ть его лицо. Он закрыл глаза ладонью и недовольно сказал: - Зачем? Потуши. Жанна выключила свет и со спокойной иронией сказала: - А ты, оказывается, парень не промах... И только тут он понял, что она действительно уходит, Потом были удручающе глупые и пошлые попытки примирения. Жанна ничего не хотела объяснять ему, довольно грубо сказала, чтобы он оставил ее в покое, но он еще долго умолял простить его, за что - он и сам не понимал, она видела, что никакой вины за собой он не чувствует и говорит "прости" только потому, что так принято говорить, звонил, подкарауливал на улице. А закончилось все тем, что он, разозлившись, угрюмо сказал: - Да чего ты бесишься, я не понимаю? Ладно, если бы я первый у тебя был, а то... Жанна от изумления даже рот раскрыла - и расхохоталась. Смеялась долго, до слез, успокаивалась было, но стоило взглянуть на его растерянное, удивительно глупое лицо, и приступ смеха возобновлялся. Наконец, отсмеявшись, она вытерла слезы и со вздохом сказала: - Господи, какой же ты дурак... И за такого... я чуть не вышла замуж. Нет, все-таки есть на свете провидение... Больше он не приходил. После этого краха Жанна еще долго не могла прийти в себя. Потом был у нее еще кто-то, кого она уже почти не помнила. А потом ее как-то увидел Шумилов. Действовал он не очень оригинально и уже через неделю предложил ей выйти за него замуж. Она уехала с ним в Долинск, но выйти замуж отказалась наотрез. Сказала: - Так буду с тобой жить, а замуж... - И она покачала головой: - Нет... Шумилов настаивал, но не очень решительно. И это тоже нравилось Жанне - за четыре года совместной жизни ей не приходилось тратить много усилий, чтобы настоять на своем. Ее "нет" всегда означало "нет". Жанна не скрывала от Шумилова, что не любит его, но не говорила ему, если он сам не принуждал "ее к этому. А в первый год жизни в Долинске такие минуты, когда ей приходилось это говорить, нет-нет да и случались. Тогда Шумилов молча наклонял голову и прикрывал глаза. "Как страус", - однажды с жалостью подумала Жанна. Но потом Шумилов научился избегать таких минут - и как будто все больше боялся ее. То есть не ее, конечно, а того, что Жанна оставит его. Жизнь продолжалась внешне спокойная, но оба ждали чего-то. Шумилов ждал, когда переменится отношение Жанны и она полюбит его, иного он ждать не мог и, кажется, избегал даже думать о возможности какого-то другого решения, а Жанна ждала даже не того, что полюбит кого-то, а что произойдут какие-то события, появятся какие-то люди и так или иначе повернется ее неопределенная жизнь. А потом появился Дмитрий. Жанна долго не обращала на него внимания - такой же, как и все, самый обыкновенный, ничем не примечательный человек, и так же, как все, смотрел на нее при первой встрече. ("Почти так же", - подумает она потом, год спустя.) Ольф с его хохмами и яркой речью казался ей гораздо интереснее. Вот только положение, которое заняли в группе Дмитрий и Ольф, представлялось не совсем обыкновенным, и Жанна как-то спросила Шумилова: неужели их работа настолько значительна, что он позволяет им заниматься ею в ущерб своей собственной? - Ну почему же в ущерб, - уклонился от прямого ответа Шумилов. - Они Ведь и нам помогают. - Но ведь только помогают, а в основном заняты своими делами. - Они давно этим занимаются, еще с университета. Пусть заканчивают. Алексей говорит, что это стоящая работа. Они и в самом деле способные ребята. Жанна не стала больше допрашивать его, она знала, как много значит для Шумилова мнение Дубровина. А потом было это неожиданное предложение Дмитрия, озадачившее Жанну. Удивило ее, что Дмитрий считает совершенно естественным, что она может быть заодно с ним. И когда он сказал, что дело вовсе не в Шумилове, а в работе, она не сразу поняла его. Это был какой-то другой взгляд на мир, до сих пор неизвестный ей. Жанне непривычно было думать, что работа, какие-то абстрактные идеи - нечто такое, что не должно зависеть от личных отношений, чьих-то симпатий и антипатий. До сих пор работа для Жанны была чем-то вполне обыкновенным, и ни разу еще не случалось, чтобы она вырастала в какую-то проблему, которая могла заслонить все. Она получала задания, выполняла их, и, хотя порой ей казалось, что кое-что можно сделать по-другому, что-то изменить, она никогда не настаивала на своем. Она считала естественным и даже необходимым, что кто-то руководит ею. Привычная и естественная система отношений. И Жанне даже в голову не приходило, что в этой системе можно - и нужно - что-то менять. И вдруг появился человек, который невозмутимо объявляет, что эта система отношений неприемлема. И он настолько уверен в своей правоте, что даже не находит нужным доказывать ее. И вот эта-то убежденность больше всего и поразила тогда Жанну. Она быстро убедилась в том, насколько основательны возражения Дмитрия против работы Шумилова. Но не это заставило ее согласиться с ним. В конце концов, за этими возражениями тогда еще не стояло ничего конкретного, не видно было того пути, по которому в дальнейшем пошла их работа. Потом Жанна признавалась Дмитрию, что сначала она просто не верила, что им удастся что-то сделать. - Почему же ты согласилась работать с нами? - удивился Дмитрий. Жанна промолчала. Она все равно не сумела бы объяснить. Ведь Дмитрий так давно жил в другой системе отношений, что просто не понял бы ее сомнений. А Жанна только начинала жить по новым для нее законам, и многое пугало ее. И не сразу решилась она пойти против Шумилова. И все-таки пошла, заранее готовясь к неудаче, потому что дорога с Шумиловым ясно просматривалась чуть ли не до самого конца: еще год-два спокойной работы - и благополучное завершение темы. Не бог весть что, конечно, - Шумилов и сам не питал иллюзий на этот счет, - но все же нечто существенное. Не хуже, чем у других. А для нее лично - кандидатская степень. А потом другая подобная работа - еще на несколько лет. Не слишком значительная, не слишком рискованная. Какая-то доля риска, конечно, оставалась бы - в науке совсем без этого нельзя, но шансы на успех максимальные. Жанна достаточно хорошо знала Шумилова, чтобы понимать - других тем он не возьмет, разве что по ошибке. Но даже если такая ошибка и случится, Шумилов все равно, вольно или невольно, любую значительную и рискованную идею подгонит под свой рост, под свои возможности, как, в сущности, и случилось с идеей Дубровина. И вряд ли стоит его упрекать за это. Мир - и наука тоже, конечно, - бесконечно велик и разнообразен, и единственная возможность безболезненно жить в нем - это мерить его своей меркой, иначе неизбежна катастрофа. До сих пор ее мерка - в работе, по крайней мере, - была частью мерки Шумилова. Но и их личные отношения в конечном итоге тоже определялись этими мерками. А Жанна не хотела больше ни этих отношений, ни куцых мерок Шумилова. И она согласилась работать с Дмитрием. Последовавшие вскоре события и оказались тем, что изменило ее жизнь. 51 Кто-то позвонил, Жанна механически отметила: два звонка, - значит, к ней. Нехотя поднялась, провела щеткой по волосам, открыла дверь. Ольф. - Не разбудил? - Нет. Проходи. Ольф остановился на пороге, неуверенно посмотрел на нее. - Проходи, - повторила Жанна. - Да нет, я на минутку. Слушай, может, пойдешь к Диме, посидишь у него? - А что такое? - Да понимаешь, какое дело... Сидели мы с ним, спокойно разговаривали - и вдруг он побелел весь, даже как будто отключился на секунду... - Как отключился? - испугалась Жанна. - Ну как, обыкновенно. Да не пугайся ты, ничего страшного... - Что же мы стоим? Надо врача вызвать. И она сдернула с вешалки плащ, но Ольф удержал ее: - Не надо врача. Я дал ему снотворное, он уже засыпает. Но лучше, если ты немного посидишь с ним, пока он совсем не заснет, а то у него иногда кошмары бывают. А мне домой надо. - Господи, ну конечно, посижу. А может, все-таки врача вызвать? - Не надо, ему неприятно будет, я знаю. Да и действительно ничего страшного, такое на моей памяти раза два бывало. Это от переутомления. - От переутомления? - не поняла Жанна. - Но он же целую неделю отдыхал. - Это ничего не значит. Раньше тоже так бывало, и именно после окончания работы. Дмитрий спал, неловко подвернув руку под голову. В полутьме - свет горел только в коридоре - его лицо выглядело осунувшимся и усталым. Жанна постояла над ним и села в кресло. Дмитрий лежал подтянув ноги, и его фигура под одеялом казалась совсем маленькой. Она вспомнила, как важно, осанисто выглядел Шумилов, и о том, что в первое время знакомства с ним он представлялся ей очень сильным и уверенным в себе. Трудно было представить, что есть вещи, которые могли бы по-настоящему испугать его. Скоро выяснилось, что таких вещей довольно много. То есть по-настоящему его пугало как будто только одно - ее уход от него. А понимал ли Шумилов, что и в науке он безнадежно труслив? Вероятно, нет. Он всячески избегал в работе любого, даже самого незначительного риска, но делалось это инстинктивно. Точно так же, как мы обходим лужу на улице, чтобы не замочить ноги. В самом деле, зачем мочить ноги, если лужу можно обойти? И мы, не задумываясь, делаем шаг в сторону. Жанна хорошо помнила, как объяснял Шумилов неудавшийся эксперимент по упругому рассеянию К-минус мезонов на протонах. Он даже не был слишком огорчен. Ни тени сомнения не появилось на его лице, когда он объявил, что дальнейшие эксперименты решил не проводить. - Видимо, экспериментаторы намудрили в чем-то, - небрежно сказал он. - Можно повторить, конечно, но в этом уже нет необходимости. - Он похлопал рукой по новенькому, только что полученному журналу. - Здесь есть все, что нам нужно было знать. Ему не возражали. Зачем? Шумилову лучше знать, что ему нужно. А что было, когда Шумилов узнал, что и Жанна заодно с Дмитрием? Его действительно не интересовало, прав ли Дмитрий. Он просто не думал об этом. Ведь это было такой мелочью по сравнению с главным, что Жанна, его Жанна, против него. А ей уже казалось странным, что именно это может быть главным... Тогда она уже почти не думала о том, что их может постигнуть неудача, это представлялось не столь уж важным, Ей уже казалось, что даже неправота Дмитрия лучше правоты Шумилова. Она просто Верила в него, как могут верить только женщины - почти не рассуждая, не сомневаясь. Первым подметил это Ольф и однажды на какое-то ее высказывание ехидно сказал: - Димыч, а ну, пощупай голову - тебе не жарко? - С чего это ты? - не понял Дмитрий. - Да мне показалось, что вокруг твоей будущей лысины что-то светится. Дмитрий так ничего и не понял, а Жанна незаметно от него погрозила Ольфу кулаком. А когда они остались вдвоем, Ольф примирительно сказал: - Не сердись, я же пошутил. Тем более что этот параноик ничего не понял. - Лучше без таких шуточек, - недовольно сказала Жанна. Слишком дорожила она вновь обретенной верой, чтобы рисковать потерять ее. А риск был немалый - Жанна видела, что отношение Дмитрия к ней далеко даже от простой влюбленности. Тот вечер, когда Дмитрий вдруг стал превозносить ее красоту, не ввел ее в заблуждение, разве что на минуту. Она хорошо понимала, чем это вызвано, и дальнейшее поведение Дмитрия подтвердило ее предположения. А главное - Жанна понимала, что и ее собственное желание получить это большее идет скорее от разума, чем от чувства. Ей было хорошо с Дмитрием, ежедневным общением с ним она дорожила, пожалуй, больше, чем всем остальным, но что из этого? Ведь не было того чувства, которое могло бы заставить ее добиваться желаемого любой ценой. Да и не было никакой уверенности, что она смогла бы добиться этого желаемого. Первое время беспокоила ее Ася. Жанна очень боялась, что повторится то, что уже не раз случалось. А бывало это так: стоило ей более или менее подружиться с кем-то из мужчин, как их жены немедленно объявляли ей войну, хотя для этого не было никаких оснований. Никаких - это, конечно, с ее точки зрения. Для них же оснований было больше чем достаточно, и главное - ее красота. Ася оказалась приятным исключением. Ни словом, ни взглядом она ни разу не показала, что присутствие Жанны в ее доме беспокоит ее. И это не было притворством - Жанна была уверена, что ее проницательность не обманывает ее. Но, не успев как следует нарадоваться своей удаче, она задумалась: а почему, собственно, Ася так спокойна? Полностью доверяет Дмитрию? Допустим. А как бы она сама чувствовала себя на ее месте? Была бы так же спокойна? О нет... Дмитрий - человек превосходнейший, но все-таки надолго она его не оставила бы. И дело тут не в недоверии. Просто такой вариант, как, скажем, разлука на целый год, автоматически предполагает, что можно, в конце концов, и вообще обойтись друг без друга. Это же ясно как день. А если еще учесть, что пять дней в неделю они бывают врозь... Если тебе кто-то нужен - он нужен всегда, постоянно. И все-таки Ася решилась уехать. Почему? Жанна не переставала задавать себе этот вопрос, как только узнала об ее отъезде. Не понимает, чем ей это грозит? Или не представляет, как будет тяжело Дмитрию? А ей? Ася в предотъездные дни была спокойна, словно уезжала, как обычно, только до пятницы. А Дмитрий беспрерывно нервничал, это было заметно всем. Его-то по-настоящему пугала эта разлука, никогда Жанна не видела его таким растерянным. Глядя на него, ей хотелось крикнуть Асе: "Что ты делаешь, ты только посмотри на него!" Разумеется, она промолчала. "Может быть, это и к лучшему", - даже так подумала она потом. Ася уехала, и Дмитрий как будто успокоился. Вот только взгляд у него стал другой - даже не печальный, а скорее недоумевающий. Теперь Жанна гораздо чаще бывала у него по вечерам и видела, как тяжело ему. А иногда трудно бывало с ней, Жанна всегда чувствовала это и уходила. И все чаще ловила на себе настороженный взгляд Ольфа. Однажды Жанна прямо спросила: - Ты хочешь что-то сказать? - Да, - не сразу ответил Ольф, испытывающе глядя на нее. - Мне кажется... Он явно не знал, как сказать, и Жанна, выждав немного, спокойно спросила: - Что тебе кажется? Что я хочу заполучить Диму в мужья? - У тебя не язык, а кол осиновый, - сердито скривился Ольф. - Кто говорит об этом? Как будто других вариантов не может быть. - Например? - Например, например... Сама знаешь. - Не знаю. - Да брось ты девочкой прикидываться... Мы же все-таки взрослые люди. - Короче говоря, ты боишься, что я заберусь в Асину постель? - невозмутимо сказала Жанна. - О господи... - Ольф поднял глаза к потолку. - Мы же взрослые люди, - усмехнулась Жанна. - Именно поэтому я предпочитаю называть вещи своими именами. А поскольку ты имел в виду именно это... я не ошибаюсь? - В общем-то нет, - буркнул Ольф, - если не считать твоего... кабацкого способа выражаться. - Ну так вот, - Жанна пропустила "комплимент" Ольфа мимо ушей, - можешь не беспокоиться, Асе ничего не грозит... Кроме того, что она сама себе сделает. - Что ты хочешь этим сказать? - насторожился Ольф. - Что ей не надо было уезжать. - Это их дело. - Разумеется. И все же, друг мой, - с иронией сказала Жанна, - у тебя нет никаких оснований полагать, что я воспользуюсь отсутствием Аси, чтобы тут же броситься в атаку. - Да не о том я, - поморщился Ольф. - Просто... вы очень часто бываете вместе, и где гарантия, что в один прекрасный день... вам обоим не померещится то, чего нет? Жанна закурила и сухо сказала: - А тебе не кажется, что ты... далеко заходишь? За кого ты меня принимаешь? Почему ты имеешь право думать, что мои намерения, о которых ты ничего не знаешь, должны сводиться к какой-то легонькой, ни к чему не обязывающей любовной игре? Я понимаю, что цели у тебя самые благородные, но все же... не стоит так думать обо мне, я не заслуживаю этого. - Жан, - придвинулся к ней Ольф, - пожалуйста, пойми, почему я затеял этот разговор. Ты же видишь, как трудно сейчас приходится Димке. И кто же, как не мы, должен помочь ему прожить этот год? Я ведь чего боюсь? Я вовсе не считаю, что ты можешь затеять какую-то игру, иначе не стал бы и говорить об этом. Но невольно может получиться так, что ты, сама того не желая, здорово осложнишь ему жизнь, и без того достаточно нелегкую. Ты нравишься ему, очень нравишься, - подчеркнул Ольф, - да и он тебе небезразличен, я же знаю, - осторожно добавил он. Жанна промолчала. - Но давай говорить прямо. Мужчинам в нашем возрасте дьявольски трудно без женщины... Я имею в виду не только... чисто физиологическую сторону, хотя и это очень важно. Но если бы дело было только в этом. Не знаю даже, как объяснить... - Не надо ничего объяснять. - Тем лучше, - с облегчением сказал Ольф и примирительно добавил: - Не сердись. - Не сержусь, - улыбнулась Жанна. И все-таки этот разговор оставил у нее неприятный осадок. Подозрительность Ольфа не имела никаких оснований. Никаких? Тогда - да, а после? Ольф, сам того не ведая, подтвердил ее предположения о том, что у Дмитрия и Аси далеко не все так гладко, как это выглядело со стороны. Ася и для нее самой была загадкой. И вдруг всплыла аналогия, смутившая ее своей прямолинейностью: а разве сама она не была спокойна, когда жила с Шумиловым? Разве ее волновало, где он бывает и с кем встречается? Ей и в голову не приходило ревновать его или беспокоиться о том, что он может уйти от нее... Но ведь она не любила его... Может быть - и Ася? А не потому ли, девонька, ты так думаешь, спрашивала себя Жанна, что тебе хочется этого? Но у этой новой мысли было одно бесспорное преимущество: она все объясняла. 52 День, которого они все так ждали, настал. Сбор был назначен на половину четвертого, но уже к двум почти все приехали в институт. И только Дмитрий опоздал на несколько минут. Ждали его уже давно, заволновались даже самые спокойные, облепили подоконники, поминутно спрашивали - не видать ли? А он медленно шел по бетонной дорожке, не догадываясь, что все смотрят на него из окон, и совсем не думал об эксперименте, - только о том, что оставил полчаса назад, вставая из-за письменного стола. И те, кто с таким нетерпением ждал его, очень удивились бы, узнав, чем он занимался в последние дни. Если бы они заглянули в его бумаги, то увидели бы, что результаты предстоящего эксперимента для Дмитрия Александровича - нечто бесспорное, сомнению не подлежащее. Он оперировал ими так, словно это было что-то заурядное и давно известное. То, что было для них близким тревожным будущим, для него как будто стало уже прошлым. Но что наверняка еще больше поразило бы их - суть некоторых выкладок и предположений. И не то было бы удивительно, что многое в них будто не имело никакого отношения к еще не состоявшемуся эксперименту. Такая связь, в конце концов, не обязательно должна быть явной, видной невооруженным взглядом. То, что предполагал Кайданов, могло прийти в голову только человеку, не обладающему даже элементарными знаниями в физике. Или сумасшедшему. Или - гению, может быть, решили бы они. Дмитрий оглядел всех, посмотрел на часы и будничным тоном сказал: - Ну что ж, идемте в штаб. "Штабом" называли просторную, уютно обставленную комнату рядом с вычислительным центром. Отсюда следили за ходом эксперимента. Здесь им предстояло провести почти сутки. В сущности, делать им было совершенно нечего - только ждать результаты и наносить их на график. Весь ход эксперимента рассчитан по минутам, и вмешательство в него допускается лишь в крайнем случае. Но о крайних случаях не только не заговаривали - это была запретная тема, - но старались и не думать. График был приколот к тяжелой наклонной плоскости кульмана. На нем красивой красной дробью ярко выделялись точки - ожидаемые значения эксперимента. Если смотреть издали, точки сливались в кривую линию с двумя характерными изгибами и резким изломом чуть выше середины. Пока что этот излом ничего не означал, вернее - почти ничего. Всего лишь их теоретические предположения. Смелые, оригинальные, но всего лишь предположения. Вот если они подтвердятся... Никаких "если". Подтвердятся. Конечно же подтвердятся. Через полчаса на красные точки - прямо на них или очень близко - начнут накладываться синие крестики, и их предположения постепенно начнут превращаться в реальность. Излом тоже станет реальностью - и это будет означать победу. Потому что этот излом не предполагается никакими теориями, кроме той, что создали они. "Теория" - сказано, может быть, и слишком громко, да они и не говорили так. "Идея", "идейка", "расчеты", "гипотеза". А впрочем, не все ли равно, как называть? Главное - это будет что-то новое, до сих пор никому не известное. То, ради чего они работали почти три года. И это будет. Разумеется, будет. Данные с ускорителя в вычислительный центр передавались по телетайпу. Машине предстояло "начерно" обработать их и каждые двадцать минут выдавать результаты - несколько колонок цифр. Но в ходе эксперимента не было необходимости разбираться в этих десятках цифр. Сейчас нужны были только пять самых необходимых чисел, и, чтобы получить их, не нужно было даже идти в машинный зал, они будут печататься на пишущей машинке, стоящей на специальном столике рядом с кульманом. И они нет-нет да и поглядывали на нее, словно опасаясь, что она может не вовремя застучать. Но машинка - внушительный "Консул", поблескивавший черными клавишами, - молчала. Ей еще нечего было сказать. Они уже звонили на ускоритель, наведались в машинный зал, но им не слишком вежливо посоветовали заняться своим делом. Легко сказать... А если свое дело одно только ожидание? Расхаживания по комнате. Полтора десятка дымящихся сигарет. Напряженные лица, натянутые улыбки, взгляды, перескакивающие с предмета на предмет. Молчание. Тяжелое, густое, плотно набившееся в комнату, с пола до потолка, подкрашенное сизым табачным дымом молчание. - Дайте чего-нибудь пожевать, - сказал Дмитрий. Головы в секундном недоумении повернулись к нему. О чем это? Что означает "пожевать"?. - Не успел пообедать, - сказал Дмитрий. - Надеюсь, едой вы запаслись? О господи, только-то и всего? Пожевать? Разумеется, они запаслись едой! Холодильник трещал от того, что можно было жевать! Через минуту стол перед Дмитрием был заставлен так, что жевать ему пришлось бы по меньшей мере до утра. - Полегче, полегче, - поднял он руку. - Пантагрюэльствовать будем завтра, у меня дома... А пивка не найдется? Пивка? Еще бы ему не найтись! Какое вам, Дмитрий Александрович, - жигулевское, московское, рижское? - А кто со мной за компанию? Нет уж, увольте. Мы - сыты. По горло и даже выше. Мы - нет. Мы - пас... Что означает эта лампочка?! Рядом с "Консулом" светился зловеще-красный кружочек. - Трехминутная готовность, - спокойно сказала Таня Медведева, программистка. - Не паникуйте и рассаживайтесь по местам, не толпитесь у машинки. - Почему раньше этого не было? - зло спросил кто-то. - Раньше не было, а теперь стало. - Выдумывают тут всякое. Народ-то нервный пошел, насквозь психованный... - Психи, по местам! Главное - уже не было тишины. Уже улыбались, а не изображали улыбки. Говорили, а не выдавливали слова. Теперь уже можно было ждать. Три минуты, а потом еще двадцать - и первый результат. А потом будет совсем просто. Главное - первый результат. Но не успели они сесть, как с сухим пулеметным стуком заговорил "Консул". Савин даже подпрыгнул на месте. Что он бормочет, этот идиот "Консул"? Зачем? Ведь до результата еще целых двадцать минут! Дмитрий поставил стакан и вопросительно посмотрел на Ольфа. - Заголовок печатает, - сказал Ольф и усмехнулся: - И правда, психи. "Консул" с грохотом передвинул каретку и снова мелко застучал. Несколько человек уже стояли над ним, плотно сдвинув головы. - Тьфу, собакин сын! - ругнулся Костя Мальцев. - Это ж вмиг можно инфаркт схватить... - И накинулся на Таню: - А без этих фокусов нельзя обойтись? - Спокойно, спокойно, - невозмутимо проговорила Таня. - Сядь, голубчик, вредно так волноваться. "Консул" еще раз дернулся и умолк. А ровно через двадцать минут он отпечатал первую строчку результатов. Строчку эту давно все выучили наизусть, Савин признавался, что она даже снилась ему, и теперь, когда они увидели, что "Консул" выдал почти то же самое, что было в их расчетах, - это "почти" значения не имело, без него не обходится ни один эксперимент, - раздалось разнобойное "ура". Игорь Воронов, расплывшись в неудержимой улыбке, похлопал машинку по черному блестящему боку: - Молоток, "Консул", так держать! Дмитрий оторвал листок с цифрами и нанес на график крестик. Центр его почти совпал с красной точкой. 53 А через восемьдесят минут случилось то, о чем они потом долго не могли вспоминать без содрогания. За это время все более или менее успокоились, настроились на долгое ожидание. На часы все-таки посматривали, и за несколько минут до выдачи результата два-три человека уже стояли у "Консула". И когда тот в пятый раз застучал, Дмитрий встал и неторопливо направился к кульману. И, еще не доходя до машинки, он понял, что случилось что-то неожиданное и очень неприятное. Майя так смотрела на цифры, словно никак не могла поверить своим глазам или думала, что от ее взгляда они переменятся. А Савин, неизменно дежуривший у "Консула", повернул к Дмитрию голову, пошевелил губами и громким хриплым шепотом сказал: - Дмитрий Александрович, тут... Смотрите. И неуверенным, боязливым жестом показал на машинку. А Дмитрий уже и сам увидел. Из пяти цифр главной была последняя - отклонение экспериментального значения от теоретического. Они предполагали, что эти отклонения не должны превышать двух процентов. Чуть больше - не страшно, меньше - бога ради, нам же лучше. И в каждой строчке они прежде всего смотрели последнюю цифру, и до сих пор все шло как нельзя лучше. Ноль и шесть десятых, один и два, ноль и девять, ноль и восемь. И четыре синих крестика легли почти по центрам красных точек. Сейчас пятая цифра означала что-то совершенно невозможное - тысяча триста сорок семь. Первое, что пришло в голову Дмитрию, - это опечатка. Но стоило взглянуть на остальные числа, и все стало ясно. Никаких опечаток. Ошибка тысяча триста сорок семь процентов и еще восемьдесят шесть сотых. Экспериментальное значение в тринадцать с половиной раз превышало расчетное. Дмитрий оторвал листок и, поворачиваясь к кульману, увидел, как все встают и идут к нему. Он еще раз взглянул на листок, взял толстый двухцветный карандаш и стал отсчитывать на графике это нелепое, невозможное значение. График был большой, и туда, где нужно было поставить крестик, он не мог дотянуться. - Опустите кульман, - сказал он. Потом ему говорили, что всех поразило его спокойствие в эту минуту. Это спокойствие ввело их в заблуждение и помешало сразу понять, что произошло, листок он держал так, что цифры не были видны. И зачем опускать кульман, они не поняли и продолжали смотреть на него, и ему пришлось повторить: - Опустите кульман. - Зачем? - спросил Полынин. Дмитрий посмотрел на него, и Полынин принялся торопливо откручивать винты. Доска медленно, со скрипом поползла вниз. - Хватит, - сказал Дмитрий. Он еще раз отсчитал деления, поставил точку и нарисовал аккуратный синий крест. Наверное, он нажимал на карандаш сильнее обычного, и крест получился жирным. "Как паук", - скажет потом Савин. Крест безобразно повис в левом верхнем углу графика. Он был так высоко, что, если смотреть только на него, четыре предыдущих крестика скрывались из поля зрения. Да они теперь и не нужны были - один этот новенький, живущий всего несколько секунд крест перечеркивал не только предыдущие, но и будущие шестьдесят крестов, даже если все они лягут точно на красные точки. - Что это? - громко спросил кто-то. Дмитрий положил карандаш и негромко сказал: - Не знаю. Может быть - крокодил, может быть - пятитонный грузовик. Он не собирался шутить, просто вспомнил фразу профессора Давыдова на лекции по ядерной физике в университете. Давыдов, объясняя природу ядерных сил, писал уравнения, и его спросили об одной константе - что она означает? И Давыдов, без тени улыбки, даже несколько раздраженно, ответил. Он действительно не знал, что означает эта константа. И никто не знал - ни тогда, ни сейчас. Может быть - крокодил, может быть - пятитонный грузовик. Майя Синицына всхлипнула, закрыла лицо руками и выбежала в коридор. Дмитрий проводил ее взглядом, чуть помедлил и сказал Тане: - Сходи в машинный зал, узнай, не у них ли что. А ты, - обратился он к Ольфу, - звони на ускоритель, пусть проверят все параметры. Остальные... - он обвел всех взглядом и чуть улыбнулся, - остальные могут сесть. Он и сам потом удивлялся, откуда у него взялись силы на эту улыбку и легкую иронию. И как догадался попросить Таню и Ольфа проверить то, что проверять не стоило. Он знал, что и в машинном зале, и на ускорителе все в порядке, но надо было немного выждать, чтобы дать всем время прийти в себя. И они стали медленно рассаживаться, полезли за сигаретами. Таня ушла в машинный зал, а Ольф позвонил на ускоритель. - Через несколько минут сообщат, - сказал он и почему-то не клал трубку, и все услышали тонкие частые гудки. Дмитрий дотянулся до телефона и нажал на рычаг. Ольф положил трубку и вздохнул. Вошла Таня и еще с порога сказала: - Все нормально. Дмитрий кивнул. Три или четыре минуты, прошедшие до звонка с ускорителя, как будто выпали из их памяти. Потом никто не мог толком вспомнить, что они делали и о чем думали в эти минуты. И когда телефон зазвонил, они посмотрели на него со страхом - Дмитрий очень хорошо видел это. Даже Ольф испугался, он смотрел на телефон, словно ждал, когда тот кончит звонить, и Дмитрий сказал ему: - Возьми. Ольф взял трубку и сказал: - Да. И, выслушав что-то, молча положил ее и с видимым усилием сказал: - Там тоже... все нормально. - Ну что ж, этого следовало ожидать, - Дмитрий видел, что все смотрят на него, и старался говорить спокойно. - Подождем еще... - он взглянул на часы, - четырнадцать минут. Но теперь уже все поняли, что это только отсрочка. Каким бы ни был следующий результат, он ничего не изменит. Ничто не сможет убрать этого жирного синего паука. И эти четырнадцать минут помнились смутно. Даже на часы никто не смотрел. И никто заранее не подходил к "Консулу", и даже когда он застучал, все остались на местах. Дмитрий встал сам, подошел к машинке и, не глядя на цифры - так им казалось, на самом деле он еще издали увидел, что результат правильный, - оторвал листок, не спеша подошел к кульману и, нагнувшись, поставил шестой крестик. Там, где ему и полагалось быть - на шестой красной точке. И оттого, что на пятой точке крестика не было, она выделялась особенно ярко. Маленькая кровавая точка на белой бумаге и два синих крестика по бокам. - А теперь, - сказал Дмитрий, - садитесь-ка поближе и вместе подумаем, что делать дальше. И они зашевелились, задвигали стульями, долго устраивались, всячески стараясь оттянуть начало разговора. О чем тут думать? Все казалось ясным - надо было прекращать эксперимент. Так гласили неписаные законы современной исследовательской работы. Ускоритель - не копеечный электроскоп Фарадея. Каждый час его работы обходится в сумму, которую иначе чем астрономической не назовешь. Одной электроэнергии он потребляет больше, чем весь город. А это далеко не единственная статья расходов по их эксперименту. Два часа уже потеряно, но впереди еще двадцать... Другого выхода не было, однако никто не решался первым сказать об этом. - Давайте подумаем, почему так могло получиться, - сказал Дмитрий. - Ты считаешь возможным продолжать эксперимент? - спросил Мелентьев. До сих пор он почти все время молчал. И вообще в последнее время вел себя так, словно его не очень-то интересовало, чем все закончится. Работал он по-прежнему безупречно, но как будто с полнейшим равнодушием. Или это маска? - думал иногда Дмитрий. И сейчас Мелентьев задал вопрос с таким видом, как будто исполнял скучную формальность. Он почти лежал в кресле, далеко вытянув ноги, и разрисовывал карикатуру в "Крокодиле". - Почему же нет? - сдержанно сказал Дмитрий. - Ну-ну, - небрежно бросил Мелентьев. Это прозвучало так: "Я умываю руки". Дмитрий еще несколько секунд смотрел на него и отвернулся. И все взгляды опять обратились к нему. - Я изложу кое-какие свои соображения, а вы хорошенько подумайте, - начал Дмитрий. - Есть несколько возможных причин... такой несуразицы. Первая - какие-то технические ошибки экспериментаторов. Но они уверяют, что у них все в порядке, и у нас нет оснований сомневаться в этом. Кроме того, ошибка очень уж грубая, там она может вызываться только какими-то из ряда вон выходящими неполадками, и их было бы нетрудно заметить. Вообще же это обстоятельство - столь большая величина расхождения - очень нам на руку. Гораздо хуже, если бы она была... в пределах разумного. - Почему? - спросила Корина. - Частично я уже объяснил, - мягко сказал Дмитрий. - Соринку можно и в собственном глазу не заметить, но такое бревно... - Он покачал головой и с удовлетворением отметил, что кое-кто улыбнулся. - Остальное позже, по ходу дела. По тем же причинам отпадает подозрение на машину. - А при передаче по каналам связи вранья не могло быть? - спросил Лисовский. Дмитрий посмотрел на Таню, и она тут же сказала: - Исключено. Каналы связи дублированы, и вообще система контроля построена так, что практически исключает потерю даже одного бита информации. - А теоретически? - не унимался Лисовский. Таня сердито посмотрела на него: - А теоретически вероятность такой потери равняется что-то около стотысячной доли процента. - Вот что, друзья, - поднял руку Дмитрий, - времени у нас мало, так что давайте... на несущественных деталях останавливаться не будем. Второй вариант, наиболее естественный, - ошиблись мы. Его пока обсуждать не будем, оставим напоследок. Должен только сказать, что в нашей правоте я не сомневаюсь. Я имею в виду не какую-то частную ошибку, - спохватился он, заметив, что его не все поняли, - а принципиальную правильность нашей теории. Частные ошибки, разумеется, возможны, но о них потом. Третий вариант - перед нами не ошибка, а нечто принципиально новое, до сих пор неизвестное. Он помолчал немного, давая им время переварить эту мысль, и продолжал: - Для начала должен заметить, что этот вариант не только не исключает возможности продолжения эксперимента... Мелентьев хмыкнул. Дмитрий, не обращая на него внимания, продолжал: - ...но и просто требует, чтобы мы довели его до конца. Но этот вариант маловероятен. Почти невероятен... И снова раздалось нетерпеливое "почему". Дмитрий видел, что они уже не боятся, а пытаются вместе с ним разобраться в причинах неудачи. Этого он и добивался, рассказывая о таких, в общем-то, очевидных вещах. - По двум причинам. Режим работы ускорителя в нашем эксперименте пока что не слишком отличается от обычных. И маловероятно, чтобы до нас кто-то... не споткнулся об это бревно. Вторая, более существенная причина - такой аномальный пик может, в принципе, соответствовать только резонансным состояниям с чрезвычайно коротким временем существования. Но в этой области, посмотрите хорошенько на график и прикиньте, такие состояния, если они, конечно, вообще возможны, могут быть разве что при мощности ускорителя по меньшей мере в двадцать раз большей, чем мы имеем. Мальцев схватился за ручку и стал что-то писать, наверно и в самом деле решил прикинуть, но через несколько секунд отодвинул листок в сторону и стал слушать. Дмитрий помолчал, внимательно оглядывая их. - Что ж, вернемся к первой причине - нашим ошибкам. Еще раз повторяю - принципиальная правильность наших расчетов сомнений у меня не вызывает. Никаких, - решительно подчеркнул он. - Техническую аранжировку мы тоже решили исключить. Снова застучал "Консул". Дмитрий небрежно оторвал листок и поставил на графике седьмую точку. И, не глядя на притихших ребят, - они, видимо, никакие могли понять, какая еще может быть причина, - спокойно закончил: - Остается одно - ошибки математического аппарата. Дмитрий сел в кресло, неторопливо закурил, внимательно посмотрел на Таню, перевел взгляд на Ольфа, потом на Мелентьева. Теперь все зависело от них. Только они могли до конца разобраться в сложнейшем математическом хозяйстве эксперимента. А они молчали. - Надеюсь, - с улыбкой сказал Дмитрий, - мне не надо уверять вас, что такое предположение вызвано отнюдь не недоверием к вам? - Надо полагать, - буркнул Ольф. - Ты считаешь, - медленно начал Мелентьев, - что таких вот рассуждении, ничем конкретно не обоснованных, достаточно, чтобы продолжать эксперимент? - Да. - Завидная самоуверенность. - Пусть будет так. - Значит, останавливать не будем? Дмитрий секунду помедлил и сказал: - Нет. - Ответственное решение, Кайданов. - Да, конечно, - согласился Дмитрий. - Но должен заметить, что эта ответственность целиком ложится на меня. Ко всем остальным в любом случае претензий быть не может. - Ну, разумеется, - усмехнулся Мелентьев. - Но ради чего такой риск? Что страшного в том, если мы остановим эксперимент? Если ошибка действительно в математическом аппарате, в чем я изрядно сомневаюсь, хотя, конечно, и допускаю такую возможность, то мы в спокойной обстановке обнаружим ее и через три-четыре месяца проведем эксперимент. - Во-первых, - возразил Дмитрий, - нельзя гарантировать, что по одному этому пику мы сможем найти ошибку. Я думаю, что появится еще хотя бы один, это наверняка облегчит нам поиски. - Резонно, - нехотя согласился Мелентьев. - Ну, а главное - я верю в нашу работу. - Может быть, - предложил Ольф, - посоветоваться с Дубровиным? - Нет, - твердо сказал Дмитрий. - Это не тот случай, когда можно прибегать к чьим-то советам. - Значит, продолжаем? - спросил Мелентьев. - Да. - Ну что ж. - Мелентьев пристально посмотрел на него и встал. - Тогда за работу. - Возражений нет? - обратился Дмитрий ко всем. Он спросил это с легкой улыбкой, давая понять, что не ждет от них ответа. И они поняли почему - он не считал возможным возлагать на них какую бы то ни было ответственность, даже если это всего лишь ни к чему не обязывающее личное мнение. Разумеется, они ответили "нет". 54 Составили вместе два стола и разложили на них листки с уравнениями и выкладками. - С чего начнем? - спросил Дмитрий. - Первым делом надо принести решения с машины, - сказал Ольф. - Может быть, что-нибудь и сразу увидим. - Разумно. Таня, сходи, пожалуйста. Ничего нового увидеть не удалось. Колонки цифр говорили о каком-то хаотическом взрыве на пятой итерации, и только. Но это и на графике было видно. - Много отсюда не выудишь, - недовольно сказал Мелентьев. - Надо бы перенести все на графики. - Ну, это не сложно... Попрошу всех сюда! - громко сказал Дмитрий. - Валерий, объясни, что нужно делать. Мелентьев объяснил, и все тут же взялись за работу. - А мы, - сказал Дмитрий, удобно усаживаясь в кресле, - давайте помыслим. Начнем с главного - теоретической части. Тут ты больше всех смыслишь, Валера. У тебя нет никаких подозрений? - Нет, - покачал головой Мелентьев. - Пока, по крайней мере. - Ольф? - Нет. - И у меня нет, - медленно сказал Дмитрий. - Что ж, в первом приближении примем, что тут все верно. Что дальше? - Программа, - сказал Ольф. - Это уже по вашей части. Что тут может быть? Ольф и Таня переглянулись. - Программа предварительно прогонялась на четырнадцати вариантах, - неуверенно начала Таня. - Параметры для проверки подбирал Ольф. - Сейчас я поищу свои графики, - сказал Ольф и порылся в папке. - Могу с уверенностью сказать, что проверил все подозрительные места. Вот смотрите, - выложил он листок. - Области проверки везде перекрывают поля предполагаемых решений... Зазвонил телефон, и Ольф поспешно схватил трубку. - Да... Да, сейчас... Он прикрыл ладонью микрофон и тихо сказал: - Дубровин... Что будем говорить? - Дай сюда, - сказал Дмитрий и взял трубку. - Добрый вечер, Алексей Станиславович. - Как дела? - спросил Дубровин. - Дела? - Дмитрий помедлил с ответом. - Дела, откровенно говоря, неважные. И он подробно рассказал о том, что у них произошло, и о своем решении. Дубровин долго молчал. - Вы считаете, что я не прав? - спросил Дмитрий. - Что тебе сказать, милый мой... Ты многим рискуешь. - Я знаю. - Если все закончится неудачей, у тебя будут большие неприятности... Очень большие. - Вы считаете, что надо прекратить? - Ничего не хочу советовать, - не сразу сказал Дубровин. - Решай сам. - Будем продолжать. - Ну что ж, с богом... Моя помощь нужна? - Пока нет. - Если что понадобится, звони в любое время. Ночью, разумеется, тоже. И когда найдете, в чем дело, сразу сообщи мне. - Хорошо. Он не клал трубку, и Дубровин положил сам. - Ну, на чем мы остановились? - повернулся Дмитрий. - Вот посмотри график, - сказал Ольф. Дмитрий несколько минут рассматривал график и отложил в сторону. - Тут если и искать, то в последнюю очередь... Так? - посмотрел он на Мелентьева. - Да. - А что представляет сама программа? - Процентов на восемьдесят - набор стандартных программ, неоднократно использовавшихся в других задачах, - сказала Таня. - А в связках я проверила каждую запятую. - Ну, а чего-нибудь такого, за что можно уцепиться, нет? - Нет. Если уж подозревать, то надо все с начала до конца. - А какие-нибудь основания для таких подозрений есть? - Вообще-то есть. Мы пользуемся программами АЛГОЛа, а там ошибки случаются, особенно на границах рабочих областей. Но все же не настолько грубые, чтобы могло получиться такое могучее бревно, - улыбнулась Таня. - Ясно, - сказал Дмитрий. - Можно считать, что первый заход закончился блистательной неудачей. И надо же нам было так хорошо работать, что даже уцепиться не за что. Ну что ж, подождем, пока будет готова наша картинная галерея. Первые шедевры уже есть, - он придвинул к себе два готовых графика, но они ровным счетом ничего не говорили ему. Через десять минут все графики были готовы. Они разложили их на столе и долго всматривались, пытаясь уловить хоть какую-нибудь закономерность. - Пикантное зрелище, - пробормотал Ольф. Зрелище действительно было необычное. Кривые на всех графиках сначала стройно поднимались вверх, но на пятой итерации всюду были какие-то провалы, изломы, острые зубцы, торчащие в стороны, а выше опять все шло гладко. Словно какой-то чудовищный вихрь обрушился на этот лес кривых, и ни одна не смогла устоять. - И все-таки из этого уже можно кое-что выбрать, - сказал Мелентьев. Через полчаса они отобрали четыре наиболее подозрительные кривые, на которых были характерные изломы - функции Бесселя и Неймана и два интегральных уравнения. Ольф демонстративно засучил рукава: - Ну-с, кого первого будем брать за жабры? Неймана? - Лучше начать с уравнений, - возразил Мелентьев. - Все-таки функции Бесселя и Неймана - инструмент расхожий, а уравнения - наши кровные чада. - Ты прав, - сказал Дмитрий. Мелентьев вдруг усмехнулся и отложил листки. - Ты что? - спросил Ольф. - Мы забыли сущий пустячок. На чем это мы будем кого-то брать за жабры? На арифмометрах? Ольф присвистнул. - Мама родная, а ведь правда... Начальник, что делать будем? - Я уже и сам подумал, - вздохнул Дмитрий. - Сколько всего машин? - Девять, - сказала Таня. - Но таких, как наша, шесть, и одна из них на профилактике. - Значит, остается четыре... - А кто тебе их даст? - спросил Ольф. - Посмотрим... Кто начальник смены? - Юрка Токарев. - Ты его знаешь? - Да. - Что он за человек? - Человек-то он хороший, да что толку? Он не имеет права менять график работ. Центр и без того работает на пределе, за каждый час грызня идет. - Все-таки попробуем. Таня, пригласи его сюда. И пусть захватит талмуд с графиком работ. Токарев - долговязый большеносый парень лет тридцати - пришел сразу. - Видите ли, какое дело, Юра, - начал Дмитрий. - Нам крайне необходима еще одна машина. - Таня мне уже сказала. Сам я ничего не могу решить. Договаривайтесь с заказчиками. - Об этом и речь. У кого наименее срочный счет? Токарев улыбнулся. - У всех срочный. Я уже не помню, когда были несрочные задачи. Я вам скажу, что сейчас решается, а вы уж сами думайте, к кому обратиться. - Хорошо. Задач Дубровина нет? - Нет... Так вот, раскладка такая - две машины работают на отдел директора... - И долго они будут считать ему? - Месяца три, - небрежно бросил Токарев. - Третья машина - до десяти вечера Черненко, шесть часов - Шумилов, потом - семьдесят часов Осинцев. Четвертая - до двух тридцати Королев, двенадцать часов - Ольховский, потом Заволоцкий, до конца недели. Пятая - ваша, шестая на профилактике. Все. - А директорскую задачу прервать можно? - спросил Дмитрий. - Прервать можно любую задачу почти в любой момент, - бодро ответил Токарев. - При одном-единственном условии - если на это согласен заказчик. - А если мы получим чье-то время, то сдвинуть его, как нам будет удобнее, можно? - Это можно. - Ясно. - Дмитрий потер подбородок. - А сколько просить? - Откуда мы знаем? - неуверенно пожал плечами Ольф. - Все будет зависеть от того, чем нам придется заниматься. - А все-таки? - Часов пять, не меньше... для начала. - Ну что ж, пойдем на поклон, авось не откажут. Дмитрий снял телефонную трубку и стал набирать номер. Все были уверены, что он звонит Дубровину. Чего проще? Из всех заказчиков они знали только Шумилова и Ольховского. Шумилов отпадал, а с Ольховским опять же лучше всего договорился бы Дубровин. В крайнем случае он мог бы обратиться и к Александру Яковлевичу, и тот наверняка не отказал бы - что такое несколько часов по сравнению с тремя месяцами? А Дмитрий позвонил Шумилову. - Николай Владимирович? Добрый вечер... Это Кайданов. - Здравствуйте, - не сразу отозвался Шумилов. - Слушаю вас. Дмитрий коротко изложил ему свою просьбу. О чем думал Шумилов в эти несколько секунд молчания? Удивлялся? Негодовал? Или просто растерялся от неожиданности? Может быть, ему хотелось спросить, почему Дмитрий обратился именно к нему? Шумилов ничего не стал спрашивать, отрывисто сказал: - Хорошо. Передайте трубку начальнику смены. - Благодарю, Николай Владимирович, - сказал Дмитрий и передал трубку Токареву. Тот выслушал и сказал: - Ясно. - Значит, - сказал Дмитрий, избегая изумленных взглядов Ольфа и Жанны, - мы можем в любое время получить машину? - Почти в любое. Но только шесть часов, ни минутой больше. Токарев ушел, и Ольф сказал: - А ты, однако, гусь... краснолапчатый. Что это за хитрый ход? Не мог попросить у Ольховского? - Какая разница? - с деланной небрежностью сказал Дмитрий. - Главное - машину мы получим, давайте думать, как лучше использовать ее. Итак, мы остановились на уравнениях. Что мы имеем против них? - Каким методом они решаются? - спросил Мелентьев у Тани. - Симпсона. - Грубоватый метод, - неопределенно заметил Мелентьев. - Зато самый быстрый, другие работают значительно медленнее. А точность вы задавали сами, и метод Симпсона ее дает. - А мог метод Симпсона не учесть каких-то особенностей решений этих уравнений? - спросил Дмитрий. - Вообще говоря, да, - ответил Мелентьев. - В моей практике такой случай был. Но ведь мы сами когда-то проверили оба уравнения на особенности решения и ничего подозрительного не обнаружили. - Могли и не учесть всего, - заметила Жанна. - Я тоже занималась этими уравнениями и помню, как это было. Они с самого начала ни у кого не вызывали подозрений, и проверяли мы их довольно формально. - Это верно, - согласился Дмитрий. - Тогда у нас были заботы поважнее. Может, стоит теперь пересчитать их по более точному алгоритму? Есть такие программы? - Есть, - сказала Таня. - Сейчас поищу. - И прикинь, сколько времени это займет. - Хороню. - Пожалуй, так и надо сделать, - согласился Мелентьев. - Тем более что ничего лучшего пока не видно. - Вот, нашла, - сказала Таня. - Точность почти на порядок выше, а времени это займет... - она прикинула на бумажке, - что-то около пятидесяти минут. - На оба? - Да. - А готовиться долго? - Минут сорок. - Ну что, будем считать? - спросил Дмитрий. - Да, - сказал Мелентьев. - Хоть шансы и не очень велики, но и их, по нашей бедности, отбрасывать нельзя. - Тогда я пойду, - сказала Таня. - Помощь тебе нужна? - Одного не мешало бы. - Бери любого. Таня позвала с собой Аллу Корину и ушла. - А мы давайте мыслить дальше. Там ничего нового? - кивнул Дмитрий на "Консул". - Ничего, - сказал Игорь. - В яблочко бьет. - Жаль. Еще одно землетрясение нам не помешало бы. Часа через полтора Таня принесла новые решения уравнений. Разочарование было полным. Ничего существенного, более точные решения - и только, и никаких намеков хотя бы на крошечный "пичок". И "землетрясения" не случилось - новые крестики послушно ложились на красные точки. - Что дальше? - уныло спросил Ольф. - Перекур, - сказал Дмитрий и посмотрел на Мелентьева. Тот уже давно с сосредоточенным видом рассматривал выкладки и ничего не замечал. А через несколько минут он сказал: - Кажется, проклюнулась идейка. - Ну? - сразу вскинулся Ольф. - Все четверо подозреваемых, - кивнул Мелентьев на графики, - неявно связаны с функцией Ханкеля. - А ну-ка... - Дмитрий привстал. - Вот смотрите. Связь действительно была, хотя и тщательно замаскированная. - Таня, давай сюда этого Ханкеля, - протянул руку Дмитрий, не глядя на нее, и Таня сунула ему уже раскрытую книгу. Дмитрий прочел характеристики программы и задумчиво сказал: - Формально к ней претензий как будто не должно быть, но... но... Дайте-ка минутку подумать... Дмитрий прикинул что-то на логарифмической линейке, внимательно просмотрел все графики и отложил один в сторону, подумал над ним и показал Мелентьеву: - Здесь связь с функцией Ханкеля есть? - Да. - Написать уравнение связи можешь? - Постараюсь. - А на остальных графиках эта связь есть? Мелентьев просмотрел кипу листков и неуверенно сказал: - Похоже, что нет, но ручаться не могу. Надо посчитать. - Не надо считать, - отмахнулся Дмитрий. - Здесь этой связи нет. - Почему? - Сейчас увидите. Ты пока пиши уравнение связи для этой штуки. Мелентьев стал высчитывать, а Ольф сунулся к Дмитрию: - Нашел что-нибудь? - Пока не знаю... Игорь, иди сюда. Ты у нас лучший чертежник, так что придется поработать. - Есть! - Нарисуй поточнее все пять графиков вместе, но вот эти три - с обратными коэффициентами, и все приведи к общему масштабу и отбрось константы. Делать быстренько, но не торопясь. - Слушаюсь! - Воронов даже каблуками щелкнул. - Похоже, что ты прав, - сказал Дмитрий Мелентьеву. - Именно функция Ханкеля могла подбросить нам свинью. Давайте основательно потрясем эту функцию. Не исключено, что именно она всему причиной. Таня, ты как будто говорила, что программы АЛГОЛа чаще всего врут на границах рабочих областей? - Да. - Вот с них и начнем. И уже через полчаса выяснилось, что программа действительно врет - на одной границе рабочей области ее решения значительно расходились с теоретическими. - Ну! - Ольф погрозил графику. - Теперь держись!.. Минут через сорок Дмитрия позвали к "Консулу": - Дмитрий Александрович, сюда! Это был второй пик, которого он так ждал, - почти вдвое больший, чем первый. Он даже не поместился на графике. - Ну что ж, - сказал Дмитрий, - тем лучше. И, подумав немного, сказал Мелентьеву: - Вы пока без меня поработайте, а я... - он щелкнул ногтем по наскоро набросанному графику, - этим займусь. Ольф встревоженно посмотрел на него. - Ты думаешь, еще что-то может быть? - Кто знает... Приглядеться не мешает. И Дмитрий ушел в маленькую комнату по соседству, где и просидел часа полтора в полном одиночестве. А потом пришла Жанна, принесла кофе. - Спасибо... Как у вас? - Алгоритм закончили, теперь дело за Таней. - Надолго это? - С час. Жанна открыла окно и слегка коснулась рукой его плеча: - Устал? - Немного. А ты? - Ну, я-то что... Тебе больше всех достается. - А как ребята? Жанна улыбнулась. - Ожили. Так рвутся помогать, что хоть специально для них работу выдумывай. А ты еще что-нибудь нашел? Дмитрий промолчал, вглядываясь в бумаги. - Пей кофе, а то остынет. - Сейчас... Что ты так смотришь? - Я так боялась за тебя, когда это случилось, - тихо сказала Жанна. - За меня? - Да. - А теперь? - Тоже, но уже не так... Мне уйти? - Иди. Перед проверкой пятого шага позовите меня. - Хорошо. Когда его позвали и он, войдя в "штаб", увидел оживленные, довольные лица, ему стало не по себе. "Как-то они перенесут это? Не слишком ли много потрясений для одного дня?" - Вот, - показала ему Таня новые решения. - Можно поточнее подобрать коэффициенты, но и этого достаточно. Мы подсчитали - дополнительная погрешность не больше трех десятых. - Хорошо, - сказал Дмитрий и положил листки на стол. - Можно начинать проверку? - Нет. - Нет? - удивилась Таня. - Почему? - Она ничего не даст. Результат будет тот же самый. Стало тихо. Дмитрий сел в кресло и полез за сигаретами, стараясь ни на кого не смотреть. - Что это означает? - спросил Мелентьев. - А то, - вздохнул Дмитрий, - что на пятом шаге функция Ханкеля не выходила из области верных значений. - Откуда ты знаешь? - спросил Ольф, нервно поводя головой. - Ты же не мог посчитать этого вручную. - Это не обязательно. Вот смотрите. Он показал им замысловатый график и пояснил, как делал его. Они долго разбирали его, дотошно считали узловые точки, и наконец Мелентьев сказал: - К сожалению, ты прав. - А если мы все в чем-то ошибаемся? - с надеждой спросил Ольф. - Редкий случай массовой слепоты, а? Может, все-таки пересчитать? - Считайте, - тут же согласился Дмитрий. - Чего считать, только время зря расходовать... - начал было Мелентьев, но Дмитрий остановил его: - Пусть. Двадцать минут нас все равно не спасут. Ольф сердито посмотрел на них, подумал немного и решительно сказал: - Идем, Татьяна, авось и утрем нос этим корифеям. Пришли они через полчаса, и их даже не стали спрашивать, как прошла проверка. Ольф швырнул папку с бумагами на стол и повалился в кресло. - Слушай, Димка, а давно ты эту кривульку сочинил? - он брезгливо показал сигаретой на график. - Порядком. - А почему сразу не сказал? - накинулся на него Ольф. - Чего ради мы мозги себе ломали, программу переделывали? - Ты же все равно не поверил бы, - сказала Жанна. - А, - отмахнулся Ольф. - Что я, совсем кретин? - Не кипятись, - мирно сказал Дмитрий. - Программу все равно пришлось бы переделывать. - Почему? - В конце концов функция Ханкеля должна попасть и в переделанную вами область. По моим расчетам, где-то в районе пятьдесят второй итерации. - О господи, когда-то это будет... - Завтра утром, часиков в девять, - спокойно сказал Дмитрий, взглянув на часы. - А точнее, уже сегодня. Было десять минут первого. - А что теперь делать? - робко спросил кто-то. - Ужинать. Кто как, а я хочу есть. 55 А что, если они ищут не там, где нужно? Не слишком ли он уверовал в безошибочность своей идеи? Сейчас это был опасный вопрос. Очень опасный и совершенно бесполезный - ведь останавливать эксперимент все равно уже поздно. И все-таки Дмитрий задал себе этот вопрос, хотя и заранее знал, каким будет ответ. Нет, не слишком. Да к слову "верить" такие оценки и неприменимы - можно или верить, или нет, середины быть не может. И он верил, и это была не слепая вера, а убеждение, подкрепленное сотнями страниц расчетов. Вот почему он не колеблясь решил продолжать эксперимент. Потому что прекратить его - значило бы отказаться от уверенности в своей правоте, а он знал, что этого нельзя допускать. Сомнения хороши лишь на определенной стадии исследований. Но рано или поздно в любой работе наступает момент, когда нужно сделать окончательный выбор: или - или. Или твоя идея верна - и тогда прочь все сомнения. Или неверна - и тогда надо отказываться от нее. Дмитрий знал, что многие работы не доводились до конца только потому, что такой выбор не был сделан. Он и сам прошел через это пять лет назад и очень хорошо представлял, что могло получиться сейчас, откажись он от продолжения эксперимента. Дело даже не в трех-четырех месяцах ожидания, хотя они неприятны и сами по себе, особенно для ребят. Страшнее было бы другое - сомнение, как злокачественная опухоль, неминуемо даст свои ростки. Тут же появится второе, третье, десятки других сомнений, и в конце концов этот груз оказался бы непосильной ношей для всех и для него самого тоже. И вполне могло случиться, что они так и не нашли бы ошибку. Возможно, не хватило бы данных. Или - уверенности в том, что эту ошибку вообще можно найти. А в конце концов они могли бы прийти и к мысли, что дело не в какой-то частной ошибке, а в порочности главной идеи. И это была бы катастрофа. А Мелентьев и даже Дубровин говорят, что риск слишком велик. Еще бы не велик, трудно даже представить, что будет, если эксперимент закончится неудачей. Но ведь любое исследование - всегда риск. Иногда больше, иногда меньше, но всегда! Рискуешь потерять годы в погоне за призраками, рискуешь взяться за неразрешимую проблему, рискуешь, доверяя выводам других, рискуешь тем, что задача окажется тебе не по силам... И если не быть готовым к риску, незачем вообще браться за исследования, потому что рано или поздно, а чем-то рисковать все равно придется. Но почему он так решительно отбросил возможность технической ошибки? Ведь кроме его группы в эксперименте участвовали десятки людей - конструкторы, химики, механики, он даже в лицо не всех знал. Могло, например, быть и так, что в мишенях оказались недопустимые примеси. Или неполадки в жидкостной водородной камере... Да мало ли что могло случиться в этом сложнейшем аппаратурном комплексе? Могло, конечно. Но он верил экспериментаторам. Это тоже был риск, хотя и незначительный, - на ускорителе превосходные специалисты, и технические ошибки случались там крайне редко. Оставалось одно - искать ошибки в математическом аппарате. Да и теоретически это было наиболее уязвимое место. Предварительные проверки не могли дать полной гарантии, что в условиях реального эксперимента математический аппарат сработает так же надежно, как на "тренировке". Значит, надо продолжать поиски именно здесь... Настроение у всех было отчаянное. Они исподтишка посматривали на Дмитрия, а он делал вид, что не замечает их взглядов. И тоже молчал, как они. А что он мог сказать? Какие-то банальные бодренькие слова? Ну нет... Сказал он другое: - Вот что, ребята. Покурите - и давайте-ка разбегаться. Пусть останутся человека два-три, остальные - спать. Спать?! Вот дает наш начальник. Неужели всерьез? - Я неясно выразился? - Дмитрий посмотрел на них. - Значит, спать? - спросил Лешка Савин. - Вот именно, спать. - А вы комик, Дмитрий Александрович! - брякнул Савин. - Почему же? - улыбнулся Дмитрий. - Я совершенно серьезно. Кто знает, сколько еще работы нам предстоит, и надо, чтобы вы были в форме. Хотя бы часть из вас. - Понятно, - уже серьезно сказал Савин. - А кто должен остаться? - А это уж вы сами решайте. После минутного препирательства решили, что останутся Савин и Воронов, остальные нехотя побрели в свои комнаты. - Ну а мы, - сказал Дмитрий, - давайте мыслить дальше. Соображения есть какие-нибудь? Соображений не было. Ольф, пристально вглядываясь в Дмитрия, потребовал: - Давай, вождь, выкладывай, я же вижу, что у тебя за пазухой что-то есть. Кошелек или камень? - Этого я пока не знаю. - Но что-то есть? - Да. - Валяй, - милостиво разрешил Ольф и царственным движением склонил голову. - Кто занимался проверкой уравнений на неустойчивость? - Все понемногу, и ты тоже, кстати. - Я помню. - А что именно тебя интересует? - Все. Ольф с сомнением посмотрел на него и стал рыться в бумагах, приговаривая: - Ето мы ш-шас, кашатик, в один момент шпроворим... Ольф дурачился, гримасничал, по-старушечьи пришепетывал и держался гораздо спокойнее, чем раньше. Через минуту он подал Дмитрию бумаги и небрежно заметил: - По-моему, это не та степь. - Та не та, а съездить в нее не мешало бы. Ты что думаешь? - обратился Дмитрий к Мелентьеву. Тот неопределенно пожал плечами: - Смотри сам... Я просто не вижу, что там может быть. Мы же тогда все проверили. Дмитрий посмотрел на Жанну - взгляд у нее был откровенно беспомощный. - А какие у тебя основания подозревать неустойчивость? - спросил Мелентьев. - Довольно слабые, - признался Дмитрий. - А навело меня на эту мысль вот какое соображение: оба выброса - с изрядной, правда, натяжкой - почти симметричны относительно этого изгиба. Смотрите... - Ничего себе "почти", - недовольно заметил Ольф. - Натяжка-то чуть ли не полета процентов. - Не полета, а всего около тридцати. - Уже подсчитал? - Да, прикинул... Натяжка, конечно, недопустимая, если бы не одну обстоятельство: из двух уравнений симметрично только одно, вот это, - он показал, - относительно тау. - Ну и что? - наморщил лоб Мелентьев. - А то, что эти тридцать процентов могут объясняться вкладом второго уравнения. Мелентьев молча придвинул к себе листки и стал что-то писать. Ольф и Жанна смотрели на уравнения, и Ольф наконец сказал: - Не понимаю, почему так может быть. - А ты смотри на те переменные, которыми отличаются уравнения. По моим подсчетам, тэта и кси во втором уравнении должны давать больший вклад в суммарный рост функции, чем сигма и пси в первом. Этим и может объясняться несимметричность выбросов. - Доводы действительно шаткие, - сказал Мелентьев, - но в этом что-то есть. - Ну, допустим, вы правы, - сказал Ольф. - Но тогда почему эта неустойчивость не обнаружилась при проверке? - Чего не знаю, того не знаю... С каким шагом проверялись уравнения? - Одна сотая, - сказала Таня. - Ольф говорил, что это даже меньше, чем нужно по вашим теориям. - А наша теория гласит, что достаточно восемнадцати тысячных, - хмуро пробурчал Ольф. - Вот, смотрите сами. - Смотреть не будем, - взглянул на него Дмитрий. - Я и не сомневаюсь, что все сделано правильно... по теории. - Что, теория неверна? - А ты этого не допускаешь? - Этими методами проверки пользуются уже десятки лет. - Но и группы неустойчивых уравнений постоянно расширяются, - вмешался Мелентьев. - Так же, как, впрочем, и методы проверки. - Так что, попытаемся здесь? - спросил Дмитрий. - Попытка не пытка, - неопределенно сказал Ольф. - Надо сделать, - решительно поддержал Дмитрия Мелентьев. - Чует мое сердце, что тут мы кое-что выудим. - Ну, еще бы, - поддакнул Ольф. - Например, кильку. Или тюльку. Бирюльку. Сюсюльку. - Ну, хватит! - прервал его Дмитрий. - Так что, поедем в эту степь? - Поехали, Матильда. - Ольф потянулся и пропел: - Эх, да погоняй коней ретивых, черны гривы по ветру... - Он на минуту запнулся и закончил: - Эх, да нам начхать на все заливы, мы поедем в степь вон ту... Експромт. Собственного сочинения. - Оно и видно, - неодобрительно покосилась на него Жанна. Ольф продолжал дурачиться: - Все бы тебе хиханьки, все бы тебе хаханьки, а как времечко придет - будут тебе оханьки... Ымпровызацыя. - У тебя еще что-нибудь есть? - спросил Дмитрий. - У меня? Сколько угодно... - Он на секунду задумался и выдал: Неустойчивость Мы - настойчивостью! Мы - разбойничий Раз... - ...а дальше нецензурно. - Перестань дурака валять, - сердито оборвала Жанна. Но Ольфа это не смутило. - Хоть бы посмеялись, что ль, - возмутился он. - Чудаки! Ведь пять граммов смеха заменяют килограмм мяса... Все, молчу, молчу. - Он испуганно втянул голову в плечи под взглядом Жанны и аккуратно, как первоклассник, сложил на столе руки и с серьезной, вытянувшейся физиономией уставился на Дмитрия, с безмерным почтением в голосе проговорил: - Мэтр, я весь внимание... Таня зашлась в приступе смеха, не выдержала и Жанна. Дмитрий, сам едва сдерживаясь, чтобы не рассмеяться, сказал Ольфу: - Слушай, убирайся отсюда. Иди погуляй минутку, а то мы не остановимся. Ольф сокрушенно покачал головой и с обидой прошамкал - у него даже рот как будто по-старушечьи провалился: - Людям всю жизнь добро делаешь, а оне, неблагодарные, на улицу выгоняют, корки хлеба им жалко... Он с трудом поднялся - казалось, что вот-вот развалится прямо на глазах, - и зашаркал к двери. - Ой, не могу, - застонал Савин, и весь "штаб" еще минуты две сотрясался от хохота. И только стук "Консула", выдавшего результаты очередной итерации, привел их в себя. Вернулся Ольф, по-настоящему серьезный, деловито сообщил: - Первое отделение концерта окончено... Ну-с, что мы будем делать со своими подозрениями?. - Давайте подумаем, - сказал Дмитрий. - Программа проверки на неустойчивость сохранилась? - Конечно, - сказала Таня. Она явно избегала смотреть на Ольфа, и уголки ее губ подозрительно подрагивали. - Шаг изменить сложно? - Ну, это пустяки. - Тогда давайте его дробить. - На сколько? - На сколько? - задумался Дмитрий. - Этого я не знаю... А ширину пиков нельзя измерить? Таня, не задумываясь, сказала: - Очень сложно. Надо новую программу составлять. - Тогда решайте сами, я в этом не очень-то разбираюсь. - Надо взять сразу одну тысячную, - предложил Мелентьев. - Ловить, так наверняка. - Это займет много времени, - сказала Таня. - А именно? - Сейчас прикину. Таня подсчитала на бумажке и с сожалением вздохнула: - Часов восемь, не меньше. - А сколько у нас осталось? - Меньше четырех. - Можно, конечно, увеличить шаг, - сказал Мелентьев, - но нежелательно. - Будем просить у Ольховского? - предложил Ольф. - Подождите, - сказал Дмитрий. - А нельзя ли попытаться сначала выделить наиболее подозрительные участки? Они же наверняка найдутся. - А это идея, - подхватил Мелентьев. - Давайте-ка прикинем. Минут через сорок они отобрали три таких участка. Таня сказала, что для их проверки хватит и трех часов. - Тогда - с богом, - сказал Дмитрий. - А с какого начинать? - С любого. Какой больше понравится. Или не понравится. А мы пока вздремнем, - предложил Дмитрий и устроился в кресле. - А, корифеи? "Корифеи" не удостоили его ответом - до сна ли тут? И очень удивились, увидав, что Дмитрий и в самом деле заснул. "Корифеи" переглянулись, Мелентьев только головой покачал, Жанна вздохнула, а Воронов вполголоса сказал: - Вот нервы у нашего вождя... 56 Дмитрию снилось землетрясение. Он видел себя, сидящего в кресле, среди высокой каменной пустыни, мощные подземные толчки сотрясали его, камни угрожающе дыбились, медленно двигались, с грохотом сталкиваясь друг с другом, кресло скрипело, ноги мелко подрагивали. "Асса!" - вдруг взревело откуда-то сверху, и "вождь" проснулся и понял причину землетрясения. Причиной могла быть только победа. Победа заставляла неистовствовать Ольфа и Лешку, они заняли середину "штаба" и отплясывали какой-то немыслимый танец. Твист, чечетку, шейк? Всего тут хватало - Даже, пожалуй, пляски святого Витта. Ольф плясал стремительно, его руки и ноги образовывали живой, неуловимо мелькавший клубок, взрывавшийся хлопаньями и дробным перестуком каблуков. Лешка, как видно, вообще не умел танцевать. Его огромные туристические ботинки с блестящими подковами неутомимо грохали в пол, словно пытались проломить его, и в такт этим слоновьим па плясали стаканы на столе и пустые бутылки. Мелентьев курил и улыбался, Таня беззвучно давилась хохотом, Воронов пил воду прямо из графина и косил веселым блестящим глазом на танцующих. - Асса! - снова взревел Ольф, заметив, что Дмитрий проснулся, и кинулся к нему. - Лешка, подымай! И не успел Дмитрий сообразить, что они собираются делать, как Ольф и Лешка схватили его кресло и вздернули вверх. Дмитрий спрыгнул и молча покрутил пальцем у виска. - Димка! - орал Ольф. - Эввива! Банзай! Ты гений! Мецтакахубербиллер! Пик-то вот он, аззакатандер! Точно такой же, как на графике! М-ма! - Ольф смачно облобызал лист с решением и сунул Дмитрию. Тот посмотрел на решение и спокойно сказал: - Вот и отлично, можно ехать дальше. - Кретин! - завопил Ольф, трагически воздев руки к потолку. - Растакудыттер! Тебя в паноптикум, в долговую яму, в невесомость, в разбазараздер! Можно! Нужно! Должно! Других слов ты не знаешь?! Гр-р-ры-ы! - зарычал Ольф, не в силах выразить свое возмущение. - Уз-зы его! Смотрите на его рожу! Это же покойник! Покойник! Отстойник! Аб-бр-ре-виатур-р-ра! - даже зубами заскрежетал Ольф. - Дайте ему воды, - улыбнулся Дмитрий. - Воды?! - рассвирепел Ольф. - Водки! Спирту! Нефти неочищенной! Мазут! Где мазут, дайте сюда мазут! Я буду лакать его, ать, мать, бать! Лешка тем временем тихонько направился к двери, но Дмитрий остановил его: - Ты куда? - Так... это самое, Дмитрий Александрович... ребятам надо сказать. - Подожди. - Они же все равно не спят. - Да что ты слушаешь этого параноика! - вышел из себя Ольф. - Гони что есть духу! Пусть рвут сюда сломя голову! Головы новые привинтим! Дуй, валяй, бей! Но Лешка уже и так выскочил в коридор, а Ольф плюхнулся в кресло и шумно вздохнул: - Фу, мать моя владычица... А в самом деле, дайте-ка водицы испить. Но графин был пуст. Ольф изумленно повертел его в руках и захохотал: - Он же только что полный был! Ворон, ты что, все выхлебал? - Да вроде бы, - неуверенно поморгал длинными девичьими ресницами Воронов. - Вот это финт, я понимаю... Вот это жажда... Ольф вдруг заметил Жанну, сидевшую в уголке, и осекся. Медленно поднялся с кресла и пошел к ней: - Жан, да ты что, никак плачешь? А ну-ка... Он легко поднял Жанну вместе со стулом и вынес на середину комнаты. - Вот она, возьмите ее за рупь двадцать. Все радуются, а она плачет! - Я тоже... от радости, - сквозь слезы улыбнулась Жанна. - Ну, это другой коленкор... А вот и наше племя несется. Вождь, приготовиться! "Племя" действительно неслось сломя голову. Оно, сотрясая двери, с грохотом влетело в "штаб" и окружило Ольфа, размахивающего листом с решением, как знаменем. - Братья славяне! - орал Ольф. - Мы спасены! Аллилуйя! Осанна! И хотя трудно им было что-то разглядеть на этом листе, да и не просто разобраться в густой вязи цифр, но они уже знали от Савина, что ошибка найдена, а вид Ольфа подтверждал это лучше всяких слов. И они толкались вокруг него, смеялись; но шум этот как-то уж очень быстро стал прекращаться - и совсем затих. И чей-то неуверенный голос спросил: - Дмитрий Александрович, это правда? - Что? - Дмитрий поднял голову - он небрежно перебирал листки на столе, искал что-то. - Что нашли ошибку? - Да. Они почему-то продолжали молча смотреть на него, и Дмитрий шутливо спросил: - А что вы так смотрите? Может, у меня нос в чернилах? Рассмеялись, но не слишком энергично, и стали рассаживаться. - Давайте думать, как убирать неустойчивость, - сказал Дмитрий и посмотрел на Мелентьева. - Как думаешь, это сложно? - Не очень. За час справимся, - уверенно сказал Мелентьев. - У меня уже есть мыслишка. "Мыслишка" Мелентьева попала в точку - проверка на машине показала, что неустойчивость исчезает. - Ну что ж, - сказал Дмитрий, - пересчитаем, благословясь. Ольф, ухватившись за его последнее слово, тут же принялся благословлять Таню, Он осенил ее широким крестом и с чувством сказал: - Отыди, женщина, в свое предназначение и принеси нам весть добрую, великую, благостную. Мир с великим и невозможным нетерпением ждет тебя... И мир дождался. В машинный зал их не пустили - там были только Ольф и Таня, - и они ждали в коридоре перед дверью. И когда дверь наконец открылась и показалась Таня, а за ней и Ольф, держа поднятый вверх большой палец, кто-то шепотом сказал: - Ура. И тихо повторили за ним: - Ура. И кто-то в одиночестве закончил: - Ура. И второй пик после пересчета исчез - как и не бывало его. Когда они стояли вокруг кульмана и смотрели, как Дмитрий наносит его на график, Костя Мальцев с изумлением сказал: - Братцы, а ведь излом тоже получился... Смотрите! Об этом главном, ради чего проводился эксперимент, они совсем забыли - неустойчивость заслонила все. И сейчас, не веря себе, смотрели они на два крестика, круто изогнувших плавную до сих пор кривую. - А кто наносил их на график? - спросил Полынин. - Я, - сказал Дмитрий. - А почему же сразу не сказали? - даже рассердился Мальцев. - Опасался за целость перекрытий, - неловко попытался отшутиться Дмитрий, но шутку не поддержали, и он подосадовал на себя: "Надо было сказать... Что они так смотрят? Обиделись?" Были в их взглядах и обида, и недоумение, и - как ни странно - что-то вроде жалости и сочувствия к нему. Эта жалость явственно промелькнула в глазах Игоря Воронова - он сразу отвел глаза, когда Дмитрий посмотрел на него, - а Дина Андреева прикусила губу и с таким страдальческим непониманием глядела на него, что Дмитрий окончательно смешался: "Почему они так?" Майя Синицына боязливо спросила: - Дмитрий Александрович, а теперь... все в порядке? - Конечно, - чуть-чуть удивился Дмитрий. - Вы же сами видите. - И никаких... неприятностей не будет? - Думаю, что нет. Самые сложные этапы уже закончились. Так что можете спокойно дожидаться конца... и веселиться. Но они и не думали веселиться. То ли израсходовали все веселье на победу над неустойчивостью, то ли что-то останавливало их. Может быть, его непонятное, ничем не объяснимое равнодушие к успеху? Потом Жанна говорила ему: - Ты знаешь, почему я тогда заплакала? Нет, не от радости. Я посмотрела на тебя и подумала, что у тебя что-то случилось. Это было так неожиданно... Хотя Ольф как-то и говорил мне, что ты не любишь показывать свою радость, но ведь тут другое было. А потом, когда ребята увидели, что излом получился, они просто не могли понять, почему ты сразу не сказал им и совсем не радуешься этому. По-моему, они до самого конца эксперимента думали, что ты что-то скрываешь от них, потому и сами не очень-то обрадовались. Глядя на тебя, никак нельзя было подумать, что все самое трудное позади. - Что, такой несчастный вид был у меня? - Не несчастный, конечно, а... неестественный, что ли. Я не знаю, как сказать. Во всяком случае, все поняли, что у тебя что-то неладно. И сначала думали, что это относится к эксперименту. То есть мне так кажется, - сказала Жанна и посмотрела на него так, словно ждала его объяснений. Дмитрий промолчал. 57 А был ли он рад успеху? Конечно. Но его радость не шла ни в какое сравнение с радостью других. Дмитрий сам в первую минуту удивился этому и тут же нашел объяснение: а чего особенно прыгать-то? Случилось то, что и должно было быть. Но ведь другие прыгали... Еще раньше, когда узнали о том, что удалось найти ошибку. А ведь это еще и не было успехом - и все-таки они прыгали, кричали, танцевали, даже - он вспомнил Жанну - плакали... Или все дело в том, что он несравненно больше их был уверен в успехе? Чепуха какая-то... Он не стал слишком раздумывать об этом. Но реакция группы на его поведение озадачила Дмитрия. Он видел, что даже Мелентьев не скрывает своего удивления. А во взглядах Ольфа и Жанны была явная тревога. "Вся рота шагает не в ногу, один поручик шагает в ногу", - усмехнулся Дмитрий, но тут же погасил усмешку и нарочито будничным тоном сказал, ломая неловкую тишину: - Сварите кто-нибудь кофейку, что-то устал я. Он действительно очень устал и вялой походкой пошел к креслу. Пусть думают, что все дело в этом. Но они не очень-то поверили ему. То есть не тому, что он устал, - не поверить этому нельзя было, - а что все дело только в усталости, и тревожились за исход эксперимента. А он больше не подходил к кульману и даже не спрашивал о результатах. Но и эта уверенность воспринималась теперь, пожалуй, тоже как равнодушие. Они не понимали его. Утром Дмитрий позвонил Дубровину и коротко рассказал о том, что было. - Поздравляю, - сказал Дубровин. - Спасибо. - А что это голос у тебя... осенний? - Да так... - Теперь, насколько я понимаю, самое страшное позади? - Как будто. - Не слышу должного энтузиазма... Устал, что ли? - Да. - Постарайся уснуть. К концу приеду. Передай всем мои поздравления. - Хорошо. Дмитрий положил трубку и сказал: - Алексей Станиславович шлет вам свои поздравления. - И, глядя на сразу оживившиеся лица, добавил: - Теперь, надо полагать, вы немного успокоитесь? - Идите спать, Дмитрий Александрович, - сказал Воронов. - Пойду, - тут же согласился Дмитрий. И он ушел к себе в кабинет. На диване кем-то заботливо были положены подушка, аккуратно свернутый тяжелый плед, рядом, на стуле, стояли бутылки с лимонадом и нарзаном, до блеска вымытая пепельница, лежали сигареты и спички. А на столе - цветы. От неожиданной этой заботливости Дмитрий почувствовал себя неловко. "Ну, это уже зря", - подумал он и оглянулся: ему показалось, что по коридору кто-то тихо прошел. Он лег и быстро уснул. Разбудил его Дубровин. Дмитрий, поднимаясь, качнулся тяжелой головой вперед, отвернул лицо от яркого света за окном. - Нехорошо спишь, - сказал Дубровин. - Дергаешься весь, стонешь... Снилось что-нибудь? - Не помню, - пробормотал Дмитрий и осторожно провел руками по лицу - почему-то болели глаза и лоб. - Иди умойся, - сказал Дубровин. - Сейчас... Вы были там? - Да. Все в порядке. Осталось пять итераций. - Так мало? - Да ведь уже первый час. - Дубровин внимательно посмотрел на него. - Когда ты лег? - Часов в семь, что ли, - неуверенно сказал Дмитрий. - Двадцать минут восьмого ты звонил мне. - Разве? Значит, позже. - Ладно, иди умывайся. Дмитрий нетвердыми шагами - после тяжелого сна его покачивало - пошел в туалет, сунул голову под кран и долго держал так. От холодной воды боль внутри лба улеглась, но поворачивать глаза было все еще трудно. Он посмотрел на себя в зеркало - белки налились кровью, взгляд был мутный. "Заболеваю, что ли? - огорченно подумал он и вздохнул. - Как некстати..." Когда он вернулся, Дубровин окинул его пристальным взглядом и сказал: - Надо бы тебе врачу показаться. - Здоров я, - буркнул Дмитрий, открывая бутылку с лимонадом. - Вы будете? - Нет. Дмитрий выпил и жадно затянулся сигаретой. Дубровин продолжал бесцеремонно разглядывать его и неодобрительно качнул головой. - Все-таки сходи, пусть посмотрят тебя. - А, - отмахнулся Дмитрий, но Дубровин рассердился: - Не акай, ноги не отвалятся. Твое геройство никому не нужно. И не заставляй меня еще раз напоминать тебе об этом. Помолчали. Дубровин, постукивая пальцами по столу, нерешительно сказал: - Надо бы побыстрее обработать и подготовить публикацию, но с этим, в случае чего, и без тебя справятся. Так что, если скажут, чтобы ехал куда-нибудь, - поезжай. - Да куда мне ехать? - с досадой сказал Дмитрий. - Закончим все, дождусь Асиного отпуска - тогда и поедем. - А врачу все-таки покажись. Сейчас. - Я уже сказал - схожу, - с раздражением повел плечом Дмитрий. - Да и с чего вы взяли, что я так уж нуждаюсь в этом? Просто скверно спал - только и всего. - Нет, не только, я вижу... Да и другие не слепые. - Уже накапал кто-то? - Экий ты... - Дубровин поморщился. - Кое-кого очень беспокоит твое состояние, и я могу только приветствовать такое беспокойство. - Я пока еще вполне вменяем, и хватит об этом, - сердито сказал Дмитрий, прикидывая, кто мог нажаловаться Дубровину: Ольф, Жанна? Наверняка кто-то из них. Не Ася же, конечно, - она никогда не вмешивалась в его дела, связанные с работой. (А во что она вообще вмешивается?) - Хватит так хватит, - согласился Дубровин и, улыбаясь, спросил: - А знаешь, с кем я приехал сюда? - С кем? - безразлично осведомился Дмитрий. - С Шумиловым. Дмитрий удивленно взглянул на него: - А что ему понадобилось здесь в воскресенье? - Не знаю, - уклончиво ответил Дубровин. - Он позвонил мне утром и спросил, не знаю ли я, как у тебя обстоят дела. Я сказал, что все в порядке, и нельзя сказать, чтобы это его огорчило. Скорее наоборот... - Даже так, - невнятно сказал Дмитрий. - А когда я сказал, что собираюсь поехать к тебе, он предложил подвезти. - Дмитрий промолчал, и Дубровин продолжал: - По-моему, он хочет поговорить с тобой. Как ты на это смотришь? - Вообще-то надо бы... Он у себя? - Да. - Пойти сейчас? - Как хочешь. Дмитрий подумал немного - и отказался: - Нет, потом. - Ну, пошли тогда к ребятам. В "штабе" была атмосфера будничной усталости - дремали в креслах, вяло переговаривались, лениво дымили сигаретами, позевывали. Теперь, кажется, уже все были уверены в успехе эксперимента. Дмитрий подошел к кульману. Кривая строчка синих крестиков цепочкой куриных следов послушно тянулась за красными точками. Оставалось всего три итерации. Вообще-то говоря, вполне можно было обойтись и без них. Дмитрий предлагал брать всего шестьдесят точек, продолжительность эксперимента сократилась бы на два часа, но его не поддержали - ни свои, ни в Ученом совете. Избыточная защита - так это называется. Или - защита от "дураков". "Дураки", а точнее, просто чересчур осторожные люди могли оказаться везде. Приходилось на всякий случай защищаться от них. Тихо подошла Жанна, молча встала рядом с ним - и вдруг легонько погладила его по руке. Дмитрий улыбнулся ей и спросил: - Устала? - Очень. А ты спал? - Как младенец. 58 И вот сейчас, когда его спросили, как он спал, и все почему-то смотрели на него, словно им очень важно было знать это, - не смотрела только Ася, она разделывала курицу, - он чуть не сказал: "Как младенец". Но, взглянув на Жанну, сказал другое: - Нормально. - И скомандовал на другой конец стола: - А ну, наливайте там! - Да налито уже! - Тост, Дмитрий Александрович! - Тост! - требовало застолье. - Тосты по части Ольфа, - отмахнулся Дмитрий. - Он вам сейчас такое загнет, что полдня будете разбираться, что к чему. - Ах так! - рассердился Ольф. - Тогда назло тебе ничего не буду загибать. Сам говори, посмотрим на твое ораторие! - И я не буду. - Нет, Дмитрий Александрович, тост! - Не умею я, так пейте. - Тост! - Ну хорошо, - сдался Дмитрий. - Всего три слова. За нашу удачу! И он торопливо выпил, забыв чокнуться. За столами недовольно зашумели: - Мы не чокнулись! - Так не пойдет! - Налейте ему еще! - Вот недотепа! - ругнулся Ольф. - Да закуси хоть! - Я же говорил вам - не умею, - расстроился Дмитрий, глядя, как ему снова наливают. - Сами говорите. - Можно мне? - сказала Майя - Можно! - Давай, Майя! - Реки, богиня плодородия! Майя вышла из-за стола и зашептала что-то на ухо Асе. Та, улыбаясь, кивнула. Майя подошла к Дмитрию, стала рядом и повернулась к столу. - Я предлагаю выпить... конечно, и за нашу удачу, но в первую очередь за того, кому мы обязаны ей... За вас, Дмитрий Александрович! Майя поставила рюмку на стол - и вдруг обняла Дмитрия и поцеловала его. - Браво, Майка! - Вот это тост! - Молодчина! - За вас, Дмитрий Александрович! Тянулись через стол руки; гремя стульями, вставали из-за дальнего конца стола, шли к нему, тонко звенели рюмками: - Будьте здоровы, Дмитрий Александрович! - Многая лета! - За вас! Смотрели на него признательными, почти влюбленными глазами, говорили добрые, ласковые слова. Он, растерянно улыбаясь, молча выпил, постоял, крутя рюмку в пальцах; кто-то взял ее у него, поставил на стол. - Да-да, - почему-то сказал Дмитрий, оглядывая всех, и, торопливо нашарив спинку стула, сел, быстро сказал: - Да садитесь вы, ешьте, а то опьянеете. - Сегодня можно, - засмеялся Савин. - Сегодня все можно! - Атлеты, налетай! Налетели атлеты, только сейчас сообразив, что изрядно проголодались. Неверными от усталости и водки движениями тыкали вилками, толкали друг друга локтями - сидели тесно, в ход пошли даже детские стульчики из квартиры Ольфа - и говорили: - Хорошо-с! - Особенно после рюмашечки. - А что это мы, братцы, так окосели? - И вообще - хорошо-с! - Смени пластинку, Савва. - Братцы, а ведь отпуск скоро! - Не торопись, коза, в лес, все твои волки будут. - Надо еще обработать все. - А долго это? - Не знаю. - Недели три, наверно. - Надо у Дмитрия Александровича спросить. Дмит... - Тихо, горлопан! Дай человеку поесть. Успеешь, все узнаешь. - Тоже нашел когда спрашивать. - А что, если всем вместе поехать? - Идея! Только не на паршивый юг. - Лиса, на скатерть ляпаешь. - Дина, дай селедочки, жажда одолела. - Слушай, братва, а Дмитрий Александрович что-то очень уж невеселый. - Устал... - Да нет, не то. - Да, тебе бы так... Мы, как щенки, повизгивали, а он... - Да не о том я. - Не лезьте вы к нему. - Нет, братцы, что ни говори, а с начальником нам дико повезло. - Это уж точно. - Не дай бог, если бы Мелентьев был. - Я бы с ним и дня работать не стал. - Да куда бы ты делся? Работал бы как миленький. - Тише вы! Услышит. - Пусть услышит. - А ведь он остановил бы эксперимент. - Это уж как пить дать. - А ты на его месте не остановил бы? - Ну, я... Не обо мне речь. Дмитрий Александрович не остановил же. - Так то Дмитрий Александрович... Нам до него ехать да ехать, пахать да пахать. - Ольф говорил, что на эту идею он еще в университете наткнулся, на втором курсе... - На третьем. - Все равно. А что ты умел на третьем курсе? - Тихо, Дмитрий Александрович будет говорить! - Просим! - Да тише вы! Он действительно хотел говорить. Встал и, дождавшись тишины, медленно заговорил: - Благодарю за все добрые слова, сказанные в мой адрес, но не могу принять их на свой счет... - Так не пойдет! - А то снова придется повторить! - Да тише, охломоны, дайте сказать! - ...не могу принять их на свой счет, - повторил Дмитрий. - Возможно, не все из сидящих здесь знают, что судьба нашей работы в самом зародыше висела на волоске, и тем, что этот волосок не оборвался, да и вообще - самим существованием нашей группы мы обязаны одному человеку, сидящему здесь. Человеку, которого я считаю своим учителем и чья неизменная поддержка не раз спасала нас от тяжелых неприятностей. Вы этой поддержки непосредственно ощутить не могли, но, поверьте, она была так велика, что... В общем, как вы, наверно, уже догадались, я предлагаю выпить за Алексея Станиславовича. За столом неистово захлопали и потянулись к Дубровину: - Алексей Станиславович, ваше здоровье! Дубровин постучал вилкой по бокалу и встал: - Ну что ж, друзья, приятные речи приятно слышать. С вашего позволения, мне придется ограничиться этой бледной водичкой... - Он поднял бокал с нарзаном. - С удовольствием и благодарностью принимаю ваш тост, но сначала позвольте мне сказать несколько слов... Я действительно с самого начала, когда вас здесь еще и не было, - а говорю я в основном для вас, мои молодые коллеги, - наклонил голову Дубровин, - помогал Дмитрию Александровичу в его работе. И сейчас, когда эта работа закончена, мне приятно сознавать, что мои усилия вознаградились сторицей... Еще раз поздравляю вас со столь успешным началом вашей научной деятельности. Поверьте, очень немногим удается начинать так внушительно... - Дубровин переждал взрыв радостного гула и продолжил: - Дмитрий Александрович только что говорил о моих заслугах и совершенно справедливо заметил, что вы не могли непосредственно ощутить моей поддержки. Это, так сказать, наши внутренние счеты, и сводить их - наше личное дело... Засмеялись, захлопали, Дубровин улыбнулся и продолжал: - Должен сказать, что мой друг - а я считаю Дмитрия Александровича не столько своим учеником, сколько другом, товарищем по работе, - явно преувеличил мои заслуги. Я при всем желании не мог оказать ему столь внушительной помощи, как это можно заключить из его слов. Моя помощь имела в основном административный характер... - И моральный, - вставил Дмитрий, - Пусть так... Но все, что касается чисто научной стороны этой работы, - целиком ваше. А уж вам лучше судить, кто что сделал. Это уж ваши счеты, и лавры извольте делить сами... Очень не хотелось им расставаться, но время шло к двенадцати, и они разошлись. Дмитрий, не раздеваясь, прилег на диване, решив дождаться, когда Ася уберет на кухне и постелет. Но так и уснул одетым. Проснулся среди ночи, прошел в ванную и долго пил воду прямо из-под крана. Ася спала. Дмитрий постоял немного у ее постели и снова лег на диван. Раздеваться не хотелось, да и смысла не было - Асе через полтора часа вставать. Но когда он проснулся, Аси уже не было. Не было даже записки. 59 Потом их поздравляли. Как говорил Ольф - оптом и в розницу... Самым значительным, конечно, было красочное поздравление от имени директора и Ученого совета, вывешенное у входа в институт на специальной доске. Такой чести удостаивались не многие. Потом стали приходить телеграммы из Москвы, Дубны, Новосибирска - от бывших однокурсников, от Калинина, от деканата физфака. - Как это они так быстро узнали? - недоумевал Дмитрий, разглядывая телеграфные бланки. - Наверно, Дубровин сообщил, - предположил Ольф. Дубровин на вопрос Дмитрия хмыкнул и уклончиво ответил: - Да кое-кому действительно говорил... - И уже серьезно пояснил: - Сообщение о вашем эксперименте было включено в "Экспресс-информацию". Так что я тут ни при чем. - А кто же составлял его? - Ваш покорный слуга. Вы недовольны? Кстати, у врача ты был? - Нет. - Почему? - Некогда. - Ах вот как, некогда... - Дубровин посмотрел на него, снял телефонную трубку и стал набирать номер. - Ну что ж, если тебе очень некогда... Олег? Здравствуй. Да, Алексей. У меня к тебе просьба. Надо посмотреть одного молодого человека. Кайданов, Дмитрий Александрович, я как-то говорил тебе о нем. Когда? Хорошо. Потом позвони мне. - Дубровин положил трубку и, сердито глядя на Дмитрия, сказал: - Завтра к пяти в тридцать четвертый кабинет; к Олегу Константиновичу Грибову. В регистратуру обращаться не нужно. Человек он деликатнейший, так что советую быть с ним пооткровеннее. Запомнишь или записать? - Запомню, - буркнул Дмитрий и уныло подумал, глядя на Дубровина: "Придется идти..." Увидев на двери тридцать четвертого кабинета табличку с надписью "психоневролог", Дмитрий рассердился на Дубровина и уже повернулся, чтобы уйти, но, подумав о том, что придется снова объясняться с Дубровиным, постучал в дверь, заранее решив, что ни в какие откровения с Грибовым пускаться не станет, будь тот человеком хоть трижды деликатнейшим. Но Грибов, тщательно осмотрев и выслушав его, стал задавать вопросы самые обыкновенные. Дмитрий нехотя отвечал на них, сумрачно смотрел перед собой в стол, готовый тут же пресечь всякие попытки вызвать его на откровенность. Но Грибов, видимо, понял его и, помолчав, сказал: - Мне хотелось бы задать вам еще несколько вопросов, но, похоже, вы не склонны отвечать на них. Ну что ж, отложим пока... - Пока? - Дмитрий поднял на него глаза. - Что значит пока? Грибов, тщательно подбирая слова, мягко заговорил: - Пожалуйста, не волнуйтесь, я не собираюсь выпытывать у вас то, о чем вы сами не захотите говорить. Но ваше состояние... - А что мое состояние? - перебил Дмитрий. - Вы считаете, что я болен? - Несомненно, - уверенно сказал Грибов. - Чем же? - сузил глаза Дмитрий. - Пока что ничего серьезного, но если немедленно не начать лечиться... - Чем я, по-вашему, болен? - нетерпеливо переспросил Дмитрий. - Во-первых, вы явно переутомлены... Вам, насколько мне известно, приходится много работать? - Допустим... А во-вторых? - Есть и во-вторых. Депрессия, которая одним переутомлением необъяснима. - Чем же она, по-вашему, вызвана? - Не знаю. И вряд ли узнаю, если вы не захотите мне помочь. - Ну хорошо, - с усилием сказал Дмитрий. - Какие вопросы вы мне хотели задать? Грибов испытывающе посмотрел на него. - Для вас они, возможно, будут не слишком приятны, и если не хотите отвечать - не насилуйте себя. Разговор имеет смысл только в том случае, если вы будете откровенны. - Спрашивайте. - Какие у вас отношения с женой? Дмитрий помолчал и, избегая взгляда Грибова, сказал: - Пожалуй, я и в самом деле не готов к такому разговору. - Хорошо, оставим, - сразу согласился Грибов. - А вы сами... ничего не хотите сказать мне? - Нет. - Дмитрий Александрович, поверьте, что я хочу вам помочь. И не только потому, что Алексей Станиславович так озабочен вашим здоровьем. К сожалению, для опасений у него есть все основания. Естественно, что вы не хотите считать себя больным и надеетесь сами справиться со своим состоянием. Но это удается далеко не всегда и не всем. Депрессия, случается, принимает крайне тяжелые формы и, если не принять никаких мер, может надолго вывести вас из строя. - Что вы предлагаете? - По возможности ничего не скрывать от меня и постараться откровенно рассказать о том, что вас угнетает. Не сейчас, я уже сказал, что не настаиваю на этом. Но, может быть, со временем у вас появится такое желание - тогда, прошу вас, придите ко мне, и мы вместе попытаемся разобраться... - Хорошо, - нетерпеливо сказал Дмитрий. У него было одно желание - поскорее уйти. - А пока, - продолжал Грибов, - непременно сократите ваши нагрузки. Лучше всего уехать куда-нибудь, отключиться от всех забот и как следует отдохнуть. - Сейчас не могу, - сказал Дмитрий, решив не упоминать о том, что работает он сейчас и без того немного. - Как знаете. Приказывать не могу, а советовать... советую настоятельно. Это в ваших же интересах. - Разумеется. Кончилось все тем, что Грибов прописал ему таблетки и Дмитрий, пообещав "зайти как-нибудь", ушел, удрученный разговором. Он и сам чувствовал, что заболевает. Тяжело и неохотно просыпался по утрам, уезжал в институт и сразу шел к себе в кабинет, но еще долго не мог заставить себя взяться за работу. Сначала к нему шли с вопросами, предложениями, ждали от него совета, а он порой никак не мог понять, что от него требуется. Потом хождения как-то сразу прекратились, - видимо, кто-то подсказал, что его лучше оставить в покое. И если и заходили, то лишь спросить, не пойдет ли он обедать, приносили кофе, - и на долгие часы он оставался один. И вечерние собрания в его квартире тоже как-то сами собой прекратились. Ольф и Жанна по-прежнему заходили, но ненадолго, сказать или спросить что-то нестоящее, не относящееся к работе. Все чаще охватывали Дмитрия приступы глубокой и острой тоски, накатывавшейся вдруг, беспричинно, - и несколько раз он ловил себя на том, что ему почему-то хочется плакать. Неотвязно мучили воспоминания - и почему-то все больше печальные, горькие: мать, Ольга... К приездам Аси он как-то пытался взбодриться, заранее глотал таблетки, приходило обманчивое успокоение, а вместе с ним вялость и сонливость. Но Ася, кажется, ничего не замечала, - да и сама она была измучена работой настолько, что большую часть времени проводила в постели. И оба инстинктивно избегали даже намеков на какой-нибудь значительный разговор. "Почему так?" - поразился однажды Дмитрий, заметив, что уже полчаса бездумно стоит у окна, смотрит на темное холодное небо за стеклами - лето выдалось на редкость скверное, - и нет у него никаких желаний, совсем никаких. Разве что уехать куда-нибудь, где никто не знает его. Уже не впервые думал он об этом - удручали его недоумевающие, сочувствующие взгляды, раздражало непрошеное внимание. Думать-то думал, но как только представлял, сколько хлопот будет с предстоящим отъездом, что придется с кем-то объясняться, - и пропадало всякое желание ехать. Нездоровье еще позволяло ему работать несколько часов в день, и Дмитрий, догадываясь, что скоро и этих часов может не быть, ежедневно садился за стол. Но странная была эта работа. То, что выводила его рука, что с готовностью подсказывал мозг, порой ему самому казалось бредом. Он помнил, что однажды с ним уже было такое, осенью шестьдесят третьего года. Тогда закачался весь мир знакомых уравнений и формул, стало вызывать сомнение любое элементарное явление, едва ли не каждая строчка простейших математических выкладок. Но сейчас, когда он знает намного больше, когда позади значительная, уверенно проведенная работа, - откуда эти сомнения? Даже не сомнения, а твердое ощущение непрочности, недостоверности того, что установлено работами сотен, тысяч людей... Откуда это, зачем? Порой он сам боялся того, что сейчас начнет писать. И все-таки садился и писал. А потом, в отчаянии оглядывая написанное, думал: "Что это? Неужели действительно схожу с ума? А если все это - правда и никто до меня не видел ее? Ну пусть не все, а только часть? Тогда - какая часть? Может быть, это? Или вот это?" Выбора сделать не удавалось, все казалось одинаково важным и значительным, хотя многое противоречило давно установленным физическим законам. Сходить к Грибову? Но как объяснить ему свое состояние? И разве только в этом дело? "Какие у вас отношения с женой?" Он наверняка задаст этот вопрос, а что отвечать? Что он не знает, не понимает? Он действительно ничего не понимал - ни своего отношения к Асе, ни, в еще большей степени, ее отношения к нему. Было лишь ясное ощущение того, что что-то изменилось. И теперь Дмитрий уже почти со страхом ждал ее приезда и думал иногда: лучше, если бы она сейчас не приезжала... А в группе работа шла полным ходом. Дмитрий почти не принимал в ней участия. Его просто информировали о том, что сделано. Оставалось совсем немного, и теперь Дмитрия пугало уже другое - что дальше? Закончат обработку результатов, ну, еще на месяц разъедутся в отпуск, а потом? Он - руководитель группы, и в первую очередь ему придется решать, над чем работать дальше. А что он может им предложить? Одну из своих бредовых идей? Сообщить, например, что вся, или почти вся, ныне существующая теория элементарных частиц представляется ему в корне неверной и надо искать какие-то другие пути? То-то физиономии у них будут. Или предложить одну из тех куцых побочных идеек, которые в изобилии появляются во всякой значительной работе? Но это же только отходы, и уж он-то сам в любом случае заниматься этим не станет... 60 В начале июня пришел к нему Мелентьев и сказал: - Разговор есть, Кайданов. - Садись. Мелентьев сел, вытащил бумагу, медленными движениями развернул ее и положил на стол: - Вот, читай. Это было заявление об уходе. Дмитрий несколько секунд молча разглядывал его. - Самое сложное в обработке я сделал, - сказал Мелентьев. - С остальным Ольф справится. Дмитрий, не поднимая на него глаз, кивнул, написал внизу "не возражаю", поставил число, подпись и только тогда спросил: - Куда думаешь идти? - Еще не знаю, - сказал Мелентьев, внимательно разглядывая его. - Наверно, в Москву вернусь... А ты, я гляжу, не очень-то удивлен. - Нет. Мелентьев усмехнулся. - Считаешь, что так все и должно было кончиться? - Вероятно. - Вон как... - Мелентьев покрутил головой и полез за сигаретами. - Это почему же, если не секрет? Дмитрий промолчал, устало подпер рукой тяжелую голову. - И давно ты так думаешь? - продолжал допытываться