против природы! - Так что же, по-вашему, надо Камчатку отдать врагу? - спросил Завойко. - Я не говорю этого. - Позвольте, позвольте... Теперь я скажу... Разве я прошу чего-нибудь? - Он тоже бросил карты.- Нет, я удовольствуюсь тем, что мне дают. Я не составляю сметы и не прошу сотни тысяч. Я хочу развить Камчатку как она есть. Я думаю о коровах, о посеве, о бревнах, я не воодушевляюсь несбыточными мечтами. Вот здесь, в Аяне, лов рыбы я начал сам, и сыт. А люди тут с голоду мерли. И люди знают, что с Василь Степановичем не пропадешь... Поп кивал головой, иногда прищуривался, поглядывая на записи, желая убедиться, велик ли проигрыш, если не придется отыгрываться. - Я трудом своим поднял эту страну! - кричал Завойко.- Что был Аян? А теперь тут четыре амбара, дома, сад, огороды у всех жителей, оранжерея, которой люди из Калифорнии удивляются. Там у них нет ничего подобного, несмотря что райский климат. Так разве нельзя жить на Камчатке? Разве нельзя построить там дома и казармы и завести огороды? Вы видите, умею я это делать или нет? "Это верно! - думал Невельской.- И мне надо многому поучиться у Василия Степановича!" Он замечал, что Завойко рассуждает сбивчиво, что он эгоист до мозга костей, но в делах последователен и настойчив. - Я знаю и не раз слыхал от вас, что надо открыть еще одно окно в мир. Но окно уже прорублено и вы, мой дорогой, не Петр Великий! А на океане мы стоим. Вот в окошке он виден отсюда! И будет еще Петропавловск! Что же до Амура, то вы знаете все, и разве я говорю что-нибудь? Хотя там, может быть, никогда суда не пойдут! И тот Амур затерялся в песках, и кто будет там плавать, тот не рад станет, и вас помянет недобрым словом, и не будет знать, как оттуда выбраться. "Дурак и эгоист!" - подумал Невельской. Завойко взял карты и снова бросил их с досадой. Поп стал уговаривать его. - Не смейте меня успокаивать! - закричал на него Василий Степанович. У молодого бритого приказчика Березина вид был такой, словно он желает тоже вмешаться в этот спор и едва сдерживается. Поп, видя, что тут толку не будет, ушел и увел с собой Березина. Невельской и Завойко остались одни и долго спорили... Невельской поднялся к себе на мезонин. Чувство одиночества снова начинало его мучить. "Только один Николай Николаевич со мной... Не будь его, ни минуты бы я тут не служил! Да еще друг у меня Миша, милый Михаил Семенович! Как-то он сейчас с Вонлярлярским?" Тяжело было идти за оленями на лыжах или сотни верст ехать верхом. Но еще тяжелее это вечное одиночество, эта угнетенность, это чувство, будто обречен вечно идти по дремучему лесу с топором и прорубать, прорубать лес без конца и не видеть просвета. Эта душевная борьба с препятствиями: с упорством, завистью, подозрениями, косностью и, наконец, с открытой ненавистью; борьба, которую он вел в одиночестве, была тяжелей борьбы физической. Он непрерывно поступался своей гордостью и самолюбием. "Господи,- думал он,- дай мне силы сделать, что я хочу! Я не пощажу себя... Дурак! Он радоваться должен, что я без понуждения, по своей воле стараюсь и делаю для него же - кулака, делаю без ропота, видя лишь будущее. Сколько их у нас, этих сытых, крепких, хитрых кулаков, тупых до бесконечности в своем эгоизме, но могучих и упрямых!" Он увидел в окне далеко в море - оно было светло, и небо светло, хотя час и поздний,- корабль. Очертания его показались знакомыми. - "Байкал"? - встрепенулся капитан. Он мгновенно поднялся.- Да, это мой "Байкал",- подумал Невельской, как бы опомнившись от тяжелого кошмара. 436 Глава 6 В ПЛАВАНЬЕ С вечера, при противном ветре, "Байкал" не мог войти в бухту. Якорь бросили на рассвете. Завойко и Невельской отправились на судно. Командиру "Байкала" штурману Козмину под пятьдесят. Он среднего роста, коренаст и плотен. У него короткие усы с сединой, на темных висках ни единого седого волоса, нос крупный, лицо смуглое и крепкое. Штурман Козмин не жал руки гостям, а лишь слабо держал их в своей тяжелой и широкой ладони, которой, казалось, стоит едва сжаться, как она раздавит всякую другую руку. Матросы стояли слитно, стройно. Когда Невельской встречался с кем-нибудь глазами, торжественно-серьезный взор их менялся и глаза становились по-детски счастливыми. Завойко принял рапорт и поблагодарил экипаж за службу и за переход. Матросы прокричали: "Рады стараться!" Невельской поздравил с благополучным окончанием зимовки и поблагодарил от имени губернатора. Завойко объявил, что сейчас Невельской зачитает императорский указ о награждении экипажа "Байкала" за открытие устьев Амура в прошлом году. Невельской прочел, команда кричала "ура". Козмин выслушал приказание Завойко, приложил руку к козырьку и скомандовал: "Вольно". Он закурил трубку, с любопытством приглядываясь к Невельскому. Тот стал обниматься л целоваться со своими матросами. - Здравствуй, брат Подобин! - Здравствуй, Геннадий Иванович! - А тебе, Веревкин, вот письмо от жены... Все остальные матросы, стоя в строю, старались не пропустить слова. Капитан привез два письма и еще несколько при шло в Аян с почтой, он все роздал. Многие не получили писем, но все почувствовали сейчас близость родины и каждый был благодарен капитану и встревожен, словно всем привезли вести из дому. Матросам приказали разойтись. Они обступили капитана. - Вот вам молодцы ваши! - сильно окая, сказал Козмин. Невельской что-то буркнул, кивнув головой. 437 - Берегу их как малых ребят,- добавил штурман.- Нежить приходится... - Линьком, Геннадий Иванович! - подхватил боцман Горшков, тоже получивший письмо и спрятавший его за пазуху. Он не желал выказывать слабости и бежать сразу читать. Все были взволнованы и денежной наградой, и указом царя, и встречей, и письмами. - Как, братцы, зимовалось на Камчатке? - спросил капитан, все еще не чувствуя в себе ни былой силы, ни задора. - Шибко маслено! - заметил молоденький Алеха, желавший угодить капитану. - Слава богу, Геннадий Иванович,- отвечал усатый приземистый Козлов. Он за зиму сильно поседел.- Помнили твой приказ! Радуйся, вашесбродие, все живы-здоровы! Невельской радовался, но слабо, как радуется человек после тяжелой болезни своим первым нетвердым шагам. - Терпели, как велел! - угрюмо подтвердил Иван Подобин - любимец капитана и постоянный критик всех его распоряжений. - А где же Фомин? - Я тут! - гаркнул здоровяк матрос с повязанным лицом. Тая дыхание, стоял он позади товарищей. В строй ему не велели вставать, у него распухло лицо, и он вылез на палубу, когда скомандовали разойтись.- Мне письмецо? - с испуганным видом спросил матрос, проталкиваясь. Он широколиц, с маленькими глазками. - Нет...- капитан внутренне смутился, что напрасно обнадежил, а матросы захохотали над Фоминым. - Что такое, думаю, откуда? - сказал тот с деланно смешливым видом.- Никто никогда не писал! Сегодня он видел, как получали письма товарищи, и когда его выкрикнули, у него душа замерла. А хотел бы и он получить весточку. - Ты еще шире в плечах стал! - сказал Фомину капитан. - Разъелся на берегу! - молвил Шестаков. Шестаков - самый грамотный и удалой в экипаже, самоучка, перерешавший за зиму весь задачник, подаренный ему капитаном, не получил сегодня письма. Ему должны были писать из дому на Охотск, он здесь не ждал вестей. Капитан сказал, что был в семье его брата, матроса, и что к ним в Кронштадт приезжала сестра из деревни. Матросы рассказали капитану, что в Петропавловске зима 438 была славная, заготовляли дрова, потом лед, как провели праздники, как шли оттуда. Завойко, Невельской и Козмин пошли вниз. "Чего-то кислый наш Геннадий Иванович!" - подумал Иван Подобин, когда матросы остались одни. - Гулял всю зиму, теперь примется за нас! - молвил Конев. - Теперь первое дело - Амур! - с важностью рассуждал Тихонов, получивший "старшего унтера". - Аму-ур! - с насмешкой сказал Конев. Он только что прочел письмо, присланное из пензенской деревни, и почувствовал неприязнь к службе. Конева всегда хвалили, но он никогда не умилялся начальством и, казалось, никакими торжествами или пламенными речами нельзя было зажечь его крепкую крестьянскую душу. "Давнули где, что ль, нашего Геннадия Ивановича?" - размышлял Иван Подобин, желавший всегда и во всяком деле додумываться до причин. Без причины человек не мог так осунуться и перемениться взором. Судя по тому, как читали приказ и при каких чинах капитан вернулся - стал первого ранга, по службе ему везло... "Загадка! - решил матрос.- А может, еще и сам не знает, что и как делать... Эх, господа!" Матросы заметили новые эполеты и перемену в лице капитана. - Девки его истаскали за зиму! - при общем смехе добро душно объявил Фомин. - За новые-то эполеты! Все обмывал их поди! - самодовольно заметил Тихонов. Невельской вошел в каюту. Он вспомнил, как жил в ней, мечтал, надеялся... - Василий Степанович! - воскликнул Невельской.- А ведь сама судьба за то, чтобы мне идти на "Байкале"! Ни "Охотска". ни "Ангары" еще нет и, бог весть когда они еще выйдут из Охотска. Козмин просветлел лицом. Он уже толковал с Завойко на палубе, пока капитан разговаривал с матросами, и был очень недоволен тем, что "Байкал" пойдет на Камчатку, а экспедиция к Амуру отправится на "Ангаре". Козмин шел в Аян в полной уверенности, что судно пойдет на Амур. - Со дня на день суда будут! - ответил Завойко.- Ведь на "Охотске" идет ваш десант. 439 Невельской стал излагать свой план. Он решил, не теряя времени, идти на "Байкале" на устье, тем временем подойдет "Охотск". "Байкал" с Амура вернется в Аян, а "Охотск" сменит его и пойдет на Амур. Завойко сразу согласился. Долго говорили, что грузить, когда и как. Решено было сразу готовить судно к плаванью. На день команду отпускали на берег. Когда Завойко и Невельской поднялись на палубу, чтобы съехать на берег, к борту подошла шлюпка, матросы с рук на руки стали передавать оленьи окорока, свежую рыбу, туеса с мороженой ягодой, бутыль уксуса, любимого матросами. Подняли мешок с горячим хлебом - по приказанию Василия Степановича пекарня работала всю ночь. По лишней чарке оба капитана назначили всей команде от себя. На прощанье Козмин сказал Невельскому, что среди матросов было много толков, как пойдут к Амуру,- все они давно ждали этого. Козмин знал, что Невельской очень ценил и любил команду "Байкала", что в прошлом году, уезжая в Петербург, приняв меры, чтобы ее не расформировали и чтобы на зимовку она пошла, имея все необходимое. Команда "Байкала" нравилась Козмину. Он считал за честь командовать судном, на котором матросы взяты из экипаже и "Авроры" и "Ингерманланда". Тут не приходилось кричать. Люди делали все быстро. Экипаж подобран из здоровых и сильных людей. Тем удивительней было для него, что Невельской соглашался отпустить "Байкал" обратно на Камчатку, расстаться со своими матросами, которые так к нему рвались. Козмин в душе не очень любил Василия Степановича, хотя и ладил с ним. Сам он мог служить с кем угодно. Козмин дело знал, и его за это все уважали. Козмин опять подержал руки офицеров в своей тяжелой огромной ладони. Завойко и Невельской сели в шлюпку. ...Через день началась разгрузка. Работали казаки, якуты и матросы, Пришла почта из Иркутска. От генерала ничего не было. Невельской получил письмо от Литке. Тот благословлял Генна- 440 дия Ивановича на подвиг, писал, что счастлив, верит, что скоро начнется движение на Восточном океане, советовал не нарушать обычаев жизни туземцев. Завойко тоже получил письма. Одно из них было от якутского комиссионера Компании. - Юлинька, Юлинька! Так я уже знаю, почему Невельской сошел с ума! - поспешил Василий Степанович с письмом в комнату жены.- Оказывается, наш Геннадий Иванович сватался в Иркутске к племяннице гражданского губернатора Зарина, которая давно любит другого... И она выдала Невельскому арбуз! Так вот почему он явился такой бешеный и бил по дороге якутов... А как дело было в марте, то арбуз, Юлинька, был соленый! Невельской пришел в гавань. Люди работали охотно. Шеста -ков раза два подавал дельные советы, как лучше разгрузить судно, что куда укладывать. Капитан слушал своих людей и удивлялся. В прошлом голу он их тянул за собой, объяснял им цель, принуждал, уговаривал. Нынче, казалось, поход на Амур им нужнее, чем ему. Матросы мгновенно исполняли любое приказание и, казалось, готовы были за него в огонь и в воду. "Мне надо взять себя в руки,- думал капитан.- Люди ждут от меня подвига, а я, кажется, раскис. Они рвутся туда, и уж не я их, а они меня тянут вперед, меня, павшего духом". У людей пе было видно ни тени огорчения, обиды, озлобления, недоверия, как в прошлом году осенью, когда прощались. А что бы сталось, если бы "Байкал" зимовал в Охотске и там команду растасовали бы? Теперь, при таком падении своих сил, я никогда бы не нашел новых людей! - На Амуре я, Геннадий Иванович, уговаривал одну...- рассказывал Фомин, когда матросы отдыхали.-Ох, соглашалась! - Гилячка? - спросил капитан. - Как же! Черноморденькая! Теперь бы встретить ее! Вот Козлов не верит, а я говорю, гиляки исподнее тоже носят, на бабах пианы из рыбьей кожи... Матросы смеялись. Вечером Козмин, Завойко, поп и Невельской опять играли в карты, пили виски, спорили... Ночью Невельской сидел над бумагами, готовя их к отсылке в Иркутск. 441 Судно стояло на рейде. У Козмина все готово. Невельской задерживался на берегу. Козмин уж знал теперь, что он за человек. У него мысли, кажется, рождаются сразу по две или по три, и он бегает от дела к делу, хочет исполнить то, что невозможно сделать одному! а Завойко не очень ему сочувствует, вот Невельской и крутится как белка в колесе. Матросы тоже ожидали приезда капитана. Они не собирались его ни о чем расспрашивать, полагая, что в плаванье поговорят с ним по душам. Они наслышались в Аяне, что капитаном тут недовольны, что он со здешним начальством не ладит. Наконец приехал капитан. - Молодец Завойко! - сказал он Козмину, поднявшись на палубу.- Как обещал, так все и сделал! День был ясный, когда вышли из бухты, море казалось набухло, оно стало громадней, светлей, пошло навстречу судну большими, но пологими, светлыми, голубовато-зелеными волнами без гребней. Изредка вдали вспыхивали белые огни. Это гребни дальних волн отражали слепящее солнце. "Я иду вперед,- подумал капитан,- а мысли мои позади". Сегодня долго думал он над бумагами, посланными в Иркутск. Не то хотелось бы написать туда... - Что же это, Геннадий Иванович, открывали мы, а займут охотские? В десант так чужие,- говорил вечером Подобин, стоя у руля.- Такую силу везем: пушки, груз, продукты такие хорошие, товар какой! Я посмотрел - одно сукно чего стоит! - А зачем тебе такое сукно? - Заслужил бы... Своим послал... На "Байкале" тихо. Козмин и Невельской негромко отдают команду, нет ни рева в трубу, ни матерщины. Даже боцман не орет, люди делают все быстро и дружно. Вот они побежали к левому борту, взялись за снасти, и уж исполнено приказание: все расходятся. - Хочу, брат Подобин, часть наших людей взять в экспедицию,- говорит капитан своему рулевому. - Вы уж берите всех с судном... Пробили склянки. Подобин сменился. - Чего тебе Геннадий Иванович сказывал? - спросил его Козлов, когда капитан сошел вниз. - Че-то не ухватилось нашему капитану,- уверял Фомин.- Подменили его... Красоточка какая-то околдовала. 442 - Завойко ему не потрафил,- ответил Подобин. - Сам сказал? - Нет, он ничего не говорил. На "Охотске" команда из здешних, видно, Завойко хочет своим дать выслугу... Матросы, забывая присланную на судно черемшу, бруснику и свежее мясо, стали ругать Завойко и удивлялись, почему он зол на капитана. Объяснение нашлось - у Невельского чины, он в Питере был, а этот сидит в Аяне. - Погоди еще... он нашего капитана обставит,-заметил Конев.- У Завойко - сила! - и добавил потихоньку: - Куда нашему до него! Утром синели на траверзе полосы Большого Шантара. Дул попутный ветер. Шли под всеми парусами. Шестаков ходил заниматься к капитану и, возвратившись, сказал, что "Байкал" в Амур не пойдет. - Нас, брат Шестаков, не спрашивают... Приказано ставить пост на Иски! - молвил унтер-офицер Тихонов. - Место нехорошее,.. - Что же поделаешь! Якорная стоянка, пресная вода, что еще нам надо? - Капитан говорит: "Поставлю пост, а уж там посмотрим..." - Это он может! - согласился Тихонов. Шестаков замечал, что капитан пишет какие-то бумаги, буквы на них крупные, писаны не по-русски... Похоже, объявления... "Где он их приклеит?" - думал матрос. ...Козмин покуривал трубку и молчал. Уплывала вдаль слабая синь Большого Шантара. Прошли остров Кусова, похожий на крутую гору среди моря. Видны за кормой его темные морщины в густых лесах и желтоватые грани стосаженных скал. Море вздувается под ними, медленно подымая на скалы белые кружева. - Где будем сгружаться, вашескородие? - спросил Фомин у Невельского. Такие разговоры разрешались еще на "Авроре" у Литке. Когда капитан появлялся на баке, матросы говорили обо всем, что их тревожило. - Десант высадим в заливе Счастья" - Где рыба шла? - спросил матрос. - Да, где шла рыба, где много было белух в прилив... 413 - А кто же пойдет на устье? - Пока поставим пост на Иски. - Надо бы устье занимать, Геннадий Иванович,- сказал Козлов. - Конечно, надо! - Брать, так за рога! А почему нас сменит "Охотск"? Невельской объявил, что "Байкал" берет больше груза и нужен для транспортировки на Камчатку. - На одну ложку две горошки хотят, Геннадий Иванович! - сказал Козлов. Лицо Невельского быстро оживилось, взор принял воинственное, обычное для него, острое выражение. "Вот он когда ожил!" -подумал Иван Подобин, тоже торчавший на баке. Он не был на вахте. "Подлецы! - подумал капитан.- Матросы понимают!" - Я, Геннадий Иванович, хочу спросить...- заговорил Шест а ков. - Пожалуйста... - Когда описывали полуостров Князя Константина, вы говорили, что надо там пост поставить... Невельской улыбнулся. - Я пойду туда после. Матросы неодобрительно молчали. "После" - это значит не с ними, а с охотскими. - Ты много хочешь, Шестаков. Да ведь мы уже говорили с тобой. Матросы стали вспоминать знакомых гиляков, беглого русского, названия селений, хотя и перевирали их. Теперь, когда снова подходили к устьям Амура, все вспоминалось. -- Что же, Геннадий Иванович, сгрузим десант, и все? - спросил Козлов. - А что бы ты хотел? Мотросы утихли. Никто пе ответил. - Когда сгрузимся, тогда посмотрим! - сказал капитан.- Еще не знаем, как там наши, как Дмитрий Иванович. - Сам Амур открыл, а говорит, что пост будет в Счастье! - рассуждали матросы. - Что ее открывать? - отозвался Конев.- Река и река! Она сама открыта. Зашли и смерили. - Он уж знает, где что ставить! - сказал Тихонов. - Это мало важности, что капитан...- отвечал Конев недовольно. 444 Конев в душе считал себя открывателем Амура. Он первый в прошлом году во время описи заметил стада белух, решил, что, видимо, идут за рыбой на пресную воду, и предсказал, что близка большая река. А реку первый увидел Веревкин и считал себя первооткрывателем. Оба матроса из-за этого недолюбливали друг друга. На траверзе синел островок Рейнеке, тупой лиловый мыс Литке слился с вечерними сумерками. Утром видны были огромные утюги сопок, между ними лес, внизу отмели. К полудню сопки стали ниже и отошли от берега, над отмелями тянулась низкая темная полоса тайги. И эта полоса стала отходить, отделяться от отмелей, а пески стали выше, шире, круче... Вскоре тайга совсем исчезла за ними. Прибой грохотал и вил вихри у крутой косы. За сплошной полосой песка, очень далеко, чуть голубели лесистые хребты. - Коса Иски начинается,- сказал капитан. Штурман взял высоту. Матросы узнавали место. Близок был вход в залив Счастья. На берегу стали видны лодки и толпа гиляков, из-за косы вился дымок. Козмин на пляшущей по волнам шлюпке отправился туда с шестью матросами. Глава 7. В ДЕНЬ ПЕТРА И ПАВЛА Когда Козмин вернулся, Невельской съехал на берег, увидел гиляцких собак, ослепительно чистый, сверкающий на солнце песок, нескольких гиляков на возвышении. Он поднялся к ним. За косой открылся тихий, мирно сверкающий залив Счастья. Невдалеке гиляцкие юрты, около них на песке нарты со щербатыми белыми полозьями из старых ребер кита; рыба и красные туши нерп сушатся повсюду. Он почувствовал, что счастлив видеть все это и что в нем рождается былая энергия. Навстречу капитану через косу быстро шел высокий, чернобровый человек в гиляцкой рубахе. - Дмитрий Иванович! - Геннадий Иванович! 445 - Поздравляю, мой дорогой! Вы - поручик корпуса штурманов! Чин возвращен вам. Орлов обнял Невельского. - Харитина Михайловна здорова, послала письмо, гостинцы, бочку браги... Все благополучно. Как у вас? Они сели на песок. Орлов, вытирая пальцами слезы, некоторое время не мог говорить. Вокруг уселись лохматые гиляки и матросы, тут же устроились гиляцкие собаки. "И в самом деле,- подумал капитан,- разве мне одному отказали? Чем я лучше других? Не гибнуть же из-за этого... Больно было, но вот я опять крепок. Разве я проклят и не встречу в жизни человека, который полюбит меня?" - Как вы сказали? - спросил он Орлова, не вникнув еще в смысл его слов, но удержав в памяти конец фразы: "...лес рубить надо на той стороне". Орлов, чтобы недаром шло время, нанял гиляков заготовлять бревна для построек, но не знал, где строиться, было на примете несколько удобных мест. Невельскому тут нравилось и приятно было сидеть с гиляками - не хотелось уходить с этого прокаленного солнцем песка, от этих слабо набегающих из тайги запахов. - На той стороне залива лес очень хороший,- повторил Орлов.- Гиляки охотно взялись нам помогать. Вот они, наши лесорубы! Гиляки, сидевшие вокруг капитана и Орлова, смотрели на него пристально. - У меня урядник и двое казаков на "Байкале". Они рубщики. - Не Николай ли Пестряков? - Он и Егор с Андреяном... В Аяне были слухи, что Орлов погиб, что гиляки враждебны и никогда не позволят на своей земле обосноваться. А тут все мирно и спокойно. Гиляки сидят доверчиво, и по лицам их видно все лучше, чем из любого рапорта. И рубят они лес... Видно, в дружбе с Дмитрием Ивановичем. Орлов рассказал, что река Амур, на устье которой прибыл он в апреле, вскрылась месяц тому назад, а здесь льды ушли только что... И сейчас еще видны были кое-где, как бы чудом сохранившиеся на солнцепеке, глыбы льда. - А на Амуре лед давно прошел и южный фарватер вскрылся еще в мае. С юга подходило к лиману какое-то судно... 446 - Сами видели? - Видел сам, Геннадий Иванович! Орлов рассказал об исследованиях, что производил всю весну. Невельской приказал сигналить Козмину, который сразу после встречи с гиляками, отдав им доску-талисман, вернулся на судно. Сигнальщик передал, чтобы ждали гиляка-лоцмана идти в залив. Подошел высокий гиляк. - Здравствуй, капитан! - сказал он, протягивая руку Невельскому. Тот поднялся и пожал ее. - Это Позь, Геннадий Иванович. Мой приятель и проводник. У Позя широкое лицо, умные, зоркие глаза. - Надо вести судно в залив! - сказал ему Орлов по-гиляцки. - Поедем, капитан! - обращаясь к Невельскому как к равному, сказал Позь. Орлов сходил за своими вещами в гиляцкую юрту. Все спустились с обрыва вниз. Прибой время от времени накатывал большую волну. Матросы, Позь и Невельской, подхватив шлюпку за борта, побежали по кипящей воде. Море угостило их несколькими сильными ударами, окатило с ног до головы. Они прыгнули в шлюпку, сразу их подняло на огромную высоту, матросы налегли на весла, и шлюпка полетела вниз. Отошли от берега, и волны сразу стали меньше. С трудом перепрыгивали на шторм-трап и забирались на борт "Байкала". Шлюпку подняли. Теперь на песчаном берегу виднелась маленькая кучка гиляков. - Магарыч, магарыч с тебя, Дмитрий,- говорил Козмин, обнимая старого приятеля, и вытер глаза двумя короткими толстыми пальцами. Тяжелое, загоревшее лицо Орлова было спокойно, когда капитан отдал ему письмо Харитины Михайловны. Только руки дрожали, когда он прятал письмо за пазуху, видимо, так же как Горшков в Аяне, желая отложить чтение на другое время. Позь встал рядом с Подобиным. По тому, как он рукой показывал, куда держать, Невельской решил, что гиляк бывал на кораблях прежде. Судно вошло в залив. Тут дул тот же ветер, но поверхность воды была зеркальна. Отлив, вода низкая, вдали полосы мелей 447 и лайд, на их мокрую грязь, видно, нанесло морскую траву, они кажутся желто-зелеными. Множество куликов, как белые искорки, рассыпаны на мелях, толстые черные утки, похожие на бутылки шампанского, пролетают парами. - Бери гут! -сказал Позь.- Отдавай якорь, капитан! И гиляк пошел с юта. Невельской, Козмин, Орлов, боцман Горшков, Позь и казачий урядник собрались в каюте капитана. Невельской объявил императорский указ об основании поста в заливе Счастья. Обсуждали, как свозить тяжести и десант, как доставлять лес, кто пойдет на лесорубку, как выбирать место для поста, делать промеры. Оставшись с капитаном и Позем, Орлов рассказывал о своих наблюдениях за приливами и отливами. По его словам, вход в залив Счастья и выход из него вполне возможны в самую малую воду. Позь подтвердил это. Орлов наблюдал также за режимом льдов в лимане, за вскрытием реки и делал промеры на фарватерах, ведущих из лимана. Он рассказал очень неприятную для Невельского новость, что при сильном южном ветре на северном баре, при отливе, такой сгон воды, что фарватер сильно мелеет. А на юге лимана в эту пору море уже чисто и фарватер южный открыт. Туда, видно, идет главная масса речной воды. Невельской озаботился всем этим. - Мы весны тут не видели, Геннадий Иванович! - говорил Орлов.- Ждем судна, а лед все ходит, все гоняет его течением от Амура и к Амуру, как прилив и ветер прибойный - льды найдут с моря - станет зима! - Я видел такую же картину в Аяне... Говорили о гиляках и маньчжурах, о их взаимоотношениях, о здешней туземной торговле. - Китоловы, Геннадий Иванович, все знают залив Счастья. Здешние гиляки терпят от них. Тут у них стоянка и налив пресной воды на речке Иски. Коса и стойбище гиляцкое тоже называется Иски. Верстах в четырех от устья у них зимники. Там тайга, охота хорошая и зимой теплей, чем тут, на косе... А летом приходят суда, торгуют с китоловами... И рыба тут морская, нерпы, белухи... Орлов опять помянул, что южный фарватер удобен, что всюду ходят китоловы и что здесь льды, что южный фарватер, ведущий в Японское море, вскрывается раньше северного и раньше залива Счастья почти на целый месяц. 448 Невельской возбужденно заходил по каюте. В нем подымалась новая волна озлобления. - Мы будем сидеть во льдах в заливе Счастья, а любое судно тем временем через южный фарватер сможет заходить в реку... Подлецы! Лезем и в Иерусалим, и в Грецию, а Сибирь нe можем защитить. Орлов не сразу понял, кого Невельской честит. Даже тут, в заливе Счастья, люди побаивались в те времена подобных суждений. - Решено обойтись полумерами, Дмитрий Иванович! Не позволяют занимать Амур! То, что я прочел, это все! - сказал капитан.- Пока иного нет. И еще, слава богу, что есть этот .тлив и его разрешено нам занять! Действительно - залив Счастья! А что бы мы делали, если бы его не было! За что зацепились бы? Но мы с вами не должны ждать, когда китобои пойдут в реку... Наше дело, Дмитрий Иванович,- сказал Невельской, уставившись на собеседника,- действовать! Повеление исполним, Дмитрий Иванович! Но если мы,- он засмеялся суховатым неприятным смешком,- будем делать только то, что выше велено,- все погибнет! Будем исполнять, что сами найдем нужным, что нам подскажет здешняя обстановка. Орлов надеялся, что с приходом судна окончилась эта постоянная тревога, когда ждешь, что вот-вот маньчжуры явятся и всадят тебе нож в спину. Как ни дружественны были гиляки, но все же они страшатся маньчжур, да и у гиляков законов нет. Нож их закон! С ними говоришь и не знаешь, чем вдруг можешь обидеть. Однажды какой-то пустяк в юрте сделал, а они вдруг как вскочат все и закричат. Оказывается, нарушил обычай. Лег спать не в ту сторону ногами. Еле уладил. Эти долгие месяцы Орлов жил совершенно один среди чужого народа и ладил с ним, хотя никто не знает, чего это ему стоило. - На Амуре, конечно, лучше бы строиться! - уклончиво заметил он. - Пост ставить будем тут. Надо укрепление выстроить, днем и ночью быть наготове, если кто сунется - рыло разобьем! - Когда я жил на Погиби, приезжали гиляки с южного побережья,- продолжал Орлов свое,- и рассказывали, что нынче, как только море у них очистилось, кроме того корабля, который я сам видел, приходили еще два больших судна и стояли на якорях, ждали, когда разойдутся льды, и хотели идти на 449 север искать проход в реку, делали промеры, но не дождались, будто бы, и ушли... - У европейцев есть и китобои грамотные, могли читать перевод с японского, описание Мамио, и попытаться все проверить, да и от туземцев они многое могут узнать. Вечером Орлов сходил в баню. Двое матросов парили его и окатывали горячей и холодной водой. Орлов не только давно не парился, но и не мылся. В заливе вода все еще холодная. Спал он в каюте. Думал с вечера о том, что писала жена. Он ждал ее с "Охотском". Утром капитан и Орлов, взяв с собой боцмана и казачьего урядника, съехали на берег. Шлюпка пробороздила килем песок. Краснолицый Конев выскочил, держа конец. Здесь тихо, не то, что с морской стороны. Там за косой шумело и волновалось море, казалось оно выше песков. Офицеры, сопровождаемые гиляками, поднялись на гребень косы, поросший кедровым стланцем и можжевельником. Перед ними расстилались бледные воды залива со множеством банок и отмелей. Большой и низкий песчаный остров Удд тянулся на юго-восток. Кулики и утки носились повсюду. Видимо, на острове были их гнезда. Между косой и островом пески и море. Место невеселое, но Невельскому оно нравилось. Воротами в море синел узкий пролив между низкими песками. Там грохотал бурун. По другую сторону косы, все в белых гребнях, шумело иссиня-зеленое море, иногда прыгали белухи, показывая свои белые спины, чернели головы нерп. Чайки белой пуховой тучей висели над морем, наполняя воздух страстными криками. Их было бесчисленное множество, и они белели повсюду, куда только хватал глаз, кажется, до самого горизонта метались пушинки, разносимые ветром. Толстые и жирные, они, когда море выплескивало рыбную молодь, падали на разбившуюся волну и с рыбой в клювах летали совсем низко, у самых лиц людей, стоявших жалкой кучкой на этом огромном песчаном берегу. Невельской чувствовал, как он мал среди этой великой природы. А окружающие ждали, что скажет капитан, и все обращались к нему. Но то, что пришло ему на ум при виде этих туч чаек над зеленым прибоем, он не мог высказать никому... - Осенью большая волна идет,- заговорил Позь, показывая рукой на море,- как сюда ударит - и пойдет на залив. Если шибко крепкий шторм, тогда худо... 450 Позь провел всех туда, где коса выше. - А юрты ваши не смывает? - спросил Орлов, косясь на Невельского и говоря все это для него. Позь помолчал, морща лоб, и живо обернулся к старым гилякам, повсюду сопровождавшим капитана, и спросил, не было ли на их памяти подобных случаев. - Нгы, нгы,- замотали те головами и стали что-то объяснять. - Нет... юрты не смывает,- перевел Позь. Офицеры и гиляки обошли всю косу, побывали в зарослях стелющегося кедра на гребне; ближе к лесу кедр стал крупней и стволы его были не так корявы и даже выше людского роста. Прошли через гиляцкое стойбище. Дети, женщины вышли встречать гостей. Старики приглашали их в свои дома. Шагах в пятистах от стойбища Позь остановился. - Вот туг, капитан, хорошее место! - сказал он.- Глубоко. Как раз подойдет судно! Коса высокая. Вода осенью через косу пойдет, мало пойдет, много не пойдет. Невельской решил завтра начать делать тщательные промеры от этого места до входного мыса, исследовать залив. - Тут как раз прямвахтер! - сказал Позь, показывая на мыс. "Прямвахтером" он называл прямой фарватер. - А ты как думаешь, Шестаков? - спросил капитан. - Китолов сюда приходит? - спросил матрос. - Конечно! - ответил Позь и хитро прищурился. - Гиляки, Геннадий Иванович, хотят, чтобы мы рядом стояли. Урядник спросил, близка ли тут вода, можно ли копать колодцы. Боцмап Горшков поинтересовался, есть ли берегом дорога на речку Иски, что впадает в залив. Гиляки отвечали, что колодцев не копают, что тропа на речку есть, но далеко, и летом никто пешком не ходит, ближе на лодке доехать, что китобои бывают, грабят и обижают. - Тут русские жить будут? - спросил у Позя один из стариков. - Да, будут тут жить. Невельской велел сказать гилякам, что китобои не будут их больше обижать, что русские этого не позволят. Гиляки стали ему кланяться. - Мы знаем тебя, ты хороший человек! - похлопывая капитана по плечу, сказал один из стариков. Молодой гиляк с косой показал на море. - Американ! - сказал он.- У-у! Паф-паф! - Гиляк схватился за грудь, как бы показывая, что ранен. Все засмеялись. - Американ...- Гиляк быстро сделал движение рукой, показывая, что корабль входит в залив.- Русский паф-паф! Американ бурл-л...- представил он как бы захлебывающегося водой человека. Гиляк этот, по имени Чумбока, был, кажется, всеобщим любимцем. Едва он начинал говорить, как все оживлялись. Позь позвал гостей в стойбище. Зашли в одну из юрт. Подали угощение: японскую рисовую водку, которую хозяин разливал в маленькие китайские чашечки. Хозяина звали Питкен. Трудно сказать, сколько ему лет. Он румян, широколиц, живой, бойкий, веселый. У него еще молодая жена и дочка-красавица лет тринадцати. Гиляки стали рассказывать, что южней устья Амура есть залив, туда входят суда, там очень хорошие места. Они чертили все это на бумаге, в записной книжке капитана, показывали, как течет Амур, как и где впадают в него реки, где тропы в страну русских, где перевалы с Амура к морю и какие там гавани. Позь торговал и во время своих поездок бывал очень далеко. Он рассказывал про Сахалин. Сказал, что южней моря теплее, водятся акулы, киты тоже есть. Слов у него русских не хватало. Афоня переводил. - Вот этот парень жил у японцев,- говорил Афоня, показывая на молодого гиляка Чумбоку. - Это мой лесоруб. Он каждый день спрашивал, когда капитан придет,- сказал Орлов. - Почему он с косой? - спросил капитан. - Он не гиляк, а гольд, бежавший от преследования. Гольды носят косы, не то они данники маньчжур, не то просто у маньчжур моду переняли. Гиляки опять угощали водкой, ягодой с жиром, мясом и долго рассказывали. Матросы и казачий урядник заметно утомились. - Ну, можно у вас тут строиться? - Можно! - Мы Дмитрия Ивановича не обижали,- сказал хозяин,- он оставлял у нас товары свои, мы их не трогали... На судно вернулись поздно. Утром по свистку боцмана всех подняли на аврал. Приехал 452 Позь. Пришло несколько лодок, в них человек двадцать гиляков. Матросы спустили на воду баркас, шестерку и вельбот. Началась перевозка грузов. Капитан с четырьмя матросами отправился на вельботе делать промеры. Чумбока, подойдя в лодке борт о борт к вельботу, тронул Невельского за руку и показал в море. Далеко-далеко, как белое перо, воткнутое в воду, виднелся парус китобоя... В день Петра и Павла на косе установили мачту. Невельской объявил своей команде, что в память государя Петра Великого - основателя русского флота, предвидевшего значение Тихого океана в развитии государства, пост будет называться Петровским. Прочитали молитву. Подняли флаг. Матросы дали залп из ружей. Наступило время отправлять "Байкал" в Аян. На смену с десантом и запасами должен прийти "Охотск" или "Ангара". Невельской составил длинный список разных предметов, которые оказались нужны сверх того, что предполагалось прислать сюда на "Охотске". - Только бы Василий Степанович не задержал "Охотска",- сказал Козмин. - Он дал мне слово, что не задержит. - Мало ли что бывает,- уклончиво молвил Козмин. "Конечно, он может "Байкал" взять, а судна мне не прислать. Уж что-то он очень любезен был, когда меня провожал, и все твердил, что сам, мол, сделает все, что на его слово можно положиться как на каменную гору. Может быть, это фальшь?" Теперь, когда рядом были такие ясные, трезвые и простые люди, как Позь, Козмин, матросы и гиляки, неприятно, даже противно вспоминать свое аянское житье-бытье у Завойко и все ссоры с ним, а еще неприятней его любезности. За всем самому надо следить, чтобы потом локти не кусать: тут жаловаться некому. Отправились на гиляцкой лодке к лесорубам. Озеро мелело. Зелень на лайдах, морская трава, опять утки. Стало совсем мелко. Озеро превратилось в болото. Вскоре показалась палатка лесорубов. - Что же это, Геннадий Иванович, за топоры! Лиственницу не берут,- пожаловался урядник Пестряков, прибывший сюда накануне на гиляцкой лодке.- Вот посмотрите! 453 - Завтра пойдет "Байкал", я напишу в Аян. Это наша с тобой вина, мы проглядели в Аяне. - Разве Василий Степанович станет выбирать до письму хорошие топоры? Да ему теперь и некогда! Надо кому-то ехать туда, чтобы самим отобрать. Капитан осмотрел лес, палатку, где жили урядник и казаки, стоящий рядом шалаш лесорубов-гиляков. Когда Невельской вернулся на косу, Позь спросил: - Капитан, судно куда пойдет? В Аян? - Да... Позь бывал в Китае и на Южном Сахалине у японцев, он видел много разных народов, но никогда не бывал в русском порту. - Поехать бы юрты Дмитрия Иваныча посмотреть,- сказал он, хитро улыбаясь. Невельской ничего не ответил. Виды новой страны лечат душевные раны. В эти солнечные дни, когда Петровское зимовье было заложено, и на пустынном месте начал основываться первый на Амуре пост, и закипела бурная работа,- стало действительностью то, что много лет было лишь мечтой,- Геннадий Иванович почувствовал, что ему легче. Он снова обретал энергию и твердость духа. И каждое бревно, пригнанное по воде на пост, радовало его... Свое неудачное сватовство он, казалось, вспоминал спокойней. Но он помнил все - с первого счастливого дня и до последнего, когда он вышел из кабинета Зарина. Ему захотелось написать Владимиру Николаевичу, объяснить, почему так все случилось. Капитан последнюю ночь проводил в своей каюте. Завтра он съедет на берег, а послезавтра, чуть свет, "Байкал" выйдет из залива. "Но сделает ли Завойко то, что надо? У Василия Степановича правило - своя рубашка ближе к телу. Где возможно будет, он урежет, и я получу все с опозданием. А может, в Аяне есть письма для меня, и я узнаю, что в Иркутске?.." Эта мысль задела капитана за живое. "Может быть, действительно мне сходить на "Байкале" в Аян самому? А то я буду сидеть тут и ждать погоды, когда Василий Степанович соблаговолит все отправить. Козмину он откажет, а мне не посмеет... И надо мне написать письма и все покончить... Пора забыть ее... Я должен написать Владимиру Николаевичу и Пехтерю. Я должен все забыть. Мое счастье - корабль, море, открытия. Вот моя семья..." 451 Он желал поступить благородно по отношению к Екатерине Ивановне. "Напишу Владимиру Николаевичу, пусть она навсегда простит меня, и попрошу его забыть все, мы должны с ним помириться, попрошу прощения, если оскорбил его. Ведь я ничего не знал! Никто не сказал мне ничего..." Он решил написать также и Пехтерю - жениху Екатерины Ивановны, извиниться и перед ним. Он желал отречься от своей любви, но при всяком воспоминании об Аяне и Иркутске испытывал сладкую боль и ловил себя на этом чувстве. Его тянуло в Аян, иногда ему казалось, что какая-то надежда еще есть, иногда объяснял он свое желание ехать в Аян тем, что там его ждут, быть может, важные известия от Муравьева. Когда он ехал по Лене, он тоже ждал почты... "Но какая надежда? На что я могу надеяться? Все кончено. Она вышла замуж, на что же я смею еще уповать? Зла Пехтерю я не хочу. Смешно ненавидеть человека за то, что она его любит. Он и сам мне нравился, я всегда был с ним хорош, он неглуп, казался мне милым и скромным..." Вспомнилось, как несколько раз Пехтерь вечерами приезжал во дворец, заходил к "честной братии нижнего этажа" и вид у него был расстроенный, кажется, хотел он узнать что-то... "Все ужасно получилось, и я был безумен,- полагал Невельской,- судьба моя решена, но пусть у них не будет обо мне дурного мнения, пусть они будут счастливы..." Сказано - сделано... Надо идти на "Байкале"! Стало легче на душе, казалось, теперь он совсем не сожалел о полученном отказе. Надо было писать Перовскому, Меншикову, великому князю и генералу, сообщить то, что видел, чего не знать им нельзя, описать прибытие на косу, дружескую встречу с гиляками, сообщить о результатах экспедиции Орлова. "Зачем лезть на рожон? Зачем губить себя? Я все подготовлю этими письмами и тогда рискну...- думал он.- Теперь надо как следует объяснить им все обстоятельства, особенно сказать об иностранных судах, которые подходят к южному фарватеру, чтобы потом, когда я сделаю дело, понятно было, что я не мог поступить иначе". Потом он подумал, что в Аяне могли быть письма и из России от матери, от друзей и от Миши. Капитан вспомнил, что есть на свете Миша, генерал, родные, друзья. Захотелось еще раз туда, где он мог почувствовать 436 родину, стоявшую за его спиной. И даже встреча с Завойко теперь уж не представлялась ему чем-то неприятным. Он надеялся, что сделает все без больших разногласий с ним. Утром он объявил Козмину и Орлову, что идет на "Байкале" в Аян. Девять матросов с "Байкала" и трое казаков оставались на косе с Орловым. Невельской оставлял им два вельбота. Еще накануне с "Байкала" свезли фальконет, бочки с порохом, ядра. На берегу, у мачты с флагом, белели две палатки. Рядом матросы и казаки ставили сруб избы. Сегодня все в сборе. Невельской съехал на берег, собрал людей у мачты и объявил, что уходит в Аян, вернется сразу, как только будет судно. Матросы оставались охотно. Тут - дичь, свежая рыба, запасы муки. Славный кок - Фомин. - А как с десантом, Геннадий Иванович? - спросил Козлов.- Когда подмога будет? - Я иду за ней. Весть, что капитан пойдет на "Байкале", облетела всех и на судне и на берегу. Казаки писали письма домой, матросы просили добыть в Аяне все нужное для зимовки, урядник уверял, что недодали продуктов. Орлов писал жене свои соображения, что ей сюда ехать надо не сейчас, а осенью. "Гиляки, казаки, матросы - все ждут от меня чего-то, что я в Аяне разрешу все их дела, в рот мне смотрят и готовы за меня, кажется, в огонь и в воду... Так зачем мне "то" общество? Вот люди, для которых я живу и жить буду, я с ними, это мой мир... Матросы мои меня радуют, девять человек согласились охотно остаться в экспедиции, а у меня на душе боль и тоска, что я не таков, каким должен быть. Нет, еду в Аян, рву все окончательно..." Глава 8 ДЕПУТАТЫ Капитан заканчивал наставления уряднику Пестрякову, когда Позь с Афоней вошли в палатку. - Ты уходишь на корабле, капитан? - спросил Позь у Невельского. 456 -- Ухожу. - И Дмитрия Иваныча возьмешь? - Нет. Гиляк присел. Пот катил градом с его лица. Невельской заметил, что Позь, кажется, чувствовал какую-то перемену в планах русских и, быть может, угадывал в них что-то непрочное. Капитан только что хотел послать за ним урядника. - Хорошо, что ты пришел. Всю весну Позь помогал Орлову, ездил с ним всюду, производил промеры, знакомил его с людьми. Орлов говорил, что когда придет на судне капитан, устье реки будет занято русскими. Но вот капитан пришел, стали строить пост, но к югу русские не идут, а капитан уезжает в Аян. Позю это не нравилось. Зачем же народ встревожили? Позь связывал с действиями русских свои виды на будущее. Он работал не только потому, что хорошо платили. "Для чего же мы с Дмитрием старались?" - Ты, капитан, на Амур не идешь, а уезжаешь обратно, почему так? Наши люди много будут об этом говорить, если ты уедешь. Все надеялись, что ты пойдешь далеко по Амуру и займешь там места, как обещал Дмитрий. Капитан закусил ус. Гиляк попал ему не в бровь, а в глаз. Лишний раз он убеждался, что слово, данное гилякам, держать надо крепко. "Действительно, подло мы выглядели бы перед ними с нашей трусостью и полумерами". - Это правда,- сказал Невельской.- Но я подумал хорошенько и решил, что должен поехать на несколько дней в Аян. - А люди подумают, -что тебе у нас не понравилось. Ведь ты раньше не хотел этого делать. Старики говорят, что ты, наверно, струсил... Невельской стал объяснять, что в Аян придут грузы, там надо выбрать для экспедиции хорошие товары. Это было понятно Позю. Он торговец и знал, что нелегко выбрать нужные товары. - Ты оставляешь тут людей? - Да. Двенадцать человек. - Люди говорят, что, быть может, вы все потом уйдете. Что им отвечать? Ведь мы помогали вам, маньчжурские купцы нам этого не забудут. 457 - Отвечай всем, что иду за товаром. Караваны с товаром еще не подошли, когда мы уходили из Аяна. Я судно это оставлю там, возьму другое. - "Байкал" оставишь? - Да, "Байкал" оставлю. Он нужен в другом месте. Капитан не мог объяснить, что опасается остаться совсем без судна. А Позь опасался остаться без капитана. Вошел Орлов. С ним был Чумбока. - Здорово, Позь! Ну, сказал капитану, что хочешь поехать в Аян? Он хочет поехать погостить к нам в Аян, Геннадий Иванович, посмотреть наши .юрты. Офицеры как-то говорили между собой, что хорошо было бы, если бы представители гиляков явились в Аян. Они рассеяли бы все ложные представления о взаимоотношениях экспедиции с гиляками. Завойко бы с ними поговорил и убедился... А то в Аяне верили слухам, будто гиляки хотят вырезать экспедицию. - А разве ты хочешь ехать? - спросил Невельской. - Конечно! - оживился Позь. - Так. Пожалуй, возьмем тебя. - Я давно хочу в Аян поехать,- улыбнулся Позь. - Там большой начальник? - спросил Чумбока. - Большой... Больше меня. - Он все запишет, что ты скажешь,- добавил Орлов, обращаясь к Позю,- и отправит в Петербург к царю. - Плохо, капитан, что не пойдешь на Амур! - внезапно ввязался в разговор Чумбока. Невельской знал, что гольд весной помогал Орлову. Историю его Дмитрий Иванович рассказывал. - Я ждал тебя, думал вместе пойдем,- продолжал Чумбока.- Но зачем же ты пойдешь в Аян, ведь ты уже ходил один раз? Невельской повторил объяснения. - И тот раз ты говорил людям, что вернешься и пойдешь на Амур, а не пошел и опять уезжаешь... Еще раз вернуться хочешь? - спросил Чумбока.- Что же ты зиму делал? - Всегда сначала надо хорошенько подготовиться,- заступился Позь за капитана. - Я бы тоже хотел с тобой поехать, посмотреть, как ваши люди живут. Хочу видеть, что там такое, что ты все время туда ездишь,- продолжал Чумбока. 458 - Дай-ка закурить, капитан! - сказал Позь, с расстроенным видом усаживаясь на табуретку. Чумбока тоже набил трубку. Он похлопал капитана по плечу. - Вот мы тебя зовем к нам, а ты не едешь. Плохо! А мы ждем и думаем и не можем понять, что такое? Разве ты нас обманываешь? Пусть аянский капитан пишет царю большую записку, чтобы послал сюда много людей. И кораблей не один, а много. У-ух! - Чумбока размечтался.- Пусть царь знает, чего гиляки хотят... - Вообще говоря, дельная мысль,- заметил Невельской, обращаясь к Орлову. Помня совет Литке не ломать обычаев туземцев, не навязывать им ничего, он не запрещал гилякам хлопать себя по плечу. Пусть держатся свободно. - Еще Питкен в Аян просится,- сказал Орлов. - Тут много их найдется! - заметил молчавший до сих пор Афоня. - Питкен захочет еще бабу с собой взять,-добавил Пестряков. Невельской подумал, хорошо бы, конечно, чтобы гиляки сами объявили о своих желаниях в Аяне, да просили бы Завойко составить бумагу и послать в Петербург, да сказали бы, что они хотят и о чем просят. Эта бумага произведет впечатление в Петербурге. Там любят выражение покорства от новых племен и народов и в этом смысле все поймут. Льву Алексеевичу будет легче действовать. Завойко поговорил бы с гиляками один на один, без меня, и в самом деле во всем убедился бы. Гиляки смышленые и, кажется, лучше меня ему втолкуют. - Я могу взять двух человек с собой. Только соберите сход и выбирайте сами, кому ехать. Да помните, когда приедем в Аян, аянский джангин спросит вас, зачем вы приехали и чего хотите, вы должны будете ответить за всех, а не только за себя. Посоветуйтесь со своими. Гиляки ушли. Офицеры уехали на судно. На другой день под вечер у палатки собралась толпа гиляков. К ним пришел капитан. - Переведи им, Афоня: если они хотят, чтобы русские тут жили и торговали, пусть пошлют со мной своих людей. Пусть эти люди все скажут капитану в Аяне, а он напишет царю, о чем гиляки просят. Уж тогда меня и мой корабль никто не 459 задержит в Аяне и мы обещаем прийти и защищать вас от маньчжур и американов. Афоня перевел. Гиляки стали переговариваться. Когда они умолкли, капитан спросил тунгуса: - Что они говорят? - Они говорят, что пришли сюда потому, что уже выбрали двух человек. Поедут Позь и Питкен. - А может быть, лучше тебе, капитан, сначала сходить на Амур и занять там места, а потом идти в Аян и менять там корабль большой на меньший? - спросил Чумбока.- Потом делай что хочешь. Тогда и поедут Позь п Питкен, которых мы выбрали. - Вот вы выбрали Позя,- сказал капитан, обращаясь к толпе и не отвечая на вопрос Чумбоки,- но ведь Позь наш друг. Может быть, Позь думает одно, а вы другое? Может быть, есть люди, не согласные с Позем... - Зачем так говоришь, капитан,- ответил один из стариков.- Здесь собрались люди из нескольких деревень. Мы собрали соседей с Удда. Все согласны с Позем. У гиляков ум один. Позь и Питкен скажут все, что мы думаем. - Идите, собирайтесь в дорогу,- сказал им капитан.- Когда взойдет солнце, будем тянуться из гавани. К ночи вам надо быть на корабле. - Ты не беспокойся, капитан, мы найдем, что сказать в Аяне,- говорил Позь. - Капитан, а у тебя баба есть? - спросил Питкен, тот самый румяный и широколицый гиляк, к которому заходил в юрту Невельской, когда осматривал косу.- Нету? Худо! Оставайся у нас, и мы тебя женим. Будешь тут на косе жить. Место очень хорошее. - Теперь, Дмитрий Иванович, только бы нам самим не разрушить веры в нас,- сказал капитан, заходя с Орловым в палатку.- Начали мы хорошо. - Ух, в Аяне много товару! - говорил Чумбока, стоя у палатки в толпе гиляков.- Я слыхал, люди рассказывали... Там дом как гора, и в середине до самой крыши - пушнина.,. Орлов накануне подлил масла в огонь, рассказал гилякам оро аянские магазины, про службу в аянской церкви. "Они чуть не упрекают меня в трусости,- подумал капитан, простившись с гиляками и отходя в шлюпке от берега.- Наслушался я сегодня достаточно!" Из ночной тьмы подплывали огни "Байкала". 460 Глава 9 ЕПИСКОП Через два дня вошли в Аянский залив. Аян неузнаваем. Залив чист. Жара, сопки в зелени, в гавани оживление, полно судов: пришел "Охотск", стоит "Ангара". Из Америки пришел компанейский корабль "Атка", тут же два иностранных китобоя. На берегу - казаки, якуты, матросы. Готовятся к отправке на Камчатку. Грузят чуть ли не весь Аян на суда. Разгружают "Атку", из Америки пришла пушнина. "Повезут ее в Китай через полсвета на тысячах лошадей, когда на этой же "Атке" можно дойти в Шанхай прямо, и копейки будет стоить, да англичане, видишь, не велят... Подлецы, господа петербуржцы!" - подумал капитан. Увидя Невельского, идущего с берега вместе с Козминым, Завойко на миг остолбенел. - Это вы, Геннадий Иванович? - Как видите, Василий Степанович! - Так я очень рад! Но разве вы не ставите пост? А "Охотск", слава богу, прибыл благополучно, и "Ангара" тоже, и я изготовляю "Ангару" для следования к вам... - Пост уже поставлен в день Петра и Павла и наречен Петровским в память августейшего флотоводца. Слава богу, что прибыли "Охотск" и "Ангара". "Э-э, да он, кажется, струсил остаться без судна! - подумал Завойко.- Каков храбрец из Петербурга! Ох, не думал я, что он еще и трус!" - Так идемте, что же мы разговариваем посреди улицы... - Главная новость, Василий Степанович,- со мной прибыли послы гиляков. Беседуйте с ними и убедитесь, каковы они к нам, что желают, и пошлите об этом в правительство. Вся моя надежда на вас и на вашу помощь... И второе - я прошу вас дать мне не "Ангару", а "Охотск". - Так это очень важно, что прибыли послы гиляцкой нации, Геннадий Иванович! На наше с вами счастье, пришел из Америки на "Атке" преосвященный Иннокентий. Он уж умеет беседовать с дикарями. Он все подтвердит, и это будет верно и принято правительством. Дай бог такого свидетеля во всех наших с вами делах, Геннадий Иванович! - Есть ли мне письма? 461 - От Николая Николаевича вам нет ничего! "Я, как всегда, напрасно надеялся! Столько надо написать ему - кажется, умом сразу не охватишь, выложить все планы, просить обо всем, что так необходимо. Но что с ним - бог весть! Что там, здоров ли он, жив ли?" - Ну, а как Орлов? - Он жив, здоров. Прекрасно справился, все приготовил отлично, лучше нельзя желать. - Я вам говорил, а вы не верили... А что Амур? - Да хорош! Орлов нашел еще один фарватер, гиляки показали. Одиннадцать сажен глубины, а в малую воду четыре. Вот что значит он был с языком, а мы в прошлом году без переводчиков на протоку попали. Невельской сказал, что решил занимать устье и просит помочь. - На то у вас нет полномочий... - Так вот об этом я и говорю... - Так то невозможно! - Нет, Василий Степанович, возможно. Это надо сделать... Суда иностранцев подходят... На свой риск... И поставлены уже посты! Что же? Бояться нам с вами ответственности - значит, все провалить... "Язык у него заплетается, как он палит! Заговариваться стал. Ей-богу, сумасшедший, и мне жаль, что такое дело поручено ему!" - Весной я спускаюсь из Забайкалья по Амуру... А Орлов на устье и все держит в своих руках. В будущем году все занять! Это реально! Я клянусь, гиляки - залог... Помогают нам и рады нашему приходу. Все обследую, и будет ясная картина! Пост поставлен, заложен краеугольный камень. Учреждены будут наблюдательные посты в лимане и на устье Амура, куда запрещается касаться... Беда, Василий Степанович, не за горами, и нужны наши с вами решительные действия. - Я готов, Геннадий Иванович Да что за беда? Мне своей беды хватит, дай бог с Камчаткой справиться! - Весной к лиману подходило судно, меряло воду и землю! "Ох, он каждый раз, возвращаясь оттуда, твердит про это судно. Он знает, что в Петербурге того страшатся, и пугает их этим чучелом. Оно у него то и дело ходит к лиману!" - А раз было весной, то, верно, придет и осенью. Как мне быть? Вот я поставил наблюда-тельные посты там, куда мне запрещено было идти, с тем чтобы при встрече с иностранцами 462 было им объявлено...- продолжал Невельской.- Я пишу губернатору, мне нужен лишь намек, и я действую. Мне не надо инструкций об этом, я потом докажу, что не мог поступить иначе. - Я бы сказал, что не слышу всего этого. Но я этого не скажу, потому что должен быть прям и честен, и взять ответственности не могу... Что я могу - все сделаю. Теперь есть товары, караваны пришли. Но что не могу... - Ах, что значит не можете! Вы можете все! Вы губернатор Камчатки, в вашем ведении и Аян, и Охотск, и все их ресурсы. - Вот уже едет сюда новый начальник на мое место - Кашеваров, и я ему оставлю предписание. Невельской знавал Кашеварова прежде. Капитан распечатал письмо Миши. Перед отъездом Корсаков писал из Охотска, что сам идет на Камчатку на "Иртыше", а на "Охотске" отправляет для амурской экспедиции все, о чем просил Невельской: инструменты, оружие, порох, две пушки, солонину, муку, сеть для лова рыбы, теплую одежду, кирпичи, тес, двух семейных пожилых матросов, нитки. Он писал также, что удивлен, откуда Завойко взял, что казаки понимают по-якутски, что он выбрал наилучших и что они едут на Амур с охотой, все они якутов совсем не знают, что среди них он посылает Беломестнова и Парфентьева, которые считались лоцманами в Охотске. "Вот за это спасибо!"-подумал Невельской и готов был поцеловать эти листы, присланные Мишей. Верного и доброго друга, надежного и старательного в деле почувствовал капитан. Невельской засуетился, сказал, что сейчас же отправляется на "Охотск". На судне капитан осмотрел грузы, порасспросил штурмана Чудинова, худого чернявого командира "Охотска", про Мишу, про сборы... На палубе выстроился десант, сформированный Мишей Корсаковым: десять казаков, назначенных из Охотска в экспедицию. Тут были и ражие ребята, вроде знаменитого охотского Парфентьева, белобрысого рослого мужика, со скуластым, изможденным на вид лицом и с большими красными ушами. Но в большинстве казаки - мелкота. Гижигинцы и охотцы не отличались ростом и видом. Они со страхом и благоговением смотрели на делавшего 463 смотр Невельского, о котором слыхали, что он "даже Амур открыл", реку сказочную, о которой толковали с давних пор. Казаки мечтали глянуть сами на "этот Амур". - Как фамилия? - спрашивал капитан у правофлангового. - Парфенчьев! Невельской еще в прошлом году заметил, что все местные жители шепелявят. - Как фамилия? - шел он дальше по ряду. - Беломешнов! - отвечал казак с рыжими усами. У него тихий голос и кроткий, немного испуганный взгляд. - Аношов!-отвечал Аносов, черный как жук. - Овщянников! - внятно гаркнул рослый и худой парень. У каждого казака под второй пуговицей на мундире бумажка, в которой указано, что ему выдано из имущества. - Кто же завел такую моду? - смеясь, спросил Невельской. - Ляшкин! - громко, но тонко выкрикнул Беломестнов. Капитан сообразил, что речь идет о Вонлярлярском. Невельской поговорил с казаками. Они, кажется, в самом деле охотно шли в экспедицию. Он слыхал, что эти люди отважные таежники, некоторые бывали проводниками экспедиций, прекрасно управлялись с лодками на море и на горных реках, хотя по их наивно-детским взорам, по тоненьким голосам, по всему их невзрачному виду в это трудно было поверить. Но и при этой невзрачности было в них что-то удалое, лихое - и в их манере шапку носить набекрень, и в бойких ответах. Казаки тоже были довольны. Капитан не орал, как Вонлярлярский, к морде не лез, "выше рыло!" не кричал, поговорил даже про одежду, спросил про сапоги, не промокнут ли на новых местах, и не надо было ему врать, хвалить казенные харчи, отвечая на вопрос: "Маслено ли едите?", который при начальстве любил бывало задавать "Ляшкин". - Если сыро на Амуре, так, однако, промокнем! - бойко говорил Беломестнов. Все видели, что с этим капитаном можно пошутить, взор у него острый, но веселый. Невельской уехал. - Неужто он открыл? - говорили казаки после смотра. Говорили, что "проштой" и "славный капитан", "смотрел оружие и портянки", хотя Невельской делал то же, что обычно на таких смотрах, но казаки восторгались: "Везде прошел!", "Сам маленький!", "Ушами не хлопает!", "Вошел в Амур и открыл!" Невельской, уехав с "Охотска", думал: "Кажется, я шел сюда, чтобы покончить раз и навсегда, а я так огорчился! Значит, у меня была надежда? Я ничего не сделаю, если так будет продолжаться. Я должен все забыть, найти в себе силы..." Крепостной его Евлампий, заболевший и отставший под Якутском, когда капитан ехал сюда весной, ныне прибыл в Аян. Невельской сказал ему, что надо перебираться на "Охотск" и привести там в порядок капитанскую каюту. Гиляков на "Байкале" уже не было. Козмин сказал, что их тут встречали с большим почетом. Завойко послал к гилякам своего помощника Лохвицкого. Тот привел их с судна к себе домой, поместил каждого в отдельной комнате и приставил им в услужение двух казаков. На другой день гиляки были в церкви. После обедни Лохвицкий представил их Завойко и преосвященному. Все было необычно для гиляков. - Да что же понравилось вам у нас? - ласково улыбаясь, спрашивал Завойко. - Мне понравились лошади! - сказал добродушный Питкен.- Я сегодня их видел. - Понравилась служба в церкви! - сказал Позь. Лохвицкий про лошадей не стал писать. Он записал, что понравилась служба в церкви. Старый миссионер смотрел на гиляков зорким взглядом, как на богатство, у которого еще нет хозяина и в котором надо разобраться хорошенько. Он проверял, верно ли гиляки отвечают на те вопросы, что не раз задавались старым миссионером по им самим изобретенной уже давно системе,- так ли, как в других местах. Ведь писать об этой встрече придется в синод п ответы должны быть удобны для представления их в отчете, значит, на них надо наводить. - Ну, а чья же там у вас земля? - ласково и хитро спросил он, уверенный, что гиляки ответят как надо. - Там живут гиляки,- отвечал Позь. Завойко и Иннокентий переглянулись как счастливые родители, когда дитя подает надежды и отвечает, что и взрослому впору. - Как, чья земля? - переспросил у товарища Питкен. - Да, чья у вас земля? - спросил обрадованный епископ, но в голосе его послышалось понуждение отвечать поверней. 465 Питкен впервые в жизни услыхал такой вопрос и недоумевал. Он потрогал брови, поморщил лоб, но никак не мог сообразить, чего от него хотят, о какой земле речь, о песке? - Да, да! Чья у вас земля? - с ласковой назойливостью повторил Иннокентий. Завойко постарался растолковать вопрос, переглядываясь с епископом и изредка щуря в его сторону глаз, как бы показывая, что сейчас дело пойдет, ответят как надо! - Вода, земля - одинаково,- ответил Питкен. "Еще совсем дикари! - подумал епископ.- Сожаления заслуживают! - Но сердце его сжалось от восторга.- Не отличают своей земли от воды! Еще все у них ничье!" Даже островитяне Тихого океана, самые дикие, и те знали, какой остров свой, какой чужой. - Кто же живет на той земле? - попытался подойти Завойко другим путем. - На той земле живем мы. Больше никто не живет,- отвечали оба гиляка. - Там земля наша! - сказал наконец Позь. Завойко и епископ опять радостно переглянулись. Несмотря на преклонный возраст, епископ Иннокентий всегда впадал в радостное возбуждение, когда встречал племена, у которых миссионеры еще не были и которых можно впервые просвещать и вразумлять. Культурных и образованных по-своему китайцев они, видно, не знали, раз не понимают таких простых вещей, как собственность на землю. "Вот куда сына-то, сына-то Гаврилу - на Амур! - думал епископ Иннокентий.- Вот поле ему будет! Пусть катится дело, ком растет, а Гаврила съездит в Москву, женится, да и за дело! Приход ему тем временем поспеет!" - А платите ли вы дань? - спросил Завойко. - Мы? Нет! Никакой дани не даем! - Города, села китайские есть у вас? - Нету! - А были? - Выше были. Теперь нету. Все ушли. Города большого, как Аян, не было. Загородка была и фанзы в ней. А епископ радовался за Гаврилу. Он был взволнован, как старатель, нашедший богатую россыпь. И хотя по старости сам уж не мог мыть это золото, как надо бы, но сыну пригодится... И, конечно, нельзя оставлять такое богатство непромытым! Гиляки сказали, что они терпят насилия от пришельцев, 466 что они хотели бы жить спокойно, что от русских они плохою еще не видели и поэтому просят, чтобы Орлов и Невельской со своими людьми остались у них и защищали их, и что это не только они говорят от себя, но и все гиляки хотят того же. Теперь Иннокентий нахмурил брови и присматривался к гилякам сурово, как бы вглядываясь прямо в их души. - Ну, а скажите,- спросил он строго,- кто подучил вас сказать все это? - Кто подучил? - переспросил Позь. На этот раз он сморщил лоб.- Никто не подучил! У нас ум один, и мы все так думаем.- весело улыбаясь, сказал гиляк. - Дмитрий нам советовал,- сказал Питкен. - Как? - встревожился епископ. "Неосторожность! - подумал он.- Как можно посылать послов, а хорошо не объяснить, что можно говорить, а что нельзя". - Да он все звал, съездите посмотреть юрты наши на Аяне,- продолжал Питкен. - А капитан подговаривал? - Подарки давал? - спросил Завойко. - Подарки давал! - ответил Питкен. - Но не подговаривал. - Нет, нет, он не подговаривал,- подтвердил Позь. - А первый это придумал один парень с Амура, он все говорил: вот бы поехать на Аян... А потом говорил Дмитрию об этом, потом Позю и нам, поезжайте и просите, а то у Дмитрия силы мало, пусть большой начальник на Аяне еще даст силы и царю напишет. - Верно ли это? - Верно! Конечно! - отвечали оба гиляка спокойно. - А капитан пойдет на Амур? - спросил Питкен тревожно. - Вот тут все записано, что вы говорили,- кладя ладонь на бумаги, наклоняясь и как бы стараясь быть поближе к гилякам, громко, как с глухими, заговорил Завойко.- Все это мы пошлем царю. Он прочтет и узнает, о чем гиляки просят. А пока Невельской пойдет к вам. Я разрешаю ему! - А сколько до царя езды? - спросил Питкен.- Если быстро ехать? - Три месяца,- ответил Завойко. - А теперь я тебя спрошу,- заговорил Питкен, обращаясь к Иннокентию. - Спроси! - настораживаясь, с достоинством и улыбкой ответил епископ. - Кто тебе сказал, что будто нас подучили? - Никто не говорил,- ответил он. - А зачем же ты тогда спрашиваешь? Разве мы тебя обманули когда-нибудь, что ты нам не поверил? Зачем придумываешь? "Ну какие дикари, какие дикари!" - подумал священник, опять приходя в хорошее настроение. - Хотел узнать я, не подучил ли вас кто плохому, верно ли вы от себя все это говорите,- ласково сказал Иннокентий. - Да кто подучит? У нас были Дмитрий Иванович и капитан! Разве они учат обманывать? - сказал Питкен, глядя с недоверием на русского шамана. - Теперь я еще хочу спросить,- заговорил Позь. - Пожалуйста, спрашивай,- ответил епископ. - Русские придут к нам и будут жить, но они не будут теснить нас и прогонять с тех мест, где мы живем? Старики слыхали, что русские приходят, а потом обижают... Капитан обещал, что мы будем жить вольно. Правда это? - Конечно, правда! - поспешил ответить Завойко. - Да, это правда,- спокойно и твердо ответил епископ. Гиляки улыбнулись и стали кланяться. Завойко пригласил их на обед. Присутствовали епископ, аянский поп, Лохвицкий, Невельской, офицеры всех судов и чиновники, едущие на Камчатку. После обеда Лохвицкий водил гиляков по амбарам. Завойко одарил послов красным сукном, топорами, ножами, безделушками для женщин. Он еще раз беседовал с обоими гиляками, спрашивал, не бьет ли их кто из русских, не обижает ли, не плевал ли им кто-нибудь в лицо. - Никому никто не плевал,- отвечали гиляки. - Такого даже не знаем! - сказал удивленный Питкен. Невельской, услыхав от гиляков, как они довольны обхождением епископа и местного священника, в тот же день пришел к Иннокентию. Тот жил в домике аянского попа, своего родственника. Невельской не присутствовал во время бесед Завойко и епископа с гиляками, но знал, о чем шла речь, от гиляков и от Завойко. Епископ принял его очень радушно, сказал, что в восторге от гиляков. - Славное вы дело делаете, бог вас не забудет! Я знаю, знаю секрет вашего зимовья в заливе Счастья,- с деланной хитростью говорил епископ.- А один ваш гиляк посадил меня в галошу и осрамил! - Он шутливо передал разговор с Питкеном. 468 Невельской хохотал от души. - Ваше преосвященство! - сказал Невельской.- Гиляки тоже довольны и, я бы сказал, в восторге... Но не пора ли начать внедрять православие и просвещение в их народе, воспитать веру в бога и любовь к нашему государю? Невельской стал просить Иннокентия, чтобы тот послал на "Охотске" осенью священника на Петровскую косу на зимовку. - Солдаты и матросы тоже будут рады, если в праздники у них в пустыне будет служба, что можно будет исповедоваться... Невельской надеялся, что епископ охотно согласится. И хотя он говорил, что не желает ломать обычаи и образ жизни гиляков, но полагал, что раз гиляки довольны и служба в церкви им нравилась, то надо просить для них попа. Он даже подумывал, что дельный поп-миссионер мог бы быть секретарем экспедиции. Ничем не гнушаются настоящие миссионеры! Кроме того, Невельскому такой человек нужен был как свидетель, который бы, побывав в землях гиляков, подтвердил, что они независимы и что никакого влияния буддистов там нет. Невельской много читал о миссионерах-подвижниках и знал, что их влияние и в Африке и в нашей Америке - огромно. Новая религия, как он сам думал, может возбудить большее расположение к русским. К тому же поп крестил бы, а крещеный человек считался русским. Да еще он чувствовал, что, заполучив миссионера, он втянет в амурское дело церковь, а уж тогда правительство будет смотреть на это по-другому. Хотя он, как и большинство моряков того времени, искренне верил в бога, но не любил попов и считал их дармоедами, такими же как чиновники, но полагал, что на этот раз от миссионеров будет польза. Но едва он заговорил об этом, как епископ стал холоден и серьезен. Иннокентий сказал, что не может дать миссионера. Невельской не столько удивился этому отказу, сколько перемене, которую он заметил в епископе. Тот сразу замкнулся и поджал губы. "Чем он недоволен?" Капитан мысленно сам поставил себя на место миссионера и стал с жаром доказывать, что есть возможность пострадать во имя церкви, понести божье слово не по приказу, а по собственному убеждению. "Ишь чего захотел!" - слушая его, с большим неудовольствием подумал Иннокентий. К тому же он хотел, чтобы там сначала все было подготов- 469 лено как следует, и вот уж тогда-то сын Гаврила поедет. Сам он намучился смолоду, а сыну того не желал. Сын приехал с ним из Америки, где жил год после окончания Иркутской духовной семинарии. Отцовское сердце при мысли о том, что амурский приход будет когда-нибудь его, сжималось от умиления. Но не хотел он Гавриле такой жизни, какую сам прожил, пусть Гаврила поедет, когда там все устроится хоть немного. Он не желал тягот для Гаврилы, но в то же время не хотел, чтобы сын пришел на все готовое. Надо, чтобы Гаврила считался зачинателем, открывателем, воздвигнувшим крест в диком народе, чтобы и у него была слава. Пока же Гаврила не был женат, не имел права на приход, то и речи быть не могло о посылке какого-нибудь другого священника на Амур. И, слушая, как капитан сказал, что служители церкви должны радоваться, когда представляется возможность пострадать за веру, подобно святым, он подумал, что Завойко, кажется, прав, говоря, что Невельской не от мира сего человек. А Невельской говорил искренне, допускал существование фанатиков веры, истинно верующих. Таким человеком считал он Иннокентия. Иннокентий смотрел на Невельского неодобрительно, подозревая недоброе, быть может, издевку над миссионерами. Он много слыхал плохого об этом человеке. "Видишь, какой прыткий! Нет, еще не время на Амур миссионеров посылать,- думал епископ.- Потрудись там еще, докажи, что там Россия, тогда получишь!" Он сказал Невельскому, что будет хлопотать обязательно о назначении священника и, скорей всего, в будущем году получит позволение, а тем временем найдет подходящего человека. - Но первая зимовка самая трудная, ваше преосвященство. Я много раз слыхал, что миссионеры творят чудеса, когда людям тягостно. Нужен священник осенью... Корабль пойдет еще раз, я приду сюда, и мог бы священник идти на зимовку. Как же крестить, совершать требы? - Право крестить там, где нет священника, дано каждому верующему. Можете и вы, Геннадий Иванович,- сказал епископ,- окрестить любого гиляка. "Вот мне теперь только не хватало еще стать попом!" - подумал капитан. Когда-то он ругал попов вместе с Александром Баласогло, а теперь самому придется... Епископ совсем не хотел ссориться с Невельским. Он рассказал ему за чашкой чая, как сам смолоду приехал на острова, 470 как дикари его боялись, как перевидал он на своем веку множество вот таких людей, вроде, как он выразился, "ваших гиляков", лечил их, учил, проповедовал им. А заодно чинил им чайники и обучал рыбу ловить. Капитан слушал и думал, что все относятся к его экспедиции как к рискованному опыту, "ждут" одобрения Петербурга и настоящей уверенности в том, что ему все удастся, нет ни у кого. "Что же, попом так попом сам стану!"-подумал Невельской, глядя на широкое, смуглое лицо старого, седого миссионера. Глава 10. ПОСЛЕДНЕЕ ПИСЬМО -Кашеваров приехал! - входя в комнату, доложил старик молоканин. Кашеваров - новый начальник Аянского порта - приехал служить на место Василия Степановича. Его ждали давно. Вошел низенький человек, с узким лицом, но с крупными скулами. На нем погоны капитана второго ранга. Кашеваров родился на Аляске. Отец его полуалеут, а мать - алеутка. Он первый из алеутов окончил штурманскую школу в Кронштадте. Впоследствии много лет служил в колониях, его считали способнейшим офицером и деятельным человеком. Он был автором нескольких интересных статей, помещенных в петербургских журналах. У Кашеварова были слабости. Он вырос в народе угнетенном и подавленном и всю жизнь страдал от желания показать, что он не хуже других и ни в чем русским не уступает. Но со временем, хотя он и говорил при всяком удобном случае, что все народы равны, сам стал презирать алеутов. Ставши офицером, он зазнался, особенно когда в печати появились его труды. Сам того не замечая, он перенимал все худшее от бюрократов и чиновников, среди которых жил и которых прежде ненавидел. Несколько последних лет он провел в Петербурге. Теперь стал капитаном второго ранга и был назначен начальником Аянского порта. - Где же ваша семья? - спросил Завойко. 471 Василий Степанович знал, как едет Кашеваров. Тридцать человек рабочих шли вперед и рубили тайгу, чтобы новый начальник Аяна мог проехать на тарантасе. Путешествие продолжалось в несколько раз дольше, чем обычно. Впервые в истории Аяна и всего побережья человек приезжал сюда таким способом. - Моя семья скоро будет, и к ее приезду я хотел бы видеть помещение начальника порта. - Вот дом, но покуда я не уехал, вы будете жить во флигеле. Завойко сказал, что через несколько дней уходит на Камчатку и что тогда Кашеваровы могут занять дом. - Да, завтра же начнете приемку дел! Завойко предупредил Кашеварова, что приехал Невельской с Амура и что на "Байкале" пришли послы гиляцкой нации просить русских остаться на их земле. Через несколько часов на тропе, по которой, кроме верховых, до сих пор никто не ездил, появился тарантас - невиданное чудо в Аяне. Толпа работников шла вокруг с топорами. В тарантасе сидела молодая полная белокурая женщина, с уставшим, но приятным лицом, и с ней группа черноглазых ребятишек. - Вы же свою семью могли погубить с этим тарантасом,- заметил Завойко.- За что вы их так трясете по корням да по кочкам? Куда бы проще ехать верхом или в носилках... - Я считаю унизительным, чтобы моя жена скакала на лошади,- ответил Кашеваров. Устроивши все с Кашеваровым, Завойко зашел в порт и встретил там Невельского. На "Охотске" заканчивались приготовления к плаванию. Невельской сказал, что привез письма для отправки в Иркутск и в Петербург. Завойко рассказал по дороге про Кашеварова. - Вот письма, Василий Степанович! Невельской написал губернатору, что пришел на "Байкале" в Аян из залива Счастья, где заложен краеугольный камень и строится пост. Он просит Муравьева разрешить действовать, глядя по обстоятельствам, и что, имея такой намек, он совершит то, что найдет нужным, и представит отчет губернатору, исходя из чрезвычайных обстоятельств и положения на месте... - Да вот еще письма Пехтерю и Зарину... Вот это я Пехтерю пишу, что если Николай Николаевич в отъезде, чтобы он переслал ему немедленно,- стал объяснять Невельской, чувствуя, что вот-вот покраснеет и что глупо объяснять Василию Степановичу, о чем и почему писано одному из чиновни- 472 ков губернатора. Он действительно писал об этом Пехтерю, но он писал еще и о другом. Писал он и Зарину про все, о чем думал на косе. А письмо Корсакову на Камчатку Невельской просил Василия Степановича передать лично. Завойко обещал это сделать. - А вы знаете, Геннадий Иванович, что, ссылаясь на вас, гиляки требуют, чтобы русские обещали не притеснять их? - сказал Василий Степанович. - Иначе они не стали бы помогать нам, Василий Степанович. Первое - не калечить их, как Фролов и чиновники калечат жизнь якутов, а предоставить им жить так, как они жили. - Но ведь рано или поздно попадут и к гилякам наши купчишки... Да и мужичок наш чего стоит... - Может быть! - ответил капитан. - Да уж обязательно... Поплачут и они и их потомки от нашего брата... Так, ей-богу, не стоило бы внушать... - Но пока наша сила, Василий Степанович, мы должны делать все возможное. Сами же вы хотите ограничить деятельность купчишек на Камчатке... И я постараюсь... Ведь это Дмитрий Иванович, его заслуга, он своим ласковым обхождением расположил гиляков к нам,- сказал Невельской.- А без их содействия и речи не могло бы быть об учреждении наших наблюдательных постов на их земле. Ночью капитан вернулся на судно. Он вошел в свою каюту и подумал: "Завтра мне идти на "Охотске". Прощай, мой "Байкал"!" Он вспомнил, как мечтал в этой каюте. Опять вспомнилась музыка, грохот бала, она в толпе, в бальном платье, вся в цветах, ее блестящие глаза, вызывающе гордое выражение лица... "Она вся в белом... В фате... А я завтра ухожу на "Охотске". А письма пошли! Не думал я, что мне так больно будет. Казалось, что уж забыл..." - Капитан наш что-то очень печален,- удивлялись подымавшиеся на палубу подвахтенные. - Что с ним сделали? - Был такой веселый! Утром Невельской простился с командой и перешел на "Охотск". Судно вышло на рейд. Невельской поехал проститься с Завойко и Кашеваровым. - Прощайте, Василий Степанович! - Прощайте, Геннадий Иванович... - Дороги наши расходятся, и мы долго не увидимся! - А вот посмотрите, Геннадий Иванович, что будет на 473 Камчатке через пять лет! Да... Камчатка будет процветать. И вот увидим, что будет через пять лет на Амуре... "Да, трудно сказать, что где будет",-подумал Невельской. - Посмотрим! - сказал он. Они пожали друг другу руки, обнялись. - Ну, дай вам бог, Василий Степанович! Я желаю вам счастья! Только не губите Амур Камчаткой, не отбирайте у него все средства и суда... "Не вытерпел, уязвил!" - подумал Завойко. "Я ждал от него содействия, а он формалист,- подумал Невельской.- II голова его набита глупостями и предрассудками! Ну, что же! Мне не детей с ним крестить! Мне терять нечего... Я понесу свой крест один". После полудня судно со всеми грузами, с казаками, матросами, матросскими женами, с пушками и с коровой для Петровского вышло в море. Гижигинские казаки приставали на баке к Евлампию. - Паря, че такое крепоштной? - Человек, такой же, как и все,- недовольно отвечал слуга Невельского. - В крепошти служит? - Нет, крепость на него составлена, бумага, по ней право барина володать человеком. Крепостной - значит барский. - Че, ваш продают, покупают? - Сибиряки заранее покачали головами, ожидая ответа, но крепостной умолчал. - Как в Рашее-то, а яблоки-то у ваш раштут? - спросил Аносов. - Растут... Это есть... - Гошпода важные у ваш! Ш крепоштными! - рассуждал Беломестнов.- И ты крепоштной? - Да. Сибиряки с удивлением смотрели на этого человека, как на зверя в клетке. - А мы вольные, у нас этого нет! - Тебя продавать и покупать можно? Евлампий плюнул и ушел. - Крепоштной ш нами едет! - удивлялись казаки. ЧАСТЬ ВТОРАЯ "ВСТРЕЧА НА ТЫРЕ" Николаевск был основан... в 1850 г., известным Геннадием Невельским, и это едва ли не единственное светлое место в истории города. А. II. Чехов, Остров Сахалин. Глава 11. МОЛОДАЯ ВДОВА Синел огромный горб горы Князя Меншикова. Шлюпка входила в амурский лиман. Вокруг - мели... Сильный ветер с юга стихает, отлив, сгон воды на баре. Невельского очень заботил Орлов, когда сказал, что, возможно, выхода из лимана при южном ветре и при отливе нет. Правда, согнало воду. Все же этот бар проклятое место! Действительно, в прошлом году было глубже. Позь тоже подтверждает, что глубины тут ежегодно меняются. "Как быть? Что делать? - думает капитан.- Конечно, двадцать футов - глубина достаточная..." Сейчас капитан чувствовал, что с этой рекой совладать не так просто, что не сразу дается она, тут надо сидеть годы и делать промеры тщательные. Здесь, в лимане, он еще ясней понял, как мало знает сам об этой стране, хотя знает больше всех других. Благополучно прибыв в залив Счастья, капитан оставил пост под начальством Орлова. Там рубили лес, возили, строили. "Охотск" стоял на рейде. У палаток выставлены две пушки, ходят часовые, развевается флаг. Капитан с шестью матросами, с Позем и Афоней отправился на Амур. Вчера весь день капитан просидел в юрте на отмели при входе в лиман. Слышно было, как метет песок и мелкую гальку. Видны желтые горбы воды. Дул ветер в одиннадцать баллов. Сегодня отлив, сделали промеры. Надо идти дальше в реку 477 и действовать, осматривать все. Хотя глубины есть, но ныне все не так, как в прошлом году. ...Шлюпка шла по лиману к входному мысу, который синел слабой, чуть припухшей у обрыва полоской за морем. А далеко слева, как облако на закате, остров Сахалин. Напротив Лангра берег его выступал ближе, даже вершины деревьев различались в трубу. С новой силой представилась старая забота... Вход в реку есть, конечно! И есть южный канал! Ото главное. Но не этим он утешал себя. "Амур еще не все. Главное - юг, те гавани, о которых слышал еще в прошлом году, о которых говорили нынче гиляки". Чем больше слышал он плохих отзывов об амурских устьях, тем страстней стремился к югу. "Амур - путь. Там, на юге,- колыбель флота... Если бы Амур был еще капризнее, еще недоступнее, и то я обязан бы был твердить, что он хорош. Как иначе добиться его занятия?! Если время такое, что этой толпе петербургских чиновников нельзя ничего втолковать! И флот вечно будет мне благодарен. И залив Счастья - поймут - заслуживает этого названия, хотя Завойко зовет его "заливом Несчастья". И Амур нужен, хоть тут и мели и вход в него есть, хоть и труден. Наши не займут, если я выкажу хоть долю своих сомнений, даже Николай Николаевич поколеблется!" Капитан спешил на реку. У него было много намерений. Он желал узнать, каковы пути из верховьев реки к гаваням на побережье. Изменения на фарватере, происшедшие за год, лишь убеждали его, что надо спешить. Гиляки не знали расстояний, хотя и довольно верно чертили, кроме них, никто не знает, где эти гавани. Одна, ближайшая к устью,- видимо, Де-Кастри, описанная в свое время Лаперузом. К ней есть путь с Амура, гиляки уверяют, что она недалеко. Ночевали под скатом берега. Утром было тихо и ясно. Природа девственная. Нигде ни лодки. Прошли под крутыми стенами входного мыса и в безветрие, при ясном небе поднялись на веслах вверх по течению. Парило. Над дальним берегом синела коническая гора. Облака зацепились за се вершину. К полудню подул ветер. Поставили паруса. Вскоре река разыгралась, к вечеру добрались до Константиновского полуострова. Утром осматривали полуостров. Судя по прошлогодней карте, большей части его не хватало. 478 - Вода снесла! - сказал Позь. Он показывал на следы наводнения; на берегу лежали, скрытые в траве, деревья с илом в голых ветвях. "Что же это за вода была! - думал капитан.- Устье чуть не занесло, острова и мысы смыло!" На устье речки, выбегавшей из сопок,- гиляцкая деревня. Когда шлюпка подошла к ней, навстречу выбежал по отмели молодой человек с косой. - Да это наш Чумбока! - обрадовался капитан. ...Возвратившись из Аяна на Петровский пост, Невельской огорчился, узнав, что Чумбока ушел. Он заметил Орлову, что тот напрасно отпустил амурского гольда. Невельской полагал, что Чумбока может оказать пользу экспедиции. К тому же гольд нравился ему. Сейчас при виде его капитан обрадовался. Сумрачное настроение как рукой сняло. Было что-то особенно приятное в том, что он встретил человека, об уходе которого пожалел. Это показалось хорошим предзнаменованием. Деревня, к которой подходила шлюпка, состояла из трех юрт со свайными амбарами, построенными под обрывом. Берег, крутой, высокий, выступал в реку гористым мысом, похожим издали на старого медведя с пегой головой, склоненной к воде. Над обрывом - хороший березовый лес. За мысом река шире, она образовывала там огромный залив, расположенный между сопок и во всю длину свою соединенный с Амуром. За юртами в чаще кустарников - речка. Позь сказал, что по берегу этой речки идет тропа до перевала через горы, что перевал низок, пройдя его, попадешь как раз к верховью речки Иски. По берегу тропа пойдет вниз до самого залива Иски. - Так из этой деревни сухой путь к нам в Петровское? - спросил капитан. - Да, отсюда... - Значит, сюда прибудут топограф и олени? Об этой прямой дороге от Петровского поста на Амур Невельской знал. Уходя с Иски, он приказал прислать по ней на Амур к первому августу топографа и двух матросов с тем, чтобы заснять полуостров Куэгда, на котором сегодня ночевали. Эта сухопутная экспедиция должна была прибыть на оленях, на которых приехал весной Орлов. Искийские гиляки прежде оленей не заводили. Орлов еще в позапрошлом году узнал, что в верховьях речки Иски есть ягель, и поэтому рискнул доби- 479 раться сюда на оленях. Он советовал капитану к зиме закупить для экспедиции у тунгусов целое стадо оленей. Позь сказал, что от залива Счастья сюда можно добраться горой за два дня, а можно и за день... Тут гораздо теплей. Сегодня жаркое солнце. Ярко-синяя река широка. На другой стороне ее тучные густо-зеленые сопки. После отъезда капитана из Петровского Чумбока перестал рубить лес. Ему уже рисовались картины изгнания маньчжурских купцов. Он мечтал о возвращении домой, в стойбище гольдов, в родную семью, туда, где похоронен отец, где живет брат. Дождаться, когда капитан вернется, он мог бы, но не желал сидеть сложа руки. Ему не терпелось. Он решил, что надо помогать капитану, и, явившись к Орлову, сказал, что хотел бы отправиться на Амур, и добавил полушутя, что надо взбунтовать там людей. Орлов, человек немало пострадавший в жизни, не склонен был к таким штукам. Он знал, что надо действовать очень осторожно. Речи Чумбоки показались ему опасными и сам он -личностью, от которой нужно держаться подальше. Он уклончиво ответил, что надо дождаться капитана. Чумбока обиделся. "Зачем же терять время даром? - думал он.- Надо идти на Амур, там сказать всем людям, что через несколько дней придет капитан". Чумбока ездил всю весну с Дмитрием Ивановичем и замечал, что тот не очень благоволил ему. Орлову больше нравился богатый и серьезный Позь... Пусть Позь ему нравится, это неплохо. Чумбока не завидовал. Он в душе был недоволен, что его не взяли в Аян, но понимал, что ведь он амурский, не гиляк, чужеземец, гиляки своих послали. Они всегда Позя слушают. "А ведь я придумал, я первый сказал Позю - съезди в Аян, попросись, скажи там капитану все... А Позь еще замялся, сначала не решился. Он тоже как Дмитрий. Только потом, когда сами русские до этого додумались, Позь стал говорить, что хочет ехать!" Чумбока обратился к Орлову не за разрешением. "Я сам могу без Дмитрия идти куда хочу". Ему хотелось, чтобы русские подкрепили добрым словом да снабдили его своими вещами, он хотя бы самым дряхлым старикам подарил бы по ножу. Но он лишний раз убедился, что люди не понимают и не слушают его. Чумбоке уже приходила в голову мысль, что русские не совсем понимают, какими они должны быть. 480 "Жаль, конечно, ехать без подарков для стариков! У русских так много хороших вещей. Но не беда!" -решил Чумбока. Он отдал Орлову топор, сказал, что уезжает, лес рубить больше не будет, и без лишних разговоров ушел из палатки. Свои вещи у него были собраны. Приятель перевез его через залив, и Чумбока, закрыв уши белым накомарником, пошел по долине речки Иски в горы. Через два дня он был в стойбище Новое Мео на Амуре, на устье речки Каморы. Там жили знакомые гиляки. Он сказал, что скоро маньчжурам конец, пришли на Иски русские и скоро будут здесь, начнут строить свой город. Речь Чумбоки полилась. Прорвалась вся его ненависть к маньчжурам. Он стал рассказывать про русских. Тут он заметил, что одна толстощекая румяная гилячка все ему улыбается. С ней - ребятишки... Оказалось, что она хозяйка одной из юрт, молодая вдова. У мужа братьев не было, и поэтому после его смерти она одинока. У нее гостили дядя и тетя с устья Амгуни. Дядя ее, старик Чедано, оказался очень почтенным человеком. Чумбока рад был познакомиться с таким хорошим семейством. - Ты, пожалуйста, скажи русским, когда они придут, чтобы приходили к нам,- сказал Чумбоке дядюшка Чедано.- Жаль только, что ты не привез ни одной русской вещи... Чумбока на мгновение смутился. Опять ему обидно стало, что Орлов поскупился... - Тут жил неподалеку Степка. Он ушел, говорил, что боится русских,- сказал один из старых гиляков. Степка Кудрявцев, беглый из России, скрылся. Это был верный признак, что приходят лоча. Уезжая, дядюшка Чедано посоветовал гилякам стойбища Мео быть порадушней с Чумбокой, а племяннице сказал, чтобы она пригласила его жить в свою юрту. Он серьезный человек и говорит так, что его ни в чем дурном невозможно заподозрить, у него не баловство на уме и поэтому пусть живет. Чумбока заметил, что его хозяйка хороша собой, очень весела. "Почему она так весела? - думал он.- Ведь у нее муж помер". Чумбока уехал из Мео, потом вернулся, потом опять уехал. Повсюду он вдохновенно рассказывал людям в соседних стойбищах о грядущих событиях. Накануне приезда Невельского он опять вернулся в Мео. Хозяйка пекла ему с утра лепешки из купленной у маньчжурских торгашей муки. Чумбока услышал от нее, что уж дней пятнадцать как на Иски пришел корабль, привез страшного зверя - корову, проезжали вчера люди с Иски... И еще, говорят, пушки на Иски привезли, солдат и двух, русских женщин. - Вот бы мне посмотреть на них! - говорила Мумтьгха. Утром, легок на помине, явился сам капитан. Он обнял и поцеловал Чумбоку. Вот и шлюпка его, паруса, матросы в куртках, даже маленькая пушка на шлюпке, товары с собой, красное сукно, ситец, ножи. Чумбока чуть не плакал от радости. Все так, как он говорил! Теперь люди видят, каковы русские, какой славный, добрый, веселый и простой человек их капитан! Он улыбается всегда, когда с гиляками говорит, он только в одиночестве печален... Даже сам Чумбока не ожидал, что Невельской привезет такие товары и что на шлюпке у него будет пушка. На отмели происходил торг. Конев уже набил руку в меновой с гиляками. Невельской сам, как простой приказчик, менял в доме старого гиляка топоры, ножи, иголки, зеркала, кричал, спорил, угощал, съел кусок собачины, рассматривал меха. - Забавный какой этот лоча! - удивлялись люди. Чумбока и Позь объяснили, что через несколько дней придут сюда русские на оленях. Один из меоских гиляков - Эль-тун - обещал проводить их на Куэгду, где топограф должен был производить съемки. На рассвете Чумбока вышел из юрты и разбудил Позя. Часовой с ружьем стоял у шлюпки, в которой закрыты парусиной пушка и товары. Там как большая постель - все укутано. Чумбока и Позь поехали в лодке, быстро наловили рыбы - сетка у Позя с собой,- зажгли костер, поставили варить уху. Разговор зашел о том, что видел Позь в Аяне. - А знаешь, русские не такие, как я думал,- сказал Чумбока. Позь немного удивился. Ему никогда не приходило в голову ничего подобного. Чумбока сказал, что среди русских есть трусы. "Но не все ли равно, есть среди них трусы или нет,- думал Позь,- важно, что они выгонят маньчжурских торгашей..." Позь судил по-деловому. Он сказал, что на полуострове Куэгда капитан хочет поставить такой же пост, как в Петровском, но сначала подымется вверх, хочет посмотреть все по Амуру. Через несколько лет здесь будет русский город, порт, торговля большая, сюда придут корабли, здесь будут строить большие суда. Капитан ищет, где кедр, где дуб. Для постройки кораблей ему надо. 482 Позь мечтал, что крестится и в этом городе построит себе большой бревенчатый дом с крашеным полом, с печами, откроет торговлю... Из палатки вышел Невельской. - Барометр хорошую погоду показывает, капитан,- сказал ему Позь. Проиграл горн. Матросы выстроились. Капитан поздоровался с ними. Потом матросы купались и завтракали. Капитан что-то писал. - Что такое барометр? - спросил Чумбока у Позя, сидя в шлюпке вместе с русскими и глядя на отплывающий берег с обрывами, лесом и юртами. Позь стал объяснять, что существует атмосфера, что воздух имеет вес. Чумбока слушал внимательно. - Я сам удивлялся, когда академик Миддендорф мне это объяснял! Глава 12 ТАЕЖНАЯ РЕКА АМГУНЬ На Амуре стояло настоящее лето. После Охотского моря капитан чувствовал себя тут, как человек, долго работавший на сквозняках в холодном подвале и вырвавшийся на прокаленный солнцем и закрытый высокими стенами маленький двор. Здесь континентальная жара, эти места нельзя сравнить с гнилым, туманным и вечно холодным побережьем Охотского моря. Амур спокоен. Целый день идти приходилось на веслах. Люди выбивались из сил. Но стоило пристать к берегу, как ни о каком отдыхе никто и слышать не хотел. В песок вбивали колья, натягивали палатку. Рубили дрова. Раздевшись, матросы ловили неводом рыбу. Позь, Конев и Шестаков, поставив палатку, ушли в тайгу. Афоня хозяйничал на стану - помогал Фомину, исполнявшему должность кока. Козлов сидел с ружьем. Капитан сам рубил дрова. Он тоже греб наравне с матросами и тоже выбивался из сил. Теперь, наработавшись топором, он уселся и спокойно глядел на реку. Воображение стремилось дальше. Оно рисовало те места, откуда бегут эти воды, хребты, покрытые буйной растительностью, нетронутые плодородные земли. Там еще теплей, там юг, там гавани или совсем не замерзают, или замерзают ненадолго. Ему казалось, что есть и такие, что не замерзают. Только воображение открывателя могло с такой силой рисовать страну, в которой он никогда не был. Но признаки этой страны он видел, чувствовал повсюду, она уже начиналась. За время путешествия из Аяна в Петербург и обратно, а также в плавание по Охотскому морю он досыта насмотрелся на кожи, шкуры, чапаны, меха, ватники, в которых и зиму и весну закутана была северная Сибирь. Между Аяном и Якутском, как он слыхал, и летом все ездили в коже и мехах, там и летом стояли туманы на болотах, и летом был север суровый и невеселый, хотя земля полна ископаемых и золота и лес хорош, в Якутии пастбища прекрасные, скота много и хлеб растет. ...На берегах и тут сыро. Но от этих болот идет теплый пар, и трава буйная, как джунгли, растет выше человеческого роста. На склонах высоких сопок, над крутыми берегами густой зеленью стояли леса. Климат и тут суров. Но давно наступило лето... А что же южней?.. В тайге раздались выстрелы. Это матросы охотятся. После зимовки на Камчатке, после Аяна и тяжелого плавания, в этом лесу, на отмелях у тихой теплой реки - отдых. "Чего бы мне это ни стоило,- думал Невельской,- я проложу дорогу на юг". Гавани на юге не давали ему покоя, снились по ночам, одна другой удобней, но только ветер и шторм мешали в них войти, приходилось ждать, пока стихнет... Наяву была лишь шлюпка, шесть матросов и гиляки, а на Иски - транспорт "Охотск". В кармане - повеление правительства не сметь касаться устьев. А он оставил Орлову объявления на нескольких языках о том, что устье занято русскими, и велел эти документы предъявлять иностранцам, если в залив Счастья придут их корабли набирать пресную воду. Утром пристали к гиляцкой деревне. Едва вышли на берег, как собрались гиляки. Началась торговля и взаимные расспросы. Подошел седой, лысый гиляк небольшого роста. С ним целое семейство: старуха, двое сыновей, молодая женщина, девушка и ребятишки. 484 Старик держал в руках широкий туес с желтой нельмовой икрой и медную бутылку водки, а молодые гиляки по осетру и туес с рисом. - Капитан, вот хороший старик дедушка Чедано к тебе пришел,- сказал Позь, подходя к Невельскому.- Это мой знакомый. Он жил на Мео и слыхал о тебе от Чумбоки. Он гостинцев принес. Гиляк положил подарки перед капитаном и стал опускаться на колено, но Невельской поднял и обнял старика и сказал, что перед ним не надо на колени становиться. Парни и ребятишки стали подходить к капитану, уверенно обхватывали его шею смуглыми руками и целовали в щеки, а он - их. Матросы, готовившие обед у костра, принялись на доске ножами пластать осетров. Невельской пригласил гиляков к обеду. Их угощали ухой, осетриной с уксусом и гречневой кашей с маслом. Все выпили водки, принесенной стариком. "Какой гиляк славный!" - думал чуть захмелевший Фомин, подавая старику еще одну мутовку с кашей. - Мы радуемся, что лоча с нами торгуют и нас защищают! - заискивающе улыбаясь, говорил капитану Чедано.- Теперь маньчжуры будут бояться нас обижать! Правда? - пристально взглянул старик. - Как же они вас обижают? - спросил капитан. Чедано всхлипнул. - Вверх по Амуру, за устьем Амгуни, на той стороне, есть камни на правом берегу. Эти камни давно-давно упали с неба. Мы их бережем... - Они там богу молятся,- пояснил Позь. - А маньчжуры говорят, что, если не будем платить им албан,- продолжал Чедано,- столкнут эти камни в воду и река сделается бурлива, рыба ловиться не будет. Другие старики, сидевшие тут же, стали спорить с Чедано, что камни не с неба упали, а их поставили амба-лоча, когда жили здесь. - Кто такие амба-лоча? - спросил капитан. Все смутились. Даже Позь прикусил язык. - Это лоча? - спросил Невельской. - Вот не знаю, лоча это или нет,- ответил Позь.- Что такое амба-лоча? - спросил он