Яков Арсенов. Избранные ходы --------------------------------------------------------------- © Copyright Яков Арсенов, 1995-2000 Email: artodox@mail.ru Date: 29 Aug 2000 --------------------------------------------------------------- ? izbrannye_hody.jpg  * ЧАСТЬ 1 *  Архив на побережье Я работал корреспондентом отраслевой газеты. Мы с напарником вели репортажи с новых объектов по добыче газа. Как-то нас угораздило отражать введение в строй трубопровода на побережье Аральского моря. Побережье -- очень смело сказано, когда перед тобой замерзшая пустыня с утопленными в песок баржами и обмелевшее море, отступившее за горизонт. Под ночлег нам выделили балок -- перегороженную пополам фанерную бочку на полозьях с буржуйкой при входе и лежанками по торцам. На улице было минус десять, но из-за ветра казалось, все сорок. Окаменевшие дрова разгорались плохо, и напарник изводил спички коробок за коробком. Пошарив по шкафам, он нашел коробку с макулатурой, и печку удалось разжечь. Ветер пытался укатить бочку вслед за шарами перекати-поля и задувал в трубу так, что пламя то и дело гасло. Тогда напарник брал стопку бумаги и начинал все снова. При этом он безудержно хохотал. Смех был настолько не к месту, что я оторвался от книги. Перед тем как отправить листы в огонь, напарник прочитывал их. Мне стало любопытно. Я подошел и просмотрел наугад несколько страниц. Это был чей-то архив. То ли брошенный, то ли забытый -- дневниковые записи, наброски, письма. Я изъял у напарника коробку и унес на свою половину. Бумаги были переворошены, но читались с интересом даже вне всякой последовательности. Текст имел своеобразную стилистику, словно автор отмахивался от идущих к нему слов и на бумагу прорывались только самые отчаянные. Создавалось впечатление, что в эту безлюдную местность человек забрался, чтобы избавиться от ребенка, появление которого было очень некстати. Я зачитался допоздна. -- Кто здесь жил? -- спросил я утром начальника участка. -- Специалист отбывал. -- Давно уехал? -- С полгода. -- Концы какие-нибудь оставил? -- Может быть, в управлении. Покончив с репортажем, мы вернулись из командировки. Бумаги я прихватил с собой. Мои недолгие попытки разыскать хозяина записок оказались безуспешными. Меж тем я систематизировал бумаги и, перечитывая по настроению то одну часть, то другую, не заметил, как ушел в них с головой. Время, которое присутствовало в записках по полной выкладке, мне не доводилось видеть вот так, со стороны. Пожить в нем пришлось, а вглядываться -- не приходило в голову. Мне нравилось, как из хаоса незатейливых описаний не спеша появлялись характеры. Я узнавал себя в героях и понимал, что моя юность прошла где-то по соседству. Тринадцать лет я провел в ожидании произведения, в основу которого должны были лечь эти записки. Но ничего подобного в свет не вышло. Я окончательно убедился в том, что рукописи были не забыты в балке на побережье, а оставлены. И тогда я отважился на этот шаг -- присвоил их. Я помнил тексты наизусть, и мне оставалось придать запискам некое подобие сюжета больше в хронологическом, чем в драматическом смысле. Я оставил стилистику нетронутой и доработал только те места, к которым автор и сам непременно вернулся бы еще. На свой страх и риск и не без помощи напарника я восстановил содержание листов, сгоревших в буржуйке. Я публикую записки в надежде, что после стольких лет они уже не повлекут за собой никаких трагедий. День первый Артамонов опасался опоздать на первую лекцию и проснулся ни свет ни заря. Когда он явился на занятия, институт был еще пуст. Артамонов сверил часы с висящими на колонне и принялся переносить в блокнот расписание на семестр. Постепенно у доски собралась значительная толпа и стала оттеснять Артамонова. Девушка, стоявшая за спиной, заметно суетилась и срывающимся дыханием обдавала Артамонова с головы до ног. С высоты своего роста она долго посматривала то на доску, то в блокнот Артамонова, а когда осенило, она тронула его за локоть и спросила: -- Ты, что ли, тоже в 76-Т3? Артамонов обернулся и уперся взглядом в ее плечевой пояс. Подняв голову выше, он увидел улыбающееся веснушчатое лицо и с таким удивлением осмотрел фигуру незнакомки, что девушка застеснялась своей огромности. Однако она тут же справилась с заминкой и повторила вопрос, поменяв местами слова: -- Ты тоже, что ли, в 76-Т3? В отношениях с женским полом Артамонов был скромен и застенчив. Его опыт в этом плане исчерпывался тасканием портфеля соседки по парте. Тут пришлось задрать нос кверху, чтобы говорить одногруппнице в лицо, а не в грудь. -- Да, -- произнес он после тщательного осмотра фигуры. -- Вот и отлично! Значит, будем учиться вместе! Давай познакомимся. Меня зовут Татьяной, Черемисиной Татьяной. Но называй меня лучше Таней -- девчонки говорили, мне так больше идет. Ты уже переписал? Тогда я у тебя перекатаю. А тебя как зовут? Артамонов сложил губы, чтобы произнести: Валера, но Татьяна, не дожидаясь ответа, начала вразнос делиться переживаниями по поводу первого дня занятий. Перешагивая через три ступеньки, она поволокла Артамонова вверх по лестнице и, словно лучшей подруге, рассказывала, как из-за одного симпатичного мальчика она не удосужилась прибыть в институт хотя бы за пару дней до занятий, а явилась только сегодня утром самым ранним автобусом, в котором к ней то и дело приставали парни и не дали спокойно дочитать "Дикую собаку динго". -- Я из Кирова, -- закончила она о себе. -- А ты? -- Из Орла. Только я не пойму, как ты с утра успела добраться? Отсюда до Кирова двое суток езды. -- Это не тот Киров. Мой в Калужской области. Ты что, ни разу не слышал? -- Татьяна нависла над собеседником с такой ревностью и нажимом, что тот был вынужден засомневаться в своих географических познаниях. -- Знаешь, не приходилось как-то... -- Странно, -- укоризненно заметила Татьяна, и в наступившей паузе как будто послышалось продолжение: "Стыдно не знать такое!" Помедлив, она вернулась к теме первого дня занятий: -- Ну вот, кажется, пришли. Высшая физика! Боже мой! Аж страшно делается! В аудитории никого не было. -- О! -- воскликнула Татьяна. -- Здесь я писала контрольную по математике. Я сидела вон там! Идем, оттуда хорошо видно. Ты удивишься, но я чуть не завалила эту письменную математику! Хорошо, что знакомые ребята оказались под рукой. Чтобы как-то участвовать в разговоре, Артамонов хотел заметить, что он, в отличие от нее, писал в этой аудитории сочинение, но Татьяна оказалась неисправимым мастером монолога. -- О! До звонка еще целых пятнадцать минут! Ты пока посиди, я приведу себя в порядок. Ничего не успела сделать в автобусе из-за этих приставак! Доставая косметику, она еще раз поведала, как чуть не опоздала к автобусу и как ей всю дорогу мешали читать. Потом на время затихла, вытягивая губы, чтобы нанести на них более вызывающий слой помады. Затем возвела на должную длину ресницы, попудрилась, после чего еще минут пять не вынимала себя из зеркальца. Наконец снова взяла помаду и еще резче выразила нижнюю губу. Закончив манипуляции, Татьяна чуть было опять не обратилась к Артамонову, но снова, как в омут, бросилась в сумочку: -- Забыла! Ногти! Аудитория наполнялась первокурсниками. Они терялись, смущались, спотыкались в проходе, стеснялись вошедших ранее, совершенно выпуская из виду то, что все вокруг -- такие же неловкие и нерасторопные. За исключением разве что Татьяны. Первой была лекция по физике. Одновременно со звонком вошел лектор. Татьяна отпрянула от зеркальца и побросала косметику в сумочку, а потом, достав тетрадь из очень похожего на себя портфеля, всей своей статью обратилась к лектору и надолго забыла про Артамонова. Небольшого роста лектор первоначально не вызвал у Татьяны никакого доверия. Она не признавала мужчин ниже себя. С Артамоновым она пошла на вынужденную связь исключительно потому, что он был первым встретившимся ей представителем коллектива, в котором она рассчитывала проявить или, в крайнем случае, обрести себя. Физик встал в выжидательную позу -- отвернулся к окну и забарабанил пальцами по столу, как бы призывая народ к тишине и порядку. Последние шорохи и щелканья замками растворились в нарастающей тишине. Студенты замерли в ожидании первого преподавательского слова, которое возвестит о начале чего-то непонятного, неизведанного, таинственного. Наконец лектор оставил в покое окно, унял пальцы и, скользнув взглядом по галерке, заговорил: -- Ярославцев. Владимир Иванович. Намерен вести у вас аудиторную, лабораторную и практическую физику. Первая лекция обзорная, ее можно не записывать. Татьяна без всякого удовольствия захлопнула тетрадь, на которой фломастером очень старательно, но не очень ровно было выведено: "Физика". Ярославцев поверхностно прошелся по предмету, а потом до самого звонка распространялся о своей студенческой жизни, постоянно срываясь на мысль, что когда-то и он вот так же пришел на первую лекцию, а теперь, так сказать, уже сам... читает студентам. Татьяна пропустила мимо ушей все замечания из начал высшей физики, зато с упоением слушала затянувшееся лирическое отступление Ярославцева, устремившись к нему всем своим выдающимся существом. Прозвенел звонок. Лектор, не попрощавшись, вышел. Татьяна вспомнила про Артамонова: -- Что ты сидишь? Собирайся! Идем! Нам нужно теперь в другой корпус! Следующий урок будет там. -- Слово "урок" прозвучало грустно и нелепо. Кроме Татьяны, никто никуда не собирался. -- Постой, кажется, будет продолжение, -- сказал Артамонов. Татьяна молча опустилась на скамью. Она не знала, что занятия в институте проходят парами. Вторую половину лекции она была не так внимательна к Ярославцеву и казалась разочарованной. Она изучала сокурсников. Ее сектор осмотра был намного шире среднего, и легким поворотом головы она запросто доставала любой угол аудитории. Следующим шло практическое занятие по математике в составе группы. Когда Артамонов с Татьяной почти под ручку вошли в математический кабинет, группа 76-Т3 была в сборе и глазами, полными любопытства, проводила привлекательную пару. И хотя основное внимание явно уделялось Татьяне, Артамонов замечал и на себе повышенное количество взглядов. Татьяна, усевшись поудобнее, принялась за детальное изучение окружающих, но всюду натыкалась на встречные взгляды. Ощутив себя в эпицентре событий, она опустила глаза и повернулась к Артамонову: -- Ты математику хорошо знаешь? -- Как тебе сказать... На горизонте появился математик. Он боком протиснулся в дверь и так же боком, не глядя на присутствующих, направился к столу. В небольших кулачках он зажимал обшлага рукавов не по росту выполненного костюма. Внешность математика была удручающей. Огромный лоб нависал над маленькими глазками, которые были посажены настолько близко друг от друга, что, казалось, могли легко переглядываться, беседуя меж собой. Уши аллометрически устремлялись прочь от головы и не входили с лицом ни в какие пропорции. Сильно заикаясь и глядя в пол, преподаватель объяснил что-то вроде того, что занятие будет пробным, поскольку лекционный материал по первой теме еще не начитан, и поэтому придется заниматься школьными задачами. Никого не вызывая, он сам решал задачи, вымазываясь в меле и тарабаня себе под нос что-то невнятное. Исписанную доску он вытирал не влажной тряпочкой, которая лежала рядом, а рукавами. Это был Знойко Дмитрий Васильевич, известный всему институту, но еще незнакомый первокурсникам. Завершала учебный день лекция по общей химии. Похожий на льва преподаватель, опустив приветствия, почти по слогам произнес: -- Тема первая. Коллоидные растворы. Говорил и двигался он очень тяжело, не останавливаясь и не обращая внимания на реакцию слушателей. Не спеша он за полтора часа наговорил столько, что у Татьяны все это еле уместилось на пяти листах помеченной фломастером тетради. Она старалась записывать за химиком все подряд, и поэтому к ней в конспект вкрался анекдот, рассказанный лектором в качестве примера. -- Уф! -- сказала Татьяна, когда лектор, не попрощавшись, вышел. -- А я боялась, что не смогу успевать записывать эти... лекции. Оказывается, очень даже смогу. Ну, а сейчас скорее в столовую, я ужасно проголодалась! -- Перешагивая через четыре ступеньки, она повлекла Артамонова вниз по лестнице. В студенческой столовой Татьяна на удивление спокойно выстояла длинную очередь, но у раздачи заметно забеспокоилась и разлила компот, поставив стакан на край тарелки. Зардевшись от неловкости, она замолчала, но, как только сели за стол, быстро забыла про неудачу и вновь заговорила. Она свободно и не в меру критично распространялась о вечерних разблюдовках, обнаруживая компетенцию на уровне заведующей трестом столовых и ресторанов, но камни и грязь, летевшие в общепит, нисколько не умеряли здорового аппетита. -- Ты в столовой работала до института? -- отважился поддержать разговор Артамонов. -- Нет, -- покраснела Татьяна. -- Я поступила сразу после школы. А теперь ты куда идешь? -- спросила она на выходе из столовой. -- В общежитие. -- Тогда нам по пути. Обед своеобразно сказался на поведении Татьяны. Она молча поскрипывала и посапывала, как орган какой-нибудь внутренней секреции, и только у самых общежитий внятно произнесла: -- А чем ты, интересно, занимаешься вечером? Артамонов понял, что необходим крутой поворот. -- Выступаю на концерте. -- Извини, не расслышала. -- У меня свидание, -- сказал он, стараясь не смотреть ей в глаза. -- Ну ничего, тогда я одна схожу куда-нибудь. Я немножко помню, где здесь все эти театры-кинотеатры и все такое прочее. Перебросив с руки на руку свой неимоверный портфель, она исчезла в дверях женского общежития. Артамонов направился в мужское общежитие. В 535-й комнате, куда его поселили, он обнаружил четверых первокурсников, уже расквартировавшихся. Самый старший, Сергей Рудик, тут же предложил отметить начало занятий. Несогласных не было. -- Самое главное в высшей школе -- не нужно каждый вечер делать уроки, -- рассуждал Решетнев Виктор. Он поднял стакан и посмотрел сквозь него на лампочку. -- Ходи себе, посещай, а на сессии -- сдавай оптом сразу все. -- И какой слово прыдумалы -- сэссыя! -- удивлялся осетин Мурат Бибилов. -- Засэданые им, что лы?! Рудик в ответ наполнил стаканы. Мурат отказался от второго тоста, сославшись на то, что водку никогда в жизни не пил, поскольку у них в Гори потребляют питье исключительно домашнего приготовления. Чтобы не быть голословным, он быстро обмяк и начал засыпать. Его продромальный акцент был настолько убедительным, что никто не стал настаивать на его дальнейшем присутствии за столом. Остальные продолжили нетрезвую беседу. Скоро все узнали, что Решетнев повзрослел очень оперативно, в два приема. Сначала неявно -- увидев в зале ожидания свою бывшую одноклассницу, кормившую почти игрушечной грудью настоящего ребенка, а чуть позже -- основательно, прочитав на стенде у паспортного стола о розыске преступника одного с ним года рождения. Он понял, что его сверстники уже вовсю орудуют в жизни. Решетнев был единственным в 535-й комнате, кто учился не в 76-Т3, а в параллельной группе -- 76-Д1, но пока вряд ли кто знал, чем турбины отличаются от дизелей. -- Не верится как-то, чтобы в семнадцать лет уже разыскивали, -- скептически заметил Миша Гриншпон. Он был единственным евреем в комнате. -- Ты не пробовал поступать на филологический? -- спросил он Решетнева. -- Нет, а что? -- Понимаешь... язык у тебя... мне кажется, ты больше тяготеешь к чему-нибудь гуманитарному. -- Это ты загнул! Я дня не могу прожить без вымазанной солидолом железки! Нашел гуманитария! Ты же знаешь, как невелик шанс родиться лириком в семье механизатора. Тем более у нас в Почепе! Артамонов после четвертой рюмки тоже за компанию вспомнил, как повзрослел. Пошел как-то в лес за грибами, и -- прихватило прямо под сосной, как роженицу. Там, среди дерев, Артамонов от тоски присел на пень, чудом удерживая ведро, на дне которого синел срезанной ножкой единственный подосиновик. В те мгновения Артамонов не понимал, что с ним происходит, он только чувствовал, что кто-то неведомый делает с ним что-то хорошее, и смирно ждал под деревом, как лошадь, которую чистят. Отслуживший в армии Рудик тихонько улыбался в усы. Его несколько занимал этот школьный наив. Усы делали его лицо таким, будто хозяина только что ударили по лицу. -- Ладно, -- сказал он, -- ложимся спать, уже светает. Приподнявшись, он метко отправил в форточку дотянутый до упора окурок. Мурат, выбросив вперед руку и колено, спал. Он и во сне оставался кандидатом в мастера спорта по фехтованию. Окрестности Институт располагался в историческом центре города, почти на берегу Десны. Главный корпус представлял собой казарменного вида особняк из жженого кирпича. Опоясанный растительностью, он казался вечно сырым и затравленным. У парадного входа висели две мемориальные доски. На одной был высечен анекдот, будто здание охраняется государством. Другая сообщала, как Надежда Константиновна Крупская проездом на воды в Баден-Баден учинила здесь такую сходку работяг с паровозостроительного завода, что это капиталистическое предприятие больше так и не смогло выпустить ни одного паровоза. Слева от институтского квартала сутулил стены кинотеатр "Победа", построенный пленными немцами. Справа зияли выщербленные витрины магазина "Наука" с обширным винным отделом. Тут же начинался Студенческий бульвар со стрелками-указателями "в пойму" на заборах. Чтобы первокурсники, убегая с занятий, не плутали подолгу в поисках укромного ландшафта для отдохновения от учебной муштры. В конце бульвара, считай круглосуточно, работали два заведения -- "Закусочная" и "Сосисочная". Общепит за убыточностью объединил их. Место стало называться "Засисочной". Единственный пункт в городе, где при продаже напитков не навынос взималась плата за посуду. Все это вместе взятое лежало как бы на опушке одичалого Майского парка. Чтобы хоть как-то опоэтизировать глушь, в центре парка в свое время был установлен памятник Пушкину. Под постамент вырубили участок, но ивняк быстро затянул плешь. Теперь поэту, читая томик, приходилось сдвигать со страниц неуемные ветки. На бесконечных субботниках студенты подновляли фигуру гения, замазывая ее известкой и гипсом. Арапские кудряшки слиплись в плоскую челку, нос вырос, ботинки распухли. Вскоре Пушкин стал походить на Гоголя, потом на Крылова и, наконец, на Ваську Евнухова, который за двенадцать лет обучения дошел только до третьего курса. Василия отчисляли, забирали в армию, сажали на пятнадцать суток или просто в вытрезвитель, он брал академки по семейным обстоятельствам, по болезни, в связи с поездкой в пермскую зону, потом восстанавливался и опять пытался сдать сопромат. Первокурсницы, совершая пробные любовные вылазки в Майский парк, шарахались от памятника Пушкину, как от привидения. Майский парк славился деревянными скульптурами, которые ваялись из засохших на корню деревьев. Дубы там умирали десятками, и в парк, как на падаль, слетались все резчики страны. Материала катастрофически не хватало. Стволы пришлось завозить из соседнего леса. Их распиливали, зарывали в землю и вырубали то ли брянского князя Романа, то ли дурака Ивана. За каких-то пару лет парк превратился в языческое кладбище. Из реализма там был только гранитный бюст дважды Героя Социалистического Труда Бутасова. У подножия зачастую сидел сам герой с бутылкой. Он целовал себя, каменного, бил себя, живого, в грудь и кричал на прохожих. Майский парк считался кровным массивом студентов-машиностроителей. Над ним постоянно брались социалистические обязательства -- то вырубить под корень всю дичь, то снова засадить пустоты бересклетом да можжевельником. Может быть, поэтому парк сильно смахивал на студентов -- был таким же бесхозно заросшим и с Пушкиным внутри. Окрестности находились как бы в одной компании с институтским комплексом. Только два пуританизированных общежития -- женское и мужское -- заговорщицки стояли в стороне. Они не могли соперничать с кремлевской кладкой старинных построек, а простым силикатным кирпичом не каждого и прошибешь, как любил говаривать Бирюк. Архитектурным довеском к общагам служила столовая номер 19, попросту "девятнарик". Студенты питались в ней большей частью в дни стипендий. Столовая была удобна тем, что любое мясо, принятое в ее мушиной утробе, могло перевариваться и неделю, и две. В зависимости от количества пива, залитого поверх. За углом бульвара высилась длиннющая девятиэтажка. В обиходе -- "китайская стена". Ее молоденькие и не очень обитательницы, в основном дочки городских голов разного калибра, безвылазно паслись в мужском общежитии. Но жениться на них студенты почему-то не желали, за что родители и секли дочек по партийной линии. Золотое Меловое В понедельник с утра первокурсники стали заметно проще. Походная форма делала многих неузнаваемыми. Вместе с наглаженными костюмами дома было оставлено все наносное, вычурное и напускное, что мешало сближению во время занятий. А тут, оказавшись незажатыми, все повели себя так, будто одновременно делали шаг навстречу друг другу. В ожидании электрички первокурсники потока банковались вокруг своих старост. Рудик в армейском берете и затертой кожанке был заметен из любой точки перрона. Его черные вихры оттеняла разметанная ветром рыжая шевелюра Татьяны, так что лик Сергея постоянно находился как бы в ее ореоле. Имея столь завидные ориентиры, группа 76-Т3 быстро собралась вместе. Пересчитались, как в детском саду. Троих не хватало. -- Во времена господства статистики это не потеря, -- резюмировал Замыкин, но отсутствующих все же занес в свою красную книгу. До места назначения добирались целый день. -- Известное дело -- в хороший колхоз не пошлют. Передовое хозяйство и само справится, -- разъяснял куратор незадачливым первокурсникам причину столь несоседских шефских связей. -- За нашим институтом -- не знаю, почему, но догадаться можно -- закреплена самая что ни на есть глушь. Замыкин оказался на редкость словоохотливым. Из общих споров и бесед с ним многие уходили в диалоги друг с другом, сближаясь и подавая пример сближения другим. Затронутые куратором вопросы оживляли сначала центральное купе, потом вмиг расхватывались соседними, и те, не обращая внимания на развитие темы в центре вагона, гнули каждый или попарно в свою сторону, выдавая убеждения, наклонности, устремления или их полное отсутствие. С девушками сближались самым невинным способом -- таскали с вокзала в автобус и потом перегружали на гужевые повозки их тугую поклажу. Татьяна несла свой мешок сама. Рудику было не до нее: будучи заядлым охотником, он увлеченно спорил с Замыкиным насчет ружей -- какая двустволка эффективней, обычная или "вертикалка". Остальные одногруппники не отваживались предложить помощь Татьяне, опасаясь, что этот акт обидит ее и здорово навредит дальнейшим отношениям с ней. А Татьяна так хотела, чтобы любой, пусть даже самый захудалый одногруппник предложил взять ее ношу. Желание возникало не оттого, что было тяжело нести, просто ей хотелось казаться такой же хрупкой и слабой, как две ее будущие подруги -- Люда и Марина. Она долго ждала подвига от парней, потом полностью разуверилась в их джентльменстве и стала обходиться со своим вещмешком подчеркнуто самостоятельно. К месту назначения прибыли в настроении самом предрасположительном. Забелин Леша, среднего диаметра толстячок в болотных сапогах, попросил группу попозировать для снимка на фоне приближающейся деревни. Было заметно, что отец у Забелина законченный рыболов -- куртка, свисавшая с плеч сына, как с вешалки, была усеяна крючками и мормышками. До самой околицы Леша изощрялся в умении снимать объект на ходу и просовывался со своим фотоаппаратом чуть не в души согруппникам, поминутно цепляясь мормышками за чужую жизнь. Всех, кого снимал, Забелин уверял, что смерть как не любит статических снимков, поэтому ведет творческий поиск только в движении, только в порыве... Подшефная деревня называлась Меловое. Она раскинулась на двух известковых холмах, у подножия которых гремели ключи. Вокруг простирались неубранные поля, в самой низине лежал луг, бежала речка Ипуть, а между ними шелестели перелески. Замыкин пошел за колхозным начальством, а группа прикорнула на околице. Бригадира искали часа три. Но он был не в состоянии, поэтому разводил прибывшую рабсилу по домам для поселения сам агроном. Рудика, Артамонова, Бибилова, Гриншпона и Нынкина приняла на постой неунывающая бабуся, жившая почти за деревней. -- Заходите в хату, я сейчас приду, -- сказала она мнущимся во дворе постояльцам и направилась к соседке. Они вошли в избу и стали прикидывать, кто где устроится на ночь. -- Чур я сплю на печке, -- категорически заявил Нынкин, более всех заволновавшийся насчет вместимости бабкиного жилища. -- Если влезешь, -- бросила непонятно откуда появившаяся старуха. -- Больно печка мала. У моего покойничка и то ноги свисали до колен, хоть ростом он был с сидячую собаку, не боле. Нынкина передернуло оттого, что на облюбованном им месте спал покойник. Но отступать было некуда. -- А какой мэсто нам? -- всполошился Мурат. Он был горяч и нетерпелив, и малейшее промедление мгновенно выводило его из себя. -- До вас по десятку жили, -- отрезала бабка. -- Поместитесь. -- И, чтобы не подумали, будто она бросает слова на ветер, юркнула в какую-то каморку и принялась выбрасывать оттуда тюфяки, подушки, матрацы не первой и даже не второй молодости. -- Если мало, я еще от Марфы принесу, -- сказала она. -- Хватит, бабуся, достаточно! Тут и так полно, -- унимал ее Рудик. Под прямым руководством бабки возвели общее ложе, напоминающее яму для прыжков в высоту с шестом. -- Будем спать, как Бубки, -- оценил изворотливость старухи Артамонов. -- Мы пока умоемся, а вы, бабуль, подумайте над тем, что нам нужно будет сделать по хозяйству, -- предложил Рудик вариант взаимовыгодного сожительства. -- Да что вы, внучики! И так замаетесь, по полям шатавшись. -- Ничего, справимся! -- забодрились квартиросъемщики. -- Ну, разве что только картошку мою выкопать и снести в подвал да дрова порубить и уложить в поленницы. А крышу и после можно будет перекрыть... перед отъездом -- к ней еще надо щепы заготовить да десятка два жердей приволочь из леса. -- Нарвались на свою голову! -- занегодовал Нынкин, когда вышли во двор умываться из-под ведра. Он никогда не был в деревне и почти не знал слов "копать" и "рубить". -- Н-да, влипли, -- произнес Гриншпон, глядя на бесконечные бабкины угодья и штабеля неразделанных дров. Куратор подвез с фермы только что облупленного барана, выписанного на ферме в расчете и надежде на то, что он будет отработан. Баран был настолько хорошо упитан, что Замыкин тут же порекомендовал не делить тушу по постоялым дворам, а взять водки и не мешкая отправиться вместе с бараном к речке на шашлык. Нашлась и проволока под шампуры, и лук, и помидоры, но главное -- появилось общее дело, которого так не хватало в первые дни занятий. -- А как же техника безопасности? -- спросил Артамонов. -- Я же говорил: пить надо уметь, -- сказал Замыкин. -- Вы говорили: научиться... -- Ну, это одно и то же. Тропинка так плавно огибала бронзовые колонны сосен, что на поворотах хотелось накрениться. Бор аккуратно переходил в луговину, а луговина -- в пойму с песчаными бляхами. Причесанные стога не успели потемнеть от дождей и пахли земляникой. Еле вытоптанная ленточка вилась между ними и, как все неприметные на земле тропинки, вывела к самому красивому месту на берегу. Река здесь делала изгиб, и вода, обласкав желтеющие ракиты, долго серебрилась под заходящим солнцем, прежде чем скрыться за поворотом. Первокурсники ликовали. Еще бы! Свободные от всевозможных запретов, предвкушая новые дружбы и знакомства, шашлык, да еще и на природе, они и не могли вести себя иначе. Казалось, вот здесь, среди классических стогов под заходящим солнцем, присутствует сама юность, и молодые люди, ссылаясь на нее, ведут себя непринужденно, словно извиняясь за то, что поначалу осторожничали и переглядывались, высматривали что-то друг в друге. А сейчас все желания показать себя не таким, какой ты есть, пропадали. -- А ну-ка, Бибилов, заделай нам какой-нибудь своей кавказской мастурбы! -- сказал куратор, потирая руки. -- Нэ мастурбы, а бастурмы, -- не понял юмора Мурат. -- Какая разница, лишь бы побыстрей! -- Прынцыпэ, я могу взят кухну на сэба. Лычна сам я нэ дэлат их нэ разу, но знаю рэцэпт, -- существительные Мурат произносил в единственном числе и именительном падеже, а глаголы в основном -- в неопределенной форме. Это делало речь до такой степени упрощенной, что его перестали слушать и старались понять по глазам. -- Ну, раз никогда не делал, нечего и разговаривать, -- осадила его Татьяна и стала засучивать рукава. Когда она взяла в руки нож, за барана сделалось страшно. Все бросились подсказывать. Суммарный рецепт оказался прост: развести костер побольше, а остальное добавлять по вкусу. Вскоре кушанье было готово. Шашлыком его можно было назвать только из учтивости. В четыре руки разливалось спиртное. Некоторые пили водку впервые и впервые затягивались сигаретой, считая, что так нужно. Потом запели. Умеющих играть оказалось больше чем достаточно, и гитара пошла по рукам. Бернс, Высоцкий, Матвеева, Окуджава, Мориц, "Не жалею, не зову, не плачу...". Где-то в момент "утраченной свежести" невдалеке раздался ружейный выстрел. Стайка ракитовых листочков, покружив над головами, спланировала в костер. На огонек забрели двое деревенских парней. -- Пируем? -- поинтересовался тот, что побойчее, в кепке. -- Откуда будете? Куратор поднялся от костра с явным намерением растолковать охотникам, что на дворе уже давно развитой социализм и что его полная победа зафиксирована в отчетных документах Политбюро последнему съезду партии, а потому наставлять ружье на живых людей не очень умно и выходит за рамки комсомольской этики. -- Посиди, отец, -- сказал второй пришелец. -- Может, пригласите к самобранке? Все молчали в надежде, что местные пошутят немного и, сказав: "Ладно, отдыхайте", уйдут, куда шли. Но пришельцы давали понять, что они шли не куда-то, а именно сюда, и не просто так, а по делу. Вот только по какому, они, видать, заранее не решили, а на экспромт были не горазды. Посему вышла заминка. -- Может, все-таки нальете за приезд? -- Ребята, -- Замыкин опять попытался мирно решить вопрос, -- ну, выпили немного, но надо же думать... а за баловство такими вещами... Спустя секунду куратор получил прикладом по голове, а игравший у его ног транзисторный приемник покатился под обрыв. Саша Усов, выглядевший не опасней пятиклассника, бросился в воду спасать свою радиотехнику. Рудик, осознавший старостовую ответственность за коллектив, попытался помочь куратору. Началась потасовка. Хулиганы успели несколько раз пнуть ногами близлежащих туристов, но в основном получилась куча мала. Только Мурат повел себя более-менее профессионально. Он встал в фехтовальную позу, и специфические движения руками без сабли повергли врагов в смятение. Пока они соображали, что означают выпады в пустоту и тыканье пальцем перед собой, их повязали. Начался допрос. -- Почему вы развязали драку, ведь нас явно больше? -- любопытствовал Усов. -- Мы всегда бьем студентов. -- За что? -- Не знаем. Просто так. Их отпустили с Богом, забрав ружье. Вечер был сорван. Больше всех пинков досталось старосте и куратору. -- Я предупреждал, что любая пьянка неминуемо ведет к драке, -- проникновенно сказал Замыкин. -- Я буду говорить об этом в Лиге Наций! -- пообещал Артамонов. Пока остальные допрашивали "врагов", Татьяна пытала Рудика: -- Ну, куда он тебя ударил, куда?! -- Туда! Туда! Отвяжись! -- кряхтел Сергей, зажимая руками место ниже пояса и сгибаясь в три погибели. Быстро свернули вещи и отправились по домам. Стройная Люда оказалась рядом с Соколовым, Марина всплыла между Гриншпоном и Кравцовым. Татьяна, ввиду некондиционности Рудика, утащила вперед маленького Усова с транзистором, и они до самой деревни так и маячили впереди, как брошюра и фолиант. -- А сколько тебе лет? -- спрашивала Татьяна. -- Восемнадцать... будет... в следующем году, -- отвечал ни о чем не подозревающий Усов. -- Ты хорошо сохранился. Я подумала, ты какой-нибудь вундеркинд и тебя зачислили в институт после пятого класса ради эксперимента... Бабкины постояльцы беззвучно вошли в избу. Свет почему-то не включился. Бабуся, как молодая, бессовестно храпела до утра. В шесть часов она подняла всех на ноги прогорклым голосом: -- Вставайте, ребятки, завтракать! -- И отправила сонных студентов за дровами и водой. Нынкин с Муратом поплелись в сарай за топливом, а остальные зашагали семимильными шагами на ключи за водой. Навстречу шла симпатичная деревенская девушка с полными ведрами на коромысле. Она была в легкой косыночке, лаконичном платье и босиком. Платье на ней прямо-таки трещало от сочности содержимого. -- Какие экземпляры фигурируют на местах! -- воскликнул Рудик. Он не выдержал и посмотрел ей вслед. Спустившись к воде, друзья обмылись до пояса ледяной водой и решили проделывать это каждое утро. -- А бабуся нам попалась ловкая, -- сказал Рудик. -- За это прекрасное утро мы должны ее как-то отблагодарить. -- Да, не бабка, а золото! -- поддакнул Гриншпон. -- Негде пробы ставить! -- согласился Артамонов. Когда возвращались, девушка встретилась опять, но уже с пустыми ведрами, отчего движения ее бедер стали более умеренными. Осень была к лицу деревеньке. Роща, обрамлявшая селение по околице, горела безупречно желтым огнем. Облака, не спеша плывущие за окоем, светились безукоризненной белизной, при виде которой гуси впадали в ностальгию. Прикидываясь пораженными этой "канальей", они пытались поменять на какой-то феерический юг родной чертополох и ссохшуюся в комья грязь. Эмиграция постоянно срывалась -- гуси большей частью впустую бегали по улице из конца в конец, поднимая пыль бесполезными крыльями. Поместные свиньи не могли оценить ни рощи, ни облаков. С неописуемым увлечением и беспримерным энтузиазмом они исследовали и без того сто раз знакомые помойки, чихая и фыркая, как при атрофическом рините. Словом, все вокруг было таким, чтобы в полной мере ощутить себя как есть -- молодым и счастливым. Смотреть на эту осень и знать, что ничего особенного в ближайшее время делать не надо, было приятно и трогательно. Навстречу за водой шли и шли люди. Студентам было занятно чувствовать себя приезжими и в то же время нуждающимися, как и эти люди, в ледяной воде и картошке. Ощущая причастность к колхозным делам, к осени, к облакам, первокурсники шагали легко и весело, неся по паре тяжеленных пятнадцатилитровых бабкиных ведер. Воду принесли вовремя. Печь полыхала вовсю. Нынкин и Мурат не давали ей передохнуть, постоянно забивая топку до упора. Картошка сварилась быстрее яйца. Бабка вернулась от Марфы, когда студенты уже накрыли на стол. -- Вы что, с ума посходили?! -- запричитала она с порога, почуяв неладное. -- На вас дров не напасешься! На два клубня такой пожар устроили! В восемь ноль-ноль группа собралась у конторы. Студентов на тракторе вывезли в поле, которое было настолько огромным, что Татьяна присела, подняв глаза к горизонту: -- Неужели мы все это уберем? -- Надо же как-то за барана расплачиваться, -- сказал Артамонов. Замыкин приступил к разбивке группы по парам. Он шел по кромке поля и говорил двум очередным первокурсникам: -- Это вам, становитесь сюда. Так, теперь вы двое, пожалуйста. -- Со стороны казалось, что он на самом деле формировал пары, но в действительности все сами выстраивались так, что куратору оставалось только показать рабочее место спонтанно образовавшейся чете. И сразу выяснилось, кто к кому тяготел. Татьяна объявила безраздельную монополию сама на себя, встав сразу на две гряды. Соколов увлек на крайнюю гряду Люду. К незначительному Усову пристроился квадратный Забелин -- из них двоих получилось ровно две человеческие силы. Гриншпон, Марина и Кравцов оказались втроем на какой-то одной нестандартной полосе. Артамонов очутился в паре с Климцовым, выделявшимся нерабочей одеждой. -- Куда ты так вырядился? -- спросил Артамонов. -- Тебе перчатки нужны? У меня еще есть. -- Спасибо, мне тепло. Группа приняла низкий старт и отчалила от края поля. -- Мы самые последние. Может, попробуем догнать? -- предложил Артамонов Климцову. -- А то как-то неудобно. -- Неудобно козу на возу. Зачем догонять? Закончат -- помогут. Куда денутся -- коллектив! -- И Климцов многозначительно поднял вверх указательный палец в грязной перчатке. Потом начал перебрасывать клубни на соседнюю гряду или, наступая ногой, вгонять их обратно в землю. -- Ты что, парень, заболел? Лучше вообще не работай, чем так. -- Все равно всю картошку не подберешь, -- отмахнулся Климцов. -- Думаешь, за тобой ничего не остается? -- попытался он выкрутиться, скрывая нарождавшуюся неприязнь. -- Поле второй раз перепахивать будут. Артамонов понял, что больше никогда не встанет с Климцовым на одну гряду. В конце дня на мотоцикле к работничкам подкатили вчерашние шутники с бригадиром. Хулиганы были с похмелья и несколько поникшие. -- Отдайте нам ружье! -- заявил первый. Его в деревне звали Борзым. -- Мы больше не будем, -- довольно правдиво добавил второй, в кепке. Ему от народа досталась менее агрессивная кличка -- Левый. -- Такое каждый год творится, -- вступился бригадир. -- Сначала выделываются, а как собьют гонор -- и на танцы, и на охоту все вместе со студентами. -- Гонор, гонорея, гонорар, -- к чему-то сказал Артамонов. Вернувшись с поля, разошлись по квартирам. На лавке у бабкиной избы сидел опоздавший на электричку товарищ в очках. Это был Пунтус. Нынкин, завидев его, трусцой поспешил навстречу. Они разговорились, будто не виделись месяц. Пунтус спросил, куда бы ему податься на ночлег. -- Наверное, можно у нас, -- пожал плечами Нынкин и оглянулся на остальных. -- Место хватат дэсят чэловэк, -- кивнул головой Мурат. -- Вот только, если бабка... -- засомневался Гриншпон. -- Что ты! Ей это на руку. За каждого постояльца колхоз платит по рублю в день, -- придал Мише уверенности Рудик. Еще утром, уходя к Марфе посудачить, бабка дала понять, что готовить пищу студентам придется самим. -- Пусть мне платят хоть по трояку, -- заявила она соседке, -- все равно ничего не выйдет! Я ни на что не променяю своей свободы! Пусть сами за собой ухаживают! Решили изготовить еду на костре прямо у избы. Собралась вся группа, уселись вокруг. Пока закипал компот, Гриншпон и Кравцов спели половину репертуара "Битлз". Они засекли друг в друге гитаристов еще в электричке. Кравцов освоил инструмент в ГДР, где служил его отец. Подрабатывая в местах общественного пользования, Кравцов с друзьями сколотил деньжат и чуть не сдернул в настоящую Европу. Батяню Кравцова успели то ли комиссовать, то ли просто выпроводить в Нарофоминск за несоветское поведение сына. Со зла "батон" -- так величал отпрыск родителя -- велел поступить именно в тот вуз, где уже на четвертом курсе маялся дурью первенец, Эдик. Расходов меньше будет, пояснил свою идею генерал. Гриншпон научился бренчать на гитаре в Калинковичах, а в институт попал тоже по дурочке. Его сосед получил распределение в Брянск и, чтобы трехгодичный срок отбывать не в одиночку, уболтал Гриншпона поехать вместе. Пока Миша ошивался на абитуре, дружбан по фамилии Ривкин успел не полюбить слишком русский город и всеми правдами и неправдами перераспределился в Минск. Так Гриншпон и оказался в турбинистах. По вине чужого беспокойства. Судьбы групповых гитаристов явно перекликались, и поэтому Марина, всегда находясь между ними, никак не могла сделать окончательный выбор. Местные жители останавливались у костра послушать пение студентов. Борзой с Левым не решались подойти и слушали из темноты. Бабка, как призрак, тенью металась вокруг студентов. В конце концов не выдержала и сказала: -- Хватит бересту жечь! Зимой нечем будет дрова подпалить. Сказала она не со зла, от скуки. Ей надоело смотреть-наблюдать веселье на улице через окно, а выйти и послушать бабка не отважилась -- засмеют односельчане, особенно Марфа и деверь, подумают, привязалась. С неохотой стали расходиться по домам. Старуха не засекла пополнения в лице Пунтуса. Как кошка, она умела считать до одного. К полуночи бабка ударилась в воспоминания и долго рассказывала уснувшим студентам про деревенскую старину. Потом она вспомнила, что полученное на неделю мясо эти оглоеды извели на дурацкие шашлыки, двухдневную порцию молока выпили не отрываясь, не приступили к уборке картошки в ее огороде и сожгли кубометр дров. Попросив давно уснувших парней болтать потише в ссылке на свой нездоровый сон, она отключилась до рассвета. На следующий день постояльцы решили поработать на хозяйском огороде. Вернувшись от Марфы, бабка с радости чуть не бросилась варить щи. Ее возбудили сдвиги в сознании квартирантов. Она на самом деле, наверное, изготовила бы даже и голубцы, но у нее не оказалось капусты. -- Надо бы вам выписать капусты в колхозе, -- сказала она. -- До вас так многие поступали... или... -- она, вздохнув, посмотрела в сторону соседских посадок. Так и сделали. Ночью Нынкин и Пунтус ушли на промысел, решив, что доставать овощ через бригадира -- дело очень хлопотное. Принесли целый мешок. Утром бабка пустилась в пляс и бросилась на огород за морковью, чтобы сварить щи. Минуту спустя она, вся черная, влетела назад в избу. Оказалось, капуста была добыта с ее приусадебных владений. А вышло так. Добытчики отправились к соседям через бабкину усадьбу. Шли долго, перелезли через забор и, решив, что началась чужая территория, приступили к разбою. Перелезая назад, они опять не заметили калитку, соединявшую два бабкиных участка: один -- под картошку, другой -- под остальные огородные культуры. Пометавшись по избе, старуха схватила мешок с капустой и утащила в подвал, затаив обиду на все студенческое племя. -- Надо было все-таки выписать капусту в колхозе, -- опомнился Рудик. -- Что ж вы наделали, парни! Теперь она нас вовсе голодом сморит! -- скис Артамонов. -- И со свету сживет! -- Сходили бы сами! -- в сердцах произнес Нынкин. -- Откуда узнаешь, где там чье! Кругом сплошные гектары! -- Да Бог с ней, -- дипломатично произнес Пунтус. -- С кем? С бабкой или с капустой? -- переспросил Рудик. -- На калхозные работы нада пасылат в Грузыя! -- резанул слух Мурат. -- Там каждый дэн кушат баранына! Бэсплатна! -- Это не бабка, а анафема! -- подвел итог Гриншпон, забыв, что три дня назад говорил: это не бабка, а золото! Вечером старуха как ни в чем не бывало опять мирно подкатила к студентам. Она долго рассказывала, как неудачно у нее сложились отношения с деверем и как много у него в этом сезоне гусей. И без конца пеняла, что зря, конечно, все мясо в первый же день извели на шашлыки. Ничего не поделаешь -- ночью пришлось идти к деверю. В темноте гусям не до ностальгии -- они спят смирно и нечутко. Вранье, что они спасли Рим. Деревенской тишины ничто не нарушило. С принесенной живностью бабка разделалась очень ловко: ободрала птицу, как кролика, а шкуру зарыла в огороде. Утром в гости пришел деверь. -- Замучили лисицы, -- сказал он родственнице, жалуясь на жизнь, -- пятого гуся тащат. -- Нет, милок, -- возразила бабка раннему гостю, -- это не лисицы. Такого жирного гуся лиса не дотащит. Это волки. Tеперь старуха стала сливочной. По вечерам она устраивала глазунью, а первые блюда вообще не выводились круглосуточно. Веселясь, бабка беззубым ртом выделывала непонятные шамканья, и на нее было жутко смотреть. Сила ее логики и острота намеков стали пугать постояльцев. Бабка напрямик не просила студентов сходить к соседям за продуктами, однако все ее легко понимали, пусть даже и не всегда правильно. А вот Гриншпона бабка боялась сама. Она ни о чем не просила его и всегда отводила от него свои блудливые очи. Но в тот вечер послала в сарай за яйцами почему-то именно его. Гриншпон вернулся назад бледный и испуганный. -- А бабка где? -- резко спросил он. -- Вышла на улицу вслед за тобой, -- ответил Артамонов, ближе всех стоявший к двери. -- Ну и напугала, ведьма! -- выдохнул Гриншпон с заметным облегчением. -- Иду я, значит, в сарай и случайно оглядываюсь перед входом. Вижу, за мной крадется бабка. В лунном свете она мне дико напомнила одну гоголевскую старушенцию. У меня аж под ложечкой засосало от жути. Я и раньше всегда чувствовал, что на меня она как-то косо смотрит, особенно после того, как я случайно нарвался на спрятанное сало. -- Она на всех косо смотрит! -- пропели в один голос Пунтус с Нынкиным. -- И что далше? -- словно взял в руку саблю Мурат. -- Шарю я, значит, по гнездам, а сам оглядываюсь. Ну, думаю, вскочит сейчас на спину и до пены заездит на своих небесных дорогах. Из сарая выходить страшновато -- цапнет, и все дела. Так и стою, трушу яйцами. Потом все ж решился, вышел. А тут петух как даст во все горло! У меня и ноги крестом! Чувствую, потеть начал. -- Н-да, -- закурил Рудик, -- с этой бабкой мы натерпимся. Новость, что бабка нечиста на душу, молниеносно распространилась по группе. От потерпевшего Гриншпона не отставали с расспросами. Пришлось пересказать историю раз двадцать. В конце Гриншпон добавлял, что, в принципе, ничего особенного не произошло -- он как бы сам себе все вообразил, но эту тонкость пропускали мимо ушей и сходились во мнении, что перед отъездом бабку надо... того... проверить. Предлагались сногсшибательные варианты. В субботу, как и обещал бригадир, Левый с Борзым устроили танцы и пригласили студентов. Начался культурный обмен девушками. Студенты из своих подруг упустили только Татьяну. Рудик изменил ей, увлекшись загорелой Машей в лапидарном платьице. Той самой, которая по утрам ходила за водой с коромыслом через плечо. Магия двух полных оцинкованных посудин, ежеутренне поднимаемых ею в гору, сделала свое дело -- Рудик не устоял. Татьяна, обидевшись, осмотрелась вокруг и нашла среди деревенских парубков себе по росту. Сразу после знакомства они поторопились в стога на прогулку и вернулись назад задумчивые и серьезные. Уборка картофеля не шла. То картофелекопалка ломалась, то запивал ее рулевой Борзой. То неделю женили кого-нибудь из местных, то девять дней хоронили. Сами колхозники, за исключением Левого и Борзого, вообще не выходили в поле. Устроители работ стали опасаться насчет выполнения студентами условий договора. -- Если так пойдет и дальше, -- чесал репу бригадир, -- то съеденных баранов не отработать. И как бы вам вообще не пришлось доплачивать из собственного кармана. Чтобы как-то поправить дела, студентов расформировали по вспомогательным объектам: на лесопилку, зерносклад и силосную яму. Забелина поставили чинить комбайн в паре с Левым и Борзым. Механизаторы никуда не торопились. В качестве грузовика комбайн использоваться мог, и ладно, говорил Левый. Они с Борзым подъезжали к бурту, забивали бункер комбайна картошкой и везли сдавать в магазин. Большой корысти в этом они не видели, поскольку брали за сданный товар не деньгами, а коньяком и сорокапятиградусной польской водкой, которую, как уверял Борзой, ни под каким предлогом нельзя закусывать молочным супом. Лучше вообще не закусывать, чтобы не переводить харчи. -- Вам не кажется, что магазин может перевыполнить план по заготовке? -- спросил как-то Забелин. -- Не перевыполнит, -- успокоил его Борзой. -- Хоть всю колхозную картошку вместе с колхозниками запусти в оборот. -- Вот именно, колхозную... -- Э-э, парень, ты, видно, еще не скоро поймешь. Все поля вокруг засадили и окучили мы с Леваком. Пахали день и ночь. Свои огороды обрабатывать было некогда. Вот тут-то все и перепуталось. Не поймешь теперь, где она, колхозная. Климцов напросился на силос. Он решил, что там будет легче, но просчитался. Разгребать по углам кузова колючую траву, летящую из жерла косилки, было настолько противно, а покосы были настолько огромны, что за три дня Климцов исчесался до горячки набивавшимися в одежду колючками. Разделение труда дало свои результаты, дела пошли на поправку. Зато весело теперь было только вечером, когда собирались потрепаться на крыльце клуба или шли на речку с гитарами. Как-то Замыкин сказал Рудику: -- Пора провести комплексное собрание. И комсомольское, и профсоюзное заодно. По традиции первые собрания первокурсников проводятся в период сельхозработ. Вечером собрались в клубе. Куратор с трудом настроил подопечных на серьезный лад: -- Вы уже долго находитесь вместе и наверняка присмотрелись друг к другу. На посты нужно выдвинуть ответственных товарищей. От их активности в дальнейшем будет зависеть авторитет группы на факультете и в институте. Я предлагаю изменить обычный ход выборов. Не будем избирать голое бюро, которое потом как бы распределит обязанности промеж себя. Будем выбирать напрямую конкретно на должность. Чтобы кандидаты утверждались всей группой, а не группой товарищей. -- Ему понравилось, что он неожиданно скаламбурил. Несмотря на увещевания, выборы проходили по системе прессинга. Староста называл должность, кто-нибудь с места выкрикивал кандидатуру, а потом все наперебой начинали бросать на стол президиума положительные моменты из жизни пострадавшего. Если тот был не в силах выкрутиться из возносящего потока, его быстренько утверждали голосованием без всяких против и воздержавшихся. -- Учебный сектор, -- объявлял Рудик. -- Пунтус! -- негромко шутил Нынкин. И дальше неслось как под гору: -- Пойдет! -- У него самые большие очки! -- Он лобастый! И Пунтус, не успев ничего сообразить, услышал: -- Единогласно! -- Культмассовый сектор, -- продолжал староста. -- Марина! -- Она культурная! -- Нет, она массовая! -- Хорошо поет! -- Крутится сразу с Кравцовым и Гриншпоном! -- Они ей помогут! -- Сама справится! -- Единогласно! -- Профорг, -- умело вел собрание Рудик. -- Нынкин! -- не остался в долгу перед другом Пунтус. -- Он хозяйственный! -- понеслись раскаты. -- Регулярно ходит за капустой и гусями! -- Единогласно! -- Комсорг, -- продолжил Рудик, и все затихли. -- Климцов, -- ляпнул Артамонов. -- Он смелый! -- понеслось дальше. -- У него комсомольский значок на пиджаке! -- Он весь в силосе! -- И чешется! -- Он за народ горой! -- Трудяга! -- Десять перчаток протер! Климцов выслушал свой "мартиролог" с ухмылкой. -- Голосуем? -- спросил староста. -- Я... это... -- начал мяться Климцов, -- ну, раз уж выбрали... -- Вас никто не выбирал, пока только предложили, -- сказал куратор. -- Самоотвод? -- Почему самоотвод, просто... -- Значит, голосуем. Был против и одновременно воздержался только Артамонов, сам предложивший кандидатуру. С горем пополам вычленили всех, кого полагалось, -- опорные точки и остальную шушеру. В заключение куратор сказал: -- Наряду с другими должностями вы избрали комсомольского и профсоюзного вожаков. Вместе со старостой все это называется одним словом -- треугольник. По аналогии -- партком, местком, администрация. Прошу любить и жаловать. Через эту фигуру будут решаться все ваши вопросы. Заявления на имя декана или ректора рассматриваются и подписываются прежде всего треугольником, каждой из вершин. Татьяна в течение собрания сидела в ожидании, что вот-вот выкрикнут и ее фамилию. Но даже в спортивный сектор ее никто не предложил. За здоровье группы 76-Т3 вынудили отвечать Мурата. В плане ближайших комсомольских мероприятий решили предусмотреть концерт для колхозников. Ответственной за его организацию и проведение назначили Марину. Выйдя из клуба после собрания, все заметили "Жигули" у избы, где квартировали Климцов и Усов. Климцов, наплевав на группу, вприпрыжку побежал к машине, но оказалось, что гости приехали не к нему, а к Усову. Это были родители недоростка. Предки набросились на сына, будто явились не посетить чадо, а выполнить за него каторжные колхозные работы. Пока обнимались, сынуля изображал гримасу примерно такого содержания: какого черта вы сюда приперлись! когда вы наконец оставите меня в покое! я хочу прожить свою жизнь самостоятельно! вынимайте свои дурацкие пирожки с капустой и дуйте обратно! Родители предложили устроить банкет по случаю дня рождения сына, хотя до этой даты ждать надо было еще недели две. Треугольник решил, что столь внеплановое мероприятие следует провести там же, где и пробный пикник. За студенческим табором увязался Зимоня, неопределенного возраста мужичонка, у которого на постое пребывал Забелин. Зимоня никогда не выходил из состояния абстинентного синдрома, и Забелина он до сих пор не выгнал из хаты только потому, что Леша сделал ему пару любительских снимков, где тот пьет стакан польской водки с локтя. Накануне Зимоня наловил в каком-то болоте полкорзины порционных карасей и предложил к столу весь улов. На вечере присутствовал еще один местный житель -- Татьянин ухажер. Зимоня в момент привлек его к потрошению рыбы. Жаренка удалась. Она стала не дополнением к столу, как предполагалось, а гвоздевым событием. Поглощая хрустящих рыбок, говорили и по поводу завершившихся выборов. Выяснилось, что некоторые незаслуженно пропущенные товарищи по ряду показателей намного превосходят избранных счастливчиков. Например, Татьяна или Усов, именины для которого обернулись сущим бенефисом. С обрыва, на котором он сидел с транзистором при первом сборе, виновник торжества перенесся в самый центр посиделок. Через него велись все беседы. И если раньше к нему обращались, чтобы случайно не зашибить, то теперь с самым маленьким человеком в группе обходились как с равным, а некоторые слабохарактерные даже заискивали. -- А сам ты умеешь водить машину? -- спрашивала Татьяна. -- И права есть? -- интересовалась Марина. -- Давно? -- любопытствовала Люда. Усов запросто отвечал на все вопросы. Потом пели песни. Пели исключительно поголовно. Отец Усова подпевал, будучи "за рулем". Татьянин поклонник помогал тянуть припевы в самых трудных местах. Он смотрел прямо в раскрытый рот Татьяны и на полном серьезе произносил слова, которые зачастую совпадали с текстом песни. Уже была ночь, когда проводили родителей Усова. Потом отправились провожать его самого. Он наотрез отказался спать и смело повел девушек на другой конец деревни. Вслед за ними по всем инстанциям двигался пьяный Зимоня с мешком гремящих сковородок. Под утро опять приключилась неожиданность. От колючек, что ли, Климцов подхватился, чуть забрезжил рассвет, и увидел спящего Усова в странного цвета пятнах. Лицо и постель вчерашнего именинника были перемазаны чем-то бурым и подозрительным. Климцов испугался несчастья и бросился будить куратора, жившего по соседству. -- Кажется, он уже того, -- испуганно бормотал Климцов. Сбив с ног сонную хозяйку, спасатели устремились к Усову, который, невинно улыбаясь, посапывал себе под мышку. Климцов поднял такой шум, что дыхания Усова не было слышно. Никакого опыта в оказании первой помощи Замыкин не имел, поэтому воспользовался простым способом -- начал беспорядочно хлестать Усова по щекам. Имениннику в этот момент снились родители, по очереди его целующие. Вдруг мать или отец, а может, и еще кто-нибудь -- во сне после пьянки кто только ни привидится -- начал отвешивать ему пощечину за пощечиной. Усов рефлекторно потянул руки к лицу и проснулся. Климцова с куратором он принял за родителей и, глядя расползавшимися по лбу глазами, пробормотал: -- За что? Замыкин вытер рот рукой и ощутил вкус шоколада. Догадка заставила его рассмеяться. Пугая хозяйку разгорающимся хохотом, он вышел на улицу и никак не мог успокоиться. Он представлял, как Усов тщился съесть перед сном шоколадку, в то время как вчерашний спирт, заправленный сливами, вырывал и вырывал изо рта желанную сладость. По силе интриговки история с шоколадом превзошла шуточку бабки с Гриншпоном и вывела Усова на первое место по актуальности. Климцова эта история задвинула еще дальше в угол. Сентябрь священнодействовал, дожигая себя. Желтизна еще не стала душераздирающей, но в ней уже чувствовалась будущая мощь. Дни стояли, как на поверке, ночи -- как на выданье. Бабье лето погружало всех в мякину катарсиса. О какой работе могла вестись речь? Приступили к сценарию концерта. Энтузиазм был настолько высок, что концерт рисковал стать перлом самодеятельного искусства. Намечалось представить на суд колхозников смешанное хоровое пение, танцы, акробатические этюды и интермедии. По решению треугольника задействованными на сцене хотелось бы видеть всех без исключения. Поначалу репетировали в клубе. Потом бабке вздумалось скоропостижно ехать к дочери. Куда-то далеко. Куда именно, бабка так и не смогла толком объяснить. Первое, что пришло ей в голову, -- выдворить квартирантов. -- Ну, все, -- сказала она, -- пожили, и хватит! Я дом на вас оставить не могу -- ненадежные вы! Парни замялись. К счастью, бабка вспомнила про свой домашний скот и пошла на попятную: -- Ладно, так и быть. Ребята вы неплохие. Только хату не спалите своими цигарками, -- она посмотрела на Рудика, -- да девок много не водите! А чтоб свиней не отравили, я укажу, чем кормить. -- И, словно приближенных, она позвала за собой Нынкина и Пунтуса. Подводя их к мешкам и кадкам, бабка долго раскрывала технологию кормления свиней, красной нитью по которой сквозила мысль, что хряков можно накормить и так, то есть, почти ничего не трогая из запасов. -- Немного возьмете отсюда, -- указывала она на террикон зерна в углу сарая, -- но только немного. Если пересыплете лишнего -- вообще жрать не станут, я их норов знаю. Потом добавьте вот из этой емкости, но не больше двух плошек, а поверх всего -- горсть комбикорма. Да почаще выгоняйте их на улицу, пусть порыщут, все мяснее будут! Левый с Борзым на комбайне отвезли бабку на центральную усадьбу к автобусу. Репетиции концерта перенесли в бабкину избу. Как в мультике "Шарик в гостях у Барбоса", здесь разрешалось все. Лежать, говорить, есть можно было где угодно и сколько угодно. Девочкам понравились семечки от тыкв. Уходя домой, они каждый вечер прихватывали по тыкве. Бабкину избу стали называть Ленкомнатой. За время отсутствия старухи больше всех сдружились Нынкин и Пунтус, ухаживая за домашним скотом. Свиней они закормили до того, что те перестали посещать самые свежие помойки. Отвалившись от корыта, всегда полного, свиньи падали, загораживая доступ в курятник, и сутками не двигались с места. Гриншпон постоянно орал на скотников. Из-за разлегшихся в проходе разожравшихся домашних хищников он не всегда мог добраться до своих любимых яиц. Возвратилась бабка. Она зарделась от восторга, увидев свиней пополневшими, но, пробравшись через дородных хрюшек внутрь сарая, чуть не упала в обморок -- Пунтус и Нынкин за пару недель стравили весь зимний запас корма. Если бы не перекрытая крыша, разделанные дрова и убранный огород, бабка так и не вышла бы из шокового состояния. За три дня до концерта Забелин и Люда, как члены редколлегии, сотворили афишу. Она простиралась на всю простыню, одолженную у Зимони. Полотно несло много скрытой информации и смысла. Колхозники специально ходили за очками. Концерт, как гласила афиша, должен был состояться за день до отъезда студентов домой. И вот этот день настал. В клубе собралась вся деревня. Загорелая Маша сидела в первом ряду. Левый и Борзой устроились на последнем. Бабка сидела в партере бок о бок с Марфой. Они немножко застили деверю. Зимоня висел на подоконнике. Остальные колхозники жались где придется. Как и все серьезные представления, концерт начался с выступления хора, который исполнил песню: "Вот получим диплом -- махнем в деревню, Соберем чудаков и вспашем землю. Мы будем сеять рожь, овес, ломая вуги, И прославим колхоз, гоп-дуп-дуба, По всей округе!" Зрители песню приняли. Зимоне понравилось место, где дед тянул коктейль и самогонку через соломку. -- Во дают! -- слышалось из зала. -- Мастера! Потом Татьяна увлекла в хоровод подруг и водила, пока зал не захлопал в ладоши. Усов, Артамонов и куратор Замыкин играли гусей, за которыми с карманным фонариком по сцене в полной игровой темноте струились Нынкин и Пунтус. Бабкин деверь икнул в этом месте миниатюры. Его посетила свежая мысль, восходившая к тому, что ни лисы, ни волки к пропавшей птице не причастны. Не смея посягнуть на искусство, он молча перенес озарение, но перебазарить с бабкой после концерта насчет гусей был намерен. А бабка и без того сидела сама не своя. Искусно сыгранная кража капусты как серпом резанула ее память. Потом "умирал" Усов. Артамонов играл Климцова, который уже два дня как уехал, сославшись на якобы заболевших родителей. То ли колючки сделали свое дело, то ли на репетициях он был поражен игрой Артамонова, но, как бы то ни было, Климцов оставил группу в самый переломный момент пребывания в Меловом. Колхозники еще аплодировали актерам, а на эстраду уже вышли Гриншпон и Кравцов. Иностранные песни после родной для зрителя темы прошли как антракт. За кулисами изготовился Мурат. Марина всучила ему для публичного прочтения юмореску из "Крестьянки" за семидесятый год. Смеялись больше над акцентом. Акробатические номера наверняка были бы недооценены селянами, если бы Рудик, Забелин и Усов не уронили Татьяну, лезшую им на головы. Зал счел это за трюк и разразился восторгом. После концерта устроили танцы. Никому не хотелось расставаться. Все привыкли к студентам, встречаясь на ферме, у ключей, в магазине. А тут на тебе -- завтра уезжают. Всю ночь кругами бродили по деревне, прощаясь с каждой улицей и переулком. Побывали на речном обрыве, с которого началась дружба. Похлопали по плечам стога. Утром, провожая студентов, Левый с Борзым сообщили, что вчера артистов кое-кто собирался побить на дорожку, но раздумали. Почему, они не сказали. Бортовой ЗиЛ зафырчал, увозя подружившихся и возмужавших первокурсников на автовокзал. Бабка краем платка утирала слезы. -- Добрый душа, -- вздохнул Мурат. -- Хотя достаточно вредный, -- уточнил Гриншпон. Из железного без сидений кузова машины смотрели на уплывающую деревню. Забелин, как обычно, -- через объектив. Рудику показалось, что за околицу к березам вышла загорелая Маша. Забелин ничего такого через линзы не заметил. Зимоня снял с клуба простыню-афишу и бережно уложил в сундук. В центральной усадьбе выяснилось, что отару баранов, за исключением трех-четырех самых упертых, первокурсники отработали. Через день на Меловое сошли дожди. Вездесущая англичанка Рудик вручил Зое Яковлевне Карповой классный журнал, и англичанка приступила к знакомству с группой через перевод текста. -- Не подумайте, что вам то и дело будут менять преподавателей. В сентябре я летала в Лондон на повышение квалификации, и здесь меня подменяли коллеги. Но не будем отвлекаться. Пожалуйста, Артамонов. Валера, сгорбившись, продолжил нести тяготы первого по списку. -- Из вас, пожалуй, и получился бы посол в Зимбабве, но такой прононс не вписывается даже в йоркширский диалект. Садитесь! -- заключила она. -- Н-да, с английским у нас будет поставлено неплохо, -- шепнул Артамонов друзьям, усаживаясь. -- Бибилов! -- Карпова подняла Мурата и стала дотошно всматриваться в него. -- Вы случайно не из Тбилиси? -- Тыбилыс, канэшна Тыбилыс! -- обрадованно засуетился Мурат, хотя был из Гори. Он уже почти предвкушал поблажку. -- А девичья фамилия вашей мамы случайно не Шилина? -- Шылын, канэшна Шылын! -- Ну, точно, вы похожи на нее как две капли воды. Несмотря на черноту. Мы с ней вместе учились в нашем пединституте. Поначалу переписывались, а потом жизнь заела, и мы с ней все письменные побросали. Да, время летит! Кажется, она совсем недавно уехала в Грузию с этим, как его, таскался все за ней?.. -- Мой атэц? -- Не знаю, может, и отец. Ну что ж, раз такое дело, заходи в гости, расскажешь, как живете. -- Зоя Яковлевна не заметила, как перешла на "ты". -- Остановился, наверное, у бабушки? -- Нэт, пасэлылса в общэжытыи, чтобы имэт друзья. -- Ну хорошо, переводи следующий отрывок. Посмотрим, насколько английский у тебя отличается от русского. Отвечал Мурат безобразно, с трудом сдерживая желание перейти на грузинский. Карпова почти не слышала его. Она вспоминала молодость, теребя угол цветастой шали. -- Климцов! На кафедре турбин случайно не ваш отец? -- Мой, -- ответил Климцов. Его отец действительно был кандидатом технических наук, поэтому сынишка постоянно от всего отлынивал. Климцов перевел текст быстро и правильно, после чего начал оглядываться, ища признания в глазах одногруппников, но его спецшкольная выучка никого не интересовала. -- Кравцов! -- продолжала Карпова. -- Случайно не ваш братец занимается ерундой на четвертом курсе технологического факультета? -- Мой, но не случайно, а вполне законно. -- Мне кажется, все-таки случайно. -- Зоя Яковлевна сменила мину. -- Если вы пойдете в него, то я не знаю... Он остался мне должен тысяч сто, не меньше. И до сих пор не сдал экзамен за курс. Все посчитали англичанку нездоровой и сочувственно посмотрели на нее. Один Нынкин не удостоил Карпову своим взглядом -- он дремал, прислонив голову к подоконнику. Пунтус растолкал друга, только когда Зоя Яковлевна объяснила, что такое "тысяча знаков". Оказалось, в них измеряется объем текста, который необходимо перевести внеаудиторно в течение семестра. -- Нынкин, -- подытожила Карпова, внимательно выслушав его. -- Вы, похоже, только что от сохи. -- Вы правы, -- согласился Нынкин, потирая глаза, -- если ею считать нашего школьного учителя. -- Ценю вашу изворотливость. Однако это нисколько не увеличивает ваших шансов выучить язык. Петрунев! На призыв никто не откликнулся. Если двое из группы -- Ховриков и Яшенин -- не явились всего только в колхоз, то Петрунев ухитрился за пять лет вообще не появиться в группе. Эта загадочная личность ограничилась успешной сдачей вступительных экзаменов, а затем куда-то исчезла. Но, вопреки материализму, она ощутимо присутствовала в 76-Т3 на протяжении всей учебы. Фамилия Петрунев шла в списке под номером двадцать. С завидной аккуратностью и упорством несведущие секретари переносили ее из года в год из журнала в журнал. Висящая в воздухе фамилия Петрунев рождала много казусов при проверках посещаемости, а в конце пятого курса на нее по ошибке был выписан диплом всесоюзного образца. Сейчас этот диплом хранится в институтском музее боевой славы. Перед звонком Татьяна обозвала Зою Яковлевну Зоей Карповной. Не заметив оговорки, Татьяна переводила слово за словом, ломая язык об углы транскрипций. Над собой в познании языка Татьяне надо было еще работать и работать. На физкультуру поток собрался в наконец-то отремонтированном спортзале. Началась запись на секции. Рудик выбрал самый хитрый вид спорта -- радио. Климцов, по школьной инерции, -- большой теннис. Мурат в гордом одиночестве представил фехтование. Решетнев с друзьями из своей группы -- Матвеенковым, похожим на Забелина без фотоаппарата, и Фельдманом, маленьким, но представительным студентом -- записались на бокс, где они все вместе обнаружили уже переодевшегося Артамонова. Соколов в армии изучал спортивное ориентирование на местности и решил продолжить занятия этим видом спорта. Татьяна долго металась, не зная, какую секцию усилить собою. Заметив, что высокий дизелист Мучкин пошел на классическую борьбу, тут же сгасла и уже почти безвольно подалась на художественную гимнастику. Всех остальных, как абсолютно безыдейных, зачислили в группу общефизической подготовки. Последняя в этот день пара занятий сорвалась. Знойко не явился по неизвестным до сих пор причинам. Вместо математики придумали всей группой пойти в кино. Заслали Татьяну брать билеты, накупили семечек и отправились в "Победу". Начался фильм. Артамонов, привыкнув к темноте, взглянул на руки друзей. Соколов сплел свои пальцы с пальцами Люды. Марина доверила ладошку Кравцову. "Все-таки Кравцову", -- подумал Валера. Он постоянно следил за развитием отношений в троице и болел за Мишу Гриншпона. Кравцов нравился ему меньше. Артамонов посочувствовал Гриншпону, руки которого сиротливо мяли друг друга, не зная, куда себя деть. Татьяна наводила мосты на левом фланге. Она усмотрела впереди себя довольно рослого молодого человека и, попросив его убрать голову немного в сторону, а то не видно, завязала разговор. До рук дело у них не дошло, поэтому Татьяна скрестила их и оперлась на спину сидевшего впереди зрителя. На руках Пунтуса покоился Нынкин. Остальные вполголоса комментировали фильм. -- В индийских картинах даже шпионов ловят при помощи песен! -- И что за манера -- непременно в двух сериях?! -- На Востоке никогда не страдали лаконизмом! -- Я буду говорить об этом на Третьем конгрессе Коминтерна! -- подвел итог Артамонов. Вечером в 535-ю ворвался Кравцов и набросился на Гриншпона: -- Что ты тут рассиживаешься! Сейчас начнется отбор в институтский вокально-инструментальный ансамбль! -- А где Марина? -- Она придет в актовый зал, -- запыханно проговорил Кравцов. -- Ну, ни пуха! -- пожелали музыкантам набитые макаронами рты. -- Искусство нада многа жертв, -- резонно заметил Мурат, жуя макароны. -- Не волнуйся, оставим, -- успокоили Мишу. -- Если хочешь. Но Гриншпону оказалось ни к чему слипшееся в комок мучное месиво по-флотски. Он вернулся радостный, словно сытый. -- Ну, как? -- спросили его с порога. -- Приняли! Всех! И меня, и Кравцова, и Марину! Больше никого не взяли, только нас троих! -- Вы, наверное, только втроем и пришли на конкурс, -- предположил Решетнев. -- Ну да! -- возмутился Миша. -- Желающих было море! -- И как вы будете называться? -- Мы уже называемся. Вокально-инструментальный ансамбль "Спазмы". Звучит? По-моему, красиво. -- Надеюсь, мы бесплатно будем ходить на ваши "Судороги"? -- Не "Судороги", а "Спазмы"! Завтра начинаем готовиться к осеннему балу. Думаю, к ноябрьским праздникам сыграемся. -- Какой бал в грязь?! Нужно устраивать его сейчас, пока осень на осень похожа! -- Не волнуйся, успеешь ты себе даму выудить. Поучись у Черемисиной. Совершенно невесомая на помине в комнату без стука вошла Татьяна. -- Да, да, я в курсе, поздравляю! -- обратилась она к Гриншпону и, словно чем-то неудовлетворенная, уселась на стул задом наперед посреди комнаты. Опершись сложенными перед собой руками на спинку, Татьяна ни с того ни с сего начала вспоминать Меловое, рассказывая Решетневу совершенно небывалое. Решетнев в "отместку" был вынужден поведать, как его друг Матвеенков заснул в хлеву в таком же, что и Усов, агрегатном состоянии. Матвеенкова, начисто вылизанного коровами, отыскали только к утру. Насочиняв еще с три короба, Татьяна придавила Решетнева к земле. Тогда он был вынужден призвать в свидетели и на помощь всю 540-ю -- Фельдмана, Матвеенкова и Мучкина. При виде Мучкина у Татьяны пошла кругом голова. Уже одно то, что он поступал в десантное училище, пусть и неудачно, повергало ее в трепет. Ребята только что пришли из пивбара, и разговор мог бы получиться бесконечным, но вернулся Рудик со своей радиосекции и все расставил по местам. -- Все девушки мои! -- заявил он, размахивая пропуском в женское общежитие. -- Оказывается, радиостанция у них на крыше, -- указал он пальцем на Татьяну. -- А вот Таня ходит к нам в общежитие без всяких пропусков, -- сказал Гриншпон. Рудик хотел отпустить в его сторону какую-нибудь шутку, но Решетнев удержал его: -- Ты с Мишей не особенно... вольничай, он теперь в ансамблях! Стали от безделья месить музыкальную тему, обвинили Гриншпона в пустяковости затеи с этим ансамблем -- мол, играл бы нам тут в комнате на своей гитаре, и достаточно! Потом вернулись к сельхозработам, еще раз прошлись по индийским фильмам и не заметили, как в комнату вошла Карпова. -- Вот ты где, оказывается, устроился! -- подступила она к засыпающему Мурату. -- А я дежурю сегодня по общежитию и дай, думаю, по этажам пройдусь, посмотрю, как вы тут. Вообще комната у вас чистая. Мурат, соглашаясь с замечаниями, кивал головой и оттого, что засыпал, попадал лбом немножко в стену. И тут Карпова обнаружила Татьяну. -- А по какой причине здесь девушки? -- вскинула она крашеные брови и стала молча оглядывать присутствующих, как бы ища, кому конкретно адресовать вопрос. -- Пребывание гостей, тем более из женского корпуса, насколько мне известно, ограничивается комендантским часом. Но ведь уже двенадцать часов! Сколько дежурю, но с такой безнравственностью сталкиваюсь впервые, -- завершила она свое выступление. -- Да я, понимаете... -- начала оправдываться Татьяна, пытаясь высказать мысль, что не только в данный момент, но и за всю свою жизнь она ничего аморального никогда не совершала... Ей стало ужасно стыдно перед Мучкиным. -- Парням я прощаю, -- сказала вездесущая англичанка, -- а вот вас, девушка, я возьму на заметку. До свидания! -- Ну все, мальчики, теперь и на иностранном мне удачи не видать, -- вздохнула Татьяна. Осенний бал К первому студенческому балу готовились тщательно. Осаждали ателье, магазины, вещевые рынки и уличные ярмарки. Но большей частью устремлялись к фарцовщикам -- купить джинсы можно было только у них. Наличие у человека фирменных штанов возводило его в особый ранг. Принимался к сведению и пошитый на дому самопал, но с оговоркой. У самых навороченных, кроме джинсовой куртки и штанов, имелись еще и сапоги из джинсовой ткани -- это было верхом превосходства. Товарищи попроходиместее нарочно для бала умудрились смотаться в Москву за крайне серьезными тряпками. А те, кому не светило никаких обнов, чистили свои надежные, видавшие виды одеяния. Фельдман решил прокипятить с отбеливателем носки и рубашку. Раздобыл две кастрюли, чтобы не смешивать запахи, выстоял очередь к плите и для ускорения процесса установил регуляторы на максимум. В 540-й проходил поединок в шахматы между Артамоновым и Мучкиным. Фельдман усердно подсказывал Борису не самые лучшие ходы и изредка отлучался на кухню в конец коридора присмотреть за кипячением белья. В миттельшпиле он настолько увлекся суфлированием, что напрочь забыл про свою большую стирку. Вскоре коридор заполнился чадом. Видимость на дорогах снизилась до полуметра. По воздействию на слизистую чад превосходил сероводород. Обитатели общежития стали высовываться из комнат -- не пожар ли? Фельдман вскочил и опрометью бросился на кухню, но было уже поздно -- носки сгорели дотла. Озадаченный, он снял с плиты не успевшую закипеть сорочку, решив, что лучше пойти в неотбеленной, и на ощупь вернулся в комнату. Когда дым рассеялся, в 540-ю повалили посетители, чтобы лично осмотреть кастрюлю с двумя черными пятнами на дне. -- Наверное, с колхоза не стирал, -- втянув носом воздух, предположил Артамонов. -- Тебе, Фельдман, надо ноги ампутировать, чтобы не потели, -- посоветовал Решетнев. -- А я тебя за друга считал, -- попенял Мучкин. -- Его надо, так сказать, одним словом, на хутор куда-нибудь, -- сказал, как заглотил медицинскую кишку, Матвеенков. -- Такой топлый наски был, -- словно о пропаже ягненка заговорил Мурат, ударяя себя ладонями по бедрам. -- Нужно устраивать панихиду, -- решительно предложил Рудик. -- Не на что, -- удрученно ответил Фельдман. Рудик взял обгоревшую кастрюлю и прошелся по кругу. По тому, что средств собралось выше края, можно было заключить, что Фельдман выступил неплохо. Матвеенков сгреб пожертвования и полетел в "Науку" за семьдесят вторым портвейном. К "общаге" моментально присоединились люди с воли -- Соколов, Кочегаров, Усов, Климцов и Марина с Людой. Каждый из них случайно оказался неподалеку от пожара. Они дружно вызвались пособить фельдмановскому горю. Повод был более чем мотивированным -- в преддверии бала без всякого риска обкатать различные возможности: одеваться, выглядеть, вызывать интерес, нравиться, острить, быть лидером, симпатизировать, а также принять на душу пробный объем портвейна. Портвейн измерялся сетками. Когда обсуждался масштаб посиделок, обычно говорили: -- Две сетки, думается, будет как раз. -- Да нет, лучше сброситься еще и взять три. Чтоб потом не бегать. -- Ну хорошо, берем три. Тогда надо сразу запастись пивом. Скоро разогретой компании содействия Фельдману уже требовался магнитофон для танцев. В поисках катушечника Артамонов с Матвеенковым забрели в жилищный сектор парней с промышленного факультета. В открытой настежь комнате они обнаружили "Юпитер-210". Он спокойно доигрывал популярный "Дом восходящего солнца". -- Ну что, берем? -- спросил для приличия Артамонов у Матвеенкова. -- И ждать никого не будем? -- Завтра объяснимся -- скажем, что девочки, мол, были теплыми, ну, и чтоб не упустить случая... В момент сговора вошел хозяин. -- Мы вот тут это... -- попытался оправдаться Матвеенков. -- Поставьте на место! -- ожесточился "промышленник" в очках. -- Видишь ли, у нас вечеринка... -- Вы хотели украсть! -- А вот этого не надо! Мы хотели спросить... -- Я подниму своих, если не поставите на место! -- Ты ведь нас не знаешь? Мы с соседнего этажа -- "энергетики", -- сказал Артамонов в последней надежде. -- Я сказал: нет! -- Так значит, ты в любом случае не дал бы? -- Может быть. -- Так дал бы или нет? -- Нет! -- поставил точку владелец катушечника. -- Он стоит пять стипендий. -- И стал вырывать аппарат из рук Артамонова. -- Тогда заполучи скандал! -- выкрикнул Артамонов и протаранил лбом подбородок хозяина. Потерпевший распластался по стене и с рассеченными губами сполз на кровать. В горячке Артамонов не заметил, что раскроил пополам и свой роговой отсек. -- Зря ты, -- сказал Матвеенков. -- Жмот он! -- Бросаем все и уходим! Через полчаса ребята с промышленного факультета стали заполнять коридор "энергетиков". Кто-то вбежал на этаж и крикнул: -- Они пришли! О ком шла речь, все поняли сразу. "Промышленники" в институте держались кучно и славились крутостью характеров. У них даже учебная программа была другой -- изысканных наук типа "динамики и прочности машин" там не проходили. Неминуемо назревало то, что называется стенкой на стенку. Мстители захватывали поудобнее замотанные в вафельные полотенца тяжелые предметы. Владелец магнитофона, весь в крови, был выдвинут вперед как причина тотального прихода на чужой этаж. "Энергетики" выползали из комнат и выстраивались вдоль плинтусов. Стороны было уже не развести даже с помощью дипломатического корпуса -- проблема лежала слишком на поверхности. Не отомстить -- означало признать за "энергетиками" все общежитие. Стороны начали сходиться плотнее. Закоперщики примерялись друг к другу и вычисляли, сколько времени продлится схватка, высматривали, куда бить сразу и как -- добивать. На левом фланге началась легкая потасовка. По цепной реакции мандраж пронесся из одного конца коридора в другой. Еще мгновение -- и стороны сошлись окончательно. Они задергались по всей длине, как две сцепившиеся конечностями сороконожки. Затрещали двери, зазвенели битые плафоны, и в коридоре погас свет. Удары наносились молча и вслепую, изредка раздавались вскрики. В разгар схватки с первого этажа поступило экстренное сообщение: -- Полундра! На вахте милиция! Служители порядка прибыли более чем кстати -- факультеты "метелили" друг друга до умопомрачения и не могли остановиться. От возгласа "полундра!" созревший чирей драки лопнул и стал вытекать наружу. Бойцы, продолжая пинать друг друга, рванули кто куда -- на пожарную лестницу, в туалеты и умывальники, на кухню и по ближайшим комнатам. Милицейскому наряду удалось скрутить и препроводить в участок горстку зазевавшихся зрителей, никакого отношения к драке не имевших. Чтобы замять инцидент, Рудик обратился к старосте "промышленников" с ящиком кальвадоса. Потерпевшие в качестве откупного потребовали в свое ведение "красный уголок", ключами от которого распоряжался Фельдман. В "красном уголке" было удобно проводить "огоньки", а через окна беспрепятственно проникать в общежитие в любое время суток. На следующий день, сдав бутылки, Фельдман отхватил себе прекрасные, в клеточку, синтетические носки. Татьяна по-своему готовилась к балу. Как все уже успели заметить, ее очередной жертвой и надеждой стал Мучкин. В 540-ю комнату она входить не решалась, не в силах придумать подходящий предлог. Справки наводила через Решетнева. Она опасалась, что Борис не придет на бал или явится с какой-нибудь девушкой, и тогда она, Татьяна, останется не у дел. -- А что, все вместе будут, весь институт? -- спрашивала она, прикидываясь не очень осведомленной в деталях. -- Как же иначе? -- беседовал с ней Решетнев. -- Права у всех одинаковые. -- И где же сможет уместиться столько народу? -- В спортзале, -- встревал Гриншпон, хотя никто его об этом не просил. -- Дизелисты, конечно, явятся на все сто процентов, -- не слыша Мишу, продолжала допрос Татьяна. -- У нас в группе, наверное, не все пойдут. -- С чего ты взяла? -- поинтересовался Рудик. -- Говорили, -- неопределенно отвечала Черемисина. -- Нет, мы на все сто, -- заверил Решетнев. -- Семьдесят шесть дэ один по этой части самая показательная группа. И Мучкин, и все остальные придут обязательно. -- И, конечно же, с девочками? -- попыталась угадать Татьяна. -- Боже, какие у нас девочки?! -- утешительно произнес Решетнев. -- Одна Наташечкина, вернее, Алешечкина, но Борис на нее даже и не смотрит. Впрочем, как и все остальные. -- Почему? -- удивилась Татьяна. -- Внешне она очень даже ничего. -- Потому. Решетневу лень было рассказывать, как с самых первых дней Алешечкина Наташа, единственная дама в группе 76-Д1, заявила: "Прошу относиться ко мне как к парню! Никаких ухаживаний, никаких специфических знаков внимания, никаких запретов на вольные темы в моем присутствии!" И она все это так серьезно обосновала и повела себя согласно декларации, что вскоре ее действительно перестали считать девушкой. Особенно в этом смысле она проявила себя в колхозе, где ни в чем не отставала от парней, будь то праздник или будни, день или ночь, крепленое или самогон, с фильтром или без фильтра. И Мучкин стал называть ее не Алешечкиной Наташей, а Наташечкиной Алешей. -- А почему именно Мучкин? -- Татьяна выдавала себя с головой. -- Такая у него конституция, -- загадочно отвечал Решетнев. -- А-а, -- Татьяна понимающе кивала головой и уходила прочь, чтобы завтра снова заявиться в 535-ю и выяснить, не нашел ли себе Мучкин девушку за истекшие сутки. -- Кажется, ваша Таня поступила в институт, чтобы сделать партию, -- сказал как-то Решетнев своим сожителям. -- Не кажется, а так оно и есть. Прознала, что вуз более-менее машиностроительный, парней предостаточно... -- поддержал его Гриншпон. -- Просто у человека необычная психология, вот и все, -- возразил Рудик. -- Вот ты, -- обратился он к Решетневу, -- выдержал бы со своим здравым смыслом столько подколов? Нет. А ей -- как об стенку горох. -- Но, согласись, в ее систематических стремлениях кого-нибудь иметь есть что-то патологическое, -- сказал Гриншпон. -- Татьяне надо прощать, она действует чисто. -- Рудик никак не мог натянуть простыню одновременно и на ноги, и на плечи. -- Посмотрите на других -- хитрят, мудрят, играют, а Татьяна идет на сближение, как рыцарь, с поднятым забралом. Что ж в этом нездорового? Скорее, мы больные. -- Побыстрей бы уж она сыскала свой верный шанс, -- произнес, уходя в себя, Артамонов. -- Она даже несколько осунулась в последнее время. Ошибается тот, кто думает, что точить лясы -- это удел женщин. Мужчины и здесь далеко обошли слабый пол, но, чтобы окончательно запутать мир, пустили утку, что женщины -- сплетницы. Бал, как и обещал Татьяне Гриншпон, состоялся в спортивном зале. 535-я комната пришла на праздник с некоторым опозданием, но в полном составе. Публика толпилась у стен и танцевала прямо там, где заставала музыка. В углу, на эстраде, сооруженной из спортивных скамеек в несколько ярусов, громыхали "Спазмы". 76-Т3 с гордостью следила за игрой ансамбля, ведь в нем, считай, половина была своих. Через колонки, подвешенные к баскетбольным щитам, струились звуки. В них угадывался голос Марины. -- Она может стать второй Пугачевой, -- сказал Климцов. -- Лучше бы стала первой Коротиной, -- выказал нелюбовь к торным дорогам Забелин. По заказу деканата он готовил стенд "Учимся. Работаем. Отдыхаем". Ползая вокруг эстрады, он пытался увековечить наиболее характерные жесты "Спазмов", но всякий раз ему в кадр попадался прикорнувший у барабанов Нынкин. Пунтус оставил его, променяв на угловатую победительницу олимпиады. Забелин долго портил пленку, наконец подошел к спящему Нынкину и сказал: -- Послушай, Сань, пересядь куда-нибудь в тень, а то ты мне всю малину портишь! Куда ни сунусь, все ты да ты. Нынкин был невздорным и перебрался к брусьям, где после танца его с трудом отыскал Пунтус. -- Ты что, лунатиком стал? С открытыми глазами спишь! -- поправил он под головой друга гимнастический мат. -- Меня сегодня не жди -- дела. Ну давай, я полетел. Рудик смотрел на бледные ноги танцующих и с грустью вспоминал загорелую Машу. Татьяне везло. Мучкин пригласил ее три раза подряд. По просьбе Решетнева. "Тебе все равно, а ей приятно", -- сказал ему Решетнев перед балом. Татьяна возомнила себя звездой осеннего мероприятия. Решетнев не сводил глаз с девушки, стоявшей в одиночестве у шведской стенки, и все не решался пригласить ее на танец. Словно чего-то боялся. "Если мне открыть забрало, -- думал он, вспомнив слова Рудика, -- то от такой открытости партнер может упасть в обморок". Из-за испещренного прыщами лица Решетнев относился к себе излишне критично. Воздух настолько наэлектризовался стараниями "Спазмов", что у Решетнева возникала дрожь, но желание пригласить наполнялось решимостью, когда девушку уже кто-то занимал. Она была явно не первокурсницей, и, похоже, именно это тормозило Решетнева. Несколько раз он направлялся к ней -- но как будто что-то не срабатывало, и он приглашал первую попавшуюся. Танцевал с другой и таращил глаза в сторону шведской стенки: как там одинокая, с кленовым листочком в руке? В этот момент Решетневу вспоминались географические карты крупного масштаба. Отдельно стоящее дерево, обозначаемое очень правдоподобным грустным значком. Он откладывал, откладывал -- успею, мол, еще пригласить, успею, но не успел. "Спазмы" доиграли последние ноты, и бал стал вываливаться на Студенческий бульвар. Отклеив от вспотевшей стены пару желтых листьев, Решетнев вышел вслед за девушкой. Она уходила с праздника одна. "Проводить ее, что ли, без всякой подготовки?" -- прикинул он и тут же забраковал мысль. Выражение "в жизни надо срываться" он узнал позднее, от Бирюка, а сейчас смотрел вслед уходящей в темень непоправимо одинокой девушке и клял себя за нерешительность. Откуда ему было знать, что это была Ирина Рязанова, которая в скором времени выиграет конкурс "Мисс института". -- Ну что, домой? -- подошли к нему Мурат с Артамоновым в качестве переводчика. -- Толчея ужасная на этом дурацком балу! -- Да, сплошной базар, -- согласился Решетнев, глядя в конец бульвара. Теснота подавляла его больше других. -- Устроили бы этот осенний бал раздельно, по курсам, -- поразмыслил вслух Артамонов. -- Было бы лучше! -- Видишь ли, бал -- это такая штука, которую нельзя дробить, -- отклонил идею Решетнев. -- Тогда бы устроили на натуре, посреди бульвара, и стены оформлять не надо. -- И то верно, -- согласился Решетнев. В эту минуту он мог бы согласиться даже с геоцентричностью солнечной системы -- настолько был занят неудачей. -- Я буду говорить об этом в четвертой Государственной думе! Докурив пачку "Примы", Решетнев ушел в постель. Сквозь сон донеслось, как в комнату сначала забрел Нынкин в поисках ключа, потом с грохотом вошел Гриншпон, праздничный и довольный, и уже среди ночи влетел Пунтус в поисках Нынкина.
Чтобы познать жизнь, нужно сломать ногу Ежегодное отчетно-перевыборное профсоюзное собрание проходило в спортзале. Отчитались, как положено, как подобает: переизбрали, а потом заместитель ректора по административно-хозяйственной части занудил про какую-то новую систему эксплуатации жилищных помещений. После речи он опрометчиво обратился к профсоюзному братству: -- Может быть, кто-то желает выступить? По опыту лет он знал, что выступить не пожелает никто. Но в этот раз с последней скамьи поднялся пухлый от природы Фельдман и, пробравшись сквозь тесные ряды профсоюзов, вскарабкался на трибуну. Он не прочил себя в профсоюзные деятели -- в ораторы его вывела постоянная сырость в 540-й комнате. Фельдман был едва заметен из-за трибуны, и для нормального контакта с залом ему не хватало одного только вставания на цыпочки, так что приходилось постоянно подпрыгивать. За время учебы Фельдман обнаружил столько несовершенств в бытовом секторе, что никак не мог остановиться. За какой-то баррель воды, просочившейся в потолочную щель, он полчаса крыл замректора по АХЧ и прочих причастных к промоине. Инвектива получилась настолько убойной, что исключала прения. Наконец Фельдман взглянул на президиум. По опущенным взорам он понял, что надолго зарекомендовал себя в профсоюзной среде. Осадив свое негодование на самом экстремуме, Фельдман покинул сцену. В Риме за такие речи возводили в консулы -- Фельдмана взяли в профбюро института дополнительным членом. -- Нам такие нужны, -- пояснил замректора, то ли радуясь, то ли улыбаясь. -- Пусть борются! Фельдман не замедлил воспользоваться служебным положением и выбил для себя полставки сантехника, чтобы лично заняться прорехой. Заделать ее до конца учебы Фельдману не удалось, поскольку рабочее время уходило на рейды по проверке комнат на предмет несданной посуды и чрезмерной перенаселенности приживалами. Комиссия, в которую входил Фельдман, трясла жилища денно и нощно. Непогожим вечером в 540-й комнате спетая компания гоняла бледные чаи по банкам из-под майонеза. Слабо обставленное чаепитие позволяло участникам пялиться на стены и рассматривать портреты, на которых были широко представлены мерины и мулы. Коллекция репродуктивных полотен принадлежала Фельдману. Он говорил, что мечтает стать конезаводчиком. Скорее всего, врал. -- Хоть бы какой кусок халвы или лимон, что ли, -- всосал в себя теплую струю Матвеенков. -- А то живот раздуло. -- На днях я обнаружил под кроватью Фельдмана какой-то ящик, -- сообщил Мучкин. -- Наверное, кто-то комнаты перепутал. Компания замерла и перестала хлюпать. -- Показывай, -- сказал Пунтус. -- Я давно слежу за этим ящиком, -- продолжил Мучкин. -- Уже месяц стоит. Никто не трогает. -- Полностью закрытый? -- спросил Нынкин. -- Да нет, там есть щель для руки. -- Давай сюда! -- Рукополагаем тебя -- открывай! В ящике оказалось множество пакетиков. После встряски из него покатились всевозможные орехи и сухофрукты. Очищенные грецкие, похожие на человеческий мозг, жареный арахис, кешью, мексиканские орешки -- все в приятной и удобной пропорции. В бумажных кулечках -- ломтики сушеной дыни, бананов, цельный инжир, курага. -- Ничего себе живем! Полна коробушка, а мы пустой чай распиваем! -- промурчал Матвеенков. -- При таких запасах издеваемся над собой! Слово за слово -- разметали больше половины. -- Ай да Мучкин, так сказать, ай да молодец! Тебе бы, собственно говоря, в сыскном бюро работать, а ты, по сути, в слесари все норовишь. Заниженная самооценка, однозначно! -- на редкость явственно поощрил друга Матвеенков. В комнату постучали. Дверь открыли подростки с подготовительного отделения и впустили председателя комиссии Фельдмана. -- Проверка! -- по-деловому коротко сказал он. -- Предъявите тумбочки и шкафы! -- начал он сам лично все открывать и проверять. -- Отлично. Ничего лишнего. Запасных матрацев и раскладушек в шкафах не вижу, значит, никто из залетных тут не ночует. Так, стены -- все пристойно, все в рамочках. Фельдман выказывал абсолютную непредвзятость. Проскочив по опорным точкам, он начал уводить комиссию, давая понять, что в комнате полный порядок и пора двигать дальше. И тут его взгляд упал на растерзанные кулечки и пакетики от экзотических яств. -- А это где взяли? -- спросил он у компании, обомлев. -- Под кроватью нашли. В ящике. Наверное, кто-то комнаты перепутал, -- озвучил версию Мучкина Пунтус. -- Под какой кроватью? -- Под этой, -- указал Мучкин на кровать Фельдмана, -- рядом с чемоданом. -- Вот именно! -- взвинтился Фельдман. -- Под этой, а не под той! -- пнул он ногой удлиненную с помощью чертежной доски лежанку Бориса. -- Да вы присаживайтесь, попейте чаю, -- предложил Нынкин. -- Этого добра еще пол-ящика! -- Запакуйте все назад! -- потребовал Фельдман. -- Это мне прислали, чтобы я передал знакомым. -- Предупреждать надо, -- сказал Мучкин. -- Откуда мы знали! Целый месяц под кроватью стоит. Весь в пыли. -- Я же говорю: попросили передать. -- Так и надо было передать! -- произнес Мучкин. -- А ты вообще молчи! Все! Комнате ставится двойка за полный беспорядок! Завтра поголовно на студсовет! Будем разбираться. Комиссия проследовала в 535-ю, которая располагалась через коридор. -- Весь этот коллаж надо убрать! -- сказал Фельдман, обозревая аппликации. -- Обклеивать стены запрещено! -- И жить, как в тюрьме?! -- возник Решетнев, надеясь на поддержку одногруппника, но тот сделал вид, что впервые видит всю эту голытьбу и сейчас исключительно по долгу службы неотрывно рассматривает ее без всякого интереса. -- В оформлении интерьера нужно брать пример с 540-й, -- сквозь зубы и как бы между прочим сказал Фельдман. -- Комната тематическая, вся выдержана в стиле конюшни, то есть имеется какая-то идея. Выпал долгожданный снег. Первокурсники оказались перед ним сущими детьми. Под окнами общаги кто-то вылепил похожего на Пунтуса снеговика: в руках тубус, вместо глаз очки, на шее, наудавку, красный шарф из несписанной шторы. К обеду снега набралось по колено. Один немолодой и нетрезвый человек впал в незадачу. Без пальто, в светлом, почти маскировочном костюме он барахтался в свежем снегу неподалеку от снежной бабы и, тщетно пытаясь встать, кричал, словно кого-то передразнивая: -- Парниковый эффект! Парниковый эффект! Окись углерода! Экран! Всемирное потепление! Нобелевские премии пополучали, а тут леднику впору! Они теории толкают, а ты мерзни тут! -- Товарищ, явно не угадав погоды, ушел с утра в гости и, возвращаясь, попал в полное распоряжение стихии. Эскортируя девушек, Решетнев, Фельдман и Матвеенков залюбовались снеговиком. Мысль Решетнева, оттолкнувшись от скульптуры, устремилась... Но тут все заметили плавающего в снегу бедолагу. Помогли встать. Тот в знак благодарности начал выдавать соображения насчет состояния атмосферы за последние сто веков. -- Кандидат какой-нибудь, -- небрежно бросила проходящая мимо старуха. Укрепив товарища в вертикальном положении, компания нацелила его на первый подъезд "китайской стены", куда тот время от времени и порывался. Поборник честной погоды побрел домой синусоидальной походкой. Мысль Решетнева, повторно оттолкнувшись от снеговика, устремилась по особым ассоциативным каналам и взошла к тому, что провожатым во что бы то ни стало, несмотря на поздний час и лютую вахтершу, необходимо проникнуть на ночь в женский корпус вслед за девушками. -- Иначе весь вечер пойдет насмарку, -- дооформил мысль Решетнев. -- Может, попытаться уговорить дежурную? -- замялся Фельдман, осматривая недоступный пожарный выход на втором этаже. -- Вдруг пропустит? -- Бабка, мг-м, того... не молодая -- не уговоришь, так сказать, -- Матвеенков словно зачерпнул пригоршню из личного опыта. -- Будем, ну, это... пробиваться здесь. -- На удивление легко воспрянув телом, откормленным по беконному методу, с прослоечкой, Леша вмиг оказался на козырьке балкона. Решетнев безошибочно повторил трюк. У Фельдмана сноровки не хватило. Он метался под балконом, как лиса под виноградом, и шепотом умолял друзей придумать что-либо. Ему подсказали найти какой-нибудь ящик. Фельдман не поспешил бы на поиски с такой прытью, поучаствуй он в последнем субботнике, во время которого все нужные и ненужные предметы были собраны в кучу и сожжены. Прочувствовав невыполнимость затеи, Фельдман вспомнил, что он член профкома, и отправился восвояси. "А ну их, этих девочек!" -- решил он уже в постели. Выходя утром из женского общежития, друзья напоролись на вахтершу. -- Стойте! Как вы здесь оказались? -- запричитала она, схватив Матвеенкова за рукав. -- Да я... в смысле... безо всякого, так сказать, -- побрел Леша в свои обычные в подобных случаях речевые дебри. -- Ты мне не умничай! Корчишь из себя ненормального! Я двадцать лет тут сижу и все ваши иностранные языки выучила! Разбираюсь, когда "ноль один" звонить, когда "ноль два"! Решетнев под шумок развернулся к балкону. Вчерашний пожарн