-----------------------------------------------------------------------
   "Собрание сочинений в четырех томах. Том первый".
   М., "Молодая гвардия", 1973.
   OCR & spellcheck by HarryFan, 18 June 2001
   -----------------------------------------------------------------------



   Тонко дребезжат стекла. Сквозь шум бурана слышно, как  на  дворе  глухо
хлопает калитка. Коля, весь  напрягаясь,  останавливает  взгляд  на  окне,
потом негромко говорит:
   - Показалось... Я думал, мама, а  это  ветер.  Ты,  Миша,  слышал,  как
загремело?
   - Непогода какая... - Миша,  послюнив  палец,  не  сразу  перелистывает
страницу, с сосредоточенным видом  наклоняется  над  книгой  и  прерывисто
вздыхает: - Прямо не дождешься.
   Колина мать работает  врачом  в  степном  районе,  недалеко  от  города
Актюбинска; каждое утро за ней приезжают сани из больницы,  и  дед  Степан
увозит ее до восьми часов вечера. Сейчас уже десять,  но  ее  все  нет.  А
буран хлещет в стели, гремит по крыше, дико взвизгивает в  трубе,  дергает
дверь в сенях, будто кто-то в злобе ударяет, наваливается плечом,  срывает
ее и не может сорвать с петель. На улице все гудит, и порой  кажется,  что
комната несется по воздуху, в вихрях снега, оторванная от всего мира.
   Мальчики сидят на диване и то и дело поглядывают на стенные часы.  Миша
хмурится и, стараясь не сопеть, уже второй раз осторожно листает книгу про
зверей Африки. Он давно торопится домой, так как отпросился к Коле "только
на минуту", но ему и боязно, и неудобно уходить, хотя  живет  он  рядом  -
через несколько домов.
   А часы на  стене  неустанно  и  сонно  тикают.  Изредка  в  них  что-то
обрывается. Тогда  гиря  дергается,  и  мальчики  вздрагивают.  В  комнате
полутемно. Возле дивана на столе горит большая керосиновая лампа: два  дня
нет электричества - буран порвал провода. Радио тоже  молчит.  Два  дня  в
степи, не утихая, ревет непогода. Она царапает стены, стучит  в  стекла  и
кидает в них непроглядным снегом, все наваливая  и  наваливая  под  окнами
сугробы.
   - Буран! - говорит Миша, поднимая голову от книги. -  Ишь  как  воет...
Страшно сейчас в степи.
   Коля внимательно смотрит на Мишу, с минуту слушает, как воет  буран,  и
вдруг начинает беспокоиться:
   - Как бы мамка не заблудилась...
   - А ты знаешь,  в  позапрошлую  зиму  тракторист  окоченел  до  смерти,
заблудился... а в прошлую отец чуть совсем не замерз, - почему-то  шепотом
говорит  Миша  и  делает  такое  лицо,  точно  сообщает   по   секрету   о
необыкновенной тайне.
   Коля уже слышал эту  историю  несколько  раз,  но  ему  хочется  заново
послушать.
   - Как же это? - удивленно спрашивает он и подвигается ближе к  Мише.  -
Сказки бабушкины.
   Но глаза у Миши очень серьезные.
   - Не сказки, а очень просто. Поехал отец в бригаду: что-то с тракторами
случилось. Темнища - жуть! Хуже, чем сейчас. Буран  так  и  метет,  так  и
метет... Знаешь, как в степи? Я ездил раз в МТС, так знаю... А отец  ехал,
ехал - и вдруг дороги нет, заблудился. Мы его  ждали,  ждали  целую  ночь.
Мать говорит: "Ну, пропал отец!" И вдруг слышим - лошадь пришла.  Выбежали
мы, а отец весь в снегу, прямо и лица не видно! Мамка чуть не плачет, а он
говорит: "На войне не погиб, а здесь чуть..." Ноги, руки снегом оттирал  -
белые все были...
   Опять хлопает калитка, гремит в трубе, в сенях, позванивают  стекла,  и
мальчикам кажется, что  кто-то  огромный  колотит  озлобленно  по  стенам,
топчется в тяжелых валенках под окном, и давит  на  стекла,  и  стонет  от
нетерпения.
   И от этого хаоса звуков уши наполняются протяжным, тонким звоном.
   - Ветер, - выдыхает Коля. - Это ветер...
   Миша тихонько смеется:
   - Конечно, ветер! Давай книжку смотреть! Ты садись рядом, а?..
   Подумав, Коля садится вплотную к Мише, а тот сопит, с какой-то  опаской
перелистывает страницы и украдкой из-за плеча оглядывается на черные окна.
Коля, тоже озираясь на темные углы, поеживаясь, спрашивает негромко:
   - Ты почему так смотришь? Мерещится тебе?
   - Не-ет, что ты! Вот выдумал, - шепчет Миша, нагнув голову.
   В тишине листы книги, толстые, гладкие, гремят, как полотно  на  ветру.
Минуту оба молчат. Потом Миша  напряженно  морщит  лоб  и,  глотая  слюну,
говорит:
   - Как я домой теперь пойду? Мать, наверное, ищет...
   - Знаешь, давай чай пить,  -  предлагает  Коля  с  надеждой.  -  Чайник
поставлю, у нас конфеты  шоколадные  есть.  "Белка"  называются".  Хочешь,
Миша?
   - Да мне идти нужно. Я уроки еще не делал. А то  завтра  по  арифметике
Марья Сергеевна ка-ак вызовет да ка-ак двойку поставит!..
   - Ну и иди. - Коля презрительно усмехается. - Боишься, достанется дома?
А в школе хвастался, что тебя никогда не ругают! Врешь все!
   Миша сдвигает рыжеватые брови. Он колеблется.
   - Давай... подождем еще, - нерешительно соглашается он и снова украдкой
косится на окна.
   Коле сразу становится веселее. Ему хочется рассказать сейчас то, о  чем
он давно думал, и он заговорщицки говорит:
   - Ты знаешь... Вот если бы война... ты как, пошел бы в разведчики?
   - Не возьмут, -  вяло  отвечает  Миша.  -  Не  доросли,  скажут.  -  Он
откладывает книгу и, некоторое время соображая, деловито насупливается.  -
Может, взяли бы, только мать вот...
   - Ерунда какая! - возражает Коля. - А если бы  наша  страна  воевала  с
фашистами? Нет, меня бы  мать  отпустила.  Как  отца.  -  Коля  пристально
смотрит на стену, где в черной рамке висит портрет.  -  У  меня  отец  был
артиллерист. Он дрался с  "тиграми",  танки  были  такие  у  немцев.  Отца
ранило, а он все стрелял... Пять танков подбил...
   - У меня отец тоже, - кивает Миша, ссутуливаясь. - Ничего не боится.
   - А ты боишься? - подозрительно спрашивает Коля.
   - Нет... Что ты! А вот только отец мой  ничего  не  боится,  твоя  мать
тоже. Видишь, какой буран, света не видать, а она поехала.
   - Она вся в отца, - серьезно заявляет Коля. - Отец сам говорил...
   - Коль, а Коль, - немного подумав, очень тихо спрашивает Миша, - а ты в
отца?
   Коля переводит взгляд на окно, за которым с воем мелькают мутные  тени,
и опускает глаза.
   - Я не знаю, - отвечает он, видимо опечаленный. - Отец ничего  обо  мне
не говорил.
   - А автоматы дали бы? - неожиданно спрашивает Миша. - Автоматы нужны, а
то убьют!
   Коля задумывается, затем машет рукой.
   - А как же! Я знаешь о чем - Ведь я, наверно, не испугался бы. Пошли бы
вместе с тобой. И выручали бы друг друга в бою.
   - Да, - соглашается Миша, - одному плохо.  Двоим  лучше.  Помочь  можно
друг другу.
   Минуты три оба молчат.  Коля  берет  со  стола  и  долго  рассматривает
перочинный ножик с перламутровой ручкой, говорит грустно:
   - Отец подарил. Это его ножик, до фронта. На память. Хороший?
   - Ага. Только не  острый,  -  хозяйственно  замечает  Миша,  попробовав
лезвие пальцем. - И легкий. Пушинка.
   - Я его берегу.
   - Стой, ходит кто-то. По чердаку ходит, слышь?.. Шаги, -  шепчет  Миша,
вслушиваясь. - Вроде разговаривают там, слышь? Нет?..
   Он с побледневшим лицом озирается  на  Колю,  изо  всех  сил  удерживая
дыхание, широкие ноздри его раздуваются.
   - Никого там... буран это, -  отвечает  Коля  с  трудом  равнодушно.  -
Мерещится тебе...
   Миша мигает ресницами и слабо шевелит дрожащими губами:
   - Мне мамку жалко. Она, должно, по поселку бегает, меня ищет. Ведь я из
школы домой забежал - и прямо к тебе. А  я  ничего  не  боюсь.  Мне  домой
надо... - И Миша виновато ерзает, избегая встретиться с Колей взглядом.
   - Знаешь, - говорит Коля и даже встает с дивана. - Ты иди  домой.  Иди,
Мишка, чего уж... Я останусь.
   Миша, округливая рыжие брови, испуганно смотрит на Колю, но тот  быстро
отворачивается, повторяет с насмешкой:
   - Иди, иди, я обижаться не стану, а то еще дома  достанется,  отколотят
еще.
   - Да надо ведь мне...
   Однако Миша не сразу решается уходить. Ему неудобно и неловко:  как  же
оставить товарища одного? Наконец он уходит, надев  пальто,  для  смелости
нахлобучив на глаза шапку, убегает в темь и буран. Коля закрывает  за  ним
дверь  и,  вернувшись  в  комнату,  некоторое  время  чувствует   странное
возбуждение.
   "Пусть, пусть! - мстительно думает Коля. - Я и один ждать буду..."
   Но в комнате  после  ухода  Миши  становится  очень  пусто  и  тихо.  И
возбуждение быстро проходит. Коля садится к столу в одиночестве  и,  чтобы
отогнать от себя грустные мысли, старается представить  себе,  как  будет,
когда приедет  мать...  Она,  скинув  завьюженный  тулуп,  улыбнется  ему,
поцелует его холодными губами и, конечно, скажет: "Заждался?  Ну,  Колька,
сейчас будем чаевничать!" Щуря близорукие глаза, она подолгу моет  руки  и
тщательно вытирает их полотенцем; от нее приятно пахнет морозом и каким-то
лекарством. Она будет ходить по комнате,  звенеть  посудой,  спрашивать  о
школе и наконец сядет с ним за стол. Весело на плите зафыркает  чайник,  и
тотчас в комнате станет тепло и уютно.
   "Мама, я тебя все ждал, - скажет он, - два раза чайник подогревал, а ты
так долго..."
   Коля вздрагивает: ему кажется, что он уснул и во сне сидит  на  краешке
стула; а веки у него тяжелые-тяжелые и необоримо смыкаются сами. На  столе
сонным  круглым  бликом  светится  бок  большого  металлического  чайника.
Посреди скатерти, придавленный  чашкой,  белеет  листок  бумаги:  "Ужинай,
ложись спать. Не жди меня. Мама". И от этих слов, написанных, как  всегда,
рукой  матери,  горько  и  тоскливо  сосет  под  ложечкой,  словно  кто-то
беспощадно хочет обмануть его.
   Потом он представляет, как мать едет в санях. Лошадь едва плетется  вся
в снегу, и морда ее, заиндевевшая и  белая,  окутываясь  паром,  кланяется
сугробам. Мать не видно в санях: она укрылась  шубой  и  спит.  Потом  она
просыпается, выглядывает из-под шубы  и  говорит  лошади:  "Смотри,  какой
буран! Ты не спи! Не занесло бы нас! Ведь Колька один дома!"  Возница  дед
Степан погоняет усталую лошадь. Но она уже не хочет идти  дальше.  И  снег
постепенно заносит сани, лошадь, наметая огромный сугроб...
   Что-то страшно гремит и рассыпается стеклянным звоном. Коля вскакивает,
широко раскрыв глаза.
   - Что это? Мама!..
   На полу  разбитая  чашка.  Осколки  рассыпались  возле  ножки  стола  и
странно-спокойно поблескивают на свету. Рядом  лежит  записка  матери.  За
окном безмолвно - вероятно, буран стих.  И  четко  и  громко  отстукивают,
скрипят ходики на стене. Ему сейчас не жалко  чашку.  Он  лишь  жалеет  об
одном: зачем отпустил Мишку, вдвоем веселее. И Коле сейчас так  невыносимо
одиноко, неспокойно, что хочется плакать.
   Он идет к дивану. Тихо скрипят под ногами половицы, и подрагивает стол,
как живой. Лампа мерцает и вспыхивает: нет керосина. По потолку, по стенам
от этого мерцающего света, округляя углы, бродят тени. Коля наклоняется  к
лампе, глазам становится  горячо,  лбу  жарко.  Он  выворачивает  побольше
фитиль и вдруг вытягивает шею и, не  отрывая  глаз,  смотрит  на  окно.  В
безмолвии размеренно скрипит снег: скрип-скрип. Кто-то ходит  под  окнами,
но никто не стучит в стекла, и Коля чувствует ознобные мурашки  на  спине.
"Скрип-скрип, - выговаривает под окном снег, - скрип-скрип".
   "Кто это?" - думает Коля, цепенея от страха.
   Ему хочется с закрытыми глазами броситься  на  диван,  потушить  лампу,
залезть с головой под одеяло, чтобы ничего не слышать и ничего не  видеть.
Проходит несколько  минут.  Он  слышит,  как  молотком  колотится  сердце,
отдаваясь в голове.
   - Никого там нет... - шепчет,  убеждая  самого  себя  Коля.  -  Чудится
мне...
   Он осторожно оглядывает комнату и замечает на столе перочинный ножик  с
перламутровой    ручкой.    Затаив    дыхание,    Коля    берет     ножик;
успокоительно-аккуратный, гладкий,  он  умещается  в  кулаке.  Пальцы  все
крепче сжимают его, подарок отца, эту единственную защиту и помощь.
   А огонь в лампе дергается, сникает и, чадя, гаснет. Комната погружается
во мрак, среди которого  синеющими  проемами  светятся  от  лунного  света
мерзлые  окна.  За  ними  -  непонятная  пустота  ночи,  где  только   что
поскрипывал снег, необъяснимо сковывает Колю знобящим страхом. Он не может
пошевелиться.
   "Нет, нет, - опять убеждает он себя. -  Я  не  испугался...  Показалось
мне, и все".
   На ватных ногах он с усилием делает два шага к окну  и,  всхлипывая  от
ожидания чего-то страшного, трет пальцем холодное, обросшее инеем  стекло.
Блестят освещенные луной морозные узоры. Они кажутся необыкновенным зимним
лесом. Коля ничего не может рассмотреть  сквозь  них.  Тогда,  замирая,  с
млеющим холодком в животе, он идет в сени и там настежь  открывает  двери,
готовый крикнуть: "Кто?" Никого нет. Мороз и синяя ночь.  На  дворе  лежит
лунный снег. Улицы не видно: снегу намело по крыши. Стоя  в  дверях,  Коля
весь дрожит от студеного воздуха. На улице ни огонька. "Где  же  мамка?  -
думает с тревогой Коля. - Где она?"
   Он закрывает дверь, входит в комнату, садится на диван,  опять  дремота
постепенно обволакивает его. И внезапно стекло звонко дребезжит над  самым
ухом, но Коле кажется, что это стучат не в окно, а звенит у него в ушах.
   - Коля, открой! Коля!
   Радость перехватывает дыхание. Он вскакивает.
   - Мамка! Приехала! Я сейчас! Я сейчас! - громко кричит  он  и  бежит  к
двери и теперь лишь замечает зажатый в руке отцовский перочинный ножик.
   ...Когда они  сидят  за  столом  и  пьют  крепкий,  пахучий  чай,  Коля
необыкновенно счастлив: мать рядом с  ним,  она  моет  руки,  вытирает  их
полотенцем, ласково щурит  глаза.  Лицо  у  нее  усталое.  Она  спрашивает
удивленно:
   - Ты все ждал меня? И не спал?
   - Ждал. Мишка у меня был! Мы вдвоем ждали! А я чашку разбил.
   - Колька ты мой, Колька, - говорит мать и нежно  шевелит,  треплет  его
волосы. - А я с операции. Никак не могла раньше.
   Коля хочет сказать матери о своем решении никогда больше не  оставаться
одному дома, но видит: мать задумчиво разглядывает стол, и у нее  медленно
клонится голова. Она встряхивает головой и виновато улыбается.
   - Ложись, мам, ложись, - чувствуя необыкновенный прилив любви к матери,
говорит Коля. - Ты устала! Ты ведь устала, мама! Да?
   Мать целует его и, на ходу раздеваясь, идет к постели.
   -  А  я  подъезжаю  и  думаю:  "Спит  мой  Колька,  наверное".  А   ты,
оказывается, ждал! Ах ты, Колька мой! Один, все время один. - И она как-то
растерянно оборачивается к нему. - Ну,  ложись,  сын,  а  то  завтра  рано
вставать. Давай радио включим, чтобы разбудило...
   Мать, по-видимому, так сильно устала, что  даже  забыла:  буран  порвал
провода, и радио молчит.
   Он ничего не говорит ей, соскакивает со стула и берет с тумбочки старый
будильник,  внутри  которого  старательно  бьется   сердце.   Высунув   от
напряжения язык, Коля ставит стрелку на шесть часов, потом оглядывается на
мать и чуть-чуть переводит стрелку - на десять минут седьмого.
   - Мама, пожалуйста, ложись, - повторяет Коля и быстро начинает  убирать
со стола. - Я тоже сейчас лягу. И знаешь... Это  ничего:  будем  живы,  не
умрем, - добавляет он так же, как говорил когда-то матери отец.
   Мать сразу засыпает, и Коля слышит, как  во  сне  она  разговаривает  с
какой-то старшей сестрой, наверно, тяжелая  была  операция...  Коля  также
ложится  и,  прислушиваясь  к  неспокойному  дыханию  матери,  сквозь  сон
усмехается, вспомнив ножик с перламутровой ручкой.
   - Мам, а мам, - еле шепчет он. - Ты обо мне  не  беспокойся...  Как  ты
думаешь, я в отца?
   В комнате темно и тихо.

Популярность: 386, Last-modified: Tue, 19 Jun 2001 12:09:13 GMT