каждое движение и не стал напрягаться... - Вокруг вашего института, Ленсанна... ошивается не просто подозрительная публика..., но закоренелые бандиты, с которыми периодически встречаются сотрудники Отделения..., - продолжал он. - Это не может происходить без вашего ведома... - Мы пришли за помощью, - заговорил младший, забывая о недавних угрозах: молодой мужчина в уродливых роговых очках с толстыми линзами, светлом широком галстуке с двухнедельным узлом, будто прибыл только что из Бугульмы, полными розовыми щеками, скрывающими бесформенный нос, безволосым лицом и летними светлыми туфлями-мокасинами под черными шерстяными брюками, которых он стыдился в дорогом кабинете Лопухиной и неловко прятал под стул. - Специфика вашего учреждения и авторитет Ковбой-Трофима не позволяют провести обычное расследование... - Помогите нам, - перебил его Волошин. - Сообщите, что вам известно о действиях, представляющих для нас интерес..., - он замялся на мгновение, стараясь поделикатнее купить ее, - а мы с коллегой..., а ведомство наше постарается вывести вас из игры... - А если откажусь? - это был чисто исследовательский вопрос и она не могла не задать его. - Тогда вы станете одним из фигурантов будущего дела..., для начала..., - сказал младший, доставая из-под стула мокасины, и посмотрел на старшего. - Позвольте откланяться, уважаемая Ленсанна, - встал, улыбаясь, Волошин. - Моя визитка, - и с сожалением посмотрел на кофейный сервиз в углу на низком столике с толстой стеклянной доской... - Я боюсь, - сказала Елена Лопухина, тоскливо глядя в лицо Ковбой-Трофима: тщательно выбритое, странно татарское иногда, как сегодня, с удивительно гладкой, почти пергаментной кожей без морщин, только у глаз, чуть раскосых, глубокая сеть, выдающая возраст, и крутые складки вокруг сухих слишком узких губ... - Этот следователь из Прокуратуры, действующий по навету Экономической полиции, не какой-то ментовский придурок-говнюк - a shit-hell-cop, поощренный за старания денежной службой... Он производит впечатление умного порядочного человека..., и знающего... Если он раскопает наш гадючник... - Что значит "раскопает гадючник"?! - взвился Ковбой и, швырнув вызывающе громко столовые приборы, начал привычно рости, возвышаясь над ней, над столом, официантами, удивленно поглядывающими на них, над негромким шумом дорогого загородного ресторана, в котором не встретишь знакомых... - Ты что, умыкала людей и потрошила в институтских подвалах или в Виварии?! Или даже на стороне где-то...?! Или покупала у этих бандитов органы для трансплантации...?! Или продавала их?! Отвечай! - он не на шутку разошелся, заполнив худым тренированным телом дорогой кабак. - А госпитализация вне листа ожидания...? А выбиваемые из больных гонорары за операции... и дорогие подарки...? А две-три ежемесячных "черных" почки транзитом в Евротрансплант... или мимо, серые трансплантации и сомнительные плаценты рожениц... Этот груз в последнее время давит все сильнее..., и страх - такой липкий и безысходный, будто во сне, и все сильнее хочется избавиться от них... - Лопухина раскраснелась и говорила громким шепотом, не успевая набирать в легкие воздух: - This burden gripes my middle kidney,* как говорит Фрэт... Последнню фразу Ковбой не услышал, потому что смотрел на приближающегося официанта. Извинившись, тот поставил на стол третий прибор, негромко прозвенев посудой и, вежливо кивнув ему, отошел... Елена Лопухина рассеянно поглядела на большие чистые тарелки, что принес официант, помолчала, успокаиваясь, отхлебнула финской водки из широкого стакана для виски, который специально попросила принести для --- себя, и уткнулась лбом в плечо Ковбоя, забыв привычно поглядеть по -------------------- * - Эта ноша, как гвоздь в заднице (жарг.). сторонам... - Take me, darling,* - попросила она внезапно и улыбнулась, прикрыв глаза, и, облизав губы, вдавила лицо в Ковбоев пиджак. - Что, детка? - не расслышал он и склонившись к ней, положил руку на голову. - Fuck me, please!** - Лопухина отстранилась и уставилась ему в лицо просительно... - Только за этой работой я забываю обо всем... - Как?! Сейчас? - изумился Ковбой-Трофим и взглянул на часы. - There is the tremendous shitter in the cook-shop***, - сказала она заметно возбуждаясь, - чистый, как операционные, - будто уже видела себя в тесной кабинке, не рассчитанной на двоих, повиснув на Ковбое, сдвинув в сторону штанишки, обвив его ногами и уперев разведенные руки в боковые стенки, чтоб удобнее двигать тазом, убыстряя темп и чувствуя в себе напряженный подрагивающий пенис, делающийся с каждым движением все больше, как Ковбой в гневе, покуда, наконец, туго не заполнит собой все пространство внутри, а потом и кабинку, и тогда еще несколько судорожных неистовых движений, и долгий, сладостный, и всегда немного мучительный оргазм станет сотрясать ее тело, передаваясь ему, и оба они замрут, прислушиваясь к продолжающемуся наслаждению... - Хорошо! - внезапно согласился он. - Идем! - и засобирался, еще не вставая, а ей уже не хотелось, потому что картинка в туалете, нарисованная разнуздавшимся воображением, оказалась такой яркой и правдоподобной, что гениталии успели отреагировать, и она чувствовала теперь, как вытекает густая горячечная жидкость, и пожалела, что забыла прокладку "на каждый день"... Ковбой встал, взялся за спинку стула Елены, и столько отваги и решимости было в его лице, словно собрался не на быстрый секс - bunny fuck в туалетной кабинке дорого кабака, а на Президиум Академии Наук выбивать деньги для любимого Цеха... И она не стала противиться... Молча поднялась, положила руку ему на плечо и незаметно подтолкнула к выходу..., как подталкивал он к письменному столу или подоконнику в своем кабинете... - Ленсанна! - раздалось у них за спиной. Она не замедлила шаги, не обернулась и даже не дернулась, мучительно пытаясь вспомнить кому принадлежит этот строгий спокойный голос, несущий тревогу и страх, и тут же вспомнила, и ноги сами прилипли к полу..., и уже не хотелось отдирать их... - Добрый вечер, Елена Александровна! Какая неожиданная встреча... Позвольте представиться вашему спутни... - Здравствуйте! - сухо перебила Лопухина и, повернувшись к Ковбой-Трофиму, добавила: - Следователь Волошин... Я рассказывала вам... ------------------------ * - Возьми меня! ** - Трахни меня, пожалуйста (жарг.) *** - В этой харчевне потрясающий сральник! (жарг.) Ковбой молча наклонил голову и сразу двинул к выходу, увлекая за собой Елену... В безлюдном холле, уставленном живыми растениями в кадках, двухместными кожанными диванами и низкими столиками с ножками чугунного литья и такой же узорной доской тонкой вязи, прикрытой кварцевым стеклом, они остановились, потому что притормозил Ковбой-Трофим, нерешительно поглядевший на Елену: - Давай отложим, детка, bunny-fuck до возвращения из ресторана, - попросил Ковбой... - Нет! - яростно сказала Елена. - Сейчас! И пусть этот сукин сын видит, что не трусим... и что вы..., академик Трофимов, не боитесь его..., - и шагнула к дубовой двери туалета, отбросив тяжелую портьеру... Когда через несколько минут они усаживались за стол, полные достоинства, чопорной строгости и душевного покоя, весь дорогой загородный кабак вместе с официантами и живым оркестром цыган из пяти человек, привстав на цыпочки, бесшумно аплодировал им в душе, восхищаясь отвагой и непосредственностью пожилого джентелмена в строгом вечернем костюме и красивой нарядной женщины пластикой тонкого тела, похожей на молодого дога... - Неужели это я кричала ему безуспешно минуту назад: "I wanna once more, rider!"*, а он улыбался в ответ: "We are in the public toilet. You said my own darling: "bunny fuck only!",** - подумала Лопухина растерянно и спросила: - Где этот сукин сын? - пытаясь глазами отыскать Волошина и трудно переводя дыхание, чувствуя, как Ковбоева сперма и собственная влага медленно вытекают из нее и, сразу делаясь холодными, скапливаются на кожанном сиденьи стула, протекая сквозь тонкую ткань платья... - Добрый вечер, господа! - Это был вечер незапланированных встреч, по крайней мере для Лопухиной. Плотный мужчина лет пятидесяти в подчеркнуто старомодных, необычайно дорогих круглых роговых очках, золотым зубом где-то в дальнем углу большого узкого рта, темно-сером английском костюме в слабую синую клетку и такой же рубахе без галстука, as strong as a horse***, стоял возле столика и сдержанно улыбался... - Как поживаете, Ковбой? - спросил он уверенно, даже фамильярно - так никто не говорил в последние годы с академиком Трофимовым - и сразу, не дожидаясь ответа, продолжал: - Позвольте присесть, - и сел удобно, и надолго против недавно поставленного обеденного прибора, и вытащил тонкую черную сигарету, с наслаждением раскурил, предварительно щелкнув тяжелой золотой зажигалкой, и, выпустив в потолок струю густого дыма, напористо сказал, поглядывая то на Лопухину, то на задумчиво смущенного Ковбой-Трофима: ----------------- * - Я хочу еще, ковбой! ** - Мы в общественном туалете. Ты говорила детка: "Только короткий секс!" *** здоровый, как бык (жарг.) - Спиркин... Анатолий Борисович Спиркин... Я ученик Глебваныча..., - он уважительно посмотрел на Ковбоя и сконил голову... - Может, один из самых первых и даже лучших... Но жизнь моя в хирургии не сложилась... Я еще художник..., профессиональный..., и разрывался между желанием рисовать и оперировать... К сожалению, оказалось, что совмещать два занятия нельзя... Ваш директор понял это еще студентом и забросил скрипку... - Он помолчал, положил в тарелку немного еды, разлил в рюмки и толстый Еленин стакан финскую водку с послезапахом черной смородины, и сказал, улыбаясь Лопухиной: - Позвольте выпить за вас.., за наше знакомство..., за моего учителя, академика Трофимова..., - он помолчал, опустив глаза в тарелку, и неожиданно закончил: - ...вечно юнного ковбоя с кучей советских и нонешних российских орденов... - Он так и сказал: "нонешних", и продолжал негромко, удивительно монотонно: - ...с которыми и в сортир дорогого кабака барышню сводить на тренчик не западло... Над столом повисла неловкая пауза... - Он должен выставить его из-за стола, - нервно подумала Лопухина и посмотрела на Ковбоя, который никак не среагировал, лишь побелел лицом. А гость за столом, уверенно читая ее мысли, произнес по-прежнему удивительно монотонно и негромко: - Эта я пригласил вас сюда, Ленсанна... Поговорить надо-ба... - Ты выбрал не самое лучшее место,Толик, - нервно сказал все еще бледный Трофимов. - Елена Александровна только что познакомила меня со следователем, который ведет раскопки в Цехе... Он уже допрашивал ее... - Знаю..., - небрежно сказал пятидесятилетный Толик. - Волошин... Не страшно... - Он помолчал, сильно отпил водку, которую успел перелить в стакан для воды, подержал во рту и с удовольствием проглотил, бросив взгляд на старинный хрустальный кувшин, налитый апельсиновым соком, с серебрянной крышкой и голым полным мальчиком на ней. - Я заказал мраморное мясо... из Японии... надеюсь, настоящее... с грибами и сыром..., - продолжал Толик, сдержанно улыбаясь. - Тут замечательная кухня... Может, возьмем саке к мясу? У вас редкостные глаза, Ленсанна... А эти зеленые камушки на шее, как я понимаю, очень качественные изумруды..., а оправка из червленной платины... Странно... Даже на таком расстоянии комбинация зеленого с желтым цветом ваших глаз делает их синими... Позвольте, я подолью... На днях мои кореша звонили из Ростова, Глеб... Говорят нашли для тебя седло архиценное... Вроде как товарищ Щорс на нем скакал в гражданскую... или комдив Котовский огородами пробирался куда-то... Придется ехать тебе, чтоб доподлинный седельный анамнез собрать... - Он хохотнул, посветив желтым глубоко во рту и подчеркнуто малозначительно и невыразительно добавил: - Мне тут из Германии заяву кинули... Три почки им надобно..., да поживее... Ты уж расстарайся, Глебушка..., и не тычь меня ногой под столом... Мне до фени стала игра в оловянных солдатиков... Пусть принцесса узнает о заказухе из первых рук, - и посмотрел на Лопухину... - Неделя тебе, красавица, на менеджмент..., чтоб управиться..., а органы молодцы мои подвезут... - Ну вот и мясо мраморное пришло... Надеюсь, не дурите меня, - уверенно прессингуя за столом, Толик строго посмотрел на официанта. - Двести зеленых порция... - Что вы, Анатолий Борисыч! - преданно возбудился молодой парень в смокинге и полотенцем на предплечьи, и не найдя более весомых аргументов, замолчал и стал раскладывать по тарелкам удивительно слоистое, как пирог-курник, мясо..., а подошедшая девушка-официантка вытащила откуда снизу из тележки на колесах, что стояла рядом, серебрянный поднос с бутылочками и кувшинчиками с соусами, и ловко расставила все на незанятом углу... Они молча ели удивительно нежное мясо, варьируя соусы и чередуя ледяную водку с подогретым саке. Анатолий Борисыч заметно пьянел и, похоже, не находил себя занятия - вопрос с донорскими почками его больше не интересовал, - и вдруг он встрепенулся и, щелкнув пальцами, подозвал официанта и сказал набычившись, и неожиданно строго: - Что за мясо ты подогнал, козел? Ханыгами нас полагаешь, не отведавшими ни разу жратвы заморской... или фраерами залетными? - Он беспричинно свирепел на глазах, сильно краснея и потея лицом, а бедный официант, враз побелевший, как белел Ковбой-Трофим из-за недавнего Толикова хамства, суетился пугливо и все старался вставить слово... - Из-за такой говядины говенной на "Потемкине" мятеж произошел в семнадцатом году! Понял?! - выкрикнул он и неожиданно расхохотался, и победно посмотрел на Лопухину и Ковбоя, и сказал удивленному официанту безмятежно: - Ступай, братец! Шутка! Да в Интернете погляди: броненосец "Потемкин". Андрей Волошин, следователь по особым делам, и второй, по фамилии Бучинский, вели настойчивые раскопки в Цехе, изучая истории болезней, протоколы операций, журналы гемодиализов, вызывая в кабинет Лопухиной, который она была вынуждена уступить им, сотрудников Отделения..., даже нянек и сестер... - Ваш сыск сильно мешает работе, господа! - раздраженно сказала Лопухина однажды. - Что вы ищите с таким упорством и сколько это будет продолжаться... Мне постоянно нужен кабинет, оккупированный вами... и компьютер, в который лазите, будто в бумажник к себе.... Если б стали спрашивать меня, возможно, управились скорее... - Не горячитесь, Ленсанна, - улыбнулся покровительственно Волошин. - У вас своя работа, у нас - тоже своя... Я уже говорил: мы ищем свидетельства незаконного оборота донорских органов..., почек, в частности... Если вы готовы помогать следствию, пожалуйста... но почему тогда не пришли до сих пор и не стали рассказывать? - Вы полагаете, мы занимаемся несанкционированной отправкой почек заграницу и ведем строгий компьютерный учет этой контрабанды...? Или надеетесь найти расчлененные трупы в подвалах...? Или замурованные в стены донорские органы? - Она припоминала недавнюю короткую и нервную речь Ковбоя в загородном ресторане и почти дословно цитировала ее. - Вы знаете больного по фамилии Рывкин? - перебил Волошин, не собираясь реагировать на эпатаж Лопухиной. - Знаю... Писатель... - Актер, - поправил следователь. - Господи! Какая разница! - ей было не страшно, потому что с Рывкиным ничего незаконного пока не случилось... - Он жалуется, что ему отказано в госпитализации для пересадк почки, без которой наверняка умрет в ближайшем будущем, - встрял в разговор второй следователь, и она рефлекторно посмотрела на его башмаки, а он поймал ее взгляд и выставил смело коротковатые ноги во всепогодной обутке, и улыбнулся. Но Лопухину уже несло мощное течение почти праведной ярости от накопившихся неудобств, страхов, неизведанности и набиравшей силу обреченности, и успев подумать про Вавилу несправедливо: "Сукин сын", заговорила, не сдерживая себя: - Я уже объясняла причину отказа лечащему врачу... Можете поинтересоваться у него... Или вы предпочитаете, чтоб я рассказала писателю Рывкину, что не кладу его на пересадку из-за малого числа кроватей в Отделении, из-за того, что новые некуда ставить и нищенский бюджет, отслюнявливаемый Цеху самым большим государством мира, не позволяет, и очередь на трансплантацию почти на два года вперед... А Ковбой-Трофим..., простите, академик Трофимов оперирует иностранцев по шесть-восемь часов в сутки, чтоб потом на вырученные деньги почти бесплатно трансплантировать органы своим... нашим российским больным, стоящим в долгой очереди... Она знала, что это полуправда и полагала, что полуправда лучше лжи, и в ней спасение, и собралась излагать еще, с тем же пафосом и гневом праведным, и уже открыла рот, продолжая удивительно пластично перемещаться по кабинету, демонстрируя дворянскую свою породу и привычно обходя выступающую мебель, и не забывая показать открытые участки прекрасного тела, которые действовали на них сильнее, чем обнаженная плоть..., и услышала вдруг голос чей-то в голове: "Что посеет человек, то пожнет, потому что сеющий для плоти своей пожнет от плоти тление; а сеющий для Духа пожнет от духа жизнь вечную.."*, и замерла удивленная, и собралась задуматься над словами услышанными, но тут до нее дошло, что следователи приступили к анализу жалоб больных..., а может и начали с них, а потом возьмутся за тех, кто не жаловался, и сразу расхотелось выступать перед ними... -------------- * Новый Завет. Послание к Галатам. 6:8. - Простите, господа, - сказала она, устало. - Меня ждут в операционной. Поздно вечером, сидя в кабинета Ковбой-Трофима, в той его дальней части с попугаями, растениями и рыбами, что не предназначалась посетителям, она сказала обреченно: - Похоже, эти двое из прокуратуры принялись допрашивать наших больных... По крайней мере, одно знаю точно: они стали работать с их письменными жалобами... - Это не должно тебя беспокоить, детка! - Профессор Трофимов приблизился к ней ковбойской своей походкой, сводящей с ума и, став сзади, и уперев руки в спинку кресла, сказал уверенно: - Они ничего не найдут там, потому что больные жалуются не на криминал: их беспокоят задержки или отказы в госпитализации, в которых нет нашей вины... Больше виноваты сами твои следователи... Виновата власть, которую они представляют... Он осторожно провел кисть в вырез халата Лопухиной и отодвинув лифчик, коснулся пальцами соска, мгновенно затвердевшего под рукой... - А если возьмутся за тех, кто не жаловался? - Лопухина не среагировала и твердый сосок жил отдельной жизнью. - А тех, кого оперировали, бояться вообще не след: они счастливы, что получили новую жизнь, которая с их точки зрения, как и с нашей, бесценна, и те жалкие гонорары, приносимые их родственниками, реальной цены не имеют. - Ну..., смотря для кого, - не согласилась Лопухина. - У меня руки чешутся выставить их из Отделения... Второй месяц пытают... Почти каждый день я вынуждена отвечать на заранее заготовленные вопросы... Может, вы по своим каналам надавите на их супервайзеров, Ковбой? Лопухина собралась встать, потому что волшебная рука Ковбой-Трофима, успела привести ее в состояние сильного возбуждения, воссоединив, наконец, с грудью, и она попросила, трудно дыша и вглядываясь в его лицо, чтоб отыскать признаки желания, хотя знала давно и точно: в нем желание вспыхивало, как порох, от взгляда, прикосновения или даже слова и так же быстро пропадало. - Поменяемся местами, Ковбой-Трофим! Похоже, мы сейчас поскачем... Чур я наездник... - Она расстегнула и бросила на пол халат, задрала юбку, коротко прожужжав молнией и, бормоча что-то невнятное про седло, которое ей сегодня не понадобится и задаром, и пусть лежит себе в шкафу пока, и он может не беспокоится за целостность дорогой американской кожи, принялась отстегивать подтяжки на его брюках, потом резко раздернула молнию и замерла, выжидая... Мяч был на его стороне, но Ковбой, утонувший в глубоком кресле, похоже, не собирался его отбивать, а если и собирался, то зачехленной ракеткой, и был на удивление задумчив и тих. Тогда Елена расставив ноги, присела на Ковбоевы колени и, устраиваясь поудобнее, обняла за шею и заглянула в глаза, стараясь растормошить, и прикоснулась к узкому сухому рту влажными губами, которые стали быстро набухать..., и не почувствовала под собой твердеющей плоти, и уже почти привычно расстерялась, не зная, как себя вести... Спас телефонный звонок. Она вскочила резко, даже обрадованно, и стала энергично перебирать руками халат, ища в нем спасения и, наконец, нашла, и суетливо, боясь, что опоздает и забывая, что звонящий номер надолго впечатывается в память мобильника, выдохнула в трубку, не посмотрев, кто звонит: - Дааа! - Добрый вечер Ленсанна! Волошин... Простите, что так поздно... Алло! - Да! Я здесь... - Мне кажется, наше присутствие в Отделении и постоянные вопросы сильно утомили вас... - Кажется?! - - Простите... Не согласитесь ли вы встретиться со мной... неофициально? - Что это значит?. - она все больше выходила из себя. - Я бы мог заехать за вами... У меня с собой два билета..., - было заметно, что звонок дается ему с трудом. - Четверть-финал теннисного матча на "Кубок Кремля". - Holy fuck!* Shove these shit tickets up your ass, Mr. Voloshin!** - первая реакция Лопухиной была до неприличия грубой. Лишь уверенность в незнании Валошиным нью-йоркского жаргона извиняла ее. Она была раздражена несостоятельностью Ковбоя, наглостью следователя и своей нереализованной сексуальной готовностью..., и нажала кнопку отбоя, что-то бормоча о теннисе, как недавно бормотала, загораясь желанием, про седла... - Что он сказал? - полюбопытствовал Ковбой-Трофим не очень энергично и попытался не вставая пристегнуть подтяжки. - Приглашал на теннисный турнир для неофициального вечернего допроса, - ответила Лопухина, наблюдая, как мучительно он задергивает молнию на брюках, кое-как справившись с подтяжками. - Сейчас же перезвони, детка! Извинись и скажи, что согласна. - Ковбой жестко выговаривал, будто за очередную хирургическую ошибку... - Не тяни! Звони! - он, наконец, встал с кресла и начал привычно расти, заполняя собой кабинет. - Не могу! - Звони! Без всякого американского жаргона, простым русским матом объясню сейчас, чем закончится твоя фронда! Хочешь?! Нет?! Все равно слушай! Женской колонией общего режима... И мечтать будешь, как о ------------------------- * Грубое ругательство (жарг.) ** - Засуньте эти дерьмовые билеты себе в задницу! (жарг.) высшей благодати, чтоб тебя хоть раз в месяц трахали тамошние вертухаи... Звониии! Он никогда не был так бесстыдно по-хамски груб и она растерялась, раздавленная бесконечной властью этого человека над собой и что-то бормотала опять, и крутила в руках халат бесцельно, забыв опустить юбку, и перебирала длинными ногами, не понимая причины его грубости и злости... Дворец "Олимпийский" был заполнен наполовину: обычный московский винигрет с преобладанием спортивной одежды и редкого вечернего платья... Высокий Волошин в дорогом сером костюме в незаметную полоску и темной рубашке без галстука провел ее к ложе прессы и, наскоро раскланявшись с несколькими знакомыми, указал свободные места, подождал пока она сядет и посмотрел, наконец, долгим взглядом, выдавашим неувереность и беспокойство, и поправляя длинные светлые волосы, постоянно падающие на глаза, сказал, улыбаясь по-привычке: - Был почти уверен, что играете в теннис и что сегодняшний матч доставит вам удовольствие... Только не знал, что так лихо управляетесь с нью-йоркским жаргоном. Волошин помолчал, поправил волосы и опять посмотрел на нее, в ожидании реплики, а она не слышала, мысленно продолжая отбиваться от невиданной доселе хамской выходки Ковбой-Трофима, уничтожившей ее и лишившей аргументов в споре... - Может, он прав, - уже готовая согласиться и повиниться, размышляла Лопухина. - Все, что я значу, что имею, умею, люблю... и хочу есть он, семидесятилетний Ковбой-Трофим, беспородный аристократ с замашками мальчишки-непоседы или студента-ловеласа, бесстрашно занимающегося любовью в туалете дорогого загородного кабака, академик с килограммом орденов и манерами скромного аспиранта-первогодка, гениальный хирург, имеющий все полагающиеся звания и гоняющий по миру за лошадинной утварью, неутомимый любовник..., ну с этим можно поспорить, - нервно улыбнулась она про себя и продолжала размышлять, глядя на зеленый ковер корта невидящими глазами: - Это снаружи..., а что внутри, кроме тщательно скрываемых, может, даже от себя самого, криминальных манипуляций с донорскими органами и неучитываемыми трансплантациями, выполняемыми под давлением доктора Спиркина? Когда этот сукин сын заимел такую власть над Ковбоем...? Ты знаешь, Елена Лопухина? - ...драйвы с задней линии просто великолепны, не правда ли, Ленсанна? - донесся до нее голос Волошина и она с ненавистью посмотрела на него: - Что вам угодно, господин Волошин? - Хочу понравиться вам... - Don't snow job! - скривилась Лопухина. - I'm not going to gripe session. Get lost!* - Если вы под прессом обстоятельств согласились приехать сюда, постарайтесь обойтись без мазохизма... и без садизма, и не сводите счеты... Возможно, вам осточертело мое копание в Цехе..., но я следую букве закона и исполняю свой долг... - Сейчас тоже? - Я пригласил, чтоб сказать, что не враг вам..., может, не друг пока, но не враг... Не собираюсь делать заявлений по поводу работы Отделения. Знаю, что менеджмент ваш выше всяческих похвал..., как и результаты трансплантаций... А что есть там теневой бизнес тоже знаю, и вы в нем участвуете..., может, не по своей воле... Потому и помочь хочу... - Волошин давно не смотрел на корт, лишь изредка вместе с ней вздрагивая от внезапного рева болельщиков. - Мой долг сообщить вам об этом... И еще: несмотря на ненависть, что вижу в ваших глазах, вы мне нравитесь... и с каждым днем сильнее... - Этот Волошин, как болезненный инфильтрат... То ли вскрывать..., то ли вести консервативно пока, - думала она, рассеяно глядя на теннисистов, до которых ей с ее собственной игрой кое-как было далеко. Она была неумелым игроком - a clunker**, как, впрочем, и не очень хорошим хирургом, как постоянно утверждал Ковбой-Трофим, и к тому же посредственно владела английским. Только Фрэт выучил ее жаргону за последние месяцы... А в управлении Отделением ей не было равных, и она увлеченно и успешно играла роль топ-менеджера высокого класса, для которого бизнес - увлекательная игра..., прекрасный аналог жизни... - Не рассчитывайте, что удасться заговорить меня добрыми словами, накормить ужином и затащить в постель, чтоб выпытать все криминальные тайны Цеха, что существуют в вашем воображении..., - сказала внезапно Лопухина и, подивившись себе, продолжала: - Будете назойливы и несносны, вам удалят здоровую почку и продадут в Германию... Вы звали меня на турнир? Повернитесь и начинайте смотреть...Третий сет в разгаре... Матч был скушным..., без стержня и драматизма... Один из соперников явно доминировал на корте... Она только никак не могла взять в толк, кто именно... Дикторы постоянно взывали к порядку, а публика беседовала меж собой все громче, не обращая внимания на призывы, выпивала скрытно, закусывала, менялась местами, договаривалась о встречах, говорила по мобильникам и всякий раз опаздывала с аплодисментами... Она не понимала, почему сделала то, над чем язвительно иронизировала несколько часов назад... и, с блаженой улыбкой, вытянув ноги, и потянувшись прекрасным телом, никогда не испытывавшим до этого подобного наслаждения, ни по масштабу, ни по продолжительности, сказала требовательно и властно: "Еще!", не потому что действительно --------------- * - Не пудрите мозги! Не стану выяснять отношения с вами. Мотайте! (жарг.) ** неуклюжий в теннисе или гольфе... (жарг.) хотела, а в надежде, почти исследовательской, услышать ставшее привычным в последнее время "Не сейчас, детка", и замерла в ожидании..., и почувствовала тугие с царапающей щетиной губы, которые опалив лицо сумасшедшим жаром, стали перемещаться вниз, бродя по телу без всякого плана, обжигая кожу, пока, наконец, не почувствовала и не прониклась сверхзадачей его действий и не стала помогать, втягиваясь в губительный ритм ласки, которая, и она уже знала это, должна была привести его губы... и этот колючий жаждущий рот в то единственное место, уже горячечное и болезненное, которое трепетно поджидало исцеления, истекая влагой мучительного нетерпения... - ...Вызовите мне такси, - попросила она, стоя у окна и глядя с высоты гостиничной башни на Красную Площадь в привычном красноватом мареве фонарей, туманную, всегда прекрасную не столько архитектурными шедеврами, сколько чувственным, почти реальным осязанием времени, которое здесь замедлялось, сопровождаемое вороньим криком, прессовалось и, наконец, замирало, каждый раз принимая новые формы и цвет... - Только бы он не стал говорить со мной, - молила Лопухина Спасскую башню. - Пожалуйста, не позволяй ему... Я не вынесу утренней беседы..., какой бы содержательной она не была... Пожалуйста! - ...Куда вас отвезти, Ленсанна? - спросил Волошин так, будто нечанно встретил, когда они садились в машину. - В Цех, - негромко сказала Елена, шевельнув распухшим ртом и, вспоминая минувшую ночь, и не находя в ней почти ничего позорящего ее или постыдного, отвернулась и прислонила голову к окну... Глава V. Эмбрионы - Простите, Ковбой-Трофим... Нельзя допусть, чтобы Цех почувствовал надвижение вашей старости... Все тут же пойдет backasswards, как говорит Фрэт, - нервно сказала Лопухина, стараясь не глядеть на него. Трофимов резко вскочил, отбросив массивное кресло красного дерева с темно-красной, почти черной кожей сиденья и спинки, купленное, как и весь мебельный гарнитур рабочей части гигантского кабинета, на собственные деньги. Простонав протяжно, кресло улеглось на бок, демонстрируя раритетную изнанку с тисненным латунным лейблом и множеством наклеек и печатей, подтверждающих подлинность. - Эту тему мы не обсуждаем, детка! - Последнее слово прозвучало, как ругательство... Разъяренный Ковбой, не умевший материться, надвигался на нее, привычно увеличиваясь в размерах и уже казался великаном, каким становился обычно в гневе, хотя особым ростом не отличался никогда. - Не зовите меня деткой, - бесстрашно перебила она. - Этим вы лишь подчеркиваете разницу в возрасте между нами... Если бы вам было за сорок..., а так ведь..., - она вдруг остановилась пораженная, потому что поняла, что боится не его: всемогущего директора Цеха, великого и грозного хирурга, не прощающего ошибок... чужих и своих, всеобщего любимца, ставшего в последние годы столичной знаменитостью, вхожей в любые московские двери..., но себя: жалкую девочку-сироту, которую он пристроил в медицинский институт, а потом взял в Цех и неназойливо учил всему, и продвигал также осторожно, хотя любовью занимался яростно и страстно, будто делал это в последний раз... А ей всегда хотелось более быстрой и успешной карьеры..., и богатства, и даже большей любови, которой в последнее время постоянно не хватало и организм, требуя сексуального удовлетворения, вынуждал ее мастурбировать в ванной по утрам... А теперь она может лишиться в одночасье всего..., и привычный страх за себя, за него, за небескорыстное, полукриминальное, а порой почти уголовное служение медицине, в котором упорно пытался разобраться следователь Волошин, уступал место бесстрашию и злости..., и она продолжала атаку, прижавшись спиной к стене в простенке между окнами огромного кабинета, на подоконниках которого стареющий Ковбой, пожалуй, слишком быстротечно вдалбливал в нее уроки многочисленных сексуальных школ силой увядающего пениса. - Сегодня нет ничего важнее этой темы, если не считать настырных Волошинских атак, - упрямо сказала Лопухина и смогла, наконец, посмотреть ему в глаза, и осталась у стены... - Что значит backasswards? - спросил он, беря ее за плечо и легонько подталкивая к подоконнику, и она послушно двинулась к окну, привстала и привычно уселась на краешек, готовая в любой момент оторвать кончики туфель от пола и развести бедра, сдвинув в сторону узкую полоску штанишек, чтоб ему было удобно... Он громко стонал, наплевав на сотрудников, томящихся в приемной, и незапертые двери кабинета, и жадно вглядывался в ее лицо, будто в нем искал отгадку приближающегося наслаждения и не находил..., а она, перегруженная заботами и привычными страхами, оставалась холодной... - Повернись! - услышала она задыхающийся голос и повернулась лицом к окну, и наклонилась, и взгляд уперся в хорошо знакомый жалкий цветок-заморыш на подоконнике, которым Ковбой-Трофим странно дорожил и много лет повсюду таскал за собой из кабинета в кабинет..., то ли кактус, то ли герань, в старой консервной банке из-под болгарского зеленого горошка, среди экзотических растений в дорогих керамических горшках... Шумное дыхание Ковбоя, стоны и перемещения пениса внутри, так и не смогли зажечь Лопухину, и у нее, по-прежнему холодной, может быть, впервые появилась возможность внимательно и так близко рассмотреть цветок, который следуя толчкам Ковбоева паха, то приближался к ней, то отдалялся... - Bunny fuck, - подумала она, вспомнив Фрэта, и мучительно захотелось в Виварий: сесть на стул без спинки перед ним, чуть раздвинуть колени, чтобы он заглянул под юбку и втянул в себя только ему доступный запах гениталей, и начать странно-прекрасный, почти безумный и всегда волнующий разговор, изредка перебиваемый нью-йоркским жаргоном... Без этих почти регулярных теперь встреч с Фрэтом ее жизнь последних месяцев стала бы серой и пустой..., как быстрый бесперспективный секс со скачущим перед носом цветком-задохликом... - Я лезу из кожи, детка, чтоб поддерживать форму..., - сказал Ковбой-Трофим и ничто в его одежде, холеном лице с глубокими складками вокруг рта и небольшой худощавой фигуре, удобно устроившейся в кресле, не напоминало о недавнем сражении, когда стоя за ее спиной он корчился в судорогах оргазма, сотрясавшего легкое, как у ящерицы, почти шуршащее тело без единого волоса на груди и животе, которыми он касался худенькой спины молодой женщины... - Когда он успел задрать рубаху? - подумала Елена, вспомнив о прикосновениях и, не чувствуя привычной опустошенности в низу живота, в поисках свидетельств, приключившегося с ней, растерянно оглянулась по сторонам огромного кабинета, с тонущей в полумраке дальней частью, густо заставленной растениями в кадках и многочисленными клетками с попугаями всех размеров и мастей, неуклюже ползающими по жердочкам, переваливаясь, свистящими по-хулигански и выкрикивающими что-то..., и несколькими безмолвными, чуть светящимися большими аквариумами с медленными рыбами и такими же медленными пузырьками газа, вяло пробулькивающими сквозь густую зеленоватую воду..., а на стеллажах в простенках между окнами - несколько сумасшедше-дорогих седел и ковбойских сапог фирмы Boots & Saddles из Аризоны, излучавших, несмотря на новизну, густой аромат взапревших лошадей, пыль и крики публики, прибывшей на родео, многочисленные конные акссесуары из металла и кожи: шпоры, уздечки, плетки, стремена... и пара замечательных кожаных штанов для верховой езды, пристегиваемых спереди, не менее известной фирмы Kate's Saddle Supply, что в Австралии, и тут же глаза наткнулись на цветок-заморыш на подоконнике в металлической консервной банке из-под болгарского зеленого горошка, который только что внимательно разглядывали, то приближаясь, то отдаляясь толчками..., и вспомнила все. Ковбой-Трофим легко встал, не прилагая усилий, обогнул большой стол и присел рядом, и стал нежно перебирать сухие длинные пальцы Лопухиной с короткики ногтями без маникюра. - Тяжелая атлетика, теннис, плавание, диета..., - он говорил будто не было перерыва. - Я все еще молод, детка. Правда с гораздо большим трудом... Любая студентка, про барышень Цеха не говорю, сочтет за честь затащить к себе в рот... сама знаешь что. - Он усмехнулся, отошел к окну и принялся разглядывать цветок-заморыш, изредка касаясь его рукой... - Возраст не скрыть физическими упражнениями, макияжем, инъекциями гормонов или пластическими операциями... Не обижайтесь на банальности, Ковбой... Когда дело доходит до вашей собственной старости, вы сразу теряете критику..., даже рассудок, и начинаете проявлять чрезмерный оптимизм в отношении собственной зрелости и спортивной карьеры.... Наш Вавила говорит, что в старости на смену разуму приходит мудрость... - Она поняла, что грубит, но другой дороги не было и она продолжала, стараясь сгладить резкость своих слов. - Он, разуеется, не имел в виду вас..., но экстраполировать мудрые Вавиловы мысли, заимствованные, как всегда, из чужих источников, скоро станет очень легко... Она поерзала, осторожно высвободила пальцы из шуршащей ладони Ковбой-Трофима, чтобы быть подальше в случае новой атаки и сказала уверенно и строго, словно она и есть Ковбой, а он - робкая девочка-сирота по имени Лена Лопухина, взрощенная и обученная им почти всему..., кроме большой хирургии, которая никак не давалась: - Backasswards, на языке нью-йоркских негров означает "через жопу"..., и я не хочу, чтоб, воюя с вашей старостью, мы делали все backasswards. - У тебя есть идея? - напрягся Ковбой. - Н-не знаю... Может и есть... Фрэт говорит, что... - Опять этот дерьмовый Фрэт! Последнее время я слышу о нем все чаще! - взорвался Ковбой. - Кто этот сукин сын, с которым ты обсуждаешь мои личные дела?! Новый сотрудник? Тогда кто разрешил тебе принимать на работу людей без моей визы?! Кто?! Отвечай! - Он опять вырастал, занимая собой пространство гигантского кабинета, почти касаясь головой потолка... - Корчи у окна мне сегодня все-таки привиделись, - подумала Лопухина и сказала вслух, становясь маленькой девочкой.: - Это не сотрудник, Глеб Иваныч... Это бигль... собака... кобель... английская гончая - beagle harrier... Год назад их привезли из Питсбурга, из лаборатории доктора Хьюза... Семь штук... По вашей просьбе... Фрэт у них предводитель... Вроде, как вы в Цехе... - Что же рекомендует твой приятель? - поинтересовался Ковбой-Трофим, успокаиваясь. - Не может быть, чтоб он присоветовал такое, чего не знаю я... - Может. - Выкладывай! - Хотите сказать, что готовы следовать советам английской гончей из Питсбурга, штат Пенсильвания? - удивилась Лопухина так искренне, что Ковбой расхохотался. - Если ты находишь их заслуживающими, почему не последовать. Может, он дело говорит, твой кобель...- И она сразу вспомнила до мелочей свой последний разговор с Фрэтом, забыв удивиться естественности, с которой Ковбой-Трофим отреагировал на рассказ о говорящем бигле... Она сидела на стуле без спинки перед Фрэтом, посреди небольшой комнаты Вивария, в которой жили бигли, пристегнутые к стенам металическими цепями, привычно вонючей, с постоянно отваливающейся кафельной плиткой, с потеками мочи и воды на полу, чуть присыпанном старыми опилками. В помещение периодически заглядывала настороженная Станислава, ревностно относившаяся к их дружбе... Елена слегка раздвинула колени, чтобы он мог видеть и чувствовать промежность, и сказала: - Здравствуй, собака! - Здравствуйте, мадам! - сказал Фрэт по-русски, осторожно опускаясь на задние лапы, чтоб не испачкать зад на мокром полу. - Мне нужен совет... - Она нервно похлопала себя по карманам в поисках сигарет и, оглянувшись, продолжала негромко, всякий раз с трудом привыкая к абсурдности происходящего, почти безумного, но неизъяснимо прекрасного, словно снизошла на нее благодать и беседует она с посланником Божьим или инопланетяниным... Бигль не мог долго смотреть ей в глаза: его собственные тогда наполнялись такой неземной, почти еврейской вселенской тоской, что у безбожницы Лопухиной наворачивались слезы и начинали неконтролируемо капать: тяжелые и густые они не впитывались в халат, но легко скатывались и глухо ударяли об пол... Она думала, что знает о причинах его тоски и своих слез, и от этого становилось тревожно и сладостно, будто давал ей бигль знание, что делало ее сильнее и лучше, и даже чище, хотя казалось, чище - некуда, и знание это сулило исполнение желаний, о которых могла пока лишь догадываться... И были в этих знаниях Ковбой-Трофим и Фрэт, и обоих она любила, не зная кому отдать предпочтение, и требовательный и неутомимый на допросах и... в постели Волошин, обладавший выносливостью Железного дровосека, и Станислава с пурпурным негром Абрамом, и остроумный Вавила, бабник и грибник, для которого хирургия была лишь средством, а не наслаждением, как для Глеба Трофимова, или, как для бигля Фрэта его предназначение служить людям... - Ковбой-Трофим стареет, - сказала Лопухина, пытаясь поймать желтые глаза бигля. - С этим надо что-то делать, иначе все пойдет backasswards. - Let it go, madam! - подумал Фрэт и сказал вслух по-русски:. - И пусть идет, мадам! Это биологический закон... Ваш Ковбой стал геронтом и мыслит и живет, как геронт..., хоть и оперирует еще, как Бог..., и вы чувствуете в нем геронта лишь во время занятий любовью..., однако скоро печать старца-предводителя проявится в других делах..., не менее важных.... - Он должен уйти, чтоб его место занял другой: не жадный до денег до одурения, до власти, имеющий принципы и следующий им, способный отказаться от грязных услуг, даже если о них никто не узнает, готовый взять на себя тяжкий труд и очистить Цех от скверны, скопившейся там не без помощи вашего всемогущего старца... и не без вашей... - Цех не может функционировать нормально на те жалкие гроши, что ему отпускает вороватое государство... и потом изымает руками своих же чиновников... В богатых Штатах, откуда ты родом, трансплантации возведены в ранг клинических экспериментов, и пациент, отважившийся на подобную операцию, оплачиваемую государством, получает доплату за риск..., за страх.., за то, что служит медицинской науке, как нам скоро станут служить бигли..., как космонавт получает свое... Ковбою надо памятник ставить при жизни... и мне, пожалуй, тоже..., а не преследовать, как это делает Волошин. - Стараешься отмыться в публичной бане, где вместо мочалки тебе суют в руки скомканный в тряпку лозунг "Все воруют!". - Фрэт не заметил, как перешел с Лопухиной на ты. - Как мне тебя называть? - Ты же знаешь... Елена... - Хэлен... Не очень... Слишком по-американски... Буду звать тебя Хеленочкой. - Планируешь меня в отставку вместе с Ковбоем? - поинтересовалась Лопухина не очень активно. - Ковбой потрясающий хирург. Ты никогда не видел, как оперирует гений... Американцам такое не снилось...Так играл Рихтер... Я тоже не видала никогда..., но у меня есть диски с записями его концертов... - Ваш Горький говорил, что на Руси, что человек не делает, все равно его жалко... Для пациента мастерство хирурга не самое главное..., не перебивай..., если полагать, что хирург высококвалифицированный специалист, других мы в рассчет не берем, и не зарабатывает бесстыдно, требуя денег или вымогая их обманом, не ворует, пусть даже не у этого конкретного больного, а вообще, не замешан в служебных преступлениях, связях с бандитами, не выкручивается и не лжет, как вы, и не делает грубых ошибок, которые не в силах исправить ни организм больного, ни врачи-реаниматологи..., только следователи МУРа или Прокуратуры, если не успеваете перекупить их... - Не может человек наслаждаться серьезной музыкой, - продолжала атаку Елена, - самой глубокой и выразительной из всего арсенала искусств, если не прочел нужных книг, не видал картин настоящих художников..., хороших спектаклей... У него нет субстрата, позволяющего реализовать наслаждение, навеянное музыкой..., нет инструмента, на котором могли бы сыграть чувства в его душе... Понимаешь, собака, про что я? Фрэт повернул голову, посмотрел ей в глаза и закончил упрямо: - Ты норовишь уйти от больных криминальных тем в бессмысленные дискуссии и пытаешься ввинтить лампочку в голову пациента, чтоб тот, уже в наркозе, разглядел, кто его оперирует... Если мне удаляют легкое и при этом надежно перевязывают по отдельности бронхи и сосудистый пучек так, чтоб не соскочили лигатуры и не было в послеоперационном периоде эмфиземы и гемоторакса, мне все равно, держал ли когда-нибудь оперирующий хирург скрипку в руках, или он непревзойденный виртуоз-балалаечник..., или пишет по выходным на кухне картины маслом..., запивая их водкой... А если в тебе так сильна тяга к электричеству, вверни лампочку в голову Волошина... - Боюсь, лампочка ему теперь не нужна... - Лопухина помолчала, увидев себя на измятых простынях необъятного номера Башни гостиницы "Россия" с бесстыдно задранными к потолку ногами, сжимающими лохматую голову следователя, посмотрела на Станиславу, привычно торчащую за спиной, и продолжала, стараясь примирить бигля с директором института... - Послушай, Фрэт! Ковбой не должен стареть так быстро... Он не только великий хирург... Он Предводитель в Цехе, как ты здесь..., понимаешь? Без усилий.... И демократичен, как американские хирурги, и от остальных сотрудников Цеха его отличает только умение хорошо одеваться, хирургический талант и большой кабинет с попугаями, и лошадинной сбруей... Есть люди-растения, люди-звери, люди-боги... Ковбой-Трофим - челоек-бог... и потрясающий институт, который он создал... - Слишком много патетики... Ваша актриса Раневская говорила по этому поводу: "Есть люди, в которых вообще никто не живет..., кроме глистов..." Не перебивай! Без тебя знаю, что у него нет... Надеешься занять его место? Можешь не отвечать... Не думаю, что для Цеха это лучшая альтернатива сегодня... Ты такая же, как он..., хоть и считаешь его богом... Оперируешь вот только похуже намного... Хочешь, чтоб продолжал? - Don't mind-fuck!* Мы должны помочь ему, - не слушая, твердила Лопухина, ловя взгляд бигля. - Сегодня журналы пишут об успешных аутоимплантациях культур региональных стволовых клеток, способных находить поврежденные или больные места - locus minoris resistentcia** в организме и исправлять их... Похоже, они еще и сильное геронтологическое средство... - Вряд ли у твоего геронта сохранились эти клетки... С возрастом они отмирают... Даже если сохранились, то в очень небольшом количестве... Поди найди...К тому же в нем их функциональные свойства на нуле, - сказал бигль равнодушно. - За что ты так не любишь его? - стала нервничать Лопухина. - За условия содержани в Виварии? Он здесь ни при чем... - Старцу надо имплантировать эмбриональные стволовые клетки, необыкновенно пластичные, поли- и мульти-потентные, если знаешь, что это? - Знаю! Клетки, способные эволюционировать, наследовать, мутировать и, значит, развиваться во все клетки взрослого организма... Теоретически обладающие колоссальными лечебными возможностями... Их выделяют непосредственно из внутренней клеточной массы эмбриона или плода... - Ты неплохо подготовлена, Хеленочка! - Значит надо имплантировать ткань человеческого плода, - сказала Лопухина. - Теща-целка! - перебил Фрэт. - Без циркуляции крови плод или его его ткань умрут через пару часов, не дав эффекта... Сама, ведь, знаешь... - Может, тогда не ткань, а целостный эмбрион и соединить его сосуды с сосудами Ковбоя? - оживилась Елена и посмотрела биглю в глаза, -------------------- * Хватит пудрить мне мозги. (жарг.) и, раскрутив ноги, вновь развела колени, как делала это всегда на подоконнике или столе огромного кабинета директора Цеха, и сразу увидала, как из рыжего подбрюшья выбрался и уставился на нее, посвечивая, розово-красный, чуть подрагивающий влажный Фрэтов член. Фрэт спокойно проследил ее взгляд и ни мало не смущаясь торчащего пениса, сказал бескорыстным шепотом: Люблю тебя сильно очень, Хеленочка... Может, и хочу, но это ничего не значит... Это платоническая любовь, какой бы сильной и мучительно прекрасной она не была... Станиславу хочу... Запах ее гениталей сводит меня с ума постоянно... Кстати, мысль про целый эмбрион, не плод, звучит гораздо привлекательней и глубже.... - Анастомозы с пуповиной - сосудистой ножкой зародыша в возрасте нескольких недель не сможет наложить ни один хирург... Никогда! - стала сокрушаться Лопухина и вновь закрутила ноги калачем... - Пусть попробуют микрохирурги с восьмого этажа Цеха, - сказал Фрэт отворачиваясь. С хорошим микроскопом должно получиться. - Frat! You're the bottom man... the brainy!* - Лопухина наклонилась, чтобы потрепать шерсть на животе бигля, где в рыжих складках подбрюшья все еще неярко светил, неосвещая, розовый пенис, истекая густой прозрачной слизью... - Get the lead out of your ass,** - начал фамильярничать бигль. - Ступай к микрохирургам. Если провалятся их анастомозы, есть другое решение... Эмбрион в теле матери контактирует с ее сосудистой системой через плаценту, минуя прямые сосудистые связи... Значит надо поискать что-то в теле гениального хирурга, что по структуре соответствует плаце... - Знаю что, Фрэт! - воскликнула Лопухина и, забывая попрощаться, выбежала из комнаты, натыкаясь в темном корридоре на Станиславу и не стараясь обежать ее... Когда Лопухина впервые неспросясь привела Ковбой-Трофима к Фрэту, тот зарычал и отвернулся. Лопухина не удивилась сильно и сказала: - Подойди, собака! Не привередничай и не сердись... Бигль Фрэт... Глеб Трофимов, предводитель Цеха..., профессор, академик, гениальный хирург... Погляди на его пальцы, собака... Как у Рихтера... Помнишь рассказывала тебе... У него куча наград и званий, к которым он равнодушен, как ты к своей родословной... - Я не равнодушен, - сказал, наконец, Фрэт, по-прежнему не желая поворачиваться. - Просто все мои качества - быстрый результат генной инженерии умных мальчиков-биологов из США, а не столетние усилия английских селекционеров..., как, кстати, и твоих далеких русских предков... - Его зовут Глеб Иваныч, - продолжала Лопухина, не реагируя на заявление бигля. - Можешь называть его Ковбоем... Пожалуйста, Фрэт, ------------------------------ ** - Ты классный мужик, Фрэт, и умница к тому же. (жарг.) *** - Подними задницу! (жарг.) повернись. Ты всегда был джентелменом... Что-то случилось? - Yes... There is something that gripes my soul,* - сказал Фрэт и повернулся, и горестно, по-собачьи затравленно, посмотрел на Лопухину. - Давай знакомиться, Фрэт! - бодро вмешался Ковбой. - Пожалуйста, сэр, - сдержанно согласился Фрэт, подумав. - Пожаловало начальство, можешь попросить что-нибудь, как принято в России, - сказала Лопухина, довольная покладистостью бигля. - Могу! - обрадовался Фрэт и привычно-осторожно присел на задние лапы. - Во все времена Россия славилась, как родина слонов, если я правильно понимаю вашу историю, и русские привычно надрывались, разводя их, запамятовав простое правило, сформулированное моим знаменитым соплеменником, сэром Авраамом Линколном, одним из первых президентов Соединенных Штатов: "Если вы держите слона за заднюю ногу, а он вырывается, отпустите его...". - Не задирайся, барбос! Россия великая страна, как Америка... Посмотрим через десяток лет, кто будет могущественнее. - Ковбой-Трофим говорил, как перед камерой, потому что долгий и невнятный спор двух самых сильных стран, из которых одна была гораздо сильнее, привычно бередил его русскую душу. - Величие страны должно умещаться в каждом ее представителе, сэр! - не сдавался бигль. - Даже в собаке!! - Короче, Фрэт! - Сейчас. We are now on the bum.** Условия содержания лабораторных животных в исследовательских центрах США также отличаются от нашего, как общежитие вьетнамцев, что у рынка на Велозаводской, от дорогого кондоминиума в районе Сентрал Парк в Нью-Йорке... - Не говори красиво! - перебила Лопухина, - у нас мало времени. - Окей! Сделайте ремонт, сэр. Мы тратим силы, чтобы просто жить в жутких условиях Вивария с вопиющей антисанитарией, отсутствием прививок и едой..., that is just gubbins,*** что иногда приносят из столовых Цеха..., такой же несъедобной... и загдочной, как страна. Если приведете собачник в порядок у нас прибавит сил и вашим хирургам будет легче не давать нам преспокойно умирать после операций, как сейчас, и смогут они, наконец, ставить хронические опыты - лучшее свидетельство достижения намеченного результата и нормальных условий содержания лабораторных животных... Сэр! - Попробую выбить деньги на капитальный ремонт, - сказал Ковбой удрученно и задумался, и поглядел на собаку. - Забудьте про капитальный ремонт и евроремонт, мистер Трофимов.. Половина средств осядет в карманах строителей и заказчика..., и, значит, в ---------------- * - Есть вещи, что сильно гнетут меня... (жарг.) ** - Мы живем хуже нищих... (жарг.) *** ...похожей на отбросы (жарг.) ваших... Забуцкайте честную реконструкцию и удивите всех... Зимой приезжает доктор Хьюэ... - Может быть, поручить Борщеву...? - неуверенно встряла Лопухина. - To that two-fisted drinker... and butcher...?* - удивился Фрэт. - Ты не должен так говорить, - сказала Лопухина. - Когда-то он блистательно оперировал... - Каким бы ни был в молодости этот джентелмен, отвечать за строительство он не должен, - уперся бигль. - Найдите молодого, честного и непьющего прораба... Ковбой-Трофим расхохотался, а потом спросил на полном серьезе: - Ты пойдешь, парень? - У меня другая забота, сэр. - Какая, если не секрет? - На ближайшее время - плодить биглей..., а потом - на операционный стол..., как все, под нож неудачника Борщева в очередном эксперименте... или ваших хирургов из клиники. Глава VI. Эксперимент - Послушай, собака! Не согласишься ли ты поучаствовать в небольшом эксперименте? - спросила Лопухина, усаживаясь перед Фрэтом. - Собралась имплантировать мне эмбрион...? Молчишь? Тебе стыдно? Можешь не отвечать... Где ты его возьмешь? - начал задавать вопросы бигль, демонстрируя приверженность общечеловеческим ценностям. - В многокамерной матке твоей беременной подружки..., - проигнорировала эпатаж Лопухина. - Хочешь прооперировать Лорен просто из любопытства, чтоб убить потом неродившегося щенка из моего помета? - Не забывай: ты еще не священик... и даже не протестант, и уж, конечно, не гугенот, хоть кичишься , как они, что знаешь телефон к Богу, - обиделась Елена и оглянулась на дверь. - Твердишь, ведь: "Мое предназначение - служить людям...". - Но не в криминальной хирургии! И не вспоминай так часто про предназначения... Помнишь, каким было твое, пока не занялась трансплантологией? Одухотворенное лицо, готовность к самопожертвованию ради высоких принципов, ради больных, ради старинного рода своего... Куда все подевалось? - Та духовность была символом бедности, - остановила его Елена. - Напрасно в России не считают бедность пороком..., хоть и борются опрометчиво с ней во все времена.. Из-за этого так много бед у нас ... Но ты бедно не жила никогда... Даже в самом начале. Теперь же ты просто богата. ---------------- * - Этому законченному пьянице..., хирургу-неумехе? (жарг.) - Не забывай: моя родословная круче твоей в семь раз. Ей не требовались генные технологии, чтоб стать лучше. Понял? Только безумному Ленину, а потом Сталину могла прийти в голову изуверская мысль расстреливать этих людей, потому что не из рабочих... и крестьян, и не из служащих, хоть и тех и других тоже стреляли и сажали..., а "благородных кровей", как говорила бабушка, которую не видала никогда... У нее тоже была четвертая группа крови с отрицательным резус-фактором... Лопухины известны еще с Петровских времен... О биглях тогда не знали даже в грязных лондонских предместьях... - Знали, - сказал Фрэт и стал погружаться в одну из лондонских окраин времен короля Генриха IV, но во-время остановился, вернулся и, поглядев на Лопухину, добавил: - Я люблю тебя не из-за породы... Она в тебе и не чувствуется почти... - Порода - не только красота... Она - характер. А Ковбой... Он, может, один из самых достойных, хоть беспородный, как большой Пахом с одним глазом, и позволяет иногда втягивать себя в... сомнительную хирургию, как гениальный актер, для которого социальный статус исполняемой роли мало что значит: злодей-убица, либерал, некрофил-рантье или провинциальный интеллигент-самоучка, - продолжала Лопухина. - Постарайся понять, собака, что кругом все тоже криминальное... ну... почти... или совсем: власть, суд, закон, бизнес, средства массовой информации, отношения между людьми, даже секс... Это у вас у собак все просто и не надо ничего скрывать, а у нас, если говоришь то, что думаешь, значит не думаешь. - Средневековье наступает в каждом веке... - Да, потому что обратная сторона хорошего - дурное. - А обратная сторона дурного? Молчишь? Во всех вивариях мира существует негласное правило: не оперировать беременных животных, а тех, что беременными привозят собаколовы - отпускать на волю... - Фрэт! Ты стал демагогом в России... С Лорен ничего не случится... Обещаю. Ты согласен поучаствовать в опыте? - I should worry... Let George do it.* - Фрэт, пожалуйста. Мне не справиться с этой бедой одной... - Это не беда. Старение Ковбоя - физиологический процесс, естественный и закономерный... Он теряет потенцию, что так беспокоит тебя, но взамен приобретает влияние... - Фрэт! - В ее голосе было отчаяние. - Не в потенции вовсе дело... Я должна это сделать... Должна! - Любопытно, почему? - Не знаю! Наваждение какое-то... Может, из-за себя..., из-за карьеры, любопытства научного, может, потому, что люблю его... или не люблю совсем... и нравится лишь его растущее влияние в Цехе..., Москве..., и не могу с этим совладать...Понимаешь, о чем я? Кроме всего есть странная --------------------- * - Мне до фонаря... Пусть другие займутся этим! (жарг.) власть Ковбоя надо мной..., над душой и телом..., не гормональная..., но власть... - Власть одного человека над другим губит прежде всего властвующего, говорил наш Лев Толстой. Я не стал бы спорить... Мы, бигли говорим не хуже: кто держит цепь не намного свободнее того, кто на ней сидит. Раскрути ноги! - Фрэт втянул в себя запахи, привычно закружившие голову. - Согласен, но ты не станешь экспериментировать с Рывкиным. - Кто это? - удивилась Лопухина. - Актер... Претеже Вавилы... - Слишком много о нем говорят... Ладно... Lock, Frat! Заметано! Люблю тебя! - Я даже мысли не допускал, что могу понравиться тебе, - сказал ошарашенный Фрэт, чувствую, как любовь и желание служить ей переполняют его, готовясь перевалить через край... Она чувствовала и понимала это, и удивлялась его преданности и любви, и не верила, что заслуживает..., и помолчав и подумав, спросила, подлизываясь: - Куда лучше имплантировать эмбрион, чтоб обеспечить ему достойное существование? - Как ты понимаешь при моих размерах микрохирургия бессильна. Попробуй вшиться в какой-нибудь паренхиматозный орган, - сказал Фрэт, снова влюбляясь в молодую женщину и прощая ей все, и попросил: - Положи мне руку на голову... Нет, не гладь... Просто подержи... Селезенка бы сгодилась, или слизистая тонкой кишки..., но без прямых анастомозов понадобится несколько дней, чтоб развились новые сосуды, способные обеспечить приличный кровоток. За это время эмбрион Лорен врежет дуба сто раз... Он положил голову на колени Лопухиной, помолчал и добавил, шумно втягивая ноздрями запахи молодой женщины: - Я бы попробовал вшить кусок внутреннего слоя матки с зародышем прямо в кавернозные тела у корня пениса... Но у меня с этим вряд ли что получится: у собак недоразвиты кавернозные тела... - Он смущенно посмотрел на молодую женщину и отодвинулся... Спустя неделю в операционной Вивария Елена Лопухина вместе со Станиславой удалили из беременной Лорен один из зародышей с недифференцируемой пока плацентой, эндометрием и вшили в стенку подвздошоной артерии Фрэта частью расщепленного мышечного слоя матки. - Странные опыты, Ленсанна! - сказала Слава, помогая зашивать живот. - Жалко бигля... Выращиваете эмбрион для донорских органов? Тогда почему не в Лорен? Мне кажется... - Хватить болтать! - цыкнула Лопухина. - Я предупреждала, что до поры не стану афишировать эти эксперименты... Не надо бинтовать живот... Не разгрызет... Он умный... Сделай наклейку, как обычному больному... Проснется, поедем ужинать в пиццерию "Максим" на Соколе... Под вечер, когда Фрэт пришел в себя после наркоза и встал, Елена спросила: - Ты в порядке, мальчик? - Вы собирались в пиццерию, - тускло проговорил он, сильно подрагивая ногами, и улегся опять.... - Мне большую пиццу..., с мясом и грибоми, - сказала Слава. - Лопнешь! - улыбнулась Лопухина. - Большую! - и упрямо посмотрела на мальчика-официанта. - Тогда пицца West на две персоны: сыр моцарелла, парная телятина, ветчина, бекон, грудинка, бастурма... и специально для вас лисички с шампиьонами... Что дамы будут пить? - спросил интеллигентный мальчик, подражая кому-то. - Рекомендую красное итальянское вино... - И произнес невнятно название. - Я буду водку..., slinger!* Двести грамм... - Слава стремилась к независимости, навечно покоряя официанта редкостным жаргоном. - Водку здесь подают рюмками, - сказала Лопухина и, забирая инициативу, продолжала: - Решим раньше с пиццой... Барышне - ту, что просит, с мясом и грибами, мне - маленькую, с овощами и сыром Пепперони, и стакан белого вина..., лучше рислинг..., и водку... барышне. - Ты говорила: "Двести граммов", - сказала Лопухина, когда количество пустых рюмок перед Станиславой по объему перевалило за триста. - Пошто жолеешь-то, Ленсонна... Мне ее без новой водки не осилить, пиццу-то, - проокала девушка и посмотрела на официанта, дуреющего от стараний выказать ей внимание и любовь. - Тощи две рюмки сразу, чтоб не нодрывоться вдругорядь, - и, повернувшись к Елене сильно покрасневшим лицом, положила руку на плечо, близко заглянула в желтые блюдца-глаза и дыша свежей водкой сказала, касаясь губами маленького уха с изумрудной серьгой: - Хочу Обрашку высвистоть сюда из Питсбурга, штат Пенсильвония... Пожениться решили... Может, поговорите с Ковбоем, чтоб взял его в Виворий... Борщеву в подмогу... Ветеринор клоссный... и животных любит... А, Ленсонна? Поговори... - Дуреха ты, Славка! Нам тут только негров из Пенсильвании не хватает. Лучше езжай к нему, в Америку сама... Другой мир, прекрасный, как - она собралась развивать эту тему, но Станислава, вдруг странно трезвея и белея красным лицом, перебила: - Неееааа... Я русскоя... На кой хрен мне тощиться в Омерику... Иногда чую безошибочно, как Фрэт..., долеко вперед по времени: здесь скоро жизнь станет не хуже..., а лучше, может... Опять.., возможность росту у меня здесь ----------- * официант (жарг.) есть... К вам хочу... Меньше двух лет осталося учиться... Буду в Отделении робототь. Мне нравится тронсплонтология... А потом стану зоведовать вместо вас... - А меня куда? Слава сразу поскучнела: - Не зною... Вас тогда, вроде, не будет уже... Поговорите с Ковбоем про Обрашку-то, Ленсонна... - А Ковбой будет? - А куда ему деться-то. Он вечный, новерное, как Виварий... Скожите правду: зочем Фрэту зородыш Лорен имплонтироволи? Ковбоя омолодить хочите? Ему уже не поможет ничто... Старый очень..., как ящерка и кожей шуршит, как она... Зачем он вам? Воно следовотель тот, что высокий... с волосами, как вокруг увивоется. Митя Борщев про него говорит: "Вожняк!". - Я тоже научилась у Фрэта чувствовать время вперед... Если Ковбой-Трофиму не имплантировать эмбрион, через несколько месяцев он начнет сдавать... Знаешь, как начинает сыпаться старый автомобиль? Не знаешь... И никто меня тогда... не защитит ни от Прокуратуры, ни от... Ладно... Попроси официанта, пусть еще вина принесет... - Как ты думаешь, - спросила Лопухина, когда они выпили обе и перешли к мороженному, - может, взять Фрэта домой из Вивария... Там вонь, грязь... - Он не пойдет. Не захочет оставлять остальных... Будет говорить про долг, про... что должен обеспечить высокую рождаемость, чтобы бигли были и в других вивариях..., и не только в Москве... - Как ты без Абрама-то обходишься...? - спросила вдруг Лопухина. - Обхожусь, - уныло сказала Слава. - Beat the dummy - дрочу иногда. - Фуу..., как грубо... А могла бы с Фрэтом? - Хотите посмотреть? Могла б, наверно..., если глаза закрыть и руку ему на голову положить... Он ведь... Слава притормозила, умеряя фантазии, перевела дыхание, снова пьянея, и, сунув кончик языка в ухо Лопухиной, и давая понять подошедшему официанту, что ему здесь не светит, проокала: - Вы говорили: "Потом на дочу поедем"... Поехоли, Ленсонна... Золоскою... И снутри тоже... Поспешим... Свербит ужо... До мошины б добраться... Через несколько дней Лопухина поинтересовалась, ощущает ли Фрэт в себе проявления жизнедеятельности эмбриона? - Ты хочешь знать, не помолодел ли я? Вряд ли... Мне всего три года... - А либидо? - нервно перебила Лопухина. - У нас, не как у людей... и вместо кавернозных тел в пенисе длинная трехлопастная косточка, у медведей - такая же, которой я управляю по желанию, как ты, к примеру, руками или нижней челюстью... А желание живет во мне всегда..., неудовлетворенное, как, впрочем, и в тебе... Но ты свое реализуешь иногда, мастурбируя под утренним душем... - Зачем ты говоришь это? Сам ведь тоже вылизываешь собственные гениталии... или ревнуешь к Станиславе..., а может, хочешь предложить свои услуги в сексе? - Я люблю тебя, Хеленочка, с каждым днем сильнее... Еще недавно знал про любовь не больше, чем про невесомость... Возможно, это чувство жило во мне, но теперь оно стало таким сильным, что невмоготу... - А Славка? - А Слава..., she's my gussie mollie - подружка-бигль, которую хочу, но которую на случку почему-то не приводят служители Вивария... - А что, разве она сама не может прийти? - Ты серьезно? - Я бы посмотрела... - Послушай, Фрэт! - сказала Лопухина спустя месяц, садясь в очередной раз перед биглем, чуть раздвинув колени, нервничая и стараясь скрыть это бравурностью речи. - Похоже, несмотря на все наши усилия, эмбрион Лорен прижился и развивается в тебе. - Что ты чувствуешь? Повышенное либидо, смену сексуальных интересов, вторую молодость, мудрость... Что, Фрэт? - Ничего особенного... Сексуальным маньяком я не стал, если это ты имела в виду главным... и не помолодел... Маленький бигль растет внутри, но ему, похоже, не хватает женских гормонов Лорен, если правильно поминаю его призывы... К тому же, мне трудно с такой обузой... Видно, бигли-мужчины не приспособлены для вынашивания щенков... - Значит артериальный кровоток способен преодолеть плацентарный барьер, - сказала Лопухина. - Спасибо, собака! - Погоди благодарить, - сказал Фрэт. - Жить с эмбрионом в животе не сладко... Давай эмбрион разместим снаружи в защитном чехле... - Как мобильный телефон..., - задумчиво сказала Лопухина, считая варианты. - В этом что-то есть... Подумаем позже вместе... Бигль жил с неродившимся сыном Лорен внутри, учил Станиславу нью-йоркскому жаргону, а с Еленой, которая все сильнее привязывалась к нему, подолгу анализировал проблемы донорства человеческих зародышей, упрощая восприятие созданием системы собственных символов, понимая, что тащит его Лопухина на скользкую тропу подпольной трансплантологии, где бесчестье приходит, даже в случае достижения положительного результата, если он, разумеется, не является совершенно фантастическим научным прорывом, а бессмысленная и скоропалительная, в полном смысле слова, смерть от заказанной кем-то пули - ежедневная реальность, которая энергично машет шашкой над головой, как Слава - тупым секачем, нарезая морковь лабораторным кроликам... - Если тобой двигают разумная аргументация и стремление удовлетворить собственные потребности, то в в соответствии с правилами менеджмента, ты должна идти туда, где люди безнравственно убивают свои зародыши, - сказал Фрэт и Лопухина недоуменно посмотрела на него. - Туда, где делают аборты... Она улыбнулась: - Вавила говорит, если признать аборт убийством, то мастурбация, про которую ты недавно вспоминал - геноцид... - Я говорил про женскую... Лопухина обошла нескольких знакомых гинекологов, выбрала понадежней и не вводя в детали, попросила бережно извлечь на пробу парочку эмбрионов. - В тех, что мы извлекаем, уже есть сердце, - многозначительно сказал гинеколог, с которым училась вместе когда-то. - Разве я пришла к священнику? - удивилась Лопухина. - Ты делаешь аборты и выбрасываешь человеческие зародыши в эмалированные тазы, что стоят по бокам гинекологического кресла. Насколько я знакома с характером этой процедуры, никто никогда не интересовался сокращается ли сердце в кровавом комочке, который вы успеваете еще в матке расчленить кюретками... Если ты имеешь в виду гонорар..., назови сумму, но не связывай ее с наличием сердца в эмбрионе... Можешь ошибиться... - Тысяча долларов в месяц, - сказал гинеколог, волнуясь, - и количество плодов станешь определять сам... - Хорошо..., хоть и выходишь за грань рационального поведения... Будешь извлекать их вакуум-экстрактором. Однако доставать, не повреждая, из матки беременных женщин скользкие комочки человеческих плодов, оказалось трудным делом. Еще труднее было определять живы ли они... К тому же на выживших могла губительно дейстовавать транспортировка, и Лопухина стала возить эмбрионы в термостатируемых контейнерах, погружая их в охлажденный консервирующий раствор, что использовался при перевозке донорских почек... Эти занятия требовали слишком много времени и сил, и Елена перепоручила доставку эмбрионов Станиславе, и теперь вечерами они подключали под старым, выпрошенным у микрохирургов операционным микроскопом, человеческие зародыши, отвергнутые матерями, к миниатюрному перфузионному устройству с подогретым и насыщенным кислородом раствором, чтобы определить сохранилась ли в них жизнь... Однако эмбрионы были нежизнеспособными... Они были мертвы... - Пора, ноконец, удолить из Фрэта чертов Лорен плод, Ленсонна, - вспомнила вдруг Слава, раздраженная очередной неудачей. - Он там скоро лаять ночнет... - А может, заговорит, - улыбнулась Лопухина. - Хорошо... Завтра и удалим. Закажи операционную и анестезиолога... Плод удалили. Бигль быстро пришел в себя и обрадованный избавлением от затянувшейся беременности стал давать советы Лопухиной: - Почему бы тебе не легализовать эти исследования? - спросил он однажды. - Получишь дополнительное финансирование, штаты, разрешения и иди к ожидаемому результату, меньшей кровью и без прокуратуры... - Pill in your ears!* - обиделась Лопухина, давно заболевшая нью-йоркским жаргоном. - Процедура подачи заявки требует усилий, сопоставимых с предполагаемыми исследованиями, а получение разрешения на клиническое применение может длиться годами... Даже если позволят заниматься этим, мне не добыть жизнеспособных человеческих эмбрионов... - Почему? - Их убивает не транспортировка, - печально сказала Лопухина. - Их убивает процедура аборта... Хорошо хоть, это не геноцид... - Как же ты собираешься получить их? Неужто, как добываются сомнительные донорские органы, что иногда попадают к вам на записные трансплантации или уходят транзитом в Евротрансплант? - В литературе не описано ни одного случая использования в качестве донора органов молодых женщин с беременностью в 6-12 недель... - Значит, нелегальное донорство и кто-то или даже ты сама насильственно сделает вивисекцию, вскроет матку и извлечет неповрежденный эмбрион? А что будет с женщиной? - Ничего... Зашьют... Она проснется... и все будет в порядке... - Но она не сможет больше рожать! - Сможет! Тысячи женщин рожают с помощью кесарева сечения по многу раз... Это не будет стоить ей здоровья... - Это будет стоить гораздо больше... Жуткий промысел... В Америке такое невозможно... - Возможно... Ты говоришь и действуешь так, будто каждый второй американец Фолкнер или Каунт Бейси... Знаешь сколько в мире способов лечения простатита...? Способов формирования и измерения общественного мнения не меньше... - И ты пойдешь на это ради Ковбоя? Неужто людская любовь способна на такое...? - Дурень! - рассмеялась Лопухина, не давая ему закончить. - Любовь способна на все..., даже больше... Ты что, книг не читаешь? - и спохватившись добавила: - Прости, Фрэт... Трудно помнить все время, что ты собака... Не знаю... Вряд ли мной движет любовь... или только любовь... Это чувство больше и сильнее, чем любовь, сексуальная страсть, преклонение, долг... вместе взятые.... Я больна им... и болезнь так мучительно сладостна и прекрасна, что выздоровление кажется адом... Есть что-то еще, что не дается даже в ощущениях... Как запах или мелодия, которые не можешь вспомнить... или понять. Я не только постоянно скрываю болезнь... Я прилагаю невиданные усилия, чтоб не выздороветь... Он моя самая любимая игрушка, как, наверное, и я его..., потерять которую равносильно... К тому же я на пороге открытия..., большого и очень серьезного... - А Волошин...? Ты собираешься встать на путь, на котором мы все будем обречены, потому что не будет выбора: только смерть и немного любви... ----------------- * - Разуй глаза! (жарг.) Постарайся понять это и найди добровольца... - С каким диагнозом я положу его на стол? - И еще: поговори с Волошиным..., - не слушал ее Фрэт. - В нем больше порядочности, чем алчности и служебного рвения..., хоть его тоже можно купить и не только деньгами... Лопухина госпитализировала в Отделение актера Рывкина, за которого небескорыстно просил когда-то Вавила, с диагнозом "хроническая почечная недостаточность". - Как вас зовут, Рывкин? - спросила она строго, будто имя определит его дальнейшую судьбу. - Почему так сурово, доктор? - удивился он. - В последний раз меня пытали похоже на коллегии министерства культуры... еще при Андропове, когда запрещали спектакль... Опять провинился.? Марк Борисович... А что? - Донорской почки ему не видать, - размышляла Елена, гляда в интеллигентное лицо больного и не вступая в дискуссию, - слишком стар... Странно только, что еврей, а в анамнезе алкоголизм..., но мы его подлечим качественным гемодиализом, скомпенсируем водно-электролитный баланс, сделаем ангиографию - может, у него стеноз почечных артерий, а перед выпиской имплантирую эмбрион вместе с плацентой... и стану наблюдать амбулаторно... Если в театре, где он служит и где в лицо глядят по служебной необходимости, а из зала - за деньги, ему начнут давать роли молодых героев, Ковбой-Трофим ляжет в Отделение для аналогичной процедуры..., или мы поскачем с ним куда-нибудь в провинцию... А если операция окажется неэффективной? Не может быть... Вавила про такое говорит: "теща-целка"... Если эмбрион удасться включить в циркуляцию писателя, он не сможет не развиваться, продуцируя гормоны и субстраты, обеспечивающие собственное развитие, молодость и силу при рождении, которыми плод по-неволе станет делиться с реципиентом..., но главное - продукция эмбриональных стволовых клеток, мудрых, всепроникающих, направляющихся всегда куда следует, способных стать строительным и лекарственным материалом в лечении поврежденных старостью и болезнями органов и тканей..., обеспечивая невысненные до сих пор, но от этого не менее фантастичные механизмы и эффекты "клеточной терапии". - В этом я не уверен, - сказал Фрэт. - Не горячись, Фрэт! В этом никто не уверен пока... Главное - как остановить рост эмбриона в теле реципиента? - Ну... с этим просто: подросшего эмбриона удалим, - сказал Фрэт, - как удалили мне. - Чтоб реализовался эффект эмбриональных стволовых клеток, плод в теле Ковбоя должен находиться несколько месяцев... - Than it seems that we`re both in shit out of luck again,* - сказал Фрэт печально..., и вдруг, забывая Елену Лопухину и убогий московский Виварий, и недавнего щенка-бигля в животе, увидал себя, медленно бредущим по песчанному тихоокеанскому пляжу западного побережья США в начале вьетнамской войны, неподалеку от Портленда, штат Орегон, куда периодически сбегал ночами из университетского лэба вместе с кардиостимулятором - одной из самых первых в мире моделей, разработанных местными физиками, - прибинтованным к туловищу, необычайно тяжелым и обременительным... Местные чайки знали, что он не в силах гоняться за ними, потому как несовершенный кардиостимулятор задавал единственную частоту сердечных сокращений - шестьдесят ударов в минуту, не позволяя собственному сердцу бигля приспособиться к нагрузкам..., и бесстрашно наблюдали, не собираясь уступать дорогу, за унылым малоподвижным псом со странной ношей на боку... Он тогда впервые увидел пленных китайцев или японцев, с удивительно прямыми черными волосами, раскосых, низкорослых и очень послушных... Местный персонал называл их coosie** или jap***, а позже он услышал слово charley и понял, что это вьетнамцы.Их было человек десять, выводимых ночами на прогулку по берегу Тихого океана. Они шли всегда строем, скованные цепью, тихо позванивая металлом и переговариваясь взрывными гласными... От них веяло немытым телом и такой покорностью, и страданиями, что он приседал всякий раз, завидя плотную человеческую массу, не в силах вынести бремя их неведомых мучений... Он догадывался, что японцев или вьетнамцев, как и его, используют в медицинских экспериментах, только в более жестоких и засекреченных, и не знал, как помочь им..., и лишь приветливо помахивал неразличимым в темноте хвостом. Однако позже сообразил и к следующей их прогулке сбоку от протоптанной в песке дорожки поместил миску из нержавейки, заполненную остатками еды, которую смог натаскать из сумок лаборантского люда. Он даже умудрился притащить початую бутылку красного калифорнийского вина, с трудом заткнув горлышко пробкой... А они прошли мимо, позвякивая цепями, и не заметили в темноте... Лишь последний углядел, встретившись глазами с Фрэтом, но было поздно... Через несколько дней, накопив человечьей еды и стащив нераспечатанную бутылку виски, Фрэт вновь расположил випивку и миску у дороги, и присел поблизости, поджидая. Было совсем темно, когда пришли чарли... Он видел, как кто-то из них в первых рядах склонился и поднял дары..., и довольный затрусил к себе в лэб. На следующих день, прогуливаясь в сумерках вдоль пляжа, он опять повстречал плотную молчаливую массу людей с плоскими лицами и негромким звуком позванивающих цепей. Он взобрался на ближнюю к ним дюну и неудобно сел на задние лапы, поглядывая на кардиостимулятор, и ------------------------ * - Похоже, мы опять оказались в жопе... (жарг.) ** китаеза (жарг.) *** япошка (жарг.) собираясь вильнуть хвостом, когда они подойдут ближе... А они подошли и вдруг все разом, как по команде остановились и повернулись к нему, и склонились в долгом странно-неподвижном поклоне, хотя в задних рядах еще чувствовалось какое-то движение. И сразу запаниковала охрана, и раздались крики, и выстрелы в воздух, и тогда военнопленные отвернулись от него и молча двинулись дальше... - Когда-то давным-давно я жил с громоздким кардиостимулятором, привязанным к телу снаружи, а электроды были внутри правого предсердия, - сказал Фрэт, возвращаясь с тихоокеанского побережья, шумно дыша и с трудом избавляясь от тяжелого прибора... - Давай оставим внутри реципиента только плаценту, а эмбрион разместим снаружи в защитном контейнере... - В эти сроки пуповина еще очень короткая и плацента в зародышевом состоянии... Может, целый эмбрион нам вообще не нужен, - задумчиво отреагировала Лопухина, считающая варианты быстрее и лучше бигля... - Хватит недоразвитой плаценты с куском человеческого зародыша внутри, если различим их, и они не хуже целого эмбриона станут делать, что надо... Только подумаем, как обеспечить функционирование артерио-венозных анастомозов после удаления часитм эмбриона... Понимаешь о чем я, Фрэт? - Как два пальца обоссать, - сказал бигль и уставился на Лопухину. - Тебя интересует возврат венозной крови из пуповины в плаценту? - Кто тебя научил этой дешевой ругани? - оборвала его Елена. - Собаки, с которыми живу в Виварии, Слава, лаборанты, что кормят нас и ухаживают... Или ждешь, что стану говорить, как аристократы из рода Лопухиных... Тогда переведи нас в приличные помещения, корми нормальной пищей, купай, делай прививки... - Мои дед с бабкой, что прошли Сталинские лагеря, где похуже, чем в Виварии в семь раз, вели себя так, будто не было революции... и никто не лишал их дворянства... Зима все еще не случилась, несмотря на январь, и не только из-за отсутствия снега и холодов..., и выброшенные во дворы новогодние елки с остатками конфетти и мишуры, легко сдуваемыми ветром вместе с высохшими иголками, лишь подчеркивали это и казались неуместными на голом асфальте..., и странно путешествовали, норовя поскорее выбраться на просторы улиц из дворов, чтоб вдоволь нагуляться, как перекати-поле, подгоняемые проезжающими автомобилями. Странное поведение погоды лишь повышало уровень ожидаемости зимы, разлитый над спешащей московской толпой, простуженной и зябкой, уставшей ждать, для которой главным теперь было поскорее нырнуть в метро или заскочить в троллейбус, а там уж неважно, куда повезут... Толстая санитарка Егор Кузьмич стала часто болеть и голуби в институтском парке, неделями поджидавшие ее и успевавшие отощать, научились караулить у ворот Цеха, всегда узнавая в толпе, и кружить над ней, приветственной тучкой, напоминая о себе и сразу направлялись в парк, к фонтану, чтоб сообщить радостную весть остальным... Елена спешила в Виварий в одном халате, поверх операционного белья, забыв накинуть пальто и сменить обувь. Редкие больные в окружении родственников, издали тоже казавшиеся птичьими стаями, поджидавшими своего Егора Кузьмича, удивленно смотрели на полуодетую молодую женщину в летних туфлях, бегущую в глубину институтского парка, уже темного в это время и становилось от этого всем тревожно, и непонятно странно: то ли спешит она по делам, то ли или убегает... - Здравствуйте Митя! - сказала Лопухина, усаживаясь в массивное старинное кресло, с сиденья и спинки которого давно была содрана кожа и разброшены холстины и мох... Комнатка заведующего пахла не лучше собачника, только не было опилок на полу, цепей по стенам и отваливающихся кафельных плиток... Она смотрела в синюшнее, отечное Митино лицо без возраста, небритое и, видно, давно не мытое, которое многолетняя упорная выпивка не смогла лишить интеллигентской прелести, читаемой сразу..., как уличный лозунг или хороший рекламный плакат..., хотя знала прекрасно, что продает на сторону наркотики и корм лабораторных животных, и замешан в махинациях с плацентарной кровью, стволовыми клетками, а, может, и донорскими органами, как она сама... - Как Фрэт его называл на жаргоне: "хирург-неудачник"? - пыталась вспомнить Лопухина и не могла, и все еще трудно дыша, и, сомневаясь следует ли втягивать Борщева в этот бизнес подпольный, сказала, чтоб сбить с толку: - Мне нужен человеческий эмбрион... - Человеческий зародыш? - удивился Борщев, дыша свежим спиртом с примесью эфира, и она сразу догадалась, что пьет он раствор, слитый из банок, в которых операционные сестры хранят хирургический шелк. - Что ты станешь делать с ним, Лопухина? Колись! - Затеваю новый цикл научных исследований... - Почему ты пришла ко мне? Поезжай в любую гинекологию... За день наберешь три десятка... - Мне нужны живые... - А там какие? - Там они уже нежизнеспособны... - Поняв абсурдность своего заявления, она заговорила почти открытым текстом: - Раздобудьте через дружков-бандитов своих матку беременной женщины в возрасте 6-8 недель... Группа крови неважна... - Она замолчала и стала смотреть в окно, заставленное голыми гладкими и мокрыми стволами деревьев без веток, похожих на гигантских червей, вставших на цыпочки, и вдруг посмотрела на Митю и сказала: - Вспомнила! Butcher!* - Что? - удивился Митя и не дождавшись ответа, заговорил сам: - Не траться на суету... Обратись к Ковбой-Трофиму. У него прямой ------------------- * Хирург-неумеха (жарг.) ход к тем, кого называешь дружками моими... Для меня такое - слишком кроваво. - У него нет дружков в этой сфере, - занервничала Лопухина и, поглядев на него, добавила просительно: - Поможете? - и опять уставилась в окно с червями на цыпочках, вспоминая Митину историю... Дмитрий Борщев был когда-то блистательным хирургом-полостником, почти как Ковбой-Трофим, виртуозно оперировавшем в животе. Его бывший патрон, академик Судаков, постоянно брал молодого Борщева на свои операции и, говорят, часто менялся с ним местами..., а позже женил его на своей дочери... В том, что приключилось с Борщевым потом - заслуга его друзей и коллег, и благодарных пациентов. Первые пили с ним, понимая, что пьют почти с гением и это льстило их тщеславию..., но не только это... Может быть, подсознательно, но и целеустремленно тоже, и даже с какой-то жестокостью изуверской они спаивали его: он стал опаздывать в клинику, отменял операции или оперировал пьяным..., а благодарные пациенты лишь подливали масло в огонь, потому как в те не очень денежные и товарные времена алкоголь служил единственным универсальным платежным средством... Его выгнали из клиники Судакова, потом из городской больницы, из поликлиники, пока, наконец, Ковбой не сжалился и не взял к себе в Виварий... А когда друзья-коллеги поняли, что получили то, что хотели и виртуоза-хирурга не стало, они забыли о нем и к ним теперь стали выстраиваться блатные очереди пациентов, что когда-то выстраивались к нему... - Может, попробуешь найти добровольцев..., - сказал Митя, когда пауза стала невыносимой. - Бывает, супружеские пары отказываются от будущего ребенка... - Мне надо вместе с маткой... Найдите.... Заплачу... - Что за исследования? - Не хотелось бы говорить об этом пока... Тема может оказаться патентоспособной - Думаешь сразу побегу оформлять заявку? - обиделся Борщев. - Меня интересует антигенная активность органов новорожденных, как потенциального источника нового донорства, - сказала она, первое, что пришло в голову, не рассчитывая особенно на его компетентность... - У новорожденных человеческих детенышей антигенная активность отсутствует, - сказал Борщев, демонстрируя удивительное знакомство со специальной литературой. - Они идеальные доноры органов, трансплантируя которые легко получить людей-химер... Вопрос давно исследован... Странно, что ты не знаешь этого, Лопухина, заведуя отделением... За что тебя тогда продвигает Ковбой-Трофим? За хирургическое мастерство, которого нет...? Ладно..., попробую... Корысть всегда способствовала гибкости ума... Через неделю Митя Борщев позвонил и сказал уверенно: - Это встанет тебе в пять тыщ зеленых, Лопухина! - Три! - Вспомни сколько за почку получаете с Ковбоем... Вспомнила? Окей! Значит, пять! - Три! - стояла на своем Елена. - Хорошо, - согласился Митя. - Полторы тыщи - задаток... - А куда вы собираетесь привезти его? - Кого? Зародыш человечий? А в Виварий... Куда ж еще? Зимы все не было, но не было и сырости уже: только колючий ветер, холодно, без мороза иногда, и смерзшаяся земля, голая и твердая, как асфальт с сухими травинками в трещинах... Ночью ветер крепчал, извлекая из струн-стволов под окнами Вивария густые басовитые звуки, на которые накладывалось подвывание голых веток, выше тоном на две октавы, тревожное, немного исламское по мелодике, не по инструментовке... В одну из таких ночей машина скорой помощи доставила в Виварий термостатируемый контейнер. - Скорыю визвалыы? - спросил с акцентом молодой парень, непохожий на санитара: без халата, в вечернем костюме, с тонким горбоносым смуглым лицом и черными глазами. - Skibby!* - подумала сонная Станислава и сказала: - Да..., еще в детстве. - Поглядела на термостат, спросила: - Что в нем? - Нэ знаэм, сыстра... Сматры сама, да! - и ногой подтолкнул к ней контейнер по скользкому мокрому полу... Лопухина, в странном приступе научного фанатизма, легко сметавшем нравственные и социальные преграды, замешанном, как почти у всех, на тщеславии, любови неизвестно к кому, корысти и эгоизме, наплевав на уголовные условности, в неясной, но отчаянной надежде получить выдающийся научный результат, который послужит индульгенцией, забыв обещания, данные Фрэту, вместе с Вавилой той же ночью вшила сосудистую ножку с маточными артерией и веной иссеченного мышечно-эндометриального лоскута человеческой матки вместе с недифференцируемым пока зародышем в соответствующие разрезы стенок внутренних подвздошной сосудов актера, продекларировав операцию, как наложение нового артерио-венозного шунта для гемодиализа взамен затромбировавшегося... - Если имплантант приживет, - сказала Лопухина, - твой старик сбросит в течение нескольких месяцев лет десять-пятнадцать и тогда трансплантируем ему почку без очереди... - ...и без денег! - добавил Вавила. - И тогда, как говорит Фрэт: "We ------------- * Чурка (жарг.) shall go large everybody!"* После имплантации с Рывкиным стали происходить события, не укладывающиеся в рамки обыденных представлений о жизни послеоперационных больных Отделения почечной трансплантологии. Первыми это заметили врачи-лаборанты, почти ежедневно исследовавшие его кровь и мочу. Они попросили повторить анализы, чтоб исключить ошибку, однако показатели деятельности почек неутомимо улучшались, и скоро это почувствовал и сам актер, который начал увиливать от ежедневных процедур гемодиализа... Это было так необычно, как если бы больной, загибавшийся от дыхательной недостаточности, старательно выдергивал из носа катетр, доставляющий в легкие кислород..., а Рывкин старался. Он вообще пренебрегал больничными порядками... Потом появились его коллеги. Нарядные и раскрепощенные, чуть пахнувшие алкоголем, они демонстрировали Рывкину любовь и заботу, компенсируя шумом утлый подарок в три апельсина. Однако очень быстро показушный энтузиазм гостей поутих и на смену пришло искреннее потрясение, которое один из них, молодой неряшливый мужчина с темными волосами на груди и светлой вельветовой рубахе, расстегнутой несмотря на зиму до пояса, сформулировал Лопухиной, в кабинет которой смог пробиться. Он напористо сел на край стола, на котором обычно сидела она сама и уверенно глядя в красивое лицо молодой женщины с желто-зелеными глазами, похожими на гигантские маргаритки или ноготки, принялся ожидать ответа, постепенно теряя уверенность и чувствуя неловкость, однако окончательно сползти со стола, чтоб встать перед ней уважительно, не смог. - Вашему коллеге действительно стало лучше, - сурово промолвила Лопухина, - выдержав паузу, - но это не повод... - Ему не только лучше, доктор! Он другой... Почти мальчик! Без морщин! - Заорал, перебивая ее актер, обрадованный, что она, наконец, заговорила. - Даже внешне... Хоть Чацкого играй..., а у него Фамусова недавно отобрали из-за болезней... - Слезьте со стола, - сказала Лопухина голосом, которым делала научные доклады, и посетитель послушно сполз, забыв о респектабельности и было заметно, что теперь с такой же охотой выполнит любые другие ее команды. А ей совсем не надо было шумных восторгов по поводу второй молодости Марка Рывкина, и она постаралась преуменьшить эффект, хотя ее самою он потряс гораздо сильнее и душа ее ликовала... - Ваш коллега не помолодел, как вам кажется... У него была сильная интоксикация, обусловленная хронической почечной недостаточностью. Организм постоянно отравлялся собственными шлаками, которые не выводились больными почками. Кожа становилась сухой и морщинистой, напоминая печеное яблоко... Мы сняли интоксикацию... Он правда раньше -------------- * "Мы уделаем всех!" (жарг.) сильно пил? - Правда... Когда мы можем его забрать... Уверяю вас: появление Марика на сцене театра произведет фурор... Спасибо большое, доктор! - Актер уже не старался понравиться, понимая, что она - не по зубам, и искренне восхищался. - Знаю, что банально..., но вы сотворили чудо... Чудо! - Похоже, получилось, Фрэт! - сказала Лопухина, забежав на минутку в Виварий и, переводя дыхание, уселась на табуретку перед ним. - Плацента с зародышем сотворили с нашим писателем такое, что и публиковать нельзя. - Она было очень красива и горячечным румянцем на загорелом лице, и ярким светом желтых с зеленым глаз, и потными растрепанными волосами, прилипшими ко лбу и участками голого тела, мелькавшего в вырезах халата и операционного белья, и радостным волнением, переполнившим собачник, вновь напомнила ему хорошо знакомое лондонское предместье времен Генриха VI и грязный тамошний трактир, всегда забитый пьяной голытьбой с окраин, вечно голодной и от этого необыкновенно свирепой, и трактирщицу Дебби, статную и строгую, с желтыми собачьими глазами, загоравшимися по временам зеленым, необыкновенно красивую и отважную, умевшую не только разумно управлять кабаком, но непередаваемо искренне и глубоко предаваться радостям и печалям кабацкой жизни... А молодая женщина, похожая на Дебби, что сидела на неудобной табуретке напротив, чуть раздвинув колени, угадав мысли Фрэта, добавила вдруг: - Радоваться или печалиться? - Не жди от меня мудрости людской. Я собака... Не стану говорить, что это easy digging* и что открыла новую эру в трансплантологии... Надо время, чтоб осмыслить результат... Но ты еще натворила делов сомнительных, Хеленочка, которые, сдается, иначе, как преступлением не назвать..., или я ничего не понимаю в правилах поведения хирургов..., и радоваться или предаваться печали, решай сама... Он продолжал говорить что-то еще, занудливо и обличающе, а память тащила назад, замедляя время, в средневековый Лондон, к Дебби, пока, наконец, оно не остановилось совсем и не приняло знакомые формы и цвета, и даже запахи: Фрэт сидел на задних лапах в замызганном трактире, сложенном из грубых, плохо тесанных камней, закопченных, покрытых слоем жира и от этого необычайно черных. Полутемное помещение, заставленное тяжелыми деревянными столами с чуть посвечивающими оловянными пивными кружками с откинутыми фаянсовыми крышками и массивными скамейками, на которых сумрачно и плотно теснились люди, одетые в серо-черное, сладко пахло чуть подгнившей вареной говядиной, ---------------- * абсолютный успех (жарг.) кислым французским вином и капустой, почти никогда немытым человеческим телом, собаками, лошадьми и стариной, очень древней, в которой странно давлели забытые, казалось, навсегда, запахи сыромятной кожи - raw hide и кованного железа... Ему показалось, что стены трактира, столы, скамейки и люди сделанны из одного материала... Король Генрих VI из династии Ланкастеров, что был низложен в ходе войны Алой и Белой розы, а затем реставрирован ненадолго, слыл не очень хорошим градоначальником и тратил силы лишь на войны, женщин и выпивку, справедливо полагая только их настоящим мужским занятием, и сильно запустил лондонское хозяйство, превратив город в клоаку. Каменные желобы, предназначенные для слива дождевых вод и фекалий, были так прочно забиты мусором, трупами кошек, крыс и собак, что давно не несли санитарных функций, и всегда рациональные горожане выливали помои теперь прямо из окон и дверей... Однако вскоре на смену Генриху VI пришел VII, первый из династии Тюдоров, которому не у кого было наследовать высокий ум и, заняв трон, упрятал предшественника в Тауэр, а потом убил, и стал наводить порядок в городском хозяйстве, порушенном неумелым королем-менеджером... Фрэт, страдавший от грязи и вони, чесотки и диарреи, правил небольшой собачьей стаей, обитавшей в предместьи. Он был отчаянно смел, даже дерзок, и держал в страхе округу: людей, лошадей, собак... Ему ничего не стоило, умело командуя стаей, напасть на обоз крестьян, доставлявших продовольствие в Лондон и отбить подводу или ворваться в лавку, сорвать с крюка окорок или всю тушу и, по-вольчи взалив на спину, удалиться неспеша... Еды, особенно за городом, всегда было вдоволь, но он не очень жаловал мертвечину и старался обходить людские и конские трупы стороной, предпочитая объедки, что оставляла Дебби - хозяйка трактира "Early Bird", который никогда не закрывался, отчаянно похожая на младшую Лопухину статью, желтыми собачьими глазами с зеленым, бородавками на лице, как у него самого, и удивительным умением погружаться с головой в мимолетные радости и печали средневековья... Он все сильнее привязывался к Дебби, забывая об обязанностях предводителя, но стая постоянно напоминала о себе, периодически задавая ему групповую трепку, которой никогда не пытался бежать, вступая в неравный бой и стараясь не загрызть кого-нибудь из них ненароком... Фрэт смело входил в трактир, заполненный до краев пьяным лондонским людом, и неспешно шел напролом к стойке, тараня могучим лбом тела и ноги, садился на задние лапы, отыскивал Дебби и уже не сводил с нее глаз, понимая все сильнее, что не просто привязывается к ней... и не противился чувствам. А красотка-хозяйка тоже жаловала могучего пса с короткой гладкой шерстью, как у рыжей лошади, который даже сидя на задних лапах был почти вровень с ней... Он никогда не просил еду, зная, что она сама поставит перед ним оловянную миску с крупными коровьими костями, которые разгрызал, словно глотал зазевавшуюся ворону или кошку, и кусками ароматного мяса, от запаха которого кружилась голова. Он забывал подбирать большой толстый хвост и пьяные посетители наступали на него, но Фрэт даже не оборачивался и не обижался,