инайте, пока не загорится красный сигнал. И смотрите друг на друга, а не в аппарат. И не выходите за линию. Приготовиться! Включаю! Внимание! В наступившей тишине все, что должно было включиться, включилось - это было слышно. Красный сигнал, похожий на одинокий горящий глаз, подал команду. На большом совершенно плоском лице мистера Шаклворса появилась улыбка, которая была свежей всего десять минут назад, когда они репетировали маленькую сценку для звукового киножурнала. Сейчас улыбка завяла и поблекла. - Чарли Хэббл, - начал он опять, - примите от "Дейли трибюн" в качестве скромной награды за вашу верность долгу и отвагу, которую вы проявили, спасая свой завод и, возможно, весь город от страшной опасности... - Минутку! - раздался отчаянный голос. - Что случилось? - застонал режиссер. - Нет звука. - Ничего, ребята. Выключить! Улыбка мистера Шаклворса погасла вместе с рефлекторами. Он был зол и заявил, что с него хватит. Чарли тоже считал, что с них хватит, но заявить об этом не отважился. С него хватало того, что он заявился в редакцию "Дейли трибюн" и обменялся рукопожатием с редактором мистером Шаклворсом, что же касается съемки для киножурнала, так это было вообще... Сначала он очень волновался, теперь, через четверть часа репетиций, он вспотел так, что на нем не осталось сухого клочка за исключением рта, который был сух, как старая кость. Он взмок от одного страха, а когда включили громадные рефлекторы, промок совершенно. Внезапно какой-то маленький человечек рванулся к нему и ткнул в лицо огромной пуховкой. - Брось! - закричал наполовину задушенный Чарли. - К чему это? - Все в порядке, старина, - ответил маленький человечек, делая последние прикосновения пуховкой. - У тебя блестит лицо, понял? Нельзя, чтобы оно блестело? А теперь хорошо. Чарли не считал, что теперь ему хорошо. Пудра пахла приторно-сладким. Он чувствовал себя клоуном. Лицо его высохло, но стало жестким и нечувствительным, как маска. Все началось сначала. Те же самые идиотские вопросы и ответы. Чарли вошел в студию с чувством острого любопытства к тому, что должно было произойти в ней. Любопытство было более чем удовлетворено. - ...Примите от "Дейли трибюн", - сказал мистер Шаклворс с тенью улыбки, - чек на пятьсот фунтов. - Благодарю вас, мистер Шаклворс, - ответил Чарли в соответствии с программой. - Я только выполнил свой долг, но я очень благодарен "Дейли трибюн". - Это было чистейшей правдой. Пятьсот фунтов! Он до сих пор все еще не верил в этот изумительный факт, и он бы не удивился, если бы после всей этой затеи с киносъемкой мистер Шаклворс вырвал бы у него чек и вместе с ним и мечту о пятистах фунтах. - Насколько мне известно, - продолжал мистер Шаклворс, тщательно собирая из кусочков свою улыбку, - вы являетесь постоянным читателем "Дейли трибюн". - Отлично! - прорычал режиссер. Он работал, не снимая шляпы, чтобы каждому было ясно, кто он. - Выключить! Нет, вы оба не сходите с мест. Давай, Джим. Джим накатил гигантскую камеру на обе жертвы, чьи ноги были прикованы к полу меловой чертой. Чарли - лицо его вновь вспотело - воспользовался перерывом, чтобы взглянуть на свой листок. На листке заглавными буквами было напечатано, что он должен был говорить. - Да, - со страхом подтвердил Чарли. - Вот уже несколько лет я постоянный читатель "Дейли трибюн"... - Ну и комедия! Он поднял глаза и увидел, что маленький человечек с громадной пуховкой опять смотрит на него. Через секунду его опять будут душить этой вонючей пудрой. Он сделал вид, что углубился в бумажку. - Да, я уверен, - хрипло прочел он, - что газета помогает мне, как истинному англичанину, выполнить свой долг, в чем бы он ни выражался. Я уверен, что все читатели "Дейли трибюн" скажут то же. "Может быть, - подумал Чарли. - Что же касается его, так это не метод, чтобы вызвать его на разговоры". Внезапно он представил себе всех, кого знал в Аттертоне и Бендворсе, то, как они сидят в кинозалах, смотрят на него, слушают, что он, Чарли Хэббл, говорит. Ему показалось, что он слышит, как они хохочут. Он беспокойно задергался. - А ну! - крикнул он к своему и всеобщему удивлению. - Шевелись живей! Кончай! Ему ответили, что они "шевелятся так, как могут, старина". Человечек с пуховкой сделал было шаг вперед, но был остановлен его свирепым взглядом. Потом последовали "Ол-райт!" и "О'кей!", и съемка продолжалась. - ...Постоянный читатель "Дейли трибюн", - повторил мистер Шаклворс с жалкими остатками улыбки на лице, голосом, в котором звучало крайнее отвращение. - Да, - ответил Чарли безнадежно. - Я постоянный читатель "Дейли трибюн" вот уже... вот уже несколько лет... - Я думаю, - сказал мистер Шаклворс (у него был такой вид, как будто его стошнит в следующую секунду), - она и помогает вам и приносит удовольствие. - Конечно, - ответил Чарли, похолодев от ужаса при мысли, что это все, что он сможет сказать когда-либо вообще, но все-таки вспомнил и выпалил: - Я уверен, что газета помогла мне выполнить мой долг, в чем бы долг... долг... как истинному англичанину... - Очень хорошо, - мрачно заявил мистер Шаклворс, - что как гость "Дейли трибюн" вы отлично проведете свой первый отпуск в Лондоне. - Благодарю вас, мистер Шаклворс, - сказал Чарли с отчаянием. - Я уверен, что проведу его отлично. На этом программа заканчивалась. "Ребята" отключали и выключали, кричали друг другу "О'кей", словно все они только что прибыли из Голливуда, а режиссер, сняв шляпу, уверял мистера Кинни, что при всех условиях выпуск войдет в ночную программу, которую сегодня будут демонстрировать в нескольких кинотеатрах Вест-Энда. - Что сделано, то сделано, - сказал мистер Шаклворс, вытирая лицо. - В первый раз в жизни я связался с этой проклятой съемкой и, надеюсь, в последний. - Я тоже, - солидарно поддержал его Чарли. - Я вас поручаю одному из своих молодых работников, - сказал мистер Шаклворс не без важности. - Минутку, Хьюсон! Он доставит вас в гостиницу "Нью-Сесил" и позаботится, чтобы вас там хорошо приняли. Я хотел бы, чтобы в течение нескольких часов вы не уходили оттуда, возможно, нам понадобятся еще несколько ваших фотографий и кое-какой материал. Позвоните из гостиницы в редакцию и будьте у телефона, пока мы не кончим все. Чек можете передать кассиру гостиницы, он разменяет его для вас, Хэббл. Ну, вот и все. - Мистер Шаклворс, как в отношении других газет и агентств? - спросил Хьюсон. - Можно дать им воспользоваться материалом? - Да, - они могут пользоваться материалом и фотографировать его. Но вся эта история - наша, и для них никакого интересного материала, понятно? Давать им только то, что мы находим нужным давать. Держитесь этой линии. Кстати, Хэббл, вы пьете? - Не так чтоб очень, мистер Шаклворс. - Хорошо. Пейте как можно меньше. Безопасней, намного безопасней. До свидания. Хьюсон, тощий смуглый молодой человек с обезьяньим морщинистым лицом, проводив редактора взглядом, подмигнул Чарли и, жеманно передразнивая, сказал: - Безопасней, намного безопасней. Чарли, чувствуя себя с ним значительно проще, чем с такими великими людьми как Шаклворс и Кинни, понимающе ответил: - Я знаю, на что он намекает. Хьюсон опять подмигнул: - Я тоже. Если бы я был на твоем месте, я бы и в рот не брал. Был бы трезвым, как стеклышко, пока не кончилась бы вся эта затея. Давай, идем отсюда. - А моя физиономия? Пудра? - На вид не так плохо, как пахнет. Ты пахнешь, как хор красоток в не особенно удачных ревью "Стоктон-он-Тиз" или "Эштон-андер-Лайм". Может быть, тебе здесь дадут умыться. Непохоже это на них, но кто знает. "Ребята" дали ему умыться, и Чарли вышел из студии, сияя от облегчения и желтого дешевого мыла. Хьюсон подозвал такси. - Чемодан твой? - спросил он. - Весь мой багаж, - ответил Чарли. - Ну и удивятся в "Нью-Сесил". Наплевать. Что в нем? Старая ночная шерстяная сорочка, ковровые шлепанцы и пара-другая носок? - Почти угадал. - Ничего, кивнешь, и завтра они оденут тебя с ног до головы, или реклама теперь не реклама. Советую брать обеими руками. Потряси городишко. Жги и грабь. Когда такси завезло их в красные ревущие джунгли автобусов, Хьюсон, положив руку на руку Чарли, посмотрел на него испытующе и доверительно зашептал: - А теперь я спрошу тебя не как журналист (помоги всем нам, господи!), а как человек, как любимый сын своей матери, и я хочу, чтобы ты ответил не как герой, не как "герой-чудотворец", спаситель тысяч, британец, выполнивший свой долг, а как другой человек, утеха своего отца. Ты действительно сделал что-то такое в этом, как его - Аттертоне? - Нет, - чистосердечно признался Чарли. - Я так и думал. Иначе бы наша газетенка полетела к чертям, если бы начала печатать действительные факты. А так - это что-то из ничего. Отлично. Значит, мы все еще в старой форме. Такое сбивало с толку. Рядом с Чарли был журналист, совсем не похожий на Кинни или мистера Шаклворса. Очевидно, один из тех бойких ребят, которым все нипочем. Тем не менее он ему нравился. В его молодом и в то же время старом сморщенном лице было что-то забавное. Чарли встречал такого рода парней с такими же веселыми обезьяньими ужимками. В каждой футбольной команде, на каждой фабрике найдется такой вот. Такси затормозило у входных дверей огромного нового здания возле парка. - "Нью-Сесил отель" - твой будущий дом. На неделю-две, хотя, может быть, и на десять лет, если ты сумеешь использовать это дело как следует. Последний крик лондонской роскоши, то, что называется "супер-де-люкс отель". Ничего домишко! - провозгласил Хьюсон, показав рукой на него. - Слушай, приятель! - воскликнул Чарли, со страхом разглядывая умопомрачительное здание. - Я не могу жить здесь. - Можешь и будешь. Нет ничего легче. Только приказывай. Гостинице нужна реклама, а наш старина - один из ее директоров. - Какой старина? - спросил Чарли. - Хозяин "Дейли трибюн" и "Санди курир" и еще нескольких газет и журналов. Он директор этого уютного гнездышка, хотя я и не верю, что он настолько глуп, что мог всадить в него деньги, потому что домишко никогда не будет приносить доход. - Сколько стоит день в такой гостинице? - Точно не скажу. Если ночевать в буфете, не брать ванну и тратить деньги разумно, то гинеи четыре, а если так, как полагается здесь, - то есть так, как будешь жить ты, дружок, потому что я сам позабочусь об этом, - тогда восемь-десять гиней в день. Чарли надул щеки, выпустил воздух, медленно покачал головой и наконец заявил: - Это бессмысленно. - Бессмысленно! - воскликнул Хьюсон, когда они вошли в дверь. - Здесь забудь о смысле. Это тебе не в твоем городишке под названием "Лужи". Не для этого в Лондоне строят такие гостиницы. Стиль здесь - великолепие и нелепость. Посмотри на этих двух субъектов, разодетых, как мажордомы великого герцога. Посмотри на люстры: они горят, хотя на улице еще белый день. Посмотри на двери: они придуманы и сделаны так, что даже глоток воздуха не проникает через них в зал. Эй, ты, отнеси чемодан джентльмена и подожди меня! Ничего похожего на этот отель Чарли никогда не видел, разве только в кинофильмах, да и в них не часто. Темно-алый ковер толщиной в несколько дюймов простирался на сотни ярдов. Где-то играл джаз. В холле было с десяток лакеев в пурпуровой с серебром униформе, слуги в смокингах, бои, хорошенькие девушки в причудливых платьях; они разносили на подносах сигареты и почту. Кресла были такие глубокие и мягкие, что человек, сев, почти исчезал в них. Чарли никогда не видел, что можно устроить так освещение, - все лампочки в зале были хитроумно спрятаны. Даже одного взгляда на все это было достаточно, чтобы у человека сложилось такое впечатление, как будто он побывал на музыкальном представлении в театре. Единственным недостатком была духота: было слишком тепло. Воздух, которым надо было дышать, был так нагрет, так надушен и так использован, что легким он был бесполезен. Чарли никогда не приходилось бывать в таком большом и высоком помещении, в котором дышалось бы так тяжело. Толщина ковра казалась угрожающей, в нем можно было, ступив, утонуть. Похоже было на то, что в стенах окон не было, и внутри невозможно было установить, какая идет часть суток - день или ночь. А люди в униформе и девушки как будто уж давно забыли, чем отличается день от ночи. Хьюсон подвел Чарли к большому бюро, сооружению из стекла и сияющего металла. За бюро сидел вылощенный молодой человек, который, казалось, состоял из цилиндра и костюма на американский манер. - Управляющего, - сказал внушительно Хьюсон. - Прошу извинить, сэр, но управляющего нет. Он вернется в половине седьмого. - Его заместителя. - Одну минуту, сэр. Могу ли я узнать, с кем имею честь говорить? - Это - мистер Чарльз Хэббл, человек, который спас Аттертон и половину Средней Англии, причем, лучшую часть Англии. Моя фамилия Хьюсон, я сотрудник "Дейли трибюн". Пожалуйста, пригласите сейчас же заместителя управляющего. Они подождали, пока вылощенный молодой человек говорил по телефону. - Как тебе нравится этот домашний уют? - спросил Хьюсон. - Подходит для героев? - Все это не по мне, - ответил Чарли. - Это... это нелепо. Я не знаю, что мне делать с собой в таком месте. С таким же успехом ты мог отвезти меня в Букингемский дворец, все равно. - Букингемский дворец! Э, дружок, разве можно сравнить одно с другим. После "Сесил отеля" дворец покажется тебе убожеством. Отель этот - чудо супер-де-люкса! Заметь, даже воздух здесь уже наполовину разжеван. Но не позволяй дурачиться над собой. Плюй на все, ни на что не обращай внимания. А вот и заместитель управляющего. Ох, и хитер же он, сам увидишь. Я как разговорил, - добавил он, нимало не смущаясь, когда заместитель управляющего подошел к ним, - что и хитры же вы! - Я хитер, очень хитер. - Улыбаясь, пристально разглядывая их, говоря ничего не значащие слова гостеприимства, заместитель управляющего сильно пожал им руки. Он был высок, с широким ртом и преждевременными залысинами, отчего лоб его казался громадным. Одет он был в свежевыглаженный темный костюм и белую сорочку. Чарли никогда не приходилось видеть мужчину, одетого так опрятно и чисто. Поздоровавшись, он хлопнул ладонями. - Все необходимое сделано. Для мистера Хэббла приготовлен номер на третьем этаже, розово-серый, в стиле Антуанетты. Нам лестно иметь такого гостя. Я сам проведу вас. Пожалуйста, джентльмены, сюда. Они вошли в один из лифтов. - Обратите внимание на систему указателей. Я все время говорю, на каком этаже лифт, я никогда не ошибаюсь. Последнее утверждение заместителя управляющего слегка смутило Чарли, так как заместитель управляющего не сказал, на каком этаже они находятся, а только показал на указатель. Позднее Чарли узнал, что именно таков был метод заместителя управляющего вести разговор, когда он находился в особенном "ударе хитрости. Он не рассказывал о предмете, а становился им. Попав в лифт, он превращался в лифт. - Обратите внимание, давление во мне остается постоянным. Я не заставляю вас дышать, как утопающих. Я останавливаюсь там, где вы хотите. Я не могу остановиться там, где не надо. В коридоре третьего этажа он в мгновение ока превратился в систему световых сигналов. - Вам не надо все время слушать, как я звоню, - заявил он Чарли и Хьюсону с гордостью. - От меня вы не услышите ни звука. Я делаю свое дело бесшумно, одними лампочками. - Однако подлинных вершин он достиг, когда преобразился в розово-серый номер в стиле Антуанетты - в спальню, гостиную и ванную. Чарли не мог не восхититься, когда он превратился в тончайший водяной душ. Последним величайшим его превращением было перевоплощение в систему обслуживания по телефону. - Запомните, - возвестил он, показывая на свое второе "я", - я основан на принципе указателей. Вам нужен слуга. Отлично. Нажмите здесь, снимите трубку и только скажите. Вы хотите связаться с магазином - вам понадобились запонки, цветы, сигары, перчатки, галстуки или носки, - нажмите меня вот здесь, скажите в трубку, и, пожалуйста, вы - в магазине. Нужны секунды - и полная гарантия. - Что надо нажать у вас, чтобы позвонить на биржу? - осведомился Хьюсон. - Поверните меня вот так, и я включу вам нужный коммутатор. После разговора поверните меня обратно. - Просто, не правда ли? Итак, мистер Хэббл, мы польщены тем, что видим вас у себя, и я уверен, мы сделаем все, чтобы вы остались довольны. Наш девиз "Роскошь и Услуги". - Очень хороший девиз, - благоговейно заметил Хьюсон. - У меня никогда не было ни того, ни другого. - Все, что вам придется делать здесь, это только требовать, - сказал заместитель управляющего Чарли. Затем, повернувшись к Хьюсону, он добавил уже деловым тоном: - Скоро должен прийти мистер Брукс, джентльмен, который ведает нашей рекламой. Всего доброго. И заместитель управляющего оставил их одних в розово-серой гостиной в стиле Антуанетты, в которой было тепло и душно и которая напоминала внутренность коробки из под шоколадных конфет. Чарли осмотрелся. Он постепенно начал приходить в себя. - Понимаешь, я не привык к такому вот. - Конечно, не привык, - согласился Хьюсон ободряюще. - К такому привыкли немногие: богатые и выжившие из ума вдовушки да международные аферисты. Но помни, наше дело здесь только требовать. Начнем? - Зачем? - Ты хочешь спросить: "Почему" или "Ради чего?" Так или иначе, это роли не играет. Сейчас мы чего-нибудь спросим. Хотя бы чаю. Мы будем пить чай. Не так, как в твоем Аттертоне, с жареной свиной колбасой и другой чепухой, а настоящий вечерний чай. Ну-ка, Хэббл, сможешь ты набрать номер и потребовать настоящий вечерний чай на две персоны? - Ладно, приятель, - усмехнулся Чарли, - пусть будет по-твоему. - Скажи, что звонит герой. - Э, нет, - отрезал Чарли. - И ты этого не скажешь, если не хочешь, чтобы тебе попало. Брось это, понял? - О! Извини, Чарли. Я не думал, что ты принимаешь это так близко к сердцу. Я думал, что ты принимаешь это, как я, - в шутку. Лучший метод, сказал бы я. Взять у них все, что возможно, а потом над ними же и посмеяться. Им всем на тебя наплевать, плюй и ты на них. Все ведь это придумано. - Не знаю. А мистер Кинни? - О, господи! Ты хочешь сказать, что этот болтун, эта ходячая рождественская открытка привезла тебя сюда? - Если бы не он, меня бы здесь не было, - пояснил Чарли. - Ах так! Тогда надо отдать должное этому старому торговцу тряпьем. Между прочим, стоит тебе только повторить несколько моих слов Шаклворсу или Кинни, и раз-два - я уволен из "Трибюн". - Брось! - крикнул Чарли возмущенно. - Считаешь, я способен на такое? За кого ты меня принимаешь? Говори, что хочешь и сколько хочешь, только не болтай о моем геройстве. - Хорошо сказано! Так вот, я тогда так закажу - два ваших изысканных чая в номер двадцать три для двух парней. Приказание было им передано по телефону именно в этой форме. Чай был так утончен, что для сервировки его потребовалось два официанта. Было подано два сорта поджаренного хлеба, три сорта бутербродов, четыре сорта сандвичей, пять сортов кекса. - Имей в виду, Хэббл, - сказал Хьюсон, рот его был набит сандвичами, - это не считается едой. Нет, дорогой мой, нет. Люди, которые останавливаются в этом отеле, едят только четыре раза в сутки: завтрак, ленч, обед, ужин. А это только так, чтобы заморить червячка, вроде бутербродика с маслом рано утром к чаю или перекусить часов в одиннадцать утра. Ненасытные свиньи, - добавил он, беря три сандвича и отправляя их разом в рот. - Ничего, можно и переесть немного, - сказал Чарли. - Мне приходилось голодать. Так же, как тем многим, которые голодают сейчас. Хьюсон издал предостерегающий звук. - Здесь тебе не следует говорить таких вещей. Для чего, ты думаешь, они здесь целый день жгут свет и вентилируют воздух? Для того, чтобы сюда не проникли никакие слухи и разговоры. Я тебе скажу как другу - я думаю, ты ошибка. Они еще пожалеют, что связались с тобой. - Конечно, ошибка, - ответил Чарли честно. - Глупо, что я попал сюда. - Надеюсь, что ты не считаешь, что не заслуживаешь такого вот. - Заслуживаю не меньше, чем кто-нибудь другой. Другое дело, что все это не в моем духе. Вот и все. И ручаюсь, что и не в твоем, - добавил он уверенно. Хьюсон с наслаждением впился зубами в большой липкий кекс. - Мне везде хорошо за исключением редакции "Трибюн". - Он помахал рукой. - Я тертый калач. Я могу заказать здесь первоклассный обед. Но я готов пообедать с тобой и рыбой с жареной картошкой в твоем, как его, Аттертоне. - Вот как. А я, кстати, не люблю рыбу с жареной картошкой. - Не любишь? А я думал, что все вы, парии, любите рыбу с картошкой. - Я нет, например. И никогда не любил. С нее, знаешь, толстеют, а мне нравится быть в форме, - продолжал Чарли серьезно. - О, тщеславие, тщеславие! - Никакого тщеславия. Пару лет назад я играл в футбол. - Боксируешь? - Немного, - ответил Чарли, довольный, что разговор принимает разумное направление. - Но кое-что могу. - Когда-то мог и я. - Хьюсон подошел к телефону, перевел указатель на "магазин" и сказал в трубку: - Магазин? Хорошо. Говорит двадцать третий номер. Нам нужен комплект боксерских перчаток. У вас нет? Странно! Как вы думаете, для чего мы остановились в этом отеле? Потрудитесь доложить заместителю управляющего, что в вашем магазине отсутствуют боксерские перчатки. Он обернулся к Чарли и заскользил к нему, выставив вперед левую руку. Чарли, улыбнувшись, закрылся, и в течение нескольких минут они осторожно боксировали, нанося друг другу легкие удары внешней стороной пальцев. Раунд окончился с появлением слуги, который пришел, чтобы убрать со стола. Вслед за ним прибыл и Брукс, ведающий рекламой отеля. У него было красное лицо и хриплый голос чудака, основным занятием которого было напиваться до потери сознания. - Привет, Хьюсон! - крикнул он. - Опять мы встретились. - Ага. Это мистер Чарльз Хэббл, который только что спас два английских графства, лишив их возможности взлететь на воздух. - Знаю. Очень рад видеть вас, мистер Хэббл. Замечательный поступок. Вы всем здесь довольны? - Нет, - сурово ответил Хьюсон. - В магазине отеля нет боксерских перчаток. Мы только что звонили. - Ничего страшного. В бассейне тоже нет морских львов. - Не знал, что у вас здесь есть бассейн. Видишь, Хэббл, как они скрывают от нас некоторые вещи. Пойдем, поплаваем. Хотя нет, нет времени. - Замените это дело выпивкой, - обнадеживающе предложил Брукс. - Заменим! - воскликнул Хьюсон. - Все, что мы должны здесь делать, это требовать. Что будешь пить? - Виски с содой, - без малейшего промедления ответил Брукс. - Даже не знаю, - медленно сказал Чарли. - По-моему, рановато. - Нисколько. Самое время выпить. - Может быть, стакан бочкового? - раздумывал Чарли. Хьюсон покачал головой. - Ты нанесешь им смертельную рану, если закажешь стакан бочкового. Им придется посылать за ним на такси. Нет уж, разреши этим делом заняться мне. Хьюсон заказал виски с содой и два коктейля "мотоцикл с коляской" и потом вспомнил, что ему следовало позвонить в редакцию. Это дало возможность Бруксу заняться Чарли. - Я понимаю, вы только что приехали, - сказал Брукс мягким покойным голосом. - Однако на один-два вопроса вы сможете мне ответить. Например, каково ваше самое первое впечатление об отеле? Что больше всего поразило вас? - Слишком жарко и очень спертый воздух, - не задумываясь ответил Чарли. - Вы правы, вы совершенно правы, но для меня это не годится. Дальше, бывали ли вы когда-нибудь раньше в таком же роскошном отеле? Нет, конечно, нет. Думали ли вы когда-нибудь, что такой отель вообще может существовать? Нет, конечно, нет. - Все здесь напоминает театр, как будто ты пришел в театр, - сказал Чарли, стараясь помочь. - Отлично. Это - очень удачно. Что вы думаете о ванне? - Сногсшибательная. Ручаюсь, каждому хочется выкупаться в ней два раза подряд. - Пользовались постелью? - Нет, слишком рано, - ответил Чарли. - Лучшие постели в Европе. Мы заплатили целое состояние за эти постели. - Мне кажется, что на них можно спать в ночь столько же, сколько на всех остальных. Вместе с виски в номер прибыли три журналиста и фотокорреспондент. Все последующее, начиная с этого момента, перепуталось. Уютная розово-серая гостиная наполнилась возгласами и дымом, сквозь который проглядывали странные физиономии. Прибывали новые люди и новые порции виски. - Вы знаете, у вас точно такой же выговор, как у девушки, у которой я только что брал интервью. - У какой девушки? - У вашей соперницы, у девушки, которая вышла победительницей на конкурсе красоты, организованном газетой "Морнинг пикчерал". Она теперь - Мисс Англия, королева красоты. Получила Серебряную розу, сто пятьдесят фунтов и снималась для кино. - И она настоящая королева красоты? - спросил Чарли. - Я видел хуже. Она просто хорошенькая девушка. И она говорит так же, как вы, с тем же выговором. Наверное, приехала из ваших краев. - Откуда? Молодой человек посмотрел на обратную сторону конверта. - Ее зовут Ида Чэтвик, когда она не Мисс Англия. Она приехала из Пондерслея. Чарли обрадовался. Он почувствовал, что не так одинок. - О, если она из Пондерслея, значит, она из наших мест. От нас до Пондерслея миль пятнадцать, от нашего города. Я не раз играл там в футбол. Не ребята там у них, а просто черти, да. Один раз они нас просто вышвырнули с поля только потому, что мы выигрывали и били одиннадцатиметровый, а они считали, что нам подсудили. Хорошо бы ее повидать. - Это как раз один из тех вопросов, которыми занимаюсь я, - втиснулась между ними объемистая женщина. Она показалась Чарли самым страшным созданием женского пола. У нее был очень большой нос и жирное лицо, размалеванное, как у клоуна, румянами и пудрой. - Я хочу, чтобы вы рассказали мне о своих сердечных делах. - О чем? - О своих сердечных делах. - Ну, знаете! - ужаснулся Чарли. - Не говорите мне, - продолжала дама, вращая глазами, - что мы вас не интересуем. Я только что слышала, как вы сказали, что хотели бы повидать девушку. Не так ли? - Да, это... это так. - Он старался избежать взгляда вращающихся глаз. Это было черт знает что! Молодой журналист объяснил ей о Мисс Англии, и эта парочка начала рассуждать, не обращая внимания на Чарли, что за отличная мысль свести их друг с другом и какой хороший материал можно сделать из этого, пока Чарли не почувствовал себя в положении бараньей отбивной, ожидающей на прилавке, когда торговец мясом и покупатель закончат обмен новостями. Потом приходили другие и спрашивали его, что он думает о Британской Империи, о талонах на сигареты, о вилле Астона, о подмандатных государствах, о горючем из угля, о России и супружестве, об этом отеле, а парни с фотоаппаратами просили его смотреть так и эдак и слепили вспышками "блицев", пили за его здоровье, говорили, что он славный малый, пока, наконец, Хьюсон не выпроводил их всех и не заявил, что сам он должен уйти и что Чарли должен ждать его завтра утром. Чарли остался один. Душная небольшая комната была полна дыма. Пахло отвратительно - табаком, виски, коктейлями. Казалось, вся комната была наполнена окурками и скомканными газетами. Чарли с отвращением огляделся. Во рту у него совершенно пересохло, болела голова. Обожженная рука опять начала беспокоить, надо было сделать перевязку. Накануне он неплохо выспался, так как вернулся домой около двенадцати, но сейчас он так устал, как не уставал после целого дня или целой ночи работы. Он зевал и зевал, а в глаза словно кто-то насыпал песку. Он знал, что еще не было и семи часов вечера, но чувствовал себя, словно было два часа ночи. Он вынул руку из перевязи, осторожно снял пиджак и начал медленно сматывать бинт. Послышался легкий стук в дверь: кто-то вошел. - Горничная, сэр, - заявил совершенно безликий голос. Чарли обернулся и увидел молодую очень курносую женщину с рыжими волосами, опрятную и привлекательную в своем форменном платье. С минуту она смотрела на него так же, как и только что сказала, - как хорошо смазанный механизм. Потом она превратилась в существо одушевленное. - Что ты здесь делаешь? - строго спросила она. - Я живу здесь, в этих комнатах. Ничего, а? - Извините, пожалуйста. Вы не похожи на тех, кто здесь бывает, и я подумала, что вы из тех ребят, которые работают в конце коридора. - Она внимательно посмотрела на него. - О, я знаю, вы тот парень, который сделал какой-то героический поступок. Так ведь? Я видела ваши фото и даже слышала, что вас привезут к нам. - Она посмотрела вокруг и презрительно фыркнула: - Какая грязища! Чарли извинился: - Да, грязновато, согласен. Ничего не мог сделать. Была целая куча газетчиков. - Не беда, мы здесь привыкли к грязи, - сказала она с глубоким презрением. - Посмотрели бы вы женские спальни. Эти женщины даже не знают, что такое опрятность, - половина их не знает. А что это у вас с рукой? - Обжег. Надо помазать мазью и опять завязать. - Понимаю. О, прошу извинить меня. - И из существа одушевленного она опять превратилась в горничную, лицо которой ничего не выражало, а голос ничего не означал. - Чем я могу быть полезна вам, сэр? - Послушай, ты ведь можешь говорить по-другому? - спросил Чарли задумчиво. - Могу, если никто не слышит. - Тогда брось эту манеру. После этих слов она опять перевоплотилась и сейчас же строго заявила ему: - Хорошо, но тогда тебе тоже нечего сидеть, как большому и беспомощному ребенку. Сейчас я перевяжу твою руку. Нет, я сама перевяжу. - Он добродушно сдался, давно зная таких вот переутомленных и сердитых женщин, и нисколько не был удивлен тем, что она сделала отличную перевязку. - Я собираюсь уйти с работы, выхожу замуж. А теперь начинаю думать, что делаю глупость. Столько забот, надо будет ухаживать за одним таким вот созданием. Чарли усмехнулся. - Он не такой, как я, а? - С таким, как ты, он справится одной рукой. - Легче. Я ведь тоже не ребенок. - Конечно, но он правда очень здоровый. Шесть футов два дюйма и плечи по росту. - Тяжело тебе придется, если он начнет тебя колотить. - Смотри, если не перестанешь говорить так, я сама тебя отколочу. Он не из таких, он даже наоборот - слишком добрый. Позволяет людям садиться себе на шею. Я ему не раз говорила об этом. Попробовали бы они сесть мне. - А как здесь? - спросил Чарли, чувствуя себя с ней совершенно свободно. - Не очень-то хорошо. Кормят ужасно. Управляющий столько получает на нашу еду, а посмотрел бы ты, чем нас кормят. Хотела бы я, чтобы он послал когда-нибудь нашу еду вечером в ресторан, для разнообразия. - Я слышал, у вас хорошие чаевые здесь, - сказал Чарли. - Иногда да. Только не думай, что наши клиенты особенно щедрые на чаевые. Я раньше работала в Брайтоне не в таком шикарном отеле и имела столько же, но мне не приходилось бегать бегом. Некоторые женщины, которые здесь останавливаются, могут прямо с ума свести. Стоит им побыть в комнате пять минут, и можно подумать, что было землетрясение, такой в ней беспорядок. И думают, что тебе нечего делать, как только быть у них на побегушках. Распущенные - дальше некуда - некоторые из них. Хотела бы я, чтобы их мужья знали, что они за штучки. Невежи, напудренные костлявые ничтожества. Если бы моя власть, так я бы сделала их горничными. Я бы заставила их поработать. Для разнообразия. Разговаривая, горничная не теряла даром ни секунды. Забинтовав Чарли руку, она помогла ему надеть пиджак, положила руку в перевязь и приступила к уборке его номера. Среди всех здешних странных существ она показалась Чарли единственным человеком, славной девушкой, хотя он и радовался, что не ему придется жениться на ней. Несомненно, это было под силу только парню шести футов двух дюймов. Тем не менее он почувствовал к ней какую-то братскую привязанность и про себя, для безопасности, называл ее Рыжик. - Ну вот! - воскликнула она торжествующе, оглядев по-хозяйски все, и дружески улыбнулась Чарли. - Все в порядке. И ты тоже. Ты вроде ничего паренек, смотри, не испортись после того как тебя распишут в газетах. И приглядывай за официантами. Большинство из них рады сорвать, хотя я и не обвиняю их за это. Смотри, чтобы они тебя не обсчитали. У тебя есть девушка? - Нет, - ответил Чарли. Ему надоел уже этот вопрос. - Жаль. Надо завести. Смотри, будь осторожен в своих делах. Надо бы, чтобы Фред присматривал за тобой. - Не надо. Какой Фред? Твой парень? - Ага. Он полисмен. - Она кивнула ему, подмигнула и сделала гримаску, которая означала, что помолвка с полисменом открывала целый мир радостного, но что Чарли в него никогда не суждено заглянуть. Затем она оставила его, и он сидел и одиноко разглядывал серую дверь с идиотскими панелями, отделанными в пурпурно-розовый цвет. Чарли решил, что ему будет легче, если он перекусит Он знал, что для людей, которые живут в таких отелях, было время обеда. Что ж, он тоже пообедает. Несколько минут он, однако, ничего не предпринимал и только беспокойно ходил по комнате, прикасаясь к разным предметам: телефонному справочнику, розовой пепельнице, скамеечке для ног, на которой были вышиты зеленые птицы. Он все еще не мог привыкнуть, что находится в свои." комнатах, и ходил на цыпочках, что было очень утоми тельно; ему казалось, что в любую минуту могут войти и хозяйским голосом потребовать, чтобы он убирался. Обычно он умывался шумно, щедро расплескивая воду, здесь же, в этом чужом сияющем великолепии, он лишь беззвучно и осторожно ополоснул лицо. К счастью, в коридоре, когда он пробирался по нему, никого не было, а его шаги тонули в толстом ковре. Лифтом он не воспользовался, а торопливо спустился по широкой лестнице, которая привела его в середину холла. Но не прошло и десяти минут, как он снова был в номере, который сейчас показался ему раем, родным домом Там, внизу, все было не для таких, как он. Там были важные и надменные люди в вечерних платьях, женщину с голыми спинами, мужчины - сплошной крахмал и запонки. У этих людей был тяжелый взгляд. У некоторых из них и голос был резкий, особенно у женщин. Они испугали его, когда он заглянул в ресторан, и Чарли сразу же решил, что такой ресторан не для него. Где-то внизу, несомненно, была и закусочная, в которой можно было бы поесть, не переодеваясь в вечерний костюм, но Чарли не отважился идти дальше. Можно поесть и в номере. В конце концов, разве ему не говорили, что он должен только требовать? Решая в течение пятнадцати минут вопрос еды, он говеем проголодался. Он подошел к телефонному аппарату и стал рассматривать его, а потом передвинул указатель на "бюро обслуживания", как учил заместитель управляющего. Рука его потянулась к трубке, заколебалась, отступила, спряталась в карман. Он отошел от телефона и без всякой причины посмотрел на себя в зеркало. Итак, что с ним такое? Как будто ничего. Конечно, ничего. Он хочет есть, чтобы пообедать, ему надо только позвонить. Что же, позвоним. Он смело подошел к телефону и снял трубку. Ничего не случилось. Молодой женщине на другом конце провода, казалось, даже доставило удовольствие то, что он хотел бы пообедать. В номер пришел официант, высокий, очень черный иностранец с дьявольски насмешливым выражением лица. Он вручил Чарли объемистую папку. Папка оказалась меню. В нем было столько всего, что Чарли сдался без боя, успев все же заметить себе, что только идиоты платят шесть шиллингов за ломоть дыни. Чарли поднял глаза и встретил мрачный взгляд этого здоровенного иностранца. В кино из него вышел бы отличный шпион, самый отъявленный шпион. Чарли проглотил слюну и торопливо пробормотал: - У вас есть бифштекс с картошкой? Иностранец растерялся или, может быть, ради своей дьявольщины притворился растерянным. - Бифштекс с картошкой! - заорал Чарли на него, мгновенно приходя в ярость. - Кинечна, сар, - пробормотал официант. - Бифштекс с карточка. У нас есть. Еще что-нибудь? - Хлеба. И... И пива, если он у вас есть. - Иес, сар, пиво. Бархатное пиво. Дессерт? - Он ткнул пальцем в меню. Чарли вернул меню, сокрушенно покачав головой, словно ему запрещалось есть что-нибудь еще. Когда официант уходил, дьявольского в нем было уже немного меньше. Он не вернулся: бифштекс с картошкой, хлеб и пиво принес официант помоложе и поменьше, который не произнес ни единого слова. Оставшись один и принявшись за еду, Чарли чувствовал себя как человек, который без труда совершил небольшое чудо. Потребуй бифштекс с картошкой, и тебе принесут его, причем, хороший бифштекс и хорошую картошку, а бархатное пиво такое же, как и везде. Он пообедал с аппетитом и почувствовал себя в два раза уверенней. Все идет, как надо, и его дело пользоваться всем так, как он найдет нужным и лучшим. Он закурил, не торопясь, спустился по лестнице, не считая нужным глянуть вправо или влево, вышел из отеля и отправился открывать для себя лондонский Вест-Энд. Был теплый весенний вечер. Чарли никогда не приходилось видеть столько разноцветных огней, даже в небе светил прожектор, похожий на радугу. Все так и сияло. Он прошел по Пикадилли-серкус, Лейстер-сквер, Шафтсбери-авеню, остановился, восхищаясь сверкающими витринами самой большой закусочной Лайона. Он видел, как негр спорил с двумя китайцами. Ему попадалось множество хорошеньких девушек, только большинство из них были слишком напудрены и накрашены. Он никогда не видел так много евреев, или всех тех крючконосых, малорослых, очень черных и поэтому похожих на евреев. Он видел несколько безработных горняков из Уэльса. Они хором пели непонятные гимны. Он видел, как человек чуть-чуть не попал под такси. Рассматривая фотографии, вывешенные на стенах театров, он решил, что среди актеров слишком много пучеглазых. На его глазах с пожилой хорошо одетой женщиной случился припадок или обморок, и ее унесли в аптеку напротив. Он пытался догадаться, какие из тех парней, которые толкались на углах улиц, занимаются тайной продажей наркотиков, о которой он читал в воскресных номерах газеты. Так вот бродить и смотреть было интересно, хотя одному не очень весело и утомительно. Слегка покалывало сердце и сильно болели ноги. Было всего половина десятого, слишком рано, чтобы возвращаться в отель, и он, заплатив шиллинг, вошел в небольшой кинотеатр хроники. Там и произошла эта странная вещь. За две минуты он увидел жизнь на ферме, на которой разводят крокодилов, множество американских самолетов, делающих чудеса, ос, лепящих гнездо, женщин, жеманничающих и улыбающихся по последней моде, военных, отдающих честь и шагающих парадным шагом, деятелей его страны и заграничных, пожимающих руки, лающих слова благодарности, вскакивающих в автомобили и выскакивающих из них. А потом без всякого предупреждения случилось это. На экране замерцали буквы: "Человек, который спас город, герой Аттертона, получает чек от редактора "Дейли трибюн". Радио грянуло бравурный марш. И вот он, какое-то глупо улыбающееся привидение рядом с мистером Шаклворсом (он вышел неплохо) появляется вслед за душераздирающими звуками. Его даже затошнило. И он говорит: "Благодарю вас, мистер Шаклворс, я только выполнил свой долг, но я очень благодарен "Дейли трибюн". Голос у него звучал как у Билла Потса, старого бендворского клоуна. А дальше, без передышки, еще хуже: - "Я уверен-что-газета-помогла-мне-выполнить-мой-долг-понимаете-какой-был-мой - долг-как-англичанина". О черт! Если бы зрители узнали его, им надо было бы встать и дать ему такого пинка, чтобы он вылетел из зала. Но зрители, если не считать одного-двух на балконе, которые захлопали, продолжали смотреть на экран, курили, жевали резинку, держались за руки и не выражали ни радости ни отвращения. Да, но очень скоро во всей стране люди увидят его, мистера Шаклворса и услышат всю эту чушь про долг и "Дейли трибюн". Ему было очень стыдно. Не дожидаясь, когда загорится свет, он заторопился из зала, обозвав себя мошенником. Потом он подумал, а не считают ли себя мошенниками все те люди, которые сняты в том же кино, которые улетают и прилетают на специальных самолетах и так стремительно и важно ездят на государственных автомобилях? Да, как думают они? Они что, тоже "герои-чудотворцы"? Его отель был неподалеку, он возвышался над Грин-парком - Чарли это знал, да и отель был виден, - но ему долго пришлось добираться до него, и пока он шел, он задавал себе всякие нелепые вопросы. Теперь все эти разноцветные огни не казались ему такими сияющими. Он порядком устал, когда добрался до отеля и, наверное, так и выглядел - утомленным и озабоченным рабочим парнем, одетым в свой лучший, но не очень хороший костюм. Может быть, поэтому один из пурпурно-серебряных гигантов у входных дверей остановил его и сердито спросил: - Погоди, в чем дело? - В чем дело? - переспросил Чарли. - Я живу здесь, понятно? Третий этаж, двадцать третий номер. - Прошу прощения, сэр. Сюда, пожалуйста, сэр. - Гигант всем своим видом выражал извинение, раскланиваясь и расшаркиваясь, как большой и мягкий болванчик. - Слушай-ка, - сказал Чарли, внезапно осмелев, - ты не очень-то с этими "простите, пожалуйста, сэр" и, тому подобным подхалимством. Я этого не переношу так же, как похлопывание по плечу и тому подобную манеру в духе "погоди, в чем дело?". Будь немножко больше человеком. Можешь ведь? Великан посмотрел на него, и с лица его слетело казенное выражение. - В этой форме не могу. Понимаешь? Но я не жалею, что надел ее. Нас на эту работу было триста человек, а у меня жена и трое ребятишек в Вандворсе. Не обижайся. - К черту обиды. Пока. - Всего доброго. Лифт идет, сэр. Прошу, пожалуйста, сэр. На этот раз Чарли воспользовался лифтом. 4. ХРАБРЕЦ И ЯРМАРКА Первой мыслью, которая пришла Чарли в голову следующим утром, как только он проснулся, была страшная мысль, что он потерял работу. Отчаяние продолжалось всего несколько секунд, потом он вспомнил все, что произошло накануне, и смог спокойно открыть глаза и встретить взглядом "Нью-Сесил отель". Он напомнил себе, что он - человек, вокруг которого раздувают шумиху. В кармане его пиджака лежал чек на пятьсот фунтов. Он долго и осторожно разглядывал спальню в стиле Антуанетты, ее серые стены с пурпурным орнаментом. Спальня встретила его взгляд непоколебимо, она никуда не делась, она существовала в действительности, а рядом с кроватью лежал его костюм, положенный так, чтобы его можно было быстро и удобно надеть. Итак, он был здесь, в великолепном, самого высокого класса отеле и жил в нем, как лорд. Все, что ему надлежало здесь делать, - это только требовать. Вместе с завтраком, который он решил съесть в гостиной, были доставлены письма. Их переслали из редакции "Дейли трибюн". Письма была распечатаны, и это-ему не понравилось. Письмам он не придавал особого значения, но в конце концов эти письма были адресованы ему. После завтрака - за едой он не хотел читать столько писем от незнакомых людей - он закурил и неторопливо занялся корреспонденцией. Писем сегодня было больше, чем он получал за год. Все они были от неизвестных людей, за исключением одного, от Дейзи Холстед, сейчас Дейзи Флетчер. Она писала, что ни капли не удивлена и что если он еще не забыл своих друзей, то должен заехать к ним, как только будет в их краях. Чарли, не претендуя на знание женщин, сразу же понял все. Она была не против начать что-нибудь опять, хотя стала миссис Флетчер каких-нибудь пять минут назад. Что ж, ему теперь-безразлично. Не принимая во внимание факт, что разрыв их произошел по взаимному согласию, он настроился на красивую горечь и пессимизм и насладился ими. По сравнению с этим письмом все остальные были скучными, хотя содержание их было неожиданным я ставило в тупик. Пять писем прислали женщины, они заявляли, что он, как ни странно, очень похож на их умерших мужей или сыновей; одно было от дамы, которая спрашивала его, что он думает о жестоком обращении с животными и о вивисекции. Двое мужчин притворялись, что знакомы с ним, хотя ни их фамилий, ни адресов Чарли до этого никогда не слышал, третий предлагал ему туманный и непонятный способ разбогатеть; четвертый был очень недоволен противопожарными средствами и, видно, считал, что Чарли следовало бы давно познакомиться с ним. Автор одного письма, который подписался "сержантом", подчеркивал, что некогда в окопах он тоже был "Героем-чудотворцем", а сейчас без работы, голодает, и никому до него нет дела. Последние три, казалось, были написаны сумасшедшими; Чарли ничего не понял из них, не мог их расшифровать, особенно то, которое начиналось словами: "Мужчина моей мечты". Он просто отложил их, в сторону. Когда он сказал себе, что начинает понимать, сколько странных людей живет на свете, пришел Хьюсон - смешной молодой человек со смуглым обезьяньим лицом, журналист из редакции "Дейли трибюн". - Девиз сегодняшнего утра - грабеж! - объявил он. - Будем трясти город. - Что-нибудь новое? - спросил Чарли. - Все будет новым, а это уже не годится, - показал он на костюм Чарли. - Получишь новую экипировку, нет, несколько новых экипировок. Костюмы, обувь, рубашки - все. Я твоя сказочная крестная мама, сынок. - Кто будет платить? - Магазин. Все пойдет за счет рекламы. Реклама, реклама - вот где собака зарыта. - Похоже, что все здесь - одна реклама, - проворчал Чарли. - Конечно. Реклама и Взятка. Они теперь вместо Гога и Магога. Мы устроили тебе визит в "Мужской универмаг". Знаешь "Мужской универмаг"? Самый большой мужской магазин в Лондоне, в Англии, в Европе. Да! - крикнул он, словно обращался к переполненному. Альберт Холлу. - В восточном полушарии! Господи, благослови восточное полушарие! И почему наш друг Кинни еще не написал ни одной статьи о восточном полушарии? "Следующая сногсшибательная статья Хэла Кинни в будущее воскресенье: "Боже, спаси восточное полушарие!". - Я смотрю, ты заложил за воротник с самого утра. - В норме, как раз в норме. Имей в виду, тебе тоже придется сегодня закладывать. Мне поручено сопровождать тебя и описать своим неповторимым стилем все твои старомодные высказывания и поступки. Для меня в газете оставлена целая колонка. Итак, мистер Хэббл, я вижу, вы читали письма. Можете ли вы коротко, выразительно, своеобразно, просто, по-мужски и по-геройски охарактеризовать эти письма? - Они от сумасшедших. - Так. Но можем ли мы их использовать? Сомневаюсь. Надень шляпу. Я обещал доставить тебя в "Мужской универмаг". "Мужской универмаг" - еще одно новое громадное здание, - походил на "Нью-Сесил", только в нем не было так светло и тепло, как там, хотя была своя глубоко мистическая тишина. Чарли никогда не был в таком магазине. Продавцы во фраках и брюках с лампасами были похожи на молодых дьяконов и церковных старост. Повсюду стояли стеклянные шкафчики, в которых воротнички ценой в шиллинг, залитые светом, лежали на черном бархате. Никакого шума от зеленых картонных коробок, обычного в магазинах, в которых Чарли бывал, здесь не было. Универмаг был чем-то средним между церковью и музеем. - И наш девиз, - сказал Хьюсон, - "Сервис и Фокус-Покус". Похоже, что здесь не продают, а хоронят рубашки. Что будет, если заорать во всю глотку, требуя пару запонок к воротничку ценой в пенни и шлепнуть на прилавок двухпенсовик? Ручаюсь, все исчезнет, и ты окажешься в Ванстед-Флетс [психиатрическая клиника], а вокруг тебя будут хихикать дьяволы. Ага, нас ждут. Последовало представление друг другу. Чарли так и не узнал как следует, кто были все эти люди, но среди них находились два неизбежных фоторепортера. - Представляете, что мы будем делать? - спросил один из присутствующих Хьюсона. - Слава создателю, нет, - ответил Хьюсон. Но тот человек представлял. От этого лицо его сияло и энтузиазм повышался с каждой минутой. - Мы засечем время, понимаете? - О, понимаю, - благоговейно ответил Хьюсон. - Засекаете время. - Вот именно. Мы засекаем время. Магазин доказывает, что он способен обеспечить покупателя всем необходимым быстрее всех. Мистер Хэббл пришел к нам как покупатель. Он торопится. Отлично. Его обслуживают в рекордное время. Прекрасная идея. - Великолепная. - План замечательный. Чарли не произнес ни слова. Никого, казалось, его мнение не интересовало. - Итак, что он должен купить? - спросил Хьюсон. - Нам надо над этим подумать. Ему нужен вечерний костюм, он понадобится ему сегодня вечером... - Зачем? - поинтересовался Чарли, но никто не обратил на него внимания. - Фрак или смокинг? - Я думаю, фрак не подойдет, - ответил Хьюсон. - Не по нему. Может быть, вечернюю пару с темным галстуком? - Ладно, мы сделаем так. Сначала он идет в отдел чемоданов, и мы даем ему... - Чемодан! - во весь голос подсказал Хьюсон. - Нет, - сказал его собеседник совершенно серьезно, - два чемодана. Потом он получает смокинг, пиджачную пару и легкое пальто, предположим, одну из наших кемптоновских моделей. - Что может быть лучше ваших кемптоновских моделей! - заявил Хьюсон с самым чистосердечным видом. - Их укладывают в чемоданы. Потом обувь, носки, рубашки, воротнички, галстуки, запонки, резинки, подтяжки, шляпа или две шляпы. Нет, я вам вот что предлагаю. У меня есть идея получше. Что вы скажете, если он переодевается в пиджачную пару в нашей комнате для переодевания, его подстригают, и он пишет письмо. И мы везде засекаем время. - Хорошая программа. - И мы все делаем чисто, никакой подтасовки. Надо только как следует посмотреть на него. Я позову мистера Мартина. Он позвал мистера Мартина, и оба они, священнодействуя, уставились на Чарли и несколько раз обошли кругом. - Послушайте... - начал Чарли. - Не беспокойтесь, предоставьте все нам. Все в порядке, мистер Мартин? Итак, через пять минут мы можем начать. Засекаем время перед самым началом. Чарли, как и каждый смертный, был рад получить что-то, не заплатив ни гроша, но эта затея показалась ему неприятным сном. Вся шайка, наслаждаясь от души, словно открыв новый вид спорта, заставляла его носиться по-лестницам из одного отдела в другой, от прилавка к прилавку. Перед ним нагромождали пиджаки, брюки, рубашки, воротнички, галстуки, потом их втискивали в чемоданы, его сажали на стулья и стаскивали с них, так что он под конец потерял и терпение. Расплачиваться за все пришлось парикмахеру, который в очереди на него в этом магазинном спорте был последним. У него был вид презрительного превосходства, и ему не понравилась прическа Чарли. Издав несколько пренебрежительных фырканий, он спросил тоном, который мог вывести из терпения кого угодно: - Хотел бы я знать, кто стриг вас в последний раз. - Хотите знать это, да? Подойдите поближе, я вам скажу. - Парикмахер наклонился. - Микки Маус! - заорал Чарли во все горло. - А теперь можете продолжать свое дело или бросить, - мне наплевать. В это время подошел один из двух фоторепортеров в сказал, наверное, уже в седьмой раз: - Посмотрите на меня и улыбнитесь. Получите" очень хороший снимок. - Но Чарли все это уже надоело. - Посмотрите... - повтор-ил фоторепортер. - Идите и снимайте кого-нибудь другого, с меня на сегодня хватит. Что я, Грета Гарбо? [известная киноактриса] - Хотел бы я, чтобы вы были ею. Было бы что снимать. - И фоторепортер, фыркая, ушел. Несмотря ни на что, Чарли должен был признаться себе, что в новом синем костюме в тонкую полоску - он был сшит из более дорогого материала, чем его старый, - в новых голубых носках, в белой с синей полоской рубашке с воротничком и темно-синем галстуке, в новых туфлях он выглядел таким элегантным, как никогда, и был ничем не хуже тех, кого он видел в "Нью-Сесил". Он сказал об этом Хьюсону. - Мой дорогой друг, ты сейчас картинка приятного, мужественного, честно зарабатывающего на жизнь молодого англичанина. Твой наряд протянет несколько недель, если не попадешь под дождь. Хотя я знавал костюмы, которые прослужили по три месяца. Но так как ты сейчас особенно уверен в себе, я могу сообщить тебе новость. Ее передали по телефону, когда в тебя швырялись рубашками. Тебе предоставлена честь встретиться с самым важным боссом, с хозяином, сэром Грегори Хэчландом, владельцем "Дейли трибюн", "Санди курир", "Мейблз уикли", "Аур литтл петс", "Бойз джоукер" и "Раннер дак рекорд". Редакция "Дейли трибюн" позаимствовала у Америки некоторые изобретения. Одним из них было частое и нелепое использование слова "совещание". Встречи и интервью, обсуждения и беседы - все это исчезло из редакции "Дейли трибюн", которая была сейчас наполнена людьми занятыми "на совещании". К концу этого утра Кинни совещался с сэром Грегори Хэчландом, владельцем газеты. Сэр Грегори в ближайшее время собирался осуществить одну из своих грандиозных затей, одного только слуха о которой было достаточно, чтобы редакцию захлестнуло отчаяние. Каждый знал, что в течение недель или месяцев весь штат редакции должен будет душой и телом принадлежать чудовищу, в каком бы облике оно ни представилось. На этот раз чудовищем была "Лига имперских йоменов", независимая от "Фашизма воинствующего империализма". Сэр Грегори пока еще не помешался на ней, эта степень должна была прийти позднее, но такая старая редакторская лиса, как Кинни, знала, что помешательство наступит скоро и что через неделю-две все они будут служить "Имперским йоменам", которых они будут подавать в качестве красного, белого, голубого соуса к новостям, состряпанным на их же кухне. В начале всякой затеи Кинни с его широкой популярностью был особенно полезен, и он присутствовал, когда рассвет подобных начинаний лишь только брезжил. Именно этим и объяснялся тот факт, что с ним совещался сам хозяин, который, считая себя воплощением значительного грубовато-прямого деятеля - две трети Наполеона плюс одна треть американского магната, очень популярный персонаж кинофильмов, - довольно рычал, не вынимая изо рта сигары. Кинни давно знал, что в манерах хозяина много театральщины, так как такая же театральщина была и в его манерах. Бывали дни, когда в "Дейли трибюн" играли получше, чем во многих театрах Вест-Энда. Однако сейчас Кинни не думал об имперских йоменах, о "Трибюн", о своем детище-герое Хэббле, которого должны были показать сэру Грегори. Он рассматривал хозяина, глядя на него по-новому. Длинная костлявая фигура, длинное темное лицо, седые волосы - если их расчесывать, они электризуются, - свирепые брови, которые двигаются быстро и независимо от лица, словно два волосатых насекомых, - все это было давно знакомым. Но сейчас он заметил и, пожалуй, впервые, что у сэра Грегори светлые жесткие глаза и что эти глаза прячутся за длинными с загнутыми концами ресницами, нелепыми для газетного воротилы, которому перевалило за пятьдесят. И стоило Кинни увидеть эти глаза и нелепые ресницы, как вспышкой молнии мелькнула у него в голове мысль - а не он ли, сэр Грегори, был любовником его жены? - Вот почему я сказал Шаклворсу, чтобы вы начали действовать, - рычал сэр Грегори. Его отрывистый хриплый властный голос был хорошо известен, и подражание ему стало неотъемлемой частью общей программы каждого нового в редакции репортера. - Вы дали хороший материал, и как раз тогда, когда надо. Удачный материал, да. Но из него можно выжать больше, если подать его как следует. - Я думал то же самое, - услышал Кинни свой голос. Он все еще был заворожен страшной и новой чертой этого обычного для него лица. Почему бы сэру Грегори не спать с его женой? Ничего невозможного, честное слово, это возможно. Он знал, все знали, на что был способен сэр Грегори, когда речь шла о женщинах. В этом была одна из трудностей для тех, кто работал в "Дейли трибюн", Одну неделю необходимо превозносить какую-нибудь красавицу до небес, на следующую неделю запрещалось произносить ее имя, и миллион читателей "Дейли трибюн" помогал владельцу газеты вести осаду сердец и ссоры любовников и, пребывая в неизвестности, ложился вместе с ним в постель к его возлюбленной и вместе с ним покидал ее. Сплошная грязь, если задуматься над этим, и сейчас Кинни задумался. Однако сказал он другое: - Моя идея сводилась к тому, чтобы из Хэббла сделать человека в масштабах нации, тогда бы он был полезен нам для многого. - Угу, - буркнул сэр Грегори. С помощью этого "угу" сэр Грегори годами экономил силы и время. Он платил другим, чтобы они говорили ему "да". - Что ж, посмотрим. Пока все идет хорошо. А вы - молодец, что нашли такой материал. Придется вам опять прокатиться в провинцию, Кинни. Похвала эта должна была обрадовать, но Кинни она показалась зловещей. Значит, опять надо, чтобы его не было в Лондоне? Может, ради этого его и посылали к Стоунли? И разве в последнее время он не замечал, что в редакции странно поощряют его отъезды? Уже давно какая-то часть души у него изболелась в ожидании подобной минуты, и сейчас в этой части заработали шестеренки, а сама она загорелась адовым огнем. Сэр Грегори заметил это. - Какого черта вы уставились на меня? Что случилось? Кинни, спохватившись, что выдал себя, ответил, что ничего не случилось. - Кинни! - Обращение прозвучало коротко и резко. - Вы слишком много пьете. Никуда не годится. Не будьте дураком, бросьте на время виски, - продолжал сэр Грегори более по-приятельски, - займитесь каким-нибудь спортом, будьте больше на воздухе. На курортах бывали? - Нет, не бывал. И не хочу. Со мной все в порядке. - На мой взгляд - нет. - Неподдельное искреннее участие звучало в тоне и голосе сэра Грегори. Это участие к людям было одним из его лучших качеств как хозяина, которое Кинни нескончаемо хвалил и в разговорах и в прессе. - Когда покончите с делами, берите отпуск. Потолкуем об этом потом. А сейчас давайте-ка сюда своего Хэббла. Где он у вас? - И он стал нажимать кнопки и рычать в телефоны. Кинни вспомнил вечер, когда сэр Грегори обедал с ними. Он был исключительно внимателен и добр к Джилл, стараясь оставить о себе хорошее впечатление. Что же произошло? Он помнил, что на следующий день сэр Грегори поздравил его с приобретением такой восхитительной маленькой жены. Он так же помнил, что с того дня имя Джилл никогда не упоминалось в их разговоре. Сэр Грегори ни разу не спросил о ней, не вспомнил. Возможно, она просто выпала у него из памяти, хотя сейчас в это трудно было поверить. Нет, то, что хозяин никогда не упоминал о ней, было значительно, дьявольски значительно. Зачем спрашивать о ней, если они, посмеиваясь над простофилей мужем, ставят ему рога? В редакцию приехал Хэббл, и Кинни, который ни на секунду не переставал ломать голову над своей горькой, сводящей с ума проблемой, был послан за ним. Были ли у него какие-нибудь улики? Нет, даже намека на них. Может ли Джилл завести себе любовника вроде сэра Грегори, старше ее на целых двадцать пять лет? Нравятся ли ей такие вот мужчины? Ничего этого он не знал и от этого сходил с ума. Он ничего не знал и будто бродил в кромешной тьме. Даже если он и начнет расспрашивать ее об этом, он был уверен, что и на милю не подойдет к истине. Черт бы их побрал обоих! Наряженный во все новое Чарли выглядел щеголем. Это укололо Кинни, он считал, что Чарли его детище и что без его разрешения он не имеет права ни с того ни с сего появляться расфранченным, как сердцеед. "А что, - горько сказал себе Кинни, - если привести этого парня домой? Может быть, завтра же Джилл пустит его к себе в постель, что бы ни делал и как бы ни старался узнать бедняга и глупец муж". - Живей! - грубо сказал он. - Опаздываете. Хьюсон, вы не нужны. Шеф ждет. Они вошли в кабинет, и сэр Грегори запаясничал, вовсю пуская пыль в глаза незнакомцу. На каждого нового человека, не делая исключения даже для мальчишки-посыльного, он старался произвести впечатление. "Шарлатан", - выругался про себя Кинни. - Так вот каков наш герой, а, Кинни? Рад вас видеть, рад познакомиться с вами. Присаживайтесь, присаживайтесь. Полагаю, вы теперь начинаете подумывать, что вы "личность". - Чарли пробормотал что-то в ответ. Брови сэра Грегори резко опустились, потом опять взлетели. - Отлично выглядите. Отлично выглядит, а, Кинни? Неплохо зарабатываете? Пользуетесь благами жизни? Хотя, пожалуй, еще рановато Нет отбоя от женщин? Не будет, теперь не будет. Обычная история. Кинни подтвердит. - И он коротко и хрипло засмеялся. Кинни попытался принять вид человека, которому тоже весело, но не сумел. Что он хотел сказать этой пошлятиной о женщинах? Может быть, и ничего. В конце концов, он всегда говорит такое. Кинни вновь безнадежно спросил себя, какие у него были улики? Чепуха! Мучать себя из-за какого-то пошлого подозрения. Но, решив так, он тотчас же представил себе расплывчатую, но бесконечно мучительную картину, как его юная жена и сэр Грегори вместе смеются над ним. - "Трибюн" и я кое-что делаем для вас, - говорил сэр Грегори Хэбблу, - и я надеюсь, что вы не откажетесь что-нибудь сделать для меня и "Трибюн", а? Хорошо. И для империи. Вы ведь интересуетесь делами империи, не так ли? - Нет, - спокойно ответил Чарли. - Не сказал бы что интересуюсь. - Что? То есть как это? - Знаете, говоря по правде... - Молодец. Нам именно это и надо - чтобы вы говорили правду. "Боже мой, - про себя застонал Кинни, - ты прав. Но как узнать ее, правду". - ...Если бы я когда-нибудь видел империю, или если бы она что-нибудь сделала для меня, я бы, наверно, интересовался. А пока - нет. Мы не очень-то думаем о ней. - А надо бы! - пролаял сэр Грегори. - Вы - британцы, и это ваша империя. - Знаете, я, правду говоря, не очень задумывался над тем, что я британец. Там, откуда я приехал, я не слышал, чтобы люди о таких вещах много говорили. Конечно, мы англичане. Англичане, это - да. - Это одно и то же. Читайте "Трибюн" повнимательней. - Это было сказано строго, и брови вновь сдвинулись, подтвердили строгость, затем всякий след строгости мгновенно исчез с лица: прищурились голубые глаза, растянулся в улыбку злой рот, весело заметались брови. Эффект от этого был разоружающий, поразительный. Кинни не раз видел этот трюк, но сейчас он не остался только в роли наблюдателя. Он был свидетелем того, как сэр Грегори кнутом и пряником действовал на женщин и какой результат производил этот метод на десятки женщин, на Джилл, его жену. Строгость разрушала внешние укрепления, а улыбка выманивала женщину из внутреннего бастиона, обезоруживала, делала ее податливой. Он представил себе его большую жадную руку, обнимающую Джилл. - Я создаю "Лигу имперских йоменов", - говорил босс, - чтобы спасти империю. Угу. Кинни вам расскажет о ней. Скоро состоится большой митинг. Хочу, чтобы вы выступили. - Ну, знаете! - воскликнул Чарли, сразу насторожившись. Странно, но Чарли боялся шефа меньше, чем его, отметил про себя Кинни. Может быть, потому, что он уже успел глотнуть Лондона, почувствовал себя увереннее. Но Кинни сознавал, что дело было не только в Лондоне. Для Хэббла Хэл Кинни что-то значил в то время, как сэр Грегори не значил для него ничего. Да, это было так, и прийти к подобному заключению было приятно. Читатель знал его, Кинни. - Мы скажем вам, что вы будете говорить. Несколько слов - о том, что вы вступаете в Лигу. Ничего страшного. Вам понравится. Люди, приветствия. Возможно, съездите на один-два митинга в провинцию. Заботятся о вас хорошо? Развлекайтесь. Считайте себя сотрудником "Дейли трибюн", своим. Одним из "Счастливого братства", а, Кинни? Это было его, Кинни, выражение. Ему показалось, что оно было сказано с тонкой издевкой. Кинни стало не по себе. Хэббла отпустили, а Кинни остался. Сэр Грегори желал обсудить с ним статью, которая забьет тревогу всеми своими абзацами и искусным концом подведет к "Лиге имперских йоменов". - На этот раз что-нибудь близкое и понятное каждому, Кинни. Ваш конек, понимаете? Не затрагивая особенно широких вопросов. Например, семья, любящая жена, ребятишки. Надо взять именно такое. Никто лучше вас не справится. Угроза тем, кто нам дорог, а? Вот именно. Кинни хотелось стукнуть кулаком по столу и закричать что-нибудь о жене. Но в конце концов у него не было доказательств. Возможно, все это чепуха. И в то же время... в то же время... что-то такое было... - Хорошо, сэр Грегори. Сделаю. Материал будет сильным. - И он говорил правду. Он уже видел, как статья приобретает контуры, цвет, теплоту. Что скажете вы о жене, о ваших ребятишках, о вашем доме, о том, что для вас - все, что для вас - наследие Любви? Джимми Баск, джентльмен, ведающий театральной рекламой, сидел в своем крохотном кабинете и благоговейно смотрел на мисс Хупер, своего секретаря. Он был небольшого роста полный молодой человек с влажными глазами, - казалось, он готов был расплакаться в любую минуту, но Джимми никогда не плакал и почти никогда не смеялся, скорее, он всегда был задумчив и печален, как романтический юноша, которому сказали, что в мире уже нет неоткрытых островов. Наверно, в Джимми жил человек, который вечно бродил по неоткрытым островам. Но его оболочка проводила почти все время в тех небольших краях, которые включали Трафальгар-сквер у его южного полюса и северные зоны Кэмбридж Серкус. Насчет этих земель у Джимми иллюзий не было. Джимми Баск знал все. Он мог сказать, почему такой-то вложил деньги в "Голубого гуся", почему было столько ссор на репетиции "Надоеды", сколько дохода получил "Империал" и какие убытки понес "Фриволити", и был всегда хорошо осведомлен об изменениях в справочнике жизни за кулисами, который можно было бы назвать "Театральный кто с кем". Его обязанности заключались в поставке рекламы в виде фотографий, новостей и слухов тем учреждениям, на содержании которых он находился, и наблюдением за тем, чтобы у младших театральных критиков и тех, кто пишет о театральных сплетнях, в первые дни спектаклей и в иные особые вечера было достаточно бесплатной выпивки. Обычно он зарабатывал на этом от десяти до двенадцати гиней за первые три недели представления и по пять гиней за каждую последующую неделю, а так как он, как правило, работал сразу на несколько театров, а расходы его были невелики (даже его еда оплачивалась заметками, которые он время от времени печатал), дела его шли очень неплохо. Его успех объяснялся тем, что он нравился Флит-стрит, почти всегда был трезв и не влюблялся в актрис, которых он вне сцены считал сырым и обычно не оправдывающим себя материалом для рекламы. Самое сильное отвращение он питал к так называемым театралам - не к той широкой публике, от которой зависит долгая жизнь пьесы, а к тем, кто толкается в театральных фойе и треплет там языками. С другой стороны, он любил действительно хорошие пьесы, но они попадались ему не часто. В душе, в самой ее глубине, он удивлялся своему процветанию, и жизнь представлялась ему сказкой, но у него было достаточно здравомыслия, чтобы не проявлять внешне даже самого слабого мерцания этого радостного заблуждения. Мисс Хупер молчала, зная, что в эту минуту он смотрит не на нее, а сквозь нее. Он ловил идею. Какая-то идея, словно кузнечик, прыгала где-то в его голове. - Есть идея, - наконец объявил он. Мисс Хупер зашевелилась. Все становилось на свои места. Маленький кабинет заполнили движения и звуки. - Какая идея? - спросила она. - В "Кавендиш" выступает Суси Дин. И очень плохо. "Кавендиш" здорово завяз. Даже знатоки перестали ходить. А народ так и валит в центр, да и спектакль сам по себе хорош, хотя, на мой взгляд, последний для Суси Дин, как я и сказал об этом Брейлю. - Он опять звонил утром. - Ему нужен хороший материал, и он у меня есть. Я видел Хьюсона из "Трибюн". Он обещал мне привезти на любой спектакль героя, с которым они сейчас носятся. Все это хорошо, но я чувствую, что это не зазвучит. - Он еще не был в театре? Тогда это хорошо. - Да, но это еще не будет звучать. Ну, а если я добуду ту девушку и посажу их вместе в ложу? Тогда это будет материал. - Какую девушку? - Девушку, которую сейчас рекламируют в "Морнинг пикчерал". Она получила премию на их конкурсе - "Мисс Англия", "Серебряная Роза". Вот эту девушку. Давайте-ка, созвонитесь. - С Грегори? - Попробуйте с ним. Если он не занимается этим делом, то скажет кто. И затуманившиеся карие глаза Джимми, устремились за тысячи лье от его маленького мирка, что не мешало ему негромко и тщательно высвистывать мелодию из "Кавендиш". Тем временем мисс Хупер, как всегда энергично, взялась за телефон. - Они говорят, - наконец сообщила она, - что ею занимается Грегори, что, возможно, они сейчас в "Нью-Сесил". Кто-нибудь платит за то, что живет в "Нью-Сесил?" - Пока что немногие. И похоже, что дальше вряд ли будут платить. Ну и денег ухлопано в эту гостиницу, ну и денег! Узнайте, там ли они. Если там, то я поеду. Они были там. - Что передать Брейлю? - спросила мисс Хупер. - Как только я заполучу ее на сегодняшний вечер, попросите Брейля или администратора узнать, можно ли забронировать на сегодня ложу "А". Сообщите всем, кому следует. В перерыве в кабинете Брейля. Согласуйте с людьми из "Трибюн" - этим делом занимается Хьюсон, - чтобы их парень был в театре. Если Марджори опять позвонит, передайте ей от меня, что даже если мы заплатим, чтобы тот материал был напечатан, никто его не возьмет. Джимми разыскал Грегори - мрачного остроносого человека в толстых очках - в номере на третьем этаже, он отделывался от пары деятелей рекламы, старавшихся получить материал по вопросам красоты. Он был представлен обладательнице "Серебряной Розы" и денежной премии "Морнинг пикчерал", небольшого роста девушке из провинции, Иде Чэтвик. Он разглядывал ее холодно и критически, так как в мире, в котором он жил, красота женщины была товаром - он мог бы насчитать дюжину красавиц, которых знал. Действительно, девушка оказалась очень недурна, хотя и не шла в сравнение с знаменитыми чародейками из театра и кино, мисс "Серебряная Роза" была куда лучше всех красоток из провинциальных городишек - победительниц конкурсов. Она была отличным типом англичанки - ничего экзотического: хорошая простая женская красота. Ее волосы, пышные с приятным каштановым отливом, были гладко расчесаны на обе стороны, концы их слегка завивались. У нее были большие с поволокой голубые глаза под длинными бровями. Нос ее был чуть-чуть вогнут и хорошо гармонировал со слегка западавшими щеками, рот был мягкий, пухлый и слабый, и подбородок ничуть не уменьшал этой слабости. Шея у нее была белая и нежная. Пожалуй, в ее фигуре, которая была хороша, хотя желательно было, чтобы ноги ее были чуть-чуть длиннее - это придает женщине особую прелесть - шея была самым примечательным. Все это Джимми Баск отметил в течение нескольких секунд, рассматривая ее с головы до ног - на большее не хватило времени: девушка немедленно ушла в спальню, оставив мужчин одних в небольшой гостиной. - Ну, Джим, что ты думаешь о нашей победительнице? - негромко спросил Грегори. - Она ничего, - серьезно ответил Джимми. - Очень даже ничего. С ума от нее не сойдешь, но я видел хуже, особенно победительниц конкурсов красоты. Откуда она? - Из какого-то городка, Пондерслей, что-ли, где-то в Средней Англии. Работала на фабрике, работа нетрудная - с механизмами, чистая, аккуратная работа. Хорошенькая девочка, но глупа. Никакого темперамента. В ней нет той изюминки, которая притягивает мужчину. Типичное английское целомудрие, лучшая наша порода. - Поэтому-то она и глупа, - сказал Джимми. Ему часто приходилось дискутировать на эту тему. - Для того, чтобы английская девушка действительно была захватывающей, надо, чтобы в ней была капля - капли достаточно - чужой крови. Ирландской, французской, испанской, еврейской. Иначе она похожа на рисовый пудинг. Я давно это заметил. - Знаешь, если тебе каждый день подают пудинг, - сказал Грегори, - так пусть этот пудинг будет рисовый. Думай-ка лучше о театре, а не о действительной жизни. Девочка здесь загорелась тщеславием. Раза два ее сняли в кино - это тоже как премия, - она в восторге и думает, что ее место в Элстри и Голливуде под прожекторами. - А подходит она для кино? - Нет, если я хоть сколько-нибудь разбираюсь в таких вещах. Снимается она плохо, и ей не хватает темперамента. Это у нее не пойдет, и я, Джимми, знаю, что с ней будет дальше, - продолжал он с видом энтомолога, который собирается коротко набросать жизнь насекомого. - Сейчас она слишком знаменита для старой работы в этом, как его? - Пондерслее, и для того, чтобы спать в задней комнате со своей сестрой. Назад она не вернется. Для этого мы ее испортили. Она не устроится ни в театре, ни в кино. Ей повезет, если она вообще найдет приличную работу. Таким образом, если она быстро не выйдет замуж или не согласится спать с кем-нибудь, я не знаю, что она будет делать. Но факт есть факт, мы основательно испортили ее для ее старой жизни, а дать какую-нибудь другую не можем, особенно если она очень серьезно относится к своему целомудрию, а как я подозреваю, - это так. Короче говоря, мы преподнесли ей Серебряную Розу, полторы сотни и надули. Единственный для нее выход это _сейчас же_ ехать домой и довольствоваться ролью королевы красоты в Пондерслее, чтобы там пялили на нее глаза, когда она в сопровождении старшего сына городского аукциониста шествует в местный "Электрик театр де люкс" [кинотеатр]. Конечно, тебе ее в этом не убедить, даже если бы ты и пытался, а у меня желания нет. - У меня тоже. Вот что, Грег, я приехал потому, что хочу, чтобы ты привез ее сегодня в "Кавендиш". - Не сегодня, Джимми. Не могу. Мы сегодня ее показываем в ложе в "Фриволити". Вчера об этом договорились. - Отмени - и дело с концом. Так как, Грег? - К вам можно? - Девушка стояла в дверях, глядя то на одного, то на другого, стараясь держаться непринужденно и свободно. - Конечно, мисс Чэтвик, - ответил Грегори сухим тоном. - Это ваша гостиная. И к тому же вам надо было бы послушать, о чем мы говорим. Это касается вас. - Восхитительно! - И сегодняшнего вечера. - Вы говорили, что повезете меня в "фриволити". - Она готова была вот-вот огорчиться. - Именно это. - Послушай, Грег. Я все обдумал. У тебя ничего хорошего ни для тебя, ни для театра не получится. Сейчас этого мало. Я договорился, что парень, которого сейчас обыгрывают в "Трибюн", тот рабочий, "Герой-чудотворец", как они его называют, вечером будет в "Кавендиш". Он фигура крупнее, чем у тебя, - продолжал Джимми, как будто бы фигура помельче, то есть, Ида Чэтвик, вообще не присутствовала в комнате. - Намного крупнее. - Ты думаешь? - размышлял Грегори. - Конечно, и ты это знаешь сам. Но даже его одного, мне кажется, недостаточно. Я хочу, чтобы оба они были сегодня в "Кавендиш". В большой ложе "А". "Красота и доблесть Англии". Что-нибудь вроде этого. - Чудесно! - воскликнула мисс Чэтвик. - Она была скромной девушкой, но соглашаться с тем, что ее оставляли совершенно в стороне, не могла. - Конечно, - согласился с ней Джимми. - Как раз именно то, что вам надо. Отличная реклама. - Его карие глаза затуманились, когда он посмотрел в ее сторону. Грегори встал. - Да, Джимми, твоя идея лучше. Сейчас я позвоню и скажу, чтобы в "Фриволити" не ждали. Между прочим, я думал, что "Фриволити" один из твоих театров. - Был когда-то. Но ни мне, ни Паркинсону не везло с ним. - Кто сейчас делает ему рекламу? - Тайная полиция, наверно. Так или иначе, но мне до него нет дела. - Минуту-другую он слушал, как Грегори разговаривал по телефону, потом повернулся к девушке: - Парень из "Трибюн" живет тоже здесь. Видели его? Она покачала головой. - Нет, не видела. Я читала о нем и видела фотографии. Он из наших мест. Я буду очень рада увидеть его. - Вас с ним сфотографируют, потом вы будете с ним сидеть в королевской ложе "Кавендиш". И спектакль очень хороший, лучший музыкальный спектакль в Лондоне. Участвует Суси Дин. - О! Неужели? Я всегда хотела увидеть Суси Дин. - Возможно, я сумею устроить ужин в кафе "Помпадур". Там будет концерт, танцы. Лицо девушки засияло от удовольствия. Хотя она и приехала из провинциального городка, где работала на фабрике, но, несомненно, она слышала о кафе "Помпадур". Репортеры сплетен, фоторепортеры и время от времени сам Джимми - он тоже рекламировал его - старались не напрасно. Они посеяли семена даже в далеком Пондерслее. - Все сделано, Джимми, - сказал Грегори, отходя от телефона. - Значит, решили. Я сам ее привезу. Там и встретимся. Договорились? - В фойе, минут двадцать девятого. А в перерыве в кабинете Брейля. Выпивка будет, как всегда. - Ты просто удивляешь меня, Джимми. Ну, мне пора в редакцию. Мисс Чэтвик, я заеду за вами около восьми. Наденьте свое лучшее платье, потому что сегодня вечером вам надо показать себя как Королеву Красоты. Нам по пути, Джимми? - Да. До вечера, мисс Чэтвик. Постарайтесь выглядеть хорошо, и мы вас сделаем знаменитой. - Я так волнуюсь! - воскликнула девушка, переживая нечто среднее между восторгом и отчаянием. - Мне кажется, что я буду выглядеть ужасно. Большое спасибо вам. - И она стиснула его руку и посмотрела на него огромными сияющими глазами. - Знаешь, я не вижу, чем она может быть недовольна, - говорил Джимми, труся рядом с Грегори, когда они шли по коридору. - Я вот уже несколько лет не был так доволен жизнью, как сейчас этот ребенок. Пусть даже через несколько дней все лопнет, как мыльный пузырь, она берет от жизни все. - Согласен. Если она смотрит на вещи так, тогда - да. Но, спорю на что угодно, - она так не смотрит. Так смотрят те женщины, которые знают, как держаться или, вернее, когда перестать держаться с подходящим мужчиной. Она на это не пойдет, а больше ни на что не годится. Я ее не первую вижу, можешь мне верить, Джимми. Через пару недель, может быть, даже раньше, все зависит от того, на сколько ей хватит этих ста пятидесяти фунтов, а когда люди думают, что мир лежит у их ног, они быстро тратят на себя сто пятьдесят фунтов, - она будет гадать, что ей делать, и проклинать жизнь. Наш долг сейчас же посадить ее в поезд, который идет в Пондерслей. - Она не поедет, Грег. И я не виню ее. Она хочет увидеть жизнь. - Увидеть жизнь! Не будь ослом, Джимми. Настоящую жизнь для себя она может найти только в Пондерслее. - Что же ты ей не сказал об этом? - Потому что, во-первых, она не поверила бы мне, а во-вторых, у меня жена и двое ребятишек, которых я должен кормить, а мне не заплатят за то, что я буду советовать победительницам конкурса красоты ехать домой как раз тогда, когда их может использовать реклама и печать. Хоть бы меня освободили от этих проклятых конкурсов. Я занимаюсь ими, всеми этими конкурсами, три года. Все равно, что отбывать каторгу в сумасшедшем доме. - Да, - сухо сказал Джимми, - но лично твоя тяжелая работа сегодня вечером будет состоять в том, чтобы переодеться в смокинг, привезти хорошенькую девушку из "Нью-Сесил" в "Кавендиш", затем посмотреть новый спектакль с участием Суси или курить и пить в кабинете Брейля за счет редакции. Кое-кому эта программа не покажется неприятным занятием, вроде дерганья кудели из канатов или работы в каменоломнях. Если хочешь знать, найдутся люди, которые хорошо будут платить за то, за что тебе платят. - Да, но не столько, сколько тебе, Джимми, не столько. Чем сейчас занимается Томми Перкап? Помнишь, тот небольшого роста, косоглазый, он работал в Театральном объединении?.. Оставшись в своем номере в "Нью-Сесил" одна, Ида Чэтвик пришла к заключению, что она слишком счастлива. От этого становилось страшно. В любой момент может произойти что-нибудь ужасное - и сон окончится. Тогда ей придется возвращаться в Пондерслей, и отец, жалея, потреплет ее по плечу, отчего уже сейчас можно сойти с ума; тетушка Агги скажет, печально торжествуя: "А что я тебе говорила?", а младшая сестра завизжит от радости и расскажет обо всем своим глупым подругам. Ее назовут неудачницей. В Пондерслее злые люди так и ждут, чтобы кому-то не было удачи. Никто тебя не осудит, если ты не живешь, а существуешь год за годом, не пытаешься как-то украсить жизнь, но если ты недоволен, если хочешь что-то предпринять, чтобы как-то изменить жизнь, тебе предстоит пройти через самое злое осуждение. И все так и будут ждать, когда же ты станешь неудачником. Ее отец не часто употреблял это слово. Глубокомысленно посасывая трубку, он предпочитал говорить, что у кого-то был "горек хлеб", и Ида, полулежа на розово-пурпурной с серым козетке, вспомнила, как ее, маленькую девочку, озадачивало это выражение, звучавшее непонятно, как слова из библии, и совсем не подходившие к толстому мистеру Джонсону, который жил в конце улицы. Потом ей четко вспомнился день, когда пекли простые пироги к чаю (для нее испекался очень маленький пирожок), и покрасневшее лицо матери. Вот это как-то связывалось с выражением "горек хлеб". Став вдруг опять девочкой, она перенеслась в жаркую кухню: напротив печи поднимается тесто, на столе пироги и булки с изюмом в толстых синих формах, засахаренная корка, из которой можно выковырнуть кусочки сахара, мука на полу и на скалке, приоткрытая на цепочке дверь, мать с подбеленными спереди мукой волосами. Она отталкивает Иду из под ног, ее худое бледное лицо быстро краснеет от раздражения, она ворчит на жару и на то, что надо гнуть спину и изматывать ради семьи силы, а она - Ида поняла это сейчас - больная женщина. Она умерла, когда Иде было двенадцать лет, и Ида всегда помнила ее измотанной работой, усталой, немного сердитой и раздражительной. Ида гнала, что в Пондерслее и сейчас много женщин таких, как была ее мать, и что это несправедливо. Но чаще всего именно они, бедняки, и были теми, кто с готовностью называл других неудачниками. Стоит девушке одеться понарядней, и они сразу же нападают на нее. А если купишь помаду и чуть подкрасишь губы, так они уже рассказывают друг другу, что видели тебя, как ты ходишь в лес с молодым коммерсантом, с одним из тех, которые всегда останавливаются в "Короне". Если ты работаешь в Хэндзхау, перестала ходить в церковь, хорошо одеваешься, так они сразу же начинают говорить, что ты ездишь с субботы на воскресенье с мужчинами в Клисорпо или Лландудноу. Несколько девушек с Хэндзхау действительно ездили и не скрывали этого - Ида знала об этом, но она знала и то, что они не очень хорошо одевались (и конечно, не были самыми красивыми), а действительно хорошо одетые и красивые, как сама Ида, были по-настоящему честными девушками и относились ко всем местным уважаемым кавалерам с величайшим презрением. Ида и ее близкие подруги знали, что мужчинам надо, и не водились с ними. От Иды потребовалось много мужества, чтобы участвовать в конкурсе. Отцу не нравилась эта затея, но мягкий по натуре, сильно любя дочь, он только покачал головой и задумчиво посмотрел на Иду. Тетушка Агги - она вела у них в доме хозяйство - горько и горячо протестовала с раннего утра и до позднего вечера. Элси и Джо над ней смеялись, другого ждать от них было трудно. Весь Пондерслей не одобрял ее желания и предрекал ей позорное поражение. Но, как единодушно было признано в семье, Ида порой была невозможно упрямой. За право участвовать в местном конкурсе ей пришлось выдержать упорную борьбу. На конкурсе она победила и получила титул "Первой красавицы графства". Ей пришлось опять сражаться, на этот раз не без союзников, чтобы поехать в Лондон и участвовать в национальном конкурсе. Управляющий фабрикой Хэндзхау внезапно оказался удивительно покладистым, но потом, не получив поощрения от нее, которое он считал совершенно законным, вдруг стал таким же зловредным, заявив, что служащие фирмы не могут брать отпуск для того, чтобы ездить в Лондон и там себя демонстрировать. Теперь же, когда она заняла первое место, когда ее фотографии были напечатаны во всех газетах и она получила Серебряную Розу и сто пятьдесят фунтов и ей сказали, что ее будут снимать для кино, Пондерслей, оказалось, очень ею гордился и заявил, что он всегда знал, что она станет знаменитой красавицей. Люди, которые годами косились на нее, присылают ей письма с поздравлениями. Ладно, пусть! Ида с удовольствием повидается с семьей и одной-двумя подругами, но с Пондерслеем она покончила. Он так и будет прозябать в болоте и ждать неудачников, и ее в том числе. Она туда никогда не поедет, разве в "Роллс-Ройсе" на час-два. И она видела себя уже кинозвездой, обаятельной и доброй, но - о! - уничтожающе красивой, далекой, пресыщенной, снисходящей к тому, чтобы "лично присутствовать" в "Электра", где места в течение нескольких секунд будут заполнены пораженными и благоговеющими ее знакомыми. "Я, наверное, был сумасшедшим, - заставила она признаться себе управляющего Сандерсона, - думая, что такая вот девушка может что-то иметь со мной. - Теперь я понял, - продолжал он кротко (совсем не тот управляющий, которого знали на фабрике), - что эта девушка недосягаема и всегда была недосягаемой. Теперь я никогда не женюсь и больше не буду приставать к работницам. Я только буду мечтать о ней, поклоняться ей издали". Минуту после того, как она завершила эту удивительную речь за мистера Сандерсона, она оставалась серьезной, глядя широко раскрытыми глазами в сияющее будущее, но потом она очень отчетливо вспомнила настоящего мистера Сандерсона - его большое красное лицо, хриплый насмешливый голос; контраст между ним и тем, которого она только что заставила говорить, был слишком велик, и она засмеялась. - О, ты дурочка, Ида, - сказала она себе радостно, в том стиле, который в подобных случаях применяется в Пондерслее, и, стряхнув с ног туфли, оставшись в чулках, забарабанила ногами по козетке. - Сегодня вечером я еду в "Кавендиш-театр" и буду сидеть в самой большой ложе вместе с молодым человеком, который спас от взрыва Аттертон. Нас с ним будут фотографировать, все будут смотреть на нас, и концерт будет чудесный, с Суси Дин, а потом, может быть, мы поедем в кафе "Помпадур" и будем танцевать под джаз, который я слушала по радио, и, может быть, там будут кинопродюсеры и директора театров, и они будут говорить: "Посмотрите на ту девушку. Я могу сделать из нее звезду", - и все будет так чудесно, что мне даже не по себе - вдруг случится что-то ужасное и ничего этого не будет! Этим утром она приобрела (по значительно сниженным ценам) бледно-голубое вечернее платье, которое было снято с вешалки словно для того, чтобы подчеркнуть ее красоту, новые гарнитуры, чулки, туфли, а конец дня и начало вечера предоставлялись в ее распоряжение. К тому же днем ей преподнесли восхитительный набор дамской косметики, с помощью которой создается красота, и двадцать магических флаконов и баночек ждали ее на туалете. Сначала она позвонит и попросит принести чай, потом разложит все нужные ей сегодня вещи на кровати, наслаждаясь только видом их, потом, тщательно осмотрев все эти атрибуты красоты, решит, что именно она наденет, потом долго-долго будет брать ванну, вода которой будет источать аромат благовонных солей, вызовет парикмахера, чтобы он сделал ей прическу, а потом проведет восхитительный час, одеваясь. Разработав такую чудесную программу, она передумала обо всех тех вещах, которые могут помешать ей, начиная от пожара в гостинице и кончая тем, что отец может попасть под автомобиль, и быстро, но очень искренне помолилась, прося у бога оставить ее хоть однажды в покое. Ида очень хорошо знала, что в мире действует неисчислимое множество маленьких враждебных сил, и что наше счастье зависит от того, что они на некоторое время забывают о нас. Мисс Чэтвик хотя и была скромной девушкой из провинции, которая только что приехала в Лондон, но как-никак она победила на конкурсе красоты и, очень вероятно, была самой красивой девушкой в гостинице, поэтому нет ничего удивительного в том, что она была менее застенчива и щепетильна в использовании возможностей отеля, чем ее сосед, "тоже провинциал, мистер Хэббл. Не колеблясь, она заказала чай и одарила официанта улыбкой несравненно значительней по ценности, чем чаевые. При официанте и минуту-две после его ухода она держалась надменно, как принцесса, затем атаковала поднос и захватила значительное количество сандвичей и кексов, как самая обыкновенная маленькая жадная на сладости девушка из Пондерслея. Состроив радостную гримаску, она поочередно откусила от нескольких сандвичей, облизала пальцы и стала наслаждаться продолжительным и очень односторонним разговором с девушкой по имени Мариэл Пирсон, которая когда-то ставила себя выше всех на фабрике Хэндзхау, потому что была удачно помолвлена с весьма блестящим молодым торговцем моторами. Горничная пришла уже после того, как она начала одеваться, - не та, которая приходила раньше - толстая, темноволосая, с усиками, - а незнакомая, рыжая и со вздернутым носом. Ида растерялась. Когда глаза их - а в них горел обоюдный вызов - встретились, Ида должна была принять незамедлительное решение. Стоит ли ей продолжать наслаждаться ролью важной и надменной дамы или надо это отбросить и просто откровенно поболтать с девушкой и получить более глубокое удовлетворение? Мгновение они разглядывали друг друга глазами-щелками надетых на лица масок. Ида первая сделала шаг к сближению. Она выбрала дружеский тон. Как-никак, а последнее время ей приходилось разговаривать только с незнакомыми мужчинами. - А где та горничная, что приходила раньше? - Ее зовут миссис Саврони. Она выходная. - Вот как. - Ида не очень непринужденно засмеялась. Она, пожалуй, была немного напугана этой рыжей, так владеющей собой горничной. - Посмотрите на это платье. У него ужасно глубокий вырез, правда? Я никогда не носила с таким вырезом. Мне, наверное, надо будет напудрить спину. - Конечно. Если хотите, я вам напудрю ее. - Спасибо большое. - Это вы получили премию на конкурсе красоты? - Да. Как вы догадались? - Догадаться нетрудно. Я знала, что девушка, которая победила, на этом этаже, а только вас из всех, кого и видела здесь, можно пустить на конкурс, не говоря уже о том, чтобы получить премию. На что это похоже? Чувствуешь себя совершенно сбитым с толку? - Нет, не сказала бы. Немного приподнимает тебя в своих глазах, - ответила Ида доверительно. - Так или иначе, а я думаю, что мне повезло. Две девушки, мисс Ланкшир и мисс Девон - нас называли по графствам, откуда мы приехали, - были очень хорошенькие, но, мне кажется, обе они переборщили с прической - они были сногсшибательными блондинками, а мои волосы, вот посмотрите, не очень уж хорошие, зато настоящие, не крашеные. Горничная критически осмотрела ее всю. - Вы очень хорошенькая. Все у вас как надо. Лучше, чем многие, которых я видела на этих конкурсах, если судить даже по фотографиям в газетах. Если бы там надо было только фигуру, а не лицо, я бы тоже попыталась. У меня очень хорошая фигура, - сказала она не без вызова. - Но мне нет дела, какой ее считают другие. - Да, конечно, - сказала Ида. - Лучше, чем у меня. - Во всяком случае такая же. Может быть, в моей немного больше того, что привлекает мужчин, особенно в части ног. А теперь давайте вашу спину. У нас тут разнообразие. Здесь вы, а дальше по коридору тот парень, из которого делают героя. - Да? Какой он из себя? И он и я в одной гостинице и даже соседи. Удивительно, правда? - Не очень. Просто вы не знаете, что хозяева всячески стараются создать гостинице имя, делают все, чтобы была реклама. И все равно не получают дохода. А я думала, что вы знаете этого парня. Вы вроде бы из одной местности, судя по разговору, и вокруг вас обоих поднимают шумиху. - Я увижу его сегодня. Нас повезут в театр, в ложу, в "Кавендиш". Какой он из себя? Хороший? - Очень хороший паренек. Потому он и чувствует себя не в своей тарелке. - Я тоже. Я стараюсь, чтобы это было незаметно, но это правда. - Из вас получится хорошая пара. Он хороший и честный с виду парень. Но, честное слово, если он сумел спасти город, то мой парень должен суметь спасти пол-Англии, потому что он справится с тремя такими, как этот парень, - ему не с такими приходится иметь дело. Он полицейский. Когда я говорю "полицейский", так это не значит, что он один из тех жирных и тупых фараонов. Он из тех, каких сейчас подбирают. Скоро он будет сержантом, а потом инспектором. Уж я постараюсь, чтоб это было так. Вот мы поженимся, тогда... - Вы выходите замуж? - Да, и очень скоро. Мне надоело возить грязь за какими-то мужчинами, когда мой здоровый и крепкий парень ждет, чтобы кто-то позаботился о нем. А вы? - Нет. У меня нет жениха и вообще никого нет, и я очень рада, потому что после того, как я получила первую премию, меня будут испытывать для кино. Я хочу стать киноактрисой. Я хочу стать кинозвездой, - закончила Ида с воодушевлением. - Будем надеяться, что так и будет, - мрачно заметила горничная. - Я знаю, что это значит. Мне приходилось убирать после нескольких кинозвезд и здесь и в Брайтоне. Ида превратилась во внимание. - Вот как? А какие кинозвезды? Горничная назвала несколько имен. - Жеманные кошки половина из них. Одна или две были славные, но они были настоящими актрисами, выступали на сцене по нескольку лет. Но, знаете, лучше убирать за ними, чем за этими, кто бывает всегда здесь, - богачками, которые за всю жизнь палец о палец не ударили, а только бездельничают и думают, что они красавицы, и гоняют тебя день и ночь. Разговаривают о золотых приисках и золотом стандарте, - продолжала горничная с яростью. - Была бы моя воля, я бы показала им золотой стандарт. Я бы заставила всех их поработать для разнообразия, а женщин, измотанных работой, послала бы сюда. Пусть о них позаботятся как надо. Половина этих богачек с Пикадилли. Отнимите у них деньги, и они пойдут на Пикадилли [улица, на которой живет лондонская аристократия и которую особенно посещают проститутки]. - Вы ведь не большевичка? - спросила Ида, смущенная этим суровым негодованием. - Мой парень всегда говорит, что я большевичка, а я не большевичка. Во всяком случае, я не думаю, что я большевичка. Мне нет дела до русских, как вообще до всех иностранцев. В гостинице их полно, их всегда помещают в такие вот гостиницы, они такие лощеные, что от них тошнит. Некоторые из них хуже большевиков, попробуй поговори с ними, они просто тебя ненавидят за то, что ты заставила их что-то ждать. А самые грязные из них - есть и такие, - это те, кто вечно липнет к тебе. Кое-кому из этих Марселей и Иоганнов я уже говорила, что я думаю о них, получали они от меня и по физиономии. Сколько вам лет? - Двадцать четыре. - Где вы живете и что делали дома? Ида рассказала ей. - А почему с вами не приехала мать на конкурс? - спросила горничная. - У меня нет мамы. С нами живет тетушка Агги. Она верит в бога и вообще не хотела, чтобы я ехала на конкурс. Отец, наверное, был бы рад поехать, но он не мог - нельзя бросить работу, а я довольна - все равно бы он ничего не понял здесь, а брат и сестра моложе меня и тоже работают, и я не хочу, чтобы они были здесь, потому что они смеялись надо мной, когда я приняла участие на конкурсе, все смеялись, не переставая, а оказалось, что не я, а они дурачки. А я так рада! Вечером театр, самая большая ложа, потом меня повезут в кафе "Помпадур". Вы видели серебряную розу, которую мне дали, как часть первой премии? Она здесь. Вот она. Правда, чудесная? Вы были бы рады, если бы были на моем месте? Горничная посмотрела на серебряную розу, отсвечивающую отраженным цветом розовой комнаты Потом она взглянула на девушку, радостную, раскрасневшуюся, с потемневшими и ставшими от этого еще глубже голубыми глазами, отчего она стала еще красивее, чем была несколько минут назад, когда горничная пришла в номер. - Наверное, да, - ответила горничная, чуть улыбаясь. - Столько о тебе разговоров. Первый раз в Лондоне и вообще... Наслаждайтесь. Не отказывайтесь ни от чего, что вам будут давать. Но запомните: считайте, что все это - праздничный отпуск. Не воображайте, что теперь это ваша настоящая жизнь. Такая жизнь ни для кого не бывает настоящей. Тем более для вас. Скажите себе: "Это - на неделю, на две, а потом конец ей" А когда наступит конец, забудьте о ней. Поезжайте домой. Не верьте тому, что вам будут расписывать и обещать. И, запомните, не ложитесь спать ни с кем до тех пор, пока вам действительно не надо будет сделать это. - Не буду, - воскликнула девушка, густо покраснев. - Не буду, даже если это будет нужно. Мне не будет это нужно. - Потому, что это не приводит ни к чему хорошему, - спокойно продолжала горничная, - во всяком случае, к чему-нибудь стоящему. Найдутся, кто захочет этого, конечно же. И очень скоро, да. Мужчины со злыми вытаращенными глазами, похожими на капли сулемы, эти - самые худшие, и вообще никому из них не доверяйте до самой свадьбы. Не дайте себя провести тем, кто будет говорить, что его жена не дает ему развод. И помните всегда, это не настоящая жизнь, не настоящая. Пожалуй, надо будет попросить своего другого постояльца - героя из этого коридора - посмотреть за вами. Правда, он попроще вас, но у него открытый честный взгляд и волосы у него рыжеватые, а это - хороший признак. - Нет, не смейте этого делать, пожалуйста. Я ведь не знакома с ним. Кроме того, я попаду в очень глупое положение, и я сама хорошо позабочусь о себе. - Тогда присматривайте за ним, - сухо ответила горничная. - Вообще-то это будет одно и то же. А теперь, мисс, могу ли я быть еще чем-нибудь полезна вам? Миссис Саврони выйдет на работу завтра утром. Благодарю вас. И сказав это своим служебным безликим голосом, горничная улыбнулась, подмигнула и исчезла. Некоторое время Ида чувствовала себя оглушенной. Она стала говорить себе, что горничная просто не победила на конкурсе красоты, и о том, что бывает с победительницами конкурса красоты, знает не больше, чем она сама. Но сам по себе факт, что в такое время ей преподнесли подобный совет, был оглушителен. Разговоры такого сорта принадлежали миру, который она чудесно оставила позади. Услышать их здесь было так же неприятно, как поехать в кафе "Помпадур" и увидеть там в качестве мрачного распорядителя веселья свою собственную тетушку Агги. Ида испытывала раздражение, вызванное рыжеволосой горничной, которая, будучи помолвлена с полисменом, очевидно, считала, что должна сама стать полисменом. Если подумать как следует, так она нахально сует нос куда не надо, даже если она сначала относилась по-дружески и напудрила спину. И потом, советовать не спать ни с кем. За кого она ее принимает? Но огорчение и раздражение продолжалось недолго. Она взглянула на себя в высокое зеркало, и сказка тотчас же началась вновь. Перед ней стояла приятнейшая из задач - сделать себя еще привлекательней. Она выключила все освещение, оставив только две лампочки над трельяжем туалетного столика, и минут десять сидела в замечательном экстазе творчества, приводя свою внешность в соответствие с той особой, которая столько лет виделась ей. Она не думала о людях, об их восхищении и обожании, она сама была своим зрителем; гостиница, город ушли из ее памяти. Сейчас она была принцессой средневекового замка, воспетой рыцарями. Она вернулась в мир, чтобы аристократически или, как это принято у кинозвезд, легко поужинать грейпфрутами, бульоном и корочками поджаренного хлеба. Мистер Грегори, отвратительный своими толс