ему и к себе. Местные дамы уверяли Екатерину Ивановну, как здесь все ожидают, что ее муж назначен будет сюда губернатором, и хором заявили, что они были бы очень рады этому. Ее немало обеспокоила такая новость, но муж сказал, что это выдумки местных чиновников. Миша Корсаков побывал в Якутске до Невельских. Здесь он получил известие о женитьбе своего друга. Невельской просил в письме приготовить все к переезду в Охотск. Корсаков обо всем позаботился. Была приготовлена прекрасная "качка" для Екатерины Ивановны - род гамака, который должны нести на себе две лошади. В "качке" укладывались матрацы, получалась очень удобная постель. Миша, как всегда, аккуратен и старателен, и сделал все необходимое для поездки Невельских в Охотск. Миша уехал из Петербурга раньше Геннадия Ивановича и сразу же помчался в Якутск готовить все для Камчатки и для Амурской экспедиции. Не дождавшись приезда Невельских, он отправился отсюда в Аян. Миша оставил милое, теплое письмо молодым супругам, горячо поздравлял их... Геннадий Иванович должен был на корабле из Охотска зайти в Аян и взять там все, что Миша приготовит для экспедиции. В этом году Миша уехал в Аян, а Невельской отправлялся на Охотск. Они переменились путями. Невельские выехали из Якутска. Все городское начальство и многие обыватели провожали их до заставы. На тракте их всюду встречали радушно. Якуты, услыхав, что едет Невельской, и памятуя его прошлогоднюю поездку, живо подавали лошадей. При одном известии, что он едет, начинался переполох, все полагали, что Невельской опять начнет требовать отчета, как идут грузы. А грузы и теперь шли из рук вон плохо. - Он теперь с бабой едет! - облегченно говорили на станциях, когда поезд капитана отправлялся дальше и ничего страшного не происходило.- Стал добрей! Казаки, сопровождавшие капитана, замечали, что якуты его сильно побаиваются. - Смотрите, он начнет вас мутить! - поддразнивали они погонщиков. - Он прошлый год строго людей наказывал... На Алдане взялся пороть подрядчиков,- отвечали якуты.- А что, он отчета нынче не требует? - Нет... - Хорошо, что он в прошлый год с Аяна другой дорогой ехал, мы боялись, что мимо нас поедет. Чем ближе становилось море, тем подробней представлял себе капитан все, что следует сделать и в Охотске и в Аяне, где и каких брать людей для зимовки. Среди них должны быть куз-нец, плотники, столяр. Каждый должен владеть оружием. Нужен оружейный мастер, два-три слесаря. И помнил, что еще надо мебель купить, пианино, говорят, можно приобрести в Охотске по случаю отъезда всех чиновников на Камчатку. Он думал и думал, глядя то в гриву своего коня, то на вершины ярких берез, шумевших свежей листвой, и по временам вынимал записную книжку, делал записи. В уме его, как я всегда, когда он готовился к делу, складывался обширный план, он все глубже и глубже проникал мысленно в самые мельчайшие подробности этого плана, и всякая мелочь заботила его, а иногда вызывала тревогу. Теперь капитан был свободен от тех мучений, что испытывал он в прошлом году, и вся его энергия была направлена на обдумывание предстоящих описей, на подбор людей, на заготовку припасов и продуктов. Другое движение мысли было как бы вширь, он старался проникнуть умом в те дали края, в которых, как он полагал, таились цель и смысл всего происходившего. Екатерина Ивановна переносила дорогу хорошо. Она не зря скакала несколько дней верхом во время переезда из Горячинска. У нее и прежде навыки к верховой езде были не меньше, чем у Екатерины Николаевны и Элиз, которым она старалась подражать после их беспримерного путешествия. Но вскоре муж заметил, что Екатерине Ивановне трудно, но она терпит. - Тебе плохо, мой друг? - О нет! - отвечала она. Но лицо ее было бледно. На остановках она часто просила мужа оставить ее в палатке одну с горничной Дуняшей. "Бедная моя Катя,- думал Геннадий Иванович, глядя, как она свешивается с седла то на одну сторону, то на другую.- Зачем я взял тебя с собой?" Тело ее, видимо, было избито непрерывной ездой. Она упрямо отказывалась ехать все время в "качке" и пересаживалась то в особое дамское, похожее на кресло, а за последние дни - иногда - в мужское седло. - Геннадий, прошу тебя, поезжай вперед и не смотри на меня,- шутливо говорила она.- Я лягу в гамак и отдохну, но позже... Она помнила, как на этом же пути в позапрошлом году вызвала нарекания и упреки Николая Николаевича и его спутников Екатерина Николаевна п как она оказалась чуть ли не обузой для экспедиции. Помня это путешествие и все приключения и неприятности его, Екатерина Николаевна до сих пор терпеть не могла Струве. Катя совсем не хотела обнаружить свою слабость и оказаться в таком же положении. Она не желала быть в тягость другим и заставляла себя ехать. Она хотела, чтобы ее муж гор-дился ею. Замечание, которое сделал Муравьев своей жене, она принимала и на свой счет. Она помнила и другое, что Екатерина Николаевна все же подчинилась и послушалась мужа, который требовал от нее лишь одного - терпеть и привыкать к седлу, и ей после этого действительно стало легче. Она знала, что муж никогда не упрекнет ее. Сначала у Кати болели только ноги и спина. Но за последние дни появились острые боли в животе. "Это от непривычки! -полагала она.- Надо терпеть!" Она бледнела, худела, по улыбалась. Муж тревожился. Начались отроги последнего хребта, приходилось переправляться через горные потоки. В душе Кате ужасно нравилось, что муж такой герой, а так тревожится за нее, так пугается каждого признака ее страданий и озабоченно расспрашивает, когда что-нибудь замечает. Он очень чуток и видит все. Она успокаивала его и переносила боль, чувствуя, что это все ради него. Лишь сон успокаивал ее. Она каждый вечер ждала, что наутро уже привыкнет и боли прекратятся и она 635 встанет такая же здоровая, какой была всегда. И на самом деле она вставала бодрая и веселая. Но стоило пуститься в путь, как тело начинало ныть, настроение падало, тряска бередила больной живот... Она терпела, ждала остановки на обед, ложилась в гамак, а потом ждала ночлега и опять надеялась, что утром встанет здоровая... "Зачем я ее взял?" - упрекал себя Невельской. Когда-то он сам говорил ей, что не надо поддаваться усталости, а теперь сетовал на себя за это. Его советы оборачивались против него самого. А она так упрямо следовала его советам. "Что я наделал! Если бы я знал, я бы никогда не говорил ей ничего подобного". В полдень на остановке Екатерина Ивановна подъехала и подняла сетку. По ее потному, посеревшему лицу видно было, что ей очень плохо. Она положила обе руки ему на плечи и, сделав усилие, стала слезать. - Что с тобой? - Я должна закалиться и привыкнуть, не бойся за меня... Я знаю, Екатерина Николаевна мне говорила, надо перетерпеть... Видишь,- улыбнулась она, вставая на ноги,- я совсем не разбита, как тебе кажется, не думай так обо мне. "Лучше бы ты жила в Иркутске",- думал Невельской. Ее взор, казалось, спрашивал: "Ты боишься, что я буду в тягость экспедиции?" - Мне гораздо лучше! - сказала Екатерина Ивановна, идя к палатке, и, вдруг обернувшись, словно догадываясь о его мыслях, взглянула настороженно.- Поверь, тебе только кажется, что мне так тяжело! Немного ломит ноги... "Нет, она совсем разбита",- думал тем временем Геннадий. Он больше не верил ее словам. Разбили палатку. Дуняша, служанка Кати,- "смешная индюшка", как в шутку называла ее молодая госпожа, с тех пор как в пути она надела мужское платье,- опять сказала Геннадию Ивановичу, что к барыне нельзя, а сама ушла в палатку. Они там долго пробыли одни. За Геннадием Ивановичем прислали, когда Катя легла. Видно, ей стало полегче. - Сядь рядом,- попросила она.- Расскажи мне что-нибудь. Я завтра, наверное, буду совсем здорова... Я не могу сказать тебе... Ну, словом, у меня сегодня очень болит живот... Он стал рассказывать ей про Крым, Севастополь и Турцию. Она любила слушать его рассказы о путешествиях. Они утешали и убаюкивали ее, как колыбельная, все эти исто- 636 рии, в которых поминались корабли, гиляки, турки, описи и матросы Чуть свет во мгле замерцали фонари. Невельской вышел из палатки. Началась укладка, вьючанье. Завтрак уже был приготовлен. И вот все снова уселись верхами. Катя немного задержалась в палатке. - Сегодня поезжай в гамаке, прошу тебя,- сказал муж, когда она вышла. Она улыбнулась. - Да, я сегодня поеду в гамаке. Взор ее ликовал, она видела его тревогу. А он, не понимая, чему она радуется, тоже обрадовался, решив, что ей полегчало. К тому же он надеялся, что если она не будет сегодня ехать в седле, то ей в самом деле станет легче. Она взяла роман Эжена Сю, опустилась в гамак и засмеялась от удовольствия. Тут было удобно... Накануне прошли самый трудный участок через хребет. Виды - чудо. Нынче опять лес и болото. А Невельской уселся в ее, похожее на кресло седло и, свесив ноги на одну сторону, снова обдумывал свои планы. Он решил, что возьмет в экспедицию кузнеца с "Байкала". Это прекрасный кузнец! Они вдвоем с Коневым работали в кузнице у гавайского короля. В памяти являлись лица матросов, знакомых казаков. Теперь у капитана были высочайшее повеление занять Амур и бумага от губернатора, разрешающая брать в любом порту с любого корабля любого человека в свою экспедицию. Теперь уж ему не мерещилось по ночам, как под грозный бой барабанов с него перед строем срывают эполеты. На душе у Геннадия спокойней... И кажется ему, что Кате в самом деле лучше. "Слава богу!" - думал он. К полудню Геннадий Иванович устал. Он почти не спал эту ночь. - Ложись в гамак, я отдохнула и чувствую себя значительно лучше,-сказала Катя по-французски,-а ты поспи. Ведь ты не спал всю ночь. Она села в седло, а он, счастливо улыбаясь, залез в гамак. "Да, я мнителен,- думал Невельской, засыпая,- Мне все кажется, что ей очень тяжело, но она окрепла и прекрасно сносит все, какая умница и молодец!" Он спал долго и, проснувшись, подумал: "Какое счастье, 637 что она со мной... Какое это счастье - проснуться и увидеть любимого человека, знать, что ты любишь и сам любим!" А кругом болота, у самого носа грязные хвосты и крупы лошадей, забрызганные грязью. Гнилой лес, трава. Когда-то Геннадий мечтал о морских путешествиях, о перестрелках с пиратами, абордажах, сожжении неприятельских кораблей. А теперь он понимает, что, для того чтобы получить настоящий широкий выход к морю, не следует сторониться ни болот, ни грязных конских хвостов, ни вьюков; надо уметь командовать якутами и казаками так же хорошо и справедливо, как матросами. Он подумал, что в книжку надо еще записать о кирпичах. Он занимался теперь лошадьми, грузами, фуражом, кирпичами. Кто-то догонял его, хлюпая копытами по болоту. На гнедой длиннохвостой кобыле вскачь неслась Дуняша. Ее волосы растрепались. Она сидит в седле по-мужски. Покрасневшее лицо ее полуприкрыто белым платком, закрывающим щеки и уши. - Барин, Катерине Ивановне плохо! Скорей! - крикнула она и на скаку завернула коня, как лихой наездник. Невельской выпрыгнул из гамака и кинулся к жене. Якуты придерживали ее. Караван встал. - Сними меня,- чуть слышно сказала Катя. Он стал помогать ей. - Милый мой... Мне страшно больно... - И она, кладя ему голову на плечо, горько расплакалась. Катя не могла шевельнуть ногами, свести их вместе. Тело ее - сплошной синяк. Она не могла встать. "Боже, что я с ней сделал!" Невельской приказал сейчас же разбить палатку и разводить костер. До Охотска было недалеко. - Холдаков!-позвал он урядника.- Сегодня больше никуда не едем. - Тут недалеко, Геннадий Иванович, на носилках донести можно,- возразил казак. Когда Катю уложили в палатке, она взяла руку мужа и прижалась к ней лицом. Он почувствовал, что она горит. - У тебя сильный жар,- с тревогой сказал он. Ее губы высохли и покрылись корками. Вдруг она услышала, что он плачет. Он опустился перед ней па колени. - Геннадий! - приподнялась она и порывисто обняла его. Она была смущена и поражена, что ее муж умеет так рыдать. Его слезы придали ей силы. Екатерине Ивановне казалось, что он нуждается в ее помощи, что без нее он несчастен. Ей стало жаль его. "Никогда, никогда ничего не удается мне так, как я хочу!" - в горькой досаде думал он. - Зачем я взял тебя! - Я сама хотела этого,- проговорила она, откидываясь. Ночью она бредила. Утром Невельской приказал каравану идти вперед. Он оставил при себе Авдотью, казака и двух якутов с лошадьми, а в Охотск написал письмо с просьбой немедленно выслать доктора. Глава 33 В ОХОТСКЕ Последние десять верст матросы, высланные из Охотска навстречу Невельским, Екатерину Ивановну несли на носилках. Поздно ночью переехали через озеро на лодке. Слышно было, как, идя по глубокой гальке, люди бухали в нее ногами. Впереди шел казак с фонарем. Время от времени отчетливо слышался какой-то грохот. - Что это шумит? - спросила Катя. - Это кошка шумит,- ответил один из охотских матросов,- накат. - Это шумит море,- сказал муж, шедший все время рядом.- Рушится волна на берег... Вот, слышишь, опять... - Море...- слабо пролепетала она. Так вот оно, огромное, грозное, бескрайнее. Шторма нет, ветра нет, тихо, тепло, а такой грохот.- Как оно шумит! - сказала Катя, прислушиваясь внимательно. Оттого что самого моря не было видно, а оно лишь угадывалось, его грохот казался еще грозней. Она впервые в жизни слышала шум настоящего моря. Она выросла в Петербурге и открытого моря не видела никогда, как никогда не слыхала шума прибоя. Это походило на шум ветра в лесу. Шумело "его" легендарное море, о котором он так много рассказывал. Грохот 639 волн становился все отчетливее, и ей казалось, что грохочет сам громадный океан, и все величие дел ее мужа и его мыслей становилось необычайно понятно ей. Шум прибоя возбудил в ней интерес, а с ним и те силы, что исцеляют. Послышались голоса, из тьмы подошли люди с фонарями, муж о чем-то заговорил. Невельским была приготовлена квартира у священника. Бывший начальник порта Вонлярлярский сдал дела и уехал, а в Охотске всем распоряжался родной брат бывшего старшего лейтенанта "Байкала" Павел Казакевич, приехавший сюда на службу. Он отправлял людей и грузы из Охотска на Камчатку. Жил он на холостую ногу. Большой старый дом Лярского, где когда-то пили, играли в бильярд, где в передней на старом плюшевом диване сидел лакей, назначен был теперь на слом и стоял черной безмолвной громадой без огней... На квартире Екатерину Ивановну осмотрел врач, дал ей лекарство и наставления. Невельской опять почти не спал ночь. Взошло солнце, ставни открыли. Катя лежала бледная, но повеселевшая, радуясь солнцу, светившему сквозь стекла. - Сегодня уж никуда не надо ехать! От одной этой мысли я чувствую себя лучше! Ей хотелось вскочить, почувствовать себя совсем здоровой, выбежать на солнце. Но она помнила, что врач велел лежать не шевелясь. - Не беспокойся,- весело сказала она озабоченному мужу,-я все вынесу... И поеду с тобой...- И мечтательно добавила: - Да... по морю. Он был рассеян, без надобности хватал вещи, вертел их в руках. В душе он решил, что ни в коем случае не возьмет ее с собой. Позже он ушел по делам, потом она услышала, как он вернулся и кого-то бранил на улице. Наскоро позавтракав, он дал наставления попадье, как ухаживать за больной, что сделать, если у нее начнутся боли, кого и куда послать, чтобы вызвать его, и сам, попрощавшись с Катей и поцеловав ее, ушел в порт. К Кате собрались местные дамы - жены офицеров и чинов-пиков, еще не уехавшие на Камчатку. Слух о том, что юную хорошенькую жену капитана Невельского принесли ночью на 640 руках, уже прошел по Охотску, п все желали ее видеть и помочь ей. Уже известно было, что она племянница иркутского гражданского губернатора и только что вышла замуж. Недавно было получено письмо ее мужа к Казакевичу, и в обществе еще тогда стало известно, что Невельские хотят купить здесь мебель у кого-либо из отъезжающих чиновников. Дамы принесли сласти, фрукты. Оказалось, что одна из них готова продать свою мебель. Муж пришел домой и застал целую компанию оживленно щебечущих женщин, старых и молодых. На столе он увидел ананасы, апельсины, яблоки... И тут же соленая черемша и клюква... Когда дамы разошлись, Катя взяла апельсин и, счастливо улыбаясь, показала мужу. Она сказала, что здесь все распродаются и уезжают, одни в Россию, другие - на Камчатку, и что ей предложили мебель... Но ей кажется, что дорого просят. - Пожалуйста, Геннадий, сходи и посмотри! Она заметила, что у него сегодня какой-то странный и неодобрительный взор. - Ах, капитан! Почему такая строгость? Ведь мне в самом деле лучше... Невельской увидел, что болезнь не пугает ее и она готовится к переезду и к устройству на новом месте. Он сидел как вкопанный. Она, больная, только что перенесшая тяжелейший путь, думала о том, чтобы была мебель и письменный стол у мужа! Никто и никогда так не заботился о нем! И это в то время, когда он мысленно уже отправил ее обратно к дяде... Катя узнала в этот день массу новостей. Что тут, например, можно из-за океана заказать прекрасные вещи, и все очень недорого... - Дамы исправляют нам нашу политику,- шутливо добавила она. Дивясь характеру своей Кати, он пересел к ней поближе. - Но знаешь, я хочу сказать тебе... Ангел мой! Прости меня... - Что такое? - испуганно спросила она.- Письма? Екатерина Ивановна очень тревожилась за сестру, как та переносит разлуку, ведь они всегда были вместе. - Писем нет... Я хочу сказать тебе... Я не могу взять тебя с собой в залив Счастья. Оставайся здесь, и по зимнему пути ты спокойно возвратишься к своим. 641 - Как? - она вдруг расхохоталась. Он уверял, просил, умолял. Она смотрела с удивлением, потом снисходительно и, наконец, натянув одеяло, обиженно умолкла, и ему показалось, что даже побледнела. - Тебе хуже? - встрепенулся он. Она тоже встрепенулась, испугавшись, что он понял все по-своему. - Я скоро выздоровлю и поеду с тобой! - властно сказала она.- Но как же ты хочешь отправить меня в Иркутск? - поднимаясь, произнесла она с чувством.- Ты хочешь трясти меня снова? Да и как ты будешь один! Ты хочешь, чтобы я получала твои письма через год? Его, моряка, чуть ли не всю жизнь проведшего в казарме и на корабле, глубоко трогало проявление ее любви и заботы. Он капитан, вахтенный начальник, ему отдавали приказы, его награждали, отличали, давали чины, но никто и никогда не заботился о нем. До него самого дела не было. И служба так сжилась с ним, что стала, исполу с наукой, его личной жизнью. И вот теперь он вдруг возвратился в давно забытый, счастливый мир, где есть ласка, нежность, радость, любовь. "Да, она именно ангел",- думал он. Ему было приятно, что она, юная, красивая, умная, желает уюта для него, заскорузлого в грубой и жестокой жизни человека. Он, словно в детстве, почувствовал нежную руку матери па своей голове. Он никогда бы прежде не подумал, что на Амуре нужна мебель красного дерева, удобный письменный стол. Но он не мог рисковать ее жизнью ради своей радости и опять стал просить ее вернуться в Иркутск. Екатерина Ивановна и слушать ничего не хотела. - Кроме страданий, я тебе еще ничего не причинил. Из-за меня с первых же дней ты заболела, перенесла муки. Она молча повела головой. Руки ее протянулись к нему. Она ласково тронула его голову и склонила к себе на грудь, утешая сю как ребенка. - Скоро я буду здорова. Я никогда не думала, что ты можешь плакать!-сказала она ему.- Ужасно! Ты помнишь? И, как бы ужасаясь тому, что она довела его до слез, она опять обнимала его. - Ты пожалел меня? На ее лице были и смущение и радость. Она смотрела в его лицо, не веря своему счастью, с удивлением рассматривала его брови, глаза. 642 Утром пришел врач. - Ну, как? - спросил Невельской, когда тот вышел от больной. - Организм молодой и крепкий, поправится быстро. Ей значительно легче. Но нужен длительный отдых. Надо отлежаться... По-прежнему грелки на живот. Еще три дня полный покой, сон, опий... Однажды Невельской вошел из соседней комнаты и сказал: - Мой "Байкал" входит в бухту. Екатерина Ивановна быстро поднялась и, откинув локоны, подошла к окну. - Зачем ты встала? - Я уже могу подниматься,- сказала она. Она уже много раз смотрела в окошко на море. - Это удивительно! - мечтательно произнесла Катя.- Первое судно, которое я вижу в своей жизни, твой "Байкал" . Мы пойдем на нем с тобой в залив Счастья... Я там так обставлю свое гнездышко, что ты будешь доволен. Ты не знаешь, как мне скорей хочется на твой Амур! Итак, я поплыву на "Байкале"! Она представляла себе жизнь зимой в заливе Счастья: холод, льды, замерзшее море и грозные скалы в снегу. А в глубине ущелья маленькие домики. Один из них уютный, теплый, с чудной мебелью. В нем так хорошо! Если бы еще купить рояль!.. Сегодня попадья, к великой радости ее, сказала, что госпожа Козлова согласна продать фортепиано. Катя с нетерпением ждала, когда же наконец врач разрешит ей выходить и она попробует сыграть на своем фортепиано. В уютном гнездышке будет для мужа отдых, покой и счастье, а весной придет сплав, к нам в гости приедут Муравьев и Екатерина Николаевна. Они мечтали об этом... "Фортепиано, фортепиано!"-ликовала душа ее. Ей чудились сонеты, романсы, вальсы и веселые мазурки в одном из домиков, занесенных снегом. Болезнь отступила прочь, и вскоре Катя почувствовала себя совершенно здоровой. ~ Опять приходил доктор, сухой красноносый человек в ссевшемся морском мундире, садился рядом, трогал пульс, прощупывал живот. - Еще полежать, достопочтенная голубушка моя Екатерина Ивановна. 643 - Как? Лежать? - вскидывая голубые глаза, удивленно спрашивала она.- Ах, доктор, вы ошибаетесь, я совершенно здорова! - Вам нельзя ходить,-бормотал он.-Да-с! У вас было воспаление кишечника... И это не проходит так быстро. Лежите. - Мне нельзя ходить? Нельзя вставать? Но я уже второй день с утра до вечера бегаю по комнате. - И очень дурно-с! Дурно-с, смею заметить. Вы погубите себя! Это даст осложнение... В этот день Невельской, придя с пристани, нашел кровать пустой. Катя выбежала к нему из соседней комнаты. - Я здорова! - воскликнула она.- Какое чудесное фортепиано, оно совсем не расстроено, маленькое, из полированного красного дерева, в тон мебели. Оно войдет в любую самую маленькую комнату. Это будет великолепный ресурс в нашем уединении. Воодушевленная представлявшимися ей картинами, она ходила по комнате. Она любила озадачить своего мужа. Он, такой умный, строгий, страшно деятельный и великий, терялся в такие минуты. Она заявила, что не хочет сегодня обеда, что она сыта, съела ананас, обсыпав его ломти сахаром. - Сама Жорж Санд могла бы описать наше путешествие,- говорила она.- Только, конечно, не как Дюма описывает бедную Полину Анненкову в романе "Учитель музыки". Она могла бы написать роман "Учительница музыки". Я бы учила детей гиляков игре на фортепиано. "Женщина должна беречь свою красоту и здоровье",- вспомнила она советы своей тетушки. В Иркутске это как-то смешно было слышать. Нет, не беречь! Я готова жертвовать собой. Она была уверена, что ее красоты и здоровья хватит надолго. Я ли не здорова? О-о! Мне еще далеко до старости! Правда, в Охотске, впервые взглянувши в зеркало, она ужаснулась, заметив перемену в своем лице. Как оно поблекло и вытянулось. Она была дурна, бледна, худа. Но сейчас опять лицо ее оживленно и блещет красками юности. Глаза снова зажглись, игра не прекращается в них. Это душа, полная жизненной силы, выражается в их взгляде. - А ты знаешь, я наконец нашел прекрасного кузнеца! И она радовалась, что он нашел кузнеца. А он радовался фортепиано. 644 - Я должен сам проверить все оружие, я занимаюсь этим. Kстати, ты должна научиться стрелять из пистолета... Но вот несчастье, бумаг нет из Петербурга! Неужели опять все будет как с инструкцией?! - Да, это важно,- соглашалась она, все более проникаясь уважением к казенным хлопотам и заботам. Муж и жена приехали на "Байкал". В первый раз в жизни Катя вступила на корабль. - Это твоя каюта? - спросила она, спустившись вниз. - Да, это моя каюта. - Ты тут мечтал? Он молча кивнул. - И плакал? Она кротко, ласково и стыдливо склонила голову и прислонилась лбом к его груди. Он обнял ее. Она нашла губами его губы и крепко поцеловала. - Ты думал тут обо мне? - Да... Она опять поцеловала его. - Я мечтала идти на этом судне, с тобой, в твоей каюте... - Но может быть, я возьму еще одно судно в Аяне. Тут нет никаких удобств. Я строил это судно для себя. Как объяснить ему, что именно здесь ей хочется идти. Именно в этой маленькой каюте без всяких удобств, где он жил так долго. Тогда можно почувствовать, как он жил, что думал. - Какой веселый наш-то? - говорили матросы на "Байкале", проводив капитана с женой. - Вот он прошлый-то год дичал! - сказал Иван Подобин.- Как она ему голову-то вскрутила! А какая вежливая, здоровается со всеми за ручку и расспрашивает. - Попал Геннадий Иванович в штрафную! - смеялись матросы. - У меня почти все готово,- говорил Невельской, возвратившись домой,- а бумаг нет. Я держу судно, до зарезу нужное в другом месте. Завойко проклянет меня. Он и так ненавидит меня. Я понимаю, что ему нужны суда. Утром вошел вестовой. - Геннадий Иванович, к вам курьер... - Слава богу! - просветлел Невельской.- Ангел мой, как я счастлив! - сказал он, целуя жену.- Я иду! 645 Глава 34 ПЕРВЫЙ ОФИЦЕР Мичман Бошняк, честь имею явиться! - представился стройный и рослый, совсем юный офицер, с лицом, забрызганным грязью, пыльный и, видимо, порядком измученный. Ему не более двадцати лет. Он гнал всю дорогу сломя голову, стараясь как можно быстрей доставить бумаги капитану Невельскому, о котором много наслышался. Бошняк, как и многие другие офицеры, приходил в Петербурге в гостиницу "Бокэн", но не застал там Невельского. Его родственники - костромичи, земляки открывателя Амура. Через родственников Геннадия Ивановича они пытались хлопотать за юного Николая, но капитан уже уехал. Бошняк добился посылки его курьером в Охотск. - Не ваш ли батюшка Константин Карлович? - спросил Невельской. - Да, это мой батюшка! - сильно покраснев, ответил Бошняк. - Так я очень рад земляку, очень рад,- крепко пожимая сильную руку офицера, сказал капитан.- Давно знаю вашего батюшку! Как он поживает? Садитесь, пожалуйста, Николай Константинович. Невельской тут же вскрыл и просмотрел бумаги. На этот раз все было благополучно и прислали их почти вовремя. - Как же вы доехали, Николай Константинович? Невельской очень рад был, что бумаги прибыли и что доставил их такой славный малый, сын хороших знакомых. На щеках юноши снова вспыхнул густой румянец. Его черные брови взлетели вверх, а синие глаза метнули воинственные огни. Он с чувством говорил про дорогу через Сибирь, ноздри его раздувались, когда он описывал, какие потоки набухли в горах во время дождей и как он переплывал их с опасностью для жизни. Все лицо его ожило. Столько душевного огня, возможно, совсем не надо было вкладывать в рассказ о таких простых событиях. Но мичмана все вдохновляло, все казалось ему необыкновенным: Сибирь, скачка верхом, расстояния, трудности переезда. Душа его ликовала, что он исполнил все хорошо, прибыл 646 вовремя, перенес стремительное путешествие от Якутска. Он, кажется, считал это подвигом. Невельской понимал его прекрасно, сам еще не отвык от такого удальства, но именно это и нравилось ему в Бошняке. Он слушал мичмана, улыбаясь, как бы видя самого себя. А Бошняк думал: "Я счастлив, что вижу самого Невельского". Он продолжал рассказывать про ужасные затруднения в пути, про бурю в горах, ломавшую столетние деревья, когда в комнату вошла Екатерина Ивановна. Бошняк знал, что капитан приехал в Охотск с женой, но не интересовался подробностями, как и многие молодые люди, погруженные в самих себя и в свои ощущения, в свои воображаемые страдания и подвиги. И вдруг он увидел перед собой спокойное, юное лицо, немного возбужденный взор, чуть выпуклый белый благородный лоб, золотистые локоны. Она в голубом платье, в котором какая-то смесь, непонятная для молодого мичмана,- не то это что-то вроде утреннего капота, не то что-то похожее на вечерний туалет, но для вечернего, кажется, слишком ярко. Бошняк сильно смутился. Капитан представил его земляком и сыном добрых знакомых. Мичман готов был сквозь землю провалиться, опасаясь, что жена капитана слыхала, что он тут говорил. Ему только сейчас пришло в голову, что ведь она сама проехала, этими дорогами, и ему стало стыдно своего хвастовства. Она с кротким взглядом, как в насмешку, спросила про дорогу. Бошняк стал сам не свой: менять мнение о дороге было поздно и неловко, уверять, что она тягостна - того глупей. Екатерина Ивановна, видя его замешательство, сказала, что по приезде в Охотск она несколько дней не могла подняться с постели. За обедом Невельской расспрашивал Бошняка о Петербурге и Николае Николаевиче, а Екатерина Ивановна - о Екатерине Николаевне и очень сожалела, что мичман не задержался в Иркутске и не привез оттуда никаких новостей. Потом Невельской стал рассказывать про прошлогоднюю экспедицию, хотя Екатерина Ивановна слыхала это много раз, но была очень внимательна, так как муж сегодня был в ударе и 647 говорил все по-новому, рисуя особенно яркие картины, а ее очень интересовало, какое впечатление производит все это на мичмана. После обеда офицеры отправились в порт, где заканчивались последние приготовления к отплытию. Невельской, желая, чтобы Бошняк взглянул на Охотское море, пошел дальним путем и поднялся со своим гостем на гребень косы. Время от времени на берег накатывал огромный вал и с глухим гулом рушился на гальку. Бошняк с наслаждением подставил лицо свежему ветру. Ему захотелось как-то выразить охватившее его чувство, признаться в чем-то сокровенном. Он был в восторге от того, что стоял на берегу Тихого океана, рядом со знаменитым капитаном. - Вы любите Лермонтова? - вдруг с жаром спросил он. - Очень люблю! - ответил Невельской, понимая состояние собеседника, попыхивая трубкой и мысленно улыбаясь. Рядом с этим юнцом он чувствовал себя солидным, пожилым человеком. - Да, это прекрасно!-сказал Бошняк.- Я люблю его стихи безмерно.- И он подумал: как хорошо, что Невельской тоже любит Лермонтова. "Играют волны, ветер свищет,- вспомнил он,- увы..." Еще более сильное чувство охватило его. Ему хотелось заплакать от радости и восторга и еще чего-то, похожего на тайное горе. Еще он вспомнил: На севере диком стоит одиноко На голой вершине сосна... Ему казалось, что он сейчас, как северная сосна на каменном побережье Охотского моря, бесплодно мечтающая о пальме знойного юга. Они пошли по гальке, направляясь к бухте- большому ковшу, выкопанному лопатами каторжников в течение многих лет, посреди кошки. "Байкал" стоял у стенки ковша. Невельской остановился, взяв Бошняка за пуговицу и, держа ее крепко, долго еще говорил про экспедицию. На корабле Бошняк присутствовал при разговорах капитана с матросами и заметил, что Невельского любят. Он узнал, что Невельской сам набирал этот экипаж. Бошняк, несмотря на молодость, имел опыт, он видел как разумно загружается судно и в каком все замечательном порядке. 648 "Ах, если бы у нас в России было больше гласности! Если бы можно было опубликовать в газетах о подвигах Невельского, об этой необыкновенной подготовке к экспедиции! Как бы тогда вся Россия завидовала мне, впервые услыхавшему все это здесь, па палубе "Байкала", от самого Невельского, да еще где - на крайнем Востоке, в Охотске. Но в России это невозможно... Я бежал из России",- с пылом размышлял он. Прощай, немытая Россия! Страна рабов, страна господ, И вы, мундиры голубые... Хотя в роду Бошняков были люди, служившие в жандармерии и в Третьем отделении, но Николай Константинович любил эти стихи и вид жандармского мундира всегда вызывал в нем чувство стыда. "Да, у нас всюду тайны! Какой позор, какая узость понятий! Тогда как "это" не должно быть тайной". Он твердо решил теперь, после того как все увидел и услышал, поговорить с капитаном Невельским. Еще до самого сегодняшнего дня он колебался. Когда офицеры пришли домой, Геннадий Иванович сказал жене: - Катя! Николай Константинович поступает в нашу экспедицию. Я беру его, и он идет с нами на "Байкале". Прошу любить и жаловать первого из офицеров, отправляющегося со мной добровольно в экспедицию. Это намерение Бошняка сразу расположило к нему обоих супругов. Остаток вечера провели в дружеских разговорах, как в своей семье. Екатерина Ивановна заметила, что Бошняк смущался, когда речь заходила об иркутских ссыльных, пострадавших за декабрьское восстание. После ужина мичман отправился на отведенную ему квартиру. Он думал о Невельском и его жене. Бошняку все еще было стыдно. Смольнянка совершила такое же путешествие, но не придает ему никакого значения. Она едет с мужем! Какой героизм! Какой необычайный человек! И какие глаза! Какая чистота взора, ясность мысли, женственность, благородство... Образы женщин, которых он желал презирать, подобно Печорину, исчезли из его головы и разлетелись в пух и прах. Его байроническое настроение и любовь к Печорину получили первый и сильный удар. И где? В Охотске! Он чувствовал, что тут все не так, как в столицах, все наоборот, что это Екатерина Ивановна может презирать его, а не он ее. "Не презирать ее, а удивляться, молиться на нее я должен. Откуда, как, почему явилась она здесь, в Охотске? Любовь! Любовь ее ведет на подвиг. Она идет туда, а я считаю подвигом свою поездку в Охотск... Я, кажется, счастлив тем, что она будет рядом, что она хоть изредка посмотрит на меня..." На миг он подумал, что мог бы вернуться в Петербург. Уж там он выказал бы все свое разочарование и презрение, сравнив суетный свет с подвигами героев на Востоке. Он, кажется, и ехал в Сибирь ради того, чтобы потом показать "свету", как устал и как всем пренебрегает, хотя бы по службе в это время приходилось исполнять разную черную работу и школить матросню, натаскивая ее в шагистике. Теперь он почувствовал, что все это смешная игра - все его былые замыслы,- и что жизнь предоставляет ему случай совершить настоящие подвиги, о которых, быть может, никто не узнает, но он все же будет участвовать в великом деле. "Я пойду с экспедицией! - решил он.- Неужели, я полный сил, здоровья, испугаюсь жизни -в пустыне, когда юная женщина не боится? Смею ли я довольствоваться тем, что видел только подготовку?" Желание вернуться в Петербург еще жило в нем и боролось с жаждой подвига. - Какой прекрасный молодой человек,- говорил жене Невельской на другой день вечером,- сама судьба послала его мне. Он быстр, распорядителен, настойчив, умеет слушать, сошелся с людьми, всем интересуется. - Я счастлива, если он будет тебе хорошим помощником. Утром на пристани чернела толпа людей. Катя, подойдя к берегу, увидела женщин с маленькими детьми. Всюду были разбросаны вещи, сундучки, узлы. Лица женщин скорбны. Вид у всех такой, как будто происходит народное бедствие. - Люди ждут отправки в Петровское,- хладнокровно сказал муж.- И тут же собрались провожающие и, видно, зевак немало. Он как будто не видел страданий, что написаны были на лицах бедных женщин. У Кати сжалось сердце. Она подошла к толпе. Женщины стали кланяться ей поясными поклонами. Она разговорилась с ними. Оказалось, что это семьи матросов и казаков ждут по- 650 грузки на "Байкал". У трех семей отцы зимовали в заливе Счастья, а у двух - отправлялись вместе со всеми на "Байкале". Невельской заметил беспокойство жены, велел загребному со своего вельбота взять людей и написал записку командиру "Байкала" Шарипову, чтобы тот не держал женщин с детьми на берегу и на палубе, а сразу же поместил их в каюте. Вечером Невельские приехали на судно. Погрузка уже закончилась, и те женщины, которых видела Екатерина Ивановна на берегу, находились в каюте на одних нарах с матросами. Тут же приютились дети. Все было загромождено вещами. Екатерина Ивановна, видя женщин с детьми в таком тесном помещении, подумала, что офицеры могли бы уступить им одну-две каюты. Но она с удивлением услыхала от самих женщин, что они очень довольны. - Разве вам тут удобно? - спросила она, присаживаясь на краешек нары и заигрывая с черномазым мальчиком, которого мать держала за пояс, в то время как он тянул пухлые ручонки к локонам капитанской жены, а ногами выделывал такие штуки, как будто хотел бежать к ней по воздуху. - Тут-то хорошо, барыня! - ласково отвечала его мать, еще молодая, скуластая женщина. - Как же, госпожа! - бойко молвила другая, длинноносая, с выбившимися из-под платка прямыми русыми волосами, возясь на нарах.- Чай, место нам досталось. - Разве можно путешествовать без места? - Всякое бывает, матушка! - заговорила старая черноглазая женщина.- Промышленников в Ситху везут, навалят их, как рыбу. Скотину так не возят. Вон, барыня, на Камчатку народ отправляли. Уж, казалось, распоряжение было, чтоб всем по месту досталось. А как пошли сюда, люди и на палубе улеглись. Вот мы из Америки тот год шли с зятем, с Парфентьевым, так и на нарах некоторым места даже не досталось. Кате стало стыдно, что ее фортепиано и мебель красного дерева так превосходно упакованы и уложены, она опасалась, что этим отнято место у людей. Правда, часть мебели на палубе. Но она слыхала, как муж ссорился из-за каждого лишнего дюйма на корабле. Он говорил, что если загромоздить палубу, то, в случае опасности, артиллеристам неудобно будет. Но все же отрадно было подумать, что куплена прекрасная мебель и старенькое, но все же милое фортепиано. И муж, кажется, не только не стыдился, что взял столько собственного груза, но даже и не подумал об этом. 651 Утром судно выходило из бухты. Разжалованный Охоте к уже не салютовал. Пушки с его батарей, часть которых привезена была Невельским через Камчатку из Кронштадта, теперь были сняты и увезены обратно на Камчатку. Впервые в жизни Екатерина Ивановна выходила в море. Она стояла на юте между мужем, который командовал, и Николаем Константиновичем около рулевого Ивана Подобина и командира корабля Шарипова и с жадным любопытством смотрела, как навстречу кораблю двинулась зеленая масса вздувшейся воды, как зашумели первые волны, как судно вышло из устья реки, как задрожал от этих ударов "Байкал", как разбежались по мачтам люди и как плавно и торжественно стали распускаться над палубой паруса. На волнах множество нерп, они перевертываются через гребни, показывают спины и светлые животы в пятнах. Вдруг ударил морской ветер, раздался свист в снастях, послышались тревожные крики чаек, подлетавших к самому судну, словно для того, чтобы схватить на палубе какую-то добычу. Чайки верещат как-то особенно, словно предвещают сердцу грядущую бурю. Ветер, море, нерпы-акробаты, тревожные чайки, высокие волны в пене - все сразу как-то нахлынуло на Екатерину Ивановну. Она посмотрела на берег. Волны подходили к нему косо, ударяясь сначала где-то далеко в насыпь из гальки, с силой вышибая белые столбы, а потом вдоль берега по отмели мчалось зеленое колесо в белых брызгах; сердцевина его блестит на солнце, как граненое зеленое стекло. Видна огромная кошка, за ней бескрайняя марь, с мелким лесом и гнилыми пнями, а дальше зубчатые голубые горы, гряда над грядой, усеянные мелкими вершинами, как насыпанными из голубого песка. А зеленое колесо бежит по берегу, налетает на обломок огромного пня, ударяет, поднимается туча водяной пыли. Над бухтой и над крышами Охотска синяя большая гора вдруг вся засеребрилась, как в снегу; поднялась и разлетелась во все стороны огромная туча чаек, кажущихся снежинками... Бар пройден, опасное место миновали. Невельской бросает последний взгляд на порт, на синие горы. Вряд ли он видит тучи чаек и зеленые колеса, которые одно за другим катятся под кошкой. 652 - Командуйте, Василий Васильевич,- говорит он, обращаясь к командиру "Байкала". Капитан козырнул. Высокий, сухой штурман Шарипов вытянулся и приложил руку к козырьку. Невельские отправились вниз. Вот Катя в каюте с мужем. Ей все тут нравится. Она представляет себе, как он жил тут, что думал. . В сумерках она снова поднялась на палубу. Море потемнело. Вид был грозный. Бесконечные вереницы волн шли откуда-то издалека, из темного сумрака. Казалось, мрак двигается навстречу. Ей стало жутко. А на западе море горит и клубится дым. Вечером на вахту заступил Бошняк. Ветер свежел. Николай Константинович втайне мечтал, что Екатерина Ивановна подымется на палубу и что-нибудь спросит. Это было бы величайшим счастьем. Иногда Бошняку казалось, что он влюблен в нее, но он старался откинуть эту мысль прочь. "Я боготворю капитана! - говорил он себе.- "Играют волны, ветер свищет..." - в сотый раз повторял он мысленно. Чем 1емнее становилась ночь, тем сильнее чувства охватывали Николая Константиновича. Невельской дал ему мотив и тему для чувствования и размышлений. Он жаждал подвига. Знакомые настроения охватили его с новой силой. Он понимал, что отправляется далеко от своих, что будет трудиться вдали от родины. Предстоят великие открытия, со временем люди узнают о них и поймут все и вспомнят его, юного мичмана Бошняка, который уже сейчас все отлично понимает и готов пожертвовать собой. "Я здесь, может быть, погибну, но я погибну ради будущего". На миг он подумал: "А что, если я в самом деле не вернусь? Как-то странно болело сердце сегодня, когда покидали порт". "Играют волны, ветер свищет",-снова звучит в голове. - Ветер заходит! - недовольно произносит рулевой. - Пошел на брасы! - командует Бошняк так зычно, что никому бы никогда в ум не пришло, что это голос человека, который недавно еще был разочарован. Темнеет. Охотский ветер не шутит. Потянуло стужей. - Одерживай! - громко и отчетливо командует мичман. - Есть одерживай! - отзывается рулевой. Бошняк решает переменить курс. И от сознания, что распо- 653 рядился правильно, что идет там, где плавание - редкость, к устью реки, к Сахалину, что все будут удивлены его подвигом, даже одним тем, что он туда отправился, он чувствовал прилив гордости. Он знал дело, видел, что Невельской доволен им, доверяет. Он готов был служить великой цели капитана, готов боготворить его за то, что в скучной и однообразной жизни, которую видел перед собой Бошняк, Невельской вдруг открыл ему цель. Он мысленно сочинял письмо своим родственникам: "Кто плавал по Охотскому морю, тот может себе представить, какое наслаждение производит..." Бошняк чувствовал в себе здоровье, силу, отвагу, и он все готов был отдать за Невельского и его цель. Он готов даже умереть на виду у него и у Екатерины Ивановны. Он представлял, как ей будет жаль тогда его, как она станет раскаиваться, что приняла его при первой встрече за труса. Играют волны, ветер свищет, И мачта гнется и скрипит. Увы, он счастия не ищет И не от счастия бежит... Пока Бошняк размышлял столь романтически и ждал, что, быть может, Екатерина Ивановна выйдет на палубу, ее жестоко рвало. В каюте был тяжелый воздух. Дуня то и дело подавала тазик и затирала пол. Невельской поднялся на палубу очень озабоченный. Положение жены, которая, едва началась качка, опять заболела, очень тревожило его. Она, видимо, совершенно не переносила море. Но что же будет дальше! Все средства, какие капитан знал, он пустил в ход, но ей не легче. Невельской думал о ней, только о ней, и все вокруг казалось ему укором, что он смалодушничал и согласился взять жену. Но уж теперь выход один - поддерживать в ней мужество всеми возможными средствами. Если же ничто не поможет, то на крайний случай - оставить ее в Аяне. "Слава богу, что со мной Бошняк. Он настоящий офицер, прекрасно держится в любом положении. Недаром его рекомендовали известные моряки - он привез их письма, но не хотел показывать..." Ветер ударил снова. - На фалы! Бошняк убрал часть парусов. Налетел шквал. 654 Капитан принял команду. Голос Невельского зазвучал в рупор. Ночь, бегающие люди, фонари, хлопающие паруса, водяная пыль, мокрая одежда... Бошняк всюду успевает. Он уже не думает ни о себе, ни о Лермонтове. На судне аврал, топот ног по трапам, работа на реях, со смертельной опасностью, но в ушах против воли все время звучит и звучит: Играют волны, ветер свищет... Увы, он счастия не ищет... Ему казалось, что он простился со всем старым миром и туда больше не вернется... Шквал ушел... Немного покачивает. Дуня прибежала на палубу и сказала, что Екатерине Ивановне совсем плохо. Невельской сбежал вниз. Катя сказала слабо: - Геннадий, ты нужнее там. Она слыхала про железные законы морской жизни и согласна была подчинить им себя совершенно. Ей стыдно было своей слабости, стыдно, что муж видит ее в такой немощи, такую растрепанную. Невельской почувствовал, что она запугана его морскими рассказами о законах на судне, подумал, что мужчины из хвастовства и желания удивлять своих юных возлюбленных наговаривают им не то, что надо. "И вот бог наказал меня за хвастовство. Она все терпит и ничего не хочет знать..." На счастье, ветер стал утихать. Волны улеглись, и качка прекратилась. Екатерина Ивановна хотела встать, болезнь ее исчезла так же быстро, как и появилась. Муж помянул, что ждет встречи с Мишей Корсаковым, который ожидает "Байкал" в Аяне. Он говорил, что ей надо больше бывать на людях, разговаривать, отвлекаться, иногда так легче переносить качку. Утром в иллюминатор ярко засветило солнце. Екатерина Ивановна пожаловалась, что все время слышит какое-то гудение. - Что это? - спросила она мужа.- Вот, слышишь? Невельской прислушался и засмеялся. - Это Николай Константинович стихи читает,- сказал он. 655 Глава 35 ТРЕВОЖНЫЕ ИЗВЕСТИЯ __ В Аяне, едва бросили якорь, явились Кашеваров и Корсаков. С ними приказчик Березин - он должен отправиться в Петровское с Невельским. Миша такой же юный, как Бошняк, но куда осанистей; он теперь майор. У него такие же ясные, голубые глаза и такой же румянец, как у Николая Константиновича. Невельской все подсмеивался над ним в Петербурге, желая ему вместе с чином и майорское брюхо, но Миша строен по-прежнему. - Миша, милый Миша,- пылко и восторженно говорил Геннадий Иванович,- вот она, моя жена! Она едет в пустыню нести со мной крест, услаждать мое одиночество. Ах, Миша! Как я счастлив!.. Миша, Николаевский пост оставлен! Кашеваров поздравил Невельского и поцеловал ручку Екатерины Ивановны. Он тут же озаботил Геннадия Ивановича. - От Орлова зимой было одно письмо, и с тех пор ничего нет. "Охотск" до сих пор не пришел Дошли слухи через туземцев, что всю нашу экспедицию на Петровской косе вырезали. В первый миг Невельской подумал, что и в прошлом году то же самое говорили. Он не желал поддаваться тревоге, хотя отчетливо представлял, что надо быть ко всему готовым. - Да, "Охотска" нет! - сказал Миша. Выражение лица его переменилось. Невельской и сам был озабочен этим. Входя в гавань, он видел, что "Охотска" нет. Стоял "Шелихов" -компанейское судно, пришедшее с пушниной из Америки. Приехал капитан "Шелихова" Мацкевич - плотный мужчина среднего роста, с белокурыми волосами и со вздернутым носом. Невельские пригласили гостей вниз. Вместе с офицерами приглашен был и приказчик Березин, еще молодой человек лет тридцати, рослый, плечистый, с окладистой бородой, с желтыми подстриженными волосами. У него серые глаза и большой нос. Появилось шампанское, хлопнула пробка. Все выпили за здоровье молодых. Кашеваров, казалось, повеселел. Он держался просто, без былой натянутости. 656 Екатерина Ивановна впервые в жизни сидела вот так - в каюте, в компании молодых моряков. Голоса у всех резкие, грубые. Тут не то, что в салоне у тетушки. Бошняк молчал, чем-то встревоженный, Березин сидел у края стола, глаза его сверкали. Ему от души понравилась жена капитана, она держалась просто, словно не была племянницей губернатора. Невельской сказал, что он уговаривает ее остаться в Аяне, но она не соглашается. Снова хлопнула пробка. Понемногу разговор перешел на неприятные известия из Петровского. - Если экспедицию в Петровском вырезали,- сказал Березин, которому хотелось не только напомнить об опасности, но и громко заявить свое мнение,-то...-он, хитро улыбнувшись, добавил, глядя на капитана: - Орлиному глазу, Геннадий Иванович, воронья слепота не указ, но, по-моему,- он опять сверкнул взором,- надо выловить этих гиляков, которые пошли на измену, и наказать! Березин, единственный невоенный мужчина в этой компании, настроен был воинственнее всех. Невельской знал, что Орлов его родственник. И Березин, и Дмитрий Иванович, и Фролов, да еще камчатский исправник Федоров, кажется, женаты на родных сестрах, дли что-то в этом роде. Через нескольких сестер с их многочисленными родственниками чуть ли не все служащие в этом краю породнились между собой. В прошлом году, когда Невельской встретил Березина в тайге на тракте, приказчик был выбрит чисто, и теперь удивительно было, как он успел отпустить такую бороду. Тогда в тайге грудь его была перепоясана двумя белыми шарфами, наподобие лосиных ремней, что носят военные. Видно, он желал казаться поважней и внушать якутам уважение своим видом. У Березина спросили, не приходилось ли ему встречаться с гиляками. - С гиляками не видался, но про них слыхал. И берусь идти с десантом. У меня привычка: иду в тайгу с товаром - два пистолета и кинжал всегда с собой! Вхожу в юрту, как домой, и никто меня никогда не тронет. Сплю спокойно. Пистолеты не показываю. Прежде, бывало, боялся, в Монголии и в Забайкалье. Если не чисто место, сплю, бывало, а палец держу на курке... Невельской еще в прошлом году слышал, как Березин ехал 667 с монгольскими разбойниками тысячу верст и как дружно жил с ними. Лет пять тому назад он служил в Кяхте у богатого купца. Он жил с женой этого купца, принудив ее к этому силой. Березин уверял, что все время потом у них была горячая любовь, купчиха была красавицей... Видно, из-за этого и при: шлось Березину убраться из благодатной для торгашей Кяхты в Якутск. Тут поступил он приказчиком в Компанию, объездил все закоулки обширного края. Он с большой охотой шел на Амур, куда был назначен по просьбе Невельского. Известие о том, что в Петровском вырезали отряд Орлова, было не для праздничного стола и не для свадебного пиршества с друзьями. Невельской шутил, пил и угощал, но втайне сильно озаботился. Быть может, Березин прав, придется брать Петровское штурмом, искать виновников и расправляться с ними. Миша тоже задумался. Он был удручен тем, что Невельской женился на Екатерине Ивановне. После отказа капитану у Зариных Миша решил, что введет его в свою семью, выдаст за него свою сестру Веру. Как бы это прекрасно было. И сестра так ждала, что Невельской приедет погостить вместе с братом и познакомится с ней. А он помчался в Иркутск, видно, не имеет гордости... Папенька и маменька тоже ожидали. Лучшей жены, чем Вера, Невельскому и желать бы не надо! Она тиха, скромна, домовита. Миша смотрит на Геннадия, как на человека, который нехорошо поступил, разрушив все его планы, как бы вторгнулся в семейную жизнь Корсакова и нарушил ее спокойствие. Правда, Миша вежливый, исполнительный, воспитанный и для него же старался, заказал для Екатерины Ивановны в Якутске "качку", приготовил все, что нужно для переезда Невельских в Охотск. Но закрадывалось сомнение, любит ли его Катя, если в прошлом году ему отказала? Может быть, даже и не любит. А как Вере будет обидно!.. И вместе приезжали бы с ним домой, отпускал бы нас иногда Николай Николаевич погостить. Когда спустя часа два все поднялись, Невельской условился с Кашеваровым на завтра о военном совете. Миша несколько задержался по просьбе Геннадия Ивановича. - Ты знаешь, Миша,- сказал Невельской,- не хотел я тебе говорить... Печальное известие... Христиани умерла. - Как? - поразился Корсаков. - Да, на Кавказе от сыпного тифа. Она не поехала во Францию. "Она не хотела уезжать из России",- подумал Миша. Когда все разъехались, Невельской рассказал жене все, что 658 он думает об экспедиции, и о том, как придется теперь действовать. Катя еще неясно понимала, что она может стать свидетельницей военных действий, быть может, увидеть битву. Она подумала о раненых. - Будет ли с нами доктор? - спросила она. - Да, мы берем здесь доктора. С нами будет морской врач Орлов, однофамилец Дмитрия Ивановича. Мы берем здесь несколько казаков и грузы. Я намерен забрать "Шелихова". У меня предписание на руках брать любое судно, в случае опасности. И я на свой риск и страх заберу "Шелихова" и с двумя судами пойдем к устью Амура, чтобы иметь возможность на одном оставить грузы, а другое держать вооруженным на случай опасности. Утром Екатерина Ивановна поднялась на залитую солнцем палубу. Сегодня, при хорошей погоде, Аян очень понравился ей. Все дома были новенькие, чистые. Горы полукругом охватывали бухту. Всюду зелень. Кашеварова радушно приняла молодую капитаншу. Пока дамы проводили время в разговорах, в кабинете Кашеварова шел военный совет. Невельской потребовал передать "Шелихова" в его распоряжение. Он сказал, что погрузит все на этот корабль, посадит на него детей и женщин, а "Байкал" пойдет с десантом и первым войдет в залив Счастья. Командир "Шелихова" Мацкевич горячо поддержал капитана и сказал, что готов содействовать. Кашеваров приосанился и с важностью пожевал губами. Глаза его уставились на Невельского. - Корабль компанейский, и бумага генерал-губернатора не имеет никакого значения,- заявил он.- Василий Степанович Завойко будет возмущен, если мы отправим "Шелихова" не туда, куда следует, так как этот корабль должен грузиться для Петропавловска. Правление Компании будет также возмущено... Однако, представляя всю опасность, которая грозит делу, я согласен взять на себя ответственность. Только так мы выясним главную суть вопроса. Назначаю "Шелихова" следовать на Амур! Завтра же закончим выгрузку пушнины, и я поставлю всех моих людей на перегрузку. Через два дня Невельские переехали на корабль "Шелихов". Туда же перебрались семьи матросов. Женщины опять поместились вместе с матросами, в жилой палубе, которая была тут грязней и тесней, чем на "Байкале". 659 Невельским капитан судна Мацкевич уступил свою просторную и удобную каюту из двух отделений. Екатерине Ивановне не очень нравился "Шелихов" со всеми его удобствами. Ей жаль было покидать "Байкал" с его маленькой уютной каютой, к которой она уже привыкла. - "Шелихов" нужен на Камчатке,- с досадой говорил Невельской,- с Кашеваровым мы делим ответственность за это судно. Если все благополучно, то "Байкалу" не придется дважды ходить в Петровское. Мы сразу берем здесь все, и оба судна после рейса на Амур отправляются в распоряжение Василия Степановича. Я не могу поступить иначе. Я не верю здешним чиновникам... Им нельзя верить. Даже Кашеваров, по-своему честный человек, и то бывает, что меняет мнение. Тут люди сплошь ненадежны. Если мы с тобой уедем на "Байкале", а потом это судно вернется сюда за второй половиной груза,- бог весть, попадет ли оно снова к нам. Пришлют не то, что надо, или совсем ничего не пришлют. На другой день Невельские простились с Мишей, с Кашеваровым и Аяном. Оба судна с попутным ветром вышли в плавание. - Я приехал в Аян в прошлом году. Смотрю - березок нет,- рассказывал Березин капитану, сидя в кают-компании.- Я к Кашеварову. Он взъярился, шерсть дыбом. Пошли мы хлестаться... Я говорю: "Как?.." Он: "Не твое дело!" Я: "Постой, ваше высокоблагородие!" Ну, дай, думаю, попробую с ним ,по-хорошему. "Зачем, говорю, было березы рубить? Я, Березин, не могу видеть, когда зря березы губят..." Березин держался со всеми офицерами как ровня, сыпал народными выражениями и чаще, чем кто-либо, овладевал всеобщим вниманием в кают-компании. Заметно было, что он хочет казаться оригинальным. Геннадий Иванович объявил всем, что каждый обязан подавать ему свое мнение о действиях экспедиции независимо и открыто. По его приказанию Березин был помещен в офицерской каюте. А тот недоволен был, что его не посадили на "Байкал", где шел десант, которому предстояла схватка. - Еще неизвестно, Алексей Петрович, которому судну больше достанется, если начнется драка,- говорил ему капитан. На этот раз Невельской был доволен Кашеваровым. Боялся ли тот Миши, который сидел в Аяне целый месяц, или он в прошлом году настроен был кем-то против Невельского - 660 трудно было сказать. Но нынче Кашеваров приготовил для экспедиции все. ...Прошли Шантарские острова. Бошняк по-прежнему читал стихи Лермонтова, нес вахту и с немым благоговением смотрел на Екатерину Ивановну. Березин выбрился, оставил лишь усы и опять стал совсем молодым человеком. Он все чистил пистолеты и выходил на палубу, заткнув их за пояс. Он умолял Невельского дать ему шлюпку и десять матросов, когда придут на Петровский рейд, и вызывался первым высадиться на берег. Бошняк надеялся, что первым с десантом на косу отправят его... Понемногу воинственное настроение овладевало всеми. Березин часто разговаривал с боцманом Тихоновым о стрельбе из пушек, выказывая познания в артиллерии. - Воронья слепота не указ, Геннадий Иванович, но уж близко... Надо бы на всякий случай пушки зарядить. Березин вел дневник и вечером кратко записывал все, что произошло за день. Он производил на Невельского впечатление человека, преисполненного сил, которому некуда девать на корабле свою энергию. Однажды раздался свисток боцмана, труба проиграла сигнал, весь корабль задрожал от топота ног. Екатерина Ивановна услыхала раскатистый грохот выстрела. Наверху били из орудий. Она весь день ожидала этого с замиранием сердца. Муж предупредил, что назначает сегодня артиллерийские учения, и просил не пугаться. Глав а 36 ПЕРВЫЙ КРЕЙСЕР Видимо, ветер ослабел, но еще покачивало. Авдотья вымыла таз и поставила кувшин с водой. - Мне легче,- сказала Катя. Она еще лежала, но приступ морской болезни прекратился. Наверху послышался голос мужа. Она почувствовала, что он близко, почти рядом. Это было ее утешение. Все дни тяжелого перехода от Аяна в залив Счастья он проводил наверху. 601 Он часто уходил ночью и возвращался мокрый и застывший, но веселый и счастливый, и сразу с жаром рассказывал, что делается наверху, какой-нибудь забавный случай, например, как Бошняк лазил с матросами на рею и помогал им, а потом съехал на руках по снастям прямо на палубу. По рассказам мужа она представляла все, что делается наверху. Он садился у кровати, брал ее за руки, и ей становилось легче. У нее был веселый характер, и хотя она болела, но, едва входил муж,- забывалась, шутила, смеялась. Без него ей часто бывало грустно. Она сетовала, что болеет, что почти ничего не может переносить. Она рассказывала ему, о чем мечтала с подругами в институте, о какой жизни... - Ничего, я привыкну! Я уже привыкаю... И я уже отличаю брамсель от бугшприта,- смеялась Катя.- Приподними меня... Когда было весело, припадки болезни проходили. Муж спал мало, отдельно от нее, урывками днем и ночью, вздрагивал во сне, а она в бессонные часы застенчиво любовалась его озабоченным даже во сне лицом. Он так берег ее, что не смел прилечь к ней. Лишь иногда, стараясь забыть недуг, она упрашивала его остаться, обняв руками и потеснившись, согревала в своей теплой постели его озябшее мускулистое тело, жалея его не только за эти бессонные ночи, но и за всю безрадостную и жестокую жизнь, которую она слышала в этом хриплом рупоре, в грохоте волн и топоте ног... Он жил так день и ночь. Он берег и охранял ее и всех на корабле, и успокаивающе звучал наверху его голос. Только она одна видела его слабым, когда он засыпал у нее на руке коротким, мертвым сном. Проводя целые дни в своей каюте, Катя понемногу привыкла по звукам догадываться, что делается на корабле. Вот забегали по палубе, скрипят блоки и снасти - это убирают лишние паруса, поворачивают реи - судно меняет курс. Иногда она спрашивала его, что значат те слова, которые он выкрикивал. Ей страшно было подумать, что делается там, наверху, в эту бесконечную ночь, когда опасность наконец стала так близка. , Снова раздался голос мужа и вслед за тем характерный звук якоря, рухнувшего в воду, и далее длительный лязг якорной цепи, время от времени стихающий. С бака кричит боцман, офицер приказывает еще травить, цепь снова лязгает. - Приехали, что ли, Катерина Ивановна? - подымая голову, спрашивает ночующая в этой же каюте Дуняша. 662 "Неужели конец путешествию? - с радостью и тревогой подумала Катя.- Боже, что-то ждет нас?" - Кажется, приехали,-неуверенно отвечает Катя. "И кажется, все спокойно, никто не нападает",-подумала она, слушая деловые голоса наверху. Ветер стих, судно не качает. - Я иду наверх! - воскликнула она оживленно и вскочила с постели. Она снова чувствовала себя здоровой. Ей хотелось к людям, видеть берег. Авдотья помогла ей умыться и одеться. - Наверху-то холодно! - приговаривала она. Накинув шубку, Екатерина Ивановна поднялась по трапу. "Но что это?" -подумала она, выйдя на палубу. Ни зги не видно было, туман, словно дым, застлал все, даже людей на палубе, и клубами валил в лицо. В воздухе сыро, даже мокро, но не холодно. - Какой туман! - молвила она. Хватаясь за поручни, Катя пробежала мимо рулевого по мокрой и скользкой палубе. Офицеры и капитан стояли у левого борта и о чем-то говорили, иногда показывая руками во мглу. - Где мы, господа? - спросила Катя, появляясь за их спинами. Все почтительно расступились. - Вот здесь Петровское! - уверенно сказал муж, показывая вытянутой рукой куда-то прямо в туман, и добавил с чуть заметной улыбкой: - Так мы считаем. - Так мы в Петровском? - Мы в нескольких милях от Петровского, Екатерина Ивановна,- ответил капитан Мацкевич. "Но почему же якорь бросили?" -хотелось спросить, но она сдержалась. - Мы из предосторожности решили бросить якорь,- догадываясь о ее мыслях, сказал муж. Несмотря на обычный властный и уверенный тон, он, как заметила Катя, был чем-то озабочен и хмурился. На палубе все матросы вооружены. Катя рассмотрела, что у пушек стоят люди. Офицеры наперебой принялись объяснять положение, в котором находится судно. - Ждем рассвета и будем входить в бухту! - сказал Бошняк.- Не простудитесь, Екатерина Ивановна... 663 Туман рассеивался. Все разошлись по каютам в ожидании утра. - Мы далеко от берега, никто не осмелится напасть, но беспокойся,- говорил Невельской, чувствуя, что Катя тревожится.- Предосторожность необходима, хотя, скажу тебе откровенно, быть того не может, чтобы гиляки вырезали наших. Они очень нам преданны были... "Об этом, впрочем, и в прошлом году говорили,- подумал он,- и в сорок девятом тоже уверяли, что нас всех прикончили и что наше судно разбили". Катя задремала, не раздеваясь. Вскоре опять послышался голос мужа. Он уже был наверху. Якорь подняли, и судно пошло. Появилась Авдотья. - Разъяснило, Катерина Ивановна. Берег видать,- радостно сказала она.- Бог даст, придем нынче. Погода хорошая. Катя поднялась и подошла к иллюминатору левого борта. За голубовато-зеленым морем, залитым восходящим солнцем, желтела полоска песков. Казалось, что к ней подходил "Байкал". Катя знала, это судно вооружено лучше, чем "Шелихов", на нем испытанная команда и муж, видимо, послал его вперед. Через некоторое время наверху забегали тревожно. Капитан судна и Невельской о чем-то переговаривались. Что-то передавал сигнальщик. Принимали какие-то сигналы. Видимо, шел разговор с "Байкалом"... Что-то случилось... Однако свистков не было и всю команду не подымали, поэтому Екатерина Ивановна чувствовала себя спокойно. Она, как ей казалось, уже привыкла к особенностям морской жизни. Поначалу ее все ужасало - и этот внезапный стук каблуков опрометью несущихся по трапу матросов, и эта возня наверху, как будто по палубе вдруг начинали таскать всей командой слона или кита, а на деле, как потом объяснял муж, все оказывалось пустяком. Она опять поднялась наверх. - "Байкал" на мели! Сел на мель у самого входа в залив Счастья,- с досадой сказал ей муж.- Наскочили на песчаный риф и сидят, не снимутся никак. С "Байкала" на шлюпке завозили верп, бросали его в воду и тянулись, но сдвинуться с места не могли. На беду, начинался отлив. Возможно нападение на "Байкал". Положение "Байкала", как понимал Невельской, становилось все опаснее. 661 - Нужно соединение всех сил,- объяснил он жене,- и поэтому я приказал лавировать "Шелихову", чтобы быть ближе к "Байкалу", но ветер навстречу очень слабый. Судно подвигается едва заметно. Вдали сошли с песков последние клочья тумана, и на берегу, как сказал наблюдавший в трубу Мацкевич, стали видны какие-то строения. Офицеры навели туда подзорные трубы. - Это наша колония,- утвердительно сказал Невельской.- Сейчас будем стрелять,- предупредил он жену. Он приказал сделать три выстрела из пушки. - Они, наверно, сейчас же ответят на наш сигнал, если там все благополучно. Екатерина Ивановна подумала, выдержит ли она гром выстрелов. Уходить не хотелось. Она беспокоилась, как и все, за судьбу колонии. Хлопнуло в ухо, но она не закрывалась. Было немножко больно. Первый раз в жизни слыхала она выстрел так близко. Один за другим грянули три выстрела. Все ждали. Долго стояла совершенная тишина. Лица офицеров становились печальны. Они старались не смотреть друг на друга. "Ни звука, там все мертво!" - с ужасом подумала Катя, замечая настроение окружающих. Все почувствовали, что там нет никого, все погибли. Не мог военный пост, вооруженный пушками, с часовыми, постоянно наблюдающими за морем, не отозваться. Глаза Невельского яростно засверкали. Он ясно представлял себе, как действовать. Но прежде всего нужно было снять "Байкал" с мели как можно скорее. "Теперь сомнений нет! - думал он с досадой.- Все надо начинать сначала". Он вспомнил Орлова, милую жену его, своих лучших матросов: Козлова, Фомина, Веревкина, Шестакова, Конева, Степанова, казаков, урядника Пестрякова. Не хотелось верить, что их нет в живых. Но подтверждение гибели - налицо. А ветра нет... и "Байкал" в опаснейшем положении, оттуда сигналят, просят о помощи, мель там обсыхает, а "Шелихов" ползет как черепаха. Екатерина Ивановна, не желая мешать, спустилась вниз. - Дозвольте, ваше высокородие,- вытягиваясь по-военному перед Невельским, сказал Березин,- я иду сейчас же на шлюпке на берег и все выясню. - Я бы сам, Алексей Петрович, послал туда шлюпки с вооруженными людьми, но как оторвешь их, когда все нужны? "Байкал" надо стягивать. "Шелихов" медленно, галсами, приближался к "Байкалу". Море было совершенно спокойно. Катя сидела в своей каюте и ждала. Она слышала, как утомленные офицеры спускались в соседнюю каюту. Сквозь переборку доносились недовольные их голоса. Вдруг раздались знакомые шаги мужа. Она услышала, как он необычайно быстро сбежал по трапу и вошел в каюту офицеров. - Господа, идите немедленно все наверх! - громко приказал он. Его голос странно изменился. Раздалась еще какая-то фраза, и сразу зашумели офицеры, опрометью взбегая по трапу. По всей палубе слышался топот ног. Катя распахнула дверь и бросилась за офицерами. Она хотела знать, что же происходит, что за опасность грозит. На трапе ее остановил шагнувший с палубы Бошняк. Он был бледен. Лицо его казалось расстроенным. - Спускайтесь вниз, Екатерина Ивановна! - почти закричал он. В голосе его слышалась нотка отчаяния.- Ради бога, спускайтесь вниз... Он проводил ее по трапу и тут же, как тигр, кинулся наверх. Она вбежала в свою каюту. "Битва началась!" Наверху происходило что-то ужасное. Весь корабль задрожал, казалось, на палубе происходит смертельная схватка. Оттуда доносились шум и крики. Стали слышны женские вопли. Катя живо представляла всю эту картину. Ей хотелось дела, помочь своим, но ее даже не пускали наверх. Вся душа ее возмущалась тем, что от нее скрыли, что там происходит. Она как бы связана, чувствует унизительность своего положения, свою невольную трусость. Ее, как сокровище какое-то, прятали и спасали. "Почему я женщина? - в отчаянии подумала она.- Неужели мне дано лишь терпеливо ждать, когда мой муж и его друзья подвергаются смертельной опасности?" Чувствуя, что она в самом деле бессильна, что не умеет владеть оружием, что у нее нет никаких навыков, чтобы принять участие в том, что происходит наверху, она, рыдая, кинулась на колени перед иконой. 666 - Господи! Они вырезали нашу колонию и теперь хотят убить нас... Боже! Дай силы отомстить нам за наших несчастных братьев! Сохрани жизнь и кровь моего мужа и всех, кто сражается за русскую честь-Дробь знакомых шагов опять пробарабанила по трапу, и в каюту быстро вошел Невельской. Он был бледен необычайно, лицо его вытянулось, но он казался спокойным. Она кинулась к нему с пола и схватила его за руку. - Что там, что за крики, корабль содрогается?.. На нас нападение? Он знал, что ее можно успокоить, лишь объявив о реальной опасности. - Я пришел предупредить тебя... Никакого нападения нет. Но наш корабль в опасности. В трюме образовалась дыра... Судно быстро наполняется водой. - Но тогда мы умрем? - Я не знаю! Все, что в силах человеческих, будет сделано... Господь милостив... Будь тверда, мой ангел,- он крепко пожал ее руки. Ее изумило это ужасное хладнокровие, и она готова была заплакать от радости, что перед лицом смерти он подает ей такой пример. - Если заткнуть пробоину не удастся, мы будем свозить людей на шлюпках на "Байкал". Жди спокойно. Он поцеловал ее в лоб. Через мгновение его голос опять раздавался на палубе. Хладнокровие этого обычно горячего человека поразило ее. "Я должна быть готова сесть в лодку, когда меня призовут",- подумала она, чувствуя в себе частицу его спокойствия. Она стала быстро собираться. Ей было несколько стыдно, что в такой миг он оторвался от всего ради нее, что он должен бегать к ней, когда гибнет корабль... "Нет, мой муж, тебе не стыдно будет за меня!" - сказала она себе. Теперь все было ясно. Разум ее был светел. Страхи исчезли. Спокойствие все больше овладевало ее существом. Она почувствовала, что есть действительная опасность, но что с мужем ей не страшно умереть. Его спокойствие и решимость передались ей. Так же спокойно и быстро, как муж распоряжался наверху, она распоряжалась в своем маленьком мире, переоделась с помощью Авдотьи, надела меховые сапоги, мужскую одежду, собрала серебро, бумаги мужа, драгоценности - память покойных отца с матерью, письма родных, взяла со стола часы мужа и безделушки, немного его и своего белья и, увязав все это, уселась на складной стул. Разум был ясен, и только - она чувствовала - сердце билось с необыкновенной силой. В распахнутую дверь каюты доносился шум и грохот. По палубе перекатывали бочки с порохом, кажется, спускали шлюпки. В темную глубину судна откуда-то сверху вдоль трапа проскользнул и заиграл на полу солнечный луч. "Вот так же будет светить солнце,- подумала она,- а нас всех, может быть, не будет..." Авдотья вскрикнула. Из-под стола побежал ручей, и сразу понесся навстречу ему, тревожно, другой, из-под койки, и быстро явился третий. Струи воды забегали по всей каюте. Невельской сбежал по трапу. Его лицо уже не было так бледно. - Слава богу! - воскликнул он.- Мы почти спасены, нам удалось толкнуть судно на мель и сейчас опасность почти миновала. Под нами песчаный риф. Если бы ветер не отнес нас к мели, мы утонули бы на глубине в десять минут... Подымайся наверх... Вода уже не проникает с такой силой... Он опять исчез. А сквозь переборки каюты ударили потоки воды. Авдотья схватила чемодан и кинулась на трап. Вода бурно поднималась, как в огромной ванне. Всплыли одеяла, белье, течением разнесло салфетки. Екатерина Ивановна с узлом в руках поднялась на палубу. От того, что она увидела там, сердце ее обмерло, и она вмиг позабыла о своих погибших вещах. Все уже были наверху. Вода потому била с такой силой в ее каюту, что корабль погрузился почти до самых бортов. Но море спокойно. Сейчас небольшого ветра достаточно, чтобы уничтожить всех обитателей судна, которые не могли бы вместиться сразу в спущенные шлюпки. Матросы, офицеры, женщины выравнивали бочонки с порохом, выкачивали воду из трюмов. Молодая жена казака, та самая, которая беседовала с Екатериной Ивановной в день отхода из Охотска, держала в одной руке своего черноглазого младенца, а другой, стоя у помпы, с силой налегала на рычаг. Ребенок кричал, надрываясь, и бился, но она не могла помочь ему. Матросы и офицеры, мокрые с головы до ног, подымали стрелой грузы из трюмов. Пожилые женщины и дети с криком и плачем бегали по палубе, страшась наступающей воды и гру- 668 зов, выползавших в сетках из трюмов и обдававших палубу потоками воды. Катя оставила свой узел и кинулась к плачущему ребенку, желая взять его на руки, но мать, с укором взглянув на нее, продолжала работать, не выпуская ребенка из рук. Вода хлынула через борт. Дети закричали в ужасе. Металась какая-то старуха, все толкали друг друга. По приказанию капитана в море полетела часть грузов. Катя увидела, как то исчезают, то появляются в воде ее стулья и столики. - Спускают шлюпки! Мы на мели и в безопасности,- хватая за руки рыдающую старуху, уверяла Катя и перебежала к сбившимся в кучу женщинам.- Опасность миновала! - старалась успокоить она молодых матерей. Ее не слушали. - Барыня, погибаем! - Шлюпка спущена, идемте, Екатерина Ивановна,- подбежал Мацкевич. С ним был Бошняк. Катя увидела, что взоры матерей устремлены на нее. У них на руках и у подолов дети. В их взорах злоба и гнев, проклятье за все унижения и издевательства, которые они терпят. Кате казалось, что они сейчас ненавидели ее. Особенно грозно смотрела старуха, которую Катя только что уговаривала. Ей стало стыдно этих мужественных женщин. "Меня вынесут на руках, а их дети погибнут",- подумала она. - Идите быстро, Екатерина Ивановна, судно сейчас потонет,- сказал Бошняк. - Господа! - с ужасом в глазах, но твердо ответила Екатерина Ивановна, отступая шаг назад и как бы пугаясь того, что ей предлагают.- Спасайте детей! - почти крикнула она, как позора стыдясь отвратительных в это мгновенье светских услуг. Она поняла - женщины опасаются, что их и их детей бросят на произвол судьбы, а господа станут спасать только себя. Но офицеры шли к ней. - Господа... Господа...- говорила Катя, отступая.- Мой муж сказал, что капитан покидает корабль последним. Пока дети и женщины не будут в шлюпках, до тех пор я не сойду... Здесь матери... - Екатерина Ивановна, не беспокойтесь о них! 669 - Будет так, как я сказала. - Что за разговоры! - раздался в трубу грозный голос ее мужа.- Теряем время напрасно! Живо ее на баркас! Всех детей и женщин немедленно на баркас! Катя увидела в этот миг, что матросы хватают на руки детей и, быстро передавая друг другу, усаживают их в шлюпку. За ними на руках туда же поехала по воздуху и грозная старуха. Женщины кинулись к трапу, с воем и причитаниями перелезали через борт. Матросы передавали их пожитки. Офицеры схватили на руки Екатерину Ивановну, и она вмиг очутилась на баркасе. Тут же появилась Авдотья, а с ней чемодан и узел. Среди этих слез и криков раздалась ясная и четкая команда, успокаивающе лязгнули уключины, и шлюпка быстро отвалила от борта и пошла все быстрей и быстрей. А навстречу уже шли шлюпки "Байкала". Муж стоял на мостике гибнущего корабля. Кате показалось, что он скользнул взором по отходившей шлюпке, ища ее, и она, не выдержав, зарыдала. Вокруг по волнам плавала ее мебель, красивые стулья, которым она так радовалась совсем недавно. Ей не жаль было ничего. Она плакала, как и все эти женщины, сидевшие вокруг нее, чувствуя себя в этот миг такой же матросской женой, как они. Катя видела - никто из женщин не верил ее мужу, не допускал мысли о справедливости, каждый думал только о себе, сама она была ничтожной, ненужной в их глазах. Каким грозным гневом загорелись их глаза... А сейчас, когда корабль удалялся и все плакали, сплоченные общим горем, в глазах окружающих женщин не было и тени гнева или недоверия. Катя была благодарна мужу, что он подал ей пример. Ей теперь не стыдно было смотреть в глаза своим соседкам. И они смотрели на нее как-то по-другому. Пока шли на баркасе, разговорились по душам. - Эх, барыня, сколько я штормов перевидала,- говорила скуластая молодая матроска Алена.- Я девчонкой с отцом плавала в Америку. Да ведь я и родила на корабле. Вокруг бушует, а я мучаюсь, лежу на палубе... Екатерина Ивановна беспокоилась, что же будет дальше. Всех везли на "Байкал", потому что колония на берегу вырезана. Опасность далеко не миновала. У всех матросов с собой заряженные ружья. На берегу - видно простым глазом - чернела большая 670 толпа. Там, конечно, заметили гибель судна и, может быть, торжествовали и собирались напасть. Через полчаса баркас подошел к "Байкалу". Командир "Байкала", Шарипов, встретил Екатерину Ивановну у трапа, помог ей, велел устроить ее и Дуняшу, согреть воды, подать обед и все время говорил, что он в отчаянии. - Такую массу людей и грузов "Байкал" принять не может! И "Шелихова" может разбить... "Вместо того чтобы успокоить меня, он выказывает нерешительность! Мой муж знает, что делает!" - подумала Екатерина Ивановна. - Мне сказали, что "Шелихов" стоит на мели очень прочно и опасность миновала,- ответила она. - Какое миновала!-раздраженно ответил капитан.-Вон смотрите, что на берегу делается. Какая масса собралась. Екатерина Ивановна окончательно возмутилась. - Гиляки никогда не посмеют напасть на вооруженное судно,- ответила она. - Ах, боже мой! "Байкал" на мели, а мы все грузим и грузим на него! - сказал Шарипов, встречая новую шлюпку со спасенными.- Это еще счастье, что море спокойно... Время от времени приходили шлюпки, сгружали людей, порох и грузы. Через несколько часов все люди с "Шелихова" и все грузы, которые оказалось возможным спасти, были на "Байкале". Приехал Невельской и принял команду над кораблем. Предстояло сниматься с мели, а корабль был перегружен. Екатерина Ивановна рассказала мужу, что Шарипов был в тревоге. - Я знаю моего "Байкала"! - с гордостью ответил Невельской.- Его сруб необыкновенно прочен! Ты увидишь, он снесет все препятствия и не получит изъяна. - А что же грузы? Все погибло? - Нет, мы постараемся спасти все, что возможно, но только бы самим поскорей сняться. Если шторма не будет и мы благополучно снимемся с мели, то с утра будем продолжать разгрузку "Шелихова". На наше счастье, он лежит удобно. В море замечены были две лодки. - Да ведь это Дмитрий Иванович! - в восторге вскричал Невельской, вскидывая обе руки, когда шлюпки приблизились.- Дмитрий Иванович, что же вы на выстрелы не отве- 671 чали? - с досадой, как бы уже начиная браниться, продолжал он. В шлюпках виднелись знакомые, веселые лица матросов. - Да ведь это не Петровская коса,- отвечал Орлов спокойно,- это остров Удд, Геннадий Иванович! А до Петровского поста отсюда десять миль. Гиляки приехали ко мне и сказали, чтобы я скорей ехал сюда, что против их острова стоят два судна и палят из пушек, а шлюпок не спускают. С Орловым на палубу поднялись Позь, Питкен, Чумбока, гостивший в эти дни в Петровском, а также матросы Конев, Шестаков, Веревкин. - Давай живо, Позь, лодки! - велел капитан.- Надо свозить сейчас же людей и грузы на берег... Слава богу, все наши страхи ложны,- сказал он жене по-французски,- без гиляков в этой стране ни на шаг... Теперь мы спасены,- добавил он по-русски.- Вот познакомься, мой друг, это мои друзья-гиляки, о которых я тебе говорил, с ними я совершал свои путешествия. - Здорово! - похлопал Питкен по плечу Екатерину Ивановну.- Че, капитан на тебе зенил? - улыбаясь так, что вздулись его румяные щеки, обратился Питкен к капитану. Питкен сделал за год успехи в русском языке. - Он спрашивает, женился ли я,- объяснил Невельской. Шутить было некогда и некстати, и разговор обратился к делу. - Лодки сюда! - велел Орлов гилякам.- Чумбока, поезжай в деревню на Удд и попроси их помочь нам разгружаться. - А что же с "Охотском", Дмитрий Иванович? Орлов сказал, что весной "Охотск" был так поврежден льдами, что не мог выйти и что он вообще теперь никуда не годен. Команда в Петровском цела, больных теперь нет, трое хворали цингой. - А Николаевский пост поставлен? - Нет, Геннадий Иванович... - Как "нет"? - удивленно спросил Невельской.- Почему? Орлов заволновался и стал объяснять, что весной явился на мыс Куэгду с матросами, чтобы строить казарму и укрепление, но собрались гиляки и потребовали, чтобы русские уходили, что сверху идет маньчжурское войско. - Это вранье и выдумки! Никакое войско не могло прийти, страна не их! Кто это начал все? Это чья-то рука, гиляки на это сами не пошли бы... 672 - Чумбока все выведал. Гиляки не сами, их подстрекали маньчжурские купцы. Но что я мог сделать! Гиляки клялись, что сами боятся. Они подступали, угрожали, требовали, чтобы мы не селились. Я бы мог их припугнуть, да что толку, если бы потом что случилось Я решил ждать вас и подмоги. "Силы у него, конечно, были ничтожны. Но и признаваться в этом перед гиляками, которые, видно, все еще страшатся мести маньчжурских купцов,- нельзя!" - Мы с Позем сказали им, что не боимся их угроз и что придем через некоторое время снова. - Все равно, Дмитрий Иванович, оправданья этому нет! Мне придется теперь самому расхлебывать эту кашу! А если сейчас там иностранцы? Орлов не ждал, что будет такая буря. "Неприятность за неприятностью,- думал капитан.- "Шелихов" погиб, будет скандал, что я взял его самовольно, грузы в воде, пост на Амуре не поставлен. "Охотск" погиб - два корабля сразу. Англичане войдут в реку, пока мы с нашими кораблями на песке сидим, люди измучены..." Невельской рассердился на Орлова, но не стал его ругать. Надо было прежде всего снять судно с мели. - Мы так загрузили судно, что никогда не снимемся! - чуть не кричал Шарипов.- Губим судно... - Я строил "Байкал" и знаю, что он выдержит,- молвил Невельской успокаивающе. Вскоре подошла целая флотилия гиляцких лодок. - Здорово, капитан! - чисто выкрикивали русские слова гиляки. - Они не разграбят грузы на берегу? - спросил Шарипов. - Что вы! - обиженно отозвался Орлов. Разгрузка "Байкала" началась, но вскоре подул ветер и судно стало бить волнами о косу. Гиляцкие лодки ушли. Стемнело. Ночью "Байкал" получал такие толчки, что Екатерина Ивановна приходила в ужас. - Я знаю его сруб, он выдержит! - успокаивал ее муж.- Не беспокойся. Его строил финн, мастер Якобсон. Начнется прилив, и мы сойдем. А "Байкал" скрипел, и стонал, и тяжко ударялся о мель так, что все сотрясалось. - Орлов струсил и отступил перед гиляками, не поставил пост на Куэгде. Увидел, что собралась огромная толпа! У него 673 было оружие, он мог настоять... Нашего заселения на устье Амура не существует! Невельской рвал и метал. - Как же они посмели запретить ему рубить лес и строиться? Где у него ум был? Теперь я сам туда отправлюсь, только бы разгрузить "Шелихова"... Проклятая Компания! "Шелихов" - очень старое судно, которое давно не следовало пускать в плаванье. Грузы надо спасать непременно! Но как только руки у меня будут развязаны, я иду на устье... Ночью "Байкал" сошел с мели. - Не отошло ни единой доски! - с гордостью говорил капитан утром своим офицерам. Мацкевич, Орлов и часть людей остались разгружать "Шелихова", а "Байкал" пошел к Петровскому. На берегу стали видны два домика и палатки. Судно вошло в залив Счастья. Екатерина Ивановна с мужем и Дуняшей съехала на берег. С ними же высадились Бошняк, штурман Воронин, Березин и однофамилец Дмитрия Ивановича, доктор Орлов. Подошел баркас с женщинами и детьми. Матросы - отцы и мужья, прожившие на косе год, встречали своих, прибывших из Охотска. Матросские жены, не стесняясь близости капитана, выговаривали мужьям за то, что пришлось ехать в такую даль и что потеряли все, чуть сами не погибли. Вместо радости тут были брань и слезы. - На нашу погибель мы сюда приехали! - раздавался плачущий голос одной из молодых женщин.- И корабль потопили! Невельской все слыхал. Упреки относились к нему больше, чем к мужьям этих женщин. "Они по-своему правы!" - думал он. Екатерину Ивановну привели в маленькую избу. Она только что была построена из сырого леса. На полу - стружка. В избе - грубая кровать из чисто выструганных досок и стол. Никто не ждал, что капитан привезет молодую жену. Рядом стоял такой же домик, в котором прожили зиму Орловы. Радостная и любезная Харитина Михайловна предложила Невельским половину своего обжитого помещения. Но Катя желала устраиваться у себя. "Чем обставить эту страшную избу?" - думала она. Орлова взялась помочь ей, уступила часть сделанной здесь мебели. 674 А вокруг пески, и дальше в обе стороны - море. Печальный вид природы угнетал. Катя утешала себя, что так всегда бывает. В детстве так случалось: приедешь на новое место, а там все не так, как представлялось, все огорчает... Ей казалось, что даже на море, в каюте, было гораздо лучше. Погибла не только мебель, погибли все ее представления о том, что жить можно, как в романах. Она ехала сюда полная сил и надежд, а пока - непрерывные болезни, кораблекрушение, гибель всего имущества и, наконец, эта пустая изба. Катя вспомнила сестру, тетю, их уютный дом, гостиную, в которой сидели каждый вечер с тетей, вспомнила дядю, как он провожал... Не в силах сдержаться, она залилась слезами. Матросы внесли столик, появились табуретки. Катя разложила свои оставшиеся вещицы. Безделушки и драгоценности казались ей союзниками в борьбе с пустыней. "Вас стало меньше, мои милые",- думала она. В этот день все работали допоздна, разгружая "Байкал". Коса стала походить на военный лагерь. Появились новые палатки. Дымы повалили от костров. Ружья стояли в козлах. Невельской потребовал к себе Березина. - Пойдете, Алексей Петрович, со мной на Амур... Березин этого только и ждал. Он почувствовал, что Невельской как бы назначает его на офицерскую должность. Решено было снарядить на Амур целую экспедицию с пушками. Невельской назначил туда двадцать пять казаков и решил немедленно, как только закончат все с "Шелиховым", сам идти туда. - Я покажу им, этим негодяям! - говорил он вечером жене. Он не замечал, какова изба и что за обстановка. Он видел далекую цель и близкую - "Шелихова". И устье, и врагов в Петербурге, которые - он понимал,- как и вся Компания и ее питомцы, и там и тут начнут играть на гибели судна, мол, взял, разбил... Вечером вокруг было очень красиво - огни на рейде, огни на косе. На другой день приехал Орлов. Разгрузка "Шелихова", по его словам, шла полным ходом. На шлюпке доставили некоторые вещи из каюты Невельских. Они мокры, но целы. После полудня в море было замечено судно. Его белоснежные паруса быстро приближались. 675 Все офицеры экспедиции собрались на гребне косы около мачты с флагом. - Не пират ли, Геннадий Иванович? - высказал предположение Березин. - Андреевский флаг виден! - воскликнул смотревший в трубу Бошняк. - Господа, это "Оливуца"! - сказал Невельской, снял фуражку и перекрестился. Подходил первый русский крейсер, явившийся в Тихий океан, первое настоящее военное судно, присланное с целью защиты русских владений от посягательств иностранцев. Оно явилось в результате бесконечных представлений и ходатайств всех русских моряков, бывавших в этих краях. "Оливуца" шла гордо. Ветер туго натягивал ее паруса и полоскал андреевский флаг. Давно уже не видал Невельской такого стройного судна. После посудин охотской флотилии отрадно было смотреть на него. - Подходит "Оливуца"! - радостно обратился Невельской к жене, подошедшей вместе с Харитиной Михайловной. Катя знала, что должен прийти корабль из Кронштадта, что это первый русский крейсер в этих водах, которого так ждал ее муж. Она знала, что на "Оливуце" сто матросов и двадцать офицеров. - Я оставлю теперь Петровское под защитой пушек "Оливуцы"! - мечтал вслух капитан.- А сам немедленно поеду на Куэгду. Я восстановлю Николаевский пост! Большое стройное судно вскоре бросило якорь на рейде, не входя в залив. От него отделилась шлюпка. - С благополучным прибытием, Иван Николаевич! Да благословит вас бог, вы вовремя прибыли! - сказал капитан, встречая гостей. - Что-нибудь случилось, Геннадий Иванович? - спросил командир "Оливуцы" Сущев, рослый и стройный красавец лет тридцати пяти. - Второе мое судно, компанейский "Шелихов", лежит отсюда в десяти милях на мели. "Байкал" просидел сутки на мели там же, только вчера стянулись и пришли сюда. - Я готов немедленно оказать вам помощь всеми моими средствами! - сказал Сущев.- Все мои люди и шлюпки в вашем распоряжении. Невельской представил Сущева Кате и всем членам экспедиции и повел его в свой бревенчатый домик. 676 Глава 37 ОСЕННИЙ ШТОРМ Стояли прекрасные, тихие, солнечные дни. "Байкал" на рейде, охраняет пост. Часть людей ушла на Удд разгружать "Шелихова". Оставшиеся в Петровском рубили лес и строили. Весь день стучат топоры и поет пила. "Оливуца" крейсирует в море, она то в Петровском, то подходит к Удду, где Орлов, Мацкевич и мичман Чихачев с крейсера заканчивают с людьми работы. Орлов еще раз приезжал с Удда домой, сказал жене, что уже снимают корпус погибшего "Шелихова". Матросы с "Оливуцы" помогли закончить работы. Как и предполагал Невельской, погибли мука и сахар. Все остальное свезли на Удд, а оттуда на лодках и шлюпках доставляли теперь в Петровское. "Шелихов" был осмотрен комиссией из офицеров во главе с Сущевым. Выяснилось, что без всякого удара о риф отошли доски, что корпус судна совершенно сгнил. Чудом держался этот корабль до сих пор на воде. Он был продан американцами помощнику главного управителя в колониях - Розенбергу. - А что было бы, если бы я не взял это судно, а пошло бы оно через океан в Ситху? - говорил Невельской.- Это счастье, что все так обошлось! - А деньги, видно, немалые пристали к чьим-то рукам, когда покупали эту подкрашенную гниль! - заметил Сущев. ...Екатерина Ивановна вместе с Орловой взяла на себя заботу об офицерском столе. Три раза в день садились все вместе единой семьей: муж, она, Харитина Михайловна с Орловым, Чудинов, Бошняк, доктор, топограф, Березин. Когда с места кораблекрушения вернулась "Оливуца", ее офицеры бывали на берегу. Здесь обилие рыбы. Матросы не ловят ее - некогда, работы много. - Эх, рыбы тут - ужасть! - только удивляются они. - Расейские рыбы не видали, имя рыба в диковинку! - поражались казаки. Гиляки приносили на пост великолепную рыбу. Катя, Харитина Михайловна и Авдотья с поварами готовили обеды. 677 Катя думала: она в среде офицеров, матросов, казаков, охотников, людей сильных, грубых. Но все они не так страшны, как рассказывал муж, очень любезны, все рады ей. "Что-бы сказали мои милые подружки, если бы увидели меня в роли повара?" - задорно думала она. Вокруг - военный лагерь, пушки, корабли. Тут идут очень тяжелые работы, правда, нравы грубые, ей уж приходилось видеть некоторые наказания. ...Теперь все стихло. Муж уехал, взяв с собой Бошняка, топографа, доктора, Березина, двадцать пять матросов и казаков и две пушки. "Оливуца" крейсирует в море. Она уходит далеко, ее паруса исчезают за горизонтом. Иван Николаевич Сущев, как говорил муж, удалой моряк, и у него лихая команда. Он не удержится, чтобы не заявить о себе, если увидит чужой флаг. Но крейсер исчезает ненадолго. Близость его все время чувствуется. Сущев не упускает из виду Петровский пост. Часть его команды помогает экспедиции,- матросы с "Оливуцы" рубят лес, возят грузы. Петровское опустело для Кати. Пески, зелень стелющихся кедров на вершине косы, море, тишина... Теперь она может подумать обо всем, что произошло, о муже, о себе... Пока тут были офицеры, в ее жизни было что-то общее с прошлым - те же разговоры, полуфранцузская речь, обеды, хоть и в палатке, то же внимание окружающих. А теперь она одна в своей избе, наедине со своими впечатлениями. Скучая о муже, она невольно стремилась занять ум, привыкший к деятельности и впечатлениям. Она начинала пристальней вглядываться в новый мир, что окружал ее. Ее занимали гиляки, привозившие рыбу, их дети и жены, и сама рыба, необыкновенно вкусная. И какой только рыбы тут не было! Она никогда в жизни не видала ничего подобного. Плоская, пятнистая, цвета илистого дна, крупная, а есть рыба вся из серебра самого роскошного, с мясом цвета говядины, с чудной красной икрой. Она давала гиляцким ребятишкам хлеб и сласти. Один раз видела, как гиляки убили нерпу и тут же съели ее на берегу. В каждой здешней мелочи она видела "его". Это был его мир: и корабли, и рыба, и гиляки. Эта жизнь была сурова, как и его жизнь, но прекрасна, как и он. Екатерину Ивановну занимала окружающая природа, она находила свою прелесть в ней и в солнечные и в суровые и 678 хмурые ветреные дни, любовалась ею. Да, все это был его мир! Ее занимали виды моря, здешняя растительность, охота и лов рыбы гиляками, жизнь матросов с семьями. Она уже привыкла к своему бревенчатому жилищу. После ласк и ночей, проведенных здесь с мужем, этот дом стал родным для нее. Харитина Михайловна жаловалась ей, как тяжело было зимой, жены матросов кляли здешнюю жизнь. "Но я не смею,- уговаривала себя Катя,- смотреть на эти сырые бревна так же, как они... Я должна сознавать цель". Мох торчал прядями между голых и, как ей казалось, грубо отесанных, сырых и даже холодных бревен. Немало труда стоило прибрать свое жилище. На счастье, нашлись почти все погибшие было вещи: ковры, обувь, белье, платья - все скомканное, мокрое. Все пришлось сушить, гладить, работы множество. Женщины помогли ей привести все в порядок. - Что же вы, барыня, неужели в такой сырой избе жить? - говорила в первые дни Дуняша.- Да неужто для капитана не могли получше построить? Вот уж не барские хоромы... - Ковры, безделушки закроют весь этот ужас. Но втайне ей уже все казалось очень оригинальным и забавным. Она никогда не жила в подобном помещении. - Надо все высушить досуха,- говорила Орлова. - Дрова сырые...- отвечала Дуня. И Катя узнавала много нового и полезного. Она училась жить в этих условиях. Авдотья набрала сухого леса в кедровнике и добавила поленья лиственницы. Печь калили докрасна. В углах на листы железа накладывали груды углей. Иногда Катя вспоминала переход по морю, бурю, потом страшные часы и еще более страшные минуты на "Шелихове" и чувствовала, что славно пережила все испытания, гордая улыбка на миг появлялась на ее лице. Она радовалась, что в ней явились тогда душевные силы, давшие ей твердость. А за распахнутой дверью - грохот моря, ветер, пески, видны холодные пейзажи, низкие горы и горы высокие. "Этот ветер носит по желтым волнам мою мебель! Мечта развеяна в прах при первом соприкосновении с действительностью! Но бог с ней, с мебелью... Лишь бы эти волны не поглотили моего мужа!" Ей стыдно было думать о мебели, когда муж в военной экспедиции и, быть может, там будет схватка. 679 Она вспомнила, как он приходил сюда, домой, в последние дни перед отъездом, всегда в сопровождении офицеров или матросов, с жаром разговаривал о делах. Почти всегда с ним был Бошняк, застенчивый и почтительно кланявшийся ей. Офицеры в тысячный раз ругали американцев, продавших дырявое судно, и Компанию и еще обсуждали, где, из чего и что строить. Много толковали об экспедиции на Амур, о гиляках. С Невельским все спорили, не стесняясь, дело иногда доходило чуть не до ссор. Составлялись акты, бумаги. Мужчины были очень озабочены и как бы совершенно поглощены делом. Всех беспокоило устье реки и гибель судна, для них не существовало, казалось ей, ни песков, ни бурных вод, ни тоскливых пейзажей, ни мокрой земли, ни смертельных опасностей. Все эти люди в любых условиях могли спать, пить и есть что попало. Для них была лишь цель, для этих острых, всеизучающих умов! Ради нее они старались, и муж задавал тут тон. Зато в какой восторг приходили они от обедов за общим столом в большой палатке, там, где ветер заполаскивал парусину, где так мило, чисто, уютно и прохладно, а на большой белой скатерти расставлены кушанья из свежей рыбы и где подается прекрасная уха. Однажды муж привел с собой высокого, темноусого мичмана, юного, стройного, с бакенбардами, с необычайно густыми волосами. - Николай Матвеевич Чихачев переходит к нам в экспедицию с "Оливуцы"! - представил муж офицера. Она уже слышала это имя. Чихачев - один из офицеров, работавших с командой по спасению "Шелихова"; он родственник известнейших ученых братьев Чихачевых, у них вся семья - исследователи. Мичман картинно вытянулся, щелкнул каблуками и поцеловал розовую от морской воды, холодную руку хозяйки. - Меня должны благодарить, Екатерина Ивановна, что я отдал Геннадию Ивановичу одного из самых отважных моих офицеров,- говорил Сущев,- прошу любить и жаловать нашего Николая Матвеевича. Уступаю его с болью... - Государь дал мне право брать офицеров с любого корабля в мою экспедицию,- полушутя сказал Невельской капитану "Оливуцы". Катя замечала, что он даже шуток не терпит, когда речь идет об амурских устьях. Матрос дядя Яков, из штрафных, привезенный сюда из 680 Охотска, по сути дела сосланный сюда, пилил дро