оший невод  для лова  осенней  рыбы.
Капитан  знал, что кета  скоро пойдет из моря  и забьет все  речки. Ход этой
красной рыбы он видел впервые в прошлом году.
     Позь вернулся поздно вечером, привез десяток серебристых кетин.
     - Уже  рыба  пошла!  -сказал он.- Невод завтра  привезут.  Я  сторговал
новый, его старик кончает вязать.
     Вечером Невельской собрал  своих людей. Матросы уже знали, что остаются
здесь при шлюпке и фальконете  держать  пост  на  реке  до осени,  а капитан
уходит. Вместе  с ним  отправлялись  и  Афоня  с  Позем.  Начальником  поста
оставался Козлов.
     -  Ты знаешь теперь, как обходиться с гиляками и с маньчжурами,- сказал
ему капитан.- Будь тверд с маньчжурами, ни на шаг не отступай.
     Невельской отдал Козлову объявления на трех языках о том,
     535
     что край до Кореи занят русскими, и велел предъявлять иностранцам, если
те войдут в реку.
     - В  случае  опасности пошлешь  человека  по суше  в Петровское.  Олени
остаются тут.  Держать  часового при пушке  и флаге  днем и ночью. Да  чтобы
ночью горел сигнальный огонь.
     Свечи для фонарей капитан получил с топографом из залива Счастья.
     - Кто заболеет - в Петровское! Если не в силах будет ехать или случится
ранение - пошлешь на оленях за фельдшером.
     Грядущие  опасности  отчетливо  представлялись  матросам.  Они  глядели
настороженно  и  слушали,  стараясь  все  запомнить,  чувствуя, что  на  них
возлагается важное дело.
     Определены  были размеры пайков.  Матросы тут же  обсудили с капитаном,
что надо прислать сюда из Петровского, а  что попросить в Аяне для зимующих.
"Охотск" должен был  доставить  туда капитана  и вернуться.  Спорили  много.
Конев сказал капитану, что надо немедленно прислать соли из Петровского.
     -  Ты  бы сам, Геннадий  Иваныч,  посидел без соли! Чудаки! - ругал  он
казаков.- Соль позабыли! А рыба пойдет. Уж соленая рыбка не то, что вяленая!
     Невельской сказал, что пришлет. Шестаков разглядывал карту.
     - А где Корея? - спросил он.
     Капитан показал. Матрос прикинул расстояние.
     - Можно в одну навигацию описать! - сказал он. Капитан и Позь старались
угадать, где примерно те заливы
     и  гавани,  о  которых было так  много разговоров в эти дни и о которых
гилякам было давно известно.
     - Видишь, Шестаков, какая  широта!  Примерно Италия,- говорил капитан.-
Помнишь Италию, Козлов?
     - Как же!
     Когда-то Козлов был в Италии с "Авророй". Утром, меж пеньков от берез и
елей, на вырубленной площадке собралась толпа гиляков.
     Матросы с ружьями и казаки выстроились у флагштока.
     -  Братцы!  -  заговорил  капитан,  обращаясь  к  своей   малочисленной
команде.-  Мы  подняли  на этих  берегах русский флаг. Берегите его честь  и
славу. Не спускайте глаз с реки. Обращаюсь к вам не как к моим  подчиненным,
а как к дорогим и родным моим товарищам и братьям, в отваге и преданности
     536
     которых  я не  раз уверился. Помните, стоять тут, пока не пойдет  шуга,
смотреть в оба и, если  кто явится,- дать объявления, а нападут - биться, не
щадя живота. Гиляков и маньчжур не обижать. Живите с ними дружно.
     Позь все перевел толпе гиляков.
     Невельской сказал,  что называет пост Николаевским  во имя царствующего
императора. Переводчики объявили об этом толпе. Гиляки  стояли  ни  живы  ни
мертвы.
     - Хранить вход в реку зорко, братцы!
     - Р-рады стараться! - к удивлению гиляков, враз гаркнули матросы.
     По  команде   "шапки  долой"  головы  обнажились.  Невельской  прочитал
молитву.
     -  К  подъему флага приготовиться! -  скомандовал он. Шестаков встал  у
флагштока. Все стихли в торжественном
     молчании.
     Позь объявил  гилякам, что  в  знак того,  что русские сюда вернулись и
навсегда занимают эту землю, они поднимут флаг.
     - Пошел флаг! - раздалась команда.
     Шестаков  стал быстро  перебирать руками,  и  андреевский  флаг  пополз
вверх.
     Раздался залп. Ухнул фальконет. Матросы закричали <ура".
     Гиляки тоже начали кричать, размахивая руками.
     После церемонии всем им были розданы подарки.
     Невельской позвал  к себе старых  гиляков,  угощал,  беседовал  с ними,
рассказал,  какой русский царь великий, что зовут его Николай Павлович и как
он послал  его  сюда.  Капитан  просил  гиляков  при  случае  всюду  и  всем
объявлять, что здесь теперь русские.
     После обеда гиляки стали расходиться.
     Утром  все готово  было к отъезду  капитана. К  палатке подвели оленей.
Позь и Афоня навьючили двух, а пятеро шли под верхом.
     - Так, значит, Козлов, чуть что - в Петровское! - говорил капитан.
     - Так точно, вашескородие! Чуть что - в Петровское!
     Козлов был хозяйственный человек, при нем оставался грамотный Шестаков.
Теперь у Козлова был пост, люди, шлюпка, пушка, продовольствие. Он знал, что
надо, как велел капитан, людям дать занятие, чтобы не томились и не скучали.
"Занятий
     537
     хватит,-  думал Козлов.- Дай бог управиться, лес заготовить на тот год.
Чистить место". Оставались олени - это для сообщения с Петровским и на мясо,
в случае голодовки.
     -  А  уж  чуть  что - в Петровское,- твердил Алеха,  испуганно глядя на
собравшегося к отъезду капитана.
     - Уж там все,- отвечал Конев.
     - Так все ясно? - еще раз спросил капитан Козлова.
     - Все, вашескородие!
     - И гиляков не обижать!
     - Само собой, Геннадий Иванович!
     - Да ничего не брать у них даром.
     Капитан обнял и перецеловал всех своих матросов по очереди.
     - Будем крепко смотреть,- говорил ему растроганный Фомин.
     - До будущей весны, братцы!
     Как всегда, жаль ему было расставаться со своими спутниками. У  всех на
глазах были  слезы.  "Нечего  жалостить их  и  себя",-  подумал  капитан  и,
опираясь на костыль, забрался на оленя.
     -  Так  полушубки  я  пришлю,- сказал он.- Уж  скоро  на  ночь часового
придется одевать потеплее.
     Позь и Афоня уселись на оленей верхами.
     - Ну, что, капитан, поехали? - спросил Афоня.
     - Поехали!
     Афоня крикнул по-тунгусски, и олени пошли.
     Невельской  въехал  в заросли травы,  и  все скрылось  - река, матросы.
Только  вдали  громоздились над травой  горы правого берега, и казалось, что
они совсем  близко и что нет за этой травой широченной реки, что трава так и
тянется до их подножий.
     Синело ясное небо в редких облаках.
     Чумбока тоже  ехал  на  запасном олене.  Он провожал  капитана до устья
Каморы.
     Капитан  улыбался кротко  и счастливо.  У него было хорошо па душе, что
пост поставлен, объявления на трех  языках даны Козлову,  матросы оставались
охотно, хотя и грустили. "Конев - подлец, даже его слеза прошибла".
     Вскоре  миновали заросли травы и снова выехали к реке. Через час были в
стойбище Новое Мео.
     Здесь остановились,  опять беседовали  со  стариками. Начались взаимные
расспросы. Договорились, что гиляки за плату будут возить сюда грузы с Иски.
     538
     Наконец все решили, вышли из юрты и стали опять садиться на оленей.
     - Так я, капитан, тут остаюсь,- сказал Чумбока.
     - Да, ты тут нужен.
     - Мне не хочется на Иски...
     - Из-за Орлова?
     -  Не-ет! Дмитрий хороший! Я  не боюсь его. Знаешь, капитан, ты подумай
хорошенько. Я тут  помогать  буду.  Я твой помощник,  помогаю тебе. А ты мой
помощник, помогаешь мне. И  я  буду  здесь  говорить, что русские  пришли. Я
скажу всем, что земля эта будет защищаться русскими. Так?
     -  Да, говори  смело! Если  волос  упадет  с твоей головы,  скажи,  что
капитан от Иски сразу найдет обидчика. Тебе надо что-нибудь из вещей?
     -  Дай мне выбрать хороший  нож  и топор, больше мне ничего не надо.  А
когда захочешь увидеть меня, скажи Позю, гиляки  меня найдут. Я буду на  Мео
жить, здесь. Пусть весной Дмитрий сюда приезжает. Я ему помогу. Прощай!
     В дверях юрты стояла голоногая, широколицая, молодая,  свежая и плотная
гилячка. За нее прятались малыши.
     Чумбока посмотрел на женщину и хотел что-то  сказать, но не  знал,  как
начать, и улыбнулся виновато.
     Капитан и  так все понял по одному его взору  и по  улыбке. А  у самого
кольнуло сердце.
     Олени  пошли по тропе вдоль речки. Лес сразу скрыл путников. Тощие,  но
высокие деревья густо росли  на низком обрыве над потоком.  Вскоре исчезли и
Амур,  и  горы дальнего берега, п даже  неба  не стало видно за  широкими  и
густыми вершинами деревьев. Капитан впервые вступил в амурскую тайгу.
     Он подумал: "Теперь в Петровское, а потом в Аян... И в Иркутск..."

        Глава 20 ВЕЛИКАЯ ТАЙГА

     Вдруг лес  поредел,  раздвинулся, п небо открылось.  Выехали на старую,
зараставшую  молодняком  гарь. Огромные рыхлые  и  мягкие  стволы  догнивали
повсюду  среди сильных  свежих  побегов,  некоторые еще  были крепки.  Тропа
огибала упавший ствол
     539
     толщиной выше роста крупного оленя. Начались заросли  ольшаника,  потом
пошла мелкая береза, но чем дальше, тем лучше и крупней был лес.
     - Тут есть две тропы, капитан. Одна идет по речке, а другая через горы.
По речке ехать удобней, а через горы прямо, но трудно и маленечко дальше. Но
если хочешь, то посмотришь, там есть место, сверху видно и Амур и море.
     - Конечно, поедем верхней тропой. К приливу успеем?
     - Конечно! Мы  хорошо выехали, капитан,- ответил гиляк.- В тайге ночуем
и завтра доберемся на Иски, как раз будет прилив,  большая вода,  а  то  все
равно будем сидеть, в отлив лодка не пойдет...
     Олени  стали подыматься в гору.  Лес становился  гуще.  Попадались ели,
высокие  пихты,  лиственницы  с  косматыми,  растрепанными  ветром  ветвями.
Огромная древняя ель стояла  с разорванной корой, видно ее голое белое тело,
у некоторых мертвых  елей ветви в зелени, но  это  не хвоя, а какие-то мхи и
лишайники.
     Начался лес из старых берез.
     "Такой роскоши я в жизни не видел",- подумал капитан.
     Были березы  высочайшие, но были и  невысокие,  но очень  толстые,  как
древние дубы,  и стволы  их  расходились натрое,  начетверо. Большие  березы
росли по  две, по три поблизости друг к другу,  а между ними -  черные  ели.
Дальше береза пошла еще  тучней,  с толстой глянцевитой листвой,  со  старой
желто-белой корой в черных мозолях и глубоких морщинах.
     Крутая  сторона  хребта, поросшего этим  буйным лесом,  была солнечной.
Из-за  вершин леса показались  сопки  за  Амуром,  но пока еще  реки не было
видно. Она  залегла где-то глубоко между  теми  сопками и горой, на  которую
подымался капитан.
     Вот над обрывом огромное дерево обнажило корни и склонилось к земле: на
солнцепеке  необычайно рослый, гораздо выше человека - стрельчатый иван-чай,
с пирамидой розовых цветов. Всюду малинники.
     - Вон видать Амур,- приостанавливая оленя, сказал Позь.
     Невельской  посмотрел направо.  Под  дальними  сопками виднелась  яркая
полоса   просини.   Она   казалась   маленькой   среди   этой   бесконечной,
желтовато-зеленой россыпи лесов, между тучных лесистых сопок.
     540
     - Вон там Куэгда,- показал Позь.
     Но  среди этого лесного  океана не видно было пи  поста, ни  флага,  ни
пушки, ни  часового с ружьем. Горсть людей, оставленная капитаном там внизу,
где-то затерялась, исчезла. Невольно зашевелились мысли - хватит ли сил  все
тут  сделать?..  Ведь страна  эта  бесконечна, а цель еще далека. "Где-то за
этими горами южные гавани, которых я еще и не видел,  а я иду не к  ним, а в
Иски, в Аян, в Иркутск, и в Петербург... Боже, какой путь проехать надо туда
и обратно, чтобы решать, смею ли я  подойти к южным гаваням! Голгофа и крест
мой... Но посмотрим, что они теперь со мной сделают,- со злорадством подумал
капитан,-  они  убили  бы меня и стерли  бы с лица  земли  мои  открытия, но
посмотрим, как  им это удастся... Вот он,  Амур,  вот хребты, пустыня... Вот
куда  мне  не дозволено  было являться... Это реальная  картина. Кто докажет
обратное? Да, впрочем, что это я на вершине хребта, как Дон-Кихот!"
     Афоня  слез  с оленя  и  пил  горстями  воду  из  горного ключа.  Позь,
свесившись  с  оленя  набок и  навалившись на костыль,  ждал,  когда капитан
насмотрится.
     - Что, Афоня, жарко? - спросил Невельской тунгуса.
     - Маленечко...
     - А ночью здесь, на хребте, холодно, капитан. Бывают теперь заморозки,-
сказал Позь.
     Тропа пошла зигзагами вверх.  Через  некоторое  время  Позь,  показывая
рукой вдаль, сказал:
     - Смотри!
     Очень  далеко,  между  двух  сопок,- как натянутая  прозрачная  голубая
занавеска. Это море. Вернее, лиман, великий, как море...
     Позь тем временем смотрел вниз.
     - Ты погляди, капитан, в свою трубу.
     Невельской навел трубу на реку и  на язычке суши, торчавшем среди воды,
заметил что-то пестрое.
     - Неужели флаг виден?
     - Конечно! - улыбаясь, ответил  Позь. Он своими охотничьими глазами без
всякой трубы разглядел флаг на Куэгде.
     А занавеска между гор стала синей.
     - На лимане ветер подул,- молвил Позь.
     Ночевали за перевалом у ручья. Ночью подморозило, и под
     541
     ногами  оленей чуть похрустывало. Видно, смерзся  в корку верхний  слой
мхов. Стояла палатка, горел костер.
     "Прекрасный  край! - подумал капитан.- Вход  в реку отличный,  фарватер
хорош,- говорил  он  себе.-Конечно, надо  еще измерять. И река  - чудо!  Лес
корабельный, берега высокие, хлеб будет везде расти... Столько здесь рыбы...
Климат в тысячу раз лучше, чем на гнилом Охотском побережье".
     - Узнай хорошенько нашу жизнь, капитан,-  говорил Позь,- тогда поймешь,
почему все гиляки хотят, чтобы русские здесь жили.
     "А  я,  кажется,  сделал  тут  то,  начто  и не  рассчитывал!" -  думал
Невельской. Он опять вспомнил встречу на Тыре, где, сам того не желая, нанес
сильный  удар по надменной,  замкнутой жизни маньчжурских  купцов... Он стал
думать,  что должен посвятить  себя  этой стране, и  даже лучше, что так все
получилось, может быть, вообще не надо  ему жениться. "Но не глупо ли, я еду
в Иркутск! Когда же доберусь я до Де-Кастри?"
     Легли все  вместе,  прижавшись друг  к  другу  и  укрывшись  шинелью  и
куртками Афони и Позя.
     "Однако тут сыро и холодно. Это в августе-то такой мороз... Может быть,
поэтому и  листва такая толстая на березах,  как из кожи",- подумал капитан,
засыпая.
     Утром Невельской  вспомнил  все  происшедшее  за  последние  дни:  пост
поставлен, река занята, всем об этом объявлено.
     Стоял  туман между березами, и смутно, на фоне красного  гребня солнца,
различались в нем рога  оленей. Капитан  утешал себя, что южней,  на  берегу
моря,  которое  он  сам видел  в  прошлом году, гораздо  удобней жить, центр
русской жизни будет там...
     Снова поплыли деревья в тумане. Красное  солнце закрылось  синим бугром
сопки.
     Туман  рассеялся. За голубыми хребтами -  красный  восход. Небо  быстро
желтеет. Солнце выходит из-за гор.
     Олени вышли на  бескрайнюю  марь,  поросшую редкими  мелкими  березами.
Кругом  стояли  хребты. В  далекой синеве плыли облака.  Где-то за  хребтами
море,  за  морем  -  Сахалин.  Цепи  хребтов, реки,  болота,  леса обступили
Невельского. "Этот мир велик,  а нас горсть,- думал  капитан,-  и мы  должны
изучить его.  А в Петербурге на шею мне надели гирю. И с этой гирей я должен
брести по неведомым землям".
     - Капитан, уже ягода есть! - радостно сказал  Афоня. Он набрал голубицы
в шапку.- Хочешь?
     642
     Невельской взял горсть.  Холодная ягода  освежила горло. Снова началась
густая тайга. Олени шли медленно.
     - Залив близко,- сказал Позь.
     Ехали около обрыва, по берегу тихой речки Иски.
     - Тут можно будет и на лошадях ездить со временем,- сказал капитан.
     - Дорога горой сухая,- согласился Афоня.
     -  На  море  прилив  начинается,  вода  в  речке   тихо  бежит.   Скоро
остановится,- говорил Позь.
     Лес редел. Впереди открылся залив. Олени  перешли лужи, забитые  гнилой
травой,  дохлой горбушей  и  илом.  Над  долиной речки, на  обрыве,-  мелкая
береза,  ольшаник.  Устье,  как  и  у всех  охотских речек,-  заболочено. Не
поймешь, где речка кончается, где начинается мелководный залив, всюду трава,
лайды, бесконечные протоки.
     На  возвышенности -  несколько  юрт. Это  зимнее стойбище Иски. Сюда от
снежных бурь, от ветров и штормов в тайгу под прикрытие сопок уходят на зиму
гиляки.  Тут и дров много, и волна не дохлестнет,  и пласт льда не накатит с
моря и не срежет эти бревенчатые жилища. И звери лесные близко.
     - Лучше бы тебе тут дом строить,- сказал Позь.
     - Нет, надо, чтобы с моря пост видели...
     Капитан  въехал на олене на этот островок среди болотистой тайги. Залив
стал  виден во всю ширь.  Ближе к  стойбищу он зарастал  травой.  Это прилив
затоплял отмели, болота на берегах и лайды.
     По  берегу  шли  двое  матросов.  Завидев  капитана,  они  подбежали  и
вытянулись. Оба они с "Охотска".
     - Откуда, братцы?
     - С Орлова мыса, вашескородие!  Гиляки  сказывали, рыбы дадут. Так меня
урядник послал в деревню.
     Радость матросов,  казалось, была велика. Они видели капитана на олене,
в  торбазах  и  сетке.  Они  услыхали  от него много  новостей. Узнали,  что
товарищи их остались на посту на Амуре. Это казалось трудней и  опасней, чем
работать в лесу.
     - Ну,  как  там Шестаков? Цел? Маньчжуры не  схватили его?  - спрашивал
один из матросов.
     -   Места   на  Амуре  охраняет,-  отвечал   Афоня.  "Места  на  Амуре"
представлялись страшными.
     - Рубишь, а ружье наготове,- рассказывал матрос.- Медведей, что  скота,
ходят, ягоду едят, близко подойдут - не
     543

     боятся.  Казак  у  нас  убил  одного. Они ягоду сгребают...  Ходят, как
коровы.
     Матросы еще не привыкли и побаивались и этого леса и медведей.
     Капитан расспросил, как идет работа. Потом он заехал в зимнее стойбище,
где  жило несколько  семей,  и  договорился  с  искийскими  гиляками,  чтобы
поставляли на пост свежую рыбу, а зимой мясо.
     Вдали залив  был чист. Отчетливо виднелась коса, на  ней  силуэты  пяти
палаток. Левей палаток стоял "Охотск". А правей виднелось еще два судна.
     - Американ пришел! - сказал Позь.
     "К нам гости! - подумал капитан.- Славно!"
     - Задерживаться не будем! - сказал он.
     Позь позаботился заранее, еще когда  уходили  на шлюпке из Петровского.
Здесь уж ждали капитана искийские гиляки с мелкосидящей плоскодонной лодкой.
Вооружившись  шестами и  веслами, они уселись в лодку. Позь взялся  за шест.
Афоня оставался. Он  должен был угнать оленей на пастбище. Матросы взяли под
козырек, капитан пожелал им всего хорошего. Они, придерживая ружья, побежали
к крайней юрте, видимо, за рыбой.
     Лодка тронулась. Вскоре пошли  по такой мелкой воде, что гиляки вылезли
и с трудом тянули лодку. Днище ее шуршало о песок.
     Теперь коса  вдали исчезла, а пять палаток видны отчетливо. Они кажутся
синими и стоят прямо на воде среди моря.
     Стало глубже. Все залезли в лодку. День  был ясный, вода чистая - видны
все рыбы. Проплыли мимо лайды, усыпанной множеством быстро двигающихся серых
бекасов. Иногда вверх белым брюхом  плыла, вынесенная  речкой Иски, горбуша,
выметавшая икру и погибшая. Плескались живые горбуши, прыгали, шли на речку,
торопились на нерест.
     Всюду  -  в цвет песчаного  дна -  камбала. Ее множество. Опустит гиляк
шест, камбала вздрогнет, пласт ее метнется, замечутся другие пласты, малые и
большие.  Все дно,  казалось, в несколько слоев  выстлано камбалой.  Камбала
мчится, как  молния, и вдруг  встанет,  замрет, и песок, поднятый ее  бегом,
кое-где покроет ее, и она станет в один цвет с дном, ее не видно.
     Стало  еще глубже. За лайдой открылся  мелкий залив. Он весь  в  чистых
желтых банках и отмелях, просвечивающих
     544
     сквозь  зеленую воду,  с синью глубоких фарватеров.  Далеко коса, виден
дымок, люди, груды черных бревен.
     "Орлов строится! - подумал капитан.- Как-то он обошелся с китобоями?"
     Лодка шла вдоль  берега. Неподалеку от  поста, у летнего стойбища Иски,
там,  где берег утыкан жердями, на которых устроены вешала и сушатся красные
пласты горбуши и  тушки  нерп,  стояли гиляки. Они смотрели на шедшую лодку.
Капитану показалось, что вид у них обиженный и  они хотят что-то сказать, но
он не стал останавливаться, надо было сначала на пост.
     На  одном из  кораблей в  трубу  стал виден звездный  флаг  Соединенных
Штатов.
     Орлов встретил  капитана на берегу. Он  рапортовал о состоянии поста, о
ходе работ.
     - Что у вас за суда стоят?
     - Один американский, а другой английский китобой.
     - Передали им объявления, которые я оставлял?
     - Нет...- замялся Орлов.
     Невельской  вспыхнул.  Он  помнил гордый парус  китобоя,  который видел
весной на синем открытом море, наблюдая из Аяна.
     - Как же так, Дмитрий Иванович? Ведь я приказал вам!
     - Да ведь время еще есть, они постоят тут...
     - Мы должны радоваться,  что китобои  пришли и что  мы  можем  объявить
им... Так  нельзя, вы  подрываете дело!  Что за нерешительность! Вы что  же,
Дмитрий Иванович?!
     Орлов рассказал, что с китобоями произошло столкновение.
     - И даже вышла маленькая потасовка, Геннадий Иванович.
     - Хорошо,- сказал капитан, выслушав его рассказ.- Тем лучше!
     -  Но  вот стоит  другое судно,  Геннадий Иванович,- продолжал  Орлов.-
"Пиль",-английское. Гиляки  опознали  шкипера и  говорят,  что он бывал  тут
прошлые годы и грабил их. Американский шкипер - мой  знакомый, бывал у нас в
Аяне и подтверждает,  что "Пиль"  в самом деле стоял  тут  в  сорок  восьмом
году...
     -  Так немедленно подготовить всю команду, а сами на вельбот и шкиперов
ко мне. А у деревни гиляков выставить двух часовых.



        Глава 21 КИТОБОЙ

     Они были  англичане...  те,  что  вцепились в  бока Бурого  Медведя,  и
некоторые -
     шотландцы,
     но наихудшим, о боже, и отважнейшим вором был янки. Редиярд Киплинг.
     очень старый, но  еще крепкий  гиляк Влезгун, живший  в  стойбище Иски,
ездил каждую  зиму  к  маньчжурам,  покупал у  них  водку, а летом  менял ее
китобоям  на всякие  нужные  предметы.  Его  жена  хранила  водку  в  зимнем
стойбище, и  матросы с  лесорубки  искусно скрыли от своего  капитана, зачем
явились на Иски. Муж ее торговал в летнем стойбище, но больших запасов водки
там не держал.
     Многие китобои знали Влезгуна.
     Американское  судно  пришло  набрать  воду,  и  заодно  матросы  хотели
раздобыть водки.  Шкипер, увидев русское  судно, палатки  и русский  флаг на
берегу на мачте, был весьма удивлен.
     Утром  шкипер сам съездил к Влезгуну,  отдал ему старые штаны, рубаху и
разные  другие вещи,  получил ящик водки и отправился к себе, делая вид, что
военный пост не имеет к нему никакого отношения.
     Днем  шлюпка с судна  ходила по  большой  воде на  речку Иски  налиться
пресной водой.  Попозже  шлюпка  отвалила  снова. Она  шла  вдоль  берега  и
пристала  у  гиляцкой  деревни.  Матросы  вышли  на  берег  и отправились  к
Влезгуну.
     Это были  крепкие  ребята,  несколько месяцев не видавшие  берега.  Они
подвыпили у  Влезгуна  и на обратном пути  снова вышли на берег  и  пошли по
юртам.
     Гиляки знали, что теперь  их  охраняет великий русский царь  и  Дмитрий
Иванович.  Матросы  смеялись  с мужчинами, шутили. Смеялись  и  гиляки, хотя
взгляды их  были  испуганными. Еще накануне,  когда корабль  входил в бухту,
старики  были  у  Орлова и спросили, как поступить, прятаться  ли женщинам и
детям и вооружаться ли мужчинам, как делали прежде. Орлов сказал, что ничего
этого делать не надо. Но все же, когда в дом  входит пьяный матрос и смотрит
на женщину озорными гла-
     646
     вами,  невольно станет не по себе. Гиляки посетовали,  что  послушались
русских.
     Орлов, видя, что американцы собрали вокруг себя толпу и что двое из них
танцуют,  размахивая  руками,  велел часовому  следить,  что там происходит.
Через некоторое время часовой дал выстрел. В стойбище завязалась драка между
гиляками и американцами.
     Началось с того, что американцы, зайдя к гиляку Отху, жившему в ближней
к посту юрте, стали просить у него  водки. У Отха была красивая молодая жена
и дочка лет четырнадцати. Дочь он отослал утром к бабушке в летнее стойбище,
а жена была дома.
     Гиляк  объяснил, что водки  у него  нет. Один  из  матросов, совершенно
пьяный  - белокурый,  рослый парень,  только что танцевавший  на улице, стал
хватать жену  гиляка, как бы увлекая ее танцевать. Другой матрос выбросил ее
мужа  из  юрты, а  гилячку обнял и посадил  к себе на колени. Та  закричала.
Белокурый матрос рванул гилячку за руку к себе... Но тут Отх ворвался в свою
юрту. С ним был Хурх с ножом  в  руках. Более  трезвый матрос повалил  Хурха
ударом ноги. Китобои схватились за ножи. Набежали  гиляки. Тотчас же сбилась
целая ватага матросов, разгоняя гиляков пинками.
     В это  время  раздался  выстрел.  Люди с  ружьями  побежали  с  поста в
деревню.
     Китобои  врассыпную кинулись  к  шлюпке. Белокурый матрос, так  зверски
схвативший гилячку, упал. Его схватили. Он пытался вырваться. Подоспел Орлов
и велел связать ему руки. Магроса увели на пост.
     С судна съехали двое американцев и спросили начальника поста.
     Орлов немного  говорил  по-английски и мог  сказать  в  случае  нужды о
главном. Он объяснил американцам, что ждет  их  шкипера, который должен дать
слово, что он накажет виноватого и что такие случаи больше не повторятся.
     Рослый  рыжий американец, от которого  пахло водкой, загорячился и стал
подступать  к Орлову.  Он протянул руки,  как бы желая  схватить офицера  за
мундир. Матрос Синичкин загородил Орлова ружьем, видя, что другой американец
тоже лезет. Рыжий не успел опомниться, как двое казаков скрутили ему руки.
     Подошел баркас. Из него высадился  штурман Чудинов, командир "Охотска",
с десятью вооруженными матросами.
     Американцы убрались.
     Через час съехал шкипер, с ним были матросы. Один из них держал в руках
длинную бамбуковую палку.
     Шкиппер оказался старым знакомым Орлова, бывавшим в Аяне. Это  был один
из тех  американцев,  что доставляли  в  Аян все,  что  там требовалось.  Он
дружески  поздоровался  с  Орловым,  сказал, что  рад его  видеть,  попросил
отпустить матросов, обещая строго наказать их.
     Орлов не стал спорить и согласился.
     -  Я ни  в чем не виноват,  я разговаривал с ними, а они меня связали,-
оправдывался рыжий.
     Шкипер строго прикрикнул на него.
     Орлов знал,  что  у китобоев  на  судах большой порядок, но  и зверское
обхождение с командой.
     Один из американцев  схватил своего  связанного  белокурого товарища за
ноги, повернул его  ничком и  бегом поволок к  лодке. Тот  старался  поднять
лицо, чтобы не лишиться на нем кожи, рубаха  у него разлезлась. За ним бежал
курчавый американец и сильно бил его по спине и бокам длинным бамбуком.
     Шкипер сидел у Орлова, они дружески глядели друг на друга, выпили вина.
Орлов как  мог  объяснил, что устье  реки занято  русскими,  и  расстался со
шкипером по-приятельски.
     ...Пост обстраивался. На песке поднялся розовый сруб  будущей казармы и
сруб поменьше - домик начальника поста. Матросы вытаскивали из  воды бревна,
нарубленные на материке и пригнанные по заливу. Слышался звон пилы.
     Орлов   вернулся  на   вельботе.  Офицеры  вошли   в  большую  палатку,
полуоткрытую к  заливу, и уселись за дощатым столом. Плещущая вода,  залитая
солнцем яркая синь неба и  далеких хребтов, ветер, заполаскивающий парусину,
стружки  на песке и  эти белые, чисто выструганные кедровые доски стола,- во
всем свежесть и новизна.
     Большая  палатка  служила офицерам  спальней  и столовой, кабинетом для
занятий.
     Вскоре явились оба шкипера.
     Американец вошел первым и, сняв широкополую шляпу, вынул трубку изо рта
и  протянул капитану свою  корявую ладонь. Это был  рослый сухой  человек, в
желтом жилете и  черном пиджаке. У него седые курчавые  волосы,  морщинистое
лицо, быстрые глаза и живость взора, несвойственная возрасту, длинные
     548
     ноги и тяжелые кулаки;  судя  по виду,  это настоящий янки,  sharper  -
"скоблила" из Бостона или Род-Айленда.
     Капитан пригласил его садиться.
     Тот  полез  по  скамье  в  глубь  палатки  и,  выложив  документы перед
капитаном, уселся с трубкой в кулаке, кутаясь дымом.
     Англичанин   тоже   с   трубкой,   плотен,   коренаст,   с   маленькими
мутно-голубыми глазами, по которым никак нельзя догадываться о его чувствах,
крепко пожал руку капитана, кивнул головой, положил на стол судовой журнал и
папку с документами, а сам присел на край скамьи, кажется не ожидая услышать
ничего нового.
     Невельской знал, что за люди перед ним. Это искатели наживы. Для них не
существовало ни законов, ни справедливости, они верили в силу оружия и еще в
своп кулаки. Невельской по-своему  уважал их, зная, что это  хорошие моряки,
но оп знал  также,  что, если  сразу  не положить конец  их безобразиям, они
обнаглеют.
     - Ну, как дела? -спросил Невельской запросто.
     - Не так плохо! - улыбаясь, ответил американец.
     - Очень хорошо! - холодно, но любезно сказал англичанин.
     Невельской сказал, что эта гавань, устье Амура и все побережье до Кореи
занято русскими.
     Американец  ссутулился, словно его поймали за ворот, а  англичанин стал
моргать,  уставившись  на  капитана. Смутило  их  то, что  Невельской хорошо
говорил  по-английски,  и  оба шкипера  сразу  почувствовали, что перед ними
человек, который  может  доставить им большие  неприятности. Это  напоминало
далекие родные края и такие же строгие разговоры в своих портах.
     Невельской спросил, зачем суда пришли в залив Счастья.
     - Налиться водой,- отвечал англичанин.
     - Да, за пресной водой,- сказал американец.
     - Какая команда? - спросил  капитан.  Он просмотрел  судовые документы.
Все было в порядке. Американское судно приписано к Род-Айленду, английское -
к Портсмуту.- Бывали здесь прежде?
     - Да, сэр! - ответил американец.
     -  Нет, сэр, именно в  этом заливе в первый раз, но в  соседних  бухтах
случалось,- ответил англичанин.
     - Вам известно, что теперь здесь русский пост и мы строим порт?
     549
     - Нет, сэр! - ответил англичанин.- Это нам не было известно до сих пор.
     -- Да, сэр,-ответил  американец,-  мы  видим  русский флаг, и  об  этом
нетрудно догадаться.
     - Повторяю: устье Амура, весь край с островом Сахалином и все побережье
до  Кореи  занято русскими,- сказал Невельской.- Мы всегда считали эти земли
своими. Вот вам правительственное объявление об этом,- он подал  шкиперам по
бумаге.- Мы поставили вооруженные отряды здесь и на устье Амура.
     Шкипера взяли объявления и прочли английский текст.
     - До Кореи? - удивился американец.
     - Да, до Кореи.
     - Но кто же будет занимать? Где ваш флот?
     - Вот флот! -кивнул  капитан на "Охотск".- И я,  и мой отряд... И всюду
поставлены  посты. Всякая дерзость и  непослушание будут  приняты  нами  как
неуважение к русскому  флагу и  императорской короне. Россия  присылает сюда
крейсера. Во всех гаванях посты, и никакие самовольные действия не могут тут
быть чинимы!
     "Что он тут  сделает  с  этой старой посудиной,  которая развалится  от
холостого  выстрела?.. И с горстью  людей? Впрочем,  черт знает, какие посты
поставлены.  Кажется, сорвиголова. Надо  поговорить с  ним  дружески,  тогда
ясней все станет".
     Если бы шкипер-американец заподозрил хоть на миг, что у капитана, кроме
"Охотска", нет ни  сил, ни средств подтвердить свои требования, он плюнул бы
на все и ушел, но он сидел и с интересом слушал. Теперь понятно было, почему
Орлов - старый приятель - стал холодноват, держался не так, как в Аяне.
     "Но зачем же так горячиться?" - думал американец.
     -  Прошу вас, господа, помнить и предупредить обо всем, что вы  от меня
слышите, всех своих товарищей: мы запрещаем бить китов в Сахалинском заливе.
Повторяю, придут  русские  крейсера, будут задерживать  браконьеров. Никакие
насилия не могут чиниться  здесь  местным  жителям.  Мы  за это будем строго
наказывать... Все население состоит под покровительством императора...
     -  Сэр,  я  наказал  моряков,-  заговорил американец, когда  Невельской
кончил.- Вы не  знаете, что за люди у нас на судах!  - с чувством воскликнул
он, как бы радуясь случаю по-
     550
     жаловаться  в  хорошем  обществе на свою ужасную жизнь.-  Это  сброд! Я
послал налить бочки, а они увидели женщин...- Он подмигнул и развел руками.
     - А  где  же  граница?  -  спросил  англичанин,  долго  рассматривавший
объявление.
     -    До    Кореи    весь    берег    принадлежит    России,-   повторил
Невельской.-Побережье - наша граница.
     Англичанин  вздохнул,  как бы немного волнуясь. Американец  поднялся  и
горячо пожал руку капитану.
     - Благодарю вас,  сэр! Я буду  исполнять все, что вы требуете. Конечно,
никаких насилий.
     И, как бы желая рассеять эту неприятную  атмосферу взаимного недоверия,
американец посмотрел на Невельского, улыбаясь.
     Англичанин тоже поднялся.
     - Я прошу вас задержаться,- обратился к нему Невельской.
     - Что такое? - вздрогнул маленький шкипер.
     -  У меня  есть  сведения, что  ваше судно два  года тому  назад было у
соседнего острова.
     - Да, сэр,- уклончиво отвечал тот.- Да, и тут был!  Капитан смотрел ему
в глаза.
     -  Гиляки жалуются, что  вы совершали там недостойные  поступки.  Дайте
свои объяснения.
     -  Сэр,-  начал  Джо,-  вы  поймете меня.-  Он  решил  делать вид,  что
откровенен с человеком, который  свободно говорит по-английски.-  Вы поймете
меня, сэр! Мы топили там китовый жир. Но никаких недостойных поступков...
     - Вы христианин? - резко спросил капитан.
     - Да,  но я китобой, сэр, и в Тихом океане... Но Библия у меня всегда с
собой...  Я понял  вас, сэр... там  не было  ничего  особенного. По уговору,
когда жир  вытоплен, я должен был  отпустить женщин. Но знаете, что за сброд
на  китобойных  судах.  Вот  посмотрите  на мои руки...-  Спокойствие  стало
изменять шкиперу.- Я  был  тяжело  болен  и  не  вставал.  Мы продаем  жир в
Гонолулу, американцам. Когда туземцы  помогают, вытопка идет быстрей. У меня
был  помощник. Он взял в залог женщин, сказал,  что иначе дикари не стали бы
работать... Я всегда против этого.
     - А где женщины?
     - Как  только  я  очнулся,  их  немедленно  высадили... Мы  пристали  к
Хоккайдо.
     661
     - Укажите точно пункт, где их высадили.
     - Вряд ли вы их найдете, сэр...
     - Смотрите, а  то  вздерну на  рею! - вдруг  сказал  капитан, видя, что
шкипер мнется.- Знаете, что полагается за работорговлю?!
     - Никакой работорговли, сэр... Широта... Если не изменяет память...
     Невельской все записывал.
     - Вы убили здесь одного гиляка?
     - Сэр... Гиляки напали  на  моих людей. У нас  был буйный парень. Гарри
Чайз, сэр. Он американец. Перешел с американского  судна. Этот матрос утонул
на рейде в Гонолулу. Он свалился за борт вместе с бочкой  жира.  Бог наказал
его, сэр, этого парня. Как раз он заменял меня во время болезни. Это правда.
Он был красивый парень. Это он убил туземца на острове.
     Теперь  шкипера  переменились   ролями.   Подвижной   и  темпераментный
американец   смотрел  с  невозмутимым  видом,  чувствуя  всю  выгоду  своего
положения, когда тут открывались преступления  почище тех, что совершили его
люди.
     Англичанин же стал подвижным, нервным, он то  вскакивал, то  размахивал
руками, то прижимал их к груди.
     - Почему вы так долго были в сорок восьмом году у этого острова?
     - Здесь довольно удобно топить жир. Берег как хороший мол.
     Джо заметно смутился. Разговор ему совсем не нравился. Похоже было, что
капитан  хочет дознаться кой о чем посерьезней, чем увоз гилячек.  Джо  ждал
здесь Гилля...
     - Убили сразу несколько китов. В таком случае буксируем их к берегу.
     - Сколько китов?
     - Трех, сэр. Одного вытопили в море.
     Но Невельской  по  прошлому году помнил место, где  англичане топили на
Удде китовый жир, там был лишь один череп. Шкипер лгал.
     Когда  капитан снова заговорил о судьбе гилячек, Джо, вместо того чтобы
насторожиться, приободрился и даже повеселел.  Было очевидно, что неприятней
всего для него разговор о причинах длительного пребывания у острова Удд.
     - Да кто же знал, сэр,- заговорил американец, как бы же-
     552
     лая  выручить  коллегу,-  что  гилякам  покровительствуют  русские.  Мы
полагали, что они независимы...
     - Дальше к югу я не могу разрешить плавание,- сказал капитан.-Приходите
торговать, брать пресную воду, мы рады будем  гостям... Нам нужны будут ваши
услуги,- сказал Невельской.
     - Сэр, мы могли бы не ссориться...- сказал Джо. Американец двусмысленно
покашлял в волосатый кулак.
     - Вот читайте! - капитан подал Джо бумагу.
     "Я, Джо Хендли, капитан китобойного судна "Пиль", приписанного  к порту
Портсмут, в 1848 году летом, в августе месяце, находясь на широте..."
     Гиляки заглядывали в палатку и  видели, что рыжий с кислым лицом что-то
пишет.
     Невельской  убрал бумагу и спросил, где  бьют китов, каких,  как...  Из
судьи и резкого, требовательного допросчика он, заинтересовавшись рассказами
шкиперов,  превратился как бы  в  их товарища,  моряка,  расспрашивавшего  о
промысле...
     Когда  шкипера вышли,  жители  Иски толпой  стояли  у  палатки.  Они  с
любопытством  заглядывали в лицо  Джо, желая  удостовериться  в  происшедших
переменах. В иное время Джо ударил бы кого-нибудь из них за это по зубам. Но
сейчас прошел спокойно.
     Чудинов провожал гостей до шлюпки.
     - Мне кажется, что он сумасшедший, этот русский капитан. Берег до Кореи
принадлежит ему! Как вам это нравится?  - говорил американец.- И  дай ему во
всем  отчет! Где, сколько котиков, как учим гарпунеров,  какой гарпун, какие
пушки!
     Дойдя до шлюпки, американец остановился и сделал испу-ганное лицо.
     - Черт возьми! Я, кажется, не все документы свои взял! Опасно оставлять
у русского. Вы поезжайте,- сказал он, обращаясь к Джо, который мрачно уселся
на корме своей шлюпки,- а я скоро заеду к вам...
     - Простите, капитан, я, кажется, забыл трубку,-  сказал он Невельскому,
возвратясь в  палатку.-  Ах,  черт возьми... Да вот она,  у  меня в  руках,-
весело продолжал  янки,- моя  вечная  рассеянность!  - Он  сделал  серьезное
лицо.- Заодно я кое-что хотел сказать  вам. Этот англичанин,  который был со
мной,-  негодяй!  Имейте   это   в   виду.  Настоящий   пират   и   торговец
невольниками... Они  тут  грабят,  всем  это  известно.  Но  этот  негодяй,-
показывая трубкой вслед шлюпке, продолжал он,-пы-
     553
     тался еще  и обмануть вас. Это  шпион,  поверьте мне - старому морскому
волку.
     Невельской с некоторым удивлением смотрел на американца.
     - Почему вы решили это?
     -  Он  сам  проболтался мне,  что в 1848 году ждал какого-то  человека,
который  должен был  спуститься откуда-то, чуть  ли  не из Китая,  по Амуру.
Англичане, сэр,  лучшие  шпионы в мире. Мы,  янки, торгуем и  всюду посылаем
товары, а они хотят  все захватить силой. Почитайте  их  журналы за  прошлый
год, сэр, там только пушки и парады на всех страницах. Теперь каждый молодой
англичанин желает отличиться перед своей  королевой. Новый век  в  Англии! Я
давно заметил, что тут дело не чисто! Зачем ему  идти к югу, когда там мели,
и  пресная вода, и  нет никаких  китов?  А он  стоял тут  у острова. Недаром
околачивался здесь  два года тому назад, и теперь снова явился. Он мне сразу
не понравился. Хорошо, что вы все тут заняли!
     Американец засиделся.
     Орлов опять  угостил его, на этот  раз брагой, бочонок который прислала
ему из Аяна молодая жена.
     Невельской любил поговорить со шкиперами.
     - Сэр, а вы бывали в Англии? - спросил американец у Невельского.
     - Да.
     - Осмелюсь спросить, сэр, где? У вас великолепное произношение!
     - Плимут, Портсмут.
     - Много раз?
     - Да.
     - В каком же году последний раз в Плимуте?
     - В сорок шестом.
     - Позвольте, не на русском ли фрегате?
     - Да, на "Авроре". Вы ее знаете?
     - Да! С сыном русского императора? - Как  американец, он питал слабость
к титулованным особам.- В сорок шестом году я читал об этом в газетах. Я был
в Плимуте, делал тимберовку. Писали во всех газетах, какой пир был задан...
     Кружки поднялись, и моряки снова выпили.
     - В Бостоне и в Род-Айленде наши хозяева  собрали  подписи под петицией
президенту. Мы требуем сильной  экспедиции в  Японию. Нам нужны  там удобные
гавани.  Мы не  имеем  права приставать к  берегам Японии. Нам  не позволяют
набирать
     664
     пресной воды. Войдите и  в наше положение. У нас здесь  промыслы, а нет
станции.
     Перед  Невельским был характерный тип  одного  из бывалых  американских
моряков. Он многое знал и оказался любопытным собеседником.
     Американец рассказывал про браконьеров на Аляске, про золотую лихорадку
в  Калифорнии,  он знал Тихий  океан как свои пять  пальцев,  терпеть не мог
англичан, говорил,  что русских на океане  ждет большое  будущее, промысел и
торговля должны быть свободны, а англичан надо выгнать отсюда...
     - Когда  нет китов, я рублю лес на ваших берегах и везу на Гаваи. Так я
зарабатываю, если  нет улова. Там в цепе  бревна. Многие здания  строятся из
русского леса. Я мог бы рубить и тут лес, нанимая гиляков, и устроить тут на
берегу постоянную жироварню... Русское правительство получало бы доход...  Я
вам  скажу  еще  об  англичанине.  Вы должны  это знать... Я  вижу,  что  вы
благородный человек и поймете меня. Англичанин - такой негодяй - сказал мне,
что  у них парламентские выборы  и свобода торговли, а в России  деспотизм и
законы  русских противоречат  принципам  свободных  мореплавателей.  Так  он
сказал... Знаете, сэр, англичане  всегда подчеркивают,  что другие народы не
понимают  их принципов.  Но  ведь в  Америке  у нас,  капитан, демократия, п
республика, и  полная свобода, но я  не говорю  об этом, а  подчиняюсь вашим
требованиям.  Вы понимаете меня? Что касается меня, то людей прекрасней, чем
русские, я не встречал, и мы всегда понимали друг друга.
     -  А что бы вы сказали, если  бы я вошел  со  своими  кораблями в бухту
Род-Айленд и открыл там охоту на случайно зашедшего кита?
     Американец понимающе улыбнулся и закивал головой, как бы показывая, что
ценит остроумие капитана.
     - Написали бы в газету,- сказал он,- и все были бы рады прочесть.
     Он желал  выяснить, что за человек капитан,  возьмет  ли он при  случае
взятку и  верно ли то, что  он говорит о занятии  всего края. По его мнению,
здешние русские также искали при удобном  случае выгод от иностранцев, как и
чиновники в  Штатах или  в  испанских  республиках и  королевствах  или  как
китайские мандарины на Вампу, где с их помощью продавались  целые транспорты
опиума.
     555
     Невельской   сказал,  что  ему  жаль  огорчать  собеседника,  но  стало
известно,  что  китобои  оставляют  костры  на берегу, а  от этого  огромные
пожары.
     "Что они со мной сделают?" - подумал американец и сказал уклончиво, что
в нынешнем году он уходит с полным грузом жира.
     Невельской  спросил шкипера, знает ли он американца Нокса на Камчатке и
что это за фирма, от  которой  тот торгует.  Нашлись общие знакомые в разных
портах.
     - О, начальник Аянского порта Завойко - мой друг. Он прежде был в Аяне,
а  теперь, говорят,  назначен губернатором на  Камчатку.  Мы дружно  живем,-
поспешил уведомить шкипер.-- Вот господин Орлов знает, что я и прежде следил
за своей командой и у меня никто не смел насильничать.
     Американец поднялся и горячо пожал руку Невельскому и Орлову.
     - Очень рад был познакомиться. Поздравляю от души с новосельем. Правда,
тут  холодно  и  все  гавани замерзают,  но  вы,  русские,  народ  крепкий и
привычный. Еще будем встречаться в этой луже. Будем знакомы. Если что-нибудь
надо вам привезти из Гонолулу или Род-Айленда, то я сделаю с большой охотой.
Теперь  мы  соседи.  У  нас  теперь  есть  тоже  порт   на  Тихом  океане  -
Сан-Франциско... Мексиканцы не знали ему цены!
     Он  попрощался  с  офицерами, как  с дорогими  друзьями, и между прочим
спросил:
     - А что будет с протоколом на Джо?
     - Отправим в  Петербург - как там посмотрят... Хендли, видимо, придется
ответить,- сказал Невельской.- Ведь это не шутки. Он совершил преступление.
     -  Ваш капитан  прекрасный  человек!  Это  счастье  -  служить под  его
командованием,- сказал  американец  Орлову, который  на этот раз  понял  его
английскую речь.
     - Друг, друг, а на всякий случай спросил про  протокол,-  сказал Орлов,
вернувшись с берега.- Сам боится, как бы не попасть.
     Американец, проезжая мимо "Пиля", окликнул шкипера.
     - Алло! Дружище!
     - Алло,- отозвались с борта.
     - Ну, как вы?
     Джо со злой физиономией выглянул из-за фальшборта.
     - Что этот сумасшедший? - спросил он.
     656
     - Большой фантазер! Он мне даже рубить запрещает, говорит, что от этого
пожары... Но он был с сыном русского  царя в Англии. Кажется, важная  особа.
Не шутите с ним.
     - А что вы  скажете  про объявление?  Вы прочтите  его хорошенько... Вы
хорошо прочли? Я тоже не в восторге! Но уж тут ничего не поделаешь!
     - У них сумасшедшее правительство и люди тоже!
     - Только сумасшедший может грозить повесить на рее за гиляков!
     - Держите ухо востро! Протокол идет в Петербург...  Попробуйте умаслить
его...
     Джо выругался.
     - Не надо было  подписывать!  - сказал  американец.-  Вам теперь нельзя
идти к югу,  там  русские посты.- И добавил едко: - Как  вам  нравится,  что
русские заняли берег до Кореи и хотяг плавать по Японскому морю?
     -  Черт  их дери,-  ответил Джо.- Тут гавани девять месяцев в году подо
льдом. Они  замерзнут, и вместо  того  чтобы плавать  по морю, будут большую
часть года сидеть на берегу и выкалывать суда... А зачем же вы обругали меня
при русских?
     - Кто? Я? - удивился американец.- Вот уж ничего подобного!  Напротив, я
хотел за вас заступиться и еле сдерживал свое возмущение.
     - Поднимайтесь ко мне.
     - Благодарю. Меня ждут  на судне. "Ничего интересного у этого бродяги!"
-подумал американец.
     Он кивнул головой, и негры взялись за весла.
     - Гуд бай, дружище!
     - Гуд бай! - отозвались с английского китобоя.
     "Черт  знает,- думал американец,- если вся  его сила в гнилой посудине,
то  можно  не бояться  и бить  китов... Но, судя  по тому,  как разговаривал
капитан, и что он прислан из Петербурга, да как решительно его люди спрятали
буйных матросов, похоже  было,что  он в самом деле располагает силой. Как бы
то ни было,  мной на руки получено  их правительственное  распоряжение... Но
Джо хуже, чем мне, приходится!"
     В этот день в залив вошел бременский китобой, и шкипер с  американского
судна  видел, как туда  отправился русский  вельбот,  потом, как немцы везли
своего шкипера на берег и как потом тот возвращался с недовольным видом.
     "Кому может такое понравиться!" - подумал американец.
     557

        Глава 22 ОБРАТНОЕ ПЛАВАНИЕ

     Английский и бременский китобои  ушли утром при попутном  ветре,  держа
курс на северо-восток. Американец еще стоял.
     "Охотск" приготовился к выходу.
     Проводить капитана  собралась  вся  команда.  С мыса Орлова  приехали в
лодке казаки и матросы-лесорубы.
     Капитан  и Дмитрий  Иванович еще раз обсуждали и проверяли  по записям,
что еще нужно взять в Аяне для зимовки. "Охотск" уходил в последний рейс. По
возвращении в залив Счастья он встанет на зимовку. В  Амур капитан решил его
не вводить. Судно  нужней было здесь,  где постоянно китобои. На зиму решили
его разоружить, пушки поставить в Петровском. Орлов должен весной явиться на
мыс  Куэгду  и, как  только  оттает  земля,  начать там постройку казармы  и
укрепления.
     Невельской  опасался,  что  в  Аяне  получено  еще  какое-нибудь  новое
распоряжение, что еще захотят отправить куда-нибудь "Охотск".
     -  Я  никуда из  Аяна  не  уеду, пока сам, своими глазами не увижу, что
"Охотск" ушел сюда,- говорил капитан Орлову.
     Вспомнили про якоря. В Петровском - как называли новый порт - якорей не
было.
     Капитан оставлял Орлову запас  объявлений  на английском языке  и велел
предъявлять их.
     На другой день "Охотск" вышел в море.
     "Теперь  дай  бог  ветра попутного! Надо спешить  действовать  с другой
стороны, с  другого  конца  делать это  же дело.  Нестись в  Петербург сломя
голову, пока не поздно,  чтобы там известия не поспели раньше меня. Быстро в
Петербург, и все  спасать!  Объяснить,  почему даны объявления иностранцам и
почему сказано  на Тыре, что  земля  наша. Маньчжурам добираться до Сан-Сина
месяц, там  еще неделя в Пекин, и лист пойдет в Петербург. Раньше поспеть...
Я тут  превысил  все полномочия!  На тракте  погоню, но дай  бог  до Аяна не
заштилеть!"
     Море и паруса одинаково серы  и в один цвет с чехлами на шлюпках и чуть
посеребренными  утренней росой  крышами палубных надстроек.  Но на судне еще
тень. Черный ливень снастей падает с мачт на палубу.
     555
     Судно идет галвинд.  Справа  в  ясной  голубизне моря  над самой  водой
изжелта-красная полоса зари. Она все набухает и калится.
     "А ведь приедешь  в Кинешму,- думал капитан,-  наслушаешься  про скиты,
отшельников". Точно так же, как наслушался он вчера про Калифорнию и  Гаваи.
Рассказы американца были  весьма интересны, и  многое еще  раз  почувствовал
капитан. Соседями здесь были не монахи  и  начетчики  и не мордва, татары  и
черемисы,  а  практичные американцы.  Шкипер  опять  вчера  был в гостях. Он
сильный  и  отважный  и  по-своему  даже  образованный человек.  Прежде  чем
отправиться в новые моря  на браконьерство, он изучал  новейшие карты, читал
газеты,  интересовался  новостями,  знал  довольно  хорошо  здешние  моря  и
побережья.  Оказалось,  он  прекрасно знал и  Машина, и  Завойко,  и  других
русских. Ему известно было, когда вскрываются наши бухты. Он мечтал, что ему
разрешат бить  китов  в Пенжинской  губе. Он  хотел  зимовать там. Кстати, и
фамилия  американца была  Шарпер.  Он,  конечно,  выскабливал  наши  берега,
добывая выгоды,  но от него,  верно, могла  быть  и польза.  Шарпер, как  он
уверял, полюбил русских. Сибирь интересовала  его очень.  Он  расспрашивал о
ценах на моха и о добыче золота. По его словам,  закупка и доставка машин из
Америки - дело вполне осуществимое, и он даже назвал фирмы...
     Его  рассказы  о  том,  что американские  судохозяева собираются подать
петицию  президенту  с  требованием  открыть  Японию,  показывали, что объем
торговли у американцев тут огромен,  что суда их всюду и что они ищут  новых
рынков для торговли. Китай связан  договорами с англичанами - они добиваются
торговли с Японией.
     Шарпер  уверял, что нет такого товара, который нельзя было бы доставить
в любой пункт побережья, а оттуда в Сибирь.
     Торговля на Тыре,  встречи с маньчжурами и американцем стояли в памяти.
Только теперь капитан обратил внимание на то, что там, казалось, не заметил.
Вспоминая   подробности,  замечания   собеседников,  он   смотрел   вдаль  и
чувствовал, что тут  все же  будет  у России настоящее окно  в мир, широкое,
открытое, без немецких застав под носом.
     Невельской полагал, что теперь на очереди новые задачи и решать их надо
быстро, одну  за другой, занимать места по Амуру, строить посты, исследовать
реки, побережье,  спустить  сплав по  Амуру, заключить  договор с  китайским
правитель-
     559
     ством, ставить посты до Кореи, строить  города по всему Амуру и открыть
широкую торговлю  с  Китаем. Теперь это  так очевидно! Рухнет Кяхта и  с ней
доходы акционеров Компании и  в  их числе самого канцлера. Пять миллионов их
денежек полетят в трубу.
     Вывезти  на  Амур  переселенцев  со   всей  России  из  государственных
крестьян. Открыть  эти земли для славян  - для поляков, чехов, русин - пусть
идут к нам и живут. Польза будет
     им и Сибири.
     Послать  в Китай и  Японию  экспедиции,  а на побережье  строить  порт.
Исследовать край и пробивать  дороги к  гаваням  от рек.  Закупить в Америке
пароходы для Амура и машины  для  судостроительных заводов. Завести  широкую
торговлю с Америкой. Построить на Амуре эллинги... В Сибири есть все. Сибирь
построит  заводы  и дороги,  задымятся  трубы, откроются недра. Он  вспомнил
рассказы декабристов и иркутских купцов про  сибирское железо, золото, руды.
Ему  казалось, что  будет время  -  поднимется и  разовьется  Азия.  Главное
движение  будет здесь, на  этом океане,  между  противоположными  материками
Старого и Нового Света.
     Вдали  уже видны огромные тупые скалы. Они  кажутся плывущими в розовом
облаке. Из зеленой воды взгромоздились черные каменные столбы, и вокруг, как
бушующая пурга, носились стаи белых птиц.
     Загрохотала якорная цепь. Перед глазами был порт, не тот, что в  мечтах
и планах, а реальный: дома, сараи, несколько лодок, вешала для рыбы.
     Приехавший Кашеваров передал Невельскому письма.
     -  От Николая  Николаевича! -  обрадовался капитан. Муравьев писал, что
едет в Петербург, там будет решаться
     все,  что  оп всемерно и целиком  разделяет взгляды, как действовать на
Амуре, и  поддержит. Он просил Невельского выехать немедленно по возвращении
с Амура  в Петербург. Миша получил  майора... Иннокентий стал архиепископом,
кафедра переносилась из Аляски в Якутск...
     - Слава богу! - сказал капитан.- Муравьев здоров и в
     бою!
     Кашеваров знал,  что Невельской  должен  немедленно  ехать. Сложив губы
дудкой и прижмурившись, он  выслушал капитана, когда тот перечислял все, что
надо отправить Орлову.
     - Компания не согласится на расширение торговли в земле  гиляков! Нужно
позволение правления,- заметил Каше- варов.
     - Но ведь "Охотск" на днях уходит в Петровское и больше не придет.
     - Я должен снестись с правлением Компании.
     - Что  же вам бояться правления? Там сидят приказные  бюрократы, и  вам
бы,  Александр  Федорович, исследователю  и писателю, человеку, знающему эти
края, не следовало бы плясать под их дудку.
     - То ость как?
     - А вот как. Вы помните, что Завойко женат на племяннице Врангеля и ему
позволяется все. А вы не племянник
     Врангеля!
     -  Прошу вас так  не  выражаться  при мне! - тонким  голосом  выкрикнул
Кашеваров.
     Однако Невельской ему сильно польстил.
     Кашеваров сказал, что обдумает  все  и просит  Невельского  к себе, что
постарается все решить. Он съехал на берег.
     Невельской посмотрел ему вслед, покачал головой и сошел к себе. Он  еще
раз перечитал письма. Конечно, шла  гроза.  Муравьев отчетливо это понимал и
сам  выехал. Он  настороже. В этих  письмах было  главное -  поддержка. Ясно
было, что  Муравьев  предвидел,  какие действия совершит  капитан  на Амуре.
Плакать  хотелось от сознания, что не одинок... "Муравьев поехал в Петербург
с Екатериной Николаевной... II я туда!"
     А о "ней" ни намека... Но теперь я свободен от этого гнетущего чувства!
Что значат  происки Завойко? Я  открытие сделал, у  меня есть любимое дело -
оно мое счастье и отрада".
     Невельской съехал  на  берег  и  удивился.  Березы,  росшие перед домом
Завойко, кто-то срубил. Дом, большой и  когда-то красивый, осиротел. Сад  за
домом цел, но, как показалось Невельскому, поредел.
     Жена  Кашеварова  вышла к обеду  в  модном  платье  с  цветами,  сильно
надушенная и напудренная. А  в комнатах не проветрено,  мебель нечиста, окна
немыты.  На стенах  вышивочки, бантики, кружева, корзиночки, всюду яркие, но
несвежие пуфики...
     Жаль на миг стало, что нет здесь Василия Степановича и  Юлии  Егоровны,
нет и былого порядка.
     Вообще было такое ощущение, что Аян опустел.
     Кашеваров сказал, что в будущем году он решил построить шпиль на здании
конторы и перенесет туда  свой кабинет, что на шпиле будет  флаг  заметней и
это  пусть  увидят  все  подходящие  с  моря  иностранцы.  У  дома  он желал
перестроить крыльцо,  чтобы  в  будущем  подъезжать  на  колесных  экипажах.
Видимо, он говорил об этом, чтобы объяснить, почему березы срублены.
     Есть люди,  деятельность которых, куда  бы их ни  назначили,  состоит в
ломке того, что построено было  до них. Эти люди ломают  стены, переделывают
старые  дома,  по-новому  проводят  улицы. Они  с ненавистью  сокрушают все,
созданное  их предшественниками и соперниками, даже вырубают сады, показывая
людям, что всего этого больше не будет, что труды предшественников никуда не
годятся.
     Кашеваров сказал,  что давно следовало  бы построить  арку на выезде из
Аяна и написать, что  это  есть начало великого пути через Сибирь из  Азии в
Европу,  и  что  это  должны видеть  те,  кто  приходит  сюда на  судах.  Он
удивлялся, почему За-войко  не соорудил  ничего  подобного к  приезду  такой
особы, как Николай Николаевич.
     "Как может разумный и  способный человек, совершивший важные  открытия,
написавший  прекрасные  статьи,  нести  такую  чушь и  околесицу!"  -  думал
Невельской.
     Он знал, что  Кашеваров много  учился  и  с ранних  лет выказал большие
способности. Но, видно, не развил всех их. Он  вырос там, где все бедно, нет
общества, где  люди  не  объединены,  подчиняются  произволу,  где  в почете
грубость, наглое
     высокомерие.
     Потом  он  учился в Петербурге. Он многому  набрался и  в столице, и  в
колониях от  людей, которые,  желая  для иностранцев или начальства  создать
иллюзию процветания  и достатка, строят  деревянные арки п  шпили и  видят в
этом признаки благоустройства и цивилизации.
     Теперь, когда  Кашеваров  стал  начальником порта и  капитаном  второго
ранга, он, явившись в родные края, тоже решил "строить". К тому же надо было
не  ударить  лицом в грязь перед иностранцами и поддержать  честь,  славу  и
величие государства.
     Обед был скучен и невкусен, после былых  обедов в  этом доме, но выпили
две бутылки  французского  вина. Кушанья  подавались с  разными  фокусами  и
назывались по-французски.
     После  обеда следовало поговорить о деле.  Перешли в кабинет. Там  тоже
перемены. Портреты  царя, Врангеля, Фурье и  Розенберга,  по нее замызганное
какое-то, как в плохой уездной канцелярии.
     562
     -  Александр Федорович,  я  совсем  не хочу,  чтобы вы подчинялись мне.
Поймите меня как офицер...
     - Нет, я вижу, вы хотите играть первую скрипку!
     - Поймите меня, без этих  товаров  и  припасов  новое дело гибнет. Пока
Николай Николаевич исхлопочет  высочайшее повеление, люди  с голода сдохнут.
Ведь "Охотск" уходит.
     - Ни о каком высочайшем повелении я не  знаю.  Это все ваши выдумки! Вы
действуете незаконно, и я не могу за вас отвечать!
     - Как вам не совестно, Александр Федорович, говорить мне все это,- беря
Кашеварова  за  пуговицу, сказал капитан любезно,  но  голос  его  дрожал от
волнения.
     - Не извольте меня стыдить! Это неуместные рассуждения!
     - Боже мой! Окститесь! Давайте о деле...
     - Я только о деле!
     - Василий Степанович обещал мне, что вы...
     - Что мне Василий  Степанович! Какое мне  до  него дело! Имейте в виду,
что  я  снимаю с  себя всякую ответственность  за  ваши действия  на  Амуре!
Товаров туда дать не могу, и вообще я отказываюсь говорить о том, что мне не
будет приказано!
     - Я не понимаю, как вы, Александр Федорович,  можете  нести такую чушь.
Да осознайте,  что  вы губите  амурское  дело. Вы - морской офицер, человек,
которому должны  быть дороги  интересы России! Амур  будет русским. П это не
утопия! - подчеркнул Невельской.- Стыдно, стыдно, вам...
     - Я все  понимаю и  глубоко сочувствую  вам...  Но  как  бы  я  вам  ни
сочувствовал, я не могу...
     Он  рассказал, как в день  отъезда Завойко собрались на прощальный обед
гости и он похвалялся, что выведет Невельского на чистую воду.
     Постепенно Кашеваров менялся  и наконец  согласился отпустить товары  и
сказал, что возьмет ответственность на себя.
     "Охотск" решили отправлять немедленно.
     Невельской  побывал  с  Кашеваровым у  Орловой. Харитина  Михайловна  -
стройная  молодая женщина, с  карими  глазами и здоровым цветом лица. У  нее
прямой нос, брови черными густыми дугами.
     Когда капитан  приходил первый раз на "Байкале", она не поехала к мужу,
а лишь послала ему бочонок браги и гостинцы. "Когда картофель соберу,  тогда
поеду,-сказала  она Невельскому.- А то на казну какая надежда! Свое так уж и
есть свое!" Теперь огород был убран, и у нее все готово к отъезду. Она везла
мужу  картофель  и  овощи.  Целую телегу с мешками отправили на пристань для
погрузки на судно, и, судя по этому, Кашеваров еще  до  беседы  с  капитаном
знал, что "Охотск" скоро пойдет в залив Счастья.
     - Дай бог здоровья Василию Степановичу,- говорила Орлова.-Это он научил
нас снимать тут  такие урожаи! Здесь картофель куда  раньше поспевает, чем в
Охотске!
     - Неужели и в Охотске?
     - Как же, и на кошке растет! В гальку садят!
     Она оставляла в Ляне  домик, строенный в самые  трудные годы их жизни с
мужем. Это было, когда мужа считали  каторжным. Теперь  она ехала  к нему  -
свободному человеку  - строить  и обживать другой такой же домик и  заводить
новое хозяйство.
     -  Жаль  уезжать отсюда,- говорила она,-  с  каким трудом  нам  тут все
досталось!  Вот  огород  этот...  И я вот  черемуху  и боярку тут  из  тайги
высадила. Правда, свои остаются. Да жаль насиженного места.
     - Да, еще просьба, Александр Федорович.  Мне якоря нужны, я  не написал
это в ведомости,- сказал Невельской.
     "Охотск" заканчивали грузить.
     - У меня нет якорей! - сухо ответил Кашеваров.
     - Я сам видел у вас якоря.
     - А я вам говорю, что у меня их нет!
     - Вы убедитесь... Пойдемте,- сказал капитан, подымаясь и беря фуражку,-
я покажу вам.
     Кашеваров на миг смутился, но тотчас опять приосанился и принял суровый
вид.
     - По смете у меня не значатся якоря, и это значит, что их у меня нет.
     -  Вон они  лежат, видно отсюда! В  Петровском нет верпа... Якоря нужны
дозарезу...
     Кашеваров вспылил и замахал руками.
     - Как я могу! Это не мои якоря, может быть! Как я знаю, чьи это якоря!
     Капитан  ушел  на  берег,  вызвал  матросов,  велел забрать два якоря и
поднять на борт.
     Прибежал Кашеваров, стал кричать.
     564
     - Якоря  не ваши? В ведомости их нет? Что же вы беспокоитесь? - ответил
капитан.
     Вечером  они опять спокойно  разговаривали. Кашеваров  искренне уверял,
что боится Василия Степановича, поэтому так  сказал про якоря. Между прочим,
Кашеваров спросил, скоро ли  капитан  будет в Петербурге,  и  смотрел как-то
странно.
     Невельскому   показалось   в  этот  вечер,   что  Кашеваров  скучает  о
Петербурге. От одного его оторвали,  к другому он, видно, не пристал, и сам,
кажется, не  мог понять,  тяжко  ему  без  Петербурга  или без  Аляски... За
алеутов он и за тунгусов п гиляков или за петербургских бюрократов?
     Кашеваров дружески и  откровенно рассказал в этот вечер, как он  провел
детство, как учился, как ходил на опись побережья Аляски.
     На другой день "Охотск" ушел.
     Невельской собирался в Якутск. После обеда он отправился на прогулку.
     День был жаркий, капитан снял в тайге мундир п, свернув, положил его на
траву, а сам в белой нижней рубашке уселся на берегу. "Дело не зверь - в лес
не убежит",- вспомнил он пословицу.
     Море было так спокойно, так горело солнце, так хорошо было в этот ясный
осенний день и так ярко вспыхивали в глубине моря волны, что капитану никуда
не хотелось.  Он  лег  на  гальку и закрыл  глаза.  Даже думать ни о  чем не
хотелось. Потом надоело  так лежать,  сел,  разулся  и, засучив  штаны  выше
колен, выставил босые белые ноги солнцу.
     Он  задремал. Когда  очнулся, то  увидел  ораву  мальчишек. Они  ловили
удочками  рыбу, стоя на старом  полуразвалившемся причале. Капитан  заметил,
что на крючки насаживают не червей, а кусочки рыбы. Ловилась камбала.
     Геннадий  Иванович  вспомнил,  как  он сам ловил  на Волге... Поднялся,
засучил штаны повыше,  побрел через заступившую на отмель  воду к причалу  и
вскарабкался на стоймя вбитые бревна.
     - Здорово, ребята!
     - Здравствуешь, дяденька! - бойко отвечали мальчишки.
     - Как улов?
     -  Слава  богу!  -  звонко отвечал  толстогубый,  белобрысый мальчик  с
выдавшимися скулами.
     - Дай я половлю...
     - Лови!
     565
     Невельской закинул  удочку, сразу клюнуло, он вытащил плоскую  бьющуюся
пластинку.
     "Как тут ловится!" - подумал он.
     Ребята то и дело наперебой вытаскивали больших и малых рыб.
     - А  ты че, дяденька, не аянский? - спросил худой, болезненный парнишка
лет четырнадцати.
     - Не аянский...
     - С "Охотска"  поди  оштался? - улыбнулся веснушчатый бледный мальчик с
черными глазами, бегая взором с удочки на дядю и обратно.
     - С "Охотска".
     - Там как у вас? Маслено поди кормят? - спросил старший парнишка.
     - Кормят маслено.
     - На Амуре теперь хорошо? Ага?
     - Конечно, хорошо! Вырастете и переселяйтесь туда.
     - Ты был?
     - Был.
     Ребята заговорили о кораблях и  о капитанах.  Называли кого-то ушедшего
на Амур "дикоплешим барином", что он "всех костерит"...
     Невельской, казалось,  ничего  не  слышал.  Ему  хотелось  все бросить,
сидеть вот так с детьми на солнце.
     "Будут ли у меня дети? - Как бы хотел  он, чтобы у него были свои такие
вот косматые головы.- Я ходил бы с ними рыбу ловить!"
     Постепенно тревожные мысли вновь овладели им, он оделся и направился  к
дому. По дороге увидел дом Завойко, пеньки от берез.
     "Но все-таки  жаль  Кашеварова! -  думал капитан,-Мечтает  об алеутском
флоте и об  устройстве на Аляске фаланг  по Фурье, а сам бюрократ. У Завойко
хоть в порядке все было и в доме сытно, чисто, просто.  Сад был хороший. Еще
вспомнишь Василия Степановича тысячу раз..."
     Наутро подали коней.  Капитан  попрощался с  Кашеваровым очень любезно,
благодарил его.
     Кашеваров говорил на прощанье о высоком долге, о том, что будет служить
идее.
     Колокольцы зазвенели, якуты защелкали языками, и караван тронулся...
     566

        Глава 23 ОБРАТНЫЙ ПУТЬ


     Едешь через  Сибирь и не знаешь, погубят ли  все дело и  тебя  самого в
столице, когда доедешь, и  поэтому непрерывной чередой лезут в голову разные
мысли. А ехать надо еще несколько месяцев. И каждый день придумываются новые
доводы  в  свое  оправдание,  и  лезут  новые страхи,  и пробуждаются  новые
надежды.
     Дорожные неприятности, неудобства, синяки,  набитые  седлом, спасают от
ожесточения. И чем хуже дорога, чем отвратительней езда, чем  противней еда,
тем меньше  думаешь о цели. Человек, который  совершал бы  это путешествие с
комфортом  и в добром  здравии, непременно  сошел  бы  с  ума  по  дороге  в
Петербург.
     А Невельской проклинал  дорогу и ее строителя, кажется не сознавая, что
должен  быть  благодарен  Завойко  и  благоговеть  перед  этой  спасительной
дорогой, отвлекающей от дум о будущем.
     Говорят, что первую половину дороги путник думает  о том, что позади, а
вторую - о том, что впереди. Еще рано было думать об Иркутске.
     Невельской  вспоминал, что  было,-  Орлова,  Завойко, гиляков  и  своих
матросов,  представляя,  как  там   на  Николаевском-на-Амуре  посту  Козлов
командует...
     Капитан  ехал верхом по тайге, где  всюду сплошь звенели бегущие ручьи.
Они текли у  подножия деревьев, выбегали  из кустарников, рассыпались, падая
со скал. Даже в вершинах хребтов повсюду текла вода.
     Похолодало. Это уж  не  Приамурье!  Правда, и там заморозки  в августе.
Здесь на больших речках  начался  ледоход. В тайге, в горных  долинах, между
лиственниц тихо падал снег
     Вокруг безмолвная пустыня: редкий  лес, замерзшие заиндевевшие кочки  и
болота, сопки в снегу, обметанные инеем стволы деревьев. Птицы улетели.
     День походил на день, сменялись станки - юрты с косыми как бы падающими
стенами,  под  плоской  крышей с  землей  и  с  травой.  А за  поскотиной  -
лиственницы  и  скалы,  нищее население  -  объякутившиеся  русские  скопцы,
забывающие свой язык. Тут почти не было никакой торговли. Изредка какой-ни-
     567
     будь купец привозил сюда  водку, и  на таких станках все были  пьяны, и
капитану приходилось кричать и грозить.
     В Якутске, как и в прошлом году,  он дожидался ледостава. Путь по Лене,
теперь  уже такой знакомый, был куда легче, чем весной. Толстый лед накрепко
заковал великую реку. Огромные скалы обступили ее. Как-то, глядя на уступы и
на полупадающие  каменные столбы, вспомнил капитан Мишу. Тот все мечтал, что
надо на  Лене  в  этих скалах  построить крепость. Говорил, мол,  вот  будет
неприступная твердыня! Мечта была  смешная и  наивная!  Но  Миша  далеко  не
фантазер, он охотник до дела реального.
     На морозе в санях, в дымных юртах капитан прожил два месяца. И  все эти
два месяца он был наедине со своими невеселыми думами.
     "Если  бы можно было миновать  Иркутск!  -  думал он в  последний вечер
накануне приезда в сибирскую столицу, когда на тракте стали часто попадаться
обозы.- Пытка въезжать сюда той же дорогой".
     Этот город был ему когда-то дорог. С каким восторгом рассказывал он про
него в Петербурге и в Кинешме!
     Въехали в город в полдень. Тут тепло. Ангара и не собиралась замерзать,
снега нигде не видно, небо высокое, ясное.
     И вдруг он увидел переулок с серыми домами и сад... Переулок сворачивал
от главной улицы к  Зариным. "Тут дом заринский,- подумал  он. Боль охватила
его душу.- Я люблю ее..."
     - Гони прочь отсюда! - сказал он вознице, тыча его в
     спину.
     Возница обернулся быстро и, с удивлением посмотрев  на ездока, подумал:
"Не пил как будто. До сих пор ехали мирно и дружно, а стал заговариваться".
     Невельской надеялся, что  Амур,  залив Счастья, Тыр,  китобои - все это
заслонило ее, что он железный человек и все уже забыл...  И вот все полетело
прочь... Рана открылась. "А я-то еще радовался, что надо спешить в Петербург
и не придется оставаться в  Иркутске. Скорей отсюда! В тайгу, в юрты!" Спать
в санях  казалось ему легче, чем  жить в огромном, пустом для него Иркутске,
населенном множеством совершенно чужих людей.
     Приехали во дворец. Дежурный чиновник передал письма
     от Муравьева.
     Дом губернатора в самом деле пуст. Не снуют чиновники,
     нет обедов, не гремит по вечерам музыка, и шторы опущены в зале второго
этажа.  "Честная  братия  нижнего  этажа"  в  разъездах-   кто  в  Питере  с
губернатором, кто носится по Восточной Сибири.
     Дежурный провел капитана в  отведенную для него комнату. Между  прочим,
рассказывая о новостях, помянул, что Корсаков недавно  прибыл, но  так же по
требованию губернатора немедленно выехал в Петербург и сожалел очень, что но
дождался  Невельского, хотел  с  ним  вместе  ехать.  Помянул  про  Зариных.
Владимир Николаевич  задержался нынче с супругой и с  обеими племянницами на
водах, недавно вернулся и сейчас в отъезде.
     "С  племянницами? - чуть  не вырвалось у Геннадия Ивановича.-Боже  мой!
Так она не вышла замуж?! Что же за причина?"
     Невельской не спал всю ночь, вскакивал, ходил по комнате.
     Утром надо было сделать покупки на дорогу. Он сам поехал в город. Около
базарной площади,  где стоят ряды  телег с поднятыми оглоблями, его окликнул
бородатый мужик в шляпе, сидевший на виду у всех с двумя такими же мужиками.
     Вглядевшись, Невельской  узнал Сергея Григорьевича Волконского. Капитан
слез с телеги и, спотыкаясь, побежал к нему. Они обнялись.
     - Мой дорогой! - сказал по-французски Волконский.- Откуда же вы?
     Невельской, заикаясь, начал выкладывать все.
     -  Это невероятно! -  сказал Волконский, поднимая брови  и отступая шаг
назад.
     А Невельской все говорил и хватал старика за пуговицы.
     - Еду завтра же... Николай Николаевич требует немедленно.
     - Так  поезжайте к  жене.  Мария Николаевна всегда помнит вас. Общество
ждет вас, вы у всех на устах.
     -  Ты знаешь,- сказал Волконский,  придя к жене  и  целуя  ее  руку,- я
встретил Невельского. Он выглядит отлично.  Щеки -  кровь с молоком.  Скачет
утром  в Петербург и вечером обещал быть у тебя.  Поразительные известия! Он
занял устье Амура и поставил посты. Россия обязана ему навеки!
     Мария Николаевна сидела  за столиком. Чем  старше она  становилась, тем
чаще сидела за этим столиком, где хранились
     569
     письма родных и где она писала им ответы, где сберегались счета, деньги
и драгоценности детей. Она подняла голову.
     У  Волконского  летом  были неприятности.  Привезли  петрашевцев,  а он
пришел  на  пристань  к  самой  цепи  часовых  у  парома,  крикнул  им слова
приветствия, подняв руку.
     Теперь он считается совсем отселенным женой и в гости приглашает к ней,
а не к себе.
     Мария Николаевна слушала, держа руки на столе и чуть вскинув голову,  с
гордым  выражением,  означавшим душевный  подъем. Глаза ее  были  устремлены
вдаль. Она  думала  о том, что Амур  может быть будущим для ее Миши,  что ее
сын, может  быть,  когда-нибудь вернется оттуда  героем, пышущим  здоровьем,
загоревшим мужчиной, полным сил и страсти к любимому делу.
     Невельской  открывал перед ее любимым  Мишей широкое поле деятельности.
Сын  пойдет  когда-нибудь в новую  страну, туда,  где  еще не  знают людской
подлости, где еще нужны  люди  подвига,  обрекающие  себя на  службу  народу
добровольно. Прежде такой страной ей представлялась Аляска, где дух свободы,
как тогда  полагали, близок. Но теперь  открыт Амур. Это  ближе и родней,  и
цель глубже. Она давно ждала известий оттуда и сознавала отлично, что значат
действия Невельского. Если бы она была молода, она и для себя и для  мужа не
желала  бы  большего  счастья,  как  идти  в  новую страну,  идти,  конечно,
свободно...
     ...А Невельской,  переехав наутро через  Ангару  на пароме,  понесся по
московскому тракту.
     "Боже мой,- думал он,- ведь я все делал, чтобы забыть ее!  Я хотел быть
выше всего! И все опять полетело прахом! Она не замужем!"

         * ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ "ЧЕТВEРТОЕ ПЛАВАНИЕ" * 
     Никогда ты не встретишь большей любви, чем была любовь Нассук
     Джек Лондон, Сила женщины.

        Глава 24. ВЕСЕННИЕ МЕЧТЫ

     После бала, на  котором Екатерина Ивановна говорила с Невельским  перед
его  первым  отъездом  в  Петербург,  она  вернулась  домой  расстроенная  и
встревоженная.
     - Он ничего не сказал тебе? - спрашивала сестра.
     - Он уехал полный своих замыслов, воодушевленный...- отвечала Катя.
     Ей было очень больно. Она ждала этого бала, разговора, признания.
     На следующий день все заметили перемену в Екатерине Ивановне.
     -  Барышню  как   подменили!  -говорила  Дуняша.   Варвара  Григорьевна
надеялась, что все минет: девичья
     любовь не вечна. Увлечения у племянниц бывали и прежде.
     Катя становилась все печальней...
     Варваре Григорьевне  пришлось услышать нелестные  отзывы  о Невельском.
Она решила прийти на помощь Кате  и рассказала девицам, что слухи о том, что
открытие Невельского ложно, очень упорны.
     -  Поверь,  мой  друг,-обратилась она к Кате,-  мы все попали в смешное
положение.  Да,  мы  поддались  его  красноречию.  А  больше  всех   Николай
Николаевич...
     Этот разговор  имел, кажется, противоположное действие тому, на которое
рассчитывала Варвара Григорьевна. Катю трудно было разубедить.
     У  Зариных  часто  бывали Ахтэ,  Струве, Мазарович, Грот, оставшийся  в
Иркутске, и многие другие офицеры и чиновники.
     573

     Все  это общество  развлекало сестер. Часто  приезжал  Антонин Пехтерь,
красивый молодой человек -  жгучий  брюнет, племянник предпринимателя Ришье,
дворянин, получивший воспитание в  Париже. Недавно он поступил на  службу  в
канцелярию
     генерал-губернатора.
     Это  общество при Кате судило о Невельском осторожно,  но  общее мнение
было не в  его пользу. Нередко его поминали  иронически, а ничто  не убивает
так молодое чувство, как тонкая насмешка. Без нее говорили откровенней.
     - Рябой колдун! Чем он прельстил такую красавицу? -
     сказал однажды Ахтэ.
     Вскоре о Невельском, казалось, позабыли.
     Наступил пост.  Балы  прекратились,  но молодежь  ездила в дом  Зариных
по-прежнему.
     И  вот  пришло известие,  что  Невельской  возвращается.  Из Петербурга
писали, что он получил два чина и, благодаря покровительству великого князя,
ему все удалось очень легко. Вскоре стало известно, что он поехал к матери в
Кинешму. Струве как-то заметил,  что  он, наверное,  хочет там найти богатую
невесту.
     - Господин Невельской для меня не существует,- сказала
     однажды Екатерина Ивановна сестре.
     Она не желала больше страдать. Гордость ее была уязвлена.
     Тетя  уверяла  Катю,  что  Пехтерь будет  просить  ее руки.  В обществе
восхищались Пехтерем, говорили, что  он  образован, прекрасный  товарищ. Все
уверяли Катю, что они прекрасная  пара.  Общество склоняло мнение и  чувства
Кати,  как  сильный ветер клонит дерево  и заставляет его расти криво,  если
дует долго, ровно и в одном направлении.
     Пехтерь - весел,  остроумен.  Все помнили,  как  читал он  у Волконских
письмо  из  Парижа, в котором  описывались  ужасы революционных  событий. Но
потом он раскрыл секрет, что это
     письмо сочинил сам.
     Дядя  не очень радовался намерению тети видеть в Пехтере жениха младшей
своей племянницы. Но мужчины иногда не имеют голоса в таких делах.
     Пехтерь  сделал предложение и, после споров дяди с тетей, ему дано было
согласие. Однако об этом  знал очень  узкий круг людей. Своя семья  и друзья
Пехтеря: Струве, Мазарович и еще двое-трое, умевших держать язык за зубами.
     Саша все  еще не могла выбрать жениха. Тетя  полагала, что сначала надо
выдать старшую, поэтому, хотя Пехтерь и полу-
     574
     чил согласие, но о помолвке не объявляли и свадьба не  была  назначена.
Она  совсем  не хотела, чтобы младшая вышла  замуж,  а старшая  при  всей ее
красоте  и множестве поклонников  была бы объявлена "старой девой". Ездили в
дом из-за обеих сестер.  В доме царило веселье, постоянно танцевали, даже  в
пост плясали под фортепиано. Тут все были  влюблены, все наперебой старались
заслужить расположение сестер-кра-
     савиц.
     Кажется, сердце Саши склонялось к выбору красавца Маза-
     ровича.
     ...Приехал Невельской.
     Он  вошел  в гостиную Зариных  сияющий, обратился к Екатерине Ивановне,
как к желанному другу, полный мыслей и
     впечатлений.
     Она сказала себе, что надо быть  совершенно спокойной. Тетя винила  ее,
что она такая простушка.
     "Нет, теперь все изменилось, я больше не ошибусь, Геннадий Иванович!" -
сказал ему при новой встрече ее чуть потупленный взгляд, полный достоинства.
     "Она избегает меня",- подумал  тогда Невельской, все еще  не веря тому,
что произошло.
     Катя полагала, что у нее должны быть и есть воля и гордость. Дело зашло
далеко. Он был лишь памятью о чем-то светлом и ярком...
     - Невельской мучается из-за тебя,- сказала ей сестра.
     - Он мучается? - с улыбкой ответила Катя.
     - Ну, сжалься! Поговори с ним.
     - О! Он не услышит от меня ласкового слова. Ни одной улыбки! Он недолго
помучается. Те, кто ищут покровительства и  забывают обо всем остальном,  не
мучаются...
     - Но, сестричка...
     Приехал  жених, опять с  цветами.  Катя  радовалась. Унижения,  которые
переносил Невельской, не тронули ее.
     Невельской  говорил  с  тетей, ездил к  дяде.  Ему хотелось узнать, что
произошло...   И   когда  он   снова  приехал  к  дяде,   тот,   недовольный
настойчивостью  капитана,  все   сказал.   Тетя  возмущалась.   Назойливость
Невельского становилась неприличной.
     57,5
     Кате  нравилось,  что  из-за нее  двое ездят, оба  страдают. Вдруг  она
узнала, каков был Невельской во время разговора с дядей.
     - Он... знаешь... Не смейся... Он рыдал! - говорила сестра.
     - Рыдал? - спросила Катя с недоумением.
     В душе ее  что-то  шевельнулось, и  на  миг в  лице  явилось  выражение
сомнения. Она ждала приезда  жениха в этот вечер. В воздухе  носилось что-то
странное, кажется, шла гроза,  люди стали  неспокойны,  приезжали и уезжали,
что-то говорили, всюду суета - так казалось Кате.
     Невельской поссорился со  Струве из-за того, что тот не предупредил его
и тем самым поставил в такое положение. Все стало известно, и про события  в
доме Зариных заговорил весь город.  Узнали, что Катя помолвлена,  и хитрость
Варвары Григорьевны была разгадана.
     Катя видела Невельского у Муравьевых перед его отъездом. В этот вечер с
необычайным подъемом, и в  то же  время  удивляясь  своему  спокойствию, она
спела два романса.
     -  Он  герой,  прекрасный и мужественный! -  вдруг  сказала она сестре,
возвратясь.-  Он  таким мне  показался сначала  и таким  останется  для меня
навсегда. Путь его благороден. Перед ним  подвиги, и он будет велик... А мой
путь  -  иной.  У  меня  будет счастье. Но  я  всегда  буду  помнить  героя,
промелькнувшего в моей жизни.
     Невельской  уехал "наконец", как выразилась тетя.  Общество разразилось
бранью и упреками  по его  адресу. Оказалось,  что перед отъездом он  многих
задел, оскорбил Струве, надерзил Подушкину. Его винили в том, что сведения о
своих открытиях он фабрикует сам, а на деле нет того, о чем он докладывает.
     Катя оскорбилась. Человек,  который так любил ее, не мог быть негодяем.
Пехтерь встал  на  сторону  Невельского,  он утверждал, что  это благородный
человек, и Катя была очень благодарна жениху.
     Тетя выложила в эти дни все, что слыхала о Невельском дурного.
     Перед  отъездом у  дяди  был  Мишель Корсаков,  но  держался с сестрами
холодно.  Струве  рассказывал  им  потом,  что Невельской  уехал  в странном
состоянии и что Мишель один из тех, кто ему сочувствует.
     Перед отъездом Невельского приезжала Екатерина Нико-
     576
     Н
     лаевна,  впервые  после  того,  как  заболел  Николай  Николаевич.  Она
сказала, что  Невельской - честнейший  человек, умница,  что  наветы на него
ложны и бездоказательны, что он герой в полном смысле этого слова.
     -  Он  лишь  пешка  в  руках  Николай Николаевича!  -  уверяла  Варвара
Григорьевна.
     "Блестящий офицер, гордый морской волк, два чина, ласки великого князя,
всеобщее признание в Петербурге! И он рыдает из-за  девицы, которая выказала
холодность! Она  полюбила другого! В нее влюбляются все! Да, теперь это ясно
всем "иркутским  индюшкам"! Катя торжествовала.  Под  фортепиано в  пост она
танцевала с женихом мазурку в ту ночь, когда капитан не спал в своем коробе.
Она чувствовала, что  любима. Неудачная любовь Невельского лишь возвышала ее
над всеми и придавала ей особенную прелесть в глазах  общества. Ей казалось,
что она не только умна и красива, но коварна и мстительна.
     Общество все  еще говорило  о Невельском.  -  А наш Генаша - вот добрый
молодец! Пошел в гору,- толковал Ахтэ.- Сумел вывернуться от разжалования!..
     Но  однажды Кате  показалось,  что  она  сделала  что-то нехорошее.  Ей
почему-то начинали  надоедать танцы, наряды, все то, чем она так увлекалась.
Она все время помнила, что выказала холодность и презрение Невельскому.
     "Ему  больно! Он рыдает, он пал  духом. Я  не ожидала  этого! Он уехал!
Впрочем, слава богу! Я счастлива! Так легче. Забудем о нем!"
     - А куда он поехал? - спросила она дядю.
     - Кто? - встрепенулся дядя.
     - Господин Невельской.
     - В Аян.
     - Да-а! Он говорил мне, есть две дороги... А потом?
     - На Амур!
     -  Да, он мечтает только  об  этом. Он говорит,  что  Китай со временем
будет велик и что Америка станет торговать...
     Пришла пасха.
     Милая, красивая сестра,  сидя  вечером в  гостиной,  вдруг  спросила  у
Мазаровича, верно ли, что Невельской закупил  в магазине китайские редкости.
Вопрос был пустой, сказано только,  чтобы что-то спросить, не так ведь много
тем в Иркут-
     577
     ске, но в глазах девушки столько нежности, она так женственна, что  все
были  в   восторге  и  даже  Катя  улыбалась,  видя  как  принимаются  всеми
сестричкины  слова. Чем красивей становилась Саша, тем  милей  она  казалась
обществу. Катя рада была ее успеху не меньше, чем своему.
     Даже  случайное   напоминание   имени   Невельского   заставляло   Катю
призадуматься. Ей немного жаль было той умственной жизни, что  начала  у нее
складываться во время бесед с ним.
     Свадьбу Кати Зарины решили отложить на  осень. И  семья и общество были
смущены и взволнованы тем,  что Невельской решился  свататься к просватанной
невесте. По сути дела произошел скандал, и Владимир Иванович решил, что надо
дать морю успокоиться. Да и к свадьбе ничего не было готово.
     Тетя полагала,  что все  надо делать осенью, когда  будут деньги с двух
деревень, принадлежавших племянницам.
     Муравьев  выздоровел. Он  увольнял одного за другим чиновников, которые
выказали себя за время его  болезни с нехорошей стороны. Ахтэ  послан был на
Север. Меглинский еще прежде отправлен с поручением губернатора на Джукджур.
     Через некоторое  время  после  отъезда  Ахтэ получены  были от  купцов,
торгующих на Севере, известия о его анекдотической скупости  и  трусости. Он
обсчитал хозяйку  квартиры в Якутске, заплатив  ей в  шесть раз  меньше, чем
следовало.
     Пехтерь потускнел и однажды пожаловался  Варваре Григорьевне  на обиды,
которые ему якобы чинят по службе.
     Вся  компания элегантных  петербуржцев  ожидала  неприятностей, и  даже
Струве притих.
     Наконец дело  у  Саши  сладилось. Мазарович - приятель  Пехтеря  -  был
объявлен ее женихом. Сестры выходили за друзей.
     Зарины уезжали на Байкал, а  Катя расставалась с Пехтерем, который  все
это время был ее лучшим другом. Теперь, когда объявлено  о помолвке, Пехтерь
готов был ждать.
     По  Байкалу  из  Лиственничного  ходил маленький  чистенький пароходик,
перевозивший господ в Горячинск на воды.
     Путешествие по  озеру-морю  поразило Екатерину Ивановну. На  всю  жизнь
запомнилась  ей необычайная голубизна  воды, первое  утро на Байкале, синева
гор, ясность озера-моря, скалы под водой...
     578
     -  Это поразительно! - сказала она и подумала: "Вот тот мир, в  котором
живет  Невельской. Его  мир  прекрасен! Люди,  живущие  в  нем, должны  быть
необыкновенными".
     В Горячинске  сестры много ездили верхом. Катя все уверенней  сидела  в
седле.  Она настойчиво  училась, желая,  как  она  говорила,  ездить не хуже
Екатерины Николаевны, совершившей беспримерное путешествие в Охотск.
     Иногда сам дядя учил  ее скакать через препятствия и переезжать  верхом
горные речки. Дядя - старый офицер, участник балканских походов - прекрасный
наездник.
     Часто Катя одна выезжала на берег Байкала и останавливалась на скале, в
раздумье  глядя  с  огромной высоты  на бесконечную гладь  воды, по  которой
разбегался видимыми струями и пятнами ветер. Здесь Катя много думала о своих
отношениях  с Геннадием Ивановичем. Теперь,  вдали  от Иркутска,  на берегах
озера-моря, она понимала, что не зря люди  испытывают к нему ненависть,  они
завидуют ему.
     Казалось,  есть глубочайший смысл в  том, что  произошла размолвка. Она
по-другому  на все  взглянула. И теперь думала, что, встреть его  снова, она
почувствовала бы себя виноватой перед тетей и дядей, но снова охотно слушала
бы  его. Иногда  ей казалось, что она  глубоко любит Невельского  и любовь к
нему только теперь созрела.
     Но Пехтерь - жених... Все за него, все решено.
     С пароходом приходили  письма от Пехтеря. Он очень  остроумно  описывал
мелкие события  иркутской  жизни. Свои отношения  с чиновниками,  с которыми
служил в канцелярии  генерал-губернатора, изображал  в  несколько комическом
виде.
     Письма очень хороши, в  них ни единой тени, ни лишнего  слова, но много
тонко  выраженного уважения,  преклонения и нежности...  Иногда - засушенный
цветок, сорванный на прогулке во  время раздумий там, где  бывали  вместе...
Немного сентиментально, но в таком письме - трогательно.
     Катя  втайне желала поскорее  видеть жениха  и  выйти замуж,  чтобы все
закончилось, чтобы забыть свои неприятности п не доставлять тревог семье.
     Дядя  излечился, и вся семья снова отправляется в  Иркутск, па этот раз
по сухопутью, на лошадях.
     Дорога  спускалась  на  юг  в отдалении от  моря, а потом  огибала его,
кое-где выходя  на берег.  Иногда Байкал открывался во  всю ширь.  Вид моря,
огромного,  девственного  в  своей  голубизне,  редких парусных судов на его
блестящей поверхности, этих скал отвесных, этих великих иссиня-черных  лесов
на  огромных  хребтах  и панорамы гор, открывавшихся с каждого луга, с поймы
моря, гор, из которых, как уверял  дядя,  вытекали  реки,  впадающие  уже  в
бассейн Амура,- опять напоминали капитана Невельского.
     Ехали с  лакеями, горничными и казаками. Для девиц  взяты были у  бурят
иноходцы, и сестры  по большей части скакали верхом. Ночевали в палатках или
в избах у русских крестьян. Всюду губернатора встречали хлебом-солью.
     Подъезжая к  Иркутску, к  перевозу через  Ангару,  Катя радовалась, что
сейчас она погрузится в привычную суету городской жизни.
     Ангара -  это серебристо-голубой ключ в  пятьсот сажен шириной, зловеще
быстрый, запавший между лесов и гор. За пей знакомые дома, соборы, дворец...
     Жених явился к переправе с цветами. Это, конечно,  из маленького имения
его дяди, Ришье. Катя с радостью встретила учтивого и веселого Пехтеря, п он
понял, что будет с ней счастлив.
     Явилось сразу множество дел.
     Оказывается,  уже не  те  капоры, другая  отделка, немного иной покрой.
Несколько журналов из Парижа и Петербурга лежали дома. Это события! Заказы в
магазины столицы посылались заранее. Кажется, пока путешествовали на курорт,
жизнь сделала необычайный скачок. Посылки пришли на этих же днях; все именно
такое, как в журналах. Такая радость! Не только пейзажи, как уверял дядя, но
и вид новых платьев излечивает Душу.
     Но подвенечного еще не заказывали.
     Муравьевы выехали  в  Петербург. И  среди дам  это  толковалось  в  том
смысле, что Николай Николаевич будет хлопотать о разрешении на выезд с женой
за границу на отдых, в Париж, к ее родным.
     Дядя  в  "контрах"  с  Николаем Николаевичем.  Он  остался  не  доволен
некоторыми его распоряжениями, а более  всего  тем, что Муравьев  не  его, а
Запольского оставил за себя. Дядя сказал раздраженно, что собирается уезжать
на будущий год из Восточной Сибири.
     Где-то в глубине души Катя знала, что Муравьев едет в Петербург  далеко
не из-за желания выхлопотать жене поездку в Париж.
     580
     ...Начинался такой  же веселый сезон,  как и в  прошлом  году. Молодежь
собиралась то  в  одном доме, то  в другом. Пехтерь был прелестен,  танцевал
прекрасно.  Но  чего-то не  хватало.  Платья  и  новинки  ненадолго  увлекли
Екатерину  Ивановну. Хотелось  чего-то  другого.  Опять  стало  скучно,  она
говорила  сестре,  что  ищет  каких-то  новых  горизонтов,  что  здесь  люди
ничтожны, читала  Грибоедова, и  ей казалось, что живет в обществе Фамусова.
Она чего-то ждала. Свадьба представлялась ей избавлением.
     - Но что, если я люблю господина Невельского? - спрашивала она сестру.
     - Да,  ты его не забываешь...- кокетливо  ответила  сестричка.- А вчера
любила Пехтеря?
     Саша тоже  не  забывала Геннадия  Ивановича. Но  в  любовь  Кати  плохо
верила.
     "Ах, Катя! Впрочем, как говорят, любовь зла...  Пехтерь -лучший  жених,
полуфранцуз... Правда,  у него  нет  поместья,  но  он из семьи  дворян.  Но
дворянину  без  службы  нельзя,  он  и  поступил  к Николаю  Николаевичу,  и
прекрасно служит,  а получит сестрино приданое и будет русский помещик, но с
присущим ому особым лоском".
     Однажды у Волконских зашел разговор о литературе и о браке.
     Катя сказала, что, по ее  мнению, браки должны быть равными, чтобы были
общие  интересы и общая деятельность. Это тысячу раз сказанное всеми в устах
Кати имело значение.
     - Но такие браки редки,- заметил ее жених, втайне очень польщенный.
     - Да, может  быть, это еще редко,  но это тот идеал, к  которому должна
стремиться женщина!
     Варвара  Григорьевна,  уверенная, что  Катя,  судя  о  книжных  героях,
подразумевает себя, сказала с улыбкой, что племянница ее потому так говорит,
что находит свое счастье в равном браке.
     Мария Николаевна смолчала. Она с  интересом приглядывалась к Кате.  Она
поняла девушку совсем по-другому. Чем старше становилась Екатерина Ивановна,
тем  оригинальнее  были  ее  суждения. "У нее должно быть  будущее",- думала
Волконская.
     Дядя как-то странно держался с  Пехтерем,  словно недолюбливал его. А с
Невельским он был дружен,  но  тоже  как-то  странно. Иногда  его  хвалил, а
иногда сомневался в нем. Он
     581
     молчал,  слыша  мнение  тети  и  всех  остальных,  порицавших  Геннадия
Ивановича. По особенности своего характера, он никогда не спорил.
     А подвенечного  платья не заказывали, и Катя не  торопила. Ей казалось,
что  были  какие-то  разговоры  между  дядей и  тетей. Наконец свадьба  была
назначена...
     И вдруг дядя пришел и рассказал, что получил письмо от Невельского, оно
ужасно запоздало. О подвигах Невельского он  говорил при всех с похвалой. Он
даже сказал, что Невельской герой. Тетя была смущена и раздосадована.
     Катя, взволнованная,  зашла в  кабинет к дяде. Она случайно  и невольно
прочла в  письме  несколько  строк, как раз  те,  где Невельской  писал, что
боготворит ее, будет любить  вечно,  но что  желает ей  счастья  с Пехтерем,
просит простить, пишет о себе, что идет снова к своей цели...
     Катя почувствовала, что душа ее забушевала, что там псе темнеет, как на
море в бурю, что она сама готова теперь к борьбе, что ее, кажется, обманули.
Что-то прежде неведомое, сильное явилось в ней.
     В этот день  был первый  осенний бал и Катя танцевала вальс с Пехтерем.
Тот тоже получил письмо от Невельского и втайне очень гордился, что поставил
дерзкого и отважного капитана на  колени.  Победа была полная, и  впервые за
все это время он назвал капитана "Генашей".
     Катя высокомерно взглянула на жениха, как бы говоря: "Еще рано!"
     Она сказала, что очень уважает ум и благородство господина Невельского.
     Опять музыканты  на хорах играли все быстрей и  быстрей,  Пехтерь легко
скользил по паркету. Это был полет по воздуху, а  не  танец. Катя вспоминала
прошлогодний  бал  у   Муравьевых.  И   сейчас,   под   звуки  вальса,   еще
величественней казались жизнь Невельского  п его трагическая  судьба, судьба
человека, в несчастье отважившегося на подвиг. Он  там, может быть, погибал,
но его помнят здесь...
     - Тетя, я не  буду шить подвенечного платья! - сказала утром  Екатерина
Ивановна.
     - Что ты? Что ты? Как можно! Ты хочешь отказать Пех-терю?
     Тетя была вне себя и обвинила дядю, зачем он рассказал про письмо. Ведь
девичьи годы идут быстро! Но дядя совсем не
     582
     хотел возбуждать в племяннице  чувства к Невельскому. Он не думал,  что
так получится.
     А  из  Аяна  пришло  еще  одно  известие, что  Невельской блестяще  все
исполнил.
     - Невельской занял Амур! - говорил дядя.
     Общество  говорило,  что  Геннадий  Иванович  неблагонадежен,  что   он
фантазер,  плохой человек  и  т. д. Но уже  раздались  другие голоса.  О нем
заговорили у  Волконских. И Мария Николаевна сказала при Кате, что сыну Мише
желала бы в жизни того, что совершил Невельской.
     "Это был  мой мир,  он  дарил мне  его!  А  я  поверила  в разговоры  и
пренебрегла всем ради всеобщего спокойствия, ради дяди и тети, чтобы не идти
наперекор мнению общества. А дядя сам в восторге от него! Я изменила "ему" и
его делу. Я изменила своей любви!"
     Катя заметно охладевала к жениху, она стала посмеиваться над ним, в ней
явилось легкое пренебрежение, которое означает, что любви уже нет...
     Но Пехтерь был  умен, он  знал,  о  чем  тревожится  Катя, он  умело  и
терпеливо развлекал ее.
     Невельской явился  в  Иркутск и на другой  день ускакал в Петербург. Он
сказал Волконскому, которого на старости лет сильно стали  занимать личные и
семейные дела приятных ему людей, что "кто полюбил в тридцать  пять лет, тот
никогда не разлюбит". Это дошло до Зариных.
     Дядя сказал, что Невельскому на этот раз, кажется,  несдобровать, будут
ему неприятности.
     Поспешный  отъезд  капитана  в   Петербург,  его  краткие  визиты  всем
должностным  лицам, его  подчеркнутое  достоинство произвели в  Иркутске  на
чиновников неприятное впечатление.
     -  Свет  не  зря  говорил  -  он  неблагонадежен!  -  заявила   Варвара
Григорьевна.
     На этот раз дядя не возразил.
     Через две недели  после отъезда Невельского  пришло  известие, что  его
ждет разжалование и  это  решено окончательно.  Так сказал дядя, выйдя после
прочтения срочной почты к чаю в пять часов вечера.
     - Как хорошо, что я спасла тебя,- сказала тетя младшей племяннице.
     Та вспыхнула, поднялась и вышла.
     5S3

        Глава 25 ПИСЬМО

     Его действия  оказались противны воле высшего правительства,- объясняла
тетя,  придя в комнату девиц.- Его поступку  придано  особое  значение...- И
тетя стала рассказывать все, что слышала только что в разговоре один на один
от дяди.-Это хорошо, что ты  вовремя отказала ему!  - восклицала она, слегка
сжимая Катины руки,- а то было бы очень неудобно...
     При слабом мерцании свечей Катя странно посмотрела. Сейчас лицо ее было
бледно, и казалось, что глаза черны и черны волосы.
     - Что с тобой, моя душа? - тревожно спрашивала тетя. Катя слабо тронула
рукой лоб, чуть склонив голову, как бы
     в глубоком раздумье.
     - Тетя! - вдруг умоляюще спросила она.- Неужели он погибнет?
     - Его разжалуют! - ответила тетя, как бы изумляясь, в чем тут еще можно
сомневаться.- Все понимают это.
     -  Это ужасно!  -  слабо вымолвила  Катя  и  жалко закусила  скомканный
платочек.
     - Его винят в том, что он обманул государя.
     -  Тетя! Это такая неправда! Все это не  так,  я знаю. Он  ни в  чем не
виноват. Поверьте мне, я знаю все... Он мне все рассказывал.
     - Он все рассказывал тебе? - с изумлением спросила тетя.
     - Да! - с гордостью ответила Катя.
     Тетя  невольно  смолкла. Катя поднялась, выражение силы мелькнуло в  ее
глазах.
     - Он  совершил  действия вне повелений,- делая  рукой  точно  такой  же
резкий жест, как обычно делал Невельской, с чувством сказала Катя, и лицо ее
стало быстро  покрываться густым румянцем.- Я знаю, что он прав.  Но ведь  и
все знают об этом, и дядя сам мне говорил, и все восхищались его смелостью и
патриотизмом, и все ставили ему до сих пор  это в заслугу. Но у него враги в
Петербурге.  Он  говорил, что ему мешают. Я не  могу переменить о нем своего
мнения. Я совершила ужасную ошибку. Я знаю, что эта игра ужасна. Я знаю все.
     584
     Я думала о нем все это время. Он желает величья и счастья России! Он не
жалеет себя. Это герой, герой! - слезы потекли из ее открытых глаз,
     Варвара Григорьевна была поражена.
     - Но я знаю, что  это за человек, и не верю ему... Я совсем  не  хотела
тебя обмануть... Я вижу... Бедная девочка...
     - Тетя, все это не так, я знаю... Он мне все рассказывал...
     - Ах, Катя...
     Тетя понимала, будет продолжение ужасного скандала - еще один спектакль
для всего города.
     Лицо  Кати  сразу  осунулось,   слезы   лились   неудержимо,  и  локоны
распустились, липли ко лбу и щекам.
     - Боже мой, боже мой! - восклицала тетя, пытаясь обнять ее.- Успокойся,
я не могу видеть твоих слез.
     - За что? За что так обошлись с таким человеком?  - с горьким отчаянием
воскликнула Катя, сжимая в кулачке платок.
     "Она любит его, бедная девочка!"-подумала тетя и сама заплакала.
     Зарина пришла к мужу в сильном расстройстве.
     - Я не могла скрывать,- призналась она и рассказала все, что произошло.
     -  Конечно,  Николай  Николаевич пустит  в  ход  все связи,-  заговорил
Владимир  Николаевич,  выслушав  жену.- Но противники  сильны.  Нессельроде,
Чернышев... Боже  упаси связаться с  ними! Это,  знаешь,  наглые,  надменные
выскочки. А наш Невельской режет правду в глаза.
     - И на самом деле, за что человека разжаловали? - воскликнула тетя.- Ты
знаешь, он мне не очень нравится, он мал ростом, невидный и не пара Кате, но
все же надо быть справедливыми...
     "Как я  могла  так  не  понять  его,- винила себя  Катя.-  Ах, господин
Невельской, если бы вы знали, как  хорошо я помню все, что вы говорили... Но
что теперь будет с вашими мечтами?.."
     И  невольно  перед  ее   мысленным  взором  вдруг  явился  образ  Марии
Николаевны. Волконская, с суровым, добрым лицом, ободряюще смотрела на Катю,
словно говорила ей: "Вот, Катя, теперь твоя очередь..."
     585
     "Я на все  готова,- думала Катя,- но если бы я могла спасти его... Я бы
ничего  не  пожалела.  Что с  ним  сейчас? Быть  может,  вот  в  эту  именно
минуту..."
     Она  вздохнула,  представив,  как  огромные  усатые  жандармы  в касках
окружили маленького бледного Невельского в арестантском халате, а он смотрит
на них  пристально своими  горящими глазами... "Ах, господин Невельской, как
же теперь  осуществятся  ваши мечты... Кокосовые  острова... Да, да! Ведь  я
помню все, что вы говорили..."
     Ей вспомнилось детство в Смольном,  придирки и грубость воспитательниц;
жестокие условия содержания доводили многих там  до отчаяния. Не все терпели
покорно.  Находились  девочки,  которые, бывало,  ночью перед иконой клялись
подругам,  что станут "отчаянными". Давшие такую  клятву становились врагами
воспитательниц.   Никакие  наказания   не  могли   их   сломить.  Тайно   им
сочувствовали  и помогали  все, за  исключением  наушниц. И  все  знали, что
обреченная "отчаянная" ни за что не отступится от своей клятвы. 
     Кате тогда казалось странным так жертвовать собой.
     ...Сестра Саша не спала.
     Катя вскочила с постели и схватила ее за руку, подвела к  иконе, и  обе
встали на колени.
     -  Клянусь  тебе,  пресвятая богородица,- говорила Катя,-  что  я люблю
Геннадия Ивановича, и буду любить вечно,  и отдам ему всю свою  жизнь. Может
быть, я смогу спасти его своей любовью, помоги мне...
     В ночных рубашках  девушки помолились и потом уснули  вместе на Сашиной
кровати.
     Ночью Катя ушла от сестры. Она зажгла  свечу и достала бумагу из ящика.
Она умылась, оделась без помощи горничной и села писать.
     Она  взялась  за  перо  и почувствовала, что руки ее дрожат.  Руки были
мертвенно-белы и жалки. Она  сжимала их и терла, нервно встала  из-за стола,
ломая пальцы, прошла по ковру п быстро села на место.
     "Дорогой Геннадий Иванович! - написала Катя и отложила перо. Она  долго
и  тщательно  вытирала  слезы  платочком,  глядя  покрасневшими  глазами  на
бумагу.-  Все это время  я  мысленно с вами,-  взявшись за перо,  продолжала
она.-  Я  слыхала про ваше  несчастье. Но что  бы ни  было,  я люблю  вас  и
согласна стать вашей женой. Я готова пойти с вами куда угодно, где бы
     58в
     вы ни  были. Простите меня, что я так глупо вела себя.  Я полюбила  вас
при первой встрече. Молю  бога, чтобы все обошлось благополучно. Да пребудет
с вами его благословение.
     Любящая вас Катя".
     Она перечитала написанное и  вдруг улыбнулась счастливо, хотя слезы еще
текли по щекам.
     Потом  она  написала Екатерине  Николаевне в Петербург, вложила конверт
для Невельского в ее пакет, запечатала все и снова улеглась и уснула крепким
сном подле своей