his  meeting... -  Я встал и начал
пробираться к выходу, с  трудом протискиваясь  сквозь столы, стулья и чьи-то
ноги.
     - You, Paul! You will never set the  Themes on  fire.  You can  not get
your teeth into the Lab, - кричал я в запальчивости, испытавая ужас и стыд и
уверенность, что меня остановят, прежде чем доберусь до двери...

     Я садился  в машину, когда подбежал Горелик и, путано  объясняя что-то,
начал тащить за рукав.
     -  Идите,  вы, Горелик,  вместе с  дурной грузинской публикой  к чертям
собачьим...  и не  смейте дергать меня за рукав. Fuck  off yourself!  Можете
делать все, что хотите, и говорить на иврите или по-абхазски...
     Тут  я  увидел  Этери. Она  медленно шла  с  опущеннной  головой,  тихо
позвякивая железками в  карманах,  и я понял, что больше всего в этот жуткий
день меня беспокоило тревожное ожидание  утраты  и что сейчас эта утрата так
неохотно и медленно приближается ко мне.
     Я вышел из машины, обнял ее и погладил по волосам:
     -  You will  never run  out  of the  wrong things, - равнодушно сказала
Этери.
     - Do not be silly, Honey! If we have nothing to lose by change, relax.
     - Нет, БД! Я тоже собралась. Я уезжаю.
     - Ты  с-спятила! Где у тебя  свербит? Что ты выдумала, чертова девка, и
что скажет твой отчим?
     - Он не отчим... -  Она посмотрела на меня, и я почувствовал, что снова
начинаю видеть мир ее глазами.

     Этот мир возникал постепенно, будто оттаивали запотевшие с мороза очки.
Вакханалия красок,  звуков,  чего-то еще, манящего  и волнующего, что  я  не
научился излагать  человеческим языком, атаковали так, что я терял сознание.
Когда   сознание   возвращалось,  мир  представал   более  упорядоченным,  и
проносящиеся  во  всех  направлениях  световые  потоки  и  звуки  постепенно
выстраивались  в  символы  или  образы,  интерпретация   которых   требовала
значительных усилий...  Иногда моих усилий  хватало,  чтобы остановить любой
звуковой  или световой  образ в том мире и детально рассмотреть его, и, хотя
слово  "рассмотреть"  ничего не объясняет, я  уже  знал об этом предмете или
событии всю  предисторию,  новейшую историю и  будущие события. К сожалению,
сил не доставло,  чтобы из потоков  образов выдергивать те, что интересовали
меня. Этери,  стараясь помочь, брала  меня за руку, но я не мог или не хотел
ее помощи, и она не настаивала.
     -  Чего вы  боитесь, БД?  -  Спрашивала она.  - Разве вам не  интересно
узнать то, что вы хотите?
     придется платить.
     -  Вы циник. Эти знания бесплатны. Там вы могли бы  узнать много нового
про консервацию...
     - Б-бесплатных  знаний,  как  и  чудес  не бывает. Из одной мухи  можно
сделать только  одного слона. Ты  знаешь  это не хуже, но гонишь  меня  туда
опять  и  опять,  как  на  службу,  будто  исполняешь  чью-то волю... А  про
консервацию органов там известно еще меньше, чем здесь...
     - Рыжий! Рыжий, погоди! - В мой только что упорядоченный мир  образов и
звуков, каждый  раз заново  создаваемый девочкой-лаборантом,  ворвался Кузин
крик. Я с трудом  выбрался из  Этери  в  свою машину  и увидел,  как Кузьма,
поблескивая могучим  животом, отрывающим пуговицы на рубашке, приближается к
машине.
     - Ты совсемохуелРыжий! Зачем эти демарши, - горячился Кузьма, глядя как
отскакивают пуговицы.  -  Пойми,  дурень, твоя  публика сегодня празднует не
защиту очередной  диссертации, но свободу своей страны...  Не твоей, заметь,
но своей, и ты на этом празднике лишний!
     "Он научился  формулировать не хуже меня,  - машинально подумал  я. - А
как спорить с самим собой?"
     Вечеринка начала  перемещаться  к моей машине, вокруг которой собралась
лабораторная публика,  постепенно выбирающаяся  из  зала, гости  из Москвы и
Берлина, родственники  диссертанта,  которые все  время  лезли целоваться...
Появился Царь.
     - Надо вернуться в зал, Боринька. Вы всех обидите, - сказал он мягко.
     -  Обижу?!  -Вскипел  я. -  М-меня  выставили... Где  теперь  дерьмовое
грузинское б-благородство? Пол хочет заведовать  лабораторией? О'кей.  Пусть
заведует...  С таким  же успехом  он может  управлять Большой Медведицей или
писать  партитуры...  Лаборатория умирает. Вы  наблюдаете  агонию...  Видите
Этери? Подойдите, возьмите ее за руку и почувствуете и, может быть,  поймете
то, что вам еще только предстоит узнать...
     Вскоре капот моей "Волги" украсила накрахмаленная белая скатерть с едой
и выпивкой. Из мощных динамиков автомобиля неслось любимое  "Happy Go Lackey
Local" в исполнении трио Оскара Питерсона. Кто-то сунул в руку бутылку виски
"Johnеy Walker" и я сделал большой  глоток, и вскоре мне стало все равно, на
каком языке говорит вечеринка, гуляющая на капоте.

     Через час подошел Горелик с новой бутылкой виски.
     - Этот вам прислал Пол, - выжидающе сказал он.
     - У меня п-пока есть, - ответил я, понимая, что не надо  было  говорить
"пока", и отвернулся.
     - Напрасно вы так  болезненно реагируете, -  начал  Горелик. - Никто не
собирается занимать ваше место в лаборатории и тем более Пол. Помните, когда
вы  только начинали создавать лабораторию, он, как последняя  санитарка, мыл
инструменты и драил пол в операционной... Простите его!
     - Евангелие говорит, что п-прощать надо врагам. О друзьях там ничего не
сказано...
     - БД! Рушится  уклад тбилисской жизни,  а вы шутите, как  всегда,  и не
замечаете ничего,  кроме искусственного сердца и донорских органов! - Кричал
Горелик, трезвея и стараясь отобрать у меня почти пустую бутылку виски.
     - Умение  смеяться, когда хочется плакать, и делает человека человеком.
Зачем вам моя б-бутылка? - спросил я и продолжал:
     - Уклад не  расшатывается сам. Его расшатывают  придурки, что ездят  по
улицам с ф-флагами, и те, что торчат на митингах,  где ничего не происходит,
кроме раздачи еды и денег зачинщикам.
     Горелик пытался возражать, но я не слушал его:
     <i>"Иди и рази беспощадно, ибо близится царство божие!"</i> - не про грузин...
Про вас: <i>"Хвалите Господа, ибо он благостен!"</i>
     Я  сделал глоток:  виски  закончился неожиданно быстро, и  я машинально
потянулся к гореликовой бутылке. Я  так и не  вернулся  в ресторанный зал  и
пришел в себя на заднем сиденье автомобиля. Рядом неподвижно  сидела Этери с
прямой спиной и смотрела в никуда белыми глазами.
     Я попросил, чтоб развезли гостей  и присел вместе с Кузей на ступеньки.
Кузя перепил и устал, и сильно потел, и по красному лицу я понял, что у него
поднялось давление.
     - П-поехали домой. Даррел даст тебе гипотензивных.
     - Нет. Только чачу! - сказал Кузьма и полез в машину.
     - Надо ехать в хашную, Боринька. - вырос Пол у меня за спиной.
     -  П-почему  ты  не  на  том  дерьмовом митинге... и  почему русски?  -
медленно закипая спросил я.
     -  Рыжий! -  старался  разрядить обстановку  Кузя.  -  Бери Горелика, и
поехали. За Полом я присмотрю.
     Я знал, что перечить пьяному Кузе бессмысленно.


        Глава 7. Сочи: прогулка с Осей

     БД  несколько лет проработал в  компании Хуго Риттенбергса. Вначале тот
определил его переводчиком, предварительно спросив, что он умеет делать.
     - П-пожалуй,  ничего интересного для вас. Знаю английский, компьютерные
программы, играю на саксофоне, фортепиано, плаваю прилично, теннис, оперирую
немного...
     - Что еще?  - спросил, позевывая Хуго. БД видел, что тому не  интересен
ни он сам, ни его интеллигентская болтовня, и не обижался. Хуго выложил ноги
в  дорогих  итальянских башмаках на  полированную крышку стола  и передвинул
сквозь ткань брюк удивительно большие гениталии.

     Оскар Берзиньш, деверь БД - его жена приходилась родной сестрой Даррел,
-  в прошлом  секретарь ЦК комсомола,  потом один из секретарей ЦК Компартии
Латвии,  а теперь  государственный  чиновник  высокого ранга  в  независимом
государстве,  взял  его  с собой  на  вечеринку  по  случаю  открытия  новой
бензоколонки Риттенбергса в Риге. Деверь, которого  БД звал еврейским именем
Ося,   напряженно  вслушивался  в  общественное   мнение,  определявшее  его
поведение.  Он  был  сдержан,  осторожен,  хорошо  одевался,  в  отличие  от
большинства местных чиновников, и любил  носить очки, не подозревая, что для
этого мало быть умным.
     Между БД и  Осей не было  большой дружбы. Они встречались из-за жен,  у
которых  было так много общего, что иногда становилось непонятно, кто на ком
женат. БД любил повторять по этому поводу: - Нас с Осей связывают не столько
родственные узы, сколько классовая солидарность.

     Лет десять  назад мы с Осей и  сестрами-женами отправились на  отдых  в
Сочи. Царь забронировал для нас двухместные номера в гостинице "Приморской',
а сам расположился по соседству в номере-люксе.  Он только что,  не без моей
помощи,  получил  звание  академика  и во  всю  наслаждался  еще необрыдшими
поздравлениями,  банкетами, банями,  пикниками, которые  следовали  друг  за
другом с пугающим постоянством. Интеллигентный  Царь стоически  сносил знаки
внимания к своей особе,  позволяя  блеску короны падать на мои лицо  и тело,
слегка подсвечивая Даррел и родственников отраженным светом.
     Кто-то   из   Царевых   друзей   переслал  ему   поездом   из   Тбилиси
двадцати-литровую  бутыль  редкостного  кахетинского  вина,  и  мы  с  Осей,
освободившись от вязкого прессинга сестричек, отправились за ней на вокзал.
     В  те добрые времена тотального дефицита  даже в  Сочи, предназначенном
для приятного времяпрепровождения всей  богатой,  но  бедной страны, попытка
завладеть бутылкой  пива, к  тому же  утром, приравнивалась к подвигу. Перед
тем  как двинуться  на вокзал, мы  решили  заглянуть  в "Распределитель  для
Узкого  Круга",  адрес  которого  на  вчерашнем банкете мне  сообщил местный
партийный бонза, припадавший весь вечер к ноге Царя.
     Мы приближались к заветной двери, и я все чаще поглядывал на салфетку с
паролем,  написанным  Дарреловой губной памадой,  в  потной,  после  ночного
пьянства, руке.
     Человек у входа критически посмотрел на  нас. Мои драные кожаные шорты,
старая  армейская  майка  "US Army"  и  сильно  обгоревшее  на солнце  лицо,
усыпанное  мелкими  веснушками,  на  фоне жидкой бороды Оси,  его английской
трубки и неприлично свежей белой рубахи, внушали охраннику  беспокойство. Он
придерживал дверь ногой, несмотря на дважды произнесенный пароль.  Мы с Осей
старались  соблюсти достоинство,  но  пауза  затягивалась.  Я  не выдержал и
небрежно-сурово посмотрел в глаза придурка:
     - Хотите  потерять  место, голубчик? Н-немедленно  вызовите старшего! -
Придурок сразу посветлел лицом и, поздоровавшись, проводил в "Буфетную", как
было написано на двери, которую он отворил, пропустив нас вперед.
     Если  бы  в   Кахетии  в  те   времена  замшелого   социализма  открыли
"McDonalds'", я удивился бы гораздо меньше. В  опрятном и пригожем помещении
стояло  несколько  столов,  вокруг которых вольготно сидели  начальственного
вида люди в темных  костюмах, сильно траченные вчерашним пьянством. Они  без
опаски   громко   матерились  и  с  наслаждением  поедали  мясные  и  рыбные
деликатесы, запивая дефицитным  чешским пивом. Мы взяли по полстакана водки,
пиво и двух холодных цыплят, пахнувших вокзалами.

     Часом позже навстречу  нам по перрону  шел серьезный грузин-проводник с
густыми усами и огромной бутылью вина в руках.
     - Эй! - окликнул я его. - К-куда п-путь держите, генацвале?
     Тот сразу остановился и поставил бутыль на асфальт, подозрительно глядя
на меня, как охранник у дверей распределителя.
     - П-похоже, этот груз предназначен  не  для вас,  товарищ! -  как можно
мягче сказал  я,  улыбаясь  и  видя, что проводнику  мучительно  не  хочется
расставаться  с бутылью.  Однако, в  отличие от утреннего придурка, он сразу
усек, кто мы.
     - Вино для академика Гвеселиани?
     - Да!  Для  батоно  Давида, - грустно сказал грузин  и  в последний раз
поглядел на бутыль.

     Пока Ося стоял на часах на перроне, я купил большую клеенчатую сумку, в
которую мы  с трудом затолкали бутылку, обмотав  ее свежевыглаженной  Осиной
рубахой,  и он, поеживаясь от непривычки,  остался в простой советской майке
странного цвета, без названия.
     Водка с чешским  пивом еще  сильно гуляли в  нас, и мы чувствовали себя
свободными от всех условностей, обязательств и забот в красивом городе Сочи.
     Нам вдруг сильно, до обморока, захотелось кушать, и я сказал:
     -  Лучше всего двигануть на сочинский  базар. Часть вина продадим, а на
вырученные деньги купим еду и... съедим.
     Сдержанный  партиец Ося  недоверчиво смотрел  на  меня,  считая  в  уме
варианты, и, выдержав паузу, утвердительно кивнул.
     Это  была  изнуряющая  поездка  с  пересадками в  раскаленных сочинских
автобусах, переполненных влажными от пота телами пассажиров.
     Когда мы добрались  до  рынка, то чувствовали  себя почти  счастливыми.
Найдя свободное место в овощном ряду, Ося поднял бутыль на прилавок, натянул
на себя измятую рубаху и посмотрел на меня.
     - Жахнем с-сначала... Б-барышни, кто поделится стаканами? - Спросил  я,
делая ударение на предпоследнем слоге, и вытаскивая пробку.

     Вокруг собралась небольшая  толпа  сочинских торговок, которые вместе с
нами начали  дегустировать вино. Вскоре возле бутыли высилась  гора фруктов,
сыры, овощи, хлеб-лаваш и огромный вяленый лещ. Вино убывало очень медленно,
и мы с Осей купались в любви рыночной публики.
     - Чтой-то вы не больно  похожи на  торговцев вином, мужики! - выступила
вдруг с  заявлением молодая девка в синих  джинсах и синем с красным платке,
плотно обвязанным вокруг головы. Она продавала белые грибы.
     -  Откуда у вас  г-грибы в июле? - Удивился  я, прикасаясь  к  странным
созданиям, похожим на гномов.
     - Место на горе знаю, - просто сказала девка  и,  повернувшись  к толпе
возле нас, сказала дурным  громким  голосом: - Гляди, бабы! Этот рыжий, прям
как наш учитель по физике. А второй -  райисполкомовский. Точно! Они все там
в белых рубахах ходют, когда даже на базар...
     Большего  оскорбления  для  Оси,  всегда  элегантного,  в  отличие   от
остальной высокой партийной латышской  мешпухи, нельзя  было  придумать.  Он
сразу посерьезнел и стал оглядываться по сторонам.
     - Н-напрасно вы засуетились, Ося, - заметил я. - Шпенглер  говорил, что
общечеловеческой этики  не существует... Он был философом... К  с-сожалению,
беспартийным, но... классиком.
     Мы выпили еще. Девка в джинсах, что  продавала грибы,  стала выказывать
мне расположение, подсовывая бутерброды. Она уже не была развязной и грустно
поглядывала в мою сторону.
     - Иди ко  мне жить, Рыжий! - Неожиданно  прошептала девка. - У нас свой
дом в Туапсе... Пять комнат. Четыре сдаем...
     - А что мне надо будет делать? -Не удержался я.
     - Ничего. Живи просто. Преподавай физику свою. От тебя светло станет, -
она мучительно подбирала слова и не находила...
     - К с-сожалению, я не преподаю физику. Я даже не учитель...
     - Я знаю. Поедешь? Никому не предлагала...
     Подошел Ося:
     - Нам пора, - и потянул за майку.
     - Вы слишком эмоциональны, барышня, - сказал я, вырывая майку из цепких
Осиных пальцев. - Т-так сразу, головой в омут, н-нельзя. А грибы ваши просто
потрясающе  совершенны.   Такими   простыми  и  надежными...   должны   быть
трансплантируемые  органы...  - Я вдруг  замолчал,  задумавшись,  и,  сказав
"прощайте",   удивленно  уставился  на   Осю:  -   Да,  да!  Органы-грибы...
выращиваемые  из  кардиоцитов, почечных или печеночных  клеток. Т-только кто
мне укажет место на горе, где они растут в июле?
     Вскоре мы опять потели в переполненном автобусе, чудом сберегая бутыль.
     Заметив свободное пространство возле водителя, Ося молча двинул вперед,
выставив локти в стороны.
     Шофер сразу проникся к нам симпатией, как барышни  на базаре, и широким
жестом предложил поставить бутыль возле ног.
     - Б-боюсь, она вам будет мешать, - робко заметил я.
     - Не бзди! - Успокоил шофер.
     - Д-давайте какую-нибудь емкость, отолью пару литров.
     -  Не-е!  -  ответил  водитель.  -  У  меня  свое вон, -  и показал  на
трехлитровую  банку с  пластмассовой крышкой, в  дырку  которой был погружен
тайгоновый  катетер от  одноразовой системы  для переливания крови.  Длинный
конец трубки, пережатый бельевой прищепкой, лежал на колене рационализатора.
     -  Хлебните, мужики,  - великодушно предложил он, и мы втроем, прямо на
ходу поочередно втянули в себе автобусное вино.

     Когда  уже  почти   ночью  мы  вышли  из  автобуса   и  медленно  стали
перемещаться к гостинице,  стараясь оттянуть встречу с сестричками - покидая
гостиницу  в  шесть  утра,  мы  обещали  вернуться  через  два  часа, -  Ося
возмущенно изрек:
     - Как вам нравится: шофер  городского автобуса  в центре Сочи  - города
коммунистического труда: мало,  что сам пьет прямо  на ходу,  но  предлагает
выпивку пассажирам!
     - Похоже, старина, вы обмануты ущербностью идеалов, за которые боролись
всю   жизнь   на  высокой  партийной   работе,  -   сказал   я.  -  Водитель
провинциального автобуса сумел разрушить их за несколько минут.
     - Одинадцатый час ночи, - нервно сказал Ося и посмотрел на меня.
     - Ну и что!  - Храбро ответил я. - Сейчас устроим  вечеринку и порадуем
девок-сестер. Я почитаю  им  Рильке.  Это он  написал  когда-то:  "Камни  не
виноваты". А Царь обойдется в этот раз без вина...

     Ося показал ему  Хуго Риттенбергса, и он,  еще чувствую  себя свадебным
генералом, ожидал  хотя  бы  пятиминутной  беседы.  Однако  Риттенбергс лишь
издали поглядывал на него, но подходить для знакомства не спешил.
     БД  постарался одеться  для выхода в  свет  и  долго перебирал в  шкафу
выходящие из моды пиджаки, пока не нашел темно-синего американца с красивыми
пуговицами  и серые  фланелевые штаны.  Повязал  дорогой  клубный  галстук и
остался  доволен  собой.   У  него  было  умное,  кричаще  интеллигентное  и
значительное лицо с мелкими  мальчишескими веснушками, хорошие очки,  густые
коричневые,  как у лошади,  волосы  и  туфли от  Ллойда.  К  ним  с  Оскаром
подходили,  знакомились,  но БД интересовал  только  Хуго Риттенбергс,  хотя
тогда он не знал ни имени, ни фамилии этого человека.
     В течение часа со стаканом в руке, в который миловидная и очень высокая
барменша  постоянно  подливала  "Ballantine's",  БД наблюдал за  ним. Хорошо
одетый Риттенбергс  носился  от  одной  группы людей к  другой,  не  обращая
внимания на БД, а потом внезапно подошел и сказал без акцента:
     -  Здравствуйте!  Оскар  рассказал   о  вас.  Сегодня  нам  не  удастся
поговорить. Приходите в офис завтра утром. Знаете, где это?
     -  З-здравствуйте!  -  ответил БД, пожимая  сухую руку.  - Спасибо, что
подошли. Н-не знаю, но утром буду обязательно.

     - Вы  спрашиваете:  "Ч-что еще  я могу?"  - обиделся БД, сидя следующим
утром в  кабинете  Риттенбергса,  забыв на минуту,  куда и зачем  пришел.  -
Т-того, что я могу, хватило бы на дюжину ваших сотрудников.
     БД понимал, что сидящий перед  ним человек,  демонстративно  положивший
ноги на стол  перед  его носом, не в состоянии оценить  ни его хирургическое
мастерство, ни мозги, ни что-то еще, без чего нет БД, который все знает, все
понимает и все может, как когда-то говорила Этери.
     - Могу выдоить  козу! - БД начал терять контроль, понимая, что проиграл
и Хуго сейчас выставит его. Но тот  вдруг  снял ноги со стола и, внимательно
посмотрев на него, искренне удивился:
     - Шутите!
     - Никогда не был так с-серьезен... Неважно, что я могу. Любимая женщина
с чужой планеты говорила,  что я могу многое... почти все... Ваш вседорожник
под окном? Хотите заведу?
     Хуго не ответил, но БД видел, что не хочет.
     -  Тогда включу дворники. - И тут же брызнула  на лобовое стекло вода и
дворники, несколько раз махнув по мокрому, привычно застыли.
     - С-сформулируйте задачу из сферы вашего бизнеса, - продолжал наступать
БД, - а я постараюсь ее решить, если, разумеется, задача будет корректной, а
вы, поверив в мои силы, не станете мешать.
     За  окном заурчал мотор  вседорожника.  Хуго  выпрыгнул из  кресла  и с
ужасом уставился на дым, кольцами вылетающий из выхлопной трубы.
     - Этот с-стакан с пивом, что справа на столе, вам очень дорог?
     Хуго  промолчал,  а  БД  почувствовал,  что  готов  переместить  самого
Риттенбергса вместе с  дорогим  и тяжелым кожанным креслом под его задом. Он
мельком  взглянул  на   стакан,   и  тот  чуть   приподнялся   над   столом,
желто-коричнево  всплеснул пивом и, образовав тысячу мелких пузырьков, после
недолгих раздумий, медленно двинулся в сторону Хуго и  замер неподалеку. Тот
изменился  в лице, но  не двинулся  с  места.  БД  подошел  к окну, чувствуя
спиной,  как наклоняется стакан, и пиво тоненькой струйкой льется на гладкую
и голую поверхность  стола, разлетаясь разноцветными брызгами. БД  шевельнул
плечом, и стакан наполнился новой  порцией пива,  которое, достигнув  краев,
замерло  и,  не  переливаясь  через край, стало  странно подниматься кверху,
трансформируясь в пивную бутылку темного стекла без этикетки...
     <i>"Если  бы вы  имели веру  с  зерно  горчичное, то сказали  бы  вы  этой
шелковице: вырвись с корнем и пересадись в море, и она послушалась бы вас"</i> -
процитировал БД Евангелие от Луки, зная уже, что принят.
     - Вы сказали, что говорите по-английски? - Раздался голос Хуго.
     - Н-немножко, - не поворачиваясь, ответил он.
     - Тогда начните переводчиком. Испытательный срок -  три месяца. Жду вас
завтра в девять.

        Глава 8. В тбилисской хашной

     Уже под утро  - было около  четырех,  - после того идиотского заявления
Пола на банкете, на двух машинах мы подъехали  к хашной в Старом Тбилиси. На
дворе стоял  май. Вечные тбилисские дворники - пестро  одетые женщины-курды,
сметали  в  большие  сиренево-розовые  кучи  лепестки  цветущих  деревьев  с
непривычно тихих и безлюдных улиц. Даже из палаток демонстрантов, что стояли
на проспекте Руставели, не было слышно обычного гама.
     Мы  сдвинули  столы  и уселись в центре  почти пустой хашной, где  все:
стены, пол,  два  пожилых завсегдатая-алкаша, тихо  и  очень  чисто тянувших
нескончаемое грузинское многоголосье, на удивление  худой буфетчик, официант
и пожилая русская женщина, протиравшая грязным полотенцем граненые  стаканы,
- пропахло чесноком,  чачей, горячим хлебом и ни с чем не сравнимым  запахом
свежеприготовленного хаши.
     Подошел  официант  и  молча  расставил на  столах  тарелки  с  зеленью,
молодыми огурцами и помидорами, грузинским сыром, чищеными грецкими орехами,
холодной  форелью, щедро  посыпанной  барбарисом. Потом принес горячий хлеб,
несколько бутылок местного лимонада и десяток граненых стаканов сомнительной
чистоты,  на  три  четверти  заполненных чачей. Помедлив,  официант отлил из
стакана на блюдце немного чачи и поджег.
     Мы  сделали несколько глотков. Говорить не хотелось.  Даже Кузя притих.
Чача делала свое дело. Когда принесли хаши, публика тихо засыпала.

     Этери стояла у окна  и  глядела на улицу.  Проехала поливочная  машина.
Из-за черепичных крыш старого города всходило солнце. Громко перекрикивались
дворники. Два мужика в центре зала продолжали тихо и чисто петь. Я подошел к
Этери и встал за ее спиной, любуясь восходом.
     -  "I  can't  give you  anything but love...",  - прошептал я  название
шедевра Армстронга, беря ее за плечи.
     Она повернулась:
     -  Образованность  и  ирония,  БД,  которыми  вы  пропитаны  насквозь и
которыми так гордитесь, постоянно совершенствуя их, и которые демонстративно
надеваете  на  себя, как дорогое пальто,  отгораживаясь от  остального мира,
если что-то, не дай Бог, не так, как хотелось, сыграли с вами злую шутку. Вы
перестали быть интеллигентом, готовым ради принципов, как вы мне  объясняли,
хоть в Сибирь, как декабристы, хоть на мученическую смерть, как Галилей.  Вы
перестали быть бойцом и в  кардиохирургии,  и в  своей собственной  жизни, и
стали всеядным, ценя душевный комфорт  превыше  всего,  несмотря  на  редкие
демарши,  вроде  сегодняшнего,  когда  не реагировать -  себе  дороже.  Ваши
демонстративная честность и чистоплотность стали скафандром, внутри которого
вам хорошо одному и никто вам там больше не нужен, ни ваши сыновья, ни я, ни
Даррел, ни Кузьма с Полом, ни Филипп. Вам надо, чтобы вас, как короля играет
свита, играла ваша лаборатория,  ваши  родные  и друзья. Самое удивительное,
что все мы это делаем охотно, не ожидая от вас ничего  взамен. Но вы  должны
отдавать  что-то, чего мы неосознанно  ждем, понимая,  что  только вы можете
дать это...
     -  Н-не привередничай, Honey. Что  плохого в стремлении быть  не таким,
как все, если оно не противоречит здравому смыслу?
     Но Этери упрямилась и гнула свое:
     - Мне кажется, вы искренне верите,  что мир должен вставать на цыпочки,
когда вы  выходите из  подъезда собственного дома, и удивляетесь, если этого
не  происходит  или  происходит не слишком  демонстративно  или недостаточно
быстро... Чтобы стать мессией,  вам не хватает страданий и веры. Вы считаете
себя  незаменимым,  но опустите  палец в  чашку  с водой и посмотрите, какое
отверстие останется после того, как вы вынете его...
     - Если влюблен в самого себя, то  по крайней мере знаешь, что у тебя не
много соперников,  -  я улыбнулся и  коснулся пальцем соска, приподнимающего
ткань серой майки на ее  груди. - Я раздаю с-себя,  раздаю, дуреха! Не знаю,
сколько  раздал,  и  что осталось,  но  всегда  раздавал  и,  надеюсь,  буду
раздавать... П-просто, раздавая себя, я не надрываюсь  и не кричу об этом на
всех  углах, как принято. Это происходит незаметно. Даже ты этого не видишь.
Не перебивай. Ну, не всегда видишь. А вместо твоего "короля играет  свита  с
большой охотою" я получаю то,  что получаю... К п-примеру, сегодняшний Полов
демарш...
     Этери улыбнулась, отодвинула мою руку от грудки и сказала:
     -  С вами трудно спорить. Может, во мне  говорят обида и  злость, не на
вас,  на  себя, потому  что  мне  мало  вас. Мало!  А вы, - она  на  секунду
задумалась и вдруг улыбнулась облегченно: - Вы, БД - Вечный Жид!
     - Ну уж нет! - обиделся я.
     -  Не в том  смысле, что  Христу  оскорбительно  скамейку  не поднес на
страдальческом пути на Голгофу... Я знаю, вы бы тут же его на функциональную
кровать  уложили, распорядились,  чтобы  поставить внутривенно  капельницу и
стали  обрабатывать раны. Вечный  Жид - потому что интеллигент,  потому  что
еврей, к тому же рыжий, потому что гонимый, как сейчас пытается изгнать  вас
Пол, не ведая, что творит, как вас изгоняли из клиники в Свердловске.
     - Я с-сам ушел из клиники, - оборвал  я, - потому  что хотел заниматься
трансплантацией.
     - Это был повод, - она помолчала  и вдруг неожиданно спросила и странно
напряглась: -  Вы по-прежнему отказываетесь  от предложения тех двух русских
мужчин, что приводил грузин в большой фуражке, а потом сел на корточки у вас
в кабинете?
     - Ты про подпольную лабораторию, чтоб консервировать органы на продажу?
Я сообщил им свое решение.
     - Лаборатория ждет, что вы примите их предложение...
     - Втягиваться в этот  бандитский бизнес - все равно, что лезть из окопа
под  п-пули. Ты сегодня  удивительно  н-непоследовательна и п-противоречива,
Honey. Для того  к-количества виски, что я  сегодня в-выпил, с-слишком много
мифов... Хотя боги тоже н-начинали с мифов.
     -  Сейчас вы  скажете свое любимое: "Я  иду не в ногу, потому что слышу
другой барабан". Это только слова.  Я давала вам возможность услышать другой
барабан, но  вы  не захотели,  потому  что трусите,  думая, что плата  будет
слишком высокой.
     - Д-договорим позже. Нам пора к столу.
     -  Нет.  Хочу  кое-что  сказать...  Я ухожу  БД.  От вас, от  себя,  от
лаборатории... С вами долго нельзя...  Начинаешь чувствуешь себя надкушенным
яблоком на скамейке  в саду, понуро глядящим, как вы  привычно спешите мимо.
Может,  вы и  вправду  Вечный Жид... и отдаете себя лабораторному люду, и им
хватает. Мне -  нет. Там, на скамейке, долго  не протянешь:  пыльно,  ветер,
перепады температур...
     - Ты делаешь мне больно. Я не к-кричу только потому, что с-стыдно...
     Подошел Горелик:
     - Пойдемте к столу, БД.
     Публика начала оживать.  Кузя стоял возле Пола, обняв его  за плечи, и,
мутно глядя в потолок, излагал, стараясь не кричать:
     -  Ваши  черножопые, Пол,  допрыгаются.  Где  это  виданоебенамать:  БД
запрещают  говорить по-русски на  банкете  его  очередного  самого  любимого
диссертанта... Кто-нибудь из этихблядейпомнит, сколько денег получил от меня
институт  благодаря  лаборатории  БД.  Кто  купил  все  эти  сраные серийные
ангиографы, японскую волоконную оптику, регистраторы,  приводы? А прибавки к
вашей нищенской зарплате, командировки?
     "Может быть, Этери права,  - думал я, -  и самые дорогие  и близкие мне
люди  незаметно  скурвились,  живут  по правилам,  выработанным этим гнусным
строем,  и  стали  всеядными,  ценя  больше  всего  собственный  комфорт,  и
вчерашняя Полова истерика - расплата."

     Только  сейчас я  заметил  за  соседним столом группу  молодых  грузин,
одетых в черное. На столе перед  ними стояло несколько тарелок с  зеленью  и
пара бутылок вина. Парни пили, не обращая на нас внимания, но я почувствовал
опасность, и  увидел, как  Горелик что-то нервно  шепчет в ухо пьяному Полу,
который до сих пор  не проронил ни слова. Пол встал, взял стакан, мучительно
передернулся, оценивая объем налитой чачи, и, оглянувшись на тех, за столом,
подозвал официанта и попросил послать незнакомцам две бутылки вина. Он стоял
со стаканом чачи в руке и произносил свой любимый тост, который все мы знали
наизусть, даже Кузя.
     - Как хорошо, -  говорил Пол, -  что у нас есть лаборатория, которую мы
сделали сами, которую очень любим и которая делает нас лучше и благороднее и
обеспечивает  благополучие  и  продвижение по  научной  лестнице,  позволяет
выбирать друзей, ездить к ним в  гости и принимать здесь. Мы все нежно любим
Бориньку за это и всегда помним, что он сделал для каждого.
     К столу подошел официант  с бутылками вина. Публика повернулась к столу
небритых парней, чтобы  поблагодарить за ответный шаг и начала приветственно
махать руками, приглашая подойти,  а официант встал на цыпочки, дотянулся до
уха Пола и сказал несколько слов. Пол изменился в лице и медленно повернулся
в сторону парней.
     - Шени  дедац могит хнам перидам прочи!  - Грязно выругался  он.  - Они
отказались принять вино. Пойду узнаю, в чем дело.
     - Нет! - Крикнул я. - П-посмотри на их. Это убийцы. Я пойду сам, хотя у
меня темнеет в глазах от страха.  Меня они не тронут.  Через несколько минут
эти парни приползут сюда на животе с б-бутылкой "Бурбона" в зубах.
     Я  встал, отодвинув стул, и увидел, как двое в черных рубахах  неспешно
приближаются  к  нам. Один из них,  меньший  ростом, тянул за собой по  полу
автомат.  Я  заметил,  что   вместо  обычного  ремня  к  автомату  приделана
сплетенная в косичку бельевая веревка, за которую и тянул маленький, похожий
на подростка, человечек в черном.
     - С этими мы справимся, - подумал я успокаиваясь.
     Тот, что выше, без автомата, что-то негромко сказал  Полу. Тот ответил,
улыбнувшись,  и потянулся  к  бутылке, собираясь  угостить вином. Но высокий
начал говорить, не обращая внимания  на суету Пола. Ему не нравилось, что мы
пьем и веселимся и что грузины, сидящие за столом, а здесь их большинство, в
угоду  нескольким  русским  уже два  часа  болтают  на чужом  языке. Высокий
добавил что-то еще, на что Пол уже не мог не реагировать.
     "Как я на вчерашнем банкете," - подумал я без злорадства.
     Пол, наконец, оставил возню  с бутылкой  и стаканами  и, повернувшись к
высокому, сказал по-русски, очень медленно и четко артикулируя, что онебалих
обоих вместе с автоматом и того третьего, что остался  за столом, что  у нас
сегодня гости из  Москвы и  мы празднуют защиту  диссертации  этого  парня с
седыми волосами,  который сидит рядом с ним.  - Его зовут Георгий. Грэг, как
говорит наш заведующий лабораторией,  БД, -  добавил Пол, поглядел  на меня,
улыбнулся, извиняясь, и сел, повернувшись к высокому спиной.
     "У   него   есть  какая-то  своя  сверхзадача,  как  у  Станиславского,
недоступная нам, - подумал я и поискал  глазами Этери, и удивился, не найдя:
-  Куда  подевалась  эта  чертова   девка,  которая  одним   взглядом  может
утихомирить вооруженных и озлобленных парней?"

     Между тем,  маленький,  волоча за собой, как игрушку  по полу, автомат,
подошел ко  мне, протянул руку из-за  спины, взял со стола бутылку виски  и,
приложив горлышко к губам, сделал глоток. Виски  оказался непривычно крепким
для него,  потому  что он надолго закашлялся,  забыв про автомат, прижимая к
груди грязные, давно не мытые руки.
     "Он  бреется,  но рук  еще  не  моет,"  - вспомнил  я чью-то строчку  и
возмущенно вскочил и, размахивая руками, принялся излагать все, что думал об
этой дерьмовой публике с ружьями, которая разбирается в тбилисских традициях
хуже, чем наши лабораторные животные, которых принялся  перечислять. Мне уже
не было страшно. А маленький, покончив с кашлем, снова протянул руку и, взяв
виски, молча двинулся к  своему столу.  Ошарашенный наглой  бесцеремонностью
дохляка,  уходившего  с  бутылкой  и  даже  спиной  выражавшего презрение, я
вскочил,  опрокинув  стул,  шумно  загрохотавший  в  наступившей  тишине,  и
бросился за ним.
     Мне уже никогда не вспомнить, что я увидел раньше: направленное  в лицо
дуло  автомата  этого смешного и  страшного человечка,  реакция  которого на
грохот  опрокидываемого  стула  была  мгновенной,  или  пустые  глаза Этери,
оказавшейся вдруг за столом того  третьего. Он  небрежно  положил ей руку на
плечо и что-то нашептывал в ухо, касаясь его губами.
     Я  услышал  шум  за  спиной  и оглянулся: Пол, не  обращая внимания  на
висевшую  на  нем  лабораторную  публику,  бил  высокого  по щекам  наружной
стороной ладони. Высокий не уклонялся и, казалось, испытывал удовольствие. Я
не стал  возвращаться и  останавливать Пола. Я знал,  что  это  невозможно и
двинулся прямо на автомат,  понимая, что  тот не выстрелит в лицо.  Потом  я
почувствовал, как в меня  проникает Этери, и  путая языки  и образы, кричит,
раздирая внутренности и останавливая дыхание: "Прекратите это пижонство, БД,
и немедленно уходите! Эти парни пришли сюда пострелять! Они сейчас начнут!"
     "Господи! - подумал я. - Какое благородное лицо. Вылитый Христос."
     Парень  с  лицом Христа стоял передо мной, опираясь одной рукой о плечо
Этери, а другой медленно вынимал из-под рубахи  пистолет и, вынув, уперся им
в мой лоб.
     "Бытие  только тогда  и  есть, когда  ему грозит небытие," - вспомнил я
Достоевского. Между тем голос Этери кричал, раздирая черепную коробку:
     - Уходите, БД!
     "Куда идти  теперь, дуреха? Я не  могу  сделать  и  шагу,  - подумал я,
каменея.  - Сейчас, в соответствии  с физиологическими законами,  от  страха
начнут раскрываться сфинктеры и из меня потечет моча."
     Я не видел,  что  творится за спиной, но там  было тихо. В голову лезла
всякая ерунда и, не найдя ничего лучшего, я заявил, ни  к кому  конкретно не
обращаясь:
     По-моему Ленин  впервые  сказал,  что  всех  талантливых  людей следует
расстреливать,  потому  что  в  них  источник социального  н-неравенства.  Я
никогда  не  принимал  на  веру  заявлений  классика марксизма-ленинизма  и,
надеюсь, хотя бы в этом вопросе найти понимание с вами, коллеги...
     Никто и не подумал улыбнуться.
     Третий заговорил, все более возбуждаясь звуками собственного голоса. Он
не смотрел мне в лицо и не смотрел на людей за моей спиной.
     "Он  обращается  к  Господу, -  подумал  я, - или к  Гамсахурдии," -  и
внезапно понял, что все мы обречены на заклание, потому что оказались в этой
хашной, где  мысль о близкой смерти кажется  такой же нелепой, как охотничье
ружье на стене девичьей спальни.
     "Третий  акт, -  решил я. - Вряд  ли это будет стук  топора  за сценой.
Сейчас выстрелит ружье..."
     Сбоку  возник  Пол и медленно  направился  к нам, что-то  крича на ходу
по-грузински.
     - Что еще случилось? - подумал я и увидел, как Пол медленно протягивает
руку к пистолету, приставленному к  моему лбу, а высокий нажимает  на курок.
Раздался  выстрел,  сильно запахло  порохом. Я понял,  что  уцелел. Все  мое
существо  ликовало,  наслаждаясь  не  столько  дарованной  жизнью,   сколько
осознанием собственной физиологической целостности.
     - Я жив! Я не струсил перед  этими сукиными детьми с ружьями! -  Громко
кричал я, не понимая, что кричу.
     - БД, - прорвалось ко мне, - они, похоже, попали в Пола!
     Но  я не  мог  остановиться, и в крике моем смешались радость сознания,
что  уцелел, нестерпимая боль  предчувствия случившейся беды, чувство  вины,
горечь прощания  с устоявшимся  укладом, принципами, привычками и  всем тем,
чем я жил эти почти  счастливые  годы. Я замолчал и  повернулся: на  полу на
спине лежал Пол, неудобно подложив руку под голову. Я сразу успокоился:
     -  Он всегда  так с-спит,  когда пьян,  чтобы  не  растрепались волосы,
которыми прикрыта лысина. Горелик! Поднимайте его.
     - БД, - шепотом сказал Горелик, - он, похоже, мертв.
     Теряя от  страха  сознание,  я  встал на колени, и  расстегнул  рубаху,
пытаясь  найти  место на груди или животе,  куда вошла пуля.  Где-то в самых
кончиках пальцев я почувствовал надежду  на то, что все это ерунда и никакой
пули  нет. Это шок или обморок, или что-то еще, думал  я,  забыв, что врач и
что Пол просто так никогда не ляжет на пол, даже если очень пьян.
     - Я н-не нахожу входного отверстия, - сказал  я с надеждой, - и тут моя
ладонь  ощутила липкий ручеек на грязном полу.  Увидев  кровь, я  забыл  все
ужасы  этого  майского  утра  и  начал   действовать,  отдавая  распоряжения
сотрудникам, которые сразу втянулись в привычный ритм исполнения команд.
     -  Он жив! - Твердо произнес  я, стараясь убедить себя,  поднимая рукой
веки  Пола и  держа вторую на  сонной  артерии. - Грэг! Д-дышите ему  в рот.
П-позже  вас сменят.  Если  Горелик в течение получаса  обеспечит готовность
операционной, всех приводов,  всех  систем слежения,  кардиосинхронизаторов,
двух-трех  искуственных желудочков сердца с наборами магистралей, не  меньше
двух   литров   донорской   крови,   у    него,   как   у   меня,    вторая,
резус-положительная,  аппарат искусственного кровообращения, - я на  секунду
остановился, пораженный тем, что перестал заикаться, - мы его спасем!
     -  Несите в  машину!  -  Продолжал командовать  я.  - Повезет  Горелик,
включив фары и сигналя, как на свадьбе.
     -  Где  взять  систему  для  переливания?  -Спросил кто-то,  и я  сразу
вспомнил про багажник Зямы, всегда набитый хирургическим инвентарем.
     - Зяма!  -  заорал  я.  - Если  притащите систему, буду вечно вам  ноги
мыть... Ему надо ввести наркотики внутривенно. Пожалуйста.  Я закрою  глаза,
когда вы будете доставать их из машины.
     - А чем зарядить систему? - Спросил кто-то.
     - Неважно, чем... хоть боржоми.  Он не станет привередничать.  Его надо
довезти до лаборатории.
     - В соседнем доме аптека! - Встрял Грегори, такой же мертвенно-бледный,
как Пол. - Я сквозану?
     - Нечего спрашивать. Сквозите! Только имейте в виду: в пять утра аптека
может быть закрыта. Разбейте оконное стекло или выломайте дверь. Не трусьте!
Берите любые растворы, лучше  низкомолекулярные  и  пару  флаконов гепарина.
Если возникнут проблемы с милицией, присылайте ее сюда.
     - Стоп, стоп! - Внезапно остановил я все движение. - Здесь  должен быть
лед: на кухне  или на складе, или  где-то еще. Где буфетчик? У вас есть лед?
Хорошо. Девки! Разбитый лед - в мешки и обложите его хорошенько...
     Я повернулся к Горелику.
     - Кто-то должен найти телефон  и позвонить  в лабораторию  и в милицию.
Пусть готовят  операционную. Прежде, чем он попадет на стол и прежде, чем мы
убедимся, что ничем не можем ему помочь, все должно быть готово к операции.
     -  Мы  уже  опоздали,  БД.  -  Горелик говорил, поглядывая на  публику,
снующую  вокруг   Пола,  лежащего   на  грязном  полу.  Лаборантка  привычно
фиксировала   катетер  в  локтевой   вене   неизвестно  откуда   появившимся
лейкопластырем.
     - Сейчас эти дурни и вправду зальют в систему боржоми... Пусть льют. Он
любил запивать чачу боржоми.
     Появился   Грегори  с   пакетом,  набитым   бутылками  с   глюкозой   и
физиологическим раствором.

     - Рыжий! - сказал подошедший Кузьма,  стараясь не смотреть мне в глаза.
- Ты не должен ставить эксперименты на нем.
     "Почему мы все перестали называть Пола по имени," - подумал я и сказал:
     - Ты что, врач "скорой"? Сейчас не время давать советы.
     - БД, - подключился Горелик, - вам никто не простит, если  он останется
на  столе,  даже  если  все  будут  знать, что вы оперировали мертвого и  не
сотворили чуда. А что скажет  его мать, Саломея, его жена, дети? Они никогда
не позволят оперировать его... даже мертвого.
     - Я позвоню Саломее сам. Нет, меня на это не хватит. Мне нужны силы для
операции.  Пусть  позвонит Этери  и вызовет их  в институт,  - сказал  я.  -
Спешите! Может  быть,  мы  и  вправду  готовим  эксперимент, но  у  нас  нет
выбора...  Он выживет, если мы  все сделаем быстро и без ошибок...  Тогда мы
получим еще и веский аргумент  в пользу применения имплантируемых  устройств
для вспомогательного кровообращения.
     - Вы хотите имплантировать ему  соковыжималку? - закричал Горелик. - Вы
сошли с ума! Вам никто не позволит!
     -  А о чем я толкую все время... Поезжайте, Горелик!  - Отвернулся  я и
тут же вспомнил. -- Где Этери? Я хочу знать, где она?
     Лаборантка   в   углу  принялась  усердно   поднимать  упавшие  стулья,
повернувшись ко мне спиной.
     - Кэтино! Где Этери? Отвечай!
     - Этери ушла с теми парнями, БД, - сказал подошедший Грегори.
     - Как, ушла? Ее увели силой? Она кричала? - Сыпал я вопросами, понимая,
что произошло что-то ужасное еще.
     Грегори старался не смотреть на меня.
     -- Она пошла с ними сама, и  тот главный, что стрелял в вас, а попал  в
Пола, обнимал ее за плечи.

        Глава 9. Пол: биотехническая система, живущая на операционном столе

     - Борис Дмитрич, я не знаю, что делать! Я чувствую, что умираю вместе с
ним.
     Мать   Пола  сидела  на  краешке  кресла  в  моем  кабинете,  судорожно
затягиваясь сигаретой, кашляя и смахивая со щек ручьи слез. - Вы знаете, как
он вас любит и как соглашается с вами во всем.
     - Саломея! Я не могу его с-спросить... Он в наркозе, а до этого был без
сознания. Мы теряем  время. Есть шанс вернуть его с того света, и  вы должны
позволить мне сделать это:  вскрыть грудную клетку, зашить  раны, остановить
кровотечение  и  подключить искусственный желудочек,  потому что собственное
сердце вашего сына не с-справится с поддержанием адекватной циркуляции.
     - Тот,  который вы  пришиваете  ослам и козам?!  - Бросила Полова жена,
отойдя от окна.
     Саломея  сидела  на кончике  кресла, тихо плача и раскачиваясь, а  жена
Пола в странном трансе шепотом говорила сама с собой.
     - Саломея! Я не могу начать операцию без вашего с-согласия, - продолжил
я. - Закон запрещает оперировать без согласия родственников. Особенно делать
то, что мы собираемся сейчас сделать с вашим сыном.
     Тишина,  стоявшая в  кабинете,  давила,  пригибая к  полу. Я знал,  что
сейчас обе  женщина  мучительно примеряют мои  слова на весь свой  жизненный
опыт, на местные традиции и бог знает еще на что.
     -  Если  вы обе против, - я с трудом  выпрямлялся, - я все равно б-буду
оперировать,  потому что ваше молчание - это точно смертный приговор  ему. Я
бы никогда не отважился на операцию,  если бы наш с-собственный опыт...  да,
да, наши эксперименты  на животных, не свидетельствовали о возможном успехе.
Я знаю, что шанс спасти его минимален, поскольку по всем традиционным меркам
он   мертв.  По   крайней  мере,   минимален  шанс   его  полной  социальной
реабилитации, но он может и должен остаться в живых, хотя прежним Полом вряд
ли будет. Я знаю, он бы дал согласие на п-подобный эксперимент...
     Я  оглянулся и увидел, что  кабинет набит битком лабораторной публикой,
людьми  из  институтской  администрации,  хирургами из  клиники, несколькими
людьми  в  милицейской  форме,  группой  мужчин  в   штатском,  по-видимому,
следователями, и многочисленными родственниками.
     Все заговорили разом, громко крича и размахивая руками. Я  стоял  среди
толпы взволнованных людей и,  напрягаясь, мучительно старался понять, о  чем
они  говорят.  Кто-то потянул меня  за  халат. Я оглянулся.  Саломея  жестом
попросила нагнуться и негромко выдохнула мне в ухо по-грузински:
     - Я согласна, швило, сыночек!

     На экранах осциллоскопов, развешанных по  стенам  правой  операционной,
медленно перемещались  цифры и кривые, хотя кривыми их  можно было назвать с
большой  натяжкой.  Давление  практически  отсутствовало,  а  вольтаж зубцов
кардиограммы был настолько низким, что  иногда выстраивался  в прямую линию,
но фибрилляции, к счастью, не было
     Пулевое ранение располагалось слева, подмышкой, и, когда я увидел его в
первый раз, подумал: "Как этот сукин сын умудрился туда попасть?".
     - Где  Царь? -  спросил я. - Надо позвонить в  министерство, не то меня
засадят за самоуправство и не дадут з-закончить операцию.
     - Я говорил с  министром, Боринька, - произнес бывший директор, входя в
предоперационную,   где  я   мылся,  и  продолжал   шепотом,  прямо  в  ухо,
непроизвольно отталкивая животом от раковины: - Он считает, что Министерство
не может дать разрешения на такую  операцию,  поскольку желудочки  не прошли
клинической апробации.
     - К-клиническая апробация начнется прямо на ваших глазах, - сказал я.
     - Министр  и Министерство  считают, что им лучше ничего не знать о том,
что сейчас произойдет, - продолжал Царь. - Им это кажется решением...
     - Эти сукины  дети ни разу  не совершили ни одного серьезного поступка,
облегчающего нашу жизнь.  Их заботит  лишь одно -  благополучие собственного
зада  и стабильность  кресла под  ним, что  позволяет,  фактически ничего не
делая, собирать мзду с  пациентов и их родственников и еще подрабатывать при
распределении денежных  средств между институтами... Без их  поддержки  меня
через пару  дней  лишат диплома,  посадят  в  тюрьму или  просто  пришьют  в
подъезде темные Половы родственники, прибывшие из провинции.
     - Я рядом с тобой...  Пока я еще стою чего-то, и  этиблядитак просто не
расправятся со мной и с тобой. Если  будет совсем плохо, попрошу аудиенции у
Гамсахурдии.
     Царь наливался кровью.
     - Я не должен вас благодарить, но я говорю, спасибо, Царь! Представьте,
что б-будет, если он не только выживет, но останется полноценным парнем, - я
ткнулся лбом в его плечо  в  знак признательности и, задрав руки,  подставил
мокрый  фартук лаборантке,  которая  принялась вытирать его,  усердно двигая
полотенцем по груди и животу, не забыв  под конец по традиции провести рукой
по промежности, как бы проверяя: все ли там на месте. На счастье...

     Я был в  бифокальных очках  на держалках, с линзами, протертыми мыльной
палочкой, чтобы не потели под маской; на голове - мощный рефлектор; к халату
на груди  в  специальных стерильных "чулках" прикреплены  трубки коронарного
отсоса, провода коагулятора и датчиков...
     -  БД,  батоно,  не  надо оперировать его, - глухо сказала  лаборантка,
поправляя  бахил  под  моим  халатом. - Родственники приехали, чтоб хоронить
его.  Они  вас  убьют,  если  вы выйдите  из  операционной  и  скажите:  "Не
получилось!"
     - Слушай, Кэто! Есть, чем приободриться, дорогуша?
     Я вдруг подумал,  что специально тяну  время, потому что боюсь войти  в
операционную,  чувствуя, как  утрачивается  система привычных ценностей, как
становится   приблизительной   и    неопределенной   перспектива.    Подошла
операционная сестра с перчатками и, не глядя, быстро натянула их.
     -  Рюмка  спирта,  БД, - зашептала у меня за спиной  Кэто, оттягивая  в
сторону за тесемки халата на спине.
     Я замер: рюмка была бы сейчас просто в жилу.
     - Отойдем в сторонку, дуреха! Теперь давай! П-подними маску. - Я согнул
колени  и  теплая  обжигающая  жидкость  заполнила  рот.  Сделав  глоток,  я
выпрямился и спросил Кэто:
     - Где ты взяла эту г-гадость?
     - 40 градусов, БД, батоно! Как обычно. Я развела глюкозой, но не успела
охладить...

     Когда  я  вошел в  операционную, чувствуя  себя  миссионером,  которого
собираются сьесть аборигены, публика завершала вскрытие  грудной клетки. Они
работали  двумя коагуляторами,  рассекая грудину, и в воздухе  стоял  густой
запах горящих костей  и мышц. Я потеснил ассистентов и, отведя легкое, сразу
увидел обширную пулевую рану левого желудочка, заполненную тромбом, почти не
кровоточащую. Я потрогал сердце: оно вяло сокращалось под рукой.
     - К-какой,  к черту, может быть выброс у такого с-сердца. Он просто  не
реализуется, - размышлял  я вслух, а руки  привычно работали, ушивая дыру  в
сердечной  мышце,  предварительно  обрезав   ножницами  размозженные  ткани.
Ассистенты,  вышколенные  многолетним тренингом, знали без  слов,  что и как
надо делать, чтобы я чувствовал себя комфортно у стола.
     Вскоре  все  в  операционной  приняло хорошо знакомый мне  красный цвет
благополучного течения  операции.  Я  называл  его  the master red calour of
Experimental  Cardiosurgery. Красный,  как дорогое грузинское вино, как цвет
артериальной крови, циркулирующей в  системе искусственного  сердца и прочей
операционной "бытовой  технике", он  вытеснил когда-то привычный для меня  в
Свердловске школярский  зеленый,  и  сразу появилась  уверенность, и  слабая
надежда стала на глазах трансформироваться в будущий успех...
     -  Подключаем  аппарат  искусственного  кровообращения:  самые  большие
катетеры в обе полые вены  и такую же толстую канюлю в аорту... Зураб! Очень
п-плавно выходите на режим, чтобы  не п-перекачать его и держите давление не
ниже 60.
     - Нет  периферического сосудистого сопротивления. Если появится - мы на
коне! - заверил меня Зураб.
     -   П-периферическое  сосудистое  сопротивление   обычно  появляется  с
возобновлением адекватного кровортока, Зураб... даже у коней... И помните, -
сказал я,  чтобы  что-то  сказать,  потому что публика сильно  нервничала, -
лошадь - единственное  животное, в которое  можно  без последствий  забивать
гвозди...
     Услышав взрыв смеха, я приободрился и продолжал:
     - Н-надеюсь,  гормоны,  антиоксиданты, -б-блокаторы и прочий  драгз вы
ввели.
     - Работайте, БД и  не обижайте публику, -  привычно начал поучать  меня
Зураб, который вместе с Гореликом и двумя лаборантками расположились за моей
спиной,  прижимая  к  операционному   столу  то   аппаратом   искусственного
кровообращения, то приводом искусственного сердца  - бытовой техникой, как я
называл их. Справа меня теснил своим большим  животом  Грегори. Слева  стоял
маленький   столик  с   несколькими   моделями  искусственных  желудочков  и
соединительными магистралями. Напротив старались  два других ассистента; две
операционных сестры  стояли в  ногах. Два анестезиолога и девки-анестезистки
поддерживали вентиляцию легких и  весь его метаболизм, контролируемый  целой
кучей датчиков, имплантированных в ткани, введенных в магистрали аппаратов и
надетых на пальцы.
     Два врача, функциональных диагноста, возились с мощными многоканальными
самописцами, на которых регистрировались в непрерывном  режиме все параметры
жизнедеятельности оперируемого организма. Два инженера следили за состоянием
регистрирующей аппаратуры и датчиков, и работы им всегда хватало. Лаборантки
и  санитарки, каждая из которых  знала свое место  и дело,  молча копошились
возле  стола  и по  углам. Биохимическая,  биофизическая и  гематологическая
лаборатории  исследовали его  кровь,  мочу, выдыхаемый легкими  воздух...  Я
подумал, что все мы, не сговариваясь, перестали называть Пола по имени.
     -  Кто он сейчас для  нас? -  спрашивал я себя  и не находил  ответа. -
Хорошо   знакомый   пациент,   непривычная   экспериментальная   модель  или
традиционное для всех нас очередное экспериментальное животное, к которому я
и мои сотрудники всегда относились так, будто к столу привязан самый близкий
и дорогой человек?
     - Оставьте  лед т-только на  голове. Как  энцефалограмма,  Далинька?  -
спросил я толстуху-анестезиолога, и сердце остановилось в систоле в ожидании
ответа. Дали  начала нервно разбирать плотную стопку энцефалограмм, будто не
видела ее целый год.
     - Д-дали! Не тяните. Кривые на мониторе. Поглядите, пожалу...
     -  Там изолинии во всех  отведениях, БД, -  перебила  Дали и  даже  под
маской было видно, как сильно она покраснела. Это  могло означать, что  мозг
умер или близок к этому, или они опять перепутали электроды.
     -  Этери?  Проверьте  электроды!  -  заорал  я,  совершенно  забыв, что
случилось этим  утром. Публика не  стала комментировать  крик,  но кто-то из
мальчиков-инженеров  пощелкал  тумблерами  энцефалографа   и  принялся   под
простынями перекалывать электроды в его голове.
     - Горелик! Свое дело я сделал. В грудной клетке сухо.
     - Начинайте новое, БД!  -  Нагло заявил он. - Вы  всегда  твердили, что
организм  млекопитающих  чрезвычайно  пластичен.  Давайте поверим  в  это  и
сегодня.
     - Я не могу  продолжать, пока вы хоть на самую малость не сбалансируете
г-гомеостаз.
     - Гомеостаз за последние пять минут начал двигаться в хорошую сторону и
на  энцефалограмме  появилось что-то, похожее на  зубцы. Мочи только нет,  -
сказала Дали.
     - Не говорите красиво, Далинька. Называйте цифры. Мочи пока и не будет.
Разве вы не помните, сколько времени он прожил без давления?
     Но я уже и  сам видел,  как становится алой темная еще пару минут назад
кровь,  как начинают кровоточить ткани и в сердце, что лежит  в  моей  руке,
постепенно  возвращается  тонус.  Я взглянул на осциллоскопы: кривые  на них
принимали  более  привычный  вид,  хотя  до нормы  было еще  далеко.  Сердце
порозовело,  и из  швов, наложенных на стенку левого желудочка, тонкой тугой
струйкой вдруг брызнула хорошо оксигенированная кровь.
     -  Увеличивайте перфузию, Зураб! Готовьте  желудочки  и м-магистрали, и
что с  приводом? Мне надо, чтобы привод читал его ЭКГ и разгружал миокард, а
не просто буцкал в свое удовольствие!
     Я разогнул спину и перевел дыхание. Из мощных динамиков, укрепленных на
стенах операционной, чуть доносилась торжественно-печальная музыка.
     - К-кто поставил Дворжака? - обернулся я, отыскивая глазами Зяму.
     - Вы что, Боринька, - сказал тихо Царь, - забыли, что происходит?
     - Он больше всего любил Армстронга? Поставьте "When You Аre  Smiling" и
сделайте чуток громчее.

     Артериальное  давление  возросло,  и  кровотечение  в  ране  усилилось.
Кровило все: не только операционная рана, но даже интактные поверхности мышц
и все закоагулированные мелкие сосуды, стенки рассеченной грудины, смазанной
парафином,  чтоб не  кровила; подкожная  клетчатка,  словом,  все,  что было
доступно глазу,  кровоточило.  Мы  коагулировали  в  четыре руки.  Из  левой
операционной  перевезли  третий  коагулятор.  Два коронарных отсоса с трудом
успевали  эвакуировать кровь  из грудной клетки, переправляя ее  сразу  же в
аппарат  искусственного кровообращения.  Привычный  для  меня красный цвет в
операционной неумолимо менялся на бледно-розовый, но и он постепенно исчезал
и все поверхности приобретали сероватую окраску.
     - Господи! - Подумал я. - Нам только не хватает тромбо-геморрагического
синдрома перед имплантацией искусственного желудочка.
     -  Д-девочки!  -  Неожиданно  нежно  для  себя  самого, обратился  я  к
анестезиологам.  -  Готовьте   повторное  прямое  переливание  крови,  а  мы
постараемся остановить  кровотечение  в  ране...  За вами вся коагуляционная
терапия...  Не  жалейте  донорской крови  и  медикаментов. Вам  поднесут  из
клиники еще.
     - Они там в клинике даже не знают названий тех  препаратов, что есть  у
нас, - Горелик лягнул клинических хирургов, находившихся в операционной.

     -  Где Д-даррел?  -  Раздраженно  вспомнил  я.  -  Я  же говорил,  чтоб
с-срочно!
     - Она дает наркоз у себя в клинике! - Дали тоже начала нервничать.
     - Далинька! Мы сейчас не должны сердиться друг на друга. Я, надеюсь, вы
понимаете  это.  Мне  н-нужна  здесь  немедленно  моя  жена.  Мне  нужен  ее
клинический опыт, а не ваши мудрые мозги, задроченные мною. На столе врезает
дуба  Пол, как  бы  мы его не называли,  а  за  дверью  куча  родственников,
взвинченных и агрессивных. Хотите, чтобы я п-продолжал?
     - Машина давно ждет у дверей клиники Даррел.
     - Кто это сказал?
     - Я, Кэтино.
     - Кэтиноша!.  З-звони к ней в  операционную. Пусть  все бросает  и едет
сюда.  Немедля! Я  знаю, что  у  нее ребенок на столе.  А у нас  кто,  с-суй
хобачий?!  - я уже кричал, коагулируя и прошивая,  прошивая и коагулируя все
подряд,  забыв, а  потом  вдруг вспомнив,  что  надо попробовать  остановить
развитие  тромбо-геморрагического синдрома собственными  пальцами, ладонями,
головой своей, мозгами, что я умел делать, иногда, и не только останавливать
кровотечение, и что в ходе операции я уже готовил себя к этому.
     Я напрягся и сильно подумал про Пола и раскрыл хорошо знакомую страницу
со   схемой-картинкой    из    монографии   своей   коллеги   по   институту
"Тромбогеморрагический  синдром", изданной много лет назад  и увидел вживую,
как  стали  агрегироваться  эритроциты  в  капиллярах, а  потом  и в  мелких
сосудах.
     - Есть моча, - сказала Дали, проливая бальзам на душу. - С кровью.
     -  Ну  и  п-пусть  с кровью, главное, что пошла. Let us attend  to  the
business, gentlemen,  -  сказал я, немного  успокаиваясь и  уже зная, что  с
тромбо-геморрагическим синдромом мы справились. - Надеюсь, все понимают, что
операция не закончена, - и услышал в предоперационной громкий голос  Даррел,
отдающий команды направо и налево, голос, который  нельзя было спутать ни  с
каким  другим. Она вошла в операционную без халата, в  джинсах  и деревянных
сабо,  модных тогда, с фонендоскопом на  шее  и в серой в  рубчик солдатской
майке с  лейблом  "US Army",  надетой на голое тело. Эти  майки ей нравились
почему-то, и  она постоянно таскала  их  у  меня...  Твердые соски бесстыдно
торчали сквозь плотную ткань, демонстрируя  независимость  и нездешность  их
владелицы.
     -  Где  ты  валялась,  дорогуша, т-так долго? Опять  ловила колобуса? -
Спросил я и приготовился к отражению атаки.
     Она не обратила внимания на мои слова и  склонилась к  наркозной  карте
вместе с Дали. Я часто говорил  ей про колобуса. Она не понимала, но никогда
не спрашивала, что это такое.
     - Продолжайтэ, маальчыкы! -  заявила Даррел через минуту. - Все нээ так
очэнь плохо, каак мнэ сказаалы в тэлэфон.
     Дав  несколько коротких команд анестезиологам,  она не  смогла отказать
себе в удовольствии лягнуть меня при публике:
     - Ты, Рыжэнкый, до сых пор и нэ  поньял, что нэ анэстэзыолог и не можэш
командовать своым дэвкам, как и что положить в вэну. Опэрируй! Анэстэзыологы
здэсь нэ  за того, чтоб выслушывает твоы упрексы и  вытырает пот на лыцо илы
поправляет лаампы над  столом...  Ты всех втравыл в этот экспрымэнт с Полом!
Знаешь, что творыт за двээрь?
     Это  было уже слишком. Я набрал воздуха, чтобы заорать  и выставить ее,
как вдруг Дали, тонко чувствующая напряженность момента, заявила:
     - Гомеостаз нормализуется!
     Красный свет операционных ламп стал густеть на глазах...

     Мы  копошились  почти  час. В условиях  искусственного  кровообращения,
обеспечиваемого газонокосилкой, пустое, без крови, сердце работало  довольно
прилично, но как только я просил уменьшить производительность наса, давление
падало, и никакими медикаментами его не удавалось поддержать.
     - У нас есть еще полчаса,  чтобы имплантировать желудочек, окончательно
с-справиться  с  кровотечением  и  отключить г-газонокосилку... Неужто  Зяма
опять заставит  меня шить  аорту советскими  нитками,  - негромко  ворчал я,
пережимая сосуд.
     Операционная сестра вскрыла упаковку и протянула мне импортные иглы:
     - Японские. Зяма только что принес...
     Я  быстро наложил  анастомоз,  вшив в аорту  самый  большой  сосудистый
протез и негромко позвал:
     - Горелик! Взгляните, ч-чертов критик!
     - Блеск, БД! Доктор Шамвей не сделал бы лучше!
     - Т-теперь - входную м-магистраль, - сказал я.
     - Может быть, вы пришьете протез к ране сердца или вставите  магистраль
прямо в раневой канал? -  Осторожно начал Горелик. -  Все равно этот участок
миокарда сокращаться не будет.
     Мои  руки на  мгновение  остановились, но тут  же продолжили подшивание
протеза и, чтобы убедить себя в правильности действий я сказал:
     - Не помыкайте,  Горелик! Если вам  трудно грызть гранит  хирургической
науки, попробуйте хоть пососать его! -- По операционной прокатился смешок.
     Теперь  предстояло  пройти  круглым  ножом-кольцом  через  анастомоз  и
вырезать  кусок  ткани  сердца  на  верхушке,   чтобы  пустить  кровоток  по
магистрали.  Процедура прошла  гладко и  быстро, и  я не забыл поблагодарить
Господа за хорошую ассистенцию. Минута ушла на подключение желудочка.
     -  Запускаем  желудочек!  -  громко  сказал  я. - Пульсация  проходит в
асинхронном  режиме, без  кардиограммы. Управление  - по  первой производной
левого  желудочка.   Как   только   выйдем   на  режим,   производительность
газонокосилки  снижаем.  Все остальные  команды  по  управлению  стиральными
машинами дают Горелик и Зураб. С Богом!
     В   экспериментах  на   животных  с  такой  производительностью  и  так
эффективно  желудочек никогда прежде не работал.  Он  обеспечивал  не только
максимальную   разгрузку  ослабленного  сердца,  но  поддерживал  нормальное
артериальное давление.
     - Тромбо-геморрагический синдром  преодолен, кровотечение прекратилось,
- сказала Дали, сунув мне  под нос последний анализ  коагулограммы. - Мочи -
больше литра!
     -  Только не  перебдите, Далинька!  - взмолился  я.  - Если после ваших
с-стараний  полетят  тромбы  в  желудочек и  мозги, я п-предпочту  привычное
кровотечение... Пусть  п-поставят "When  You're Smiling", - попросил я и тут
же услышал занудливый голос Зураба:
     - Мембрана в желудочке стала  залипать. Нет  притока.  Затромбировалась
входная магистраль. - Голос вколачивал меня в пол операционной, потому что и
я, и  Зураб, и все  остальные понимали,  что Дали перебдела  и у Пола вместо
кровотечения  начал  превалировать  тромботический  компонент,   еще   более
страшный,  чем  геморрагия...  И  опять этот  страшный  бледно-розовый  цвет
операционных ламп.
     - Стоп! Нэ суэтыытэс, малчыкы! Гэматокрыт слышком высокый. Сдэлаэм Пола
болшэ жыдкым. Это снызыт тромбообразованье, - сказала Даррел  и поглядела на
анестезисток.
     - Только учти, подружка,.. - попытался встрять я.
     Я нэ коончыла! - Нервно продолжала она. - Строго дозыруйтэ мэдикамэнты,
Далы!
     Любимый голос сеял надежду.
     -  Выходная   магистраль  затромбирована.  Тромбы   в  кровяной  камере
желудочка. -  Противный  голос  Зураба возвращал  меня в жуткую  реальность:
необходимость замены затромбированного искусственного желудочка.
     Я   вдруг  увидел,  как  прилично  работавшее  сердце  остановилось  на
мгновенье  и  стало  фибриллировать.  Все  начиналось  сначала:  требовалась
кардиореанимация и смена искусственного желудочка...

     -  П-пожалуйста,  выключите   м-магнитофон!  -  попросил  я.  -  Зураб!
Прибавьте  п-производительность газонокосилки.  Лед  в перикард  и начинайте
качать кардиоплегический раствор.
     - На  столе лежат два стерильных желудочка,  но  их  производительность
ниже, чем у затромбированного, - сказал очередную гадость Зураб  и с мольбой
посмотрел  на  меня.  Он  обожал Пола, подражая ему во всем,  даже  в манере
носить усы и, как тот, никогда  не надевал галстук, даже если бы ему грозила
церемония вручение Нобелевской премии..
     Я отсоединил затромбировавшуюся соковыжималку  и,  не взглянув  на нее,
принялся отмывать магистрали от  тромбов. Это  всегда была мучительно долгая
процедура,  которая никогда не давала гарантий... Однако Господь в  тот день
не оставлял меня  ни на минуту.  Я поменял  желудочек  и уже готов  был дать
команду включить привод, как вновь заныл Зураб:
     -  Производительность этого желудочка ниже реальных потребностей Пола в
кровотоке. При нагрузке он не даст нужного объема циркуляции.
     -  Зураб!  З-заткнитесь!  Про  таких,  как  вы  Мерфи говорил:  "Всегда
н-найдется человек,  который знает, что ппроисходит  на самом деле. Его-то и
надо уволить!". Не  думайте, что  вы здесь единственный, к-кто  любит его, -
ворчал  я,   продолжая  работать.  -  П-постарайтесь   понять,  что  с  этим
м-маленьким желудочком он не станет играть в футбол... даже с вами. Он будет
лежать и после того, как его сердечный выброс придет в норму...
     -  Как с  гомеостазом, Дали? -  повернулся  я к анестезиологу. - О'кей.
Отключайте  кардиоплегию.  У  меня все  готово.  П-пускайте привод.  Частота
сокращений не больше 60 в минуту. С-согревайте!
     Желудочек работал вовсю.  Сердце начало  мощно  фибриллировать. Густой,
ярко-алый свет был разлит по операционной...
     - Дефибриллятор! Все от  с-стола!  Минимальный разряд  в  триста вольт!
Нет! Стойте! Я сам,  - сказал я и  прикоснулся пальцем к миокарду,  и понял,
что мы свое  дело  сделали: сердце сейчас  запустится без  дефибриллятора  и
будет  прилично   работать.   Остальное   сделает  искусственный  желудочек.
Включайте магнитофон! Сколько времени мы ковырялись, Дали?
     - Час, семнадцать с момента кожного разреза. В Хьюстоне  меньше, чем за
два не управились бы! - Дали цвела розовым цветом.
     Отключайте г-газонокосилку!
     Я понаблюдал пару минут, как работает сердце, и скомандовал:
     -   Баста!  Зашиваемся.   Всем  спасибо.  Д-дарелл!  Обнимемся  дома...
П-постараюсь поймать тебе колобуса вечером.

     Через двое  суток Пола перевели на вспомогательную легочную вентиляцию.
Он не  приходил в  сознание, хотя гемодинамика была просто  потрясающей  для
человека,  пробывшего  больше  часа  в  состоянии  клинической  смерти   вне
госпитальных  стен.  Самописцы  прилежно  продолжали  мониторинг  с  помощью
катетеров,   электродов  и  датчиков,  навешанных  на  него,  и   я  подумал
автоматически, что этого материала хватит на несколько диссертаций.
     Желудочек работал третьи сутки. Я  ни разу за это время не был дома, не
принимал  душ,  не  брился  и  от  меня  пахло,  как  от  Гиви.  Большинство
лабораторной  публики  делало то же  самое.  Они все забыли  про наступившую
свободу и новую власть, обещавшую каждому грузину по паре девок, по большому
бесплатному  пирогу  каждый  день  и  по такой  же большой  бутылке  вина, и
проводили все время в операционной, откуда не стали забирать Пола, переложив
его на функциональную кровать.
     Я  просиживал  возле  него часами,  пытаясь  по  энцефалограмме, кривым
давления и ЭКГ,  по зрачкам, по  кучам лабораторных анализов спрогнозировать
ход дальнейших событий. Пол молчал и не реагировал на звуки.
     Было  далеко  за полночь.  В  операционной привычно копошилась публика,
контролирующая  соковыжималку,  регистраторы,  катетеры,  перекладывающая  и
протирающая его, чтобы не было пролежней  и  пневмонии.  Сновали лаборантки,
санитарки. Чарли Паркер тихонько  выдувал на своем  саксофоне "My Melancholy
Baby".  Я  задремал возле  него,  сидя  на  стуле, и почувствовал,  что  Пол
приходит в себя: раздался посторонний звук или стон...
     -  Пол!  -  Склонился я  к  нему,  поднимая рукой  веко.-  Пол!  Хватит
валяться! Вставай!  Все х-хорошо!  Ты в  порядке,  парень!  Ты п-поправишься
скоро! Ты в Лаборатории. Слышишь? Я Борис!
     Я кричал,  а  публика побросала дела в операционной  и толпилась  возле
кровати.
     - Пол, с-сукин сын! Открой глаза! Мы все тебя любим! Давай! Открывай! -
Я тряс его за плечи.
     Пол  молчал.  Заросшее   седой  щетиной  лицо  делало  его  похожим  на
Хемингуэя. Я  всматривался в него, стараясь  отыскать гримасу боли, но  лицо
было  удивительно  спокойным.  Публика тихо разбрелась, вернувшись  к  своим
занятиям и вдруг он что-то сказал.
     Тихо! - заорал я. - Выключите  звучалки!  Пол! Повтори, парень, что  ты
с-сказал только что! Повтори, п-пожалуйста!
     Все замерли, ожидая чуда. Он опять шевельнул губами.
     - Б-о-о-о-о-и-и-и-а-а-а! - промычал и затих.
     - Говори,  Пол! Говори! -  Кричал  я,  с  трудом удерживаясь,  чтобы не
трясти его.
     - В-ы-ы-ы-и-и-т-и-и и-и-и-о-о-д-д-т-т...
     - Что?! Что ты с-сказал?!
     Я почти прижал  ухо к  его  губам. Пол молчал,  но я  уже знал, что  он
сказал, и  мне стало  страшно... и одиноко... Сначала  Этери. Теперь  Пол. Я
повернулся к публике:
     -  Он  с-с-с-сказал,  чтобы я выключил привод.  Он хочет,  ч-ч-чтобы мы
д-д-д-дали ему умереть...
     Утром  Полу  стало лучше.  Он открыл глаза с хорошими зрачки.  Я  начал
забывать про ужас прошлой  ночи и решил на пару часов съездить домой, потому
что чувствовал, как слипаются от грязи хромосомы.

     Я стоял под душем и наслаждался твердыми струями, смывающими пот, страх
и страдания последних дней.  Дверь ванной  отворилась и я увидел белое  лицо
Даррел.
     "Он умер," - сразу подумал я, ожидая, когда она, наконец, заговорит.
     - Горыыт ваш ынстытуут! -  Сказала Даррел.  - Толко что звоныл. Из окон
выден сыльный болшой пожаар с огнями.
     - К-какой корпус горит? - крикнул я, выбегая из ванной.
     - Нэ знаю... Куда бэжыт голый! Позвоны лабраторью!
     Я вышел на балкон, с которого в  хорошую погоду без бинокля  были видны
не только институтские корпуса,  но, покрытые снегом даже в августе, вершины
Эльбруса, где начинался мой роман с Даррел,  которую тогда звали Гердой. Над
лабораторным корпусом стоял густой черный дым...
     Я не  помнил,  как доехал до  института. Все  пять  этажей  лаборатории
горели  так,  что  пожарные не могли  приблизиться  к зданию, а  струи воды,
мгновенно испаряясь, лишь усиливали бушующее пламя.
     - П-почему такой сильный огонь? Где п-публика? Что с Полом? - спрашивал
я, проталкиваясь сквозь толпу, обступившую горящий корпус.
     Появился Горелик с глубокими ожогами на лице и руках.
     - Пол  остался там, БД, - сказал он, глядя на лабораторный корпус. - Мы
стали отключать привод и датчики, чтобы вынести его. Давление сразу упало, и
он вырубился. Мы хотели опять включить соковыжималку, но тут начали лопаться
стекла и пламя  с  нижнего  этажа  полезло  в операционную,  распространяясь
ненормально  быстро.  Гудело, как  в трубе.  Весь корпус  был в  огне.  Мы с
Зурабом взял его на руки, а потом  положили обратно на кровать.  Мы не могли
выйти втроем... даже  без  кровати  и привода.  Он,  наверное,  понял  это и
простил нас. Зураб не хотел уходить без Пола. Я ударил его...
     Горелик плакал, промокая лицо подолом зеленой хирургической рубахи.
     Вокруг стала  собираться лабораторная публика,  хирурги  из  клиники...
Появился бледный взволнованный Царь. Я не смог удержаться и сказал, понимая,
что не следовало этого сейчас говорить:
     - Похоже, мы дождались с вами, коллеги: института не стало...
     Вдруг  вся  толпа  разом  ахнула,  задрав головы. В  окне пятого  этажа
появилась   голова  человека,  пытавшегося  выбраться  на  широкий  наружный
подоконник.  Языки пламени  гнали человека наружу.  В клубах дыма невозможно
было  разобрать,  кто  этот несчастный.  Лестницы  пожарных  не доставали до
пятого  этажа:  бушующий  с неимоверной  силой  огонь  не  позволял  машинам
приблизиться к зданию. Толпа  громко кричала что-то. Внезапно до меня дошло,
что все вокруг повторяют: "Кэто". Так звали мою лаборантку.
     -  Г-г-господи!  К-к-кэтино!  -  Заорал  я,  пытаясь  отогнать от  себя
ощущения, которые испытывала лаборантка на подоконнике пятого этажа.
     Бедная   девочка,   казавшаяся  отсюда  кусочком   обгоревшего  тряпья,
несколько мгновений еще двигалась по подоконнику. Пожарные пытались поливать
ее  водой  из брандспойтов, но тугие струи  просто  смыли обгоревшее  тельце
обратно в помещение, из которого она только что пыталась выбраться.
     Трагические события последних  нескольких дней, исчезновение Этери, две
смерти  сразу, только  что, громкие крики экзальтированной толпы, жуткий гул
пожара,  неимоверно мощное  по силе  пламя,  словно  вырывающееся  из  сопла
реактивного самолета, ощущение полной собственной беспомощности и отсутствие
всякой  перспективы,  оказались  выше  моих сил.  Я почувствовал,  что теряю
сознание и,  прежде  чем  упасть  под  ноги толпе,  на  мокрый  институтский
асфальт, покрытый копотью, успел подумать, что обморок для меня сейчас самый
лучший выход, потому что иначе я просто сойду с ума или умру...
     Придя в себя, я  почувствовал,  как чьи-то руки поднимают меня с земли.
Горелик кричал что-то, но я не  понимал  или  не слышал из-за сильного гула.
Было  трудно  стоять и я опять сел на  асфальт. Толпа образовала кольцо. Все
что-то кричали. Принесли боржом. Кто-то совал металлическую фляжку в лицо. Я
сделал  глоток...   Коньяк.  Я   глотнул  еще  и  начал  приходить  в  себя.
Лабораторная  публика странно смотрела и пыталась оттащить меня к машинам. Я
встал, с трудом вырываясь из цепких рук, и медленно пошел за ними...
     -  К-к-к-кто  мне  с-с-с-с-скажет,  что п-происходит?  -  Прокричал  я,
усевшись  боком  за  руль  чужого  Жигуля.  - П-почему  г-горит  так,  будто
Лабораторию п-поливают к-керосином?!
     -   Кто-то  открыл   вентили   резервуаров   с   жидким  кислородом   в
газораспределительной камере!  - Стал орать мне  в ухо  Горелик  и, подумав,
добавил. -  Похоже,  Зяма  остался в лаборатории  и тоже... Он  сказал,  что
попытается вынести со склада японские регистраторы.
     Лабораторная  публика начала  опять кричать мне что-то, отталкивая друг
друга, плача, размахивая руками и оглядываясь  на подходивших и  подходивших
институтских  хирургов,  которые окружили машину кольцом,  глядели  на меня,
цокая языками и приговаривая что-то.
     - Нодар! - Заорал я, что  есть мочи, впервые называя Горелика настоящим
именем. - Что еще с-случилось?!
     - Ничего  страшного,  БД,  по  сравнению  с тем, что уже  произошло. Вы
теперь не рыжий. Вы седой... Совсем...
     Я машинально провел рукой по волосам и приблизил ладонь к
     лицу.

        ЧАСТЬ II
        О, КАК УБИЙСТВЕННО МЫ ЛЮБИМ...

        Глава 1. Ресторан "LIDO"

     Пожар, что спалил  лабораторию  и  унес  жизни  нескольких сотрудников,
выжег  в  душе  и теле БД большую  черную дыру, всосавшую  в  себя  вместе с
небольшими  радостями,  которые  еще выпадали  изредка,  часть его самого  и
теперь  эта обугленная  плоть  постоянно  жила  рядом, укоряя  и  сострадая,
разделяя его жизнь огненной чертой, за  которой  он  стал говорить  о себе в
третьем лице, будто все последующие после пожара события  приключались не  с
ним,  а  с  той обугленной  плотью,  или сама плоть  оценивала  и  описывала
происходящее. Он постоянно казнил себя за это несчастье, стараясь докопаться
до причины, и не мог, и успокаивал себя  тем,  что  размышления над загадкой
также важны, как ее решение.
     БД  жил  теперь день  за днем,  так  живут  желуди  или  жуки, медленно
втягиваясь в бизнес-жизнь компании Хуго Риттенбергса. Многочасовые сидения у
компьютера за переводами и отсутствие физических нагрузок делали его к концу
дня похожим  на  обмылок в  солдатской бане. Но  он  был рад  новой службе и
быстро  забыл  безысходный и  унизительный период  почти годового  безделья,
больше всего запомнившийся поисками работы и упреками Даррел, которая каждый
день демонстрировала другой характер.
     Пожар, спаливший лабораторию, точно закрутил, всосал в себя и часть БД.
     Он  сделал  классный  перевод  бизнес-плана   по  строительству  нового
нефтяного терминала компании и несколько переводов бензиновых контрактов. Он
прилежно гнул спину, хотя было скучно и стыдно за нехирургическую работу. Он
побаивался большого скопления латышей и чувствовал себя королевской печатью,
которой кто-то неумело колет грецкие орехи...
     БД  сидел  перед  компьютером,  набирая  по-английски  текст очередного
письма.  Пальцы метались по клавиатуре, слегка касаясь клавиш, на которые он
не глядел, на мониторе  непривычно быстро появлялся без ошибок текст. Вокруг
удивленно толпились сотрудники, зашедшие на именины соседа БД.
     Party of a name-day* продолжалась, и публика уже успела пропустить пару
рюмок крепкого спиртного, заедая бутербродами с  лососиной и ветчиной. Когда
все   изрядно  накачались  и   шумно  обсуждали  очередные  перестановки   в
правительстве, заглянул Хуго Риттенбергс.  Все  встали на цыпочки. Хуго взял
тарелку с тортом и подошел к БД:
     - Как тебе здесь? Не обижают?
     БД, набрав  в легкие воздуха, собрался  детально изложить свои ощущения
хозяину, но Хуго хлопнул его по спине, чтобы не мешал, и сказал:
     ---------------------
     * вечеринка по случаю именин (англ.)
     -  Этот человек наш новый работник.  Переводчик  с английского.  Обещал
работать за  двоих. Оскар Берзиньш говорил,  что... - Он не успел закончить.
Зазвонил телефон, и Хуго стал кричать в трубку.
     -  Вы вправду  такой  работливый? -  подошел  подвыпивший  сорокалетний
крепыш в  кожаных штанах и  женской  шерстяной кофте на  голом теле.  - Меня
зовут Андрей. Я русский, заведую компъютерным хозяйством. Вы по какой части?
.
     БД не хотелось исповедоваться, и он перевел разговор:
     -  Я  обратил   в-внимание,   какие  замечательные   компьютеры  здесь.
Привязываюсь к ним очень быстро.
     - У  нас  не  успеете привязаться.  Мы меняем их каждый год, поэтому не
тратьте силы на  близкое знакомство...  Все-таки кто вы по  специальности? -
Настойчиво атаковал крепыш.
     - Я служил  раньше...  в  т-театре оперы  и  балета...  на  с-секретной
работе, -  сказал  БД и, помолчав, добавил.- Там и выучил английский,  после
реконструкции...
     - В нашем, что ли? - Он чокнулся  с  БД.  - Вы слишком  высокомерны для
новичка, даже если чрезмерно трудолюбивы.
     БД улыбнулся:
     -  Вы поступили хорошо,  что подошли  ко  мне,  но  плохо  сделали, что
сказали об этом...
     - Поговаривают, что вы бывший профессор, - не унимался русский.
     -  I  am so  unique  that  it  is experienced  by  very  few people,  -
огрызнулся  БД.  -  Вы  так  н-настаиваете,  будто  собираетесь  стать  моим
биографом. - Однако тут  же взял себя в руки и миролюбиво закончил. - Бывших
профессоров  не  бывает,  как  и  бывших  преступников.  Я  п-переводчик,  а
"профессор" - кличка,  к-кликуха, которую  мне дали когда-то в тюрьме  из-за
очков.

     У БД был день рождения  сегодня: шестьдесят...  Ему делалось страшно от
того, что так много, и что никто не вспомнил.
     Добравшись вечером в центр,  он купил  бутылку водки  и зашел  в мясной
ресторан в Старой Риге, который  молодежь  превратила в  свой клуб. Он долго
бродил по залам, стилизованым  под  старинную  латышскую корчму с  тележными
колесами,  рыбачьими  сетями по  стенам,  с  бакенами, медной, с прозеленью,
посудой, высушенными растениями и большими рыбинами.
     Ему  удалось  завладеть  крошечным  столиком  на  двоих в  углу,  и  он
отправился  за едой.  Заставив  столик тарелками с мясом и рыбой,  с  трудом
втиснул туда две кружки пива  и уселся, любуясь  интерьером;  чтобы никто не
посягнул на свободный стул  напротив, бросил туда плащ. Он вытащил бутылку с
водкой,  отвинтил крышку, налил  в толстый  стакан  на  четверть  и  еще раз
взглянул на заставленный тарелками стол.
     - Зай  гезунд,  барин! -  Негромко сказал он, и  поднес рюмку к  губам.
Водка не успела согреться и приятно холодила слизистую. Он немного подождал,
не глотая.  Стараясь поскорее опьянеть, запил глотком пива, поковырял вилкой
розового лосося и снова потянулся к бутылке.
     Зал  был  набит  битком, однако  привычного  ресторанного  гама,  как в
Тбилиси, не было. Молодые  люди за столиками и пожилые иностранцы  вели себя
неприлично тихо. БД выпил еще. Две юные пары за столиком  напротив перестали
целоваться. Один из парней, расстегнув блузку, взял в руку грудь подружки и,
нежно  поглаживая  пальцами  сосок,  уставился невидящими  глазами в  стену,
поджидая  оргазм. Второй, пошарив рукой под юбкой, усадил девушку  на колени
и,  повозившись несколько мгновений, тоже затих, забыв про  кружку с пивом в
руке.
     - Ведут себя тихо, но непристойно, - подумал  БД и отвернулся, чтоб  не
забрызгаться спермой.
     Подошла девушка-подавальщица в национальной одежде и, кивнув  на водку,
сказала что-то по-латышски. БД догадался, про что она, но убирать бутылку не
стал.  Через  минуту  у столика  появился  бармен  - латыш  лет  сорока.  Он
внимательно посмотрел на БД, мельком взглянул на стол и застыл в мучительном
раздумье.
     БД улыбнулся, взглянул на бармена и понял, что инцидент исчерпан.
     Он  был нестерпимо одинок  в этом полном  тихом зале.  Видя, что бармен
уходит, мысленно схватил его за рукав, сказав вслух:
     -  Sorry, buddy. I have a good mind to drink tonight. I want it  badly.
What about to take a gulp?
     - Thank you for the invitation, sir. Unfortunately I am at work.

     БД  выпил  еще  и  стал  вспоминать, как в  день рождения  у  него дома
собиралась лаборатория, Царь, друзья, гости из Москвы и прочий люд. В центре
стола на  старинном блюде  лежал жареный поросенок, а вокруг  - традиционные
атрибуты  праздничного грузинского  застолья:  зелень,  овощи,  маринованный
чеснок,  лобио,  сациви,  кукурузная  каша "гоми", купаты,  щедро посыпанные
барбарисом, отварные телячьи  ножки, политые виноградным уксусом с чесноком,
отварная форель в  ореховом соусе, в  котором  даже  мороженый окунь кажется
божественным  деликатесом, сыр  "гудa" с  совершенно  невообразимым  запахом
солдатской  портянки.  Потрясающее  кахетинское  вино,  которое  никогда  не
продавалось в магазинах и которое  его аспиранты привозили  из Кахетии, было
расставлено в кувшинах, а на маленьком столике возле БД - крепкая выпивка  и
разбавленный  теплый  спирт  под  названием  "Гравицапа",   любимый  напиток
лабораторной публики, к которому были давно приучены все гости и друзья.
     - С-спирт  можно не любить,  джентльмены, - часто  повторял БД, - но не
пить его н-нельзя!

     Несколько  лет назад лабораторная публика, как  обычно,  притащилась  к
нему домой, чтобы попраздновать очередной день рождения. Горелик, погоняемый
Этери, принес завернутый в пергаментную бумагу большой плоский предмет.
     - Картина,  - догадался БД и вновь занялся  прибывающими гостями. Когда
он  заглянул  к  себе  в  кабинет,   где  самые  нетерпеливые  уже  попивали
"гравицапу"  и рылись в  книгах,  первое, что он  увидел,  был  натянутый на
подрамник холст у  стены. Это было то полотно, которое он  несколько месяцев
не решался купить. Автор картины не  был  знаменит в Грузии, но в чертах его
лица читалось  такое  вангоговское  неистовство  и всепоглощающая  страсть к
живописи,  что  БД   сразу  признал  его  гением,  уверовав,  что   тот,  не
задумываясь, отрежет себе ухо...
     На фоне ярко-желтого закатного неба возвышалась полуразрушенная, сильно
покосившаяся, похожая  на большую пароходную трубу, православная часовня без
маковки,  с черными  провалами-иллюминаторами выбитых  круглых окон  и чудом
уцелевшим крестом. Часовня -  такая белая, что на нее  было больно смотреть.
БД  иногда  казалось, что это  и не  церковь вовсе,  а  врезавшийся  в землю
космический  корабль, и  ему  мучительно  хотелось  заглянуть через разбитые
иллюминаторы внутрь...  Вокруг  часовни росла  красная  трава  с  синеватыми
проплешинами.  Слева чернел уродливый  силуэт  обгоревшего  дерева.  Картина
из-за  буйства  красок  и странного  корабля, торчащего  из  земли, вызывала
тревогу. Художник  не  желал уступать в цене. Когда  БД  приходил опять, ему
казалось, что внутри покосившейся церкви тревожно и чисто звучит хор.
     Этери, впервые увидев картину, ошалела и долго стояла, молча глядя мимо
часовни.
     - Купите, БД! - Настойчиво твердила она потом целый месяц.
     БД казалось, что краски картины с каждым его приходом становятся гуще и
ярче.  Он сказал об этом художнику. Тот посмотрел на БД, потом  на картину и
не к месту пробормотал, что холст собирается купить музей.
     Когда БД, собрав деньги, пришел в мастерскую вместе с Этери, растеряный
художник сообщил с порога:
     - Батоно  Бориа! Прастите, дарагой! Пару днэй назад  зашел чэловек,  нэ
таргуяс, заплатыл,свэрнул холст ы ушол...
     На лице БД было написано такое отчаяние, что художник сказал:
     - Батоно Бориа! Я вам сдэлаю копиу и падару!
     Н-н-нет, с-спасибо, с-старина! Вам т-такую уже не написать...

     За  столом  БД  несколько  раз  пытался выяснить,  где Этери  подобрала
картину, но та в ответ только улыбалась.
     -  С  Этери  у меня,  к-как  у Сальвадора Дали с Браком,  -  сказал БД.
Вечеринка замерла в ожидании очередной шутки и он закончил:
     -  Дали  говорил:  "С Браком у меня, как у Вольтера с  Господом  Богом:
кланяемся, но бесед не ведем..."
     БД прекратил атаки, поняв,  что Этери  сегодня ничего не скажет. Однако
она  ничего не сказала  ни на следующий день, ни через месяц. БД  приходил в
ярость, вспоминая об этом, но поделать ничего не мог. Через  несколько  дней
зашел художник и подтвердил подлинность картины.


     Зал с публикой  отодвинулся, и  БД  остался один.  Он почувствовал, как
надвигается голубой  туман, и потянулся  к бутылке, чтобы выпить, прежде чем
туман накроет столик  и его самого.  Он  не  стал заряжать рюмку,  а  поднес
бутылку к губам.
     - Здраствуытэ!  -  Раздалось  у него  над  головой с  сильным латышским
акцентом. - Вы позволыт здээсь?
     - З-здравствуйте! Вы уверены, что хотите сесть именно сюда?
     - Мэнья зовут Арта.
     - Пришли  проситься на  работу в лабораторию?  -  Пьяный БД  глядел  на
незнакомое  существо  перед  ним.  Молодая латышка  с загорелым, несмотря на
февраль, желтоватым лицом,  в одеждах из мешковины, про которые БД уже знал,
что это дорогая кожа, переминалась с  ноги на ногу, не решаясь опуститься на
стул.
     -  Л-лаборатории  больше нет, она  сгорела. Пол  погиб при  пожаре... и
Зяма,  и  Кэто. А Этери увезли с  собой  р-революционеры Гамсахурдии, и она,
похоже, ушла, забыв вильнуть хвостом на прощание... К сожалению, я теперь не
оперирую и  даже не могу предложить вам вымыть  инструменты, но мы  могли бы
п-поразмышлять над проблемами донорских органов.
     Решившись, она села напротив, вытянув спину, порылась в сумке, вытащила
распечатанную  пачку   сигарет   и,  положив  подбородок  на  сжатую  кисть,
уставилась на него.
     БД машинально взял пачку и стал вертеть в руках. На бело-желтой коробке
наискосок было написано знакомое "Chesterfield".
     - Ч-что будете пить?
     - Попросите, чтоб  принесли  стакан красного вина,  -  сказала она  без
акцента.
     - Г-грузинского здесь нет.
     - Я знаю. Пусть принесут аргентинское.
     Пачка сигарет на столе притягивала. Он опять взял ее в руки и увидел на
боковых стенках надписи по-грузински.
     - Я з-закажу м-мясо на ребрах. - Одиночество БД быстро улетучивалось.
     - Спасибо. Я не буду есть.
     - What  brings you here? Ten minutes before "I Have  Felt Myself Like A
Motherless Child". - БД произнес название известного армстронговского псалма
и тут же зазвучала знакомая мелодия. По тому,  как  незнакомка в такт музыке
начала помахивать ногой, он понял, что она тоже слышит великого музыканта.

     Они как-то сразу остались вдвоем то ли в зале, где уже не было ни души,
то ли в  большой, утопающей в голубом  тумане  комнате  с книжными  шкафами,
кожаной мебелью, серо-коричневыми картинами по стенам  и широкой лестницей с
толстыми перилами - на антресоли.
     БД осторожно  взял  девушку за руку и притянул к себе,  и  она привычно
уселась  к  нему  на колени,  стянула платок  с  шеи  и, расстегнув  рубаху,
погрузила  пальцы  в  густые  рыжие  волосы  на  груди.  Руки БД,  ласкающие
худенькое  вытянутое существо, узнавали  под одеждами знакомое тело Этери  с
хрупкими, выступающими, как у Христа, ключицами.
     Эта Арта знала,  что делала, в точности повторяя  вызывающе  дерзкие  и
стыдливые движения губ, рук и тела Этери.
     - Поцелуйте  меня,  - сказала незнакомка голосом  Этери, с  хрипотцой и
легким  грузинским  акцентом, и,  приподнявшись, стянула  темные  трусики  в
горошек. БД даже не обратил внимания на то, что девушка  пришла в ресторан в
летних одеждах, без чулок и пальто.  Его собственный  плащ  валялся  на полу
возле кресла.
     Она давно трепетала, как Этери, перетекала от головы к ногам и обратно,
и рот БД натыкался то на распухшие от поцелуев губы и напряженные соски,  то
на  узкую полоску  светлых  волос на лобке и  розовато-белую щель, сочащуюся
прозрачными   густыми   каплями,   напоминавшими  росу  клеверных  лугов   и
издававшими пьянящий аромат, в который он погружал и погружал свое лицо
     -  Поскакали! - Сказала Арта.  - Хватит  прелюдий! -  И, ухватившись за
пенис  БД, требовательно  и дерзко  села  на него.  Скачка была ненастоящей:
молчаливой, без потных тел и смятых простынь.  Они внимательно смотрели друг
на друга, и  это было самым сильным ощущением. Однако что-то  было не так...
БД почувствовал это и засуетился. Стало еще хуже. Чтоб  сгладить неловкость,
он попытался пошутить, чтобы остановить монотонность движений.
     - П-послушай, Honey! У тебя есть телефон?  - Не к месту спросил он. Она
не обратила внимания на его слова, сосредоточившись на своих гениталиях.
     - Honey! - Настаивал БД.- Хочу успеть попрощаться с тобой.
     Арта убрала руку с промежности и уставилась на его:
     - Что?
     -  Я  с-собираюсь провалиться сквозь  землю  от  стыда... П-пожалуйста,
сними с меня ноги, чтоб тебя не засосало.
     Она улыбнулась, а БД, получив передышку, продолжал:
     - Наибольшее сексуальное наслаждение человек  может доставить с-себе...
сам...
     Арта убрала вторую руку с промежности и замерла.
     - ... в п-присутствии другого человека, - закончил он.
     Она  вновь  занялась  своими   гениталиями,  стараясь  свободной  рукой
расшевелить БД.
     - The  best way  to hold a man is your hands, Honey, - пробормотал БД и
почувствовал, что давно на коне, и пришпорил, и поскакал уверенно.
     Девушка перестала двигаться  только тогда,  когда  вся сперма стекла из
нее  по  бедрам  на  кожаную  поверхность  дивана.  Она  не  стала  вытирать
промежность салфеткой  и  надевать  трусики.  Ступив  босыми ногами на  пол,
неуловимым движением опустила одежды, и выжидательно посмотрела на него.
     - Н-надеюсь, не разочаровал? - Спросил он, запыхавшись.
     - Вы молодэц! -  Заявила она, глядя на заляпанный спермой диван. - Еслы
вы так опэрыруэт, латышкая кырургыя  нэсьет утрааты. Но, похоже, консервацыа
нэ даетса руки пока...
     - Давай п-поговорим о чем-нибудь попроще, - сказал он, гордясь собою.
     - Простыте! - Буднично сказала девушка. - Я должна спэшит.
     БД почувствовал, что у него опять отнимают любимую игрушку:
     - П-подожди! Кто тебя прислал? Ты тоже чья-то реплика? Чья?
     - Вам  есть эта однаа прэкраасна пэрспэктыыва - лабраторья  консервацыы
Ростове. Сооглашайтэс, чтоб ызбежаать прооблем. Узнаваетэ состав пээрфузата.
-  Она  поднималась, постепенно исчезая, на  антресоли, невидимые  в голубом
тумане.
     К-кто тебе рассказал про лабораторию? - Удивился БД и добавил уже один:
- Перфузат мне теперь и даром не нужен...
     Подошел бармен и поставил на стол стакан виски, набитый льдом:
     - Drinking-bout is at the expense of our establishment, sir.
     -  This  bottle will suffice me,  thanks  a lot, buddy,  - пробормотал,
приходя в себя, БД. - Please,  take a seat! I am beginning to  feel affinity
of our souls.
     - Thanks a lot! - Бармен постоял еще немного и, кивнув головой, исчез.
     БД  залпом выпил дареный виски и засобирался. Натянув на себя плащ,  он
обнаружил, что потерял шейный  платок. Он заглянул под стол, передвинул стул
и  увидел на грязном дощатом  полу  темные трусики в горошек. Нагнувшись, он
поднял их, отряхнул и сунул в карман плаща.


        Глава 2. Романс о лабораторных животных

     Когда Гиви  привели  в Лабораторию, это был обычный четырехлетний осел,
купленный в Кахетии, весом в 100 кг. Он прожил в институтском вивариуме пару
недель,  пока его  обследовали и готовили  к операции по подключению  левого
искусственного желудочка сердца. Гиви не отличался ни сообразительностью, ни
особой покладистостью и, когда его переводили из вивариума в Лабораторию, ни
за что не хотел входить в лифт.
     - Может быть, дать ему морковь, - не очень уверенно посоветовала Этери,
любившая наблюдать течение непредсказуемых событий.
     - Лучше чахохбили из кур! - Сказал кто-то из Лабораторной публики.
     Гиви съел морковку, но в лифт не пошел.
     -  Он боится, - самоуверенно заметил  Горелик, меланхолично наблюдавший
за усилиями лаборантов. - Его можно затащить только силой.
     Услышав наглые гореликовы заявление, я подошел к нему:
     - В-валяйте, генацвале! Ставлю флакон "гравицапы" в случае успеха.
     - Чистого спирта! - Стал настаивать Горелик.
     -  В-вы так  упорствуете,  точно собрались  закрывать  ослом  амбразуру
вражеского дзота.
     - Отойдите все! - Сказал  обиженно Горелик и встал позади  Гиви, прижав
живот вместе с промежностью к могучему заду осла.
     - Н-надеюсь, вы не станете делать это прилюдно? - Спросил я.
     Публика  заржала,  а Горелик с остервенением  стал заталкивать  Гиви  в
лифт, помогая  себе животом.  Осел  проявил  неожиданную сообразительность и
широко расставил ноги. Горелику удавалось проталкивать в лифт только голову,
и тогда автоматическая дверь, шумно закрываясь, больно била Гиви по морде.
     Горелик, окончательно рассвирепев, поднял Гиви на руки и шагнул в лифт.
Дверь  захлопнулась,  раздался громкий  перестук гивиных  копыт,  похожий на
пулеметную стрельбу, и лифт заходил ходуном.
     -  Он сейчас  разобъет его, - заорал  появившийся Зяма. - Кабину только
отремонтировали и заменили внутреннюю обшивку.
     -  З-заткнитесь, Зяма! -  Цыкнул  я  на него. - Горелик жизнью рискует.
Посмотрим, как вы с-справитесь с этой миссией, когда я возложу ее на вас.
     Лифт, наконец, двинулся  вверх  под  мощный перестук.  Толпа рванула на
третий  этаж. За дверью  стояла мертвая тишина. Публика, перестав улыбаться,
уставилась на меня.
     Г-горелик? - негромко позвал я. - Вы в порядке?
     Молчание.
     - Не мешайте ему в такой момент, БД! - сказал кто-то.
     В кабине было тихо. Выдержав минутную паузу и уже волнуясь, я крикнул:
     - Г-горелик! С-сейчас же откройте! - И затарабанил в дверь лифта.
     - БД! - Глухо прозвучало из кабины. - Дверь открывается автоматически.
     Я растерянно оглянулся:
     - Что вы хотите этим с-сказать?
     - Ничего! - Устало сказал Горелик. - Попробуйте открыть снаружи.
     Когда Горелик  вышел из лифта,  оказалось,  что тонкая  Гивина душа, не
выдержав  эмоционального  стресса,  дала   команду  сфинктерам  разжаться  и
содержимое мочевого пузыря и  прямой кишки, смешавшись в узком  пространстве
кабины, обрушились на Горелика.  Смущенный осел стоял  за  его  спиной и  не
собирался выходить.

     Горелик  быстро  добился расположения Гиви. Часами беседуя  с ослом, он
приучал его не бояться лаборанток, приходящих  брать  кровь  для анализов из
сосудов  прекрасных гивиных  ушей.  Вместе  с лаборантами  Горелик постриг и
побрил его и так сильно накачал витаминами  и  белковыми  препаратами, что в
несколько  дней  Гиви стал похож на мощного мустанга.  Он очень привязался к
людям в униформе, а Горелика просто обожал и  ходил за  ним по пятам. Каждое
утро они встречались у дверей лифта, где Гиви нетерпеливо поджидал кумира, и
шумно мочился на мраморный пол от избытка чувств.
     Считается,  что  только  человек  хочет  и  может   заниматься  любовью
постоянно:  остальные  млекопитающие,  тепло-  и  холоднокровные  занимаются
любовью только  в период течки подруг. У Гиви с  этим было, как у людей: ему
хотелось всегда,  и он принимался разгуливать  по бесконечному лабораторному
коридору,   помахивая   на   проходящих   аспиранток   огромным   фиолетовым
пенисом-сервилатом.
     -  Д-диссертации,  которыми  вы  намереваетесь  потрясти   мир,   будут
выстроены  в опытах на животных,  что безропотно сложат  свои  жизни к вашим
ногам, - тратил я силы, принимая на работу новых сотрудников. - Не забывайте
тщательно  контролировать  состояние  их  жизненных  функций.  Учтите,  даже
кролики с-способны делать выводы из ваших опытов.
     -  Не  знаю,  являю  ли  я собой  образец  руководителя-джентльмена,  -
продолжал  я воспитывать  новичков, - но м-можете быть  уверены:  здесь  все
равны и с-свободны, как  в хорошем джазовом ансамбле, что играет jam session
после концерта.  И вы раскованы,  и воодушевлены,  и у вас появляется вкус и
способность к творчеству...

     Подружка Гиви, здоровенная дворняга по имени Люси прожила в лаборатории
неделю   после   операции   по   пересадке   почки   --&gt;  на   [Author:D]
консервированной   фторуглеродной   эмульсии.   Эту   эмульсию,   называемую
искусственной или "голубой" кровью, или "кумысом", в лабораторию  доставляли
обычными рейсами Аэрофлота из Москвы. Готовили искусственную кровь в Пущино,
в   Институте   биофизики  Академии  Наук   СССР,  с   которым  сотрудничала
лаборатория.
     Самые первые эксперименты по фторуглеродам были проделаны в лаборатории
по  просьбе Филиппа Белозерского, только  что  из Московского хирургического
института перебравшегося в институт биофизики в Пущино.
     Люси охотно демонстрировала чудеса чужой  почки, пересаженной на  шею -
ее  собственные почки были удалены. Кто-то научил ее поднимать заднюю ногу и
задирать голову  кверху,  чтобы  всем были видна струйка  мочи, стекающая по
катетеру, введенному в мочеточник на шее.
     Мы с Филиппом, трансформировавшимся в Филимона, полные радужных надежд,
цацкались с Люси, как с писаной  торбой. Я совал ей в рот грузинские сосиски
с перцем и  горчицей, которые  она  очень любила, и,  бегая по операционной,
выкрикивал:
     -    Глобаловка!    Глобаловка,    наконец-то!   Вот   он,   результат,
документированный видеокамерой, протоколами, анализами и прочей ерундой!
     Филимон,  не  менее возбужденный,  сам  таскал  кровь  и  мочу  Люси  в
биохимическую лабораторию на пятом  этаже и цыкал на меня, подчеркивая  свою
руководящую роль в проекте:
     - Не суйте ей  колбасу с перцем, БД! Вы же знаете: почечникам требуется
строгая бессолевая диета!
     - Не дурите, к-коллега! - Весело отвечал  я. - Это собака. С-сука, чтоб
вам было п-понятнее. Она ест все...
     Люcи  чувствовала  себя  удивительно   бодрой  на  третьи  сутки  после
операции, что лучше  всяких анализов свидетельствовало о приличном состоянии
пересаженной почки.  Я разрешил ей гулять по лаборатории, и она сопровождала
Филимона, продолжавшего с кучей пробирок бегать по этажам.
     - Как вы думаете,  БД, - искренне  радовался Филипп, -  почему эта дура
так привязалась ко мне?
     - Мне к-кажется, коллега,  вы проявляете излишний оптимизм, - надувал я
щеки.
     - Что  вы хотите этим сказать? - Недоумевал Филимон. - Смотрите: она не
отходит от меня ни на шаг, совершенно не обращая на вас внимания.
     - К-когда стрела не попадает в цель, стреляющий винит в этом себя, а не
другого. Так поступает  и мудрец... К-конфуций... Боюсь вас  обидеть, но мне
с-сдается, что  лично  вы  Люси по  барабану,  - улыбнулся я.  -  Ее заботят
результаты анализов, которые вы таскаете по этажам...
     Мы  дурачились, радуясь  успеху,  а Люси,  демонстрируя  выучку, удачно
подвывала армстронговским  синглам, постоянно  звучащим  в лабораториии,  но
больше  всего любила кататься в лифте, нажимая лапой кнопку  пуска,  а когда
лифт трогался, заходилась радостным лаем, перемещавшимся с этажа на этаж.
     Лабораторная публика, понимая,  что  удачный  эксперимент  выполнен  их
руками и умением,  и не желая отставать от меня с Филимона, притащила бутыль
с вином и закуску, и прямо  на ночном операционном столе покатились тосты за
Люси, ее почку, за то, чтобы не тромбировались анастомозы, не росли мочевина
и креатинин в крови.  К сожалению,  дура Люси  скоро загнулась, сорвав ночью
защитный  чехол на шее и  выдрав лапами почку из-под кожи, и эксперимент был
вычеркнут из списка успешных....

     Жил  в  лаборатории  баран-меломан  по  имени  Евстигней.  Когда  после
имплантации искусственного  желудочка Евстигней с работающей  соковыжималкой
встал на ноги в специальной  клетке,  публика  ахнула,  увидев под  коротким
хвостом  невообразимых  размеров  мошонку с  яичками, похожими на  теннисные
мячи. Жареные бараньи яйца у грузин считаются деликатесом, и Горелику стоило
больших  усилий  отгонять  от  Евстигнея  лабораторных  гурманов,  постоянно
норовивших кастрировать его.
     Я знал, что Евстигней обречен. Ночью кто-то из дежурных хирургов, введя
новокаин, вскрыл мошонку, удалил яички и аккуратно зашил рану.
     -  Баран даже не заметил этого, -  искренне уверял меня утром  Пол. - И
зачем, вообще, Евстигнею яйца?
     - Разве никто не п-помнит, как занимался любовью Гиви после операции? -
Я   долго   скандалил.  К   счастью,  Евстигней   выжил   после   отключения
искусственного желудочка и благополучно вернулся в виварий. Через  полгода я
распорядился,  чтоб его  пустили  на  прокорм  лабораторным собакам, которых
стало нечем кормить из-за тотальной грузинской свободы.
     Евстигней  так  развил  свой  музыкальный  слух,  слушая  магнитофонные
записи,  звучащие днем и  ночью во  всех помещениях  лаборатории, что  начал
требовать, чтобы  публика учитывала  и его музыкальные вкусы. Он заходился в
экстазе,  мечтательно  закрывал  глаза,  привередливо постукивая  копытом, и
почти  вдвое  увеличивал  кровоток  через  соковыжималку,  когда  лаборантки
включали его любимую "Summertime" в исполнении The Modern  Jazz Quartet. Пол
уверял  меня,  что музыкальные  успехи Евстигнея  -  результат своевременной
экстирпации  яичек и настаивал  на  поголовной  кастрации  экспериментальных
животных прямо на операционном столе, предлагая возложить  контроль за  этой
процедурой на Горелика.

     Мы купили несколько  свирепых  макак-лапундеров  в  сухумском обезъянем
питомнике, чтобы моделировать  кровопотерю и  возмещать объем  циркулирующей
крови "кумысом".
     Когда привезли обезъян, я попросил Кэтино позвонить Даррел.
     - А что ей сказать, батоно БД? - Спросила лаборантка.
     - Скажи, я поймал колобуса!
     Первый  эксперимент был  неудачным: обезъяна умерла  через сутки  после
операции.  Искусственная кровь отличалась  тогда низкой  стабильностью и при
циркуляции  в  сосудистом  русле   агрегировалась  в  крупные  конгломераты,
блокирующие кровоток.  Мы  старались "вытащить" обезъяну,  хотя по  условиям
экс