найдем нужным, исходя из обстоятельств. - Как же вы поедете, когда нет дороги и нет коней? Да я и не смогу вас отправить. Оказалось, что у Фролова к отъезду офицеров ничего не приготовлено. Дело не только в лошадях: нет ни одежды, ни проводников. Что было - забрал проехавший за несколько дней перед этим горный инженер Меглинский. Муравьев отдал Меглинскому приказание начать работы в горах на вновь открытом богатом месторождении и намыть там за лето пуд золота. Про пуд этот губернатор никому, кроме Перовского, решил отчета не давать. Все это для будущей Амурской: экспедиции. Губернатор идет на риск, а Фролов ничего не мог приготовить! "Оставить нас без коней, без одежды и проводников! - подумал капитан.- И грузы стоят... Да ведь это черт знает что! Он хочет, чтобы пожили в Якутске и поплясали на балах,.. 411 Что же мы, в балаган явились? Привык к развращенным чиновникам, которые за пляской с хорошенькой дамой да за кутежом позабудут все..." Мысль о танцах вдруг разъярила капитана. А Фролов смотрел хитро, лицо его приняло льстивое выражение. - Вам же была бумага, где ясно все сказано,- сказал Невельской.- Вы знаете суть возложенного на вас поручения? Как же смели вы пренебречь своей обязанностью? У него мелькнула мысль, что Фролов, как и все они тут, может быть, еще не верит в открытия на Амуре. - Позвольте, однако...- обиделся Фролов. - Оставить нас без средств к исполнению долга! Как вы смели? - Как вы сказали? - обиженно отозвался Фролов. - Молчать! - крикнул Невельской так, что вздрогнули находившиеся в комнате городничий и исправник.- У вас все в развале! Это равно измене! - Позвольте, позвольте... - Под суд пойдете! Корсаков, краснея, вмешался в разговор. - Требования Геннадия Ивановича вполне справедливы! - Как вы смеете мне в глаза смотреть после этого? Как смеете, я спрашиваю? - Невельской ударил кулаком по столу. Он был сильно возбужден, Миша еще не видал его таким. "Все прорвалось! - подумал он, втайне радуясь, что Невельской закатил такую распеканцию бездельнику Фролову.- Областной действительно поступил гадко. Как можно было нам ничего не приготовить!" Фролов полагал, что этакую уйму грузов сразу не перевезти, лошадей всех заготовить невозможно, что это дело нескольких лет, а не одного года, как желает Муравьев. Несколько сот лошадей с грузами двигались по тракту. Конечно, лошадей не хватает, во многих пунктах грузы лежат, но Фролов все же помнил про это. Невельской изругал городничего и исправника. Как человек чуткий и дальновидный, он сразу уловил во всех здешних чиновниках тот же дух самодовольства, что и у Фролова. "Сознают, что в их руках все средства, что без них тут шагу не ступишь!" - Вешать надо!-сказал он спокойно, подходя к Мише. Фролов, было притихший, на этот раз не выдержал. 412 - Как изволили сказать? За что? Я верой и правдой...- закричал он.- Никогда за всю службу... ни от кого... Слезы навернулись у него на глазах. - Мол-чать! - накинулся на него Невельской.- Вам нет иного названия за все, что вы допустили! Помните! Вы подлец! Миша ужаснулся. Такого скандала он не ожидал. Фролов помертвел и зашатался. Городничий поддержал его. "Вот ему подарок на пасху!>> -в горе подумала жена Фролова, подслушивавшая у двери. Едва вывели областного, как исправник, толстый и на вид неуклюжий человек, стал уверять, что сейчас перевернет весь Якутск, что кони будут как из-под земли, что тотчас же закажет шить одежду и длинные болотные бродни, достанет наилучшие седла. Утром чуть свет приехал городничий, привез Невельскому кожаный костюм для верховой езды. Он сказал, что Фролов отошел, с ним лучше, но сегодня еще болен. Городничий хитро улыбался. - Бродней нет. Мечусь, мечусь, но пока еще не достал... Но все будет... Городничий уехал. Миша еще вчера уговаривал Невельского, что с Фроловым надо помириться, извиниться, быть может. Сегодня он опять помянул об этом. - Я знаю, что говорю, Миша. Надо повесить подлеца, и извиняться к нему не пойду, пусть знает. Я их всех бы перевешал своей рукой. Я знаю, какой несу крест добровольно, на что иду, а они, подлецы, свои обязанности ие могут исполнить! Что это за приглашение остаться в Якутске поплясать? Да я и государю и военному суду скажу, что он - подлец... Все утро у офицеров толпились гости. Их приглашали во все дома. Вскоре опять приехал городничий, на этот раз с исправником, привезли длинные Новые бродни, смазанные салом. - Нашел! За четыре рубля серебром! - торжественно объявил городничий. К вечеру квартира была завалена вещами. Люди, присланные городничим, укладывали все в тюки. Миша днем ездил проведать больного Фролова и, вернувшись, сказал, что тот располагает множеством замечательных сведений об Амуре, что он совсем не плохой человек и, видно, хочет помириться. 413 Невельской поехал к областному с требованием немедленно дать распоряжение но всему тракту о срочном сборе лошадей. Корсаков сопровождал его. Он удивлялся в душе, как Невельской заботится о переносе охотского порта на Камчатку, как входит во все подробности. "А ведь был против Камчатки!.." Фролов принял Невельского холодно. - Как же нам говорить с вами, ваше высокоблагородие, если вы оскорбляете? - сказал он неприязненно. - Кто из нас прав, а кто виноват - разберет губернатор,- заявил Невельской.- А сейчас я призываю вас исполнить долг и отбросить личные обиды. Под предлогом ссоры между нами мы не можем уклоняться от исполнения своих обязанностей. "Экая пьявка!"-думал областной. Он приказал написать распоряжение и послать его с курьером. - Это люди без долга и чести,- сказал, выйдя от него, капитан. Наутро Невельской и Корсаков встали в четыре часа, написали письма генералу и родным в Россию. Кони были поданы. Проводить отъезжающих явились чиновники. Приехал и Фролов. Невельской не подал ему руки, сдержанно поклонился. Фролов очень беспокоился за своего родственника, приказчика Березина, который вел караван в Аян. Невельской догонит его в тайге на тракте. Что там будет? Как он накинется на Березина и сорвет на нем зло? А Березин единственный человек, на которого можно положиться. Но как втолкуешь это Невельскому? Фролов и боялся капитана, и рад был бы замять происшедшую ссору, и не мог решить, как поступить, писать ли жалобу. Подозревал, не нарочно ли сказаны Невельским оскорбления. Он ведь друг генерала! Вечером, в двухстах верстах от Якутска, на станции, которая находилась в юрте, крытой дерном, Невельской сказал Мише, показывая на молодую полную якутку, выносившую ведро с молоком: - Смотри, какова! Глаза черные и разрез как у чилийской красавицы. А формы? - Не в моем вкусе... - Посмотри, сколько в ней живости, женственности, при ее полноте. Какая свежесть! Над тайгой летели караваны гусей и лебедей. А еще через неделю в глухой и по-весеннему голой тайге 414 Корсаков и Невельской прощались, стоя среди кочек, там, где тропа двоилась. Правая - аянская - шла прямо в воду, в болото, и, как говорили якуты, надо было ехать десять верст но воде. Левая шла в горы, но за ними - по слухам - тоже болота. Корсаков ехал налево, в Охотск, наблюдать за перенесением порта, за движением грузов по охотской дороге. Невельской - на Аян. Проводники попрощались и разъехались на вьючных лошадях. Один из якутов сидел на иноходце, ожидая капитана и держа в поводу его коня. Казак, спутник Корсакова, трусил за вьюками, ушедшими на Охотск. - Налево пойдешь - коня потеряешь...-пошутил Миша. - Направо пойдешь - голову потеряешь...- добавил Невельской. Они постояли, глядя друг другу в глаза, и подали руки. - Прощай, Миша, дорогой мой друг! Прощай, брат! -сказал Геннадий Иванович.- Один ты желал мне всегда добра! Корсаков заморгал. - Верь мне, кто полюбил в тридцать пять лет, тот никогда не разлюбит. Я люблю ее и не разлюблю никогда! Прощай! Они обнялись и трижды крест-накрест крепко поцеловались. Миша дал шпоры своему коню и стал догонять поехавшего вперед проводника. Невельской сел в седло и тронул коня. Вскоре он въехал в болото и поднял ноги на седло. Лошади шли по брюхо в воде. ...Через потоки грязи, болота, тайгу, по рекам пробирался Невельской на Аян, проклиная новую компанейскую дорогу. Не раз винил он себя, что зря обидел Фролова, что груб с людьми. Но на станциях опять кричал, требовал старшин, угрожал. Грузы всюду лежали, лошадей не было, люди, назначенные следить за транспортировкой, пьянствовали. День ото дня убеждался он, что все остановилось, никто ничего делать не хочет. - Почему же нет коней? - спрашивал капитан на одной из станций. - Нету...- отвечал горбоносый низкий якут, плотный и широкоплечий, родовой староста и местный богач, державший, по слухам, всю округу в кулаке. - Где двести пятьдесят коней, которых ты обязан был выставить? 4Н Якут молчал. Другие якуты, собравшиеся тут же, с ненавистью смотрели на Невельского. Он налетел внезапно. Якуты были далеки от той цели, которой их обязывали служить. Они видели в Невельском только злого чиновника. - Приготовить розги! - велел казакам Невельской. Якут встревожился. - Вашескородие, хороший господин...- заговорил он, а глаза его забегали. - Ты староста? Ты должен был поставить коней? Так вот я тебя выпорю и будешь знать...- сжимая кулак и поднося его к лицу старосты, грозно сказал капитан. Пришли казаки с розгами. Явились понятые, двое стариков - один русский, другой якут. - Мер-завец! - крикнул капитан на повалившегося в ноги старосту.- Будут кони или нет? Или запорю тебя, мерзавца... Он схватил богача за ворот и тряхнул его. - Будут, будут... - Я вас выучу, что значит не исполнять приказание генерал-губернатора ! Невельской на всех станциях требовал собирать людей и распекал старост... Одна была у него надежда, что впереди идет Березин с караваном и грузы, нужные для Камчатки, доставит вовремя. В десяти верстах от перевала через хребет сплошь лежал снег. Невельской измерял его глубину - в среднем было пять четвертей, но чем дальше, тем снег становился глубже. Кони выбивались из сил. Невельской велел искать оленей, а сам расположился на компанейской станции, которая находилась в землянке. На плоской бревенчатой крыше ее - толстый слой снега, вокруг - ни единой постройки, только загон для лошадей и тот почти не виден из-за снега. Куда ни кинь взор - всюду снег и снег. Тут уж толщиной в сажень. Из сугробов торчат редкие лиственницы и тощие белые березы. Вдали за лесом сияет гребень хребта. Якут-смотритель послал за оленями. Капитан велел делать себе широкие охотничьи лыжи. Тут еще стояла зима. - Никогда не бывало на нашей памяти,- говорил один из казаков, сопровождающих капитана,-чтобы в эту пору держались такие холода... 416 Глава 3 ПАРУС КИТОЛОВА Василий Степанович Завойко готовился к лоту, к переезду на Камчатку. Он был назначен на должность губернатора Камчатской области, надеялся, что со дня на день должен стать контр-адмиралом, и беспокоился, почему указ об этом не приходит. Он с нетерпением ожидал вскрытия льда и прибытия судов, которые зимовали в Охотске и должны были перевозить людей и грузы из Аяна на Камчатку. Он чувствовал прилив сил и готов был к деятельности. Поздняя и холодная весна связывала ему руки. Вдали море вскрылось давно, но у берегов широкой и крепкой полосой стоял лед и вся бухта была во льду, а на сопках и в тайге лежали глубокие снега. Завойко знал, что за хребтом страшная распутица, что на болотах сейчас утонешь в море грязи и что Березину нелегко пробиваться с караваном. Давно уже посланы якуты встречать Невельского. Завойко уверен был, что Невельской запоздает к началу навигации и упустит время: чего доброго, провалит все - вот тогда, полагал он, Николай Николаевич и все высшие лица в Петербурге увидят, на кого они возложили надежды и что за человек Невельской! Как же можно поручать такое дело неопытному человеку, выдвинутому по протекции! Василий Степанович считал, что теперь дела лучше пошли бы без Невельского. "Я сам бы все закончил на Амуре так же успешно, как начал. Там Орлов - мой человек, который доведет все до конца без треска и шума, получше Невельского. Орлов еще проверит все его открытия как следует. Все это дело начато Компанией и Компанией должно быть завершено. Так судит и дядюшка, и не может судить иначе. Я же сразу увидел Невельского, каков он! Поручили ему Амур! Ну вот, пусть п расхлебывает теперь! Лето на Амуре наступило, а его нет. Они еще поклонятся Завойко, который много лет печется об этом". Василий Степанович сидел в магазине, разбирал свой запас гаванских сигар. Нужно было четыре тысячи штук приготовить Михаилу Семеновичу Корсакову, тот просил для дяди, сенатора Мордвинова, чтобы послать в Петербург, а еще нужно перед уходом на Камчатку отправить сигар дядюшке Фердинанду Петровичу и братцу Василию Егорычу, которым уже послана часть по осени и еще по посылке зимой. Прибыв на Охотское побережье, Завойко, как человек практичный, быстро понял, чем могут быть полезны китобои. Апельсины и бананы с Гаваев, кокосовые орехп, муку, консервы, разные вещи он получал от них. Но апельсины и бананы в Питер не пошлешь. А хорошие сигары, настоящие гаванские, любит покурить каждый наиважнейший вельможа в столице, а при нынешних пошлинах таких сигар там не достанешь ни за какие деньги. У Завойко запас их не переводился. Послышались колокольцы, и вскоре прибежал старик молоканин, живший в доме у Завойко, и сказал, что якуты приехали, Березин с караваном на подходе и, видно, завтра будет. - Ну, слава богу! - сказал Завойко, поднимаясь с табуретки, перед которой двое компанейских приказчиков в меховых сюртуках, стоя на коленях, укладывали сигары. - И этот... ну... приехал... как его... - продолжал старик,- Невельской! - Что ж ты, старый дурень, молчишь! Полтавской галушкой подавился? Осел! Завойко пошел в дом, переоделся в мундир и вошел в гостиную, где его ожидал капитан. - Дорогой Геннадий Иванович,- широко улыбаясь и раскидывая руки, воскликнул Завойко,- как рад я вас видеть, как рад! Что же, думаю, не едет Геннадий Иванович! Ну как же, как же, наш дорогой, проехали вы, какие новости, как там: его превосходительство Николай Николаевич? - Вот уж могу сказать, что я проклял вашу дорогу, Василий Степанович,- полушутя ответил Невельской, слабо улыбаясь и остро глядя на Завойко снизу вверх уставшими, лихорадочно блестевшими глазами.- Если бы не Березин, не знаю, как бы я добрался. "Только приехал, не успел порога переступить, а уж колет глаза",- подумал Завойко. - Вам, наверно, не понравилось, что грязно и через реки пришлось переправляться на плотах? Так то тайга, как же не быть воде, Геннадий Иванович! Капитан стал ругать дорогу, реку Маю, сказал, что измерял фарватер, что он узок и извилист и буксирного парохода там завести нельзя. Потом сказал, что транспорты стоят, лошадей 418 нот, подрядчики - мерзавцы, грузы не перевозят, а якутские чиновники бездельничают. - Все запущено! Какая лень, бестолочь, пьянство! Вешать мало! "Что он такой разъяренный приехал? - удивился Завойко.- В своем ли он уме? Как можно, войдя в дом, наводить такую критику и говорить такие слова!" - Двенадцать тысяч пудов казенного провианта, назначенного на Камчатку, где-то в пути. На Алдан прибыло три тысячи шестьсот пудов. Половина пойдет на лодках... Чтобы доставить остальной груз, надо еще две тысячи сто пятьдесят лошадей... Я послал нарочного в Якутск, чтобы выгоняли народ из селений на тракт! Завойко не ожидал от Невельского таких забот о провианте для Камчатки. "Что он так беспокоится?" - А от Амги до Маи двести верст - сплошное болото. Сколько же времени пойдут транспорты? Дай бог, чтобы в августе прибыли в Аян! Капитан ругал скопцов, живущих у тракта. - Реки боятся! Тут нужны не скопцы, а чтобы потомство росло и привыкало к местным условиям. Невельской совсем не хотел обидеть Завойко. Говорил он от души, делился тягостными впечатлениями и не сознавал, как больно ранит собеседника. Он все время помнил свое. Боль жила в его душе, и капитан не видел из-за нее, что было каждому очевидно, он становился слишком откровенным, находил в разговорах отдых и облегчение. Завойко решил выказать хладнокровие. - Чем вы так огорчены и встревожены, дорогой Геннадий Иванович? Я обеспокоен, не произошло ли с вами несчастья? Невельской остолбенел на миг, раскрыл глаза, заморгал, уставившись на хозяина, и немного покраснел. "Тут что-то есть!" - подумал Завойко и сказал: - Мужики действительно подлецы, и якутское начальство ленится. Так против всего этого примем меры общими силами, но зачем же так волноваться? Невельской решил, что Завойко не может ничего знать. - Как же не несчастье! - ответил он сдержанней.- Ведь срывается все... Больше скажу, грузы разворовываются под всякими предлогами. - Так, пожалуйста, не волнуйтесь, Геннадий Иванович! Ведь вы только что приехали, и нам еще будет время все обсу- дить. А вы мне ничего не сказали про Николая Николаевича, правда ли, что он болен? - Да, он болен... Я был в Петербурге и на обратном пути задержался... Начались взаимные расспросы. - Так вы задержались в Иркутске? - Николай Николаевич просил меня об этом,- не смущаясь, сказал капитан.- Он был очень плох...- А как Орлов? - спросил он после небольшого раздумья. - От него было известие. Он прислал письмо с тунгусами, пишет, что в мае достиг устья... - Расцеловать вас, Василий Степанович! "Единственный дельный человек среди всей здешней братии!" - думал капитан про Завойко. Вышла Юлия Егоровна. Невельской передал ей поклон от знакомых и от братца Василия Егоровича. Вечер прошел в разговорах про Петербург и про политические новости. Потом толковали о предстоящей амурской экспедиции. Завойко замечал, что Невельской временами рассеян, отвечает невпопад, все время о чем-то думает. - Ах, Юлинька,- сказал он жене, когда гость поднялся на мезонин, где ему отведена была комната, и супругам можно было поговорить по душам,- за что ему дали капитана первого ранга? Этого я не могу понять! За Амур? Так я могу только сказать: ха-ха!-яростно, но приглушенно воскликнул Завойко.- За что? За то, что присвоил чужую славу! Вот что значит человек съездил в Петербург! Схватил то, что мы с тобой добывали годами тяжкого труда! Это, Юлинька, сделано, чтобы он не зависел здесь от меня! Несправедливо это! - сказал Василий Степанович, усаживаясь на кровать.- Я совсем не могу примириться! За то, что я начал Амур исследовать, а он пришел на готовое? Теперь он говорит про грузы с таким видом, будто бы я не забочусь... А разве Березин не мой человек и не мной послан? Он привел караван, и все в целости и сохранности. Разве Невельской не видит этого? Разве он не понимает, что я все безобразия искореняю и пекусь о казенном интересе... Нет, Юлинька, я просто не знаю, что тут будет! Никакой другой человек не выдержал бы на моем месте! А я еще заботился о нем, послал навстречу ему якутов, никто другой не ждал бы его на моем месте в такое время! - Почему он дядюшку не повидал? - сказала Юлия Егоровна.- Он странно выглядит,- кажется, чем-то расстроен. 420 - Да, он не в своей тарелке! Не знаю, как это удалось ему в Петербурге выйти сухим из воды... Но дядюшка не захотел с ним встретиться. Невельской хвастается, что видел дядю Георга у Литке, где были все ученые! Юлии Егоровне еще многое было неясно. Невельской приехал обласканный, облеченный полным доверием, но в то же время чем-то огорченный. Успех Невельского - несомненен. Но его дерзости муж должен положить предел. Хорошо, что у Василия Степановича есть на этот раз гордость. Она желала, чтобы честь открытий на Амуре принадлежала ее мужу... - Да, два чина! - сказала она.- Он оказался проворным! - Он подлый и низкий человек! - вспыхнул муж.- Да разве мне не следует два чина? Гораздо больше, чем ему! И я это докажу! Но ведь я, ты знаешь, Юлинька, чинам не придаю значения, как и дядюшка, который всю жизнь из-за этого обойден и обижен... Подумав несколько, он сказал: - А что, если я тоже потребую себе два чина, Юлинька? Пусть генерал-губернатор даст мне то, что я заслужил. Я напишу ему, что это очень оскорбительно для меня, если Невельскому дали за мои открытия два чина, а я должен ждать производства... - Ты напиши обо всем Михаилу Семеновичу, но без колкостей. - Ты думаешь? - Это не будет обращением к генералу, но когда Михаил Семенович получит твое письмо, то от себя непременно напишет об этом Николаю Николаевичу... - Так я и сделаю, Юлинька. Я напишу завтра же... Невельской говорит, что Корсаков раньше нас отправится на Камчатку. Я рад этому, и мы с тобой примем его там как самого дорогого гостя и еще поговорим с ним обо всем этом... Но, ей-богу, не знаю, как я смогу снести все придирки Невельского, так мне больно и неприятно! Слышишь, шаги наверху? Это он не спит и ходит, что-то придумывает, вместо того чтобы спать. Уверяю тебя, Юлинька, это ужасный человек... - Мы не поговорили вчера о главном, Василий Степанович,- сказал капитан, придя утром в кабинет Завойко. - Да я уж сижу спозаранок и смотрю ваши бумаги и требования, Геннадий Иванович,- отвечал Завойко,- но почти ни- 421 чего не могу вам дать из того, что вы требуете для снабжения экспедиции Орлова, кроме самой малости. Пришел караван с Березиным, но там вы знаете, что за грузы: инструменты и товары для Аляски, а из казенного груза - порох. - Как же быть? - У меня нет и фунта гречневой крупы! Мы ее давно не видели! И муки мало. Ей-богу, так! Сами же вы видели, что делается на дороге. Транспорты стоят и, бог весть, когда они прибудут! Невельской на этот раз смолчал. - Когда придут транспорты, тогда пожалуйста! Но ведь время уйдет, и меня здесь не будет, и вам нельзя ждать... Снабдить экспедицию теплой одеждой Завойко также отказался. - У меня нет теплой одежды. Компанейский товар так плох, что я не рискую предлагать. Но скажу вам, что все эти варежки, кухлянки и валенки есть в Охотске в компанейском магазине, это я знаю, только не могу сказать, сколько штук. Вы как будете писать Михаилу Семеновичу, то просите, чтобы приказал он Лярскому не продавать ничего, а то и там их не будет. Я пошлю нарочного тунгуса, и он ваше письмо доставит в Охотск. - Мне кажется, Василий Степанович, что вы шутите. Я не могу поверить тому, что вы говорите,-глянув неприязненно, сказал Невельской. - Я бы и сам так подумал на вашем месте. Но у меня нет ничего. Ей-богу, так! Все есть в Охотске, и вы можете потребовать оттуда все необходимое для экспедиции Орлова. Ведь там главный порт! - он упрямо называл отряд, шедший под командованием Невельского, "экспедицией Орлова". - Василий Степанович! - воскликнул Невельской.- Все сроки пропущены. Вместо того чтобы готовить экспедицию, я ездил в Петербург, куда меня вызвали, я рассказывал вам вчера... Я не мог ничего подготовить как следует. Моя надежда была на вас и на Лярского, вы знаете также, что со мной поехал Миша Корсаков, он отправился в Охотск, чтобы следить за перевозкой грузов, и он также будет помогать мне и отправит сюда на кораблях что возможно. Но более всего я надеялся на вас. Я же не говорю о том, что генерал пишет вам своей рукой... Василий Степанович, я прошу вас подумать и помочь общему делу! - Как же вы желаете от меня того, что я не могу, а сами 422 не считаетесь со мной и моими трудами, ругаете аянскую дорогу. Подымаете такой крик из-за того, что вам неудобство было, когда вы ехали. Так я уже знал, что для вас, как человека непривычного, будут неудобства, и послал людей встретить вас, и они напрасно ждали вас целый месяц... - Как вы меня поняли, Василий Степанович? Если бы речь шла обо мне, о том, чтобы только мне по этой дороге одному ездить, я бы и не заикался. Мне удобства не нужны, и я приехал жив и здоров. Но как путь к океану - аянская дорога никакой критики не выдерживает! "Час от часу не легче! - подумал Завойко.- Вон куда клонит!" - Так вы уверяете меня, что аянская дорога нехороша? - спросил он язвительно. - Это правда, что же скрывать, и парохода на здешней роке никогда не будет при ее извилистом и узком фарватере. - Не будем спорить, история нас рассудит, Геннадий Иванович. А что до меня, то я не могу исполнить предписания генерала. Просите все потребное для экспедиции Орлова в Охотске у Лярского. И еще я не знаю, что смогу дать для компанейской лавки, для расторжки с гиляками. Мне еще требуется подумать об этом, и я не знаю, смогу ли все представить в должном комплекте. "Ничего нет для меня!" - подумал Невельской. Спорить и ссориться не хотелось. Он поднялся к себе. Вскоре за ним прислал Завойко. Вместе обедали и опять беседовали. Потом Завойко пошел на заезжий двор потолковать с людьми, которые прибыли с караваном, п посмотреть доставленные грузы. Невельской отправился к Орловой, но не застал там никого. С крыш висели огромные сосульки. Мальчишки везли на собаках обледеневшую бочку с водой. Снег подтаивал. С моря дул ветер. Видно было, как за кромкой льдов вздувались белые валы. Море вдали было ярко-синим. Видны были белые полосы плавающих льдов. Шум волн глухо доносился издалека. А у берега тихо, тут еще зима. Дальше плавающих льдов на синей яркой полосе стоял, не поддаваясь качке, сверкая белоснежным парусом, стройный китобой. Он уже пришел на промысел! Что-то гордое и хищное было в далеком судне. Оно напоминало капитану об опасности. Ему казалось, что здесь никто не понимает, что означают эти красавцы суда. Там, где хозяева бессильны, являются дерзкие и отважные хищники. No Дразня капитана, судно гордо стояло за льдами в открытом море. "А я не могу выйти из Аяна!" Невельской долго стоял и любовался судном, и с гордостью за своего брата моряка, и с болью, что у нас тут нет всего этого. Он вспомнил разговор с Завойко, его упреки, обиды, думал, что он мелочен, не видит того, что перед глазами. Горько стало на душе. Не в первый раз встречал он ненависть и неприязнь к своему делу, к себе, к своим замыслам. Невельской подумал, что во всех его петербургских несчастьях, может быть, виноват Завойко. Эта мысль и прежде приходила ему в голову. Теперь он видел - Завойко раздражен, ревнив, завистлив, горяч. "Он зол на меня. А я ни шагу тут без него не могу ступить". Он вспомнил все, что говорил Ляр-ский про Завойко и как тот уверял, что Завойко не простит Невельскому открытия Амура, вечно будет пакостить. Невельской поднялся на пригорок и пошел дальше по протаявшей тропе. Тайга стала мельче и реже, ветер крепчал. Вдруг за лесистой сопкой, на которую он подымался, тоже заблестело море, широкое, ровное и торжественное. Вид его и тревожил, и возвышал душу, и отдалял все заботы, лечил боль. В просвете между сопок море стояло высокой светлой и прозрачной стеной. Собственные страдания показались сейчас ничтожными. Капитан вспомнил, как Элиз говорила однажды, глядя на море и на горы: "Это стоит хорошего концерта!" "Море,-подумал капитан,- всюду и всегда одинаковое, и в чужих странах оно как небо -всегда родное!" Он возвратился в Аян. На улице ему повстречалась молодая круглолицая женщина в капоре и в шубке. Она шла в сопровождении старика якута, несшего на плечах мешок, который он, видимо, привез издалека. Невельской узнал ее. Это была Орлова. - Вы ли это, Харитина Михайловна? Здравствуйте, очень рад вас видеть... Я заходил к вам... Орлова сообщила, что собирается к мужу, что от него было письмо, весной он добрался до устья, а с тех пор нет ничего. - Не съели его там гиляки? - Бог с вами, Харитина Михайловна, он человек бывалый, да и они не людоеды. Орлова говорила о своей предстоящей поездке на устье 424 Амура так просто, словно в этом не было ничего особенного. Она сказала, что возьмет с собой картофеля и семян, заведет там огород. Вечером Невельской убеждал Василия Степановича, что нельзя в этом году перебрасывать на Камчатку тысячу человек, что, прежде чем их туда гнать, надо высчитать точно, сколько муки может быть доставлено в Петропавловск в продолжение навигации, и тогда, положив по два пуда в месяц на человека, можно узнать, сколько народу смеем туда отправить. - Сколько народу сможем прокормить, столько и брать, а в противном случае будет голод! Надо все высчитать и не загонять людей на верную гибель. "Экий дотошный человек! - подумал Завойко.- Ему все не дают покоя транспорты с продовольствием!" Завойко не нравилось такое вмешательство нового чиновника особых поручений, но он видел, что совет дельный, и согласился. Решили немедленно написать обо всем Корсакову, который должен с Лярским отправлять людей из Охотска. - Теперь о торговле с гиляками, Василий Степанович. Я не могу просить компанейские товары в Охотске, когда здесь, в Аяне, самая большая фактория. Это смешно! Я прошу иметь в виду, что мне нужны такие предметы, чтобы гиляки наглядно убедились в превосходстве русских товаров перед маньчжурскими. От того, какие товары у нас будут, зависит очень многое! - Где же я возьму эти товары, Геннадий Иванович? - Василий Степанович, разве вы не обязаны дать то, что у вас есть? Тогда скажите прямо, что не хотите содействовать мне. Я здесь два дня живу, сплю, обедаю, а дело стоит... - Так вы думаете, что я личными соображениями руководствуюсь? - краснея, спросил Завойко.- Да как вы можете это говорить! Вы, может, думаете, что Завойко вас обманывает? Вот посидите на моем месте и тогда говорите!.. - вскричал Василий Степанович, вскакивая и показывая на свое кресло.- Пожалуйста, берите муку и крупу, когда придут. Сами же вы видели, что транспорты нынче стоят. Вы же не будете их ждать, а у меня муки слишком мало. Не могу же я на Камчатке с голоду умирать! Так, пожалуйста, напишите жалобу генералу или в Петербург. - Да что толку, что я буду писать! Дело погибнет, никакое 425 мое донесение не поправит его. Что мы, в бирюльки играем, Василий Степанович?.. - Да где я все возьму, что вам надо? Да я и не обязан этого делать. А хоть вы и будете по особым поручениям, но не можете распоряжаться компанейскими товарами. Ваша экспедиция правительственная, секретная, вот и благоволите все, что вам надо, получить у Лярского, о чем я и приказываю ему. - Вы подходите формально, и это удивляет меня... Что за игра, Василий Степанович? Если есть у вас, так выдайте! Да разве у Компании и у правительства не одна цель? Ведь вы сами знаете, что лавка при экспедиции будет компанейская, что Компания - ширма экспедиции. - Да откуда это вы взяли, Геннадий Иванович, что я не хочу? И как это вы смеете рассуждать, что Компания - ширма, когда она капиталист и главный владелец всех промыслов и земель? А насчет товаров для лавки, то вы ошибаетесь! Не ваше дело беспокоиться о ней. За лавку отвечает Компания. Уверяю вас, что позабочусь о ней не хуже... - Как это лавка меня не касается? - вспылил капитан, и губы его задрожали.- Да в лавке вся суть! Посредством лавки мы должны влиять! - В лавке надо торговать и скупать меха, а не влиять и не разводить политику... - Василий Степанович, вы говорите со мной, словно дело, которое исполнять я прислан, чуждо вам... Ушам своим не верю! Вы со мной, как с представителем враждебной нации... - Как будто я враг Амуру, так вы меня выставить хотите? Да не вы это дело начинали! Я об этом все время забочусь! Это вы тут хотите проводить свою политику! Да! Вам не удастся! - Вы понимаете, что говорите, Василий Степанович? Мы оба перед родиной и престолом обязаны участвовать общими силами в этом деле! Какая у меня политика, Василий Степанович? - Так вы-то знаете, что у меня ничего нет! - Тогда я прошу завтра же открыть мне амбары,- сказал капитан.- Именем генерал-губернатора я требую от вас официально. - Так я официально заявляю вам, что амбары компанейские! 426 - Ка-ак? - подскакивая к Завойко, закричал капитан. - Да! - закончил Завойко. - Василий Степанович, мы напрасно кричнм.- На миг Невельской печально улыбнулся.- Не будем оскорблять друг друга... Простите меня, если я вас обидел... "Да он сумасшедший!" -подумал Завойко. "Какой дурак Завойко! - говорил себе Невельской, подымаясь на мезонин.- Конечно, у него есть все, но он никак славой не сосчитается. Опять чуть не разругался, как с Фроловым!" За окном была ночь. Выл ветер, и слышался накат. Капитал походил по комнате, сел на койку, снова встал. Хотелось написать Корсакову. Подумал, что, быть может, надо написать Зарину, извиниться... Нет, надо писать Мише о деле. Ветер, как водопад, рушился на мезонин. Капитан потрогал печь. Она была теплая. Он был благодарен Завойко, что печь вытоплена. Завойко деятельный хозяин, но нельзя простить ему эгоизма. Он чувствовал, что предстоит борьба с Завойко. "Из-за чего? Глупо! Тяжелое наше время!" Он вспомнил козни, что строили против него в Петербурге. Сплошной мрак, зло, противодействие всюду... Он старался не думать о несчастье, постигшем его в Иркутске. "Пулю пустить себе в лоб? Если бы не Амур - думать бы не стал! Но, кажется, я разбит, нервы плохи. В таком состоянии нечего писать. Напишу утром. Утро вечера мудренее..." - Боже мой! Кому доверился Николай Николаевич! Он только что кричал и грозился и сразу стал смеяться! - сказал Завойко, придя к жене.- Я не могу принять всерьез все его слова! Я не знаю, как можно поручать ему дело! Не могу понять, что с ним произошло... Он так погубит весь Амур и Николая Николаевича... Нельзя доверить кораблей сумасшедшему. Он их разобьет. Я тебе говорю, что он сумасшедший, говорит, а у самого слезы на глазах... Может быть, Юлинька, он совсем не такой плохой человек, но я не могу простить ему нахальства. Утром Завойко одумался и явился на мезонин к Невельскому, просил не сердиться, уверяя, что вчерашний разговор был пустой и что он сам предлагает Невельскому пройти по амбарам и все посмотреть, - Я готов, Василий Степанович! - Я совсем забыл, что у меня есть теплые рубахи, каких не может быть у Лярского,- говорил Завойко по дороге.- Я сегодня встал чуть свет и не спал всю ночь, вспоминал и теперь могу сказать это. - Зачем же вы тогда доказывали мне вчера, Василий Степанович? - упрекнул Невельской. - Вы так требовали и кричали, что мне некогда было опомниться. Но вы, если желаете, можете написать на меня генералу. Я могу отпустить для экспедиции все, что у меня есть, так как это наше общее дело! В амбарах нашлись нужные вещи. Завойко обещал дать для экспедиции часть муки и сухарей, соли, уксуса, сахару. - Но кухлянок и ватников дать не могу. Их нету! И гречишной крупы нет! Все это есть в Охотске. И еще посоветую вам, затребуйте оттуда тесу и кирпичей. Это все есть у Лярского, а я на Камчатке обойдусь. Напишите об этом Михаилу Семеновичу. Для компанейской лавки Завойко давал красное сукно, ситец, леденец и другие товары, о которых Невельской даже и не помышлял. - Ах, Юлинька, если бы ты видела,- говорил Завойко после обеда, когда гость ушел наверх,- он лезет во все мешки! Это не дворянское занятие! Я не знаю, откуда он такой, несчастье и наказанье иметь с ним дело! Другой бы стыдился и не смел упрекать меня, когда я незаконно согласился снабдить его всем на свой страх и риск... Березин слыхал от якутов, что Невельской делал с ними на тракте! Якуты уже теперь спрашивают со страхом, какой дорогой Невельской обратно поедет. - Почему же? - Говорят, что он грозил им виселицей... И это когда я выказываю якутам ласку и заботу, он порет их... Я думаю, Юлинька, что скорее всего он в самом деле сумасшедший, и я напишу генералу, чтобы он меня уволил или убрал Невельского. - Не делай этого,- улыбаясь, сказала жена. - У меня голова трясется, когда я подумаю, что, как чиновник особых поручений, он может быть прислан ко мне на Камчатку. Не знаю, за что такое наказание! Но я ему выставлю свой план, что я намерен делать. Ведь я не пощажу на Камчатке ни взяточников, ни купцов, ни самих попов! Вот он тогда увидит мои замыслы! 428 Глава 4 А ЛЬДЫ ВСЁ НЕ УХОДЯТ В шторм взломало лед в бухте. Ветер проносил по морю мимо Аяна бесконечные караваны льдин. Ветер менял направление, льды шли в другую сторону, движение их не прекращалось, не видно было им конца. Иногда льды отходили прочь от берега, и море становилось чистым. Но вдали, там, где обычно оно синело, сплошными белыми цепями громоздились торосы. В эту пору суда не могли пробиться между ледяных полей и скал и подойти к Аяну. На льдинах, на жарком солнце грелись нерпы. Стада их, как упряжки ездовых собак, положенных каюром, виднелись на ближних плавающих льдинах. Невельской и Завойко целые дни проводили теперь вместе, обсуждая планы обеих экспедиций. Вечерами заходили Харитина Михайловна, приказчик Березин и священник с женой. Мужчины играли в карты. Живя в Охотске, а потом в Аяне, Завойко многому научился у того якутского начальства, которое не боялось, что планы и предписания высших властей останутся неисполненными. Условия и обстоятельства тут были таковы, что всегда во всяком случае можно было на что-нибудь сослаться - на болота, на якутов, на скопцов, на метели, морозы, непроходимые тропы, на ветер и шторм на море, на американцев или на отсутствие кораблей. Тут все оказывалось неопределенным и ни на что твердо надеяться не приходилось. Можно было получать какие угодно планы, обещать сколько угодно раз, что они будут выполнены, а потом ничего не делать, заморить людей голодом и остаться невиновным, сославшись все па те же обстоятельства,- разворовать продовольствие и не отвечать. Природа и стихия были тут союзниками и великой ширмой, за которой делались темные дела. Можно было обещать и даже не пытаться сделать, можно было лениться, пить, играть в карты, вместо того чтобы скакать верхом несколько сот верст и следить за продвижением грузов и за их сохранностью,- тут все сходило. Завойко знал все эти уловки и умел противиться им. Умел он строить, заставлять людей работать и уважать дело. Он понимал толк в рыболовстве, в садоводстве и в огородничестве. Дя- 429 дюшка Фердинанд Петрович недаром считал его изворотливым и оборотистым. Вся немецкая родня его жены если поручала какое-нибудь дело Василию Степановичу, то и надеялась на него как на каменную гору. Завойко понимал, что ему дают чин контр-адмирала и назначают губернатором на Камчатку для того, чтобы он выполнял грандиозные планы Муравьева. "Муравьев - мастер фантазировать,- полагал Василий Степанович.- Приходится поддакивать ему и браться выполнять все. Но потом посмотрим!" Завойко верил в свой практицизм и знал, что исполнит лишь то, что на самом деле нужно. А за чушь и выдумки браться не стоит! Невельской сильно обижал его своими разговорами. Он подозревал, что, если не вся мука придет, Невельской подымет шум, мол, люди начнут на Камчатке умирать с голоду. "У другого умрет хоть половина - все сойдет, а с меня спросится. Ох, я бы лучше не брался за все это! Невельской скор на слова и на соображение, берется всех учить. Он обо всем живо догадывается!" Это не нравилось и путало Завойко, который и сам был зорок и такую же способность увидел в Невельском. Завойко готов был возненавидеть его, видя в нем соперника. Но как часто бывает, люди, неприязненно относящиеся друг к другу, начиная работать вместе и часто встречаясь, чувствуют, что их неприязнь постепенно рассеивается. Не из страха перед ответственностью Завойко снабдил экспедицию. Василий Степанович старался доказать, что он тоже патриот, и много уже сделал тут, и еще больше может сделать, и что амурское дело ему не чужое, и он тоже человек больших масштабов, и его не следует ставить в один ряд со здешними чиновниками. Завойко показал Невельскому сметы, расчеты, а также разные бумаги и распоряжения, где видно было, какие меры он принимал к тому, чтобы грузы были вовремя в Аяне. - Скажу вам, Геннадий Иванович, больше! Даже из тех трех тысяч пудов, которые, как вы видели, лежат на Алдане, половина не дойдет до Аяна! Вот каковы обстоятельства! Завойко показал копию своей бумаги губернатору, которую послал он полтора месяца назад с просьбой разрешить снабжать Камчатку морем, па купеческих судах, как снабжает Компания спои колонии. - А то ведь на будущий год Камчатка потребует провианта шестьдесят тысяч пудов. На это надо шесть тысяч лошадей. Вот видите! Я тоже полон дум и веду расчеты. Иначе нельзя! 43В Похоже было, что Завойко искренне хочет рассеять неприятное впечатление от ссоры. Василий Степанович стал жаловаться на Лярского, что тот завидует ему и вредит, запросил у губернатора продовольствия на год меньше, чем надо, чтобы подорвать камчатское дело. Оказалось, все сметы и ведомости на перенос порта ложные. Составлял их Лярский. Он указал в ведомости, что оборудование порта "весит" сто шестьдесят тысяч пудов, а сам включил в сметы дрова, бревна, старые створы. - Разве можно дрова возить за море? Я вычеркнул все лишнее и оставил к перевозке лишь сорок тысяч пудов. Почему он так сделал, Геннадий Иванович, я вам скажу. Он в дружбе с купцами и вместо дров погрузит пх товары... По смете купеческой клади к перевозке назначено тысячу пудов, а возьмут втрое, вчетверо, и купцам обходится это дешево. Завойко сказал, что с уходом льда ждет прибытия судов. В Охотске сейчас "Иртыш", "Охотск", "Курил". Эти суда должны взять там большую часть населения и грузы, зайти в Аян. На одном из них с семьей должен был отправиться на Камчатку сам губернатор. - Я знаю, что вы не можете расстаться со своим судном! Но так как мы оба служим общему деду, то вы должны меня понять. Я просил бы вас, Геннадий Иванович, оставить мне ваш "Байкал", когда он придет с Камчатки. Я написал бы в Охотск, чтобы "Иртыш" не заходил за мной, а шел бы прямо на Камчатку и мы не мучили бы зря людей. А вы пошли бы к устью Амура на небольшом боте "Ангара", который только что построен и спущен на воду в Охотске. А "Байкал" - судно самое емкое в здешней флотилии - был бы предоставлен для перевозки грузов на Камчатку из Аяна, а потом и из Охотска. Невельской задумался, переменился в лице и умолк. Ему неприятно было расставаться со своей командой, - Я все сделаю для вас, дорогой Геннадий Иванович! И ваша команда будет сохранена. - Хорошо, я согласен,- сказал капитан, лицо его прояснилось.- Я согласен! - твердо повторил он еще раз. - Я это знал! Вы благородный человек! Завойко крепко пожал руку Невельского. Капитан обещал немедленно написать обо всем Корсакову, а Завойко - отправить письмо в Охотск утром с нарочным, Мысль о том, что Миша на днях получит письмо и узнает все новости, оживила капитана, и он подумал, что многое хочет сообщить своему товарищу. - Как мы теперь действуем заодно, то и я вам хочу дать советы, Геннадий Иванович, которыми вы, если захотите, можете воспользоваться, и тогда увидите, как Завойко думает об Амуре. Послушайте меня, Геннадии Иванович! Михаил Семенович, как вы мне изволили сказать, набирает в десант казаков. Так боже вас упаси от этого! Не вздумайте брать их в экспедицию! - Да что такое? - А то, что все они торгаши и знают якутский язык. Гиляки понимают по-якутски, а вы не понимаете. Так казачишки станут обманывать вас, и грабить гиляков, и сами внушать им всякое против вас, что только захотят. Поверьте Завойко! Василий Степанович советовал отписать Корсакову, чтобы казаков не присылали, а выбрали бы людей из охотских матросов. Невельской думал о том, что в десант надо взять некоторых людей с "Байкала", что они в команде будут здоровым ядром. - А кто вам будет стирать белье для офицеров? - спросила капитана за обедом Юлия Егоровна.- Орлова поедет к мужу, им нужна прислуга. Напишите Михаилу Семеновичу, чтобы послал матросов семейных... Завойко стал говорить, что по тем трудам тяжким, которые ждут его на Камчатке, мало ему десять тысяч рублей в год и чина контр-адмирала, что по всем законам ему еще следуют подъемные и еще один чин. Он просил у Невельского совета, стоит ли все это потребовать. Потом он стал развивать свои планы овладения Амуром. - Вот бот "Ангара" уже должен быть спущен в Охотске. Так вы введете его в устье Амура и пришлете мне как губернатору официальный рапорт, что бот выбросило в устье Амура и что своими средствами вы его выручить не в силах. И такой же рапорт пошлете генерал-губернатору. А он уже будет знать все заранее. Лишь бы один раз сплыть, там начнется плаванье по Амуру. Это мой план. А бот "Ангара" пусть зимует у вас как ни в чем не бывало... Завойко принес капитану отколотый кусок доски с какими-то вырезанными знаками. - Вот посредством этой штуки вы займете Амур,- шутливо сказал он.- Была доска цельная, а тут от нее одна половина. Вторую половину увез Дмитрий Иванович к гилякам. Да! Когда вы на судне придете в их землю и не встретите Орлова, то предъявите эту доску. И они живо принесут другую половину 432 и приложат ее к этой, и выйдет, что эти половины - одно... Вот и будут знать, что пришли русские... В ночь Невельской засел за начатое письмо Мише. Теперь, оставшись наедине, он отогнал от себя все неприятные мысли и воспоминания и отдался любимому делу, ради которого и писалось это письмо, и проходила вся жизнь. Он написал, что решил идти не на "Байкале", а на "Ангаре" пли лучше всего на "Охотске", и поэтому "Охотск" должен быть снабжен на целый год и что судно это останется на зимовку в Амуре. Просил не брать в экспедицию казаков, просил, чтобы все люди, назначенные в экспедицию, были молоды, умели владеть топором, чтобы на каждого был запасной комплект готовой одежды, сапожный и рубашечный товар. Он высчитал все: и кухлянки, и нитки, и патроны... Это было огромное письмо. Про Иркутск он не помянул ни словом. Все было еще очень свежо, и лучше не трогать. Капитан просил прислать секстант, два хронометра, сертификационный горизонт, морской месяцеслов. Написал о женатых матросах и о том, что видел на тракте. Он заклеил конверт и, глядя на льющиеся капли красного пылающего сургуча, вспоминал, как в Петербурге его вызывали на комитет, допрашивали... Теперь он готовил ответный удар. Сейчас, когда письмо было написано, он ощутил снова, что готов на все, но что удар надо тщательно подготовить. - Я докажу им! - сказал он себе в сотый раз и потушил свечу. Василий Степанович тоже приготовил письмо. Наутро в Охотск верхом на оленях ускакали тунгус и казак с сумкой на груди. Глава 5 НАДЕЖДЫ Солнце пригревало все сильней. В оранжерее поспели маленькие бледные огурцы. На сопках распускалась зелень. В комнатах появились огромные букеты черемухи. Бухта совершенно очистилась от плавающих льдин, и по ней сновали лодчонки обывателей и шлюпки с матросами. Тучи птиц летели над Аяном, спускались на скалы и на чистые воды залива. Иногда то на озерах, то на речке раздавались выстрелы охотников. Завойко повел своего гостя в оранжерею, показал, что там растет. - Так вы говорите, что генерал в Иркутске про мой арбуз вспоминал? - Да, я не раз слышал от него! - Ведь арбузов никто и нигде не может тут вырастить. А знаете ли вы, каких мне это стоило забот и зачем я старался? Я хохол и хочу, чтобы мои дети видели, як же кавуны растут. И генерал очень удивлялся и сказал мне: "За этот арбуз вас стоит назначить на Камчатку, чтобы вы ту страну преобразовали, как Аян". Завойко рассказал, что берет с собой старика скопца, который отлично знает, как разрабатывать целину, сеять и выращивать на ней хлеб, и что он выхлопочет у генерала для этого старика жалованье в триста рублей серебром в год. Идя из оранжереи, они остановились посреди сада. На этот раз Завойко ухватил гостя за пуговицу и говорил, что на Камчатке много травы и туда он завезет прежде всего коров, чтобы на каждого человека было по скотине, и одним этим поставит на ноги новоселов. Потом он стал говорить, как укрепит Камчатку и что генерал обещает прислать триста орудий. В этот день Завойко, Невельской, поп и приказчик Березин опять играли вечером в карты, Завойко ругал Вонлярлярскою, что он взятки берет с купцов и на судах повезет на Камчатку их товары под видом казенных грузов, а капитаны судов - приятели Вонлярлярского и действуют с ним заодно, особенно Гаврилов, в такие молодые годы назначенный командиром "Иртыша". Завойко уверял, что пресечет деятельность купцов на Камчатке, установит таксу на товары, и Камчатка заживет славно. Потом он стал говорить, что лес будет возить тут Ситхи, и туда пошлет зимовать суда, и сделает это на свой риск и страт. Невельской не хотел возражать, но Завойко на этот раз сам вызвал его на разговор. - Скажите мне, Геннадий Иванович, как вы про то думаете? - Поймите меня правильно, Василий Степанович,- сказал Невельской. Он положил карты. Поп и приказчик смотрели с неудовольствием, зная, что он будет долго говорить, а игра приостановится.- О Камчатке и вы и Николай Николаевич имеете 434 превратное представление. Надо трезво смотреть на то, что она собой представляет, особенно вам. Нельзя приказом на бумаге вырастить хлеб и заселить такую страну, как Камчатка. Пока что Камчатка представляет собой Авачинскую губу без всяких средств, питающих ее. Губа и губа! И все! Она может ожить, ваша Камчатка, если займем Амур и земли по Амуру, когда к ней будет подвоз по Амуру и морем, когда к ней появится интерес у населения. С Амуром она все, а без Амура - ничего! Я это говорил тысячу раз и скажу вам. Имей Камчатка средства сообщения с Сибирью - ей цены не было бы, развился бы величайший порт, явился бы флот, торговля, судостроение. В случае нападения врага она была бы подкреплена изнутри и средствами защиты и продовольствием. Мы не англичане, у нас земли много, и земли удобной, у нас переселенцы до тех пор но поедут на Камчатку, пока она не будет связана единой жизнью с Сибирью. Обижаться на меня за это нельзя. Идти против того, что я говорю, это не против меня идти, а