как плавает? Она хоть и девушка, но куда выносливее тебя. - Ну... ну... это еще, положим, - возмутился Петька и, видно, чтобы замять этот неприятный разговор, помолчав немного, спросил: - На будущей неделе и у нас будет организована комсомольская ячейка, мне говорили, - то правда? - Факт! - А туда... всех примут? - Нет, зачем всех, - самых выдержанных. - А меня... как ты думаешь... примут? - Посмотрим, Петро... Надо взвесить, обсудить, подумать! - сказал я важно, так, словно уже был комсомольцем. - А ты знаешь, Василь, меня батька давно комсомолистом зовет. Вот обидно будет, если не примут! - И Петька Маремуха печально вздохнул. Вдали послышался стук кувалды. Это в мастерской Захаржевского, освещенной багровым отблеском кузнечного горна, ковал раскаленный кусок железа Котька Григоренко. Он трудился, старался там, в пыльной мастерской частника, все еще нагоняя себе рабочий стаж. Он не терял надежды перехитрить нас. Видно было, он проклинал в душе всю эту работу, ему хотелось тоже в город, на гулянье, но Захаржевский был католик и не признавал православных праздников. Вот и погромыхивал там молотком Котька, когда мы проходили мимо него по другой стороне улицы. Маремуха, тот искоса поглядывал в глубь мастерской, а я посмотрел один раз и сейчас шел, высоко подняв голову, мимо Котьки, замазанный, усталый, с прогоревшей штаниной, опустив руки, на ладонях которых были давно натерты твердые мозоли. За углом, за афишной будкой, начиналась широкая Житомирская улица. Где-то в самом ее конце, за зеленью садов, уже на самой окраине города, белел дом совпартшколы. Петька повернул на Заречье, а я пошел дальше, к этому дому.