а вас не обижается.
   - Так... Просьба у меня к тебе. Витька - он как  цыпленок,  догляди  за
ним.
   - Все будет хорошо, дядя Петя. Вот увидите, все будет хорошо.
   - Хорошо, коль увижу. - Дядя Петя взъерошил мне  волосы  и  хлопнул  по
спине. Он вернулся к тете Насте и к Витьке, а я подошел к вагону  и  встал
против входа на перрон, чтобы не прозевать маму.  В  вагонном  окне  стоял
Павел.
   - Чем дольше живу, тем больше радуюсь: хорошо, когда родственников нет,
- сказал он.
   Катя и Женя прогуливались под руку. Иногда подходили к Сашке и  Витьке,
о чем-то переговаривались и снова  прогуливались.  Им  тоже  было  хорошо:
через две недели и они поедут в Ленинград. Женя уже получила  вчера  вызов
из консерватории. Катя и Женя подошли ко мне. Катя сказала:
   - Знаешь, что мы решили? Побудем сегодня на вечере, а завтра  поедем  к
Инке.
   - Правильно решили,  -  сказал  я.  Они  отошли  и,  кажется,  на  меня
обиделись.
   А мамы все не было.
   Пробил третий звонок, и вдруг все вспомнили, что еще не сказали  самого
главного и, по сути, еще не простились. К  вагонной  лесенке  нельзя  было
подойти. Сашкина мама стояла впереди всех, и Сашка из тамбура кричал ей:
   - Что ты меня оплакиваешь? Я же не покойник!
   Вера Васильевна крикнула:
   - Пропустите Володю!
   Она подталкивала меня и говорила:
   - Можешь всегда на меня рассчитывать.
   Пока я пробивался к подножке, меня трогали за плечи, желали счастливого
пути, кто-то поцеловал - кажется, тетя Настя. Вагон вздрогнул, я встал  на
подножку и тогда увидел маму. Она шла  от  головы  поезда.  Она,  наверно,
понимала, что опаздывает, и потому шла от головы, чтобы не пропустить  мой
вагон. Поезд медленно катился, и слышно  было,  как  буксовал  паровоз.  Я
спрыгнул на перрон и побежал навстречу маме. В толпе не так-то легко  было
ее найти. Мы столкнулись неожиданно и обнялись. Мимо  катился  мой  вагон.
Сашка с Витькой кричали и протягивали мне руки. Я встал на подножку.  Мама
шла рядом, подняв ко  мне  лицо.  Из-под  кепи  выбивались  влажные  седые
волосы, и по вискам текли  струйки  пота.  Мама  начала  отставать,  вагон
выкатился из-под вокзального навеса на солнце, мама шла и смотрела на меня
и к концу перрона вышла впереди всех. Я помню маму на конце перрона  в  ее
черных туфлях с перепонками, в канареечного цвета носках и  длинной  юбке.
Ноги у мамы были как мраморные: белые в синих прожилках.
   Больше я маму никогда не видел, даже мертвой...
   На  узловой  станции  московские  вагоны  отцепили  до  прихода  поезда
Симферополь - Москва. Мы уже были на  перроне,  когда  маневровый  паровоз
потащил вагоны на запасный путь. Мы стояли на пустом перроне.  Впервые  за
нашей спиной не было опекающих глаз, и отныне мы были подотчетны  в  своих
поступках только себе. Такое дано испытать раз  в  жизни,  когда  навсегда
покидаешь дом, и если когда-нибудь вернешься в него, то уже гостем.
   - Живешь - до  всего  доживешь,  -  сказал  Сашка.  -  Так  постараемся
подольше не умереть.
   День разгулялся. Сквозь подошву  туфель  чувствовалось  тепло  нагретых
солнцем плит. Мы пошли  в  станционный  буфет  пить  крем-соду.  Она  была
холодной  и  шипучей.  Мы  выпили  столько,  что  трудно  было  дышать,  и
одновременно полезли в карманы, чтобы расплатиться. Я  достал  свой  новый
кошелек - мамин подарок.
   - Покажи сюда, - сказал Сашка. Он вертел  в  руках  кошелек,  и  Витька
заглядывал через его плечо: ни у него, ни у Сашки кошельков не было. Павел
у стойки пил пиво, смотрел на нас и посмеивался.
   - Может, дернем чего-нибудь покрепче? - спросил он.
   - В такую жару сам пей покрепче! Мы на себя не обижены, - сказал Сашка.
   - С тоски подохнешь от таких попутчиков, - сказал Павел.
   Сашка и Витька немедленно отправились в город покупать кошельки.  Павел
беседовал с буфетчицей.
   - Налей, милая, стакан чистой и дай что-нибудь понюхать.
   -  Вам  правильно  молодые  люди  подсказали:  жарко  пить,  -  сказала
буфетчица.
   - Так  это  профессора,  -  сказал  Павел.  -  Их  слушать  -  с  тоски
повесишься.
   Оба локтя Павла упирались в стойку. Буфетчица тоже прилегла на  стойку,
спрятав руки под грудь. Они почти касались головами и  улыбались.  Я  взял
для Алеши две бутылки пива: он остался в вагоне караулить вещи.  В  вагоне
было душно и пусто: большинство пассажиров отправилось в город. Я вышел  в
настежь открытый тамбур. Его продувало насквозь, и здесь было  прохладней.
Я сел на подножку с теневой стороны. За путями  начиналась  степь  и  ярко
блестело соленое озеро. Из него по каналу текла вода в  карты  на  соляных
промыслах. Пришел Витька и уставился на меня.
   - Что с тобой? Где Сашка?
   - Да в соседнем вагоне. Там дамочка едет с дочкой. Ты Инку видел?
   - Когда?
   - Сейчас. Я думал, она уже здесь. Мы с Сашкой ее видели: она на станцию
шла.
   Я спрыгнул с подножки и побежал к станции, прошел зал  ожидания,  вышел
на улицу, снова вернулся на перрон - Инки нигде не было. На перроне  стоял
Витька.
   - Вы говорили с ней? - спросил я.
   - Нет. Сашка с той дочкой разговаривал. Мы думали, здесь ее увидим.
   - Останься возле вагона и никуда не отходи, - сказал я.
   Инку я нашел в палисаднике. Она  сидела  на  тумбе  ограды  и  медленно
покачивала ногами.
   - Инка, что ты здесь сидишь? Почему не подошла к вагону?
   - Не хотела, чтобы ты меня видел.
   - Почему?
   - Так...
   В глазах у нас еще что-то таилось от пережитого на пустыре, и потому мы
не могли долго смотреть в глаза друг друга. Между тумбами было вделано  по
три трубы - одна над другой. Я сел на верхнюю и все равно сидел ниже Инки.
   - Завтра к тебе приедут Катя и Женя.
   - Пусть приедут. Я сегодня тоже норму не выполню. Тех, кто не выполняет
норму. Юрка сажает за стол отдельно от всех, чтобы все их  видели.  Я  все
время сижу отдельно от всех.
   - Не будем говорить о Юрке. Давай о себе поговорим.
   - Давай.
   - У меня такое чувство, как будто  я  в  чем-то  виноват  перед  тобой.
Наверно, виноват...
   - Ни в чем ты не виноват. И не надо говорить. Не надо об этом говорить,
пока я не приеду в Ленинград.
   - Ты приедешь?
   - Наверно, приеду. Ты не слышал, что я тебе крикнула, когда ты  уходил?
Не слышал?
   - "Вон парус"?
   - "Вон парус" я раньше крикнула. Я очень рада, что ты не слышал.
   - Что ты крикнула?
   - Этого я тебе никогда не скажу... А может быть, скажу, если  приеду  в
Ленинград. Я так боялась, что ты  слышал.  -  Инка  сверху  из-под  ресниц
поглядывала на меня, чуть кося глазами. Она до половины  сняла  старенькие
лодочки, и они держались на пальцах. На влажной ступне четко  обозначалась
кромка пыли. - Володя, я пойду, - сказала Инка и продолжала сидеть.
   - Подожди, до поезда еще двадцать минут, - сказал я.
   - Я не буду ждать поезда. Мне же еще идти семь километров,  а  потом  я
еще должна работать. Я с обеда ушла.
   - Хочешь есть?
   - Нет. У тебя деньги есть? Купи мне черешни. Я  шла  через  базарчик  и
видела черешни.
   Мы вышли из палисадника.
   - Сашка и Витька тебя видели. Ты к ним не подойдешь?
   - Нет.
   На пристанционном базарчике я купил Инке большой кулек черешни. Я обнял
Инку  и  поцеловал.  Мы  поцеловались  торопливо,  потому  что  стеснялись
посторонних. У Инки были полные глаза слез, но она не плакала.  Она  пошла
от меня, и на ходу ела черешни, и сплевывала под ноги косточки.
   - Из молодых, да ранние, совести нет, -  сказала  женщина,  торговавшая
шкатулками из ракушек. Я стоял и смотрел, пока Инка не повернула за  угол,
а потом сказал:
   - Тетенька, а зачем человеку совесть?
   - Оно и видно, что тебе она ни к чему.
   Я не стал говорить с этой разомлевшей от жары женщиной. На первом, пути
стоял наш поезд. На перроне на меня налетел Сашка и начал орать:
   - Где тебя носит? Я обегал всю станцию.
   - Не ори, - сказал я. - Ходил смотреть город.
   - Инку видел?
   - Померещилась вам Инка.
   - С ума сойти. Я же видел ее собственными глазами.
   - Надо было подойти.
   - Но она шла на станцию. Кто мог подумать, что она идет не к нам?
   Мы прошли к нашему вагону. Возле него стоял Витька.
   - Ты слышал? Оказывается, Инка  нам  померещилась.  Оказывается,  мы  с
тобой психи, - сказал Сашка. Витька смотрел на меня  и  молчал.  К  вагону
подошел Павел. У него блестели глаза, и он несколько раз провел  рукой  по
воздуху прежде, чем ухватился за поручни.
   - В Джанкое буду опохмеляться. Разбудите, - сказал он.
   Пробило три звонка, и пассажиры  бросились  к  вагонам.  Мы  прошли  до
второго тамбура. Я остался в тамбуре. Сашка тоже хотел остаться, но Витька
втолкнул его в вагон. За станцией  горячий  ветер  ворвался  в  отворенную
дверь. По глазам ударило море - густо-синее, в белых барашках.  На  пустой
дороге я увидел маленькую фигурку, и на таком расстоянии не  понять  было,
идет она или стоит на месте. Я спустился на последнюю ступеньку  и  провис
на поручнях. Ветер рвал на мне рубашку, близко под ногами пролетала  назад
земля.
   - Инка, моя Инка!
   Ветер заталкивал в рот слова, а грохот поезда заглушал голос.