. Трудно сейчас геологам... - Всем нелегко. Ружье есть? - Взяли. - Кто разрешил? - Сами. С боем. - Доберусь, строгача дам. Ваши далеко работают? Я послал к перевалу человека вчера. - Козлов у меня здесь. Недалеко. Вы ему помогите в случае чего. - Ладно. Казыр плохо знаете? Давайте-ка блокнот ваш сюда. Они проговорили целый час. Вернулся на олене еще один геолог, побывавший в лагере Козлова. Прощаясь, Кошурников попросил: - Вы уж не наказывайте начальника охраны за ружье. Человеку другого выхода не было. - Посмотрим. А за хлеб спасибо... Возвращаясь в лагерь, изыскатели выработал-и окончательный план: идти тайгой вдоль Казыра, пока не начнется спокойная вода, а там, отправив оленей обратно, сесть на плот. - Громов говорит: водой не больше двенадцати дней до жилья, - сказал Кошурников. - Это уже хорошо. - А человек-то какой! - восхитился Алеша. - С Агула идет, столько времени хлеба не ел, а при нас даже не взглянул на него. - Да. Сильный мужик. "Встретился с директором заповедника Громовым. Он едет с Агула и случайно попал в Среднюю Кишту. У него уже 10 дней, как вышел весь хлеб, и едут, питаясь одним оленьим мясом. Спустились в Малую Кишту, увидели наш след и послали проводника к нам за хлебом. Выделил из своего запаса одну булку, и Володя дал ему 6 кг муки. Я к нему ходил с Журавлевым. Очень симпатичный человек. Дал мне описание основных порогов на Казыре. Сделал на память зарисовки порогов и рассказал, где нужно выходить на берег и где делать плоты. Я ежу заказал написать для меня геоморфологический очерк долины Казыра. Очерк написать обещал. Пришлет его в Новосибирск. Дал мне несколько практических советов, как плыть, основываясь на своем опыте. Обещал побывать у нас в Новосибирске и в Минусинске. Погода стоит хорошая. В ночь с 8-го на 9-е моросил дождик, но утром перестал. Сегодня днем несколько раз начинала идти крупа, но снег не пошел. Сейчас тепло. К сожалению, нет термометра. Не могу фиксировать температуру воздуха, а главное, температуру воды, что особенно важно для определения начала шуги". Олени шли плохо - они, видно, чуяли, как туго им скоро придется. На земле все реже попадались мшаники. Олени останавливались, тянулись мордами к островкам мха. Костю бесило это, и он выломал добрую палку. - Брось погоняло! - сказал Кошурников. - Он же сдачи дать не может. - Оннахо, верно, - поддержал проводник. - Бьешь его - молчит, кормишь - молчит, режешь - опять молчит. - Давайте ночевать. "10 октября. Суббота. Выехали в 11 часов. Задержались утром из-за того, что олени всю ночь простояли голодные. Нет мха, а отпустить их нельзя - пойдут шляться, искать мох. Утром немного пощипали листья на пойме и этим ограничились. Без мха олень может работать не более трех дней, потом худеет и обессиливает. Плохо, что проводник не знает дорогу. Потеряли из-за этого часа три. Шли с ночевки горой, в то время как нужно было идти поймой. 6 км шли 5 часов. Километра два рубил тропу. Брод через Казыр выбрал удачно. Сначала перебрели протоку, а потом основное русло. Дальше тропы нет. Вел по звериной тропе. Сначала по сухим пойменным протокам, а потом по надпойменной террасе. Дорога тяжелая. Густая тайга с завалами, часто приходится рубить. Ниже встречалась тропа, которой пользовались охотники лет 15-20 назад. Здесь редкий лес, но тропа за последнее время не расчищалась и сильно завалена - почти непроходима. Таким образом, прошли за день 13 км и то с большим трудом. На ночлег пришли усталые. Разрешил зарезать оленя. Зарезали комолого. Он жирный, малоезженый и устал, несколько раз в дороге ложился. Получив разрешение на убой, все воспрянули духом в предвкушении шашлыка. Поели, попили чаю, и у всех восстановилось хорошее настроение. Оленя забить было необходимо, так как продуктов у нас мало. Удивительно быстро расходуется крупа, правда, она у нас самая непрактичная. Нужно брать с собой рис и пшено - они гораздо экономнее. Ночевка опять без мха. Срубили два дерева и немного подкормили оленей древесным мхом. На Казыре исключительно много зверя. Сплошь все исхожено изюбром, сохатым и медведем. Местами тропы так хорошо пробиты, что трудно поверить, что это зверь. Нам еще зверь не встречался, да и медведь уже не бродит, на днях он ложится в берлогу и сейчас ведет себя спокойно. Вечером прошелся немного по берегу. Заколол хариуса граммов 700 весом, а другого смазал. Рыбы в Казыре очень много. Река Казыр с того места, как я ее знаю, то есть с устья Малой Кишты, сначала представляет собой бурную речку, быстро падающую по камням. Принимая в себя притоки, Казыр становится многоводнее и уже ниже Прямого Казыра течет довольно мощным потоком по перекатам и порогам. Тихих плесов почти нет". Идти было трудно. Напоенная водой тайга пропитывала одежду на первом же километре пути. Ехали молча, слышался только характерный хруст; как сказал Алеша, у оленей над копытами есть какая-то хрустелка. В таежной тишине этот звук раздавался зловеще, незнакомо. Больше шли пешком, рубили тропу. Только проводник совсем не слезал с оленя, без конца клацал своим кресалом, высекая для трубки огонь. Вечером снова свалили несколько елей, покормили оленей древесным мхом. "Бородач", однако, не пришелся по вкусу - животные сгрудились и всю ночь робко постукивали рогами. Радовало лишь то, что долина Казыра годилась пока для прокладки магистрали. Правда, по левому берегу шла более удобная терраса. А в Новосибирске Кошурников условно наметил трассу по правому берегу, разбил ее от Абакана на стометровки и сейчас начал отмечать пройденный путь. Ночевали против пикета 2655. До Абакана, стало быть, оставалось двести шестьдесят пять с половиной километров... "11 октября. Воскресенье. Ночевка на левом берегу Казыра примерно против пикета 2655. Прошли за день километров 9-10, но со сплошной рубкой. Километров 8 рубил я, пока не устал, потом меня сменил Журавлев. На всем протяжении левобережного хода имеется надпойменная терраса, удобная для проведения железнодорожной линии. Встречаются два или три небольших скальных мыска, которые пройти не представляет никакого труда. Терраса сухая, сложена тощими суглинками или суглинками с галечниками. Незаметно перешли в зону изверженных пород. Каледонские интрузии в нескольких местах прорезают кембрийские известняки, основную горную породу Казыра. Где проходит контакт - не проследил. Завтра отправляемся на плоту, а оленей возвращаю обратно. Сухая пихта для плота есть". Почти весь следующий день мастерили плот. Молодые инженеры первый раз занимались этим делом. Костя вообще ни разу не сплавлялся, а Журавлев бывал раньше в партиях, но с рабочими. Правда, Алешка быстро осваивал плотничную работу, а Костя почему-то был рассеян и молчалив. Иногда тревожно оглядывал лес. Такой же взгляд, такое же напряженное и чужое лицо бывает у таежного либо степного паренька, когда он впервые попадает в большой и шумный город. Тайга не просыхала. Шумела глухо и мощно. Правда, у земли ветер не чувствовался, но вершины огромных елей ходили так сильно, что кружилась голова. Порывы ветра сбрасывали на спины изыскателей холодные крупные капли. "12 октября. Понедельник. Завтра утром подниму всех пораньше, сплотим плот (все заготовлено) и, надеюсь, отплывем часов в 10-11 утра. Костя забыл в предыдущем лагере иголки, нитки, дратву, долото и гвозди. Все это находилось в одном мешочке. Особенно жаль долото и гвозди - нечем долбить проушины в гребях. Приспособился делать это топором. У Кости отстают от сапог подошвы, на что он смотрит с философским спокойствием. Придется приказать прибить, а то останется босиком... Проводник с оленями уехал в 12 часов дня. Погода испортилась. Днем был очень сильный ветер, в тайге только треск стоял от падающих деревьев. Днем шел дождь, а сейчас (10 часов вечера) идет какая-то изморозь, над костром тает и падает мелкими капельками на тетрадь..." С проводником изыскатели отправили последние письма. Кошурников писал жене: "Пользуюсь последним случаем написать тебе пару слов. Нахожусь в 15 км ниже слияния Правого и Левого Казыра. Отправляю письмо с проводником, хотя уверен, что придет оно после моего приезда. Хотел проехать насквозь на оленях, но отказался от этой мысли, так как нет корма и дороги. 25 октября рассчитываю быть дома. Едем втроем - Журавлев, Стофато и я. Плохо, что нет геолога. С производственной точки зрения он был бы полезнее, чем сметчик Стофато. На изысканиях перевала получил положительный результат. Очень был бы доволен, если бы на будущий год мне дали эти изыскания как предварительные. Очень тут интересные места, есть над чем поработать. Не скучай, скоро увидимся. Если меня долго не будет, то жди спокойно - не раз я выходил из тайги даже среди зимы. Не могу я погибнуть, у меня слишком большая жажда жизни..." Впереди лежал трудный путь по стынущей горно-таежной реке. И на сотни верст - ни одного приветного огонька. ЧТО ЖЕ БУДЕТ? Что будет, то будет, а мы пойдем далее... Н.Пржевальский Костя Стофато обрадовался больше всех, что ушли олени. Засыпая ночью у костра, он пробормотал: - Все руки отмотали с этой рогатой тварью. На плоту-то сиди да поплевывай. Верно, Михалыч? Только как поплывем? Туман-то - кошмар... Густой туман, что заполнил с вечера долину Казыра, не тревожил Кашурникова - утром ветер разгонит его. Лишь бы тепло продержалось еще недельку-другую! Изыскатели, изучая долину реки, быстро добрались бы до пограничников. А пока было пройдено по основному маршруту около сорока километров. Как же все-таки ляжет дорога? В Новосибирске Кошурников ориентировочно наметил трассу по правому берегу, потому что левобережный хребет Ергак-Таргак-Тайга отпугивал своей крутизной и многочисленными стоками. И было большой неожиданностью, что в верховьях реки левый берег оказался более удобным для прокладки железной дороги. Что будет дальше? Какие сюрпризы еще приготовил Казыр? Интересно, как выпутаться из гордого сплетения в районе Щек? Посмотрим... Кошурников спрятал карту, подложил в костер дров и, натянув на голову брезентовый капюшон плаща, забылся в полудреме. Среди ночи проснулся. В воздухе уже не было мятущейся водяной пыли, на догорающий костер медленно опускались едва заметные снежинки. Кошурников взглянул на ребят. Они подрагивали от холода, подвигались к костру, который уже подернулся сизым пеплом. Их телогрейки намокли от тающего снега, потемнели. Какие все-таки разные подобрались у него спутники! Алеша все делал сам, молча и споро, а Костя советовался по мелочам, без конца просил подсобить. Все бы ничего, но тайгу он плохо знал. Несмотря на предупреждение, этот красивый городской парень скинул вчера при рубке рукавицы и мокрым топорищем натер на ладонях кровавые мозоли. А когда Кошурников стал заливать ему руки спиртом - единственным лекарством изыскателей, Костя мучительно сморщился и закряхтел. - Будто медведь сжевал, - неодобрительно буркнул Алеша, но Костя его не понял. - Какой медведь? - Скулишь ты так, будто медведь тебе руку испортил. Костя промолчал. ...Светает. Надо скорей просушиться и доделывать плот. - Ты когда-нибудь сплавлялся? - спросил вчера Кошурников Костю. - Нет? И не знаешь, как вяжется плот? Ну, ничего, враз научишься. Изыскатель должен владеть этим древним ремеслом. Еще вечером они свалили несколько сухостойных пихт. Ни крепкая береза, ни тяжелая лиственница не годились для става, только пихта. Бревна они уже подтащили к воде, засветло успели вырубить березовые поперечины - ронжины, которые войдут в клиновые пазы и намертво свяжут став. Потом надо было на подгребках укрепить длинные греби, взять на борт крепкие колья - стяжки. Вчера, когда дошла очередь до гребей, Кошурников сказал Алеше: - Принеси-ка долото! Алеша долго и безрезультатно рылся в мешках. Он точно помнил, что долото лежало в подшефном мешке Стофато. Но там ничего не было. - Костя! Ты не видел наше долото? - Нет, - неуверенно ответил тот, и вдруг у него екнуло сердце: он достал мешочек с долотом на вчерашней ночевке и во время сборов забыл его положить в большой мешок! Так он и лежит сейчас там на пенечке. Что ему будет за это? Сказал: - Нет, не видел... - Ладно, потом найдем, - остановил их поиски Кошурников. - Некогда. Топором приспособился. Костя, подержи гребь. Придерживая гребь, которая крутилась и подрагивала под топором, Костя несколько раз порывался сказать Кошурникову, что это он. Костя, забыл долото на привале. - Что это ты не в себе? - понимающе спросил один раз Кошурников. - Будто потерял что-то. - Да вот, - начал Костя, насупившись. - Понимаете... - Ну? - Ничего. Это я так... Костя лежал сейчас у костра, едва слышно посапывал, ежился во сне от сырости, но не просыпался. В изыскательской жизни Кости это был первый плот, и Кошурников понимал уставшего парня: нелегко таскать с непривычки тяжелые бревна. Начальник экспедиции вспомнил свой первый плот. Это было на Алтае. Отец дал топор, сел у костра и приказал делать такой плот, чтоб нес двоих. Отец только советовал, а сам пальцем не шевельнул. Ну, правда, он тогда связал небольшой салик на вицах, но тоже досталось. Кошурников помнил все до мельчайших подробностей: как парил над костром толстые черемуховые прутья, как гнул из них кольца - вицы, как с помощью этих виц и клиньев - нагелей - скреплял став... Как всегда по утрам, Кошурников завел свою луковицу. Проснулся Костя. Он с усилием выгнул спину и стал внимательно рассматривать ладони. - Болит? - спросил Кошурников. - Болит. - Привыкай! - подал голос Алеша. - Сгодится в тайге. - Да, в городе спокойнее, - сказал Костя. - Это кому как! - возразил Кошурников. - Тоже мне спокойствие - воздух с грязью, милиционеры свистят, балконы падают. Ну, правда, зато есть сапожные мастерские... Костя глянул на свои сапоги, которые "просили каши". - Сейчас прибью. Он пошел к мешкам, но вдруг вспомнил, что гвоздики-то лежали вместе с долотом! Начал рыться в мешке, зная, что ничего не найдет. Оглянулся. Товарищи сидели к нему спиной, не замечая, как ему трудно. Он вернулся к костру. - Бери ложку, - сказал Кошурников. - И снимай свои бахилы. Пока ребята завтракали, Кошурников наковырял ножом гвоздиков из Костиных сапог, прибил кое-как подметки. Потом взял у Алеши ложку - у них было две ложки на троих, - доел суп. Отчалили уже днем. На переднюю гребь встал Кошурников, а на задней ребята менялись. И лишь тут Костя понял, какая это морока - вести по горной реке плот. Чуть зазевался - прижмет тебя к берегу "дером". Посушил несколько секунд гребь - и плот воткнется в берег торцом. А пока он разворачивается и "оттуривается", вода бежит мимо, время идет... Время сейчас было дороже всего. В долину Казыра уже спустилась с гольцов поздняя осень. Кошурников знал, что такие узкие долины южносибирских рек имеют свой микроклимат. Обычно тут много осадков, больше, чем где бы то ни было в Сибири. Зима наступает вдруг, катастрофически. Плотное высокотравье жухнет. Медвежья дудка и пучки, которые совсем недавно покровительственно раскидывали над разнотравьем свои зонты, усыхают, становятся ломкими. Налитые сладким соком ягоды малины чернеют, будто пораженные гангреной. Под снег уходят живые цветы. Исчезают все запахи - и дурманящий, тяжелый дух в травостоях и медвяный цветочный аромат на лесных еланях. Зверье спешит подкормиться, нагулять жиру, заготовить харчей на долгую зиму. А голосистые гуси, пролетая на недосягаемой высоте южным курсом, будто кричат: "Быстрей, быстрей! Зима!" Надо было спешить и изыскателям. Но что поделаешь? В этом месте Казыр причудливо извивался, вплетаясь голубой лентой в темную тайгу. Лоцманить на плоту было трудно. То и дело над водой слышались протяжные крики Кошурникова: "Креп-ше!", "Лег-ше!", "Шабаш!" До ночевки прошли рекой с десяток километров, продвинувшись по трассе лишь на четыре, - так сильно петлял тут Казыр. И уже начало темнеть, когда чуть не случилась беда. Плот подошел к руслу реки Запевалихи. Быстрая поперечная струя швырнула его к правому берегу, а через десяток метров Казыр начинал крутой поворот. Выскочив из-за каменного мыска, изыскатели оцепенели - плот стремительно мчался на залом. Поваленные ураганом кедры и пихты перегородили всю реку, покорежили друг друга. Бивнями торчали высохшие белые сучья, а под ними бешено бурлила вода, будто хрипело и захлебывалось какое-то свирепое чудовище. - Бей лево! - в ярости закричал Кошурников. - Оба на гребь! Еще лево! Крепше!!! Ребята даже не успели заметить, что слева есть небольшая протока, просто изо всех сил били задней гребью. Только слышали, как, налегая на гребь, скрипит зубами Кошурников, да видели несущуюся на них смерть... В дневнике это было описано предельно коротко и просто. "13 октября. Вторник. Ночевка на пикете 2640. Не обошлось без приключения на первый день поездки. Ниже Запевалихи через всю реку заломы и лишь с левого берега мелкий косой перекат. Так вот, пришлось через этот перекат стяжками, по колено в воде, перегонять плот. Конечно, вымокли, но зато прошли без аварии, которая была бы неизбежной, если бы прозевал. Вся река с шумом на повороте идет под залом, и вряд ли кому удалось бы выцарапаться из него благополучно. Плот получился хороший, хотя и много мы положили сил на его постройку: в общей сложности затратили 36 человеко-часов. На этом участке Казыр сильно петляет, что отнимает много времени при поездке по нему. Продвинулись на 4 км, а исколесили километров 10. Жалею, что не захватил пару пикетажных книжек. У нас на плоту один человек свободный и мог бы составить прекрасную глазомерную лоцманскую карту. Сегодня 13.Х, по существу уже 14.Х, так как три часа ночи. Покров, и, как полагается в Сибири, в этот день всегда снег. Вчера провели плохую ночь. Всю ночь шел снег, и нас изрядно вымочило. Виноват, конечно, я. Нужно было сделать балаган, а не полагаться на милость божию. При всем моем опыте просто поленился - в результате вымокли. Поделом вору мука. Нужно поторапливаться, а то остались считанные дни до шуги, а тогда с плотом амба, придется идти пешком. Сегодня ночуем очень хорошо. Сделали балаган, заготовили много дров, пополам лиственница и пихта. Сухо, тепло. Завтра подниму всех в 6 часов, чтобы не позднее 7:30 или 8 отплыть. Нужно во что бы то ни стало добраться до Саянского порога - это по трассе 32 км. Боюсь, что за день не доедем. Пока едем, на всем протяжении левый берег более удобен для железнодорожной трассы, так что линия, камерально трассированная по правому берегу, намечена неверно. Как и прежде, по обоим берегам тайга. Преимущественно ель, кедр, пихта, лиственница. Сейчас стало больше попадаться березы. По склонам - кедр, ель, пихта. На левом берегу, не доезжая ночевки полкилометра, на мысу, - гарь. На правом, ниже ночевки, тоже начинается гарь. Грунты - легкие суглинки. В реке мощные отложения песчано-галечника, вполне пригодного для балласта". Вечером Кошурников собрался поучить ребят заготавливать дрова для костра. - Подумаешь, премудрость! - сказал Костя. - Сами нарубим, Михалыч. - Нарубите, да не того. Вот гляди - у Тебя уже дыра на телогрейке. А отчего? Еловые сучья горели, они отскакивают. Или вот две сухостойные лесники, видишь? Одна прямая, другая наклонилась. Какую срубишь? - Это я уже по опыту знаю! - обрадовался Костя. - Конечно, наклонную: она в корне подгнила, и взять ее легче. Это я уже по опыту... - По опыту! - Кошурников вывернул из земли деревце и швырнул в кусты. - Она же сырая, волглая. А ты бери, которая свечкой стоит. Гореть будет - ай да ну! Для Кости раскрывался новый мир. Оказывается, и балаган надо делать умеючи. Основные колья лучше всего делать из березы - они долго не гниют. - А пойдет по твоему следу человек, - говорил Кошурников, - застанет его тут ночь - спасибо скажет. Закон тайги. Только бересту надо обязательно снять топором, а то кол моментально сгниет, превратится внутри коры в труху. А один раз Кошурников показал ребятам старое кострище соболятников. Оно давно обросло травой, на плотной, слежавшейся золе лежала полуистлевшая палочка с зарубками. - Вчетвером шли, - заметил начальник экспедиции. - Русские - не тувинцы и не тофы. Лет двадцать назад. Еще живая тайга на Казыре сплошь стояла... И он рассказал, как прочел эту старую страничку лесной книги. Ребята уже беспрекословно слушались Кошурникова - в тайге он был хозяин. Сегодня дрова заготовили - лучше не надо, да и работой Кошурникова они остались довольны: шалаш получился на славу, непродуваемый, уютный. Все спали эту ночь без просыпу и, хорошо отдохнув, встали пораньше. Еще в полутьме вышли на берег, к плоту. От реки тянуло холодом, наискось бил снег - мелкий, сухой и колючий. Алеша зябко поежился: - Форменная скотина. - Кто? - Саянский бог. - Ничего, на гребях согреемся, - сказал Кошурников, спрыгнув на плот. - Лишь бы в залом не врезаться. - Костя еще не опомнился от вчерашнего испуга. Но сегодня плот не мог разогнаться - мешал ветер. На тихих плесах он останавливался совсем, и приходилось толкаться шестами. А у русла Катуна, где стремительная речушка образовала шиверу, плот ударился о камни, накренился и застрял. Вода залила сапоги, мешки с продуктами. Кошурников первым спрыгнул в ледяную воду. Скользя на камнях, нажали плечами стяжки. Столкнули быстро, но Костя никак не мог унять дрожь, которая сотрясала все тело. Руки не держали гребь. - А что скажет Европа? - спросил Кошурников, улыбаясь. У него тоже зуб на зуб не попадал, но передняя гребь ходила широким полукругом - начальник грелся. - Европа-то что скажет? Костя не ответил. Он сел на мешки, втянул голову в плечи и стал похож на воробья зимой. Пришлось приставать к берегу, кипятить чай и сушиться. Пропало два часа драгоценного дневного времени. К вечеру ветер стих, плот пошел лучше. Изыскатели повеселели, хотя берега Казыра в этих местах представляли собой безотрадную, жуткую картину - начался гибник, о котором говорил Громов. Лесные вредители когда-то сожрали всю зелень, и сейчас тайга погибала: темные голые стволы подтачивались червями и падали наземь. Неприятно было смотреть на костлявые деревья: обреченностью, смертью веяло от них. Среди этих лесных скелетов пришлось и ночевать. Когда ребята отошли от костра за дровами. Костя шепнул: - Ты знаешь, Алеша, бок у меня что-то болит... Журавлев расширенными глазами глянул на товарища. Вверху зловеще поскрипывали мертвые сучья. - Дышать тяжело... - Ты не руби, Костя, я сам. Дуй к костру. Михалычу надо сказать. - Если не пройдет, завтра скажу. Кошурников хлопотал с ужином. - Сколько нам еще плыть, Михалыч? - Да половины еще нет. Ты понимаешь. Костя, коренной водой тут за недельку проскочить можно - день подлиннее, да и река опупком, как говорят сибирские плотогоны. А сейчас воды мало, река корытом идет. Но ничего, проскочим! Давай-ка за супец... Кошурников снял с костра ведро, из которого дразняще пахло оленьим мясом. За ужином Костя был необычно молчаливым, ел неохотно и мало. Кошурников внимательно взглянул на него раза два, но ничего не сказал. Скрутили козьи ножки, задымили. Вскоре Костя закашлялся, сплюнул на вишневые угли, полез в полушубок. Кошурников хотел было сказать ему, что в костер плевать нельзя - есть такие добрые законы тайги: в костер не плюй, ручей не погань, хлеб не кидай, зря не убивай, в зимовье не свисти. Но с Костей творилось что-то неладное, и Кошурников промолчал. Подхватил ведро и спустился к реке потереть его песочком. Когда вернулся, ребята уже дремали, и ему не хотелось тревожить их. Но сам он был неспокоен. Снова пошел снег, а главное, вода у берега покрылась тонкой ледяной корочкой. Оттают или нет эти забережки завтра? "14 октября. Среда. Ночевка на правом берегу реки Казыр на пикете 2480. Весь день была отвратительная погода, шел снег, и дул сильный встречный ветер, который очень задерживает плот... К вечеру ветер стих, плот пошел лучше. В четырех километрах ниже Катуна долина Казыра сжимается. Начинают показываться скалы, непосредственно падающие в реку то с правого, то с левого берега. Скалы невысокие, метров 10-12, а выше идет спокойный косогор градусов 8-12. Склоны гор покрыты погибшим лесом, начиная чуть не с самой Запевалихи..." Забереги не оттаяли к утру, плот обтянуло тонким льдом, будто стеклом, и Алеша долго скалывал его с бревен, чтобы не было скользко стоять у греби. Только отплыли - пошел снег, редкий и неприятный. Пахнуло зимой. Черные берега на глазах становились пестрыми, а под берегом уже тянулась сплошная белая полоска снега. "Неужели зима? - тревожно думал Кошурников. - Еще бы дней десяток погожих, и проскочили бы". Но непредвиденные задержки подстерегали на каждом шагу. Кто мог знать, что в начале их пути Казыр будет так петлять? Изыскатели ведь плыли целый день, а на самом деле крутились почти на одном месте. Потом встречный ветер. Сколько километров потеряли они, толкаясь шестами? Плот еле двигался вперед, и, чтобы сэкономить силы и обсушить захандрившего Костю, они вынуждены были пристать к берегу. Что же ждет их сегодня? Какой подвох подготовил Казыр? Плот стремительно несся вперед. Сквозь снегопад стали видны впереди белые барашки. "Шивера! - мелькнуло у Кошурникова. - Только бы не сесть!" Удар! Бревна зацепились за камни, вода плеснула поверх, но вот плот развернуло, столкнуло с переката. А день только начался. Вскоре изыскателей подстерегла коварная шивера - плот намертво заклинило посреди реки в камнях. Если бы Косте рассказали раньше, что сможет он во время снегопада спрыгнуть в ледяную воду по пояс и мучительно долго толкать плечом тяжеленные бревна, то он не поверил бы. Главное, эти бревна ни на миллиметр не поддавались, будто примерзли к скользким казырским валунам. Но другого выхода у изыскателей не было. Плот не бросишь посреди реки хотя бы потому, что до берега живым не доберешься. Кроме того, на плоту хлеб, мясо и табак... Кошурников с холодной яростью подавал команду, налегая плечом на толстую стяжку. Они раскачивали плот постепенно. Сначала одну сторону, потом другую. Выворотили впереди два камня, но конца мучениям не видно - нагруженный плот сидел прочно. Так прошел почти час. Ледяная вода парализовала всякую волю. Костя уже не мог стоять в воде - его сбивало струей. Кошурников прыгнул на плот, в который раз переместил груз, положил на плечи Алеше два самых тяжелых мешка и снова взялся за вагу. Плот неожиданно поддался, потом всплыл, будто оторвался от дна реки, и Кошурников с Костей кое-как его протолкали за камни. Силы у них иссякали. Еще полчаса в воде, и едва ли они бы снялись... Изыскатели понимали, что пережили сейчас смертельную опасность, но не хотелось думать об этом, потому что было слишком холодно. Избегая смотреть друг на друга, они подбивали плот к берегу. Дрожащими, скрюченными пальцами Кошурников достал из-под рубашки резиновый мешочек с сухими спичками. А снег все шел и шел, устилая землю. Зима. Но река была чистой - шуга еще на ней не появлялась, а Кошурников знал, что пока нет шуги - паниковать рано. Он уже пришел в себя и мог рассуждать... "15 октября. Четверг. Ночевка на левом берегу Казыра на пикете 2385. День не обошелся без приключений. Выехали в 8 часов 30 минут. Прошли две шиверы благополучно, а на третьей сели, да так плотно, что пришлось всем лезть в воду и по пояс в воде сталкивать плот. Ванна не особенно приятная. Протолкали почти два часа, а потом спустили еще через две шиверы и вылезли на берег для капитальной сушки. Просушились 3,5 часа и поплыли дальше. Прошли благополучно еще четыре шиверы. Эти аварии нельзя приписать моему неумению водить плоты. Единственная причина - слишком мало в реке воды. Будь ее сантиметров на 10 больше, и все обошлось бы благополучно. Сегодня во время аварии подмочили сухари и соль, остальные продукты в порядке. Сейчас соль сушим, а сухари положил морозить. По ночам настолько холодно, что застывают в тихих местах большие забереги и днем не оттаивают. Сегодня весь день температура ниже 0ь. Выпавший вчера снег в лесу не растаял. Погода улучшилась, весь день светило солнышко, и ветер переменился с западного на восточный - дует нам попутно и помогает плыть. Прошли Прорву. От Катуна до Прорвы Казыр имеет очень большое падение, частые перекаты, чередующиеся с глубокими плесами, глубина которых достигает 6-7 м. Перекаты имеют падение до 1,5-2 м на протяжении 50-70 м. Образуется стремительный поток, очень опасный в малую воду из-за крупных камней, разбросанных по руслу. При впадении Прорвы в Казыр широкая пойма на правом берегу. От устья Прорвы Казыр течет более спокойно, есть небольшие перекаты, но они опасны только тем, что очень мелкие. Казыр течет по узкой долине, чем и объясняется крутое его падение и обилие перекатов. Все-таки на всем протяжении левый берег лучше для трассирования, чем правый". Для ночлега нашли на этот раз островок живой тайги, сделали в кедровнике плотный шалаш. Костя подавленно молчал, тоскливо смотрел запавшими глазами. После ужина ребята влезли в шалаш. - Михалыч, - спросил Алеша, - а вы раньше в таких переплетах бывали? - На Ангаре пропадал в тридцать втором с Козловым. Да и в других местах тоже. Помню, с Володькой шли три дня - саранки копали да кедровый орех грызли. Он еще заболел тогда. Ну, конечно, сразу сказал об этом - приняли меры... - А правда, что вы мостовик? - Что это тебя вдруг заинтересовало? Два отделения я закончил - изыскательское и мостовое. Но я не только учился, - засмеялся Кошурников, - за пять лет получил, можно сказать, пять специальностей - изыскателя, мостовика, грузчика, кочегара и подметалы. Ты сам, говорят, из того же теста. А? Алеша! Слышишь, что ли? Заснул, цыпленок... Кошурников еще долго маячил у костра, писал, пошевеливал сипевшие сучья. А утром поднялась шуга, покрыла почти всю реку. Но только начальник экспедиции ясно представлял себе, чем грозит новая беда. Шуга на сибирских реках возвещает начало зимы. Мороз сразу меняет тайгу. Вдруг покрываются белым пухом, замирают неподвижно, как кучевые облака, закуржавевшие кедры, трава становится хрусткой, земля неподатливой, твердой. И только вода по-прежнему чиста и прозрачна. Но бурлящая на порогах и перекатах река медленно стынет, переохлаждается. На тихих плесах в воде образуются первые кристаллы. Неприметные ледяные иголочки растут, слипаются с другими, всплывают на поверхность, соединяются тут со снежинками, падающими с неба, и вот уже по всей ширине реки плывет сплошная белая масса. - Сало, - говорят рыбаки и вытаскивают свои лодки на берег до весны. - Сало пошло, язви его в душу! - ругаются припоздавшие плотогоны. У них теперь одна забота: скорей заякорить заготовленный лес - и ходу из тайги, пока есть сухари. И даже бродяга сохатый, для которого в тайге нет препятствий, подойдет к зашугованной реке, понюхает плывущее мимо "сало" - и назад, хотя еще с лета присмотрел на той стороне нетронутый аппетитный осинничек, в котором столько горькой коры. По зашугованной реке на плоту нельзя - став и греби обрастут белым льдом, который потянет плот ко дну, и люди будут бессильны что-либо сделать... - Костя, - сказал утром Кошурников, - жар у тебя? - Нет. - Скажи сразу, если будет. Это очень важно. Днем потеплело, и шуга исчезла. Плот пошел хорошо, ровно - ни шиверы, ни залома, ни уловы. Но река набухала - видно, впереди был порог. Кошурников бросил гребь, развернул карту. - К Саянскому порогу идем. - Он посмотрел вперед. - Да вон он! К берегу, Алеша, правой бей. Не надо спешить, подойдем поближе. Это не порог - семечки... Камни загромождали русло Казыра в пяти местах. Вода шла не шибко, сливалась плавно. - Попробуем спустить, - сказал Кошурников. - Барахло-го все равно обносить... Они разгрузились на берегу, запустили порожний плот в порог. Однако он намертво сел на втором сливе. Теперь за два с лишним километра надо было таскать берегом нехитрое изыскательское хозяйство, которого набралось все же пудов двенадцать. Алеша с первым мешком ушел вперед, мягко ставя сильные ноги в кукушкин лен. Этот мох густо затянул гарь, которая обступала порог, и не давал прижиться семенам. Обгоревшие деревья стояли черные, в глубоких продольных трещинах. Костя Стофато не мог ничего нести, едва побрел пустой. Кошурников вскоре догнал его, сбросил груз на землю. - Цепляйся за шею! - Да бросьте вы, - слабо отстранился Костя, однако подчинился. Железная рука властно обняла его. И легко стало на душе, и к горлу подкатил комок... "16 октября. Пятница. Пикет 2316. Прошли Саянский порог. Выехали в 8 часов 30 минут. Один раз сели на мелкой шивере по моей вине. Можно было легко пройти, а я зазевался и посадил плот. Слезал в воду один и легко его столкнул. Ночь была очень холодная. Вероятно, температура падала ниже 10ь. К утру на реке поднялась шуга и покрыла почти всю поверхность, правда, шуга тонкая, мелкая, но и это уже плохо. Часов с двух шуги стало меньше, а потом и совсем прекратилась. Свое имущество, а его у нас около 200 килограммов, перетаскали на себе по правому берегу. Таскать далеко - километра два с половиной, но можно идти берегом, не пробираясь на горы. В окрестностях Саянского порога гарь. Наверно, какой-то предприимчивый охотник умышленно поджег тайгу - "чтобы зверь лучше водился". От последней ночевки до Саяна, как и раньше, по берегам много погибшего леса. Местами - гари. Живого леса примерно процентов 30 от всей площади. Правый берег опять-таки хуже левого для трассы... Саянский порог в такую воду, как сейчас, для плотов, безусловно, легко проходим, и, будь бы со мной Козлов, мы, конечно, не бросили бы плот, а спустили бы его, возможно, без имущества, но зато не пришлось бы строить новый. Пытался поймать плот. Сделал ниже 5-го слива салик и приготовился ловить, но на втором сливе плот сел и дальше не пошел. Будем делать новый. Сухая пихта есть ниже порога недалеко от берега. Надеюсь, 18-го будем ниже Петровского порога. Очередная и большая неприятность. "Расписался" Костя Стофато. Еще вчера жаловался, что у него болит бок. Говорит, что он упал с оленя на камень, и с тех пор бок болит. По-моему, здесь дело хуже. Он простудился, и у него плеврит. Пока он сам двигается - не беда, потащим за собой, ну, а если сляжет - тогда придется его оставить, вместе с ним оставить для ухода Журавлева, а мне пешком отправляться до погранзаставы, добиваться получения гидросамолета и вывозить их до наступления зимы. Обстановка очень незавидная. Единственно, о чем сейчас мечтаю, - как можно скорее добраться до порога Щеки, а там 100 км уж как-нибудь дойду пешком". Он приготовился, как ему казалось, к худшему, не зная границ худшего. ТЫ ХОРОШО РОЕШЬ, СТАРЫЙ КРОТ! Да, таких трудных дней, как теперь и вообще в нынешнюю зиму, еще не было во всей моей жизни. Н.Пржевальский Плот застрял в Саянском пороге, и надо было вязать новый. Утром Кошурников с Алешей побродили по берегу. Было много хорошей, просушенной до звона пихты. Они свалили несколько лесин, запилили по концам бревен клиновые пазы, прогнали насквозь добрые березовые кряжи. Долбить проушины в гребях снова пришлось топором. Досадно все-таки, что Костя забыл долото! - Баба-растрясуха, - ворчал Алеша, отесывая подгребки. - Тоже мне изыскатель... - Не вздумай сказать ему об этом. - Кошурников развел могучие плечи. - Понимать надо. Да и не вернешь. - К слову пришлось... "18 октября. Воскресенье. Сделали новый плот из сухостойной пихты в 8 бревен длиной около 6 м. Получился легкий крепкий плот большой подъемной силы. Делали вдвоем с Журавлевым. Стофато едва шевелится. Помогает нам по хозяйству - готовит обед и понемногу ковыряется на лагере. Отплыли в 15 часов 30 минут. В 17 часов 15 минут пристали к берегу на ночлег, потому что начало сильно темнеть, а впереди шумит большой перекат - побоялся идти на него в потемках. Вообще этот участок реки неспокойный, от Саянского порога до ночлега за сегодняшний день прошли 13 перекатов, из которых 4 довольно серьезных. Видели на берегу медведя. Костя стрелял в него, но промазал с каких-нибудь 50-60 м. Медведь очень большой, черный, вероятно, не менее 15-18 пудов чистого мяса было бы. Обидно, что такой лакомый кусок ушел. В Казыре очень много рыбы. Плывем на плоту, и все время видно рыбу. Видели одного большого тайменя - килограммов на 30, одного поменьше - килограммов 10, несколько ленков и много хариусов. Жалею, что нет лодки. Ели бы все время рыбу. Ходил по берегу с берестом и то заколол одного хариуса и маленького таймешонка. Обидно иметь под боком столько рыбы и только смотреть на нее. В двух километрах ниже Саянского порога гибник кончился, началась живая тайга. Породы те же, что и раньше, - кедр, ель, пихта, немного лиственных - береза, осина, ольха, рябина. Лиственницы почти нет. Грунты, как и прежде, - легкие суглинки, песок с галькой и чистый галечник. Мысы, подходящие близко к Казыру, скальные, изверженных пород. С поверхности скалы разрушены выветриванием". Разбили лагерь под густым кедром. Немало ночей в своей жизни Кошурников провел вот так - над головой плотный хвойный шатер, который не пропустит ливня и словно бы держит тепло от костра. Кедровые сучья горят жарко, не искрят, не сипят, не раскидывают угольков. Хорошее дерево! И молния - от стариков слыхал - почему-то не бьет в этого царя сибирской тайги, и кормится им все лесное население, и ветер в кедре шумит по-особому - успокаивает и баюкает... Кошурников оглядел товарищей. Здоровяк Алешка неплохо переносил тяготы похода. Каждый день он просил Кошурникова сфотографировать его - то на камне, то на плоту и обязательно так, чтобы видно было его темную и жесткую бороду. А Костя был никуда. Осунулся, еще больше похудел, надрывно кашлял, молчал часами. Пока плыли, он сидел среди мешков в теплых сухих валенках, закрывшись брезентом от водяных брызг. К ночлегу с реки его притащил на себе Алеша. А сейчас Кошурников распалил для него еще один костер. Когда дрова прогорели, отгреб головешки, устелил кострище пихтовыми веточками и опавшей кедровой хвоей. - Ложись. К нижнему суку кедра с наветренной стороны Алеша привалил мохнатые пихтовые лапы, отдал больному товарищу свою телогрейку. Костя глотнул спирта из фляги Кошурникова, поел дымящейся оленины, молча улегся на горячую землю. Кошурников решил еще соорудить для Кости "надью". - Не надо больше ничего, Михалыч! - попросил Костя. - Забот еще вам со мной. Не надо... - Погоди, погоди, паря! - торопился Кошурников, насекая топором лесину. - Ты же не знаешь, какая это великая вещь! Он положил одно бревно на другое, укрепил их колышками. Бревна касались друг друга продольными пазами, в которых были взрыхленные, рассеченные топором древесные волокна. - А вот теперь угольков сюда, бересты, - приговаривал Кошурников и, когда лесины занялись огнем, удовлетворенно откинулся в сторону... - Вот и порядок! Как у радиатора будешь всю ночь... "Надья" горела жарко, ровно. Спустя полчаса Костя неожиданно заговорил невнятным, бредовым голосом: - Михалыч! Слышите, Михалыч? Вы любите море? - Люблю, Костя, - отозвался тот. - Только, понимаешь, я его ни разу не видел. Говорят, впечатление производит почти такое же, как тайга... "Захмелел малость наш Костя, - думал Кошурников. - Это хорошо. Сейчас пропотеет на кострище, как в бане. А в Сочи действительно надо будет съездить. Ведь ни одного отпуска так и не использовал за всю жизнь. Но это уже после победы. Как там сейчас, под Сталинградом? Вот ведь просился на фронт - не пустили. А Журавлева отдел кадров вернул уже из эшелона сибирских стрелков. Его тогда только в кандидаты партии приняли, а он с собрания - в военкомат. Эх, Алешка, Алешка, что бы я без тебя сейчас тут делал?" На перекате едва слышно шумела вода. - Как вы думаете, Михалыч? - подал вдруг голос с другой стороны костра Алеша, и Кошурников вздрогнул. - Как, по-вашему, сдадут наши Сталинград? Вы знаете, мне почему-то кажется, что будь я там - все было бы в порядке. Ну, просто чувство такое. Интересно, правда? - Интересно, - отозвался Кошурников и подумал о том, что Алеша был бы добрым солдатом - пилот, парашютист, пловец, ворошиловский стрелок... - А верно говорят, Михалыч, будто вы в гражданскую воевали? - Да ну, наговорят тоже. Мальчишкой я был у партизан. Больше вот этим делом занимался. - Кошурников громыхнул сапогом по ведру. - Кашеварил. И еще писал под диктовку командира. Санькой-грамотеем меня в отряде звали. Правда, в одной операции участвовал, за дружком своим увязался, одним алтайским парнишкой. Через Яломанский белок зимой перелезли и зашли в тыл бандиту Кайгородову, который долину запер. Много офицеров вместе с ним ликвидировали в Катанде. Нас человек триста ходило. Где они сейчас все?.. - У меня отец тоже красный партизан был, - сказал Алеша. - Забайкальский казак. - Михалыч! - снова окликнул Стофато. - А я ведь на море родился. Сейчас во сне его видел, и так не хотелось просыпаться! - Спи, Костя, спи... Вскоре заснул и Алеша, пригревшись с другой стороны "надьи". Кошурников ушел в воспоминания. Потом мысли незаметно перескочили на будущую дорогу, трассу которой экспедиция так удачно в общем-то разведывала. Только вот что будет в Щеках? Чем ближе подплывали инженеры к этому совершенно непреодолимому по воде порогу, тем больше Кошурников волновался за исход всех изысканий. "Вдруг нельзя там взять скалы ни взрывчаткой, ни экскаваторами? Скорей бы уж добраться! Только бы Костя не подвел, трудно будет с ним, если сляжет окончательно. Но ничего, где наша не пропадала... А на море сейчас здорово, должно быть! Обязательно съезжу посмотрю, а то в Сибири все время. Но мне, правда, тут всегда было хорошо. А в Приморье или на Урале тосковал не хуже Дианки..." Дианка была больной совестью Кошурникова. Эту чистопородную сибирскую лайку он вывез с Ангары - не мог расстаться с таким умным псом. Черная, с белой шалью и белыми стоячими ушами, она не бегала по пятам за хозяином. "В поле" Дианка неслышно, как зверь, следовала кустами, не спуская с Кошурникова диковатых медвежьих глаз. В палатку ее нельзя было заманить никакими средствами. В самый лютый мороз лежала в снегу, укрывшись, как одеялом, пушистым хвостом. На людей она никогда не лаяла, и никто из партии Кошурникова не видел, как она ест, - кроме Михалыча, ни один человек не рисковал подходить к кустам, где она разгрызала кости. Кошурников увез ее в Челябинск. Во дворе дома, где жили Кошурниковы, она покалечила несколько собак и до смерти перепугала какого-то мальчишку, который кинулся на Женьку с кулаками. Пришлось держать ее в коридоре. Дианка молчала, но в глазах у нее застыла вечная мука. Она стала сохнуть, худеть. Кошурников возил ее за город, чтобы пристрелить, но рука не поднялась - так выразительно и скорбно смотрела Дианка в глаза хозяину. Потом Дианка сдохла. Женька тогда плакал навзрыд, да и у самого Кошурникова было тяжело на душе. Вскоре ему стало невмоготу в городе, и он начал хлопотать о переводе в Сибирь... "Надья" тихо тлела до утра и до самого утра грела, поистине как батарея парового отопления. Костя поднялся раньше всех. Белое, снежное утро было необыкновенно свежим и чистым. Подложил в костер дров, побрел с ведром к реке. - Эй вы, сони! Светает! - крикнул он, вернувшись с водой, и неожиданно запел слабым еще голосом: На заре ты ее не буди - На заре она сладко так спит. Это был любимый романс Кошурникова, и он много лет утрами будил так товарищей по партии. Начальник экспедиции раскрыл глаза, вскочил, радостно растолкал Журавлева. - Поет наш Костя! Алексей, хватит дрыхнуть! Костя воды принес! Поет! - захохотал раскатисто и неудержимо, осторожно ощупал Костю своими сильными короткопалыми руками. - Ну, что теперь Европа скажет, а? Европа поднимется и скажет: ты хорошо р-роешь, старый крот! Хорошо р-р-роешь! Кошурников был явно довольнее и веселее самого выздоравливающего. Счастливо посмеиваясь, он ушел осматривать перекат, из-за которого остановились ночевать. На карте была ошибка - это шумел не перекат, а очередной. Петровский порог. Река с разгона ударялась в рыжую скалу на том берегу и делилась надвое. Слева от скалы вода попадала в пенную улову. Из водяного месива этой воронки плот не выцарапать бы никакими силами. Но основную часть реки скала бросала вправо, на крутой слив. Этот слив не был страшен. Главное - скала. Судя по тому, как проплыли палки, брошенные сейчас Кошурниковым, каменный лоб мог разнести плот в щепки. А на постройку нового уйдет еще один драгоценный день. И Кошурников решил сам спуститься в порог. Плот разгрузили, привязали к нему сорокаметровый манильский канат. В горле порога сильная струя подхватила Кошурникова, развернула плот, понесла на скалу. Трос натянулся, и ребят потащило к воде. - За дерево! - крикнул с плота Кошурников. Алеша захлестнул канат за березку. Она нагнулась, но устояла. Плот запрыгал на отбойных волнах, почти у самой скалы, и медленно пошел вправо, к сливу. - Бросай! Зальет! - донеслось с реки. Они отпустили канат. Плот нырнул в бучило. Кошурникова накрыло серой водой. Но вот он показался, сидя верхом на греби, крепко вцепившись в подгребки руками. - Замерзли, Михалыч? - Костя лихорадочно разжигал костер на берегу, ломал красный, высохший, должно быть этим летом, пихтарник. - Трудно вам, Михалыч? Кошурников разжал трясущиеся губы. - Это зависит от пороха. - Не приставай! - сказал Алеша Косте. - Давайте, Михалыч, я сапоги вам стяну. Воду выльем. Кошурников обсох немного у костра, и экспедиция тронулась дальше. Радость от того, что поднялся Костя, что сберегли плот, омрачалась погодой - дул сильный встречный ветер со снегом, который на широких плесах совсем останавливал плот. Пришлось потерять четыре дневных часа. Сидели на берегу, грелись. Снег так и не перестал до темноты. Зима догоняла изыскателей. Кошурников чувствовал, что не сегодня-завтра реку забьет шугой. Как тогда быть? Об этом не хотелось даже думать. Но во время томительной стоянки так было трудно отогнать эти неприятные мысли! Чайку, что ли, вскипятить?.. - Медведь-то, - сказал Алеша. - Медведь-то еще не лег, бродит. Может, задержится зима? - Наверняка. Первый признак, - сказал Кошурников. "Вот дьявол Алешка! - восхитился он про себя. - Понимает, о чем я думаю. Да, медведь не лег, но скоро ляжет. А может быть, это шатун был? Только с чего бы тут шатуну взяться? Кто в этих местах мишку потревожит? Жалко, что Костя упустил первого медведя - поели бы сейчас медвежатинки! Алешка бы его срезал. Он и сохатого сегодня зацепил, хоть и далеко было". - Михалыч! А какие вы еще приметы знаете? - Вокруг солнца круги или дым столбом - к морозу. Собаки в снегу катаются - к метели. Но я больше летние приметы знаю... - Ну, какие, например? - не отставал Алеша. - А вот если птицы заливаются, как оркестр, или муравьи от муравейника далеко расползаются - к ведру. - Кошурников обрадовался, что нашел тему. - Но для изыскателя важнее знать, когда непогоду можно ожидать. Тут много примет. Тайга шумит глухо, эхо не откликается, туман тянет по горам вверх, дым стелется. А лучше всего за живностью наблюдать. Жди ненастья, если мухи на землю садятся, птицы поют вяло, бурундук тревожно квохчет - старики говорят, нору ищет, чтобы от дождя спрятаться. - Вот это, я понимаю, бюро прогнозов! - восхитился Костя. - Всего и не запомнишь. Я запишу. - А если лагерем стоишь, - продолжал Кошурников, - то сделай себе еловый барометр. - Что за барометр? - Сруби нижний сук у сырой елки. Да подлиннее, метра этак в три. Комельком укрепи на лесине, а за тонким концом следи. К дождю сук будет распрямляться, а к хорошей погоде - наоборот. Надежный инструмент!.. "19 октября. Понедельник. 12 часов. Устье речки Татарки, пикет 2191. Остановка из-за ветра, никак не дает плыть, дует с запада и на плесах останавливает плот. На карте указано ошибочно: тот перекат, из-за которого остановились вчера ночевать, был Петровским порогом. Утром я его просмотрел и решил вещи перенести, а плот спустить. Так и сделали. Петровский порог проплыли на плоту, чем сэкономила себе постройку целого плота. От Петровского порога до реки Татарки 11 перекатов. Перекаты проходимые, правда, три из них мелкие, плот задевает за камни, но проходит. В карте нашей не полностью отражена ситуация, однако можно сказать, что с 1909 года до настоящего времени река не изменила своего русла. Заливаемая нижняя пойменная терраса заросла многовековой тайгой, что дает возможность трассировать по ней линию без особого укрепления берегов и регуляционных сооружений. Затруднения будут представлять мостовые переходы боковых притоков, так как они несут с собой много валунов и галечника, который будет загромождать отверстия. В одном километре выше Татарки на берегу увидел сохатого. Журавлев стрелял, ранил, но, очевидно, легко - зверь ушел. Почти у самой Татарки через реку перебегал медведь, хорошо было видно, как он прыгал, а потом поплыл. Было далеко, стрелять нельзя. Погода стоит плохая. С 16-го по 17-е всю ночь шел снег, с 17-го на 18-е тоже. Сегодня ночью снега не было, зато идет сейчас крупными хлопьями, со встречным ветром. Плыть нельзя. Просидели до 16 часов. Ветер полностью так и не стих. Поплыли искать себе ночлег. От реки Татарки прошли еще два переката, из которых второй очень мелкий, так что плот пройти не смог, пришлось опять лезть в воду, толкать стяжками. Это по счету четвертая ванна". Когда застряли последний раз, спрыгнул в воду и Костя, уверяя, что чувствует себя великолепно. Однако его прогнали на плот, и там он сразу же зашелся в мучительном кашле. Обсушились только к полуночи, а Костю снова лечили таежным способом. Перед сном закурили тоненькие цигарки - табаку оставалось мало. - Что день грядущий нам готовит? - спросил шутливо Кошурников, стараясь скрыть от Алеши тревогу за исход изысканий в районе главного Казырского порога. - Грядущий день нам готовит Щеки, - сказал Журавлев. - Опасаетесь, Михалыч? - На карте этот порог Стеной называется. Громов говорит: казырское пугало. - Посмотрим. - Любопытное, должно быть, это место! - Кошурников наклонился с картой к костру. - Но подсечь нашу работу может под корень. Костя проснулся на рассвете, долго не мог просморкаться. - Уже встали? - спросил он Кошурникова, который сидел у костра, повесив голову. - А? Что? - очнулся начальник экспедиции. - Да я так, вздремнул малость. Как чувствуешь себя? - И не ложились совсем? - Костер палил, писал, пикеты считал по карте. Ты знаешь, сколько нам до жилья? Всего километров сто! Отчалили на рассвете. Костя хватался за гребь, но Кошурников приказал ему стоять и считать шиверы. Здесь был очень шиверистый участок - двадцать четыре переката засек Костя до обеда. Потом изыскатели заметили, что река начала выпрямляться, воды в ней будто прибавилось. - Набирает! - крикнул Кошурников, хлюпая гребью. - Гляди, как набирает! Казыр действительно набирал силу. Загустел, напрягся, потащил плот быстрее. На поверхность воды стали выскакивать "глаза", упругие выпучины, на которых подкидывало плот. Вскоре увидели впереди темную каменную стену с рваными зазубринами наверху. Это были Щеки... Подбили к берегу, в нетерпении двинулись к порогу. Река с шумом прорывалась в узкую кривую щель, высоко закидывая пену. - Ну, дает! - уважительно проговорил Алеша. - Хана плоту. - А давайте попробуем, - предложил Кошурников. - Где наша не пропадала! Засветло бы успеть... Как и два дня назад, они разгрузили плот, протащили свободный конец троса на скалы. Все произошло в несколько секунд. Кошурникова с плотом швырнуло в одну сторону, потом в другую, сбило с ног плотным валом, вынесло за гранитную стену. Он подбился к берегу, выцарапался на берег, опрокинувшись на спину, вылил из сапог воду. Греться и сушиться не захотел. Как бы "то не видать ребятам своего волнения? Сейчас должно было все решаться. А что, если все их муки зря? - Полезли на террасу, - сказал. - Тут должна быть интересная горная ситуация. Они стали карабкаться вверх, к небу. В гольцы высокие, В края далекие, По тропам тем, Где дохнут ишаки... Это запел Алеша. Голос у него был неважный, но Кошурникову от этой залихватской песенки сразу стало легче. Алешка определенно чувствовал, что творится на душе у начальника экспедиции. Кошурников очень устал, продрог, и ему было бы слишком тяжело узнать, что прокладка дороги в районе Щек невозможна. Наконец они вылезли на террасу. Вот это да! Все здесь напоминало много раз виденное - округлые, поросшие лесом "шеломы" вдалеке, под ногами обычный курумник - сыпучий камень, ровные, будто оструганные гигантским рубанком площадки у скал. Это было замечательно! Правда, скалы подавляли все вокруг, пугали своим диким видом и массивностью, но дорога-то пойдет у их подножия, по хорошей террасе! Все это казалось чудом. Будто мрачные скалы смилостивились и перед самым приходом изыскателей подвинулись в глубь тайги. - Нам везет, - повеселев, заметил Кошурников: ему словно теплее стало. - Так что мы можем с трассой с левого берега и не уходить. - И довольно дешево обойдется это место, - прикинул Костя, - просто здорово! - Халтурщики, - сказал вдруг Алеша, и товарищи удивленно взглянули на него - они никак не могли привыкнуть к Алешиной манере выражать свои мысли. - Я говорю: почему на карте другое? - пояснил Алеша, заметив недоумение друзей. - Что это за халтурщики тут работали? - Не скажи, - возразил Кошурников. - Герои! Учти, это же было в 1909 году. Инструменты не те, да и надо было тогда каким-то безвестным прапорщикам первым забраться в эту дичь... Темнело. Черные горы будто снова подвинулись к реке. Казыр бесновался внизу. Метров через пятьсот ниже по течению река снова исчезла в расщелине. Оттуда доносился гневный бычий рев Казыра. Изыскатели спустились к берегу. С темнотой Казыр стало слышней, скалы стонали и гудели, отражая бешеный натиск воды. Расположились лагерем у этого чудовища, которое словно пришло сюда из древнего мифа. Кошурникова трясло. Холодная липкая одежда забирала остатки тепла. Начальник экспедиции стискивал зубы, напрягал мускулы груди и шеи, противная унизительная дрожь не унималась. Он стыдился этой слабости, но никто сейчас не смотрел на него - Алеша ушел в лесок драть бересту, а Костя не спеша рылся в мешках, разыскивая топор. Кошурников больше не мог терпеть - прыгнул за густой пихтарник, пошел вприсядку, замахал руками, шумно дыша, стал выворачивать из земли молодую осинку. Отломил у корня, взялся за вторую. Потом он кланялся в землю, расшвыривал камни, прыгал на месте, хлопая по бедрам деревенеющими руками. Он украдкой поглядывал в сторону лагеря - ему не хотелось, чтобы ребята видели его в этот момент. Сердце постепенно согревалось, грудь теплела, но уже давал себя знать ночной морозец - телогрейка совсем задубенела, охватив тело тяжелым панцирем. Прибежал к лагерю, схватил топор и кинулся в горельник, где долго крушил черные деревья, стоящие строго и немо. - Хватит, Михалыч, - сказал Алеша, появившийся рядом. - Идите к костру, я стаскаю. Обсушиться вам надо. Костя возился у костра с ужином. Запыхавшийся Кошурников стал разуваться - ноги у него зашлись совсем. - Михалыч, а что вы в пихтарнике-то-бушевали? - спросил Стофато. - Танцевал, Костя. Есть такой танец один полезный - танец живота своего. Модный танец в зимней тайге, кровь разгоняет. Ты его еще не постиг... - Постигну, Михалыч. Еще не все потеряно. - Да, я думаю... После ужина Костя целый час перетряхивал в мешках скарб, разыскивая вьючку из сыромятины. Нашел, разрезал вдоль и терпеливо стал обматывать ремешками свои разваливающиеся сапоги. Потом и он улегся рядом с Алешей. У огня остался один Кошурников. Лишь к полуночи Михалыч согрелся настолько, что мог держать в руках карандаш. "20 октября. Вторник. Ночь. Порог Щеки, или, как значится на карте, Стена. Доехали до порога к 16 часам. Прошли еще после дневного чая 6 перекатов. Итого, за день провел через 24 переката, из которых не все уж такие простые. В порог запустили плот на веревке. Двое вели по берегу, а я шел на плоту. Думаю завтра провести плот таким образом, сколько только можно, а потом отпустить. Надеюсь, что плот пройдет целым и мне удастся его поймать ниже порога. Место в окрестностях порога исключительно интересное. Правда, горы не такие мощные, как в Центральных Саянах, но все-таки представляют достаточно внушительное зрелище. Река прорывается в узкую щель, зажата с боков в сильно извилистом ущелье. Повороты есть более чем под прямым углом при ширине реки метров 7-10. Спад очень большой. К сожалению, у меня нет никакого инструмента, которым я мог бы определить высоту падения. Исключительно интересен порог в большую воду, когда река заполняет все ущелье, Глубина ущелья метров 15-20, а выше - по обоим берегам - террасы, которые не отражены на карте. Рельеф и ситуация в этом месте изображены неверно. Для трассирования линии место не представляет никакого труда. Ход по террасе по своей сложности ничем не будет отличаться от других участков трассы, а я при камеральном трассировании представлял себе это место исключительно сложным. Можно легко трассировать линию и левым и правым берегами, в зависимости от того, как это потребуется на других участках линии. На Щеках завтра возьму образец N_6 порфира, который здесь преимущественно распространен. Вообще рассчитываю на Громова, который обещал дать геоморфологическое описание долины Казыра, так как по моим данным вряд ли удастся составить хоть бы приближенное понятие о геологии района. До жилья остается 99 км, то есть такое расстояние, которое можно пройти при любых условиях - зимой, летом, в распутицу, без продовольствия и т.д., так что надеюсь на благополучное завершение своей поездки. Главное, что меня беспокоит, - это то, что я обещал 20 октября приехать. Сегодня уже 20-е, а я еще далек до конца. Будут волноваться, но я ничем не могу дать о себе знать. С продовольствием дело обстоит благополучно. Нет только крупы - нечем заправлять суп и не из чего варить кашу. Хлеба и сухарей имею 30-35 кг, мяса килограммов 50, масла килограмма 2, есть соль, чай; табаку мало. Других продуктов нет, но и с тем, что есть, можно еще свободно жить дней двадцать. Исключительно плохо с обувью у товарищей. У Кости сапоги почти развалились. Он ходит, подвязывая их веревочками (я их принял за 75 процентов годности), есть у него валенки, но у них пятки дырявые, так что можно обувать только на лагере. У Алеши сапоги тоже никуда не годятся, зато есть крепкие ботинки, которые могут его выручить. У меня с обувью благополучно. У нас ни одного рабочего. Все приходится делать самим, а это сильно утомляет. Взять хотя бы ежедневную заготовку дров на ночь. Нужно напилить и стаскать к лагерю кубометра 2-2,5. Самим приходится готовить пищу, а из-за этого один должен вставать в 5 часов утра. Самим приходится делать плоты и перетаскивать имущество через пороги, а это тоже тяжелая работа - без дороги, по камням, бурелому километра 2-3 тащить на себе килограммов 200-250 груза. В таких поездках необходимо иметь двух рабочих, которые могли бы и плот сплотить и вести его по реке. Лоцманские обязанности лежат на мне, а это исключает возможность в пути на плоту делать записи. Многие детали забываются, и вечером их не зафиксируешь. Здоровье Кости лучше". Кошурников стал укладываться у костра. Алеша услышал, спросил: - Еще не спали? - Ложусь. - Писали? - Да. Они помолчали. - Интересно, как там дела, - сказал Алеша, - под Сталинградом? - Думаю, порядок. Сибиряки туда поехали. - А Япония не начнет? - Что ты! Завязла. А хотя и начнет - ни черта они не сделают с нами! - А знаете, Михалыч, мы с женой получили дипломы, и на следующий день - война. Знаете, я другим человеком сразу сделался... Кошурников вспомнил, что и он за один день переменился так, что его перестали узнавать самые близкие друзья. Исчезла безмятежная улыбка, отчаянная бесшабашность, с которой не было сладу. Как все началось для него? Кошурников приехал на недельку в Новосибирск, чтобы утвердить в институте очередной вариант. В субботу они с сыном Женькой подались на Обь порыбачить. Успели еще к вечернему клеву. После ухи Женька заснул у костра, разметав, как дома, короткопалые ручонки. Кошурникову было хорошо - радовала ночь, дымящаяся сонная река, звездная россыпь на небе, а главное - его вариант одобрили, и сын, которого он не видел несколько месяцев, был рядом. Лобастый, кудрявый, похожий на отца, Женька рос заядлым собачником и рыболовом. Кошурников улыбался, разглядывая его крепко сбитую фигурку, думал о будущем сына, мечтал о том, чтобы Женька повторил его жизнь, как сам Кошурников повторял жизнь своего отца. Незаметно сошлись заря с зарей, наступило прозрачное утро. К полудню отец с сыном надергали из реки полное ведро окунишек и щурят, забрались в кусты отдыхать. Но неподалеку появились люди с гармошками и гитарами, завели песни, полезли в Обь купаться. Отец с сыном отошли подальше от них, но вскоре и сюда приехала на массовку какая-то фабрика - женщины заливисто смеялись и пронзительно визжали, редкие мужские голоса звучали восторженно и дико. Кошурников забылся под эти крики, под писк патефона. "В поле" он не замечал воскресений - все дни там походили друг на друга. А здесь неумолчный гомон отдыхающих людей напоминал, что есть такой день на неделе, когда можно петь, плясать и дурачиться, и никто за это не осудит. Вдруг он резко поднял голову - за кустами наступила неожиданная, пугающая тишина. Женька недоуменно смотрел на него. Серые, чистые, как небо в тот день, глаза сына запомнились навсегда. Кошурников вскочил, побежал вдоль берега к людям. Он быстро вернулся, выплеснул в реку улов, заторопил сына. Женька стал деловито собираться. Он ни о чем не спрашивал: если отец что-то делает, значит, так надо. Вагоны пригородного поезда были набиты битком. Встревоженные женщины, враз посуровевшие мужчины перебрасывались короткими фразами. Женька слышал; "война", "Гитлер", "фашисты". На вокзальной площади Новосибирска шел митинг. Кошурников с сыном постояли в толпе, но до трибуны было слишком далеко, и они ничего не услышали. Дома их встретили огромные черные глаза матери, которые не отрывались от Кошурникова, пока он переодевался. Отец уже был у двери, когда она спросила: - Пошел? Кошурников кивнул, хлопнул дверью и загромыхал сапогами по лестнице. Вокруг военкомата стояла густая толпа. Женщин здесь не было. Кошурников пробился к столам, стоявшим прямо на улице. Но ему сказали, чтобы он пока занимался своим делом. Он побежал в институт. Начальник огорошил: - Собирайся в Кулунду, Михалыч. Срочно, к осени, нужен проект участка Кулунда - Барнаул. Людей у тебя, чувствую, будет вдвое меньше обычного. В Кулунде он получил первое боевое крещение. Не легче было Кошурникову и в горах Кузнецкого Алатау. Потом это задание, самое важное и трудное за всю его изыскательскую жизнь. Однако надо было выдержать это, как должны были устоять люди там, на западе, где не выдерживало - гнулось и горело - железо... На рассвете они полезли дальше по скалам. Что еще им готовит этот мрачный бесконечный порог? Не преждевременно ли они радовались вчера? Может, щербатые, нависающие скалы образуют ниже ненавистный изыскателям и строителям "прижим"? Нет, не видно, чтобы горы вплотную подступали к реке. Только в самом конце порога выдается будто бы скалистый мысок. Это уже не страшно. Но Казыр гневался здесь справедливо. Каменные щеки сжимали реку, в десять раз уменьшая ее ширину. Тесный километровый коридор в иных местах поворачивал под острым углом, и брызги тут вылетали даже вверх. Ничем это будущей дороге не грозило, она по-прежнему хорошо укладывалась по террасе. Однако Щеки, вначале порадовав инженеров, нанесли им все-таки коварный удар. В расширениях коридора вода крутилась на месте, перемешивалась, кидалась на отвесные скалы, но в двух узких местах взбитая пена застыла, как мороженое молоко, и вода стремительно проскакивала под крепкими ледяными перемычками. Значит, на Казыре начался ледостав. Зима, необычно рано наступившая, все-таки догнала изыскателей... "Почему так рано? - думалось Кошурникову. - Ведь, по сводкам, здешние реки встают примерно через две недели. Может, будут еще оттепели? Берега чистые - ни одной примерзиночки нет, а тут перехватило. Место здесь узкое, и пену взбило - вот в чем загвоздка. А вдруг в этом году ранняя зима? Чем черт не шутит? Что тогда делать? Выйдем мы или..." Один Кошурников понимал всю опасность их положения. Стоять и смотреть сейчас на лед было нельзя - начнутся ненужные разговоры, и кто-нибудь из ребят выскажет то, что он сам от себя скрывал. Сказал: - Километра три будет от лагеря? Что ж, начнем вещички таскать. Они вернулись к месту ночевки, подхватили на плечи по мешку и пошли назад, обходя камни, поваленные деревья, кусты. Вскоре Кошурников с самым тяжелым мешком обогнал их. Ребята остановились отдыхать. - Ты так делай, как я, - говорил Алеша. - Наметил впереди колдобину либо камень и дуй, пока не дойдешь. Не обращай внимания, что плечи больно. Дошел до места - следующий ориентир намечай. И шаги считай. Все полегче... Костя носил вещи наравне с Алешей. Он совсем оправился от болезни, даже сморкаться перестал. Но как все-таки тяжел этот мешок! Поднимешь - ничего, все начинается потом. На отдыхе ноги бессильно подгибались и дрожали. Казалось, их уже никакими силами не распрямить. Но Костя ни за что на свете не бросил бы сейчас работу! Особенно тяжелым был конец пути. К этому моменту деревенела спина и глаза совсем заливал соленый пот. Но главное, к реке в этом месте спускалась крутая скала. Мелкие, покрытые инеем камни скользили под ногами, и Косте казалось, что здесь куда разумнее катить мешок. Но этого было делать нельзя - порвется, посыплется все. К концу второго рейса он уже шел, почти ничего не видя, слизывая с губ соленую влагу, которая натекала и натекала со лба... - Ты хорошо роешь, старый крот! - услышал он голос Кошурникова. - Давай-ка сюда свой мешок. Последний? Костя мотнул головой, пошел дальше, а Кошурников шуршал камнем сзади и просил: - Ну, брось дурака валять. Костя! Давай подсоблю. Я же отдохнул уже. Вот упрямец! Ну ладно, разжигайте там костер, а я схожу греби и подгребки заберу, чтобы не вырубать завтра - только одни проушины топором долбить целый час надо. Ведь мы посеяли где-то долото... "21 октября. Среда. Изумительно красивое место этот порог! Вчера мы видели только его начало. Дальше, через небольшой промежуток, всего метров 600-700, река снова входит в узкие щели и течет почти на протяжении целого километра по извилистому узкому коридору. Ширина коридора местами достигает вряд ли более 10 метров. Очень интересно здесь во время паводка, когда вода заполняет этот коридор до самого верха, а он в некоторых местах достигает глубины 20 и более метров. В таком высоком подъеме воды я убедился по наносам, которые лежат на верху скал, ограждающих коридор. По левому берегу есть разрубленная дорога, которой пользовались для перетаскивания лодок волоком, в обход порога. Сюда заходили минусинские охотники-соболятники лет 20 назад. Сейчас тропой никто не пользуется, и она местами завалена и заросла. Тянется эта дорога только в пределах самого порога, а дальше нет, и вот здесь с вещами идти очень плохо. В конце порога с левого берега вплотную к реке спускается скала - единственное препятствие для трассирования линии левым берегом. Здесь на протяжении метров 70 нужно или рубить полку, или идти в тоннель той же длины, или выше в пазухе класть линию на подпорную стенку длиной тоже 70 м при высоте 8 м. В этом отношении правый берег здесь лучше. В пределах порога на всем протяжении имеется терраса, по которой можно легко уложить трассу. В полной гармонии с красотой природы и геологическое строение образующих порог скал. Я здесь собрал очень интересные образцы горных пород. Имеются граниты, серые крупно- и мелкозернистые, исключительно красивые розовые граниты и гранит-порфиры, зеленые серпентины и змеевики. Ночуем ниже порога Щеки. За целый день только и сделали, что перетащили свои манатки на 3 км. С плотом пришлось проститься. Как будто получается то, чего я больше всего боялся. В пороге в двух узких тихих коридорах река стала. Забило шугой, и вряд ли до весны растает. Если так будет дальше, то перспектива у нас не особенно завидная..." Неужели они не убегут от зимы, наступающей так необычно рано? Кошурников долго сидел и думал. Планируя работу на завтра, вспомнил Громова и его советы насчет того, где за Щеками лучше всего делать плот. Громов почему-то говорил, что плот надо вязать ниже Мастки, притока Казыра. Что за непонятный совет? Ведь если так, то нужно будет тащить на себе вещи еще километра полтора! И так устали все до изнеможения. Костя спит у костра, даже не пошевельнется. А морозит! Надо будет накрыть парня, а то опять простынет. Начальник снял с себя полушубок, надел телогрейку и плащ, набросил теплую овчину на Костю. - Старый крот, - сказал он шепотом, - хорошо роешь... Костя не проснулся. До утра не проснулся. А на реке всю ночь потрескивало. В ЛЕДЯНОМ МЕШКЕ Пьем до дна горькую чашу испытаний. Н.Пржевальский Утром стало ясно, почему трещал Казыр. За ночь замерзла вода, которая оставалась в котелке. Такого еще не было. Да, догнала их зима-злодейка... И когда Кошурников с Алешей осмотрели реку, то обнаружилась главная беда: под порогом, на глубоком и тихом плесе, Казыр был скован сплошным неровным льдом. Пройти бы ниже, но путь перерезала Мастка - левобережный приток Казыра. С правого берега в омут вливалась Малая Мастка. Наверное, за ночь эти-то речонки и притащили с гор "сало", которое смерзлось на плесе, отрезало путь к низовьям Казыра. "Сало" и сейчас еще плыло по Мастке сплошной массой. - Главное, зашуговано - дна не видно, - сказал Алеша. - А то бы я попробовал перебрести ее с шестом. - Еще чего! - возразил Кошурников. - Пропадешь как пить дать. Лесину надо валить на ту сторону... Они прошли вверх по Мастке - подходящего дерева не было, здесь рос только ольшаник. Так вот почему Громов указал место постройки плота ниже Мастки! Но как же быть? Как прорваться к чистой казырской воде, чтобы срубить там новый плот? - Ледяной мешок, - обронил Журавлев. - Михалыч, нет ли с собой махорочки? - Кури. Еще денька на три у нас табаку, а до жилья дней пять. - Он отсыпал товарищу щепотку коричневых крошек. - Действительно, мешок. Но дырочка есть в этом мешке. И он изложил свой план: перенести вещи по льду на правый берег Казыра, если лед, конечно, выдержит, перекинуть через Малую Мастку дерево - речка течет по кедровнику - и там выйти к воде. Сощурясь, Кошурников вглядывался в противоположный берег. - Только что-то не видно там ни пихты, ни ели. Этого нам еще не хватало! - Так я пойду туда, пожалуй, погляжу, - сказал Алеша. - Я полегче вас. Он подобрал длинную палку, ступил на лед. Отошел метров двадцать, поплясал. - Крепкий, Михалыч! Ступайте за барахлом - я мигом! Кошурников следил за ним, пока тот не выбрался на противоположный берег. До ночлега было километра два. Костя сразу помрачнел, когда Кошурников объяснил ему обстановку. Он с тоской подумал о том, что снова придется гнуться целый день под мешками, слизывать грязный пот, скользить на округлых, подернутых изморозью камнях. Однако теперь он был уверен, что выдержит эту каторгу. Они собирались долго, тщательно перекладывали сухари, мясо, посуду, инструмент - хотелось сделать мешки более компактными. Ведь теперь надо было таскать груз не только по камням, но и по льду и по дереву, которое они думали свалить на правом берегу через Малую Мастку. Наконец, взвалив на плечи по мешку, полезли по камням наверх, потому что к воде здесь скалы падали отвесно. - Что-то Алеши долго нет, - сказал на отдыхе Костя. - Ничего! Парень на добром тесте замешен, - отозвался Кошурников, однако и ему в сердце закралась тревога. - Сейчас подойдем к перемычке. Пошли скорей. Из-за мыска показался лед. Солнце, которое только что взошло, серебрило его мелкими блестками. Вдруг Кошурников заметил, что вдалеке из-под берега выползает темная фигурка. - Алеша-а! - закричал Кошурников, бросил мешок, кинулся к берегу. Но Алексей уже поднялся и затрусил мелкой рысцой ему навстречу. Он был мокрый с ног до головы, руки поцарапаны до крови, и скрюченные пальцы не разгибались. - Как это ты провалился? Хорошо, что живой еще! Что случилось? Трясясь от холода и приплясывая, Алеша едва проговорил: - Щеки. - Что Щеки? - Пропали Щеки. Пленку замочил. Запалите мне костерок - руки судорогой свело. У меня в холодной воде всегда судороги... Алеша согрелся немного, дождался, когда Костя уйдет за новым мешком, и сказал: - Беда, Михалыч, еще одна... - Что такое? - Вы правы - пихты там нет. Один кедр. - Ничего, Алеша, кедровый сделаем. Главное, ты цел. "22 октября. Четверг. Неудачный день. Утром с Алешей пошли смотреть реку. Оказалось, что выше Мастки река замерзла на протяжении свыше 200 м. Мастку перейти не могли. Речка большая, вся зашугована, перейти можно только по пояс в воде, на что мы, разумеется, не рискнули. Нужно делать мост, но у нас с собой не было топора, да и поблизости нет подходящего дерева, чтобы перебросить сразу с берега на берег. Решили перейти на правый берег и там делать плот, что чуть не стоило жизни Журавлеву, который провалился под лед и едва выцарапался на берег. Главное, плохо то, что был он один, и если бы не вылез сам, то мы со Стофато хватились бы его не раньше чем часа через два. Однако все обошлось благополучно, если не считать того, что он подмочил пленку и, вероятно, пропала пленка со съемкой порога Щеки. На правом берегу опять неудача. Нет сухостойной пихты. Придется плот делать кедровый, а он гораздо хуже пихтового. Ходил вниз по реке ниже Малой Мастки. В одном месте река почти насквозь промерзла, остался узенький проливчик. Если будет мерзнуть таким темпом дальше, то не может быть и речи о дальнейшем путешествии на плоту. Делаю последнюю попытку с плотом". Кошурников не мог больше писать - так устал за день. Не всякий грузчик согласится на эту работу - таскать мешки по камням, шершавому, но все равно очень скользкому льду, балансировать с грузом на зыбкой молодой кедрушке, перекинутой через глубокую быструю речку. Опасное это было дело. Ведь стоило сорваться с мешком вниз - и все, крышка! Накроет с головой ледяная вода, остудит моментально, завертит, забьет стремительными струями. По льду было тоже не сладко идти. Весь день грело солнце, и с каждым часом ледяное поле подтаивало. Лед становился скользким посредине реки и ненадежным у берегов. Изыскатели спешили - могла повториться вчерашняя история, только с более печальным концом. Они теперь ходили втроем на некотором расстоянии друг от друга, а у берегов Казыра накидали на лед длинных осиновых жердей. Алеша таскал груз наравне со всеми, но иногда сбрасывал мешок и натужно кашлял - он все-таки здорово простыл вчера. Между прочим, по собственной вине. Оказывается, чтобы убедиться в прочности льда, он прыгнул на него с крутого берега и ухнул по шею. Спасла палка, что была в руках, да сравнительно мелкое место. Сейчас он храпел у самого огня, подвигался к костру и отодвигался от него с закрытыми глазами, не просыпаясь. А лесу на дрова они натаскали какого попало, в основном это был гибник. "23 октября. Пятница. Весь день делали плот. Леса под руками нет, приходится рубить далеко от берега и на себе таскать бревна, а кедровые бревна очень тяжелые. Не знаю, как будет плот держаться на воде. Если будет сидеть глубоко, вероятно, придется сделать новый там, где есть пихта. Погода сегодня исключительно хорошая. Тепло, как летом. Работали в одних рубашках. Лед на реке немного подтаивает. Шуги утром не было. Если такая погода простоит дней 5-6, то поспеем проплыть на плотах, если же опять заморозит, то плоты придется оставить и идти пешком. Всего по Казыру на сегодняшний день пройдено 100 км, из которых 64 на плоту и 36 на оленях. Эти расстояния, конечно, по трассе. В натуре нужно считать с коэффициентом 1,5. Очень короткий день. Всего светлого времени 10 часов, а за это время много не сделаешь. Сегодня вечером починка одежды. У всех что-нибудь да надо починить - у кого обувь, у кого одежду. Рвется очень сильно да вдобавок у костра горит ночью. Почти каждую ночь погорельцы. В частности, вчера ночью прогорели у Алеши ватные брюки, а у меня стеганка. Чувствуется общее утомление у ребят, да и у меня тоже. Правда, никто об этом не говорит, однако заметно. Я тоже что-то начал сдавать, нет уже той неутомимой энергии, которая была раньше. Очевидно, сказываются годы". Плечи ныли - наверно, он набил бревнами синяки. Нет, такая нагрузка, как в эти несколько дней, была явно чрезмерной. Это почувствовал даже он. Что же говорить о Косте? Вечером, шатаясь от усталости. Костя пришел к костру с последней порцией дров. Кошурников думал, что он свалится сейчас, не дожидаясь ужина. Однако Стофато терпеливо сидел у костра вместе со всеми, потом поел супу из оленьего мяса и стоически уселся чинить сапоги. - Однако, и я свои дыры позашиваю, - сказал Кошурников, - за компанию... - И я тоже штаны прожег, - подал голос Алеша. Костя связывал и рвал ремешки и снова связывал. Время от времени грел руки в костре, сплевывал в темноту, поглядывал на товарищей, которые бережно, будто бесценный алмаз, передавали друг другу единственную иголку экспедиции. Вскоре после того, как Стофато забыл мешочек с долотом, гвоздями, нитками, иголками и дратвой, Кошурников обнаружил иголку в своей шапке, а в мешке у Кости нашел завалящий моток белых ниток. Костя некоторое время следил, как осторожно, чтобы не сломать, Кошурников втыкает иглу в телогрейку, и вдруг сказал: - Это меня проклинать надо. Я иголки и дратву посеял. Растяпа я, свинья... Алеша медленно поднял голову, хотел что-то сказать, но Кошурников опередил его: - Никто из нас тебе этих слов не говорил. Костя. - Вместе с долотом, - упрямо продолжал Стофато. - Это я. - Н-но? - притворно удивился Алеша, будто только что узнал об этом. - А ты не тужи, Костя, - сказал Кошурников, - не убивайся - не вернешь же теперь. ...Кошурников спрятал дневник, глянул на ребят. Они лежали рядом, прижавшись друг к другу. Но Стофато все вздыхал почему-то, кашлял, поднимал иногда голову и снова кидал ее на мешок. - Михалыч! - вдруг окликнул он. Голос его был свежий и крепкий. - Что я вам скажу, Михалыч! Алексей! Жене не сказал бы, а вам скажу. Вот ты, Алеша, ты бы пошел сейчас под Сталинград? Ну, вообще на фронт? Журавлев рывком приподнялся. Спросонья он ошалело моргал глазами, дышал коротко, отрывисто, и при каждом выдохе грудь его тяжело опадала. - На фронт? А че? Было б курево... - Но это ты, Алешка, это вы! Вы не знали, а я ведь был другой. Но теперь... товарищи! Михалыч! У меня вот на днях, я сейчас высчитал, должен ребенок родиться. А я пойду! Мне не страшно. Я узнал, какие бывают люди. Михалыч! Дайте вашу руку... От неожиданности Кошурников не мог сказать ни слова, только ощутил большие и твердые мозоли на тонкой ладони товарища. - Да ложись ты, чумовой, - заворчал Алеша низким, охрипшим голосом. - Тоже мне философ... Назавтра они миновали такие же, как перед Щеками, водяные грибы, очень удачно проскочили безымянный порог, хорошо провели плот через четыре шиверы, хотя зацепляли за камни не раз. И тут увидели, что на мягком повороте реку от берега до берега стянуло льдом. Снова бросать плот? Плот, который достался таким нечеловеческим напряжением сил! В молчании прошло несколько тягостных минут. У кромки предательской перемычки звонко хлюпала сизая волна. Вода была и за этим ледяным перехватом. Три обросших, усталых человека жадно смотрели на нее, желанную, но недосягаемую. Плот глубоко осел под берегом. Он был для них самой большой драгоценностью. Неужели придется за перехватом опять валить смоляные лесины, таскать по колоднику тяжелые, будто свинцовые, бревна? Силы-то уж не те, и покрытые синяками плечи болят от вчерашней каторжной работы. А главное, уйдет время. Им дорог был теперь каждый час. Если морозы не скуют реку, через несколько дней изыскатели будут на погранзаставе. - Недолго же он нам послужил, - сказал наконец Костя Стофато, закуривая. Едва слышно пискнула спичка, брошенная в воду. - А пихты и здесь нет, - оглядев берега, проговорил Кошурников. Он глубоко затянулся табачным дымом. - Хотя гибник и кончился. Снова таскать за перехватом кедровые комли... - Надоело, по правде говоря, - сказал Алеша. - Плечи болят. Кошурников в задумчивости пошел к берегу, а Журавлев скинул мокрый плащ, спрыгнул на лед и в ярости начал бить стяжком по ледяной кромке. Отломился большой кусок. Бездействие сейчас было хуже всего, и Алеша кинулся на лед, наверно, для того, чтобы отогнать тяжелые мысли. - Попробуем прорубиться, ребята, - сказал Кошурников, возвратившись. - Где наша не пропадала! Тем более что лед подтаял... Алеша стал насекать топором глянцевитую белую поверхность, а двое обламывали кромку. Богатырски размахиваясь, Кошурников крушил лед тяжелой вагой. Ознобили неловкими ударами руки, вымокли, а за два часа работы прошли лишь половину перемычки. Во время чая Кошурников внимательно оглядел небо. - Тучи идут, снова теплеет, - повеселев, сказал он. - Нам бы пробиться к Базыбаю. От этого порога до жилья рукой подать. Скоро, правда, Китатский будет - крепкий орешек. Но Громов говорил, что его можно пройти боковой протокой. А от Базыбайского три дня, дольше не протянемся. Там километров пятьдесят всего до погранзаставы... Он достал мешочек с табаком, отсыпал всем по маленькой щепотке. Алеша отрицательно мотнул жесткой свалявшейся бородой: - Все! - Что "все"? Ты это что, паря? - Бросил, - просипел Алеша. У него после "купания" совсем пропал голос. - Давно собирался, а сейчас - все! И не растравляйте меня, Михалыч. Слово дал... Кошурников начал курить еще мальчишкой, в партизанском отряде, и дымил напропалую всю жизнь, заменяя в случае нужды ужин доброй затяжкой. Он вечно посмеивался над бросающими курить, однако в душе завидовал им. Правда, здоровье у него было железное, и он продолжал дымить почем зря. Но неужели Алеша так силен, что в такой момент решился? Снова ступили на лед. Дело пошло хуже - давала себя знать нагрузка последних дней. Стало темнеть. Кошурников сказал: - Идите, ребята, на берег. Дрова собирайте. Придется и ночевать здесь. А я подолблю еще, пока видно. Через полчаса он пришел к костру мокрый, ссутулившийся. Ребята лежали у жаркого огня на кедровых ветках. - Метров десять осталось. Завтра утром продолбим, - сказал Кошурников виновато. - К костру, знаете, тянет, сил нет... Но молодые инженеры не слышали его, спали. На огне стояла большая кастрюля, и вода в ней уже наполовину выкипела. Кошурников сходил на плот, принес мешок с продуктами, отрубил мяса. Еще вчера у них кончилось масло. Кончились вообще все продукты, кроме сухарей, оленины и соли. Оставалась, правда, одна буханка хлеба, но трогать ее не хотелось. Каждый ужин Кошурников говорил: - У нас, ребята, еще целая буханка хлеба. Жить можно... Хотел и сейчас он это сказать, но товарищи спали. И хорошо, пусть спят! Молодцы, что под кедром лагерь разбили, а то начал накрапывать дождь. Вскоре дождь усилился, сплошной водяной стеной обгородил могучий кедр, плотная хвоя которого до утра будет держать воду, не пустит к нижним сучкам. Какое это все-таки золотое дерево! Правда, смоляное очень оно и поэтому тяжелое, однако в остальном к нему претензий быть не может. Главное, ночевать под ним сухо. Дождевые капельки мягко падают на длинные кедровые иглы, расплываются по сучьям, пропитывают кору ствола, зеленый мох. Дерево стоит, налитое водой, но под ним сухо, мягко, покойно. А вокруг все шумит, трепещет под дождем. Каждая капелька падает неслышно. Десять капель издают мышиный шорох, а миллиард - такой шум, что надо действительно устать, чтобы спать под этот глухой таежный гул... Как всегда по вечерам, Кошурников достал блокнот. "24 октября. Суббота. Ночевка на правом берегу Казыра, на устье ручья, что впадает в Казыр на 1918-м пикете. Опять не повезло сегодня. Отплыли хорошо. Хорошо, даже очень хорошо прошли порог ниже устья Малой Мастки. Благополучно прошли еще 4 шиверы, и на повороте реки нас постигла неудача. Река замерзла на протяжении около 200 м. Сначала думали бросить плот, но потом осмотрел место, посмотрел лед и решил прорубаться. Прошли сквозь лед метров 150-170. Выручили два теплых дня - вчера и сегодня. Лед подтаял и довольно легко долбился. Очень хотелось сегодня пройти Китатский порог, но ничего не поделаешь, против природы не попрешь. Сейчас идет дождь - это хорошо. Поднимется температура воды, и растают перехваты, которые, вероятно, ожидают нас еще впереди. Плохо только то, что вместе с этим растает и наше мясо, которое за последнее время так хорошо замерзло. Ниже впадения Малой Мастки опять пошла живая тайга по обоим берегам. Ехать приятнее. Уж очень безотрадное впечатление производит этот погибший лес. Против впадения Большой Мастки на правом берегу взял образцы гранит-порфира и жилы, которая прорезает его. Ребятки намаялись на льду и спят. Я готовлю ужин. Завтра при благоприятных условиях пройдем километров 20". Мясо сварилось. Кошурников растолкал товарищей. - К столу прошу! К столу! Когда поели и откинулись на ветки, Кошурников сказал сквозь сон: - У нас еще целая буханка хлеба есть. Жить можно, ребята. Дождь среди ночи перестал. Однако вода не успела уйти в землю. Мороз остановил ее и превратил на поверхности в широкие ледяные окна. Мох, из которого вчера, как из губки, отжималась под ногами вода, стал твердым, будто камень. Мороз показал, кто сейчас в тайге настоящий хозяин. Он хватал и останавливал воду на лету. На деревьях и кустах висели прозрачные гирлянды. Они едва слышно позванивали под ветерком. Изыскатели поели холодной оленины, погрелись чайком и, спустившись к реке, быстро прорубили остаток ледяной перемычки. - Ну, ребята, Китат скоро! - сказал Кошурников, берясь за переднюю гребь. - Если протащим плот протокой, о которой говорил Громов, то денька через три-четыре в бане будем мыться. С заставы в Абакан двинем, а оттуда - домой... - Деньги есть у нас, Михалыч? - Туго с этим делом. Шестьдесят два рубля всего осталось. - Не беда, - сказал Алеша. - До людей бы добраться... Кошурников оттолкнул плот от берега и подумал о том, что людей хорошо бы и сейчас встретить. Он внимательно оглядывал берега: нет ли где костра? Но мимо проплывали безлюдные скалы и лес, лес и скалы, а в синей дымке впереди виднелись все те же округлые, поросшие лесом горы. И все так же тянулась над берегом удобная и ровная терраса. Прошли три шиверы и даже не царапнули плотом о камни, хотя под грузом кедровый плот давал глубокую осадку. - Скоро Братья будут, а там и Китат, - сказал Кошурников. - Вот они. Братья! Из воды торчали два очень похожих друг на друга камня. Громов велел идти между ними. - Бей лево! Крепше! Камни стремительно побежали навстречу. Они стояли как раз посредине реки и имели, наверно, солидную подводную часть, потому что вода тут была черной, а река сжималась между ними, "набирала". Если держаться с помощью гребей точно посредине, то ничего страшного собой эти камни не представляли. Но лоб каждого из Братьев дробил и разбрызгивал воду, и на отбойных волнах зыбилась и металась пена. Братья расступились, пропустив плот, который тут же нырнул неглубоко на сливе. - Громов говорил, что Братьями эти камни не зря зовутся, - обернулся Кошурников с передней греби. - Ему кержаки рассказывали, будто с первыми соболятниками - лет пятьдесят назад - пришли в верховья два брата. Они ограбили лабаз с пушниной товарищей, но их перехватили у Щек и пустили по Казыру на салике без гребей. Где эти камни стоят, они и погибли... Ребята посмотрели назад, но Братья уже скрылись за поворотом. Кошурников сказал: - А сейчас Китат будет. Красота, говорят, неописуемая. Все были уверены, что Китатский порог, который показался впереди, удастся пройти. Если нельзя будет спустить плот на канате, то его перегонят по протоке. Ведь у Кошурникова в блокноте был нарисован план порога. И Громов советовал сразу бить вправо, к протоке. Подбили к берегу. Ребята начали разгружать плот, а Кошурников пошел осматривать порог. Нет, спустить плот не удастся - порог был совершенно непроходим. Скалистый остров из черного и белого камня сбивал Казыр влево. Если направить плот этой матерой, то он погибнет на огромном камне с водяной подушкой. Но даже если он чудом минует это препятствие, его раскатают потом по бревнышку причудливые скалы, где пенистая вода металась и не находила выхода. За тысячелетия камни-вертуны выточили в этих скалах фантастические бутоны, гроты и купола. Сейчас, в малую воду, эта удивительная сказка Саян была видна во всей своей красе... Но Кошурникова больше интересовала протока. Однако где же она? Никакой протоки не было. Было каменное русло, по всей ширине которого торчали острые гранитные глыбы. Может, в большую воду, когда шел здесь Громов, плот и протаскивался, но сейчас это было невозможно. Кошурников вернулся к плоту. - Ну? - нетерпеливо спросил Костя. - Михалыч, как? Пройдем? Начальник экспедиции отрицательно покачал головой, молча стал сбрасывать мешки на берег. Ему не хотелось ничего объяснять - ребята сейчас все увидят сами. Втроем пошли с мешками к порогу. У протоки остановились, сбросили груз с плеч. Алеша долго смотрел на серые камни, сплюнул и прохрипел: - Целуйте. - Что такое? Кого целовать? - Меня. Они глянули на черную и жесткую, похожую на грязное помело бороду Алеши, засмеялись. Это была хорошая разрядка. - Целуйте, - серьезно повторил Алеша, не спуская глаз с реки. - За что тебя целовать-то, Лешенька? - все еще смеясь, спросил Кошурников. - Можно спасти плот. Кошурников внимательно посмотрел на товарища. Уж не спятил ли Алешка? Да нет, незаметно будто бы. Дурачится, может быть? - Шутишь, Алеша. - Не до шуток, Михалыч. - Да брось, на самом-то деле! - Смотрите, - протянул руку Алеша к реке, - мы загоняем плот в эти камни, расшиваем его и переносим по бревнышку. Тут недалеко нести, совсем рядом - это же не Щеки. Как это Кошурников сам не додумался? Мороки, конечно, тоже много, но ведь не валить новые кедровые лесины, не таскать их из лесу, не запиливать пазы! И ронжины можно сохранить и подгребки! Кошурников ринулся к Алеше. - Ну-ка, наклонись!.. Алеша сопротивлялся, но Кошурников сгреб его своими руками-рычагами, звонко поцеловал в губы. Алеша вытерся рукавицей, сказал: - Не то. - Мало тебе? А ну, Костя, добавь! - Да я не про это, Михалыч. Я про другое. - Алеша понизил голос. - Сила не та у вас в руках стала, Михалыч. - С этой силой еще жить можно! - сразу помрачнев, сказал Кошурников. Они пошли дальше, в обход порога. Кошурников шел впереди, бодро покрикивал на отставших. Но вот он побежал, потом сбросил с плеч мешок, в котором громыхнула посуда, и сел бессильно на землю. За его спиной застыли товарищи, не отрывая взгляда от реки, - широкий плес под порогом был затянут льдом. Проклятый Китат, наверно, давно уже наморозил шуги, которая туго забила реку, намертво схватив серые берега - монолитный мелкозернистый гранит. Алеша, у которого скорбно сжались губы, сказал: - Напиться бы сейчас, чтоб на бровях ходить. - Да нет, нам еще надо плот построить да доплыть на нем до заставы. - Кошурников был серьезен, как никогда. Он знал, что нервы у всех напряжены до крайности, но ничего не мог придумать, чтобы смягчить удар, возродить надежду, которую развеял Китат. - А зачем жалеть наш плот? Кедровый был, тяжелый. За перехватом пихта сухая под самым берегом, видите? Несколько дней нам до пограничников осталось... Он говорил и говорил, не давая ребятам сосредоточиться на мыслях, которые он, говоря, гнал и от себя. - Мы сейчас классный плот соорудим. Гарь у перехвата, а пихта очень легкая, если пройдет верховой пал и она еще постоит пару лет, посохнет. Обед сварим - буханку нашу употребим. А то она весит порядочно... - Не надо, Михалыч, - попросил Алеша, - все понятно. - Может быть, это одно такое гиблое место? - сказал Костя. - Плес здесь очень широкий и спокойный. Вот она и замерзла... - Конечно, здесь гиблое место, - подхватил Кошурников. - Порог выбил яму, вода в ней успокаивается и на плесе застывает. Но главное - шуга. Китат воду месит и сало бьет, как в маслобойке... Он говорил это, хотя точно знал, что ниже их ждут другие перехваты. Все объяснялось просто: после Щек, где был очень большой перепад, Казыр стал посмирнее, и ледостав тут идет быстрее, чем в верховьях. Да и зима уже, видно, прочно вступила в свои права, хотя по времени еще рано. Но как и чем придать ребятам сил? Но ребята уже сами понимали, что до жилья придется пробиваться с муками, перед которыми, может быть, побледнеет все предыдущее. Костя и Алеша мужественно боролись с бедой. Безостановочно таскали вещи, потом быстро повалили две пихты, напилили бревна для става, разделали пазы. Кошурников один таскал бревна к берегу, готовил дрова для ночлега, принес греби с брошенного плота. Во время обеда он достал заветную буханку и разрезал ее, а под вечер долго ходил по берегу один, осматривая террасу и что-то записывая в блокнот. "25 октября. Воскресенье. Опять неудача. Ночуем ниже Китатского порога, примерно на пикете 1895. До порога дошли очень скоро и благополучно. Примерно в 800 м выше порога имеется крутой слив, однако к нему хороший заход и посредине только два камня, которых легко избежать. Этот слив прошли хорошо, хотя вал довольно значительный, на плот плещет почти по колено. Кроме этого слива, от пикета 1918 до Китатского порога имеются еще три переката, которые легко проходимы. Выше порога пристали к берегу, и я пошел посмотреть порог. Посредине реки скалистый остров, основное русло идет слева, где и находится, собственно, Китатский порог, а справа небольшая протока, загроможденная камнями. В большую воду протокой можно спустить плот, а при теперешнем уровне это почти немыслимо. Кроме того, ниже порога река замерзла шугой, так что пройти с плотом совершенно невозможно. Сам порог непроходим при любой воде. Вещи пронесли по правому берегу и на правом же берегу в рекордно короткий срок - за 5 часов - срубили новый пихтовый плот. На утро работы осталось максимум на 1-1,5 часа, и поплывем дальше. На берегу около порога выступают скалы серого мелкозернистого гранита. Обращает на себя внимание его монолитность. Имеются массивы, совершенно не расчлененные трещинами, объемом в несколько сот кубометров. В 50 м ниже нашей ночевки, в гранитной скале у ее подошвы, есть пещера глубиной 5 м, шириной 2,5 м, при высоте около 1,5 м. В пещере остатки костра, очевидно, кто-то в ней ночевал. Интересно, ниже пещеры метрах в 10-15 (по течению реки) из-под скалы бьет родник. Кругом много пней срубленных деревьев. В пределах самого порога, на протяжении метров 400-500, гарь по обоим берегам реки. Ниже порога живая тайга. Как по тому, так и по другому берегу легко можно Трассировать линию при небольшом количестве скальных работ на разработке отдельных выдающихся скал. В том и другом случае трасса ляжет по надпойменной террасе. Есть камень, песок, лес. Завтра дальше в путь. Мало продуктов. Сегодня доели хлеб, сухарей осталось дня на четыре, табаку на два дня. Имеем килограммов 30 мяса и соль. С этим еще можно жить. До жилья остается 90 км, если раньше не встретим рыбаков артемовского Золотопродснаба. Нужно торопиться. Если река со своими ледяными перехватами не подведет, то все кончится вполне благополучно, в противном случае придется немного поголодать, вернее, посидеть без хлеба. Неприятно, что опаздываю. Вероятно, обо мне уже по-настоящему беспокоятся". "...Уже пять дней лишних в тайге. Наверное, друзья в Новосибирске шум подняли - я всегда был точен в своих расчетах. Но кто же мог знать, что эта река такая работная? Кто же предполагал, что зима нас застанет здесь? Рацию вот не дали нам с собой, а то бы все упростилось. Хотя какая тут рация! Мы бы давно ее угробили на плоту. А как теперь? Если река встала выше заставы, то рыбаки уже не пройдут сюда и пограничный катер не пробьется. А охотники будут ждать крепкого снега - без лыж сюда не суйся. Самое противное время в году. Только самолет, конечно. Друзья могут учудить - нанять "кукурузника". Но это будет слишком дорого, и я всыплю им за расходование денег экспедиции, когда отсюда выйду. Ведь все равно нас будет трудно найти - пикета своего я же не могу им сообщить. Впрочем, пролетит один раз - костер будем палить. Хотя бы хлеба буханок пять сбросили да сапоги..." Он дописал дневник уже ночью, когда ребята спали. А вдруг на самом деле нет больше льда на реке? Ведь впереди Базыбай - почти водопад, да и здесь Казыр бежит хорошо. Может, это под Китатом только такое гиблое место, а ледостав на Казыре еще не начался?.. От реки, как всегда по утрам, поднимался пар. Три измученных изыскателя спустили на воду новый плот. На него сейчас был весь расчет. Быстрый Казыр, который вымотал из друзей столько сил, мог стать и единственным их спасителем. Река охотно подхватила утлый плотишко, понесла, понесла... - Шивера, Михалыч! - крикнул глазастый Алеша. - Вижу. Ерунда. Проскочим. Бей лево! Крепше! - кричал Кошурников в такт ритмичному покачиванию греби. - Дайте сменю, - попросил у него гребь Костя. Миновали еще один перекат. Река на нем сильно бурлила и тут же разворачивалась на плавной косе. Казыр понес плот неохотно, лениво. - Ну, друзья, - сказал Кошурников, - если чисто за этой излучиной, то дальше... Он не успел договорить. Плот выскочил на прямую. Изыскатели бросили греби и безучастно смотрели, как холодная зеленая струя несет их к ледяному полю. Плот ударился о кромку, нырнул было под лед, но застопорился на подгребках. - Метров триста, не меньше. - Не пробиться. Лед толстый. - Может, под перехватом новый свяжем? Смотрите, какой тут пихтач... - День потратим, а через два-три километра такой же сюрприз. - Что ж делать? Эх, Казыр, Казыр! Ну, скажи, как быть-то? Назад ходу нет. Справа и слев