твин. - Вижу, ты парень хороший. Пожалуй, мы тебя примем. Только... - Не договорив, он повернулся в сторону: - Данила, а ну по секрету. Оба поднялись от костра и отошли на несколько шагов в сторону. Степка выпрямился, переводя дыхание и вслушиваясь. Бритвин тронул за рукав Данилу: - Ты говорил про тол. Где это? Данила тягуче вздохнул, неопределенно поглядел в кустарник: - Был. А теперь есть или нет, кто знает. - Это где? В Фроловщине? - Ну. - Слушай, надо подскочить. Не отвечая, Данила громко высморкался в траву, пятерней отер нос и бороду. - Так темно. А там болото, лихо на него... И неизвестно, швагер дома или нет, - начал он невеселым, совершенно глухим голосом, который всегда выдавал его неохоту. - Ничего. Садись на коня и скачи. Они повернулись к костру, в котором теперь задумчиво ковырялся Митя. Данила на ходу громче сказал: - Так что, если у меня обрез этот... - Бери винтарь! - Что винтарь! Если б автомат. Бритвин остановился. - Бери автомат. Толкач, дай автомат! - Ну да! Пусть с винтовкой едет, - недовольно отозвался Степка. Бритвин строго прикрикнул: - Говорю, дай автомат! Степка с силой вогнал в землю тесак и тихо, про себя, выругался. Больше всего на свете он не хотел теперь отдавать автомат. Но приказ Бритвина прозвучал так категорично, что спорить было бесполезно, и он поднял с земли свой ППШ. Бритвин нетерпеливо обернулся к Даниле: - И давай скачи! Два часа тебе сроку. Фроловщина недалеко, знаю. Данила еще недолго помешкал, явно не спеша исполнять задание, к которому у него не лежала душа. - Кожух мокрый. Если б вы ватовку дали. - На! На и ватовку! - решительно рванул с плеч телогрейку Бритвин. - И не тяни резину! С молчаливой неторопливостью Данила оделся, подпоясался, взял на краю поляны коня и полез из оврага. 11 Бритвин больше не садился к костру - там теперь хозяйничал Митя, - постоял на полянке и, как только топот коня затих наверху, подошел к Степке: - Ну, ты долго тут ковыряться будешь? Степка выпрямился - могила была еще мелковата, ему до пояса, он хотел об этом сказать, но Бритвин, прикинув, решил: - Хватит! Давай закапывать. Он так и сказал - не "хоронить", а именно "закапывать", и от этого слова Степке опять стало не по себе. Пересилив себя, он подумал, что могилку надо углубить - земля пошла сухая и мягкая. Но Бритвин уже направился к покойнику. - Давай сюда! Дмитрий, а ну пособи! Митя с готовностью вскочил на ноги, но, поняв, что от него требуется, оробело остановился поодаль. Не спеша выбрался из могилы Степка. - Подождите! Так и закапывать... Он вытер о траву тесак и, оглядевшись в мигающих сумерках, подошел к молодой елочке, ветви которой высовывались из темноты на полянку. Нарубив лапнику, он снова спрыгнул в могилу и кое-как выложил им дно, из нескольких веток устроил возвышение под голову - будто стелил Маслакову постель. - Ну, готово там? - поторопил Бритвин. - Давайте сюда! Отбросив мокрый кожух, они вдвоем со Степкой взяли под мышки покойника. - Дмитрий, бери за ноги, - распоряжался Бритвин. Митя с боязливой нерешительностью взялся за босые стопы ног. - Взяли! За время, минувшее после кончины, Маслаков, казалось, стал еще тяжелее: втроем они с усилием подняли его прогнутое в пояснице, еще не застывшее тело и тяжело понесли к яме. Там, разворотив сапогами свежую землю, повернулись вдоль узкой могилы и начали опускать. Это было неудобно, тело всей своей тяжестью стремилось в яму. Степка придерживал его за холодную, плохо разгибающуюся руку. Опуская, перебрал пальцами до кисти, по-прежнему перевязанной грязным бинтом, и, ухватившись за нее, испугался: показалось, причинил боль. Тут же понял нелепость своего испуга, но за перевязанную кисть больше не взялся - став на колени, опускал тело все ниже, пока не почувствовал, как оно мягко легло на пружинящий слой хвои. - Ну вот! - Бритвин разогнулся. - Давай скорей зарывать. - Подождите! Нагнувшись, Степка одной рукой запихал в могилу остатки еловых ветвей, стараясь прикрыть лицо покойника, и потом они с непонятным облегчением начали дружно грести землю. Степка работал руками, Бритвин сапогом. Митя, стоя на коленях, обеими руками выгребал из травы остатки накопанной земли. Костер их уже догорал, мелкие язычки огня на угольях едва мерцали на краю поляны. - Ну так! Доканчивай, а мы в огонь подкинем, - вытирая о траву ладони, сказал Бритвин. - Дмитрий, ну-ка поищи дровишек! Митя подался на склон оврага. Степка тем временем завершил могилу. На поляне стало тихо и пусто, она будто попросторнела теперь - без коня, покойника, с небольшим костерком на краю обрыва. Сделав все, что требовалось, Степка почувствовал себя таким одиноким, таким несчастно-ненужным на этом свете, каким, пожалуй, не чувствовал никогда. Единственное, что тут еще привлекало его, был костер, и парень подошел к Бритвину: - Что, до утра тут будем? - Побудем, да. - А потом? - А потом попробуем грохнуть, - невозмутимо сказал Бритвин, стоя на корточках и сгребая на земле обгорелые концы хвороста, которые он бросал в огонь. Скоро между углей весело забегали огоньки, осветив вблизи сухое, будто просмоленное лицо ротного. - Как это грохнуть? - Посмотришь как. План один есть. Степка выждал минуту, не расспрашивая, думал, что скажет сам. Но тот не сказал, и Степка смолчал, не зная еще, можно ли принимать всерьез слова Бритвина. - Такой план имею, что ахнешь. Если, конечно, выгорит... Митя что-то долго возился с хворостом, какое-то время было слышно его шастание над оврагом, а потом и оно стихло. Степка вслушался и немного обеспокоенно сказал: - Не сбежал бы... - Куда он сбежит! Теперь он как привязанный. Степка недоверчиво подумал: так уж и привязан! Впрочем, без коня он вряд ли от них уйдет. И действительно, скоро наверху затрещало, задвигалось, и из темноты показался сам Митя, тащивший огромную, связанную веревкой охапку хвороста. Бритвин с не свойственным ему оживлением вскочил у костра: - Целый воз! Вот здорово! Митя был явно польщен похвалой - низенький и с виду слабосильный для своих пятнадцати лет, он в то же время оказался удивительно проворным в работе. Люба было смотреть, как он по-хозяйски упорядковал возле костра кучу хвороста и аккуратно смотал веревку. - На коня я воз вот такой кладу. - Он поднял повыше себя руку. - Хорошо! Хорошо! А коня как звать? - Коня? Рослик. Двухлеток он, молодой еще, а так ладный коник. А умный какой!.. - Ну? - Ей-богу. Отъедешь куда, спрячешься, крикнешь: Рослик! И уже мчится. А то как заржет! - Гляди-ка! Дрессированный. - Да ну, кто его дрессировал? Это я все ухаживаю за ним: и кормлю, и на выпас. В ночное тем летом водил. Тогда его у меня немцы отобрали. Утречком еду из Круглянского леса - навстречу трое. Ну и отобрали. Думал, все: пропал мой Рослик. Нет, примчался. Слышу, ночью хрустит кто-то, выхожу: ходит по двору, траву скубет. И повод порван. - Да, замечательный конь, - согласился Бритвин. - Только стрельбы очень боится. Мчит тогда как бешеный. - Да? Ну хватит возиться - иди погрейся. Бритвин снял с палок подсохшую уже шинель и разостлал ее на земле. - Садись вот рядом. Митя охотно опустился на полу шинели, протянув к огню мокрые руки. Костер хорошо горел, брызгая искрами, вблизи стало жарко, мокрые рукава Мити скоро задымились паром. Усталый, приунывший Степка тихо сидел рядом, слушая подростка. С виду тот казался едва повзрослевшим ребенком с маленьким неулыбчивый лицом, на котором по-детски торчал вздернутый носик. На тонкой худой шее его из-под пиджачка высовывался холстинный воротник нижней сорочки. - Слушай, а ты давно молоко возишь? - заинтересованно спросил Бритвин. - С весны. Как лед сошел. Сначала дед Кузьма возил, пока в полицию не забрали. - За что забрали? - Кто его знает. В чем-то провинился. - А те, что на мосту, тебя знают? - Полицаи? Знают, а как же. Все пристают: "Водки привези". Особенно тот Ровба, которого убили. Проходу не давал. - Водки, значит? - задумчиво переспросил Бритвин. - На водку они охотники. А молоком не интересуются? - Молоком? Не-е, - сказал Митя и сделал робкую попытку улыбнуться. - Я в то молоко курячье дерьмо сыплю. - Да ну? Для жирности, наверно? Молодец! Бритвин сел, сдвинул на затылок пилотку. И вдруг сказал: - Слушай, Митя! Хочешь мост взорвать? Степка от удивления раскрыл рот, но тут же подумал: а в самом деле! Ведь парень мог бы чем-то помочь. Митя, внешне нисколько не удивившись вопросу, ответил просто: - Хочу. Если б было чем. - Ну, это не твоя забота. Это мы придумаем. Удастся - тебе первым делом автомат. Тот, с которым Борода поехал. Потом правительственную награду. Ну и в отряд, разумеется. С ходу. Я сам рекомендую. Внимательно и вполне серьезно выслушав Бритвина, Митя озабоченно сказал: - Мне главное, чтоб в партизаны. Потому что дома уже нельзя. - Это почему? - Да батька у меня... Ну, хлопцы в деревне и цепляются. Уже невмочь стало. - Понятно. Ну, за отряд я ручаюсь. Теперь слушай мой план. Просто и ясно, - сказал Бритвин, но вдруг осекся и задумчиво поглядел в огонь. - Хотя ладно. Пусть Данила приедет. "Ну что ж, пусть приедет. Когда только он приедет?" - разочарованно подумал Степка, собравшийся было услышать план Бритвина. Но разговор на этом прервался, стало тихо. От неподвижности Степку начала одолевать дремота, костер припекал грудь и лицо, а спина стыла в тени. Наверно, натертые мокрым мундиром на шее, разболелись чирьи. Он подумал, что надо бы перевязать шею, да нечем было. Сапоги и колени его были перепачканы грязью, руки тоже. Чтобы не заснуть тут, у костра, он поднялся. - Ты куда? - сквозь дым настороженно взглянул на него Бритвин. - Руки помыть. Внизу, в глухом мраке ольшаника, говорливо бежал ручей. Выглядывая подходящее для спуска место, Степка пошел краем поляны, пока не наткнулся на свежую, сиротливо приютившуюся под кустами могилу. От неожиданности он остановился, все еще не понимая чего-то, не в силах принять эту нелепую смерть. Происшедшее сегодня казалось ему дурным сном. Хотелось думать, что минет ночь и все станет по-прежнему - он встретит веселого живого Маслакова, который с незлобивой шуткой опять позовет его на какое-нибудь задание. Хватаясь за ветки, Степка спустился к ручью. Тут было сыро и прохладно. Неширокий поток воды шумно бурлил меж скользких камней. Вытянув ногу, парень нащупал один из них и склонился. Нет, Бритвин не такой. Он жесткий, недобрый, но, похоже, дело свое знает неплохо. "Этот не оплошает", - думал Степка, погружая в холодную воду руку. Ему очень хотелось теперь удачи, после пережитого он готов был на любой риск и любые испытания, лишь бы расквитаться за Маслакова. 12 Данила приехал утром, когда над оврагом прояснилось небо и в кустарнике вовсю началась птичья возня - цвирканье, цоканье, пересвист. На краю поляны в серой куче углей едва теплился огонь, стало холодновато, все они сидя подремали немного. Однако лошадиный всхрап над оврагом сразу прогнал дремоту, наверху зашуршало, донеслось глухое: - Стой ты, х-холера! Разрывая ногами землю, из серых утренних сумерек на поляну сунулся рыжий запаренный Рослик. Митя первым вскочил навстречу коню, начал ласкать его, оглаживая потную шею. Рослик удовлетворенно застриг ушами и скосил блестящим глазом на Степку. Степка, однако, глядел на овражный склон, как, впрочем, и Бритвин: в утреннем сумраке там тяжело спускался Данила. Сперва они не поняли, почему он отстал, но вскоре увидели какую-то ношу в его руках. Спустившись по склону вниз, Данила бросил на землю почти под завязку набитый чем-то мешок. - Вот! Насилу довез, холера. Вроде мокрый он, что ли? - Как мокрый? Бритвин был уже рядом, оба они склонились над мешком. Данила опустился на колени и начал распутывать тонкую веревочку завязки. Степка и Митя, от которого не отходил Рослик, стояли напротив. Тем временем уже без костра стала видна вся поляна - серая, как и все вокруг в этот рассветный час, с расплывчато-тусклыми тенями людей, коня; ночной мрак медленно отползал в чащу, к ручью; небо вверху все больше светлело чистой, без туч синевой - утро обещало быть солнечным. Данила развязал мешок. - Что такое? - с недоумением вырвалось у Бритвина. Запустив руку внутрь, он вытащил из мешка горсть желтоватых комков, вгляделся, даже понюхал. Выражение его лица было на грани растерянности. - Что ты привез? - Так это самое... Тол. Или как его? - Какой, в хрена, тол? Аммонит? - раздраженно спросил Бритвин, шире раздвигая края мешка. - Ну. Аммонит будто. Кажись, так называли. - Дерьмо! Я думал, тол. А этим что - рыбу глушить? Данила виновато почесал за воротом, потом под телогрейкой за пазухой. - Говорили, бахает. Корчи им на делянках рвали. Верно, какую-никакую силу имеет. С явным недоверием Бритвин молча исследовал взрывчатку: отломал кусочек от комка, растер в пальцах, опять понюхал и сморщился. - Подмоченный? Ну да. Слежался, как глина. Эх ты, голова колматая! Купал ты его, что ли? - Бритвин оглянулся и что-то поискал взглядом. - А ну, дай шинель! Митя послушно метнулся к костру за шинелью, и Бритвин широким движением расстелил ее на поляне. - Высыпай! Данила вывалил все из мешка - на шинели оказалась куча желтоватой комковатой муки, которая курилась вонючей сернистой пылью. Все четверо обступили шинель, Степка также пощупал несколько сыроватых комков, легко раскрошившихся в пальцах. - Ладно, сушить надо, - спокойнее решил Бритвин. - Давай, Дмитрий, садись на коня и дуй за молоком. Дорога где? - Какая дорога? - не понял Митя. - Дорога, по которой возишь. Где она, далеко отсюда? - Не очень. Можно проехать по кустикам. - Давай! - поторопил Бритвин. - Мы ждем. Что и как - потом договоримся. - Хорошо. - Только смотри, чтоб никто ни-ни! Понял? - Ну. - Чтоб ни одна душа и во сне не видела. А то... - Знаю. Что я, не понимаю! - с обидой сказал Митя. Пошевеливая поводком, низенький и подвижный, он повел за собой из оврага Рослика, который, трудно хакая, в который уже раз одолел высокий крутой склон. Вскоре кустарник скрыл их, где-то там послышалось негромкое "тпру", потом затихающий топот копыт по стежке. Бритвин обернулся к Степке: - Давай за хворостом! Побольше хворосту! Сушить будем. - Как сушить? - заморгал глазами Данила. - У огня? - На огне! - отрезал Бритвин. Данила на минуту остолбенел, с пугливым недоумением уставясь на бывшего ротного. - А это самое... Не взорвется? - Не бойсь! А взорвется - не большая беда. Или очень жить хочется? Вместо ответа Данила смущенно переступил с ноги на ногу и сдвинул вперед свою противогазную сумку. В ней что-то тугими комками выпирало из боков, натянутый ремешок был застегнут на последнюю дырку. Отстегнув его, Данила вытащил ладную горбушку хлеба. - О, это молодец! Догадливый! - И еще, - удовлетворенно буркнул Данила, двинув сумкой, из которой тут же выглянуло горлышко бутылки с самодельной бумажной затычкой. - Отлично! Только потом. Сейчас давай больше хворосту! Все за хворостом! - бодро распоряжался Бритвин. Степка сглотнул слюну, на всю глубину ощутив унылую пустоту в животе, и с неохотой оторвал взгляд от Даниловой сумки, которую тот снял и бережно положил в сторонке. Автомат он вроде не собирался отдавать, даже не снимал его из-за спины. - Ты, давай автомат! Данила обернулся, взглянул на парня, затем, будто ища поддержки, на Бритвина. - Ну что смотришь? Снимай, говорю! - Ладно, отдай, - примирительно сказал Бритвин, и Данила с неохотой стащил через голову автомат, скинув на траву шапку. Оба они полезли из оврага. Так как поблизости все было подобрано за ночь, сушняк надо было искать дальше. Данила в аккуратной, хотя и подпачканной кровью телогрейке и сапогах выглядел совсем не похожим на себя прежнего - в крестьянской одежде и лаптях. Обретя какой-то несвойственный ему, почти воинский вид, он будто помолодел даже, хотя косматое лицо его по-прежнему не теряло пугающе-диковатого выражения. Они вылезли из оврага, Степка обиженно молчал, Данила, наверно, почувствовав это и отдышавшись, спросил: - Мину тот хлопец повезет? - А я откуда знаю. - Бритвин не говорил? - Мне не говорил, - буркнул Стенка, не испытывая желания разговаривать с этим человеком. Данила добродушно поддакнул: - Ага, этот не скажет. Но я вижу... "Видишь, ну и ладно", - подумал Степка, забирая в сторону. Они разошлись по кустарнику. Лес стал суше и приветливей, хотя холодные капли с веток нет-нет да и обжигали за воротом кожу. Местами тут росли ели, но главным образом вперемежку с березами рос омытый дождем ольшаник; кое-где зеленели колючие кусты можжевельника. Хворосту-сушняку хватало. Степка скоро насобирал охапку, подцепил за сук срубленную сухую елочку, потащил с собой. Тем временем в овраге на середине поляны вовсю полыхал новый костер, в который Бритвин подкладывал принесенный Данилой хворост. Данила еловыми лапками, как помелом, разметал затухшие угли их ночного костра. - Давай сюда! - остановил парня Бритвин. - Бери и подкладывай, чтоб земля грелась. Будем аммонит жарить. Хлопоча у огня, Степка с любопытством поглядывал, как они там, на выгоревшей черной плеши, расстелили распоротый вдоль мешок и ссыпали на него раскрошенные комья аммонита. Пригревшись, аммонит закурился коричневым дымом, на поляне потянуло резкой, удушливой вонью. Данила зажмурился, а потом, бросив все, двумя руками начал панически тереть глаза. Бритвин издали грубовато подбадривал: - Ничего, ничего! Жив будешь. Разве что вши подохнут. - А чтоб его... Все равно как хрен. - Вот-вот. По оврагу широко поползла сернистая вонь, хорошо еще, утренний ветерок гнал ее, как и дым, по ручью низом; на противоположном краю поляны можно было терпеть. Пока взрывчатка сохла на горячем поду, Бритвин с Данилой отошли в сторону, и Данила взялся за свою туго набитую сумку. - Ты, иди сюда! - позвал Бритвин. Степка сделал вид, что занят костром, и еще подложил в огонь, хотя опять мучительно сглотнул слюну. Тогда Бритвин с деланным недовольством окликнул громче: - Ну что, просить надо? Нарочно не торопясь, будто с неохотой Степка подошел к ним и получил из Даниловых рук твердый кусок с горбушкой. - И давай жги! Этот остынет - на тот переложим. А то скоро малый примчит. Вернувшись к костру, Степка за минуту проглотил все - хлеб показался таким вкусным, что можно было съесть и краюху. Аммонит на мешке как будто понемногу сох, или, может, они притерпелись, но вроде и вонял уже меньше. Данила то и дело помешивал его палкой. Бритвин стоял поблизости и, двигая челюстями, говорил: - Мы им устроим салют! Парень - находка. А ну давай, поворачивай середку! - Ай-яй, чтоб он сгорел! - застонал Данила, отворачиваясь и смешно морща толстый картофелеподобный нос. От желтых комков аммонита опять заструился вонючий коричневый дым. - Ничего, не смертельно. Зато грохнет, как бомба. - Хотя бы уж грохнуло! Данила отбросил палку и принялся тереть глаза. - Грохнет, не сомневайся. Это вам не банка бензина! Смешно, канистрой бензина надумали мост сжечь! А еще говорили, что Маслаков опытный подрывник. Побежал, как дурак, засветло! На что рассчитывал? Без поддержки, без опоры на местных! Без местных, брат, не много сделаешь. Это точно. - А может, он не хотел никем рисковать! - отозвался издалека Степка. - Рисковать? Знаешь ты, умник, что такое война? Сплошь риск, вот что. Риск людьми. Кто больше рискует, тот и побеждает. А кто в разные там принципы играет, тот вон где! - Бритвин указал на поляну. Покрасневшее его лицо стало жестким, и Степка пожалел, что не смолчал. - Ты зеленый еще, так я тебе скажу: слушать старших надо! - помолчав, сказал Бритвин. 13 Бритвин отошел на три шага от костра и сел, скрестив перед собой ноги. - Терпеть не могу этих умников. Просто зло берет, когда услышу, как который вылупляется. Надо дело делать, а он рассуждает: так или не так, правильно - неправильно. Не дай бог невиновному пострадать! При чем невиновный - война! Много немцы виноватых ищут? Они знай бьют. Страхом берут. А мы рассуждаем: хорошо, нехорошо. Был один такой. У Копылова. Может, кто помнит, все в очках ходил? - В немецкой шинели? Худой такой, ага? - обернулся от костра Данила. - Да, худой. Дохловатый такой человек, не очень молодой, учитель, кажется. Нет, не учитель - инспектор районо. Вот забыл фамилию: не то Ляхович, не то Левкович. Еще осенью котелок ему трофейный давал - своего же не имел, конечно. Помню, очки у него на проволочках вместо дужек, одно стекло треснувшее. И то слепой. Прежде чем что увидеть, долго вглядывается. Глаза выкатит и смотрит, смотрит. Как-то послали его в Гумилево какого-то местного прислужника ликвидировать. Почему его? Да знакомые там у него были, связи. Вообще в тех местах связи у него были богатые, тут ничего не скажешь! В каждой деревне свои. И к нему неплохо относились: никто не выдал нигде, пока сам не вскочил. Но это потом уже, зимой. А тот раз пошел с напарником - напарником был Суров, окруженец. Решительный парень, но немного того, за галстук любил закинуть. Потом он вернулся и отказался с этим ходить. "Дурной, - говорит, - или контуженый". Тогда этот Ляхович так удачно всех обошел (женщина там одна помогла), что к этому предателю прямо на дом явился. В кармане парабелл, две гранаты, охраны во дворе никакой. Напротив на скамейке Суров сидит, семечки лузгает - страхует, чтоб не помешали. И что думаете: минут через пятнадцать вываливается и шепчет: не вышло, мол. В лесу уже рассказал, что и как. Оказывается, ребенок помешал. Вы понимаете: полицию провели, СД, гестапо, бабу его (тоже сука, в управе работала), а ребенок помешал. И ребенку тому два года. Оправдывается: продажник тот, мол, с ребенком на кровати сидел, кормил, что ли, и этот дурак не решился в него пулю всадить. Ну это же надо! Вы слышали такое? Нет, наверно, они такого еще не слышали и, уж конечно, не видели. Тем не менее то, что возмущало Бритвина, не вызвало в Степке никакого особенного чувства к этому Ляховичу. Чем-то он даже показался ему симпатичным. - И во второй раз тоже конфуз вышел, - вспоминал Бритвин. - Ходили на "железку", да неудачно. Наскочили на фрицев, едва из засады выбрались. Дали доброго кругаля, вышли на дорогу, все злые, как черти, ну понятно - неудача. И тут миновали одну деревушку, уже в партизанской зоне, слышим: гергечут в кустах. Присмотрелись: немцы машину из грязи толкают. Огромная такая машина, крытая, буксует, а штук пять фрицев вперлись в борта, пихают, по сторонам не глядят. Ну, ребята, конечно, тут как тут, говорят: ударим! Ляхович этот - он старшим был - осмотрелся, подумал. "Нет, - говорит, - нельзя. Деревня близко". Мол, машину уничтожим - деревню сожгут. Так и не дал команды. Немцы выволокли машину, сели - и здоровеныш булы. Ну не охламон? Слушатели молчали. Отстранясь от вонючего дыма, Данила все морщил раскрасневшееся лицо, одним глазом посматривая на взрывчатку. Степка же старательно нажигал землю, ровной окружностью раскинув на поляне костер. Однако костер догорал: кончался хворост. Встав со своего места, к нему подошел Бритвин. Без ремня, в сапогах и ладных, хотя и потертых темно-синих комсоставских бриджах он выглядел теперь как настоящий кадровый командир, разве что без знаков различия. На замусоленном воротнике гимнастерки темнели два пятна от споротых петлиц. - Ну, пожалуй, нагрелся. Давай отгребай. Борода, неси остатки. Подбери по краям, что посырее. Степка ветками тщательно отмел в сторону угли, затоптал их, и они насыпали на горячую выгарину нетолстый слой аммонита. - Так, пусть греется. И помешивай, помешивай, нечего глядеть. Настала Степкина очередь задыхаться и плакать от вонючей гари; раза два, не стерпев, он даже отбегал подальше, чтобы глотнуть чистого воздуха. Бритвин, отойдя в надветренную сторону, опять уселся на своей помятой шинели. - Это что! - сказал он, опять возвращаясь к воспоминаниям. - Это что! Вот он в круглянской полиции выкинул фокус. Это уж действительно дурь. Самая безголовая. - Говорили, это самое... Повесили будто? - спросил Данила. - Да, повесили. Пропал ни за что. А Шустик, который с ним вместе влопался, тот и теперь у Егорова бегает. Отпустили. Сначала думали: врет. Думали, завербован. Проверили через своих людей - нет, правда. Шустика отпустили, а Ляховича повесили. И думаешь, за что? За принцип! - Да ну? - не поверил Степка. - Вот те и ну... Слапали их в Прокоповичах на ночлеге. Как это случилось, не знаю. Факт: утром привезли в местечко в санях и сдали в полицию. А начальником полиции там был приблуда один, из белогвардейцев, что ли. Снюхался где-то, ну и служил, хотя и с партизанами заигрывал - конечно, свои расчеты имел. И еще пил здорово. Рассказывают, хоть шнапсу, хоть чемергесу - кружку опрокинет и никакой закуски. А пистолет вынет и за двадцать шагов курицу - тюк! Голова прочь, и резать не надо. Так это полицай, наверно, сразу смикитил, кто такие, но виду не подал, повел к шефу. А шеф был старый уже немец, седой и, похоже, с придурью - все баб кошачьим криком пугал. Бабы наутек, а он хохочет. Считали его блажным, но когда дело доходило до расправы, не плоховал. Зверствовал наравне с другими. Ну и вот, этот Ляхович с Шустиком, как их брали, оружие свое где-то припрятали, назвались окруженцами: по деревням, мол, ходили, на хлеб зарабатывали. Неизвестно, что этот беляк шефу доложил, но тот отнесся не строго. Шустика только огрел палкой по горбу. Полицай и говорит: "Кланяйтесь и просите пана шефа, может, простит". Шустик, рассказывают, не дожидался уговоров, сразу немцу в ноги, лбом так врезал об пол, что шишка вскочила. Полицаи - их несколько человек было - улыбаются, немец хохочет. "Признаешь власть великого фюрера?" - "Признаю, паночку, как не признать, если весь мир признает". Это понравилось, немец указывает на Ляховича: а ты, мол, тоже признаешь? Полицай переводит, а Ляхович молчит. Молчал, молчал, а потом и говорит: "К сожалению, я не могу этого признать. Это не так". Немец не понимает, поглядывает на русского: что он говорит? Полицай не переводит, обозлился, шипит: "Не признаешь - умрешь сегодня!" - "Возможно, - отвечает. - Но умру человеком. А ты будешь жить скотом". Хлестко, конечно, красиво, как в кино, но немец без перевода смекнул, о чем разговор, и как крикнет: одного вэк [weg - прочь, вон (нем.)], мол, а другого на вяз. На вязу том вешали. Повесили и Ляховича. Ну, скажете, не дурак? 14 Резкость Бритвина в осуждении Ляховича чем-то понравилась Степке, который тоже не терпел всяких там условностей по отношению к немцам. Он подумал, что Бритвин, кажется, не добряк Маслаков, этот войну понимает правильно. Видно, пойдет сам и погонит их всех на мост, Митю тоже. Но что ж, надо - так надо. Вполне возможно, что им еще предстоит хлебнуть лиха, но пусть! Только бы удалось. Стоя на корточках, Степка тщательно перемешивал аммонит, который хотя и вонял до тошноты, но как будто сох. Взяв комочек из тех, что были сырее, парень, остуживая, перекинул с ладони на ладонь, попробовал растереть - где там, затвердел, как камень. - Высох уже. - Ладно, пусть полежит, - сказал Бритвин. - Все равно мальца нет. Над оврагом поднялось солнце; склон, край поляны и кустарник над ней ярко засияли в солнечном свете, постепенно стало теплеть. Бритвин в сонной истоме растянулся на шинели, посмотрел в высокое, с редкими облаками небо. - Значит, так, - вдруг сказал он и сел. - Эй, Борода, еще храпеть начнешь! Он толкнул ногой заплатанное колено Данилы, тот расплющил сонные глаза и, лениво задвигавшись, тоже поднялся на траве. - Значит, так. Кому-то надо подобраться к мосту. Кустики там возле речки, я видел вчера, подход хороший. Задача: в случае чего поддержать огнем. Кто пойдет? Данила молча вперил в землю выжидательный взгляд. Степка тоже молчал: зачем напрашиваться самому? Дело это, по-видимому, не очень веселое, кого пошлют, тот и пойдет. - Так, - сказал Бритвин. - Ну тогда ты, Толкач. Подкрадешься и замри. Понял? Степка не ответил. Он был готов, если это выпало на его долю, хотя то, что Бритвин обратился именно к нему, слегка задело его. Но, не подав виду, он подавил в себе неприятное чувство, будто и не имел ничего против. И все же Бритвин вроде что-то заметил. - Потому как у тебя автомат. Или, может, автомат Бороде отдашь? Тогда он пойдет. - Нет, не отдам. Они еще посидели минут пятнадцать. Аммонит, наверно, начал уже остывать, когда Бритвин вскинул голову - на овражном склоне появился Митя. Хватаясь за ветви, парень быстро скатился вниз. Бритвин вскочил с тревогой на лице, но Митя, оживленный и вспотевший, все в том же черном пиджачке, успокоил: - Ну, все готово. - Молодец, - сказал Бритвин. - Где подвода? - Тут, в кустиках. Припозднился малость, но ничего. - Так! - Бритвин оглянулся. - Толкач, марш к возу, из одного бидона молоко вэк, бидон сюда. Сколько у тебя бидонов? - Три. - Двух хватит. Один под мину пойдет. Все было ясно, оставалось принести бидон, но Митя с неловкостью переступил босыми ногами. - Тут вот... Поесть вам. Обеими руками он вытащил из тугого кармана какой-то тряпичный сверток, передал Бритвину. - Молодец! Просто герой! Ну, добро. На, Борода, в твою сумку. Данила принялся запихивать в сумку завтрак, а Степка с Митей торопливо полезли на склон. Митя взбирался первым. Его босые потрескавшиеся пятки быстро мелькали в росистой траве, небольшая голова в черной засаленной кепчонке, будто у вороненка, туда-сюда вертелась на худой шее - сквозь редковатый кустарник было видно далеко. Степка, однако, привык уже за ночь к этому оврагу и склону и, как это бывает на знакомой местности, почти перестал ощущать опасность. Он думал над тем, что сказал Бритвин, - старался понять его план, но понял немного. Бывший ротный что-то хитрил, намекал только, а по существу, скрывал от них свой замысел - ради секретности, что ли? Если Степку они посылают на прикрытие, так получается, сами поедут на мост. Но хватит ли их двоих, чтобы сладить с охраной, которая после вчерашнего случая станет еще бдительней? Наверно, полицаи увидят повозку издали, и хотя знают Митю, других могут заподозрить и не подпустить близко. Что тогда делать? Этот план Бритвина с молоковозом в самом начале вызвал ряд сомнений и казался все менее убедительным. Рослик стоял неподалеку, забившись в орешник вместе с повозкой, в которой, увязанные веревкой, блестели бока трех бидонов. Видно, где-то поблизости была дорога, потому Митя тихонько поласкал привязанного за куст коня и молча вскочил в повозку. Вдвоем они с трудом сняли крайний бидон на землю. Под руками тяжело плескалось, сильно запахло парным молоком, стадом и хлевом. Откинув крышку, Степа смешался: столько молока надо было вылить на землю! - Пей! Хочешь? - предложил Митя. Пить Степке совсем не хотелось - хотелось есть, но, став на колено, он все же наглотался, сколько вместил его пустой живот. Особенного наслаждения, однако, не почувствовал - другое дело, если бы был хлеб. - Ну что? Выливаем? - Давай! Наклонив посудину и обливая белыми брызгами ноги, они пустили по траве душистый молочный ручей. Подняв на себе сухую листву, ветки, разный лесной мусор, молоко широко растеклось в кустарнике, образовав большую грязную лужу. Пустой бидон показался довольно легким. Оберегая больную шею, Степка вскинул его на плечо и двинул к оврагу. Митя бежал рядом. - А сколько в нем патронов? - Где? - не понял Степка. - Ну, в автомате этом. - Семьдесят в одном магазине. - Ого! Это семьдесят человек можно уложить? Боком пробираясь в орешнике, Степка разъяснял: - Семьдесят, это если одиночными стрелять. И то если попадать всеми. А если очередями, то дай бог десяток. - А остальные что, мимо? - Ну. А ты думал! Немцы тоже не дураки: мух ловить не будут. - Надо лучше целиться, - смекнул Митя. - А в винтовке пять только? - Да. Идя впереди, он оглянулся и услужливо отстранил с пути ветку, пропуская Степку. - А у этого, командира вашего, самозарядка, да? - У Бритвина? Самозарядка. - Хорошая винтовка? - Когда исправная. А как заест, кидай и бери палку. - А автомат не заедает? - Когда как, - неопределенно сказал Степка, поправляя на плече ношу. Дотошные расспросы этого парня начали надоедать. Разговор на том прекратился, они спустились в овраг, и Степка с глухим бряком бросил бидон перед Бритвиным. - Порядок! Борода, взрывчатку! Снаряжать мину Бритвин принялся сам. Рядом на шинели уже лежал найденный ночью у Маслакова полуметровый обрезок бикфордова шнура и желтый цилиндрик взрывателя. Впрочем, начинить мину было несложно. Спустя десять минут Бритвин засыпал полбидона аммонитом, бережно укрепил в его середине взрыватель, конец шнура выпустил через край. - Гореть будет ровно пятьдесят секунд. Значит, надо поджечь, метров тридцать не доезжая моста. Наверно, для лучшей детонации, что ли, он вытащил из кармана гранату - желтое немецкое "яичко" с пояском - и тоже укрепил ее в середине. Потом по самую крышку набил бидон аммонитом. - Вот и готово! На середине моста с воза - вэк! И кнутом по коню. Пока полицаи опомнятся, рванет за милую душу. - А кто повезет? - спросил Степка, стоя возле полного таинственного внимания Мити. - Как кто? - с деланным непониманием переспросил Бритвин. И вдруг почти закричал: - Ты еще не пошел? А ну бегом! Куда я сказал. Понял? - Я-то понял. - Ну и давай! Мы тоже сейчас едем. А то вишь солнце где? Степка поддал на плече автомат и выбрался из оврага. Прежде чем скрыться в лесу, он обернулся. Внизу сквозь кустарник проглянул зеленый квадрат их полянки с двумя серыми пятнами от костров и раскопанной землей под ольшаником. Три небольшие с высоты фигуры стояли над белым бидоном, также готовые вскоре покинуть полянку, чтобы никогда больше сюда не вернуться. 15 Дождавшись за ольховым кустом, когда часовой повернет в другой конец моста, Степка пулей метнулся дальше и упал под едва не последней жидковатой олешиной - в какой-нибудь сотне шагов от насыпи. Несколько минут он трудно дышал, распластавшись на черной и голой, еще не поросшей травой земле, и во все глаза смотрел на дорогу. Самое худшее, кажется, миновало. Степка подобрался к мосту, как будто его не заметили. Правда, за версту отсюда на пойме он ненароком наткнулся на какого-то дядьку по ту сторону речки - наверно, там была стежка, - тот появился неожиданно, в серой суконной поддевке, с кнутом в руке. Разделенные неширокой речушкой, они встретились взглядом, оба вздрогнули от неожиданности, но Степка молча проскочил мимо в редковатый прибрежный кустарник, который скоро и заслонил его. Человек также ни о чем не спросил, видно, подавил в себе удивление, а может, и испуг и быстро зашагал берегом. Наверно, надо было проследить за ним, но не было времени - Степка и без того боялся опоздать с выходом к мосту и стремился вперед, хотя и чувствовал, что в такой спешке очень просто нарваться на немцев. Однако все обошлось, сзади никого не было видно. Мост отсюда, казалось, был так близко, что становилось страшно. Степка уже мог кромсануть по нему из автомата, хотя, конечно, теперь лучше бы иметь винтовку: из нее гораздо удобнее было бы снять часового, который между тем лениво слонялся туда-сюда вдоль перил. На середине он ненадолго остановился, посмотрел вниз, сплюнул и с ребячьим любопытством проследил, как плевок плюхнулся в воду. На плече полицая висел немецкий карабин, который он то и дело поправлял свободной рукой. Когда он отворачивался, Степка видел его спину в черной тесноватой куртке и стриженый светлый затылок под черной с кантом пилоткой. Был он тонковат, молод, наверно, ненамного старше Степки. Этого часового Степка увидел еще издали, из кустарника, и подумал сначала, что он тут один. Но спустя какое-то время послышался тихий разговор на дороге, долетел звяк лопаты о камень - похоже, в том конце моста за насыпью копали. Ему отсюда не видно было, сколько их там, он слышал только обрывки разговора, иногда невысоко над дорогой взлетали комья земли. Спустя четверть часа из-за насыпи на дорогу вылез обнаженный до пояса полицай в зеленых штанах и черной пилотке, недалеко прошелся обочиной, нагнулся, что-то подобрал с земли и опять пошел туда, где копали. От долгого бега Степка согрелся, вспотел, но теперь, поглощенный мостом, не догадался даже расстегнуть мундир да снять шапку. Полежав с полчаса, он понял, что, наверно, придется проваляться тут долго: на дороге в сосняке еще никого не было видно. Зато со стороны местечка скоро показалась повозка, которая быстро катила к мосту. Спустя какое-то время можно было различить, что это бричка; запряженный в нее справный буланый коник размашисто кидал копытами, картинно сгибая красивую, с коротко подстриженной гривой шею. Степка догадался, что это кто-то из начальства. Бричка ненадолго остановилась возле тех, что копали, там же оказался и часовой; не слезая с сиденья, человек в сером пальто, размахивая руками, что-то заговорил, другой сидел подле молча. Вскоре он шевельнул вожжами, и бричка с негромким стуком покатилась по дощатому настилу. Степка плотнее припал к земле, затаил дыхание. Они проехали совсем близко от него, по даже не взглянули я его сторону, и парень облегченно вздохнул. Опять потянулось время. Солнце над лесом медленно поднималось в небе, было уже, наверно, часов около десяти. Теперь Степка чаще, нежели на мост, стал оглядываться назад, на дорогу, все с большим нетерпением ожидая увидеть там повозку с Росликом. Но там долго никого не было, и парня исподволь начала одолевать тревога: не случилось ли что с миной? Часовой раза три прошелся туда-сюда по мосту и опять повернулся в этот его конец. Правой рукой он высоко, возле плеча, перехватил ремень, а левой, заложив ее за спину, держался за ложу карабина, который, наверно, уже натрудил за смену его худое плечо. Потом, неторопливо проковыляв по мосту, остановился возле сломанных перил, и Степка подумал, что сейчас повернет назад. Но он почему-то не поворачивал. Он даже вынул левую руку из-за спины и тоже перенес ее на ремень карабина, как бы для того, чтобы снять его с плеча. Уловив в поведении полицая что-то новое, Степка оглянулся: с горки в сосняке быстро и даже весело катил вниз Рослик с повозкой. Степка подвинул поближе к себе автомат, удобнее уперся локтями в черную мягкость земли; он заволновался, предчувствуя, что вот-вот произойдет самое важное. Правда, скоро его напряжение сменилось удивлением, когда он увидел в повозке одного только Митю: ни Данилы, ни Бритвина там не было. Не видно их было и сзади и нигде поблизости. Неужели они отправили Митю одного? А может, там что случилось? Но строить догадки не было времени, повозка скоро приближалась, а полицай стоял у въезда на мост, и у Степки медленно холодело внутри от мысли: а вдруг остановит? Если полицаи задержат повозку, тогда все пропало. Припав к земле и неудобно поджав свернутые набок ноги, Степка сквозь ветви поглядывал то на дорогу с повозкой, то на мост, где в угрожающей неподвижности застыл часовой. И тогда в голове его мелькнула совсем уже паническая мысль: а вдруг прошлой ночью караул сменили, поставили новый, и полицейский впервые видит этого молоковоза? Тогда он его, безусловно, задержит. Но ведь Митя где-то поблизости от моста должен поджечь шнур - что же тогда будет? Между тем повозка приближалась. Митя высоко сидел на одном из бидонов, внешне он выглядел спокойным. Правда, эта его высокая посадка казалась несколько необычной, разве что так ловчее было столкнуть бидон-мину. И опять ни на повозке, ни поблизости от нее не было никого больше. "Неужто Бритвин с Данилой остались в лесу или с ними стряслось что плохое?" - недоумевал Степка. Конечно, он прикроет Митю, коль на то послан, но для чего же тогда они? И тут Степка заметил над повозкой дым. Парень удивился, даже испугался, но вскоре понял, что это дымил папироской Митя. Делал он это, однако, неумело, слишком усердно и часто - непонятно было, то ли собираясь поджечь шнур, то ли для того, чтобы уже замаскировать его горение. В то же время Рослик побежал быстрее, и повозка, минуя кустарник, на несколько секунд скрылась за нависшей листвой. У Степки от волнения противно задрожало сердце, вспотели ладони, он подвинулся немного в сторону, направляя ствол автомата на часового. Как на беду, свежеватый утренний ветер замельтешил перед лицом молодыми ветвями, которые то открывали, то совершенно закрывали собой полицая. Но вот тот шагнул навстречу повозке и, что-то негромко крикнув, снял карабин. Митя соскочил на дорогу. Повозка остановилась в каких-нибудь десяти шагах от моста. Рослик, слегка выставив вперед ногу, принялся теребить ее зубами. Степка в ольшанике весь сжался от напряжения, плохо соображая, что происходит. Он чувствовал только, что план Бритвина рушится, что дело оборачивается самым неожиданным образом и что теперь, судя по всему, настала его очередь. Что ж, будь что будет. Он не знал, поджег ли Митя шнур (должен был поджечь), но если шнур уже загорелся, то полицай, как только подойдет к повозке, поймет все с первого взгляда. Тогда независимо от того, будет взрыв или нет, парень погибнет. Чтобы спасти хотя бы Митю, Степка вскинул над насыпью автомат и надавил на спуск. Тр-р-р-р-р-р-рт! Что произошло дальше, он понял не сразу. Он увидел только, как рванул с места Рослик; кажется, сбив полицая, конь с возом поскакал по мосту вперед, попав на выбоину, повозка подскочила, качнулась, загрохотали перевязанные веревкой бидоны. Полицай где-то исчез, на дороге остался лишь Митя, он бросился было за повозкой, но в какой-то непонятной растерянности вдруг остановился, раскинув в стороны руки. Степка вскочил, чтобы бежать, но взгляд его в последнее мгновение наткнулся на эту растерянную фигурку Мити, и он снова присел за кустом. Только он хотел крикнуть, чтобы тот спасался, как Митя дернулся, будто в испуге, от того невидимого, что в этот момент случилось на мосту. Степка быстро и тревожно выглянул сквозь листву - Рослик, упав в оглоблях на передние ноги, бился коленями о настил, пытаясь подняться, высоко и немощно махал головой. В то же мгновение откуда-то сбоку, как будто издали, с опозданием донеслось негромкое "бах-х!". Степке показалось, что это выстрелил полицай из-за насыпи, и он снова рванул к плечу автомат. Но выстрелить он не успел. Митя сорвался с места и, размахивая полами своего пиджачка, бросился за повозкой. "Что ты делаешь?" - взвопил протестующий голос в Степке. С того конца моста к повозке уже мчались три полицая. Рослик скреб копытами настил, тщетно пытаясь встать, повозка перекосилась, упершись задним колесом в перила... Степка на коленях подался из-за ветвей в сторону, ловя на мушку тех, что бежали. Ему не хватило какой-то секунды, чтобы совместить ее с прорезью, как мощная сила взрыва бросила парня наземь. На всю глубь содрогнулась пойма, от теплой вонючей волны пригнулись вершины деревьев. Оглушенный Степка какой-то частичкой чувств уловил, как что-то тяжелое ударилось поблизости о землю. Он тут же вскочил, сглотнув горькую слюну, нащупал подле себя автомат. Клубы едкого желтого дыма быстро катились от моста на кустарник; глаза его заплыли слезами, в следующее мгновение, споткнувшись о что-то твердое, он опять полетел наземь - под ногами косо торчал из земли обломанный брус от перил. Степка побежал краем ольшаника - подальше от моста и дороги, потом по луговой пойме свернул к знакомому сосняку. По нему не стреляли, сотрясенное взрывом, все вокруг замерло. Исподволь он совладал со своею растерянностью и впервые оглянулся: аккурат на середине моста зиял огромный пролом, из которого беспорядочно торчали в стороны обломки брусьев, бревен и досок. Там же что-то горело - сизый, негустой еще дым стлался над речкой и лугом. На мосту и возле него не было ни одной живой души. 16 Загребая сапогами в мелкой траве, Степка отяжелело бежал к недалекой уже сосновой опушке. Провод на сапоге порвался или, может, сполз, подошва наполовину отвалилась и на каждом шагу надоедливо хлопала. На бегу он то и дело оглядывался: дорога из местечка уже закурила пылью - несколько верховых мчались в сторону моста. Но вряд ли они успеют догнать его: уже совсем близко лес, кустарник, а позади речка с топкими, в тростниках берегами - пусть попробуют перебраться через нее с лошадьми. Правда, они могли настичь его тут огнем, но все равно он перешел на шаг: не хватало уже силы бежать, лихорадочное дыхание распирало грудь, горячий соленый пот заливал глаза. - Скорей! Скорей ты! Бегом!! Степка поднял разгоряченное лицо - на опушке среди сосновых веток шевельнулась знакомая голова в пилотке. Бритвин махал рукой и с приглушенной злостью требовал теперь от него: - Бегом!! Степка обессиленно затрусил, несколько свернув с прежнего своего направления туда, где был Бритвин, и спустя минуту, раздвигая грудью колючие ветки, втиснулся в сосняк. Сзади так и не выстрелили ни разу, и он не оглядывался больше - где была в то время погоня, он не видел. Он стремился теперь скорее присоединиться к своим, о которых уже перестал и думать, и теперь, завидев их живыми, почувствовал безотчетную минутную радость. Правда, те не очень ждали его - поодаль в сосняке мелькнула зеленая, в телогрейке спина Данилы, - не теряя времени, они через пригорок бежали дальше. Тяжело топая по мягкой, усыпанной хвоей земле, обдирая в чаще лицо и руки, Степка вылез на вершину пригорка и с облегчением побежал вниз. Тут он опять увидел их: Бритвин был уже на опушке, коротко оглянулся, взмахнул рукой ("скорей!") и выскочил на вспаханную полосу нивы. Кажется, они оторвались от погони, во всяком случае, скрылись с ее глаз и стали недосягаемыми для ее огня. Можно было бы вздохнуть с облегчением, нервное напряжение спало. Как ни удивительно, Степка только здесь, в сосняке, понял, что они сделали. Мост взорван, было чему радоваться. Но радость не приходила: не было Маслакова, который все это начал, вел их, первым пошел на самое опасное, и теперь вот они победили, но без него. К тому же еще и Митя. Разумеется, Митя - эпизод, парнишка на один день, сколько таких появлялось на его партизанском пути и исчезало - какое ему до них дело? Но этот подросток что-то затронул в нем, что-то непроясненное, только почувствованное унес с собой из жизни, оставив Степке лишь недоуменный вопрос: как же так? Когда Степка выскочил на опушку, те двое, пыля сапогами, уже бежали по ниве - впереди Бритвин, а позади в десяти шагах от него Данила. Они снова не подождали парня, а он все больше отставал: склон тут кончался, начиналось ровное место, бежать по которому у него просто не было сил. И все-таки он бежал, горячечно дыша раскрытым ртом. Автомат придерживал рукой под мышкой, не давая тому бить диском о бок. Степка совсем выдыхался, и чем меньше у него оставалось сил, тем все большее раздражение поднималось внутри - будто его нарочно хотел кто обидеть. Однако он знал, что не нарочно, что в самом деле надо было как можно скорее смываться, но не мог сладить со своею досадой и, вдруг остановившись, крикнул: - Да стойте вы! Они оглянулись, замедлили шаг и, достигнув кустарника, нерешительно остановились. Бритвин, видно тоже не сдержав злости, раздраженно прикрикнул: - Давай скорей! Ну что ты гребешься, как баба?! Усталым шагом Степка наконец догнал их. Неприязненно избегая их взглядов, увидел вспотевшее лицо Бритвина, оживленное риском и азартом. - Не смотрел, не догоняли? - спросил Бритвин, когда он подошел ближе. Степка нарочно не ответил - он просто не мог разговаривать с ними и даже избегал взглянуть им в глаза, его мучил вопрос: где они были? Он чувствовал себя совершенно одураченным: ведь он почти уже поверил в Бритвина, в его волевую решимость и боевой опыт и уже склонялся в душе к тому, чтобы отдать ему предпочтение перед Маслаковым. Наконец все вместе они сунулись в негустой мелкий орешник. Под ногами шастала прелая листва да похрустывали опавшие ветки. Через минуту Бритвин снова обернулся к Степке: - Контузило, что ли? - Ничего не контузило! Не останавливаясь, Бритвин на секунду задержал на нем придирчивый взгляд и скрылся за кустом. Выскочив по другую его сторону, заговорил с напускной лихостью: - Здорово, а? Грохнуло, что, наверно, в Круглянах стекла выскочили. Данила на бегу повернул к ним свое косматое, с простовато-радостной ухмылкой лицо. - Ну. - Порядок в танковых войсках! Они радовались - что ж, было чему. Среди бела дня, под носом у немцев рванули мост - разве не причина для радости? Особенно для Бритвина, да и Данилы тоже. Вскоре Бритвин перешел на шаг, тем более что впереди начиналось полное воды болото, которое надо было обойти. Данила теперь не выбирал пути, держа напрямик, лишь бы подальше от Круглян, глубже в лесную глушь. Так было всегда: главное - как можно дальше отойти от того места, куда должны были кинуться полицаи. Степка давно уже хотел остановиться, перевести дыхание да что-то сделать со своим сапогом, потому что на каждом шагу цепляться подошвой стало мукой. На правой ноге к тому же сильно болела пятка, наверно, стер до кости. Опустившись наземь, он с усилием стащил с ноги развалившийся сапог и; не зная, как сладить с подошвой, со злостью швырнул его в ольшаник. Затем то же сделал и с правым, который отбросил в другую сторону. Дырявые, сопревшие портянки, когда-то отодранные на хуторе от полосатого рядна, поднявшись, раскидал ногами. Впереди с винтовкой на плече недоуменно оглянулся Данила. - Гы? Ты что надумал? Степка закинул за плечо автомат. Босым ногам стало куда как легко и неожиданно холодно на сыром непрогретом мху, трава щекотно заколола подошвы, но не беда. "Давно бы так", - подумал он с невеселым облегчением. Данила с Бритвиным, однако, молча стояли, уставясь на него. Бородатый партизан был явно озадачен его поступком. - Сдурел, что ли? Зачем ты кинул? - Иди, подбери! И Данила действительно полез в кустарник, нашел его левый, более справный, сапог и по-хозяйски, с интересом ощупал подошву. - Хороший сапог! Если союзки новые... Бросает, ха! - Ты зачем это? - нахмурился Бритвин. - Рваные же. Не видели? Данила, однако, слазал в болото и за другим сапогом. Подошва в нем совершенно отвалилась и висела, ощерив ряд проржавевших, густо набитых гвоздей. - Починить если, так носить да носить. Аккуратно сложив сапоги голенищами, он начал запихивать их за широкий немецкий ремень. Степка исподлобья бросал неприязненные взгляды на его ладные маслаковские кирзачи и телогрейку, почти новенькую, правда, с подсохшим пятном на груди. - А ну сейчас же надень сапоги! Ты что? - со строгостью напустился на него Бритвин, наверно, уже совсем чувствуя себя командиром. - Через час слезами заплачешь. Тогда что, понесем тебя? - Не бойтесь, не понесете. Его заставите. Наверное, что-то почувствовав в голосе Степки, Бритвин смерил парня подозрительным взглядом, что-то прикинул в уме, будто вслушиваясь в тихий шум ветра. Степка подумал, что поскольку дело уже сделано, то тут и начнутся командирская мораль, ругань и угрозы. Но Бритвин в последний момент будто переменил свое намерение, лишь уколол его злым взглядом и пошагал через кустарник. 17 Далеко уже отойдя от Круглян, в густом ельнике они набрели на тропинку. Кажется, неподалеку должен был начинаться Гриневичский лес - знакомые безопасные места, их партизанская вотчина. Стало спокойнее, о погоне уже не думали. В лесу стоял крепкий, почти спиртовой настой волглой весенней прели и смолы; на влажной мшистой земле лежали пестрые от солнечных бликов тени; разлапистые ветви елок, сонно покачиваясь, шумели вверху. Едва заметная в моховище тропинка вывела их на старую заброшенную делянку с когда-то наготовленным да так и не вывезенным кругляком - с краю широкой поляны расположилось несколько длинных приземистых штабелей обросшей мохом рудстойки. Сопревшая кора на чурбаках разлезлась, в потемневших от времени торцах желтели выдолбленные дятлами ямки. На делянке пригревало солнце, они все вспотели, и Бритвин, несший перекинутую через плечо шинель, решительно бросил ее под ноги. - Привал! - Фу, тепло! - согласно отозвался Данила и как был, толстоватый и неуклюжий по такому теплу в телогрейке, задом сунулся в тень под штабелем. Бритвин снял ремень, расстегнул пуговицы на гимнастерке, затем плюхнулся на шинель и, сопя, стянул сапоги. Степка, помедлив, тоже присел под штабель. - Далеко еще топать? - спросил Бритвин. - Не так, чтоб далеко. Немного пройдем до Ляховина, потом еще лесничество миновать, - начал прикидывать разомлевший Данила. - Так сколько километров? Пять, десять? - Это... Если Ляховино по правую руку оставить, чтоб крюка не дать. Но как оставить: мост там... - Так сколько все-таки километров? - Километров? Чтоб не солгать... Не так много осталось. Бритвин осуждающе повертел головой. - Ну и арифметика у тебя! Много, немного... Давай сумку да перекусим. Данила с подчеркнутой готовностью перекинул через голову скрученную лямку сумки и сразу же вынул оттуда бутылку с бумажной затычкой. Осторожно укрепил ее на неровной мшистой земле между собой и Бритвиным. Степка старался не смотреть туда - делал вид, что занят пальцем на ноге, до крови сбитым о корень. Есть ему расхотелось, на жаре донимала жажда, и он думал, что, передохнув, первым делом надо поискать ручей. - Ну что ж, тогда дернем! - сказал Бритвин. - Заработали, - ухмыльнулся в бороду Данила. Бритвин потянул сумку. - А там же и закусь была. А ну доставай, что наготовил полицаев сынок. Степка легонько вздрогнул - так просто и буднично было сказано это. Он недоуменно вскинул голову, ожидая что-то увидеть на лице Бритвина. Однако на упругом, тронутом свежей щетиной лице того было лишь сдержанное выражение удовольствия от предстоящей закуски с выпивкой. Данила вынул самодельный, с деревянным черепком ножик, развернул белую холстинную тряпицу. Толстый ломоть домашнего хлеба, кусок мяса и четыре крашеных пасхальных яйца заставили их украдкой сглотнуть слюну. Они уже не могли оторвать взглядов от больших рук Данилы, который принялся делить закуску: разрезал на три части хлеб, мясо, разложил яйца, два из которых оказались сильно помятыми, наверно, в дороге. Бритвин одной рукой сразу же взял бутылку, другой сгреб свою порцию закуски. - Ну а Толкач что? Не проголодался? Степка слегка нахмурился: слова Бритвина прозвучали таким тоном, что стало понятно: если он откажется, они упрашивать не будут. Именно по этой причине он решительно встал и, вразвалку подойдя ближе, забрал оставшуюся на сумке пайку - вторая была уже в руках у Данилы. Бритвин тем временем сделал несколько поспешных глотков из бутылки, поморщился. - Отрава! И как ее полицаи пьют? - А пьют. И полицаи и партизаны. И ничего. Говорят, пользительно, - заулыбался Данила, перенимая бутылку. Последнее время он стал разговорчив, не то что вчера, и Степка подумал: с чего бы это? Данила тоже выпил. Может, и не столько, как Бритвин, но также немало - едва не всю. Подняв бутылку, посмотрел, сколько осталось. - Ну а тебе не надо. Мал еще, - сказал он Степке как будто шутя, но и в самом деле отставил бутылку в сторону. Степка перестал жевать. - Кто малый, а кто старый. Дай-ка сюда! - Сопьешься еще. Пьяницей станешь. - Не твое дело. Дай бутылку! - Это пусть командиру, - вдруг осклабился Данила. - Командир, он голова. Смотри, как все устроил! - Ладно, дай и ему! - с полным ртом великодушно позволил Бритвин. Данила еще раз прикинул, сколько в бутылке - там было не больше чем с полстакана, - и отдал. Степка хотя и не испытывал к водке большой охоты, теперь, наверно со зла, вытянул все до капли. - Гляди ты! - удивился Данила. - А-я-я, вот молодежь пошла. Энергично работая челюстями, Бритвин с каким-то затаенным смыслом косил на него глазами, а Степка, полуотвернувшись, сосредоточенно ел. Мяса ему досталось немного, он скоро проглотил его, оставался кусок хлеба и маленькое, словно голубиное, слегка надтреснутое на боку пасхальное яичко, которое он приберегал на потом. Ему было наплевать, что о нем думали эти двое, он не уважал их и не чувствовал никакой благодарности за выпивку. Он едва сдерживал растущее в себе негодование, все определеннее сознавая, что в этой довольно удачной истории с мостом они все-таки сподличали. То, что всю дорогу и теперь Бритвин упрямо обходил в разговоре Маслакова и Митю, только укрепляло его подозрение, и это не могло не отозваться в нем прежней неприязнью к ротному. - Ни уважения тебе, ни уступки! Вот молодежь! - ворчал между тем Данила. - Раньше было не так. - Что бы вы делали без этой молодежи? - резко сказал Степка, почувствовав, как с катастрофической неизбежностью в нем нарастает гнев. - Блох по хатам плодили? Обычно сдержанный, флегматичный Данила в этот раз из-под нависших бровей недобро нацелил в него узенькие щелочки глаз. - А ты нам не указ! Не командир, значит, чтоб указывать! - Очень ты командиров любишь! Все чтоб командовали! Небось без команды и в лес не пошел! Ждал, пока с печи стащат! - Мое дело! Не тебе упрекать старших. Сопляк еще! - Будет, не заедайтесь! - прикрикнул Бритвин. - Толкач хоть и злой, но смелый. Молодец! Степка внимательно посмотрел на Бритвина, но тот невозмутимо выдержал его взгляд. Степка улыбнулся одними губами - нет, на такую дешевую приманку его не возьмут. - Хвалите? Как и его хвалили? - Это кого? - Митю, кого! Бритвин неопределенно хмыкнул. - Ну, знаешь! Надо было, так и хвалил. - А теперь не надо? Теперь меня надо? - отрывисто спрашивал Степка и перестал жевать. Кусок хлеба во рту жестко выпирал за его щекой. Бритвин нахмурился. - А ты что, недоволен? - Доволен! - Слава богу! А то я подумал: в обиде. Оттого, что, как вчера Маслаков, на мост не погнал. "Ах вот что!" - мелькнуло в голове у Степки. Может, Бритвин еще начнет упрекать его за неблагодарность? Действительно, на мост не погнал, дело сделали, и все наилучшим образом. Даже взрывчатку сэкономили - на стороне достали. И все-таки до Маслакова ему далеко. - Маслаков не гнал! - срываясь, выкрикнул Степка. - Маслаков вел. Это ты гнал! - Кого это я гнал? - А Митю! Вспомни! Распоясанный босой Бритвин вдруг вскочил на ноги, придерживая руками сползавшие темно-синие бриджи. - Ах ты сопляк! Оговорить хочешь! У меня вон свидетель! А ну, пусть скажет: гнал я или он сам? - Сам, сам! - охотно подтвердил Данила. - Просил Христом-богом. Чтоб, значит, за батьку оправдаться. - Понял? Полицая сынок к тому же! Учти! Степка молчал, несколько растерявшись от столь неожиданного поворота ссоры. Да, тут они правы. Просился, это верно. И что сын полицейского - тоже правда. Но что же тогда получается? - Выходит тогда, что сын полицая мост взорвал? А не мы? Так? - Нет, не так! - твердо сказал, как обрубил, Бритвин. - Мы взорвали. Мы организовали и руководили. Я руководил. Или ты не согласен с этим? Он не знал почему, но с этим он действительно был не согласен, хотя и ругаться больше не стал. Что-то в его захмелевшей голове перепуталось - не разобраться. Только какой-то самой упрямой и самой ясной частицей души он чувствовал, что все-таки Бритвин не прав, и он никак не мог примириться с ним. Данила желтыми редкими зубами драл кусок мяса и с полным ртом говорил: - Это самое... Если бы не они, - кивком бороды он показал на Бритвина, - если бы не они, все пропало. Степка поднял голову и, почувствовав что-то загадочно-важное в этих словах, поглядел на Данилу. - Ага. Когда конь подбрыкнул на мост, они бабахнули - и готово. Аккурат посреди моста. - Кого? Коня? - Ну. Того Рослика. Вот снайпер, ай-яй! - низким голосом невозмутимо гудел Данила. В шумной и шаткой голове Степки блеснула запоздалая догадка. Ослепленный ею, он минуту не мог произнести ни слова и только переводил ошеломленный взгляд с Бритвина на Данилу и обратно. Но мало-помалу все становилось на свои места, и он совершенно определенно понял, почему не побежал с моста Митя, - подросток бросился спасать Рослика. А ему, дураку, показалось тогда, что в коня стрелял полицай. - Сволочь! - уже не сдерживаясь, выкрикнул Степка. - Ты - сволочь! Понял? Почти не владея собой, Степка вскочил на ноги, его сжатые в кулаки руки дрожали, он задыхался от возмущения. Бритвин минуту сидел, обхватив колени, будто сбитый с толку его словами. - Ах вот как! - наконец произнес он и тотчас вскочил на шинели. - Сдать автомат! На этот раз опешил Степка. - Автомат? А ты мне его давал? Бритвин угрожающе шагнул к Степке, но тот, опередив его, с неторопливой уверенностью нагнулся и, подняв свой новенький ППШ, закинул его за плечо. - Сдать автомат! - гневно потребовал Бритвин. - А хрена вот! - Ты что, сопляк! Выпил, так бунтовать?! Против командиров идти?! - Ты не командир! Ты жулик! - Ах так! Из-под штабеля с испугом на лице торопливо и неловко поднимался Данила. Бритвин, выждав секунду, молча повернулся и решительно схватил прислоненную к бревну свою трехлинейку. С ней он уверенно шагнул к Степке. - Не подходи! - крикнул Степка и вдоль штабеля отступил на один шаг. Но Бритвин и еще шагнул, перехватив винтовку прикладом вперед, - озлобленный, ловкий и решительный. - Не подходи, говорю! - с дрожью в голосе предупредил Степка и рванул с плеча автомат. От бешенства и волнения он трудно, устало дышал, заходясь в обиде оттого, что их двое против него одного. Бритвин остановился, сомкнул насупленные брови, с недобрым блеском в суженных глазах, но вдруг прыгнул вперед и оказался напротив. Степка дернул рукоятку - затвор легко щелкнул в тишине, став на боевой взвод. Обдирая о бревна спину, Степка тесно прижался к штабелю. В озверевших глазах Бритвина скользнула нерешительность, но тут же они вспыхнули новым гневом, он сделал резкий выпад вперед и взмахнул винтовкой. Степка пригнулся, но неудачно - боль электрическим ударом пронизала его от шеи до пят. Парень едва не уронил автомат и сжал зубы. Нестерпимая обида захлестнула его, не своим голосом он крикнул: "Сволочь!" - и, задохнувшись, ткнул от себя автоматом. Коротенькая, в три пули очередь упруго треснула в лесной тишине. Выронив винтовку, Бритвин согнулся, обеими руками схватился за живот и, шатко переступая, начал клониться к земле. В гневе и горячке парень едва понял, что случилось, как на штабеле сзади что-то хакнуло, и широкие чужие руки сомкнулись на его груди. Степка рванулся, стараясь освободиться от насевшей на него тяжести, но силы были неравны. Он понял это и, дергаясь и слабея, все ниже оседал на коленях, пока не воткнулся лицом в мшистую мякоть земли. - Сопляк! Стрелять? Ах ты!.. - Вяжи его! Руки вяжи! - надрывался где-то плаксивый голос. Данила уже без надобности крутанул его на земле, выше заломил руки, коленом мстительно пнул в ребра ниже лопатки - в глазах у Степки блеснул и расплылся желто-огненный круг. Но он смолчал, не запросился, изо всех сил сдерживая боль и задыхаясь от удушливо-кислой, разрывавшей его грудь вони... Наткнувшиеся на них хлопцы из разведки к вечеру принесли Бритвина в отряд. Степку со связанными руками пригнал под автоматом Данила. 18 А теперь вот сиди. Солнце из-за еловых вершин ярко высвечивает одну сторону ямы - становится теплее. Лес вокруг вовсю уже полнится звуками: слышно, переговариваясь, строится невдалеке группа партизан, наверно, на очередное задание; кто-то из посыльных, громко окликая по пути знакомых, разыскивает начальника хозяйства Клепца; в другой стороне отпрягают коня - грохают брошенные на землю оглобли, слышится тихий перезвон удил и скрип сбруи. Новый часовой нет-нет да и подойдет к яме, заглянет в нее - на земляные комья тогда ложится его резкая изломанная тень и тут же исчезает. Хотя он и утешал Степку, но, по-видимому, разговаривать с арестованным у него нет больше желания, и парень чувствует это. Какая-то пугающая отчужденность уже обособила его от других, вчерашних его товарищей по отряду и поставила в особое положение - обидное и угрожающее. Но что ж, наверно, он виноват. Наверху, судя по звукам, ничего особенного не происходит, там с полным безразличием к нему идет повседневная отрядная жизнь. И потому неожиданно донесшийся знакомый голос заставляет его съежиться. - Вот где они! А я искал, искал... - Чего искать? Вон кухня. Степка сразу догадывается, что это за ним. Но почему Данила? - Ну, где он? Сидит? В земле гулко отдаются шаги, оба с часовым они идут к яме, и вскоре Степка видит над собой знакомые взъерошенные космы Данилы. Ну, что ему еще надобно? - Во посадили! Как волка, а? На, поесть принес. В яму свешивается на проволочной дужке переделанный из какой-то жестянки котелок, на краю его свежий, едва подсохший потек кулеша. Запах съестного сразу забивает все другие, затхлые запахи ямы. Степка, ощутив минутную радость, перенимает котелок, зажимает его между колен. - Ложка, наверно, есть? Ложка у него есть, он тут же достает ее из кармана - свою давнюю алюминиевую кормилицу с коротко обрезанным черенком, - отирает пальцами сор и начинает есть. Данила садится на краю ямы. Рядом стоит часовой. - Знаю я этого Бритвина, - говорит часовой. - Занудливый, не дай бог. Вон зимой Маланчука в Подосиновиках застрелил. Будто за нарушение дисциплины. Подлый он. - Подлый, да, - легко соглашается Данила, и Степка поперхнулся от удивления: смотри, как быстро переменил мнение! Он коротко поглядывает снизу вверх: Данила не спеша крутит папироску, его черное заросшее лицо сегодня непроницаемо. - Говорят, подрались? - спрашивает часовой. - Было, - неопределенно отвечает Данила. Судя по его настроению, рассказывать, как и что произошло вчера, он не намерен. - На этой проклятой войне все бывает. Ты, может, на закурку богат? - Где там! Мусор собрал. - Так бычка оставишь. А то два дня не курил - уши опухли. С такими, как этот Бритвин, лучше не задираться. Ну их! Что нам, больше всех надо? Делают как знают, черт с ними. - Ну, - коротко подтверждает Данила, напустив в яму дыма. Разговор не клеится, часовой ждет бычка, и Данила с жадной поспешностью дотягивает папироску. - На, кури. Кончиками пальцев часовой берет у Данилы окурок и отходит. Данила молча и тяжело смотрит, как Степка выскребает котелок. - Ну, поел? Степка молчит: что ему разговаривать с человеком, от которого неизвестно чего ожидать. - Бритвину операцию делать будут. Сказал, чтоб тебя привел. Еще чего не хватало! Что ему делать у Бритвина - ругаться разве? Но ругань уже окончена. Теперь дело за начальством, оно все и решит. В его руках судьба Степки. - Доктор говорит: плохо целил, - продолжает между тем Данила. - Еще бы на сантиметр - и конец! Черт с ним! Это сообщение Степку ни радует, ни печалит. Совсем он не целил. Если бы целил, то доктор, наверно, не понадобился. - И это самое... - Данила почему-то оглядывается, хотя рядом никого нет, и немного тише гудит над ямой: - Говорил, на тебя не обижается. Ну, выпили, понятное дело... Если по-хорошему, так можно договориться. Степка поднимает голову. - Это как? - А так, значит. Сказать, что ненароком. Случайно, мол, автомат выстрелил. А про Митю, того, молчок. Взорвали, и все. - Ну уж нет! Пошел он в одно место! - Это самое... Нехорошо ты, - настойчиво ворчит Данила. - О себе подумай. А то приедет комиссар... - Пусть едет! Данила сверху внимательно, будто даже в недоумении, смотрит в яму. Степка встает и ставит порожний котелок возле его сапог. - Пусть едет! Я не боюсь. Данила крутит головой, вздыхает. Весь его озабоченный вид свидетельствует, что он не одобряет парня. Молча посидев, он поднимается, обрушивая в яму землю, потом подбирает котелок, поправляет на плече оружие. И Степка только сейчас видит у него свой ППШ. Значит, уже и вооружился! Степка садится на прежнее место. Что-то твердое и спокойно-уверенное уже овладело им и не исчезает. - Нехорошо ты удумал. Жалеть будешь, - ворчит Данила. - За меня не бойсь. - Да мне что!.. Вот отпуск обещали. А теперь... Он не договаривает, озабоченно смотрит в сторону, наверно на часового поблизости, и Степка догадывается, что он имеет в виду. Теперь, когда они не сговорились, отпуск у Данилы наверняка сорвется. И правильно, что сорвется. "Отпуск - за что? Кто действительно заслужил его, тех уже нет. А этому за какие заслуги?" - думает Степка. Нет, ничего у них с Бритвиным не выйдет. Степка виноват, его безусловно накажут, но прежде он расскажет, как все это случилось, и назовет Митю. Комиссар разберется. Пусть едет комиссар! 1968 г.