У Глаза опять не вздулось, а у Антона прибавилось немного. -- Нет,-- сказал Глаз,-- тебя, Антон, с такой опухолью от работы не освободят. Надо на какое-то другое место садить. -- Я придумал! Знаешь куда? Я посажу сразу несколько пчел на яйца. Они-то с ходу опухнут. В санчасти скажу, что меня пнули. Поймали по пчеле. Огляделись, не наблюдает ли кто за ними. Антон сел на траву и расстегнул ширинку. Посадив двух пчел и, не дожидаясь, сильно ли у него опухнет, поймал еще одну. И опять не получилось. -- Все равно, Глаз, я их обману. Мне на этапе один парень интересную мастырку рассказал. Закошу на триппер. -- Да ты давно на свободе не был. Скажут: где ты мог подцепить? -- А я же только с этапа. Скажу: может, в бане. -- Что за мастырка? -- Спичку надо вставить серой в канал. С другого конца поджечь и терпеть, пока будет гореть. Когда догорит до серы, вспыхнет и обожжет. Понял? -- Понял. Но терпеть надо. Вытерпишь? -- Конечно. Когда окурками выжигал, больнее было. А здесь больно будет секунду. Пошли. Антон и Глаз сели на траву. Антон сказал: -- Закрой от ветра. Огонь медленно полз к Антошкиному концу. Стало больно. Антон терпел. Огонь приблизился к каналу, и сера вспыхнула. Но сера была чуть-чуть влажная и вспыхнула вдругорядь. Стиснув зубы, Антон даже не ойкнул. Вытащил сожженную спичку, застегнулся и закурил. -- Когда загноится,-- сказал он,-- пойду в санчасть. Дня через два Антон покатил в санчасть. Загноения, правда, не получилось. "Но ничего,-- думал Антон,-- все равно должны триппер признать". -- Так, что у тебя? -- спросила медсестра. Антон помолчал, глядя на медсестру, женщину средних лет. Неудобно было начинать говорить, но он все же выдавил: -- Член у меня болит. Кроме медсестры, в медкабинете находилась женщина в гражданской одежде. Она сидела в стороне. Антон на нее покосился. -- Ну,-- сказала медсестра,-- показывай. Антон расстегнул брюки. -- Это у тебя от онанизма,-- засмеялась сестра, поглядев на свою подругу,-- посмотреть бы на твое лицо, когда ты кончаешь.-- И засмеялась опять. Она смазала его какой-то мазью. -- Бинтовать не будем. Все равно бинт спадет. Ходи, каждый вечер смазывать будем, и быстро заживет. Антон, вернувшись из санчасти, рассказал Глазу, что триппер у него не признали. Теперь по утрам он с трудом оправлялся. За ночь образовывалась короста и струя с трудом ее прорывала. В санчасть Антон ходил недолго. Стеснялся медсестры. Недели через две все зажило. Приближалась родительская конференция. Ребята писали письма домой, звали родителей приехать. Во время родительской конференции -- она проходила раз в год -- родителям разрешали ходить по зоне. Глаз еще не писал, все откладывал, а писать было пора. Оставался месяц. Глаз сказал Антону, что к нему, наверное, приедет отец. -- А ко мне мать не приедет. В отпуске она была. Да и денег у нее нет. Работает техничкой и брат маленький. С кем его оставить? С мужем мать Антона разошлась. -- Глаз, а я все же думаю из колонии вырваться,-- говорил Антон.-- Я первому секретарю нашего райкома написал несколько писем и отправил через шоферов. Одно письмо -- еще из больнички. Ругаю его матом, стращаю, что как освобожусь -- замочу. Каким матом я его крою, ты почитал бы! -- А зачем? -- Как зачем? Надоест ему письма мои получать -- он отнесет их в милицию. Они меня за хулиганство и угрозы -- к уголовной ответственности. Вызовут. Раскрутят. За мелкое хулиганство добавят год. Зато я из Одляна вырвусь. Прокачусь по этапу. В тюрьме посижу. А там и на взросляк. -- А не боишься, что первый секретарь райкома может письма в колонию переслать, и тогда с тобой здесь будут разбираться? Прикажет хозяин на толчок сводить. И отнимут полжизни. Я тебе не советую такие письма писать. -- Да не пошлет он их сюда. Откуда он знает, что меня за это могут избить? Нет, я рассчитываю -- он письма в милицию отнесет. 10 В седьмом отряде перед родительской конференцией решили разучить новую песню. Воспитатель Карухин предложил марш "Порядок в танковых войсках". Ребята выучили песню за один день. На репетицию их собрали в ленинской комнате. Роги, бугры, шустряки разбежались по зоне. Остальные -- чуть больше пол-отряда -- встали, как в строю, по четыре человека. Разучиванием песни руководили воспитатель Карухин и рог отряда Мехля. -- Ну,-- сказал Мехля,-- приготовились -- запевай! Ребята недружно затянули: Страна доверила солдату Стоять на страже в стальных рядах... -- Отставить! -- приказал Карухин.-- Вы что, строевую разучиваете или покойника отпеваете? Приготовились. Начали! Получилось чуть живее. Спели первый куплет. -- Отставить! -- резанул воздух рукой Карухин.--Вы что, в самом деле на похоронах? Веселее, говорю, а не мычать... Передохнули. Расслабились. Три-четыре! Опять пропели первый куплет. -- Издеваетесь надо мной!--заорал Карухин.--Мы что, спрашиваю, поем панихиду или советскую строевую? Сегодня в цехе обойку дуплили. Кирпичев пожаловался Мехле, что все квелые, работают из рук вон плохо, и Мехля, собрав воспитанников в подсобке, прошелся палкой по богонелькам. С отбитыми руками заработали шустрее. -- Рома,--сказал Карухин, поглядев на Мехлю,--я выйду ненадолго, а ты пока поразучивай с ними один. -- Первая шеренга три шага вперед, марш! Воспитанники шагнули. -- А теперь станьте свободнее. Вот так. И Мехля начал охаживать ребят палкой, не разбирая, куда она попадала. Лишь по голове не бил. Отоварив первую шеренгу, принялся за вторую. Удары приходились по печени или почкам, ребята падали. Он перешагивал и дуплил следующую шеренгу. Глаза он отоварил два раза: один удар пришелся по богонельке, другой по грудянке. Мехля метил ударить его еще раз, но Глаз отскочил, и удар, предназначавшийся ему, пришелся другому пацану. Пацан рухнул на пол. Мехля построил всех опять в четыре шеренги. -- Теперь будете петь.-- И он отправился за воспитателем. Глазу показалось, что ребята затянули не строевую, а "Гимн малолеток": Что творится по тюрьмам советским, Трудно, граждане, вам рассказать, Как приходится нам, малолеткам, Со слезами свой срок отбывать. Но песня только чудилась ему. Глаз стоял в строю обкайфованный. Он поймал неплохой кайф, когда удар березовой палкой пришелся ему по груди. Мехля вернулся с Карухиным. -- Рома сказал, что теперь будете петь,--добродушно сообщил воспитатель,--давайте попробуем. Приготовились -- начали! Отряд громко, быстро запел строевую. Глаз еле шевелил губами. Сознание провалилось. В ушах теперь звучали две песни сразу: одна -- которую пел отряд, вторая -- "Гимн малолеток". Когда строевая была спета, воспитатель похвалил ребят и сказал: -- Давайте еще раз. Только теперь будем маршировать. Отряд затопал на месте и затянул песню. А Глаз не шевельнулся. Сзади его толкнули, он пришел в себя и, сообразив, что надо маршировать, зашагал на месте и подхватил строевую. -- Вот,-- сказал Карухин, когда кончили петь,-- сразу бы так -- давно бы гуляли. -- Он помолчал и громко скомандовал: -- Разойтись! Все повалили на улицу. Кто закурил, кто отправился на толчок, кто лег на траву. Глаз сел на лавочку. Закурил. Мысли путались. Сознание работало нечетко. Ему хотелось одного -- одиночества. Провалиться бы под землю и побыть одному. Но земля не разверзнется и не поглотит его. Куда деться? Где побыть одному? Если бы его толкнули сейчас с лавочки, он свалился б на землю. Сил сопротивляться у Глаза не оставалось. Такое состояние у него стало появляться все чаще и чаще, особенно после избиений. Он начинал думать о Вере, и появлялся ее образ, но вскоре расплывался, и на ее место всплывали отец или мать, но и они пропадали, и появлялись другие близкие лица. Потом появлялся кто-нибудь незнакомый, и Глаз часто моргал, стараясь прогнать его из воображения. Иногда с ним кто-то разговаривал. То утешал его, то ругал, снова успокаивал и говорил: "Терпи, терпи, Глаз, это ничего, это так надо. Ты должен все вынести. Ведь ты выдюжишь. Я тебя знаю, что же ты скис? Подними голову. Одлян долго продолжаться не будет. Ты все равно из него вырвешься". На этот раз Глаз мысленно спросил говорившего: "Как же я вырвусь? Отсюда многие хотят вырваться, но пока я знаю только двоих, тех, что подкололи своего кента, и их, пропустив через толчок, отправили в тюрьму. Но им полжизни отняли. Неужели и мне заработать вначале толчок, а потом раскрутку? Я не могу убить человека, ведь я же никого не убивал. А если бы и убил, все равно -- толчок. Единственное, что я могу сделать, -- убежать. Но как я убегу? И не такие пытались -- их ловили, пропускали через толчок и снова бросали в зону. Ну скажи, ну придумай, как вырваться из Одляна?" Голос ответил Глазу: "Ты должен побыть здесь подольше. Тебе надо пройти Одлян. Но преступлением из зоны не вырваться. Не выйдет у тебя ничего. Да, не убить тебе ни вера, ни рога. Ведь и мужчину того ты не убивал. Из тебя в Одляне хотят зверя сделать. Иначе станешь Амебой. Чтоб постоять за себя -- других надо бить. Рога и воры на свободе такими зверями не были. Зверями их сделала зона. Чтоб не били их, они дуплили других и поднимались все выше и выше. Одни стали рогами, другие ворами. Они тоже ни в чем не виноваты. Тебе до них не подняться. Ты еще не приспособился к зоне. Ты волей еще живешь. Придет время, и будет легче. А сейчас -- крепись. Помочь я тебе не могу. Ты должен пройти через одлянские муки, да твои муки и не самые страшные, есть пострашней, но с тебя и этих достаточно. Ведь многие живут в тыщу раз хуже тебя! Амеба -- твой земляк -- на свободе был неплохим шустряком, а здесь -- сломался. Не опустись до Амебы. Иначе будешь рабом. Из вас здесь изготовляют рабов. Чтобы работали, работали, работали... А воры и роги живут за ваш счет. Начальство их зажать не может. Если их зажать -- в зоне произойдет анархия. Воры поднимут вас, и от актива останутся перья. Воров не так много, но их авторитет выше, чем у рогов. Крепись. Вырваться из Одляна ты должен сам. Сам додумаешься -- как. Всех обманешь. Ты это можешь. Духом, я говорю тебе -- духом не падай. Встань!" Глаз соскочил с лавочки. "Погуляй около отряда. Сходи в толчок. Беретку можешь в карман не прятать. Никто с тебя ее сегодня не сорвет. Понял?" -- Понял,-- сказал Глаз вслух и тут же посмотрел на другую лавочку. На ней сидели ребята. Он подумал, не они ли ему сказали "встань", а потом сказали "понял?". Нет, ребята разговаривали между собой и даже не смотрели в его сторону. "Господи,-- взмолился Глаз,--кто же мне все это говорил? Не рехнулся ли я? Как сегодня день прошел? Днем работали. Мехля еще дуплил. Потом на обед. На второе плов был, то есть рис без масла и мяса. Потом разучивали строевую. Потом Мехля нас опять дуплил. По грудянке он мне сильно врезал. Потом я вышел на улицу и сел на лавочку. А потом? Потом я с кем-то разговаривал. Но лица я не видел. Может, пока я сидел на лавочке, то уснул и мне приснилось? Наверное, так и было. Но почему же я тогда не упал с лавочки, если уснул? Почему же я не упал? А-а-а, в детстве мне говорили, что я лунатик. Сонный в Падуне я несколько раз на улицу выходил. Сам, значит, спал, а ногами ходил, и не падал, и даже по лестнице спускался. Да, еще я помню, как я встал сонный и пил из кадки квас. Мать с сестрой тогда не спали, и, когда я напился, они стали со мной разговаривать. Я отвечал им. А сам в это время спал. Они поняли, что я сплю, и продолжали со мной разговаривать. Когда я проснулся, то никак не мог понять, как же я очутился в кухне. Неужели я опять стал лунатиком? Говорят, лунатики могут пройти по гребню крыши и не упасть. Если бы я, сонный, встал, перелез через запретку и ушел из зоны -- вот было б здорово! Говорят, лунатиков нельзя окликать, а те они могут проснуться и упасть". Глаз пошел в толчок. Оправился. Когда шел назад, вспомнил, что голос ему сказал походить около отряда, а потом сходить в толчок и не прятать в карман беретку. Теперь ведь так и вышло. Он, не думая об этом, погулял возле отряда, потом ноги его сами понесли в толчок, и, главное, он даже не думал, что надо спрятать беретку в карман, чтоб ее с головы не стащили. "Неужели я начал от этого Одляна сходить с ума? Неужели сойду? Нет, с ума сходить нельзя. Ведь если и правда сойду, мне все равно не поверят, скажут, что я кошу. Нет, Господи, нет, с ума нельзя сходить. Что угодно, только остаться в своем уме. Буду считать, что я пока в своем уме. И это мне все приснилось. Интересно, а я узнаю, что я сошел с ума? Если сошел, то я же не пойму, что я дураком стал. Вот у нас в Падуне Петя Багай. То ли он дураком родился, то ли потом стал, а если стал, то он же не понял, что теперь он дурак. Нет, если я так рассуждаю, то я, слава Богу, еще не дурак". 11 Долгожданная родительская конференция настала. Несколько сот родителей вошли в зону. В течение целого дня им можно находиться с сыновьями. Родители собрались на стадионе. С песнями, печатая шаг, отряды прошли вокруг футбольного поля, Когда смотр закончился, родителей пригласили в отряды. Глаз с отцом гуляли по зоне. На этот раз отец не плакал. Смирился ли он с тем, что его сын сидит в зоне, или сдерживал себя? -- А тебе что,-- спросил отец,-- досрочно не освободиться? -- Нет,-- ответил Глаз,-- придется сидеть все три года. Кум так и не вызвал Глаза. Надежда, что из заводоуковской милиции придет ответ и его заберут на этап, рухнула. -- Бородин так и работает начальником уголовного розыска? -- Работает. -- Ты его часто видишь? -- Да нет. -- Если увидишь, скажи, что был у меня на свидании. Дела, мол, идут хорошо. А главное, скажи ему, что я знаю одно нераскрытое преступление -- убийство -- и я бы мог им кое в чем помочь. Скажешь? -- Скажу. -- Скажи обязательно. Родители принесли в зону много еды. Еду разрешали приносить в неограниченном количестве. Воры и актив набили свои тумбочки банками. Завтра они прихватят их на работу и курканут. На черный день. На другой день в толчке все места были заняты. Пацаны месяцами недоедали, а тут нажрались вволю. Мест в Доме колхозника всем родителям не хватало. Алексей Яковлевич снимал угол у работницы производственной зоны. По совету сына он договорился с ней, чтоб она приносила Глазу на работу сгущенного молока. Отец оставил ей пять банок сгущенки и денег, чтоб, когда кончится молоко, она бы еще купила. Воры и актив гужевали целую неделю. У пацанов еда давно кончилась, а у них запасы были неистощимы. Денег они тоже насшибали и теперь выпивали чаще. Водяру в зону протаскивали в основном расконвойники, да и вольнонаемные их не забывали. Когда ворам или рогам к водке хотелось мяска, для них кололи кролика и жарили в кочегарке. В зоне было подсобное хозяйство--разводили кроликов и другую живность, но на стол в столовую не попадало ни крошки: съедали роги и воры. За кроликами ухаживал земляк Глаза. Он держался высокомерно и с земляками не со всякими разговаривал, потому что ему от воров и рогов поддержка была. У какого-то бугра в курке копченая колбаса испортилась, и он выбросил ее в кусты недалеко от отряда. К Глазу подошел Антон, к нему мать так на родительскую и не приехала. -- Глаз, колбасы хочешь? -- Хочу,--ответил Глаз. Антон подвел Глаза к подстриженному кустарнику. -- Вот, бери, ешь. В колбасе шевелились черви. Оценив шутку кента, Глаз рассмеялся. Они сели на лавочку. Но тут Антона позвал Томилец. Глаз закурил и заметил Амебу, который медленно, совсем не глядя в ту сторону, где лежала колбаса, приближался к кустарнику. "Неужели Амеба к ней?" И точно. Подойдя к кустарнику, Амеба сунул колбасу за пазуху и, не оглядываясь, пошел в толчок. На следующий день у Амебы болел живот и он часто бегал в туалет. По зоне прошел слух, что кто-то ковырнул посылочную и забрал часть продуктов. В седьмом отряде многие пацаны стали грешить на Амебу: раз он из толчка не выходит--в посылочную залез он. Его дуплили, а он плакал и говорил: "Не лазил, не лазил я в посылочную". Истинного шушару так и не нашли. Да и не искали особо, так как продуктов мало пропало. После обеда зону построили на плацу, и хозяин в сопровождении офицеров вышел на середину. -- Ребята!--обратился он к воспитанникам.--С первого августа в колониях несовершеннолетних вводятся режимы. Будет два режима: общий и усиленный. Наша колония будет общего режима. Изменений в режиме содержания не будет. Льготами, так как у нас режим общий, будете пользоваться теми же. 12 Дни, нанизанные на кулак, тянулись для Глаза и сотен воспитанников мучительно медленно. Отбой, скорее бы отбой наступал--они ждали этого слова и звука трубы с нетерпением. Расправляя постель, чтобы лечь спать, они знали одно: ночь, целую ночь к ним никто не подойдет, ничего не потребует и целую ночь их пальцем никто не тронет, После отбоя Глаз накрылся с головой одеялом и плакал. В Падун его потянуло. Он представлял, как идет по Революционной, главной улице села, и навстречу ему попадаются знакомые. Он здоровается, но ни с кем не останавливается. Глаз подумал: куда же ему идти дальше? С кем выпить бутылку водки, ведь он только что освободился. Отсидел три года. "А пойду-ка я лучше к Проворову и выпью водку с ним". В Падуне жил старик Проворов, сапожник без одной ноги. У него, кроме сапожного инструмента и кровати, на которой он спал, в доме ничего не было. Курил он махорку и был всегда навеселе. Жизнь свою тяжкую он заливал горькой. И Глазу сейчас, на одлянской кровати, захотелось с этим стариком выпить. Угостить его. Проворов обязательно заплачет, тогда и Глазу можно будет уронить слезу. Старик поймет его. А ночью Глазу снился сон. Будто он в наряде в столовой. И моют они полы. Но там, где он пробежит, прижимая тряпку к полу, остаются грязные следы его ног. У других ребят нет, а у него остаются. Бугор сделал замечание, чтоб он протер подошвы, но и после этого следы оставались. Тогда его стали дуплить. По голове. По грудянке. По почкам. Надеясь этим очистить его подошвы. Но нет, следы оставались. Тогда ему приказали сбросить коцы. И вот он моет босиком. Но теперь вместо грязных следов остаются кровавые. Актив взбесился. Его снова бьют и приказывают слизать кровавые следы. Глаз отказывается. Мелькают палки, и он падает на пол. Встает, и его снова бьют. Вдруг активисты, взглянув на пол, увидели, что и от других пацанов на полу остаются кровавые следы. Тогда они начинают избивать ребят, заставляя их слизывать кровавые следы. Но ребята упорно отказываются. И вот один парень после удара падает на пол и расшибает голову. У него струей бьет из головы кровь, и в одно мгновение пол становится красным. Активисты в ярости выбегают из столовой. Возвращаются с дужками от кроватей и начинают зашибать ребят. Глаз часто просыпался. Но когда засыпал, то снова видел этот кровавый сон. Он снова проснулся, в поту, и подумал -- хорошо, что это не наяву. И ему не захотелось засыпать, чтоб не видеть этот ужасный сон. Он лежал с открытыми глазами и наслаждался ночью, наслаждался блаженной тишиной, когда его не только не бьют, но и не кричат на него даже. Но сон все же его одолел, и он опять попал в столовую под дужки актива. На банке сгущенки, которую оставил отец, было написано, что сгущенное молоко выработано на Ситниковском молочноконсервном комбинате. А Ситниково не так далеко от Падуна. Эта банка так стала для Глаза дорога, будто он встретил земляка. В июне, когда у выпускников шли экзамены, Глаз написал заявление, что учиться он в десятом классе, в который его перевели, не сможет. Что не сможет учиться и в девятом, так как на свободе он школу только посещал, и потому просил перевести его в восьмой класс. В конце августа его перевели в третий отряд, так как в седьмом отряде восьмого класса не было. В третьем отряде он прожил месяц. За это время его никто и пальцем не тронул, но от этого ему было не легче. Все так же дергалась левая бровь, все так же он каждый день ждал ударов. Но странное дело, его не били. Не заставляли шестерить. В третьем отряде порядок был лучше. Массовых избиений не было. Воспитанников дуплили реже. В основном--за нарушения. Начальник отряда Канторович был более требовательный. Воспитательная работа велась только с активистами. И Канторович во всем полагался на актив. Да и не мог он иначе, хотя и стремился. Порядки в зоне были заведены до него, и Канторович кулак отменить не мог. Тем более что начальник колонии только на кулак и надеялся. Но Глаз и в восьмом классе учиться не смог. Другим голова была забита. И ничего в нее не лезло. Самое страшное для него было ждать. Ждать, когда он получит двойку и его отдуплят. А он двойки не получал. Ждать, когда за какое-нибудь нарушение побьют, но он нарушений не приносил. В третьем отряде ему жилось лучше, но тягостнее. Ребята были новые, и он мало с кем разговаривал. Нервы Глаза были на пределе. Он видел, как бьют других, и лучше бы и его отторцевали за компанию, чем так томительно ждать, когда и до тебя дойдет очередь. Бугор их отделения придумал новый способ дупляжа. Парень, который получал двойку, клал себе на голову стопку учебников и приседал с ними. А бугор дужкой от кровати бил по стопке. Получался тупой удар. В голове мутилось, на секунду-другую парень терял сознание. Некоторые после такого удара падали и роняли учебники. Глаз решил перейти в седьмой класс, В зоне, слава богу, ниже классом переводили, если кому учеба тяжело давалась. Он написал заявление, и его снова перевели в седьмой отряд. Теперь он попал в другое отделение. То, в котором он жил раньше, училось в десятом классе. После того как Мехля досрочно освободился, рогом отряда поставили Птицу. Вскоре на взросляк ушел Белый, и вором отряда стал Мах. Глаз теперь жил в одной спальне с ними. Птица и Мах скентовались. Вдвоем им было легче. Одному--досрочно освободиться, другому--ничего не делать и жить как хочу. Мах был авторитетнее Птицы, и Птица во многом на вора полагался. Сегодня опять двоих парней вели на толчок. Месяца не проходило, чтоб кого-нибудь не сводили. Наряд на толчок выписывал начальник отряда. Лишь за преступления начальник колонии давал наряд, и такое избиение смотрела вся зона. На этот раз парней вели за то, что они хотели замочить рога, а потом, чтоб их не повели на толчок, порезать себя. "Бездыханных, истекающих кровью, нас на толчок не поведут,--думали парни.-- Нас отвезут в больничку, в Миасс или в Челябинск, вылечат, а потом будут вести следствие и осудят". Их не страшило, что за убийство рога им дадут по десять лет, они больше боялись толчка: вдруг рога порежут, а себя не успеют. Тогда -- толчок. Одного парня звали Витя, срок у него был три года, второго-- Саша, он был приговорен к двум годам. На толчок их вели три бугра и рог, которого они хотели замочить. Все шестеро зашли в толчок. На улице осталось несколько человек, чтоб никого в толчок не пускать. Березовые палки были приготовлены заранее, и теперь бугры и рог, пройдя к противоположной от дверей стене, остановились. -- Ну,-- сказал рог негромко,--- хотели, значит, замочить.-- Он помолчал, размахнулся и сплеча ударил палкой ближнего, Витю, по богонельке. От адской боли Витя прижался к стене.--А ты,--сказал рог и обрушил второй удар на Сашу.--Кто из вас затеял это? Кто первый предложил меня замочить? Ну? Один из бугров крикнул пацанам: -- Отойти от стены, быстро! Бугор хотел потешиться палкой. -- Подожди,-- сказал рог бугру, и бугор отступил, давая рогу простор для размаха. Рог сделал по нескольку ударов, спрашивая парней, кто из них является организатором. Ребята молчали. Тогда рог, распсиховавшись, начал их бить по туловищу не останавливаясь. Парни оба признались, что являются организаторами. -- Не может быть,--вскричал рог,--чтоб оба задумали враз. Первый, кто первый из вас это предложил? Парни наперебой говорили: "Я",--и рог, ударив несколько раз по богонелькам, отошел в сторону. Он уступал место буграм. -- Не будем, не будем, больше никогда не будем,-- говорили ребята, изворачиваясь от ударов, которые обрушивали на них бугры. -- Стойте,-- сказал рог, покурив,-- хотите, чтоб вас не били? -- Хотим,-- в один голос ответили парни. -- Знаете, сколько в толчке дырок? -- И рог палкой показал на отверстия, в которые оправлялись. -- Нет,-- ответили ребята. -- Быстро залазьте в дыры, пройдите под толчком и сосчитайте, сколько дыр всего. Парни стояли, не решаясь лезть. Рог занес над головой палку. -- Или будем продолжать, -- Нам не залезть в дырку,-- сказал Витя. -- Залезете, и не такие залазили,-- ответил рог. Парни смотрели на отверстия и не двигались с места. -- Считаю до пяти. Раз... два... Пацаны ступили к отверстиям, рог перестал считать. Оба были щуплые и, просунув ноги в отверстия, а руками держась за мочой пропитанные доски, без особого труда проскользнули вниз. Здесь, внизу, по колено было испражнений, и резкий запах человеческих нечистот ударил парням в нос. Но что запах! Избитые, павшие духом, они не обратили на это внимания и, с трудом вытаскивая из нечистот ноги, стали продвигаться по направлению к выходу, считая при этом отверстия. Толчок был глубокий, его чистили несколько раз в год, и парни двигались, чуть согнувшись. Впереди шел Витя. Перед ним была темнота, лишь косые лучи света проникали в отверстия. "...пять, шесть..."--считал он отверстия, очень медленно двигаясь вперед. Яма толчка была вырыта с уклоном в одну сторону, чтоб его легче было чистить, и потому правая нога парней утопала в нечистотах глубже, чем левая. Резкий запах испражнений больше действовал на глаза, чем на обоняние, и потому глаза слезились. Если б сейчас рог спросил их, согласны ли они жить в нечистотах до совершеннолетия -- и вас никто пальцем не тронет, ребята, наверное, согласились бы. Парни понимали, что отверстия они сосчитают, но истязания не прекратятся. Их еще будут бить. А сейчас, ступая по испражнениям, они получили передышку. Как здорово, что их сейчас никто не бьет. После толчка жить им станет еще хуже. Они заминируются, и ребята не будут с ними общаться. Хоть вешайся. Чуть что, любая мареха на них может кышкнуть, а захочет -- ударить. А жить им, жить им в колонии почти что два года. "...семнадцать, восемнадцать,-- считал Витя, стараясь не сбиться со счета.--Уж лучше бы мне вообще отсюда не вылазить, а захлебнуться здесь... Девятнадцать, двадцать, двадцать один". Все, отверстия кончились. Витя и Саша еле вылезли. Бугор и рог стояли у выхода и курили. Толчок был наполнен запахом испражнений. Для парней была принесена их школьная роба. Она висела на раме без стекол, наполовину свешиваясь на улицу. Бугры и рог оглядели ребят. Испражнения с их ног сваливались на пол. Рог, сделав несколько быстрых шагов, остановился возле парней. Ткнув палкой в ногу Вите и испачкав конец в испражнениях, он приблизил ее к Витиному лицу. -- Ешь! -- зло сквозь зубы сказал он. Витя смотрел на конец палки, на нечистоты и молчал. -- Жри, падла,-- повторил рог. Витя опустил глаза. Сейчас ему хотелось умереть. Мир ему опостылел. Лучше бы он захлебнулся в испражнениях. -- Глотай, сука, а не то все начнется по новой. Подошел бугор и размахнулся палкой. -- Жри! -- И палка опустилась на отбитую богонельку. Рог приблизил палку с нечистотами почти к самым губам парня. Витя, давясь, проглотил. -- Мало! -- закричал рог.-- Еще! И Витя проглотил еще. Теперь рог приблизил конец палки к Саше. -- Ну... Саша, чуть поколебавшись, тоже съел испражнения. -- Еще! -- приказал рог. Саша проглотил во второй раз. Рог кинул палку в отверстие, отряхнул руки, будто они были в пыли, и закурил. -- Мойтесь и переодевайтесь.-- И рог вышел. Парни сняли робу, помылись холодной водой, которую для них принесли, и, надев школьную одежду, пошли в отряд. 13 За последнюю неделю в колонии было совершено несколько крупных нарушений. Трое пацанов подготавливали побег, но он у них не удался. Еще двое хотели замочить на работе бугра и ломануться через запретку. Особенно много пацанов стало курковаться в промзоне. Отряды снимаются, а воспитанников не хватает. Ищут спрятавшегося. Начальнику колонии инженер-майору Челидзе это надоело. Распорядок колонии срывается. Надо принимать срочные меры. И он вызвал к себе в кабинет рога зоны Паука. Паук был высокого роста, сухощавый, с угреватым лицом. У него был самый большой срок на зоне -- шесть лет. -- Садись,-- сказал он Пауку. Паук сел. Он всегда садился на этот стул, стоящий наискосок от стола. Хозяин был невысокого роста и толстый. Ноги под столом расставил широко. -- У тебя, Толя, срок шесть лет. Как же мы тебя будем досрочно освобождать, если порядок в колонии за последнее время ухудшился? Ты должен к своему досрочному освобождению навести порядок... Воры, я слышал, наглеют. Когда их прижмешь? Они на голову тебе скоро сядут.-- Челидзе замолчал и затянулся папиросой.-- В общем, так: к Новому году чтоб порядок навел. После Нового года будем тебя досрочно освобождать. И чтоб на работе никто не прятался. Такого быть не должно. Все, иди. Сегодня мне некогда. Через два дня из управления приезжает комиссия. Паук, вернувшись в отряд, послал гонцов за помрогами зоны и за рогами отрядов и комиссий. Первыми пришли помроги. -- Сегодня вся зона будет трупами лежать,-- говорил Паук, шагая по спальне.-- Я сейчас от хозяина. Дал он мне втыку. Еще насчет воров нам надо побазарить. Но это после. А сейчас по моргушке. И Паук по-отечески поставил им по одной. -- Зовите,-- сказал он помрогам. В спальню зашли роги. Коротко рассказав, о чем ему говорил Челидзе, Паук и его помощники поставили им по моргушке. Били они крепко -- Чтоб порядок был! -- кричал на рогов Паук.-- Не дай бог, если кто спрячется в промзоне или в побег соберется,-- вас зашибать буду. Чтоб все сегодня трупами лежали. Разъяренные роги пошли по отрядам. Собрав актив, они отдуплили его и, дав указания, выгнали. Теперь очередь дошла до ребят. Бугры, помогальники и другие активисты, пользующиеся авторитетом, начали дуплить их. Замелькали дужки. "Чтоб не курковались, чтоб мочить не собирались, чтоб в башке мыслей о побеге не было",-- приговаривал актив, обещая отнять полжизни, если будут нарушения. Не прошло и часу как Паук вышел от хозяина -- а вся зона была избита. Воров, конечно, никто не трогал. Да и попробуй их тронь. С ними будет особый разговор. И говорить будет Паук. Но воры на него плевали. На другой день Паук пошел по отрядам. С каждым вором он будет говорить с глазу на глаз. С вором зоны разговора не получилось. Он не стал слушать и вышел из отряда. И другие воры слушать не хотели. "А что тебе, Паук, от нас надо?" -- только и слышал он. -- Ты, в натуре, глушишь водяру не меньше,-- сказал Пауку вор пятого отряда Каманя.-- Досрочно хочешь освободиться -- освобождайся. Мы тебе не мешаем. А что вы прижать нас хотите, так это старая песня. Забудь об этом. -- Смотри, Каманя, не борзей. -- Что ты мне сделаешь? На х.. соли насыплешь? -- Увидишь. Паук ушел. Каманя остался сидеть на кровати. Они никогда не могли добром поговорить. "Ладно,-- думал Каманя,-- в печенки залез мне этот актив. Надо анархию поднимать. В ... их всех". И он пошел к вору зоны. Надо собирать сходку. -- Надо,-- поддержал его вор зоны. Воры собрались в спортзале. Все были недовольны Пауком. Было ясно: хозяин требует их зажать. Вор зоны Факел, высказав недовольство Пауком, лег на маты и закурил. Остальные воры тоже полулежали на матах. Слово взял Каманя: -- Еще летом было ясно, что после родительской Челидзе попытается нас зажать, факела перед родительской даже на десять минут не выпускали за зону. Кто приказал? Челидзе. Он, падла, и только он копает яму под нас. Паука он держит в руках крепко. Срок у него шесть лет, вот он им и играет. Паук из-за досрочки и сраку порвать готов. Не пора ли анархию поднять? Воры молчали. Каманя знал, что многие его не поддержат. И, тоже закурив, развалился на мате. -- Тебе до конца два года, Каманя,-- сказал Мах,-- а мне восемьдесят один день остается. Игорю еще меньше. Как хотите, но я против анархии. И воры в мнениях разделились: одни были за Каманю, другие за Маха. Если поднять анархию--кого-то надо мочить. И мочить не одного. Конечно, сами воры убивать никого не будут, но ведь они организаторы, и многим после дадут на всю катушку. По десять лет. А кому хочется сидеть столько? -- Ладно,--поднялся с мата Факел,--до Нового года никакой анархии не поднимать. А там--посмотрим. И еще насчет фуганков. Каманя, говори. -- В зоне фуганков много развелось. Мне известно, что на Канторовича работает несколько шустряков. Кто -- еще пока неизвестно. Но узнаем. На начальника режима работает еще больше. Наша задача найти несколько фуганков, и пусть они фуговать продолжают. Но они будут наши. Пусть они им лапшу на уши вешают. В каждом отряде надо взять по нескольку человек предполагаемых и попробовать выжать из них признание. Любым путем. Дуплить их надо подольше. Все равно кто-нибудь да сознается. А то и анархию не поднять -- сразу спалимся. После Камани заговорил Кот. Кота летом освободили досрочно, он был рогом отряда. На свободе он и месяца не погулял, как получил пятнадцать суток. В КПЗ, в камере, он раздел пацанов, и пацаны пожаловались на него. Решением суда Кота отправили назад в Одлян досиживать неотбытый срок. Челидзе, когда Кота привезли в колонию, собрал воспитанников на плац и долго читал мораль, что вот, дескать, на него надеялись, досрочно освободили, а он подвел коллектив колонии. Досрочка Коту второй раз не светила, и он стал вором. Осенью его с четвертого отряда за нарушения перевели в седьмой. Просто начальник отряда избавился от него. И вот Кот говорил: -- В нашем отряде есть Глаз. Он приметный. Его все, наверное, знают. Он пришел на зону весной. Учился вначале в девятом классе. Потом перешел в восьмой, и его перевели на третий отряд. Теперь он из восьмого класса перешел в седьмой. И его снова бросили в седьмой отряд. Я лично думаю, что Глаз на Канторовича работает. Никто так из отряда в отряд не бегает. -- Воры,--взял слово Каманя,--я Глаза знаю. Когда я летом играл на гитаре, он часто около нас вертелся. Песни слушал. А может, он не только песни слушал? Хорошо, Кот, не троньте его пока. Завтра я им займусь. После Камани заговорил Игорь, друг Маха, тоже с седьмого отряда: -- Глаз рыба та еще. Поначалу, когда он пришел на зону, ему кличку дали Хитрый Глаз. Но сейчас его здорово заморили. Если его подуплить, я думаю, он колонется. Каманя пришел в обойку и отозвал Глаза в дальний угол. -- Как дела? -- улыбнулся он. -- Нормально,-- ответил Глаз, а сам подумал: "Что это ему надо?" -- Ну а как твои успехи? -- все так же улыбаясь, спросил Каманя. -- Успехи? -- переспросил Глаз.-- Я сказал -- все нормально. -- Я понимаю, что у тебя все нормально, ну а насколько это нормально? Глаз молчал. Он думал. -- Ну-ну, думай, думай, я подожду. -- Каманя, не понимаю я, что ты спрашиваешь. -- Я спрашиваю тебя, а ты не понимаешь. Не может быть такого. Ты, Глаз, хитрый, не так ли? -- Хитрым Глазом звали вначале, а теперь просто -- Глаз. -- Раз тебя хитрым назвали, значит, ты -- хитрый. Каманя перестал улыбаться, окинул взглядом обойку и, убедившись, что в цехе никого лишнего нет, кивнул на тиски. -- Для начала скажи,-- он опять улыбнулся,-- как вот эта штука называется? -- Тиски. -- Тиски. Правильно. А ты знаешь, для чего они нужны? -- Ну, чтоб в них чего-нибудь зажимать. -- Молодец. А знаешь ли ты, что в них и руку можно зажать? Глаз не ответил. -- Погляди на мою.-- И Каманя показал левую кисть. Рука была изуродована. -- Видишь? Я тебе скажу -- чтоб это было между нами -- мне ее в тиски зажимали. И твою руку я сейчас зажму. Не веришь? Глаз смотрел на Каманю. -- Подойди ближе.--Каманя крутнул рычаг, и стальные челюсти тисков раздвинулись.-- Суй руку. Глаз подумал, какую руку сунуть, и сунул левую. Правая-то нужнее. Каманя, продолжая улыбаться, оглядел обойку. Парни работали. Сжимая тиски, он теперь смотрел одновременно на руку Глаза и на выход из обойки: вдруг кто зайдет. Ребята старались в их сторону не глядеть. Раз вор базарит, надо делать вид, что его не замечаешь. За любопытство можно поплатиться. -- Каманя, больно,-- тихо сказал Глаз. -- Я думаю, Хитрый Глаз, ты не дурак. Если я крутну еще немного, то у тебя кости захрустят. Согласен? -- Согласен. Каманя ослабил тиски. -- Вытаскивай руку. Глаз вытащил. -- Вот так, Глаз, если не ответишь мне на один вопрос, то я тогда зажму твою руку по-настоящему. Понял? -- Понял. -- Давно работаешь на Канторовича? -- Ни на кого я не работаю,-- ответил Глаз не раздумывая. -- Я тебя спрашиваю: давно работаешь на Канторовича? -- Каманя, я ни на кого не работаю, и на Канторовича не работаю. -- Ладно, запираться не надо. На Канторовича ты работаешь. Я отопру твой язык, можешь не сомневаться Так, даю две минуты на размышление. Подумай, прежде чем сказать "нет". Каманя весело оглядывал цех, весело смотрел на Глаза, и никто из ребят, кто видел, что Каманя с Глазом разговаривает, не мог подумать, что через две минуты Глаз будет корчиться от боли. -- Глаз, две минуты прошло. Давай руку. Глаз протянул опять левую. -- Почему левую подаешь? Правую бережешь... А я вот нарочно правую зажму. Конечно, тебе жалко правую. Ты ведь на гитаре хочешь научиться. Хочешь? -- Нет. Я пробовал. Не получается, И пальцы короткие. -- Ничего, сейчас будут еще короче. Значит, говоришь, на гитаре учиться не хочешь? -- Не хочу. -- Сожми руку в кулак. Вот так. Каманя раскрутил тиски шире. -- Всовывай. Глаз сунул кулак в тиски, и Каманя стал их медленно закручивать. -- Значит, на гитаре учиться не хочешь. А песни любишь? -- Люблю. -- Много знаешь? -- Много. Сейчас Каманя следил за рукой Глаза. Кулак разжался, и ладонь медленно стала сворачиваться. Больно. Но Глаз молчал. "Нет, надо сказать, хоть и не сильно больно",-- подумал он. -- Каманя, больно. -- Ерунда это. Все впереди. Каманя медленно поворачивал рычаг. -- Значит, ты любишь песни, много их знаешь. Молодец. Поэтому ты часто и слушал их, когда я пел, так? -- Так. -- А кроме песен ты ни к чему не прислушивался? -- Нет. -- Верю. Мы никогда там ничего не базарили. По крайней мере... -- Каманя подумал,-- лишнего. Но все же почему ты вертелся около нас -- Я песни слушал. -- Песни,--протянул Каманя и чуть сильнее придавил рычаг. -- Это хорошо, если песни. Глазу становилось невмоготу. Тиски так сдавили кисть, что он< перегнулась пополам: мизинец касался указательного пальца. Казалось, рука переломится, но гибкие косточки выдерживали. -- Глаз, а ну улыбайся. И знай: медленно буду сжимать, пока кости не хрустнут или пока не сознаешься. "Неужели еще и рука будет изуродована?" -- подумал Глаз -- Нет мочи, Каманя, ни на кого я не работаю. Каманя посмотрел на Глаза. -- Нет мочи, говоришь. Хорошо, я верю. Ты вот любишь песни, так спой сейчас свою любимую. К ребятам, которые работали в цехе, Глаз стоял спиной. Терпеть было невыносимо, и он тихонько запел "Журавлей", а Каманя медленно, миллиметр за миллиметром, придавливал рычаг. Всю боль Глаз вкладывал в песню, пел негромко, и по его лицу текли слезы. -- Глаз,-- сказал Каманя, когда песня была спета,-- а теперь скажи, давно ли работаешь на Канторовича. -- Не работаю я на него, невмоготу терпеть, Каманя! -- Ну а на кого тогда, сознайся, и на этом кончим. Если будешь и дальше в несознанку, я дальше закручиваю тиски. -- Да ни на кого я не работаю, Каманя! Невмоготу, Каманя... -- Колись давай, или я сейчас крутану изо всей силы, ну! -- Да зачем мне работать? Если б я на него работал, что -- мне бы легче жилось? -- Ладно, Глаз, пока хватит. Вечером пойдем с тобой в кочегарку. Суну твою руку, правую руку, в топку, и подождем, пока не сознаешься. Каманя ослабил тиски. Глаз вытащил руку. Махнул ею и сунул в карман. -- Иди,-- тихо сказал Каманя. Вечером к Глазу подошел Игорь, кент Маха: -- Пошли. Глаз подумал, что поведут в кочегарку, но они пришли в туалетную комнату. В туалете стояли два вора: Кот и вор шестого отряда Монгол. -- В кочегарку тебя завтра поведем,--сообщил Игорь,--если сейчас не сознаешься. Но я о тебе лучшего мнения. Расскажи с самого начала, как ты стал работать на Канторовича, бить не будем-- слово даю. Ну! -- Не работаю я на Канторовича, ни на кого не работаю. С третьего отряда меня перевели--там седьмого класса нет. А работай я на Канторовича, зачем бы он меня отпустил? И как бы я к нему ходил незамеченный? Ведь меня сразу увидят на третьем отряде. -- Не говоришь -- расколем. Встань сюда. Глаз встал, чтоб Игорю было хорошо размахнуться, и получил моргушку. Крепкую. Голова закружилась. Игорь не дал ему оклематься и дважды ударил еще. Глаз забалдел, но быстро пришел в себя. -- Колись! -- Ни на кого не работаю. Правда! -- Что ты его спрашиваешь -- бить надо, пока не колонется. Дай-ка я,-- сказал Кот и начал Глазу ставить моргушки одну за другой, Видя, что он отключается, Кот дал ему отдышаться и начал опять. -- О-о-о,-- застонал Глаз,-- зуб, подожди, зуб больно. Глаз схватился за левую щеку. -- Иди, сказал Игорь,-- завтра в кочегарку пойдем. В спальне Глаз подошел к зеркалу. Открыл рот и потрогал пальцами коренные зубы слева. Ни один зуб не шатался. "Все зубы целые, а боль адская. Ладно, пройдет". 14 И к Глазу пришло отчаяние--надо с собою кончать. Но как? Нож, которым он в цехе обрезает материал с локотников, короток. До сердца не достанет. Удавиться? Но где? Вытащат из петли и бросят на толчок. В немецких концлагерях--Глаз видел в кино--заключенные легко уходили из жизни. Кинься на запретку--и охранник с вышки прошьет тебя из пулемета. Но здесь, в Одляне, в малолеток не стреляют и карабины у охраны больше для запугивания, чем для дела. Мгновенной смерти не жди. Тебя умертвляют медленно, день за днем. Но как быть тем, кому жизнь опротивела? "Неужели я не волен покончить с собой? Если не волен, тогда сами меня умертвите... Отмените этот дурацкий указ, что в малолеток не стреляют. Сделайте новый: при побеге в малолеток стреляют. Я, минуты не думая, кинусь на запретку. Какая великая пацанам помощь: кто не хочет жить -- уходи из жизни легко, без всяких толчков. Неужели я не волен распоряжаться своей жизнью? Выходит, не волен. А что же я волен делать в этой зоне, если даже умереть вы мне не даете? Молчите, падлы?!" У Глаза закололо в груди, он обхватил грудь руками и услышал: "Жизнь и так коротка, а ты хочешь покончить с собой. Это у тебя пройдет. И ты будешь жив. И указ этот, чтоб в малолеток не стреляли, хороший указ. Ведь если в вас стрелять, ползоны бы кинулось на запретку в минуты отчаяния. И не ругай ты лагерное начальство -- хорошо, что в зоне нет смерти. Пройдет всего несколько дней -- и ты забудешь о ней. Тебе опять захочется жить. Тебе только шестнадцать. Ты любишь Веру. Не думай о смерти, а стремись к Вере. Ты меня слышишь?" -- Слышу,-- тихо ответил Глаз. "Ну и хорошо. Сосчитай-ка до десяти. Только медленно считай. Ну, начинай". Глаз, еле шевеля губами, начал считать: -- Раз, два, три... девять, десять. "Ну, тебе стало легче?" -- Немного. "Ты сосчитал до десяти, и тебе стало легче. Усни, а утром о запретке не вспомнишь. Я знаю, ни на кого ты не работаешь, и бояться тебе нечего. Только не наговори на себя, что работаешь на Канторовича. Понял?" -- Понял. Утром Глаз вспомнил ночной разговор. "Может, я ни с кем и не разговаривал, а просто видел сон?" Весь день Глаз ждал, что подойдут воры и будут пытать. Но никто не подошел. Вечером снова ждал: сейчас поведут в кочегарку. Но не повели, а позвали в туалетную комнату. Там опять были трое: Игорь, Кот и Монгол. -- Ну что -- за сутки надумал? -- Это Игорь спросил. -- Я вчера все сказал. Ни на кого не работаю. Игорь поставил ему моргушку, вторую и третью. Удары пришлись по вискам. Глаз чуть не упал. -- Не могу, не могу я его бить! -- прокричал Игорь и, хлопнув дверью, вышел. -- Кот, не бейте меня по лицу. После вчерашнего больно зуб. Кот и Монгол били Глаза по груди, почкам, печени. На следующий день Глаз написал письмо начальнику уголовного розыска заводоуковской милиции капитану Бородину. В нем он писал, что случайно оказался свидетелем убийства, совершенного на перекрестке ново- и старозаимковской дорог. "Если вы это преступление не раскрыли, то я мог бы дать ценные показания" -- этими словами закончил Глаз письмо. Письмо Глаз попросил бросить в почтовый ящик тетю Шуру, которая носила ему сгущенку. Человек убит. Свидетелей нет. Глаза они раскрутить не смогут, А он месяца два отдохнет от Одляна. А может, в тюремной больнице закосит на какую-нибудь болезнь и затянет возвращение в колонию. Воры оставили Глаза в покое. Поверили, что на Канторовича он не работает. Зуб у Глаза продолжал болеть, и он пошел в санчасть. -- Да, седьмой у тебя треснут,-- сказала врач.-- Ты что, железо грыз? -- Да,-- сказал Глаз, и врач выдернула у него четвертушку зуба. 15 Отряд проходил в промзону, когда дежурный по вахте сказал; -- Петров, выйти из строя. Глаз пошел за дежурным. -- К тебе следователь приехал,-- сказал он. Глаза завели на вахту. В комнате для свиданий за столом у окна сидел Бородин. Он был в гражданской одежде. -- Здравствуй, Коля,-- сказал начальник уголовного розыска. -- Здравствуйте, Федор Исакович. -- Ты в письме толком ничего не написал. Мы думали-думали, и вот меня в командировку послали. Я перед поездкой отца видел, он просил чего-нибудь из еды тебе привезти. Дал денег. Бородин достал из портфеля три пачки сахару-рафинаду и батон. -- Поешь вначале. Неудобно Глазу было перед Бородиным, но он съел полбатона, хрустя сахаром и запивая водой. -- Закурить можно? -- Кури,-- ответил Бородин. Помолчали. -- Рассказывай, как же это ты невольным свидетелем оказался. -- Летом, значит, прошлым я в Заимку поехал. Вечером. На попутной машине. А она, не доезжая до Заимки километров пять-шесть, сломалась. Шофер ремонтировать стал, ну а я пешком надумал пройтиться. Иду я, значит, иду. Дохожу до перекрестка старозаимковской дороги и вижу: стоит на обочине грузовик. "ГАЗ--пятьдесят один". Номер я не разглядел. Темно было. Смотрю, в кабине -- никого. Ну я, грешным делом, хотел в кабину залезть, в бардачке покопаться. Слышу, невдалеке разговаривают. Дергать, думаю, надо, а то по шеям схлопочешь. Сразу не побежал, думаю, они ведь меня не видят, как я их. Ну и присел возле машины. На фоне неба вижу три силуэта. Стоят у дороги и разговаривают. Потом смотрю, перешли через канаву. В это время по дороге от станции шаги слышу. Смотрю-- человек идет. Мужик. Не успел он перейти дорогу, как его один из тех троих догнал и по голове--палкой. Мужик свалился. Тут же и те двое подбежали. Еще ударили, раз или два. Потом обыскали его, забрали, что у него было,-- и к машине. Я отполз за канаву и притаился. Они завели машину и тихонько тронули. А мне то ли моча в голову ударила, то ли что, по сей день не пойму, но я выскочил из-за канавы, догнал машину и за задний борт уцепился. В кузов-то залазить не стал, через заднее стекло, боялся, заметить могут. Ну и ехал так, руками за борт держусь, а одну ногу поставил на эту штуку, ну за что трос цепляют. Думаю, если тормозить начнут, спрыгну. И точно. По Заимке немного проехали и тормозить стали. Я спрыгнул, перебежал на другую сторону дороги и спрятался за палисадник. Из машины вышел мужик, зашел в калитку, открыл ворота, и машина заехала. Вот и все, Федор Исакович, что я знаю об этом убийстве. Я многое осознал, сидя в Одляне, вот почему и хочу помочь следствию. И тут Бородин задал Глазу с десяток вопросов и, помолчав, спросил: -- А ты откуда взял, что мужчину убили? -- Как откуда? Потом в Падуне все говорили, что мужчина в больнице умер. -- Да не умер он, Колька, он выжил. Так что это не убийство, а разбойное нападение. Но преступников мы так и не нашли. Второй год уже идет. Я приеду, доложу, что ты рассказал. -- Меня могут в Заводоуковск вызвать? -- Не могу ничего сказать. Будем искать этот дом.-- Бородин помолчал.-- Сахар-то тебе пропустят? -- Не знаю. А зачем спрашивать? Я просто суну его за пазуху. Бородин сказал дежурному по вахте, что он допрос снял, и Глаз, сказав Федору Исаковичу "до свидания", вошел в зону. Уже смеркалось. Глаз спрятал сахар около отряда, за ночь его никто не найдет, а завтра он возьмет его на работу и съест. Одну пачку можно отдать Антону. В отряде был дежурный и двое освобожденных от работы по болезни. Глаз болтал с ними, слоняясь по отряду. До съема оставалось мало времени. Скоро придут ребята. Но как сейчас Глазу было легко на душе: убийство, за которое он так переживал, они не совершили. Просто грабеж. Вернее--разбой. Но человек-то жив остался. Отлично! Бородин снял камень с души Глаза. Глаз не подготовился к разговору с Бородиным. Он думал, что его вызовут в Заводоуковск, но начальник уголовного розыска сам приехал в Одлян. Теперь, вспоминая разговор с ним, Глаз жалел, что на листе бумаги показал не то, место, куда они оттащили рухнувшего от удара мужчину. "Конечно, они мне не поверят, что я был свидетелем нападения. Тем более если в Заимке перед первым мостом нет дома с большими воротами. Бородин будет искать еще и палисадник, за которым я прятался. Да, такого совпадения быть не может. Значит, я не могу помочь следствию, а потому зачем меня вызывать в Заводоуковск? А если вызовут, дадут очную ставку с потерпевшим. И он меня опознает. Он вспомнит, что я ехал с ним в одном поезде. Ведь в одном тамбуре стояли и курили. Надо мне Бородину написать, что я ехал с ним в одном тамбуре. Как они докажут, что я участник преступления? Хорошо, я ехал в поезде. Я видел, как трое мужчин совершили это преступление. Но я ведь не участник. Нет, меня они расколоть не смогут. Робка сидит, Генка в Новосибирске. Еще Мишка знает об этом преступлении. Но его могут в армию забрать. Да если и не заберут, он ничего им не скажет. Значит, после второго письма я точно прокачусь по этапу, поканифолю им мозги и отдохну от Одляна". Несколько дней Глаз писал длинное письмо начальнику уголовного розыска. Обрисовав троих мужчин, с которыми он случайно познакомился на речке и у которых был с собой пистолет "Макаров", Глаз дошел до того, что эта преступная группа связана с заграницей и выполняет задания иностранных разведок. Одним из главных сверхпреступлений, которое хотят сотворить эти трое, является взрыв падунского спиртзавода. Глазу спиртзавод казался стратегическим объектом, которым обязательно должны интересоваться иностранные разведки. А раз так, то заграница заинтересована взорвать завод. Этим Стране Советов, думал Глаз, будет нанесен непоправимый урон. Глаз написал, что трое неизвестных, с которыми он познакомился, пригласили его прокатиться по району. Просто так, не говоря, что будут совершать какие-то преступления. Преступникам Глаз выдумал имена и описал цвет волос, рост и другие приметы, какими обладали Роберт, Гена и он сам, чтоб потом не запутаться в показаниях. Возраст всем троим он дал примерно одинаковый: лет тридцать, тридцать с небольшим. Глаз написал, что они ехали в тамбуре пассажирского поезда Томск -- Москва, вот только он вагон забыл, так как билет они не покупали, а на ходу спустились в тамбур с крыши. Помня фамилию потерпевшего, Глаз и ее написал, только отчество перепутал, Паспорт потерпевшего один из преступников подбросил на станции, не забыл упомянуть он. Письмо вышло длинным, и чтоб оно не было толстым. Глаз писал его на тетрадных листах в каждой клеточке мелким почерком. Глаза окликнул Игорь и позвал в воровской угол. Там сидели рог отряда и вор отряда. -- Ты молодец, что не наговорил на себя. Кололи не тебя одного,-- сказал Игорь,-- многих. И почти все на себя наговорили. Лишь бы их не трогали. Ты и еще один пацан выдержали. Даже твой земляк, Ставский, и тот на себя наклепал. Потом, правда, сказал, что ни на кого не работает. В общем, ты -- молодец! Знаешь, Глаз, нам жалко тебя. Ты здорово опустился, но не совсем еще. А ведь с твоим упорством можно неплохо жить. Мы тебе вот что предлагаем: быть у нас агентом. Будешь только для нас чистую работу выполнять. Сходить куда-нибудь, чего-то принести. Мы тебе даем поддержку. Тебя никто пальцем не тронет. В столовой за стол сядешь рядом с нами. А носки стирать для нас ты марех будешь заставлять. Сам ты ни в коем случае стирать не должен. Если кто не согласится поначалу, скажи нам. В общем, ты понимаешь. -- Понимаю. -- Будешь думать или сразу дашь слово? Глаз молчал. -- Ну, ты согласен? -- Согласен. -- С сегодняшней ночи будешь спать рядом с нами. Вот это будет твоя кровать,-- Игорь кивнул на первую от воровского угла,-- а помогальника мы сейчас с этого места нагоним. Мах и Птица смотрели на Глаза. -- Глаз,-- сказал Мах,-- мы разрешаем тебе шустрить. Можешь любого бугра или кого угодно на х.. послать. А если силы хватит, можешь любого отоварить. Только не кони. Если что, говори мне. Не сможешь ты, отдуплю я. Понял? -- Понял. Глаз позвал помогальника, и Мах сказал ему: -- Забирай свой матрац. Здесь спать теперь будет Глаз. С этого дня для Глаза началась другая жизнь. Теперь его никто не мог ударить или заставить что-то сделать. Полы он тоже перестал мыть. Воры одели его в новую робу, и он для них выполнял нетрудную работу. Грязные шлюмки он теперь со столов не таскал. В наряды не ходил. И начал понемногу борзеть. Маху это нравилось, и он сказал как-то Глазу, чтоб он на виду у всего отделения прикнокал помогальника Мозыря. -- Сейчас сможешь? -- спросил Мах. -- Смогу,-- не задумываясь ответил Глаз. Показался Мозырь. Глаз пошел навстречу. Мозырь думал, что Глаз уступит ему дорогу, но Глаз от него не отвернул. Мозырь хотел прикнокать Глаза, но Глаз оттолкнул его. -- Куда прешь, в натуре? Ребята в спальне смотрели на них. Мах с Игорем сидели в воровском углу. Мозырь хотел схватить Глаза за грудки, но Глаз оттолкнул его второй раз и обругал матом. Силой они были примерно равны, и Глаз не конил, что сейчас ему придется стыкнуться. Мозырь драться не стал, а тоже понес Глаза матом. Он боялся, как бы Глаз на виду у всех не одолел его. Что Глаз борзанул, бог с ним, ведь все знают, что он на Маха надеется. "Что ж,-- думал Мозырь,-- борзей, Глаз, борзей. Маху до конца срока немного остается. Погляжу я, как ты потом закрутишься". А Глазу легче жилось. И каялся он, что отправил письмо начальнику уголовного розыска. Он молил теперь Бога, чтоб письмо не дошло, чтоб в пути потерялось. Ведь бывает же так, что письма-- теряются. 16 На зоне перед отоваркой всегда подсосы были. Курево кончалось. Но у воров и рогов в курках оно всегда оставалось. И если они закуривали, то даже бугры у них докуривать спрашивали. Глаз теперь окурки не сшибал: воры ему курево давали. Когда начался очередной подсос, ребята у Глаза просили окурки. И есть он лучше стал. И варганить у него никто не смел, наоборот, теперь, когда шла отоварка, Глаз с наволочками стоял у ларька и забирал у пацанов банки со сгущенным молоком и другую еду. Мах находился рядом, и попробуй не отдай только -- в отряде корчиться будешь. Пацаны за это злились на Глаза. Но многие ему завидовали. Теперь и бугры, не только помогальники, стали обходительнее с Глазом. Здоровались и улыбались. Ведь он протаскивал с промзоны палки, чтобы дуплить отряд, когда приказывал Птица. Рог ведь вначале актив обхаживает палками. Как-то Птица решил отряд отдубасить -- уж слишком много стало за последнее время мелких нарушений, а ему надо досрочно освобождаться. Он подошел к Глазу в промзоне перед съемом и подал две палки. -- Глаз, чтоб обязательно пронес. Глаз спрятал палки под бушлат. Но бугры прознали, и Томилец, бугор букварей, подошел к Глазу. -- Глаз, а Глаз, сделай дело спались на вахте с палками. -- Серега, не могу. Птица сказал, чтоб сегодня точно пронес. -- Ну хрен с ним, а ты спались. Поставит он тебе пару моргушек, а то весь отряд дуплить будет. Глаз молчал. Если он пронесет палки, то бить будут всех, а его не тронут. Но если он спалится, то Птица только его отдуплит. Да и то, конечно, несильно. -- Ладно,-- согласился Глаз,-- спалюсь. Но Птица видел, как с ним бугры разговаривали. -- Глаз, в натуре,-- он улыбнулся,-- смотри мне, если спалишься -- отдуплю. -- Да нет, Птица, должен пронести,-- ответил Глаз. Но все же он с палками спалился, и рог поставил ему несколько моргушек, зато бугры его благодарили. И Мах, бывало, дуплил Глаза, если он что-нибудь не мог исполнить, даже если это зависело не от него. Мах психованный был и объяснений не любил слушать. В седьмом отряде жил цыган по кличке Мамона. Был он букварь и учился еле-еле. Часто получал двойки, и его Томилец дуплил. Но Мамона был борзый. Кроме воров и актива, он не признавал никого. Мамона был ложкарь. Он отвечал за ложки. Ложкари в зоне пользовались привилегией: не мыли полы, в столовую строем не ходили, а с алюминиевым ящиком, в котором хранились ложки, шли сзади отряда. Обязанность их была раздавать воспитанникам ложки, а потом собирать их и мыть на кухне. Ложкарей старались подобрать пошустрее, так как у забитого парня другие ложкари могли ложки воровать. А это значит, что несколько человек обедать не смогут: нет ложек,-- и им придется ждать, пока ложки освободятся. Но тогда отряду подадут команду "встать", а те, кто сидел без ложек, только за еду примутся. А в отряд надо строем идти. И еще ложкари должны ворам и активу класть на стол ложки не погнутые, а новенькие. За гнутую ложку вор ложкаря отдуплит. Но Мамона борзый ложкарь был, и ложки у него не терялись. Наоборот, у ложкарей с других отрядов он незаметно ложки уводил. И курковал их. На черный день. Вдруг и у него кто-нибудь ложку свистнет. Но Мамона не только ложки с других отрядов воровал, но и старые старался поменять на новые. Подсунет гнутую, а урвет у зазевавшегося ложкаря сверкающую. Из ложкарей на зоне он был самый борзый. В каждом отряде были воспитанники с мастью. Кого-то на тюрьме опетушили, кого-то здесь, в зоне, сводили на толчок, и он заминировался. Для таких воспитанников ложки были с отверстиями на конце. Чтобы -- приметные. Такие ложки ложкари хранили отдельно и клали на стол мастевым ребятам. Мамона был высокого роста, худой, вертлявый. Одежда его всегда была просаленная, потому что он подолгу торчал на кухне, даже когда ложки помытые были. Повара, тоже воспитанники, Мамону не забывали, лишний черпачок баланды ему всегда был обеспечен. Как-то вечером Глаз пошел в толчок и увидел толпу пацанов около кочегарки. Глаз спросил парня со своего отряда: -- Что тут такое? -- Да Мамона две двойки сегодня в школе получил, и его дуплить начали. А он сюда прибежал. Помогальник за ним. Мамона в кочегарку -- и никого не пускает. У Глаза с Мамоной отношения были хорошие. Протиснувшись между ребятами, Глаз вошел в полуосвещенный тамбур и замер. Мамона стоял у топки, держа над головой раскаленный добела стержень. Его черные узкие глаза яро сверкали. Сейчас Мамона был бешеный. -- Давай-давай, заходи сюда, заходи! -- кричал он помогальнику.-- Я раскрою тебе череп! Я в отряд ночевать не пойду, здесь останусь. И никто сюда не спускайтесь. Кто зайдет, железа получит. Ну, кто первый? В толпе, кроме помогальника, уже и бугры появились. Они стояли впереди и смотрели на рассвирепевшего Мамону. Ни у кого из присутствующих не возникало сомнения, что Мамона решился раскроить череп любому, кто посмеет к нему приблизиться. Глаз в жизни не видал человека, доведенного до отчаяния, который в такую минуту и пятерых убить может. Он с благодарностью смотрел на Мамону. "Молодец, Мамона,-- думал Глаз,-- ты хоть за себя постоять можешь". Но тут Глаза кто-то толкнул и стал впереди него. Это был вор третьего отряда Голубь. -- Мамона, брат, здорово! -- закричал Голубь.-- За двойки тебя ушибать собрались, вот падлы! Бей их, козлов, раскаленным железом! Правильно делаешь! Мамона, железяка-то у тебя остывает. Там, в углу, еще две такие есть, ты их сунь в топку. Накалятся -- возьмешь. Голубь -- вор -- выделялся среди всех воров. Он обладал авторитетом, которому и вор зоны мог позавидовать. Он никогда не бил пацанов и часто их защищал. Он с любым марехой, лишь бы у того не было масти, мог поздороваться за руку. Мамоне он решил помочь. Когда заговорил Голубь, Мамона замолчал, но стержень не опускал. Голубь повернулся к парням. Ему нужен помогальник, который бил Мамону. Но вору неудобно спрашивать. Голубь определил его по лычке: -- Ну а ты что стоишь? Мамона двойку получил, а ты терпишь. Спустись и отдупли его. Что, конишь? Помогальник молчал. -- Мамона, если он даст слово, что не тронет тебя, выйдешь из кочегарки? -- Выйду,-- ответил Мамона и ниже опустил стержень. -- Ну а ты,--Голубь повернулся к помогальнику,--даешь слово, что не тронешь Мамону? Помогальнику тоже нужна была какая-то развязка. -- Даю. Голубь спустился к Мамоне, и тот бросил стержень в угол. Вскоре ушел на взросляк Кот, по концу срока освободился Игорь и следом за ним -- Мах. Птица в воровской угол пригласил спать активистов. И в отряде не стало воров. Шустряков было в отряде несколько человек, но ни один из них на вора отряда и даже просто на вора не тянул. Потом, чуть позже, обшустрятся и станут ворами. На второй день после освобождения Маха бугор сказал Глазу, чтоб он из воровского угла перебрался в середину спальни. Кончилась легкая жизнь у Глаза. Его сразу бросили на полы. И дуплить стали, как и других, и даже сильнее. Мозырь борзость Глазу простить не мог. А потом Глаза хозяйкой, без всякого согласия, назначили. В активисты произвели. Он сопротивлялся как мог, отказывался от хозяйки, но бугор сказал: -- Нам нужен борзый хозяйка, а не такой, как Пирамида. Ты, Глаз, потянешь. И вот Глаз стал членом хозяйственной комиссии отделения. Это самая низшая и самая ответственная должность у активиста колонии. Хозяйка отвечает за постельные принадлежности. В банный день надо собрать простыни, наволочки, полотенца и отнести в баню. Там по счету сдать и получить новые. Принести и раздать ребятам. Но рогу, бугру и шустрякам надо выбрать поновее. Не лягут они спать на простыни с дырками. И всегда в запасе надо чистые полотенца иметь. Загрязнится полотенце у рога -- он бросит его хозяйке и чистое потребует. Если его нет--дуплеж, Но и не это главное даже. Самое страшное -- это когда пропадет из спальни конверт. Конверт -- это одеяло, заправленное вместе с простыней. Конечно, если в отряде что-то теряется, то и с дежурного не меньше спрашивают. Но хозяйка отвечает за все. 17 Вечером, придя с работы, ребята увидели, что на кровати нет одного конверта. Бугор подошел к Глазу и тихо сказал: -- Глаз, конверт свистнули. Спокойно, не надо шума поднимать. Давай пораскинь мозгой и достань. Ты сможешь. Ты не Пирамида. -- Хорошо, постараюсь. -- Делай. На улице стояла холодина. Прошедшей ночью ребята спали, кутаясь в бушлаты. А теперь один пацан на ночь без простыни и одеяла останется. Ответственность за пропажу нес дневальный по отряду. Но бугор -- председатель совета воспитанников отделения -- был больше всех заинтересован найти одеяло. А Глаз -- хозяйка -- крайний оказался. Конечно, бугор мог пойти к начальнику отряда и доложить о пропаже. Но чем поможет начальник? Да ничем. Он просто скажет: как потеряли, так и ищите. Да и где ему взять? Не принесет же он его из дому. Теперь Глаз лихорадочно соображал, где бы стянуть конверт. Пойти к другому отряду и понаблюдать в окна, и если в какой-нибудь спальне окажется мало людей, то можно через форточку с ближайшего второго яруса стянуть конверт. А вдруг -- заметят? Если догонят, отдуплят за милую душу. Тем более -- будут бить чужака. "А что,-- подумал Глаз,-- если стянуть конверт со своего отряда? С отделения букварей. Если меня даже и заметят, то дуплить будет Томилец. На первый раз он меня простит. В тот раз палки по его просьбе проносить не стал. Если что, я ему про это напомню". И Глаз пошел в спальню букварей. Томильца не было. Многие ребята в ленинской комнате смотрели телевизор. Глаз вышел на улицу. Обошел отряд и встал около окна спальни букварей. На кроватях рядом с окном никого не было. Он залез на подоконник и надавил форточку. Она поддалась. Кончиками пальцев дотянулся до второй форточки и надавил. Она распахнулась. Глаз наполовину пролез в форточку, со второго яруса за конец схватил конверт и потянул. Форточки он оставил открытыми и, спрыгнув на землю, побежал вокруг отряда к окнам своей спальни. Перед тем как выйти на улицу, форточки первого от угла окна Глаз оставил открытыми на случай удачи. И теперь он кинул в них свернутый конверт, который упал на второй ярус кровати. Зайдя в спальню, он разостлал конверт на кровати и рассказал бугру, где его тяпнул. -- Правильно, Глаз,-- сказал бугор,-- пусть буквари не спят. Глаз написал домой, чтоб мать сходила к Сеточке и попросила ее погадать на картах. Сеточка -- это кличка старухи, отменной гадалки. Карты ей только правду говорили. Про Сеточку рассказывали, что она поповская дочка и у нее на огороде запрятаны несметные богатства. В коллективизацию в колхоз не вступила и всю жизнь девой прожила, выращивая скот. Чего только про Сеточку в Падуне не говорили! И что курицам она кладет на подкладку золотые яйца, и что сундуки у нее ломятся от мехов. Кур она давно не держала, и стайка стояла разваленная. Ян однажды проверил стайку в надежде найти золотое яйцо. Но там даже и куриного не оказалось. Сеточка жила в одном переулке с Проворовым, безногим сапожником, и Ян как-то любопытства ради решил зайти к ней в убогий домишко. Домишко у нее был настолько маленький, что не хватало одних курьих ножек -- и было б как в сказке. Он постучал в обитую фуфайкой дверь и услышал: -- Кто там? -- Я,-- ответил Ян и распахнул дверь. Дверь изнутри была занавешена ветхим одеялом, чтоб не выпускать тепло, и Ян когда откинул его рукой, то лбом уперся в зад коровы. Ян протиснулся и стал рядом с коровой, рога которой смотрели в окно. -- Чего тебе надо? -- спросила Сеточка, вставая с кровати. Кровать стояла около небольшой печки. -- Меня мать послала, просила тебя зайти,-- соврал Ян. Мать с Сеточкой дружила и в лютые морозы пускала ее ночевать. Матери она часто гадала на картах. -- Ладно, скажи, зайду. В домишке была такая темнота, что Ян, кроме коровы, кровати и печки, ничего не смог разглядеть. Электричества она себе не проводила, а пользовалась керосиновой лампой. Ян знал от людей, что Сеточка в холода заводит корову в домишко. Отремонтировать стайку она почему-то не хотела. Хоть Сеточка и старая и высохшая была, но на себе волочила из лесу на дрова стволы берез, обрубленные от сучков. И вот Глаз получил из дому письмо. Мать писала, что Сеточка на него сгадала. Выпало ему "скорое возвращение домой через больную постель и казенный дом". Глаз задумался. "Как же это так, что вернусь я домой через больную постель? Чтоб меня по болезни отпустили из Одляна, надо заболеть так сильно, чтобы лежать при смерти. Да если я и умирать буду, мне не поверят. Скажут -- косишь. Врут, наверное, Сеточкины карты. Так. Дальше. После того как я приеду домой, мне падает казенный дом. Опять, значит, тюрьма. Меня что, больного опять посадят? Нет, это что-то не то. Неправду нагадала Сеточка". И не принял Глаз близко к сердцу слова Сеточки, а через несколько дней и совсем забыл про "скорое возвращение домой через больную постель и казенный дом". Лютые морозы злобствовали по всей стране. В бараках спать было холодно, и бушлаты не помогали. А у Глаза, как назло, украли шерстяные варежки. У марех-то и никогда не было ни шерстяных носков, ни варежек, но у Глаза при ворах было все. Вначале у него носки украли, а сейчас вот и варежки. Бушлат его новый, который он при Махе с вешалки снял, даже не спрашивая, чей он, теперь у него тоже сшушарили. И хилял он теперь в потрепанном. А тут зону облетела печальная весть: в четвертом отряде пацан задавился. Отрядам на работе скомандовали съем, а в четвертом человека не хватает. Куда же он в такой лютый мороз куркануться мог? Долго его искали, и никому в голову не приходило в подсобку заглянуть, где заготовки хранились. Там каркасы от диванов стояли один на другом. И парень на верхний каркас положил крепкую палку, привязал к ней веревку, спустился внутрь и удавился. Из-за каркасов его не видно было. Никому и в голову не пришло туда заглянуть, уж слишком приметное место. Срок у парня был полтора года, почти половину--отсидел, а вот удавился. Многие удивлялись--не мог десять месяцев дотерпеть. А парня этого в отряде сильно зашибали. Бугор все его фаловал за щеку взять, за это житуху дать обещал. А парень решил умереть лучше, чем сосать. Похоронили его на одлянском кладбище, где много было могил воспитанников. Говорит, Кого хоронили, даже креста не ставили. Воткнут в рыхлую землю кол, а на нем номерок, и привет. В этот день, когда задавился пацан, Глаз около обойки увидел варежки шерстяные. Глаз знал, что тело пацана вынесли совсем недавно и варежки кто-то выбросил -- носить их теперь было западло: варежки к покойнику прикасались. На зоне много всяких подлянок было. С вафлером никто не разговаривал. На толчок с конфеткой во рту никто зайти не мог -- это была первая подлость в Одляне. Или проглоти конфетку перед толчком, или выплюнь ее. В подсос, бывало, у пацанов курева нет, а мина какой-нибудь сигареты шмаляет. Ни отобрать, ни попросить у него никто не посмеет: парень заминирован. Если спрашивал докурить воспитанник, который не знал, что он мина, тот говорил; "Нельзя". Это означало, что он не может дать окурок, потому что он мастевый. Но некоторые ребята втихаря брали у минетов окурки. И вот Глаз стоял перед варежками. Они были новые, вязанные с цветной ниткой. Взять или не взять? "Возьму-ка я их,-- решил Глаз и, сунув в карман, пошел в станочный цех за заготовками.-- На нашем-то отряде никто ведь не знает, что в этих варежках покойника выносили. Их, наверное, никто и не видел. А что здесь поганого, ну вынесли в них парня, И почему их надо теперь выбрасывать, если на улице такой холодище?" Шел третий месяц как Глаз послал письмо Бородину, а его на этап не забирали. Дуплили его в последнее время часто. Не будь он хозяйкой, легче бы жилось. А то полотенце в спальне пропадет -- доставай, а то и простынь на мыло сядет. Не достанешь -- помогальник грудянку отшибает. "Одлян, проклятый Одлян! Вот когда освобожусь, возьму и целую посылку полотенец, наволочек и простынь в зону на седьмой отряд вышлю. Пусть их хозяйкам раздадут. Хоть месяц горя знать не будут". Раз на этап не забирали, Глаз решил простыть и попасть в колонийскую больничку. Стужа на улице Лютая. Ночью он встал и пошел в толчок. А в толчок ночью только в одном нижнем белье выпускали. Возвращаясь обратно, он перед отрядом лег на обледенелую дорожку грудью. Минут пять пролежал, замерз. "Воспаление легких я должен получить",-- подумал Глаз и пошел в отряд. Но он не простыл. Даже кашля не было. На следующую ночь он опять лег грудью на обледенелую дорожку, но простуда его не брала. 18 Сегодня обойка чуть раньше закончила работу, и парни грелись у труб отопления. -- С письмами у меня ничего не получается,--сказал Антон, Приложив руки к горячей трубе.--Я уже штук пять послал первому секретарю райкома Партий, уж как я его ни матерю, а толку нет. Не отдает он их в милицию. Значит, не привлекут и на этап не заберут; Антон достал из кармана две длинные иголки, которыми гобелен сшивали на диванах. Иголки были связаны Нитками, и острые концы торчали в разные стороны. Длина иголки была чуть ли не с ладонь. -- Как думаешь, Глаз, смогу я их проглотить? -- Да нет, Антон, больно уж длинные. Иголка сразу в горло воткнется. -- А если так? -- Антон достал из кармана маленький шарик вара и нанизал его на иголку.--Так ведь проглочу. Иголка никуда не воткнется. Антон широко открыл рот, затолкнул в глотку иголки и проглотил. -- Ну вот, а ты говорил -- не проглотить. Он сделал это так быстро, что Глаз и опомниться не успел. -- Теперь-то меня точно в больничку заберут. В Челябинск. Пусть делают операцию и достают. Глаз молчал. На душе у него так муторно стало, и он отошел от Антона. Скоро съем прокричали, и парни двинули на улицу. К Глазу подошел бугор букварей Томилец. -- У меня к тебе базар есть.-- Томилец посмотрел по сторонам.-- Манякин говорит, что он две иголки проглотил на твоих глазах. Правда это? -- Правда, Томилец. -- А не врешь? -- Зачем мне врать? Я даже моргнуть не успел, как он глотнул их. Из-за дверей вышел начальник отряда. -- Петров,-- сказал начальник отряда,-- почему ты не помешал Манякину проглотить иголки? -- Виктор Кириллович, я даже и не поверил ему, что он такие длинные глотанет. Все было так быстро, что я и помешать бы не смог. Перед ужином начальник отряда вызвал Глаза в воспитательскую. -- Петров, объявляю тебе наряд вне очереди. Завтра на туалете отработаешь,-- сказал Виктор Кириллович. "Толчок, толчок",-- пронзило все внутренности Глаза. -- Виктор Кириллович, за что? Что я сделал? -- Наряд вне очереди. -- Виктор Кириллович, он проглотил, а мне наряд! -- Должен был помешать... -- Да не думал я, что он проглотит. -- Все. Иди. Глаз вышел из воспитательской. Все, толчок. Умри, поселок Одлян! Провались в тартарары весь Миасс с его красивейшими окрестностями, но только не допусти избиения Глаза. "О, нет-нет,-- обливаясь кровью, кричала его душа,-- я не хочу этого! Я не хочу идти на толчок. Не хочу жрать застывшее говно. Я ничего не хочу. Как ты поступил, Антон? Да он мной подстраховался на случай, если ему не поверят. И ему не поверили. И призвали меня, чтоб я подтвердил. Но что я мог сделать, Господи, что? Теперь мне -- толчок, ему -- больничка. Меня -- ушибать, а он будет балдеть на белых простынях и радоваться, что обхитрил все начальство". Спал Глаз плохо. Часто просыпался. И снился ему кровавый сон. Кровавые отблески кровавого бытия кровавыми сполохами кроваво высвечивали кровавую эпоху. Кровавый цвет везде. Он залил всю долину Одляна. Кровавыми стоят две вершины, между которыми, как говорит предание, проезжал Емельян Пугачев. Течет кровавая вода в реке Миасс. Начальник колонии -- кровавый майор,-- мерно ступая по обледенелой бетонке, припорошенной снегом, подходит к толчку, где его ждет начальник седьмого отряда. Хозяин выпятил пузо, сунул папиросу в рот и ждет не дождется, когда Глаза поведут на толчок. Но вот его привели. Из толчка -- крики, и вот она -- кровь Глаза, кровь тысяч малолеток устремляется в двери, сносит их я вырывается на простор. Начальник колонии бросает папиросу, пригоршнями зачерпывает кровь, пьет и обмывает ею лицо, словно родниковой водой, и блаженствует. Криков из туалета не слышно. Майор и капитан медленно удаляются в сторону вахты. На обледенелой бетонке остаются их кровавые следы. "Это хорошо, что ты попал в Одлян, это хорошо, что тебя поведут на толчок",-- услышал Глаз голос. "Сильно изобьют?" "Этого я не скажу. Ждать осталось немного. Утром тебя поведут. Но я тебя помню". "Неужели не заберут на этап?" "Из Одляна ты вырвешься..." Был выходной день. Около толчка--никого. Глаз шел впереди Мозыря, помогальника, по пятачку, на котором всегда дубасили пацанов. -- Ну, Глаз,-- сказал Мозырь и ударил его палкой по богонельке. В этот момент со стороны третьего отряда раздался окрик: -- Мозырь, подожди! К толчку спешили два вора: Голубь и Компот. -- За что Глаза на толчок? -- спросил на ходу Компот. -- Да этот, Антон, иголки проглотил, а Глаз видел и не помешал. Компот встал рядом с Мозырем и, глядя ему в глаза, произнес: -- Ну, Раб проглотил, а Глазу--толчок? Раба и ведите. -- Раба еще вчера в больничку отправили, а Кирка Глазу наряд выписал. -- И ты будешь его дуплить? -- Кирка приказал. -- Мозырь, хочешь, я сейчас возьму у тебя палку и расщепаю ее о твой шарабан? -- спросил Компот. Мозырь посмотрел на Компота, потом на Голубя, который все молча стоял и курил. -- Пусть Глаз подметет толчок, а ты, Мозырь, его не тронь. Усек? -- Ладно,--ответил Мозырь. Глаз пошел подметать толчок. Голубь не спеша тронул в отряд, а Компот остался с Мозырем. Все воры хорошо знали Глаза, он не раз к ним ходил с поручениями от Маха. Зону облетела новость: бугор букварей с седьмого отряда, Томилец, опетушил новичка. Недолго думая новичок пошел и заложил Томильца начальнику отряда. Кирка доложил начальнику колонии, и Томильца, а следом и новичка, вызвал хозяин. Новичок рассказал, как Томилец пригласил его в каптерку, избил и изнасиловал. -- Если вы не привлекете его,-- сказал новичок хозяину,-- то ко мне через несколько дней приезжают родители. Я им пожалуюсь. Мой папа -- профессор медицинского института, мама -- второй секретарь райкома партии. Челидзе не захотел усложнять дело и дал команду, чтоб председателя совета воспитанников двадцать пятого отделения привлечь за мужеложство к уголовной ответственности, а новичка чтоб никто и пальцем не трогал. Томильца увели в дисциплинарный изолятор и с первым этапом отправили в златоустовскую тюрьму. Новичка за то, что он заложил Томильца, невзлюбил весь отряд. Невиданное дело на зоне--идти и заложить активиста. Новичок, взлелеянный папой и мамой, воровских законов принимать не хотел и, поняв, что на зоне жить ему придется тяжко, при первом же случае фуганул на бугра, надеясь, что после этого его никто бить не будет. И он не просчитался. Ударить его после запрета хозяина никто не мог. Над ним лишь зло смеялись. Глаз был хозяйкой, но лычки пока не носил. Но скоро ему вручат остроконечный четырехугольный ромб с красной полоской у нижнего конца, и он должен его надеть на грудь. По телу Глаза проходит дрожь. Он, которого каждый день долбят, должен носить знак с кровавой полоской. Эту красную лычку ненавидят большинство воспитанников, и лишь актив, добиваясь досрочки, носит ее на груди. Красный цвет приносит одни страдания пацанам. Их бьют активисты, нанося удары рукой, на которой красная повязка. Начальники отрядов с красными околышами на фуражках подписывают им чуть ли не смертные приговоры на толчок. Во многих тюрьмах на малолетке, если одежда у пацана красная, ее выбрасывают в парашу. Если родители принесли сигареты в красных пачках, все сигареты летят в парашу, даже когда подсос. Копченую колбасу, хоть она и не совсем красная, пацаны тоже бросают в парашу. Глаз на этапе слышал -- ему взросляк рассказывал,-- что в одной из колоний красный цвет был западло и малолетки колбасу выбрасывали в толчок. Рядом с колонией несовершеннолетних, через забор, стояла колония взросляков. Мужики прослышали, что пацаны колбасу бросают в толчок, и сказали, чтоб они ее через забор им пуляли. И полетела колбаса к взрослякам. В седьмом классе Глазу легче было учиться. На работе дела шли неплохо; не много ума надо диваны таскать да локотники по текстуре подбирать А вот простыни и полотенца часто терялись, и его за это здорово дуплили. И в нарядах на столовой зашибали. А тут Кирка сказал, чтоб к Новому году все были с лычками. Кровавую лычку надеть придется. Но ведь на взросляке ему в лицо бросят: "Падла, активистом был, красную лычку носил",-- и что он в оправдание ответит? Вспомнилось Глазу -- он читал в какой-то книге,-- если проглотить мыла, то обязательно будет понос. Вечером бугор неплохо отделал Глаза, и он пошел в туалет. Левая бровь опять дергалась. Глаз стал умываться и незаметно, отломив от мыла кусочек, проглотил его и запил водой. Целый день он ждал, что живот заболит, а живот не болел и в туалет не тянуло. После ужина в отряд пришел дпнк и сказал Петрову собираться на этап. Наконец-то его вызывали в заводоуковскую милицию. Глаз попрощался с земляками, с ребятами, с которыми был в хороших отношениях, и на их вопрос, для чего его забирают, ведь ему нет восемнадцати, ответил, что на переследствие Ему завидовали. На взросляк с седьмого отряда уходил всего один парень, Чернов, и Глаз с ним потопал на вахту. Часть третья 1 "Воронок" трясло на ухабах. "Я вырвался из Одляна! Из этого кошмара! Из этого ада! Сосите все...!!! Месяц-другой потуманю вам мозги.--Глаз вспомнил Бородина.-- Все равно вам меня не раскрутить. Не расколоть. Не выйдет! А потом везите назад. Про-ка-чусь!" Но вот и станция. В окружении конвоя ребята подошли к "столыпину". Кто-то сказал конвою "прощайте", кто-то "до свидания". Глаз промолчал. В челябинской тюрьме этап помыли в бане. И Глаза бросили к малолеткам. Все шли на зоны. Утром, когда повели на оправку, у Глаза начался понос. Мыло подействовало. Через несколько часов Глаз уже валялся в тюремной больничке. В палате он был один. Окна палаты выходили на тюремный забор, за которым стояли многоэтажные дома. Верхние этажи из окна было видно. Наступило 31 декабря. Сегодня люди будут встречать Новый год. День прошел медленно. А вечером, когда засветились окна, Глаз стал смотреть на волю. Он положил подушку так, чтобы лежа можно было видеть окна домов. Люди подходили к окнам и задергивали шторы. Все готовились к Новому году. На новогоднюю ночь он оставил одну сигарету. "Наверное, уже двенадцать..." Глаз налил в кружку воды, мысленно чокнулся с Верой и залпом выпил всю кружку. Скоро его забрали на этап в Свердловск. А после -- в Тюмень. В тюменской тюрьме его посадили в камеру к осужденным. -- Парни, а Юрий Васильевич работает? -- спросил Глаз. -- Работает,-- ответили ребята. Юрий Васильевич работал воспитателем. Он был добряк, и все пацаны его уважали. Глаз постучал в кормушку. -- Старшой, я только с этапа. Мне Юрия Васильевича надо увидеть. Позови. Очень прошу. "Сегодня пятница. Значит, до понедельника просижу в камере осужденных. А осужденным положены свиданки. Мне во что бы то ни стало надо встретиться с сестрой. Пусть передаст Мишке Павленко, чтоб молчал, о чем бы его в милиции ни спрашивали. Из падунских Мишка один знает, что Герасимова грабанули мы". Перед ужином пришел воспитатель. -- Кто вызывал? -- Я,-- подошел к нему Глаз.-- Здравствуйте, Юрий Васильевич. -- Здравствуй. Как фамилия, я забыл. -- Петров. -- Ты что, Петров, из колонии к нам? -- Да. -- Зачем тебя вызвали? -- Сам не знаю. -- Чего ты хотел? -- Юрий Васильевич, вы не зайдете к моей сестре? Она живет на Советской, в доме, где милиция. Передайте ей, пожалуйста, пусть она завтра придет ко мне на свиданку. -- Мне сегодня некогда. Я живу в другой стороне. Обещать не могу. Но если будет время, зайду, Сестра не пришла. "Значит, Юрий Васильевич не зашел. Значит, пролетел я со свиданкой",-- думал Глаз, лежа на шконке. Три дня он отдыхал после этапа. Отсыпался. В понедельник после обеда пришел Юрий Васильевич. -- Вот что, Петров, я к сестре зайти не смог. Тебя сегодня переведут в камеру к подследственным. Вызвали тебя по какому-то делу. Так что свиданки не будет. Глаза перевели к подследственным. К взрослякам. А через несколько дней дернули к Куму. -- Сейчас мы составим протокол. Расскажи, как и при каких обстоятельствах ты оказался свидетелем преступления.-- Кум протянул бланк.-- За дачу ложных показаний -- распишись. Глаз расписался и обрисовал несуществующих мужчин, которые совершили это разбойное нападение на Герасимова. Чтобы не сбиться при частых допросах, Глаз описал их похожими на Робку, Генку и его самого -- в основном цветом волос и ростом. В камере о своем деле Глаз ничего не говорил. Да и никто о преступлении не болтает сокамерникам, особенно те, кто идет в несознанку. Вдруг в камере будет утка. Не дай Бог. Прошел месяц, как Глаза увезли с зоны. За это время он отдохнул от Одляна. В зоне Глазу казалось, что он разучился смеяться и смеяться больше не будет. Но за месяц он стал таким же, каким был на свободе,-- все нипочем. От трубы -- тюремного телефона -- он почти не отходил. Как-то вечером после отбоя Глаз подошел к трубе и постучал. Захотелось поболтать с земляком. -- Прекрати стучать! Кому говорят! Отбой! -- Дубак несколько раз подходил к камере. А Глаз как взбесился. Он назло дубаку взял валенок, приставил его к трубе будто кружку, в которую говорили зеки, и кричал в него, вызывая камеры. Надзиратель требовал прекратить безобразие, а Глаз вопил: -- Ты, дубак, дубина дубинноголовая! Ты что, не видишь, я кричу в валенок! А по валенку разве можно переговариваться? А? Чего зенки вылупил? Канай отсюда! Явился корпусной, приземистой, с шишкой на скуле. Глаз помнил его по прошлому году. -- Выходи. -- Куда выходи? -- В коридор. -- Мне в камере неплохо, что я буду выходить. -- Уже сорок минут прошло после отбоя, а ты все стучишь по трубам. Выходи, тебе говорят.-- Корпусной схватил Глаза за руку. -- Пошли. -- Никуда я не пойду.-- Глаз вцепился другой рукой в шконку. На лице корпусного покраснела шишка. Лицо побагровело. Он схватил Глаза за руку, что вцепилась в шконку, и рванул на себя. Глаз от шконки не оторвался. Корпусной выкрутил ему свободную руку за спину и подтянул ее к затылку. От резкой боли Глаз отпустил руку, и корпусной выволок его в коридор. Здесь он выкрутил ему за спину другую руку и теперь обе руки подтянул к затылку. Глаз согнулся и заорал. Корпусной толкнул его коленкой под зад, и Глаз засеменил по коридору. Он почти бежал, корпусной все поднимал ему руки, и Глаз орал от боли. Ему никто еще так руки не выкручивал. Корпусной закрыл Глаза в боксик. Глаз провалялся на бетонном полу до утра. В боксике была невыносимая жарища. Утром Глаза отвели к начальнику режима, и Глаз написал объяснительную, подписавшись: "К сему Петров". Про корпусного, который выкручивал ему руки, Глаз уже забыл. Дежурный отвел его в камеру. -- В карцер не посадили? -- удивились в камере. -- Я ж говорил, на первый раз простят. 2 Жизнь в камере текла однообразно. Глаз от скуки подыхал. На столе, на боковине, он решил вырезать свою кличку. "Если я вырежу "Глаз", то падунские, если кто попадет в эту камеру, не узнают, что Глаз -- это я. Если вырежу старую кличку "Ян", те, кто сейчас меня знает, тоже не будут знать, что здесь сидел я",-- подумал Глаз и, отточив свою ложку о шконку, принялся вырезать огромными буквами через всю боковую стенку стола объединенную кличку ЯН--ГЛАЗ. Глазу оставалось отколупнуть от фанеры точку, как открылась кормушка и надзиратель рявкнул: -- Что ты там царапаешь, а? Глаз вскочил и, повернувшись к дубаку, закрыл собой стол. -- Я не царапаю. Я мокриц бью. Одолели, падлы. Старшой, когда на тюрьме мокриц не будет? Житья от них нет. Позавчера мне в кружку одна попала. Сегодня в баланде одна плавала. Скажи, мне баланду на одного дают? Старшой промолчал. -- На одного, знамо дело,-- ответил за него Глаз.-- А хрена ли тогда эти твари лезут жрать мою баланду? Я до начальника жаловаться буду. Нельзя обижать малолеток. Или я всех мокриц на тюрьме перебью и мне зеки спасибо скажут, или мокрицы доконают меня. Ну что, старшой, скажи: есть справедливость на свете? Кто для тебя важнее -- я или мокрица? -- Про мокриц заливаешь, а сам на столе что нацарапал? -- Ничего не нацарапал, это я, старшой, целый полк мокриц на столе распял. И составил из них свою кличку, Видишь -- Ян Глаз. Они когда засохнут -- отвалятся. -- Сейчас я напишу на тебя рапорт за порчу имущества -- и пойдешь ты в карцер к мокрицам. Там их побольше, чем в камере. Время в карцере шло медленно. Мокриц здесь было больше. Дубак не зря говорил. Но мокриц Глаз бить не стал. Противно было. -- Вы, падлы, тоже в карцере сидите. Всю жизнь притом. Ну и живите,-- сказал он вслух мокрицам, потому что разговаривать было не с кем. На пятые сутки в карцер к Глазу заглянул воспитатель. -- Юрий Васильевич,-- атаковал его Глаз,-- что меня к взрослякам садят? У них там скукотища. Делать абсолютно нечего. Да и поговорить не с кем. Вот я и попал в карцер. На другой день Глаза привели к малолеткам. Камера была большая, но в ней сидели всего пять пацанов. Глаз у порога не остановился, а прошел к свободной шконке, бросил на нее матрац и только тогда поздоровался: -- Здорово, ребята! Парни поздоровались тихо. -- Курить есть? Ему протянули пачку "Севера", Он сделал несколько сильных затяжек, и камера поплыла. Кайф! Пять суток не курил. Он сел на шконку. Навалился на стену. Пацаны стояли посреди камеры и глядели на него. Все были по первому заходу и не видали, чтоб новичок так шустро в камеру заходил. Ясно, этот парень по второй ходке. -- Ну что стали? -- сказал Глаз.-- Садитесь. Моя кличка Глаз. Ваши кликухи? Двое сказали клички, а трое назвали имена. Через несколько дней Глаз сказал: -- Когда же новичков бросят? Хоть бы пропиской потешились. -- Сейчас прописку не делают. Запрет бросили. -- Кто бросил? -- Осужденка. -- Это херня, что они запрет бросили. Вот придет новичок, будем делать прописку. -- Смотри, Глаз, попадешь потом в осужденку, дадут тебе за это. -- Кто даст? Ребята назвали самых авторитетных из осужденных. -- Я из них никого не знаю. А делать прописку -- будем. За это отвечаю я. -- Петров, с вещами. "На этап, что ли?" Глаз быстро собрался и пошел за дежурным. -- Заходи.-- Дежурный открыл одну из камер. Камера такая же большая, как и та, из которой его перевели, только в этой полно народу. -- Здорово, ребята. Глаз бросил матрац на свободную шконку и оглядел пацанов. Их было пятнадцать. Малолетки в основном тюменские. Из районов всего несколько человек. Сидели за разное. Один -- Сокол -- за убийство. Трое за разбой. Двое за грабеж. Были и за изнасилование и за воровство. В камере в основном шустряки. Про зону Глаз им рассказал в первый день. Ребята спросили, как ставят моргушки. -- Это надо на ком-то показать. -- Эй, Толя,-- крикнул Сокол,-- иди сюда! Толя был высокий, крепкий, но забитый деревенский парень. Сидел он за изнасилование. В камере был за козла отпущения. Жизнь в тюрьме для него была адом. Глаз поставил Толю посреди камеры. Одного из ребят на волчок, чтоб дубак не заметил, и, согнув концы пальцев, закатил пацану моргушку. Раздался хлопок. Пацаны заликовали. Всем захотелось попробовать. Самые шустрые стали ставить Толе моргушки. У кого не получалось, пробовали второй раз. Толя не выдержал и сказал: -- Парни, у меня уже голова болит. Не могу больше. С красным, набитым лицом он лег на шконку и отвернулся к стене. Вечерами перед отбоем Глаз читал стихи. Лагерные. Кончались лагерные -- ребята просили, чтоб читал любые, хоть даже из школьной программы. Глаз помнил все. Ребятам особенно нравился "Мцыри". -- Глаз,-- орали пацаны, когда Глаза забирали на этап,-- возвращайся быстрее, мы без тебя от скуки подохнем! Он попрощался со всеми за руку и под оглушительные вопли покинул камеру. Насмотревшись на полосатиков и на крытников {sup}1{/sup} [{sup}1{/sup} Полосатики, или особняки, -- особо опасные рецидивисты, отбывающие наказание в колониях особого режима. Они носят специально для них сшитую одежду в полоску. Режимы в колониях для взрослых введены в 1961 году. Крытники-- отбывающие наказание в специальных тюрьмах за тяжкие преступления, особо опасные рецидивисты, а также заключенные, кому за систематическое нарушение лагерного режима режим содержания заменен на тюремный.] и наслушавшись воровских историй, Глаз прибыл в КПЗ. 3 В заводоуковском КПЗ заключенных -- полно. Но место на нарах Глазу нашлось. Он расстелил демисезонное пальто, в изголовье положил шапку и лег. Он был уверен, даже больше чем уверен, что Бородин его расколоть не сможет. Он может колоть только в тех случаях, когда по делу проходят несколько человек. А Глаз сейчас один. "Грабителей было трое. А я один. Тебе, Федор Исакович, надо найти еще двоих. Как ты их найдешь? Робка сидит в зоне. Ты на него не подумаешь. Вызывать его с зоны просто так не будешь. Чтоб его вызвать, должны быть улики, а у тебя их нет. Нас с ним разделяют тыщи километров. Он есть на свете и одновременно его нет. Значит, с Робкой, Федор Исакович, глухо. Как в танке. Теперь остается Генка. Но и Генки в Падуне нет. Он в Новосибирске. В училище. С Генкой, значит, тоже в ажуре. Тебе его голыми руками не взять. Ну пусть он приедет на каникулы весной и ты решишь допросить его и даже попрешь на него буром -- у тебя ничего не получится. Генка тоже не простачок. Он не дурак раскалываться. Если он колонется, ему срок горит, да и немалый. Значит, с Генкой тоже все железно. Насчет его беспокоиться нечего. Ну а насчет меня? Ну а насчет меня ты, Федор Исакович, знаешь, я не сознаюсь даже в тех случаях, когда на меня покажут несколько человек. Скажу -- они брешут. Да и кто на этот раз может на меня показать? Нет таких. Конечно, есть Мишка Павленко. Он один знает, что это преступление совершили мы. А что, если Бородин вызовет Мишку и нажмет на него, скажет, нам все известно, так и так, признавайся, а не то и ты их сообщником будешь? Да, Мишка может напугаться, не выдержит и расколется. Очень плохо, что в тюрьме свиданку с сестрой не успел получить. Надо будет у Бородина свиданку просить и шепнуть сестре насчет Мишки, пусть предупредит, чтобы молчал". Бородин вызвал Глаза на следующий день. Он сидел за столом и писал. -- Федор Исакович, что-то вы постарели. Я вас не видел всего несколько месяцев, и как заметно. Бородин поднял глаза и нехотя сказал: -- Да, Колька, постареешь с вами. Времени отдохнуть нет. Вот ты сидишь у меня, а я дописываю протокол совсем по другому делу. Бородин встал из-за стола, закурил беломорину и прошелся по кабинету. Он был выше среднего роста и немного сутулился. Движения его были вялы. Он будто не выспался сегодня. -- Я закурю, Федор Исакович? -- Закури. Бородин стоял у окна и дым пускал в форточку. -- Ну как твои дела, Колька? -- Хорошо. Бородин внимательно на него посмотрел. -- Да, Федор Исакович, я мать, отца, сестру давно не видел. Сделайте мне свиданку, хоть покажусь им, что жив-здоров. Бородин смотрел на Глаза устало, как бы нехотя. -- Свиданку тебе еще давать рано. Дадим потом. Сейчас протокол вот составим. Настроение у Глаза упало. -- Что ж,-- сказал Глаз,-- протокол составлять? Хотите, показания давать не буду, пока не дадите свиданку? Составляйте протокол без меня. Бородин все курил беломорину. "Я устал, а ты нам ох как надоел",--говорил его взгляд. -- Ладно, раз не хочешь давать показания, иди в камеру. В другой раз тогда. Мне сегодня нездоровится.-- Бородин провел ладонью по лицу.-- Свиданку дадим. Чуть позже. Прошло два дня. Глаза Бородин не вызывал. Глаз нервничал. Наконец его вызвали. Бородин составил протокол допроса. Глаз рассказал то же, что и написал в письме. В преступлении его Бородин не обвинял. Глаз считал, что идет как свидетель. Через день Бородин вызвал Глаза вновь. -- Сейчас мы устроим тебе очную ставку с потерпевшим на опознание. Из КПЗ привели двоих заключенных чуть старше Глаза. Они сели рядом. Бородин посмотрел на стриженую голову Глаза, на пышные шевелюры ребят и сказал: -- Так, вас надо остричь, чтоб все были без волос. -- Федор Исакович,-- встрял Глаз,-- можно и не терять время. Давайте мы все наденем шапки, и не будет видно, кто с волосами, а кто без волос. -- Точно,-- сказал Бородин. Когда ребята надели шапки, Глаз сказал: -- Я сяду посредине. -- Садись куда хочешь,-- согласился Бородин. Глаз слышал, как одного преступника, когда он сел между двумя понятыми, потерпевший не опознал. Об этом было написано в книге "Сержант милиции". Вошел потерпевший. -- Посмотрите на этих молодых людей. Кто из них вам знаком? -- Вот этого, что посредине, я видел тогда, в поезде. В тамбуре. Перед тем как мне выйти. -- Можете ли вы сказать, что он принимал участие в разбойном нападении на вас? -- Нет, не могу. Я слышал только их голоса. Лиц не разобрал. Глаз особо не переживал, что его опознал потерпевший. "Ведь я не отрицаю, что ехал с ним одним поездом. И не отрицаю, что он меня видел. Мы же вместе стояли в тамбуре. Попробуйте докажите, что я принимал участие в разбойном нападении". Бородину очная ставка мало что дала. -- Ты с кем день рождения праздновал в прошлом году? -- спросил Бородин в следующий раз. -- В прошлом году я был на зоне и день рождения ни с кем не праздновал,-- сказал Глаз, а сам подумал: "Вон куда метишь". Разбойное нападение было совершено за день до дня рождения Петрова. Вот потому Бородин и хотел узнать, с кем он его праздновал, чтобы сразу же, кого он назовет, допросить. Припугнуть. Может, расколются. -- Да не о прошлом дне рождении я говорю, а о позапрошлом. -- А-а, о позапрошлом. Я праздновал его тогда с Бычковыми. -- С кем из них? -- С Петькой и Пашкой. -- Где? -- У них дома и в лесу. -- Ас кем еще ты в те дни встречался? -- Да в основном с ними. А так мало ли еще с кем. Прошло уж почти два года. Много с кем я встречался. Бородин понял, что Глаз больше ничего не скажет. В этот же день Бородин съездил в Падун, допросил Бычковых и еще разных ребят, но все без результата. -- В первый этап поедешь в следственный изолятор,-- сказал Бородин через несколько дней.-- А сейчас повидайся с родителями, а то отец уже несколько раз приезжал, просил свидания. В кабинет вошли отец, мать и сестра. -- В тебе чего-то не хватает,-- сказала мать. -- Чего не хватает? -- переспросил Глаз. -- Вот чего, не могу понять... Зачем ты сбрил брови? -- догадалась она. -- Новые отрастут. Зазвонил телефон. Бородин сказал в трубку: "Хорошо, сейчас" -- и встал из-за стола. -- Я тут на пару минут отлучусь. Ты, Колька, не сиганешь в окно? -- Бородин посмотрел на замерзшее окно. -- Да что вы, Федор Исакович. Бородин вышел. Глаз