ка... -- Завтра, батя, -- снисходительно сказал молодой человек, -- тебе надлежит явиться к трем часам в большое здание на улице Вождя. Там тебя встретят. -- Да кто встретит-то? -- Кому положено, тот встретит, -- вежливо объяснил молодой человек и исчез. Лежа в кровати, Тихон пытался сообразить, за какую вину его вызывают. Ясно ведь, куда. Чего же он мог успеть натворить, когда на новой должности без году неделю? -- Хоть мне-то сознайся, чего наделал? -- настаивала старуха. -- Кого попало туда не вызывают. -- Думаю так, -- разъяснил он ей. -- Раз теперь к памятникам приставляют людей, надо, стало быть, распространять передовой опыт, как чистить памятники вождям. Дело-то политическое!.. В три часа следующего дня Тихон аккуратненько явился в большое здание, из которого был молодой человек с повесткой. Там, в предбаннике с окошечками, назвал старик свою фамилию, и ему велели ждать. Вскоре по лестнице спустился начальник в штатском, забрал у Тихона паспорт, велел следовать за собой. В кабинете посадил Тихона на стул против большого стола и начал спрашивать. Смысл, о чем спрашивал, был в тумане. Казалось, спрашивал для близира, а сам все уже знал. Тихон не выдержал и напрямик выпалил: -- Ты уж меня прости, дорогой товарищ. Никак я в толк не возьму, чего вам надобно? -- Не спеши, -- усмехнулся тот. -- Вопросы задаем мы. А ты отвечай... Но стал спрашивать конкретнее о том, чем Тихон занимается, когда не занят непосредственно очисткой монумента. Тут до старика дошло: проверяют, не пьет ли он в рабочее время. На этот счет он был спокоен, готов был даже дыхнуть, если потребуется. А его уже спросили про другое. -- Не замечаешь чего такого вокруг памятника? -- Такого чего? -- Сам понимаешь, в какое время живем. Ну, например, как выражают свои чувства проходящие мимо граждане? -- Да ведь как теперь чувства выражают, -- сказал было Тихон. -- Ну как? Как? -- Ходят мимо и все! Нынче все только спешат, а чувства не выражают. -- Ну, а такие, которые останавливаются? -- Есть! Из деревни больше. Или с младенцами, на скамейке посидеть. -- А бывает свыше трех собираются? -- Это как? -- Например, плакаты поднять хотят... Тихону очень хотелось чего-либо вспомнить. Но до сих пор он на это внимания не обращал. -- Плохо, что не обращал! Обязан видеть на таком посту. -- Виноват, исправлюсь. -- Правильно! А заметишь, шума не поднимай, тихо сообщи. -- Кому? -- Нашему сотруднику. Он в велюровой шляпе перед зданием обкома прогуливается у автобусной остановки. Если же он в этот момент по нужде отлучится, тогда сам немедленно звони вот по этому телефону. Да, вот еще... Служба у тебя ответственная, а одет ты кое-как. Иностранцы на тебя смотрят. А ведь ты -- рабочий класс, главная сила развития. Вот тебе спецодежда с нашего склада: гражданский плащ и велюровая шляпа. И наши сотрудники тебя ни с кем не перепутают. Вернулся Тихон домой с обновой, бабе его шляпа очень даже понравилась, и все опять пошло хорошо. Не приходилось ему звонить по телефону. Народ в области сознательный. И работы стало к весне мало. Солнышко пригревает, сушит голову вождю и учителю, снега как не было. Мусор подберешь и сиди себе на скамейке, подремывай. Ан не тут-то было! Раз слышит Тихон позади себя смех, а может, даже хохот. Пробудился от дремоты, глядит: толпа собралась. И, как на зло, на остановке автобусной сотрудник не прогуливается. Тихон уже встрепенулся бежать, звонить, как велено, но глянул, куда показывали пальцами люди, и обмер. На просторной голове вождя и учителя сидела огромная, черная, как уголь, ворона, веером хвоста закрывая могучий лоб. И серая жижа стекала через бронзовый глаз на щеку, повиснув на губе. Вскочил Тихон, гикнул, а ворона только крыльями повела и нехотя ответила: "Кр-р-ра". Махнул старик метлой, согнал-таки ее и рысцой устремился в кусты за лестницей, чтобы тотчас забраться наверх и обмыть лицо вождя. Стал ставить лестницу, а народ еще пуще смеется. -- Проходите, граждане, не мешайте работать, -- по-хорошему просит Тихон. -- Видите ведь, что глупая птица наделала... А сам глядит на окна обкома, не обнаружили ли уже позора? Там окна занавешены, чтобы враг не догадался о стратегических планах выхода из гласности путем перестройки. Но, небось, следят из-за штор в щелочку на происходящее. Стал Тихон взбираться по ступеням, добрался до могучей груди, припал к ней плечом, и тут голова у него закружилась. Перевел он дыхание, обнял памятник за шею одной рукой и начал стирать тряпкой серое месиво со щеки учителя. -- Родной ты наш, -- пришептывал он в большое ухо, -- извини, не доглядел. Несознательная птица подрывает твой авторитет. Сейчас я тебя оботру... А жижа запеклась на прогретой солнцем бронзе да на ветру окаменела. Утер Тихон губы и щеку вождя, на гениальный лоб передвинулся, и нет-нет, на окна обкома косится: не дай Бог, сам Гнедой глянет. Наконец засверкал чистый бронзовый лоб на солнце. Начал Тихон слезать, и лестница под ним закачалась. Поставил впопыхах нетвердо. Соскользнула она с груди монумента. Одно мгновенье -- и вот он уже лежит без сознания, разбившийся о мраморные ступени. Толпа окружила его. Утекающим навсегда сознанием старик слышит: "Жизнь за вождя отдал... К ордену его посмертно". Кто-то злорадствует: "Не было бы мертвого памятника, и человек жил бы". А энергии сообщить куда следует у Тихона больше нету. Кладут его на носилки и везут прямым порядком в морг. Все равно ведь сознание вытечет, пока до больницы довезут, так уж дешевле сразу. Но провал в мозгу его был мгновенный. Соскользнула было лестница, но зацепилась за бронзовую жилетку. Тихон за шею вождя обхватил, и тот ему гуманно сохранил жизнь. Стал старик осторожно спускаться, добрался до нижней перекладины и ступил на землю бледный, как мертвец. Толпа от переживания тоже замолкла. Народ у нас не весь злой. Посочувствовали ответственной работе Тихона и разошлись. Полез старик в карман за сигаретами, а они кончились. Пришлось в киоск отлучиться. Вернулся -- снова ворона сидит на том же месте, и теперь нос и другая щека вождя уделаны. Проклятая птица, чтобы ты издохла! Хорошо, уже стемнело, в обкоме рабочий день окончен, и сотрудник, который опять гулял на автобусной остановке, в это дело не вникал. Очистил Тихон благородное лицо еще раз. Но покой с того дня кончился. Утром, как бы рано Тихон ни пришел, оказывалось, ворона уже прилетала. Раз по пять в день она садится, и каждый раз лезь наверх, утирай. Старик изготовил шест с тряпкой на конце и обмахивал вождя, если птица приближалась. А сотрудник с остановки подошел и сказал, что белым флагом над головой вождя махать не положено. Но даже и на красный нужно разрешение. Вечером старик жаловался жене: -- Пускай прилетает, мне не жалко. Но гадить-то зачем? Да еще таким химическим составом, который не сдерешь! -- Главная беда, что это ворона, -- сочувствовала жена. -- Плохая примета. Был бы голубь, еще б ничего. Ему простить можно: все-таки борец за мир. -- При чем тут голубь, если это ворона, -- огрызался Тихон. -- Может, сообщить на нее, куда просили? Скажут, для того тебя и поставили, чтобы был обеспечен уход. Может, пристрелить ее? Так ведь если ружье и достанешь, разве по вождю пальнешь? Тот же товарищ с автобусной остановки тебя пристрелит, пока целиться будешь. Перестал старик справляться с работой, сердце стало на нервной почве колоть. Однажды с утра он решился и прямым ходом в обком. Там его знали, пропускали в туалет. А он свернул, дошел до помощника товарища Гнедого и сказал, что желает поговорить с самим, как тот лично разрешил. Помощник усмехнулся, просил проявить сознательность, не беспокоить главу области. А если есть какие просьбы: очередь на жилплощадь или талоны на продукты, -- то и без Федора Иваныча есть кому взять на учет. Тихон отвечал, что по частному вопросу не стал бы беспокоить, дело политическое. И рассказал, какое. Помощник обеспокоился, обещал доложить. Первый секретарь, ознакомившись с докладом, задумался. Вопрос был маленький, но неудобный. Федор Иваныч распорядился демократично посоветоваться с товарищами. Что делать, никто в обкоме не знал. Собрали бюро, выдвигали разные предложения. Командующий военным округом предложил вызвать из столицы спецотряд по борьбе с угонами самолетов, снайперы уничтожат опасную птицу. Начальник управления КГБ возражал: в центре, если узнают, зачем их вызвали, возмутятся. Надо своими силами, но не ясно, как. Директор химзавода предложил насыпать на лысину вождя яду и отравить ворону. Но членам бюро это предложение не понравилось. Глава областной филармонии предложил поставить на голову монумента репродуктор, отпугивающий ворону гимном Советского Союза. Директор цирка сказал, что можно затребовать из Москвы гипнотизера, может, у него что-нибудь с вороной получится. Но и это предложение отвергли. Тогда слово попросил директор научно-исследовательского почтового ящика. В нем секретно разрабатывали новую колючую проволоку, и конструкторское бюро, по мнению директора, такую задачу в принципе могло бы решить. Дабы ворона сесть не могла, надо надеть на голову монумента небольшой венок из колючей проволоки так, чтобы видно его снизу не было. Но, конечно, тему надо сперва теоретически обосновать и провести ряд экспериментов на модели головы памятника в лабораторных условиях. Средства в нынешних трудных условиях институту придется выбивать у министерства, а министерству просить у Совета Министров. Члены бюро приняли проект единогласно, хотя по новым временам была установка одному-двум воздерживаться. В почтовом ящике тему засекретили и сформировали сектор, задачей которого было создать "Головное ограждение, ворон не оставляющее". В бумагах спецотдела задание это обозначалось аббревиатурой, разгласить которую я не решаюсь. Именитых ученых во главе с секретарем парткома командировали в Москву за ассигнованиями. Весна между тем вплотную придвинулась к пролетарскому празднику номер два. А ворона неутомимо прилетала. Исчезала она, только когда темнело. Видно, где-то устраивалась на ночлег. В канун праздника Тихон весь день чистил до блеска бронзу и мрамор, подметал вокруг, матюгнул ворону, прилетевшую напоследок перед сном отметиться, слазил наверх, все отмыл. Тут подошел к нему сотрудник с автобусной остановки. -- Ну, дает тебе ворона прикурить? Смотрю, как ты с ней целые дни воюешь, и у меня рабочее время веселей бежит... Имей в виду: есть приказ внимательно смотреть, чтоб с памятником в праздник номер два все было в порядке. А во время народного гуляния и демонстрации ты должен быть при исполнении и наблюдать, как окружающие реагируют. В общем, обеспечить. Мало ли что... Тихон, конечно, слушал внимательно. Уже совсем стемнело, когда он собрался уходить. Пошел домой, и вдруг все вокруг озарилось ярким светом. Это на крыше обкома включили для радостного народного гуляния прожектор и обдали монумент вождя сиянием электрических лучей, о которых тот при жизни мечтал. Тревожное предчувствие остановило Тихона, и он вернулся. Так и есть: ворона прилетела на яркий свет, решив, что настало утро. И сидит уже на бронзовой голове. И серебристая в лучах прожектора жидкость стекает по лбу вождя и учителя. -- Кыш-кыш!.. В нервозности поднял Тихон лестницу, полез наверх, вытащил носовой платок и, обхватив вождя за шею, стал стирать с его устремленного в светлое будущее лица неостывшее гуано. И тут в тревоге стал он думать, что предпринять. Ведь демонстрация трудящихся утром. Может, дежурить здесь, в обнимку с вождем, не слезать до утра, чтобы было чисто? Птица ведь не угомонится. Но силушки не хватит долго тут держаться. От отчаяния стащил с себя Тихон велюровую шляпу и надел вождю на макушку, чтоб защитить его от оскорблений действием. Посидел старик на скамейке до полуночи, пока не начало его знобить. Ворона подлетала к памятнику, каркала в изумлении, но сесть не решалась, исчезала. Успокоенный, Тихон побрел домой спать. Утром не встал он. Продуло на ветру, спина ныла, и в глазах рябь. Сердце колотилось, готовое выскочить. Старуха поднялась с постели первый раз за много дней и потащилась в поликлинику вызвать врача. Вскоре приехал врач с двумя санитарами. Врач велел Тихону одеваться. -- Вы что ж, доктор, в больницу его забираете? -- испуганно спросила старуха. -- А как же! Санитары взяли Тихона под руки, вывели во двор, усадили в машину. Привезли его куда-то, на стул посадили, оставили одного и дверь заперли. Сидел он, держась за голову, и в испарине дышал тяжело. В темноте души его бродило сомнение, больница ли это. Врач придет домой, и старуха перепугается. Тут дверь открылась, и перед ним объявился начальник из большого здания, что давеча вызывал его явиться. -- Та-а-ак! -- весело сказал вошедший, глядя не на Тихона, а в какую-то папку. -- Мы тебе доверили, а ты не оправдал. -- Чего не оправдал-то? -- Доверия! Кто тебя научил надеть на монумент шляпу? -- Никто не учил. Я как лучше делал. Ворона, неразумная птица, не дрессированная. А отдирать трудно, присыхает. Сей момент поеду, сниму. -- Без тебя сняли. -- А лицо-то не загаженное? -- встревожился старик. Начальник будто не слышал, продолжал: -- Конечно, наши вмешались. Приехали, а залезть не могли. Ты лестницу специально спрятал. -- Там она, в кустах... -- Спрятал! Пожарную часть вызвали, на глазах у демонстрации шляпу снимали. -- Болен я, -- прохрипел старик, -- водички бы... -- Конечно, болен. Сомнения нет. А то бы мы с тобой не так поговорили. Тут тебя полечат, а после видно будет, как с твоим делом быть. И начальник в задумчивости удалился. Ночь Тихон маялся в бреду, а потом вдруг успокоился, потому что увидел памятник. Вождь шаркнул мраморной ногой о постамент, спрыгнул вниз и подошел к Тихоновой койке. -- Ну, чего маешься? -- спросил вождь. -- Светлое будущее твое не за горами, надо спешить. Иди за мной, не ошибешься... Тихон встал и пошел, а может, ему только показалось, что пошел, потому что сердце у него уже остановилось. Он махнул руками и, издав протяжный, слабеющий звук, удалился следом за вождем в неизвестном направлении. Товарища Гнедого вскоре отправили на почетную пенсию за недостаточный процент позитивных явлений в борьбе с достижениями предыдущего режима, которые оказались негативными. Помощник служит новому главному руководителю, назначенному из Москвы. Новый босс весь в идеях перестройки: реконструирует свой особняк. В почтовом ящике исследование "Головное ограждение, ворон не оставляющее" затормозилось. В лаборатории искусственная ворона в натуральную величину по специальному тросу уже опускается на модель головы монумента. Но средства кончились. А сам монумент в центре города оптимистически шагает в счастливое завтра. Живая ворона регулярно сидит на его бронзовой голове, делая свое дело. Говорят, вороны живут по триста лет. Юрий Дружников. Коровье счастье --------------------------------------------------------------- © Copyright Юрий Дружников Источник: Юрий Дружников. Соб.соч.в 6 тт. VIA Press, Baltimore, 1998, т.1. --------------------------------------------------------------- Рассказ Как я ни шустрил, достать билет в купейный вагон не сумел и ехал из Москвы в Сочи в грязном, набитом плацкартном. Под ногами стояли ящики и мешки. Владельцы их, лежа на полках и не сводя глаз со своего имущества, передвигались с места приобретения к месту сбыта. Ноги этих людей в носках, никогда не стиравшихся, свешивались мне на голову. Рядом за столиком резались в карты. Пьяный проводник долго и бессмысленно пылил, подметая вагон, потом начал разносить чай. Наливая мутную жидкость в стаканы, он не закрывал крана, и вода весело журчала по проходу. Хорошо, что это был не кипяток, ибо немного спустя проводник опустился в лужу, сладко прижав щеку к стене. Так он благополучно и заснул, держа в руках два пустых стакана. -- Начальника поезда следует призвать, -- заявил скуластый монголоид с верхней полки, курчавый, как овца. -- Пускай проводника подымут. -- Зачем человека дергать? Утомился, сердешный, -- примирительно ответил мой сосед, упитанный парень крупного сложения, одетый, несмотря на летнюю жару, в зимний коричневый костюм и галстук. -- Сообщить надо, чтоб порядок был, -- сказал курчавый. -- Поспит -- сам встанет. У них работа нервная. А порядка все равно не будет. -- За такой прогноз знаешь что? -- не унимался курчавый. -- Ты меня не пугай, я уже пуганный, -- дружелюбно сказал парень. Я, грешным делом, принял его за оргработника районного масштаба. -- А у кого теперь работа не нервная? -- спросил я его. Просто так спросил. Чтоб они не собачились. -- От профиля зависит, -- неожиданно серьезно он пустился в философию. -- Работа работе рознь. У меня, к примеру, сейчас не работа, один сплошной отдых. А раньше в спеццеху на одних нервах пахал. -- Это где же? -- Да на мясокомбинате. У нас колбаску высших сортов для спецнадобности делают. -- Диетическую, что ли? -- Диетическую! -- он хохотнул. -- Ну, ты юморист... Не соображаешь? И он показал пальцем вверх. Там свешивалась нога в грязном носке. -- Для космонавтов, значит? -- У, да ты совсем плохой. От реальности начисто оторванный. Полушариями-то пошевели! Пошевелил я полушариями, и до меня дошло. -- Хозяевам жизни? -- Им. Кому же еще? -- А колбаска-то вкусная? Прежде чем ответить, он оглядел меня, приблизительно оценивая мое социальное положение. Оценив, снисходительно заметил: -- Ну, тебе такой никогда не попробовать. На таких, как ты, не напасешься. Колбаска-то во рту тает. Пальчики оближешь. Мало кто такую удостоен кушать. -- Чего же в ней такого особенного? -- Я тебе так скажу: тут весь секрет в мясе. Мясо должно иметь особое происхождение. Простой-то скот на комбинат своим ходом гонят, почитай, по сотням километров. Мясо жилистым становится. А спецтелят специально выращивают, спецкормом кормят, нежной зеленой травкой, везут их на комбинат чуть ли не на легковых машинах, чтобы не нервничали. Спецтелята -- не люди, им нервничать нельзя. От нервов у них мясо невкусным делается, понял? И на всех этапах охрана, чтоб, значит, где чего не подсыпали. Как телок прирезан, в производство должен он пройти не больше, чем через пятнадцать минут. Задержим -- начальника цеха снимут, вишь, вкус у мяса уже не тот. Ты колбаску в магазинах какую видел? -- Вареную, кажется... Копченую иногда выбросят. -- Копченая... Да та, которую ты грызешь, годами на складах отлежала на случай войны. Заменяют, а тухлую-то -- в магазины. Если бы ты знал, какие отходы в простую колбасу добавляют для весу, ты бы сблеванул на месте. До опилок -- все в дело идет! А наш спеццех, почитай, сортов семьдесят выпускает, все в разной упаковочке. К примеру, главный шеф разгон людям дал, понервничал. Дело излечимое. Ручку сейфа крутанул, коньячку порцию вобрал -- закусочка тоже там уже секретаршами заготовлена, пожалуйста. Есть дольками нарезанная, есть кусочком в пакетике дремлет, в рот просится. Утомился, к примеру, от экономических мрачных мыслей -- взял да остренькой пососал. Отчего не пососать, если по рангу положено? Я бы и сам пососал, но у нас с этим строго. -- Что ж, и попробовать нельзя? -- я почувствовал, что начинается слюноотделение. -- Попробовать -- для этого специальные дегустанты в штатском в лаборатории сидят. Спиртом ручки обмоют, в микроскоп для блезира поглядят и с ученым видом пробуют. Так сказать, берут риск на себя. А мы только смотрим, как у них пробы во рту исчезают. Потом они акты составляют. А принимают по актам другие, которые на черных "Волгах" приезжают. Надевают белые халаты, чмокают, облизываются, а потом опять важность на лицо напяливают. Тебе такого лица, сколько ни старайся, не изобразить... -- Да и пытаться не буду, обойдусь. А за вами следят, чтоб не ели? -- На то телекамеры в цеху импортные, японские. Никуда от них не увернешься. Говорят, фотографируют, если кусочек чего откусил. Дисциплина, конечно, чтоб ни-ни! В других цехах ешь от пуза, пока на работе, -- на зарплату-то не больно пожрешь. А в этом цеху, почитай, каждая прожилка на учете. Заметят, что проглотил, -- дело пришьют. У меня всю жизнь порядок был какой? Где бы ни работал, с утречка по дороге стаканчик приму, потом на рабочем месте закушу. И весь день нервная система сбалансирована. А как вызвали в первый отдел, я маху дал, согласился. Сказали, поскольку ты русский и в партии, мы тебе оказываем особую честь: переводим в спеццех. Ну, и житья не стало. -- Так ведь платить стали больше! -- А мне что, туалет их купюрами оклеивать? Подписку взяли о неразглашении. Чтоб никто не узнал, какую они колбаску, сидя наверху, кушают. Мало им стало анкеты чистой, требуют, чтоб и в желудке чисто было! Если придешь и пахнет, сразу -- последнее предупреждение. Врач тебя чуть не по три раза на дню голого ошаривает, чтобы высшие категории чем опасным не заразить. Разные спидометры в тебя суют -- против СПИДа, значит. Так что пришлось работать на трезвую. А на трезвую нервное напряжение в организме растет, так ведь по науке-то? -- Кажется, так... -- Сам я на разделке туш стоял. Ноги, значит, молодой телке раздвинешь и электрическим ножом разделяешь тушу надвое. Вынимаешь, значит, у ей внутренности и дальше от себя пускаешь по линии, что куда. Выделили меня на работе. Грамоты стал получать. Включили в список передовиков труда. Вымпел к рогам моих телок привязывали: "Ударная вахта". Оказали доверие: врач меня стал осматривать только раз в неделю. -- Молодец! -- похвалил я. Сосед на меня посмотрел внимательно, как бы оценивая мой умственный потенциал, в котором он было усомнился, но стал продолжать. -- А тут, в аккурат, в магазинах с мясом опять похудшало. Писали, ураган что ли по югу прошел, корма на полях побил, ну, скот-то и подох. Магазины-то и без мяса обойдутся, дело привычное, продавцам жить спокойнее. А у нас в спеццехе мясо всегда должно быть и всегда абсолютно свежее. Не дай бог, высшее руководство вчерашней колбаски укусит, пузик заболит. Это ж дело политическое. На международных отношениях отразится. -- Войну объявят? -- Войну не войну, но и за мир кому охота бороться, когда внутри чего-либо не так? Говорили, на военных самолетах телок к нам везли оттуда, где урагана не было. В общем, разделываю я спецтелок для спецртов, а по вечерам жена меня перед родней стыдит. -- Сидишь, -- говорит, -- на мясе, а что с тебя толку? Дети без бульончика которую неделю. А теще ты когда последний раз печеночки приносил? И перед соседями стыдно: все люди как люди, сознательные и образованные -- все домой тащат, а ты? Сколько можно такое терпеть? Я ей: -- Дура, -- говорю, -- понимать же следует. У меня ж спеццех! -- Тем более, -- говорит, -- неси домой спецмясо, а то спать будем отдельно! Ладно, думаю, что я -- глупей других? Пошел я на комбинат, по дороге купил полиэтиленовый мешок и сунул в карман. Ближе к концу дня у телки, которую разделывал, вынул аккуратно печенку для тещи. Огляделся -- никто в мою сторону не смотрит. Нагнулся под стол, чтобы от глаза телекамеры скрыться, сунул там печень в мешок -- и за пазуху. Несу! -- Донес? -- Донес, а как же! Кто-то -- на меня. -- И правильно, -- встрял в разговор курчавый, который слушал и молчал. -- Народное добро надо охранять. -- Ну, вот ты и охраняй, -- усмехнулся парень безо всякой сердитости. -- А моей теще печенка нужна. Только в тот раз не повезло. Вошел я в проходную -- вахтер меня за локоть и к стене прижимает. -- Тебе, -- говорит, -- вот в эту дверь пройти следует. Я на шутку поворачиваю, дескать, Некрасова знаешь? Некрасов, помнишь, сказал: "Русский народ вынесет все..." А он мне: -- Ты, -- говорит, -- на Некрасова не стучи. Стучать и без тебя есть кому. Сперва с тобой разберемся, а потом и его задержим. Я ему: -- Давай миром решать. Бери мою печенку, свежая, из спеццеха все-таки, и делу конец. Теща спасибо скажет. -- Ты, парень, -- говорит, -- о себе пекись теперь. Делу-то не конец, только, считай, начало. А теща моя в твоей печенке не нуждается. Она давно на том свете, там у них всего полно. Заводят меня в комнату, а в ней тут как тут в штатском сидит главный, который дегустирует. -- Вот, -- говорит, -- какая неожиданная встреча. Ну что ж, давай расстегивайся, ударник. Я смотрел на соседа с сочувствием. -- Захомутали тебя, с первого раза не повезло! -- То-то и оно! В простом бы цеху замяли, а тут спец. Это же, говорят, вредительство. Дело чисто политическое, направленное на ослабление руководства. Ведь ты, говорят, у кого хотел украсть? У правительства! Может, даже у самого того, которого и имя произносить вслух не всякий имеет право. А ты на его питание посягнул! Его калории хотел сам сглотнуть, чтобы, значит, он недоел и ослаб. Чтобы враги это заметили и сделали оргвыводы о могуществе нашей шестой части земного шара. Теперь твою печенку даже использовать нельзя -- пятнадцать минут давно прошло. И в обычный цех пустить нельзя: там мяса нету, цех на простое. Выходит, ты всему нашему народу урон нанес. -- Крепко они тебя повязали... -- Еще как! Вскоре приехали ихние ребята в хороших костюмчиках, импортных. Веселые такие. Увезли меня в черной "Волге". Ну, там я им, конечно, все как есть рассказал. Ураган, говорю, на юге промчался, вот для тещи и пришлось взять. Самому-то мне это ни к чему. Три дня, почитай, просидел. Кормили за их счет, все выясняли: где полиэтиленовый мешок взял, какие еще действия намеревался осуществить, с кем имел сговор. С женой, говорю. Для тещи. Потом жену таскали, тещу тоже. Обе ото всего отказались: зачем, говорят, нам его печенка, если в магазинах у нас всего полно и все очень дешево? Ну, этого они отрицать не могли и тещу с женой отпустили. Взяли с меня подписку о невыезде. Сперва хотели под суд, но начальник первого отдела хороший мужик оказался. Он, говорит, то есть я, значит, первый раз попал, так что под суд не отдадим, погодим до второго раза, а уж там зараз все наклеим. Но, конечно, в почетном цеху работать ему не светит. В общем, на комбинате оставили, потому как у нас нехватка физической силы, большинство бабы пашут. Кинули меня на общую бойню. -- Значит, ты теперь боец? -- Боец. Убивец, как теща меня зовет. Хорошая работа. Нервов, как раньше, не тратишь. Стоишь себе -- корова плывет по конвейеру, мычит. Подплывает -- маску ей на рога надеваешь и током бьешь. Бывает, в шоке скотина сорвется и как полоумная скачет. В спеццехе-то оборудование импортное -- бьет наповал. А тут то контакт в маске неисправен, то тока нету. Сорвется зверь -- все в разные стороны. -- Ты про тореадоров слыхал? -- улыбнулся я. -- Это которые Америку хотели захватить? -- Не совсем. -- Тогда нет, не слыхал, врать не буду, -- застеснялся он и спрятал между колен свои ручищи. -- Мы, значит, врассыпную, а корова бежит по цеху, ревет. И мастер ревет: "Премию на месте, кто ее догонит и прибьет!" За премию на месте почему ж не прибить? Корова худая, жизнью измотанная, ее пешком гонят без кормов. Силенки-то у нее протестовать немного осталось. Глаза безумные, а сама рада -- вырвалась. Догоняешь ее, врубаешь ей нож на ходу, и полстакана премии мастер наливает. Ну, и домой каждый день чего-либо несешь. Вахтеру с получки отделяешь, и он, как тебя видит, отворачивается. Соседям жена мясо продает. Теща тоже меня опять уважает. Телевизор купили, мебель... Поезд замедлил ход, за окном показались строения, улица, колеса застучали по стрелкам. -- Сам-то куда едешь? -- В отпуск. Погулять надо, от жены с тещей отдохнуть. Убою сейчас нет. Скот, говорят, от каких-то болезней вывелся, мясокомбинат стоит. Всех в отпуска и выгнали. В спеццеху надо круглый год вкалывать, там мясо всегда налицо. А здесь больше сидим, курим. Нет, я жизнью доволен! Может, сойдем на станции -- по сто пятьдесят, а? Тело занемело. -- Так ведь где сразу найдешь? -- Самогон-то? На любой станции круглосуточно -- только пей. Ну, если брезгуешь, я один... Сосед мой поднялся и, хватаясь за стенки, пошел к выходу. По дороге он ногой пошевелил спящего на полу проводника. -- Зачем один? -- сказал курчавый. -- Я, конечно, не пью, но стакан приму. Постереги мешки! И он побежал догонять бойца. Поезд затормозил, замелькали сараи станции. Проводник выполз из лужи и бодро стал разносить холодный чай. Отхлебнув глоток, я подумал о том, как же везет в нашем отечестве некоторым коровам. Подумать только, в какие высокие сферы забрасывает их судьба. Хотя и в виде колбасы. Юрий Дружников. "Совиньон" --------------------------------------------------------------- © Copyright Юрий Дружников Источник: Юрий Дружников. Соб.соч.в 6 тт. VIA Press, Baltimore, 1998, т.1. --------------------------------------------------------------- Пародия на авангардную тему Дорогая Людмила пишет вам догадались нет солдат-сверхсрочник энской пограничной заставы которая видна на бугре поселка Планерское-Коктебель Аким Поворот. Не улыбайтесь такое мое фамилие наблюдал вас в бинокль а потом визуально через посредство личных дозорных глаз на пляже залива Коктебель тихая бухта Черного моря в свободное от вахты-дежурства время и нет тренировочных занятий по ловле диверсантов наряжающихся в женские платья похищенные на пляжах ЮБК.1 Вы конечно извиняйте что пешу употребляя не все препинания которые для вас как возможно законченной высшим образованием требуются на лицо особенно запятые. Это не от того что я неграмотный а так как наоборот у командира заставы старшего лейтенанта Каракулько Н.В. на столе который отлучился с девушкой на предмет распития вина "Совиньон" в кусты имеется пишущая машинка а запятая на ей только одна. Поэтому сразу сообщаю что могу по граматике о которой во мне сомневаетесь поставить запятых , , , , , , , , , , , , , , , , , , , , , , , , , , , , , а вы пожалуста употребляйте их по вашей естественной надобности. Людмила-Люда! Надеюсь что вы меня обратили вашим вниманием но я честно сказать не краснея после краткой беседы на международную тему которую газеты пишут и Агресия на ближнем востоке на которую вы мне не реагировали и тонкой черной бровью не повели после чего я не мог спать и вращался вокруг своей оси в казарме всю ночь из-за внутреннего ранения в результате глазного излучения сильнее Чернобыля поразившего меня вашего внешнего вида в черном купальнике с круглым вырезом между верхом и низом с иностанных мод а также линия ваших ног как с журнала "Советский экран". Если же вы Людмила про меня подзабыли то напоминаю что я еще объяснял вам почему левый сапог мой оказался нечищенным так как наблюдая тебя в бинокль я спешил чтобы вы не ушли с пляжа или мои товарищи-пограничники на вахте по охране рубежей меня не опередили осуществить давно желаемое знакомство с такой девушкой-женщиной законченного формирования и красоты формы как вы. Я чуток опоздал но спасибо твоей подруге сравнения с вами не покрывающей сообщила часть ваших анкетных данных чтобы я мог донести письмо-желание укрепления первого знакомства хотя ты мне не реагировала а зря. Здесь честно скажу что чувствую забытость давно не законченного образования и давно не ставил запятых поэтому их добавлю еще , , , , , , , , , , , , , , , , , , , , , , , , , , , , , , , , , для твоей самостоятельной расстановки по местам пользования. Люда хочу называть ближе Людочка но опасаюсь испугать грубостью!! Вращаюсь ночью третий год включая год в Аффганистане что фактически идет за три. Страдая от неполного счастья жизни на жесткой койке второго яруса в размышлении о гражданке и обзаведении какой-никакой семьей и шире кроватью где не коротаешь одиночество для чего все есть. И руки умелые не боятся ни левой ни правой халтуры для приработка и навык купить-продать-достать есть и искусство советского кино уважаю хотя западное честно сказать больше воздействует. Прошу Людочка отвечать солдату на службе Родины хотите или нет встречаться-распивать вино "Совиньон" которое продавщица рябая Манька солдатикам дает вне очереди. А когда иссякнет у Маньки то не огорчайтесь нам баба Луша угол Коммунистической и Советской всегда сготовит из сахару бутыль и мути нет вся на дне. В кино по увольнению можно конечно тоже но лучше на детский сеанс когда на вахте по охране рубежей а старший лейтенант Каракулько Н.В. дремлет а враг все равно спит. Ту вашу подругу если приходится брать с собой то сообщи заранее чтобы она непонапрасну проводила одиночество. Я вызову друга собой комсомолец голубые глаза хотя хромает натертая нога но и она не королева. И также командир старший лейтенант Каракулько Н.В. всегда пойдет за бутылку от бабы Луши навстречу солдату с уволнительной учитывая опыт сверхсрочной незаменимости службы и понимание остроты для солдата вопроса девушки как женщины. Не бойтесь Люда обмана крепкого мужского слова которое мама тебе возможно всегда запрещала говорила не надо ходить с солдатами распивать "Совиньон" и в кино на последней ряд а тем более в кусты то я не такой. Все будет по чести исполнения солдатского долга по охране рубежей от гнусных замыслов Империалистических Агресоров. А насчет кустов или искренности чувства увлечения предметом возникшего через бинокль во время боевой вахты заметив вашу красоту то повторяю за серьезность намерений не беспокойся. Если что и утаю так про Аффганистан как давал подписку о неразглашении ничего а то. Главное что остался живой и все органы при мне хотя утомление-сдвиг по фазе периодами в сторону мрачных мыслей и запятые средней школы отбило. Травкой больше не буду баловаться клянусь там ведь только со страха за жизнь дружественного народа Аффганистана. Зато теперь на погранзаставе как курорт хотя за человека тебя не считают размазывают об пол казармы и голодаем с огородов колхозников ночью прикорм. А если Люда ребенок то даю слово солдатское и в церковь в белом платье вместе пойдем под венец не смотря член в КПСС. Убедительно прошу умоляю продолжить переписку и знакомство пора кончать печатать не могу за окном командир Каракулько Н.В. окончил распитие вина "Совиньон" и возвращается в гневе без девушки и без сапог из кустов которая убежала как не своя. Мне не миновать губы двое сутков на хлебе и воде но за вас пострадать Людмила приятно думать что за тебя. И за ваши рыжие волосы отдуваемые ветром на небольшое пространство от лба а также за другое что было отчетливо видно в бинокль с которым солдат сверхрочник Аким Поворот когда ты гордо выплываешь на пляж залива Коктебель для принятия воздушных и морских ванн и особенно в надетом черном купльнике на загорелое голое тело всегда на посту. Особенно надеюсь что ты не замужем а если развод был то не отчаивайся другое будет наоборот. Надеюсь на твое быстрое получение через подругу моего искреннего письма полного горячего стремлением встречаться-дружить для серьезного намерения а не сразу покупать вино "Совиньон" или самогон у бабы Луши для распития в кустах как все. Остаюсь с надеждой на ожидание вас выходить на пляж Залива Коктебель Голубая Бухта в черном купальнике открытая для всех спина а особенно круглый вырез между верхом и низом что захватывает дыхание на третьем году службы по охране рубежей нашей Родины. Аким Поворот. Юрий Дружников. Лучезарные стихи --------------------------------------------------------------- © Copyright Юрий Дружников Источник: Юрий Дружников. Соб.соч.в 6 тт. VIA Press, Baltimore, 1998, т.1. --------------------------------------------------------------- Притча Один древний султан прослышал о том, что в соседнем ханстве хан сочиняет стихи и подданные акыны поют их на всех базарах, прославляя талант своего правителя. Султан вдруг понял, чего ему не хватает для полного счастья. И решил: было бы не худо, если б его стихи тоже пели на базарах и передавали по радио. Правда, радио тогда еще не было изобретено. Султан не знал, однако, как обыкновенные слова превращаются в складную речь. Дал он указание визирю подумать на эту тему. Визирь тут же придумал. -- Среди стихотворцев, населяющих территорию, вверенную Аллахом вашему величеству, -- сказал он, -- отыщем такого, которому вы милостиво разрешите написать ваши стихи. -- Фу, как грубо! -- возмутился султан. -- Ты меня в свои грязные махинации не втягивай. А чтобы к восходу солнца был готов поэтический стол, разрисованный музами и другими пегасами для моего вдохновения. Стихи положишь сверху. -- А если краска на столе не успеет высохнуть, ваше величество? -- посмел спросить визирь. -- Стихи прилипнут. -- Плотникам, и художникам, и тебе -- всем по пятнадцать суток, -- ласково пообещал султан. И в этом он никогда своих людей не обманывал. Плотники и художники принялись за дело. Визирь послал стражника за придворным мудрецом, ведающим музами и пегасами. Когда тот явился, визирь велел срочно выделить для султанатных нужд выдающегося стихотворца. -- Слушаюсь, ваше подвеличие, -- поклонился мудрец. -- А не подскажете ли вы, для каких именно нужд, дабы я мог с наивысшей точностью выполнить ваше указание? Визирь сперва решил не разглашать тайны и сообщил, что султан решил расписать стихами стены туалета. Но тут он подумал, что мудрец посоветует юмориста, а султан юмора не уважал. -- Это я пошутил, мудрец, -- просто сказал визирь. -- Как ты знаешь, наш великий султан занят абсолютно во всех областях. Твой человек должен срочно сочинить, то есть даже не сочинить, а изложить на белой бумаге стихи. Султан переначертает их на еще более белой бумаге с золотой каймой. Ясно? Давай гения. -- Гениев у нас в султанате много, -- задумался мудрец. -- Но у всех есть один недостаток. Стихи у них, я позволю себе выразиться, индивидуальны. Как не переначертывай, все равно в соседнем ханстве догадаются по стилю, кто излагал. -- Это недопустимо! -- вскричал визирь. -- Может быть, в кратчайший срок отбить у них стиль? -- Какой еще срок? -- возмутился визирь. -- Надо немедленно согласовать кандидатуру. Ну, не гениев, а просто талантов нету? -- Полным-полно, -- уверил мудрец. -- Возьмите Буля. Сочиняет молниеносно: в день поэму, в неделю семь поэм, от полной луны до полной луны... -- Стоп! Буль не подойдет. Его двоюродную сестру султан прогнал из гарема за сплетни. Нельзя же Булю доверить секретное дело! -- Да, конечно, -- сказал мудрец. -- Тогда Муль. Проникает в самую суть мироздания. -- Муль? Ты что, забыл? Он кукарекал, когда на площади четвертовали преступника, -- того, который шаркал ногами, проходя мимо дворца. Ну и кадры подбираете! -- Есть, есть достойный! -- прошептал мудрец. -- Ни табаком, ни вином, ни женщинами не пользуется. Словесно устойчив. Чист как стеклышко. Это Руль. -- Ни за что! Твой Руль в базарный день врезался на своем осле в верблюда, на котором ехал я, визирь его величества! -- О, Аллах! -- задрожал мудрец. -- Нету у меня больше талантов. -- Дьявол с ними, с талантами! -- заорал визирь. -- Выделите из коллектива стихотворца без глупостей, и пусть сочинит до захода солнца, а то... -- Слушаюсь, ваше подвеличество! Через полчаса стихотворцев собрали у храма муз, который подарил им султан. Храм был заперт, чтобы не топтали паркетные полы из заморского дерева. На верхней ступени восседал мудрец, ведающий музами и пегасами, чуть ниже -- два гения, под ними три таланта, а на земле разлеглись остальные. -- О творцы! -- сказал мудрец, -- Всевышний кладет на вас ответственную нагрузку. -- Без гонорара? -- спросили дуэтом гении. -- Заткнитесь! -- сказал мудрец. -- А что мы с этого будем иметь? -- спросили таланты. -- Вы -- ничего! Кто из безвестных изъявляет желание? Никто не изъявлял, и мудрец на всякий случай постучал хлыстом о голенище сапога. Тогда в тени под чинарой поднялся, пошатываясь, пожилой стихотворец, вытер руки о халат и сказал, заикаясь: -- У-уж лучше добровольно. -- Ты же пьян! -- Я с-скоро протрезвею. -- Слушай, а из гарема его величества твоих двоюродных сестер не прогоняли? -- Ни одной. -- А ты не кукарекал? -- Н-никогда. -- А на осле никого не сбивал? -- Да у него и осла-то нет, -- зашумели стихотворцы. -- Подходит! -- Расходитесь! -- закричал мудрец. -- Я ему одному объясню что делать. Стихотворец абсолютно все понял без лишних слов и подписал бумагу о неразглашении государственной тайны. Взял он у мудреца взаймы три медных монеты, купил кувшин вина и отправился домой. К вечеру стихи были исполнены. Стихотворец допил остатки вина, разбил на счастье кувшин о порог и двинулся к визирю. Во дворец его не пустили, стихи стражник отобрал и отнес кому следовало. Стихотворец побрел домой, но по дороге уснул под забором. Визирь прочитал стихи три раза, положил под подушку и тоже лег спать, немножко все-таки волнуясь. Солнце еще не взошло, когда плотники и художники поставили стол, за которым мог вдохновляться султан. Визирь попробовал пальцем, высохла ли краска, и положил стихи на стол. В дверь вошли два стражника. Они очистили помещение от плотников и художников, а визирю велели стать к стенке. Появился султан. Он кивнул визирю, уселся за поэтический стол, посмотрел картинки и повертел в руках стихи. -- Однако оперативно! -- похвалил султан. -- А тебе, визирь, мои стихи нравятся? -- Лучезарно, ваше величество! Вы -- стихотворец номер один! -- Брось, визирь! Такого подхалима, как ты, во всем султанате не найти. -- Нет, я серьезно, ваше величество, -- упал на колени визирь. -- Ну ладно, спорить некогда. Переначертывать мои стихи тоже некогда. И читать некогда: у меня завтрак с иностранными послами. Дай-ка кисточку! Обмакнув ее в тушь, султан надписал свое имя над стихами и повелел, чтобы их читали на улицах и на базарах всего султаната от зари и до зари. -- А ты, визирь, подумай, -- велел он, -- как переплюнуть хана и довести стихи до отсталого сознания всех тысяч моих подданных, чтобы они сами их читали друг другу. -- Придумал, ваше величество! -- тотчас воскликнул визирь, у которого затекли коленки. -- Пускай дети учат их наизусть, чтобы передавать из поколения в поколение. -- Разумно, -- одобрил султан. -- Вот тебе мой носок с правой ноги -- носи как орден. Кстати, подготовь указ о том, что я удостоен почетного звания Стихотворца Номер Один. Как ты думаешь, это не будет нескромно? -- Ни в коем случае, ваше величество! -- Ладно. И еще подумай: не сочинить ли мне заодно симфонию? Вскоре на перекрестках стали собираться толпы людей. Глашатаи трубили в трубы и кричали: -- О наш мудрый султан! Указом своего величества он сделался Стихотворцем Номер Один. Слушайте, слушайте его лучезарные стихи, написанные кисточкой, которую вложил ему в руку Всевышний! Все это, разумеется, передавали по телевидению, хотя его в те времена тоже не было. Вот, собственно, и вся история. Того стихотворца-пьяницу подобрали под забором и обезглавили, чтобы не спал в неположенном месте. Визиря тоже обезглавили на всякий случай. Всех чиновников его величества посадили в полном составе переписывать и размножать лучезарные стихи. Мудреца, ведавшего поэзией, бросили на поиски подходящего сочинителя симфоний. И только дети радовались. Был издан приказ учить стихи султана наизусть, а дети их уже знали: стихи принадлежали древнему классику, их проходили в первом классе. Юрий Дружников. Притча о двуногих --------------------------------------------------------------- © Copyright Юрий Дружников Источник: Юрий Дружников. Соб.соч.в 6 тт. VIA Press, Baltimore, 1998, т.1. --------------------------------------------------------------- -- Что ж ты не спишь, сынок? Давно пора. Закрывай скорей глазки. Что? Сказку рассказать? Да если кто-нибудь узнает, смеяться будет. Такой ты большой. Ну, да ладно. Расскажу тебе последнюю сказочку. Так и знай: последнюю! Ты уже почти взрослый. А взрослым не нужно сказки рассказывать. У них вся жизнь -- беспросветная сказка. Так вот, слушай. Случилось это давным-давно. Когда ни тебя, ни папы с мамой, ни дедушки с бабушкой еще в помине не было. Кажется, миллион лет назад, а может, чуточку побольше. Из тридесятого царства, семидесятого государства шел ковер-самолет -- межгалактический лайнер в район Солнца Зет. Три тысячи двуногих его пассажиров знать не знали, ведать не ведали, что их ждет впереди. В салонах была тишина. Разговаривать не приходилось, потому что удалые молодцы и красны девицы обо всем уже переговорили. А развлечения, убивающие время, были чужды им. Они созерцали пространство, свой внутренний мир, и этого им было довольно. Невеселые мысли, словно тучки небесные, набегали порой на сознание. Вспоминали они, как покинули тесную, очень тесную планетушку Восемь в созвездии Лебедя. Теперь плывет лайнер на освоение новых земель. Это не безумство молодцев, не прихоть выскочек, а плановое мероприятие. Все давным-давно согласовано. Сперва из Генерального Совета Большого Центра Млечного пути они получили магнитную пояснительную записку. В содержании ее не было никаких обоснований, только сухое указание. Вот она, эта магнитная записка. "ВСЕМ, ВСЕМ ДВУНОГИМ! ОСОБО: ПЛАНЕТА ВОСЕМЬ ЛЕБЕДЯ, ПЛАНЕТА СИГМА КАССИОПЕИ, ПЛАНЕТА ДВА-ШЕСТЬ ПСА! ОЙ ВЫ, ГОЙ-ЕСИ ДОБРЫ МОЛОДЦЫ И КРАСНЫ ДЕВИЦЫ! В СВЯЗИ С УГРОЖАЮЩЕЙ ПЕРЕНАСЕЛЕННОСТЬЮ И СНИЖЕНИЕМ ПРОЦЕНТА ГЕНИАЛЬНОСТИ, РЕКОМЕНДУЕМ ХУДШИМ, НЕ ЖЕЛАЮЩИМ СТАТЬ ЛУЧШИМИ, ПОКИНУТЬ ПРЕДЕЛЫ ТРЕХ УКАЗАННЫХ ПЛАНЕТ И НАЧАТЬ СОБОЙ НОВУЮ ЭРУ В НЕОСВОЕННОЙ ГАЛАКТИКЕ. А КОГДА ПЕРЕВОСПИТАЮТСЯ И ПОУМНЕЮТ, РАЗРЕШИМ ИМ ВЕРНУТЬСЯ ОБРАТНО. ГЕНЕРАЛЬНЫЙ СОВЕТ БОЛЬШОГО ЦЕНТРА МЛЕЧНОГО ПУТИ ПРЕДЛАГАЕТ ВАШЕМУ ВНИМАНИЮ ЦЕЛИННУЮ ПЛАНЕТУ ТРИ В СИСТЕМЕ СОЛНЦА ЗЕТ". И открылись ворота лагерей правильного труда и отдыха на планете Восемь созвездия Лебедя, планете Сигма в созвездии Кассиопеи и на планете Два-шесть созвездия Пса. И повели стражники, с секирами острыми, своих подопечных лиц на космодром. И вот сидят соловьи-разбойники в салонах лайнера и мчатся к Солнцу Зет. Почему так мир устроен, не могу объяснить тебе, сынок. Может, вырастешь -- поймешь. Так уж повелось у двуногих. Любая цивилизация крепко держится за полезных и нужных ей существ. Ну, а те, которые упрямы, или своевольны, или не хотят делать, что велят, а делают, что не велят, остаются за бортом. И не сами остаются: это цивилизация хочет скинуть их за борт или утопить, как лишних котят. Так уж устроен двуногий, что он готов топить таких же, как он сам. Лайнер идет из тридесятого царства в созвездии Лебедя через пучину небытия к началу новой эры. Я не помню, сынок, что происходило в это время на тех планетах. Все склероз проклятущий. Давно про это узнал и уже успел забыть. Помню только, что и с двух других планет, запоздав немного, вышли галактические лайнеры. Посадили на них всех хулиганов и бандитов до последнего. Остались на планетах лишь одни ученые, да поэты, да музыканты, да гой-еси надсмотрщики. Идут три лайнера из трех галактик к Солнцу Зет. Пока что из-за помех неведомых или козней Бабы-Яги не удалось им установить связь. Но пройдут каких-нибудь три-пять световых лет, и расстояние между ними сократится, связь будет налажена. Нелегко живому существу чувствовать себя худшим, отбросами. Вот отчего думы у них тяжелые. И только непредвидимая надежда на завтра скрашивала мысли их. Добирались они без хлопот и забот. Управлял ими Генеральный Совет, и удрать куда-нибудь они не могли. В центре была хорошая аппаратура, и задолго до того, как подлетели они к Солнцу Зет, им определили маршрут внутри Солнечной системы к планете Три. К той самой, про которую ты, наверное, не раз слышал. Ни тех, ни других, ни третьих на планеты чужие раньше не пускали. Теперь отправили первый раз, а опыта освоения чужих земель у них не было. Тем не менее двуногие соловьи-разбойники из созвездия Пса были люди ко всему привычными. Белокожие, но закаленные. Без труда они разместились на планете Три, выбрав для себя, кажется, юг, а может, какое-то другое место. Не знаю точно. Но не успел день смениться ночью, как они увидели своих чернокожих собратьев по разуму, которые только что прибыли с планеты Восемь из созвездия Лебедя. Это были такие же существа. Может быть, чуточку покрупней и поздоровей. Ну что ж? Раз они поздоровей, значит, им и работу взять потяжелей. И те, что из созвездия Лебедя, не возражали. А на противоположном конце планеты Три в это время опустились ссыльные желтокожие разумные с планеты Сигма из созвездия Кассиопеи. Их было всего несколько десятков, этих двуногих. Они были победнее и не смогли прилететь на больших лайнерах. Их привезли сюда в малых капсулах вроде бочек, и приземлились они в разных местах. Благодаря им двуногие со всех трех планет и стали сноситься между собой. Сперва все было сносно. А после начались неприятности. Несколько осложнило дело, сынок, что самые худшие с тех планет оказались и самыми неграмотными. Они привезли с собой кучу роботов и всяких прочих умных чертовщин. Но вскоре переломали большую часть машин из-за неумения. Ты понял теперь, мой мальчик, почему надо хорошо учиться и внимательно слушать учителей? Однажды белые двуногие даже пытались связаться с Технической комиссией Генерального Совета Большого Центра Млечного пути для консультации. Услышали от дежурного опричника: "Проверьте Р..." То ли рычаги, то ли рамы, то ли радиоустройства, то ли раствор, то ли расу, -- никто не понял. Рация повредилась и больше не работала. Про сосланных с трех планет, видно, попросту решили забыть за ненадобностью. Было бы еще ничего, если б хоть один из них был образованный, или сообразительный, или просто с умом, направленным на полезное для жизни дело. Но умных, к сожалению, те цивилизации не послали, оставили себе. Готовых средств питания, которые ссыльные привезли с собой, хватило им лет на девятьсот. А детей рождалось все больше, и надо было думать о будущем. Нужно сказать, мой мальчик, в то время на планете Три росли дикие леса, через которые трудно было пробраться. Избалованные ровной температурой на родине к причудам нового климата двуногие приспосабливались с мучениями. Часть из них была съедена зверями лютыми, пока прилетевшие сами не научились ловить и есть этих диких зверей. Несладко им жилось. Корабли с продовольствием, которые им перед отлетом обещали прислать, почему-то задерживались. Скоро из лайнеров начали исчезать вещи. Пришлось выставлять солидную охрану. А двуногих подстерегала новая беда. Переселенцы проглотили все запасы лекарств и начали умирать. Умирали они от болезней, о которых ничего не слышали. Может, их косил грипп? Вместо того чтобы умело, как их сородичи в других галактиках, бороться, чтобы уничтожить болезни, они бродили по лесам и хныкали. Немало погибло от укусов ядовитых змей и насекомых. Все двуногие: и белые, и черные, и желтые -- стали раздражительными и сердитыми. Они ссорились по малейшему поводу и грызли друг друга, пока еще не в прямом, а в переносном смысле. Им и в голову не приходило, что чужую цивилизацию можно поднять. Вместо этого они опускали свою на недосягаемую низкоту. Нужно сказать тебе, мой мальчик, что был среди двуногих белых с планеты Восемь созвездия Лебедя человек, попавший сюда случайно. Его звали Рам. Когда-то он был актером Театра невидимок, но был выгнан из театра за то, что пытался стать видимым. Из лагеря труда и отдыха он со всеми попал сюда, и на известной тебе планете Три ему очень не нравилось. С несколькими двуногими Рам создал что-то вроде тайной организации, которая решила удрать обратно. Для этого был один путь: захватить лайнер, который стоял под надежной охраной. Двуногие стали настойчиво готовиться к побегу. Когда планета Три повернулась к Солнцу так, что в месте, где стоял лайнер, стало темно, Рам с приятелями решили действовать. Смешали они угольки от костра, желтой серы и селитры и подложили под охранников, которые мирно спали возле лайнера. На планете Восемь никто не знал, что такое порох. Но не рассчитал Рам силу взрывчатого вещества здесь, на планете Три: опыта у него было мало. Взрывная волна опрокинула лайнер и повредила ему рули управления. Разумеется, как ты понимаешь, мой мальчик, актера и его приятелей решили послать за это на съедение диким зверям в джунгли. Но не таков был Рам. Он не дался. Он бежал и решил проникнуть в лагерь черных двуногих, чтобы украсть их лайнер. Не буду подробно рассказывать тебе, сынок, про это. Дела те настолько жестоки, что ты будешь долго вспоминать их и не заснешь. Пошел Рам со своей дружной бандой в лагерь черных двуногих. А те догадались, что на них совершается нападение. Умели они читать мысли на расстоянии. У них было кое-что для защиты, и они решили постоять за себя. Видя, что план побега проваливается, актер со своей шайкой решил в отместку уничтожить лайнер черноногих. Подложил пороху -- и взорвал. Так путь к возврату был отрезан, потому что у желтоногих их маленькие кораблики давно развалились. Расстроились пришельцы с трех планет -- белые, желтые и черные. Теперь они вынуждены остаться на планете Три не на срок, пока перевоспитаются, а навсегда. Что делать? Те, кто попрактичнее, а потом и остальные перешли жить в пещеры. Их красивые, яркие, теплые одежды износились, а новых взять было негде. И они стали убивать зверей, одеваясь в их мохнатые шкуры. Синтетическая пища кончилась, а нужно было на чем-то готовить простую. И они стали разводить костры, печь из глины горшки и варить в них. Оружие для ловли животных тоже износилось с годами. Пришлось делать простые луки и стрелы. Может, если б они были разумней и трудолюбивей да собрались все вместе, им удалось бы сохранить лучшие вещи из тех, которые они привезли, и создать новые такие же. Но они бесконечно ссорились и много сил тратили на вражду. И пытались навязать друг другу вкусы и привычки своих планет. А скоро и вообще перестали общаться друг с другом. И на каждом материке, в каждой пещере сложился свой мир. Рам, самый прыткий из них, полюбил красивую обезьяну и начал с ней новый род, более приспособленный к жизни на планете Три. У-уу! Да ты уже засыпаешь, малыш. Тысячи лет прошли с тех пор, много воды утекло, много двуногих родилось и умерло. И они постепенно совсем забыли о жителях тех планет, откуда они родом, забыли, что они потомки переселенцев с Лебедя, Пса и Кассиопеи, забыли, чья кровь течет у них в жилах. Когда двуногих стало больше, они расселились по всей планете Три. Создали города, много сложный вещей. От худших родились лучшие, а может, и от лучших худшие. И враждуют с тех пор, обижая друг друга. Кое-кто из них и рад бы помириться. Но уже есть у них атомная бомба, а вот-вот появится кое-что пострашнее. Теперь ты понимаешь, сынок, почему двуногие так настойчиво рвутся в космос. Инстинкт зовет их увидеть ту жизнь, которая их создала. Но какое тебе дело до каких-то двуногих на планете Три... Спи, сынок! Баюшки-баю... Юрий Дружников. Фиолетовый луч --------------------------------------------------------------- © Copyright Юрий Дружников Источник: Юрий Дружников. Соб.соч.в 6 тт. VIA Press, Baltimore, 1998, т.1. --------------------------------------------------------------- Рассказ 28 октября Не иначе как меня продуло: голова раскалывалась от боли, начало знобить. От набегающих огней светофоров рябило в глазах, и они слезились. -- Согнуло тебя, Хохряков, -- прокричал машинист, мой напарник, -- давай-ка домой! Он снял трубку радиофона и попросил прислать мне замену. Возразить не хватило сил. Домой я добрался с трудом. Дул ветер, смешанный с дождем. Меня пошатывало, и старшина возле метро, повернувшись в мою сторону, погрозил дубинкой. Лифт у нас, как всегда, не работал. Задыхаясь, я добрался к себе под крышу на двенадцатый этаж. Ключ никак не хотел попасть в замочную скважину. Сердце стучало, словно колеса на стыках, когда разгоняешь состав: все быстрей и быстрей. Лечь, скорее лечь! Наскоро выпив чаю, я, почти не раздеваясь, упал в кровать и забылся. Зазвенело стекло, на пол посыпались осколки. Открыв глаза, я тут же зажмурился: резкий свет заполнял комнату. По стенам метались красно-синие языки. Пожар! Собрав силы, я приподнялся на локтях и попытался встать. В окне передо мной стоял человек. Я не мог ошибиться: он шевелил руками и вообще двигался, хотя против света казался тенью. Услышав мой крик, человек круто повернулся и исчез. Вскоре комната перестала светиться, и снова наступила темнота. Я заставил себя встать, хватаясь за мебель, добрался до окна и протянул руку. Она стала мокрой от дождя: стекла в раме не было. За окном зияла мрачная яма улицы -- ни машин, ни прохожих. С трудом добравшись до кровати, я забылся. Утром потащился к врачу, тот нашел у меня воспаление легких и велел лежать. Я рассказал ему о ночном видении. -- Ну-ну! -- ухмыльнулся доктор. -- Температура спадет -- бреда не будет... Позвонил приятелю, тот вставил стекло. 12 ноября Через две недели я снова вышел на работу и, сидя в тепловозе, старался не открывать окон. Сменился я вчера утром, написал на путевом листе "Происшествий не произошло" и домой. В комнате собачий холод. Бросился к окну -- стекла опять нет! Я потрогал лоб: может, опять температура. Воры? Но в комнате все на месте. Диплом об окончании Транспортного института висит на стенке под стеклом. На кой мне работать инженером, если машинистом я получаю в полтора раза больше? Нет, не все на месте: бутылка "Экстры", которую я купил к собственному дню рождения, на треть отпита. Я спустился вниз за милиционером. Он осмотрел выбитое окно и нехотя достал блокнот: -- Бывает, бьют стекла после поддачи. -- Кто же два раза бил мое окно? -- Кто пил, тот и бил, -- он покосился на бутылку. -- При чем здесь я? Зови лучше стекольщика. Но мой адрес, фамилию и место работы на всякий случай записал. 30 ноября Сейчас три часа утра. Не переставая льет дождь. Мы стоим на небольшой станции. Скоро кончат формировать состав. Два дня только и думаю, как поступить. Ночью сплю плохо, часто встаю, подхожу к окну. Странно: оба раза это случилось, когда я должен был работать в ночную смену. Значит, тип, который стоял в окне, знал, что меня не будет. А если мне снова вернуться домой ночью, неожиданно? Надо зайти в диспетчерскую и попросить, чтобы завтра кто-нибудь подменил меня. Причину выдумаю любую, поверят. Вечером я никуда не пошел, лег пораньше и, не зажигая света, пролежал часов до трех. Снизу перестали доноситься звуки машин, улица затихла. Кажется, я был готов к этой минуте, и все же стало страшно. В комнате вспыхнул фиолетовый свет. Я вскочил, одним прыжком очутился у окна и застыл, будто прижатый тормозными колодками. Не знаю, сколько минут прошло в таком напряжении. Никто не появлялся, и я осторожно выглянул в окно. Будто карнавальный прожектор рассек улицу. Фиолетовая полоса гудела. Она тянулась к моему подоконнику от дома напротив. Там, в окне, появился человек. Мгновение -- и он повис над улицей, между домами. Он медленно, но уверенно шел по воздуху, направляясь ко мне. Стараясь не дышать, я прижался к стене. Послышались шаркающие шаги, будто по асфальту. Еще минута, и темная рука ухватилась за переплет рамы. Массивная фигура взгромоздилась на подоконник и тяжело спрыгнула на пол. Бросился я на пришельца и схватил его за шею. Внезапность помогла мне, я его свалил на пол. Но, падая, он успел зацепить мою ногу, и я закричал от адской боли. У меня сила есть, но он легко освободился, тяжелое тело навалилось мне на грудь. -- Спокойно, парень, -- прошипел человек. -- Я же не вор... -- Не вор, а кто же -- в чужой квартире? Благодари Бога, что я ослаб после болезни. Не то вытряс бы из тебя желание ходить ко мне в гости по ночам! Человек нервно засмеялся и встал. -- Слушай, я все знаю про тебя, -- сказал он. -- Знаю, ты свой парень, тебе доверять можно, не то что некоторым. Заходи ко мне завтра. Все узнаешь. Только не болтай никому, прошу! Он поспешно влез на подоконник. -- Дом напротив. Квартира сто восемьдесят три. Меня зовут Фельдман. Человек пересек улицу по воздуху и исчез, как появился. Фиолетовый луч погас. 5 декабря Утром, когда в смену идти было не надо, поднялся в дом напротив. Вчерашний гость встретил меня улыбкой во весь рот. Глаза у него не бегали от страха, как тогда. Он запер за мной дверь и пошел доумыться. Я огляделся. Мне случалось почитывать книжки о сумасшедших изобретателях. Приборы, провода, сигнальные лампочки. Не так было в комнате Фельдмана. Обыкновенное жилье среднего инженеришки. Только середину комнаты загромождал длинный шкаф, который делил ее на две половины. Пока Фельдман вытирался, фыркая от удовольствия, я наконец-то рассмотрел его. Было ему за сорок. Лицо отечное, как у всех работающих по ночам, и вообще вид потрепанного судьбой человека. -- Ты давно машинистом? -- спросил он. -- Лет двенадцать, считай, сразу после института. -- А я с детства сижу на электронике, в институт меня не приняли, самоучка. Чинил телевизоры и магнитофоны. Но сейчас они редко ломаются... Не сердись, что влез тебе в комнату. Мне до зарезу нужно окошко напротив моего. Фельдман подошел к шкафу. -- Над этой штукой я бьюсь давно. Жена не выдержала, ушла и ребенка забрала. -- Я и сам холостой. -- Знаю! Это-то и удобно. Сейчас эта штука -- единственное, для чего я живу. Хоть какая-то, да цель! Есть будешь? Он поставил на стол кефир и хлеб. Я есть отказался, а он глотал так поспешно, словно куда-то опаздывал. Смахнув крошки на пол, он подошел к шкафу, торчащему посреди комнаты. Фельдман открыл дверцы и, простодушно улыбаясь, смотрел, как у меня расширились зрачки. Гигантский объектив уставился серым немигающим глазом в мое окно в доме напротив. -- Ты, между прочим, первый это видишь, -- гордо сказал он. Кое-что я помнил из курса физики, который нам читал в институте толстый профессор Бруштейн. Но ни о чем подобном слышать не приходилось. Фельдман придумал установку, которая создает -- как бы это сказать? -- твердый луч. Твердый, как железобетон. По такому лучу можно ходить, даже, может быть, ездить. -- Чего же ты теперь делаешь? -- спросил я. -- Повышаю надежность. Спираль выдерживает пятнадцать минут и сгорает. А мне нужен надежный излучатель, чтобы держать луч хотя бы часа два... -- И для этого надо бить стекла? -- Как же мне проверить плотность луча на расстоянии? А из твоего окна я мог безопасно проводить измерения и не висеть над улицей... Да ты не сердись. Пришлось торопиться, вот и разбил стекло... Заплачу! Я тогда изрядно замерз и глотнул водки... -- Послушай, старик, -- сказал я, -- работа моя нелегкая, но для мозгов простая: стрелки да светофоры -- я, наверное, изрядно отупел. Ну, допустим, добьешься ты этой высокой плотности. И что? -- Чудак! Представь себе: дорога, построенная в одно мгновение. Только привез камеру и включил. -- Фантазия... -- Но ты же луч видел! Скажем, мост через реку... Легко передвигать, ставить на определенное время. Не надо ни опор, ни фундаментов. Я хочу лепить из света дома, понимаешь? Настоящие здания. Крыши над городами. Строить везде: на земле, под водой, в космосе... -- Кому это все тут нужно? -- Никому! Но по лучу рвануть можно отсюда через границу -- вот что! А хочешь, рванем вместе? Конечно, риск... Сам понимаешь... К этому я как-то не был готов. Мы помолчали. -- Тебе помочь? -- спросил я. -- Хорошо бы. Только ночью, когда улица пуста. -- В эту ночь я работаю. -- Значит следующей. Так я стал его соучастником. 9 декабря Около трех часов ночи Фельдман включил установку. Защелкали реле. Розовые и синие искры побежали снизу, заполнив трубу. Она заиграла голубым светом. Мы присоединили дополнительное питание. -- Контакт! -- процедил Фельдман, и глаза его сверкнули. Загудел излучатель. Шелестели вентиляторы, охлаждая воздух в камере. Лучевая трубка налилась фиолетовым светом. Еще мгновение, и луч вырвался наружу. Фиолетовая полоса метра полтора шириной уперлась в мое окно. -- Давай, Хохряков, пробуй, -- одобряюще сказал Фельдман. Он видел, что я медлю. -- Ладно, я пойду вперед, ты вали за мной. Фельдман взялся руками за раму окна и ступил на светящуюся полосу. Поколебавшись, я последовал его примеру. Луч был шершавый и теплый, словно нагретый солнцем тротуар. Идти было легко, но казалось, под ногами что-то вибрирует. Я сделал несколько шагов, глядя в спину удаляющемуся Фельдману. Потом глянул в пролет между домами. Сильно закружилась голова. -- Не смотри вниз! -- Низ-низ-низ... -- эхо несколько раз повторило его голос в провале улицы. Чувствовать себя цирковым канатоходцем не очень-то приятно, и вздохнул я свободно только тогда, когда ухватился за косяк рамы у себя в картире. -- Страшно? -- спросил Фельдман. Он слегка светился отраженным светом. -- Да брось ты! Говори чего делать! -- Давай перенесем к тебе приборы. Легкие снежинки крутились в воздухе и таяли, не долетев до луча. Ящики оказались тяжелыми, но идти второй раз было не так страшно. Фельдман то и дело оглядывался. -- Чего боишься? -- Месяц назад мне не хватило полупроводников, -- сказал он, -- и мне их предложил по дешевке один деятель. А он, оказалось, вынес их из закрытого НИИ. Теперь его застукали в проходной, и уж наверняка он расколется. Если распутают, то и меня потянут. Фельдман стоял на фиолетовом луче метрах в двух от окна, снимал показания приборов и диктовал мне. Я записывал цифры в таблицу. Он взглянул на часы и двинулся к своему окну. -- Еще две минуты, и сгорит излучатель, -- сказал он, -- пойду подсоединю новый... Вдруг внизу завыли сирены. Этот звук до сих пор наполняет мои уши. От неожиданности Фельдман присел на корточки и вцепился в край луча. Нет, они не проехали мимо. Две милицейские машины остановились, и одна направила боковую фару вверх. Лицо Фельдмана перекосилось, и он метнулся к окну. Бежал он не оглядываясь. Подъехала еще одна милицейская машина. По стене дома, скрещиваясь и расходясь в стороны, уже ползли две полоски прожекторов. До окна Фельдману осталось шагов двадцать... десять... три... В этот миг фиолетовый луч погас. Черный силуэт Фельдмана замер, перевернулся головой вниз и исчез в темноте. -- Старик! -- позвал я. -- Рик-рик-рик, -- отозвалось эхо в уличном ущелье. В темноте где-то далеко раздался протяжный крик. Через несколько секунд глухой удар донесся со дна улицы. Рев сирены неожиданно умолк, и настала тишина. Еще не веря тому, что произошло, я протянул руку. Твердый луч исчез, как сигаретный дым. ...Не знаю, все ли я рассказал точно так, как было на самом деле. Теперь этого уже не проверишь. Вчера я снял со счета все свои деньги и на них похоронил Фельдмана -- самого головастого парня из всех, каких я встречал. Юрий Дружников. Робинзон Гошка --------------------------------------------------------------- © Copyright Юрий Дружников Источник: Юрий Дружников. Соб.соч.в 6 тт. VIA Press, Baltimore, 1998, т.1. --------------------------------------------------------------- Рассказ Мать прибежала из кухни, плотно прикрыла за собой дверь и подняла руки к потолку. -- Господи! За что наградил ты меня соседями? Сил больше нет. Проклятая коммунальная жизнь! Она опустила руки и выразительно посмотрела на отца. Мать была прирожденной актрисой, хотя работала инженером. Отец же никогда не возмущался. Он утешал себя тем, что когда-нибудь неурядицы устранятся сами собой. -- Ну вот, -- сказал он. -- Опять ты заводишься. Потерпи месяц. Уедем на твой юг, и никто не будет дышать на тебя гриппом и заглядывать в кастрюли. На юг решила ехать мать, и отец согласился: то был единственный способ заставить ее отказаться от юга. И, действительно, теперь, еще не остыв от кухни, она раздраженно заметила: -- На юг? В эту душегубку, где дерутся за лежак, чтобы протянуть ноги?.. Хватит с меня коммунальной квартиры! Можешь ехать один, мы с Гошкой не поедем! -- Между прочим, -- сказал Гошка, -- Робинзон жил на необитаемом острове. Абсолютно без соседей... Мать строго взглянула на Гошку. А отец понял, что его восьмилетний Гошка уже почти человек. -- Дети! -- сказал отец. -- Это светлая конструктивная идея: двинуть в дикие места, где ни души, кроме медведей. Будем ведром ловить рыбу и смотреть на звезды. -- Это куда? -- подозрительно спросила мама. -- Ясно -- на дикую природу. Представляешь: Гошка закалится, нагуляет бицепсы вот такие, -- отец показал на валик дивана. -- Смотри, какой он бледный. Цивилизация его заела! Отец остановился, ожидая возражений, но, вдохновленный тем, что мать молчит, стал развивать светлую конструктивную идею дальше. -- Во-первых, купим компас. По компасу выйдем через лес к реке. Ставим палатку, живем у костра. Гошка, чего молчишь? Гошка не торопился высказаться. Чего зря расходовать калории, когда мать скажет "нет" и все. -- Мальчишки! -- мать неожиданно улыбнулась. -- Папка у нас Сократ. Лес, река, тишина и никакой тебе коммунальной кухни. Сделаем из Гошки Тарзана. Гошка, ты согласен? -- А ружье? -- спросил Гошка. -- Ружье? -- Ружье купите? -- На кой тебе ружье? -- сказал отец. -- Я куплю тебе рыболовный крючок. -- Чем же я вас буду там кормить? -- спросила мать. -- Где там полуфабрикаты? Их и в городе не достать! -- Да там грибов полно, ягод -- махнул рукой отец. -- Рыбы навалом. Главное -- иметь компас... Гошка носился по комнате и повторял чудесные дурацкие стихи, сочиненные классиком, пожелавшим остаться неизвестным: Поросенок жирный, Поезд пассажирный. Если поезд не пойдет, Пассажир с ума сойдет. Стихи звали в дорогу. Мать с отцом работали в одном конструкторском бюро, и им очень трудно было выбить отпуск вместе. Женщину без всяких проблем отпустили. Главный инженер проекта сказал, что мать так напряженно в рабочее время вязала свитер, что ей просто необходимо отдохнуть. Тогда муж пригрозил администрации распадом семьи, и руководство решило не брать на себя такую тяжелую моральную ответственность. Наконец они собрались и отбыли. Ехали на поезде долго, в самую глухомань. По дороге отец следил за компасом. Стрелка его показывала, что поезд шел в правильном направлении, не сбиваясь с пути. С утра погода была прекрасная. Дождь закапал, когда они вылезли из вагона на диком полустанке. -- Ну и где же обещанные звезды? -- спросила мать. -- Тучи -- это еще лучше, -- сделал заявление не для печати отец. -- У кого есть плащи? Плащ был у мамы. Она сказала, что вообще с детства не простуживается, и надела свой плащ на Гошку. Отец был одет в два рюкзака. Шли они между рекой и опушкой леса. Абсолютную дикость природы нарушал запах свинофермы, расположенной на другом берегу. Когда фермы на том берегу кончились, на этом берегу исчез лес, и начались бесконечные поля без единого дерева. Вскоре все покрыла дымка. Гошка начал хныкать, а мать заметила: -- Не подумайте, что я намекаю. Но на юге сейчас сплошное солнце... Мать тут же пожалела, что не удержалась, и дала себе слово больше не намекать. Совсем стемнело, и они остановились. -- А что по этому поводу пишет Джером К. Джером? -- ехидно спросила мать. Отец всегда носил с собой и цитировал свою любимую книжку "Трое в одной лодке". Он говорил, что там есть советы на все случаи жизни. -- Сейчас темно, и я не могу прочесть ни строчки, -- ответил отец. -- Переночуем, а утром все будет ясно. Под дождем они поставили палатку и влезли в нее. Мокро было и снаружи, и внутри. Они были такие голодные, что мать открыла банку консервов частика в томатном соусе, и все стали дружно жевать его с мокрым хлебом. -- А чайку утром попьем, -- бодро сказал отец. -- Утром будет солнышко. Давайте спать. Едва они легли, прижавшись друг к другу, чтобы согреться, как раздался гул, будто они лежали в жерле вулкана. На них полетело что-то, похожее на холодный душ. Крупные капли разбивались о крышу палатки, и внутрь сыпалась мелкая пыль. Гошка стал чихать. Подул ветер, палатка перекосилась. И упала. -- Вы живы? -- Еще живы... -- Вылезайте! -- отец стал карабкаться к выходу. -- Вон там, под кустом, не так дует. В темноте они переползли под куст. Под кустом было мокрее, чем в палатке, но зато меньше дуло. Они постелили одеяло на траву и накрылись палаткой. -- Алеет восток, -- грустно сказал отец и вздохнул. -- Мне кажется, мы легли на муравейник и долго не пролежим. -- Иди сюда, милый, иди, мой хороший! Тю-тю-тю... Это был голос над самой папиной головой. Отец выглянул из-под края палатки. Возле куста стоял человек в сапогах и плаще и нанизывал на крючок червя. -- Вам не мокро спать? -- поинтересовался человек. -- Нам-то прекрасно! А вот мальчик... -- Так у вас ребенок! Что же сразу не сказали? Человек бросил на траву удочку и убежал. Вернулся он с молодой женщиной. Та повела сонного Гошку, мать и отца за собой. Было уже почти светло и все видно. Им постелили в пустом углу палатки, возле выхода, и дали укрыться сухим одеялом. Гошка шел, не просыпаясь, и так же, не проснувшись, лег. Мать устроилась рядом с Гошкой. Отцу места не хватило, и он лег, согнувшись буквой Г на травке, у них в ногах. -- Спасибо... большое спасибо... -- пробормотала мать и провалилась в сон. -- Не повезло им с погодой, сердечным... -- сказал человек в сапогах и плаще, как будто ему самому с погодой повезло. От этих слов отец проснулся. Голова гудела, как после большого праздника. Мать с Гошкой спали. Отец еле разогнулся из буквы Г в букву А. Перед ним лежала поляна, вся в ямах, и кусок реки, прикрытый редким лесом. Тучи ползли низко, цепляясь за верхушки елей клочьями грязного ватина. Дождь -- как бы это сказать точнее? -- почти перестал, но немного все-таки сыпался. В пяти шагах от папы стояла палатка. Рядом с ней -- еще две. У реки палатки стояли в два ряда. Посреди поляны горел большой костер. На длинных жердях, с разных сторон, в огонь тянулись ведра, чайники, кастрюли на проволочках. Папин нос жадно втягивал запахи, но голода это не утоляло. Отец решил к тому времени, как мать и Гошка встанут, поставить палатку и развести костер. Есть погода, нет погоды -- жить надо. Если поезд не пойдет, пассажир с ума сойдет. Принес отец дрова. Костер, по-видимому, искренне хотел разгореться, но только слегка дымил. -- Эй, товарищ! -- крикнул кто-то отцу. -- Чего вы там гниете на корню? Тоже мне кустарь-одиночка! Частник в томатном соусе... Отец послушно пришел к общему костру и повесил свою кастрюльку на жердь. -- Вместо юга, естественно? -- полюбопытствовал молодой старик с черной бородой. -- Просчитались... -- Чепуха! На юг только дикие люди едут. А тут цивилизация. Все централизировано. У этого костра шестнадцать семей кормится, и вам места хватит. Молодой старик вынул из кармана бумажку. -- Так-с, запишем. Ваше дежурство по костру... в следующую среду. Устраивает? С шести утра до девяти вечера попрошу не отлучаться, пилить и рубить дрова, поддерживать коммунальный огонь, купить рыбу, когда браконьеры принесут ее из деревни... Отец стал сушить мокрую одежду. Дела было много, потому что высохшее снова мокло. Мать и Гошка проснулись. Чай вскипел. Гошка ел вяло, пока не увидел, что ребята собираются играть в футбол. Он оживился, запихал в рот кусок колбасы и помчался. -- У тебя будет язва желудка! -- крикнула мать. Тут к ней подошла женщина. Она -- дежурная по продуктам, идет в деревню, не надо ли чего? Маме было не надо, но женщина сказала, что надо заказать, все равно дежурят по продуктам все. А когда будет ваша очередь идти в деревню, вам скажут. И папе хорошо бы сразу встать на учет, когда вечером брать семнадцать бидончиков и идти за молоком. -- А с маленькими умеете сидеть? -- Когда-то умела, -- мать посмотрела на папу. -- Тогда можете сидеть с ребенком из оранжевой палатки. В санатории кино, а оранжевые родители ходить не могут. Это раз в три дня... Гошка наигрался с ребятами в футбол и пришел дышать к своей палатке. Он решил записывать научные наблюдения в походный дневник: Поймал рыб -- 0 штук Видал чужих рыб -- 6 штук Стучало на дереве дятлов -- 1 штука Муравьев меня укусило -- 12 штук Комаров убито -- 41 штука _______________ В с е г о: 60 штук Сосед в штормовке, у которой один рукав до половины обгорел, пригласил на собрание, которое проводил лесничий на лужайке. Кто-то в лесу срубил живое дерево, и надо назначить патруль из отдыхающих -- следить за лесом. Мать покрасила губы и пошла на собрание, а отец решил прогуляться по лесу, набрать грибов и ягод. Он вернулся, когда стемнело, без грибов и ягод. По небу ползли тучи, похожие на остатки пригоревшей каши на дне кастрюли. Опять полил дождь. Мать отца не очень ругала, заметила только, что он и в лесу задерживается, только бы домой явиться попозже. А Гошка, оказывается, сам разжигал костер, один ходил купаться и играл в футбол за день три раза. В эту ночь на них не лило: им дали кусок полиэтилена, чтобы накрыть промокающую палатку. Но уснуть они долго не могли: за стенкой ласково хрюкал в мешке поросенок, которого коллективно купили в деревне и решили вырастить на убой. Утром отец проснулся чуть свет. На поляне стоял человек с рупором, сделанным из газеты. -- Внимание! -- объявил он. -- Срочно нужен отдыхающий, который может заниматься математикой с отстающими школьниками. Обратитесь в палатку номер шесть! Отец вскочил и разбудил Гошку: мужчины организовали строительный отряд -- надо чистить и разравнивать берег и соорудить мостки для купания и общественный туалет. Женщины собирались в поле рвать щавель. -- Знаешь, -- мечтательно сказала мать, выбравшись из палатки, -- мне приснилось, что мы дома. У нас так хорошо! Комната уютная, все удобства и только трое соседей. Это все-таки не шестнадцать. И туалет уже построен. А Гошке здесь почему-то нравится. -- Ты не забыла? -- спросил, уходя, отец. -- Вечером мы приглашены на день рождения. Во-он в ту палатку, над которой флаг из трусов хозяина. Очень милые, интеллигентные люди. Забыл, черт побери, как их зовут... Робинзон, ты остаешься дома один! -- Конечно, -- кивнул Гошка. -- Я вообще теперь все умею один. Можете вообще ехать домой... -- Господи! -- драматически воскликнула мать, воздев руки к небу. -- Целый месяц собирались, взяли всякую ерунду. Нет, чтобы захватить для подарков парочку керамических ваз. Нам их столько надарили, хоть выбрасывай! Юрий Дружников. Заходи, дорогой! --------------------------------------------------------------- © Copyright Юрий Дружников Источник: Юрий Дружников. Соб.соч.в 6 тт. VIA Press, Baltimore, 1998, т.1. --------------------------------------------------------------- Рассказ Тиглат открывает свое заведение в семь утра. Он неторопливо снимает замок, раздвигает двери, слегка подметает внутри и вокруг извлеченным из-под стула веничком, раскладывает по местам орудия своего ответственного труда, чтобы не надо было далеко тянуться рукой, и делает маленький глоток чачи из графинчика, который стоит у него под скамейкой. А у двери уже топчется первый клиент. -- Можно? Тиглат маленький, болезненный, -- кто ни заходит, оказывается здоровее его. На всех Тиглат смотрит снизу вверх. -- Заходи, дорогой! Садись. Сделаем тебе чистим-блистим. Берет Тиглат в обе руки по щетке, и фабрика начинает смену. Теперь он уже, за маленьким исключением, не разгибает спины до обеда. Видит он только ботинки, туфли, сапоги, сандалии, тапочки, штиблеты, лодочки, кеды, кроссовки, бутсы, -- словом все виды обуви, кроме лаптей, которые, как известно, вышли из моды. Он почти не поднимает головы. Ну, уж если как исключение попадается что-то особо изящное, Тиглат незаметно приподнимает черные глаза и ласково оглядывает клиентку с ног до головы, а она при этом потуже стискивает коленки. Точка чистильщика Тиглата находится на развилке двух шумных улиц, берущих начало у привокзальной площади. Народу тут полно. Кто спешит, кто слоняется. И вам еще учиться, учиться и учиться, чтобы понимать, как он, что за люди заходят в его заведение. По ботинкам Тиглат определяет человека точнее, чем в отделе кадров по анкете. Людей, которые идут к нему, он делит на "верхних", "нижних" и "просто так". С дальних поездов важно усаживаются перед ним "верхние", те, кто приехал из центра по делам. Значит, какая-нибудь ревизия или просто потребовалось развеяться в командировке. Такие гости в ботинках нoвых и только импортных, а если в сапогах, то только в хороших, хромовых. Гуталину им надо поменьше, а глянцу побольше. С пригородных поездов заглядывают "нижние". Это чаще всего деревенские, в грязных сапожищах. Некоторые на городской манер заранее надeли штиблеты и по дороге до поезда начерпали ими глины через верх. Они приехали в город и первым делом желают счистить с себя деревенскую грязь. Пожалуйста: за скромную плату -- ботинки, чуть подороже -- сапоги. Ну, скажите честно: где еще, кроме как у Тиглата, вы станете культурным за такие деньги и за такое время? "Просто так" -- люди случайные и разные. Одни никогда ботинки не чистили, но теперь по каким-то обстоятельствам срочно надо: свадьба там или, может, похороны. Иногда случайные солдаты на побывку к родным. Иные "просто так" к Тиглату вообще не садятся, заглянут только купить гуталин или шнурки. Это люди прижимистые, чистят дома сами. Деньги экономят неведомо на что, скорей всего, просто от скупости. Трудится Тиглат спокойно, без суеты. До обеда один раз уловит момент, запрет заведение на замок и сбегает в туалет на вокзал, а когда возвращается, уже два-три человека его ждут. Жизнь, можно сказать, кипит вокруг него, и все прекрасно: ведь могло бы быть еще хуже. И только одно обстоятельство омрачает полное счастье Тиглата, не дает ему наслаждаться существованием. Едва он заступает утром на работу, он ждет появления тяжелых, кованых сапог. Не то чтобы он их боялся, но это его нервирует: вот-вот брякнут по асфальту подковы, и сапоги явятся. Сапоги приходят к Тиглату каждый день, иногда раньше, иногда чуть позже. Тиглат отворачивается, будто не видит, начинает чистить ботинки клиента тщательно и сосредоточенно. А сапоги подбираются крадущейся походкой, и вдруг их владелец кричит над самым ухом Тиглата: -- Не шевелиться! А то буду стрелять... И хохочет, потому что Тиглат каждый раз вздрагивает. Казалось бы, чего особенно пугаться? Ну, есть левый товар, так у кого его нет? Да и что мне от его продажи остается? Все отдаю начальнику в артель. Наверное, сапогам доставляет удовольствие испугать. -- Здравствуй! -- отхохотавшись власть, говорит владелец сапог Тиглату. -- Ну, как сегодня -- много заработал? Какое ему дело до моих денег? Зачем заглядывать в чужой карман? Однако Тиглат поворачивает голову и любезно улыбается участковому уполномоченному по фамилии Бандаберия. -- О, -- говорит Тиглат максимально ласково, -- заходи, дорогой! Раньше Бандаберия вежливо и скромно просил: -- Дай щеточку -- сапоги почистить. Тиглат протягивал щеточку, участковый заходил за угол будки и чистил свои сапоги сам. Но без гуталина чистить такие большие сапоги -- смех один. Однажды, когда у Тиглата клиентов не было, участковый попросил: -- Слушай, Тиглат, у тебя все равно простой оборудования. Бездельничаешь. Почисть мне, а? Тиглат навел глянец на его сапоги, а участковый и не подумал заплатить. На другой день Бандаберия пришел и сел сам вне очереди. В это время ждал другой клиент, но участковый ему сказал, что он при исполнении и ему надо срочно. Клиент плюнул и ушел. Тут Тиглат на участкового рассердился. Про себя, конечно. Стал Бандаберия регулярно приходить каждое утро. Он не торопясь рассаживался и, пока Тиглат трудился над его сапогами, всегда начинал один разговор о несчастной своей судьбе. Ему так в жизни повезло, что он родился грузином, потому что грузины -- лучшая в мире нация. Но в то же время ему так не повезло, что его отец был крестьянин по имени Бандаберия. Да если бы не проклятая фамилия, которой предки наградили милиционера, он давно бы уже был полковником или даже генералом, а не участковым уполномоченным. Хорошо еще, что Берию расстреляли и он не успел уничтожить всех родственников Бандаберии за то, что они -- Бандаберия. Тиглат, конечно, с ним соглашался, а про себя думал, что дело тут вовсе не в фамилии, а в чем-то еще. Вот у Тиглата замечательная нация, тоже, бесспорно, лучшая в мире: он айсор, и замечательная фамилия -- Паласар. И он, Тиглат Паласар, может рассказать Бандаберии, что происходит из очень знатного рода ассирийских царей, известных аж в двенадцатом веке до нашей эры. Но Тиглат не будет ничего ему рассказывать, потому что обижен. Дело не в деньгах, а в уважении. Я все-таки царского рода. Отнесись ко мне по-человечески, попроси по-хорошему, и я тебе сапоги почищу. Так ведь нет! Хочешь показать, мол, ты на участке хозяин и можешь мне бяку сделать. У меня таких начальников, знаешь сколько? Кругом начальники, не считая жены. Такая пошла нервная жизнь: что ни утро, ждешь унижения. Вчера, мало того, что Тиглат участковому сапоги почистил, тот еще товарища привел. Вместе мы, говорит, на дело идем. Я по-хорошему чищу тебе сапоги, гуталин расходую, и ты мне на шею садишься. А клиент, значит, в очереди стоит и не дождется, чтобы почистить ботинки за деньги. Но если всем чистить бесплатно, на что жить? Не говоря уж о том, что Тиглат из-за милиции плана не выполнит и прогрессивки ему не видать. Мне денег не жалко, но я -- за справедливость. С утра до вечера Тиглат об этом думал и не мог ничего придумать. Настолько расстроился, что клиент ему замечание сделал: -- Один ботинок, -- говорит, -- ты мне черным гуталином намазал. А этот каким? Глянул -- коричневым. Такого брака у Тиглата никогда не случалось. Вечером, молча пообедав, сел он телевизор смотреть, а жена в кровати лежит, на него смотрит. -- Гляжу я на тебя, Тиглат, уже давно, -- говорит. -- И что-то ты мне не нравишься. Что-то у тебя такое случилось. Ты от меня скрываешь. Сам не свой. Молчишь все время. Или у тебя с планом плохо, или еще чего-либо хуже. Тиглат молчит, смотрит по телевизору хоккей, но ничего не видит. Выключил он телевизор, разделся, влез под одеяло, рядом с женой лежит, в потолок смотрит. Он маленький, хрупкий такой, а она у него толстая, две трети кровати занимает. -- Говори, Тиглат, -- жена придвинулась к нему и положила ему руку на шею. -- Он все приходит, -- говорит Тиглат. -- Кто? -- Да участковый! Чистить требует бесплатно. -- Может, он узнал, что ты левый товар из артели получаешь, ну там, гуталин, шнурки? -- Ничего он не узнал! Какое его дело! Он может только придраться, что грязно у меня вокруг заведения. Так я с утра всегда подметаю. А по артели я план выполняю, на хорошем счету. Взял обязательство чистить лучше -- сделал, в соревновании по блеску обуви всех чистильщиков опередил. Пускай менты платят деньги и стоят в очереди, и я им буду чистить все, что захотят. -- Ты прав, Тиглат, -- говорит жена. -- Он просто хам. -- Вот именно, -- отвечает Тиглат, выбираясь из-под жены. -- Ишь ты, -- продолжает жена. -- Почтальон к тебе приходит чистить туфли, так он газету свежую оставляет. Зубной протезист приходит, так он мне качественно зубы сделал. Мясник денег не платит, так за это он меня не обвешивает. А участковый -- что? Помнишь, твой брат приезжал, прописаться хотел. Кто отказал? Он! А завтра, может, все отделение, а за ним вся милиция в городе станет у тебя сапоги чистить и, опять же, бесплатно. Не чисть ему сапоги, понял? Жена грузно развернулась на другой бок, и они заснули. Утром Тиглат снял замок в заведении и глотнул побольше чачи с твердым намерением совершить смелый поступок. Чистит он ботинки и сапоги с утра с остервенением, злостью, и минуты нет отдохнуть. Клиенты идут и идут. Погода хорошая. Вся деревня в город подалась. Едва успевает один выйти, как другой уже садится. Чистим-блистим! В такое время просто нельзя время тратить попусту. То и дело косит он взгляд на часы, что на здании вокзала. Стрелка уже перевалила за девять часов. Скоро появится участковый и сразу получит от ворот поворот. Тиглат скажет ему все, что он о нем думает. В конце концов, мы царских кровей! Тиглат поднял глаза вверх, потому что в будочке стало темно. Шинель участкового Бандаберии закрыла весь дверной проем. -- Здравствуй, Тиглат! Как с планом? Денежки текут? В щель между участковым и дверью Тиглат увидел, что с вокзала валит толпа. Пришел поезд, и очередь чистить ботинки сейчас вырастет. С одной стороны, он хам, а с другой -- человек не такой уж плохой. Хотя лейтенант, а тоже человек. И от фамилии он всю жизнь страдает. Лично вреда Тиглату никогда не делал. А то, что брата не прописал, так ведь он человек маленький, начальник милиции ему не разрешил. Тиглат открыл дверь, чтобы выпустить клиента, и махнул рукой Бандаберии: -- Заходи, дорогой! Садись. Сделаем тебе чистим-блистим. А вы, граждане, подождите!.. Юрий Дружников. Могила поэта --------------------------------------------------------------- © Copyright Юрий Дружников Источник: Юрий Дружников. Соб.соч.в 6 тт. VIA Press, Baltimore, 1998, т.1. --------------------------------------------------------------- Рассказ Районный ответработник товарищ Суточкин с некоторых пор стал плохо спать. Во вверенный ему областным руководством район вливалась некая неуправляемая струя. Суточкин не знал, что и подумать. В район шло паломничество с какой-то подозрительной целью. Люди ехали на поездах, добирались попутными машинами и бесконечной вереницей вились через поселок. Они пытались перехватить что-нибудь в небольшом буфете при автобусной станции. Продуктов не хватало на своих. Лимит, спускаемый поселку, паломников объять никак не мог. И сытые, и голодные вереницей устремлялись на гору, что высилась рядом с поселком, там находились неизвестно сколько времени, потом спускались назад, к морю, шли к автобусной станции и уезжали. Некоторые приезжие снимали углы и оставались без прописки в поселке на несколько дней. Суточкин был переброшен в район недавно и решил сперва, что это религиозные отправления отсталой части населения, но на всякий случай дал задание своему заму выяснить, в чем дело. Зам всю жизнь служил в местах отдаленных, но был из местных. Через несколько дней он доложил, что, оказывается, тут, в поселке, после революции умер поэт, фамилию которого зам не запомнил. Да и стоило ли ее запоминать, неизвестно, поскольку в учебнике, по которому учится дочь зама, поэт этот вообще не значился. Сей факт зам проверил. -- Спрашивал я насчет этого поэта у приезжих, -- сказал зам, -- говорят, мол, поэт несправедливо забыт историей. Тут Суточкин возмутился и возразил довольно резко: -- Как так, несправедливо? Раз история забыла его, значит, было указание и так надо. Непонятно только, зачем поэта на такой верхотуре зарыли? -- Да говорят, он завещал там себя похоронить. -- Мало ли кто что завещает! Официальное разрешение было? -- Кто ж теперь установит, было или не было? -- А граждане, значит, на поминки идут? -- Так точно: инициативу проявляют снизу без согласования с вышестоящими инстанциями! -- Вот это-то как раз и странно... Что-то чувствуется подозрительное. Решил Суточкин выделить отрезок своего служебного времени и лично проследовать к могиле, дабы убедиться на месте, все ли там политически выдержано. Ведь если начальство встрепенется и прижмет к стене, поздно будет. Смешался поутру Суточкин с толпой и как простой человек стал продвигаться к горе. День был жаркий, хотелось пить. Рядом шел старик из интеллигентов, которых хотя и посадили в определенные годы, однако двадцать лет спустя реабилитировали. Человек был довольно приятный. Разговорился с ним Суточкин, узнал, что поэт, к которому они держат путь, был человек со странностями, философ и гуляка, ходил в халате, мужикам, которые ему рыбу приносили, ставил чарку водки, о чем надо писать -- не писал, а писал что хотел. Теперь ясно, почему его не включают в историю! Зачем только руководство того времени допустило так нескромно его похоронить? Странно получается, однако. Указаний об оказании почестей поэту не поступало, в газетах о нем не пишут, а люди на могилу едут. И продукты из районного лимита потребляют. Сидели бы себе дома. Или, наконец, на пляже, создавая панораму культурного курорта. Взгляд Суточкина обратился на людей, попадавшихся возле камней на дороге... Они сидели по двое, по трое и что-то писали на клочках бумаги, в тетрадках и блокнотах. -- Что это они там фиксируют? -- поинтересовался Суточкин. -- Стихи переписывают, -- объяснил старик. -- Хорошие стихи писал поэт. -- Чего же их переписывать? Пошли да и купили книжку. Много ли этак сэкономишь? На кружку пива... -- Эк, куда хватил! Купить! -- горестно сказал старик. -- Да ведь его же не издают! А стихи хорошие. Настоящая поэзия. Хорошо еще архив случайно сохранился. Потомки будут его печатать. -- Архивы государство сохраняет, -- согласился Суточкин. -- Да? Нынешние поэты стихи наизусть учат, а рукописи съедают, чтобы в случае чего от своих стихов отречься. Этого Суточкин еще не слыхал, чтобы хорошие стихи ели. -- А камень вы несете? -- спросил старик. -- Камень? -- удивился Суточкин. -- Зачем? -- По традиции так. У моря каждый себе выбирает красивый камень и несет на могилу. Они поднялись наверх. Открылась Суточкину картина перевала, и синее небо, и море, тоже синее, уходящее вдаль. И возникла в его сознании законная патриотическая гордость за вверенный ему район. Тут Суточкин обратил взгляд на холмик, сложенный из камней. Вокруг большие белые камни, а посреди -- мелкие, разных цветов. Люди замедляли шаг, стояли возле могилы. Каждый вынимал из кармана камушек, кто большой, кто малый. Холмик над могилой рос на глазах. Суточкину положить было нечего. И слава Богу. Поскольку посреди могилы был выложен крест, опусти ответственный районный руководитель камушек, это может быть истолковано неправильно. Всякие могут попасться вокруг люди. На другой день Суточкин занял место в своем кабинете и тотчас велел соединить себя с вышестоящим руководством. Так мол и так, объявился у нас в поселке поэт, который давно умер. А теперь повадился народ посещать его могилу, хотя никаких инструкций на этот счет не поступало. -- Что вы предлагаете? -- спросило руководство. -- Может, дать команду срыть эту могилу? То есть сравнять с землей... Руководство не сразу ответило, а сказало, что провентилирует этот вопрос, и просило позвонить завтра. -- Ну как? -- позвонил назавтра Суточкин. -- Сравнивать или не сравнивать? -- Нет, -- согласовав еще выше, ответили ему. -- Раньше надо было думать. А теперь срытие может повести к нежелательным последствиям. В толпе могут оказаться иностранцы. Конечно, им ездить сюда запрещено, но за всеми не уследишь! Это создаст резонанс, нам сейчас не нужный. Так что думайте, как обеспечить в этом деле порядок. -- В каком же направлении думать? -- попытался уточнить Суточкин. -- Это ваше дело! На то мы вас и посадили руководить районом. Легко сказать -- думайте. А что конкретно делать? Для начала подумал Суточкин и дал указание, чтобы лозунги повесили, где нужно, а то ведь ненормальность получается. Поднимаются люди к светлой вершине, а правильных мыслей вокруг нету. Вкопали столбы и написали лозунги. Решили улучшить дорогу к могиле, из дорожного участка послали бульдозер, который прорыл дорогу, сравнял отдельные бугорки. Камни засыпали песком, песок превратился в пыль, пыль покрыла окрестную зелень. Вспомнил Суточкин, как взбирался он на гору, как мучительно хотелось пить. Дал он распоряжение поставить у дороги к могиле киоски, чтобы продавали газировку. Почему, думал дальше Суточкин, так незапланированно получается? Жил подозрительный человек, никто его не знал, а умер -- хлопот не оберешься? Глядишь -- на гостиницу деньги выбивать придется, а потом стоянку делать для автомобилей. И музей, чего доброго. Грустно становилось Суточкину, когда он думал об этом. А тут еще одна неизвестность открылась: поэт, давно лежащий в могиле, когда-то, сидя на пляже, оказывается, писал картины, которые известны в городе Париже, стоящем на берегу никому в поселке неизвестной реки Сены. С одной стороны, конечно, мировая известность месту, возглавляемому лично Суточкиным. Но ведь забот от известности только прибавляется. И времена вроде бы поменялись. Однажды сверху оповестили, что в район прибывает делегация из столицы, дабы в связи с юбилеем научно обозреть могилу поэта. К приезду делегации крест, сложенный на могиле из камней, переложили в пятиконечную звезду. Клубный художник изготовил щит, который гласил: "Поэт! Трудящиеся района любят тебя, с одной стороны, как поэта, с другой стороны, как художника!" Щит установили возле могилы. Делегация посетила могилу и похвалила за проделанную большую работу по увековечиванию памяти поэта. Сопровождая делегатов, Суточкин вникал в разговоры. Оказывается, кое-что из стихов решено в будущем и без спешки издать для расширения кругозора узкого круга доверенных людей. Трудность состояла в том, что стихи поэта печатать невозможно, ибо не все в них одобряет текущий момент. И, учитывая сложность, вышестоящие органы решили сделать поэта более правильным. Стихи уже поручено поправить, чтобы в них исчезли искажения нашей замечательной действительности. Суточкин было обрадовался: со звездой на могиле он как в воду гл