я Кузьму Петровича. - Не буду. Разве мать убедишь? Эдик не любил, когда его седлали неожиданно, без предварительного оповещения. Тем более днем: ему надо было хоть ненадолго навестить табельщицу Лиду. Раздражение свое он выражал сосредоточенным молчанием и таким превышением скорости, которое даже для него было чрезмерным. Когда машина как вкопанная остановилась возле сверхважного цеха, мой лоб и лоб грузовика, именуемый лобовым стеклом, чуть было не врезались друг в друга. Эдик поставил точку в протесте, который молча излагал всю дорогу. Я вошел в цех - и вместо крыши увидел над головой небо. Оно было в клочьях белой, застывшей дымки, будто кто-то прошелся по нему кистью и бросил побелку незавершенной. Лица были все "на одно лицо", выглядели однообразно загримированными: огненно раскрасневшиеся щеки и побеленные (но густо, старательно) ресницы и брови. У кровельщиков все, кроме рук, было сковано холодом. Они не бросали вниз ни одного любопытного взгляда. И другие были заняты только делом - ни разговоров, ни перекуров. Внизу и вверху все безостановочно, как детали жестко заведенного механизма, двигались, соприкасались и разъединялись, действовали... Слово "шапка" стало для меня привычным, и я мысленно сравнил с "шапкой" крышу, которую кровельщики постепенно напяливали на цех. Металлические ворота еще лежали в ожидании на снегу. Вернувшись, я сказал Кузьме Петровичу. - Там уйма работы! Сдадут ли цех к ночи? - Ты не уверен?! Ивашов сказал, что сдадут. А ты сомневаешься? - Но надо проверить. Вы же сами распорядились... - В данном случае не обязательно. Ивашов сказал! Значит, считай, все проверено. Можно печатать! - И красными буквами? - Красными. - А вдруг... - Этого быть не может! К шести утра пачки, крест-накрест перевязанные веревкой, были уложены в кузов. Даже сквозь предрассветный полумрак высвечивались красные буквы... Я, как обычно, устроился рядом с пачками, на запасном колесе. Ася заняла свое место в кабине. Эдик, чувствуя ответственность той ночи, не вваливался в корректорскую с вопросом: "Скоро вы там?" Он терпеливо прохаживался то по улице, то по типографскому цеху. Но энергия нетерпения, сконцентрировавшись в нем за ночь, опять прорвалась адской скоростью. Дорога рассекла лес, выскочила на речной берег, а за крутым поворотом снова намеревалась прорезать лесную чащу. Сбавлять скорость на поворотах Эдик считал для себя унизительным... Меня швырнуло к борту, на газетные пачки. И тут же я ощутил резкие удары в плечо и ногу. А потом оказался в снегу... Боль расползалась по левой стороне тела, как бы подтягивая ногу к плечу. А вокруг меня, как пятна крови на белом просторе, разметались алые буквы... Взгляд мой, замутненный все нараставшей болью, выхватывал кроваво-красное слово "ПОБЕДА". Оно повторялось в "шапке" три раза, а на снегу бесчисленное количество раз. Экземпляры праздничного номера устлали собой поляну. - Что с тобой? Что?! - услышал я Асин голос. Она присела на корточки и в отчаянии сжала голову, как тогда в типографии. - Ничего страшного, - через силу попытался я утешить ее. - Не беспокойся. - Господи... как же не беспокоиться? Тебе очень больно? - Не очень. Один красный заголовок оказался у меня под головой. Алый цвет расплывался и увеличивался. - А что у тебя с головой? - прошептала Ася. - Это же... Она сняла варежку и подложила мне под голову теплую руку. Потом взглянула на нее, придерживая голову другой теплой ладонью. - Ты разбил голову... Надо скорее перевязать. Но чем? Я буду держать ее. Кровь на моем затылке и на снегу так потрясла Асю, что голос ее стал сдержанным. - Полежи немного. Здесь, на снегу, мягко... Мы сейчас перенесем тебя. Снег вязко заскрипел с другой стороны. - Ты прости меня. Ладно? - внезапно пробурчал надо мной голос Эдика. В полутумане я увидел, как Ася и Эдик, проваливаясь в снег и неловко, но упрямо преодолевая его, собирали газеты, не позволяя ветру их унести. Иногда они ловили номера на лету. А потом появились какие-то незнакомые люди в полушубках и ватниках. И тоже принялись отбивать газеты у ветра. - Мы поставили машину на колеса, - спокойно, не придавая этому большого значения, сообщил застенчивый бас. Наш грузовик, значит, перевернулся? Или упал набок? Я перестал видеть красные пятна на белом поле... Видел только фигуры, казавшиеся огромными, которые с трудом вытаскивали ноги из снега и вновь их туда погружали. Это напоминало странную пляску. Меня бережно подняли и понесли. - Трехтонка уехала, - сообщил застенчивый бас. - Они предупредят там, в поликлинике. Чтоб подготовились, что ль... Или в госпиталь его повезете? - Лучше в поликлинику, - ответила Ася. Стало быть, это шоферы попутных или встречных машин нам помогали. В ту пору они не проскакивали мимо чужой беды на дороге. - Его в кабину, что ль? - Нет, в кузов. Чтобы мог лечь... Я буду держать его. Меня опустили. Голова оказалась на запасном колесе: я ощутил запах резины. Машина, стоявшая впереди нас, тронулась. А за ней двинулись и мы... Эдик вел грузовик так, будто в кузове притаились похожие на фугаски баллоны со взрывчатым веществом: он извинялся передо мной. Ася повторяла одно и то же: - Тебе стало легче? Скажи, стало? Неожиданная мысль, как еще один удар в голову, поразила меня, заставила приподняться. - Что ты? - встревожилась Ася. - Он сказал, что в поликлинику сообщат... Маме сообщат об аварии! Ты представляешь себе? - Успокойся. Мы уже близко... - Подъезжаем? - Почти. - Я тогда поднимусь. - Ни за что!.. Я встану вместо тебя. Она крепко обхватила, обняла меня, давая понять, что встать не позволит. - Нельзя тебе. - Нет, я встану! - А если перелом ключицы? - Все равно!.. Разомкнув обхвативший меня живой обруч и превозмогая боль, вновь подтянувшую ногу к плечу, я встал в полный рост. И еще приподнялся на цыпочки, чтобы из-за кабины меня ясней было видно. Не давая мне качнуться, упасть, Ася поддерживала меня сзади. Эдик стал робко, но настойчиво тормозить. Не потому, что увидел меня сквозь окошко кабины... А потому, что посреди дороги, навстречу машине бежала мама. Не замечая колкого предутреннего мороза, она сбросила платок с головы на плечи, расстегнула пальто. Она бежала прямо на наш грузовик. Не боясь его или ничего перед собою не видя... Я, как всегда, замахал рукой; - Все нормально, мамочка... Все нормально! Ася поддерживала меня сзади. Летопись моей жизни... Сегодня в ней уже много страниц. Но главные из них - мама... война и Победа. Без этих страниц нет летописи, как нет и самой моей жизни.