поговорил с Сергеем и попросил у него фотографию. Но тот был, как и Ян, приезжий, и фотографий у него не было. -- Хорошо,-- сказал Ян,-- а если ты сходишь и сфотографируешься? -- Но у меня денег нет,-- сказал Серега,-- и приличной одежды -- тоже. Серега жил в общежитии. -- Деньги у меня есть,-- Подбодрил его Ян,-- и рубашку с пиджаком мои оденешь. Скоро у Яна было пять фотографий Сергея. Одну он оставил ему на память, другую вместе с письмом вложил в конверт и послал Вере. В письме -- теперь он писал его не в стихах -- он тоже просил у Веры фотографию. Приближался Новый год, и Ян, не дождавшись от Веры письма, за несколько дней до наступления каникул поехал зайцем в Падун. Дорога в один конец занимала двое суток. Едва Ян объявился в Падуне, как его вызвал начальник уголовного розыска. Сходив в школу на новогодний вечер старших классов и блеснув на нем брюками, сшитыми по моде, Ян на другой день поехал в Заводоуковск в милицию. Начальник уголовного розыска, Федор Исакович Бородин, предъявил ему с ходу два обвинения -- две квартирные кражи. -- Бог с вами, Федор Исакович, никого я не обворовывал. Сейчас я честно живу и учусь в Волгограде. Да, раньше был за мной грех, но в эти дома я не лазил... -- Хватит!--прервал его Федор Исакович.-- Посиди в КПЗ, подумай. Четверо суток Ян просидел в КПЗ. Каждый день его вызывал Бородин. "Если сознаешься,--говорил он,--выпустим тебя, и ты поедешь учиться в Волгоград. Не сознаешься -- посадим". Но Ян стоял на своем, и его выпустили. Он решил рвануть в Волгоград. Каникулы кончались. Вечером у клуба Ян столкнулся с участковым. Николай Васильевич сказал: -- Коля, мне Бородин сегодня звонил, ты у него в каком-то протоколе забыл расписаться. Завтра утром, к десяти часам, приди в прокуратуру. -- Не ходи,--сказал дома отец.--Уезжай в Волгоград. Хватит, и так посидел. -- А че бояться?-- возразил Ян.-- Если хотели посадить, то и не выпускали бы. Распишусь в протоколе и вечером уеду. На этом и порешили. Утром Ян встал рано. Мать пельменей сварила. Отец достал бутылку столичной. -- Ладно уж, выпей стопку за счастливый исход. В Заводоуковск, в прокуратуру, Ян поехал с сестрой Галей. Она была на два года старше Яна, училась в Тюмени и тоже приехала на каникулы. Ян не хотел с ней ехать, но настоял отец, чтобы знать, посадили его или нет, в случае если сын не вернется. В прокуратуру--небольшой деревянный дом, стоявший за железной дорогой, неподалеку от вокзала,--Ян зашел смело. "Все,--думал он,-- распишусь -- ив Волгоград вечером дерну". Открыв дверь приемной, Ян спросил: -- Можно? -- А-а-а, Петров, подожди,-- сказал прокурор района, стоя на столе и держа в руках молоток.-- Сейчас, вот прибьем гардину... "Ну,-- подумал Ян,-- прокурор делом занят. Конечно, садить не будут". Ян ждал молча. Сестра -- тоже. Но вот распахнулась дверь, и Анатолий Петрович пригласил Яна: -- Заходи. Ян вошел. Приемная была просторная. За столом сидела средних лет женщина, которая подавала прокурору гвоздь, когда он прибивал гардину. -- Вот сюда,-- сказал Анатолий Петрович, и Ян последовал за ним. Они вошли в маленький кабинет. Стол занимал треть комнаты. Прокурор сказал Яну: "Садись",-- и Ян сел на стул, стоящий перед столом. Прокурор достал какой-то бланк, положил на стол и пододвинул к Яну. -- Распишись,-- сказал Анатолий Петрович,-- с сегодняшнего дня ты арестован. -- Что-что?-- спросил Ян. -- Это санкция на арест. Распишись. Все. Хватит. Покуролесил,-- сказал прокурор и, взяв черную, к концу утончающуюся ручку, вложил ее Яну в правую руку.-- Распишись. -- Вы в своем уме, Анатолий Петрович? Что вы мне суете?! Расписываться я не буду. Ян бросил ручку, и она покатилась по санкции, оставив на ней несколько чернильных капель синего цвета одна другой меньше. Чернильные капли остались на санкции примерно в том месте, где Яну надо было расписаться. -- Вот вам моя роспись,--зло сказал Ян, не глядя на прокурора. -- Хорошо. Расписываться ты не хочешь,--сказал прокурор, взяв ручку, которая, описав по столу полукруг, остановилась возле отрывного календаря.-- Тогда напиши в санкции, что от подписи отказался. -- Анатолий Петрович!--Ян повысил голос.--Вы что, за дурака меня принимаете? Пишите сами, если это вам так надо, что я от подписи отказался. Прокурор убрал санкцию в ящик стола и встал. -- Пошли. Ян через приемную вышел в коридор, где сидела сестра. Там его ждали два милиционера. Ян сказал сестре: "До свидания"--и в сопровождении двух ментов пошел к машине. "ГАЗ-69" с водителем за рулем стоял у ворот прокуратуры. Ян сел на заднее сиденье, менты--по бокам от него, и машина покатила. Водитель, парень лет тридцати, посмотрев на Яна, сказал: -- Здорово, старый знакомый. Ян промолчал. -- Что, не узнаешь? -- Узнаю,-- ответил Ян, слыша в голосе водителя не издевательство, а сочувствие. Водитель летом поймал Яна около поезда, когда он хотел уехать на крыше вагона со своими друзьями в Омутинку, чтоб обворовать школу. Робка с Генкой разбежались в разные стороны, а водитель схватил Яна за шиворот--Ян не заметил тогда его ментовскую, без погон, рубашку. Ян попытался выскользнуть из пиджака, надеясь оставить его в цепкой ментовской руке, а самому убежать: в карманах пиджака у Яна ничего не было. Но водитель другой рукой сжал его локоть. Так он и провел Яна по перрону вокзала в ментовку. Дежурный по линейному отделу милиции отпустил Яна--зайцы ему не нужны. "Если б ты меня тогда не поймал,--подумал Ян,--мы бы уехали в тот день в Омутинку. И тогда бы нам не попался в тамбуре тот мужик, которого мы грохнули". -- Ну вот, доездился,--сказал водитель,--такой молодой-- и в тюрьме будешь сидеть. Ян промолчал, и водитель больше с ним не заговаривал. Он понимал, что парню не до разговора. Через неделю Яна с этапом отправили в тюрьму и вот теперь привезли в КПЗ для закрытия дела. 4 Дело Яну закрывал следователь прокуратуры Иконников, Иконников был пожилой, сухощавый, чуть выше среднего роста, седой и казался Яну старикашкой. Сын Иконникова -- Ян знал это -- за какое-то крупное преступление схлопотал около десяти лет. После закрытия дела Яна отвезли в тюрьму. Вскоре в камеру бросили новичка. Он был крепкого сложения, ростом выше всех, с наколками на руках. Поздоровавшись, он положил матрац на свободную шконку и встал посреди камеры, небольшими, глубоко посаженными, хитрыми глазами оглядывая ребят. В его взгляде не было испуга, и пацаны, особенно Миша, державший мазу в камере, задумались: а не по второй ли ходке этот парень? Надо начинать разговор, и Миша спросил: -- Откуда будешь, парень? -- Из Тюмени,-- коротко ответил тот. -- А где жил? Парень объяснил. -- По первой ходке? -- По первой. -- Какая у тебя кличка? -- Чомба. Миша не стал называть свое имя и протягивать новичку руку. Узнав, за что попался Чомба -- а посадили его за хулиганство,-- Миша закурил и лег на шконку, поставив пятку одной ноги на носок другой. Чомба сел на кровать рядом с Яном и сказал: -- Я рубль принес. Надо достать его. -- А где он у тебя? -- поинтересовался Ян. -- В ухе. Ян помог Чомбе вытащить из уха рубль, который он затолкал глубоко, а Миша, не вставая со шконки, сказал: -- На деньги в тюрьме ничего не достанешь. Если они на квитке, тогда отоваришься. После ужина Миша сказал Чомбе: -- Сейчас мы тебе прописку будем делать. Слыхал о такой? -- Слыхал. Но прописку делать я не дам. Камера молчала. Чомба бросал вызов. Медлить было нельзя, и Миша спросил: -- Это почему ты не дашь делать прописку, а? -- Не дам, и все. -- Прописку делают всем новичкам. Сделаем и тебе. Парни сидели по иконкам и молчали. -- Я же сказал, что прописку вы мне делать не будете. -- Может, ты еще скажешь, что и игры с тобой не будем проводить? -- И игры тоже. Будь на месте Чомбы Ян, его с ходу бы вырубили. Но Чомба сидел на шконке, держа на коленях огромные маховики. Миша стоял возле стола и близко к Чомбе не подходил. Он понимал, что, если он схватится с Чомбой, парни на помощь не придут. Ян в душе был за Чомбу, но, как и все ребята, молчал. -- Чомба, не лезь в бутылку, прописку и игры делают всем. -- А я не лезу. Сказал, что ни прописки, ни игр со мной делать не будете.-- Чомба встал со шконки.-- Все мои кенты по нескольку ходок имеют и рассказывали мне, что такое прописка, игры и так далее. Миша медленно сбавлял обороты. Стыкаться с Чомбой ему явно не хотелось. Неизвестно, кто кого вырубит. Если его, то он потеряет авторитет. Так сила и решительность одолели неписаные тюремные порядки. Через некоторое время Яну вручили обвинительное заключение. Он расписался в бумагах, что числится теперь за прокурором, а потом -- за судом. Когда Яна забирали на этап, он получил от Миши увесистый пинок под зад. Это был тюремный ритуал -- пинать под зад всех, кого забирали на суд, чтоб в тюрьму после суда не возвращаться. В "столыпине", сдавленный заключенными, Ян ехал в приподнятом настроении. Он надеялся получить условное наказание и представлял, как, освободясь, поспешит в Волгоград, где его ждет письмо и фотография Веры. Он даже жалел, что не переписал тюремную инструкцию, которая в простенькой рамке висела под стеклом над парашей. Тюремную инструкцию ему хотелось показать друзьям и рассказать, какие строгие порядки в тюрьме. В КПЗ, в камере, Ян встретил друга, Володю Ивлина, подельника Роберта. Роберт Майер еще осенью, приехав из Новосибирска, подрался в Падуне с незнакомым парнем. У парня упала шапка, и Робка, подняв ее, перепутал головы: заместо головы парня он надел шапку на свою. Парень заявил в милицию, и Робку за грабеж осудили на три года. Эту сцену наблюдал Володя Ивлин, и он сразу свалил из Падуна. Заводоуковск объявил на него всесоюзный розыск, и его взяли в Душанбе, где он устроился на работу. Теперь он ждал суда. Вова, в общем-то, не унывал, он не по первой ходке шел, и большой срок ему не горел. Но на Роберта он в обиде был: Володю привлекали как соучастника и подстрекателя. -- Ян, в натуре,-- тихонько говорил Вова, чтоб зеки не слышали,-- я же о вас все знаю. Знаю, что вы мужика грохнули, кое-какие кражи знаю, но я не козел -- ты знаешь меня, и хоть я и в обиде на Робку, но не вложу вас. Через день Яна забрали на суд, и Вова дал ему пинка под зад. -- Пошел,-- сказал он,-- чтоб с суда не возвращался. Прокурор запросил Яну четыре года лишения свободы. Судья предоставил последнее слово Яну. В КПЗ Ян несколько дней сидел в одной камере с местным малолеткой, который только что освободился из бессрочки {sup}4{/sup},[{sup} {/sup}{sup}4{/sup} Бессрочка -- так назывались на жаргоне детские воспитательные колонии (сейчас -- специализированные ПТУ). Туда сажают за нарушения и преступления детей, не достигших четырнадцати лет, так как уголовная ответственность наступает с четырнадцатилетнего возраста. Дети должны сидеть в этих колониях без срока, пока не исправятся. Бывает, что дети в бессрочках совершают новые преступления, и, если им исполнилось четырнадцать лет, их судят, дают срок и переводят в воспитательно-трудовые колонии.] и малолетка научил Яна одиннадцати магическим словам, которые должны подействовать на судью, и после них, как думал Ян, ему точно дадут условный срок. Слова эти надо говорить в последнем слове, в самом конце, И еще Ян решил сказать про цыганку, которая якобы ему нагадала тюрьму, а суд -- рассчитывал он -- вопреки предсказаниям цыганки возьмет и не вынесет ему суровый приговор. И в какой-нибудь газете появится информация под заголовком "Предсказание цыганки не сбылось". В ней будет говориться, что пятнадцатилетнему парню цыганка нагадала тюрьму, но советский суд дал ему год условно. Не надо, мол, верить цыганкам... Ян говорил сбивчиво. В одной краже признавался, другую отметал. Но закончил он четко. -- Граждане судьи,-- громко сказал он,-- незадолго до того, как меня посадили, цыганка в поезде нагадала мне, что меня ждет тюрьма. Ян замолчал, судья и заседатели улыбнулись, а секретарь суда -- молоденькая девчонка -- оторвала взгляд от бумаг и посмотрела на Яна. В зале негромко засмеялись. Одиннадцать магических слов надо было проговорить как можно плаксивей, и он их проговорил: -- Граждане судьи! Дайте мне любую меру наказания, только не лишайте свободы. После перерыва судья взяла отпечатанный приговор, а Ян посмотрел на пустое место, где сидел прокурор. Не пришла на приговор и защитник. Судья стала читать: -- "Именем Российской Советской Федеративной Социалистической Республики..." Ян, слушая, многое пропускал мимо уха -- "народный суд Тюменской области... разбирал в открытом судебном заседании дело по обвинению Петрова Николая Алексеевича... по статье сто сорок четвертой, части второй. Уголовного кодекса РСФСР, установил: подсудимый Петров, пользуясь тем, что в доме Серовых никого нет, так как Серовы выехали в отпуск, ночью подбором ключей открыл замок, проник в квартиру и совершил кражу костюма, разных пластинок в количестве около восьмидесяти штук, кожаных перчаток, лампы от радиолы и запасных частей к мотоциклу, всего на сумму двести двадцать рублей. На другой день краденые пластинки, перчатки, свитер серого цвета принес к гражданину Клычкову. Свитер и перчатки продал Клычкову за ноль целых пять десятых литра водки, отдал Клычковым девять пластинок, а остальное унес обратно. В июле месяце Петров, также зная, что гражданин Трунов выехал в отпуск и в квартире никого нет, ночью оторвал доску на фронтоне, проник на чердак дома, с чердака в квартиру и совершил кражу двух кителей, фетровой шляпы, офицерского ремня, двадцати штук патронов и облигаций разных займов на сумму три тысячи триста семьдесят пять рублей. Всего на сумму без облигаций на девяносто шесть рублей. Подсудимый Петров виновным признал себя частично и пояснил, что кражу в квартире Трунова совершил он, а в квартиру Серовых не лазил... Потерпевший Серов просит удовлетворить заявленный им гражданский иск в сумме двухсот двадцати рублей, потерпевший Трунов от поддержания иска отказался. На основании изложенного суд, руководствуясь... приговорил: Петрова Николая Алексеевича по статье сто сорок четвертой, части второй, Уголовного кодекса РСФСР признать виновным и определить меру наказания три года лишения свободы с отбытием в колонии для несовершеннолетних...". В тюрьме Ян попал в камеру осужденных на третьем этаже. Теперь он часто писал письма домой и в Волгоград. Мать написала ему, что через неделю из Волгограда приезжает сестра. Дней через десять его повели на вахту на свиданку. -- Тебе, Коля, пришло письмо от Веры,-- сказала Татьяна. Письмо было адресовано соседу Жене. Вместе с письмом Ян достал из конверта фотографию и удивился. С фотографии на него смотрела не Вера, а ее старшая сестра Люда. Она была сфотографирована рядом с радиолой, пышногрудая, красивая, с аккуратно зачесанными назад волосами. "Почему Вера выслала фотографию сестры?" -- с горечью подумал Ян. Он развернул двойной тетрадный лист в клеточку и с жадностью стал читать; "Здравствуй, Женя! С приветом я. Ну, как ты провел Новый год? Я провела его весело. Ездила на лыжах и на коньках. Конечно, на коньках не ездила, а каталась. Елка у нас была 30, одних седьмых классов. Она кончилась в 11 часов. Потом шли по шоссе домой и пели песни. После этого маленько простудилась, ну ничего, все прошло. Вот уже два дня занимаемся в школе. Все идет нормально. Уроки пока не учишь, а так себе, только отсиживаешься. Не знаю, что писать еще. Пиши скорее, только побольше. Извини, что написала всякую чушь, но я не виновата -- в голову больше ничего не пришло. До следующей встречи в письме. Вера. Да, еще позабыла, здесь одна девушка просила у меня чей-нибудь адрес. Ты не можешь дать?" Письмо было с ошибками, но Ян в русском языке сам не был силен и потому не заметил их. Он прочитал письмо во второй раз. "Господи, ведь это Верочкины слова, и я прочитал их. Я все равно не буду сидеть три года. Батя поможет мне освободиться. И тогда я снова через письма буду с Верой встречаться. Скорей бы",--подумал Ян и спросил женщину: -- А фотографию можно у себя оставить? -- Нет. Ни письма, ни фотографии на свиданке нельзя передавать. Пусть она тебе пошлет по почте. -- Таня,-- сказал тогда Ян сестре,-- меня скоро должны забрать на этап, в колонию. Вышлешь мне фотографию туда. Я сразу напишу письмо, как приеду. Ян попрощался с сестрой, и его отвели в камеру. Через несколько дней, после ужина, в камеру бросили двоих пацанов. Они были с Севера, и один из них был боксер. Ребятам об этом сообщили по трубам. После отбоя вся камера, когда новички уснули, решила спрятать у боксера коцы. Ян предложил подвесить их к решетке за раму, а утром боксер встанет и начнет их искать. Не найдя, попрет, наверное, на камеру. Ребята договорились в случае драки скопом кинуться на боксера. Распределили, кому хватать швабру, кому скамейки и табуреты. Ребята боксера конили: здоровый он был и по-мужицки крепок. Утром после подъема все шустро вскочили. Боксер искал под своей шконкой коцы. Спрашивать у пацанов не стал. Он шлепал по камере в одних носках и на оправку в туалет босой не пошел. Разутый, он смирно сидел на шконке, стараясь не встречаться с ребятами взглядом. Хоть и бычьей силой обладал боксер, но коц требовать не стал, поняв, что стыкаться придется со всей камерой. Ночью малолеток ошмонали, выдали сухой паек -- буханка черного непропеченного хлеба и маленький кулечек кильки -- и на "воронках" отвезли на вокзал. Столыпинский вагон многие ребята видели впервые. Всех закрыли в одном купе, и поезд тронулся в сторону Свердловска. В вагоне стояла духотища. Ян зашел в купе первый и занял третью полку. Лежать было хорошо, большинство же пацанов еле уместились внизу. Ребята приутихли. Каждый думал о зоне. Куда их везут? Как они жить будут? Через неделю шестерых пацанов, в том числе и Яна, из свердловской тюрьмы забрали на этап в Челябинск. В челябинской тюрьме Ян пробыл недолго--и снова "столыпин". Теперь парни знали, что везут их в одлянскую колонию. Так как ребятам до станции Сыростан ехать было часа три, конвойный коленкой запихал последнего малолетку в купе и задернул решетчатую дверь. "столыпин" был переполнен. Стояла весна. Окна в "столыпине" еще не открыли, солнце накалило вагон, да и зеки надышали. Парни, прижавшись друг к другу, истекали потом. Все они были в зимней одежде. Хотелось пить, но конвой воды не давал, так как из Челябинска только что выехали. Взросляки материли конвой, называя солдат эсэсовцами. Солдаты, как овчарки, огрызались и советовали придержать языки, обещая кой-кому посчитать ребра. Через час зеки запросились в туалет, так как конвой все же напоил их водой. Но солдаты попались лентяи и водить в туалет не хотели. Тогда зеки стали кричать и требовать начальника конвоя. Он пришел и дал солдатам указание водить на оправку, а то самые отчаянные пообещали ему оправляться через решетку в коридор. Один парень от духоты и жарищи потерял сознание, и малолетки стали требовать начальника конвоя. Он пришел и приказал солдатам занести парня к себе в купе. Там парень пришел в себя и до самого Сыростана, как король, просидел в служебном купе. Но вот поезд остановился! и малолетки, щурясь от солнца, выпрыгнули на землю. Здесь их ждал лагерный конвой. Часть вторая 1 Около полотна железной дороги стояло два "воронка". Ребята, в окружении конвоя, направились к ним. Ян, медленно шагая, смотрел на сосновый лес, который за впадиной, невдалеке, открылся его взору. Вот бы туда! Страшные мысли о зоне захлестнули его сознание. Как не хочется идти к "воронкам". Убежать бы в лес. Но конвою вон сколько. Ян жадно смотрел на лес. За четыре месяца, проведенных в тюрьме, он соскучился по вольному воздуху. Лес казался сказочным, а воздух в лесу -- необычным. Ведь это -- воздух свободы. В лесу ни зеков, ни конвоя. Растет трава, и поют птицы. Нет колючей проволоки и нет тюремных законов. Сейчас у него не было слез, а в лесу, в одиночестве, они бы хлынули. "Я не хочу ехать в Одлян. Помоги, Господи!" Но вот парни залезли в "воронки". Неизвестность давила души. Царило молчание. За весь путь от Сыростана до Одляна парни не обмолвились ни словом. И вот--Одлян. В сопровождении конвоя ребята потопали в штрафной изолятор. Для новичков это был карантин. Здесь они должны просидеть несколько дней. Парней разделили на несколько групп и закрыли в карцеры. Они сняли с себя одежду и постелили на нары. Махорка у них была, и они часто курили. Разговаривали тихо, будто им запретили громко говорить. На другой день, перед обедом, через забор, отделяющий штрафной изолятор от жилой зоны, перелез воспитанник. Окна от земли были высоко, и он, подтянувшись на руках, заглянул в окно карцера и тихо, но властно сказал: -- Кишки, кишки путевые, шустро, ну... Парни смотрели на него через разбитое окно и молчали. Хорошая одежда мало у кого была. -- Ну,-- выкрикнул парень,-- плавки, брюки, лепни подавайте мне, быстро! С той стороны неудобно было держаться, и он от натуги кривил лицо. Ему подали пиджак, он спрыгнул на землю и поднялся к окну соседнего карцера. Слышно было, как он и там просил одежду. Ему тоже что-то просунули в окно, и он теперь требовал одежду у третьего карцера. Насобирав вольной одежды, он перелез через забор в жилую зону. На третий день ребят вывели из штрафного изолятора, и они сдали на склад вольную одежду. Здесь же им выдали новую, колонийскую. Черные хлопчатобумажные брюки и такую же сатиновую рубаху. Обули их, как и в тюрьме, в ботинки. Головной убор -- черная беретка. Со склада пацанов повели в штаб. Он находился в зоне. В кабинете начальника собралась комиссия. Она распределила ребят по отрядам, и дежурный помощник начальника колонии (дпнк) повел их строем в столовую на ужин. Парни шли по подметенной бетонке. Вся колония утопала в зелени. Коля поднял взгляд и увидел Уральские горы. Они полукольцом опоясывали местность. Колония находилась в долине, и красиво было смотреть на горы снизу. Подходя к столовой, они встретили воспитанника, медленно шествовавшего в сторону от них. Он был высокого роста, чернявый, и на нем были лишь одни плавки. Несмотря на то, что весна только начиналась, он был хорошо загорелый. Заметив новичков, он остановился, повернулся к ним вполоборота и крикнул: -- Если есть кто с Магнитогорска, в седьмой отряд, будет моим кентом! Он пошел дальше по бетонке медленно, важно, а Ян подумал: "Вор или рог, наверное. Вот было бы здорово, если б я был с Магнитогорска, ведь я иду в седьмой отряд. Он бы дал поддержку". Зал в столовой был большой, человек на двести. После ужина ребят развели по отрядам. Около седьмого отряда мельтешило несколько десятков воспитанников. Они выколачивали матрацы. Кто руками, а кто палкой. Еще трое стояли возле входа в отряд. -- Эй, Амеба,-- крикнул один из них,-- бей сильнее, что ты гладишь его, как бабу по ...! А то я начну тебя заместо матраца колотить, пыль из тебя, наверное, сильнее полетит. Ян не понял, кого назвали Амебой. Он столько слышал о зонах и так боялся этого Одляна... Но многие из ребят улыбались, и он подумал, что в этой колонии, наверное, несильный кулак. Зона в первую минуту показалась ему пионерским лагерем. "Матрацы трясти заставляют, видно, не все хотят их колотить". И на душе у Яна стало веселее. Новичков завели в воспитательскую. Она находилась на первом этаже двухэтажного барака, сразу у входа. За столом сидел капитан лет тридцати пяти и писал. Это был начальник отряда, Виктор Кириллович Хомутов. Ему кто-то позвонил по телефону, и он вышел. Воспитательская сразу наполнилась ребятами. Они пришли посмотреть новичков. Все внимание было сосредоточено на Яне. Парень с одним глазом и со шрамом на полщеки. -- Откуда ты? -- спросил его воспитанник невысокого роста, но плотный сложением. -- Из Тюмени. -- Срок? -- Три года. -- По какой статье? -- По сто сорок четвертой. -- Кем жить хочешь? Ворм или рогом? Ян помнил, что на этот вопрос прямо отвечать нельзя, и, прищурив правый глаз, повторил: -- Вором или рогом?.. Ей-богу, я еще не надумал, кем бы хотел жить,-- сказал он.-- Я еще не огляделся. Парни громко засмеялись. Ответ "поживем -- увидим" всем надоел. А новичок сказал по-другому и развеселил всех. И смотрит он без боязни. -- Молодец,-- сказал коренастый,-- а ты хитрый...-- И чуть помедлив, добавил: -- Глаз. Вот и будет у тебя кличка Хитрый Глаз. В спальне к Хитрому Глазу подошел парень и спросил: -- Ты с Волгограда? -- Да. Вообще-то я с Тюмени, но последнее время жил в Волгограде. -- В каком районе? -- В Красноармейском. -- А где там? -- В Заканалье. -- Ну, значит, земляк. В одном районе жили. Во всей зоне я один из Волгограда. Теперь, значит, двое. Пошли на улицу, там поговорим. У входа в отряд на лавочках сидели несколько человек и курили. Сели на свободную. -- Малик меня зовут,-- сказал земляк Хитрого Глаза.-- Я уже скоро откидываюсь. Сорок дней остается. Три года отсидел. Что тебе сказать о зоне? -- Малик задумался.-- Пока я тебе многого говорить не буду. Надо тебе вначале осмотреться. Новичков у нас около месяца не прижимают. Если нарушений не будет. Так что за это время ты сам многое поймешь. Ну а так, для начала, знай: в нашей зоне есть актив и воры. Одно из худших нарушений -- двойка в школе. За нее тебе будут почки опускать. Старайся учиться лучше. Работать тоже можно -- обойка, диваны обиваем. Грузим их и так далее. Но я на расконвойке. Видеться будем только вечерами. С чухами и марехами не разговаривай. Да и вообще больше молчи -- наблюдай. Полы у нас моют по очереди. Но не все. Актив и воры не моют. Мы с тобой в одном отделении. У нас больше половины полы не моют. Я тоже как старичок и расконвойник не мою. Ты же начнешь мыть через месяц. В общем, пока присматривайся. Ни в коем случае ничего никому не помогай, если попросят что. Присматривайся, и все.-- Малик встал.-- Пошли, в толчок сходим. Они свернули за угол барака. Подойдя к туалету, Малик сказал: -- Вот это толчок. Смотри, когда один пойдешь -- но постарайся пока в толчок один не ходить,-- беретку снимай и прячь в карман. А то у тебя ее с головы стащат и убегут. Потом будет делов. Толчок был длинный. Справа и слева проходили бетонные лотки, а посредине, разделенные низенькой перегородкой, с двух сторон находились отхожие места. До отбоя Хитрый Глаз с Маликом просидели на лавочке. Около десяти часов отряд построился в коридоре. Дежурный надзиратель сосчитал воспитанников, и когда на улице проиграла труба, начальник отряда Виктор Кириллович пожелал спокойной ночи, и ребята разошлись по спальням. Утром труба проиграла "подъем", и парни строем пошли на плац на физзарядку. Плац находился посреди зоны, и под команду рога зоны по физмассовой работе -- он возвышался на трибуне -- повторили все упражнения, которые он показывал, и опять строем разошлись по отрядам. Дневальные мыли полы, а ребята ждали построения на завтрак. -- Отряд! Строиться на завтрак! И опять строем в столовую. В столовой за столы садились по отделениям. Места воров были за крайними столами. Хитрого Глаза посадили посредине. С керзухой ребята расправились быстро, выпили чай, и дежурный скомандовал выйти на улицу. Строем воспитанники пришли в отряд, перекурили и потопали в школу. Занятия в школе шли до обеда. После занятий парни переоделись в рабочую одежду, пообедали и с песней пошли на работу. Хитрый Глаз, как и говорил Малик, попал в обойку. В колонии, в производственной зоне, была мебельная фабрика, основная продукция которой была диваны. Хитрого Глаза поставили на упаковку. Надо было таскать диваны, обертывать их бумагой, упаковывать и грузить на машины. Работа хоть и была тяжелой, но Хитрому Глазу понравилась. Перед ужином ребята потопали в жилую зону. В воротах их ошмонали. В колонии было восемь отрядов, в каждом -- более ста пятидесяти человек. Нечетные отряды работали во вторую смену, а в первую учились. Четные -- наоборот. В зоне было две власти: актив и воры. Актив -- это помощники администрации. Во главе актива -- рог зоны, или председатель совета воспитанников колонии. У рога--два заместителя: помрог зоны по четным отрядам и помрог зоны по нечетным. В каждом отряде были рог отряда и его помощник. Во всех отрядах было по четыре отделения, и главным в отделении был бугор. У бугра тоже был заместитель и звали его -- помогальник. Вторая элита в колонии -- воры. Их было меньше. Один вор зоны и в каждом отряде по вору отряда. Редко -- по два. На производстве они тоже не работали. Еще в каждом отряде было по нескольку шустряков, которые подворовывали. Кандидаты на вора отряда. Актив с ворами жили дружно. Между собой кентовались, так как почти все были земляки. Актив и воры были в основном местные, из Челябинской области. Неместному без поддержки трудно было пробиться наверх. Начальство колонии на воров смотрело сквозь пальцы. Прижать оно их не могло, так как авторитет у воров был повыше рогов, и потому начальство, боясь массовых беспорядков, или, как говорили, анархии, заигрывало с ними. Стоит ворам подать клич: бей актив!-- и устремиться самим на рогов, как больше половины колонии пойдет за ними, и даже многие активисты примкнут к ворам. Актив будет смят, и в зоне начнется анархия. Но и воры помогали наводить в колонии порядок. Своим авторитетом. Чтобы им легче жилось. А сами старались грубых нарушений не совершать. Если вор напивался водки или обкайфовывался ацетоном, ему это сходило. Ведь он вор. Начальство это может скрыть. Главное, чтоб в зоне не было преступлений, которые скрыть невозможно. Порой воры с активом устраивали совместные кутежи. Вор зоны свободно проходил через вахту и гулял по поселку. 2 Три дня Хитрый Глаз прожил в колонии, и его никто не трогал. На четвертый день к нему подошел бугор и сказал: -- Сегодня ты моешь пол. -- Но ведь я новичок, а новички месяц полы не моют. -- Не моют, а ты будешь. Быстро хватай тряпку, тазик и пошел. Ну... -- Не буду. Месяц не прошел еще. -- Пошли,--сказал бугор и завел Хитрого Глаза в ленинскую комнату. Бугру скоро исполнялось восемнадцать лет, и он ждал досрочного освобождения. Он был высокого роста, крепкого сложения, из Челябинска. -- Не будешь, говоришь,-- промычал бугор и, сжав пальцы правой руки, ударил Хитрого Глаза по щеке. В колонии кулаками не били, чтоб на лице не было синяков, а ставили так называемые моргушки. Сила удара была та же, что и кулаком, но на лице никакого следа не оставалось. Удар был, сильный. Хитрый Глаз получил в зоне первую моргушку. У него помутилось в голове. -- Будешь?-- спросил бугор. -- Нет. Бугор поставил Хитрому Глазу вторую моргушку. -- Будешь? -- Нет! Тогда бугор поставил Хитрому Глазу две моргушки подряд. Но бил уже не по щеке, а по вискам. Хитрый Глаз на секунду-другую потерял сознание, но не упал. В зоне знали, как бить, и били с перерывом, чтоб пацан не потерял сознание. -- Зашибу, падла,--сквозь зубы процедил бугор.--Будешь? -- Нет. Бугор поставил Хитрому Глазу еще две моргушки по вискам, и он опять крепко кайфанул. Но бугор его бить больше не стал, а вышел из комнаты, бросив на прощанье: -- Ушибать будут до тех пор, пока не начнешь мыть. На следующий день не бугор, а помогальник сказал Хитрому Глазу, чтоб мыл полы. Хитрый Глаз ответил, что мыть полы не будет. Месяц еще не прошел. -- Не будешь,-- протянул помогальник, искривив лицо.-- Будешь! Он похлопал его по щеке. Потом с силой ударил. Удар помогальника был слабее, чем у бугра, ставить моргушки он еще не научился, да и силы было меньше. Помогальник был чуть крепче Хитрого Глаза и немного выше. Хитрый Глаз после удара ничего не ответил. Помогальник тогда стал часто ставить моргушки. Увидев, что Хитрый Глаз теряет сознание, а по-колонийски -- кайфует, он перестал его бить и спросил: -- Будешь мыть? -- Нет,--ответил Хитрый Глаз. Голова у него гудела. "Как мне быть?--думал он.--Начинать мыть полы или не начинать?" И Хитрый Глаз решил пока держаться на своем. Вечером, после школы, к Хитрому Глазу подошел Малик. -- Я слышал,--начал он,--тебя заставляют мыть полы. Но ты не мой. Крепись. Если ты их начнешь мыть, тебя с ходу сгноят. Будешь марехой. Я тебе посоветую сходить к помрогу зоны Валеку. Иди к нему на отряд и сказки: не успел, мол, прийти на зону, как меня заставляют мыть полы. Только не кони, сходи, а то они тебя будут бить до тех пор, пока ты не согласишься. Идти к помрогу зоны не хотелось. Жаловаться он не любил. Да и что толку, если б Хитрый Глаз пошел и пожаловался. После этого его бы сильнее избили и он вдобавок потерял бы уважение ребят. Вечером помогальник завел Хитрого Глаза в туалетную комнату. -- Будешь мыть полы? -- спросил он. -- Не буду,-- ответил Хитрый Глаз. В туалетной комнате никого не было, и помогальник, размахнувшись, кулаком ударил Хитрого Глаза в грудь. -- Будешь? --повторил он и, услышав "нет", нанес серию крепких ударов в грудь. Опытный рог или вор со второго или третьего удара по груди вырубали парня. Но у помогальника удары еще не были отработаны, и он тренировался на Хитром Глазе. -- Нагнись,-- приказал помогальник. Хитрый Глаз нагнулся. -- Да ниже. Хитрый Глаз еще нагнулся, и теперь его грудь была параллельно полу. Сильный удар коцем в грудь заставил его выпрямиться. -- Снова нагнись,-- приказал помогальник. Хитрый Глаз нагнулся. Помогальник снова пнул его в грудь, и на этот раз Хитрому Глазу стало тяжело дышать. -- Еще нагнись! -- закричал помогальник, видя, что Хитрый Глаз выпрямился. Третий раз помогальник пнул Хитрого Глаза в область сердца. У него помутилось в глазах, и он сделал шаг назад. -- Сюда, сука, сюда!--заорал помогальник. Он ударил его кулаком в грудь.-- Будешь мыть? -- Нет,--ответил Хитрый Глаз, и помогальник прогнал его из туалетной комнаты. День был прожит. -- Но что толку,--сказал парень, что спал рядом,--все равно рано или поздно мыть полы ты будешь. Я не знаю, что тебе посоветовать, смотри сам. Пять дней дуплил помогальник Хитрого Глаза. Иногда ему помогал бугор, иногда рог отряда санитаров. Дуплили его не жалея. Ставили моргушки, били по груди, а тут как-то вечером помогальник позвал его в туалет и решил поупражняться по-другому. -- Подними руки,--сказал он Хитрому Глазу,--и повернись ко мне спиной. Хитрый Глаз поднял руки, повернулся. Помогальник ребром ладони ударил его по почкам. От резкой боли Хитрый Глаз нагнулся. Дождавшись, пока прошла боль, помогальник повторил удар. На этот раз боль была сильнее. Хитрый Глаз присел на корточки, отдышался. -- Хорош косить,-- сказал помогальник и пнул его по спине.-- Вставай. Хитрый Глаз поднялся. Теперь помогальник ударил его по печени, и он застонал. -- Косишь, падла,--буркнул помогальник и поставил Хитрому Глазу две моргушки с обеих рук по вискам. У Хитрого Глаза зашумело в голове, и он схватился за нее руками. -- Убрал руки, быстро! -- снова был приказ. И помогальник продолжал бить Хитрого Глаза, отдавая ему команды. Удары следовали то в печень, то по почкам, и моргушки он ставил то по вискам, то по щекам. После отбоя, когда Хитрый Глаз залез под одеяло, его начало тошнить. "Хоть бы в кровати не вырвало,-- думал он,-- а то неудобно будет". Но тошнота вскоре прошла, и ему стало легче. Лежа он не ощущал своего избитого тела. Он был как бы невесом. "Господи, как мне жить? То ли начать мыть полы? Ведь и правда, сколько бы я ни сопротивлялся -- ну пусть я выдержу месяц,-- все равно через месяц буду мыть полы. Лучше сейчас начать. А может, все же держаться? Ведь Малик говорит, что мыть не надо..." Хитрый Глаз слышал от ребят, что Малика избивали еще сильнее. Он тоже поначалу был упорный и не хотел выполнять команды. У Малика, говорят, отбита грудь. Волгоградских в зоне не было, и ему не могли дать поддержку. У Хитрого Глаза есть тюменские земляки -- их в зоне более десяти человек,-- но ни один из них не имеет авторитет и защитить Хитрого Глаза не может. "Наверное,--думал Хитрый Глаз,-- надо начать мыть полы". "Ладно,--решил Хитрый Глаз, засыпая,--если завтра с утра скажут мыть полы -- вымою. Ведь мыть их раз в восемь дней. Бог с ними". Утром, когда помогальник сказал Хитрому Глазу помыть пол, он не стал отнекиваться и вымыл. В этот же день в школе Хитрый Глаз получил двойку по химии. Он и так не любил этот предмет, а тут, когда его каждый день избивали, он не мог сосредоточиться и выучить урок. Вместо химических формул стоял вопрос: мыть или не мыть полы? Девятого класса-- понял он -- ему не осилить. После занятий троих, ребят, которые получили двойки, бугры вызвали в туалетную комнату. И отдуплили. Хитрого Глаза бил помогальник. Но колотил он его сегодня несильно. Злой на него не был: Хитрый Глаз ведь помыл полы. Дня через два Хитрый Глаз получил двойку по физике. И его снова дуплили, отбивая грудянку. На учителей Хитрый Глаз стал злой. Учителя, улыбаясь, равнодушно подписывали воспитанникам приговор, ставя им двойки. Многие учителя были женами сотрудников колонии. В школе он получил еще несколько двоек, и его опять дуплили. "Нет,--думал Хитрый Глаз,-- на следующий учебный год пойду учиться в восьмой класс. Скажу, на свободе учился плохо и меня просто переводили из класса в класс. В восьмом все же будет легче. Но до конца учебы остается около двух недель. Можно еще наполучать кучу двоек. А не закосить ли мне на плохое зрение? Скажу, что я плохо вижу и день ото дня зрение все хуже становится". На самоподготовке в спальне, читая учебник, он приставлял его чуть не к самому носу. На второй день помогальник сказал: -- Что, Хитрый Глаз, над книжкой склонился? Видишь плохо? -- Аха,--ответил он,--вот если чуть дальше от глаза, то уже и читать не могу. -- Косишь, падла. 3 В спальне, в левом углу, спали воры. Вор отряда, Белый, в прошлом был рогом отряда. Он ждал досрочного освобождения, и после Нового года его хотели освободить. Белый обещал Хомутову, что за декабрь отряд займет первое место в общеколонийском соревновании. А тут в один день произошло сразу три нарушения. Не видать седьмому первого места. После школы Белый построил воспитанников в коридоре, сорвал с кровати дужку и начал всех подряд, невзирая на авторитет, колотить. Несколько человек сумели смыться. Кое-кто из ребят успел надеть шапку, и удар дужкой по голове смягчился. Белый от ударов сильно вспотел. Дужка разогнулась и теперь на место не заходила. Белый швырнул ее в угол. Одни остались лежать в коридоре, а другие, кому полегче попало, разбежались. Одному пацану Белый раскроил череп, и у него хлестала кровь. Двое не смогли идти, и их унесли на руках. Белого за это лишили досрочного освобождения и выгнали из председателей совета отряда. Он стал вором. В отряде его все боялись, зная, каков он в гневе, и ему никто не перечил. Вторым по авторитету в воровском углу был Котя. Он пулял из себя вора. Его авторитет далеко не равнялся авторитету Белого, и начальник отряда гнал его на работу. Но Котя не шел. "Радикулит, Виктор Кириллович, радикулит у меня,--говорил Котя начальнику отряда Хомутову, или, как все называли, Кирке,--видите, еле хожу". И он хватался за поясницу и ковылял, согнувшись, в воровской угол. Ходил он всегда медленно, волоча ноги, и не делал резких движений -- здорово косил на радикулит. Кирка отстал от Коти. Коте через месяц исполнялось восемнадцать, и Кирка решил не вступать с ним в конфликт, а дотянуть его до совершеннолетия и отправить на взросляк. Любимое занятие было у Коти--мучить пацанов. -- Ну как, Хитрый Глаз, дела?-- подсел к нему однажды Котя. -- А-а-а,-- протянул Хитрый Глаз. -- Плохие, значит. Ах эти бугры, чтоб они все сдохли, на пола тебя, новичка, бросили. Но ты не падай духом. Не падаешь? -- Да нет. Котя похлопал Хитрого Глаза по шее. -- Кайфануть хочешь? -- Чем? -- Я тебе сейчас покажу. Котя накинул Хитрому Глазу на шею полотенце и стал душить. Хитрый Глаз потерял сознание. Когда очнулся, по лицу бежали мурашки и кто-то будто колол лицо иголками, но несильно. -- Ну как кайф? Хитрый Глаз промолчал. -- Еще хочешь? Хитрый Глаз не ответил. Тогда Котя снова стал его душить. Хитрый Глаз вновь отключился -- Котя ослабил полотенце. -- Сейчас я тебе кислород перекрывать буду руками. Кайф от этого не хуже. Котя цепко схватил Хитрого Глаза за кадык. Хитрый Глаз закашлялся--он отпустил. Хитрый Глаз отдышался--Котя сжал ему, но теперь не кадык, а шею. Хитрый Глаз опять потерял сознание. Когда Хитрый Глаз пришел в себя, Котя стал время от времени перекрывать ему кислород. Целый месяц, пока Котю не отправили на взросляк, он издевался над Хитрым Глазом. Белый, Котя и два шустряка кровати не заправляли. В зоне ворам, рогам, буграм было западло заправлять свои кровати, и заправляли за них парни. Когда Хитрый Глаз согласился мыть полы, через несколько дней к нему утром подошел бугор и сказал: Хитрый Глаз, иди заправь кровати. Хитрый Глаз отказался. -- Что-о-о,-- протянул бугор и затащил Хитрого Глаза к себе в угол,-- не будешь? Он взялся руками за дужки кроватей и, готовясь подтянуться, чтоб пнуть каблуками Хитрого Глаза в грудь, спросил: -- Будешь, а то зашибу? -- Нет,-- ответил Хитрый Глаз. Бугор подтянулся и ударил Хитрого Глаза каблуками в грудь. Хитрый Глаз отлетел к противоположной кровати, ударился о нее головой, но не упал. -- Будешь? -- Нет,--ответил Хитрый Глаз и получил два сильнейших удара в грудь здоровенными кулаками бугра. Хитрый Глаз кайфанул. -- Я с тобой вечером поговорю,-- пообещал бугор. Хитрый Глаз, заправив свою кровать, вышел на улицу. А кровати в углу стал заправлять другой парень. Вечером в туалетной комнате Хитрого Глаза дуплил помогальник. Он бил его с удовольствием, смакуя удары. Если Хитрому Глазу становилось плохо, помогальник давал ему передышку. -- Будешь заправлять кровати? Хитрый Глаз, чуть пошатываясь, ответил: "Нет"--и помогальник, поставив ему ядреную моргушку, выгнал его. Боли в теле Хитрый Глаз не чувствовал. Он опять находился в невесомости. Слегка кружилась голова, и со стороны можно было подумать, что он немного выпил. Десятилетиями на пацанах отрабатывались удары. Этот опыт передавался от бугра к бугру, от рога к рогу, от вора к вору. Все самые уязвимые места в человеческом теле были известны. Главное, когда бьешь, надо точно попасть. Вот потому такие начинающие активисты, как помогальник, отрабатывая удары, радовались, когда пацан после молниеносно проведенного удара падал, как сноп, или, оставаясь на месте, на две-три секунды терял сознание. Все, кто избивал пацанов, знали: доведенные до совершенства удары пригодятся на свободе. Там, в случае чего, они в мгновенье вырубят человека. В спальню Хитрый Глаз заходить не стал. Он вышел на улицу и побрел в толчок. Курить ему сейчас не хотелось. Да и в толчок идти желания не было. Но ведь надо что-то делать до отбоя. Он с удовольствием бухнулся бы сейчас на землю и лежал недвижимый. Чтоб никого не видеть. Роги, бугры, воры, как вы надоели Хитрому Глазу! Ему не хочется на вас смотреть. Солнце стояло еще высоко, и вид на горы открывался великолепный. Но Хитрый Глаз не замечал красоты, и мысли его сейчас путались. Злости на помогальника не было. И вообще не было ни на кого. Одному, одному ему побыть хотелось. На следующий день после физзарядки помогальник опять сказал Хитрому Глазу: -- Заправь кровати! Хитрый Глаз промолчал, -- Не понял, что ли? В ответ -- молчание. -- Пошли,--сказал помогальник и повел Хитрого Глаза в ленинскую комнату. И снова удары, удары, удары. -- На работе продолжим,--сказал помогальник, когда они выходили из комнаты. На работе помогальник кулаками бить Хитрого Глаза не стал-- зачем? Здесь же есть палки. Любые. Сломается одна, можно взять другую. Богонельки {sup}5{/sup},[{sup} {/sup}{sup}5{/sup} Богонелька -- часть рука от предплечья до локтя.] богонельки отбивал помогальник Хитрому Глазу. Только боль проходила, наносился следующий удар, за которым следовал вопрос: "Будешь заправлять?" Хитрый Глаз извивался от ударов, но не кричал, не просил прекратить. -- Так, до вечера,--сказал помогальник, сломав о Хитрого Глаза вторую палку. Сегодня обойка закончила работу раньше. Ребята--кто остался в цехе, кто вышел на улицу. Хитрый Глаз в цехе сидеть не стал. Хочется побыть на воздухе. К парням подбежал Мотя, он был тоже на седьмом отряде, но учился в ученичке, овладевая новой профессией. Остановившись, он бросил в ребят палец. Парни отскочили. -- Что, коните?--спросил он их.--Это ведь палец, а не бугор, и вас не ударит, В станочном цехе один отпилил. Р-р-раз--и нет пальца. Мотя жил в колонии около двух лет, и ему в свое время перепадало от актива, но теперь его, старичка, трогали реже. -- В натуре, пальца испугались,-- говорил Мотя, играя отпиленным пальцем.-- В прошлом году один пацан кисть себе отпилил, Санек надел ее на палку и пугал всех. Пострашнее было. А вот раньше, кому невмоготу было, не то что руки или пальцы -- голову под пилу подставляли. Нажал педаль, подставил голову, отпустил педаль -- и покатилась голова. А сейчас головы под пилу не суют -- руку там или пальцы. Мотя привязал к пальцу нитку и пошел от ребят, играя им. Мотя знал много колонийских преданий. -- Зону нашу в тридцать седьмом году построили,-- рассказывал он,-- не зону, собственно, а бараки одни. Заборов тогда не было, не было колючки и паутины. Воры летом в бараках не жили. Они в горы по весне уходили и там все лето балдели. Еду им туда таскали. Они костры жгли, водяру глушили, картошку пекли. А потом новый хозяин пришел и решил зажать воров Актив набирать стал. Рога зоны назначил. А воры в хер никого не ставили. И тогда рог зоны предложил вору зоны стыкнуться. Если рог победит, быть активу в зоне, зона станет, значит, сучьей. Победит вор--актив повязки скидывает. Рог с вором в уединенном месте часа два дрались, никто не мог победить. Оба выдохлись. Вор ударил рога, и рог упал. Вор подошел к нему, а рог, лежа, сбил его с ног и сам вскочил. Начал его дубасить. И одолел. Вот с тех пор на нашей зоне и стали роги и бугры. Ну а воры так и остались. Рассказ Моти был правдивый, но не совсем точный. Может быть, и стыкался рог зоны с вором зоны и победил его. Но не так появился актив в зоне. Когда началась война, в Одлян пригнали этап активистов из одной южной колонии. Хозяин, обговорив с ними, как навести порядок, чтоб не воры командовали парнями, а он и активисты, вечером приказал работникам колонии домой не уходить. Когда зона уснула, вновь прибывшие активисты вместе с работниками колонии зашли в один из отрядов. Разбудив воров и позвав их в туалетную комнату, они предложили им отказаться от воровских идей и работать. Воры ответили отказом, и тогда активисты стали их дуплить. Избив до полусмерти, актив взял с воров слово, что они им мешать не будут. Так переходили они из отряда в отряд, избивая воров. К утру дело было сделано. Избитые воры валялись трупами. От воровских идей они не отказались, но все дали слово, что против актива ничего не имеют. Так с тех пор в Одляне наряду с ворами появились активисты. На другой день под усиленной охраной работников колонии и активистов воспитанники принялись огораживать зону забором. А еще через несколько дней пацаны вместо блатных песен стали петь строевые, советские. Вечером помогальник в туалетной комнате опять отрабатывал удары на Хитром Глазе. -- Что ты, Хитрый Глаз, так упорно сопротивляешься? Ты ведь и полы вначале мыть не хотел, но ведь моешь же сейчас. И кровати заправлять будешь, куда ты денешься? И не с таких спесь сбивали. Еще ни один пацан, запомни, ни один, кого заставляют что-то делать, не смог продержаться и взять свое. Хочешь, и за щеку заставим взять, и на четыре кости поставим, ведь нет у тебя ни одного авторитетного земляка. Поддержку же тебе никто не даст. А Малика ты не слушай. Он тоже все делал, когда его заставляли. Но сейчас он старичок.-- Так говорил помогальник, размеренно дубася Хитрого Глаза. И в этот вечер Хитрый Глаз не дал слово заправлять кровати. "Долго мне не продержаться,-- соображал Хитрый Глаз.-- Вот взять, к примеру, коммунистов. Их немцы избивали сильнее. Но они на допросах держались и тайн не выдавали, хотя знали, что из лап гестапо им живыми не вырваться. Но ради чего сопротивляюсь я? Ради того, чтобы получше жить. Но через два с половиной года меня отпустят. А если я буду сопротивляться и меня каждый день будут дуплить, дотяну ли я до освобождения? Хорошо, дотяну, но калекой. Уж лучше заправлять, когда скажут, кровати и остаться здоровым. Но в зоне мне жить больше двух лет -- и кем же я за это время стану? Амебой? Нет, я не хочу быть Амебой". В седьмом отряде был воспитанник, тюменский земляк Хитрого Глаза по кличке Амеба. Эту кличку он услышал в первый день, когда воспитанники вытрясали матрацы. Амеба был забитый парень, который исполнял команды почти любого парня. За два года, которые он прожил в Одляне, из него сделали не то что раба -- робота. Амеба шагом никогда не ходил, а всегда, даже если его никуда не посылали, трусил на носках, чуть-чуть наклоня тело вперед. Его обогнал бы любой, даже небыстрым шагом. Лицо у Амебы было бледное, пухлое и всегда неумытое. Ему просто не было времени умываться. Он не слезал с полов. Только и можно было увидеть Амебу, как он сновал с тазиком по коридору. Он мыл полы то в спальне, то в коридоре, то в ленинской комнате. Руки у него были грязные, за два года грязь так въелась, что и за месяц ему бы не отпарить рук. Его лицо не выражало ни боли, ни страдания, а глаза -- бесцветные, на мир смотрели без надежды, без злобы, без тоски--они ничего не выражали. Одно ухо у Амебы было отбито и походило на большой неуклюжий вареник. Грудная клетка у него давно была отбита, и любой, даже слабый удар в грудь доставлял ему адскую боль. Но его давно уже не били ни роги, ни воры, ни бугры. Теперь они его жалели, потому что после любого удара, не важно куда -- в висок, грудянку или печень,--он с ходу отрубался. Бить Амебу вору или рогу было западло. И его теперь долбили парни, кто стоял чуть повыше его. Они, чтоб показать, что они еще не Амебы, клевали его на каждом шагу, и он, бедный, не знал, куда деться. Когда бугры замечали, что почти такая же мареха долбит Амебу, они кшикали на такого парня, и он тут же испарялся. У Амебы были отбиты почки и печень, и ночью он мочился под себя. Амебу не однажды обманывали. Подойдет какой-нибудь парень и скажет, что он его земляк. Разговорятся. А потом парень стукнет Амебу в грудянку и захохочет: "Таких земляков западло иметь". Хитрый Глаз, узнав, что Амеба его земляк, пытался с ним заговорить, но Амеба разговаривать не стал -- подумал, что его разыгрывают. В другой раз Хитрый Глаз догнал Амебу на улице, -- Амеба, что же ты не хошь со мной поговорить, ведь я твой земляк. -- А ты правда из Тюмени?-- остановился Амеба. И хотя Хитрый Глаз в Тюмени никогда не жил, он сказал: -- Правда, Амеба. А ты где в Тюмени жил? Амеба объяснил. Хитрый Глаз такого места в Тюмени не знал, но с уверенностью сказал: -- Да-да, я бывал там. -- Бывал? -- тихонько повторил Амеба и краешком губ улыбнулся.--Наш дом стоит по той стороне, где магазин, третий с краю. У него зеленая крыша. -- Зеленая крыша,--теперь повторил Хитрый Глаз,--говоришь. Стоп. Да я помню зеленую крышу. Так это ваш дом?! -- Да, наш,--все так же тихонько, но уже веселее сказал Амеба.--А ты братьев моих знал? -- Братьев? А какие у них кликухи? -- У одного была кликуха, у старшего -- Стриж. А у других нет. -- Стриж, Амеба, да я же знал Стрижа, так это твой брат?! -- Ну да, мой! Амеба опять чуть улыбнулся и стал спрашивать Хитрого Глаза, где он жил в Тюмени. Хитрый Глаз сказал, что он жил в центре. Амеба стоял так же, как и ходил,-- на носках. Казалось, он остановился всего на несколько секунд и снова сорвется с места и потрусит дальше. 4 Хитрый Глаз решил назавтра заправить кровати. Бессмысленно подставлять грудянку под кулаки помогальника. Ну а до уровня Амебы он не опустится: все равно из Одляна он вырвется. Кровати по приказу он заправил, но прошло несколько дней, и бугор сунул ему носки: -- Постирай. Хитрый Глаз отказался. И опять его стали дуплить, и он сдался: носки постирал. А на другой день носки стирать дал ему помогальник. С каждым днем Хитрый Глаз опускался все ниже и ниже. Занятия в школе кончились, бить за двойки перестали. Теперь, поскольку он выполнял команды актива, его трогали реже. Малик, узнав, что Хитрый Глаз постирал носки, стал с ним меньше разговаривать. А как было не постирать. И другие пацаны, не хуже его, стирали. "Что толку,--думал он,--лучше я постираю, чем будут отнимать здоровье". Постепенно Хитрого Глаза стали звать Глазом. Слово "Хитрый" отпало. Глаз решил закосить на желтуху. Чтоб поваляться в больничке. Он слышал от ребят, что если два дня не принимать пищу, а потом проглотить полпачки соли--желтуха обеспечена. Но как можно не есть, когда в столовой за столами сидят все вместе. Сразу заметят. Он все же решил попробовать -- так опостылела зона. Утром, когда все ели кашу и хлеб с маслом, Глаз к еде не притронулся. -- Что-то не хочется. Заболел я,-- сказал он. Никто и слова не сказал. В обед тоже -- ни крошки. Помогальник, когда пришли в отряд, спросил: -- Глаз, что ты не жрешь? -- Да не хочу. Заболел. -- Врешь, падла. Закосить хочешь. Не выйдет. Попробуй только в ужин не поешь -- отоварю. Но и в ужин Глаз не ел. Помогальник завел его в туалетную комнату и молотил по грудянке. На другой день Глаз не съел завтрак. На работе помогальник взял палку, завел его в подсобку и долго бил по богонелькам, грудянке, приказывал поднять руки, стукая по бокам. -- Знаю я,-- кричал помогальник,-- на желтуху закосить хочешь! Попробуй только! Когда из больнички выйдешь, сразу полжизни отниму. Раз все помогальнику известно про такое кошение, Глаз обед съел. "А что,-- думал он,-- если земли нажраться, должен же живот у меня заболеть? Болезнь какую-нибудь да признают. Но где лучше землю жрать? Весь день на виду. Можно после отбоя, когда все уснут. А-а, лучше всего в кино, все смотрят, и до меня никому нет дела". В колонии два раза в неделю -- в субботу и в воскресенье -- показывали кинофильмы. Набрав полкармана земли, Глаз ждал построения в клуб. И вот Глаз сидит в зале. Многие ребята увлечены фильмом, другие кемарят. Он запустил руку в карман. Достал полгорсти земли и, хотя никто на него не смотрел, поднес руку к подбородку, будто он чешется, провел по нему и незаметно взял землю в рот. Попытался проглотить, но она в глотку не лезла. Он стал ее жевать, чтоб выделялась слюна, но земля с трудом пролезала в горло. Давясь, он проглотил ее и снова ,взял в рот. Жевал, но сухая земля комом стояла в глотке. Глаз чуть не плакал. Может, разболтать с водой и выпить? Но где? Где он возьмет кружку, чтоб не видали ребята, где намешает землю с водой и выпьет? Утром ему пришла мысль: выпить на работе клей, которым он приклеивал на диваны товарный ярлык. Когда все вышли из цеха на первый перекур, Глаз взял баночку с клеем и приложился к ней. Клей был сладковатый, противный. Вытерев губы рукавом сатинки, пошел в курилку. Вскоре после перекура Глаза начало тошнить. Он вышел на улицу, и его вырвало, И снова во рту он ощутил клей. И его второй раз вырвало. "Ничего, ничего и с клеем не вышло. Что же мне над собой сделать, чтобы попасть в больничку? Ведь ребята лежат в ней, неужели мне не попасть?" Здание больнички стояло посредине колонии. Глаз смотрел на больничку будто на рай. В последние два дня у Глаза начался нервный тик. Дергалась, даже трепетала левая бровь. Он в этот момент прикладывал пальцы к брови, и она переставала. Но стоило ее отпустить, и она начинала снова. Несколько раз Глаз подбегал к зеркалу -- оно висело в спальне на стене,-- стараясь посмотреть, как дергается бровь. Но когда он подбегал, бровь трепетать переставала. И все же раз он успел подбежать к зеркалу, пока бровь дергалась. Ему казалось, что она ходуном ходит. Но бровь дергалась не вся, а только средняя ее часть, но зато так быстро-быстро, будто живчик сидел под бровью и, атакуя ее изнутри, старался вырваться на свет божий. Освобождался Малик, земляк Глаза. Он отсидел три года. Ему шел девятнадцатый. Он обегал колонию с обходным листом и теперь, после обеда, должен через узкие вахтенные двери выйти на свободу. Был выходной, Малик со всеми попрощался. Ему надо идти на вахту, но он, грустный, слонялся по отряду. Глаз ходил за ним, надеясь поговорить и дать адрес сестры, чтобы в Волгограде Малик зашел к ней и передал привет. Но Малик Глаза не замечал, как не замечал и вообще никого. Он вышел в тамбур. "На вахту, наверное"-- подумал Глаз. Но Малик в тамбуре сказал: "Глаз, не ходи за мной". Он поднялся по лестнице на площадку второго этажа. Здесь был запасной выход из шестого отряда, которым никто не пользовался. В глазах Малика были слезы. Если в отряде он еще сдерживал их, то в тамбуре он им дал волю. Глаз стоял и слушал, как на второй площадке плачет Малик. Глаз вышел на улицу, сел на лавочку и закупил. За три года, проведенных в Одляне, Малику порядком отбили грудянку. И вот теперь ему надо освобождаться, а он не идет. Ему тяжело покидать Одлян, ему хочется побыть в Одляне еще с часок и поплакать. Надо еще немного побыть здесь--просит душа Малика, и он остается на площадке второго этажа. Дежурный помощник начальника колонии приказал активу найти Малика и послать на вахту. Его же выпускать надо. Только один Глаз знал, где Малик, но молчал. Прошло около часа. Кто-то из воспитанников нашел Малика. Дпнк поднялся на площадку и сказал: -- Маликов, ну хватит, пошли, Малик вытер рукавом слезы и медленно стал спускаться. 5 Сегодня после перекура, когда ребята приступили к работе, мастер обойки Михаил Иванович Кирпичев позвал к себе в кабинет Маха, шустряка, который, когда на взросляк уйдет Белый, непременно должен стать вором отряда. В обойке он был бригадиром. -- Станислав,-- сказал мастер,-- я двадцать лет работаю в зоне, и всегда, если рог не может порядка навести, к ворам обращались. Скажет вор одно слово--и порядок наведен. А чтобы работали плохо--да такого просто не знали. Вору стоит только зайти в цех, как все во сто раз шустрее завертятся. А теперь нам и заготовки часто не поставляют, и малярка сдерживает. Да не бывало такого. А сейчас -- мне даже неудобно говорить -- обед у меня свистнули. Я всего только минут на двадцать отлучился. Ничего мастеру не ответив, Мах быстро вышел из кабинета. -- Обойка!-- гаркнул он, и ребята побросали работу.-- Собраться! Ребята медленно побрели в подсобку и построились. Вошел Мах, в руках у него были три палки. Он бросил их под ноги и закричал: -- Щушары! У Кирпичева обед увели! Кто?! Ребята молчали. Среди обоечников был помогальник букварей, Томилец, шустряки из других отрядов да из седьмого тоже. -- Так,-- продолжал Мах,-- даю две минуты на размышление, а потом, если не сознаетесь, начну палки ломать. Парни молчали. Кто же свистнул обед у Кирпичева? Прошло несколько длинных минут. Мах поднял палку. Из строя вышел Томилец, взял вторую. Шустряки -- а их было несколько человек--покинули подсобку. Мах знал, что эти ребята обед не стащат. Он посмотрел на первую шеренгу и сказал: -- Три шага вперед! И замелькали палки. Мах с Томильцем стали обхаживать пацанов. Били, как всегда, по богонелькам, по грудянке, если кто нерасторопный ее подставлял, и по бокам. Обе шеренги корчились от боли, и палки были сломаны, когда Мах и Томилец остановились. Мах взял третью палку и сказал: -- Эта палка не последняя. Бить будем, пока не сознаетесь. Томилец принес еще две палки. -- Даем вам время подумать,--сказал Мах, и они с Томильцем вышли из подсобки. Минуты тянулись медленно. Все теперь знали, за что их били, и твердо были уверены, что бить будут еще. Минут через десять в подсобку вошли Мах, Томилец и еще два вора из других отрядов. -- Ну что,-- спросил Мах,-- нашли обед? Парни молчали. -- Начнем по новой,-- сказал он, беря из угла палку. Палки были сломаны, обед -- не нашелся. -- Идите работать. А в перекур зайдете сюда,-- сказал наконец Мах. Руки у ребят были отбиты, но все приступили к работе. Мах зашел к Кирпичеву. -- Михаил Иванович! Четыре палки сломали, никто не сознается. Может, кто не из наших взял? -- Сломайте хоть десять, но шушару найдите. Мах двинул в цех. Мах работал. Сшивал диваны. Он шустрее и качественнее других справлялся со своим заданием. Вором, вором он скоро станет и тогда будет слоняться по зоне. И кто бы мог подумать, что обед у Кирпичева свистнули два вора -- Ворон и Светлый. Шофер передал им бутылку водки, срочно была нужна закусь, и они, проходя через обойку, зашли в кабинет к Кирпичеву. Там никого не было, и они хотели уходить, как Светлый заметил на столе сверток. -- Давай,--сказал Светлый,--у Кирпичева на закуску обед прихватим. Он взял обед и, не пряча его, вышел. На чердаке они распили бутылку, закусили и веселые пошли по промзоне. Навстречу летел шустряк Кыхля. -- Куда несешься? -- спросил Ворон. -- В ученичку. -- Что нового? -- Да ничего. В обойке, правда, у Кирпичева обед стащили. Обойка трупом лежит. Никто не сознался. Мах будет обед из них вышибать еще. -- Та-ак,-- протянул Ворон,-- иди. Кыхля двинул, а Ворон сказал: -- Светлый, в натуре, из-за тебя ребят дуплят. Пошли. Они отправились в малярку. Отозвали шустряков и велели быстро принести несколько банок сгущенки, консервов или другого гужона, какой будет. Отоварка прошла не так давно, и курков в промзоне еще много. Не прошло и, двадцати минут, как шустряки положили на скамейку две банки сгущенки, банку консервов, полбулки свежего хлеба и пол-литровую банку малинового варенья. Светлый с Вороном закурили и послали пацана в обойку за Махом. Мах пришел быстро. -- Садись,-- сказал ему Светлый. Мах сел напротив. -- Что, у вас в обойке обед у Кирпичева взяли? -- Ну,-- сказал Мах и пульнул матом. -- Обед взяли мы,-- сказал Светлый. Мах с недоверием посмотрел на воров. -- Мы достали пузырь водяры. Закуски не было. Зашли к Кирпичеву, базар к нему был. Его не было. В общем, Мах, так; отнеси это ему.-- Светлый кивнул на жратву.-- Но не говори, что обед мы взяли, понял? Не дай бог скажешь. Гони что хочешь, дело твое. Они ушли, а Мах остался сидеть в курилке. Не бывало такого в зоне, чтоб воры у мастера обед забирали. Прав Кирпичев -- воры сейчас измельчали. Мах остановил проходившего мимо курилки пацана. Он был в халате. -- Сними халат,-- сказал Мах. Парень снял. Мах завернул в него банки, хлеб и сказал: -- За халатом придешь в обойку. Кирпичев сидел в кабинете. Мах развернул халат и выложил еду. -- Ваш обед, Михаил Иванович, съеден. Я и парни просим у вас извинения. Заместо вашего обеда мы принесли вам это. Кирпичев курил и смотрел на банки. -- Кто? Мах промолчал. -- Кто съел? -- Михаил Иванович, ваш обед взяли не наши ребята. Это точно. Но кто, я сказать не могу. -- Воры, значит? Мах молчал. -- Что, закусить нечем было? Мах кивнул. -- Попросить надо было. 6 Учебный год был окончен, но восьмые и десятые классы еще долго сдавали экзамены. Вот экзамены сданы, и около пятидесяти человек освободили досрочно. Освободились досрочно помрог отряда Коваль и рог отряда Майло. Неплохой был рог. Хоть он и сильный был, но пацанов не трогал, иногда их защищал. Воры и актив, может, поэтому его не любили. Рогом отряда поставили бугра отделения букварей Мехлю, а бугром у букварей -- помогальника Томильца. Мехля был татарин. Из Челябинской области. Невысокого роста, коренастый. У него была очень развита грудная клетка. Ему уже подошло досрочное освобождение, и начальник отряда пообещал: если в отряде будет порядок, его к концу лета освободят. Мехля, став рогом отряда, всюду ходил с палкой. Многие роги и воры с палками не расставались. Печатает шаг какой-нибудь отряд по зоне, а в первой четверке канает вор и играет палкой. В строй-то он встал просто так: пройтись, размяться. В строю воры, как и роги, не ходили. Как и актив, воры в зоне ходили всегда в выглаженных сатинках и брюках. Ранты у ботинок -- обрезаны, каблук -- рюмочкой. Беретки -- синего цвета, хотя у всех -- черные. Но и здесь воры выделялись: часто, даже в строю, ходили без береток. Вором четвертого отряда был Славик -- высокий, стройный, красивый. Шел ему восемнадцатый год. Он чаще других воров становился в строй и ходил, как и все воры, в первой четверке. И неизменным спутником его была палка. Но пацанов он не бил, а если и опускал ее иногда, то лишь на спины оборзевших бугров. Славик, в отличие от других воров, на шее носил газовую сиреневую косынку. Он так искусно ее завязывал, что она напоминала мужской галстук. Когда он шел впереди отряда, улыбаясь и играя, как жонглер, палкой, концы косынки развевались, задевая его румяные щеки и касаясь плеч. Эту косынку ему подарила учительница. Роман у них начался прошлой осенью, и до сих пор начальство не могло их засечь. И вот учительница уходила в отпуск. И Славик захотел устроить ей проводы. С Мехлей у Славика были хорошие отношения, и они решили провести танцы. Из школы в ленинскую комнату принесли проигрыватель и пластинки. Вместе с Любовью Викторовной в седьмой отряд пришли еще три молоденькие учительницы. Мехля загнал в ленинскую комнату первых попавшихся пацанов и объявил: -- Внимание, ребята! Сегодня учителя нашей школы проводят в нашем отряде вечер танцев. Для этого принесена музыка. Сейчас будем веселиться. Будем танцевать. Он поставил пластинку, и зазвучало танго. Славик танцевал с Любовью Викторовной, Мехля пригласил вторую учительницу, а двух оставшихся -- бугры. Танцевали четыре пары. Глаз и остальные парни, кто был в ленинской комнате, молча смотрели на миловидных учительниц, которых за талии обнимали четверо счастливых парней. -- Что же они не танцуют? -- спросила Мехлю светловолосая учительница, которую он прижимал к груди.-- Какой же вечер танцев, если только мы и танцуем? Я хочу, Рома, чтоб танцевали и веселились все. -- Татьяна Владимировна, я даю вам слово, что танцевать будут все. И веселиться тоже. После танго Мехля сказал ребятам: -- Следующий танец чтоб все танцевали. Но парню с парнем танцевать не хотелось. Да и не до танцев было. Вечером седьмой отряд идет в наряд убирать столовую. А это значит: дуплить там будут. После второго танца Мехля приказал ребятам выйти из ленинской комнаты. -- Всем в туалетную,-- распорядился он. -- Почему не танцуете? -- закричал Мехля, входя в туалетную комнату с дужкой от кровати. И начал отоваривать всех без разбору. Здесь не было ни одного шустряка. Никелированная дужка мелькала, отражая свет, и опускалась на богонельки, спины, груди ребят. Мехля не смаковал удары, а просто бил. Многие стонали, но никто не вскрикнул: и зоне, когда бьют, кричать нельзя. Кто кричит, того бьют сильнее. Парни, вернувшись в комнату, разбились на пары и стали танцевать танго. Они топтались на месте, еле двигая ногами. Мехля, танцуя с учительницей, стриг за ребятами. Когда он встречался с чьим-нибудь взглядом, парень улыбался. Глаз решил ударить себя ножом на производстве, а сказать, что ударил парень. "Я скажу, что плохо его запомнил. Как увидел перед собой нож--напугался. Так что виновного не будет, а меня положат в больничку. С месяц хоть поваляюсь",-- думал он. Сегодня Глаз из станочного цеха таскал в обойку бруски для упаковки и там, в чужом цехе, он решил полоснуть себя ножом. Перед перекуром он взял нож, которым обрезали материал у диванов, и спустился вниз, в станочный цех. У выхода из цеха людей не было, а работа станков глушила любой разговор. "Надо резануть себя быстрее, пока никого нет. А то кто-нибудь тоже может спуститься или, наоборот, станет выходить из цеха". Глаз с трапа отошел в сторону и стал за штабелем досок. Вытащив из кармана нож, похожий на сапожный, ручка которого была обмотана черной изоляционной лентой, он взял его в правую руку и крепко сжал. Лезвие ножа было небольшое. Подняв левой рукой сатинку и майку. Глаз посмотрел на смуглый живот. "В какое место лучше ударить? Пониже пупка или повыше? В левую сторону или в правую? Куда же лучше? А-а, ударю вот сюда, выше пупка, в светлое пятнышко. Это будет как бы цель. Буду в нее метить. Так..." Глаз отвел руку для удара. Он глядел на живот и не мог решиться. Страшно ему стало. А вдруг он себя здорово поранит. "Да ну, ничего страшного не будет. Нож такой короткий. А бывает ведь -- пырнут кого-нибудь длинным ножом, и тему хоть бы хны. Через месяц здоровый. Нет, все же я ударю себя. Нечего конить. Да, чтоб быть смелее, лучше на живот не смотреть. Куда попаду. Ну... Стоп! Что же это я поднял сатинку? Ведь сразу догадаются. Рана есть, а дырки ни на сатинке, ни на майке нет. Что ж, скажут, на тебя наставили нож, а ты сатинку с майкой поднял и брюхо для удара подставил?" Глаз заправил сатинку в брюки и крепче сжал ручку ножа. "Ну",-- торопил он себя. В этот момент по трапу раздались шаги. С улицы в цех кто-то спускался. Глаз спрятал нож в карман и, выйдя из-за досок, стал подниматься навстречу парню. Обождав с минуту на улице, Глаз вернулся в цех, набрал брусков и отнес их в обойку. Ребята в это время шли на перекур. Глаз незаметно сунул на место нож -- его никто не хватился -- и пошел курить. "Не удалось у меня. Ну и не буду тогда. Хер с ним. Второй раз пытаться не стоит, раз в первый не вышло". Глаз не подумал, что нож, которым он хотел себя пырнуть, в обойке не нашли бы и всем стало ясно, что резанул он себя сам. Идя на съем, Глаз думал, как ему попасть в больничку. Около вахты отряд построился. Сейчас откроют ворота и охрана начнет их шмонать. Но охрана медлила. Строй нарушился, и Глаз подошел к деревянным воротам. Они вели в жилую зону. На одной из Досок на уровне головы чуть наискосок было выцарапано гвоздем: "Самара Вор 8 лет концом". Самара был вор необыкновенный: никто не видел, чтоб он пацана ударил. Он был до того веселый, что, казалось, он родился с улыбкой. Некоторым ребятам, и не землякам даже, давал поддержку. Попал Самара в бессрочку в десять лет. Просидев четыре года -- раскрутился. Дали четыре. Несколько дней назад Самара освободился. Всю ночь рыдала гитара: воры устроили ему чудные проводы. Колонийскую столовую по очереди мыли все отряды. Вечером, после ужина, бугры и помогальники седьмого отряда собрали около тридцати воспитанников, таких, кто никогда с полов не слазил, и строем повели в столовую. Ответственным за уборку столовой был назначен бывший помогальник, а теперь бугор отделения, где жил Глаз,-- Пепел. -- Начинайте мыть,-- крикнул Пепел,-- хватит со стульями возиться! Пацаны схватили тряпки и подошли к окну раздачи. -- Стали в ряд! -- скомандовал Пепел. Ребята встали, бросили перед собой тряпки, и Пепел сказал: "Пошли",--и парни, нагнувшись и соединив тряпки, погнали грязную воду к выходу. Пепел шел сзади. -- Так, останьтесь трое собирать воду.-- И Пепел назвал клички. Трое ребят тряпками стали собирать воду в ведра, а остальные -- гнать к ним грязную. Пепел иногда брал ведра и выплескивал воду, где он больше видел грязи. Вместе с Глазом полы мыл и Амеба. Глаз заметил, как он подобрал с пола кусок хлеба и сунул его в карман. Потом стал отщипывать хлеб и отправлять в рот. Но делал это назаметно. Хлеб он даже не жевал, так как он был размокший, а проглатывал. Время шло, а полы, хотя ребята и торопились, мылись медленно. Уж больно большой столовая была. Тогда Пепел построил ребят, принес палку и стал охаживать ею. Бил он не изо всей силы и недолго. После этого ребята стали бегать с тряпками--так приказал Пепел--и быстро устали. Теперь Они в ряд не становились, а протирали пол в разных местах. Чтоб парни шевелились быстрей. Пепел ходил от одного моющего к другому и бил палкой по согнутой спине. -- Шустрее!--кричал он и ругался матом.--Быстрее закончите -- быстрее в отряд. 7 В баню Глаз ходить не любил. Не столько он мылся, сколько подносил ворам, рогам, буграм чистые простыни. Противно ему это было. И, чтоб не прислуживать, он перестал ходить в баню. Два раза подряд не ходил. Майка потом воняла. А пот напоминал убийство. То, нераскрытое. А совершили они его так. Рыская по району в поисках свидетельств о восьмилетнем образовании, Ян с Робкой Майером и Генкой Медведевым поставили на уши омутинковскую школу. Не найдя свидетельств, они прихватили в качестве сувенира спортивный кубок. Гена бросил его в свою спортивную сумку. Возвращались зайцами. Ехать на крыше было холодно. Ян на ходу -- ему это было не впервой -- спустился по скобам к двери вагона. Нажал на ручку -- дверь отворилась. Он позвал ребят. Они спустились с крыши и залезли в вагон. -- Надо уйти в другой тамбур, где есть люди,--сказал Ян. Он боялся, как бы проводница не высадила их, безбилетников, в Вагае. В соседнем тамбуре курили несколько мужиков. Парни тоже закурили, прислушиваясь к разговору. Оказывается, двое ехали с заработков. С деньгами. Оба -- в Ялуторовск. Третий -- услышали они -- старозаимковский. Ребята решили ограбить мужиков. Но кого легче? -- Грабанем ялуторовских,-- предложил Робка.-- Втроем мы с ними справимся. Гена согласился, но Ян сказал: -- Двоих нам не потянуть. В Ялуторовске рядом с вокзалом автобусная станция. Последние автобусы еще, наверное, ходят. Сядут и уедут. Ну поедем и мы вместе с ними. Они нас запомнят. Да может, они и рядом с вокзалом живут. Я предлагаю грабануть вот этого, который сойдет в Новой Заимке. Идти ему в Старую Заимку -- это километров семь. Дорогу я знаю. Мы за ним можем даже сразу и не пойти, чтоб не спугнуть. Ну, как? Ребята согласились. В Новой Заимке на платформе они тормознулись, дав возможность мужчине уйти. Он от станции пошел в сторону старозаимковской дороги. -- Отлично,-- сказал Ян,-- а теперь -- двинули. -- Надо найти какую-нибудь палку,-- сказал Роберт. -- Давайте у палисадника штакетину оторвем,-- предложил Ян, и Роберт, подбежав к ближайшему дому, оторвал штакетину. Теперь надо было решить, кто будет бить мужчину. Раз Роберт самый сильный, то и бить, решили они, ему. Он согласился. Ночь выдалась темная. Ян шел впереди. Дома кончились, а мужчины не видно. Ян нагнулся и на фоне неба увидел его. Мужчина переходил тракт. -- Выходит на дорогу,--сказал Ян,--давай догоняй его,--обратился он к Робке,-- а мы следом пойдем. Роберт быстрым шагом догнал мужчину и с размаху ударил его штакетиной по голове. Тот, вскрикнув, упал. Ян с Генкой подбежали. -- За что, за что, ребята?.. Из головы у него струилась кровь. Хорошо, что было темно, а то бы Яна вырвало. Он не переносил крови. Мужчина продолжал бормотать, но парни оттащили его с дороги, и Роберт ударил его еще по голове. Мужчина захрипел, будто ему горло перехватили, и отключился. Парни обыскали его, нашли паспорт и в нем шесть рублей. Они думали, что он едет с заработков и у него--тыщи. В рюкзаке у мужчины лежала грязная рубашка, электробритва, бутылка шампанского и книги. Когда Ян и Гена переходили тракт, Гена на обочине оставил спортивную сумку с кубком. Чтоб не мешала. И сейчас, увидев свет машины, приближающейся со стороны Падуна, Ян и Гена разом вспомнили: сумка. Ребята упали на мягкую землю. Здесь, в поле, росла не то рожь, не то пшеница, но она была невысокая и ребят не скрывала. Машина высветила сумку, и шофер затормозил. Он выпрыгнул из кабины и взял ее. Машина тронулась, и ребята облегченно вздохнули. Ребята встали, и Робка сказал: -- А ведь я, кажется, второй раз, когда его ударил, гвоздем попал в голову.-- Он помолчал.-- Я палку с трудом вытащил. На станции ребята разглядели паспорт мужчины. "Герасимов,-- читал про себя Ян,--Петр Герасимович, 1935 год рождения". Фамилия врезалась Яну в память. -- Надо паспорт подбросить,-- сказал Гена,-- зачем он нам? Роберт с Яном согласились. Гена взял паспорт и пошел к вокзалу. Через минуту-другую он вернулся. -- Ну что? -- спросил Робка. -- Народу--полно. Я подошел к кассе и уронил под ноги. Найдут. Дождавшись поезда, парни залезли на крышу. Когда поезд набрал полный ход, Ян откупорил шампанское, и ребята из горлышка под стук колес тянули его, отфыркиваясь. Затем разделили вещи. Робка взял часы, раз он их снимал, и оставил себе шесть рублей. Парни решили их пропить. У Гены была бритва, и он взял ее себе. Яну досталась шерстяная рубашка, и он надел ее. Так будет незаметно. Никто не будет проверять, одна у него рубашка или две. Она была великовата, и Ян закатал рукава. От рубашки пахло потом. Рубашку Ян вечером отдал одному из своих друзей. Через несколько дней Ян от падунских парней услышал, что около Новой Заимки ограбили и убили мужика. Ян долго переживал убийство, но никому о нем не сказал, хотя его подмывало с кем-нибудь поделиться. И с того дня Ян не мог носить потные майку и рубашку. Пот напоминал того мужчину. Потную рубаху он всегда скидывал и надевал чистую. Теперь, в колонии, когда Глаз не мылся по две недели, от майки несло потом, и мысли возвращались к убитому. В Падуне он спрашивал участников войны, как они себя чувствовали после того, как убили первого немца. Многие говорили, что не знают, когда убили первого, так как стреляешь не один и не знаешь, от чьей пули падает противник. Но сосед Яна, Павел Поликарпович Быков, сказал: "Я в рукопашной схватился с одним здоровенным немцем. Он одолел меня, и я оказался под ним. Но я сумел выхватить у него из ножен кинжал и всадил ему в бок. Скинул немца с себя. Он хрипел. Но еще долго я не мог забыть его. Да и сейчас помню. Рыжие волосы, симпатичный такой. Меня тошнило первые дни, но потом я пристрелил еще одного в упор и постепенно привык". Дядя Паша привык убивать. Была война. Если не ты убьешь, тебя убьют. Но ведь Глаз никого больше не убивал, и то первое убийство сейчас, когда от самого пахло потом, переворачивало его душу. Ходить потному было невыносимо. В следующее воскресенье Глаз пошел в баню. По-быстрому обмылся под душем и, надев чистое белье, пулей выскочил на улицу. Никому он в этот раз не прислуживал. "Господи, как вырваться из зоны? Что, если воспользоваться убийством? В милиции это преступление висит нераскрытым. Пойти к Куму и рассказать, что я знаю нераскрытое убийство, свидетелем которого был. Пусть он возьмет у меня показания и отошлет их в заводоуковскую милицию. Там убийство подтвердится. Они мной заинтересуются и вызовут к себе. Я прокачусь по этапу, потуманю им мозги, а потом они поймут, вернее, я сделаю так, чтоб они поняли, что я их обманываю и не знаю убийц того человека, и меня отправят назад. Я могу получить от зоны передышку, может быть, в полгода. Вот это да! Я ведь ничего не теряю. Человек убит, свидетелей нет. Меня обвинить в убийстве они никак не смогут, да я в нем и не сознаюсь. Так что была не была. Ведь после убийства год прошел". И Глаз пошел к Куму. Его кабинет находился в штабе. Глаз придумал нехитрую историю: он случайно стал свидетелем убийства. А преступники новозаимковские, потом их встречал и запросто бы узнал. А мужчина в больнице умер. -- Твои показания я запишу и отправлю в милицию,--сказал Кум, давая понять Глазу, что он свободен. -- Так я же вам не сказал, в какой области совершено преступление. Как же вы в милицию пошлете, вы ведь адреса не знаете. -- Ах да, я забыл.-- Кум взял ручку. Глаз назвал область и район. Кум записал. -- А когда ответ придет? -- Когда придет, я вызову. Кум попервости отправлял в отделения милиции явки с повинной и показания, подобные тем, которые дал Глаз: ребята хотят помочь правосудию и искренне рассказывают о том, что знают. Но со всех концов страны к Куму стекались ответы, что многие преступления не зарегистрированы вообще, а известные совершены не так. За некоторые преступления преступники были осуждены и отбывали наказания, а теперь добровольно находились малолетние преступники, которые брали на себя раскрытие преступления. Наговором на себя ребята старались вырваться из Одляна. Теперь Кум выслушивал ребят, но показания не записывал и, конечно, никуда не отправлял. За пятилетнюю работу Кума ни один из парней не рассказал о собственном нераскрытом преступлении. Все говорили о чужих или выдуманных, а свои упорно скрывали. Кум сразу понял, что Глаз его обманывает, и записывать показания не стал. После обеда, в выходной день, Глазу сказали, чтобы шел на свидание. Свиданки проходили на вахте. За столами с одной стороны сидели родители, с другой -- дети. К Глазу, когда он шел на свиданку, подканал рог отряда Мехля и сказал: -- Глаз, к тебе кто должен приехать? -- Отец. -- Возьми у него денег, понял? -- Я спрошу, но обещать не могу. -- Если не принесешь, вообще на полах сгноят. Что хочешь там говори, но принеси. И попробуй мне только спались. Короче -- делай! Прежде чем пустить родителей на вахту, их предупредили, чтоб денег они сыновьям не давали. -- Здравствуй, папа.-- Глаз посмотрел на отца. Отец достал из кармана скомканный носовой платок и вытер слезы. -- Как живешь, сынок? -- Хорошо,-- не задумываясь ответил Глаз. Отец стал рассказывать новости, а Глаз жадно слушал, ловя каждое слово. Новости с воли были радостные. Родители между тем выкладывали на стол еду. Чего только не появилось на столах для любимых сыновей: мясо, шоколадные конфеты, торты... Отец Глаза достал из сумки сушки. -- Я не знал, что вам такое сюда привозят. Ну ничего, на следующий раз привезу. Глаз взял сушку, погрыз немного, а отец тихонько, чтоб никто не слышал, спросил: -- Бьют вас здесь? Глаз ближе подвинулся к отцу. --Да. -- Кто? -- Актив: роги, бугры и воры тоже. -- За что? -- За все. Они никто не работают. Если что не так -- получай. -- Начальство об этом знает? -- Знает. Отец снова достал платок. Тяжело было ему, бывшему начальнику милиции, слышать от сына, что его в колонии бьют. Рядом с Глазом сидел вор. К нему на свиданку приехали и отец и мать. Навалили ему на стол всякой еды, а он к ней даже и не притрагивается. Съел несколько шоколадных конфет, чтоб не обидеть родителей, и разговаривает. -- Здесь есть роги или воры? -- спросил отец. -- Рогов нет, а вор рядом сидит. Ты не смотри сейчас на него. Видишь, он в выглаженной сатинке. Они всегда в новой одежде ходят. Родители вора предложили Глазу поесть. -- Наготовили для Саши, а он и не притрагивается. Тебе отец что-то одних сушек привез,-- сказала мать вора. -- Да не знал я, что сюда все можно,-- ответил за сына Алексей Яковлевич.-- Первый раз на свидании -- Ешь, мальчик,-- ласково сказала мать вора,-- ешь, не стесняйся. Глаз посмотрел на вора. Тот, понимая, что Глаз к еде не притронется, тихо, беззлобно сказал: -- Ешь. И Глаз стал есть. Поев, он сказал: "Спасибо". -- Папа,--тихонько проговорил Глаз,--ты не можешь встретиться с начальником колонии? Объясни ему, что ты бывший начальник милиции, пусть поможет освободиться досрочно. -- Нет,--подумав, сказал отец,--не буду я с ним встречаться. Не буду его об этом просить. -- Ну хорошо, не хочешь просить, чтоб меня досрочно освободили, попроси, чтоб меня не прижимали. Он бросит запрет, и меня никто пальцем не тронет. Отец опять подумал. -- Не хочу я встречаться и говорить с начальником. Не найду я с ним общего языка. И отец с сыном заговорили о другом. Два часа пролетело быстро, и свиданка закончилась. Когда родители ушли, воспитанников тщательно обыскали и запустили в зону. Не успел Глаз появиться в отряде, как к нему подошел Мехля. -- Принес? -- У отца нет денег. Он мало получает. Он мне из еды одни сушки привез. Спроси у Ветерка, мы с ним рядом сидели. -- Ладно, хорош мне гнать -- "мало получает". Начну щас дуплить, так на следующий раз будет много получать. Пошел вон. Многие воспитанники после свиданки активу деньги приносили. За такую услугу их меньше били, не брали в наряд в столовую. А кто регулярно таскал деньги и помногу, таким вообще жилось легче. Им давали поддержку. Но стоило хоть один раз не принести, их начинали морить: бросать в наряды, чаще ушибать. Роги и воры хранили деньги на освобождение. У рога или вора зоны сумма доходила до тысячи, О сушках Глаз и в отделении рассказал. Пусть на следующее свидание денег у него никто не просит. 8 Вечером, после работы, объявили общеколонийскую линейку. Несколько часов назад на работе было совершено преступление. Три новичка, прибывшие две недели назад, не могли смириться с порядками в колонии и решили во что бы то ни стало вырваться из нее. Они договорились между собой, что двое из них иглами, которыми сшивают диваны, нанесут несколько ран третьему. За это их раскрутят. Добавят срок и увезут в другую колонию. А потерпевшего отправят в больничку. Он будет отдыхать на больничной койке, а они балдеть в тюрьме. Спрятав под робу иглы, парни направились в туалет. Дождавшись, когда воспитанники вышли, Толя шмыгнул в туалет. Следом-- Игорь и Михаил. -- Ну что, ребята,-- сказал Толя,-- не коните. Время дорого. Сюда могут прийти. Колите меня. Игорь и Миша достали иглы. Такими иглами можно проткнуть человека насквозь. Оба парня за свою жизнь никого ножом не ударили. Сидели они за воровство. Но вот теперь им надо было колоть друга. Они подружились на этапе Игорь, худощавый, высокий, стоял с иглой в руках и смотрел то на конец иглы, остро заточенный, то на Толю, которого ему сейчас надо ширнуть иглой. И он не мог решиться. Не хватало духу и у Миши. Он был коренастый, на целую голову ниже Игоря, и стоял на полшага дальше. Конец иглы он опустил вниз, как пику, и глядел себе под ноги. Колоть Толю ему не хотелось. Но они договорились, и надо исполнить. Иначе с Одляна не вырваться. Жить им тогда до восемнадцати два года. А парням не хочется, чтоб им отбивали грудь, опускали почки... Толя, щупленький, с родинкой на щеке, казался совсем ребенком. Ему недавно исполнилось пятнадцать. За две недели Одлян ему опостылел. Он согласен, он хочет этого, он сильно хочет, чтоб его искололи иглами. Да посильнее. Чтоб в больничке подольше поваляться. А в больничке ведь можно совершить какое-нибудь преступление, чтоб добавили срок и отправили в другую зону. А можно и себя порезать. Самому. Тогда в больничке оставят. -- Ну что вы стоите, Игорь, Миха,-- колите.-- Толя закрыл глаза, ожидая ударов. Но парни не могли решиться. Тогда Толя, открыв глаза, заорал на них: -- Да колите же вы, колите, чего ждете? Придет сейчас кто-нибудь! Толя готов был заплакать. Его не кололи. Не видать ему больнички. Его снова будут ушибать, заставлять шестерить, уговаривать, чтоб взял за щеку. А потом бить. В этот момент к туалету приблизились, громко разговаривая, воспитанники. Колоть надо сейчас, или все сорвется. Всех троих бросило в жар. Игорь, занеся руку для удара назад, какое-то мгновение задержал ее, слушая приближающиеся голоса, и с силой ударил иглой Толю в плечо. Толя даже не застонал. Лишь покачнулся от удара. Следующий удар нанес Миша. В бок. Толя не закричал. Он рад, он был до ужаса рад, что его наконец покололи. Игорь и Миша сделали еще по одному удару. Один пришелся в бок, второй чуть наискось, в живот. Толя так и не издал стона. В туалет зашли ребята. Толя уже начал терять сознание, и Игорь поддержал его за руку. Ребята были не воры и не роги и потому, не сказав ни слова, вышли из туалета и побежали в цех сообщить активу, что они увидели в туалете. Игорь и Миша, держа окровавленные иглы, подхватили под руки Толю и потащили его, потерявшего сознание и истекающего кровью, на вахту. Дежурный по вахте сразу отправил Толю на машине в больницу в Миасс, а Игоря и Мишу дпнк отвел в штрафной изолятор. Когда к ним пришел Кум, они не скрыли от него, что Толю искололи специально, лишь бы вырваться из зоны. И вот теперь отряды строились. Хозяин будет толкать речь и объявит парням, исколовшим друга, свой приговор. Колония буквой П построилась на плацу. В отрядах не осталось ни одного человека. Даже дневальных выгнали на построение. Хозяин приказал собрать всех. Не присутствовали только несколько воспитанников, лежащих в колонийской больничке. Из штаба в окружении офицеров вышел хозяин. Он шел не торопясь, выпятив живот. Рядом с ним шли Кум и начальник режима. Из штрафного изолятора привели Игоря и Мишу. Они уже стояли в строю. Они понимали, чт им сейчас будет. Но изменить ничего нельзя. Дело сделано, и раскаиваться поздно. Но вот в центр вышел хозяин. Его жирное лицо лоснилось, -- Вы знаете, что сегодня на работе произошло чэпэ,--начал он говорить.--И какое чэпэ! Такие у нас бывают редко. Совершено преступление. Двое негодяев иглами искололи парня. Это не люди, это...-- хозяин чуть задумался, подбирая нужное слово,-- это изверги. Это пропащие люди. Их за преступления изолировали от общества, а они здесь, находясь в колонии, совершили новое дерзкое преступление. Мы отдаем их под суд. Еще неизвестно, выживет или нет подколотый ими парень. Но чтоб другим неповадно было, чтоб в колонии не совершались преступления, мы должны их наказать. Я объявляю им наряд вне очереди, пусть они напоследок помоют туалет. Сказав это, хозяин важно, с достоинством в окружении офицеров направился в штаб. Дпнк скомандовал: "Раз-з-зойтись!" Несколько сот воспитанников устремились к толчку занять передние места, чтоб видеть, как Игоря с Мишей будут приглаживать. Глаз тоже пошел к толчку. От бани до туалета стеной стояли пацаны. Избиением командовал дежурный помощник начальника колонии (дпнк) старший лейтенант Кобин. В узком проходе, с одной стороны огражденные за-преткой, а с другой воспитанниками, стояли несколько рогов и бугров с палками. Для такого случая с производства были принесены березовые, толщиной с руку, чтоб не ломались, палки. Для Миши и Игоря были приготовлены два ведра. Глаз сумел все же найти брешь в толпе и протиснулся вперед. Ему хорошо было видно и активистов с палками, и старшего лейтенанта с красной повязкой на рукаве, и Игоря с Мишей. Пацаны взяли ведра и подошли к крану. Набрав воды, сделали несколько шагов -- и тут на них посыпались удары палок. Били их по рукам, спине, бокам. Ведра тут же упали, и дпнк, подняв руку, сказал: -- Хватит. Пусть воду набирают. Парни подняли с земли ведра и снова набрали воды. -- Живее, живее! -- кричали на них из толпы. На этот раз они прошли половину пути от крана до толчка. На них опять обрушились удары березовых палок. Били их куда попало, минуя лишь голову, а то таким дрыном и до мозгов череп можно раскроить. После нескольких ударов они опять выронили ведра, обрызгав себя и активистов водой. Удары сыпались с разных сторон, и уклоняться было некуда. -- За водой! --крикнул вновь дпнк. Бугры и роги опустили палки, парни подняли ведра и пошли к крану. Из толпы кричали: -- Быстрее, падлы, быстрее! Толпа неистовствовала. Задние напирали. В первом ряду стояли роги и бугры и сдерживали напор. И снова мелькали палки, парни корчились от боли, роняли ведра. -- Сильнее, так их! -- орала толпа. Толпа зверела. Она жаждала крови. Многим, стоящим в первом и втором рядах, хотелось ворваться в коридор и ударить парней. Некоторые, подскочив к ним, когда они бежали за водой, били их кулаками в грудь, спину и пинали ногами. Потом снова становились в толпу. Глаз не мог понять, почему из толпы выбегают ребята и пинают Игоря и Мишу. Он ведь этого сделать не может. Лица тех, кто выбегал и пинал, кривились от злобы. Наверное, они могли бы и задушить, если б разрешил!" Ведра парни так ни разу и не дотащили до туалета. Следовал мощный удар по руке, и кисть разжималась. Несколько раз Игорь и Миша падали на землю. Тогда из толпы выбегали ребята и пинали их. Дпнк, как секундант, подходил и, подняв руку, говорил одно и тоже: "Хватит. За водой". Его команду слушали. Эти тридцать -- сорок секунд, пока парни бегали за водой, были для них передышкой. Теперь Игорь и Миша за водой бегали медленней. Им отбили ноги, и каждый шаг доставлял боль. Почки, печень были, конечно, отбиты. "Сколько же это будет продолжаться?"--подумал Глаз, когда парни, в который раз, тащили воду. Роги и бугры, кто избивал парней, сменились. Они устали бить Да ведь и другим надо поработать. Свежие принялись обхаживать парней. Но у ребят уже не было сил. Они часто падали. Вставали медленно. Новый сильный удар палкой валил их обратно на землю. Парни были в грязи. Но вот коренастый Миша не смог подняться. В толпе спорили, кто же первый из них не выдержит. Все думали, что долговязый Игорь должен упасть первый. Но он оказался выносливее. Теперь били его одного. А Миша, бездыханный, лежал навзничь. Глаза у него были закрыты. Его не трогали. Дпнк поднял руку и сказал: -- Все, хватит. Бугры и роги перестали бить Игоря. Но толпа яро орала: -- Еще, еще! Пусть тоже упадет! Но дпнк властно крикнул: -- Разойтись! Толпа нехотя стала разбредаться. -- Поднимай его,-- сказал Кобин, обращаясь к Игорю. Игорь стал тормошить Мишу. Но тот не додавал признаков жизни. Тогда Игорь стал поднимать его, но Миша был тяжелый. Избитый Игорь зря мучился, стараясь поднять с земли кента. -- Помогите ему,-- обратился дпнк к стоящим рядом активистам. Те подняли Мишу и, держа его за руки, ладонями стали хлопать по лицу. Он начал приходить в себя. Игорь взвалил Мишу на плечи и, шатаясь, потащил по опустевшей бетонке. Глаз ушел в отряд и сел на кровать. Теперь он узнал, что такое одлянский толчок. "Господи,-- молила его душа,-- неужели и мне за какое-нибудь нарушение придется испытать это же? Я не хочу толчка, не хочу жить в этой зоне, я ничего сейчас не хочу. Может, повеситься? Но где? А если не выйдет и меня вытащат из петли, то тоже толчок? Вот, падлы, даже задавиться нельзя. А может, и не надо думать об этом. Конечно, не надо. Зачем мне давиться? На свободе ведь есть Вера. Верочка. Кому же она достанется? Другому. Нет, не бывать этому. Давиться я не буду. Я буду жить. Но если я буду жить в этой колонии до восемнадцати лет, это значит еще два с лишним года. Из меня сделают урода. Мне отобьют грудянку и все внутренности. Зачем же я больной буду нужен Вере? Она меня и такого, возможно, никогда не полюбит. Нет, падлы, я не хочу этого. Я не хочу быть Амебой. Ведь у него фанера вон как шатается. Неужели и у меня будет такая же грудянка? Скоро родительская конференция. Писать или не писать, чтоб приезжал отец? Нет, надо написать, пусть приедет. Хочется повидаться". 9 С очередным этапом из челябинской больницы для заключенных прибыл парень, который до этого прожил в Одляне несколько месяцев. Парня звали Антоном, и Глаз спросил его: -- Антон, а ты чем болел, что тебя в больничку возили? -- Да ничем. Я в тюрьме еще окурками выжег на ноге и руке "Раб КПСС". Вот меня начальство и отправило в больничку эти слова вырезать. -- Покажи,-- попросил Глаз. Антон поднял рукав сатинки, и на левой руке Глаз увидел шов. Слова были вырезаны не полностью, верхние и нижние края букв были видны, но прочитать было невозможно. Свежий, красный шов тянулся от кисти до самого локтя. На ноге от ступни до колена тоже тянулся свежий рубец. И на ноге и на руке были видны следы от игл. На голени тоже остались нижние и верхние края букв, полностью хирург вырезать, видно, боялся: а вдруг кожу не сможет стянуть. -- Больно было, когда выжигал? -- На ноге мне парни выжигали. Больно, конечно. Но я терпел. А на руке я сам выжег. К боли я привык. Я себе на лбу хотел выжечь, но меня на этап забрали. Я бы и здесь выжег, но здесь за это, чего доброго, на толчок пошлют. Антон был высокого роста, худой; на узком продолговатом лице улыбка была видна редко. Ходил он волоча ногу -- нога еще не зажила. Глаз с Антоном скентовались. Антон был букварь -- из отделения начальных классов. Бугор букварей, Томилец, возненавидел Антона и за любое мелкое нарушение дуплил его. Общее, что было у Глаза и Антона,-- это желание любыми средствами вырваться из Одляна. Глаз был скрытный и Антона в свои планы не посвящал, а тот ему, веря и надеясь, рассказывал все. Антон хотел бежать из колонии и спросил Глаза, согласен ли он рвануть вместе с ним. -- Бежать я согласен,-- ответил Глаз,-- но как убежишь? Днем через запретку не перелезть -- сразу схватят. Да и ночью тоже. Ведь на вышках сидят. Если бы за зону вывели. Убежать надо надежно, чтоб не сцапали, а то -- толчок. Осенью, говорят, будут водить на картошку. Может, оттуда и рванем... -- У меня к тому времени нога заживет. Да и в лесу можно жить, картошку печь. А вообще-то надо бы на юг смыться. Там тепло. В общем, давай, Глаз, решим так: если осенью выведут на картошку и будет случай -- рванем. -- Договорились. Глаз на побег мало надеялся. Но все же, чем черт не шутит, может, и подвернется случай. И тогда -- свобода. Хотя ненадолго. А когда поймают -- пусть через неделю, пусть через две,-- в Одлян возвращать не будут, а добавят срок и отправят в другую колонию. А пока хотя бы в колонийскую больничку попасть. Они перебрали все способы, от которых можно закосить, но многие мастырки колонийским врачам были известны, и Антон предложил новый способ: -- Давай, Глаз, поймаем пчел и посадим на себя. Будет опухоль. В санчасти скажем, что на работе зашибли. Глаз согласился, но тут же уточнил: сперва в санчасть пойдет один, а то у двоих будет одинаково. Могут догадаться. -- Ты куда думаешь пчел посадить? -- Да на руку. Перед седьмым отрядом была разбита клумба. Антон и Глаз поймали по пчеле и, держа их за крылышки, приложили к руке. Пчела ужалила, оставив шевелящееся жало. У Антона рука чуть опухла, а у Глаза -- нет. -- Может, Глаз, это потому слабо, что мы жало быстро вытащили. Они поймали еще по пчеле. Теперь жало долго не вытаскивали.