Мелентьев.  -  Не  с
первого же дня?
   - Какая разница?
   - Ну  все-таки...  Плохо  ли,  хорошо  ли,  а  почти  три  года  вместе
отработали. Это же все-таки срок, и немалый. Что молчишь?
   - А что говорить?
   - Или - неподходящее время для разговора я выбрал?
   - Пожалуй.
   Мелентьев помолчал и жестко сказал:
   - Может, и так, но когда-то мы еще увидимся... Хочется  мне  напоследок
кое-что сказать тебе.
   - Говори.
   - Жаль, разговор в одни ворота будет... Ну, да ладно, и  то  хлеб.  Так
вот, Кайданов, если ты считаешь, что я ухожу потому, что в наших  с  тобой
стычках твою правоту признал, то - ошибаешься.
   - Ничего я не считаю, - Дмитрий поморщился.
   - Да? Уже хорошо, хоть и не совсем верится. Ладно, спишем это и на  мою
мнительность. Так вот, правоты за тобой признать не могу по одной  причине
- нет ее у тебя. Пока, по видимости, последнее слово за тобой осталось, но
это только видимость. Рано или поздно и ты придешь к тому же, что и я, или
застрянешь где-то в середнячках, хотя, возможно, я не совсем понимаю тебя,
и все твое  благодушие  и  так  называемая  доброта  -  тоже  одна  только
видимость.
   Мелентьев  помолчал,  видимо  ожидая  возражений.  Но  Дмитрий  коротко
сказал:
   - Я слушаю.
   - Слушать-то слушаешь... Тебе что, совсем неинтересно, что я говорю?
   - Откровенно говоря, не очень.
   - Да? Ну, я все-таки скажу. Видишь ли, я вовсе не  против  доброты  как
таковой. Я и сам не считаю себя злым. Одного только понять не могу:  когда
эта доброта расползается сопливой лужей и мажет  все,  что  ни  попадется.
Когда доброта превращается в бесхарактерность, в безволие  -  а  случается
это сплошь и рядом, - это уже бедствие. На этом-то мы с тобой и разошлись.
   - Разве?
   - Ну а на чем же? Все твои выкрутасы  с  Шумиловым,  с  этими  зелеными
новичками - что же это, по-твоему? Или ты  думаешь,  что  теперь  я  иначе
смотрю на все? Ошибаешься. Я уже сказал, что твоей правоты в наших  спорах
с тобой не признаю. Правда, ты оказался  не  таким  уж  простым,  как  мне
показалось сначала. Потому-то я и  затеял  этот  разговор,  что  всего  не
понимаю в тебе.
   - Чего именно не понимаешь? - вяло спросил Дмитрий.
   - Да как-то нелогично действуешь ты... Сначала я  думал,  что  вся  эта
возня с пацанами - от твоей слабости. Решил, что тебе захотелось на всякий
случай популярность себе завоевать, так сказать,  тылы  обеспечить,  чтобы
дальше легче жилось. Ну а мне не нужно это,  я  никогда  ни  под  кого  не
подлаживался. Я привык во всем на себя полагаться, и что  твой  либерализм
мне не по вкусу пришелся - естественно. Я принимаю за  аксиому,  что  люди
делятся на умных и глупых, сильных и слабых, на талантливых  и  бездарных.
Так было всегда, так есть и так будет. Это - биология, и никуда от нее  не
денешься. И каждый должен знать свое  место  и  свои  возможности.  Нельзя
допускать, чтобы глупые, слабые и  бездарные  пудовыми  гирями  висели  на
ногах умных, талантливых и сильных. Пользы от этого никому, в том числе  и
слабым, а вред - огромный. По-моему, это достаточно очевидно, Америки я не
открыл.
   - Да, тезисы не из свеженьких, - согласился Дмитрий.
   - Надеюсь, обзывать меня ницшеанцем и суперменом ты  не  станешь?  -  с
иронией осведомился Мелентьев.
   - Да нет, зачем же...
   - Уже хорошо. Так, как думаю я,  думают  многие,  но  высказываться  не
решаются,  потому  что  это  считается  неприличным.   И   действовать   в
соответствии с этими принципами тоже отваживается далеко не каждый. Ну а я
вот - не боюсь.
   - Потому что ты сильный, умный и талантливый, - без  всякого  выражения
сказал Дмитрий.
   - Да, - серьезно сказал Мелентьев. - И я не хочу, свои  силы  и  талант
тратить на пустяки. И уверен, что и ты не хочешь, - потому что и ты из той
же породы. И ты меня не убедишь, что  тебе  приятно  расходовать  себя  по
мелочам.
   Дмитрий покачал головой:
   - Не собираюсь ни в чем убеждать тебя.
   - А вот мне кое в чем хотелось бы тебя переубедить.
   - Это в чем же?
   - Ты - большой корабль, а плаваешь пока мелко. Вернее, не так  глубоко,
как мог бы. Сначала я думал, что все  это  из-за  твоей  мягкотелости,  из
нежелания трепать себе нервы, из-за стремления угодить и нашим и вашим. Но
твое поведение во время эксперимента, откровенно говоря, удивило меня.
   - Почему?
   - Ты ведь очень  многим  рисковал.  Вся  твоя  карьера  могла  к  черту
полететь. Чтобы решиться на такой риск, сила нужна  немалая.  Я  попытался
поставить себя на твое место и подумал: а я решился бы  на  это?  Пожалуй,
что и нет... Даже наверняка не решился бы, - признался Мелентьев. - И  вот
этакое... логическое несоответствие и удивляет меня в тебе.
   - А может, дело тут не в логике? - усмехнулся Дмитрий.
   - В чем тогда?
   - Ты хочешь, чтобы я тебе объяснил?
   - Да не мешало бы.
   Дмитрий помолчал и вздохнул:
   - Эх, Валерка, человек ты... Ничего  я  тебе  не  стану  объяснять.  Не
сумею, да и вряд ли ты поймешь.
   - Вон как...
   - Это не в обиду тебе сказано... Просто мы люди разных миров. Ты  моего
мира не приемлешь, я - твоего, и объясниться нам трудно.
   - А ты попробуй, - прищурился Мелентьев.
   - Да что пробовать... Жалко мне тебя.
   - Жа-алко? -  с  нескрываемым  удивлением  протянул  Мелентьев,  -  Вот
дожил... Впервые слышу такое.
   -  И  плохо,  что  никому  не  приходило  в   голову   пожалеть   тебя,
посочувствовать.
   - А мне это и не нужно.
   - А что же тебе нужно?
   - Многое.  И  прежде  всего  -  чтобы  мне  не  мешали  работать,  дали
возможность полностью проявить себя. Я думаю, что способен на многое...  И
многое сделаю.
   - Возможно, - неохотно согласился  Дмитрий.  -  Талантом  тебя  бог  не
обидел. Сделаешь...
   - Тогда с чего это тебе жалко меня стало? - Мелентьев зло усмехнулся.
   - А с того, что, видно, не так уж сладко тебе... в этой пустыне жить.
   - В какой пустыне?
   - Да в такой... из которой ты пытаешься бежать сейчас.
   - Куда это я пытаюсь бежать?
   - Куда - не знаю, а откуда - вижу.
   - Интересно... И что же ты видишь?
   - Да то, что вот уходишь ты - и ничего после тебя не  останется  здесь.
Кроме работы, конечно.
   - Мало этого?
   - Этого, как видно, даже для тебя мало.
   - На Жанну намекаешь?
   - Не только. Уедешь - и  ведь  вряд  ли  найдется  хоть  один  человек,
который пожалеет об этом.
   - Далась тебе эта жалость, - с досадой сказал Мелентьев. - Жил  до  сих
пор без нее - и ничего, обходился. И дальше проживу.
   - Да живи, кто тебе не дает.
   И так явно прозвучало  в  словах  Дмитрия  желание  поскорее  закончить
разговор, что Мелентьев, пристально поглядев на него, поднялся.
   - Ну что ж, погутарили - и хватит. Видно,  и  в  самом  деле  неудачное
время я выбрал... Ты бы полечился, а то выглядишь неважно.
   Дмитрий молча поднялся, протянул ему руку:
   - Ну, счастливо.
   - Может, когда еще увидимся...
   - Конечно... Заявление отдашь секретарю Торопова, она все сделает.
   - Знаю.
   Дня через три Ольф спросил:
   - Куда это Валерка запропастился?
   - Наверно, уехал, - сказал Дмитрий.
   - В отпуск?
   - Да нет, он же уволился.
   - К-как уволился?
   - Да так. Написал заявление, я подписал.
   - Когда?
   - Три дня назад.
   Ольф долго молча смотрел на него и неуверенно осведомился:
   - А ты, это самое... не загибаешь?
   - Чего ради?
   - А что же сразу ничего не сказал?
   - Я думал, он сам скажет.
   - Сам, сам... А у тебя что, язык отвалился бы?
   Дмитрий промолчал, а Ольф огорченно сказал:
   -  Черт,  как  нехорошо  получилось...  Столько  работали   вместе,   а
расстались - как случайные попутчики на вокзале.
   Дмитрий с отсутствующим видом смотрел перед собой в стол и  явно  ждал,
когда Ольф уйдет. Но Ольф не уходил. Он  вспомнил,  как  Дмитрий  при  его
появлении торопливо прикрыл газетой исписанные листки,  и  решил  спросить
напрямик:
   - Послушай, что ты сейчас делаешь?
   - Сижу.
   - Это я вижу, - серьезно сказал Ольф. - Работаешь над чем?
   - Ищу  математическое  доказательство  существования  господа  бога,  -
медленно сказал Дмитрий. - А также всех его боженят, ангелят,  чертенят  и
прочей нечисти.
   -  Ясно,  -  сказал  Ольф,  поднимаясь.  -  Когда  прикажешь  лететь  в
Новосибирск?
   - Когда хочешь. Только сначала сдай работу.
   - Тогда в понедельник и подамся. Что не успею сам - Жанна закончит.
   - Мне все равно, - безучастно сказал Дмитрий.



        61

   В Новосибирске Ольф  пробыл  чуть  меньше  месяца.  С  первых  же  дней
затосковал по Светлане, по сыну, через неделю уже ругал себя, что  выдумал
эту поездку, и, стремясь до предела сократить срок командировки, работал с
утра до ночи. Одно хорошо было в  этой  затее  -  Светлана  присылала  ему
письма, каких не писала никогда. Приходили они почти  ежедневно,  и  Ольф,
бережно вытягивая конверт со знакомым почерком из пачки писем  на  столике
дежурной, улыбался, шел к себе в номер и запирался на ключ, хотя  помешать
ему  никто  не  мог  -  против  обыкновения,  знакомыми  он  почему-то  не
обзавелся, и приходить к нему в  номер  было  некому.  Сначала  он  быстро
проглядывал письмо, чтобы узнать новости, потом удобно усаживался в кресло
и читал медленно, и улыбался ласковым словам Светланы, а вечером,  лежа  в
постели, перечитывал письмо еще раз. И на  следующий  день,  не  дожидаясь
лифта, торопливо поднимался на пятый этаж и шел к  столику  дежурной.  Она
как-то пошутила, качая старой седой головой:
   - Видно, какая-то крепко присушила тебя, парень. Зазнобушка, что ли?
   - Жена.
   - Жена? - удивилась дежурная. - Видать, недавно поженились?
   - Сыну уже почти три года, - с гордостью сказал Ольф.
   - Да ну? - поразилась дежурная. - Видать, дал вам бог счастья...
   - Спасибо.
   Домой Ольф приехал в субботу поздно вечером. Отметил, что свет в  окнах
Дмитрия и Жанны горит, - значит, в отпуск еще не уехали, -  легко  взбежал
по лестнице, держа наготове ключи. На  площадке  мимоходом  прислушался  к
тишине в квартире Дмитрия, решил: "Сегодня никуда не пойду". И,  не  успев
еще открыть дверь, услышал легкие быстрые шаги Светланы,  выронил  из  рук
чемоданчик и обнял ее.
   За ужином он спросил:
   - Как Димыч с Асей?
   Радостный блеск в глазах Светланы погас, и она с тревогой сказала:
   - Ой, Ольф, я даже не знаю. Диму встречаю редко, он ни разу не  заходил
ко мне, разговаривать со мной почему-то не  хочет,  а  Ася...  -  Светлана
запнулась и тихо закончила: - Я ее вообще ни разу не видела.
   - Как это не видела? - насторожился Ольф.
   - Так... С тех пор как ты уехал, не видела.  По-моему,  она  больше  не
приезжала сюда.
   - Не может быть...
   - Не знаю, - потерянно сказала Светлана. - Я хотела спросить у Димы, но
он такой странный стал. Встретимся на лестнице, а он идет - и как будто не
видит меня. Поздороваюсь, он ответит - и сразу мимо. Я так и  не  решилась
спросить, где Ася.
   Ольф закурил, подумал немного - и встал.
   - Ты к нему? - спросила Светлана.
   - Да. Ложись, я скоро.
   Ольф решил не звонить, негромко постучал условным  стуком,  принятым  у
них еще в студенческие времена.  Никто  не  отозвался.  Ольф  нерешительно
потоптался на площадке, достал ключ и открыл дверь.
   Дмитрий лежал на диване, заложив руки под  голову,  небритый,  в  мятой
рубашке, и смотрел на него.
   - Привет, - растерянно сказал Ольф.
   - Привет, Рудольф Тихоныч, - спокойно сказал Дмитрий  и  сел,  упираясь
кулаками в диван. - Давно приехал?
   - Минут двадцать.
   - Быстро ты, - сказал Дмитрий, и непонятно было, к чему это относится -
к командировке или к приходу Ольфа к нему. - Садись, чего стоишь.
   - А где Ася?
   - Нету. Рассказывай, как дела.
   - Где Ася, Димыч?
   - Я же сказал - нету, - посмотрел на него  Дмитрий  спокойными  темными
глазами. - Давай рассказывай. Все успел сделать или еще придется ехать?
   - Все.
   Ольф торопливо стал рассказывать о поездке, но Дмитрий поморщился и тут
же остановил его:
   - Куда тебя несет. Поподробнее, не в бирюльки же ты там играл.
   И Ольф, чертыхнувшись про себя, должен был подробно рассказывать о  тех
многочисленных делах, которыми пришлось  заниматься  ему  в  Новосибирске.
Дмитрий слушал внимательно, задавал вопросы, и Ольф успокоился, решив, что
с Асей все в порядке, - наверно, ненадолго уехала  в  командировку  или  к
родным. Когда он закончил, Дмитрий задумчиво сказал:
   - Ну что ж, отлично... Ты неплохо поработал...  Теперь  что,  в  отпуск
поедете?
   - Наверно... А все-таки - где Ася?
   - Уехала.
   - Куда?
   - В Каир.
   - Брось шутить, - упавшим голосом сказал Ольф.
   - Ну, какие тут шутки.
   - Надолго?
   - На три года.
   - Да как же  она  могла...  -  с  яростью  начал  Ольф,  но  Дмитрий  с
непонятной рассудительностью прервал его:
   - Почему же не могла? Она человек взрослый, самостоятельный.
   - И что она там будет делать?
   - Преподавать.
   - А как же ты?
   - А никак. Она сама по себе, я сам по себе.
   - Ничего не понимаю...
   - А что тут понимать, - спокойно сказал Дмитрий. - Это она  в  Каир  на
три года уехала, а от меня... совсем ушла. Такие вот мандаринчики.
   Ольф молча смотрел на него, и Дмитрий с досадой сказал:
   - Да не гляди ты на меня как на утопленника... Иди, Светлана ведь ждет.
   - Подожди, дай очухаться.
   - Ну, чухайся, - Дмитрий улыбнулся.
   Ольф встал, прошелся по комнате.
   - Димыч...
   - Ну? - поднял голову Дмитрий.
   - Это что же... конец?
   - С ней - да.
   - Но почему?
   - Ты бы меня о чем-нибудь попроще спросил, - устало сказал Дмитрий.
   - А может быть, все еще наладится?
   - Нет... Знаешь что, иди-ка ты к себе, а? - попросил Дмитрий. - Не хочу
я об этом говорить. Случилось - ну и-случилось, и  нечего  тут...  Правда,
иди, Ольф.
   - Пойду, что ты меня гонишь, ночевать  не  останусь.  На  работу  едешь
завтра?
   - Да.
   Помолчали, и Ольф направился к двери:
   - Ну ладно, пойду.
   - Дверь захлопни.
   - Хорошо.
   И не успел Ольф закрыть дверь, как услышал  скрип  дивана,  -  Дмитрий,
видимо, снова лег. Ольф постоял на площадке, подумал немного - и  пошел  к
Жанне. Она безмерно обрадовалась, увидев его.
   - Наконец-то хоть ты приехал.
   - А ты принца Савойского ждала? - буркнул Ольф.
   - Ох, Ольф, давай без шуточек... Идем.
   Ольф прошел в ее комнату и сразу спросил:
   - Ты знаешь, что Ася уехала?
   - Да.
   - А почему мне не написала?
   - Не злись, я сама недавно узнала.
   - Когда она уехала?
   - Недели три назад.
   - И он ничего не говорил тебе?
   - Нет.
   - Как же это случилось?
   - Она даже не попрощалась с ним. Приехала,  когда  он  был  на  работе,
взяла кое-какие вещи, оставила ему письмо - и все. Он сразу  же  поехал  в
Москву, но она уже улетела. Оказывается, документы на оформление она еще в
феврале подала. Вот и все, что я знаю.
   - Да, дела. - Ольф покрутил головой. - Как в плохом  детективе.  И  как
он?
   - Плохо, Ольф. Совсем плохо.
   Жанна даже руками за голову схватилась, и Ольф с досадой  посмотрел  на
нее:
   - Ну вот... Да что плохо, говори толком.
   - Понимаешь, он почти не разговаривает. Ни с кем. Запирается у  себя  в
кабинете и иногда даже на телефонные звонки не отвечает. И взгляд  у  него
бывает... Ох, Ольф, - простонала Жанна, - если бы ты видел, как он  иногда
смотрит. Мне плакать хочется... - Жанна и в самом деле заплакала. -  Боюсь
я за  него.  Алексей  Станиславович  говорит,  что  ему  в  больницу  надо
ложиться, а он не хочет. И как ему помочь, просто не знаю. Я  каждый  день
захожу к нему, но и со мной он не разговаривает. Молчит и  ждет,  когда  я
уйду.
   - А Дубровин что предлагает?
   - Со мной он об этом не говорил.
   - Ладно, не реви, придумаем что-нибудь.
   - А я и не реву... Дай сигарету.
   Они закурили, помолчали, и Жанна спросила:
   - Ты-то как съездил?
   - Я-то нормально, - угрюмо сказал Ольф. - А ты все сделала?
   - Да. Статью отдала Алексею Станиславовичу, он сам отвез ее  в  Москву.
Говорит, сразу в набор пойдет.
   - Доклад на Ученом совете был?
   - Да.
   - Дима делал?
   - Нет, я. Он наотрез отказался, даже не пришел на заседание.
   - Н-да... А ребята как?
   - Нет никого, все в отпуске.
   - А ты когда пойдешь?
   - До отпуска  ли  сейчас,  -  махнула  рукой  Жанна.  -  Знаешь,  Ольф,
по-моему, он хочет уехать куда-то.
   - Говорил, что ли?
   - Нет. Но купил рюкзак, туристические ботинки. Я случайно увидела.
   - Ася писала ему из Каира, не знаешь?
   - Не знаю.
   - Ну ладно, пойду.
   На следующий день они вместе поехали в  институт,  и  при  ярком  свете
солнечного дня Ольф заметил, что Дмитрий сильно изменился за этот месяц  -
похудел так, что выпирали скулы, под глазами густо залегли  синие  тени  и
взгляд действительно был такой, что Ольфу стало не по себе. Всю дорогу  он
промолчал, отвернувшись к окну. Ольф  сразу  направился  к  Дубровину,  но
Дмитрий остановил его:
   - Ты куда?
   - Скоро приду.
   - Подожди, поговорить надо. Что с отпуском решил? - спросил Дмитрий.
   - Еще ничего.
   - Тогда не торопись пока.
   - А что?
   - В общем, -  заговорил  Дмитрий,  глядя  куда-то  в  сторону,  -  тебе
придется занять мое место.
   - Как прикажешь это понимать?
   - А так, что я уезжаю.
   - Куда?
   - Еще не знаю.
   - Ну и что? Ты же вернешься.
   - Нет.
   - Ты бредишь.
   - Нет, Ольф. Если я и вернусь, то не скоро.
   - А именно?
   - Может быть, через год или два.
   - Димка, выкинь это из головы. - Ольф старался говорить спокойно, как о
деле само собой разумеющемся. - Некуда  и  незачем  тебе  ехать.  То  есть
поезжай, пожалуйста, куда угодно, но совсем... нет, это невозможно.
   - Ольф, я не собираюсь с тобой спорить, - тихо сказал Дмитрий. - И я не
прошу тебя, а просто сообщаю. Все равно тебе придется стать  руководителем
сектора.
   - А как на это Дубровин смотрит?
   - Я еще не говорил с ним. Ждал  твоего  приезда.  -  Дмитрий  встал  и,
избегая взгляда Ольфа, сказал: - Я сейчас пойду к нему, а  ты  пока  здесь
побудь - может, понадобишься.
   - Пойдем вместе.
   - Нет, я один. И пожалуйста, пока не говори никому, что я уезжаю.  Даже
Жанне.
   Дмитрий ушел к Дубровину, а Ольф сел за стол и в бессильной ярости сжал
кулаки. Только сейчас он понял, почему Жанна была так расстроена вчера.



        62

   Дмитрий пришел к Дубровину и, щурясь от яркого света, бившего  в  окно,
сказал:
   - Алексей Станиславович, я решил просить Торопова  освободить  меня  от
обязанностей руководителя сектора. И хочу, чтобы вы поддержали меня.
   Дубровин как будто не удивился его словам, помолчал немного и спросил:
   - Так все скверно?
   - Да.
   Дубровин встал, прошел  к  двери  и  спустил  защелку,  замка.  Мельком
взглянув на Дмитрия, задернул штору на окне.
   - Садись поближе, будем думать.
   - Что тут думать... - сказал Дмитрий, но стул все-таки пододвинул.
   - Что собираешься делать?
   - Поеду куда-нибудь.
   - Куда?
   - Не знаю. Куда-нибудь, где потише, людей поменьше.
   Дубровин помолчал и негромко заговорил:
   - Дима, я был в этой больнице... Подожди, я ведь не настаиваю, а только
рассказываю. Очень тихое и спокойное место на окраине  Москвы.  И  никаких
общих палат. Тебе дадут отдельную комнату в маленьком деревянном  флигеле.
Тебе ни с  кем  не  нужно  будет  говорить,  если  не  захочешь  сам.  Там
превосходные врачи. И ты сможешь там работать.
   - В общем, филиал рая на земле, - усмехнулся Дмитрий.
   - Нет. Но это то, что тебе нужно сейчас.
   - Мне лучше знать, что сейчас нужно.
   - Дима, друг мой, я прошу тебя сделать это.
   - Нет, Алексей Станиславович...
   - Тебе опасно ехать в таком состоянии. Немного побудешь там и, если  не
захочешь остаться, поедешь.
   - Нет, - покачал головой Дмитрий. - Я сейчас поеду.
   - Ну хорошо, давай сейчас не будем решать этот вопрос.
   - А когда?
   - Завтра.
   - А что изменится до завтра?
   - Я сегодня же увижу Грибова и поговорю с ним.
   - О чем вы будете с ним говорить? Все равно я уеду.
   - Но день-то ты можешь подождать?
   - День могу.
   - А теперь вот что. О том, чтобы совсем освободить тебя от  руководства
сектором, не может быть и речи.
   - Придется.
   - Нет. Если уж все-таки решишь уехать - поезжай, но когда вернешься...
   - Вы не поняли меня, Алексей Станиславович, - перебил его Дмитрий. -  Я
ведь не говорил, что собираюсь возвращаться. По крайней мере, скоро.
   Дубровин с тревогой посмотрел на него:
   - Вот как... А что же ты намерен делать?
   - Еще не знаю. Но даже если я и вернусь -  а  вряд  ли  это  произойдет
раньше  чем  через  год  или  два...  я  не  собираюсь  снова  становиться
руководителем.
   - Почему?
   - Не хочу. И не смогу.
   - Это тебе сейчас так кажется.
   - Нет, Алексей Станиславович, - твердо сказал Дмитрий. -  Сейчас  я  не
могу вам этого объяснить. Разве что самыми общими словами...
   - Слушаю.
   - Чтобы руководить другими, надо самому быть уверенным в том, что идешь
по верному пути и что есть какие-то хотя бы минимальные шансы на успех.  А
то, чем я занимался в последнее время...  и  над  чем  собираюсь  работать
дальше... - Дмитрий встретил настороженный взгляд  Дубровина  и  торопливо
закончил: - В общем, тут ни уверенности, ни шансов. На ближайшие годы,  по
крайней мере.
   - Что же это за работа?
   - Сейчас я не могу вам объяснить. Поверьте на  слово,  что  так  оно  и
есть, и это  вовсе  не  следствие  моего  болезненного  состояния.  Скорее
наоборот. Возможно, я просто замахнулся на проблему, которая не  по  силам
ни мне,  ни  другим.  И  все-таки  я  не  собираюсь  отступаться  от  нее.
Разумеется, до  тех  пор,  пока  не  буду  убежден,  что  использовал  все
возможности. Но на это понадобится много времени. Наверняка не один год.
   - Ты не можешь поподробнее?
   - Хорошо, попытаюсь, - не сразу сказал Дмитрий. -  Если  кто  и  сможет
меня сейчас понять, то только вы... В один из  дней  -  это  было  еще  до
нашего эксперимента - мне пришло в голову, что теория элементарных  частиц
зашла в тупик, из которого выхода нет и не может быть,  пока  мы  идем  по
этому пути, который представляется мне безнадежно порочным. Мы ищем просто
не там, где нужно. Я уверен, что когда-то - и наверняка довольно  давно  -
поиски пошли в принципиально неверном направлении.  И  что  продолжать  их
просто бессмысленно - это ни к чему не приведет. И мы  напрасно  возлагаем
надежды на новые сверхмощные ускорители. В лучшем случае мы обнаружим  еще
несколько десятков новых частиц - а что толку? Еще больше запутаемся  -  и
все. Наверняка должно быть какое-то другое, совершенно иное решение... Вот
я и пытаюсь его найти. Вы-то, надеюсь, понимаете меня?
   - Да, - мягко сказал Дубровин. - Не тебе одному приходила в голову  эта
идея.
   - Я знаю, - нетерпеливо сказал Дмитрий. - Вы имеете в виду  Гейзенберга
и Фейнмана.
   - Да. И еще кое-кого.
   - Их идеи мне кажутся также бесперспективными. Это всего лишь полумеры,
которые наверняка ни к чему не приведут.  Гейзенберг  и  Фейнман  пытаются
сделать шаг в сторону - и только.  А  я  хочу  вернуться  назад,  к  самым
истокам, и попытаться нащупать  другой  путь.  Возможно,  это  безнадежная
затея, на которую может решиться только сумасшедший. Пусть так, но от этой
идеи я не откажусь - пока, по крайней мере. Ни о чем другом я  думать  все
равно не способен. Не знаю, надолго ли меня хватит, но  уж  несколько  лет
это наверняка займет. Вот почему я не смогу  дальше  руководить  сектором.
Тянуть в эту пучину других - увольте. Да никто и  не  согласится  идти  за
мной - и правильно сделают. Пусть ребята займутся тем, что им по силам.  Я
думаю, Ольф великолепно справится с ними.
   - Ольф?
   - Да. Вас это не устраивает?
   - Ты забываешь о том, что эти ребята - твои ученики. Что группа создана
тобой по существу из ничего. Ты для них - самый большой и, в  практическом
смысле,  единственный  авторитет.  И  всю  дальнейшую  работу  они  прочно
связывают только с тобой.
   - Вы преувеличиваете.
   - Нет, я ведь знаю  их  отношение  к  тебе...  На  том  празднестве,  -
Дубровин улыбнулся, - это очень хорошо было видно. И  Ольфу,  несмотря  на
все его превосходные качества, будет нелегко с ними.
   - Ну, а что делать? Вы же сами понимаете, что я не могу втягивать их  в
свои сумасшедшие идеи. А быть формальным руководителем - абсурдно.
   Дубровин помолчал.
   - Вот что, Дима... Нет необходимости решать этот вопрос сейчас.
   - Есть такая необходимость, Алексей Станиславович. Во-первых, я  должен
чувствовать себя совершенно свободным, ничем не связанным. Во-вторых,  они
должны сразу узнать, что я не буду  работать  с  ними,  и  соответствующим
образом настроиться и взяться за новую задачу. Зачем им терять время?  Тем
более что выбирать им есть из чего - пусть  сразу  и  берутся  за  работу.
Сейчас, после этой удачи, им кажется, что они могут горы своротить.  И  на
здоровье, пусть ворочают.
   - Хорошо, я подумаю об этом, - сказал Дубровин таким тоном, что Дмитрий
понял - сказано для того,  чтобы  прекратить  спор.  -  А  теперь  и  тебе
придется подумать и, по возможности, увязать  свои  планы  с  тем,  что  я
сейчас сообщу. Во-первых, на Ученом совете принято решение - пока  еще  не
официальное, но это уже детали - по  результатам  вашей  работы  присвоить
Алексеевой кандидата, а тебя рекомендовать к докторской.
   - И все?
   - Мало тебе? - улыбнулся Дубровин.
   - Я не о том. Доктора - только мне?
   - Да. Но и это еще не все. На сентябрь намечен твой  доклад  на  сессии
Академии наук.
   - Ольф сделает.
   - Ну, там видно будет. Лучше, конечно, если бы ты сделал...  Ты  хочешь
что-то сказать?
   - Да. Если давать доктора, то не только мне.
   - Кому же еще?
   - Мелентьеву.
   Дубровин нахмурился:
   - Милый мой, а тебе не кажется, что  ты...  недооцениваешь  способности
членов Ученого совета? И мои в том числе?
   - Нет. Но мне лучше, чем кому-либо, известно,  кто  что  делал  в  этой
работе.
   - Но идея была твоя. И главные решения в этой работе  принимал  ты.  За
это тебя и представляют к докторской степени.
   - Но и Мелентьев сделал много. Очень много,  -  подчеркнул  Дмитрий.  -
Кроме того, у него и других работ  немало  -  и  более  значительных,  чем
прежние  мои  работы.  Я  настаиваю  на  том,  чтобы  вы  рассмотрели  его
кандидатуру.
   - Хорошо, - отрывисто сказал Дубровин. - Я сделаю такое  предложение  в
Ученом совете, но и только. Поддерживать его кандидатуру я не буду. А тебе
придется составить докладную и отметить то, что он сделал.
   - Это несложно, сегодня же сделаю.
   - Ты так торопишься уехать? - Дубровин помолчал и  невесело  сказал:  -
Ладно, иди.
   - Завтра когда к вам прийти?
   - Я сам позвоню.
   Ольф встретил его мрачным вопрошающим взглядом.
   - Не рычи, Тихоныч, - мирно сказал Дмитрий. - Подожди до завтра.
   - Ну-ну.
   - Я домой поеду, голова что-то разболелась.
   - Поезжай, что ты мне докладываешься, - отвернулся Ольф.
   На следующий день, не дождавшись звонка Дубровина, Дмитрий сам пошел  к
нему. Дубровин, взглянув на часы, сумрачно проговорил:
   - Явился - не запылился... Рано, я же сказал - сам позвоню.
   - Говорили с Грибовым?
   - Говорил.
   - Ну и что?
   - Не нравится ему твоя затея.
   - Можно было предполагать... И что вы все-таки решили?
   Дубровин, как-то жалко глядя на него, тихо попросил:
   - Дима, послушай ты меня, старого лысого дурака, - не езди, а?
   Дмитрий отвел взгляд от его лица.
   - Что-то рано вы в старики записались.
   - С такими, как ты, постареешь, - вздохнул Дубровин.
   - И много у вас таких? - натянуто улыбнулся Дмитрий.
   - Да вот один нашелся на мою голову... Может, не поедешь?
   - Не могу, Алексей Станиславович.
   - Ну, поезжай, что делать, - печально сказал Дубровин. - А все-таки зря
ты это затеял.
   - Может, и зря, - согласился Дмитрий, - но другого выхода не вижу.  Вот
заявление, отдайте Торопову сами, объясните ему...
   - Какое заявление?
   - Об увольнении, какое же еще?
   - Ну, знаешь ли... - рассердился Дубровин и брезгливо,  одним  пальцем,
отодвинул заявление. - Как-нибудь без него обойдемся.
   - Как?
   - Это уже не твоя забота. Иди, я позвоню.
   Дубровин позвонил в четыре и, когда Дмитрий пришел, сразу заговорил:
   - В общем, так... Месяц у тебя законного отпуска, еще три -  творческий
отпуск. С сохранением зарплаты, разумеется.
   - Это еще зачем?
   - Послушай, - Дубровин гневно сдвинул брови, - ты  хочешь  уехать?  Ну,
так и поезжай, никто тебя не держит. А эти  дурацкие  "зачем"  и  "почему"
оставь при себе. Тебе не милостыню подают, а то, что полагается. И не тебе
первому, кстати.
   - Через четыре месяца я не вернусь.
   -  И  прекрасно,  -  отрезал  Дубровин.  -  Продлим   еще   или   дадим
административный.
   - До бесконечности?
   - Не твое дело. Садись, пиши заявление.
   Дубровин сам продиктовал ему заявление  и,  когда  Дмитрий  расписался,
почти выхватил его из рук и спрятал в стол.
   - Все. Можешь убираться.
   - Кто вместо меня будет?
   - Ольф.
   - Как?
   - Врио, разумеется. Иди, некогда мне.
   - До свиданья.
   Дмитрий направился к двери, но колючий вопрос Дубровина остановил его:
   - Когда ехать думаешь?
   - Дней через пять.
   - Попрощаться не забудешь?
   Дмитрий молча смотрел на него, и Дубровин отвернулся к окну, буркнул:
   - Ладно, иди.



        63

   Через два дня Дмитрий с утра уехал в Москву. "За билетом", -  догадался
Ольф и к вечеру прочно обосновался в квартире Дмитрия. "С этого  параноика
все станется... Соберет вещички  -  и  смоется  потихоньку.  И  Жанка  еще
психует... С ним ехать хочет, что ли?"
   Дмитрий приехал поздно и, кивнув на приветствие Ольфа, молча прошел  на
кухню, поставил чайник и почему-то долго не выходил оттуда. Ольф сам пошел
к нему. Дмитрий стоял посреди кухни и оглядывал полки раскрытых шкафов.
   - Взял билет? - спросил Ольф.
   - Да.
   - Когда?
   - Послезавтра, в десять вечера.
   - И куда?
   - Пока до Иркутска.
   - Самолетом?
   - Нет, поездом.
   - И что ты собираешься там делать?
   - Посмотрю Байкал, а там видно будет.
   - Пришли гранки, - сказал Ольф. - Будешь читать?
   - Зачем? Сам вычитаешь.
   - Уже. Там твоя подпись требуется.
   - Ладно, пошли отсюда.
   Дмитрий расписался и выложил из папки несколько листков.
   - Вот тебе все мое хозяйство... на будущее. Немного, конечно, но больше
пока и вряд ли нужно. Чем конкретно  будете  заниматься  -  решайте  сами.
Посоветуйтесь с Дубровиным.
   - А что ребятам сказать?
   - Наилучшие пожелания и больших творческих успехов.
   - Я серьезно, Димыч.
   - Я тоже.
   - Как им объяснить твое отсутствие?
   - Что значит "как"? Говори то, что есть.  Что  я  уехал,  и  теперь  ты
будешь руководителем. Вообще - сразу поставь все точки над "и". Еще можешь
сказать, Что мне было очень приятно работать с ними.
   - Стоит ли так?
   - Как так?
   - Ставить точки.
   - Почему же нет? Это же правда. Только так и нужно.
   Ольф промолчал, и Дмитрий, взглянув на него, твердо сказал:
   - Не вздумай отделываться туманными обещаниями вроде того,  что  я  еще
вернусь. Я не вернусь, и надо, чтобы они сразу узнали об этом и увидели  в
тебе руководителя. Не временного, а постоянного. Так  будет  лучше  и  для
них, и для тебя. Ну а как вести себя с ними - тебе лучше знать.
   - Димка, неужели ты вот так и уедешь?
   - Именно вот так. Сяду в поезд и уеду.
   - А как же мы?
   - Кто это вы?
   - Я. Жанна. И ребята.
   Дмитрий вздохнул и тоскливо посмотрел на него:
   - Ольф, опять все сначала? Я же тебе объяснил, почему еду...
   - Объяснить-то объяснил...
   - Ну и чего ты еще хочешь от меня?
   У него задергалось веко, Дмитрий прижал его пальцем, и  Ольф  торопливо
сказал:
   - Ладно, старик, все, успокойся. Поезжай,  но  помни,  что  тебя  здесь
ждут. И что без тебя плохо будет всем нам. Да и тебе без нас...
   - Ну, хватит, бога ради... - Дмитрий в раздражении вскочил и  отошел  к
окну, повернулся к Ольфу спиной.
   Ольф обескураженно молчал, не зная, нужно  ли  сейчас  разговаривать  с
ним. Дмитрий, глядя в заоконную темноту, заговорил сам:
   - За квартиру уплачено до конца года, если не вернусь к тому времени  -
заплатишь  сам.  Все  письма,  кроме  Асиных,  вскрывайте  и,  если  нужно
кому-нибудь ответить, - отвечайте.
   - А с Асиными письмами что делать?
   - Пусть лежат. Если от меня писем не будет - паники не разводить.
   - Ты что, не собираешься нам писать?
   - Я сказал "если". - Дмитрий повернулся и со злостью посмотрел на него.
- Вряд ли у меня будет шибко писучее настроение.
   - Хотя бы открытки присылай, чтобы мы знали, где ты.
   Дмитрий промолчал, и Ольф, выждав немного, спросил:
   - Завтра соберемся?
   - Можно, - с видимой неохотой согласился Дмитрий.  -  Но  только  ты  и
Жанна, больше никого.
   - Хорошо.
   С утра Ольф поехал в институт и со злостью обнаружил, что явился  один.
Даже  Жанны  не  было.  Атаман  без  шайки,  невесело   усмехнулся   Ольф,
разглядывая косые солнечные столбы пыли, протянувшиеся из окон.
   Он потолкался час по институту и поехал  домой,  но  и  там  никого  не
застал. Ольф посидел в квартире Дмитрия,  послушал  музыку,  повалялся  на
диване, сходил за почтой, проверил и ящик Дмитрия  -  там  было  увесистое
письмо от Аси. Ольф повертел его в руках, зачем-то понюхал  и  положил  на
столик.
   В два часа пришла Жанна. Ольф заулыбался, но Жанна  на  проявление  его
радости ответила довольно прохладно, молча принялась освобождать сумку.
   - Ты что такая невеселая? - спросил Ольф.
   - А тебе очень весело?
   - Мне-то? Жуть как радостно.
   - Оно и видно.
   - Где Димыч, не знаешь?
   - Наверно, в библиотеке.
   - Говорил, что пойдет туда?
   - Да.
   Увидев, что Жанна вытаскивает из сумки коньяк, Ольф предложил:
   - Давай тяпнем по рюмашке.
   - Успеешь.
   - Ну давай, а?
   - Пей один, если не терпится.
   - Одному неинтересно, - Ольф уныло посмотрел на нее.
   - Я не буду.
   - Ну символически, а, Жан?
   - Ох и зануда ты!.. - рассердилась Жанна. - Прилипнет как смола.
   - Ты не ругайся, душа моя. Лучше выпей - сразу тонус повысится,  и  мир
засияет всеми цветами радуги. Крохотулечку, вот такую. - Ольф  отмерил  на
мизинце "крохотулечку" и скорчил  такую  жалобную  физиономию,  что  Жанна
невольно улыбнулась:
   - Ладно, черт с тобой, наливай.
   - Вот это другой разговор, - сразу повеселел Ольф.
   Выпили "крохотулечку", и Жанна сказала:
   - А теперь исчезни, я убираться буду.
   - Да куда я пойду? - взмолился Ольф. - Не гони ты меня, ради  Христа...
Дай я лучше помогу тебе.
   - Не надо мне помощников... Не хочешь уходить -  сиди  на  кухне  и  не
высовывайся.
   - Слушаюсь...
   Жанна убралась и принялась готовить, ожесточенно гремя посудой,  велела
Ольфу начистить картошки.
   Жанна молчала, и Ольф, не подумав, сказал со вздохом:
   - Даже не верится, что придешь сюда, а Димки нет.
   Жанна швырнула нож и с яростью накинулась на него:
   - Слушай, ты... За язык тебя тянут, что ли? Минуту помолчать не можешь?
И так тошно, а ты еще...
   На глазах у нее выступили слезы,  она  шмыгнула  носом  и  выбежала  из
кухни, хлопнув дверью. Ольф тщательно вымыл картошку, вытер руки  и  пошел
за ней. Жанна, комкая занавеску, стояла у окна. Ольф тронул ее за локоть:
   - Прости, пожалуйста.
   Жанна передернула плечами.
   - Ты что, хочешь с ним ехать?
   Жанна промолчала. Ольф осторожно сказал:
   - Это было бы просто здорово, если бы ты поехала с ним.
   - Поехала бы, да он не хочет, - сказала Жанна, не оборачиваясь.  -  Иди
ставь картошку... А впрочем, не нужно,  рано  еще.  Кто  знает,  когда  он
придет.
   Ольф послонялся по квартире, Жанна опять рассердилась на  него  за  то,
что он мешает ей, - и он ушел за Игорьком. И, промаявшись  еще  с  полчаса
дома, снова собрался к Дмитрию.
   - Мне приходить? - спросила Светлана.
   - Не стоит. - Ольф виновато посмотрел на нее. - Он предупредил,  чтобы,
кроме меня и Жанны, никого не было. Ты уж не сердись на него.
   - Ну что ты, милый, я понимаю. Иди.
   А Дмитрия все еще не было. Пришел он только в  девять,  с  внушительной
связкой книг и журналов. Ольф и Жанна, измученные  ожиданием,  набросились
на него с упреками.
   - Господи, ну где ты ходишь? - говорила Жанна чуть не плача. - Хоть  бы
предупредил, когда вернешься.
   - Свинтус ты порядочный, Кайданов, - поддержал  ее  Ольф.  -  Форменный
оглоед.
   - Не шумите, братцы, - мирно сказал Дмитрий. - Дела.
   - А если дела, так на нас совсем  можно  наплевать?  -  срывающимся  от
обиды голосом спросила Жанна, и  Ольф  подумал:  "Однако,  как  ее  Димкин
отъезд скрутил..."
   Дмитрий молча взял руку Жанны и  погладил  ее  ладонь,  и  Жанна  сразу
притихла, наклонила голову и, коснувшись лбом груди Дмитрия, улыбнулась.
   - Ну ладно, иди мой руки, садиться будем...
   Увидев письмо  Аси,  Дмитрий  взял  его,  подержал  на  ладони,  словно
взвешивая, и, не распечатав, заложил в книгу.
   Невеселое это было  прощание...  Выпили  с  коротким  шаблонным  тостом
"счастливо тебе ехать", молча принялись за еду. Жанна наклонила голову над
тарелкой, старательно пряча  глаза,  два  раза  без  всякой  нужды  -  так
казалось Ольфу - уходила на кухню.
   - Когда трогаешься отсюда? - спросил Ольф.
   - В пять тридцать четыре.
   - Утра? - удивился Ольф.
   - Да.
   - Тю, совсем сдурел... Зачем в такую рань?
   - Похожу по Москве.
   - Да куда там... -  начал  было  Ольф  и  осекся,  догадавшись,  почему
Дмитрий едет так рано: не хочет, чтобы знакомые видели. -  Ладно,  мы  все
равно проводим тебя.
   - Нет.
   - Ну, батя, это ты лишнее...
   - Ничего не лишнее, - решительно сказал Дмитрий.
   И снова  надолго  замолчали.  И  вдруг  Дмитрий,  окинув  их  сумрачным
взглядом, спросил:
   - Слушайте, а куда вы пришли?
   - Как это куда? - опешил Ольф.
   - Меня провожать, что ли? - спросил Дмитрий.
   Он был так спокоен, что Ольфу показалось: затея с его отъездом -  всего
лишь шутка, и сейчас Дмитрий скажет  об  этом,  и  они  вместе  посмеются.
Видимо, и Жанна решила так же - с такой надеждой взглянула она на Дмитрия.
   - Ну а куда же? - сказал Ольф, пристально глядя на него.
   - А вы, случаем, не ошиблись? - сказал Дмитрий, и глаза его сузились  в
злом прищуре. - Действительно меня провожать? Или на поминки? - Он повысил
голос. - Что вы меня как на  смерть  провожаете?  Глядеть  тошно  на  ваши
похоронные физиономии. Я же...
   Он взглянул на Жанну и сразу  замолчал.  Медленно  встал  из-за  стола,
подошел к ней сзади и положил руки на плечи.
   - Простите меня... Не надо плакать, Жанна.
   Жанна судорожно схватила его руку и прижала к своему лицу.
   - Дима, - давясь слезами, прошептала она, - скажи, что ты вернешься...
   - Я вернусь, - тихо сказал Дмитрии. - Конечно, вернусь. Куда же  я  без
вас? Но прошу вас, будьте повеселее. Ведь ничего не случилось. Просто  мне
надо уехать. Надо, понимаете? Ольф, сходи за гитарой.
   Когда Ольф вернулся с гитарой, Жанна уже  успокоилась,  она  сидела  на
диване рядом с Дмитрием и сбоку глядела на его  низко  склоненную  голову.
Прихода Ольфа она словно и не заметила.
   Дмитрий поднял голову, улыбнулся:
   - Наливай, выпьем еще, а потом выдай что-нибудь...
   И Ольф выдал. Он обрушил на их головы каскады бравурных аккордов,  спел
все самое веселое, что знал. Но веселья не получилось. Жанна  ни  разу  не
улыбнулась - да слышала ли она вообще  что-нибудь?  Дмитрий  слышал,  даже
подпевал, потом надолго замолчал и, оборвав Ольфа на полуслове, поднялся:
   - Ну, хватит, ребятишки. Давайте-ка будем прощаться.
   - Как-кой шустрый молодой человек. - Ольф покачал головой.  -  Нет  уж,
дорогой, прощаться завтра будем. Не хочешь, чтобы в Москву с тобой  ехали,
- дело твое, но уж в электричку мы  тебя  посадим.  Правда,  Жаннета?  Вот
видишь, нас двое, а ты один. Мы -  коллектив,  а  ты  -  кустарь-одиночка.
Коллектив, как известно, - пятьдесят один процент акций наличного состава,
а нас, как нетрудно посчитать, даже больше  -  шестьдесят  шесть  целых  и
шестьдесят семь сотых, грубо округляя. Пойдем,  Жанна,  пусть  этот  хмырь
побудет в гордом одиночестве.
   Ольф пришел к нему без четверти пять. Жанна  была  уже  там,  стояла  у
окна, смотрела на тяжелые  багровые  облака,  освещенные  низким  холодным
солнцем.
   - Те же двое и Рудольф Тихоныч, - сказал Ольф, останавливаясь в дверях.
- Приветствую бессонную компанию. Путешественник  наготове,  его  багаж  -
такожде, скудный комплект провожающих  в  сборе...  Граждане  провожающие,
проверьте, не остались ли у вас билеты отъезжающих... Гражданка Алексеева,
а не сообразите ли вы для нас закусь? Гражданка Алексеева безмолвствует...
Тогда и гражданин Добрин умолкает...
   Но Ольф и не думал умолкать. Он говорил за троих, молол  всякий  вздор,
походя  спел  несколько  песенок,  выдал  три  анекдота,  припасенных  "на
пожарный случай", - и развеселил-таки их. Во  всяком  случае,  когда  пили
прощальную, Ольф одобрительно сказал:
   -  Состояние  отъезжающих  и  провожающих   удовлетворительное,   можно
приступать к минуте молчания. А ну, сели, по обычаю древнерусскому!
   Присели, помолчали - и Ольф скомандовал:
   - Подъем.
   Дмитрий закрыл дверь, подбросил на ладони ключи и отдал их Жанне.
   Молча пошли мимо тихих спящих домов, несколько минут постояли на чистой
серой платформе, и, когда быстро  выкатилась  из-за  поворота  электричка,
Ольф протянул Дмитрию руку, бодро сказал:
   - Экипаж подан - в путь, человек Кайданов... Ни пуха тебе, ни пера:
   - К черту, - пробормотал Дмитрий, пожимая его руку, а левой рукой обнял
Жанну и неловко поцеловал ее в висок.
   Ольф  взял  чемодан  и  рюкзак,  отвернулся,  сделал  несколько   шагов
навстречу с грохотом распахнувшимся дверям, встал на площадке,  на  всякий
случай придерживая ногой дверь, и увидел - Жанна, прикрыв  глаза,  осыпала
лицо Дмитрия быстрыми поцелуями и так крепко вцепилась в  его  плечи,  что
Дмитрию пришлось силой развести ее  руки.  Дмитрий  торопливо  нырнул  под
вытянутую руку Ольфа. Жанна слепо шагнула за ним, Ольф перехватил ее  руки
и соскочил на платформу. Закрывающаяся  дверь  ударила  его  по-плечу,  он
покачнулся и выпустил Жанну. Она повернулась и молча пошла вперед, но,  не
доходя до конца платформы, неловко, боком,  села  на  скамейку  и  уронила
голову на руки. Ольф снял куртку и, укутывая  вздрагивающие  плечи  Жанны,
невольно оглянулся вслед электричке.
   Они, не сговариваясь, вернулись в квартиру Дмитрия. Коньяку  оставалось
еще довольно много, Ольф налил себе и Жанне и,  подумав,  чуть  плеснул  в
рюмку Дмитрия.
   - Пей, подружка, - подал он рюмку Жанне. - Остались мы одни -  так  что
давай покрепче держаться друг за друга. Старые обиды - вон, новых быть  не
должно, а если я случайно ляпну что-нибудь - бей меня  по  голове  чем  ни
попадя.
   - Ну, пей.
   Выпили, и Ольф сразу ушел к себе. Жанна зачем-то основательно,  на  два
оборота, заперла за ним дверь, постояла, взяла рюмку Дмитрия и выпила  то,
что налил туда Ольф. Подержала рюмку в руках и отнесла на кухню, поставила
в шкаф, почему-то решила не мыть ее. Не раздеваясь, прилегла  на  диван  и
уснула. А когда проснулась -  нестерпимо  ярко  сверкал  за  окном  жаркий
июльский полдень. Жанна  взглянула  на  часы  и  торопливо  сбежала  вниз,
открыла сначала свой почтовый ящик, развернула газеты,  проверяя,  нет  ли
писем, потом заглянула и в ящик Дмитрия. Никаких писем не было, да и  быть
не могло. Она снова вернулась в квартиру  Дмитрия,  принялась  убирать  со
стола.   Закончив,    посидела    с    минуту,    бездумно    пересчитывая
красно-коричневые квадратики висевшего на стене ковра, потом пошла к себе,
быстро собралась и поехала в Москву.


   Она видела, как Дмитрий вышел из метро и медленно  побрел  по  перрону,
подложив большой палец левой руки под лямку рюкзака. Жанна осторожно пошла
вслед за ним. Дмитрий остановился  у  своего  вагона,  показал  проводнице
билет и с трудом протиснулся на площадку. Жанна, прячась за  угол  киоска,
ждала, не выйдет ли он снова на перрон.  Дмитрий  не  выходил.  Потом  она
увидела его у открытого окна, он курил  и  смотрел  куда-то  поверх  голов
торопящихся  пассажиров.  Объявили  отправление,  и  Жанна  не  выдержала,
кинулась к нему. Дмитрий вздрогнул, выронил сигарету и сказал:
   - Я сейчас выйду.
   - Не надо, вот-вот уже тронется... Я все-таки пришла...
   - Да... Это хорошо, что ты пришла.
   - Вот видишь, - улыбнулась Жанна.
   Она положила ладони на его руки, сжимавшие раму окна, и быстро сказала:
   - Дима, приезжай. Обязательно приезжай, слышишь?  Ко  мне  приезжай,  я
буду ждать тебя.
   Поезд тихо тронулся, Жанна осторожно провела ладонью по щеке Дмитрия  и
погладила его руку.
   - Ну все, пиши.
   Потом, морщась от тяжкого колесного грохота, Жанна  проводила  взглядом
его вагон и, когда поезд скрылся  в  серой  застанционной  тьме,  медленно
пошла назад, к метро.




         * ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ * 


        64

   Группа начала собираться через неделю.
   Прибыли они почти одновременно и  явились  на  работу  за  три  дня  до
окончания отпуска - темнокожие, дружно  порыжевшие  от  солнца,  -  ездили
все-таки на "паршивый юг", - и  необыкновенно  довольные  поездкой.  Савин
оброс  густейшей  двухцветной   бородой;   Воронов   элегантно   помахивал
самодельным костыликом темного вишневого дерева - сильно ушиб ногу,  лазая
по Крымским горам;  Дина  Андреева  то  и  дело  зябко  поводила  плечами,
морщилась от боли в сожженной спине.
   -  Динуша,  ты  бы  обнажилась,  -  посмеивался  Савин.   -   Частично,
разумеется. И тебе легче будет, и нам приятно. И Ольф заодно полюбуется на
твои нежные лохмоточки.
   - Ты, сивый, лучше усы себе покрась, - сердито отговаривалась Дина. - А
то бабки и так уже чуть ли не крестятся...
   - А у меня естество такое, - философствовал Савин,  довольно  улыбался,
трогая светлые усы, переходящие в черную бороду. -  Признак  породы,  стал
быть.
   - Если и есть в  тебе  порода,  то  только  плебейская,  -  поддел  его
Полынин.
   - Какая есть, - скромно соглашался Савин. -  А  ты,  рыжий,  и  рад  бы
бороду отпустить, да ведь тогда пожарники со всей округи сбегутся.  И  так
небось за версту светишься.
   Разумеется, они сразу же спросили Ольфа - где Дмитрий Александрович?
   - В отпуске.
   Сообщение приняли как должное. Майя спросила:
   - А когда вернется?
   - Неделю назад уехал, - уклонился от ответа Ольф.
   - А чем же мы пока заниматься будем? - спросила Алла Корина.
   Это "пока" очень не понравилось Ольфу. Он буркнул:
   - Найдем чем.
   И тут же ушел, избегая расспросов.
   Это было в пятницу, а в  понедельник,  войдя  в  большую  комнату,  где
обычно все собирались перед началом работы, Ольф понял: знают. Не успел он
и рта раскрыть, чтобы поздороваться, как Савин спросил:
   - Ольф, где Дмитрий Александрович?
   - Я же сказал - в отпуске.
   - Неправда! - вскочила Майя. - Мы все знаем!
   Ольф с раздражением сказал:
   - Если вы все знаете, то вы знаете больше меня.  Какого  дьявола  тогда
спрашиваете? Это во-первых. А во-вторых, это правда.  Он  действительно  в
отпуске. Длительном отпуске...
   - Он вернется? - спросила Майя.
   - Будем надеяться.
   - Что значит будем надеяться? - вскинулся Воронов. - Почему он уехал?
   - Почему он уехал, я объяснить вам не смогу. Лучше  не  спрашивайте,  я
сам толком не понимаю. Если, конечно, не считать того объяснения,  что  он
болен.
   - Это правда, что Ася Борисовна уехала в Каир?
   - Да.
   - Он вернется? - как заведенная, спрашивала Майя.
   Ольф, не ответив ей, сел на стол, скрестил на  груди  руки  и  невесело
оглядел их:
   - Слушайте меня, ребятишки... Я понимаю, новость для вас несимпатичная,
но и для меня это событие не из радостных.
   - Он вернется? - снова спросила Майя.
   - Если и вернется, то не скоро.
   - А сам он что-нибудь говорил об этом? - спросил Воронов.
   И Ольф решил, что лучше сказать правду.
   - Да, говорил. Он сказал...
   Мгновенно установилась полная тишина, заставившая Ольфа оборвать фразу.
Не выдержав их взглядов, он отвернулся и быстро закончил:
   - Он сказал, что не приедет.
   И еще несколько секунд стояла тишина, и чей-то голос  -  кажется,  Аллы
Кориной - беспомощно проговорил:
   - Но этого не может быть! Ольф, ты что-то путаешь... Он так сказал?
   - Да, он так сказал, - как эхо, повторил Ольф. - Зря не  морочьте  себе
головы, ребята. Он сказал, что не вернется, но это еще не значит,  что  он
действительно не вернется. Он нездоров, вы же знаете.  Это  переутомление.
Он отдохнет и наверняка приедет и снова будет работать с нами. А пока  что
придется начинать новую работу без него. Теперь - временно, разумеется, до
приезда Дмитрия... Александровича - руководить  сектором  буду  я.  И  вам
придется основательно помогать мне. Прежде всего нам надо решить, над  чем
работать дальше. Сегодня, понятно, у вас настроение нерабочее,  а  завтра,
будьте  добры,  начнем   думать.   Кое-какие   наметки   оставил   Дмитрий
Александрович, какие-то идеи у меня появились - в общем, помыслим...
   Он оглядел свое невеселое, молчаливое "воинство" и бодро закончил:
   - А теперь - можете валять на все четыре стороны.
   И Ольф торопливо ушел в комнату Дмитрия. Вслед за ним пришла  и  Жанна.
Во время объяснений Ольфа она упорно молчала, забившись в угол.
   - Ты уходил из дома - почты не было? - спросила Жанна.
   - Так ведь рано еще... - Ольф прислушался к тишине за стеной, сказал  с
недоумением: - Сидят как мыши... Пойти к ним, что ли? А то получается, что
мы вроде отделились.
   - Выдумываешь бог знает что, - с досадой сказала Жанна. -  Сиди,  пусть
сами... в своих чувствах разбираются.


   На  следующее  утро  Ольф  с  самым  решительным  видом   приступил   к
руководству. Демонстративно засучив рукава, он  взял  мел  и  торжественно
сказал:
   - Нуте-с, господа,  приступим...  На  сегодняшний  день  мы  имеем  три
примерно равноценных идеи...
   Он обстоятельно изложил эти идеи и с огорчением отметил -  ни  одна  из
них не вызвала и намека на энтузиазм. Слушали его вяло,  вопросы  задавали
самые незначительные, и, когда Ольф,  закончив,  предложил  высказываться,
ему ответили дружным молчанием.
   - Та-ак... - протянул Ольф. - Я вижу,  вам  эти  идеи  пришлись  не  по
вкусу.
   Они переглянулись  -  и  по-прежнему  никто  не  решался  высказываться
первым.
   - Что вам в них не нравится? - спросил Ольф.
   - А тебе они нравятся? - простодушно осведомилась Дина.
   Ольф не очень естественно засмеялся:
   - Вопрос в лоб... Хитрые вы, мужички унд бабоньки...
   Ольф, конечно, ждал подобного вопроса. Все три идеи, в  сущности,  были
ответвлениями только что законченной работы. И даже на первый  взгляд  это
были не слишком значительные идеи - и уже поэтому не могли понравиться  ни
им, ни ему самому. Но ведь ничего лучшего не предвиделось...
   - Вот что, братья  славяне,  -  сказал  Ольф.  -  Давайте-ка  играть  в
открытую. Мы привыкли к тому, что главные  вопросы  всегда  решал  Дмитрий
Александрович. Я говорю "мы", потому что и сам во всем полагался на  него.
Но теперь-то нам волей-неволей придется решать самим. Или пойдем на поклон
к Ученому совету? Они, конечно, подбросят нам что-нибудь - да только будет
ли это лучше для нас? А ну, выкладывайте все, я  не  собираюсь  решать  за
вас, - потребовал Ольф. - Почему вам не нравятся эти идеи?
   - Ну почему же не нравятся... - неуверенно протянул Воронов.
   - Я скажу вам почему. После того, чем мы занимались почти три года, эти
идейки кажутся вам мелковатыми... Так?
   - Ну да, - почти с радостью брякнул Савин и зачастил: -  А  что,  разве
нет? Уже одно то, что идеек целых три и  все  действительно  равноценны...
Разве нет?
   - Разве да? - передразнил его Ольф. - Какой ты умный, Савва...  Заелись
вы, вот что я вам скажу. А вам не приходит в голову, что такие идеи, как у
Дмитрия Александровича, - может быть, одна за всю жизнь  бывает?  А  ну-ка
вспомните, что вам говорил Алексей  Станиславович  на  том  вечере...  Вам
действительно феноменально повезло, что вы начали свою научную  карьеру  с
такой значительной работы. Но кто сказал, что вам всегда будет так  везти?
Или вы решили, что до конца дней своих только тем и будете заниматься, что
претворять в жизнь выдающиеся идеи? Подавай вам Эвересты  и  Монбланы,  на
меньшее вы не согласны? А и где ж их взять, голубчики, эти  Монбланы?  Или
они на дороге валяются? А может, у кого-нибудь из вас  за  пазухой  торчит
такой монбланчик? Ну так валяйте,  выкладывайте,  я  сам  с  удовольствием
займусь им... - Ольф закурил, небрежно закинул  ногу  на  ногу.  -  А  то,
может, возьмем за жабры какую-нибудь элементарную сверхзадачку?  Например,
теорию гравитации? А что, в самом деле? Если вас эти орешки не устраивают,
- он кивнул на доску, - почему бы нет?  Или  общую  теорию  поля...  То-то
лавров нам будет, если справимся...
   Невесело посмеялись над его речью - и Ольф серьезно сказал:
   - Ну, потрепались - давайте мыслить. Если  у  вас  в  самом  деле  есть
какие-то другие идеи - милости прошу, выкладывайте.
   Других идей не было. И эти три, несмотря  на  "разъяснительную  работу"
Ольфа, их явно не привлекали. До обеда они с видимой  неохотой  перебирали
варианты, избегая каких-либо определенных  высказываний,  и  Ольф  наконец
сердито сказал:
   - Вот что, коллеги... Отправляйтесь обедать,  и  если  уж  вам  так  не
хочется работать - не неволю. Но должен сказать вот что: если мы  в  самое
ближайшее время не придем к какому-то решению - я иду  в  Ученый  совет  и
прошу дать нам тему.
   Угроза подействовала - после обеда обсуждение  пошло  более  энергично.
Ольф даже насмешливо хмыкнул:
   - Первые признаки  жизни  налицо.  Пульс  слабый,  нитевидный,  дыхание
прерывистое. Глядишь, скоро и по-настоящему мозгами зашевелите.
   Из трех идей одна принадлежала Дмитрию  -  на  ней  в  конце  концов  и
остановились после долгого обсуждения. Ольф невольно задумался -  было  ли
это случайностью? Они ведь не  знали,  что  именно  предлагал  он,  а  что
Дмитрий. Разве что Жанна могла сказать... Ольф спросил ее об  этом.  Жанна
сухо ответила:
   - Ничего я им не говорила, да они и не  спрашивали.  А  тебя  что,  уже
проблема престижа беспокоит?
   Ольф с недоумением посмотрел на нее.
   - Ничего себе вопросик... И как это ты догадалась? Помог кто-нибудь?
   - Извини, - тихо сказала Жанна, отворачиваясь. - Я все думаю  -  почему
он не пишет?
   - Напишет, рано еще.
   - Одиннадцать дней, как уехал...
   В тот же день  пришла  от  Дмитрия  открытка  -  с  десяток  спокойных,
безличных строчек. Дмитрий писал, что побывал на Байкале,  что  "священное
море" вполне оправдывает все свои превосходные эпитеты,  но  задерживаться
здесь он не  собирается  и  завтра  отправляется  дальше,  вероятно  -  до
Владивостока. И что оттуда он им напишет.
   Прошла еще  неделя,  прежде  чем  они  получили  письмо  от  Дмитрия  -
несколько небрежных строк, написанных на  сером  телеграфном  бланке:  "До
Владивостока не доехал, сижу в Хабаровске. Иду по твоим  следам,  Ольф,  -
жду пропуска на Камчатку. Жара здесь тропическая, даже мухи от нее дохнут.
Привет ребятам". И все - ни даты, ни подписи.
   И пошли недели одна за другой, а от Дмитрия ничего больше не было.



        65

   С грустью и недоумением наблюдал Ольф, как буквально на глазах меняется
группа. "Меняется" - пожалуй,  чересчур  мягко  сказано.  "Перерождается".
Теперь  они  являлись  на  работу  аккуратно,  к   восьми   часам,   долго
"раскачивались" - курили,  вяло  перебрасывались  анекдотами,  неторопливо
раскладывали на столах бумаги, тщательно чинили карандаши. Как-то Ольф,  с
раздражением наблюдая за  этой  "подготовкой  к  мыслительному  процессу",
насмешливо сказал:
   - Ну что, юные чиновнички, приступим к процессу? Или процессоры не  тем
заняты? - Он постучал пальцем по лбу. - Не все процессанты на местах?  Или
нечего процессировать?
   Намек поняли и, кажется, обиделись на него. Правда, Савин, очень похоже
копируя Ольфа, глубокомысленно произнес:
   - Ля процессорес дю процессуарес нихт процессирен дель процессантес,  -
и невозмутимо  пыхнул  трубкой,  распространяя  медовый  аромат  "Золотого
руна". Но остальные шутку не  поддержали  и  демонстративно  приступили  к
"процессу". "На "чиновничков" обиделись", - вздохнул Ольф. Ему  ничего  не
оставалось, как начать руководить "процессом".
   А  руководить  оказалось  далеко  не  так  просто,  как  представлялось
когда-то Ольфу, глядя на  Дмитрия.  Первое,  что  обескураженно  обнаружил
Ольф, - ему никак не удавалось быть в курсе их дел. И когда они  приходили
к нему с вопросами и  предложениями,  Ольфу  требовалось  немало  времени,
чтобы как следует понять, о чем идет речь. Дмитрию, насколько помнил Ольф,
нужно было для этого не больше минуты. И по взглядам ребят Ольф видел, что
помнил об этом не только он. Но хуже всего было то,  что  он  сам  не  был
уверен в правильности доброй половины своих советов,  -  и  они  это  тоже
чувствовали, хотя, как правило, охотно соглашались с ним.  Даже,  пожалуй,
охотнее, чем с Дмитрием. Но не трудно было  догадаться  о  причинах  такой
сговорчивости. Просто им было все равно -  или  почти  все  равно.  Как-то
Ольф, подходя к дверям, услышал веселый голос Полынина:
   - А мне до лампочки...
   Ольф не знал, к чему это относилось, - когда он вошел, разговор тут  же
оборвался, - но  был  уверен,  что  догадался  правильно.  Все  равно.  До
лампочки. До фени.  До  фениной  мамы.  Все  это  были  слова  из  его  же
собственного лексикона...
   И  отношение  к  нему  самому  тоже  изменилось.  Прежней  товарищеской
близости как  не  бывало.  Они  не  прочь  были  в  шутку  подразнить  его
"начальствованием", но  скоро  Ольфу  показалось,  что  шутка  повторяется
слишком часто. А однажды, когда Алла Корина словно ненароком  сказала  ему
"вы", Ольф сердито покосился на нее, но промолчал. Но когда Алла повторила
это и в придачу назвала его Рудольфом Тихоновичем - было это при встрече в
коридоре, - Ольф резко остановился и круто повернулся на каблуках.
   - Вот что, сестрица Аленушка, - зло  заговорил  он,  сдвинув  брови,  -
бросьте вы эти фокусы...
   - Да ты что? - удивилась Алла. - Я же пошутила.
   - Надо думать, - мрачно посмотрел на нее Ольф. - Не хватало еще,  чтобы
ты серьезно сказала.
   - А чего ты тогда взбеленился? - теперь уже Алла обиделась.
   - А то, - Ольф повысил голос, - что вместо того, чтобы помогать мне, вы
только зубы скалите.
   - Мы? А я что, за всех ответчица?
   - Нет, разумеется, -  сразу  сдался  Ольф,  склонил  голову  и  шаркнул
ботинком. - Пардон, мадемуазель. Куда уж там до ответчицы.
   И Ольф отошел, досадуя на себя за нелепую вспышку раздражения.
   "Чаепития"  проходили  теперь  скучно  и  коротко.   Ребята   с   такой
готовностью взваливали  на  Ольфа  ответственность  за  все  решения,  что
однажды он взорвался:
   - Слушайте, вы, оглоеды... Мне что, одному все это нужно?
   - Да что все? Чем ты недоволен? - изумился Воронов.
   - А тем, - заорал Ольф, - что вы сидите сложа руки!
   - То есть как это? - опешил Савин.
   - А так, - уже тише сказал Ольф, -  что  ни  хрена  не  хотите  делать.
Работаете как из-под палки, думать совсем разучились.  Но  учтите,  я  над
вами цепным кобелем стоять не буду. Если и дальше  так  пойдет  -  поищите
себе другого руководителя. А вернее, вам его найдут.
   Угроза подействовала  -  другого  руководителя  они  не  хотели.  Ольф,
бесспорно, их устраивал. Разумеется,  только  пока,  на  время  отсутствия
Дмитрия Александровича... И они так старательно стали  изображать  "бурную
творческую деятельность", что Ольф через полчаса сказал:
   - Ну, хватит, комедианты... По домам.
   И они мигом  исчезли,  избегая  его  взгляда.  Осталась  только  Жанна,
молчала, глубоко задумавшись о чем-то. Ольф,  сумрачно  взглянув  на  нее,
сказал:
   - Что-то плохо получается у меня.
   - Зря ты накричал на них.
   - Это уж точно. - Ольф усмехнулся. - Кричат всегда зря. Трудно мне...
   - И из меня помощник никудышный. Все из рук валится...
   - Может, в отпуск поедешь?
   Жанна с недоумением взглянула на него:
   - Сейчас?
   Ольф отвел взгляд и промолчал. Жанна поднялась:
   - Поедем домой.
   Когда они подходили к дому, Жанна  ускорила  шаги  и  почти  вбежала  в
подъезд, держа наготове ключи. Ольф вошел следом за ней и увидел, как  она
разворачивает и трясет газеты. Оба почтовых ящика - и ее, и Дмитрия - были
открыты. Жанна небрежно сложила газеты и приказала Ольфу:
   - Открывай свой.
   И хотя Ольф видел, что в его ящике ничего нет,  он  открыл  его.  Жанна
молча повернулась и стала медленно подниматься  по  лестнице,  держась  за
перила и внимательно глядя себе под ноги. Когда она дошла до своей  двери,
Ольф позвал ее:
   - Жанна!
   Она подняла голову, и Ольф сказал:
   - Не надо так, Жан.
   - Как "так"?
   - Он приедет.
   Жанна вдруг засмеялась:
   - Ну разумеется, приедет. Хотя бы для того, чтобы забрать свои вещи,
   - Не говори так. Он приедет совсем, к нам... к тебе, - не сразу добавил
он.
   - А если нет?
   - Этого не может быть.
   ...Группа жила как будто одним ожиданием. Они работали, конечно, но так
вяло и неохотно, что тошно было смотреть на них.  Наверно,  дело  было  не
только в отсутствии Дмитрия. Возможно, это был  вполне  естественный  спад
после большой напряженной работы... Ольф уже ни в чем не упрекал их  и  не
призывал засучивать рукава - у него и  самого  не  было  никакого  желания
работать.
   Однажды пришел к нему Воронов, положил пачку исписанных листов.
   - Что это? - спросил Ольф.
   - Ваше задание выполнено, товарищ начальник.
   - Ах, да! - Ольф не сразу вспомнил, какое у него было задание,  и  стал
просматривать листки. - Ну что ж, отлично сделано.
   - Да? - Воронов насмешливо поднял брови. - А по-моему, не очень.
   - Не понимаю. - Ольф насторожился.
   Воронов невесело вздохнул:
   - Да что тут понимать... Только вчера до меня дошло, что сделать  можно
было по-другому и гораздо лучше.
   - А именно?
   - Это же типичное частное решение, приемлемое только для нашей работы.
   - А чего бы ты хотел?
   - А того, чтобы этот винтик,  -  Воронов  ткнул  пальцем  в  листки,  -
годился бы не только для нашего агрегата, а для прочих также.
   - А как это сделать?
   - Да можно было...
   Воронов показал ему, как можно было расширить задачу. Ольф увидел,  что
действительно могла получиться вещь более значительная и интересная.
   - Да, ты прав, Ворон. Жаль, сразу не додумался. И я маху дал... Слишком
конкретное задание - так?
   - Так, - безжалостно подтвердил Воронов.
   Ольф закурил и невесело усмехнулся:
   - С Дмитрием Александровичем такого, конечно, не  могло  случиться?  Уж
он-то наверняка увидел бы эту возможность?
   - Не знаю, - куда-то в сторону бросил Воронов.
   - Врешь, знаешь. Увидел бы. А вот я не увидел. - Ольф развел руками.  -
Виноват, конечно, но заслуживаю снисхождения, не так ли?
   - Да брось ты...
   - Бросить недолго. - Ольф угрюмо посмотрел на него. - Заново делать  не
будешь?
   - Потом, может быть.
   - Ну ладно, иди.
   Воронов ушел. Ольф встал, прошелся по комнате,  посмотрел  на  Жанну  и
тоскливо сказал:
   - Знал бы, где он сейчас, поехал бы за  ним,  связал  и  сюда  доставил
бы... Проклятые "бы" мешают... Не подавать же на розыск в милицию?
   - Уже, - сказала Жанна, не поднимая головы.
   - Что уже? - опешил Ольф.
   - Была я в милиции. - Жанна вздохнула и перевернула страницу журнала.
   - Ты что, серьезно?
   Жанна промолчала.
   - И что тебе сказали?
   - Что оснований для розыска нет.
   Жанна положила на журнал руки и стала разглядывать ногти.
   - Что-нибудь еще говорили?
   - Да, - безучастно отозвалась Жанна. - Спросили, кем он мне приходится.
   Лицо Жанны вдруг некрасиво искривилось, она качнулась  вперед,  уронила
голову на руки, но тут же вскинула ее,  тыльной  стороной  ладони  вытерла
глаза и сухо сказала:
   - Иди погуляй пока.
   Ольф направился к двери, задержался на мгновенье у стола, тронул  Жанну
за плечо и быстро вышел.
   Это было часов в одиннадцать. Ольф послонялся по коридорам,  посидел  с
ребятами, сходил в буфет, а когда вернулся к  себе,  Жанны  не  было.  Она
пришла через час, он  услышал  в  коридоре  быстрый  стук  ее  каблуков  и
поднялся в мгновенно возникшем радостном ожидании. Жанна встала на пороге,
спиной прикрыла дверь и протянула ему письмо:
   - Вот...

   "Здравствуйте, родные мои человеки! Не сердитесь за долгое  молчание  -
так уж получилось. Как видите, я не на Камчатке, а на  Сахалине,  и  очень
доволен, что попал сюда. Здесь тихо, спокойно и пустынно, - а это то,  что
очень нужно мне сейчас. И рядом море. Вернее - океан, а это  нечто  совсем
другое, чем море. А впрочем, не тебе,  Ольф,  описывать...  Я  с  завистью
думаю о том, что ты прожил у этого могучего красивого чудища много лет.
   Потом напишу подробнее, а сейчас  -  просьба  к  вам:  разыщите  номера
журналов с работами по квантованию времени  и  пришлите  сюда,  непременно
авиапочтой. Еще, если возможно, - статью Гейзенберга о новой классификации
элементарных частиц и работы Дирака по теории вакуума.  Когда  и  где  они
напечатаны - не помню, спросите у А.С. И  скажите  ему,  что  напишу  чуть
позже.
   Большой привет ребятам.
   Обнимаю вас. Д."

   Ольф взглянул на конверт, прочел обратный адрес: "Сахалинская  область,
п.Топорково, почта, Кайданову Д.А.".
   Жанна сидела за столом  и  тихо  плакала.  Ольф  сел  рядом,  осторожно
повернул ее голову к себе. Жанна сквозь слезы улыбнулась ему.



        66

   В Топорково поезд пришел в  три  часа  ночи.  Ольф  с  минуту  постоял,
привыкая к густой, пахнущей морем темноте, и пошел вдоль вагонов на слабый
свет одиноко горевшего фонаря. Кажется, кроме него, никто не сошел здесь -
в грязном зальце ожидания было пусто, за темным деревянным  оконцем  кассы
стояла прочная тишина. Ольф растянулся  на  скамье,  подложил  под  голову
рюкзак и задремал.
   Утром в свете  еще  невидимого,  но  близкого,  встававшего  где-то  за
сопками солнца  Ольф  разглядел,  что  поселок  невелик,  и  подумал,  что
разыскать Дмитрия будет нетрудно - здесь  наверняка  все  знали  всех.  Он
пошел по деревянному тротуару и у первого встречного спросил, не знает  ли
он человека, месяца полтора назад приехавшего из Москвы. Москвичей  у  нас
нет, уверенно ответили ему.
   - И не было? - упавшим голосом спросил Ольф.
   - Нет. Из Ленинграда был кто-то - высокий, бородатый, - три дня пожил и
уехал. А из Москвы... нет, точно не было.
   И никто не знал человека из Москвы.
   Наконец Ольф догадался спросить:
   - А до моря далеко отсюда?
   Оказалось, что до моря восемь километров, и Ольф с облегчением вздохнул
- конечно, Дмитрий и не может быть здесь, ведь из  его  письма  ясно,  что
живет он рядом с морем. Значит, где-то поблизости,  на  побережье,  должна
быть какая-то деревня. Но тут же сказали ему, что до ближайшего селения на
побережье добрых тридцать километров, и Ольф снова приуныл - ему  казалось
невероятным, что Дмитрий может поселиться где-то прямо на берегу, один.  А
потом кто-то предположил: может, он в заброшенках?  Ольфу  объяснили,  что
лет шесть назад рядом, на побережье, был рыбацкий поселок, его сселили,  и
с тех пор там никто не живет. И кто-то тут  же  вспомнил,  что  как  будто
видели там с неделю назад человека, и вроде бы он раза два приходил  сюда,
покупал консервы и хлеб.
   - Какой он из себя? - спросил Ольф.
   Стали вспоминать: роста как будто среднего, с бородой, волосы вроде  ни
темные, ни светлые...  И  больше  ничего  не  могли.  Сказать.  Серьезный,
добавил кто-то. "Наверно, он", - подумал  Ольф  и  решил  идти  туда.  Ему
подробно объяснили, как дойти:  километра  полтора  по  железке,  свернуть
налево, перевалить через две сопки - и прямо к заброшенкам.
   Тропинка к  заброшенкам  шла  узкая,  затравевшая,  временами  и  вовсе
терялась, - видно, не часто пользовались  ею.  Тайга  здесь  была  низкая,
худосочная - ядовитые морские туманы не давали  ей  развернуться,  -  зато
трава росла мощная, буйная, и временами Ольф с головой  скрывался  в  ней.
Все крепче, настойчивее чувствовалось дыхание океана, вскоре  оно  начисто
перебило таежные запахи, и Ольф понял, что скоро будет  у  цели.  И  когда
вышел на гребень второй сопки - ярчайшим светом резанула  глаза  океанская
синь, висело над  ней  большое,  тяжелое  солнце,  где-то  далеко  впереди
сплавляя воедино  границу  воды  и  огромного,  никогда  не  виданного  на
материке неба.
   Внизу увидел он серые, порушенные временем и безлюдьем  скелеты  домов.
Иные совсем  уже  завалились,  почти  уничтожились,  мертво  белели  среди
высокой травы, другие еще  пытались  бороться,  косо  щерились  в  нежилое
пространство темными провалами бывших дверей  и  окон,  и  лишь  несколько
срубов стояли прямо, и у одного из них Ольф  увидел  протянутую  к  столбу
веревку и что-то темное на ней. Значит, действительно кто-то жил здесь.  И
Ольф заспешил вниз, оскальзываясь на влажной траве, стараясь не  думать  о
том, что этот "кто-то" мог быть и не Дмитрий. И когда Ольф подошел ближе и
в том, что висело  на  веревке,  узнал  куртку  Дмитрия,  он  остановился,
сбросил рюкзак и на минуту присел на валежину, вытащил сигарету и закурил.
Надо было подумать о том, как они встретятся. Слишком хорошо помнил  Ольф,
каким был Дмитрий, когда уезжал, помнил его долгое молчание и понимал, что
для этого должны быть веские причины. Думал он недолго - ничего не  шло  в
голову, хотелось скорее увидеть Дмитрия, и он  встал,  вскинул  рюкзак  на
одно плечо и торопливо зашагал к дому.
   Дмитрия не было. Ольф вошел в сумеречное, пахнущее сыростью нутро избы,
увидел широкий, грубо сколоченный топчан, матовый прямоугольник затянутого
синтетической пленкой  окна  и  облегченно  сбросил  рюкзак,  окончательно
уверившись в том,  что  это  именно  жилище  Дмитрия:  лежали  на  топчане
журналы, и книги, увезенные им из Долинска, рядом темнел знакомый  свитер,
стоял у стены его чемодан. "Ну и слава богу",  -  суеверно  подумал  Ольф,
оглядываясь, и вышел из избы.
   Ждать пришлось часа полтора. Ольф увидел, как Дмитрий бредет по  полосе
прибоя в рыбацких сапогах - высокие голенища  их  с  торчащими  в  стороны
ушками были подвернуты, - с ружьем и действительно с бородой.  Он  смотрел
себе под ноги и не видел Ольфа. А когда поднял  голову  и  увидел  -  Ольф
шагнул ему навстречу и заторопился быстрой, неровной  походкой,  напрямик,
через траву. А Дмитрий стоял и смотрел на  него,  словно  не  узнавая.  И,
пугаясь этого странного неузнавания, безрадостной  неподвижности  Дмитрия,
Ольф крикнул:
   - Димыч, это я!
   - Вижу, что ты, - спокойно улыбнулся Дмитрий, снимая зачем-то ружье, и,
сжав левой рукой стволы, правой обнял Ольфа. - Какими судьбами?
   - Обыкновенными, - сказал Ольф, часто моргая и все еще  не  отстраняясь
от Дмитрия. - Аэрофлотовскими.
   - Ну, идем в мою берлогу.
   - Вот решил наконец проветриться, - бодро,  торопливо  заговорил  Ольф,
вышагивая рядом с Дмитрием. - Ну, как ты?
   - Хорошо, - безразлично ответил Дмитрий, глядя себе под ноги.
   - Выглядишь ты отлично, - сказал Ольф.
   И это было почти правдой. Дмитрий за два месяца заметно  поздоровел,  и
хотя шел медленно, но походка была спокойная, уверенная. Одно не нравилось
Ольфу - взгляд Дмитрия. Не так бы должен смотреть человек, у которого  все
хорошо...
   Ольф ждал,  когда  Дмитрий  начнет  расспрашивать  его,  но  так  и  не
дождался. Дмитрию как будто совсем неинтересно было, как они  жили  в  это
время. Он повесил ружье и небрежно осведомился:
   - Голодный?
   - Есть маленько.
   - Журналы привез?
   - Да.
   - Давай сюда.
   Ольф молча отдал ему журналы и вытащил коньяк. Дмитрий, не  обращая  на
него внимания, стал просматривать статью Гейзенберга. Минут  через  десять
он швырнул журнал в общую кучу, бегло просмотрел работы Дирака,  помолчал,
думая о чем-то, и невесело взглянул-на Ольфа:
   - Ну что, будем есть?
   - И пить тоже.
   - И пить тоже, - машинально повторил Дмитрий, поглаживая бороду.
   - А борода тебе идет, -  сказал  Ольф.  -  Дмитрий  невидящим  взглядом
посмотрел на него, вытащил из-под  топчана  трехлитровую  банку  с  икрой,
бревноподобную копченую кетину, и Ольф с завистью крякнул:
   - Широко живешь, пустынник...
   Расстелили на траве плащ. Ольф, жмурясь от яркого солнца,  рассматривал
море, сопки, черные прибрежные скалы и с усмешкой сказал:
   -  Тебе  можно  позавидовать  самой  черной  завистью,  Экое   местечко
отхватил... Присоветовал кто?
   - Было дело.
   Ольф кивнул на солнце:
   - И давно здесь такая благодать?
   - Почти все время, как приехал.
   Ольф помолчал и словно нехотя сказал:
   - А у нас дожди. И вообще на редкость гнусное лето выдалось... Ну  что,
выпьем?
   - Наливай.
   Ольф разлил коньяк в помятые жестяные кружки, усмехнулся:
   - Коньяк из кружек... Забавно. Ну, со встречей, дружище.
   Дмитрий после первого глотка поперхнулся и закашлялся.
   Ольф похлопал его по спине и пошутил:
   - Совсем из формы вышел, старик... Тренировки не было, что ли?
   Дмитрий промолчал. Ольф, пробуя поочередно то икру, то  кету,  жмурился
от удовольствия:
   - До чего ж хорошо...
   Потом он закурил, растянулся на траве. Помолчал, посмотрел на Дмитрия и
с напряжением в голосе сказал:
   - Ты бы хоть поинтересовался, как наши дела...
   - А как ваши дела?  -  равнодушным  голосом  спросил  Дмитрий,  и  Ольф
обозлился:
   - А никак...  Все  хорошо,  прекрасная  маркиза.  Статья  вышла,  имела
бесспорный успех,  состоялось  заседание  Ученого  совета,  на  коем  вам,
почтеннейший, единогласно, единоручно и единодушно было  присвоено  звание
доктора физико-математических наук... Что же вам еще надобно?
   - А Жанне?
   - Жанна почти так же прекрасна, как и всегда. - Ольф с особым значением
произнес это "почти", но Дмитрий этого как будто не заметил.
   - Я не о том. Кандидатскую ей утвердили?
   - Разумеется.
   - А чего ты злишься?
   - Я? - Ольф  изобразил  крайнюю  степень  удивления.  -  Да  помилуйте,
сударь, с чего бы мне злиться?
   Ольфу самому было тошно от своего тона, но другого не находилось. Он  с
недоумением думал: неужели Дмитрий и в самом деле не рад его приезду?
   - Покажи статью, - попросил Дмитрий.
   Ольф молча поднялся, пошел в "берлогу", вытащил из рюкзака журнал.
   Наблюдая за тем, как Дмитрий разглядывает страницы журнала, спросил:
   - Чем ты недоволен?
   - Почему фамилии не по алфавиту?
   - Жанна наотрез отказалась ходить в лидерах. Я, разумеется, тоже вперед
не рвался. Ну, а Валерка в любом случае был бы последним.
   - А ему докторскую дали?
   - С ним история такая приключилась... Твой меморандум на Ученом  совете
рассматривали, конечно. Что именно там было - в точности не знаю, со  слов
Дубровина передаю. В общем, мнения разделились, но похоже, что большинство
все-таки склонялось к тому, чтобы дать Валерке  доктора.  Однако  возникли
какие-то вопросы, и решено было  подождать...  до  твоего  возвращения.  А
Валерка каким-то образом узнал об этом и сразу же прикатил. Видел  бы  ты,
как-кой он был... Юпитер Громовержец, да и только. На всю ивановскую орал,
что в твоих благодеяниях он не нуждается и сам как-нибудь добьется  всего.
Сочинил  какую-то  нелепую  бумагу  Ученому  совету   с   требованием   не
рассматривать его кандидатуру. Видно, здорово ты его чем-то ушиб...
   - Бог с ним. Дубровин лак?
   - Неважно, Димыч, еле ноги волочит. А в больницу не хочет.
   - Доклад в академии когда будет?
   - Двадцать четвертого.
   Ольф ждал, когда Дмитрий спросит о Жанне и ребятах, но он молчал. "Ну и
черт с тобой, молчи, - снова разозлился Ольф. - Спросишь  еще..."  И  стал
рассказывать о другом:
   - Должен  сообщить  вам,  почтеннейший,  что  статья  произвела  весьма
заметное впечатление... Уже на четвертый день после выхода журнала  явился
посланец из Института физических проблем.  Вежливый  дядя...  Страшно  был
разочарован,  что  не  застал  тебя.  Долго  не  хотел  раскрывать  карты,
выспрашивал о тебе - и, надо сказать, довольно умело.  Под  конец  все  же
решился сообщить, что если  Дмитрий  Александрович  пожелает  переехать  в
Москву, то оный институт готов незамедлительно предоставить ему  приличную
должность, квартиру и  соответствующий  оклад.  И  не  только  ему,  но  и
нескольким наиболее ценным сотрудникам, коих  он,  Дмитрий  Александрович,
сочтет  нужным  взять  с  собой.  При  сих  словах  дядя  многозначительно
помолчал, посмотрел на меня и добавил: в разумном количестве,  конечно,  -
скажем, одного-двух человек... Так что - выше нос, Дмитрий  Александрович,
вы явно на пороге славы. А вместе с вами, вернее, чуть в сторонке и позади
и еще кое-кто, скажем, Рудольф Тихоныч с Жанной Валентиновной...
   - Послал бы ты его подальше.
   - Ну зачем же, - рассудительно сказал Ольф. -  С  такими  предложениями
далеко не посылают. Такие  предложения  тщательно,  но  не  слишком  долго
обдумываются, а потом, как правило,  принимаются.  А  послать  никогда  не
поздно.  Будешь  иметь  удовольствие  сделать  это  сам,  если   захочешь,
конечно...
   Дмитрий пристально посмотрел на него и промолчал.  Ольф  снова  лег  на
траву. Долго молчали они, а потом Ольф заснул.
   Когда проснулся, Дмитрия рядом не  было.  Ольф  встал,  огляделся  -  и
увидел его. Дмитрий сидел  у  воды  на  белом,  мертвенно-костяного  цвета
бревне и смотрел на море. Бил в берег невысокий  медленный  накат,  лениво
выбрасывал широкие лохмотья пены. Ольф  подошел  к  бревну,  сел  рядом  с
Дмитрием, вытащил сигареты и дал  ему.  Дмитрий  молча  закурил,  протянул
Ольфу зажженную спичку.
   - Димыч, - тихо спросил Ольф, - ты не рад, что я приехал?
   Дмитрий повернул голову, несколько  секунд  смотрел  на  него  и  мягко
сказал:
   - Конечно, рад, Ольф... Но, понимаешь, такое уж у меня состояние.  Рано
ты приехал. Мне нужно еще одному побыть.
   - Значит, - медленно сказал Ольф, - мне придется уехать?
   - Не знаю, - ответил Дмитрий.



        67

   Я не удивился приезду Ольфа.  Больше  того  -  я  был  уверен,  что  он
приедет. Ведь я на его месте сделал бы точно так же... Только поэтому я  и
не писал в Долинск. Я знал, конечно, что все они будут там волноваться, но
другого выхода не было. Мне просто необходимо было одиночество. Нужно было
самому справиться с тем, что так неожиданно навалилось на  меня.  Я  знал,
что никто не сможет мне помочь. Ни Ольф,  ни  Жанна,  ни  Дубровин.  И  уж
конечно ни Ася, если бы она и вернулась ко мне.
   Все же я не думал, что он приедет так  скоро.  И  конечно,  я  рад  был
видеть его, но что-то мешало мне высказать эту радость.  Я  знал,  что  он
приехал затем, чтобы увезти меня отсюда, но мне еще нельзя  было  уезжать.
Это я тоже знал и теперь готовился к трудному разговору, ожидая, что  Ольф
с минуты на минуту начнет его. А он, видимо, и сам боялся этого  разговора
и, кажется, ждал, что начну его я. Когда он спросил:  "Значит,  мне  нужно
уехать?" - мне очень хотелось  ответить  ему  "нет",  а  потом  как-нибудь
помягче объяснить, почему я не смогу сейчас  вернуться  в  Долинск.  Но  я
решил, что лучше сказать правду. Ольф явно  растерялся.  Я  отвернулся  от
него и стал смотреть на море. Он еще немного посидел со мной и поднялся:
   - Пройдусь по берегу, может подстрелю кого-нибудь.
   - Надень сапоги.
   - Хорошо.
   Ольф надел мои сапоги и, не подходя  ко  мне,  пошел  по  берегу.  А  я
остался сидеть на бревне, смотрел на море и думал.
   Статьи Гейзенберга и Дирака ничем не помогли мне, и  я  опять  пожалел,
что написал в Долинск. Я просто не знал, что теперь буду  говорить  Ольфу.
Перед отъездом я попытался все объяснить ему, но он  тут  же  сказал,  что
такое у меня уже было - "помнишь, в  шестьдесят  третьем?".  И  я  тут  же
замолчал. Бесполезно было бы доказывать ему,  что  аналогии  с  шестьдесят
третьим годом неуместны. Да Ольф, кажется, всерьез и не думал о  том,  что
причина моей "болезни" - я знал, так они называют мое состояние, -  именно
работа. Он думал, что все дело в Асе. И все так думали - даже Дубровин,  я
видел это по его глазам во время  нашего  последнего  разговора.  Кажется,
только Жанна догадывалась, что отъезд Аси - далеко не главная причина моей
"депрессии"... Конечно, я помнил о том, что было в шестьдесят  третьем,  и
иногда принимался успокаивать себя: ведь было  такое  время,  как  сейчас,
долго было, мне пришлось бросить начатую работу, но все же в конце  концов
я вернулся  к  своей  идее  и  осуществил  ее,  хотя  и  по-другому...  Но
успокоение приходило разве что на минуту.  Сейчас,  шесть  лет  спустя,  я
хорошо понимал, чем был вызван тот кризис. Моим незнанием, невежеством и в
конечном счете непониманием самой сути тех явлений, которые  мне  случайно
удалось обнаружить. Конечно, было и неверие в себя, в свои силы, - но  это
уже следствие, а не причина... А теперь? За эти годы я узнал очень многое.
Может быть, почти все, что можно было узнать в этой области,  -  я  хорошо
видел это,  когда  читал  многочисленные  работы  по  теории  элементарных
частиц, в них, как правило, не оказывалось  ничего  существенно  нового  и
неожиданного для меня. Я смутно подозревал, что в  конце  концов  вся  эта
информация сложится в какую-то более или менее законченную картину  и  мне
придется делать какие-то выводы.  Правда,  я  не  думал,  что  эти  выводы
придется делать так рано, еще до окончания своей работы. Но так уж вышло -
как только я уверился  в  том,  что  наша  работа  закончится  успешно,  я
примерил  ее  результаты  к   той   общей   картине,   которая   отчетливо
представлялась мне, и довольно скоро увидел - получается что-то  неладное.
Результаты в эту картину целиком не вписывались. На первый взгляд  в  этом
не было ничего страшного: просто добавилось еще что-то новое, - да  и  как
же иначе, для этого работа и проводилась! - картина стала полнее, только и
всего. Мне понадобилось всего два дня, чтобы понять:  дело  не  в  полноте
картины, а в ее противоречивости, вернее - в несовместимости. Вот тогда  у
меня и появилось ощущение надвигающейся  беды...  Я,  разумеется,  тут  же
напомнил себе, что эксперимент еще  не  проведен  и  результаты  могут  не
совпасть с тем, что мы ожидаем, но это было слабое утешение. Я  знал,  что
эксперимент удастся. Не может не удаться... Проще всего было бы,  конечно,
подождать его результатов, а потом уж все как  следует  обдумать.  Но  это
было уже не в моей воле. Я продолжал обдумывать создавшуюся ситуацию  -  и
не видел никакого выхода. Кроме одного: все неверно, с  начала  до  конца,
вся теория элементарных частиц... ни к черту не годится. (К  счастью,  тут
была какая-то доля преувеличения, и затем "все" я заменил на "почти все").
Я долго боялся прямо сформулировать это, искал какие-то другие решения - и
не находил их. Пытался отыскать изъяны в своих построениях -  и  не  видел
их. Я цеплялся за малейшую возможность приладить свои  результаты  к  этой
общей картине, но они упрямо выламывались из  нее.  Я  ухватился  было  за
мысль, что мне  неизвестны  какие-то  сверхновые  данные,  просмотрел  все
новинки - и ничего не обнаружил. Оставалось  одно  -  признать  неумолимую
логику фактов и взглянуть правде  в  глаза.  А  правда  была  такова:  все
неверно. Все, в том числе и моя работа, И мое уточняющее "почти" мало  что
спасало. Меня поздравляли с удачей, а я отмалчивался и пытался  улыбаться.
Ведь они еще не знали, что кроется за этой удачей. И еще не скоро узнают -
чтобы понять, что именно означают результаты нашей работы, нужно время. Но
в конце концов поймут. Они не могут не прийти к тем же выводам, к  которым
пришел я. Иначе я действительно сумасшедший, и  меня  в  самом  деле  надо
упрятать в психбольницу...
   Первое время меня  все  же  немного  смущало,  что  никто  не  понимает
истинного смысла результатов нашей работы. Даже Дубровин не догадывался...
Но и этому нашлось простое объяснение. Дубровину  было  не  до  нас.  Ольф
вообще ни о  чем  не  задумывался  -  так  был  рад,  что  наконец-то  все
кончилось. Вот разве что Мелентьев мог бы что-то заподозрить, но и то вряд
ли - он, по складу своего ума, мог блестяще решить, вероятно, любую  сколь
угодно  сложную  частную  задачу,  но  сделать  какие-то   фундаментальные
обобщения ему, как правило, не удавалось,  я  хорошо  знал  это  по  нашей
работе. Помню, я как-то невесело посмеялся над собой,  представив  себя  в
роли пророка, в гордом одиночестве владеющего  скрытой  от  всех  истиной,
хотя смеяться было не над чем. Действительно, пока только я один знал  эту
истину. Вот разве что одиночество никак нельзя было назвать гордым... И  я
готов был немедленно поделиться своей истиной, но я знал, что пока  ничего
из  этого  не  выйдет.  Истина  была  еще  слишком   неконкретной,   почти
бездоказательной, она пока еще лежала больше в области  интуиции.  И  если
для меня она представлялась бесспорной, то другие восприняли бы  ее  более
чем скептически. И пока я наверняка не сумел бы ничего  доказать.  Сначала
надо было самому все привести в порядок. Я не  сомневался,  что  рано  или
поздно мне удастся сделать это, и принялся за работу. И,  кажется,  уже  в
первый день спросил себя: зачем я это делаю? Чтобы доказать, что другие не
правы? Разрушить то, что создано ими? (И мной в том числе!)  Но  я-то  уже
знаю, что это так. Пусть другие позаботятся о  себе.  Пройдет  не  так  уж
много времени,  и  кто-то  задумается  над  результатами  нашей  работы  и
наверняка  придет  к  тем  же  выводам,  что   и   я,   приведет   строгие
математические доказательства моих  интуитивных  положений.  А  я  за  это
время, может быть,  хоть  немного  продвинусь  в  поисках  каких-то  новых
решений. Логично? Как будто. Но что-то во мне противилось этой  логике.  И
вовсе не то, что эти выводы могут существенно отличаться от моих, - я  уже
не сомневался в своей правоте. Тогда что же?
   Я подумал о  том,  сколько  времени  может  занять  эта  разрушительная
работа.  Я  еще  смутно  представлял,  с   какими   трудностями   придется
столкнуться,  и  не  мог  даже  приблизительно  назвать  какой-либо  срок.
Три-четыре месяца? Возможно. А если год, два? Не  слишком  ли  это  много?
Много - для кого? Для очень многих! Для сотен, а может быть, и тысяч людей
в разных странах, которые работают в этой области. И чем скорее они узнают
о том, что означают наши результаты, тем лучше. Для них,  конечно.  А  для
меня? Возможно, для меня это будет  потерянное  время...  И  неважно,  что
никто, кроме меня, не будет считать, что потери напрасны. Наоборот  -  эта
разрушительная работа наверняка  будет  признана  очень  значительной.  Уж
кто-кто,  а  физики  умеют  по  достоинству   оценивать   так   называемые
"отрицательные" результаты - у них было  немало  случаев  убедиться  в  их
важности. Значит, мне нужно все-таки проделать эту  работу...  Постараться
по возможности  расставить  все  точки...  Ведь  я  наверняка  сделаю  это
быстрее, чем кто-либо. Пока статья выйдет из печати, пока ее прочтут, пока
найдется кто-нибудь, кто как следует задумается о том, что она означает, -
может пройти  немало  времени.  Напрасно  потерянного  времени  для  очень
многих. И не только для каких-то людей "вообще", но и для Дубровина,  -  я
уже догадывался, что мои результаты должны касаться и его работы тоже.
   И я решил сделать эту работу.  Но  шла  она  необычайно  тяжело.  Я  не
переставал думать о том, что же будет дальше, когда я сделаю это. Найдется
ли хоть какой-нибудь  просвет  в  создавшемся  тупике?  И,  думая  так,  я
занимался тем, что усердно достраивал этот тупик, -  для  того,  очевидно,
чтобы, положив последний камень, на минутку передохнуть и повернуть назад.
В который раз я спрашивал себя: какой смысл в этой работе, если после  нее
мы будем знать еще меньше, чем прежде? С точки зрения абстрактной логики -
никакого. Но мы-то живем в мире, где законы абстрактной логики очень часто
бывают неприемлемы... И я продолжал свою разрушительную работу.  И  похоже
было на то, что сооружение тупика близилось к концу.  Но  пока  работа  не
закончена, мне нельзя было возвращаться в  Долинск.  Ведь  они  ничего  не
знают. У них свои заботы, и они постараются, чтобы я разделил их с ними. Я
знал, что нужен им, да и мне самому было плохо без них. Но они, вольно или
невольно, помешают мне, а сил у меня и без того сейчас было  немного.  Вот
это и придется как-то объяснить Ольфу, и дай-то бог, чтобы он сумел понять
меня...


   Ольф пришел вечером, бросил трех уток и довольно улыбнулся:
   - Принимай трофеи, Кайданов. Небогато, правда, да больше нам пока и  не
нужно. Еще трех подранков в море  упустил.  И  между  прочим,  всего  семь
патронов истратил. Однако, есть еще порох в пороховницах... Была бы лодка,
их можно десятками стрелять.
   - Зачем? - спросил я.
   - Верно, конечно, да я ведь так,  к  слову,  охотничий  азарт  говорит.
Давненько я с ружьишком не бродил... А ружьишко дрянь, однако...
   Ольф разделся до пояса,  пошел  к  берегу  и  долго  мылся.  Растираясь
полотенцем, он крякал и ухал от удовольствия.
   - Хорошо-то как, господи... Вот бы эту стихию да к нам в Долинск, а?
   Ольф сам разделал уток  и  зажарил  их.  Я  хотел  помочь  ему,  но  он
запротестовал:
   - Э, нет, братец, ты уж не  лишай  меня  этого  удовольствия.  Мне  так
обрыдла наша стерильная цивилизация, что ты уж того, посиди смирно. Я сам,
сам... - И, принюхиваясь к запахам, он мечтательно сказал: - Ну-с, сегодня
попантагрюэльствуем...
   Он был очень доволен своей охотой, предстоящим  пиршеством,  всем,  что
видел вокруг, и  я  подумал,  что  мне  трудно  будет  объяснить  ему  мое
состояние.   Но   в   этот   вечер   Ольф   не   начал    разговора.    Мы
"попантагрюэльствовали" и легли спать.
   Ольф долго ворочался, вздыхал, видно, ему очень хотелось поговорить, но
я никак не реагировал на его намеки.
   Потом я сквозь сон услышал, как Ольф встал и надолго ушел. Я  вылез  из
спального мешка и выбрался наружу.
   Ольф разжигал костер.
   - Замерз? - спросил я.
   - Да нет... Не спится, няня. В Долинске-то еще девять вечера, а тут уже
утро на носу. Чудно, - повел он головой. - Воистину - край  земли.  Как-то
даже не верится, что там, - он кивнул на море, - ничего нет кроме воды,  а
за ней - Америка.
   Костер разгорелся. Ольф сходил в избу и вернулся с бутылкой коньяку.
   - Выпьем по махонькой?
   - Давай... Ты что, весь рюкзак бутылками набил?
   - Еще одна есть. Мы же теперь богатые. Мы же  теперь  -  с  успехом,  а
стало быть - и с деньгами. Кстати, премии всему сектору отвалили,  по  два
оклада.
   Мы выпили, помолчали, и Ольф спросил:
   - Димыч, когда мы поедем отсюда?
   - Не знаю, - сразу сказал я.
   - Докладчиком на сессии заявлен ты.
   - И напрасно.
   - Нет. Нужно, чтобы именно ты сделал доклад. Все так считают.
   - Кто все?
   - Все. Дубровин, Торопов, ну и мы с Жанной, конечно.
   - И все-таки доклад придется делать тебе.
   - Я без тебя не уеду, - твердо сказал Ольф.
   Я промолчал. Ольф, пристально глядя на меня, заговорил:
   - Димыч, дело даже не в докладе, хотя  и  это  имеет  значение.  Ты  же
знаешь, что там наверняка возникнут сложнейшие вопросы, и никто лучше тебя
не ответит на них. Но не это главное...
   - А что же?
   - Скверно там без тебя, Димыч. Ты даже представить себе не можешь,  как
скверно.
   - Что именно скверно?
   - Ребята не хотят работать.
   - Не хотят?
   - Вернее, не могут.
   - Не понимаю.
   - Это трудно объяснить, но это так, поверь, я ничуть не  преувеличиваю.
Они ждут тебя и хотят работать с тобой, и ни с кем другим.
   - Из этого все равно ничего не выйдет.
   - Допустим, - уклончиво сказал Ольф, и я понял, что  он  и  не  пытался
убедить их в этом. - Но тебе самому придется объяснить им это. Мне они  не
верят.
   - Жаль... А что еще скверно?
   - Как ты говоришь... - с болью сказал Ольф. - Можно подумать, что  тебе
действительно на нас наплевать.
   - На кого это на вас?
   - На Жанну, например, на Дубровина... На меня, наконец... Знал  бы  ты,
как  Алексей  Станиславович  беспокоится  о  тебе...  А  Жанна   форменной
психопаткой стала. Она даже в милицию ходила, хотела на розыск  подать.  А
ты двух слов не написал, чтобы мы хотя бы знали, где ты. Мало ли что могло
случиться с тобой... Все-таки это жестоко, Димка...
   - Наверно... Но я не мог иначе.
   - Ну хорошо, хорошо, - сразу согласился Ольф, - не мог так не мог, я же
не упрекаю тебя. Ты уезжал больным, и хорошо, что уехал, - торопился Ольф,
- мы, очевидно,  были  неправы,  отговаривая  тебя,  эта  поездка  здорово
встряхнула тебя, выглядишь ты просто отлично, но почему же тебе не поехать
вместе со мной?
   И тогда я попытался объяснить ему, чем  сейчас  занят  и  что  еще  мне
предстоит сделать. Ольф слушал  недоверчиво,  со  все  более  возрастающим
изумлением. Когда я кончил, он потер рукой лоб и потерянно сказал:
   - Вот это финт, я понимаю... А впрочем, пока  я  ничего  не  понимаю...
Погоди, дай подумать... Ты что же, хочешь сказать, что сами по  себе  наши
результаты ничего не стоят?
   - Почти ничего. Главное - в тех последствиях, к которым они приводят.
   - А ты... не ошибаешься в этих последствиях?
   - Думаю, что нет.
   - Подожди-ка... И давно ты додумался до этого?
   - Я еще не до конца додумался, Ольф. Именно поэтому я сейчас и не  хочу
уезжать отсюда.
   - Ну, а когда... - он покрутил рукой, - это пришло тебе в голову?
   - Еще до того, как мы провели опыт.
   Ольф  сложил  губы  так,  словно  собирался  свистнуть,  но  свиста  не
получилось. Он встал, покружился вокруг костра и остановился передо  мной,
сунув руки в карманы.
   - Слушай, что же это получается?
   - Сядь.
   - Ну, сел.
   - Ты карточные домики строил когда-нибудь?
   Ольф рассердился:
   - А при чем тут карточные домики?
   - Хочу популярно  объяснить,  что  получилось...  Сначала  строить  эти
домики очень легко. Все держится более или менее прочно. А в конце,  когда
пытаешься положить последние  карты,  все  вдруг  разваливается.  Вот  так
примерно получилось и у нас.
   - Ты хочешь сказать, что мы положили одну из этих последних карт?
   - Видимо, так.
   - Ну, а если без аллегорий... Ты не можешь показать мне свои выкладки?
   - Пока нет.
   - А... Дубровину говорил?
   - Нет. Тогда мне самому многое было неясно.
   - Но ведь ты, кажется, говорил ему, что не  видишь  никакого  выхода...
Как ты объяснил ему это?
   - Я говорил ему примерно то же, что и  тебе.  Одни  эмоции,  и  никаких
доказательств. А потом, вы все вбили себе в голову, что я болен, и все мои
доводы пропускали мимо ушей. И Дубровин тоже. А я ничем  не  болен,  Ольф.
Просто устал. Здорово устал... ото всего.
   Ольф как-то странно смотрел на меня, и я догадался, о чем он думает,  и
сказал:
   - А впрочем, можете считать это болезнью или  как  вам  угодно.  Но  не
смотри так -  твоя  могучая  мысль  слишком  уж  явно  читается  на  твоей
физиономии. Я не сумасшедший,  и  мои  догадки  отнюдь  не  бред  больного
воображения. Через месяц-полтора вы сами убедитесь в этом.
   Ольф спохватился и сделал вид, что рассердился:
   - Никто тебя сумасшедшим не считал и не считает... Но ты говоришь такие
вещи, что так сразу их не переваришь. Ведь если это правда, то  есть  твои
предположения, то это же... черт знает какое открытие!
   - Уж лучше назвать это закрытием.
   Наверно, тон у меня был не слишком-то  веселый,  и  Ольф  подозрительно
посмотрел на меня:
   - Закрытие? Ну, знаешь ли... Не каждый год делаются  такие  закрытия...
Можно подумать, что ты не рад своей удаче.
   - Чему уж тут радоваться...
   Ольф с изумлением уставился на меня:
   - Ты что, серьезно? Или придуриваешься? Не понимаешь, что означает  это
твое закрытие?
   - А что оно, действительно, означает? Что столько времени,  средств,  а
может быть, и человеческих жизней было потрачено зря? Я  уже  сейчас  могу
составить  список  по  меньшей  мере  из  двух  десятков  работ,  и  работ
значительных, то есть  признанных  таковыми,  результаты  которых  начисто
уничтожаются нашей работой.
   - Но ведь... если и так... это же великолепно! Разве ты виноват в этом?
Наоборот - тебе в ножки надо поклониться?  Нет,  Димка,  ей-богу,  -  Ольф
вскочил на ноги, -  до  меня  только  сейчас  начинает  доходить,  что  ты
сотворил. И не строй похоронную рожу, не делай вид, что  ты  не  понимаешь
значения твоей работы. Это же... Ух, черт, даже не верится!
   Ольф в возбуждении ходил вокруг костра и радостно восклицал:
   - Вот шум-то теперь подымется, а? Нет, подумать только, - такой  фитиль
поставить легиону ученых мужей! А  этот  параноик  еще  чем-то  недоволен!
Посмотреть  на  этого  чудика,  так  можно  подумать,  что  его   постигло
величайшее разочарование в жизни! Или ты еще не уверен в своем "закрытии"?
- остановился он вдруг передо мной.
   - Как раз в этом-то я уверен.
   - Тогда объясни мне толком, что тебе не нравится? -  Он  присел  передо
мной на корточки и требовательно посмотрел на  меня.  -  Валяй  выкладывай
все, я ведь не отстану от тебя.
   - А что выкладывать? Я уже все сказал.
   - Это... насчет напрасных трат?
   - Да.
   - Нет, ты все-таки кретин! - взорвался Ольф.
   - Ольф, но ведь все так просто. Ты не забыл, над чем мы  работаем?  Над
созданием теории элементарных частиц. Еще раз повторяю - над созданием.  А
наша работа и мои выводы хоть на шаг  приблизили  нас  к  этому  созданию?
Нет...
   - Да как же это нет? - с яростью зашипел Ольф. - Чего ты мелешь? Что ты
понимаешь под созданием? Прямую линию, соединяющую две точки?  Неуклонное,
беспрерывное поступательное движение по этой линии? Так, что ли? Если так,
то, конечно, ты ничего не открыл и  ничего  не  создал!  Но  если  так  ты
представляешь себе процесс созидания, то  ты  безнадежный  дурак,  кретин,
идеалист! Познание - это не прямая линия и даже не кривая!  Это  чудовищно
разветвленное дерево с бесконечным множеством ветвей и веточек,  и  где-то
там, на вершине, - Ольф мощным жестом простер руку  к  небу,  -  то  самое
драгоценное яблоко, которое нам надо сорвать! А, черт, но ведь  даже  само
это выражение - "древо познания" - говорит за  себя.  Если  уж  библейские
мудрецы додумались до таких вещей, то тебе-то, материалисту,  уж  и  вовсе
полагалось бы иметь представление о том, что такое процесс  познания.  Это
нагромождение бесчисленного количества ошибочных теорий и  несостоятельных
идей, среди которых прячутся золотые жилки истины!  Это  умопомрачительный
лабиринт, план которого известен разве что господу богу! Но этого  чертова
бога не существует, и нам, человекам, приходится самим выбираться из этого
лабиринта! Но скажи, сделай такую милость, как из  него  выбраться,  минуя
тупики? Как?! Ты и сам отлично знаешь, что другого способа не  существует.
И если ты обнаружил один из этих тупиков - великая тебе  благодарность  за
это... - Он действительно сделал глубокий поклон. - Ибо это означает,  что
одним  тупиком  стало  меньше  и  шансы  найти  единственно  верный   путь
автоматически повысились. Пусть ненамного, пусть  мы  даже  не  знаем,  на
сколько именно, но повысились, разве нет? Да или нет?
   - Допустим...
   - Не допустим, а точно! Тогда какого тебе рожна надо?
   - Послушай-ка меня, Ольф, - остановил я  его.  -  Не  надо  мне  ничего
доказывать, я все это, как ты мог бы догадаться, и сам знаю.
   - Я думаю, - сразу сник Ольф. - Сейчас это даже школьники знают.
   - Вот именно. Мы говорим о разных вещах. Ты судишь с  каких-то  позиций
"вообще", а судить так - значит всегда быть правым. И ты прав, разумеется.
Возможно, и я рассуждал бы точно так же,  окажись  на  твоем  месте.  Даже
наверняка так. Но то, что  это  сделал  именно  я,  а  не  кто-то  другой,
заставляет меня смотреть на все эти вещи по-иному. Что  моя  работа  будет
признана значительной, успешной и принесет известность и все такое  прочее
-  это  я  тоже  знаю.  Более  того,  я  даже  думаю,  что  ничего   более
значительного - опять же с этих позиций "вообще" - я не сделаю за всю свою
оставшуюся жизнь.
   - Ну, это ты загнул...
   - Ничего не загнул. Пожалуйста, не перебивай меня.  Все  твои  красивые
слова о древе познания, лабиринте и тупиках - те самые  прописные  истины,
которые, не  задумываясь,  пускают  в  ход,  когда  хотят  оправдать  свою
беспомощность и несостоятельность.
   - Кто это хочет?
   - Все. Если хочешь - все человечество.
   - Ого...
   - А разве нет? Разве не очевидно, что это самое человечество  сплошь  и
рядом признает успехом то, что в конечном  счете  оказывается  ошибками  и
заблуждениями?
   -  О  господи...  -  простонал  Ольф.  -  Да  откуда  оно,  это   самое
человечество, может заранее знать, что это ошибки и заблуждения?
   - Не может, конечно. Но что это меняет?
   - Димка, еще немного - и я начну думать, что ты в самом деле свихнулся.
   - Все может быть.
   - Ты что, не понимаешь, что с такими взглядами просто невозможно  жить?
Не понимаешь, что нельзя  отнимать  у  человечества,  и  уж  тем  более  у
отдельных людей  права  на  ошибки?  Если  во  всем  заранее  предполагать
ошибки... да ты знаешь, к чему это приведет? К тому, что потом уже  ничего
не будет! Не то что  каких-то  достижений,  но  даже  этих  самых  ошибок!
Ничего! Нуль, бесконечная деградация - вот что будет! Это ты понимаешь?
   - Отлично понимаю, Ольф. И все-таки ничего не могу поделать с собой.
   - Димыч, это пройдет. Это все временно.
   - Дай-то бог...
   - Это пройдет, Дима, обязательно пройдет.
   - Знаешь, я ведь не случайно просил тебя прислать статьи  Дирака  -  не
только потому, что они понадобились мне для работы. Я  вдруг  задумался  о
его судьбе... С тех пор как он предсказал существование античастиц, прошло
сорок с лишним лет, а Дирак не сделал больше ничего,  что  можно  было  бы
хоть как-то сравнить с этим предсказанием... Я, разумеется, не ставлю себя
на одну доску с Дираком, но как подумаю, что,  может  быть,  действительно
достиг своей вершины именно в этой работе и  теперь  мне  остается  только
спускаться вниз...
   - А ты помнишь, что сказал о Дираке Ландау?
   - Да. - Я невольно улыбнулся. - Когда Дирак делал  доклад  в  Харькове,
Ландау приговаривал: "Дирак - дурак, Дирак - дурак".
   Ольф неодобрительно посмотрел на меня:
   - Это ты помнишь, а другое забыл...
   - Что именно?
   - А то, что на одном из совещаний Ландау говорил и такое: "Кто  спорит,
что Дирак за несколько лет сделал для науки больше, чем все присутствующие
здесь за всю жизнь?"
   - Это было гораздо позже.
   - Ну и что?
   - А потом, обрати внимание: за несколько лет... А что  остальные  сорок
лет? Дирак ведь до сих пор живет и здравствует... на  проценты  со  своего
капитала. Почему так?
   - Ну, мало ли почему...
   - А я догадываюсь почему.
   - Да? - Ольф с любопытством посмотрел на меня.
   - Видимо, подобные вспышки озарения  требуют  такой  огромной  духовной
работы, что человек растрачивает себя практически мгновенно. Даже,  думаю,
не за несколько лет, а может быть, за считанные дни, если не часы. А потом
неизбежно наступает расплата и в конечном итоге прозябание.
   - Но Дирак-то не прозябает, - возразил Ольф.
   - Но я не Дирак - это во-первых. А во-вторых - смотря с чем сравнивать.
Если с другими - конечно, это не прозябание. Но если с  тем,  что  он  сам
сделал во время этой вспышки, - это именно прозябание. А сравнивать  нужно
все-таки с этим.
   - Послушай, - сказал Ольф и замялся.
   - Да?
   - А как у тебя это было? Ну,  в  смысле...  сколь