перимента реанимация после введения "кумыса" не планировалась.
     Второй макаке повезло больше. Обезъяны стоили нам слишком дорого, чтобы
позволить  и  второй  умереть  так же бездарно.  Эту вторую звали Верико.  В
течение недели у нее шприцами брали из вены кровь небольшими порциями, чтобы
приучить к кровопотере.
     Чтобы взять кровь  у  дикой  обезъяны,  даже если  она сидит в  клетке,
требовалось не  менее  получаса: прижать к  стенке  клетки,  вытянуть наружу
лапу, ввести  в вену катетер. Сопротивляясь,  Вера потела,  кричала, портила
воздух и старалась вонзить большущие зубы в руки лаборантов.
     - Верико - просто сука! - Нервно  сказал  Грегори  на второй или третий
день мучительных общений с обезъяной.
     -  Не  фамильярничайте!  - заметил  я. - Не хочу  вас обидеть, но  этот
колобус - ваш п-прямой п-предок.
     - А что, называть ее по имени-отчеству? - Не унимался Грэг.
     - Это идея, - обрадовался я. - Будем звать ее Верой Павловной.
     - Кто это? Ваша знакомая?
     - Не грубите, Грэг! Так звали героиню одного  из романов Чернышевского,
еще до Фрейда научившуюся копаться в своих снах.
     -  Может  быть, чтобы  легче  брать  кровь, вы  позволите  ввести  Вере
Павловне промедол, поскольку наша общая родственница?
     - П-приматы, как люди, очень быстро привыкают к наркотикам, - сказал я.
- Попробуем фентанил. К нему нет привыкания
     - Ваша вера в печатное слово,  БД,  потрясает. А почему  воры  пытались
несколько раз  взламать  двери операционных  и  вашего кабинета? Думаете, их
интересовала   ваша   переписка   с  иностранными   фирмами,   производящими
хирургическое  оборудование?  Они  искали  фентанил, как  ищут его постоянно
некоторые наши собственные лабораторные кадры,  в  том  числе и самые горячо
любимые вами.
     - Don't  judge yourself by what you do, but by the meaning you bring to
it, - сказал я. - Вы кончили, Грэг? Спустите воду и введите фентанил.
     Через  пару  дней  Вера  Павловна  или  ВП,  как  называла   ее  теперь
лабораторная публика, стала законченной наркоманкой.

     Больше всего Вере Павловне нравился Пол. Она умирала от любви к нему и,
казалось, вот-вот запоет "Сулико". Как когда-то осел  Гиви поджидал  у лифта
Горелика, ВП по утрам сидела в  кресле за письменным столом Пола, глухо урча
от  нестерпимого  желания  поскорее  увидеть его.  Однако  венценосный  Пол,
болезненно трезвый по утрам, никогда не снисходил до банальных заигрываний с
макакой.  Он  просто  не  замечал  ее,  даже  когда  она  влезала  на  стол,
заглядывала ему в глаза и ворошила остатки волос за ушами.
     Ближе к вечеру, когда Пол набирал нужную форму, выпив 400-миллилитровый
флакон "гравицапы", он спускался из царственных чертогов на лабораторный пол
и  позволял  себе несколько фамильярных  похлопываний по  жилистому заду ВП,
которая от этой ласки впадала в неистовый восторг.
     - Рука Пола на ее заду, что поц Федора (так звали третью обезъяну) в ее
влагалище, - нагло заявлял Горелик.
     ВП  благополучно перенесла переливание  "кумыса",  хотя почти  сутки мы
думали,  что  потеряем ее. Через  несколько  месяцев  мы опять  взяли  ВП  в
лабораторию,   чтобы  имплантировать  искусственный  желудочек.  Перестройка
набирала   силу.  Институт  перестали  финансировать,  и  содержать  обезъян
становилось все труднее...

     ВП начали готовить к операции.  За день или  два до этого Пол зашел  ко
мне в кабинет и, усевшись в кресло, неуверенно предложил:
     - Давай жахнем, Боринька. Мне привезли из Еревана бастурму.
     - Я не могу сейчас, Пол. П-прости.
     - Чуток!
     Что-то  в  его  интонации  заставило  меня  согласиться. Бастурма  была
потрясающей.  Острая и твердая,  как камень,  она, тем не  менее, в  течение
нескольких секунд исчезала во рту, тая на языке.
     - Выкладывай! - Сказал я после второй рюмки "гравицапы".
     - Видишь ли, Боринька, - туманно начал  он. - Я думаю Верико не следует
оперировать. Она еще очень слаба.
     - Не  дури, Пол! - я  вяло отмахнулся. - Мы не можем просто так держать
ее. Очень  дорого. Ты  сам знаешь. Нужна  отдача. А  с  желудочком  она  еще
п-послужит... Давай по п-последней. Я с-спешу...
     - Я могу взять ее к себе, - упорствовал Пол.
     - Куда? -  Не понял я. - Домой?! ВП?! Ты спятил, парень. Она перекусает
всех  и в к-конце к-концов  убежит, и надо будет опять звонить в милицию и к
пожарным, и платить им, как уже было не раз...
     - Это мои проблемы, Боринька. Я заберу Верико домой. Дети  будут рады и
станут заботиться о ней. Я обещал им, - стал пылить Пол.
     -  Не  могу  этого  позволить.  Колобус   стоит  больших  денег,  и  мы
д-должны...
     - Ничего  никому  мы  не должны, -  оборвал он  меня  и отпил  прямо из
широкого горла "цапы".
     - Этот почти колобус заслужил спокойную жизнь, а  ты опять тащишь ее  в
операционную. Возьми овцу...
     - Нет, Пол! - Промямлил я, понимая, какую обиду наношу ему.
     А  как втолковать,  что любой мой  промах может стать очередным поводом
закрытия лаборатории, которая все больше раздражает новую администрацию.
     Пол молча встал, взял початый флакон с "гравицапой" и вышел. Через день
ВП смоделировали инфаркт, но она вдруг стала загибаться на  столе, и тогда я
решил сразу  подключить соковыжималку. Нам  удалось вытянуть обезъяну. Через
несколько  дней, когда  ВП  стабилизировалась,  Горелик отключил  желудочек,
оставив  соединительные магистрали,  подшитые  к аорте и  левому  желудочку,
торчать под кожей, обтурировав их специальными антитромбогенными заглушками.
Перебинтованная  ВП  вновь разгуливала  по  Лаборатории,  норовя  каждый раз
усесться к Полу на стол.
     Пол, наконец, решил забрать  ее  домой  вместе  с магистралями, и  я  с
трудом  уговорил  его  подождать  пару  дней.  Он  согласился и,  выходя  из
кабинета, бросил:
     - Будет жаль, если с ней что-нибудь случится за это время, Боринька..
     - Не д-дури, п-парень! Тьфу-тьфу-тьфу! Надеюсь, у т-тебя легкая рука...
     На  следующий  день,  когда публика копошилась  в операционной,  готовя
оборудование к  очередному  эксперименту,  ВП, спокойно  сидевшая  в клетке,
вдруг  подчинившись мощному  эндогенному импульсу,  стянула наклейку с раны,
разгрызла фиксирующие лигатуры и рванула зубами аортальную магистраль. Когда
публика подбежала к клетке, ВП лежала в луже ярко-алой артериальной крови...
     - "Nobody Knows  --> The  [Author:D] Trouble I  Have Seen",  - боясь
взглянуть на Пола, я процитировал название армстронговского псалма.
     - We  will have  to expiate of our sins,  - заметила  Этери, подходя ко
мне.

     "Никто и не узнает, что стряслось со мной". Псалом (англ.)

     Дерьмовый сукин сын.

     "Просто сделай это" (англ.).

     "-  Разве ты  не знаешь, что выпивка -  это  медленная  смерть. - А кто
торопится?"

     Высшее общество.

     Ярмарки тщеславия.

     Эталоном лабораторной жизни.
     Придурок хренов

     Ты трахаешь, тебя трахают.

     Черт побери!

     Позвольте  заверить, что без  колебаний принимаю  оказанную  мне честь.
Благодарю  вас и горжусь этим, а более  всего - оказанным доверием.  Сегодня
моя  признательность выражена в словах, но постараюсь перенести  ее в дела и
поступки (англ.).
     - А как с Россией?
     Эти трахнутые заявляют: "Вам сначала надо выучить латышский!".

     На фига стараться правильно рулить, если едешь не по той дороге.
     Мне больно слышать это, Учитель!
     Смейся! Завтра будет поздно (англ.)
     Хорошо! Разойдемся и соберемся вновь, когда  сможем говорить по-русски.
Я первым покину вас.
     Ты никогда не выдумаешь пороха, Пол, и не получишь лабораторию!
     Проваливайте, черт побери!
     Вам никуда не деться от неприятностей
     Не дури, дорогая. Расслабься! Похоже, нам больше нечего терять...
     "Счастливый попрошайка" (англ.).

     "Только любовь" (англ.).

     Красный цвет, как свидетельство мастерства в кардиохирургии.

     Когда ты смеешься" (англ.).

     Займемся делом, джентльмены!
     "Меланхоличный бэби" (англ.).

     Я настолько уникален, что не каждому дано понять это.

     - Простите, старина.  Не жахнете со мной? Страсть, как выпить хочу... -
Спасибо. Я на службе.

     Почему ты здесь? Только что "Я чувствовал себя сиротой".

     В твоих руках сокрыта удивительная сила, подвигающая мужчин. - (англ.)
     - Позвольте угостить вас.
     - Присядьте. Похоже, у нас родственные души.
     Судите себя не за поступки - за последствия. - (англ.)

     Нам еще придется отвечать за грехи наши.

        Глава 3. Большой Босс

     Босс несколько минут яростно  кричал  на БД из-за  какой-то ерунды. Его
мат  разносился  по  офису, и персонал  ежился,  уткнувшись  в  компьютеры и
бумаги. Босс был суров и в гневе предпочитал матерные монологи.
     -  Ты,  в  правду,  что ли,  был  профессором когда-то? -  Спросил  он,
успокаиваясь.
     -  Я  уже объяснял  вам: "профессор" - старая кликуха, которую мне дали
когда-то в тюрьме...
     - Шутишь! - Не сильно удивлялся он. -  Никогда не материл  настоящих...
профессоров.
     - Меня трудно  обидеть... Ваш мат, адресованный мне, к-кажется попыткой
укусить с-себя за яйца. Если вам это  д-доставляет удовольствие, - улыбнулся
БД,   -  п-пожалуйста.  Состояние  перманентного  унижения  стало  таким  же
привычным, как для вас новый вседорожник или королевская яхта.
     - Ты же знаешь, я теперь не пью... и придерживаюсь диеты.
     - Деньги, как навоз: если не разбрасывать, толку никакого, - сказал БД.
- Вам ведь х-хочется иногда съесть пельменей,  запить  их водкой  и заняться
любовью с грязной девкой, вместо привычных устриц, дорогого шампанского и...
     - Не знаю... Когда хочется - иду и делаю то,  что хочется.  Стандартная
мораль не для меня
     -  А  вот Лев Толстой, перетрахавший всех девок в окрестных  деревнях и
п-принявшийся  за  жен  местных  п-помещиков, усердно  морализаторствовал  в
поздних статьях и клялся в любви жене, перестав  писать романы. В отличие от
вас,  он до смерти боялся умереть.  Мысль  о собственной смерти казалась ему
настолько кощунственной, что занимала все время и силы.
     -  Не может  быть?!  - Удивился  Босс, словно  никогда  не кончал самый
престижный вуз бывшей лучшей страны, отложив телефон в сторону.
     -  А  Достоевский, хоть был  безбожником и заядлым игроком, выступал  с
проповедями  на  религиозные  темы   и  тоже  любил  поговорить  о   высокой
н-нравственности:  "Царство Божие  внутри нас!". А  Некрасов,  обличавший  в
прекрасных поэмах тяжелую долю  крестьян  в пореформенной Руси, мог запросто
проиграть пару-другую своих крепостных в к-карты...
     - Почему прощают писателю все,  но не  прощают бизнесмену даже малейшей
ошибки, норовя засудить, отобрать нажитое, убить? - Босс стоял у окна, глядя
на танкер, ставший под погрузку.
     - П-потому,  что страной и бизнесом,  -  вещал  БД, - должны  управлять
образованные люди. Чтобы сегодня разумно и гибко управлять Латвией, привычно
кусающей  себя за яйца, надо прочесть Чехова, и не потому, что талантлив и в
Латвии  нет  писателей подобного  класса, а  потому,  что гений и тоньше,  и
точнее  всех  чувствовал  страну  и ее жителей,  и очень верно  предугадывал
надвигавшиеся события, описывая их  не  чудовищно и  абсурдно, как  нынешние
литераторы, а доступными всем  аллегориями без секса,  крови и убийств: стук
топора за  сценой, как в "Вишневом  Саде", малозначащие реплики героев, звук
лопнувшей  струны  или  висящее  на  стене  ружье...  Надо  прочесть  романы
Достоевского, обоих Толстых,  Хармса, Уиллиса, Кафки, Хэмингуэя, Фолкнера...
Этот  п-перечень  кажется  мне  бесконечным.  Латвии,  как  и  России,  надо
взаимодействовать  по всему миру  с хорошо воспитанными  л-людьми... такими,
как я...
     -  Если  все  это  надо прочесть,  то когда  же  заниматься бизнесом? -
Спросил  Босс.-  Нет!  Ты  не  прав...  Бизнес  требует  жесткости  и умения
предвидеть  события,  которые  никак не  зависят от  количества  и  качества
прочитанных книг. Вся  эта ерунда  о прогнозировании на  основе исследований
фундаментальных  свойств  товара, политических и  экономических  событий,  о
которых ты твердишь последнее время, ничего не стоит.
     - Вы  пользуетесь своей библиотекой, как  евнух гаремом, - сказал БД. -
Однако, возможно, вы правы, потому что для того, чтобы продать контрабандный
состав с  дизельным  топливом  достаточно  прочесть  лишь  некоторые  статьи
Уголовного Кодекса.
     -  Заниматься  контрабандой горючего стало так  же тяжело,  как  мойкой
окон, - Босс улыбался, глядя на БД. - Я давно ушел из этого бизнеса.
     -  То,  чего добились вы,  Босс,  заработав  миллионы, лишь исключение,
п-подтверждающее правило. Тот, кто просто ищет миллионы, редко их находит.
     - А кто не ищет - не находит никогда! - парировал Босс
     - Все равно,  наличие  денег  не заменяет культуры, - сказал БД. - Вы и
ваши  друзья  -  придурки-богачи.  Они  уверены,  что  только  н-нувориши  и
малограмотные  чиновники,  продажные   и  бесстыдные,  должны   с-составлять
VIP-круг, в  котором нет места  т-таким, как  я, и в котором вы все бездарно
толчетесь, устав от еды, выпивок, девок и развлечений.
     - Ну, ты садист, - обиделся Босс.
     -  А  к-как  вы  хотели?  К  гвардейцам  с ружьями, что  охраняют забор
компании и Большой дом, я подхожу с другими мерками...
     -  Сегодня талантливыми людьми, такими, как ты,  не добившимися успеха,
вымощена вся Рига.  Сколько  их роется в  мусорных ящиках, болея и  умирая в
подворотнях и на чердаках? - Спросил Босс.
     -  В  отличие от  многих униженных  и придавленных обломками рухнувшего
Мирозданья, я выполз из-под руин. Да. Но совсем  в другой стране, не нужный,
старый,  без  профессии, без знания языка, без связей, и с орденом Трудового
Красного Знамени, который мне втюхали в Кремле за совершенно ненужные теперь
заслуги...
     - Пойми,  когда султан  посылает корабль в  Египет за благовониями, ему
плевать, хорошо или худо живется корабельным крысам?
     - Б-браво, Босс!

        Глава 4. Первый опыт навигации

     Пересаживаясь поздним вечером на  троллейбус, идущий к дому, БД  увидел
группу людей, безжалостно избивавших ногами прохожего. Человек не реагировал
на удары и молча сидел, привалившись спиной к урне.
     Что вы д-делаете, мальчики? - Спросил БД, подходя.
     Те будто ждали и, прекратив избиение, уставились на него.
     - Че те, хмырь? - Спросил один, внимательно разглядывая БД.
     - Вы убьете его, если не остановитесь.
     -  Иды, генацвалэ, иды. - БД повернулся, отыскивая взглядом говорившего
грузина, но тот спрятался за спины.
     Было темно,  несколько  женщин  и  мужчин,  стоявших  на  остановке,  с
любопытством наблюдали за происходящим.
     -   Я  врач.  Позвольте  посмотрю  его,  -  миролюбиво   сказал  БД  и,
протиснувшись,  подошел к сидящему. Парень был пьян, но ничего  серьезного с
ним, похоже, не было.
     -  Если с-сейчас  не вызвать "скорую п-помощь", он умрет  и у вас будут
неприятности с полицией. - БД почувствовал, как парни напряглись.
     - Не надо было про полицию, - с запоздалым сожалением подумал он.
     -  Дай  этому  козлу,  Витюн! -  Сказал  один из них,  и БД  в отчаянии
повернулся  к  нему, демонстративно  подставляя  лицо под  удар.  Он  успел,
однако, заметить высокого пожилого  мужчину в приличном пальто, темных очках
и  темной  шерстяной   шапочке   на  голове,   неприятно  контрастирующей  с
интеллигентным лицом
     - Ладно! Поехали! - Решили вдруг они и пошли к машине.
     БД  вздохнул,  подошел  к избитому,  который  успел сползти на  землю и
теперь лежал на боку, подтянув колени к подбородку. Он  помог ему подняться,
и спросил, не очень рассчитывая на ответ:
     - Доберетесь домой?
     - Доберусь, - внятно ответил парень и растаял в темноте...
     БД отправился на троллейбус.
     Через несколько остановок в пустой салон заскочил один из тех парней:
     - Как твоя кликуха, доктор? Счас выйдем на остановке, поговорить надо.
     - Н-не собираюсь.  Выкладывайте прямо здесь. - БД трясло, будто в  руки
ему дали отбойный молоток.
     Троллейбус остановился.  Двери  шумно отворились, и парень  потянул  за
рукав:
     - Пошли!
     "Если остальные едут следом, мне конец",  - подумал  БД и внезапно, без
замаха  коротко  ударил парня твердым носком башмака  в нижнюю треть голени,
стараясь попасть  в кость. Он знал,  что сила удара  не играет большой роли,
главное  резкость и точность. Надкостница здесь очень болезненна, потому что
защищена лишь  тонким слоем  кожи, и  образующаяся  поднадкостничная  (так?)
гематома вызывает нестерпимую  боль.  Парень  дико  заорал  и  согнулся.  Не
ожидая, пока тот созреет для ответных действий, он ударил ногой в пах.
     - С гематомой мошонки он  будет  спокойнее, -  размышлял БД,  втаскивая
парня на сиденье. Пьяный пассажир услужливо помогал, заглядывая в глаза:
     - Ну ты даешь, мужик! Не забздел... Молоток.
     -  С-спасибо! Приглядите  за  ним.  Я  выхожу  сейчас.  -  БД вышел  из
троллейбуса и быстрыми шагами направился к дому.
     Когда он понял, что в большом  темном "Ford Taurus", который только что
миновал, сидят те самые парни, бежать было поздно.
     -  Где  Витюн, падла? -  Донеслось до  него через приспущенное окно. БД
приостановился,   будто   решил  принять   участие  в   дискуссии  о  судьбе
неизвестного Витюна, но, опомнившись, опять зашагал дальше. Он прошел метров
сто, все больше умирая от страха, когда его нагнал автомобиль.
     -  Садыс машина,  генацвалэ! Падвизем!  -  Голос с грузинским акцентом,
ударявший по всем гласным, был на удивление миролюбив.
     БД продолжал идти по  тротуару, не реагируя.  "Форд"  медленно двигался
следом. Так  вместе  они продвинулись  еще  метров на  сто,  а  потом, резко
заурчав двигателем,  машина перегородила дорогу. Он  обреченно  остановился,
готовясь наделать в штаны и понимая, что сейчас произойдет что-то ужасное.
     Ему показалось,  что  подобное  с  ним  уже  было.  Память  молниеносно
перелистывала страницы, пока не  остановилась  на нужной, и он  увидел  себя
семнадцатилетним  студентом-первокурсником,  покорно  стоящим  на  Лиговском
проспекте перед группой неизвестно откуда появившихся людей.

     Конец пятидесятых. Осень.  Четыре утра. Мелкий  противный ленинградский
дождь. Я возвращался  после ночного  концерта в  Смольнинском педагогическом
институте, где мы играли впятером: барабаны, фортепиано, контрабас,  тромбон
и  саксофон. Студенты-лабухи впервые взяли меня с собой на ночной концерт, и
я лез  из кожи, чтобы закрепиться в бэнде, дуя в  старенький циммермановский
тенор-саксофон,  сделанный  еще до революции и  попавший  неизвестно  какими
путями в институтский профком.
     Все музыканты, за исключением  тромбониста,  выгнанного за пьянство  из
профессионального  оркестра,  учились вместе со  мной  на старших  курсах  в
Первом  медицинском.  Меня  не  слишком интересовали деньги,  но возможность
играть  с  хорошими  музыкантами,  импровизируя  перед  восхищенной публикой
чужого, почти целиком женского института доставляла мне наслаждение. Я готов
был дуть в саксофон  часами. Наступали  мгновения,  когда все мы становились
одним  существом,  свободным, немного анархичным, прекрасным и  бесконечным,
как  сам  джаз...  В такие минуты наши поношенные  профкомовские инструменты
воспроизводили  что-то   большее,  чем  мелодия:  технически  немыслимое  по
сложности, необычное и невероятное по  тембру, что на студенческих концертах
в  "большой  аудитории"  Первого   Меда  извлечь  из  наших  дудок  было  бы
невозможно. Это называлось играть между нот...
     -  Здорово,  фраерок!  - Мирно сказал один из них.  -  Куда канаешь так
поздно?
     - Я с-с-с-студент,  -  с трудом  выговорил я.  -  Иг-г-грал  в бэнде  в
С-смольном ин-нституте. В п-п-ервый р-раз.
     Мне тогда почему-то казалось, что если в первый  раз, то  тогда  не так
страшно или не так больно.
     - Башли есть?
     - Есть! - Выдавил я из себя и полез в карман за деньгами.
     Мне вдруг до смерти захотелось рассказать этим совершенно чужим людям с
Лиговке о себе.  О  том, как прекрасно  я играл сегодня в Смольном, как буду
играть  в  следующую  пятницу,  какой  я   умный,   добрый  и  хороший,  как
замечательно умею шутить и что весь институт от этого фигеет и повторяет мои
хохмы.  Я твердо верил, что, выложив  им все  эти обстоятельства, непременно
спасу себя, потому что знал: если  они заберут у меня  деньги и саксофон, то
непременно убьют, чтобы скрыть следы.
     - А это че у тебя под мышкой, чувак?
     Я принялся судорожно развязывать неподдающиеся тесемки мешка.
     - Не дыбай шнифтами! Дай сюда!  - Парень  вырвал мешок и, покопавшись в
карманах брюк, достал финку. Я понял, что теряю сознание, и хотел заорать на
всю Лиговку, прежде чем в меня воткнут нож, но не смог издать и звука.
     Мужик  между тем  вспорол  мешок  и  вытащил саксофон, который в слабом
свете редких фонарей засветился тусклым свинцовым блеском.
     - Лабух что ли? - удивленно спросил он. - А трекал, что  студент... Или
мудло трясешь?!
     У меня  вдруг что-то произошло  с  голосовыми связками и, совершенно не
заикаясь,  быстро и  четко  я выпалил  этим людям  всю  историю сегодняшнего
вечера.
     - Тогда не лимонь понты, взлабай! - согласился кто-то из них.
     Я вставил трость в загубник и поднес инструмент к губам.
     -  Что  вам  сыграть? -  Спросил  я,  а пальцы  и губы  стали  привычно
нащупывать первые джазовые каденции.
     - Сыграй че хошь.
     "Джо  Сэмпл  им  понравится,  -  подумал  я.  -  Не  Мурку  же  дуть  в
тенор-саксофон на ночной Лиговке."
     Я начал импровизировать  на тему "Free Yourself", мучительно вспоминая,
кто сказал, что блюз - это когда хорошему человеку плохо.
     - Ладно! Хватит! -  Распорядился мужчина, который до сих  пор молчал. -
Где живешь?
     - У П-п-пяти Уг-г-глов, н-н-на З-з-загородном...
     -  Забашляй  ему, Егор! - распорядился  молчаливый.  -  Стопорни тачку.
Пусть канает... Без него головняк.
     Подошла машина. Кто-то сунул мне в руку деньги. Ошалевший  от  счастья,
я, вновь с трудом продираясь сквозь спазмы, сумел выговорить:
     - Х-хочу пригласить  вас всех к  себе  д-домой  на  ужин... на  завтрак
п-прямо с-сейчас. Б-бабушка б-будет р-рада... она ж-ждет...
     -  Не кроши батон, лабух! Вали! - Подвел кто-то итог  встречи и толкнул
меня  в машину,  и  я,  счастливый,  зажав  саксофон  между колен,  принялся
излагать шоферу историю своего спасения.

     - Говори,  куда  Витюна  дел, сука? -  раздраженный голос вернул его  в
сегодняшнюю действительность. Парень-гигант двинулся на БД.
     -  М-мальчики! Какой  Витюн? -  БД медленно возвращался  из  Ленинграда
пятидесятых в рижское предместье девяностых.
     Гигант не стал продолжать дискуссию и без предупреждения направил кулак
в  лицо,  норовя вколотить очки прямо в глазницы. БД с  трудом  увернулся  и
посмотрел на остальных. Те молча наблюдали.
     -  Боюсь,  вы ошиблись! -  затянул он, обращаясь к грузину,  невысокому
худому мужичку средних лет  в огромной фуражке. - Я долго жил в  Тбилиси. Мы
почти земляки с вами.
     Неожиданный  боковой удар парня-гиганта достиг цели.  Все засверкало  и
закружилось.  БД поднес руку к  лицу,  чтобы убедиться,  что  мелкие кусочки
стекол  от очков действительно  застряли в коже, и  заметил,  как  отошел  в
сторону  почти интеллигентный мужчина в темных очках и шерстяной  шапочке, и
тут же получил второй удар. Кулак  попал  в нос,  и вместе с резкой болью он
почувствовал, как мучительно зачесалась набухающая  слизистая носовых ходов.
Рот наполнился соленым и горячим.
     От жалости к себе сердце БД стучало уже где-то в горле, мешая дышать, а
настойчивый великан опять молча шел на него.  Он напрягся, поджидая парня и,
когда тот  приблизился, неожиданно резко повернулся на одной ноге и, набирая
скорость вращения, поднял другую, чтобы нанести удар в лицо. Он не рассчитал
роста парня, и нога попала тому куда-то в плечо.
     "Какого  черта  я  вмешался  в  их  драку  на  остановке?  -  Мелькнула
запоздалая мысль, пока он поднимался с асфальта. - Стилистически очень плохо
поставленный  спектакль абсурда. Интересно, кто  этот  сукин  сын  режиссер,
который должен умереть в  актере,  как  любил говорить Немирович-Данченко? А
если я не тот человек, кто занят в спектакле и  собирается достойно украсить
его собой?"
     Но  тут до него дошло, что спектакль выстроен не режиссером-самоучкой и
что  парни действуют строго  в соответствии со  сценарием и в пьесе  этой он
главное действующее лицо...
     - Батоно Бориа! - Услышал он вдруг спокойный голос  грузина  в фуражке,
похожей на поднос. - Знаиш, за что тэбиа бют, дарагой? Знаиш, знаиш!
     БД  удивленно   молчал,  а   голос  продолжал   вещать  с  раздражающим
спокойствием, будто никто вокруг и не помышлял избивать его:
     -  Па-харошему   нэ   хатэл,   па-плахому   палучылас...  Сколко   тибэ
званилы-званилы,  дэнги  предлагалы,  дэвушэк, хату...  Тэпер бэри  вэшички.
Растов  эхат нада.  Тэбиа ждут. Паработаиш там  нэмнога  с  органами,  патом
атпустиат...
     БД  никогда не  предполагал,  что  ярость  может быть такой  неистовой,
гасящей врожденные рефлексы  самозащиты. Забыв о страхе  и боле, он двинулся
на ненавистный  голос, стремясь поскорее добраться  до  фуражки-подноса,  не
обращаая  внимания  на сыплющиеся удары... Он  успел вцепиться  в  фуражкино
горло,  но чей-то  мощный  кулак  остановил  его и  опрокинул  на землю.  Он
перестал  видеть. Нос  отчаянно чесался. Он  прикоснулся к лицу: руки, сразу
став липкими от крови, не находили привычных очертаний.
     - Атверка пад сыдэным, Касой.  Толка астарожна, друг. Савсэм не убэй! -
Донеслось до него.
     "Пожалуй, Немирович был  неправ:  режиссер,  поставивший  этот  ужасный
спектакль  прямо  на  мокром асфальте, останется  жить,  а мне, как  актеру,
придется умереть в главном герое, - медленно размышлял БД. - Грязные свиньи!
Значит  они не  расстались с  идеей заставить меня потрошить людей. Теперь -
силой. Столько  лет  прошло. Зачем я им такой старый и бездарный, и  как они
нашли меня?" -  Он увидел, что лежит на земле, как тот парень возле  урны на
автобусной остановке, не реагируя на удары и не защищая лицо.
     "В каждого, в вас  тоже, джентльмены, - думал он,  вслушиваясь в глухой
стук чужих башмаков о собственное тело и почти  не чувствуя  боли, - Господь
заложил     задатки     художника,     музыканта,     писателя     и    даже
ученого-естествоиспытателя.  Чехов  писал: чем выше  в  своем  умственном  и
нравственном развитии человек, тем он  свободнее,  тем  глубже и  насыщеннее
событиями его жизнь и тем большее удовольствие она ему доставляет... Как мне
сейчас... - Он сумел улыбнуться.  Услышав хруст, определил  умело: - Похоже,
ломаются кости лицевого скелета,  - и тут же почувствовал, как тупой предмет
с  трудом  продирается  сквозь  брюшную   стенку,  обжигая  внутренности,  и
останавливается в подпеченочном пространстве тяжелым горячим булыжником.
     -  Хватит,  мальчики! - донесся до  него чей-то интеллигентный окрик и,
теряя сознание, услышал  он вечные строчки из "Послания к Коринфянам":  <i>"Ибо
знаем, что, если земной  наш дом будет разрушен, мы  имеем строение от Бога,
дом нерукотворенный, вечный на небесах...".</i>

     БД  все  больше  отдалялся  от  места  на  мокром  асфальте  в  Рижском
предместье, где осталось лежать его  тело. Теперь он  плыл кролем по быстрой
четвертой дорожке бассейна у "Трех Углов" в Ленинграде,  выступая за сборную
курса. Болеть за него пришел почти весь Первый Мед и все они орали сверху:
     - Бэрэлэ! Бэрэлэ! Рыжий! Рыжий!
     Он  старался,  хотя  вскоре  понял,  что  взял  слишком  быстрый  темп:
"Господи! Я забыл на какую дистанцию этот чертов заплыв. Если на сто метров,
я  выдержу,  а если  на  четыреста,  мне  конец".  -  Но  крики  сокурсников
подстегивали,  не позволяя снизить скорость. Он не успевал набирать в легкие
воздух,  и  дефицит  кислорода постоянно  нарастал,  увеличивая  тахикардию,
накапливая молочную кислоту в обезумевших от побоев и нагрузок мышцах.
     Дорожка, по  которой он плыл, стала бесконечной. Позже  он  понял,  что
плывет один: соседние дорожки  были непривычно пусты. Ему захотелось поднять
голову и посмотреть по сторонам, но выкрики с трибун гнали вперед. Теперь он
плыл в  открытом бассейне в Тбилиси. Была зима: он понял это по  клубам пара
над  поверхностью воды.  На  соседних  дорожках  игроки  в  водное  поло,  в
темно-синих  шапочках с  твердыми  дырчатыми  наушниками,  перекидывали друг
друга мячи. Несколько мячей попали ему в лицо, но он не почувствовал боли...
и обиды, и не очень удивился.
     Он миновал игроков и  опять плыл в бесконечном бассейне, подбадриваемый
криками. Усталость исчезла вместе с одышкой, сердцебиением, страхом и болью.
Он втянулся в  привычный ритм, позволявший когда-то  проплывать  по  два-три
километра ежедневно. Он понял, что гонит его вперед странная, неведомая сила
и что там его ждут.
     Он почувствовал, что  плывет в  открытом  море:  теплая  соленая  вода,
попадавшая в рот, пахла йодом  и солнцем. Он плыл без усилий: ему  казалось,
что тело, утратившее вес, просто движется вместе с прибоем.
     "Я  же  Водолей!"  -  вспомнил он,  чувствуя, что все реже всплывает на
поверхность. Глубокая вода неудержимо тянула в себя. Он вздохнул, готовясь к
очередному погружению, и вдруг увидел любимую  бабушку: она сидела  в старом
ленинградском кресле, обитом плотным  вельветом с  кожаными подлокотниками и
улыбалась,  держа  в  руке янтарный  мундштук  с плоской  вонючей  сигаретой
"Прима".
     - Женичка! - Заорал он. - Я сейчас! Только выйду из бассейна!
     - Нет, нет, Боринька! Плыви! Я подожду.
     -  Я  так рад, что с-снова вижу тебя,  -  сказал  БД,  продолжая  плыть
кролем. - Когда позвонили и сказали, что ты умерла, не смог найти в себе сил
приехать на похороны. Мама поехала одна... Прости...
     -  Ты  опять  чего-то  испугался.  Мне  тебя  не  хватало  тогда...  на
похоронах...
     - Женя! -  С укором сказал он. - Не с-сыпь соль. Я  и так  все эти годы
мучаюсь  и казню себя  за это.  Ты  прекрасно знала,  как я тебя  любил, как
ревновал ко всем и мучился от этого. Ты была лучше всех...

     - Гамарджоба,  Боринька!  -  Пол приветливо  махнул  рукой и привстал с
кровати, придерживая рукой дергающиеся магистрали соковыжималки.
     БД  увидел,  что  камера Полова  искусственного  желудочка  работает  с
максимальной  нагрузкой, полностью  замещая работу собственного  сердца. Это
было редкое  и  приятное зрелище, потому что в большинстве случаев экскурсии
мембраны осуществляются очень вяло.
     -  Хай,  Пол!  - Крикнул он в ответ.  - Погляди,  как гуляет мембрана в
твоей соковыжималке.  Продуктивность разгрузки не меньше 80%, а ты,  дурень,
говорил: "Отключи, отключи!"
     - А я и сейчас прошу тебя, Боринька, отключи!
     -  Пол! Помнишь,  сколько  раз ты ошибался? Но  ни разу не  пришел и не
сказал: "Извини".
     - Это тебе, Боринька, казалось, что ты был прав. Ни мне,  ни другим так
не казалось.
     - Почему  никто из вас  никогда не говорил  мне об этом?! - Заорал  БД,
пытаясь остановиться.
     - Ты не слышал...
     -  Не  дури, Пол!  Ты  хотел  пришествия Гамсахурдии  сильнее  всех. Ты
надеялся, что с его  приходом тебе легко и просто будет  занять  мое место в
лаборатории. Ты заразил остальных ожиданием социальных перемен.  А гвардейцы
Гамсахурдии выстрелили в тебя.
     - Но ты-то, ведь ты спас меня, Боринька
     - А ты хотел, чтоб  я дал тебе умереть? Смерть - не расплата... даже за
самые  большие  грехи... Глядя  в прошлое, я все больше  понимаю:  причинять
людям зло так же опасно, как делать слишком много  добра.  - БД улыбнулся. -
Лярошфуко, тот, что на девчонке умер... Он-то знал, что говорить...
     - Я тоже  умер, - сказал Пол, привычно поправил держалку искусственного
желудочка и добавил:
     Я не знаю, Боринька, кто поджег лабораторию... Детьми клянусь!

     -  Зай  гезунд,  Бэрэлэ!  -  Их  вечная  и   верная  домработница  Хава
Смирнитская,  по   прозвищу   Манька,   пятидесятилетняя   старая   дева  из
интеллигентной   еврейской   семьи   в   Полтаве,   похожая  на   профессора
консерватории, укоризненно смотрела на него через приоткрытые двери кухни.
     -  А что  я говорила,  ребенок! Ты опять забыл про котлеты, оставленные
вместе с гречкой в кастрюльке, завернутой в газеты и бабушкин плед.
     - Маня! Я не ем рыбные котлеты. Ты же знаешь.
     -  Эта девка-гойка, которую ты тайно  водишь в  дом уже который раз, не
нравится мне. Похоже, всем дает... Я собралась звонить бабушке на дачу, чтоб
порадовать ее твоей всеядностью.
     -  Ты  спятила, Манефа! Это Инна.  Ее папа -  тот  красивый  генерал  с
лампасами на штанах, что нравится тебе. Твой приятель, хромой майор с усами,
- его подчиненный. А теперь звони бабушке, старая сука!
     Между  ним  и  Манькой была разница в 25 лет. Ему  иногда казалось, что
меньше,  иногда  -  больше.  Она  была  его  первой  женщиной -  с  длинными
еврейскими ногами и коротким юным туловищем, не знавшим родов.
     "Я уже никогда не узнаю, чью команду она выполняла, совращая меня  в 16
лет: бабушкину или мамину, - подумал БД, - когда однажды среди ночи пришла в
мою  комнату и  старательно,  без  страха  быть  застигнутой врасплох, будто
готовила очередной обед, научила первым сексуальным премудростям."
     -  Форель  считал, что  в  любви  позволено все,  - объясняла  она.  -.
Сексуальные  контакты не терпят прямолинейности и  традиционализма.  Поэтому
вспомни, Бэрэлэ, чему я тебя только что  научила, разбуди фантазию, соберись
с силами еще раз  и... делай со мной,  что хочешь.  Опыт  и мастерство здесь
приходят только с годами...
     Занятия  в  сексуальном университете, в  котором  ректором,  деканом  и
преподавателем служила Манька, продолжались несколько  месяцев. После Маньки
ему перестали  нравиться девчонки-школьницы. Его стали интересовать взрослые
замужние  женщины.  Но только Манька иногда позволяла  ему  заняться с собой
любовью, всякий раз приговаривая:
     - Только не мастурбируй в одиночку, ребенок. Станешь плохим любовником.
     Однажды ночью, после очередного урока, она заявила:
     -  Мне  кажется,  ты  проявляешь  завидное  непостоянство  на   пути  к
достижению жизненных целей.
     - Маня! Зачем тебе этот чертов майор? Он хромает и плохо пахнет.
     - Дурачок. В мужчине это не главное.
     - А что главное? Постоянство в достижении жизненных целей?
     -  Майор сегодня может себе  позволить все.  Он  свободен.  Свободен от
обязательств,  ответственности. Даже  слепому  видно, что он не состоялся ни
как офицер, ни как глава  семьи, ни как любовник. Я  понимаю, что именно это
последнее интересует тебя больше всего.
     - Зачем ты тогда пускаешь его в свою постель?
     -  Мне  его  жалко.  Но  еще  больше мне  жаль  себя.  Я  ведь тоже  не
состоялась. Сначала  эта проклятущая война,  потом смерть  брата, которого я
любила совсем не сестринской любовью...
     Она замолчала.
     - Помнишь, Маня, давным-давно ты показывала  мне  куру,  приготовленную
для супа, живот  которой был набит яйцами: от мелких, как лягушачья икра, до
почти готовых, с мягкой скорлупой... Эта чертова курица с кучей яиц внутри в
последнее  время не  дает мне покоя...  Я  постоянно стараюсь  пристроить ее
куда-то...  Встроить  в еще  несуществующую модель  консервации  органов или
выстроить саму модель по примеру этой куры...
     - Ты сможешь, ребенок... Господь наградил тебя всем, -  сказала Манька,
думая  о чем-то своем. - Кроме здоровья, ума  и  привлекательности,  он  дал
множество  талантов,  которые  так  настойчиво  развивала  твоя  бабка.   Ты
прекрасно   играл,   и  все   думали,   что   ты   станешь   непревзойденным
пианистом-исполнителем, но ты, прямо как на грузовике, въехал в этот гнусный
джаз и перестал серьезно заниматься музыкой.
     -  Маня! Джаз на какой-то  момент стал  моей жизнью, хотя  я  прекрасно
знал,  что эта музыка в нашей  лучшей  дремучей стране будет еще десяток лет
под запретом. Я  бы  никогда  не  расстался  с ним, как  пианист, если бы не
услышал, как играет Мишка Брусиловский,  тот  самоучка из ресторана "Нарва".
Мне так было никогда не сыграть, несмотря на технику.
     - Дурень! Ты играл  в сто раз лучше Мишки!  Он был и остался тапером. И
он, и вся округа  знали это. Единственная вещь,  которую  он хорошо играл  -
"Take the "A" train". Что на тебя нашло тогда? Почему ты ни разу не завернул
в "Нарву", чтоб еще раз послушать его? Кто держал тебя за руки, не подпуская
к кабаку, где даже официанты доплачивали за твою игру?
     - Я был там... Несколько раз слушал Мишку... Не знаю...
     - А теннис, ребенок. Почему ты бросил теннис? Опять оказалось, что...
     - Попридержи рот,  старая кошелка.  Не забывайся...  Я давно профессор.
Написал кучу книг. Создал школу...
     - И клиническую хирургию, где тебе  прочили прекрасное будущее, ты тоже
бросил...
     -  Я не бросил. Меня вынудили обстоятельства.  Они, похоже, все хотели,
чтобы я ушел, потому что слишком хорошо... оперировал. Кто согласится  такое
терпеть? Я  ушел в  трансплантологию. Это было как любовь к джазу и теннису,
только более сильная и  мучительная.  Я надеялся,  что после  первых удачных
пересадок сердца  человеку, сделанных Барнардом в захолустной  Южной Африке,
смогу доказать возможность выполнения подобных операций в нашей блядской, но
чудесной стране.
     -  Ты  лучше  меня  знаешь, ребенок,  что  из  этого  вышло. Ты  всегда
опаздывал.  Нет.  Ты  слишком спешил.  И с джазом, и с пересадкой сердца. Ты
хотел быть  первым, как-будто не знал, что  страна, изнурявшая себя,  на все
новое всегда говорила "нет".
     - Неважно, Маня, спешишь ты или опаздываешь, когда тебя не ждут...

     Берега давно не было видно. Он посмотрел на  себя, энергично  плывущего
кролем в теплой голубоватой воде, и ничего не увидел: тела не стало,  кругом
было  море...  Он  перешел  в  новое агрегатное  состояние.  Ему  захотелось
оторваться от поверхности вод, и он тут же понял, что парит в воздухе, и что
он опять молод  и умен, и что  теперь он может все, и что его желания,  даже
самые   невообразимые,  выстроились  в  ряд   и  только  ждут   команды.  Он
почувствовал такое нестерпимое, всепоглощающее любопытство к этому странному
миру,  к  своему  состоянию,  своим   еще  не   изученным   возможностям   и
способностям, к неожиданным нездешним знаниям, которые уже открывались перед
ним, что не стал противиться и перестал грести...
     Лишившись телесной оболочки, бесплотный БД стал воспринимать окружающее
пространство,  как  информацию,  как  самого  себя... Он  теперь  знал,  что
информация - это не знаки на бумаге или слова,  пусть  даже произнесенные...
Это  события,  простирающиеся  из прошлого  в  будущее,  которые никогда  не
закончатся,  потому что не имеют начала. Он  сам  теперь был информацией, ее
носителем и  потребителем.  Он  стал  сообщением,  репликой,  морем,  сушей,
пространством,  вселенной  и чем-то  еще, большим, чем вселенная... Он  стал
Мирозданьем.
     - Значит, можно формировать  будущее! - подумало то, что осталось от БД
и очень удивилось,  и  тут  же вспомнило умницу Лемма: "Мир  нужно изменять,
иначе он неконтролируемо начнет изменять нас"...
     - Господи! - размышляла его проницательная душа. - Неужто надо откинуть
сандали, чтобы появилось  желание посмотреть на вещи с другой стороны, чтобы
воспринять Мировой разум и включиться в него? Разве  нет другого  пути? - Он
перемещался во  времени  и  пространстве,  ощущая, как  жалкое  и  мятущееся
существо по имени БД растворилось в Мирозданье и исчезло...

     -  БД! -  услышал он  и,  обернувшись,  не сразу рассмотрел  в  сумраке
придорожной корчмы  двух молодых  грузин, сидевших  в углу  за низким столом
толстого  дерева.  Забытый запах молодого вина и  горячего хачапури закружил
голову.  Он  ухватился рукой за косяк,  успев подумать, как нестабилен  этот
мир, и, сильно втягивая наздрями ресторанный воздух, двинулся к столу...
     -  Здравствуйте, БД! -  сказал Зураб. - Вот присоединился к Зяме...  Он
тут такие припасы сделал, поджидая вас, что впору открывать институт.
     -  Здравствуйте,  БД! -  Зяма,  толстый, как  всегда, только  с сильным
запахом недавнего пожара в одежде, радостно смотрел на него и улыбался...
     - Давно вы так сидите, мальчики? - не очень удивился БД.
     - Ну,  почти  все время,  - сказал Зураб и,  подумав,  добавил: - Здесь
время течет незаметно, как вода в реке на равнине.
     - Китайцы говорят,  если долго  сидеть  на берегу  реки, можно  увидеть
проплывающий труп врага... Вам никто не попадался? - Улыбнулся БД.
     - Пол здесь никогда не проплывет, - сказал Зураб, не глядя ему в лицо.
     - Хотите  посмотреть склад?  - Просил Зяма, поднимаясь.  - Там  у  меня
приготовлено лабораторное оборудование для вас.
     - Моица, Зяма! - сказал Зураб. - Подожди... Я знаю, что вас интересует,
БД, - и замолчал, давая ему возможность увидеть все собственными глазами...

     Маленькая  комнатушка  в  институтском   вивариуме.  Несколько  человек
лабораторной  публики,  сильно  траченных  временем  и  нищетой,  вошедшей в
привычку.  Они говорили о  чем-то,  негромко и устало. Зазвонил телефон.  Он
звонил частыми тревожными звонками  междугородной, но никто не хотел снимать
трубку. БД тоже не хотел, потому что чувствовал беду, как чувствовала ее вся
публика.
     - Горелик!  -  Сказал БД  ватными губами, зная, что тот не слышит  и не
видит его. - Ответьте, пожалуйста!
     - Лаборатория!  -  привычно  сказал Горелик  в трубку и  замолчал.  Они
смотрели на Горелика и ждали долго, пока он положит трубку на рычаг...
     - Зураб умер  вчера в Москве.  -  Горелик  уставился на  редкую публику
белыми глазами, будто  на  зрачках  вызрели катаракты.  Кто-то подставил ему
стул. Он сел и замолчал.
     БД не выдержал:
     - Давайте, Горелик! Говорите! Мочи нет... Хотите, чтоб я вас стукнул?!
     - Хочу, - сказал он и заплакал, смешно засопев носом.
     Зураб  шел  ночной  Москвой  с   очередной   подружкой.  Их   остановил
милицейский патруль,  привязавшись к зурабовой внешности.  Когда  они начали
бить его прямо на улице, он сорвал  фуражку с головы одного из  этих сукиных
детей...  Они отвезли его в отделении там продолжали с  упоением избивать, а
утром  перевезли в вытрезвитель. Он был очень плох. БД  это видел:  огромная
внутричерепная  гематома  давила  на  мозг,   вдалбливая   ствол  вместе   с
дыхательным центром в позвоночный канал... К вечеру "скорая" перевезла его в
больницу, где он пролежал двое суток в коридоре без операции, а потом умер.
     - Какого черта вас понесло в Москву, Зураб?
     -  Я  должен был кормить семью.  Вам  тоже  досталось, БД,  -  печально
заметил Зураб... Не надо было оставлять лабораторию...
     - Что?! - Взорвался БД. - Вы, грязные сукины дети, вытолкали меня!
     - Тогда вы говорили, что  вас вышвырнули... А мы ждали, что взорветесь,
наконец,  пошлете  всех  и,  как  прежде, станете  командовать...  Но вы  не
захотели... Пойдемте, Зяма покажет свои владения. Здесь есть,.. - он странно
помедлил, - система для  консервации органов, комбинирующая  перфузионный  и
бесперфузионный  методы, как  та,  что  придумали вы,  а физико-химики потом
собрали. А разница такая, как между бумажным змеем и истребителем...
     - Не такая уж и большая разница, - сказал БД. - Простите, мальчики. Это
не научный визит... Мне пора...
     - БД! - Тяжело заныл Зураб. - Пожалуйста, взгляните. Очень  вас  прошу.
Идея, может,  и ваша, но странно реализована,  будто  делали ее не на земле.
Только вы сможете ее раскачать...
     - Погоди,  Зураб! - Встрял Зяма,  ковыряя обгоревшую рубашку. -  У меня
... ничего не было с Этери... ни с  фентанилом, ни без... Она  была... вашей
подружкой... Это она  пристроила нас  сюда.  Заходит... С  Зурабом дружит...
Готовит для вас здесь что-то вроде института...
     - А лабораторная публика, БД, любила вас гораздо больше, чем вы ее... -
стал не к месту сокрушаться Зураб. - А Пол, может, сильнее всех...
     - Поэтому вы так легко и просто расправились со мной, - перебил БД.
     - А вы обижались и надували щеки, если, не дай Бог, кто-то не выказывал
сиюминутной преданности, - гнул свое Зураб.
     - Для погибшего от отека мозга, вы излагаете совсем неплохо.
     - Ваша школа... Вы говорили, что спешите...  До  свидания, БД! - сказал
Зураб печально и положил Зяме руку на плечо...

     -  БД!  Вы слышите меня? - спросил знакомый  голос.  - Откройте  глаза.
Поднимите голову. С вами все в порядке...
     Причудливо  расщепленная  на  фрагменты душа БД с  трудом собиралась  и
возвращалась.  Он вздрогнул  и  так же  мгновенно, как недавно постигал свое
новое бытие, понял,  что безграничные  возможности  Вселенского Разума ничто
без этого надтреснутого голоса с хрипотцой.
     - Отхлебните... это "Бурбон".
     - Этери? Мне плохо... Кажется, я умираю... Нет... я уже умер.
     - Вы не можете умереть, если вы В-вечный Жид.
     - Но не до такой же c-степени...
     - Сделайте еще глоток.
     - Н-не  могу... Т-тошнит... Этери?  Господи, хорошо, что  п-пришла. Все
эти годы  я  медленно умирал без т-тебя. П-пожалуйста,  возьми меня за руку.
Меня опять зовут куда-то...
     - Нет. Вы останетесь здесь. Выпейте виски, БД! Вам будет легче.
     -  If I am spared  several minutes... если  мне суждено  еще  пожить, я
хотел бы провести это время с тобой, Honey!
     Он почувствовал, что приходит в себя, потому что тело, которого не было
все  это время, появилось и стало болеть, и боль не позволяла ему идти туда,
куда так настойчиво кто-то продолжал его звать за собой...
     - Honey! - Он  еще с трудом ворочал языком. -- Н-никакая  самая могучая
реанимация не в состоянии сделать то, что можешь ты прикосновением, взглядом
одним или звуком голоса... П-послушай... Меня мучают вопросы...
     - Не  сейчас, БД. Лучше,  я  сама задам,  - голос  немного помедлил:  -
Почему  бы вам не  согласиться с  их предложением? Подождите,  подождите. Не
вскакивайте пока. -  Женщина положила ладонь на  лоб  БД.  - Сегодняшний мир
устроен  так,  что  ваше  сотрудничество   с  этими...  джентльменами  будет
расценено большинством, как чрезвычайно выгодная легальная сделка, в которой
вы  заработаете  большие  деньги,  удовлетворите  научное  любопытство,  что
сжигает вас,  и... сохраните лицо... Те  двое,  что приходили в лабораторию,
теперь уважаемые люди. Один из них - большой чиновник.
     Она  отвернулась  и,  сказав  что-то бойцам-бандитам,  смиренно стоящим
поодаль, вновь обратилась к БД:
     - Вы видели устройство для консервации органов?
     - Вы  полагаете, я смогу сохранить свое лицо, пусть даже изуродованным,
п-помогая бандитам  извлекать из живых людей органы  а  потом консервировать
их, чтобы  продавать?! М-мне к-кажется, что-то к-кровит  в животе...  Я н-не
стал  разглядывать ваше дерьмовое устройство... Не  интересно. Я видел т-там
грядки с грибами. Не  помню,  с какими, похоже, белыми и такими надежными, и
удобными...  для трансплантации...  Их даже не  надо  консервировать, так их
много...  Там  была  еще кура, которая несла  органы-грибы, почти готовые  к
пересадке.
     -  Поезжайте  в Ростов, БД, - мягко  сказала  женщина. - Там вы сможете
закончить начатые  работы, -  и убрала руку, а  он начал  дергаться опять  в
припадке безмолвной ярости.
     - Хорошо, хорошо! - Остановила его женщина. - Не буду... Вставайте... Я
провожу вас к подьезду.
     Он с трудом  раздвинул пальцами веки:  плохо  одетая  женщина с большой
красно-синей клеенчатой сумкой на  плече, незнакомое немолодое губастое лицо
с  мелкими темными веснушками на  коротком  носу, синее то ли от постоянного
пьянства, то  ли от побоев... Чем дольше  смотрел БД,  тем отчетливее сквозь
синеву  отечной кожи, ссадины,  синяки и  грязь  проступали знакомые  черты,
словно  два негатива в одном отпечатке или зубцы энцефалограммы,  в  которой
медленные ритмы промодулированны быстрыми.
     <i>"Не заботься о  завтрашнем  дне,</i> - нашептывал ему  кто-то в ухо,  - <i>ибо
завтрашний день сам позаботится о себе: довольно для каждого дня беды его!".</i>

     БД окончательно пришел в себя, когда нажимал кнопку дверного звонка.
     - Ты опьять  выыпыл,  Рыыжэнкый!  Запах дорогого выыски!  - запричитала
Даррел. -  Поглядыте,  маальчикы, лубыымого отца.  Я боюс, как  рыба на лед,
дать вам  ообразоваье,  а  он пускает в  выпивку  всэ жалкиэ  дэнги, которые
платит Босс за ныкчеемный пээрэводы.
     "Кто этот наблюдательный сукин сын, - размышлял БД, - что однажды мудро
заметил: "Гнев ослепляет, но не лишает дара речи"".
     -  Поезжай, Рыжэнкый, своя мамочка Москву сыдеть там  на шэе.  Пуст она
твэрдыт дозырованно целымы днями своим друзьям: "Мой сыын прэкрасны кыруург,
добры  ы  ынтэллыгентны, а  эты  прыдуркы-латышы  нэ дают  эму  опэрыыроват!
Латышкый нэ знаэт! Будто он опэрыруэт языком!".
     "Странно! - думал БД, не слушая. - Почему  она не  обращает внимания на
кровь и избитое лицо?"
     Он никогда  не оправдывался, как никогда  не  обвинял ее в  ответ  и не
пытался что-то обьяснить сыновьям.
     - Нельзя  объяснять детям,  что ты хороший и  любишь  их, - говорил  он
себе. - Это не терминологические категории и стилистически они будет звучать
невыразительно, даже если ты умираешь от любви к ним...
     БД  прошел в  ванную  и  уставился в зеркало, сгорая  от  нетерпения, и
отшатнулся: из зеркала на него смотрело усталое веснушчатое лицо, на котором
не было ни крови, ни следов побоев...

        Глава 5. Профессор Филимон

     -  Профессорский!  -  теребил  меня  Филипп  Белозерский,  по  прозвищу
Филимон,  отрывая  зубами  с  шампура  кусок  горячего шашлыка  из  молодого
барашка. -  Чтобы получить  глобальный результат с  искусственной кровью  вы
должны  прекратить все  остальные исследования в лаборатории, сберечь силы и
заняться только этой проблемой. - Он обнял меня за  плечи, тыча в ухо густой
шевелюрой  и не переставая жевать. - I am not going  to show-off  there. Как
только  вступит  в  силу государственная  программа  по фторуглеродам,  ваша
лаборатория  первой  получит  финансирование,  - продолжал  грозить Филимон,
выжидательно поглядывая на БД.
     - Сворачивать эксперименты, чтобы сберечь силы для  занятий  "кумысом",
все равно что останавливать часы, чтобы сберечь время, -  мягко отбивался я.
- Я не могу прекратить работы по  искусственному сердцу  и трансплантологии,
потому  что  они выполняются  в  рамках  уже с-существующих  государственных
п-программ,  за  которые  нам  п-платят  деньги.  Что  касается  консервации
органов, это не просто хобби, как вам кажется. Это...
     - Я знаю про вашу безответную  любовь к консервации, - перебил он меня,
совращая.  - Через год-полтора  мы будем лауреатами  Государственной премии,
обещаю, и тогда вы сможете заняться чем угодно.
     - Не горячитесь, Филюн.
     -  Хотите,  чтобы  я пустил в бой Даррел?  - грозил  он,  сознавая свое
влияние на мою жену и тот прессинг, которому она может меня подвергнуть.
     Филипп был научным руководителем диссертации Даррел, и  она была готова
к любым подвигам ради него.
     - Your proffer  if  too  problematical, - тянул я время,  чтоб  помягче
сформулировать отказ.
     - It won't do us harm if we  drink! - решительно сказал Филимон,  зная,
что под действием алкоголя я мягчаю душой и телом, и начал заряжать рюмки.
     Мы выпили. Я принялся за шашлык, а Филипп вновь пошел в атаку:
     - Осенью я собираюсь в Штаты и добьюсь, чтоб вас включили в группу.
     Это был  беспроигрышный ход.  Только идиот мог  отказаться от подобного
предложения,   имея   в   перспективе   Государственную   премию  и   прочие
фторуглеродные прелести.
     Независимо  от  моей воли  рот  открылся, чтоб произнести:  "Годится!".
Однако вместо этого я натужно выдавил:
     - If it seems too good to be true, it probably is.
     Филимон сделал вид, что оскорблен.
     - Сделам так, - примирительно сказал я, - : я создам рабочую  группу из
двух  человек,  которые  будут  заниматься  фторуглеродами. Подключу  к  ним
биохимиков  и гистологов. Посмотрим, что из  этого получится. Чтобы вам было
совсем комфортно, забудем вашу байку про Америку.

     Мы  сидели  с  Филимоном, двумя  его приятелями - темными  лошадками из
Кутаиси,  похожими  на  чикагских  ганстеров,  которых  он   представил  как
прокуроров,  с  Даррел  и   частью  лабораторной  публики,  за  великолепным
грузинским  столом  в  Кахетии,  под  тутовым деревом во  дворе  дома  моего
аспиранта  Ираклия, по  кличке  Склифасовский. Его  отец командовал  отделом
технического  контроля, определяющим качество  готовой продукции  на местном
винзаводе, и  потому  ни  в  чем  себе  не отказывал.  Образ  жизни  винного
командира  распространялся и  на  сына, и  я  периодически  пользовался этой
волшебной вседозволенностью...
     Через двор протекал, шурша  галькой, ручей  с ледяной голубой водой. По
пыльному двору - я никогда не  мог понять, почему во всех грузинских дворах,
самых богатых или,  наоборот,  самых образованных людей,  такая  невероятная
неухоженность  и грязь - разгуливали  крупные  белые куры и синие с  красным
индюки,  один из которых уже полеживал  в желтом ореховом  соусе в  глубокой
тарелке тонкого фарфора с вензелями. С дерева на  стол падали зрелые тутовые
ягоды, похожие на глаза гигантских стрекоз, а шашлыки жарили и подносили...
     Чтобы получить  легальный  доступ к бесплатной  кахетинской кормушке  с
прекрасным вином и ручьем посередине, Филя прямо на старте запросил к себе в
команду Склифосовского.
     -  Надеюсь,  вы  не  станете возражать, Профессорский,  чтобы Ираклюшка
подключился к этой теме? -  замурлыкал Филюн. - Его кандидатская диссертация
будет готова через год, - подлил он масла в огонь.
     Я  с  удивлением  заметил,  как  в сонных глазах  Склифосовского что-то
блеснуло, и не стал противиться.
     -  Окей!  С-склифосовский  -  ваш...  Позже  решим,  чем   он  займется
конкретно, -  сказал  я  печально. - Не стану возражать против  перфузионной
консервации органов.  Зураб  ему  поможет. Можете  считать,  что  пропуск  в
Кахетию с лейблом "Вход всюду" уже п-приколот к  вашему пиджаку... Пойдемте,
п-познакомлю с родителями Склифасовского.
     Когда стемнело, мы с Лабораторной публикой пересели к ручью, а  выше по
течению расположились  Склифасовский  с  отцом и  Филимоном.  Они ставили на
блюдца с  горящими  свечами рюмки чачи и бутерброды с икрой и пускали вплавь
по течению, а моя команда вылавливала,  наслаждаясь  прохладной  кахетинской
ночью,  сменившей  дневную жару,  и необычным ритуалом  выпивки. Общительный
Филимон  несколько  раз  принимался  брататься со  Склифосовским-старшим  и,
видно, не без пользы: периодически они отходили в сторонку и шептались.

     Высокий,  с густыми волнистыми волосами, всегда в расстегнутом  халате,
Филипп стремительно  шагал  по  длинному лабораторному коридору,  где  любил
прохаживаться Гиви.
     -  Похоже, ваше лицо искажено  радостью очередного  научного  открытия,
Филимон, - сказал я.
     Филипп стремительно приблизился и, обняв за плечи, потянул в кабинет.
     - Нам нужна глобаловка,  Профессорский! - Бросил он привычное, и я стал
опять жалеть, что ляпнул когда-то это, ставшее ненавистным мне слово.
     - До глобаловки  пока далеко... Надо постараться  избежать  технических
проблем... Наши  посадки в экспериментах с "кумысом"  в  значительном  числе
случаев  связаны  с   низким   качеством  фторуглеродной  эмульсии...   Есть
анестезиологические и хирургические ошибки, но их немного, не возражайте, не
много, не более семи процентов, хотя в эксперименте их могло бы быть больше,
- в который раз твердил я Филиппу. - Почему  бы  вам не ставить эти  опыты в
Москве?
     -  Вы  отлично  знаете,  почему,  -  раздражаясь  парировал Филимон.  -
Тамошние волки приберут все к рукам, как только будет получен Результат...
     - ...и выкинут вас из кресла руководителя Программы, включив в с-списки
на получение премии своих людей, - закончил я.

     Предупрежденный о  визите  ученым секретарем  института, я с удивлением
разглядывал странное трио в моем кабинете: маленький грузин средних лет весь
в наколках, даже на веках,  едва  видимый из-под большой  драповой  фуражки,
странно присел на корточках посреди кабинета,  словно  собрался снести яйцо;
два  других  - с  отчетливо  русскими  лицами,  про  которые  Даррел говорит
"мутные", уверенно расположились в глубоких кожаных креслах, высоко выставив
колени. Эти двое были в  черных  костюмах и  белых нейлоновых  рубашках  без
галстуков.
     - Секретный  базар, батоно Бориа, - сказал  почти без акцента грузин на
корточках и долгим взглядом уставился на дверь. - Эти пацаны, - он кивнул на
сидящих в креслах мужчин, - из Ростова... - и помолчав добавил: - на Дону, а
другой - из Москвы.
     - Выкладывайте, джентльмены, что привело вас сюда.
     -  Вы  занимаетесь  консервацией  сердца,  Борис  Дмитрич?  -  легко  и
непринужденно произнесла белая нейлоновая рубаха.
     Я не стал отвечать.
     - У вас хорошие результаты, как у американцев, - тянула  рубашка, ерзая
в кресле.
     - Не кроши батон, Егор! - сказала вторая рубаха. - Дело говори!
     И Егор  профессионально  и быстро  сформулировал  цель визита: создание
подпольной   лаборатории   по    консервации    жизненно   важных   органов,
предназначенной  удлинить сроки их экстракорпорального хранения до пределов,
позволяющих безопасные междугородные и межгосударственные авиаперевозки.
     - Похоже, вас устроил бы срок - я открыто  улыбнулся при слове "срок" -
в трое суток  с гарантированным восстановлением функции  трансплантата после
пересадки. Сегодня это невозможно, джентльмены... Ни за народные  гроши, как
в песне поется, ни на халяву, как говорят у вас.
     - Не спеши отказываться, доктор! - Вмешался Неегор. - Знал бы ты, какие
бабки тут гуляют... Ростов не хуже  Тбилиси... Через полгода решишь проблему
и свободен, а счас позволь лабораторию подыбать.
     - Мой отказ продиктован не  сложностью научной  проблемы, -  я не знал,
как их называть: "джентльмены" не годилось.  -  С-смущает уголовный характер
м-моих б-будущих действий...
     -  Не  по  кайфу шуршишь!  - Перебила  меня ближняя нейлоная  рубаха  и
встала. - Мы были в московских институтах. Ты нам нужен. Бабки подгоним - не
устоишь. Машину-забугрянку купишь, хату, девок любых поиметь сможешь. А счас
поехали обедать. В ресторане на Фуникулере стол накрыт.
     -  Н-недавно   меня  с-склоняло...  к-корешило,   на  вашем  языке,   к
сотрудничеству  КГБ. Организация, не в  пример вашей, могучая и серьезная, и
совсем  не  уголовная.  Вы  уже поняли, что  я отказался,  хотя прессинг был
посильнее...  Вы  можете  себе представить  Вечного  Жида  в  погонах? А  на
партийной работе или с пистолетом подмышкой? Это - не  для  меня, мужики,  -
понуро ответил я, с трудом подавляя отчаянное желание согласиться, махнув на
все рукой.
     "Стал  бы   заниматься  чистой  наукой  за   большие  деньги.   Похоже,
перфузионные и бесперфузионные методы консервации исчерпали себя. Усложнение
процедуры хранения органов не ведет к ее удлинению, - размышлял я, удивляясь
упорству драповой  кепки в попытке снести  яйцо  посреди моего  кабинета.  -
Решение проблемы где-то рядом... Оно  уже почти поселилось  во мне и свербит
изнутри  постоянно,  требуя   действий.  Понадобится  год-полтора  серьезной
работы... Взял бы с собой парочку персон из лабораторной публики..."
     Визитеры молчали и  удивленно глядели на меня, а потом  Неегор негромко
произнес:
     - Ладно, доктор,  собирайся, машина ждет. Стол  накрыт в  ресторане  на
горе, - и положил мне руку на плечо. - В кабаке договорим.
     - Вы зря т-тратите время, - грустно сказал я, снимая руку.
     - Посмотрим! - Незлобливо подвел итог встречи Неегор... Мы не ГБ... Нам
не отказывают из-за соображений морального порядка. Увидимся...

     Вскоре стал  ясно, что использование "кумыса", как искусственной крови,
в экспериментах на животных не дает ответа на вопрос: можно  ли применять ее
у  человека?  Филимон   нервничал,  наши   отношения  стали  портиться.   Он
сосредоточился  на  клинических  исследованиях в Московских  институтах.  На
конференциях по фторуглеродам Филипп  начал  публиковать програмные доклады,
иллюстрированные  результатами  исследований, выполненных в  Лаборатории. На
источники он не ссылался.. Лабораторная  публика заволновалась: некоторые из
аспирантов теряли права на  публикуемые  Филиппом материалы - и требовала от
меня ответных действий.
     На последней  конференции  в Пущино  доброжелатели  подсунули под дверь
моего   гостиничного   номера   предварительный   список   претендентов   на
Государственную  премию по  фторуглеродам.  Меня в  списке  не  было.  Утром
следующего дня я уехал в Москву и почти перестал встречаться с Филиппом...

     О "кумысе" и Филиппе в те времена писали много. Журнал "Огонек" почти в
каждом номере выделял  несколько страниц  для  очерков  о  "голубой  крови".
Однако вряд ли  кто-то,  кроме Филимона и  меня, знал все  в  этой  истории.
Поэтому публикации  носили характер science fictions с элементами тогдашнего
отечественного детектива.
     После  неудачных попыток  использования искусственной  крови у  раненых
солдат в Афганистане, этим вопросом стали больше интересоваться в  ГБ, чем в
научных  кругах. Прессинг  ЧК  был  сильным: меня несколько  раз вызывали  в
Москву для бесед со вполне интеллигентными людьми, способными понять если не
суть проблемы, то, по меньшей мере,  ее прикладное значение.  Несколько  раз
эти  люди приезжали в лабораторию и  задавали вопросы,  нередко ставившие  в
тупик.
     Меня попросили  написать  об отношениях с  Филиппом. Молодой  человек в
военной форме, с погонами  полковника, дал несколько листов  пронумерованной
бумаги,  ручку  и  терпеливо  стал  ждать.  В  голову  не  приходило  ничего
серьезного.  Парень-чекист,  я  тогда  еще  очень  удивился  его  молодости,
странным образом действовал на нервы.
     -  Мы  с ним  как-то  сидели  поздно  вечером  после  долгой грузинской
вечеринки  в  доме  одного  моего  аспиранта  и   говорили  о   перспективах
отечественной науки,  - начал я. - Наша прекрасная  страна, сказал  я  тогда
Филиппу,  не  дает  работать тем,  кто может создавать что-то  действительно
серьезное  и нужное людям.  Мне  кажется,  у нас  просто разучились отличать
хороших людей от плохих, поэтому государство постепенно умирает.
     Полковник  вытаращил  глаза, но ЧК  была  уже  не  страшной.  Я пытался
растолковать ему не  столько про Филиппа, сколько  про то, что происходит со
страной, в которой мы все живем, потому что полагал: от этих людей в будущем
миропорядке будет зависеть многое.
     -  В тот  раз  Филипп  с-слушал  меня  вполуха,  -  начал увлекаться  я
воспоминаниями, - и вдруг совершенно  не к месту заявил:  "Я начал совершать
ошибки, БД! Ошибку за  ошибкой. Вы  говорили, вам в таких  случаях  помогает
Этери.  Пусть  она  поможет мне...".  Ваши  ошибки,  Филюн,  сказал  я  ему,
результат ваших собственных  неуемных  желаний,  и  чем больше  вам  удается
заполучить, тем  больше  хочется.  Этери  не  поможет.  Она не реагирует  на
просьбы подобного рода. Это все равно, что просить что-то нужное и  важное у
дятла или утренней лужи, замерзающей под окном...
     - Кто такая Этери? - Оживившись, спросил полковник.
     - You  see  she's my girl-friend from an another  planet, - ответил  я,
чтобы не развивать эту тему.
     Полковник сурово посмотрел на меня:
     -  Постарайтесь  сосредоточиться и  напишите о  ваших  производственных
отношениях с Белозерцевым,  -  он встал, сделав несколько шагов по  комнате,
видимо, собираясь выйти.
     У  нас  с  ним  не  было производственных  отношений. Мы были друзьями,
занимались хирургической н-наукой, - продолжал выдрыгиваться я.
     Офицер резко повернулся, лицо его начало наливаться кровью.
     "Будь это год-два тому назад, мне не сдобровать, - подумал я. - Год-два
назад  я стоял бы перед ним на цыпочках и выкладывал все, что знаю. Дудки! -
напомнил я себе. - Четыре года назад  эта служба потратила на меня несколько
месяцев, чтобы получить  согласие  на сотрудничество,  после  моего  резкого
выступления на одной из конференций, но не смогла."
     - Я искренне страдаю, т-товарищи! -  сказал  я тогда, - потому что  мне
стоит больших  усилий,  отказывая вам,  постоянно твердить одно  и  то же на
различные версии ваших предложений, но мне бы было в сто раз хуже, если бы я
согласился и стал стучать на коллег.
     - Не на  коллег! -  Говорили мне каждый  раз в  разных кабинетах разные
люди. - Вам уже объясняли, чего от вас хотят!
     - Мои  личностные качества и уровень  патриотизма не сделали  бы  чести
самому  последнему сукиному сыну, -  отбивался я. - Меня  интересует  только
кардиохирургия,  весьма  умеренная в-выпивка  и женщины,  которых  у меня, к
счастью, немного и которых я сильно люблю.
     - Ваши моральные качества нас не интересуют, - заявил мне один из  них.
- Нас интересуют профессиональные...
     - Я  рассеян, как девяностолетний дед, - расхохотался я. - Тыщу  раз  я
намыливал щеки  перед бритьем зубной пастой, сотни раз приезжал не туда, где
меня ждали.  Каждый раз  я  оставляю в г-гостинице  что-то  из самых любимых
своих вещей...
     - Нас интересует  совершенно другая наблюдательность и другая память, о
которых  вы  прекрасно  знаете, но  почему-то не хотите  говорить...  У  вас
никогда  не  было  телефонной книжки, потому  что  все номера вы  держите  в
голове.  Вы запоминаете  дословно  не только отдельные  страницы  текста, но
целые статьи. У вас невероятная способность замечать мелочи и не отбрасывать
случайные следствия  эксперимента. Вы их просто обожаете и коллекционируете,
а потом выстраиваете из них очень интересные заключения.
     - Товарищ капитан! - я понизил в  должности назойливого  чекиста, чтобы
хоть как-то  досадить  ему,  и тот, поняв  это, не обиделся и ждал,  что еще
выкину я.  - Похоже, меня закладывает кто-то из  своих... Не считайте, что я
проявляю чрезмерный оптимизм в отношении собственной карьеры: ваши к-коллеги
несколько раз сообщали, какие неприятности меня ждут в случае отказа. Уверяю
вас, они кажутся мне  более предпочтительными, чем блага, которые сулит ваше
учреждение...
     -  Не  будем  ставить точку,  - сказал  он. - Мы еще пригласим вас  для
беседы. У нас обычно не бывает отказов.
     - Я всегда гордился своей н-непохожестью на других...
     -  Вам не  надо постоянно задираться, - дружелюбно сказал тот чекист. -
Подпишите, пожалуйста, этот документ о неразглашении...
     Я взял ручку,  повертел ее  в  руках, пересчитал листы бумаги на столе,
поглядел в окно и внезапно начал писать, даже не задумываясь над текстом:
     "Мой хороший приятель, Филлип Белозерский, руководитель Государственной
программы  "Искусственная  кровь",  вместе с  которым  мы  проводили  первые
пилотные эксперименты по этой  проблеме  сначала в лаборатории в  Тбилиси, а
потом в Институте биофизики в Пущино под Москвой,  вдруг странно  покончил с
собой, повесившись на  веранде только что купленного  дома в деревне.  Когда
мне позвонили из Москвы и сообщили об этом,  я подумал: "сейчас от жалости к
Филимону или просто от ужаса перед случившимся я умру сам..."

     Через месяц или два меня  опять  позвали для беседы настойчивые люди из
ЧК.
     -  Не кажется  ли вам, - спросил  меня человек  средних лет,  худой,  с
большим  еврейским  носом  и короткими  волосами  на  голове,  напоминавшими
бассейновую шапочку, - я тогда еще подумал, как им удается заполучить к себе
таких...
     -  Не  кажется  ли  вам,  -   повторил  мой   собеседник,  -  что  идея
использования фторуглеродов, как сырья для производства искусственной крови,
изначально была тупиковой  и что именно  из-за этой своей бесперспективности
она была подсунута покойному Белозерскому во время одной из его командировок
в США? Или,  может быть,  он знал об  этом,  но играл  с американцами в одни
ворота? - продолжал сидящий напротив меня мужик.
     "Х-хорошо излагает, с-собака!  -  подумал  я  и  впервые  посмотрел  по
сторонам. Мы сидели в довольно приличном кабинете на  втором этаже круглого,
похожего на большую пивную кружку, здания Тбилисской филармонии."
     -- У этой идеи была хорошая перспектива,  - осторожно начал я, понимая,
что  все  записывается.   -  Не  собираюсь   читать  вам  здесь  лекцию   по
фторуглеродам:   люди   из   вашего   учреждения   достаточно  подготовлены.
Прекращение  публикаций  по этой теме  в Америке, -  продолжал  я,  -  может
с-свидетельствовать  не только о  том, что  тамошние  исследователи утратили
интерес к проблеме. Они могли ее просто засекретить...
     Человек,  сидящий  напротив, задвигался в кресле  и  что-то  черкнул на
листе бумаги перед собой.
     -  По этой  проблеме сегодня много  публикуют японцы, которые  добились
-серьезных успехов, - добавил я без всякого энтузиазма.
     -  Что вам известно  про работы американцев  по созданию искусственного
гемоглобина? - спросил чекист-интеллигент, выжидательно глядя на меня.
     - Слишком дорогое удовольствие для нашей страны. К тому же  перспективы
этих работ сегодня весьма туманны...
     - Хорошо! - Констатировал он. - Вернемся к искусственной крови.
     -  Не могу п-представить, - начал  я  после  недолгих колебаний, - чтоб
американцы могли втюхать Филиппу заведомо тупиковую проблему. Во-первых, the
game is not worth the candle: подбирать литературу, возить по лабораториям и
демонстрировать  эксперименты,  когда тебя  об  этом  никто  не  просит,  не
принято.   Во-вторых,   если  ему  действительно  впарили   бесперспективное
направление,   через  неделю   собственных   исследований   это   становится
очевидным...  Филипп, несмотря  на  все бзики  был джентльменом:  честным  и
благородным... и хорошо образованным.
     Мужик напротив внимательно слушал, не делая заметок.
     - Неудачи с "к-кумысом" в Афганистане, - продолжал я.
     Чекист недоуменно уставился на меня.
     - П-простите, кумысом  в  лаборатории называют фторуглеродную эмульсию.
Так вот, неудачи с искусственной кровью в Афганистане - это неудачи, которые
не могли не произойти, потому что большинству, занятому этой  проблемой, как
и самому  Филиппу, нужен  был результат. Не просто результат,  но результат,
который  в соответствии с  правилами игры, позволил  бы этой проблеме громко
заявить  о  себе, обеспечив  исследователям  Государственные премии, высокие
должности, звания,  финансирование  начатых работ  и  прочие  блага, которые
сыпятся в таких случаях на головы...
     Мы помолчали.
     -  Стремясь   во  чтобы-то   ни   стало  поскорей  получить  результат,
большинство  не  стало терпеливо  ждать, покуда  эксперимент  подтвердит или
опровергнет целесообразность выбранных  н-направлений  и качество  "кумыса".
Все рвались в клинику...
     -  Как вы  думаете, что будет  с этой  проблемой? -спросил  он  уже без
всякого интереса.
     -  Ничего не  будет.  Не стало  лидера. Сам  ли  он это сделал или  его
вынуд-дили...
     Мой  собеседник  отвернулся  и  стал  долго  писать.  Я  ждал, пока  он
закончит. Пауза затягивалась, но мужик не обращал на меня внимания.
     - Спасибо! - услышал я, наконец, и сразу встал, собираясь прощаться.
     - А  вы  не хотите  взяться за эту проблему? -  вдруг  спросил он очень
буднично.
     - I can not to follow suit.
     -  Подумайте,  пожалуйста,  - сказал  чекист.  - С вами свяжутся... - И
протянул мне руку, и отвернулся...


        Глава 6. Даррел

     Моя мама, впервые увидев ее, сказала:
     -  Очень породиста и  хороша собой. Даже слишком... Мне только кажется,
что  не твоего круга, мальчик... Кто ее родители? Я так  и думала. К тому же
латышки после сорока становятся несносными.
     - Что ты хочешь этим сказать? - Сразу расстроился я, прекрасно понимая,
о чем она. Но чужие оценки ничего не значили в моих отношениях с Даррел.
     Я  научил ее  любить джаз и неплохо разбираться в  нем.  У меня  щемило
сердце,  когда  я наблюдал,  как постаревшая и  погрузневшая Даррел, услышав
вдруг джазовый мотив, оставляла все дела и с былой  страстью отдавалась, как
всегда  целиком, любимой музыке, безошибочно угадывая название пьесы, автора
и исполнителей. Еще  я  успел познакомить  ее с  живописью импрессионистов в
ленинградском  Эрмитаже и  прекрасными  копиями в альбомах  своей  коллекции
"Художественные музеи мира"...
     Я познакомился с ней на Эльбрусе, где проходила конференция по гипоксии
миокарда. Мы потащились на эту конференцию вместе с приятелем, руководителем
лаборатории  моделирования  физиологических  процессов. Вахтангу,  так звали
приятеля, за которым я пожизненно закрепил кличку Вахерик, позарез надо было
выступить в родной физиолого-математической среде. Он так  настойчиво  тянул
меня туда, что я согласился.
     Мы ехали в  машине Вахерика по военно-грузинской дороге, останавливаясь
в  придорожных  ресторанчиках.  Я отправился  в дорогу  с  большой  бутылкой
сомнительного  виски   "Green  Park"   между  колен,   которую  в   приступе
благодарности мне втюхал Вахер.
     - Где ты взял эту бутылку, парень?  -  любопытствовал  я,  понимая, что
Вахерику взяток  никто не дает, а в Тбилиси купить бутылку виски было так же
трудно, как новый "Жигуль". - Ты ведь знаешь, Вахерик, что водку могу п-пить
любую,  даже самую паршивую, но виски предпочитаю  хороший.  Зачем тебе  это
пижонство: швырять бутылки дешевого  виски в друзей?  Я бы  и так  поехал, -
занудливо твердил я, прикладываясь к бутылке.
     Я  не  помнил,  как  мы  пересекли  Главный  Кавказский  хребет и начал
осознавать себя, когда машина шла по Приэльбрусью. Перед въездом в Домбай мы
успели отведать местных шашлыков, которые я запил самогонной горной водкой.

     Придя  в себя  рано  утром  и  оглядевшись  по сторонам,  я понял,  что
нахожусь  в  гостиничном  номере.  Меня тошнило и  тянуло  под  душ.  Рядом,
укрывшись с головой, привычно мучился бессонницей Вахерик, жуткий трезвенник
и бабник. Я покрутил  краны  в ванной - не было даже холодной воды.  Постоял
минуту, раздумывая,  что одеть, выбрал  старые джинсы "Lee's" и тельняшку  и
спустился вниз.
     Я бесцельно стоял возле небольшого автобуса у входа в гостиницу, вдыхая
густой  горный  воздух, с  удивлением замечая,  как  улетучиваются  признаки
утреннего похмелья.
     - Вы шоофэр, пожаалуста? -  девка-иностранка с  интересом  смотрела  на
меня.
     - Д-да, - ответил я и провел рукой по небритому лицу.
     Перед этой  красивой молодой девкой,  которая  сейчас исчезнет из  моей
жизни,  мне  отчаянно захотелось предстать подающим большие надежды  молодым
профессором, хорошо одетым,  в английском  галстуке, с ракетками  в  дорогом
чехле и парой горных лыж "Atomic" на плече.
     -  Здэс сэйчас  идут  моы кооллэгы.  Вы  дооставлаэт  конфэрэнс?  - она
говорила с  удивительно  приятным  акцентом,  твердо выговаривая  согласные,
растягивая гласные и ставя ударение на первых слогах.
     - Доставляю! - дерзко  сказал я и полез в кабину. К счастью, ключ был в
замке зажигания. - Куда я вас доставляю, барышня?
     - Что значыт баарышна?
     Я  не  стал  отвечать.  Показалась  пожилая  пара,  и  они   все  разом
заговорили.
     - Шведы, - подумал я и повернул ключ.
     -  Хоутэл  Домбай! Конфэрэнс фыызыологс,  -  уверенно  заявила девушка,
коснувшись моего плеча.
     Я включил скорость, понимая, что делаю глупость и что отступать поздно,
отпустил сцепление и, когда автобус тронулся, увидел  небольшую толпу людей,
собравшуюся поодаль от  входа  в гостиницу, Вахерика с белыми  от  удивления
глазами и молодого парня, видимо шофера, бегущего вслед за нами.
     - Мы из Рыыги. Цэнтрална лаабраторыа центр сээрдэчной кирургыи Лаатвыы,
- вольно пропела  девка у меня  над  ухом.  Она заподозрила  что-то неладное
после того, как  я несколько раз останавливал автобус, чтобы спросить дорогу
у прохожих, но не подавала виду, болтая с супружеской четой.
     Когда через полчаса я вернулся  к  гостинице, у входа  никого  не было,
кроме разъяренного Вахерика и сумрачного шофера.
     -  Простите,  молодой  человек!  - миролюбиво  сказал  я,  обращаясь  к
водителю. - Неудачная шутка. Вот вам денежки на ужин с вином в  ресторане...
А ты,  п-прекрасный грузинский математик, не  делай волны. Подумаешь, машину
угнал! Надеюсь, ты объяснил п-публике, что это недоразумение. Думай о  своем
докладе,  чтобы  коллеги писали  кипятком  в  штаны,  когда ты  станешь  его
излагать.

     Конференция  кружила   вокруг   прекрасной   латышки.  Два   московских
физиолога, вальяжных  и  слишком  хорошо одетых  для Приэльбрусья, довольных
собой и своей физиологией:  директор института и  завлаб,  -  взяли девку  в
плотное  кольцо  кадрежки,  не  оставив  остальной публике надежд. Я не стал
протискиваться,  чтобы отметиться,  и  прошел  в  конец зала, таща за  собой
Вахера.
     - К сожалению, -  доносился до  меня голос председателя, - мы уже много
лет  говорим о гипоксии миокарда при замерзании, но  до  сих  пор у нас  нет
конкретных цифр... Мы оперируем косвенными данными... Может быть, в этот раз
кто-то сообщит результаты прямых измерений кислорода в мышце сердца?
     БД! - услышал я взволновый шепот Вахерика. -  Какого черта?!  Лезьте на
трибуну и задайте им жару! Где ваши слайды?
     От волнения Вахерик перестал называть меня Рыжим и перешел "на вы".
     - Слайды остались в г-гостинице, -  отбивался я. - Если бы т-ты к-купил
настоящий  виски,  я не  умирал бы утром от  ацидоза и не забыл  взять их  с
собой.
     А публика не спешила отвечать на вопрос председателя, худого  парня лет
пятидесяти, который забыв о своем вопросе, что-то напряженно искал в бумагах
на столе. Пауза затягивалась...
     - Не знаю, как в физиологии, коллега,  - обратился  я к председателю, -
но  отсюда,  из  последнего  ряда,  формулировка "гипоксия  при  замерзании"
кажется  сомнительной.  Замерзание,  как  клиническая  ситуация, встречается
крайне редко и уровень кислорода в тканях не является определяющим, как цвет
волос при диабете... Это ясно даже бедуинам, кочующим по Сахаре.
     -  Какая  же  модель  кажется   вам  предпочтительной?  -  ему  удалось
остановить меня, и теперь он шел в атаку.
     -   Есть  общепризнанные  модели  гипотермии...   Например,  охлаждение
миокарда  при  операциях  на  сердце.  При  этом,  заметьте,  разница  между
замерзанием и гипотермией такая же, как между пожаром и пожарной командой.
     Зал рассмеялся.
     - У  вас  есть  данные  по  содержанию  кислорода в  тканях? -  наседал
председатель, пересматривая Программу в надежде отыскать мой доклад.
     - Мой коллега-математик  сделает  доклад на  эту тему в последний  день
конференции.

     Вечером в гостиничном ресторане устроители организовали вечеринку. Дали
воду, холодную. Я  простоял под  душем  почти  час,  смывая остатки дешевого
виски. Потом долго размышлял, что надеть и выбрал светлый  английский костюм
и темный галстук. Когда я спустился в зал, публика  давно гуляла. Я  поискал
глазами латышку и увидел ее  неподалеку, сидящей между двух москвичей. За ее
спиной гужевался табун молодых физиологов.
     Еды в этом горном крае было  мало. Зато много местной  водки, пахнувшей
авиационным  керосином,  и  я  принялся  догонять  остальных  на  реактивном
самолете. Когда я почувствовал, что догнал,  в динамиках зазвучали буги, мой
любимый  танец,  которому  давным-давно  меня  научил  бабушкин  приятель  -
хореограф  из  "Мариинки". Я  протянул  руку  и  остановил  проходившую мимо
конференочную  даму.  Худая  врач-анестезиолог   из  Новосибирска  оказалась
хорошей партнершей.  Она  не  умела  танцевать  буги,  но  знала, что  такое
рок-н-ролл  и  твист,  и  этого  было  достаточно.  Я  танцевал  один, легко
перемещая  ее и  был  свободен, независим  в  суждениях,  поступках,  манере
танцевать и одеваться...  Когда музыка  прекратилась, я  улыбнулся  и  нежно
погладил мокрую спину анестезиолога. Публика зааплодировала...
     - Вы поозволытэ  здэсь радом, мыынутку, пожалуста? - Длинные  гласные в
устах  латышки звучали волшебной мелодией, которой ударения на первых слогах
придавали джазовый ритм, как синкопы.
     - К-к-к-конечно! - сказал я, отодвигая стул. - Меня зовут Б-борис. Я, к
сожалению, не шофер...
     - Менья было хоорошо утром. Гдэ  рааботаэт?  - Она сыпала вопросами, не
ожидая  ответов  и  не забывая положить в рот то  кусок  шашлыка, то местный
овечий  сыр с  запахом  шерсти и  свежего навоза, и  запить это  все местной
водкой  из  большого граненого стакана,  который  благоразумно  захватила  с
собой.
     "Господи! - подумал я. - Спасибо, что ты прислал ее мне..."
     - Вы  хороши,  чужеземка,  какой-то странной,  нездешней  к-красотой...
Г-глядя на вас я з-забываю, что надо д-дышать...

     -  Добрый  вечер! -  нестройным  хором  приветствовали меня  поклонники
чужестранки, внезапно возникая за спиной.
     - Опять хирурги из Грузии  заманивают в свои сети самых  красивых наших
женщин! - прокричал один из физиологов. - Где справедливость?
     - С-справедливость - это точка зрения... Не больше, - заметил я.
     - Я саама прышедшы суда, маалчыкы! - энергично вмешалась чужестранка.
     - Это нас и пугает! Грузинам везет! Даже на Эльбрусе.
     Я насупился и сделал глоток.
     -  Не  обижайтесь,  Борис! -  миролюбиво заметил физиолог-завлаб. -  Мы
забираем вашу собеседницу.
     -  Этот  грузин  делает  вид,  что не  слышит.  А  может,  и  не  хочет
разговаривать с нами! - наседал кто-то.
     - Мне гораздо  приятней  то, что я пью, чем то, что  я слышу,  коллеги,
хотя пью какую-то местную гадость, - сказал я.
     -  Он и  не грузин совсем, - сказал  завлаб. - Пойдемте к  нам за стол,
Герда! - И он взял латышку за руку.
     - Господи! - Удивленно проговорил я. - Какое волшебное имя!
     Когда я понял, что  выпил слишком  много, было  поздно, и  я  решил  не
останавливаться.
     -  Как ее зовут? Я опять  забыл.  Что-то очень красивое... в с-санях...
Так звали девушку в одной из групп пилигримов, прибывших в Америку.
     Я сидел, размышляя, когда на меня налетел Вахерик:
     - Это  самое, что  ты  бормочешь, Рыжий! Какие  пилигримы!  Пожалуйста,
погуляй часок свои умные мозги. Я приведу в номер твою партнерку по танцу.
     - Хорошо. Час... И не в моей постели, п-пилигрим!

     Я  долго бродил  по  удивительно  тихому  спящему  городку, разбивая  о
встречные  булыжники носки парадных туфель, и возвратился в гостиницу, когда
стали  видны за  домами контуры гор. Я уселся  на ступеньках  перед входом и
привычно принялся  перебирать  варианты  нового  проекта, с  которым носился
последнее время...
     Идея состояла в  замене  жидкостных  сред, таких как кровь и  растворы,
традиционно  используемые для перфузии  консервируемых донорских органов, на
газовые носители: воздух, кислород, инертные  газы или  их  комбинации. Идея
была  не нова: ее  предложили в разгар трансплантационного бума  американцы.
Позже ее подхватили московские  трансплантологи-почечники... Я  усложнил ее,
комбинируя  газовую  перфузию  с бесперфузионной  консервацией,  многократно
повторяя  процедуру... Краткосрочные газовые  перфузии "выдували" из  тканей
скопившиеся метаболиты... Возможности мониторинга  тканевых  газов, которыми
располагала  Лаборатория, служили  инструментом,  оценивающим  эффективность
комбинаций    газов,   температурных   режимов,   перфузионного    давления,
продолжительности хранения и т.д.
     -  Халло! -  услышал я знакомый  голос.  - Халло! Боорыс  Дмытрэвыч!  -
Донеслось до меня  откуда-то сверху. Я  поднял голову  и  увидел  Эльбрус  и
прекрасную  чужестранку,  стоящую  на балконе третьего этажа. Слабый ветерок
шевелил подол  короткой ночной  рубахи,  открывая стройные, как у мальчишки,
ноги и треугольник волос на лобке.
     - Поочэму вам нэ  спиит  здэсь,  проофэссор? - Ударяя по первым  слогам
спросила она и не стала поправлять рубаху, и не отступила в глубь балкона.
     Как объяснить в двух  словах этой  красивой девке, что отважно стоит на
балконе эльбрусской гостиницы в четыре утра, как внезапно, трепетно  и нежно
я влюбился в нее.  Я  понуро молчал перед балконом, задрав голову,  понимая,
что сейчас она уйдет...
     -  П-подождите  м-минуту!  -  взмолился  я, будто  собрался  остановить
восход.  - Я расстерял  с-свой  с-словарный  запас...  С-скажите,  у вас нет
з-знакомых с-среди п-пилигримов? А в Лапландии? Ах, нет... И Андерсен вам не
знаком.
     Девушка выпрямилась на уходящих в небо ногах, улыбнулась и повернулась.
Последнее,  что я  увидел  и запомнил на  всю жизнь, были ягодицы прекрасной
латышки  и  две снежные шапки на  вершине  сумрачного Эльбруса, засверкавшие
вдруг нежным бело-розовым светом в лучах встававшего солнца.

     На следующий  день  нас повезли  в  "Приют". Два  десятка конференочных
мужчин и женщин прошествовали у станции канатной дороги мимо длинной очереди
туристов, смирившихся с вторжением в их мучительный отдых в горах.
     Ноги без лыж казались непривычно  легкими, и я пошевелил стопами, чтобы
убедиться, что они  на месте. Подъемник, натужно скрипя, поднимал на Эльбрус
специалистов  по  гипоксии, предоставив уникальную  возможность испытать  на
себе дефицит кислорода.
     "Надо уменьшить содержание  кислорода  и  добавить  в  газовый перфузат
углексилый  газ, - думал я, разглядывая горный  склон с редкими деревцами, -
это предотвратит  коронарный спазм и сохранит клеточные энергоносители,  - и
радостно  поглядел по сторонам, в  надежде  рассказать  кому-нибудь о  своей
прекрасной идее, но скрип колес и канатов делали эту затею бессмысленной.  -
А  имплантированные  в миокард датчики  в режиме  feed-back  станут задавать
выбранные режимы перфузии," -  победоносно закончил я. Поглощенный анализом,
я  не  сразу заметил,  что подъемник  остановился,  а  Вахерик давно  кричит
что-то, размахивая руками...
     -  Погляди назад, Рыжий!  -  услышал  я и  оглянулся.  В кресле за моей
спиной сидела чужестранка .
     - Вы! Доброе утро! Неужто Господь дал мне еще одну возможность побыть с
вами? Как латыши переносят высоту?
     - Бог вам даст еще побыть... Моожет, нэ так романтыычно, как сэйчас....
     - Вы хотите сказать, что...
     - Да. Вы гооворыл вчээра: "Нааслаждайтэс". Давайтэ наслаждать Элбрус.
     Я встал и, развернувшись, уселся к латышке лицом.
     - Просто  поосыдым! - Сказала  она  и,  стянув с себя майку, подставила
солнцу голую грудь и лицо и совсем забыла про меня.
     Потрясенный, я плохо помнил, что происходило потом... Когда мы садились
в автобус, чтобы ехать в гостиницу, она шепнула мне в ухо:
     - Мэнья аалпынысты прыглашают ест шашлык вэчером. Можэм вмэсте...
     У меня под ногами зашевелился пол, хотя автобус стоял.
     Чужестранка  торопилась в  грузинский  Минздрав  за направлением, чтобы
ехать дальше в Батуми принимать вступительные экзамены в местном медучилище.
     "Как бездонно богато наше бедное государство, - думал  я, -  если может
отправить  врачей-латышей  через  всю  страну  контролировать  ход  приемных
экзаменов в батумском училище для сестер."
     Мы  въехали  в Тбилиси заполночь. Вахерик  остановил машину возле дома,
где я жил с родителями, и выжидательно посмотрел на меня.
     -  Приехали, коллега! -  Нервно заметил я, обращаясь к латышке. - Здесь
вам  предстоит  переночевать... Не  трусьте!  Постелю  в своем к-кабинете...
Однако квартира пуста:  родители отдыхают в военном санатории в Сочи, сестра
мотается по загранице с правительственной делегацией, а  домработница Манька
уехала погостить к родственникам в Полтаву, если вы знаете,  где это. Там ее
покойный братан заведовал госпиталем инвалидов отечественной войны.
     Я  старался  сгладить возникшую  неловкость. Глубоко  вздохнув, Вахерик
пожелал спокойной ночи и укатил.

     Уже под утро я услышал над головой взволнованный голос:
     - Моожно вам сьюда, вмэстэ, поожалуста. Боюс.. Там улыцэ дэрутся...
     Все  в  той  же  эльбрусской  ночной  рубахе  она  стояла  возле  меня,
выжидательно  глядя. Потерявший от счастья  и  нежности к  ней рассудок,  я,
вместо того, чтобы взять ее за  руку и затащить  в постель, встал и принялся
искать халат, чтобы посмотреть, что случилось под окном.
     - Там дворники-курды п-переговариваются  меж собой, подметая  улицу,  -
сказал я вернувшись. - У них... такие громкие г-голоса...
     Она стояла возле дивана, удивленно переминаясь.
     I'm halh-baked! I'm over head and ears in love... I lose my reason...
     Через несколько минут, лежа в постели, с  сердцем,  готовым выпрыгнуть,
задыхаясь,  я нашептывал ей, осторожно прикасаясь к  твердым розовым соскам,
торчащим в разные стороны:
     - Мне трудно п-привыкнуть к мысли, что вы - та прекрасная  девушка, всю
п-поверхность к-которой я только что целовал...
     Позже,  стоя  под  душем  и   поглаживая  шелковистую  кожу  чужеземной
подружки, мягкие светлые волосы на лобке и торчащие груди, я размышлял, тихо
умирая от любви, как поделикатнее узнать ее имя.
     - Я хоочу эще, - сказала она, дерзко проведя рукой по моему животу.
     Мои  пальцы,  скользящие  вдоль тела  чужестранки,  проникли  в  святая
святых: горячее и странно влажное в потоке воды,  пульсирующее и втягивающее
в   себя...   Я   почувствовал,  что  начинаю   пульсировать  в  такт  этому
завораживающему свинговому ритму.
     - Пооцэлуйтэ мэнья! - сказала девушка и выпрямилась.
     Я встал на колени под струи голубой тбилисской воды,  и мои  губы сразу
наткнулись на  то  горячо и густо  влажное меж  стройных мальчишеских бедер,
пахнувшее молодыми яблоками, где только что побывали пальцы...
     Когда через  час мы ехали в метро, весь вагон пялился на нее. Это  были
потрясающе  счастливые дни, когда  время  остановилось и все свободное место
вокруг занимала эта потрясающая девка.
     - П-послушайте! - сказал я на второй день нашей общей тбилисской жизни,
глядя, как она трудится  над макияжем. Точно так  же она  занималась любовью
или покупала фрукты на шумном и пряном грузинском базаре.
     - П-послушайте! - повторил я  и  нежно взял  ее за руку, чтобы прервать
увлеченное занятие косметикой. - Я з-задам вопрос.
     Видимо, в  моем голосе  прозвучало волнение,  потому что  она  оставила
макияж и внимательно посмотрела на меня.
     - Мне п-показалось, что вы ни разу н-не назвали меня п-по имени.
     - Нэ знаю, что луучше. Мэнье нраавытся "Рыыжий", но бооюс.
     - Зовите Рыжим! - обрадовался я. - А к-как вас н-называть? Может,  есть
с-стародавняя к-кликуха...
     - Я нэ все понымааю...
     Она не успела закончить, потому что я заорал:
     -  Вспомнил!  - И увидел засыпанный  снегом  игрушечный город,  и  сани
Снежной Королевы,  запряженные  тройкой быстроногих  коней, и мальчика Кая с
осколком зеркала в сердце, и бегущую следом красавицу-сестру Герду...

        Глава 7. The Latvian Great Gatsby

     Прошло  два  года.  БД  постиг  несложные  принципы  местного  бизнеса,
основанные на стратегии  простой и понятной, как вареная колбаса,  служившая
когда-то  символом  благополучия. Ему нравился крупный  бизнес. Выстраивание
стратегии очередного  проекта  компании  становилось  не менее интересной  и
увлекательной   задачей,  чем  прошлые   научные  исследования,  где  всегда
требовался стратегический ум, нетрадиционное мышление и решительность.
     Железная хватка Большого  Босса, его кипучая  энергия, знание  местного
рынка и обычаев, связи в  правительстве  и  парламенте,  деньги, открывавшие
любые  двери   и  исполнявшие  любые  желания,  в  сочетании   с  творческим
потенциалом БД, его контактами с  западными  банками, казалось, обеспечивали
беспроигрышную  реализацию  любого проекта  и  бизнес-стабильность компании.
Однако  творческого  союза  не  получалось.  Босс  не  верил  в  БД,  в  его
возможности, в данные его анализов, в разработанную им стратегию.
     -  Нищий  БД  не в  состоянии предложить  что-либого путного в бизнесе,
иначе  он сам  был бы давно богат... Пусть занимается переводами, -  говорил
Босс.
     С этим трудно было не согласиться, но БД был упрям.
     - Допустим, вы не верите в мои способности, - обиженно возражал он.
     -  Пойми ты!  - Перебивал Босс. -  Талантливыми людьми, не  добившимися
успеха, можно мостить мостовые в Риге.
     - Все равно,  рано или поздно вам придется признать и принять то, что я
делаю, потому что  без  этого  компания обречена:  вы  уже начинаете  делать
ошибки в бизнесе.
     - Какиеблядьошибки! - вскакивал Босс, наливаясь яростью.
     -  Вы  стали  делать  ошибки  не п-потому,  что  утратили с-способность
предугадывать события и знать  лучше других, что  случится через две недели.
Бизнес  в  Латвии становится другим,  более цивилизованным, и требует теперь
для успешной реализации не столько интуиции, сколько интеллекта...
     Однако  постепенно   БД  стал  наиболее   информированным  человеком  в
компании, обеспечивал контакты с зарубежными  партнерами,  занимался поиском
новых, и Босс с удовольствием выслушивал его монологи о философии бизнеса,.
     - Почему, - ворчал на Босса БД, - п-предлагая городу хорошо продвинутый
проект строительства нового  отеля, вы  бегаете в  Рижскую  Думу,  предлагая
себя, как последняя... - БД на  секунду задумался, подыскивая слово и, видя,
что Босс тоже заинтересованно ждет, не закончил сравнения: - П-почему бы вам
подчеркнуто  равнодушно  не  заявить городу  через  газеты  и ящик,  что  мы
выстроим г-гостиницу с теми, кто предложит лучшие условия, - продолжал БД. -
Уверяю вас, сразу появится очередь желающих, которым не надо объяснять в чем
состоит  привлекательность проекта: желающие  сами  начнут убеждать  себя  в
этом...  Этот п-пример  привел один удачливый американец, который п-построил
свое состояние на пустом месте!
     - Я тоже на пустом! - Перебил Босс
     - С-согласен.  Однако иногда  вы ведете  свой  бизнес так, что внезапно
увидеть вас - значит поймать с поличными...

     Босс  не стал  талантливым стратегом в  бизнесе.  Он был счастливчиком,
родившимся в рубашке, с галстуком, которому всегда везло и будет  везти, что
бы он ни делал...
     - Ангел в белом присматривает за вами и в трудную  минуту выходит из-за
спины... всегда, - говорил БД. - Там есть и  второй:  первый душу с-спасает,
другой т-тело бережет...
     Они   сидели  в  VIP-зале  рижского  ночного   клуба,  наблюдая  сквозь
стеклянную стену, как развлекается на дискотеке их гость  - одна из ключевых
фигур компании стратегического инвестора.
     - Нет никаких ангелов! - раздраженно сказал Босс.
     -  За  время м-моей с-службы  у  вас  емкости  береговых  нефтехранилищ
терминала выросли в семь раз...  Даже в самые кризисные времена все довольно
быстро  улаживается  и вступает в  привычные  берега прибыльного  бизнеса, а
нашими  партнерами  становятся  все  более  солидные  нефтяные  и финансовые
компании... А вы говорите нету... Вот он - перед вами...
     - Ты, что либлядь?! - Удивился Босс не сильно и отвернулся к прозрачной
стене, ловя вспышки лазерных лучей, прорезавших туман дискотеки.
     - Мне  кажется, не суетливые обсуждения  деталей  на совете  директоров
с-сохраняли и приумножали ваш бизнес, а мои ироничные выступления...
     - Почему ты тогда твердишьблядь,  что я чувствую  перспективу в бизнесе
спинным мозгом? - Напрягся Босс
     -  Ну, в-во-первых,  что-то  чувствуете... А, во-вторых,  короля играет
свита...  Вы  ведь вбили  себе  в  голову,  раз  беден, значит  не  способен
принимать   правильных  решений...   У  меня   совсем   другие   ценности...
Представьте... Приходит  мальчик и  начинает  удачно  оперировать то, что по
всем законам  оперировать  нельзя... Или  молодой ученый начинает придирчиво
пересматривать   устои  кардиохирургии  и  т-трансплантологии...  Не  каждый
руководитель  позволит  и вытерпит  это. Ваш совет директоров,  можете  быть
уверены,  сам  ли или вашими руками, но вскорости расправится со мной... Так
было  уже  не раз:  меня  изгоняли...  из  к-клинической хирургии, потом  из
экспериментальной, когда  им  казалось, что нужда во мне отпадала... А нужда
не  отпадала...   Просто  жизнь   становилась  другой  без   таких,  как  я:
поверхностнее, агрессивнее, сиюминутнее, нетерпимее...
     - Как хирург ты давно никому не нужен, даже даром, - стал надувать щеки
Босс. - Сколько ты уже не оперируешь?
     "Он прав, - подумал БД, не особенно удивляясь проницательности хозяина.
- Хирург из меня никакой сегодня... Но мозг-то, в отличие  от рук, оперирует
постоянно, помимо воли... даже вопреки,  выбирая  самые сложные и  атипичные
случаи, заставляя не только глядеть в  неотличимую от настоящей рану грудной
или  брюшной клетки, в которой  руки привычно  манипулируют...  Мозг  упрямо
исследует  проблему  донорских  органов,  ставит  мучительные  эксперименты,
отвергая идею за идеей в поиске единственного решения, которое может явиться
на cовете директоров, в лифте,  бассейне, на  переговорах, во время  занятий
любовью или утреннего бега в парке неподалеку от дома...
     - Ты хочешь сказать, что успехи, достигнутые компанией, - твоя заслуга?
- услышал он удивительно спокойный голос Босса.
     - Они - результат нашего с вами взаимодействия, - сказал БД и уставился
в прозрачную стену VIP-зала, рассекаемую лучами осветительного устройства...
И сразу, глубоко в подсознании, в  частых  вспышках-очередях,  высвечивающих
прерывистые контуры  человеческих  тел, дергающихся в  неслышном  танце,  он
увидел  безлюдную  операционную  и  модуль с перфузируемым сердцем,  которое
одиноко сокращалось на подставке...
     "Чем  изощреннее  модели консервации органов  предлагает мой мозг,  тем
отчетливей сознаю, что  эта привычная и хорошо наезженная  дорога не ведет к
успеху,  - подумал  БД. -  Я  не просто просмотрел:  я  проскочил  указатель
поворота... Это совсем не та дорога... и, похоже, транспортное средство тоже
не  то...  -  И вдруг  в  сумраке  низкорослого густого ельника  заприметил,
подивившись  сильно, семейство белых  грибов, толчками  выбирающихся  из-под
земли,   присыпанной   желтоватой   хвоей...  Грибы  делались   все  больше,
трансформируясь в плотные почти недифференцируемые образования, напоминавшие
четырехкамерные  мышечные  мешки-насосы, которые в  лучах  коротких  вспышек
яркого света  дискотеки, каким-то чудом добравшегося сюда,  в густой ельник,
стали густеть красным  и  медленно  пульсировать,  словно  в танце  под едва
слышимую только ими музыку постепенно усиливая частоту сокращений и силу...
     -  Вот оно, решение,  - обрадовался  он, удивляясь и  тут же забывая  о
своем открытии.

     Когда компания  приступила к реализации одной из очередных идей Босса -
строительству концертного  зала  на месте  развалин старого  замка, БД нашел
человека,   согласившегося   стать  менеджером   проекта.  Шестидесятилетний
американец  Уолтер  с  еврейской  фамилией  Громберг  слыл  одним  из  самых
известных специалистов в этой области, обеспечивая прибыльные гастроли звезд
любой  величины...   Он  представил   БД   полный  список  своих  наград  за
раскручивание подобных заведений, вплоть до ордена Почетного Легиона.
     БД  вместе с  американцем строил  планы  по привлечению  концертирующих
групп из США в будущий концертный зал.
     - I think we need a couple of  articles in the American magazines about
Latvia,  Riga, Concert Hall, your,  Walter, participation in this project as
well as a short description of the Big Boss autobiography...- сказал БД.
     -  Okay! - ответил  Уолтер. - Write a sketch about the Complex and give
me the short reference about the Big Boss.
     БД притащился к Боссу:
     - Можете коротенько рассказать о себе для американского журнала?
     Тот не стал удивляться:
     - Давай сейчас и начнем.
     - Поехали! Опустим детство, школьные г-годы,  про которые мне известно,
что вы были не самим лучшим учеником, службу в Советской Армии и  п-перейдем
к самому интересному.
     Босс с любопытством посмотрел на БД:
     - Что ты имеешь в виду?
     -  Что-то не  стандартное,  что  сразу бы выделило вас из  общей  серой
советской массы... Д-диссиденство, например, - ляпнул БД первое,  что пришло
на  ум,  -  стремительная  научная  или политическая  карьера,  лицензия  на
управление истребителем,  владение несколькими иностранными языками, русский
и латышский, не в счет, т-тяга с пеленок к предпринимательству...
     - Стоп! - схватил его за руку Босс. - Поговорим  о предпринимательстве.
Только скажи, почему ты школой пренебрег?
     - Американцам это до ф-фонаря.
     - Я не  только торгую нефтью. Я собрал  в компании десяток порядочных и
хорошо образованных людей, многие из которых - цвет нашей нации, и, если  уж
совсем честно, плачу им не за труды...
     - Здесь и м-моя з-заслуга... Л-любой из этих цветков нации, может одним
именем  своим сделать больше,  чем  дюжина  трудолюбивых скобарей.  Конфуций
прав: "Тяжелый труд к богатству не ведет".
     - Поэтому они здесь, а не  для того, чтобы  я мог гордиться собственным
зверинцем, - сказал Босс.
     - Вы гордитесь, рядясь  в тряпье и щеголяя дурными манерами в окружении
цвета н-нации, - продолжал БД. - В этом нет ничего плохого...
     - Мне просто не надо никому доказывать хорошей  одеждой и манерами, что
я богат, известен и у меня хороший вкус, - сказал Босс. - Главным виновником
хорошего вкуса был институт кинематографии, который мне удалось закончить...
Москва, как наркотик, возбуждала, требуя  действий, и  я постоянно  совершал
их:  пил,  трахал  всех  подряд,  пропускал  занятия,  занимался  подпольным
бизнесом, потому  что в Москве без денег  больших  все равно  что смотреть в
акваланге затертую порнушную кассету.
     - Я  всегда  платил, - излагал Босс, обильно  матерясь,  перекладывая с
места на место гениталии и тыча под нос БД английские туфли, - если понимал,
что другого выхода нет, и это помогло мне закончить  институт.  Я  платил за
несданные  экзамены, за  семинары,  курсовые  работы,  за  красивых  женщин.
Приходилось много работать, но канав, как Конфуций, я никогда не копал...
     БД  старался  понять  постоянно  рефлексирующую,  грубую,  скорее  даже
хамскую    и   деликатную   одновременно   натуру    Большого   Босса,   его
проницательность и слепоту,  распутство  и ханжескую сдержанность, блестящее
умение выстраивать стратегию бизнеса и  тут же,  противореча себе, совершать
идиотские   ошибки,  зачеркивающие  достигнутые  результаты;  непостоянство,
капризы,  благородство  и жлобство,  жадность  и  щедрость.  Понять, как он,
правдами и неправдами, заполучив  большие деньги, сумел не профукать их, как
большинство,   но   создать  огромный   холдинг,   постоянно  развивающийся,
наращивающий капитал и объемы производства.
     - Итак, вы закончили школу, отслужили  оловянным с-солдатиком в Красной
Армии, вернулись в Ригу,  осмотрелись и задумались о своем предназначении, -
резюмировал БД
     - Во мне бушевал неистребимый дух предков, - горячился Босс. - Я понял,
что  должен  начать собственное дело  вопреки  жестким  правилам  Угол