Джон Бойнтон Пристли. Герой-чудотворец ----------------------------------------------------------------------- J.B.Priestley. Wonder Hero (1933). Пер. - О.Меркулов. Алма-Ата, Казахское изд-во художественной литературы, 1960. OCR & spellcheck by HarryFan, 10 January 2001 ----------------------------------------------------------------------- 1. ДЕНЬ ЧАРЛИ ХЭББЛА Это было ранней весной, в один из вторников, вскоре после того, как "Дейли трибюн" оповестила, что ее дневной тираж превысил полтора миллиона экземпляров. Свежий, аккуратно сложенный номер газеты я это утро, как обычно, ожидал своего постоянного читателя Чарли Хэббла, который снимал комнату со столом у миссис Фосет - дом 12, Дак-стрит, Аттертон. Последнюю неделю молодой человек работал в ночной смене и сегодня проспал все утро. Ему уже был приготовлен обед, и миссис Фосет поставила на стол жареную печенку с картофелем, крепкий чай, хлеб, кусок намазанного маслом чайного кекса, немного консервированных абрикосов в стеклянной вазочке и кувшинчик с комковатым кастардом [мучной крем]. Печенка все еще шипела и пузырилась, когда Чарли сошел вниз и вонзил в нее вилку. Это был последний обед, который ему надлежало съесть у миссис Фосет, последний обед, который он должен был съесть, как Чарли Хэббл, кто никогда не был ни знаменит, ни известен. Но он об этом пока не знал, так же как не знала и миссис Фосет, как не знала и "Дейли трибюн", для которой он был просто рядовым из армии постоянных читателей - всего лишь фамилия и имя на подписном бланке, иными словами - пенни из Аттертона. В каждой футбольной команде, особенно к северу от Трента, найдется игрок, похожий на Чарли Хэббла, может быть, чуть помоложе, но такой же чумазый и тоже известен как "хороший парень". Чарли - крепкий молодой человек ростом в пять футов восемь дюймов, лет за двадцать пять. У него короткие песочного цвета волосы, длинные, тоже песочного цвета, ресницы, хорошая кожа на лице, веснушки, голубовато-зеленые глаза - они очень подходят к нему, - вздернутый нос приличных размеров и рот честного малого, который еще не вполне уверен в себе и поэтому немного угрюм. В это утро Чарли не стал бриться, только как следует умылся, надел будничный костюм из голубоватого саржа, но не пристегнул воротник к сорочке и не повязал галстук. Итак, мы представили вам его, типичного мужчину - северянина, обыкновенного английского рабочего, постоянного читателя "Дейли трибюн". Уже доедая печенку с картофелем, Чарли заметил на столе письмо и некоторое время подозрительно разглядывал его, словно письмо могло взорваться. К письмам у него было точно такое отношение, как у пожилых людей среднего достатка, живущих спокойно и сытно, к телеграммам, этим ударам, приходящим из страны бед. Письма он получал редко и не очень желал, чтобы они приходили чаще, потому что обычно они приносили неприятные новости. Он стал разглядывать конверт. На конверте стоял штемпель Бендворса, его родного города. Он подумал, что письмо, должно быть, от Ады, его замужней сестры. Он мог бы точно определить по почерку, от кого, но ему никогда не приходило в голову, что почерк можно различать. Прежде чем распечатать конверт, он налил чашку чаю, густо забелил его молоком, положил сахар и, отпив большой глоток этой сладкой смеси, принялся читать письмо Ады, которое начиналось сообщением, что все они живы и здоровы, и надеждой, что и он тоже жив и здоров. Она писала, что Дейзи Холстед все-таки вышла замуж за Джорджа Флетчера, что свадьба была в прошлую субботу, и молодые ездили венчаться в большом автомобиле, украшенном белыми лентами, что об этом была заметка у них в газете, и что она, конечно, знает, что Чарли все это не интересует, и все же она считает своим долгом сообщить ему об этом. Было бы заманчиво рассказать читателю, что Чарли, дочитав до этого места, оттолкнул печенку с картофелем, абрикосы и чай и спрятал лицо в ладони. Но ничего подобного он не сделал. Он продолжал есть и пить с аппетитом, хотя несколько раз брал письмо и хмуро смотрел на него. В дверях появилась миссис Фосет. - Видели письмо? - Да, - ответил он с полным ртом. Однако ответ этот не удовлетворил миссис Фосет; ей, когда она хозяйничала на кухне, была необходима пища для размышлений. - Вот и хорошо, - сказала она поощрительно, раздумывая, как бы продолжить разговор. - Я сначала решила, что это мне, потому что жду письмо от брата, а потом, когда посмотрела на него еще раз, увидела, что вам, и сказала себе: "От его девушки, от той, что тогда приезжала к нему из этого, как его? Бендворса! - Она замолчала и посмотрела на него выжидающе. Чарли пришло в голову, и не в первый раз, что женщины не могут не лезть не в свое дело. Сначала Ада, теперь эта миссис Фосет. Всюду суют свой нос. Он не ответил, притворившись, что занят едой и чаем. Толстая и пыхтящая миссис Фосет стала вдруг внимательной дамой-покровительницей. - Ну как она там, ваша девушка? Опять собирается приехать? - Она вышла замуж. Несколько дней назад, - угрюмо ответил Чарли. - Вышла замуж? Нет, вы только подумайте! - Миссис Фосет была и поражена и довольна. Потом она усомнилась, так как Чарли часто подшучивал над ней. - Нет, это правда? - Правда. Ада, моя сестра, пишет об этом. - А я думала, что она - ваша девушка... - Ммм... Теперь нет. Вышла замуж в прошлую субботу. Белые ленты... Заметка в газете... В интересах миссис Фосет было держать постояльца, этого хорошего молодого человека, имеющего определенную работу, неженатым как можно дольше, но тем не менее она, казалось, была возмущена больше, чем он сам. - Нет, вы только подумайте! Так сейчас и поступают многие девушки. Ни стыда у них, ни совести. Одно бесстыдство. И вы долго гуляли с ней? - Года два. С перерывами. - Два года! - продолжала она, беря ноты все выше и выше. - Такой славный, самостоятельный молодой человек! Ради нее вы бы сделали все, я уверена. Но стояло вам уехать на несколько месяцев и, пожалуйста - вышла замуж! Не сказав ни словечка. Знаете, что я вам скажу, пусть слышит меня кто угодно, она сделали глупость, что связалась с кем-то. Он ее еще проучит. Таких найти очень нетрудно. Разодет и всякое там тра-ля-ля, а потом, не успеешь опомниться, как он потребует, чтобы ты работала на него, - добавила она сурово, словно обращаясь к невидимой толпе щеголей и коварных изменников. - Бездельник, наверное, и белоручка. Вот кого она подцепила, попомните мои слова. - Нет, - спокойно не согласился Чарли. - Он хороший парень. Я его знаю. - Знаете? Нет, вы только подумайте! Это еще хуже, если знаете. Каков же он тогда, если так насмеялся над вами! И она!.. - С этими словами миссис Фосет сделала несколько шагов к Чарли и продолжала более доверительно: - Теперь уж я скажу вам, чего раньше не говорила. Еще тогда, когда она была вашей девушкой, когда она приезжала и просидела здесь вечер, не мне оговаривать ее, но я еще тогда подумала, что вы связались с пустой девчонкой. Такую легко видишь по глазам. "Хорошенькая, ничего не скажешь, - сказала я себе тогда, - во, ручаюсь, пустая. Я бы не удивилась, - сказала я себе, если он вдруг увидит, что это не то". Так сказала я тогда себе. Однако у Чарли была хорошая память. Он не забыл, как она весь вечер увивалась около Дейзи и целыми днями потом творила о ней. А теперь только послушай ее! Он скептически улыбнулся. - Дейзи не такая. Я не хочу, чтобы ей плохо было. Мы ничего не обещали друг другу. - Конечно, так и надо смотреть на все, - сказала миссис Фосет, которая считала, что подобный взгляд - жалок и бесплоден: она жаждала драмы. - Очень хорошо, что вы можете так смотреть. Многие не могут. Не знаю, могу ли я, - добавила она задумчиво. - Но я терпеть не могу обмана. Все, что угодно, но не обман. Нет, не терплю и никогда не терпела. Как печенка? Попался как будто неплохой кусочек. - Отличный. - И обманутый влюбленный бодро кивнул и приступил к абрикосам и кастарду. - Не думайте об этом, мамаша. У них все в порядке, у меня тоже. И никто не собирается плакать. - Конечно, я всегда так говорила, - сказала миссис Фосет, не желая, чтобы ее превзошли в философском восприятии жизни. - Чему быть, того не миновать. Поверьте, у меня тоже было достаточно неприятностей, но я всегда говорила себе: чему быть, того не миновать. Переваливаясь с ноги на ногу, она удалилась, унося с собой остатки печенки с картофелем. Чарли, конечно, не было так весело, как он старался показать это. Правда, он не был обманут, так как оба они - Дейзи и он - последние месяцы все больше становились чужими друг другу, и оба знали об этом, хотя ходили в кино, на танцы, катались на машине, бывали на вечеринках, изредка выезжали за город. Чарли переехал сюда, в Аттертон, и они уже совсем отдалились друг от друга. У них не было ничего, что могло бы победить время и расстояние, и это решило все. Он мог жить без нее, а Джордж Флетчер, наверное, не мог. Может быть, все могло получиться иначе? Возможно, она скорее бы пошла за него, чем за Джорджа Флетчера, и если он потерял ее, то по своей вине. Так рассуждал Чарли; он всегда был рассудительным парнем. Тем не менее спокоен он не был, хотя подобные рассуждения должны были принести покой. Где-то за этими рассуждениями пряталось чувство потерянности и одиночества. Мысли о Дейзи давно перестали его волновать, но он всегда помнил о ней Она была славной девушкой и хорошим товарищем, с ней было интересно. А вот теперь ее уже нет, на ее месте образовалась пустота. Если бы здесь, в Аттертоне, он завел себе девушку, все было бы хорошо. Но девушку здесь он не завел, и поэтому пустота была ощутимой. Он развернул "Дейли трибюн". Для него она была "его газета", что далеко не равнозначно слову "газета" вообще. Если он говорил: "Я читал об этом в газете", а это случалось нередко, подразумевалось, что он узнал что-то из "Дейли трибюн". Его отношение к "Дейли трибюн" было типичным: он не питал к ней особого уважения. Почтительность, с которой относились его деды и отцы к страницам с новостями, к печатному листу, давно исчезла. Каждому сообщению, которое содержала газета, он не верил и в то же время не мог не верить. Он читал газету в каком-то странном заторможенном состоянии веры и безверия, в состоянии человека, который следит за фокусами. От газеты в голове оставался сумбур: смутные тени неверия там и сям перемежались с пышно и фантастически освещенными чудесами доверчивости. "Трибюн", которая представляла собой пятидесятиаренный цирк новостей и высказываний, не была ни жизнью, ни миром, которые он знал. Она не была Бендворсом и Аттертоном, она не была им самим, или Дейзи Холстед, или миссис Фосет, но в то же время вполне возможно, мир и жизнь "Дейли трибюн" могли где-то существовать. Ему льстило, ему не могло не льстить бесконечное внимание к нему со стороны "Трибюн", которая, казалось, только и жаждала сделать для него на земле все, чтобы потом увидеть, как он идет по праведному пути на небо. Он считал, что газета стоила пенни, - пишут в ней правду или ложь. День казался неполным, если он не читал "Трибюн". Но сегодня, хотя он получил газету и уже просматривал заголовки об английском премьере, о Германии и России, об убийстве кого-то, о футболе, боксе, кинозвездах, - сегодня тоже день казался неполным. В другой раз он провел бы с газетой около часа, сидя в кресле и покуривая. Но сейчас он испытывал какое-то беспокойство и не мог оставаться дома. Его беспокоила та пустота, которая пришла на место Дейзи. Ему хоте лось куда-нибудь идти, что-то делать. У себя в комнате, пристегивая воротник и повязывая галстук, он пожалел, что уехал из Бендворса. Бендворс был его родным городом, и в Бендворсе он был кем-то. Он играл там в футбол, последние два сезона левым полузащитником во втором составе сборной города, и почти все местные болельщики знали его. Он был одним из лучших игроков на биллиарде в "Фрайдли роуд менз клаб" [мужской клуб], где каждый знал его по имени. У него было несколько приятелей и хорошие знакомые. Были и знакомые девушки. В городе он что-то да значил. А здесь, в Аттертоне, даже после нескольких месяцев он был всего лишь рабочим "Ассошиэйтед коул продактс" [угольная фирма], который живет на Дак-стрит. Он был справедлив: он знал, что ему повезло, когда его перевели из "Коук компани" [коксохимическая фирма] в Бендворсе на АКП в Аттертон. Здесь у него была постоянная работа - три фунта в неделю, когда половина его знакомых жила на пособие по безработице. С работой ему повезло. К тому же никто не был на его иждивении, отец и мать умерли, одна сестра была замужем, у второй была постоянная работа, но вряд ли хоть один семейный человек так страшился потерять работу, как он. Однажды он долго был без работы и знал, что это такое Сначала надежда найти работу в одной, другой, третьей фирме, потом долгие очереди на бирже труда, унылые кучки безработных на углах улиц, медленное и незаметное падение, в котором безделие, утраченные надежды, недоедание, тупой гнет официальных властей - асе это постепенно засасывает и подкапывает уважение к самому себе. Чарли, по натуре деятельный и независимый парень, рассматривал этот период жизни, как пребывание в тюрьме. Все, что угодно, но не безработица! Поэтому, получив здесь хорошую работу, он знал, что не должен ворчать. Но он ворчал, и ворчал со злостью. Натянув твидовую кепку и перекинув через руку плащ, он вышел из дома двенадцать по Дак-стрит без десяти два, совсем не надеясь найти какое-нибудь развлечение. Кое-кто полагает, что жители наших промышленных городов имеют к своим услугам бесконечное число развлечений, на которые они тратят время и деньги. Поговаривают о Риме времен падения империи, о цирках и играх. Таким людям следовало бы поработать неделю в ночной смене в Аттертоне, а потом попытаться развлечься в начале второй половины дня, когда отдыхают те, кто работает ночью. Аттертон принадлежит к числу тех маленьких и унылых городов на севере Средней Англии, главным занятием которых является добыча угля и производство химических продуктов самого неприятного сорта, вроде оксидов и взрывчатки. Его десять тысяч жителей обитают за закопченными кирпичными стенами, покрытыми угольной пылью. Трамвай или автобус быстро доставит вас в пригород, но соседствующая с городом сельская местность однообразна и гнетуща. Она жестоко поплатилась за уголь и продукты из него и умоляет вас оставить ее и найти забвение в городе. Но будничный день в Аттертоне, даже если случится хорошая погода, не обещает много развлечений. Самый большой в городе магазин "Аттертон кооператив сосаити стор" не останавливает прохожего у своих витрин. К вашим услугам бесплатная библиотека, но ее залы всегда полны безработных, угрюмо рассматривающих аристократических красавиц и команды игроков в поло, ожидающих свежей газеты, которая может быть полезна им своими объявлениями. В городе целых три кинотеатра, но, к сожалению, по будням они закрыты до шести вечера. Летом можно посмотреть крикет, зимой - футбол, но только по субботам или четвергам, когда закрыты магазины. Конечно, вы можете отправиться к каналу и смотреть там на всегда грязную от нефти и угольной пыли воду, или на маленький вокзал, где с плакатов вас не без иронии приглашают провести зиму в Каире, или разглядывать закрытый кинотеатр, или бесцельно слоняющихся сограждан, которые стоят почти на каждом углу; их особенно много на базарной площади, где они могут наблюдать, как приходят и отходят автобусы и трамваи и услышать, кто победил в матче, состоявшемся в три часа. К этим разнообразным наслаждениям во второй день недели спешил современный падший римлянин, развращенное дитя игрищ и цирков - Чарли Хэббл. Он мельком взглянул на знакомую базарную площадь, чуть освещенную скупым весенним солнцем, и исчез в баре "Колокольчика", самого большого в городе ресторана. Было бы нетрудно показать "Колокольчик", наполненный несчастным и пьяными созданиями, которые, подгоняемые и понуждаемые бессердечным хозяином и прислугой, жадно насыщаются алкоголем, чтобы, забыв ответственность перед жизнью, набраться храбрости прийти домой и ломать мебель, колотить жен и обрекать на голодную смерть детей. Было бы в равной мере легко показать "Колокольчик" как место, где царит дух приятельских отношений, атмосфера с рождественской открытки, подобно атмосфере в "Кабаньей голове" на Истчип [лондонская улица] или "Белом олене" из "Пиквика" - отличный старый эль, яркие характеры, рассказы и песни, словом, старая добрая Англия, отдых и беззаботность. К сожалению, ни одна из этих картин, красивых и приносящих удовольствие, не будет ни чем иным, как только фальшивкой. За стойкой скучали две девицы и молодой человек, громко посасывающий дупло в зубе. У стойки сидело несколько мужчин, которые, казалось, совсем не стремились напиться до смерти или заводить друг с другом приятельские отношения. Не слышалось ни пьяной брани, ни взрывов смеха. Общая атмосфера была та же, что и на базарной площади - безразличное ожидание: девицы ждали, когда ресторан закроется, посетители ждали, когда войдет кто-нибудь из знакомых или когда часы пробьют четверть или половину, сам ресторан, как и весь город, казалось, ждал какого-то происшествия, хотя поверить в то, что может что-то произойти, было вообще трудно. Войдя в ресторан, Чарли тотчас же понял, что "Колокольчик" не развеселит его, но он особенно и не надеялся развеселиться здесь. Одна из девушек, что повыше, зная Чарли как посетителя, немного оживилась. Ставя на стол заказанный им стакан бочкового, она снизошла до того, что заметила, что его друг последнее время не заходит. Этот "друг" - девушки из ресторана любят поговорить о "друзьях" мужчин, потому что у девушек из ресторана несколько приукрашенное представление о жизни мужчин и их взаимоотношениях - этому способствует и работа девушек и то, что они видят, - этот друг был просто человек, с которым Чарли однажды провел здесь вечер, но никогда до и после этого не видел его, поэтому ему было безразлично, заходит друг или нет, но ему было приятно, что девушка проявила интерес. Ее внимание не пробудило в нем мужского тщеславия, к девушке он был совершенно равнодушен, но приподняло чувство собственного достоинства и самоуважения как жителя города. Его заметили в "Колокольчике", а это уже что-то значит. Он почувствовал себя увереннее. Он отнес свой стакан на столик в неглубокой нише, закурил сигарету и, так как делать было больше нечего, развернул "Дейли трибюн", которую принес с собой. Он читал несколько минут, пока звук нового голоса с несвойственным для этих мест акцентом не заставил его поднять голову. Голос принадлежал мужчине, который заказывал у стойки выпивку. Получив ее - виски - человек повернулся и направился к нише, где сидел Чарли. У него было очень красное лицо и громадный мясистый нос; очевидно, когда-то нос был перебит. В одной руке человек держал рюмку, в другой - плоский кожаный портфель. Портфель неожиданно раскрылся, из него высыпались пачки бумаг - белой с цифрами и синей с чертежами. Они упали между Чарли и толстяком, толстяк громко выругался. Чарли наклонился и помог ему собрать бумаги. Побагровев от натуги, человек сел рядом с Чарли и коротко поблагодарил его. - Выпьем? - вопрос звучал скорее как приказание. Чарли смутился. - Даже не знаю. - Конечно, знаете. Вам надо выпить. Что это у вас там? Бочковое? Эй! - крикнул он к удивлению "Колокольчика". - Стакан бочкового джентльмену! Он внимательно проверил содержимое портфеля и больше не разговаривал, пока не принесли пиво, и он не расплатился. - За удачу! - громко провозгласил он и проглотил виски. - Живете здесь? - Пока да, - объяснил Чарли. - Но я не местный. Я приехал из Бендворса. - Бендворс? Знаю. Такая же дыра. Терпеть не могу эти маленькие городишки. Все до одного. Никогда не останусь в таком городе лишней минуты, лишней секунды. - Кто к чему привык, - осмелился заметить Чарли. - Чепуха! Не надо привыкать. Не давайте никому приучать вас к чему-то. Не давайте - и все. А если вам говорят, что вы к чему-то привыкли, пошлите всех к черту. Чарли не совсем понимал, о чем идет речь, так как не знал, кто это "все", и промолчал, решив про себя, что человек этот порядочный чудак, пожалуй, лондонец. - Как ваша фамилия? Вы не сердитесь, что я так спрашиваю Всегда интересно знать, с кем имеешь дело. И я не забываю. Со мной "Ах, извините, мне ваше лицо знакомо, но вот забыл фамилию" - такого не бывает. Чарли назвал себя. - Моя фамилия Отли. Финнинган Отли. Слышали когда-нибудь? - Нет, не слышал, - виновато ответил Чарли. - Конечно, не слышали, - с горечью сказал Отли. - Но я вас не виню за это, вы не виноваты. Виновата проклятая система. Я - изобретатель. И когда я говорю, что я - изобретатель, - добавил он с яростью, - я именно говорю, что я - изобретатель. Я изобретаю. Я сберегаю ваше время и силы. Даже эта дыра полна изобретений. Вот те пивные насосы за стойкой, сколько они экономят времени и сил! Ну, хорошо. Кто-то же их изобрел, кто-то должен был их изобрести, так? Но кто? Не знаете? Никто не знает. Никто в этом проклятом ресторане. Вот что значит быть изобретателем. - Но ведь и не вы их изобрели? - спросил Чарли растерянно. - Не городите чушь! - закричал его собеседник весело. - Конечно, не я. Их изобрели до того, как я родился. Но кто-то изобрел их. В этом вся соль. Я тоже изобретаю полезные вещи и не хуже этих, а может, и получше. Этот портфель сейчас набит полезными вещами, но никто в городе не знает моего имени. И, пожалуй, никто и не хочет знать. Тут у вас в промышленности используют две-три новинки, два-три изобретения, но как их используют! Не успеешь оглянуться, а они уже устарели и годятся только на свалку. Это же - Англия! Сделали шаг вперед, и давайте подремлем сотню-другую лет. Если мы не будем заботиться и думать, так спячка затянется черт знает на сколько. Знаете, зачем я здесь? Чарли не знал. - Я приехал сюда, чтобы показать пару своих изобретений местным олухам и заинтересовать их. Я потратил вчера целый день и сегодняшнее утро, чтобы протереть им глаза. А теперь... - с этими словами мистер Отли нацелился толстым коротким пальцем в верхнюю, пуговицу жилета собеседника, - я даю им еще восемнадцать часов. Потом сажусь на поезд и - в Лондон. Еще по одной? - Моя очередь заказывать. - Заказывайте, раз ваша очередь. Ага, вот еще один чужак в этом городе. Я познакомился с ним вчера. Эй, Кибворс! Кибворс пересек зал и подошел к ним. Ему было примерно столько же лет, сколько и Чарли, может быть, немного больше. На нем был потертый костюм, лицо его было худым и хмурым. Чувствовалось, что этот на вид неплохой человек все время насторожен. Кибворс улыбнулся мистеру Отли. - Здравствуйте, профессор. - Здравствуйте, товарищ Кибворс. Как сегодня самочувствие? - Ничего. Вот зашел промочить горло. - Сейчас промочите. Знакомьтесь, мистер Чарли Хэббл, житель Аттертона, товарищ Кибворс. Имейте в виду, он революционер, коммунист. Получает громадные деньги из России Если он рядом с тобой, будь начеку. Его ищет Си-Ай-Ди [английское сыскное отделение]. Кроме всего прочего, он пьет джин. - Что ж, сейчас он его получит, - гостеприимно предложил Чарли, хотя, мысленно прикинув стоимость виски и джина в добавление к его скромному бочковому, нашел, что выпивка влетит в копеечку. - Не беспокойтесь, о товарище позабочусь я, - сказал Отли. - Нельзя, чтобы его угощали честные граждане. Будете на плохом счету в городе. - Здешний? - спросил Кибворс. Чарли объяснил, что переехал в Аттертон вместе с АКП. - Делаете из угля бензин? - Да, и бензин. Нечто наподобие его. Называется каолин. Мистер Отли кивнул. - Низкая карбонизация под воздействием кислот, так? - Вот-вот. Похоже на то. - Я кое-что слышал об этом, - заметил Кибворс. - Вы там делаете и не такие вещи. Приятная продукция, а? - Очень даже, - согласился Чарли. - Куда простому горючему до нее. Надо быть здорово осторожным. - Вот-вот, - мистер Отли помахал рукой. - И стоит она очень дорого. Нет? Спорю на пять шиллингов. - Пожалуй, - ответил осторожно Чарли. - Мы занимаемся этим недавно. Можно сказать, делаем только опыты. Как я слышал, расходы понижаются. Вообще-то я об этом знаю мало. Я работал в угольной фирме в Бендворсе, потом ее купила АКП, и я получил работу здесь. - А все-таки, чем ты здесь занимаешься, приятель? - сурово спросил Кибворс. - Пью пиво. - Чарли посмотрел ему в глаза. Чарли был спокойным парнем, но разговаривать с ним таким тоном не следовало. - Другими словами, товарищ занимается своими делами, - засмеялся мистер Отли. - Если он рабочий, - прямо сказал Кибворс, - тогда его дела - мои дела, нравится ему это или нет. Если же он считает, что я его обидел, пусть считает так. Слишком долго каждый занимался своими собственными делами, поэтому теперь мы и дошли до того, что никому ни до чего нет никакого дела. - Ладно, - Чарли понимающе кивнул, поняв, что Кибворс не хотел никого ни оскорбить, ни обидеть. - Никакого секрета нет. Эту неделю я в ночной смене, поэтому сейчас здесь. Больше нечего делать. - Хорошенькое место, хорошенькая жизнь! - выдохнул мистер Отли из своих объемистых и багровых щек. - Не так уж плохо! - Чарли не нуждался в том, чтобы его жалели или сочувствовали ему эти незнакомые люди. - А что вы делаете, профессор, чтобы изменить эту жизнь? - усмехнулся Кибворс. - На этот вопрос я вам ответил вчера, приятель. Запомните раз и навсегда, хотя об этом и не писал Карл Маркс, я делаю больше, чем вы, чтобы улучшить и изменить жизнь. Я трачу свой мозг, создавая вещи, которые облегчают труд и экономят время. - И тем самым оставляют без работы еще больше людей, - быстро возразил ему Кибворс. - Я думаю иначе. Во всем виновата система. - Конечно, система. Вот поэтому мы и хотим ее изменить. - Голос Кибворса звучал приподнято. Он вытянул перед собой большую узловатую руку. - Так вот, профессор, рано или поздно, но вы пойдете с нами и будете работать на диктатуру пролетариата. - К черту пролетариат, - добродушно зарычал мистер Отли. - На кой леший нужна ему власть? Мне только жалко его, потому что пролетариат живет в темноте. Дайте ему образование, дайте ему власть, и я ему буду так же нужен, как нынешним ослам из правительства. А собственно говоря, кто это - пролетариат? - Вы, я, он. - Нет, не мы. Все это - чистая теория, книжное название, но, черт побери, не действительная жизнь. Поэтому для меня это пустой звук. Так они спорили и с четверть часа высказывали разные соображения. Чарли не вмешивался, соглашаясь то с одним, то с другим. Он следил за спором, но не вступал в него, так как в нужную минуту не находил подходящих слов. Одно из крупнейших различий между людьми заключается в том, что часть их находит удовольствие в спорах и доказательствах, другая же не верит в их пользу и терпеть их не может. Чарли принадлежал к первой части, хотя внешне он мог показаться сторонником второй. Он был рад, что встретился с этой необычайной парой. "Колокольчик" провозгласил, что закрывается на вечерний перерыв. Очень скоро посетители его оказались на тротуаре под небольшим дождиком. - Вот что, ребята, если вы не против, давайте заглянем в мое временное обиталище, - предложил мистер Отли. - Я покажу вам пару вещичек, которые вам понравятся. Ребята были не против. Мистер Отли провел их из центра на Броуд-лейн и остановился перед большим домом на углу Чэпел-стрит. С одной стороны дома размещалась контора "Мидланд видоуз ашуранс компани", с другой - контора "Дилекта корсете", тем не менее дом от такого соседства особых выгод не имел. Мистер Отли занимал комнату на втором этаже, которая служила ему и спальной и гостиной. Она принадлежала, как он объяснил, его знакомому, коммивояжеру, который, уезжая, сдал ее ему. Стены комнаты были окрашены в светло-розовый цвет, в воздухе стоял сильный запах виски и нафталина. - Ну, ребята, что вы знаете о механике? - спросил мистер Отли. - Я имею в виду науку о механике, а не одного из этих парней в комбинезонах и с масляными пятнами на низком лбу. Как крутятся колеса, вот что я имею в виду. - Я немного знаю, хотя это не моя специальность, - ответил Кибворс. - Знаем, не ваша. Ваша специальность - агитация, саботаж, революция и тому подобное. Вы тип опасный, да-да, я даже не знаю, зачем я вас привел в комнату. За вами, наверное, слежка. - Вы угадали, даже больше... - сказал Кибворс, понизив голос, и вопросительно посмотрел на Чарли. - Ладно, - сказал Чарли. Он был не так глуп, чтобы не понять этого взгляда. - Нечего рассматривать меня. Не продам. - Он подумал, что Кибворс хочет казаться человеком более значительным, чем он есть на самом деле. Он встречал таких типов. - Не думаю, что продашь, товарищ. Но, понимаешь, иногда лучше просто не знать. Если ты не боишься, я тем более. - Кибворс быстро оглядел комнату, словно через окно или из большого гардероба за ним мог следить сыщик. - Я вам тогда ничего не сказал, ресторан не место для таких разговоров, но, это верно - меня ищут. Я вчера еще вам говорил, что меня будут искать. Я не могу возвратиться туда, где ночевал, это исключается. И вечерним поездом мне тоже нельзя уехать. Все, что мне осталось, это вскочить на грузовую машину и на ней выбраться из города. Пожалуй, это мой единственный шанс. Стоит полиции напасть на след, и в этих маленьких городках уже не спрячешься. Шагу не сделаешь, чтобы тебя не заметили. Мистер Отли был настроен скептически. - Кто тут за вами следит? Посмотрите на городишко. Уж не хотите ли вы сказать, что спасаетесь от полиции Аттертона? - Конечно, нет. Но Скотленд Ярд прислал сюда шпика. Я сам видел его, хотя он меня не заметил. - Мистер Отли свистнул. - Вот почему я должен быть осторожен. А мне до вечера надо сделать кое-что. Но давайте вернемся к тому, о чем мы тут говорили. Я сказал, что механика не моя специальность. - А я говорил о том, что является вашей специальностью. - И зря, вы ошиблись. Сейчас я пропагандист, но по специальности я инженер-электрик. И хотя я от души работаю для нашего дела, но чем раньше я опять займусь электромашинами, тем лучше. Я люблю видеть, как вертятся колеса. - И я тоже, - сказал Чарли. - Мне это всегда нравилось. Раньше я был слесарь-механик, но вы знаете, как сейчас зарабатывают слесари, даже когда есть работа, а теперь работу не так-то легко найти. - Знаю, товарищ, - начал Кибворс. - Я только могу сказать, что... - Довольно ради бога! - закричал мистер Отли. - На сегодня хватит пропаганды. Мы знаем, мы все знаем, можете не рассказывать. Лучше я вам что-нибудь покажу. Подождите минутку. - Они уселись за стол, и мистер Отли поставил на него аккуратный деревянный ящичек, осторожно извлек из него блестящий небольшой механизм, похожий на механизмы, которые собирают из готовых деталей, только гораздо сложнее. Механизм был сделан великолепно, все трое смотрели на него с восхищением и уважением. Лицо мистера Отли выражало гордость и счастье одаренного изобретателя. Запавшие глаза Кибворса сияли энтузиазмом. В эту минуту он перестал думать о классовой борьбе и сыщиках Скотленд Ярда. Чарли, такое же дитя века машин, как и эти оба, мгновенно забыл обо всем: он наслаждался и радовался, созерцая символ красоты и силы человеческого ума. На несколько секунд светло-розовая пропахшая комната коммивояжера превратилась в храм некоего культа, в святилище божества. - Прежде чем я начну объяснять, - провозгласил верховный жрец, - я думаю, нам необходимо хлебнуть виски. Вам обоим сегодня придется стать любителями виски, так как ничего другого у меня нет. А почему бы вам не стать ими? Я перепробовал все, все сорта всякой пакости, которые существуют, и лучше виски ничего нет. - Он достал бокал, зеленую рюмку, чашку, и они выпили из этих сосудов за успех модели, разбавляя виски водой. - Теперь смотрите. Это не вечный двигатель, и я не сумасшедший. Но этот механизм способен накоплять энергию и, если его увеличить так, чтобы он стал в две, три тысячи раз больше, а трение в подшипниках значительно уменьшить - в маленьких моделях оно обычно велико, - то в механизме пропорционально увеличится накопленная энергия. Вот посмотрите. - Отли осторожно освободил небольшой грузик, и - тик-тик-тик - модель колдовски запела, заработала. Чарли был совершенно очарован. Мальчишка в нем восхищался миниатюрной машиной, одним ее видом, крохотными, но великолепье действующими колесиками, оськами, передачками, а взрослый старался понять принцип работы механизма. - Но надо, чтобы машина что-то делала, - сказал мистер Отли. - Всякая машина служит для того, чтобы что-то делать. К машине можно присоединить бесконечный ремень и передачи. Понятно? Вот здесь. Они используются в стандартизированных механизмах, начиная от автомобиля и граммофонов и кончая детскими игрушками. Нет необходимости приводить сейчас цифры, вы сами видите, какое нужно незначительное начальное усилие. И мистер Отли превратился в специалиста, демонстрирующего свои многочисленные маленькие изобретения. Слушатели у него были отличные и, наверно, поэтому он, не считаясь с трудом, старался показать им все: по-видимому, в Аттертоне его приняли не особенно хорошо. - С моей точки зрения, товарищ, - торжественно заявил Кибворс, выпив вторую порцию виски, - вы великий человек. И вы не хотите здесь больше оставаться, не хотите, чтобы капиталисты обманывали вас. Почему бы вам не поехать в Россию? Там такие, как вы, нужны. - Я был в России. И скоро уехал. Не могу там жить. - Почему? В чем дело? Вы не капиталист. - Не знаю, капиталист я или нет, - свирепо ответил изобретатель. - Не знаю и, черт меня побери, знать не хочу. Но я хочу, чтобы моя еда подавалась мне всегда вовремя. А в России каждое блюдо я получал с опозданием на два часа. На целых два часа. Как я с ума не сошел, не знаю. - Ну и что же. Никогда бы не подумал, что таков человек как вы, обращает внимание на то, когда ему подают еду. - И ошибаетесь. Я могу есть очень мало и проживу - и мне приходилось жить, когда еды было дьявольски мало, - но я желаю, чтобы она подавалась вовремя, Сначала еда, а потом разговоры - такой у меня девиз. А в России сначала разговоры, а все остальное уже под самый конец. Такое мне не подходит. - Мне тоже, - сказал Чарли. - А вы были в России? - спросил он Кибворса. - Был. Два года назад. - Ну и как вам понравилось там? Кибворс поднял длинный испачканный палец, словно требуя особого внимания. - Когда идет разговор о России, не следует путать две совершенно разные вещи. Стоит вам поехать в Россию, и вы увидите там русский коммунизм. - Я убедился в этом больше, чем надо, - вставил мистер Отли. - Согласен, но слушайте дальше. Русский коммунизм это смесь России и коммунизма. А такие вещи смешивать, товарищи, нельзя. Лично мне нравится коммунизм. Вам он тоже понравится. Он понравится каждому, за исключением разложившейся буржуазии. Что касается русской стороны коммунизма, я не обращаю на нее особого внимания. Когда они слишком много говорят, а сами опаздывают, или забывают смазывать подшипники, или оставляют неизолированными провода под током, они это делают не потому, что они коммунисты, а потому, что они - русские. Они все делают по-своему, всегда все делали по-своему и всегда так и будут делать, могу вас уверить. Они - русские коммунисты. А мы будем английскими коммунистами. А это совсем другое дело. Но если вы думаете, что нам у них нечему поучиться, вы глубоко ошибаетесь. - Значит, я вообще во всем ошибался, - сказал мистер Отли. - И я намерен ошибаться и дальше, благодарю вас. Но это не значит, что я собираюсь остаться в Англии. Англия перестала быть индустриальной страной. Англия теперь что-то среднее между обанкротившейся чайной и полем для гольфа. Как только наладятся мои финансовые дела, я уеду в Южную Америку. А теперь хлебните-ка, и я вам покажу еще кое-что. После того, как он показал им это "кое-что" и попытался объяснить им так, чтобы они поняли, как это "кое-что" работает и какие выгоды дает, а они восхищались, слушая и продолжая спорить, подошло время чая, и Чарли, у которого кружилась голова от виски - он никогда не пил в это время дня виски, непривычный для него напиток, - пришлось собраться с силами и сказать, что ему в этот вечер предстоит идти на работу и что он должен поэтому оставить их. Он сказал, что сожалеет об этом, и это было правдой. Разговор, виски, а также природная скромность и добродушие - все это заставило его считать, что ему повезло, что он познакомился с этими двумя людьми и провел с ними такой интересный вечер. С ними он что-то узнал, что стоило помнить, о чем стоило подумать. - Большое спасибо, - повторил он искренне, - на мне надо идти. А жаль. Кибворс торжественно посмотрел на него. - Где ты работаешь, товарищ? Чарли сказал ему: завод АКП, на берегу канала, рядом с большим химическим заводом. - Химическим! - воскликнул Кибворс. - Ты хочешь сказать - с заводом по производству взрывчатки. Вот что они там делают. Там ее достаточно для того, чтобы разнести к черту полстраны, говорили мне. - Не очень радуйтесь по этому поводу, друг мой, - сказал мистер Отли. - И не начинайте опять кампанию за запрещение войны. Взрывчатка идет не только для того, чтобы начинять снаряды и бомбы, но и еще кое на что. - Согласен, но сколько? - ответил Кибворс со зловещим ударением. Обращаясь к Чарли, он сказал: - Не станешь же ты говорить, что на вашем заводе работают круглые сутки, стараясь из угля получить жидкое топливо. Чарли объяснил намеренно туманно - производство было секретным, и всем, кто не хотел оказаться безработным, советовали держать язык за зубами, - что производство некоторых продуктов продолжается и в течение ночи и что для наблюдения за ними работает небольшая ночная смена в составе мастера, Чарли, еще одного рабочего и сторожа у ворот. - Уверен, половину ночи вы спите, - заметил Кибворс. - Э, нет, не спим, - заявил Чарли не без значительности. - Слишком рискованно. Как ни хочется спать, да нельзя. - Посторонним вход разрешен? - Нет. Запрещается. Но это не значит, что приятель рабочего не может зайти к нему потолковать. Это можно. Но только не ходить по цехам, не разглядывать, понимаете? - Не бойся, никто в ваших секретах не нуждается, - громко засмеялся Кибворс. Потом он серьезно посмотрел Чарли в лицо. - Сегодня ты познакомился со мной, теперь ты знаешь, кто я. Я - коммунист. Да, коммунист. Я борюсь за революцию. Но я рабочий, как и ты, товарищ, и не хочу тебе зла. Я - за то, чтобы тебе хорошо жилось. Но здесь я попал в трудное положение. Мне приходилось быть и не в таких переделках - и ничего, выбирался, но, говоря правду, - а я тебе говорил только правду, - здесь я попал в трудное положение. И если бы ты смог помочь мне, ты помог бы, да? Чарли твердо ответил, что помог бы. Кибворс пожал ему руку. - Вот и хорошо. Я знаю, что на тебя, товарищ, можно положиться. Ты - рабочий, смелый человек. Я знаю, ты бы не хотел видеть, как эти толстопузые буржуи будут выпускать из меня кишки, правда? Вот и хорошо. Не будем больше об этом говорить. Смущенный Чарли был рад больше не говорить об этом. Став вдруг робким и вежливым, он поблагодарил хозяина за возможность посмотреть модели и чертежи, за его беседу с ним, за его виски, за все и вышел на улицу, чтобы после изобретений, коммунизма, поездок в Россию и Южную Америку оказаться на удивительно знакомой улице Аттертона, неуютного в сумерках, поливаемого внезапным ливнем, одним из тех, какие бывают весной. - А я уж думала, что вы потерялись, - воскликнула миссис Фосет. Она бросила на Чарли несколько любопытных и понимающих взглядов и поставила на стол чай. - Где это вы так подвыпили? Пить не следовало бы. Чарли ругал себя за то, что выпил. Пьян он не был, но его сильно клонило в сон, а предстояла долгая ночная смена. Сама по себе работа была не трудной - намного легче, чем в дневную смену, ему просто надо было следить за различными приборами, - но он не имел права спать, даже вздремнуть нельзя было. Раньше он умудрялся за смену подремать несколько раз минут по десять, но сегодня он так клевал носом, что был совершенно уверен, что стоит ему примоститься где-нибудь в уголке, и он на несколько часов заснет мертвецки. Еще по дороге из дому, хотя на улице было свежо - ветер гнал тучи за горизонт, - он чувствовал, что сон одолевает его, а на заводе, в закрытом помещении, спать захотелось в десять раз сильнее. Он ходил по цехам и зевал не переставая. Веки казались свинцовыми. Стоило ему прислониться к стене, как голова его бессильно опускалась, он слабел и погружался в небытие. Если бы он присел, чтобы передохнуть, могла случиться катастрофа. Ходили слухи, что состав нового горючего, которое они здесь делали и которое хозяева назвали "каолин", был очень опасен, особенно, когда его было много, опасен почти так же, как настоящее взрывчатое вещество, которое делали в соседнем здании. Над этим Чарли никогда особенно не задумывался и взрывов не боялся. Зато он боялся управляющего заводом Оглсби. Этот молодой еще человек был чертовски хитер и имел отвратительную привычку неожиданно оказываться на заводе, хотя до его дома было добрых четыре мили. Управляющему взбредало в голову нагрянуть часов в одиннадцать или двенадцать и даже позднее, очевидно, после того, как он побывал у друзей или на танцах, и пока ты сообразишь что к чему, его небольшой свирепый автомобиль уже на заводском дворе, а сам он в цехе и так и сыплет вопросы и сует всюду нос. Чарли знал, что если Оглсби застанет его спящим, то со следующей недели его ждет очередь на бирже труда, и кто скажет, когда и где он получит новую работу. В такую ночь, когда так хочется спать, Оглсби обязательно нагрянет. Так всегда получается. В этом Чарли нисколько не сомневался. Он скорее подопрет веки спичками, чем станет рисковать работой. Когда прошло томительных два часа или немного больше, в цеху было три Чарли. Первый механически, словно автомат, двигался по цеху и, выполняя свои обязанности, посматривал на красные указатели или поворачивал какой-нибудь регулятор. Второй был маленький, но отчаянный и волевой человечек. Он напрягал все силы чтобы не дать первому Чарли превратиться в третьего. Третий был медлительным, сонным и неопределенным существом, которое находилось где угодно, но только не на заводе АКП. Оно моргало, видя куски неизвестно откуда появлявшегося бесконечного фильма - прогулки с Дейей Холстед, отпасованный мяч к центру поля в ноги левому полусреднему, разговоры о России и изобретениях, и все старалось какими-то хитрыми уловками отцепить от себя остальных двух и утопить их во сне. Потом все трое в секунду превратились в одного пораженного Чарли, который следил за таинственной фигурой в плаще и мокрой насквозь фетровой шляпе, надвинутой на глаза. Но вот шляпа отделилась от головы, покачалась в воздухе, и перед Чарли предстал Кибворс, коммунист. - Эй, послушайте! - крикнул Чарли недружелюбно. - Что вы здесь делаете? Кибворс подошел ближе. Он улыбнулся, отчего на его худом, изможденном лице еще резче проступила усталость. - Я вошел незаметно. Старик у ворот не видел меня. - Ну так что? Зачем? Вам нельзя сюда, вы сами знаете. - Послушай, дружище, помнишь, что я говорил тебе вечером? Мне надо незаметно скрыться. Тебе придется разрешить мне побыть здесь. Никто не знает, что я на заводе, и никому в голову не придет искать меня здесь. Разреши мне побыть в каком-нибудь укромном местечке пару часов, мне надо передохнуть и обсушиться. Два часа я был под дождем, промок до нитки и очень устал, честное слово, товарищ. В прошлом году у меня было воспаление легких, и если я опять заболею, тогда мне крышка. Никто не узнает, что я был здесь. Через десять минут и ты не будешь знать, если разрешишь мне спрятаться где-нибудь в теплом углу. Я вздремну час-другой, обсушусь и уйду, и ты даже не заметишь. Ты вообще не знаешь, что я здесь. Забудь обо мне, дружище. Это все, что мне надо. А если меня найдут - а меня не найдут - но даже если найдут, я не знаю тебя, ты не знаешь меня. Мы никогда друг друга не видели. - Он вздрогнул. - Брррр, холодно. Чарли все это здорово не нравилось, но прогнать Кибворса у него не хватило духу - у парня был такой жалкий вид, беднягу, кажется, совсем загоняли. - Ладно, старина, - сказал он спокойно. - Только нам надо быть осторожными. Мастер на другом конце, он следит за большой печью, но иногда заходит. Дай-ка я подумаю, - и Чарли стал задумчиво тереть подбородок. - Не беспокойся, товарищ, - сказал Кибворс с благодарностью. - Предоставь все мне. Чем меньше ты знаешь обо мне, тем лучше. - Ладно, но будь осторожен. Это тебе не простая фабрика. Тут надо быть особенно аккуратным. Ни спичек, ни курения. - Не беспокойся. Кибворс пошел на цыпочках, и Чарли механически последовал за ним. Они прошли по коридору в цех, где в большой цистерне хранился каолин. Кибворс остановился, взглянул на стену и обернулся к Чарли. - Не нравится мне эта проводка, - шепнул он. - Проводка как проводка, - безразлично ответил Чарли. Наверное, Кибворс просто хотел похвастаться: он когда-то был инженером-электриком, но Чарли не имел ни малейшего желания выступать в роли его слушателя. - Ну, вот, дружище, теперь ты иди к воротам и забудь, что когда-нибудь видел меня. Чарли так и сделал. Он не торопясь подошел к воротам и перебросился парой слов со стариком Хиндсом, который дремал в своей деревянной сторожке. Несколько минут он чувствовал себя бодрее, но не надолго. Второй приступ дремоты был куда сильнее первого. К тому же устали и ноги, и он должен был сесть. В углу стоял перевернутый ящик, на котором он обычно съедал ужин. Ужинать было еще рано, но через несколько минут он все же присел. Голова его откинулась и, насколько это было возможно, удобно устроилась в углу, образованном двумя стенами. Глаза закрылись, рот приоткрылся. Он уснул. Проснулся он от грохота и треска, как бывает, когда что-нибудь ломают, или, может быть, от запаха гари. Слух и обоняние извещали его, что в мире происходят что-то ужасное. Несколько секунд он оставался недвижим, напряженно прислушиваясь и вдыхая запахи, потом метнулся за угол и побежал по коридору. Коридор был полон дыма. Мимо него мелькнула человеческая фигура. Человек крикнул что-то непонятное и исчез. Чарли растерялся, от запаха гари его начало тошнить, а вокруг него был дым и тлело дерево. В руках у него оказался топор. Левый рукав пиджака тлел. Он попытался крикнуть, но закашлялся, давясь мокротой. Он ничего не видел, так как дым разъедал глаза, и они слезились. Он попытался сдернуть горящий рукав, потому что руку кололи миллионы накаленных иголок, неудачно взмахнул топором и ударил им по ноге. Все это произошло в первые несколько секунд... 2. ПРЕССА Гарольд Вентворс Кинни, известный читателям "Дейли трибюн" и "Санди курир" как Хэл Кинни, сидел в углу вагона первого класса дневного экспресса, отправлявшегося от Сент-Панкрас [один из вокзалов Лондона], отдаваясь громадным, захватывающим его всего душевным я телесным мукам, испытывая при этом своеобразное наслаждение. Часть этих мук приходилась на долю несварения желудка: он наспех съел плотный ленч и пропустил несколько рюмок, непростительно глупо забыв взять в дорогу таблетки бикарбоната. Другая часть мук была результатом его темперамента: он почти всегда находился в состоянии беспокойства. Сейчас же, помимо всего, существовали и дополнительные обстоятельства, над которыми он раздумывал. Начать с того, что ему был не по душе тон, каким утром с ним говорил редактор "Дейли трибюн" Шаклворс. Ему не нравилась и поездка, цель которой сводилась к тому, чтобы узнать, что можно сделать из истории этого Стоунли. Он не был репортером, собирающим информацию и берущим интервью, он был даже не "спецкорреспондент", хотя в свое время он прошел эти ступени. Он был Хэл Кинни, чье тонкое чутье журналиста и широкие связи сделали его одним из виднейших людей Флит-стрит [улица Лондона, на которой расположены редакции крупнейших газет]. Совершенно трезво он считал себя в "Трибюн" лицом более важным, чем редактор. Редакторы приходят и уходят, и читатели их не знают, да и знать не хотят. Исчезни завтра Шаклворс, говорил себе Кинни, и ни один читатель "Трибюн" или "Санди курир" не узнает об этом и не пожалеет. Если же "Санди курир" начнет выходить без еженедельной статьи Хэла Кинни ("Следующая статья - через неделю", - сообщала газета), если его имя исчезнет) со страниц "Трибюн", произойдет скандал, как убедились в этом год назад, когда он заболел. Владелец газеты знал Кинни лучше, чем Шаклворса, платил ему лучше и больше уделял внимания. Почему же в это утро Шаклворс говорил с ним так резко и холодно? И зачем его выпроводили в эту мерзкую деревню Средней Англии, словно он был обычный их репортеришка, охотящийся за преступлениями и несчастными случаями? С другой стороны, если из обычного сообщения о самоубийстве ослепленного глупого парня, если из истории этого Стоунли можно было сделать "Наказ родителям", "Мораль для нации", тогда именно он был человеком, который должен был писать эту "гвоздевую статью", тогда это дело было его делом. Но он одинаково хорошо мог бы написать эту статью и в городе. Они могли бы послать туда журналиста помельче, и тот привез бы недостающие детали. Кто лучше его, главнокомандующего "гвоздями", знал, что газета нуждается в "гвоздевой" статье? Вот уже несколько недель он не получает нужного материала. Возможно, то, что его послали, было просто шагом отчаяния: нельзя было рисковать единственно значительной темой, послав туда кого-нибудь другого. Это объясняло, но не успокаивало, он не мог забыть ни тона Шаклворса, ни его взгляда. Он подозревал интриги, в которых редакция "Дейли трибюн" недостатка не испытывала. Однажды в одной из своих наиболее пространных статей он назвал сотрудников газеты "счастливым братством" и раздарил громадные словесные букеты всем своим коллегам. Но у вето-то самого иллюзий на этот счет не было. Может быть, в эту самую секунду кто-нибудь из них жал на все рычаги и кнопки, чтобы выжить его. Самому Шаклворсу нельзя верить ни на грош. Кинни всю жизнь мучился сомнениями и неуверенностью. Только на страницах газет он чувствовал себя свободным, здесь он мог развернуться и проявить такую уверенность, какой не было ни у кого ни в чем. Ни в одной его корреспонденции или "гвоздевой" статье не проскальзывало и тени сомнения. Ни один оркестр, наяривающий в "фортиссимо", не звучал так уверенно, как был уверен Кинни. Более того, будучи известным читателям в течение нескольких лет как "Хэл", он играл его роль и старался быть им и в жизни. Он был крупный и полный с седеющими густыми волосами, суровыми бровями, полными румяными щеками, настойчивый, сердечный, нагловатый, компанейский, счастливо воплощая в себе качества обаятельного мужчины. Внимательный наблюдатель, несомненно, заметил бы беспокойного Гарольда Кинни, выглядывающего из-за золоченой вывески Хэла Кинни. Что-то не то было в его глазах, в линии рта, в движениях и даже в голосе, когда он не был начеку. Спрятанный человек был до жалости неуверенным и страдал от того, что у него не было той волевой непоколебимости, какая была у журналиста на работе. Он терялся и был не уверен в жизни и в смерти, в том, что происходит в мире и в его стране, в своем собственном положении, хотя именно это считалось его коньком. Злая ирония давно пропитала всю его жизнь. Ополчаясь на циников и пессимистов, он в своих статьях призывал к Любви и Дружбе, у него же друзей не было, а любовь ему принесла лишь страдания. После нескольких не особенно приятных историй - подобные истории, взятые даже из романов, шокировали его, когда он был не один - он полюбил девушку с томными глазами и бледным лицом, которая была на восемнадцать лет моложе его. Девушка поставляла в "Санди курир" светские новости к сплетни. Он женился на ней и увез ее из комнаты, служившей одновременно спальней и гостиной, от жизни, в которой надо было цепляться за каждый грош, и сделал королевой прекрасной квартиры на Найтсбридж [фешенебельная улица Лондона]. Год он был счастлив, но однажды вечером после пустяковой ссоры, именно пустяковой, она посмотрела на него холодными глазами. После этого странного взгляда все переменилось. Это случилось два года назад. Никогда потом он не мог быть с ней откровенным до конца, не мог прочесть ей только что написанную статью. Ее словно подменили. И этот другой человек видел его насквозь. Он все время думал, что она в кого-то влюбилась и тайно изменяла ему, но у него не было ни одного доказательства, ни одного факта, чтобы бросить его в ее холодное лицо, от которого он чувствовал себя ничтожеством и от которого можно было сойти с ума - столько в нем было тонкой уничтожающей иронии. Жизнь стала невыносимой. Может быть, вот сейчас, когда он тащится в провинцию, как рядовой репортер, она виснет у кого-нибудь на шее и смеется вместе с ним над тем, как они дурачат его. Его жена, его, Хэла Кинни, жена! Но он ничего не мог поделать и ровно ничего не знал. Он как дурак бродил в потемках. И Кинни повез с собой в Среднюю Англию утроенное чувство растерянности и беспокойства, вызванных тоном Шаклворса, историей Стоунли, из которой следовало выжать все, что будет возможным, мыслями о предполагаемых похождениях жены во время его отсутствия. Естественным результатом такого состояния явилось то, что после трехчасовой поездки наедине с собой он сошел с поезда более чем когда-либо Хэлом Кинни, - крутым и суровым Хэлом, готовым показать всем и каждому, что значит быть голосом гигантской "Дейли трибюн", титанической "Санди курир". Неуклюже покачиваясь, к Кинни подошел носильщик - бесцветное существо с водянистыми глазами, обвисшими клочьями усов и скошенным небритым подбородком. Секунду или две Кинни рассматривал его. Стоило ему написать об этом безвестном работяге полколонки, и о нем заговорила бы половина Англии. Он мог бы сделать из него национального героя, самодовольно подумал Кинни, наполняясь сознанием все большей и большей силы. - Машину, - коротко приказал он и сунул носильщику чемодан. На носильщика это подействовало. Кинни почувствовал облегчение. Ему попался допотопный, большой и высокий автомобиль, у которого было не меньше чем у карусели медных побрякушек. Кинни он не понравился, но других свободных больше не было, и шел дождь. - Мне надо попасть в Ред-Хаус, Хэч-Брау, возле Норсдина, - начал Кинни раздельно. - Знаете? - Нет, сэр. Но я найду. Шофер был маленького роста с широким плоским лицом. Он представлял собой тип, подумал Кинни, но сейчас ему было не до типов, сейчас ему нужен был хороший шофер, знающий округу. - Это меня не устраивает, - сказал Кинни. - Чего ради болтаться под дождем, не зная, куда едешь. А Норсдин знаете? - Знаю. Правда я давно там не был, но дорогу помню хорошо. Отсюда порядочно до него, сэр. - Мне сказали, что от этой станции к Норсдину ближе всего, - сердито заметил Кинни. Казалось, шофер был доволен этим. Он даже слегка откинулся к спинке. - Нет, нет, - затараторил он радостно. - Нет, нет и нет. Вам сказали неправильно, сэр. Вам сказали неправильно. - Ладно, ладно. Давайте туда, как можно скорее, Ред-Хаус, Хэч-Брау, возле Норсдина. - Ехать придется далеко. - Не беспокойтесь - вы получите что следует. - Хэч-Хаус? - Ред-Хаус, Хэч-Брау, около Норсдина. Запомнили? Поехали и побыстрей. Кинни влез в полутемное нутро чудовищного предка автомобиля, закурил и принялся рассматривать мокрый городок, через который они, казалось, не ехали, а двигались скачками. Но очень скоро из-за сильного дождя смотреть на него стало бессмысленно: видимой осталась только подпрыгивающая спина шофера, которая каждой своей черточкой, каждым кусочком заявляла, что она не уверена в поездке. У Кинни было достаточно времени, чтобы обдумать историю Стоунли, придумать, как подойти к родителям и набросать план статьи. Возможно, статья не подойдет для "Дейли трибюн", все зависит от того, что расскажут родители, но в "Санди курир" она пойдет без сомнения. Мысленно он уже начал писать о своем визите к убитым горем страдающим родителям, о путешествии по мокрой и серой сельской местности и видел уже конец статьи, который он добела накалит гневом возмущения. Слепая страсть юноши. Женщина-вампир. Загубленная карьера. Что делает _ваш_ сын? Мотылек и свеча. Призыв матери. Обвинение отца. Пришло время смотреть правде в глаза. Жизнь молодежи нации осквернена. Женщины, которые как рак в теле общества. Уж не агенты ли они иностранкой разведки? Новая зловещая секретная служба. Захватывает сильнее, чем в кино. Но что произошло в доме в ту роковую и последнюю ночь? Написал ли Стоунли родителям прощальное письмо? А под конец вся история полностью. И урок всем нам. Такие вот фразы, большинство из которых он употреблял и раньше, прыгали в голове Кинни вместе с неприятными скачками и прыжками автомобиля. Подобные маленькие трагедии не были новостью. Хью Макнайр Стоунли, единственный сын отставного чиновника индийской администрации, был многообещающим молодым офицером-летчиком. У него была атлетическая фигура и приятное лицо. Он считался любимцем эскадрильи. Стоунли вступил в любовную связь с женщиной гораздо старше его, с женщиной большой красоты и еще большего опыта в жизни, которая время от времени снималась в кино и выступала на сцене, но жила главным образом за счет своего ума. (Прекрасная, ослепительная, но бессердечная, - определил для себя Кинни. - Одна из тех красивых паразиток, которые наводняют - нет, это не подойдет, но что-нибудь в этом роде - Вест-Энд). Стоунли был от нее без ума. У него не было больших денег, но он умудрился потратить на нее больше, чем мог позволить себе. К тому же он крепко пил. В конце концов после нескольких ссор у нее дома произошел крупный скандал. Она ушла, оставив его одного и, вернувшись, увидела, что он застрелился. Записку, написанную ей, она уничтожила. Ее поместили в лечебницу для душевнобольных. Свидания с ней не разрешались. Но Стоунли написал и второе письмо. Он отдал его швейцару и попросил отправить. Швейцар письмо помнит, но кому оно адресовано, сказать, не может. Предполагалось, что Стоунли присвоил казенные деньги или совершил что-то подобное. Предполагалось также, что Стоунли, желая во что бы то ни стало раздобыть денег, продал некоторые секреты одной иностранной державе, на службе у которой состояла эта женщина. Однако ни родные, ни друзья офицера по этому поводу не обмолвились ни единым словом. Налицо был заговор молчания, вызванный чувством солидарности. Но рано или поздно этот заговор нарушится, и Кинни должен был постараться разрушить его в интересах "Санди курир", "Дейли трибюн" и своих собственных. Необходимо было добиться того, чтобы родители поверили, что он сделает это мягко и чутко, что лучше довериться ему, чем дать возможность такой истории стать достоянием грязного и ничтожного газетчика. Себя Кинни не считал ничтожным газетчиком и никогда не упускал возможности выругать всю эту братию репортеров, охотившихся за скандальными историями и сенсациями, чтобы без единой мысли о благополучии нации, без капли негодования преподнести их с пылу-жару в воскресных выпусках. Не было сомнения, что письмо, содержащее полный отчет о событиях, которые привели Стоунли к самоубийству, было написано и отправлено родителям. Ред-Хаус в Хэч-Брау владел секретом, и сегодня вечером так или иначе Кинни заполучит его. Он не рассчитывал получить материал, годный для сенсации, но считал, что несколько исключительных фактов дадут ему право на то оправдание, которое ему было необходимо. Сама по себе эта маленькая трагедия была очень неплоха - она содержала все необходимые компоненты: молодого человека приятной наружности, таинственную красавицу, безумные ночи в ее доме, заключительную роковую сцену, дальнейшие разоблачения и вытекающую из всего этого мораль - лучшего и желать нечего. Однако сначала надо было добраться до места. Не без труда - в машине царил полумрак - Кинни определил время - около шести. Он постучал по стеклу, отделявшему кабину водителя, и машина, жалобно застонав, остановилась. Водитель чуть опустил стекло и сунул в щель один глаз и нос. - А вы знаете, где мы сейчас? - строго спросил Кинни. - Две мили до Норсдина, я думаю, - ответил шофер. - Потом найдете Хэч-Брау и в нем Ред-Хаус. - Хорошо, - бодро согласился шофер. - Вот именно. Я не желаю всю ночь болтаться вокруг да около. - Я тоже. Но я вас предупреждал, что ехать придется далеко. Как доберемся до Норсдина, я там спрошу. Спросить никогда не мешает, правда? Кинни не ответил на этот идиотский вопрос. - Поехали, - проворчал он. В том, что водитель хотел спросить дорогу, позорного, может быть, и не было ничего, но очень скоро оказалось, что и полезного в этом было не много. В течение последующих двадцати минут автомобиль, казалось, не столько двигался, сколько бросал якорь возле фермеров, которые или указывали куда-то, или скребли подбородки. Их посылали по извилистым дорогам, и когда они добирались до конца их, то поворачивали обратно, чтобы начать все сначала. Постоянные остановки действовали Кинни на нервы. Он проклинал допотопный автомобиль, его водителя, всю путаницу деревенских дорог, по которым они ехали и, в конце-концов, когда машина остановилась на перекрестке возле закусочной, он выскочил из нее и, отмахнувшись от шофера, пошатываясь, направился в бар. Он продрог и закоченел, и рюмка виски была как раз вовремя. Заказав "двойную", он осведомился о Ред-Хаусе, Хэч-Брау. Единственным человеком, кто знал, где находится Ред-Хаус, был парень в твидовой кепке, сдвинутой на затылок. - Довезу за десять шиллингов, если хотите. Машина на улице, - заявил он. Они сторговались, Кинни рассчитался с водителем чудовища, вернулся в бар, пропустил еще одну "двойную" и доверился парню в кепке. После бесчисленных разворотов и поворотов, причем после каждого из них перспектива открывалась еще печальнее предыдущей, они добрались до невысокого серого холма, который, казалось, был уже на краю света. На вершине его стоял кирпичный куб - Ред-Хаус. Кинни сразу же решил, что для дома будет легко найти несколько красивых фраз. Сейчас он чувствовал себя намного лучше, намного увереннее: подействовала выпивка. - Вы долго там пробудете? - спросил парень. - Не знаю. Возможно, десять минут, возможно, час, возможно, всю ночь. Знаешь, кто живет здесь? - Знаю, отец и мать того парня, который застрелился в Лондоне. - Правильно. А теперь я скажу тебе, кто я. Я - Хэл Кинни из "Дейли трибюн" и "Санди курир". Парень был поражен. - А я-то думаю - я видел ваше лицо. Читал ваши статьи. Кинни был доволен. - Слушай, будь неподалеку, как можно дольше. Мне понадобится кто-нибудь, кто отвезет меня назад в цивилизованный мир, как только я освобожусь. Может быть, тебе придется сделать это. Подожди полчаса и, если я не выйду, поезжай вниз в закусочную и жди там еще полчаса. Если я не освобожусь и к тому времени, то приезжай и скажи, что приехал. Договорились? Вот тебе фунт для начала. Он направился к парадному сиротливого дома и позвонил, как звонит человек, которого ждут неделями. Он был Хэлом Кинни. Он нес с собой глаза и уши мира. В эту минуту мистера Стоунли дома не было, но он мог видеть миссис Стоунли. Его провели в старомодную и не очень уютную гостиную. Судя по всему, семья в эти годы нуждалась. Слишком много старого и обветшалого. Он решил назвать эту дыру "простым и строгим английским домом". Миссис Стоунли была худым и суетливым созданием, которому траурное платье придавало вид призрака. Еще до того, как он закончил объяснение о том, кто он и почему для нее будет лучше, если она расскажет обо всем ему, чуткому и сочувствующему слушателю, желающему только одного - спасти других родителей от подобных трагедий, он проницательно заключил, что она, глубоко переживая потерю сына и не желая говорить о нем с газетчиками, была польщена вниманием прессы и в самой глубине души жаждала говорить, говорить и говорить о сыне. Знакомый тип. Она сложила костлявые ладони и с силой стиснула их. - Да, мистер Кинни, мне понятно, что вы хотите, - начала она, несмело взглянув на него тусклыми голубыми глазами. - Но это ужасно трудно... Голос ее прервался... Ужасно трудно... - Я понимаю вас, - сказал он своим низким и мягким баритоном. - Поверьте, я вам очень сочувствую. - Да, да... Конечно... Мне кажется, что все очень искренне отнеслись к нам... в нашем горе... - Надеюсь, вы понимаете так же, - продолжал он, переходя мягко к делу, - что даже самое малейшее вмешательство в личную жизнь, особенно в такое вот печальное событие, крайне неприятно для меня. Мой друг, редактор "Дейли трибюн", никогда бы не разрешил мне эту поездку, если бы он не сознавал, так же, как сознаю и я, что она необходима в интересах общества, в интересах отцов и матерей, где бы они ни жили, что печальная судьба вашего сына - вся его жизнь - должна стать известной, поданная, конечно, с соответствующим теплом и сочувствием. Глаза ее наполнились слезами. - Я уверена, что если бы люди знали все... - Она заколебалась. - Именно все, миссис Стоунли. Знать все, значит, простить все. Он произнес эту глубокую истину очень спокойно, помолчал и посмотрел на миссис Стоунли таким взглядом, которым, как он полагал, следует смотреть на убитых горем и плачущих матерей. Пока что все шло благополучно. К несчастью, эта обнадеживающая пауза была нарушена громким стуком хлопнувшей двери. Послышались тяжелые шаги. Несомненно, это был мистер Стоунли. Кинни сразу не понравился шум, поднятый им. Миссис Стоунли засуетилась. - Это мистер Стоунли, - быстро сказала она и посмотрела на гостя глазами, в которых сейчас были не только слезы, но и страх. Кинни встал, внутренне подобрался и, призвав все свое самообладание, приготовился к схватке. Крепко сложенный мужчина с коричневым квадратным лицом, на котором коротко остриженные усы подчеркивали плотно сжатые губы, отчего рот его казался жестким, медленно вошел в комнату. Внешне он выглядел обычно, но чувствовалось, что этот человек, потеряв что-то очень дорогое, знает, что он никогда не найдет его. Сердце Хэла Кинни было готово открыться для него. Гарольду Вентворсу Кинни, маленькому беспокойному человечку, который жил где-то внутри, не понравился взгляд вошедшего. - Аллан, дорогой... - начала нервно миссис Стоунли, - это... это мистер Кинни... он пришел к нам поговорить... поговорить о Хью... - Хэл Кинни из "Дейли трибюн" и "Санди курир". Мистер Стоунли ничего не ответил. Он только повернулся, подошел к двери и широко открыл ее. - Я вполне понимаю, мистер Стоунли, - мягко продолжал Кинни, - вам тяжело говорить о... - Вон! Кинни не понял, действительно ли он слышал это короткое слово, сказанное - нет, брошенное ему в лицо, - или он только прочел его на лице мистера Стоунли. - Я глубоко уважаю ваши чувства. Лишь сознание долга позволило мне вмешаться... - ВОН! На этот раз ошибки быть не могло. Ему угрожали. И вдобавок унижали его. Кинни, вспомнив, кто он, призвал на помощь чувство оскорбленного достоинства. - Вы разговариваете не с простым репортером, мистер Стоунли. Все, что я хочу... Его резко прервали... - Все, что хочу я, это чтобы меня оставили в покое. Это мой дом, и я предпочитаю, чтобы вы находились вне его. Поэтому убирайтесь. - Вы отдаете себе отчет в том, что... Стоунли сделал шаг вперед. Лицо его было бледным, глаза горели, и он казался таким страшным, так сильно походил на опасного сумасшедшего, что Кинни, который не так-то легко пугался подобного рода людей, сделал шаг или два назад. - Аллан, дорогой, - пролепетала жена. Один взгляд заставил ее замолчать. Стоунли опять повернулся к Кинни. Лицо его выражало что-то среднее между гримасой и насмешкой. Он вдруг стал общительным. - Я всегда терпеть не мог вашу продажную прессу. Я всегда считал ее глупой, грязной, безответственной и опасной. Теперь я знаю, на что она способна. Ваши газетчики, кажется, уже не в состоянии переживать настоящие человеческие чувства, но я постараюсь, чтобы вы испытали их собственным задом. Так вот, если вы _сейчас же_ не уберетесь, я сам вышвырну вас, и это не образное выражение, - я действительно вышвырну вас и сделаю это _по-настоящему_. После того, как я с удовольствием дам вам пинка, вы можете предпринимать меры, какие найдете нужными, мне все равно. - Мы не в Индии, - сказал не без достоинства Кинни. Он кивнул миссис Стоунли, миновал тяжело дышавшего ее мужа и выбрался на улицу в мутно-серый вечер, очень прохладный и свежий, в котором дышала какая-то своеобразная ирония. - Ну как вы там сладили? - приветливо спросил его ожидавший в автомобиле парень. - Нет, к черту! Ехать на этом тихоходном поезде, который отходит в Лондон в два часа ночи! Выброшенный на улицу с пустыми для Шаклворса руками, продолжая переживать оскорбление, голодный, усталый Кинни злился на все, что угодно, не говоря уже об обслуживании пассажиров в этом глухом углу. - Другого поезда нет, - заметил шофер, тупая жизнерадостность которого начала раздражать пассажира. - Все равно на нем я не поеду, - отрезал Кинни. - Послушай, а ты куда собираешься ехать сейчас? - Откуда приехал утром. В Аттертон. - Где этот Аттертон и что это за город? - Это небольшой городок, двенадцать миль отсюда. Там полно пыли, вони и всяких плакатов вроде "Опасно!", "Не курить!", "Не подходить!". Вот что такое Аттертон. - Зачем эти плакаты? - раздраженно спросил Кинни, словно плакаты тоже были посланы ему в испытание. - Там делают взрывчатку. Один окурок - и весь балаган полетит к черту, - весело объяснил паренек. - Порядочная дыра этот Аттертон. - Очень похоже. Можно там найти приличный обед и постель? - В "Стейшен армс" [привокзальная гостиница с рестораном] можно получить бифштекс с картошкой, пирог с яблоками, сыр. И кровати там неплохие. - Тогда вези туда, - сказал Кинни устало. - В этот Аттертон. На двенадцатой миле, словно безобразная игрушка на конце очень длинной и мокрой бечевки, появился Аттертон. Он оказался именно таким, как описал его парень, и Кинни, не любивший небольшие промышленные города, мрачно рассматривал его. Если не считать его личного присутствия, для города не было ни одной основательной причины, чтобы не взлететь на воздух к как можно скорее. И "Стейшен армс" была... была настоящей "Стейшен армс". В начале своей карьеры Кинни ел, пил, писал в сотнях таких вот гостиниц, и хотя иногда он мог проникнуться сентиментальными чувствами, вспоминая начало карьеры, его глаза никогда - и сейчас тоже - не блестели от непролитых слез при виде какой-нибудь "Стейшен армс". В кафе обедало всего три человека. Двое из них шумно ели за одним столом - они, несомненно, были коммивояжерами, - третий, казалось, приехал в Аттертон специально, чтобы покончить жизнь самоубийством. Он был занят своим последним и самым худшим на земле обедом. В щель между полом и дверью невыносимо дуло. Официант страдал от гриппа. Здесь можно было получить бифштекс с картофелем, сколько угодно сыра, во яблочного пирога не было, а были консервированные персики и кастард. (В Аттертоне этот крем в ходу). Меланхолия здесь царила до тех пор, пока в кафе стремительно не влетел молодой человек в очках без оправы на длинном носу. - Добрый вечер, Джордж, - бросил он официанту. - Добрый вечер, - поздоровался он с присутствующими и пристально посмотрел на Кинни. - Прошу прошения, - начал он уже без стремительности, - вы, если я не ошибаюсь, мистер Кинни? - Взгляд его тоже переменился. - Да, моя фамилия Кинни. - Я так и думал. Вы не знаете меня, но я вас знаю. Я слышал ваше выступление на последнем ежегодном обеде нашего "Объединения бережливых". Я ради этого ездил в Лондон. - О, вы - журналист? - Журналист, - ответил молодой человек с гордостью. - К тому же я местный корреспондент "Трибюн". Моя фамилия Чантон. - Он достал визитную карточку и положил ее на стол перед Кинни, на которого несомненное уважение молодого человека подействовало благотворно. - Вы обедаете здесь? Присаживайтесь ко мне. - Большое спасибо, мистер Кинни. - Выпьете? - Большое спасибо, но первым должен был бы предложить я вам, мистер Кинни. - Как местный журналист? - Конечно, - засмеялся Чантон. - Его лицо сияло от удовольствия: он сидит за одним столом с великим Хэлом Кинни, шутит с ним, смеется и почти уже выпивает. Кинни тоже был рад этому, он был рад отделаться от самого себя. Ехать к Шаклворсу ему было не с чем. История Стоунли оказалась мыльным пузырем, а в этой унылой части мира он не видел даже и тени большой "гвоздевой" статьи. Об этом он должен был после обеда позвонить Шаклворсу и, значит, унизиться. Унизительным было и то, как он ушел из дома Стоунли. Весь этот) проклятый день был полон унижений. И для Кинни присутствие Чантона, в глазах которого он был одним из полубогов, было просто удачей. Он как на солнце нежился под восхищенным взглядом внимательного и тактичного Чантона. Он вновь почувствовал себя великим журналистом. Он еще покажет им. И он, как на параде, вовсю демонстрировал себя перед молодым человеком. В конце концов оба они принадлежали к одной профессии, и беседовать им было легко и приятно. Сначала Кинни рассказал о лондонских журналистских делах, затем Чантон, не нуждаясь в особом поощрении, рассказал о местных журналистских делах. Он не жил постоянно в Аттертоне, но знал его хорошо и дал Кинни обстоятельный отчет о политике его представителя в парламента (Аттертон был городом, имевшим такого представителя). Какое-то дело - Кинни так и не узнал, да и не хотел знать какое, - связанное с этим представительством, привело Чантона в Аттертон и до сих пор задержало его, так как ему было необходимо встретиться с чьим-то советником или с советником кого-то. Они перешли в курительную, где занялись виски, и Кинни дал возможность вести разговор собеседнику, надеясь, что обрывки местных новостей и сплетен подскажут ему тему для обзорной статьи или для "гвоздя", Несколько раз он напоминал себе, что все еще не позвонил Шаклворсу, но каждый раз отыскивал объяснение и не подходил к телефону. В десять часов Чантон сказал, что должен "кой-куда заглянуть" и встретиться с советником. Он обещал освободиться как можно скорее и вернуться. Кинни не был обречен на одиночество, так как в курительной основательно засели несколько человек. Пропустив несколько рюмок с самого начала вечера, он готов был говорить с каждым и каждого слушать. Он находился в том приятном состоянии, когда рассудок перестает замечать грубую действительность и старается видеть во всем только приятное и красивое. Сам он себе казался человеком больших возможностей. В любую минуту может произойти что-нибудь удивительное. И он был готов писать знаменитые статьи Хэла Кинни. Сидящие в курительной услышали, как, сигналя, промчалась пожарная команда. Все подошли к двери. В небе не было зарева, которое указало бы, где горит. - Ручаюсь, ложная тревога, - сказал кто-то. - Хорошо, если ложная, - сказал местный житель. - Нет, люблю смотреть на пожары. - Только не в этом городе. Слишком опасно. Поэтому-то пожарники всегда начеку. Одна из лучших команд в Англии. Вот эта, что сейчас сигналила. Заметили, с какой скоростью она проехала мимо? Куда они поехали? - спросил он человека, который стоял, опираясь о стенку. - К концу канала. - Слышали, к концу канала? Туда, где делают все эти штуки. - Взрывчатку? - спросил Кинни, вспомнив, что ему рассказывал шофер. - Именно. Черт побери, а известно ли вам, джентльмены, там столько взрывчатки, что ее достаточно, чтобы полгорода провалилось в ад и вылетело из него. Да-да. Я не шучу. - В таком случае торопитесь в погреб, да поживей! - крикнул один из коммивояжеров и засмеялся. - Смейтесь. Но, уверяю вас, смешного в этом будет мало. Если взорвется газометр, так это пустяк по сравнению с тем, что может произойти здесь. Помните, что недавно случилось в Германии? Здесь может быть точно такое же, даже похуже. Не надо пожара, достаточно несколько хороших искр, и через полминуты Аттертон будет похож на Вими-Ридж, только мы его не увидим - нас размажет по стенам. Минуту или две все молчали. Пока молчание продолжалось, Кинни вдруг почувствовал, что ему страшно. А вдруг... Он тотчас же отмахнулся от этой мысли. Такого не может быть. Во всяком случае с ним. - Что ж, - сказал коммивояжер, засмеявшись уже хриплым, неестественным смехом, - если там пожар, я не собираюсь его тушить. Как вы смотрите, не пропустить ли нам, пока мы в состоянии сделать это, еще по стаканчику виски? Они вошли внутрь, эти солидные, уверенные в себе люди дела. Зазвонил телефон. Вызывали Кинни. На другом конце провода его ждал его молодой друг Чантон. - Алло! Мистер Кинни? Здесь хорошая тема. Я не знаю, достаточна ли она ценна для вас, но мне кажется, она очень стоящая. Это ничего, что я вас беспокою? - Ничего, ничего, - ответил Кинни. - Что случилось? - Я на АКП - "Ассошиэйтед коул продактс", где производят из угля горючее. Они называют его каолином. У них тут случилось короткое замыкание или что-то в этом роде. Так или иначе, но на заводе возник пожар, и если бы молодой парень, который работает здесь, не начал тотчас же, вооружившись топором, гасить огонь, громадный резервуар каолина взлетел бы на воздух. Что случилось бы потом, трудно даже представить. Мы бы тоже, наверное, взлетели бы. Да-да, это правда. В соседнем цеху производят взрывчатку дьявольской силы, все бы это взорвалось, и город вместе с ним. Правда, правда, нам еще повезло, что мы остались живы. Только благодаря этому парню. Он немного обжег руку. Кстати, он читатель, постоянный подписчик "Дейли трибюн". Он только что сказал мне об этом. Я думаю, это стоящая тема. - Возможно, - ответил Кинни. Он напряженно думал. - Вы слушаете? Вот что. Я еду туда. Где этот парень? - Со мной. Здесь при входе на завод есть что-то наподобие конторы. В конце канала, всего полмили. - Я постараюсь быть там как можно скорее. Соберите все факты. Возможно, из всего этого можно сделать что-нибудь настоящее. Надеюсь, вы ничего там не упустите. Только повесив трубку, он почувствовал нечто большее, чем простой интерес любого толкового журналиста к предполагаемой интересной новости. И вдруг его охватил восторг, он почти задохнулся им. Эта тема была громадной, по сравнению с ней история Стоунли казалась дешевеньким скандалом. Это было то, чего хотел он. Это было то, что нужно для "Дейли трибюн" и "Санди курир". Если Шаклворс не поймет этого, он пойдет к хозяину газеты и выложит идею ему, он будет доказывать ее изо всех сил. Такси поблизости не было, но гараж напротив ресторана еще не закрылся. Он торопливо вошел, в гараж и потребовал машину. Нельзя терять ни минуты. Подпрыгивая по булыжникам мостовой, он рассматривал свою идею со всех сторон и не находил в ней изъяна. Читатель "Дейли трибюн", это точно - он зарегистрирован, один из их полутора миллионов читателей, обыкновенный молодой рабочий, живущий в скучном маленьком городе, и - герой, который, рискуя жизнью, спас тысячу, пожалуй даже, десять тысяч человек, толпы женщин и детей, герой, как те, что погибли на полях Фландрии, один из представителей славного старого поколения. Именно так - "Герой-чудотворец". Он видел этот громадный заголовок. "Трибюн" сможет использовать своего национального героя для полсотни вариантов. Какая удача! Какая новость! Какая реклама! Какая великолепная идея! Говоря себе все это в автомобиле, Кинни не видел того рабочего и людей, которых, возможно, он спас. Он видел жену, Шаклворса, того неприятного типа Стоунли и сотни других, всех тех, кто относился к нему не так, как должны были относиться, потому что, очевидно, не понимали, кто он. Он свел их в одну расплывчатую дрожащую аудиторию и сказал, что он им кое-что покажет теперь, он им покажет! Он, человек больших возможностей, чувствовал вдохновение и был почти пьян. Возле здания АКП стояли две пожарные машины, тут же было несколько полисменов и небольшая толпа людей. Эти люди скорее согласились бы взлететь на воздух, чем пропустить какое-нибудь зрелище. Кинни, бросив "из газеты", посмотрел так значительно, что был тотчас же пропущен на территорию завода в контору. Там он нашел Чантона, полицейского сержанта, две-три неопределенные личности, доктора и самого героя - ему только что перевязали обожженную руку. Кинни с облегчением отметил про себя, что герой - крепкий парень с песочного цвета шевелюрой, ясноглазый, с приятным лицом - хороший тип. Несомненно он был скромен, так как очень смущался. Кинни был в восторге - все было так, что лучшего и желать нечего. - Итак, мистер Хэббл, мне сказали, что вы - постоянный читатель "Дейли трибюн". Если это действительно так, то вы должны знать мою фамилию. Я - Хэл Кинни. - Кинни ничто не могло доставить такого большого удовольствия, как взгляд Хэббла, в котором соединялись выражение восхищения и полнейшей растерянности. Здесь, вне всякого сомнения, находился один из громадного числа его почитателей. Ошеломленный молодой человек отвел глаза в сторону, пробормотал что-то в ответ, беспокойно заерзал на стуле. Картина истинной скромности. Представитель славного старого поколения. Кинни был вне себя от восторга. Если бы он даже захотел создать героя, лучшего, чем Чарли Хэббл, ему не придумать. - Разрешите прежде всего пожать вам руку, - продолжал он в своей обычной парадной манере. - Это - честь. Вы, мистер Хэббл, герой, настоящий герой. - Хэббл, казалось, вот-вот задохнется от непомерного смущения. Он торопливо посмотрел в одну сторону, в другую, словно ища путь к бегству. Он смотрел куда угодно, но только не на Кинни. - Я понимаю ваши чувства, - заявил Кинни, словно сам он в свое время был таким же героем. - Но скромность сейчас излишня. Мир должен узнать все, что вы совершили сегодня ночью. - Ничего особенного. - Молодой человек отчаянно глотнул воздуха. - Что вы сделали - знаю я, - заявил ему Кинни строго. Подобная скромность могла зайти излишне далеко. - А завтра об этом будет знать вся Англия. Ваш портрет напечатают на первой странице "Трибюн". - Он повернулся к восхищенному Чантону. - Фотограф есть? - Сейчас приедет. - Отлично. Нет, мистер Хэббл, о бегстве забудьте. Я знаю, вы думаете, что только выполнили свой долг и не хотите никакого шума, но вам придется пройти все до конца. Нельзя спасти от гибели целый город, - заявил он с высокопарной значительностью, - и остаться незамеченным. Вы выполнили свой долг. Теперь должен выполнить свой долг я. Он состоит в том, чтобы каждый читатель "Дейли трибюн" и "Санди курир" знал, что Англия еще рождает героев и что один из них - Чарли Хэббл из Аттертона. К несчастью, доктор, который заканчивал свои дела, избрал эту паузу, чтобы вмешаться и сказать: - Две перевязки с этой же мазью, молодой человек, и все заживет. Старайтесь поменьше двигать рукой. Лучше всего - как можно скорее ложитесь в постель. Примите пару этих таблеток. - Он дал Чарли картонную коробочку: - Они помогут вам уснуть. Когда доктор торопливо вышел, Кинни опять захватил инициативу, но говорил уже не так цветисто. - Вот что, мистер Хэббл, я хочу подробно описать ваши действия редакции "Дейли трибюн" сегодня же, с тем, чтобы материал можно было поместить в завтрашней газете. Вы ранены, вы устали, вам хочется лечь в постель. К Хэбблу вернулся дар речи. - Я не знаю, можно ли мне уйти. - Уйти? - Да. Я эту неделю работаю в ночную смену, я кончаю в половине восьмого. Это было хорошо. Это был материал. Кинни уже видел, как он пишет об этом крупный абзац. Человек спас завод, спас город, обожжен, но не решается уйти домой, потому что не получил официального разрешения. - Конечно, вы можете уйти, - сказал Кинни, улыбаясь. - Но не в этом сейчас дело. Дело в том, что для того, чтобы мне написать о вас все, вы должны мне немного помочь. Вы расскажете о себе, ну и так далее. Нам надо вас сфотографировать. - К чему вся эта чепуха? При звуке нового голоса герой вскочил. Кинни обернулся. В комнату только что вошли два человека - несомненно, начальство. Тот, кто задал этот вопрос, был молодой мужчина с резкими чертами лица. Как оказалось потом, он находился в отвратительном настроении. Второй был полный пухлый джентльмен с кавалерийскими усами. Весь его вид говорил, что он богат. - Добрый вечер, мистер Оглсби, - смущенно поздоровался Чантон. - Это - мистер Хэл Кинни. Вы, очевидно, его знаете, он известный журналист из "Трибюн". - И я намерен написать и, говоря откровенно, написать добросовестно о том, что произошло здесь сегодня. То есть, - добавил Кинни, глядя на Оглсби в упор, кто он, ему до этого нет дела, - написать о чепухе, о которой вы только что спрашивали. - Мистер Оглсби - управляющий завода, - торопливо вставил Чантон. - И мистер Оглсби, - сказал управляющий с неприятным ударением, - намерен заниматься своими делами и не видит причин, объясняющих, почему завод наводнен газетчиками. А теперь, Хэблл, я хочу поговорить с вами. Весь этот день какие-то люди во главе с чудовищным Стоунли относились к нему, Кинни, свысока или, во всяком случае, не воздавали ему того уважения, которое, по его мнению, он заслуживал. Вот и сейчас то же самое, сейчас когда у него в руках великолепная новость и сам он в своей лучшей форме. Нет, никакому управляющему завода на земле сейчас не удастся оттереть его. Он тоже может быть резким. - Минутку, мистер Оглсби. - Это необходимо? - Да, весьма необходимо. Как я уже сказал, я намерен дать сенсационный материал в газету обо всем этом только потому, что ваш рабочий мистер Хэббл, на мой взгляд, вел себя, как герой. Он совершил удивительный по своей храбрости поступок. Оглсби посмотрел на него тяжелым взглядом. - Как здравомыслящий человек он сделал необходимое в подобных обстоятельствах, и все, что меня интересует, это только то, как возникли эти обстоятельства. Главное - это, а не пустая болтовня о героях. - Мне это не кажется болтовней, уважаемый сэр, я людям Англии тоже. - Мне наплевать на людей Англии, если это те ослы, которые верят тому, что рассказывает ваша братия. - Для вас будет лучше, если вы перестанете говорить со мной таким тоном, - резко сказал Кинни. - Кое-кто в вашем положении пытался поступить так же, но безуспешно. Мне кажется, что это происшествие на вашем заводе может вызвать ряд довольно щекотливых вопросов. Право задавать их предоставлено нам, и мы будем спрашивать вас до тех пор, пока каждый человек не захочет знать все до конца. Если вы намерены ставить мне палки в колеса, дело ваше. Но я вас предупреждаю, я здесь для того, чтобы знать, за спиной у меня две крупнейшие газеты, и я поставлю такие палки в колеса вам, вашему каолину, всей вашей фирме! Вы считаете, что выполняете свои обязанности. Хорошо, и я буду выполнять свои. Оглсби рассвирепел. - Оставьте нас в покое. Уходите и пишите всякую чушь о чем-нибудь другом. Если Хэббл станет нести вам всякий вздор, я предупреждаю его - он потеряет работу. Я не уверен, не потеряет ли он ее и так. Кинни засмеялся. - Его теперь ни на грош не волнует, потеряет он работу или не потеряет. - При этих словах пытался сказать что-то сам герой, но Кинни заставил его замолчать. - Я в состоянии сделать так, что даже если вы захотите, чтобы он работал у вас, он работать не будет. Да, я могу сделать так и - черт побери! - сделаю. Чантон, идите и вызовите по телефону Шаклворса. Расскажите ему, что здесь произошло и мое предложение о "гвоздевой статье", и скажите ему, что я буду говорить с ним через полчаса или около этого. - Хорошо, мистер Кинни. - И Чантон торопливо ушел. - Так вот, я занят, - сказал Оглсби. - И это предприятие считается частным достоянием... - Да, но ваше предприятие, и вы сами, и еще многое другое скоро станут достоянием общественности, - отпарировал Кинни. - Одну минутку, Оглсби, - заговорил пухлый джентльмен. - Я хорошо понимаю ваши чувства, но мы просто не можем позволить себе поступать так, как вы хотите. Моя фамилия Мерсон, - представился он, обращаясь к Кинни. - Я один из директоров АКП. Мне хорошо известно ваше имя, мистер Кинни, я часто читаю ваши статьи, и, уверяю вас, мы окажем вам необходимую помощь. Вы должны согласиться, что мистер Оглсби взвинчен до предела. Он несет ответственность. Я думаю, что мы с вами поймем друг друга. Я покажу вам все, что вы хотите увидеть, и расскажу, что вы хотите знать. - Спасибо. Это - самое разумное. Такой случай может послужить отличной рекламой для вашей фирмы в хорошем смысле и в равной мере отличной рекламой в плохом смысле. - Несомненно. Я отдаю должное вашему замечанию, мистер Кинни. Понимаете, мы - одно из молодых английских объединений, которое производит новую продукцию, особенно каолин - продукт исключительно важный для английской промышленности. Очевидно, вы хотите, чтобы я показал вам, что произошло, и дал некоторые пояснения. - Именно это, - с готовностью воскликнул Кинни. Он повернулся к Хэбблу: - Оставайтесь здесь, пока я не вернусь. И не забивайте себе голову всякими мыслями о потере работы. Будущее вам обеспечено. Об этом позабочусь я. Через полчаса Кинни говорил с Шаклворсом по телефону: - ...Да, моя мысль - сделать для газеты из него фигуру... Да, именно это... О, польза во всех отношениях... Да, нечто такое... И политическая сторона... И, конечно, реклама... Нет, я полагаю, долго мы не сможем его использовать, но какая разница?.. Да, как только новость остынет, мы с ним расстанемся... Почему? Подумайте, сколько он даст хотя бы рекламе... Мы создадим ему капитал... Вы сами убедитесь, что скажет шеф. Я уверен - идея ему понравится. Так или иначе, завтра я привезу Хэббла... О, он производит впечатление скромного и покладистого парня... Нет, нет, все в порядке... Что? В отдел информации? Хорошо. Спокойной ночи. Это отдел информации? Это ты, Том?.. Можешь? Хорошо... Да, через всю полосу... Готов? Давай - "Герой-чудотворец". 3. ВОТ ОН, ЛОНДОН Следующим утром в одиннадцать часов Чарли уже сидел в купе вагона первого класса лондонского экспресса напротив мистера Кинни. Он чувствовал себя не в своей тарелке. На нем был его лучший костюм, лучшие сорочка и галстук, лучшие ботинки - все это придавало ему щеголеватый вид. Обожженная рука лежала в темной шелковой косынке. Выглядел Он хорошо, намного лучше, чем на тех двух фотографиях, которые были помещены в утреннем выпуске "Дейли трибюн". Но чувствовал он себя не в своей тарелке и был даже немного напуган. Нелепое ночное происшествие само по себе было скверным, но оно произошло в темноте, как будто во сне, и поэтому казалось не таким страшным. А сейчас был день, светило солнце, и вместо того, чтобы войти в свою колею, все обернулось необычно. Вот он в будничный день едет в Лондон, где он был всего раз, три года назад во время финальной игры на кубок. Напротив, почти не замечая его, сидит мистер Кинни. Он курит сигару и просматривает газеты. И в одной из них, в "Трибюн", - его фотография и большая заметка, в которой мистер Кинни расхваливает его. Его называют героем, хотя сам-то он знает, что он никакой не герой. Но об этом написано в "Трибюн" крупным шрифтом, и тысячи, тысячи людей в разных местах, должно быть, уже прочитали о нем. Одним из этих тысяч людей была миссис Фосет, его хозяйка. Она сразу же расплакалась. Когда она увидела его руку, заплакала опять. Узнав, что он уезжает в Лондон, она вновь расплакалась. Последний раз она плакала, когда он прощался. Вообще-то она была не из плаксивых, но последнее событие оказалось выше ее сил. В это утро она не только восторгалась, но и плакала. Сейчас она, наверное, ходит по Дак-стрит и показывает всем газету. Газета не выходила у Чарли из головы. Он и радовался ей и стыдился ее. Сейчас существовало уже два Чарли: один из них, одетый в приличный синий костюм, сидел в купе, другой был на первой странице газеты - как будто он голый стоял на главной улице. На вокзале много людей глазело на него, а два или три человека даже крикнули ему: "Молодец, старина Чарли!" Потом, когда он уселся в купе, к нему ринулся полный, хорошо одетый интеллигентного вида мужчина. Он пожал ему руку и заявил, что Чарли делает честь стране. Чарли при мысли об этом опять, как червяк, заерзал на диване. И в Лондоне это все будет продолжаться? Он надеялся, что мистер Кинни заговорит, так как ему хотелось поделиться своими мыслями и переживаниями. В купе их было только двое. В течение часа или около этого мистер Кинни молчал, просматривая газету за газетой. Чарли выкурил пару сигарет, глядя, как за окном проносятся светлые от солнца поля. Он мог бы тоже читать газеты, но не прикасался к ним. Почему-то этим утром читать их не хотелось. Наконец, мистер Кинни отложил последнюю газету, глянул на Чарли благосклонно, улыбнулся и спросил: - Интересно, что чувствует человек, став вдруг знаменитостью? - На такой вопрос сразу не ответишь, мистер Кинни, - ответил Чарли дружески и в то же время почтительно. - Я не знаменитость. - Будешь знаменитостью. Сегодня о тебе узнало столько людей! И это еще не все. Подожди немного. - Подожду, мистер Кинни. Что вы собираетесь со мной делать? - Точно я сам не знаю, Хэббл. Но думаю, что дам тебе возможность повеселиться. - Хорошо бы, если бы мне не пришлось выступать о речами и делать тому подобное, - сказал Чарли озабоченно. - Не придется, если ты не захочешь, не беспокойся. Будешь наслаждаться жизнью - и только. Бывал раньше в Лондоне? - Всего один раз, три года назад во время финала на кубок. Многого я не видел, но то, что видел, не по мне. Еда дрянь - мы питались в закусочной, помню тефтели... Но что-то они не по мне. - Никаких тефтелей на этот раз, приятель. - Постараюсь, мистер Кинни. Куда мы поедем, когда будем в Лондоне, хотелось бы знать. - Это я тебе расскажу, - многообещающе ответил Кинни. - Сначала ты поедешь со мною в редакцию "Трибюн", познакомишься с редактором. Возможно, тебе там придется разик-другой сфотографироваться, ответить на несколько вопросов. - Хорошо бы, если бы не о прошлой ночи. - Нет, с ней покончено. Тебя, наверное, спросят, о каких пор ты читатель "Трибюн", нравится ли тебе газета, а тебе она нравится, так, Хэббл? - Так. На этот счет выкручиваться не придется. - Тебя могут спросить, что ты думаешь о положении в стране, о правительстве и тому подобное. - Мне скажут, что отвечать, так? - М-м-м... Несомненно, тебе помогут, если вопрос покажется трудным. Потом тебя могут спросить что-нибудь о тебе. Возможно, тебя что-нибудь спросит молодая и красивая женщина. Подобная перспектива не доставила Чарли удовольствия. - Лучше бы без нее как-нибудь? - Почему? Тебе не нравятся молодые красивые женщины? Кстати, нам следует знать об этих вещах больше. У тебя есть девушка? - Нет. Я бы не сказал теперь, что есть, - осторожно ответил Чарли, словно опасаясь, что если вывернуть карманы, то в одном из них можно вдруг найти какую-нибудь затерявшуюся девушку. - Нет, у меня нет девушки. Говоря откровенно, девушка, с которой я проводил время, в прошлую субботу вышла замуж. - И, наверное, сейчас жалеет. Она тебя обманула? Бросила? - Нет, я бы не сказал, что это так, - медленно ответил Чарли все тем же осторожным тоном, который он выбрал специально для разговора на эту тему. - Мы начали отвыкать друг от друга. Я уехал в другой город - она живет не в Аттертоне, - у нее под рукой оказался другой парень, он и до этого поглядывал на нее. Верите, она бы выбрала меня, я знаю. Я не хвалюсь. Но меня нет, да еще отвыкли, а парень этот там, вот она и решила так. - И сейчас у тебя никого нет? - Ага. Я теперь один. - И тебе нравится такая жизнь? - Не сказал бы, мистер Кинни. Если бы попалась подходящая девушка, я бы женился. Иногда своя собственная компания, особенно по вечерам, надоедает. Вот хоть это дело - то, что я еду в Лондон, - если бы у меня была девушка, я бы взял ее с собой. В таких случаях, когда переживаешь такое вот, можно было бы обсудить все, понимаете? Я не знаю, что мне придется делать в Лондоне, когда вы привезете меня, но думаю, что мне будет скучновато. - К твоему выбору будет сколько угодно молоденьких женщин, - ответил Кинни. - Это я знаю. Но они не в моем вкусе. На мой взгляд у них в голове слишком свободно ветерок гуляет. - Послушай, Хэббл, я буду говорить с тобой как друг. Быть скромным - дело хорошее, я уже тебя за это похвалил, но не перебарщивай. Ты стал "_личностью_". Не позволяй никому забыть об этом. - Я всегда был личностью, - твердо заявил Чарли. - Но если вы думаете, что я считаю себя лучше других, вы ошибаетесь, мистер Кинни. Я никогда не был ни для кого подстилкой, о которую вытирают ноги, и не буду. Но дело не в этом. Я хочу сказать, что люди в Лондоне живут по-своему, так как вы, например, мистер Кинни, а я живу по-своему, и это не одно и то же. - Ладно, увидим. Как ты смотришь, не пропустить ли нам по рюмке и позавтракать? - Благодарю вас. - Благодарить нет необходимости. Все расходы оплатит газета. Поэтому мы воспользуемся всем самым хорошим, что найдется в этом поезде, хотя вряд ли в нем найдется что-нибудь хорошее. Чарли нашел, что они действительно воспользовались всем самым хорошим. До завтрака они выпили по рюмке джин-энд-биттерз [коктейль из джина], хотя ему этот джин-энд-биттерз не очень понравился. К завтраку мистер Кинни заказал бутылку красного вина, и Чарли помог ему распить ее. Вино ему тоже не очень понравилось - слишком кислое. От вина клонило ко сну, но все получалось просто великолепно. Еды было много, и большей частью неплохой еды, хотя мистер Кинни и ворчал все время. После завтрака они пили кофе без капли молока, очень горькую жидкость, и бренди. От каждого глотка бренди внутри становилось теплей и теплей. Под конец поездки Чарли совсем освоился и стал добродушным, хотя чувствовал себя не совсем уверенно, ему казалось, что все, что происходит с ним, - происходит где-то в отдаленности. Все это было странно, но страха он уже не испытывал. События шли, и все, что надо было делать, это только прислониться к стенке купе и дать им идти. Но вот окна вагона затемнил вокзал Сент-Панкрас. Что ж, вокзал так вокзал. Итак, Сент-Панкрас. Толпы лондонцев. Лондон вокруг него, мили и мили Лондона. Чарли помнил только кусочек города - Стрэнд. Ну, а что дальше? Все, что он должен был делать, спросив "что дальше?", это сидеть, прислонившись к стенке купе. Он перестал быть Чарли Хэбблом, действительным Чарли Хэбблом, он превратился в несуществующего парня, о котором будут писать длинные заметки в газете. Он не просил никого об этом. Но это их дело. - Ол-райт Саунд? - О'кей. - Ол-райт, Джим? - Ол-райт. - Не нач