Что это такое? - На эту тему можно бы написать диссертацию... Подумайте сами, что имел в виду Пушкин, например, сказав: "Здесь русский дух...". И еще я вспоминаю сейчас, как попал мне однажды в руки подлинный дневник Толика Листопадова, обыкновенного парнишки из Бахмача, маленького патриота, увидевшего своими правдивыми глазами фашистскую оккупацию - аресты, расстрелы ни в чем не повинных людей, изуверские пытки, пережившего голод, побои, смерть близких, и я в свое время напечатал этот редкий документ. И вот в записи от 3 июля 1943 года он восклицает: скоро ли придут те, что "и говорят по-нашему, и по духу наши?.." Владимир Даль нашел десять основных значений слова "дух", а производных словотолкований-на целых шесть столбцов его канонического словаря! Среди коренных понятий, объясняющих это слово, есть такие, как "сила души, доблесть, крепость и самостоятельность, отважность, решимость, бодрость", и такие, как "отличительное свойство, сущность, суть, направление, значение, сила, разум, смысл". А "русский дух", о котором говорил когда-то Миклухо-Маклай, а сейчас говорим мы с вами,-это, мне кажется, гуманистическая нравственная сущность нашего народа. - Но ведь Миклухо-Маклай говорил о 80-х годах прошлого века, когда в России наступил разгул реакции, приспособленчества, антигуманизма... - И в эти же годы зарождалось понятие пролетарского гуманизма!.. Великий русский ученый-гуманист вовсе не ко всякой и всей России себя причислял. Впрочем, у него сказано па эту тему предельно ясно: "Говоря о своей принадлежности к России и гордясь этим, я говорю о своем духовном родстве с теми ее представителями, которых принимаю и понимаю как создателей истинно русского направления в науке, культуре и такой важной для меня области, как гуманизм". Любознательный Читатель. Эти слова мог бы в качестве символа веры взять на вооружение каждый наш современник, родственно приобщаясь к гуманистическим традициям прошлого... - Несомненно. Только Миклухо-Маклай предупреждал: ";Но это. не то родство, которое дает повод для семейного застолья. От каждого, кто его сознает, оно требует прежде всего постоянной дисциплины в мыслях и делах". (Высказывания Н. Н, Миклухо-Маклая о природе русского гуманизма цитируются по очерку А. Иванченко "Когда я работаю, я свободен". Журнал "Дружба народов", 1976, No 7.) Николай Миклухо-Маклай досадливо морщился, когда его называли путешественником, считая, что есть в таком определении некая легковесность, хотя никто, конечно, не мог счесть его праздным скитальцем по белу свету. Истым путешественником числился и Григорий Грумм-Гржимайло. Услышав эту странную фамилию еще в детстве, я, однако, прожил несколько десятилетий, ничего не зная о нем, кроме фамилии, да немного еще по какому-то случаю о его брате Владимире, металлурге, и так бы, наверное, и тянул до конца, не испытав потребности поближе познакомиться с маршрутами и трудами Григория Ефимовича, еслн б не это мое путешествие в прошлое, .вначале локальное, любительское, не ставящее определенной цели, но со временем незаметно превратившееся в страсть, которая поглотила не один год, заставив отложить большую литературную работу и в зародыше погубив несколько других замыслов. И удивительным было то, что к Григорию Грумм-Гржимайло меня привел декабристский поиск. 6 Однажды моросливым и темным осенним вечером позвонил приятель, прослышавший о моем интересе к прошлому. - Слушай, завтра об эту пору я хотел бы тебя захватить с собой в один дом на посиделки. Не пожалеешь. - А что там такое? - без восторга поинтересовался я, уже отыскивая в уме слова, чтоб решительно отказаться,-вечерами у меня подымалось давление, разламывало голову, поджимало сердце и совсем пропадала работоспособность; я со страхом смотрел на телефон, ожидая очередного звонка от кого-нибудь, и с отвращением - на телевизор, от которого некуда было деться. - Зачем я туда пойду? Телевизор смотреть под рюмочку? - В этом доме я никогда не видел наполненной рюмочки. Это уже было хорошо. - А что же там будет? - Я же сказал - посиделки. Соберутся архитекторы, биологи, технари. К хозяйке дома, которая тебя заочно знает и приглашает вместе со мной, приезжает из Ленинграда подруга с сюрпризом. - Сюрпризы уважаю, только чувствую себя неважнецки. - Развеешься, на людях побудешь, а то засел, и нигде тебя не видно. - Ладно, давай адрес этого дома. - Записывай. Высотный на Котельнической, крыло "В"... В этом доме и этом крыле я не раз бывал за последние двадцать пять лет-там жил мой двоюродный брат Петр Иванович Морозов. Мы родились с ним на одной улице в Мариинске, наши отцы похоронены рядом в Тайге. Их было три брата Морозовых, племянников моей мамы. Старшего, Павла, комсомольского активиста, из обреза убили в Мариинске мясники, второй - Сергей - герои Халхин-Гола, прошел в своем танке всю Отечественную войну и жил в Омске, страдая от старых ран и ожогов. Третий, Петр, получил сельскохозяйственное образование, пошел по партийным и государственным работам; ведал в войну областным земельным отделом в Новосибирске, потом был секретарем Кемеровского обкома партии, министром сельского хозяйства России, семь лет первым секретарем Амурского обкома, затеяв там подъем полумиллиона гектаров дальневосточной целины под сою и пробив в Москве решение о строительстве Венской ГЭС, потом более десяти лет заместителем союзного министра по животноводству, и промышленные мясные комплексы его дело, которое он первым в стране начал еще на Амуре. Поработал всласть, с инфарктами, надорвался и вскоре после выхода на пенсию умер... От Кировской станции метро я пошел пешком, чтобы подышать; сердцу легко было спускаться под гору, к самому низкому месту столицы - тут Яуза впадала в Москву-реку. Высотный дом ажурно вырисовывался в мутном небе, лишь временами его стройный шпиль расплывался-исчезал в низких сырых тучах, что медленно тянулись над крышами, смешиваясь с густыми дымами Могэса, и казалось, все здание величаво плывет им навстречу. Оно росло меж расступающихся домов, широко раскидывало крылья, рельефно проступало сквозь волглый туман своими башенками и фризами. Люблю я московские высотные дома! Не те новые высокие сегодняшние параллелепипеды, возникающие вдруг то там, то сям по городу, очень похожие на чемоданы стоймя и плашмя, а именно высотные дома, что в пору моего студенчества неспешно, основательно и одновременно воздвигнулись семью белыми утесами над нашей столицей, стоящей, как и Рим, на семи холмах... Никогда не соглашался с теми, кто, следуя моде-было же время!- почем зря ругал их. Помню, как герой одного популярного тогда романа, из ученых физиков, подходя, как сейчас я, к этому скульптурно-монументальному и в то же время изящному и легкому дому на Котельнической набережной, назвал его почему-то "чванливым и плоским". В те годы мне однажды удалось проделать маленький эксперимент. На плакатную фотопанораму Москвы я положил несколько бумажек и подвел к ней москвичей-оппонентов: - Что за город? Они недоуменно рассматривали невыразительные ряды и скопления домов и не смогли увидеть никаких подробностей, сглаженных масштабом. - Ну, знаешь! Это может быть Пермью или Курском. - Или Марселем... Плоский какой-то город. Дунул я на бумажки, закрывавшие верха высотных зданий, и они ахнули. - Москва! Говорили тогда, что дороги эти здания, но разве дешево обошлись Кремлевские башни или московское метро? С излишествами, дескать, однако "излишеств" куда тебе поболе в отделке Василия Блаженного или, скажем, того же метро, если сравнить его с заграничными... Высотные здания, будучи несколько похожими друг на друга и в то же время оригинальными, естественно и тактично дописали градообразующий абрис Москвы, и было что-то истинно высокое и символичное в замысле, увенчавшие Ленинские горы, вознесшем над столицей се университет... Высотный дом на Котельнической набережной стоят хорошо, красиво, с любой стороны выглядит не плоским, а объемным. Небольшая квартира в две комнатки казалась еще меньше, чем была, от многолюдья и больших старинных картин в массивных позолоченных багетах. Хозяйка дома, Софья Владимировна, вдовая одинокая женщина, как-то ухитрялась пробираться между нами, совсем по-молодому хлопоча, чтоб всем было хорошо. А к столу прилаживала свою проекционную аппаратуру ее ленинградская гостья. Татьяна Юрьевна была несколько моложе хозяйки, но такой же говорливой, любезной и расторопной-как-то ловко набросила на стену белое полотно, быстро размотала провода, защелкала выключателями, устремилась за массивный комод искать розетку. - Нет, нет, не беспокойтесь, прошу вас, я же бывший инженер-энергетик.. Все! Пожалуйста, устраивайтесь какнибудь... Устроились, погасили свет. Татьяна Юрьевна вставила в фильмоскоп рамочку с цветной пленкой. Сенатская площадь, строгое, как на параде, каре, пушки, кучка восставших в глубине этой известной графической панорамы, народ в отдалении. - Вот тут все и приключилось, только не так, как изображено... И начался рассказ о событиях 1825 года, известных всем, и в подробностях известных немногим,-точная, интеллигентная, без единой ошибки "петербургская" речь, которую она не прерывала, даже меняя слайды; на экране высвечивались старинные портреты, рисунки, гравюры, свежие фотографии. После выхода на пенсию Татьяна Юрьевна Никитина все свое время и все средства тратит на поездки по декабристским местам и фотоматериалы, на изучение наследия героев 1825 года и пропаганду его: ах, до чего ж хорошая пенсионерка! И, видно, следит за собой - держится с изяществом, возраста с первого взгляда почти не угадаешь, по голосу же почти молодая женщина. Долгой ей жизни! А то иные, особенно наш брат, так называемый сильный пол, получают пенсионную книжку-и на диван, будто не належатся потом, когда уже ничто не в силах их будет поднять; тридцать миллионов живых людей могли бы найти так же, как Татьяна Юрьевна, свое место в новой ипостаси для пользы всех... В комнате стало слишком душно, голова болела и сердце давило, но уйти было нельзя - никогда б не простил себе обиды, которую мог нанести Татьяне Юрьевне, Софье Владимировне и ее гостям. - Дмитрий Завалишин. Умер последним из декабристов. Знал десять иностранных языков, но характерец у него был так себе... - А это Михаил Фонвизин, генерал, племянник драматурга Фонвизина. Уезжая из Сибири, поклонился до земли Ивану Якушкину за то, чго тот ввел его в тайное общество... Дом на Рождественском бульваре, где он жил... Его замечательная супруга Наталья Дмитриевна считала себя прототипом Татьяны Лариной. В Сибири оказала помощь сосланному по делу петрашевцев Федору Достоевскому. Добрые отношения между ними установились надолго... Надгробие Ивана Пущина в Бронницах, где он умер мужем овдовевшей Натальи Дмитриевны... - Необычно сложилась судьба Александра Корниловича,- слышался голос Татьяны Юрьевны.- Приговорен был к двенадцатилетней каторге, но через год его, единственного из декабристов, вернули с Нерчинских рудников в Петербург и посадили в одиночку Петропавловской крепости... - Это был очень одаренный человек,- добавила Софья Владимировна, сидевшая у самого экрана.-До ареста занимался архивными изысканиями о Петровской эпохе, начал издание исторического альманаха "Русская старина", А в крепости... - Извините, дорогая, надо сначала рассказать, почему он в крепость-то попал,- перебила Татьяна Юрьевна. Это мне было бы интересно, если б я не знал, что Александра Корниловича вернули из Сибири по доносу одного из самых презренных людей того времени Фаддея Булгарина-этот замаранный человек марал не только литераторов; в его доносе упоминались Рылеев, Бестужев, Матвей Муравьев-Апостол, а на Корниловича он возвел гнусный поклеп, будто через декабриста просачивались на сторону важные государственные сведения. В крепости Александру Корниловичу позволили без ограничения пользоваться пером и книгами, что дало ему возможность откровенно высказаться по многим вопросам административного устройства России, экономике, торговле, военному делу, и эти записки государственного преступника изучали не только министры, но и сам Николай... Между прочим, Александр Корнилович, как Гавриил Батеньков, Николай Басаргин и другие его товарищи, считал, что Сибири прежде всего нужны хорошие пути сообщения и развитие фабрично-заводского дела. "Главный недостаток Сибири,- писал он,- есть недостаток промышленности"... Многих декабристов, думал я, можно было назначить министрами, и они, в том числе, наверное, и Корнилович, потянули бы не хуже прочих, а этот "министр в темнице", лишь через шчь без малого лет добился "освобождения"-на Кавказ рядовым, где в 1834 году скончался "от желчной горячки"... - ...Грумм-Гржимайло...-сквозь тупую головную боль вдруг услышал я Софью Владимировну, вздрогнул, мучительно попытался восстановить в памяти какую-то странную ассоциацию и снова отключился от всего, не чая дождаться конца, чтоб выйти наружу. - Ну, как? - спросил на улице приятель. - Конечно, посиделки необычные,- ответил я, считая, что мое недомогание совсем ни при чем, если гостям было все интересно и внове - разве плохо, если еще десяток людей узнают дорогие подробности нашей истории? - Спасибо... Слушай, я только не разобрал, в какой связи была упомянута эта необычная фамилия - Грумм-Гржимайло? - Так мы же были в доме Грум-Гржимайло! - Вон оно что! А Софья Владимировна, значит, дочь знаменитого русского металлурга Владимира Ефимовича Грум-Гржимайло. - Нет, невестка. - Кто же она сама? - Хороший человек, этого достаточно... Бывшая балерина. - Дай-ка мне ее телефон. Назавтра я позвонил Софье Владимировне, чтобы поблагодарить за гостеприимство. - Как вы себя чувствуете? - спросила она. - С утра получше... Неужто вы вчера заметили? - Видела, как вы доставали валидол, и хотела прервать посиделки, но дело шло к концу. Что-то рановато вы начали его посасывать! Сколько вам? - Родился в том роду, в котором умер Владимир Ефимович. - Еще нет пятидесяти? Да вы совсем молодой мужчи- - Спасибо... Только у меня уже был инфаркт миокарда. - Один? - Если быть точным, полтора. - Ну, знаете,- засмеялась она.- Вы новичок в этом деле. Сказать, сколько их было у меня?.. Восемь! - Софья Владимировна! Откуда такая интересная двухсложная фамилия? - сменил я тему.- С детства, понимаете, запомнилась. Грумм-Гржимайло, Миклухо-Маклай... - А еще Бонч-Бруевич,- молодо засмеялась она.- Тан-Богораз, Туган-Барановский, Щепкина-Куперник, Адрианова-Перетц... Но вы, кажется, неверно произносите! Москвичи, идущие от Владимира Ефимовича, металлурга, пишутся Грум, а ленинградцы, потомки Григория Ефимовича, путешественника,- Грумм... Род этот очень древний. Вскоре меня положили в больницу, а месяца через два я снова набрал номер Софьи Владимировны. Никто не подошел. Назавтра были те же длинные гудки, и так несколько дней. Позвонил приятелю. - Понимаешь, не могу дозвониться в тот дом на Котельнической. Не случилось ли чего? - Случилось. У Софьи Владимировны девятый инфаркт. К счастью, как всегда, микро... А через несколько дней я развернул свежий литературный еженедельник и увидел большую статью "Русский Фауст"-о Владимире Одоевском. Когда-то, в студенческие годы, я читал его роман-фантазию "4338-й год" и знал слова Белинского: "Главная мысль романа, основанная на таком твердом веровании в совершенствование человечества и в грядущую мирообъемлющую судьбу России,- мысль истинная и высокая, вполне достойна таланта истинного..." Однако позже мне как-то не довелось поближе познакомиться с этой выдающейся личностью нашего прошлого, и сейчас я был благодарен автору статьи за интересный, компактный рассказ о замечательном русском энциклопедисте, многие годы стоявшем- в центре петербургской интеллектуальной жизни. Философ, сатирик, автор повестей и сказок, он занимался также изобретательством и наукой, поражая всех широтой своих интересов - от химии переходил к акустике, от гальванопластики к "научной" кулинарии и даже сконструировал оригинальный орган. И этот необычный князь-рюрикович, оказывается, был еще и выдающимся музыкантом, музыковедом, музыкальным организатором, чему, собственно, и посвящалась статья, подробно рассказавшая о его роли в становлении и развитии русской музыкальной культуры; о многолетней плодотворной дружбе Владимира Одоевского с Михаилом Глинкой, обязанным энтузиасту-просветителю за повивальные услуги при мучительном и счастливом рождении первой русской оперы "Иван Сусанин"; о встречах Одоевского с молодым Петром Чайковским, написавшим: "Это одна из самых светлых личностей, с которыми меня сталкивала судьба"; о его знакомствах и связях с Ференцем Листом, Рихардом Вагнером и Гектором Берлиозом, который в последнюю трудную пору своей жизни получал от петербургского друга материальное вспомоществование... Да, были во все времена истинные люди! Мне захотелось поблагодарить автора публикации за еще одно окошечко, распахнутое в прошлое отечественной истории и культуры, да поговорить с ним кое о чем, потому что под статьей стояла нежданная подпись "Тамара Грум-Гржимайло". Телефон, временами доставляющий нам столько неудобств, которые успел испытать еще Менделеев, никогда не поднимавший дребезжащую трубку,- совершенно необходимая вещь в наше время, сберегающая этот драгоценный дар Хроноса,- через несколько минут я разговаривал с музыковедом Тамарой Николаевной Грум-Гржимайло. - Это верно, что со второго века? - Ну так они считают. На территории теперешней Венгрии жили тогда разрозненные племена, объединенные в несколько римских провинций. Столицей Пакионии, поднявшейся против метрополии, был город Виндебож. Римский император Марк Аврелий долго воевал с северными варварами, это истощило его империю. В 180 году он осадил Виндебож, который отчаянно защищался. Храброго вождя осажденных звали Гржим, что означает не то "громоподобный", не то "разгромный". - Кажется, славянский корень в основе... - Может быть. Марк Аврелий умер под стенами города, не взяв его, а Гржим дал большое потомство... Позже через эти земли шли готы, гунны, алаиы, а мадьяры тут осели насовсем, но род Гржима будто бы не исчез - его потомки расселились по всей средней и южной Европе. В Италии отдаленнейшие потомки Гржима будто бы дали известный род Гримальди - там даже один городок так называется, и кто-то из их рода некогда завладел, правда незаконно, княжеством Монако. В Польше - Гржимала и под Тарнополем есть местечко Гржималов. В Литве они именовались Гржимайлами, в Чехии писались как Гржимали и Гржимеки... - Простите, есть такой современный естествоиспытатель - чешского происхождения, подданства западногерманского, а работал в Африке, спасая диких животных,- Гржимек. Может, того же корня? - А одним из первых профессоров Московской консерватории был Иван Гржимали, прекрасный скрипач, родившийся в Пильзене в семье органиста... Но продолжим. Далекие предки современных Гржимов разных флексий были вечными вояками. В Польше дворянский герб Гржимал учрежден в средневековье, и следы этого рода обнаруживаются там еще в 1129 году. - При Болеславе Кривоустом? Интересное время! Вышел с боями к морю, взял побережье и остров Рюген, понашему Руян. Может, и Гржималы там воевали? Продолжайте, пожалуйста. - Да, подумать только - почти тысячу лет назад! - Ну, это не так давно,- возразил я. - Вы полагаете? - приятный голос исполнился иронии.-Что мы с вами можем сказать о наших предках в том году? - О наших с вами? Очень многое! За четыре года до этого преставился Владимир Мономах, которого хорошо Знали и в Польше, и в Моравии, и в Византии, и в Степи. На следующий год его сын великий князь киевский Мсти- слав по возвращении из победоносного похода в Литву заложил церковь Богородицы в Новгороде. И Москва уже наверняка стояла в том году, потому что через семнадцать дет попала в летописи. - И это все? - Почему же? Может быть, в 1129 году Гржималы уже познакомились с русскими. - Каким образом? - Поляки ограбили русских купцов, едущих из Моравии, а Мстислав пригрозил Болеславу войной, если тот не возместит убытков,- пришлось в Киев наряжать послов и раскошеливаться. Гржималы вполне могли быть в курсе этого международного события, и вообще тот год для наших предков обернулся сплошными конфликтами и между собой и с соседями. Мстислав пошел на половцев, прогнал их к Волге, а потом повоевал полоцкое княжество, отказавшееся от похода, полонил всех тамошних князей и отправил их вместе с семьями в византийскую ссылку, где они хорошо воевали с сарацинами... - Гржималы тоже, как рассказывал мне дядя Леша, немало повоевали, участвуя еще в крестовых походах. На их гербе-средневековый рыцарь в доспехах, с обнаженным мечом. - А вы видели этот герб? - Вот он, рисунок дяди Леши,- передо мной. - Интересно бы взглянуть, но вы можете словами описать? - Пожалуйста! Значит, так-контуры замка, крепости, над стеной пять зубцов, по бокам три. В стене распахнуты двустворчатые ворота. В них-рыцарь в средневековых доспехах. В правой руке, вытянутой вперед, обнаженный меч. Все это взято в квадрат, над которым корона с пятью зубцами. И еще тут какие-то стержни, а на них пять пышных волнистых перьев. Что они означают - не знаю. - Ну, вся эта символика не сложна - геральдисты хотели сказать, что фамилия, которой присвоен герб, участвовала в пяти крестовых походах из восьми... - Вот я и говорю - воины были, как их легендарный предок. В Польше Гржималы стали крупными магнатами, приближенными ко двору короля Владислава Локотка, к участвовали в войнах с немецкими рыцарями, теснившими славян и прибалтов. А позже, в четырнадцатом веке, при Казимире Великом, они поддерживали его старшую дочъ Марию, которая должна была стать королевой, но политическая ситуация сложилась не в их пользу-литовский князь Ягайло женился на младшей сестре Ядвиге, основан династию Ягеллонов. Гржималы были казнены, их земли конфискованы, род зачах. А литовские Гржималы, переселившиеся на захваченные русские земли, участвовали в Грюнвальдской битве в составе смоленских полков, решивших исход сражения... В середине семнадцатого века, как рассказывал дядя Леша, какой-то Лука Гржимайло имел земельную собственность в Смоленском воеводств.. сын его Антон был стольником смоленским... Ну и другие подробности, до которых был так охоч дядя Леша... - Дядя Леша - это?.. - Алексей Григорьевич Грумм-Гржимайло, сын путешественника, недавно умерший. Это был ученый-ботаник, написал немало научных статей и книг - о хлопководстве в Китае, об отце, о Николае Вавилове, Миклухо-Маклае... - О Миклухо-Маклае?! - Да. О декабристе Корниловиче, о... - Простите, а при чем тут Корнилович? - Маргарита Михайловна Грумм-Гржимайло, урожденная Корнилович, племянница декабриста, была матерью выдающихся русских ученых Владимира Грум-Гржимайло и Григория Грумм-Гржимайло. - Невероятно! - вырвалось у меня. - Почему? - Да есть основания так считать... До чего ж причудливо перевиваются людские судьбы! Только мне надо еще кое-что проверить... - А что проверять? Все вроде правильно. - Да нет, другое совсем... Позвольте вас поблагодарить, Тамара Николаевна, и пожелать успехов в музыковедении... "Другое" было вот что. В каких-то архивных бумагах полуторавековой давности мне встретилась однажды приметная фамилия Гржимайло, только я не придал этому значения, совершенно забыв, что за человек ее носил. Главное, никакой памятной записки я тогда не сделал н сейчас терзал себя за то, что я такой никудышный архивист. Попробовал было утешиться - если что-то задержалось в памяти, не попало в черновые заготовки, значит, Правильно, так и надо: мелочь. Самоуспокоения все же не получилось, потому как я определенно помнил, что это были декабристские бумаги, никак, однако, не связанные с Александром Корниловичем. Да, и еще одна подробность постепенно всплыла в памяти-какая-то принадлежность этих документов Сибири. Не связаны ли они с Николаем Мозгалевским или Павлом Выгодовским, сибирские дела которых я знал несколько лучше других? Нет, не могу вспомнить! Неужто снова придется составлять официальное отношение с просьбой допустить к документам декабристской поры, ехать в архив и неизвестно сколько времени ломать глаза в поисках одной фамилии? Придется, потому что даже мой скромный опыт разбора старых бумаг не раз в виде так называемого мелкого факта, случайной даты или второстепенной фамилии давал в руки тончайшую ниточку, потянув которую можно было распустить сложное вязанье прошлого... Долго не мог собраться, и вот наконец снова передо мной подлинные папки 3-го отделения Собственной Его Императорского Величества канцелярии, содержащие материалы с полицейском надзоре в Сибири за двумя друзьями-"славянами". В деле Павла Выгодовского ничего не оказалось, и я взялся за документы, связанные с Николаем Мозгалевским... Нарым, 1826-1827-1828-1829-1930 годы. Прошения, донесения, запрещения - нет ничего! Жил декабрист трудно, в постоянной нужде, безо всякой связи с родными. Мать, которая ему писала из далекого Нежина в начале ссылки, поддерживая сына заботливыми словами, умерла, сестры и братья, сами люди небогатые, не могли или не находили способов помочь изгнаннику. В тридцатые годы многие декабристы, имеющие влиятельных и богатых родственников, уже получали солидную помощь из России, жили вполне безбедно, а у Николая Мозгалевского было одно богатство - беззаветная любовь Авдотьи Ларионовны, ведущая, однако, к бедности,-рождались дети, которых надо было кормить, одевать-обувать. Правда, в Нежине числилось за декабристом небольшое отцовское наследство, и декабристу по этому завещанию досталась "дворовая девка" и три тысячи четыреста рублей денег. Крепостную девушку, наверное, причислили к сословию государственных крестьян, потому что ее владелец, как и другие декабристы-разрядники, по приговору лишался всех прав состояния, в том числе и права распоряжаться судьбой крепостных, а вот взять в казну сравнительно небольшую сумму наследных денег Николая Мозгалевского было юридически неправомочно, и судебный заседатель Нежинского уездного суда Осип Мозгалевский, возможно, перед смертью предусмотрел этот крайний случай... И вот прошли годы. Первый нарымский политический ссыльный Николай Мозгалевский среди лютой зимы, когда, быть может, у него кончались съестные припасы, пытается выручить отцовское наследство. Не исключаю, что он прослышал о некоторых послаблениях своим товарищам, которые, используя родственные связи, благосклонность прогрессивных сибирских чиновников и неясности в своем правовом статусе, добивались кой-каких послаблений, облегчения условий существования для себя и своих семейств. 4 февраля 1834 года декабрист посылает прошение властям. Нет, не царю, к которому он так ни разу и не обратился, не к графу Бенкендорфу даже, а к томскому губернатору, надеясь, очевидно, что дело может разрешиться сторонним путем. В письме нет никаких жалоб, лишь просьба доверить получение доли отцовского наследства его старшим братьям Алексею и Петру, проживающим в Нежине. Другими словами, нужно было его доверенность скрепить казенной печатью. Однако томский гражданский губернатор, коему ничего не стоило отдать такое распоряжение, проявил осторожность, не найдя "в правилах о государственных преступниках ясного на сей предмет разрешения", и обратился за разъяснениями в министерство внутренних дел. И вот передо мной поразительный документ, от которого веет мертвым духом равнодушия: "На сие г. статс-секретарь Блудов в отношении от 11 сентября 1834 года отозвался, что как находящийся в заштатном городе Нарым государственный преступник Николай Мозгалевскии лишен всех прав состояния и на основании указа 29 марта 1753 года должен быть почитаем политически мертвым, то засим и не находит он возможности ходатайствовать о разрешении ему совершить доверенность на имя брата". Эта запоминающаяся фамилия "Блудов", эта исходящая дата, по которой можно исчислить, сколь долго ходила бумага просителя, эта ссылка на закон середины XVIII века, почти через столетие преследующий почитаемого "политически мертвым" декабриста... Документ, публикуемый здесь впервые, говорит о многом, однако на нем дело не кончилось. Должно, на семейном совете было решено все же обратиться насчет судьбы наследства к самому графу Бенкендорфу. И не знаю уж, по какой причине прошение написал не декабрист-в Петербург обратилась Авдотья Ларионовна, научившаяся грамоте у мужа. Скорее всего, Николай Мозгалевский ненавязчиво, в расчете на человеколюбивое понимание, хотел подчеркнуть, что деньги нужны не ему, а его ни в чем не повинной семье. Но почему в качестве доверителя на_ званы на сей раз не братья декабриста, а другое лицо? Стоп, вот оно то, что я вспоминал и не мог вспомнить, искал и нашел! Авдотья Ларионовна просит разрешения получить наследные деньги государственного преступника зятю мужа моего отставному ротмистру Игнатию Гржимайлову". Николай Мозгалевский, очевидно, надеялся, что любимая его старшая сестра, в честь которой он назвал свою первую дочь, найдет способ переслать деньги в Сибирь и поможет племянницам и племянникам. Мотив просьбы Авдотьи Ларионовны звучит деликатно-объяснительно: "для употребления оных на воспитание и содержание детей наших, в проступках отца не участвовавших". Нет, граф Бенкендорф не расчувствовался! С текстом указа от 29 марта 1753 года я, правда, не знаком и не знаю, что говорится в нем о детях государственных преступников, только граф трижды отгородился от детей декабриста - существующими законами, царем и даже... собственной трусостью. Он ответил, что не осмеливается просьбу жены декабриста "представить Государю императору, ибо таковое испрашиваемое государственному преступнику дозволение противно существующих законов". Сдал я дела обратно в хранилище, расписался в книге учета, отметил пропуск и, вернувшись домой, позвонил Тамаре Николаевне Грум-Гржимайло. - Опять я, простите, по поводу вашей фамилии. - Пожалуйста! Если смогу, как говорится, помогу. - Вы хорошо помните родословное древо, которое вам показывал Алексей Григорьевич? - Целый вечер мы над ним просидели, но всего я помнить, конечно, не помню-это же баобаб! - Не встречалось ли вам такое имя - Игнатий Гржимайло? - Игнатий? Помню, встречалось. И еще какие-то литовские и польские имена - Казимир, например. Это было, когда они писались "Гржимайло", без "Грумм". - А откуда взялась эта прибавка? - Вначале, говорю, никакой прибавки не было. Незадолго до первого раздела Польши Иван Гржимайло, внук смоленского стольника, женился на православной девушке Екатерине. Будучи по родовой традиции воином, во время этого раздела он погиб, а дальше с фамилией приключилось что-то непонятное. Может, по желанию умершего или какой другой причине вдова его, записывая детей в русское подданство, вернулась к легендарному родовому корню "Гржим", но в переложении с латинского написания он до неузнаваемости изменился - так образовалась фамилия Грумм. В середине прошлого века внуки Ивана Гржимайло восстановили отцовскую фамилию, сохранна, однако, прибавку "Грумм". Но фамилия трудно воспринималась на слух, и в документах возникала чиновничья путаница. В 1899 году Департамент герольдии правительствующего Сената предложил-для упрощения, что ли, всему роду писаться "Грум-Гржимайло". - Не сказал бы, что слишком упростили. - Да, конечно... А после революции Григорий Ефимович, путешественник, решил отменить для себя решение царских геральдистов и восстановил отнятую ими буковку "м", не желая, как он полушутя объяснял, иметь в своей фамилии тринадцать букв. Поэтому ленинградская ветвь до сего дня пишется так, а мы этак. Смешно? - Да нет, почему же. Спасибо вам... 7 При очередной встрече с правнучкой декабриста Николая Мозгалевского историком Марией Михаиловной Богдановой я спросил ее насчет Игнатия Гржимайлы. - Целая история! - оживилась она, - Однажды, работая в архиве, я заметила по росписям посетителей фамилию "Грумм-Гржимайло". Укараулила на другой день, и мы познакомились. Это был Алексей Григорьевич сын путешественника. Он мне подтвердил, что Игнатий Казимирович Гржимайло принадлежал их роду Игнатию Гржимайло какими-то путаными способами удалось превратить наследные деньги декабриста Николая Мозгалевского в долевой пай одного беспризорного, заложенного-перезаложенного поместья, где они вскоре уничтожились, потому что нежинский последыш знаменитого рода польско-литовских рыцарей оказался весьма ненадежным доверенным лицом. Не знаю, каким был служакой и воякой этот ротмистр, но в отставке он пристрастился к винишку и картишкам, вечно жил в долгу как в шелку, так что декабристу Николаю Мозгалевскому, как всегда, не повезло - денег своих он не получил. Быть может, на том отставном ротмистре бесславно прервалась многовековая военная традиция Гржимов и - лучшие представители этого рода пошли в науку, которои новое время предоставило такие обширные поля сражений? Однако позже я узнал о поручике 4-го резервного батальона Брянского пехотного полка Александре Игнатьевиче Гржимайло, скорее всего сыне того ротмистра. Учился он в Полтавском кадетском корпусе, в 1862 году оыл прикомандирован к генштабу для подготовки в военную академию, но вскоре попал в опалу. Князь Витгенштеин, не фельдмаршал, командовавший 2-й армией в декабристскую эпоху и к тому времени умерший, а генерал-лейтенант Эмилий-Карл Людвигович Витгенштеин выступил в "Военном сборнике" за усиление палочной дисциплины в армии. И вот сто шесть офицеров Петербургского военного гарнизона публично выступили с протестом. Среди них был и Александр Гржимайло, унаследовавший нравственные принципы своих дальних родственников-декабристов Николая Мозгалевского и Александра Корниловича... А чуть позже узнал я еще о нескольких воинах-Гржимах. Михаил Грумм-Гржимайло был военным изобретателем и картографом, а брат его, член-корреспондент Академии паук СССР Владимир Ефимович Грум-Гржимайле, закончив Горный институт еще в 1885 году, более полувека отдал практике и теории металлургического дела - конструированию домен, мартенов, конверторов, вагранок, кузнечных, сушильных, отжигательных печей, научным обоснованиям "русского бессемерования", методов калибровки прокатных валков, термообработке сталей, выявлению законов движения плавильных газов, созданию школы отечественных металлургов. Незадолго до смерти свои труды он подытожил в классической работе "Пламенные печи", без которой доныне не может обойтись ни один квалифицированный делатель чугуна и стали, и вклад ученого, меру его участия в героической битве нашего народа за металл трудно переоценить... Любознательный Читатель. Простите, но мы в нашем путешествии, кажется, ушли куда-то слишком в сторону зачем мне знать о металлургии, если меня интересует история? - Многие упрощенно понимают историю как преимущественно историю жизни королей и полководцев, военных реляций и маршрутов завоевательных походов, а даино назрела потребность во всеобщей созидательной истории, в которую хорошо бы вписалась история русского металла, например. - Однако в том, о чем вы сказали вначале, есть привлекательный для всех исторический драматизм, а вот история металлургического дела - это, простите, для узких специалистов. - Не согласен. Просто мы не знаем истории, потому и не ощущаем драматизма многих ее воистину драматичных страниц. О металле? Пожалуйста! Общеизвестно, что это хлеб промышленности, основа экономического развития, и Петр I в числе первых сие понял. Как одержимый он метался по рудным местам России, заряжая своей энергией русских промышленников. В 1702 году Петр передал Никите Демидову казенный Невьянский завод с землями, лесами и горой Благодать. На нем срочно было налажено производство лучших в мире боевых ружей - до ста тысяч штук в год, так что Полтавскую битву выиграли, можно сказать, уральские мастеровые. За исторически короткий срок Демидовы - без телефонов и радио, вездеходов и вертолетов-поставили на Урале двадцать металлургических заводов. Уралу принадлежали мировые рекорды по выплавке чугуна на одну печь, по экономическим показателям расхода топлива и сырья. Демидовское железо "русский соболь" пошло в Европу. К 1718 году-за семь лет до смерти Петра - Россия по выплавке чугуна вышла ! на первое место в мире, оставив позади Англию, Германию, Францию, Америку, не говоря уж о прочих. Мы выплавляли треть всего черного металла планеты! В XVIII. веке сама Англия покупала у нас по нескольку миллионов пудов железа в год. У академика Струмплина есть замечательные статистические таблицы... - Интересно! А что же произошло дальше? - Потомки Петра десятилетиями эксплуатировали богатое наследство, но с какого-то времени перестали заботиться о его приумножении. В начале царствования так называемого "либерального" императора Александра I нас оставляет позади Англия, в год его смерти, когда потребность социально-экономических перемен так остро ощутили декабристы, Россию по производству черных металлов обгоняет Америка, вскоре после этого Франция, за ней Германия и даже Бельгия. Незаметно нарастающий исторический драматизм привел к чудовищному факту - , в конце XIX века у подошвы знаменитой железной горы Благодать были уложены бельгийские рельсы! - Россия, этот великан, так отстала?! - Ага. Вот вы, кажется, уже начинаете ощущать драматизм ситуации! Только, наверное, еще не представляете степени нашего отставания. Были годы, когда на долю России приходилось менее трех процентов мирового производства железа! А ведь на ее территории практически неисчерпаемые залежи богатых руд, коксующегося угля и марганца! К концу девятнадцатого века дело пошло веселей, но далеко не так, как требовало время. В 1894 году Россия выплавляла восемьдесят три миллиона пудов чугуна, Англия - четыреста пятьдесят семь. - В пять раз больше! - В пять с половиной. Америка-в пять, Германия более чем в четыре, Франция - в полтора. Впрочем, еще до конца века всех обошли Соединенные Штаты. Черный металл - это иголка и сковородка, плуг и локомотив, мотор и корабль. На железе и его сплавах основывается вся современная материальная цивилизация! Народ, в достатке обладающий черным металлом, имеет возможность поднять все отрасли индустрии, сельское хозяйство, уровень жизни, выделить средства и людские резервы для развития культуры и наук, наконец, может быть спокоен за свою безопасность... И вот такие люди, как Владимир Ефимович Грум-Гржимайло или позже его сын Николай Владимирович, тоже ученый-металлург, сочли необходимым применить свои недюжинные таланты к этой основе основ, помочь народу в битве за металл. Такая основа плюс неизбежные социальные изменения... - Спасибо. Дальше? - Минуточку! Драматизм возрос до предела после гражданской войны, когда мы получали чугуна менее трех процентов от довоенного производства. Кстати, в 1915 году в Петрограде было создано "Металлургическое бюро В, Е. Грум-Гржимайло", за три года разработавшее почти полтораста типов печей, А в 1925-м Владимир Ефимович, побывав на международном конгрессе специалистов в Париже, убедился, что русская школа металлургов идет впереди, и сразу же по возвращении написал в ВСНХ с обычной своей прямотой: "За границей найдутся и деньги, и лаборатории, и научно подготовленные люди, которые подхватят на лету русскую мысль, переработают ее и преподнесут нам ее в виде новых заграничных методов... Так было с Яблочковым, Лодыгиным, Черновым, Поповым - так будет и с Грумом". Нет, не стало так! Нашлись и деньги, и лаборатории, н ученые, и вскоре начала осуществляться давняя идея Грум-Гржимайло-наш народ взялся за создание крупных угольно-металлургических центров на востоке. - Вот я и говорю-"догнать и перегнать"... - Именно! - Америка давным-давно опередила всех по всем экономическим статьям, а мы пытались и так, и этак догнать ее, да только все больше отставали. - Минуточку! А вы знаете, чем закончилась историческая битва за черный металл? Любознательный Читатель. Ну, я же, как и вы, только любитель в истории, причем меня, как и вас, больше интересует се отражение в судьбах людей... - Несмотря на то что последняя война вывела из строя наш южный промышленный район, за двадцать пять лет мирной жизни мы не только догнали эту "недосягаемую" Америку, но снова, спустя два с лишним века, вышли на первое место в мире по главным металлургическим показателям - чугуну, стали, добыче руды, ферросплавам, огнеупорам! Каждая пятая тонна стали планеты выплавляется в наших печах и конверторах... Поэтому-то некоторые из нас могут спокойно заниматься отражением истории в чем или ком бы то нп было... Назвать Григория Грумм-Гржимайло, как н Николая Миклухо-Маклая, путешественником было бы слишком недостаточным. Верно, маршруты его странствий прихотливо окольцевали обширные районы Евразии - Крым, Калмыкию, Молдавию, Урал, Закавказье, Среднюю Азию, Алтай, Памир, Тянь-Шань, Сибирь, Забайкалье, Дальний Восток, Туву, Монголию, Джунгарию, Гоби. Верно, что он был выдающимся географом. Открыл глубокую, лежащую на полтораста метров ниже уровня океана котловину. Его именем назван ледник в Синьцзяне. Русским географическим обществом он был удостоен премии имени Пржевальского, Парижская академия присудила ему премию имени Чихачева. Однако Григорий Грумм-Гржимайло, как и Николай Миклухо-Маклай, был разносторонним естествоиспытателем, применявшим синтетический комплексный метод при изучении лика земли, мертвой и живой природы, человека. Географ-описатель и географ-открыватель, геолог, минералог, лепидоптеролог, ботаник, энтомолог, почвовед, зоолог, этнограф, экономист, социолог, опубликовавший более двухсот научных работ, в том числе фундаментальный четырехтомный труд о Западной Монголии и Урянхайском крае, труд, из которого я узнал, что ученый был еще и замечательным историком... В Ленинград я так и не собрался, потому что надо было срочно заканчивать эту книгу, и каждый день был дорог. А очень хотелось покопаться в архивах отца и сына Грумм-Гржимайло, чтоб найти не только, скажем, родословное древо потомков легендарного славянина Гржима, но и, быть может, совсем неизвестное и неожиданное, как это счастливо случилось с таким же, как я, любителем в австралийском архиве Николая Миклухо-Маклая, чьи мысли о природе русского гуманизма дошли до соотечественников лишь спустя столетие... А однажды я встретил Софью Владимировну Грум-Гржимайло вместе с ленинградской подругой на традиционной встрече декабристских потомков, что регулярно проходят в доме No 10 по Гоголевскому бульвару, где висит единственная в Москве напоминающая о декабристах безымянная мемориальная доска. Они сидели рядом, ставшие, наверно, от возраста и давности знакомства похожими друг на друга, понимающе-воспоминательно переглядывались во время доклада, одинаково замерев, слушали старинную музыку. После концерта я подошел к ним. - Что же вы не звоните, не заходите? - Голос Софьи Владимировны был слабым, но с бодринкой.- Нет, нет, я чувствую себя неплохо! И телефонные разговоры переношу отлично - это тоже жизнь, а и ее не боюсь, у Гржимов научилась воевать. - Да, отменные воины были в древности,- сказал я, думая о том, как бы поаккуратней закруглить разговор, чтобы не переутомлять ее, но не тут-то было. - Не только в древности. Мой покойный супруг был в молодости отменным артиллеристом! За четыре года той германской войны от души погромыхал своим орудием, не потерял ня одного батарейца и в восемнадцатом перешел всем составом на службу революции. - А потом тихие битвы в науке... - Почему тихие? Он был рыцарем в ней, вооруженным с головы до пят. Много сделал в практике металлургии. Помню, как в тридцатые годы при реконструкции литейно-ковочного оборудования одного крупного завода он сэкономил государству три миллиона валютных рублей. Как ученый, всю жизнь занимался металлургией на молекулярном уровне, спектральным анализом элементов, их структурой, и специалисты считают, что Николай Владимирович проделал работу за целый научно-исследовательский институт. - Можно бы учредить научный рыцарский орден Гржимов... - Несомненно! Только у Николая Владимировича сил и времени не хватило, чтобы добиться общего признания своих трудов. Итоговая его монография так и не была напечатана. Э1 им-то я и занимаюсь, однако сердце, знаете, не всегда выдерживает. - Да, девятый инфаркт... - Ну, этого-то инфаркта я совсем не боялась! - засмеялась она. - Простите, Софья Владимировна, но не станете же вы утверждать, что у вас выработалась привычка,- в тон спросил я. - Привычка - само собой, однако я была уверена, что девятый инфаркт мне ничем особым не грозит, потому что Григорий Ефимович когда-то мне говорил, будто число девять на Востоке-священное, счастливое. - А вы с ним разве встречались? - Не раз. Я была почти юной и танцевала еще неплохо, а он к концу жизни стал благообразным, спокойным и мудрым, как индийский гуру. Он много видел, много знал, последние годы много болел, но никогда не терял своего особого юмора, и для нас было большим удовольствием его слушать. Помню один из последних его рассказов... Если у вас есть время. - Времени у меня вполне достаточно. Это нежданное степное знакомство Григория Ефимовича Грумм-Гржимайло произошло почти сто лет назад, а Софья Владимировна полвека помнила подробности его рассказа. Маленький экспедиционный отряд шел монгольской степью. Зной, усталость и давным-давно ни одного встречного. Проводник с переводчиком ускакали куда-то искать воду - впереди была страшная пустыня Гоби. Вдруг на горизонте появился столб пыли, послышались выстрелы. Отряд приготовился в случае .чего дорого отдать свою жизнь, но Григорий Ефимович приказал пока не. стрелять. Несколько десятков конных степняков, вооруженных английскими карабинами, окружили отряд и знаками приказали следовать за ними. Григорий Ефимович показывал им пустую флягу, карту - они все это отобрали вместе с винтовками, так что пришлось подчиниться. Пригоняют их к стойбищу, и Григория Ефимовича ведут в самую большую, богато украшенную юрту. А там на войлоке стонет и скрипит зубами человек - тайша, степной князек. Как узнать, что с ним? Камни, аппендицит, заворот кишок, перитонит? Может, просто объелся - рядом с юртой были следы обильной трапезы. Единственное, что мог сделать ученый,- дать болезному двойную дозу глауберовой соли. Путешественников отпустили, вернув все, и отряд на рысях удалился искать проводника и переводчика. Лихо скакали, оглядываясь назад, но через несколько часов снова раздались выстрелы, и раздельные столбы пыли быстро надвигались сзади. Что делать, если пациент умер? Отряд снова изготовился, только Григорий Ефимович разглядел в бинокль девять всадников на линии горизонта и успокоил спутников. Подскакавшие монголы, улыбаясь, жестами показали, будто сыплют в рот порошок. Пришлось отдать им весь запас, в ответ получив подарок - полуживого, наверное, с отбитой печенкой, но жирного барана... - Довольно смешно, не правда ли? - спросила Софья Владимировна. - Вполне, - согласился я и добавил: - Пока вы болели, я узнал о том, как история вытворяла что хотела с родовой фамилией Гржимов. Очень интересно! - Между прочим, и с фамилией декабриста Корниловича произошел однажды почти невероятный случай. После Сибири он именовался "Без-Корнилович". - Да, я видел в "Алфавите декабристов" эту фамилию в скобках после основной, но не мог понять, что это такое. - А вышло так. Когда Михаила Корниловича, деда Григория и Владимира Грум-Гржимайло по материнской линии, производили в какой-то армейский чин, Николай I решил исключить из списка брата известного декабриста и начертал на докладе: "Утверждаю без Корниловича". Кан- целяристы поняли эту резолюцию по-своему, и таким об- разом братья получили новую фамилию. Это напоминает историю с подпоручиком Киже... Заходите, пожалуйста, я вам кое-что покажу интересное из прошлого. И вот я снова подхожу к высотному дому на Котельнической набережной, в котором нежданно встретился с живой памятью о декабристе-историке Александре Корниловиче. Мемориальная доска на стене одного из крыльев... Выдающийся советский историк академик Михаил Николаевич Тихомиров жил в этом доме последние годы. Оставил богатое научное наследие: исследовал "Русскую правду" Ярослава Мудрого, Москву и другие средневековые русские города, городские и крестьянские восстания на Руси, исторические связи русского народа с южными славянами с древнейших времен... Все интересно! По стенам квартиры Софьи Владимировны Грум-Гржнмайло-старинные портреты ушедших из жизни людей - масляные, акварельные, карандашные, дагерротинные, фотографические. Некоторых я узнаю, но большинство лиц незнакомых-с бакенбардами, бородками клинышком, с окладистыми лопатами и совсем безбородые, в усах и без них, в очках и пенсне, в форменном, казенном и партикулярном одеяниях, но что-то было общее в осанке, чертах и, главное, выражении лиц и глаз. Конечно, так и должно быть - все родственники, хотя и разных семейных ветвей, однако все же не это определяло главное сходство. Передо мной явилось несколько поколений русских интеллигентов, полтора века честно трудившихся на благо своего народа. - Кондратий Иванович Грум-Гржимайло,-подводит меня хозяйка к одному из самых старых портретов.- Родился еще в конце восемнадцатого века. Слыл на Лите;"!- ном проспекте Петербурга чудаком, потому что, когда появлялось солнце, он выходил на балкон с голой спиной. Загорал... Имел научные звания кандидата философии и Доктора медицины и хирургии. Первым в России сделал операцию перитонита. Тридцать три года редактировал первую русскую медицинскую газету "Друг здравия". Выпустил множество статей и книг, в основном по гигиене, был первым русским врачом-писателем... Портрет декабриста Александра Корниловича - только из книжного издания. К сожалению, художник-декабрист Николай Бестужев, не успел в Сибири написать его портрета - Корниловича странным образом увезли назад, в Петербург, который он так любил и хорошо знал, как любил память о великом основателе города, посвятив ему первый выпуск первого нашего исторического альманаха "Русская старина". К, тому времени я успел посмотреть работы А. Г. Грумм-Гржимайло о декабристе, написанные по семейным архивам, и труды самого историка-декабриста "Нравы русских при Петре I" и "Частная жизнь русских при Петре I". Из статей Л. Г. Грумм-Гржимайло узнал и об интересном письме декабриста брату Михаилу от 24 июня 1832 года. Оно было написано в крепости, но узнику, очевидно, было позволено встречаться с людьми, нужными ему для его исторических занятий. "Знаешь, я думаю, что Карамзин решил кончить свою историю XII веком. Я всячески уговаривал продолжить ее по крайней мере до воцарения Петра, но он на все мои убеждения отвечает одно: "Там писать нечего"..." На портрете Александр Корнилович в форме штабс-капитана генерального штаба. - Чин этот, между прочим, он получил за работу экскурсоводом,- говорит хозяйка. - Как так? - Он хорошо знал языки и однажды провез по Петербургу и Кронштадту одного важного иностранного гостя, который в письме царю поблагодарил сопровождавшего его офицера... А это мои отец Перов Владимир Иванович. Сфотографировался студентом Петербургского университета. - Что-то, знаете, очень характерное есть в его облике, - замечаю я, рассматривая нисколько не пожелтевшую, ясную фотографию столетней давности. Во взгляде студента - решимость, твердость, какая-то одержимость.- Такими были народовольцы... - А он и был народовольцем. - Расскажите, пожалуйста, о нем! - Обычная биография думающего и честно мыслящего молодого человека тех лет... Вел революционную пропаганду среди петербургских рабочих. Был арестован в марте 1881 года вскоре после покушения на Александра Второго... Кстати, у меня есть книга, где приведена точная дата. Рассматриваю эту, теперь уже старую книгу, изданную в 1930 году Всесоюзным обществом политкаторжан и ссыльнопоселенцев. Глава "Хроника арестов"... Знакомые имена - Желябов, Перовская... Святые времена и святые имена! Народовольцы ошибались в выборах методов борьбы, возлагали надежды на террор, считали рабочие организации подсобной силой грядущей революции, но история все же так распорядилась, чтобы Россия вначале прошла через декабризм и народничество. Народники тоже были проторителями трудных путей в будущее, и, как декабристам, им должна быть отдана частица нашей уважительной памяти: пора бы, например, музей открыть шестидесятников и народовольцев! Выдающийся русский революционер, из крепостных, Андрей Желябов был арестован за несколько дней до покушения 1 марта и, узнав об аресте первомартовцев, потребовал, чтоб его судили вместе с ними, как ветерана революционного движения! Софью Перовскую арестовали, судя по "Хронике арестов", 7 марта. 17 марта в чайной у Невской заставы был арестован Владимир Перов. - Прямо на сходке взяли, с поличным. У этого дома я побывала... В начале апреля Желябова, Перовскую, Кибальчича, Михайлова и Рысакова казнили, над остальными продолжалось следствие. Владимир Перов год просидел в Трубецком бастионе Петропавловской крепости, был приговорен к пяти годам каторги, замененной ссылкой из-за многочисленных протестов общественности против суровых мер царских властей. - Вместе с одним из своих товарищей-тоже народовольцем-Ивановым отец отбывал ссылку в Минусинске. Опять Минусинск! Сколько же политических ссыльных прошло через этот крохотный сибирский городок, начиная с декабристов, в том числе Николая Крюкова, братьев Беляевых, Петра Фаленберга, Николая Мозгалевского и других? И Ленин бывал в Минусинске проездом по тому же случаю, Кржижановский и опять же другие. Связь времен, идей, людей и больших исторических событий прошла через один географический пункт, который, как сказано по другому, правда, случаю, был "на карте генеральным кружком отмечен навсегда"... - Отец рассказывал мне о тяготах и унизительности ссылки, о революционной пропаганде товарищей среди пригородного крестьянства Минусинска. Она вдруг засмеялась, что было совсем неожиданно, и а ответ на мой недоуменный взгляд сказала: - Вспоминал он один случаи. Ссыльные народовольцы должны были каждый день приходить в полицейский участок и отмечаться - за ними был строгий надзор, и донесения об их поведении, образе жизни и встречах регулярно отправлялись в Петербург с мельчайшими подробностями, если что-либо вызывало подозрение полиции. Однажды Владимир Перов заболел и не явился к сроку. Иванов пришел один. - А где Перов? - спросил полицейский чип. - Он не может, у него плеврит. Чин записал на бумажке "Плеврит" и послал двух полицейских к дому, где жили ссыльные: - Живв-ва! Тащите его вместе с этой собакой Плевритом. Запыхавшиеся блюстители забежали прежде всего к дворнику. - Дома Перов? - Где ж ему быть? - А Плеврита такого ты знаешь? Дворник заморгал глазами, почесал бороду. - Говори! Приказано срочно тащить в участок Перова вместе с этой собакой Плевритом! - Тады пошли, - говорит дворник. Полицейские, дико выпучив глаза, смотрели, как дворник направился к собачьей конуре, отвязал лохматого пса и подал цепь полицейскому: - Веди, коли надо. - Ты что, изгаляться?! - занес кулак блюститель. - Так ежели велят! Меня-то за что? - Говори толком - у Перова есть кто-нибудь из посторонних? - Никого нетути. С вечера не подымался, горит в жару, меду просил. Лекарь был, давно ушел. Полицейские подумали-посудачили - да и отвели невинную собаку в участок: у кобелька была кличка, которую дали ему ссыльные,- Ливер... - Отбыв ссылку, отец эмигрировал,- продолжает хозяйка. - Жил в Льеже, где и женился на маме. Ее звали Екатерина Квентилиановна, урожденная Никольская. - Редкое отчество. - Мой дед Квентилиан Дмитриевич был военным, полковником артиллерии. За боевые заслуги на Шипке награжден золотым оружием и повышен в чине, стал генерал-майором. - Как перевиваются события! А имя откуда такое необычное? - Он был пятым сыном в семье... Мы вновь вернулись к студенческому портрету народовольца Владимира Перова. - Отец умер в 1942 году... Здесь, в Москве. И знаете, какое он письмо получил из-под Минусинска незадолго до смерти? Дети тех, кто более полувека назад знал его там, прислали несколько теплых слов. В Москве, мол, сейчас голодно, холодно и опасно. Приезжайте, приютим и прокормим... Мне перехватило горло, и я ничего не мог сказать. - Никуда он не мог поехать,- грустно закончила Софья Владимировна.- Ему было восемьдесят два года... А вот малоизвестный портрет Григория Ефимовича, путешественника... Взгляните, какое одухотворенное лицо! Это был портрет, относящийся ко времени первых экспедиций путешественника,- казенная тужурка, "чеховская" бородка, внимательный, ищущий взгляд скво:ь стекла очков. Совсем молодым, едва за двадцать, он уже побывал с энтомологическими экспедициями в Среднем Поволжье, изучал лепидоптерологическую фауну в Прибалтике, провел комплексные научные исследования а Средней Азии, два сезона изучал Памир - его географии), геологию, ископаемую и живую фауну, флору... Все эти годы его ждала та, которой он поклялся в вечной любви. - К сожалению, портрет его жены вместе со множеством документов, книг и картин погиб в 1941 году - в наш дом попала фашистская бомба. А она была чрезвычайно интересным человеком, Евгения Дмитриевна, урожденная Без-Корнилович. - ??? - Да, он женился на двоюродной сестре. Она окончила консерваторию по классу пения, прошла курс у известной итальянской певицы Превости. Как писал Алексой Григорьевич, однажды имела честь исполнять романсы Чайковского под аккомпанемент их автора. И вообще была человеком незаурядным и в молодости, как тогда водилось, много поработала над собой. Сдала экстерном экзамены в университете, получив право заниматься педагогической деятельностью. Владела языками, самоотверженно помогала мужу... Новые и новые портреты. Михаил Ефимович Грум-Гржимайло. Облик воина. Офицерский мундир, погоны, кожаный темляк, револьверная портупея. Он был участником экспедиции старшего брата на Памир, в Тянь-Шань, в Центральную Азию. Военный изобретатель - знаменитое "горное седло Грум-Гржимайло" и другое, что не популяризировалось. - В начале века под Парижем был устроен военный смотр. Присутствовали Пуанкаре, Вильгельм, Георг Пятый и Николай Второй, - говорит Софья Владимировна. - Вильгельм был особенно доволен тем, что его установленные и наведенные заранее пушки бьют точнее французских и английских. И вот на горизонте артиллерийского полигона появилась туча пыли - беспорядочные казачьи сотни ворвались на поле с гиком и свистом. Все оживились, но с недоумением и пренебрежением смотрели на конницу, которая совсем смешалась перед смотровыми трибунами. Казаки вдруг развернулись и ускакали, а когда пыль улеглась, на полигоне остались легкие пушки с прислугой и начали быстро, беспрерывно и без промаха бить по мишеням, поразив даже те дальние, что остались невредимыми после немецкой стрельбы. Снова появились казаки, окружили орудия и ускакали, оставив чистое место... Орудийные вьюки изобрел Михаил Ефимович... Этот русский офицер был мастером на все руки - слесарем, плотником, столяром, кузнецом. Дачу под Петербургом отделал карельской березой так, что она стала похожей на маленький дворец необычайной красоты. И все своими руками, ни единого гвоздя там чужой молоток не забил. - Выдумщик был... Однажды на рождество пригласил на дачу гостей из города, и потом пошли разговоры по всему Петербургу о его необычной, так сказать, скульптурной работе. Михаил Ефимович свез в сад девять породистых павших лошадей и заморозил их в живописных динамичных позах, подсветил фонарями и прожекторами... Что-то фантастическое получилось и в то же время реальное! У него была замечательная коллекция оружия всех времен и народов... А вот и третий брат - Владимир Ефимович, металлург... В Сибири, кстати, вашей работал, в Томске. Портреты оживали, большое славное семейство входило в историю своего народа и других народов Европы и Азии, тоненькими прочными ниточками вплеталось в непрерывную вервь времени и человеческих деяний. - А как Владимир Ефимович в Сибири-то оказался? - Тяжелая история, начавшаяся на Урале. Он работал управляющим Салдинским горным округом и вступил в затяжной конфликт с Демидовыми, как когда-то Татищев... Да, с влиятельными и сказочно богатыми потомками владельцев знаменитых уральских заполов. Он СЛУЖИЛ у них и пошел против них. - Каким образом? В.Е.Грум-Гржимайло, оказывается, поддерживал справедливые требования рабочих о сокращении трудового дня. По шестнадцать часов стояли у демидовских печей люди! Из них выжимали все соки, труд рабочих и рудные богатства России последние Демидовы обращали в золого и проигрывали миллионы в игорных домах Монте-Карло, купались в роскоши, сорили деньгами в Париже и Лондоне, княжеский титул купили в Италии - Сан-Донато. - Они и крестьян прижали в Салдинском округе. Отобрали землю для охоты и прочих увеселении, парков и оранжерей - устраивали зимой лето. Владимир Ефимович выступал в защиту крестьян, которые отчаялись уже до того, что последний их ходок повесился в Сенате на лестнице. Демидовым все же пришлось потесниться, вернуть земли, но главному специалисту Салдинских заводов они дали отставку. Портреты дополняют документы-напечатанные и рукописные, официальные и частные, высвечивающие то личности, то события... Металлург, сын металлурга,- Николай Владимирович Грум-Гржимайло. - Помните, я вам говорила о происхождении фамилии Без-Корнилович из резолюции Николая Первого? А вот интересный документ 1918 года... "Послужной список прапорщика Н. В. Грум-Гржимайло II... Младший офицер 3-ей батареи... Участвовал в кампании против Германии и Австро-Венгрии... Ранен от разрыва гранаты в левую руку с повреждением первых суставов и трех пальцев... В лейб-гвардейской 2-ой артиллерийской бригаде участвовал в позиционной войне в районе Скалата (Галиция). Ранен пулей в плечо". - Вот эта пуля,- Софья Владимировна приносит шкатулку, и я рассматриваю тяжелую остроконечную немецкую пулю времен первой мировой войны. "...На основании положения о демократизации армии от 30 ноября 1917 года общим собранием солдат избран командиром 3-ей батареи... В отпусках, в плену и отставке не был..." Интересна и подпись под этим документом: "Командиръ лейб-гвардии 2-ой артиллерийской бригады полковникъ Н. Без-Корнилович". - Потом Политехнический ленинградский институт к работа в Перми, Днепропетровске, Москве. Работал он не жалея себя, и я ничего не могла с ним поделать. Говорил: "России нужен металл, без него нас легко сомнут". Потом арест, ссылка в Сибирь, в Мариинск. В Большом театре мне сказали: "Порви с врагом народа официально", а я порвала с театром, пошла по всем, кто его знал. Вот письма президента Академии наук Карпинского, академика Павлова... Президент писал, что работа этого инженера "ценится, а изобретение его, принятое Наркомтяжпромом, в настоящее время осуществляется". М. А. Павлов: "Знаю Николая Владимировича Грум-Гржимайло с малых лет и хорошо знаком со всей его деятельностью как инженера... Исследования по термообработке чугунов... Впервые в мире практическая наладка производства ковкого чугуна с применением полностью механизированной технологии. Экспресс-анализ чугуна непосредственно у печей... Обработка стали на автоматах... Освоение новых гальванопокрытий... Твердо убежден в том, что он принадлежит к числу тех людей, которые не в состоянии быть вредителями в том деле, которое им поручают". - Разобрались, перевели на Златоустовский завод, освободили, извинились, и он еще сорок лет работал, отдав последние силы капитальному теоретическому труду о внутренней природе металлических сплавов. Как он работал!.. Все они, Грумы, умели работать, а я это качество всегда считал главной характеристикой человека. Читаю давние письма Груму-металлургу, сыну металлурга, от Грумма-ботаника, сына путешественника, перебираю фотографии, документы, просматриваю старые газеты и журналы. В труднейшие послереволюционные годы Григории Ефимович Грумм-Гржимайло не прерывал работы, сидел за столом до обмороков, заканчивая главный труд своей Жизни - четырехтомную научную эпопею "Западная Монголия и Урянхайский край"... Вот до боли знакомые имена в воспоминаниях Алексея Григорьевича Грумм-Гржимайло: "Хорошо помню, как в один воскресный день 1919 года к нам неожиданно зашел Федор Иванович Шаляпин, и не один, а с Максимом Горьким. Алексей Максимович, как известно, был председателем созданной тогда комиссии по улучшению быта ученых и хотел лично познакомиться с условиями жизни моего отца и его семьи. Это был незабываемый день. В кабинете отца оба гостя пробыли сравнительно недолго, но много говорили о своих планах на будущее. Несмотря на трудное время, будущее это рисовалось им ярким и безоблачным, полным творческих замыслов". А вот несколько последних писем А. Г. Грумм-Гржимайло двоюродному брату Н. В. Грум Гржимайло. От 26 января 1961 года: "Недавно, неделю тому назад, в президиуме географического общества стоял вопрос относительно предложенного мной к изданию сборника писем известного путешественника по Центральной Азии Г. Н. Потанина. Я взялся за эту работу, так как был уверен, что никто и некогда не пожелает затратить на "раскопки" материялов столько времени, сколько мне пришлось это сделать. Мной уже собрано 300 писем Г. Н. Потанина". От 18 мая 1986 года: "Обязательно приеду в Москву. Мне необходимо похлопотать об издании "Писем Г. Н. Потанина", обработку которых я закончил и теперь буду писать к ним вводные статьи. Составил библиографию трудов Потанина - 490 названий". Вскоре он умер, а через двенадцать лет вышел первый том четырехтомного собрания писем замечательного сибирского ученого и путешественника. Доктор исторических наук Э. М. Мурзаев писал в связи с выходом книги, что ранее он представлял себе образ Г. Н. Потанина как ученого. "Когда же я прочитал первую книгу его писем, то увидел человека великодушного, энергичного, большого патриота своей страны и народа, стойкого в своих убеждениях, эрудированного и талантливого, с твердыми принципами и великой трудоспособностью". Рецензент отмечает также "кропотливый и грандиозный труд А. Г. Грумм-Гржимайло (1894-1966), который 10 лет посвятил попеку писем в разных архивах Советского Союза и снабдил эти письма подробными комментариями". 8 Прежде чем выйти на исторический большак, вообразим себе возможную встречу Григория Ефимовича Грумм-Гржимайло во время его путешествия по Урянхайскому краю с одним интереснейшим русским человеком, фамилия которого в тех местах прочно заместилась прозвищем Карасал... Любознательный Читатель. Интересно, однако мы опять уклоняемся в сторону... Когда же финишная прямая? - Путешествие в прошлое - не бег по спринтерской дорожке и не езда по гладкому шоссе. Множество заброшенных проселков, троп, забытых большаков, а то н сплошное бездорожье на много верст, перекрестки, ответвления, пересечения, спуски, подъемы, шаткие мостки, гати... К финишу, если уж пошли, все же дошагаем, хотя и не скоро. А пока хорошо бы посмотреть, как большая история проходит через одного человека. - Тогда пошли. Что значит "Карасал"? - "Черная борода"... Человек этот появился в глухом углу Урянхайского края, как называли Туву тогда, в середине девяностых годов прошлого века. Срубил на солнечной приверхе Бий-Хема, то есть Большого Енисея, избушку. В округе - тучное высокотравье, богатая пушным и съедобным зверем тайга, медоносы, под боком рыбная река... Он начал тут жить и работать. Это был еще совсем молодой человек, едва за двадцать, но жил бобылем, оброс бородой... Любознательный Читатель. Беглый какой-нибудь? Или новая "робинзонада"? - Через несколько лет, однако, привез "снизу" двенадцатилетнюю девочку, которую взял из большой бедной семьи рыбака на пропитание, услужение и воспитание. Карасал обращался с нею заботливо, нежно, а она привязалась к нему, как к самому близкому человеку, быстро взрослея и хорошея, и случилось так, как должно было случиться в таких обстоятельствах с молодыми людьми: Марина стала его женой, и в 1904 году, когда ей было неполных семнадцать, она родила Карасалу сына. Через полтора года они обвенчались в селе Каратуз, где была ближайшая церковь. Карасал был феноменально трудолюбив. Вставал, как птица, с зарей и ложился в сумерках, когда птицы смолкали. Умел, кажется, все-выделать шкуру, подковать лошадь, стачать сапоги, сплести сеть, связать плот, согнуть дугу, мог холостить жеребцов, косить, пахать, сеять, коптить рыбу и мясо, качать мед. По примеру первых крестьян-поселенцев начал выращивать хлеб. Сеял озимую рожь, полбу, ячмень, обмолачивал снопы зимой на ледовом току и сам же молол муку на примитивной мельнице... Держал рабочих лошадей, стадо крупного рогатого скота. - Типичный сибирский кулак? Один же он не мог справиться с таким хозяйством! - Не спешите с ярлыками. Его заимка стала с годами семейной колонией. Подселился брат и брат жены, потом третий брат. С детьми тут жило около двадцати человек, и, по сибирским статистическим нормам даже 1930 года, это было середняцкое хозяйство. Из письма сына Карасала, написанного 26 августа 1973 года в Симферополе: "Акклиматизация злаков потребовала немало лет упорного труда. Тувинцы съезжались к нему большими группами, и он подробно рассказывал о своих опытах, предлагал семена, убеждая обрабатывать удобные земли, чтоб иметь свой хлеб - верную гарантию от голода, средство стать независимыми от купцов-хапуг". А вот выдержка из первого тома "Истории Тувы": "Суровые природные условия Тоджи препятствуют развитию земледелия, так что русские переселенцы, создав здесь земледелие, совершили своего рода трудовой подвиг". И одним из первых среди них был Карасал. Из того же письма: "Он завел плуги, бороны, сенокосилку, конные грабли, работал на них только сам и только сам их ремонтировал"... Впрочем, был у него один постоянный помощник из урянхайцев - Сундуй. - Батрак? - Судите сами. Однажды - тогда Карасал еще жил на заимке один с молодой женой - он ехал глухим местом и услышал стоны. На земле поодаль от тропы лежал связанный тувинец. Карасал подъехал, наклонился и отпрянул - человек находился в последней стадии дурной болезни. Карасал узнал эту болезнь, потому что в юности некоторое время работал учеником фармацевта окружной аптеки. На заимке он держал шкаф с медикаментами, собирал местные лекарственные травы. Поместил Сундуя в бане и начал лечить. Марина Терентьевна, опасаясь, что Карасал сам заразится, просила отвезти больного "вниз", но тот не согласился. Посещая больного, он соблюдал осторожность и делал гарантирующую дезинфекцию. Жена постепенно привыкла, сама носила к двери бани еду и после подолгу терла чашки золой и речным песком. Через несколько месяцев язвы на теле Сундуя стали рубцеваться, обезображенное лицо очистилось. Карасал повторял лечение спустя год и начал пускать Сундуя в дом, а вскоре этот тувинец юридически стал его собственностью. - Как это - собственностью? Что-то чудовищное! По какому праву? - По местным законам, что ли. Если у больного такой болезнью наступала последняя стадия, его по распоряжению нойона вывозили в отдаленное место и оставляли. Тоджинский нойон Томут, подробное знакомство с которым у нас впереди, однажды увидел Сундуя и - цитирую еще одно письмо - "отказался его принять и сказал, что он у нас похоронен, считается мертвым, и зачислить его живым я нс могу". Сундуй, так обязанный Карасалу, сопровождал его всюду, помогал по хозяйству, которое постепенно становилось культурной многоотраслевой фермой. Первым из русских поселенцев Карасал распахал клин под "зеленку", на корм скоту, выписывал холмогорок аж из Омска... - Другими словами, повторяю, это был типичный так называемый "справный мужик"? - Этот "мужик" имел хорошую библиотеку, играл на скрипке и флейте, выписывал через Минусинск ноты из столицы, был членом Иркутского отдела Русского географического общества, построил метеостанцию и сообщал показания приборов в Иркутск и Томск... Он был в этих краях пионером. Прилагал к силам природы свои труды, осваивал "медвежий угол", нес туда культуру. У него установились прекрасные отношения с местным населением, которое было задавлено бедностью, темнотой, эксплуатацией богачей и обманом купцов. Он хорошо владел тувинским языком, и даже из соседних хошунов араты ездили за добрым советом к этому не совсем обыкновенному русскому... Вы еще не потеряли интереса к нему? - Наоборот. Кажется, эта личность воистину была незаурядной, а деятельность Карасала - любопытная страничка созидательной истории, о которой мы говорили. - Правда, вы еще не знаете, в какую главу истории он вписывается, и финиш этого отрезка нашего путешествия будет для вас достаточно неожиданным. - Жду очередной случайности, хотя начинаю замечать, что они, эти так называемые случайности, имеют под собой какую-то глубинную причинность, логику и детерминизм. Так что же стало с Карасалом, его хозяйством, чем закончилась эта пионерская деятельность? ...Рассматриваю фотографии Карасала, его жены, детей, братьев. Со всех снимков Карасал смотрит прямо тебе в глаза; вот он стоит в "романовском" полушубке с опушкой и меховой шапке, такой же густой и черной, как его борода; вот сидит за круглой тумбочкой, уже постаревший, благообразный, но взгляд тот же - прямой, открытый и страстный, как у проповедника, а толстопалые, привыкшие ко всякой работе руки тяжело лежат на какой-то старинной книге. - Не был ли он старообрядцем или религиозным сектантом? Таких по Сибири всегда селилось много, и все они отлично умели обживать глухие места... - Да, в Туве селилось немало раскольников, искавших свою легендарную Беловодию. Но Карасал не был религиозным фанатиком... Рассматриваю план усадьбы Карасала и его дома, Зал, который в зимнее время был школой для русских и тувинских детей. Рядом кабинет хозяина о трех окнах с библиотечным углом и примыкающей спальней. Столовая, кухня, комната брата. Поодаль - трехкомнатный домик другого брата. На общем дворе хлебный амбар, завозня, поднавес для инвентаря. Не обозначены конюшня и скотный двор, зато перед окнами Карасала, чуть наискосок, - метеоплощадка... А вот выписки о Карасале из множества статистических и краеведческих трудов, новые письма людей, знавших и помнивших этого человека. Идиллически-пасторальная картинка, которую с моей помощью нарисовал, быть может, в своем воображении читатель, начинает раздвигать рамки, полниться светотенями, неповторимыми подробностями, приобретать глубину и жизненную сложность. Географический центр Азиина первый взгляд - будто бы забытое богом и людьми место, столь далекое от бурных событий 1917-го, предшествующих и последующих годов. Но нет, экономические, социальные, политические, национальные, международные, иные попутные проблемы на переломе двух исторических эпох и тут сплелись в тугой узел! Читаю дореволюционную справку о хозяйственной деятельности Карасала и его русских соседей - со спекулятивными преувеличениями, потому что их автор подал в правительство записку, изображая приятную для августейших очей картину, и 20 января 1908 года Николай II изволили начертать на докладе "Прочел с большим удовольствием"... В "Известиях Красноярского отдела Русского географического общества" значится, что пашня Карасала занимала всего пять десятин, а по сибирским меркам это было совсем немного; вспомним, что выходящим на поселение декабристам разрешалось иметь пятнадцать десятин. Учтем также, что земли находились в горно-таежпом районе, и для того, чтобы их распахать по клочкам и окультурить, надо было положить почти нечеловеческие труды. Писалось также о том, что он будто бы "участвует в разработке рудного золота", хотя это совершенная неправда - как свидетельствуют документы, Карасал действительно нашел в тайге золото, но правитель Тоджинского хошуна, тот же Томут-нойон, изгнал его с этого места. Он же запретил Карасалу пользоваться разнотравными пойменными сенокосами, вытеснив его на дальние лесные елани, где рос дудник и папоротник, жестко ограничил рыболовный участок Енисея. В Туву тех лет устремилось немало русских скупшиков-перекупщиков. Они завозили фабричные товары из Красноярска, через который прошла Транссибирская железная дорога, доставляли их по Енисею и горным тропам в Туву, где с огромной выгодой обменивали на пушнину. Любознательный Читатель. Но неужто Карасал не торговал, если легкие деньги сами шли в руки? - Кто-то из краеведов однажды причислил и его к "скупщикам", но это была стрижка под одну гребенку, подравнивание его к таким, как, скажем, Сафьянов, которому русское население дало кличку "Сойотский царь", а тувинское - "Бай Егор". В архивах и литературе есть данные о торговых оборотах и должниках разных там Бяковых, Веселковых, Садовских, Сафьяновых, Сватиковых, Скобеевых. Нет таких данных только о Карасале и его братьях, потому что это, знать, были люди совсем иных достатков, иного образа мыслей и жизни. Конечно, они помаленьку торговали продукцией фермы и лесного промысла - это было обычное тогдашнее дело, ссужали семена и хлеб русским крестьянам-переселенцам и бедным аратам - есть на то свидетельства, но братья-пионеры не были, наверно, способны урвать время от забот и трудов по своему разветвленному хозяйству, не могли стать конкурентами хищников-соотечественников, отселившись однажды от присоседившегося Скобеева на семьдесят верст вверх по Бий-Хему в Тоджу, где их, в свою очередь, начал утеснять Томут-нойон, местный кровопийца, наживавшийся на спекуляции пушниной и золотом, взятках, ростовщичестве, эксплуатации темных аратов, пасущих его стада. Исчерпывающие документы на сей счет передо мною, их много, но я приведу лишь несколько. Вот характеристика этого бая из донесения усинского пограничного офицера: "Главный деятель Тоджинского хошуна Томут-человек в высшей степени хитрый, упрям, в проведении своей политики очень настойчив: в минуту откровенности как-то сказал нашим купцам, что "будет держаться своей политики по отношению к русским до тех пор, пока ему не отрубят голову", корыстолюбием выделяется даже среди своих соотечественников, никто не берет с русских так много взяток, как Томут, хотя вместе с тем никто не притесняет их, как он". Однажды Томут единолично распорядился приставить вооруженный караул к дому Карасала-цитирую по другому подлинному источнику: "...15 лет живущего в этом крае, пользующегося одинаково уважением как русских, так и простых урянхайцев". Осада не снималась два месяца. Эти документы хорошо рисуют, в каких условиях жил и работал Карасал. Интересно, что история Урянхайского края не сохранила свидетельств таких крайних форм преследований других русских поселенцев. А казалось бы, Томут должен был прежде всего вытеснить из хошуна главных своих конкурентов - купцов-хапуг, которые потянулись за Карасалом в Тоджу. - Ворон ворону глаз не выклюет. - Как правило. Но тут, несомненно, примешивалась и политика, о чем мы еще поговорим... И Карасал был настолько заметной личностью, что известный уже тогда исследователь Центральной Азии Григорий Ефимович Грумм-Гржимайло не преминул упомянуть его в своей монографии. Маршрут путешественника прошел через Тоджу, но в трудах ученого нет достоверных данных об их встрече. Может, есть они в дневниковых или черновых записях? При первом же выезде в Ленинград я, конечно, просмотрю архив путешественника - было бы очень интересно узнать, познакомился ли Грумм-Гржимайло с этим русским дворянином, поселившимся... - Дворянином?! - Да. Карасал и его братья были, как говорится в официальных документах тех лет, потомственными дворянами. - Невероятно! В глухом азиатском углу, в центральной точке континента, поселяются три брата, принадлежащие к самому привилегированному сословию России ведут культурное крестьянское хозяйство, работают в поле до изнеможения, славятся добрыми делами, подвергаю гся преследованиям!.. Такого вроде бы не должно быть, а? - Было. В течение двадцати пяти лет было. - Кажется, я все же догадался, кто такой Карасал! - Интересно, кто же он, по-вашему? - Толстовец, последователь нравственного учения Льва Толстого. Физический труд на лоне природы, простота жизни, ограничение потребностей, моральное самоусовершенствование, помощь бедным, лечение больных... Такие колонии создавались в России и даже за ее рубежами. Только из этого ничего не получилось, и сам Лев Толстой нс любил толстовцев. Может, у Карасала получилось, потому что это была семейная колония? - Допускаю, что Карасал был знаком с учениями Толстого, Руссо и Торо, однако ни он, ни его братья не были толстовцами или, скажем, руссоистами. Чтобы понять, кем они были, надо разобрать тогдашнюю политическую и международную обстановку в этом районе Азии... Половина урянхайских хошунов, в том числе и Тоджницкий, подчинялась китайскому губернатору, другие четыре хошуна состояли в собственности монгольских феодалов, грабящих тувинский народ древнейшим способом - взиманием дани. Национально-освободительное движение тувинцев привело в 1912 году - после буржуазно-демократической революции в Китае - к изгнанию китайских и маньчжурских чиновников из Урянхайского края, но это не ослабило здесь экономического и политического напряжения. Наш знакомец тоджинский нойон Томут и соседний солчакский правитель Балджийта в мае 1912 года подали без ведома населения просьбу о включении их хошунов в состав Монголии в качестве данников. В марте следующего года формальности закончились, и просители получили хошунские печати вместе с княжескими титулами. На феодальную Монголию ориентировалось подавляющее большинство баев, чиновников, нойонов и лам. Однако главный тувинский правитель - амбын-нойон - со своими немногочисленными сторонниками выступал за протекторат России. Трудовой народ также тянулся к России и русским, которых он знал не первый, как говорится, год. В верхнем течении Енисея русские поселенцы появились еще в XVIII веке. Увидев, что коренные жители края "не спорят, дают селиться спокоем", первоселы быстро поняли, что Минусинская котловина - самое хлебородное место Сибири, начали распахивать ее и понесли уклад жизни земледельцев в горные долины. Были в этом движении, конечно, экономические и социальные противоречия, вызываемые, например, сокращением пастбищ или охотничьих угодий, но здесь, как и по всей Сибири, земли пока было много, а между трудящимся коренным населением и крестьянами-пришельцами постепенно устанавливалось добрососедское сосуществование, чему способствовали взаимный обмен трудовым опытом, продуктами хозяйствования, многочисленные смешанные браки, приобщение - бесписьменных народностей к языку и грамоте, незлобивый психический склад поселенцев, терпимость простого русского человека, его уважение к обычаям и верованиям других, одинаковое отношение к "своим" и "чужим" кровососам, одинаково алчно обирающим "своих" и "чужих", а также принципиальное положение сибирских указов действовать между ясачными "лаской, а не жесточью", как давняя правовая основа отношений, которые в те времена были немыслимы, скажем, в Америке, где законодательные демократические парламенты колонизаторов устанавливали для европейских переселенцев плату за индейский скальп от пятидесяти до ста долларов, в зависимости от . того, с кого из аборигенов он был снят - с мужчины, женщины или ребенка... А память снова и снова возвращает меня к декабристам; тропы и дороги нашего путешествия в прошлое особенно часто перекрещиваются с их сибирскими следами, которые нельзя не заметить и на сей раз... "Русская правда" Павла Пестеля, этот своеобразнейший свод правил общественной морали, политических принципов и гражданских законов будущего республиканского Российского государства, имела в виду главным образом зауральские "народы кочующие", призывая: "да сделаются они нашими братьями и перестанут коснеть в жалостном своем положении". Сколько здесь политического такта, человеколюбия, неподдельного чувства! Вспоминаются также труды декабриста-сибиряка Гавриила Батенькова о населении родного его края-их полное собрание включает более семисот страниц, и под тяжеловесными формулировками непрерывной подледной струей течет мысль трезвейшего государственного дсятеля-антикрепостника. Или его же неосуществленные "Степные законы", разработанные для сибирских "народов кочующих",- читая их, чувствуешь, как под мундиром, наглухо застегнутым, бьется сердце истинного гуманиста. Бесчисленны узелки, завязанные там и сям декабристами в памяти коренных жителей Сибири! Федор Шаховской спасает от голодной смерти беднейшее население Туруханска, отдав ему все свои средства. Матвей Муравьев-Апостол и Павел Выгодовский учат якутских детей. От Александра Беляева перенимает русскую грамоту первый хакасский мальчик. Николай Крюков связывает себя с этим народом семейными узами. Из уст старой бурятки Жигмит Анаевой мы услышали уже знакомую читателю поразительную итоговую формулу, оценивающую декабристов бесхитростно и мудро: "Это были бог, а не люди!" Не забываются и те потомки декабристов, что шли по жизни в световом луче своих отцов и дедов. О деятельности Евгения Якушкина, сына декабриста, помощника Ивана Пущина и корреспондента Александра Герцена, читатель тоже успел узнать из предыдущих глав "Памяти, это он помогал адовам "мпнусинцев" Николая Мозгалевского и Алексея Тютчева из средств пущинскои Малой артели, он переправил в "Колокол" немало драгоценных материалов декабристской поры, связуя времена и освободительные идеи двух поколений русских революционеров. Интересным человеком был и брат его Вячеслав. Давно мечтаю добраться до его бумаг, хранящихся в одном из столичных архивов,- там, наверное, найдется немало ценного и поучительного. В середине прошлого века он в качестве чиновника министерства государственных имуществ изрядно поездил по России, изучая и устраивая жизнь восточных и сибирских "народов кочующих". Бумаги эти однажды разбирала Мария Михайловна Богданова и в 1958 году кое-что рассказала о них на страницах альманаха "Абакан". Среди официальных документов, писем, путевых заметок и черновиков она обнаружила не то выписки из неизвестных текстов, не то собственные размышления Вячеслава Якушкина о царях - "деспотах и тиранах", помещиках - "живодерах и отъявленных грабителях", под которыми "уже волнуется проснувшийся народ", и в моей памяти вспыхивает ассоциация со страстными речениями Павла Выгодовского,-воспаленный мозг этого Прометея жжет из нарымских туманов... Осенью 1854 года Вячеслав Якушкин, чиновник особых поручений при генерал-губернаторе Восточной Сибири Н. Н. Муравьеве, побывал в хакасских степях и предгорьях Урянхайского края, где подробно ознакомился с бытом и хозяйствованием русских крестьян, ссыльных молокан и коренных насельников, в числе прочего обращая внимание на их добрососедские отношения и культурное влияние поселенцев. Якушкин побывал у многих зажиточных и даже богатых степняков, отметил, что никакого вымирания коренного населения тут не наблюдается, однако он далек от идеализации жизни хакасов, подробно разбирая тогдашние социальные язвы. Это здесь, в степной Койбальской думе, он умилостивил личными деньгами спившихся родоначальников, и они наконец-то отпустили наемного рекрута в солдатскую службу вместо сыновей декабриста Николая Мозгалевского. Вернемся, однако, в Туву, чтобы поближе познакомиться с такими любопытными фигурами южносибирского прошлого, как Томут-нойон и Карасал. К тому времени, о котором идет речь, в Урянхайском крае жило и трудилось около тысячи русских крестьянских семей. Общение с ними для тувинцев было не во вред, а на пользу, что создало морально-политические обстоятельства прогрессивного значения. И такие люди, как Карасал и его братья, которых знало и уважало русское и коренное население значительной части Тувы, способствовали усилению этой тенденции. - Нельзя ли здесь увидеть некую миссионерскую роль братьев-дворян? - Впервые упоминается Карасал в одной омской публикации 1903 года. "Молодой, очень деятельный... преследует в урянхайской земле, говорят, широкие русские цели"... Однако, что бы ни писали, он, мне кажется, просто искал на этой земле точку приложения своих физических и нравственных сил, которую не находил "внизу", среди многолюдья, искал честного способа существования, а ке бессовестной наживы, и поэтому деятельность и поведение его объективно играли более значительную роль, чем это представлялось даже ему самому. Впрочем, нс исключаю, что Карасал все понимал глубже, чем это может показаться из нашего далека и непреднамеренно-естественно нес в себе, как и простые русские крестьяне, поселившиеся в Туве, нравственную сущность своего народа. Один из исследователей Тувы писал в 1912 году в "Известиях Русского географического общества": "К чести нашего парода надо сказать, что русское влияние в Урянхае единственное, которое было плодотворным для туземцев... Русский крестьянин в туземце видел такого же, как сам, человека и всячески старался поднять его до себя". В 1914 году Тува отошла под протекторат России, которая, будучи втянутой в империалистическую бойню, уже носила в своем чреве революцию. Карасал к революции, конечно, не имел никакого отношения, однако после нее через одного известного в тех местах революционера официально выяснилась некая интересная подробность... Любознательный Читатель. А Карасал что - погиб? - Подождите. Нас ведь интересует история, проходящая сквозь судьбу человека, и это не терпит торопливости, поэтому сначала об исторических событиях того времени, когда волна русской революции докатилась до Красноярской губернии и Урянхайского края. Советская власть ликвидировала царский протекторат, и в апреле 1918 года Урянхайский краевой Совет издал постановление о ликвидации Переселенческого управления. Среди членов комиссии по ликвидации документы называют большевика Я. К. Потанина, который вскоре выехал из Тувы, и я, попросив бы читателя запомнить эту фамилию, приведу выдержку из договора, заключенного в июне 1918 года на съезде представителей тувинского и русского населения края: "Тувинский народ объявляет, что отныне он... будет управляться совершенно самостоятельно, и считает себя свободным, ни от кого не зависящим народом. Русский народ, приветствуя такое решение тувинского народа, признает его справедливым... С этого момента все девять хошунов Танну-Тувы считаются вполне самостоятельными и ни от кого не зависимой страной". В краеведческом музее Кызыла хранится фотография участников того исторического съезда. Среди них - чернобородый человек с интеллигентным русским лицом, единственный делегат дворянского происхождения на этом народном съезде интернациональной дружбы и добрососедства. - Карасал? - Не угадали. Его младший брат... Карасала, кажется, не было тогда в Туве. А спустя всего месяц события но всей Сибири и в этом горном крае приняли трагический оборот. Полыхнувшая гражданская война опалила саянское предгорье, в Туву ринулись иностранные интервенты. Озверевшие белогвардейцы истязали и убивали большевиков, китайские и монгольские милитаристы грабили Туву. Из бесчисленных сведений по истории Красноярского края, Хакасии и Тувы тех лет приведу лишь то, в котором упоминаются нужные нам фамилии... "Главными очагами концентрации контрреволюционных сил были крупные казачьи станицы Тыштым и Каратуз. Особенно свирепствовали тыштымскис казаки. По дороге в Минусинск они подвергли нечеловеческим пыткам председателя станичного Совета Потанина, в Тыштыме зарубили шашками большевика Олофинского". Каким-то чудом Потанину удалось бежать в горы, но подробности этих обстоятельств мне, наверное, уже не доведется установить, что, быть может, к лучшему - надо же оставить белое пятнышко тому, кто отправится в прошлое этих мест после меня... К концу лета в долине Бий-Хема установились погожие дни. Карасал и Сундуй приготовили жнейку, чтоб начать уборку хлеба, но с утра пораньше нагрянул в Тоджу отряд казаков во главе с белогвардейским офицером. Марина Терентьевна увидела, как побледнело лицо Карасала. Однако молодой офицерик лишь вежливо представился Карасалу и спросил: - По слухам, вы дворянин? - Воистину так,- ответил тот.- Отнюдь не по слухам. - Прошу извинить. Но не пользовались ли вы в свою очередь слухом о том, что по этим местам скрываются беженцы снизу? - До вашего визита не имел чести слышать такой новости. Офицер послал за правителем хошуна, и, когда дрожащего Томут-нойона привели, у Карасала не было ни возможности, ни причин отказать в посредничестве. - Переведите ему, чтобы... - Пожалуйста, - поправил Карасал. - Переведите ему, пожалуйста, чтобы он немедленто отрядил верховых для сбора туземцев. Имею в виду мужчин с оружием. Целый день тувинцы съезжались небольшими вооруженными группами. Казаки встречали их на пути, сопровождали к дому Карасала, где оружие складывалось в общую кучу, а тувинцы загонялись в круг оцепления. К вечеру офицер поставил Томут-нойона перед соплеменниками. - В России восстанавливается монархия, - переводил Карасал.- Имею полномочия объявить вам, что сибирские правительство считает Урянхайский край неотъемлемой частью России. Ваш хошунный правитель отказывается от своего положения и прав, о чем он вам сейчас изволит объявить... Томут-нойон, однако, пронзительно закричал, задергался в руках стражи, а многие тувинцы кинулись к оружию, но казаки, хохоча, хлестали их плетьми, били прикладами. Бессильная толпа начала рассеиваться. Тувинцы бежали в кусты, отвязывали лошадей, и через полчаса никого из них не осталось на поляне. Офицер сказал Томут-нойону, что наведет тут порядок и увезет его в минусинскую тюрьму. На ночь он запер его в той самой бане, где когда-то Карасал лечил Сундуя... Три дня офицер с казаками рыскали по хошуну, Карасал убирал хлеб, а Марина Терентьевна все эти дни, жалея Томута, носила к бане еду. Томут жалобно скулил и молил караульщиков отпустить его, а казаки, клацая затворами винтовок, пугали его, смеялись, и Марина Терентьевна стыдила их за такие жестокие шутки... Рассматриваю ее фотографию тех лет. Красивое задумчивое лицо под копной хорошо уложенных волос, гордая осанка, хорошо пошитое городское платье, в вырезе которого кружевное воздушное жабо, тонкий и стройный стан-никогда бы не подумал, что это выросшая в глуши дочь рыбака! Она опирается рукой на березовое кресло, а на заднем плане - плохо проявленные, размытые травы и неясное лицо какого-то бородатого старика. Звоню: - А Марину Терентьевну вы хорошо помните? - Как же! Она была намного младше Карасала и когда впервые появилась внизу, то удивила всех нас своей обворожительной внешностью. Синие, под цвет неба, глаза, роскошные волосы с завитками на висках, божественная фигура, совсем не деревенские манеры. Карасал любил ее какой-то неземной любовью. Он научил ее грамоте. Она прочла всю его довольно приличную библиотеку, но с беллетристикой почти не была знакома, зато иногда поражала в разговоре неожиданными знаниями, совсем не обязательными для нее. Подозреваю, что в тайге она подряд читала словарь Брокгауза и Ефрона... Офицер с отрядом вернулся усталый и раздраженный, улегся спать, но заснуть не мог-из бани слышался отвратительный вой Томута: не то какую-то древнюю песню он пел, не то печально оплакивал свою судьбу, - Прикажите этому дикарю замолчать! - вскочил офицер в кабинет хозяина, который еще не ложился. - Пожалуйста, - поправил Карасал. - Пожалуйста,- повторил офицер. - Бесполезно. Я много лет знаю этого человека. - Но вы только послушайте! - На усадьбе раздавались душераздирающие вопли.- О чем он воет? - Прощается с Бий-Хемом и горами, - прислушался хозяин. - Придется его пристрелить. - Никак нельзя, - возразил Карасал. - Не в обычаях, позволю заметить, русского воинства. Кроме того, я прожил здесь четверть века и хорошо знаю урянхайцев. На многих из них это произвело бы весьма нежелательное впечатление. - Вы полагаете? - пробормотал офицер и, выйдя наружу, отдал в темноту какое-то распоряжение. Вскоре Томут завизжал, как под ножом, и смолк. Весь трепеща, Карасал встретил офицера в дверях: - Вы недооцениваете последствий... - На вас лица нет, - устало сказал офицер,- ему просто заткнули рот. Утром отряд засобирался вниз. Офицер снял караулы с реки и дороги, приказал подать коня. Томута выволокли в последний момент и вынули изо рта кляп. Томут покатился но траве, заверещал. На крыльцо вышла Марина Терентьевна, одетая в лучшее свое, ни разу до сего дня не надеванное кремовое платье, приблизилась к офицеру. - С этим добрым и несчастным народом нам жить,- промолвила она. - Молю вас - отпустите его! Томут смолк, по-собачьи глядя на нее. - Попросил бы вас о том же, - сказал хозяин и заметил, как в глазах Томута мелькнула знакомая искорка и тут же погасла под тяжелыми веками. Офицер все смотрел на Марину Терентьевну, которая вдруг гордо вскинула голову и, глядя ему прямо в глаза, произнесла: - Хотите, я встану перед вами на колени? - Совершенно лишняя жертва. Только переведите этому князю, чтобы он забыл в обновленной России о своем нойонском звании,- сказал он, добавив: - Пожалуйста... Томут торопливо закивал, хорошо поняв, чего от него хотят, и офицер разрешающе махнул плетью. Бородатый казак обнажил саблю, передернул ею за спиной Томута, и веревки упали. Отряд ушел, а Томут, мгновенно изменивший выражение лица, сказал по-тувински Марине Терентьевне,