л серу, и делал столько приятных для Тани вещей. И вдруг, взмахнув им, отхватил изрядный кусок Таниного платья. Ничего не испытывая, кроме страха и отвращения, Таня в первое мгновение все еще сжимала в руке отрезанный кусок ткани, затем медленно развернула его. Вместо страшной гусеницы на руке ее лежал обыкновенный сучок. Страх на лице Тани сменился недоумением, недоумение - отчаянием, когда она увидела на своем платье огромную дыру. Она всплеснула руками: - В чем же я теперь пойду? Зачем ты это сделал, Филька? - Нарочно, - сказал он, - хотя ты сама меня об этом просила. Но, может быть, ты теперь не пойдешь на мыс? - Все равно я пойду. Я пойду, я пойду! - закричала Таня и, спрыгнув с дерева, скрылась, утонула в роще. И Филька не успел даже заметить, как исчезла она меж черных и белых берез. Словно вихрь умчал от Фильки друга. Он остался на дереве один. Геометрия, лежавшая у него на коленях, упала в траву. Полосатый бурундук, самый любопытный из всех живущих в этой роще под корнями даурской березы, подошел к упавшей книге и остановился перед ней. В передних лапах он держал орех, который нес в свою норку. Филька сердито запустил в бурундука ножом. И острый нож вонзился в землю перед самой мордой зверька. Бурундук уронил орех и тоже исчез. А Филька медленно сполз с дерева. Он поднял орех, положил его на ладонь и взвесил - орех был полный. Филька некоторое время смотрел на него без движения, все думая о Тане, и затем, решив, что все-таки каждый орех должен быть раскушен, громко разгрыз его. XXI Ночью город спал. И хотя каждый звук, раздающийся вдалеке, кажется ночью близким, но нечего было слушать в безмолвии города. Никто не ходил по его улицам. Только Таня продолжала свой путь. Однажды она ходила уже в эту пору и по этой дороге. Но тогда рядом шел Филька, он нес ее удочки на плече. Оба они немного дрожали от холода, потому что была осень и на рассвете листья срывались и догоняли ветер, не касаясь земли. И звезды горели тогда только на самом краю горизонта. А теперь они не уходили с неба, дожидаясь зари, чтобы дружно покинуть его. И пока они горели в тишине, Таня все шла одна при их свете, направляясь к лесистому мысу. Она вошла в лес и выбрала себе широкую тропинку, где было светлее, чем под деревьями. Длинные корни и тени лежали на пути. Но ей не было страшно. Только влажные листья ольхи изредка пугали ее немного, задевая лицо. Она отстраняла их рукой. Она была задумчива. Она думала: что делать, если Коля скажет ей о любви? Что делать? Вчера он пришел к ней и сказал: "Приходи. Я прошу тебя, приходи ради меня. Ведь я еще не видел как следует рассвета в лесу. Приходи". И вот через мгновение она придет. Что делать? Что делать вообще, когда тебе говорят о любви, а у тебя есть мать, для которой ты в жизни одна, и нет у нее никого больше? Она слегка дрожала, думая об этом, и куталась в докторский халат своей матери, который надела тайком. А лес уходил все дальше, ведя ее по своим тропинкам к мысу, где были рассеяны огромные камни. Коля выбрал себе место среди них. Он сидел и ждал, глядя в сторону леса. А под угасавшими звездами уже белел песок и, словно под дождем, блестели камни. Таня появилась перед ним внезапно. Он не узнал ее в белом халате и бросился прочь от нее. Таня окликнула его по имени. Он отозвался. Но смущение его не прошло сразу. Время тянулось медленно. Они в полном молчании шли назад к опушке, где, словно веретена, окутанные пряжей, стояли в дыму остроконечные ели. Они выбрали лиственницу с широкими ветвями и остановились под ней. - Зачем ты надела этот халат? - спросил Коля. Таня ответила: - У меня нет теперь красивого платья, которое так нравилось тебе. - Зачем ты говоришь о своем красивом платье, я его совсем не помню. Я думаю только о тебе. - Всегда? - спросила Таня. - Всегда. Даже тогда, когда я тебя не вижу. Вот что для меня странно. - Да, это странно, - сказала она. Потом они присели у подножия лиственницы и прислушались к треску ветвей над головой. Это просыпались птицы в своих убежищах. Над вершиной ближней ели замахала крыльями кедровка и улетела, оставив за собой в темном воздухе смутный след. - Это очень странно, - повторила Таня, следя за ее полетом. - Вот она провела среди ветвей, тут, на ели, долгую ночь. А теперь на заре улетела... Но это хорошо. Значит, ты будешь думать обо мне всегда, и тогда, когда меня здесь не будет? Скоро я уеду. Коля потихоньку вскрикнул. Он не постеснялся крикнуть, услышав эти слова, в одну секунду перевернувшие всю его душу. Таня же, сколько было сил, старалась сдержать свой голос. - Разве ты хочешь уехать отсюда? - спросил он. - Да, я так решила. Пусть отец остается с тобой и с тетей Надей - она ведь тоже добрая, он любит ее. А я никогда не покину маму. Нам надо уехать отсюда, я это знаю. - Но почему же, скажи мне? Или ты ненавидишь меня, как раньше? - Никогда не говори мне об этом, - глухо сказала Таня. - Что было со мною сначала, не знаю. Но я так боялась, когда вы приехали к нам. Ведь это мой отец, а не твой. И, быть может, поэтому я была несправедлива к тебе. Я ненавидела и боялась. Но теперь я хочу, чтобы ты был счастлив, Коля... - Нет, нет! - в волнении закричал он, перебивая ее. - Я хочу, чтобы и ты была счастлива, и твоя мать, и отец, и тетя Надя. Я хочу, чтобы были счастливы все. Разве нельзя этого сделать? - Может быть, можно, - в раздумье ответила Таня, - не знаю. И она замолчала, думая о своем собственном счастье, и о счастье отца, и о матери. Она сидела тихо, прижимаясь спиною к темному стволу широкой лиственницы, точно ей хотелось опереться о нечто более незыблемое, более надежное, чем ее неясные мысли, смутно толпившиеся в уме. Но и лиственница слегка колыхалась под силой предрассветного ветра. Он шел от реки по вершинам, раскачивая их. Рассвет катился за ним, как прибой, ударяясь в отвесную стену леса. А в небе над рекою не было уже ни одной звезды. - И мне бы хотелось, чтобы все были счастливы, - сказала Таня, неотступно глядя вдаль, на реку, где в это время поднялось и дрогнуло солнце. - И вот я пришла к тебе. И теперь ухожу. Прощай, уже солнце взошло. И Таня поднялась с травы, повернулась спиною к реке и пошла по лесу, не разбирая дороги. Коля догнал ее на тропинке, где в стороне среди елей тихо стояли кедры. - Таня, не уходи! - крикнул он. - Разве сказала ты мне все? Разве это все? - Конечно, все, - ответила она с удивлением. - А разве еще что-нибудь нужно тебе, Коля? Он не осмелился посмотреть на нее нежно: он боялся покраснеть и опустил глаза. Она же продолжала глядеть в его лицо с милым и кротким вниманием. Тогда он наклонился и приблизил свои губы к ее щеке. Она не отстранилась от него. Было тихо со всех сторон. И в то же мгновение два громких выстрела прошлись в тишине по лесу. Потом в горах был отзвук. Невысокий кедр взмахнул ветвями, и огромный фазан в зеленых и золотистых перьях упал к ногам детей. Они разбежались в испуге. А фазан начал биться в траве и замер. И другой фазан, с белыми ушами, пролетев немного косо, зигзагами, мертвый припал к земле возле Тани. Из-за толстых елей вышел на тропинку отец, а за ним появился Филька. У обоих были ружья в руках, и голубой дымок кружился над их головами меж деревьев. - Чудесно! - сказал отец. Таня бросилась к отцу. Он как будто нисколько не был удивлен, видя ее здесь, в лесу. Он ласково взял ее под руку и сказал: - Дети, пора вам домой. Сегодня последний экзамен. Филька же подобрал тяжелых птиц и, вместе с ружьем закинув их за спину, остановился рядом с Колей. - А мы, брат, здесь охотились, - сказал он. - Много фазанов пасется по утрам на мысу. Коля дрожал всем телом. Филька снял свою куртку и накинул ему на плечи. Он взял его тоже под руку. Но тропинка была узка для двоих. И они пошли друг за другом, а Таня с отцом впереди. Она прижималась к нему все тесней, чтобы плечом не сбивать росы с деревьев. Изредка она поднимала глаза и смотрела ему в лицо. А он шагал по тропинке прямо, не боясь росы и стуча каблуками по корням. Он не вертелся, не кружился по лесу. Он был прост. Он улыбался ей и держал ее крепко. - Как ты похожа на мать в этом белом халате! - сказал он. А Таня вдруг подняла руку отца, положила к себе на плечо так, как она лежала в первый день их встречи. Затем погладила ее, поцеловала в первый раз. - Папа, - сказала она, - милый мой папа, прости меня. Я на тебя раньше сердилась, но теперь понимаю все. Никто не виноват: ни я, ни ты, ни мама. Никто! Ведь много, очень много есть на свете людей, достойных любви. Правда? - Правда, - сказал он. - Простишь ли ты мне когда-нибудь мою злость? Я больше не буду сердиться. А ты, - тихо спросила Таня, - не сердишься на меня, что я была тут, в лесу, с Колей так рано? - Нет, моя милая Таня. Я ведь тоже знаю: хорошо в лесу на рассвете! XXII Уже не было весны. Обмелела у берегов река, выступили камни, и еще до полудня нагревался на прибрежье песок. Блеск над водой стал острее, мельче. Летний зной ударял теперь прямо в горы, и по горячим токам воздуха медленно поднимались в вышину орлы. Только с моря долетал иногда чистый ветер, заставлявший вдруг ненадолго прошуметь леса. Таня в последний раз обходила берег, прощалась со всеми. Она шла по песку, рядом со своею тенью, и река бежала у самых ее ног, - как друг, провожала она Таню в дорогу. Длинная песчаная коса преградила им обоим путь. Таня остановилась. На этой косе по утрам она любила купаться с Филькой. Где он теперь? Целое утро ищет она его повсюду напрасно. Он убежал, не желая прощаться с ней. Ни здесь, ни там не может она его найти. Не она ли сама виновата? Как часто за этот год, столь богатый для Тани событиями, забывала она о друге, которого обещала когда-то ни на кого не менять! Он же ее никогда не забывал, всегда снисходительный в дружбе. И теперь, покидая милые места, Таня думала о нем с благодарностью, упорно искала. - Филька, Филька! - крикнула она громко дважды. И ветер отнес ее голос на самый край косы. И там, из-за песчаной гряды, вдруг поднялся Филька и встал на колени у воды. Таня побежала к нему, погружая свои ноги в песок. - Филька, - сказала она с укоризной, - мать меня ждет на пристани, а я ищу тебя с самого утра. Что ты делаешь тут, на косе? - Так, ничего, мало-мало, - ответил Филька. - Мало-мало лежу. Слова его были тихи, глаза чуть приоткрыты. И Таня посмеялась над его скорбным видом. - Мало-мало, - со смехом повторила она и вдруг умолкла. Он был без майки. И плечи его, облитые солнцем, сверкали, как камни, а на груди, темной от загара, выделялись светлые буквы, выведенные очень искусно. Она прочла: "ТАНЯ". Филька в смущении закрыл это имя рукой и отступил на несколько шагов. Он отступил бы очень далеко, совсем ушел бы в горы, но позади стерегла его река. А Таня все шла за ним, шаг за шагом. - Да постой же, Филька! - говорила она. И он не пошел дальше. "Пусть, - решил он. - Пусть видят это все люди, раз так легко покидают они друг друга". Но Таня смотрела не на него. Она взглянула на солнце, на блеск, рассеянный в воздухе над горами, и повернула пустые руки Фильки к себе. Она была удивлена. - Как же ты это сделал? - спросила она. И в ответ Филька молча нагнулся к земле и вынул из-под кучи одежды, сложенной им на песке, четыре буквы, вырезанные из белой бумаги. Он наложил их на грудь и сказал: - Я каждое утро прихожу сюда и даю солнцу жечь мою грудь, для того чтобы имя твое оставалось светлым. Я это придумал. Но прошу тебя, не смейся больше надо мной. Он положил свою ладонь на горло, что было у него знаком величайшей печали. И Таня поняла, что лучше ей теперь не смеяться. Она с новой для нее ласковостью заглянула ему в глаза и тихонько коснулась пальцем его кожи: - Какой же ты маленький, Филька! Ты ребенок. Ведь это все отгорит и исчезнет, как только наступит зима и ты наденешь теплую рубашку. Филька нахмурил лицо, в недоумении обвел глазами вокруг и горячий песок, и реку, сверкавшую среди гор подобно золотой долине. Растерянность его была велика. Он забыл о зиме, он вовсе не думал о ней, когда сжигал свое тело под солнцем. "Дурак, дурак!" Он готов был махнуть на себя рукой. - Но ведь солнце так сильно, - сказал он все же с упрямством. - Неужели же всякий след исчезнет? Может быть, что-нибудь и останется, Таня? Подумай. И Таня, подумав недолго, согласилась с ним. - Ты прав, - сказала она. - Что-нибудь должно остаться. Все не может пройти. Иначе куда же... - спросила она со слезами, - куда же девается наша верная дружба навеки?.. Дети обняли друг друга. Теплый воздух скользил по их лицам. Одинокие птицы глядели на них с высоты. Кончилось детство! Как это случилось? И кто мог бы им это сказать? Ни песок, ни лес, ни камни, бывшие с ними всегда. Только родная река их одна убегала все дальше к восходу, струилась меж темных гор. И там, в незримой дали, вставала перед ними иная, волшебная страна, простирался светлый край. И, обнявшись, они неотступно смотрели все в одну и ту же сторону, не назад, а вперед, потому что у них еще не было воспоминаний. Но первая грусть расставания уже потревожила их. - Прощай, дикая собака динго, - сказал Филька, - прощай! Ему хотелось горько заплакать, но он был мальчик, родившийся в молчаливом лесу, на берегу сурового моря. Он лег на песок у воды и замер. А Таня пошла по песку вдоль реки, и чистый ветер, прилетевший с того же сурового моря, дул ей все время навстречу.