ворить? Глаз, прощаясь с матерью, подумал, что Сеточка правильно ему нагадала на картах: скорое возвращение домой через больную постель и казенный дом. Из Одляна он возвратился, правда не домой, но в заводоуковское КПЗ. В челябинской тюрьме полежал в больничке. И ему добавили срок, то есть--казенный дом. Боже, а все же карты правду говорят. Женщина передачу пропустила всю, что мать принесла Глазу. Она повела его в корпус, по дороге разговаривая с ним. -- Как за вас переживают родители. Ой-е-ей. И зачем ты матери сказал, что будешь хорошо себя вести и раньше освободишься? Ведь тебя, наверное, и могила не исправит. -- Как зачем? Чтоб мать меньше переживала. Глаз сдал матрац на склад, и его отвели в боксик. Там два зека, чадя сигаретами, травили друг другу, смакуя, чьи-то похождения, не обращая внимания на вошедшего. Глаз закурил и стал слушать. -- Ну вот,-- рассказывал чернявый в кепке,-- как-то его посадили в камеру к ментам, так он их там терроризировал, они ночами его охраняли, чтоб он не замочил их. А потом вызвали начальника тюрьмы и попросили его убрать от них. -- А как побег он из тюрьмы делал, вернее с этапа, ты слышал?-- спросил другой, одетый в клетчатую рубашку с длинными рукавами. -- Нет. -- Его в вагон стали сажать, а он вывернулся и побежал. Солдат выстрелил ему в спину. Еле отходили. Глаз слушал-слушал взросляков и сказал: -- Так это вы про меня рассказываете. Мужики взглянули на него свысока и, ничего не ответив, продолжали рассказывать его похождения. Они не поверили, что это он, такой щупленький и невзрачный. Глаз сейчас находился в зените тюремной славы. Не знал Глаз, что почти по всем камерам тюрьмы про него рассказывают были и небылицы. Ему приписывали даже то, что сделал не он. Тюрьме нужен герой, который поднялся выше тюремных законов и, несмотря на удары и пули, творит то, что хочет. Глаза идеализировали. Идеализировали и зеки и тюремщики. А он об этом знал мало. Он был сын тюрьмы. И не представлял себя вне ее. В этапной камере Глаз примостился у окна. Время надо коротать до полуночи. "Интересно,-- думал Глаз,-- в какую зону меня отправляют? Этап на Свердловск. На западе еще больше зон, чем на востоке. А лучше бы меня отправили на восток. Чтобы недалеко от дома. В Омск, например. Но в Омске ведь вроде общая зона. Все равно увезли бы куда-нибудь дальше. За Омск. А какая разница -- на восток или на запад? На запад так на запад. Да здравствует запад! А еще бы лучше, в натуре, чтоб меня отправили на юг. Ведь я на юге, кроме Волгограда, нигде не был. А так бы, хоть чуть-чуть, посмотрел юг. Из зоны на работу куда-нибудь выводили бы. Да, неплохо бы на юг. А запрут куда-нибудь на Север, где Макар телят не пас. Ну и сосите ... утопленника. Буду на Севере. В рот вас выхарить". Глаз закурил. Неизвестность тяготила. Ему не хотелось попасть в зону, которую, как в Одляне, держит актив. Ему хотелось попасть в воровскую зону, где нет актива, вернее, где он есть, но не играет никакой роли. Да, хороша зона, где актив не пляшет. Но ведь зон-то таких в Союзе почти не осталось. "Ну что ж, буду в той зоне, в какую привезут,-- успокаивал он себя,-- до взросляка остается немного. Всего десять месяцев. По этапу бы подольше покататься. Было б нештяк". Ночью, когда этапников погрузили в "воронок", дверцу на улицу конвой не закрыл. Кого-то еще хотели посадить в стаканы. Может быть, женщин. Но конвой на этот раз был суетливый. Часто залезал в "воронок" и опять выпрыгивал на землю. Стакан открыли заранее, сказав: -- В этот его. Какая разница была между двумя стаканами, Глаз и зеки не понимали. Стаканы-то ведь одинаковые. И тогда взросляк спросил конвойного: -- Старшой, кого это с нами повезут? -- Смертника,-- ответил тот и спрыгнул на землю. -- Кого же из смертников забирают на этап? -- Коваленко,-- сказал кто-то,-- ему приговор утвердили. С сыном Коваленко Володей Глаз сидел в осужденке. Коваленко избил жену и из окна второго этажа выбросил соседа, который заступался за нее. Сосед скончался в больнице. У Коваленко это было второе убийство, за первое он отсидел. В тюрьме говорили, что, может быть, ему бы и не дали вышак, но он суд обругал матом и сказал: "Жаль, что я убил одного". О таких людях, кто сидит под расстрелом, ведет базар вся тюрьма. Их -- единицы. И разговор о смертниках -- вечная тюремная тема. Никто точно не знает, приводят ли приговор в исполнение или приговоренных отправляют на рудники, где они медленно умирают, добывая урановую руду. И вот теперь Глазу предстояло ехать в одном "воронке" со смертником. А потом и в "столыпине". Этап был на Свердловск, и, наверное, если смертников расстреливают, то расстреливают в Свердловске. Свердловск, как все говорят,--исполнительная тюрьма. Недаром и Николая II расстреляли в Свердловске. Из открытой дверцы "воронка" Глаз видел полоску тюремной земли. Зеки уже не разговаривали. А Глаз все смотрел на тюремный двор и ждал, когда из этапного помещения выведут Коваленко. Прошло несколько томительных минут, и Глаз увидел, как Коваленко идет от двери этапки. Одет он был в зимнее длинное коричневое пальто с черным каракулевым воротником. Пальто поношенное. На голове у смертника черная, тоже изрядно потасканная, цигейковая шапка, державшаяся на макушке чуть набок. Пальто расстегнуто, лицо заросло щетиной, а сам он был крепок и высок ростом. Коваленко шел медленно, держа перед собой руки, на которых были наручники. Он шел и разговаривал с двумя конвойными. Глядя на него, нельзя было подумать, что это идет человек, приговоренный к расстрелу, которому, быть может, через несколько дней приговор приведут в исполнение. Он шел, и сквозь щетину на его лице проступала усмешка -- презрение к жизни. Неужели он смирился со смертью и не реагировал на ее приближение? Или у него в душе шла борьба, на лице не отражавшаяся? Коваленко с конвойными поднялся в "воронок". Конвойные сели, а он, нагнувшись, вошел в открытый для него стакан. Дверцу стакана конвой за ним не закрыл, и он сел, посмотрел на конвой и сказал: -- На, возьмите, я сам смастерил. Один конвойный встал с сиденья и что-то у него взял. Глаз не заметил что. Когда Коваленко зашел в стакан, зеки все так же молчали. Ни один из них до самого вокзала не проронил ни слова. Будто с ними в "воронке" ехал не человек, приговоренный к смерти, а сама смерть. Коваленко нес в себе таинство смерти, и потому зеки были парализованы. И Коваленко зекам не сказал ни одного слова. Он всю дорогу проговорил с конвоем. Конвойные с ним были добрые. Глаз такого от конвоя не ожидал. Они ласково, даже заискивающе с ним разговаривали. О чем они говорили, Глаз разобрать не мог. Долетали только отдельные слова. И конвой и Коваленко говорили тихо. В "столыпине" Коваленко посадили в отдельное купе. И до самого Свердловска он ехал один, хотя "столыпин" был переполнен. Конвойные и здесь с ним хорошо обращались. Глаз ехал в соседнем купе и слышал: если он просил пить, ему сразу приносили воду, если просился в туалет, его сразу вели. Глаз впервые видел, как конвой с заключенным обращается по-человечески. Но ведь они так хорошо обращались со смертником. Перед смертью пасуют все. Когда конвой проверял заключенных, Глаз спросил конвоира, который держал в руках его личное дело: -- Старшой, скажи, куда меня везут? Нерусский солдат, взглянув на станцию назначения, с растяжкой сказал: -- Сы-ро-ян. "Сыроян, Сыроян. Где же такая зона?" Утром, когда подъезжали к Свердловску и конвой опять проверял заключенных, Глаз опять спросил у солдата: -- Старшой, посмотри, в какую область меня везут. Солдат взглянул на дело и сказал: -- В Челябинскую. "В Челябинскую! Что за черт! Не может быть! А-а-а... Так меня везут опять в Одлян. Старшой неправильно сказал Сыроян. Надо Сыростан. Станция Сыростан. Опять, значит, в Одлян. Но не могут же меня в Одлян? Ведь у меня усиленный режим, а в Одляне общий. В Одляне ни у кого таких сроков нет, как у меня. Только был у рога зоны шесть лет. А мой, восемь, будет самый большой. Да не примет меня Одлян! Для чего же тогда режимы сделали? Нет, меня привезут, а потом отправят в другую зону, с усиленным режимом. Эх ты, неужели меня из Одляна направят в Челябинск, на ЧМЗ? Там же усиленный режим. Вот бы куда не хотелось. Там ведь есть с Одляна. Они знают, как я жил. Не пришлось бы мне на ЧМЗ еще хуже. Вот случай. Что сделать, чтоб не попасть в челябинскую зону? Да ничего не сделать. Куда привезут. А может, мне в свердловской тюрьме немного подзакосить? В больничке с месяц поваляться. Все бы меньше до взросляка осталось. Ну ладно, будет видно. А все же, может, меня в Одляне оставят? А если я попрошусь, чтоб меня оставили? Да нет, не оставят. Режим, скажут, не тот. Конечно, сейчас бы я в Одляне стал лучше жить. Срок -- восемь лет. К одному только сроку относились бы с уважением. Такого срока у них ни у кого нет". В Свердловске взросляков вывели из "столыпина" первыми. Затем Глаза, На весь этап он был один малолетка. Метрах в десяти от взросляков Глаза остановили. Вокруг зеков стоял конвой, на этот раз усиленный овчарками. Из "столыпина" вывели Коваленко. Он все так же шел не торопясь, держа перед собой руки в наручниках. Когда он дошел до Глаза, конвойный скомандовал: -- Стой! Коваленко остановился рядом с Глазом, и тут раздалась команда для заключенных: -- При попытке к бегству стреляем без предупреждения. Передним не торопиться, задним не отставать. Из строя не выходить. Шагом -- марш! Зеки двинулись. Строя не было. Вокруг заключенных с автоматами наперевес шли конвойные. Собаки были спокойны. За зеками, метрах в десяти, шли Глаз и Коваленко. Их вели отдельно потому, что один -- смертник, другой -- малолетка. Конвой сзади шел на приличном расстоянии, и Коваленко спросил Глаза: -- Ты откуда? -- Из Тюменской области,-- быстро ответил Глаз. -- Сына моего знаешь? -- Знаю. Я с ним вместе сидел. -- Ты вот что ему передай.--Коваленко посмотрел на Глаза.-- Отец говорил, это его последняя просьба,-- пусть замочит Соху. Понял? -- Понял. Но где я увижу Вовку? Его отправили на этап, у него общий режим, у меня -- усиленный. Мне с ним никак не увидеться. -- У тебя какой срок? -- Восемь. -- Пути господни неисповедимы. Ты еще с ним встретишься. Коваленко больше ничего не успел сказать Глазу. Этап подвели к "воронкам". Но он сказал главное. В этапной камере дым стоял коромыслом. Мужик лет тридцати пяти -- он стоял у окна -- крикнул негромко: -- Из Волгограда кто есть? Глаз смело подошел к нему. -- Десять лет сижу и ни разу коренного волгоградца не встретил,-- сказал мужик, узнав, что Глаз прожил в Волгограде всего несколько месяцев. Кличка у него была Клен. Он был высокий, стройный, красивый и веселый. Клен на зоне раскрутился, дали ему пятнадцать, и теперь он шел в Тобольск на крытку. Глаз сказал: -- Клен, ты десять просидел -- и еще пятнадцать. Кошмар! -- Да, Глазик, я буду сидеть до тех пор, пока будет советская власть. Глаз два раза затянулся, как сзади себя услышал: -- Ребята, с Челябинска кто есть? Свердловская этапка была местом, куда на непродолжительное время собирались зеки из разных областей Союза. Здесь искали земляков. Ответить ему или нет, что он из Челябинска? Ведь сейчас он из Тюмени. А в Челябинске не был около года, да и сам он не из Челябинска. Так зачем ему челябинцы? Но его так и подмывало ответить, что он из Челябинска. -- Кто из Челябинска спрашивает? -- не выдержал Глаз. -- Я. К нему подходил Каманя. Бог ты мой, вот уж поистине пути господни неисповедимы! К нему шел бывший вор пятого отряда. Тот, кто зажимал ему руку в тиски. О-о-о! К нему шел его мучитель. Парень он был крепкий, хоть и худощавый. Вор. Но вор бывший. Здесь, в этапке, воров нет. Здесь все равны. Глаз не знал, как ему быть: с ходу ли вмазать по роже Камане или погодить? Здесь он Каманю-вора не боялся. Пусть даже Каманя сильнее. Глаз первый ударит. Внезапность на его стороне. Из этапников никто ввязываться не будет. Им до них, до их драки дела нет. Будут просто смотреть. А потом кто пошустрее начнет разнимать. Что же делать? Каманя, улыбаясь, подошел к Глазу. Он сиял. Он был рад Глазу. Со стороны можно было подумать, что Каманя встретил кента, с которым не один год прожил в зоне. Каманя протянул Глазу руку. Глаз протянул свою. Радость Камани сбила планы Глаза. Глаз его не ударил. Замешкался. Но ударить можно и после. Это не важно, что они пожали друг другу руки. -- Здорово, Глаз, здорово! -- приветствовал Каманя Глаза, тряся его руку.-- Откуда ты? Куда? -- Здорово, Каманя,-- тоже улыбнулся Глаз.-- Иду с раскрутки. За старое преступление. -- Добавили? -- Ну. -- Сколько? -- Пять. Стало восемь. -- В какую зону идешь? -- Да меня назад в Одлян, по старому наряду. -- В Одлян! -- От радости Каманя чуть не подпрыгнул.-- Как приедешь, сразу залазь на клуб и кричи: "Зона! Зона! Привет от Камани!" -- Да меня в Одляне не оставят. Срок восемь. Режим усиленный. -- Ну все равно до следующего этапа поживешь, даже если и не оставят. Передашь приветы. Каманя говорил Глазу, кому передать особенный привет. Глаз уже не думал о том, ударять или не ударять Каманю. Вспышка гнева прошла. Да и Каманя был не рог, а вор. И зажимал он ему руку в тисках не просто так, а чтоб расколоть: вдруг Глаз на Канторовича работает. А если б Глаз был вором? Как Каманя, и жил бы. Ведь в тюрьме он тоже кой-кому веселую жизнь устраивал. А за что? Да лишь за то, что в каждой камере должен быть козел отпущения, над которым можно поиздеваться и который не может дать сдачи. Глаз почувствовал окрыленность. Бывший вор с ним разговаривал на равных. Да и зачем бить Каманю, если идешь этапом в Одлян? Может, еще оставят в зоне? Тогда можно прикрыться Каманей. Как-никак авторитет у него был крепкий. Быть бы ему вором зоны. -- А ты, Каманя откуда? -- спросил Глаз. -- Я,-- Каманя затянулся сигаретой,-- с режимки. С Грязовца.... бы их всех. Ну и зона. Актив зону держит полностью. Тюремный режим. Спишь под замком. Ни шагу без надзора. Зона маленькая. Человек двести. Крутиться невозможно. Все на виду. Да, жаль, что меня с Одляна отправили. Мы весной хотели поднять анархию. Все уже было готово. Вначале Валек со своей любовью спалился. Знаешь, он с учительницей крутил? -- Знаю. -- Нас с ним вместе на этап забрали: его на ЧМЗ, а меня в Грязовец. Глаз свернул себе огромную козью ножку. "Значит, за то время, пока меня не было в Одляне, зона наполовину обновилась. Некоторые бывшие новички теперь воры и роги. Но и старичков еще осталось достаточно. Так, у нас на седьмом рогом стал Прима. Как быстро он поднялся. Конечно, Птица ему дал поддержку. А так бы ни за что. Ведь Прима пришел перед тем, как меня увезли с зоны. Что ж, Прима так Прима. А может, меня в другой отряд направят? В свой, конечно бы, лучше. В отряде наполовину новенькие -- да это же отлично! Неужели и сейчас хорошо жить не смогу? Не может такого быть. Все будет путем. Вывернусь". В Сыростане их встретил одлянский конвой, и через час они были в зоне. Ребят в карантине держать не стали и в тот же день подняли в колонию, а Глаза оставили в камере. Вечером перед самым отбоем в шизо пришел воспитатель Карухин, а вместе с ним помогальник отделения, где жил Глаз, Мозырь. Теперь Мозырь был помрогом отряда. -- Петр Иванович, а меня что, на зону поднимать не будут? -- Не будем. У тебя режим теперь усиленный. Поедешь назад. -- Куда поеду? -- В свою тюрьму. А оттуда в колонию с усиленным режимом. -- Петр Иванович, поднимите меня на зону хотя до этапа. Хочется повидаться с ребятами. -- Нет, на зону тебя поднимать не будем. Я смотрел твое личное дело. У нас своих хулиганов хватает. Не поднимем даже на день. -- Ну завтра, например, выведите меня на час на зону. Посмотрю отряд, повидаюсь и назад. А? -- Нет. И на полчаса поднимать не будем. Зачем ты нам? Подзадоришь ребят: мол, в побег ходил и так далее. У нас и так сейчас порядок плохой. Давай сиди. В первый этап отправим. Опять освещенная прожекторами станция. Вокруг -- красота, которая скрыта под покровом ночи. Прощально мигают звезды. На этот раз Глаз знает точно: в Одлян ему возврата нет. Все. Для Глаза Одлян кончился навсегда. Подошел поезд. Открылась дверь тамбура. Парни стали заходить. Опять кто-то говорил конвою "до свидания", кто-то "прощайте", кто-то на этот раз крепко выругался матом. Глаз залез в вагон последним, вдохнув на прощанье чистого горного воздуха. Глаза посадили в полуосвещенное купе-клетку к малолеткам. Только он вошел, как его кто-то дернул за шиворот. Глаз повернулся. На второй полке, закрывая лицо шапкой, лежал парень и смеялся. Глаз вглядывался в парня, но не мог понять, кто это. Но вот шапка поползла по лицу, и Глазу показалось, что этот парень с Одляна, что жил он неплохо. Подворовывал даже иногда. И иногда кнокал Глаза. У Глаза было отвращение к этой жирной угреватой роже. Но вот малолетка надел шапку, и Глаз узнал в парне совсем другого. Это был бывший бугор отделения букварей Томилец. -- Ты откуда? .-- Из Златоуста. Мне год и девять месяцев добавили. Везут на зону. В Грязовец какой-то. Ладно, об этом потом поговорим. Сейчас,-- Томилец проговорил ему в самое ухо,-- надо у пацанов кой-какие кишки взять. Малолетки сидели молча. На одном из них была темно-синяя нейлоновая рубашка. Она Глазу понравилась. -- Ее,-- Серега кивнул в сторону обладателя рубашки,-- я заберу себе. Больше мне ничего не нравится. Томилец с Глазом решили действовать сразу. А то в челябинской тюрьме они с этим парнем могут в камеру не попасть. -- Слушай, парень,-- начал Томилец,-- не отдашь мне свою рубашку? Придешь на зону, тебе выдадут колонийскую робу. -- Возьми,--добродушно сказал парень. Глаз таким же образом забрал у другого пацана новенькие кожаные туфли, после обмена пожав парню руку. В тюрьме их посадили в одну камеру. Камера была большая. Мест на шконках не хватало, и парни спали на полу. На день с пола матрацы складывали на шконку в кучу. В камере сидело больше десяти человек. Все парни были хорошо одеты. С них, видать, еще шмотки никто не снимал. Глаз с Томильцем переглянулись. Кишки были лучше, чем на них. Надо раздеть этих ребят. Ишь, прибарахлились. Глаз таких шмоток на воле не носил. А ему хотелось по этапам шикарно одетому кататься. Глаз с Томильцем расспросили пацанов, откуда они, какой режим, какие сроки, есть ли кто по второй ходке. Ребята были с разных областей. Сроки в основном были небольшие. После ужина Томилец подошел к парню, который спал на шконке в самом углу, и сказал: -- На эту шконку лягу я. Забери свой матрац. Парень покорно взял матрац, даже возражать не стал, хотя и был здоровый. Глаз тоже лег на шконку рядом с Томильцем. Под вечер Томилец сказал Глазу: -- Сегодня кишки у них забирать не будем. Завтра. Вон у того, рыжего, я возьму куртку. А вот у того, что через две шконки, свитер. И еще я возьму синий пиджак. -- Серега, куртка тебе мала будет. Ее возьму я. -- Тише говори. Куртка будет мне как раз. -- Ну Бог с ним. Уступи куртку мне. -- Нет, куртку я себе возьму. -- Но ты лепень путевый берешь. -- Глаз, хрена ли ты из-за куртки пристал? И Томилец с Глазом чуть не поругались. Томилец куртку не уступил. Тогда Глаз решил взять себе черный костюм и розовую нейлоновую рубашку. Утром после завтрака Томилец культурно попросил свитер. Парень ему отдал. Затем у другого он спросил пиджак. Тот не раздумывая тоже отдал, А куртку рыжий парень зажал. -- Ты, в натуре, пацан.-- начал Томилец,-- что ты жмешь куртку? Ты в ней только до зоны доедешь. Отдай же мне. И Томилец уговорил парня. Взамен он отдал вещи похуже. Так же спокойно и Глаз обменялся, хотя у него были отличные вещи. Но ему хотелось еще лучше. После обеда Глаза с Томильцем забрали на этап. В бане они узнали, что Мах, бывший вор седьмого отряда, подзалетел за драку и Мехля тоже. Глаз с Томильцем передали Маху через работника хозобслуги привет. В свердловской тюрьме их вновь посадили в одну камеру. Через несколько дней Глаза забрали на этап. -- Ну, давай. Жду в Грязовце,-- сказал, прощаясь, Томилец. Этап малолеток из свердловской тюрьмы был большой. Отправляли человек двадцать. Все пацаны были из Свердловска и Свердловской области. Малолеток посадили в боксики. У каждого пацана был увесистый кешель. "О, свердловские куркули! Надо будет вас потрясти",--подумал Глаз. Не свердловчане не один месяц сидят вместе. Друг друга хорошо знают. Трясти кешели одному Глазу будет нелегко. "Ладно,-- решил он,--сядем в "столыпин"--поглядим". Глаз попал в боксик с подследственными малолетками. Они шли на суд. Пацаны предложили Глазу судить одного парня. В тюрьму он попал за изнасилование родной сестры. -- Давай, Глаз, засудим его и приговорим к опетушению. Ты будешь первый,-- предложили ребята. -- Зачем нам его судить? Его суд будет судить,-- спокойно ответил Глаз. Все малолетки были только что с воли. И то, что парень изнасиловал родную сестру, им было дико -- они хотели поиздеваться над ним. -- Хорошо,-- согласился Глаз,-- Но вначале послушаем его. Что он нам скажет. Парень, скрючившись, сидел в углу. Он был невысокого роста, но коренастый. Одет он был в поношенный черный костюм и серое демисезонное пальто. Он очень боялся, что его могут опетушить. -- Тебя как зовут? -- спросил Глаз. -- Толя,-- был тихий ответ. -- Толя, ты правда изнасиловал родную сестру? Давай рассказывай, как было дело. -- Я сестру-то и не насиловал. -- Дак ты за попытку? -- Нет, за изнасилование. -- Так как вышло, что тебя посадили? -- Отчим жил с ней. -- Стоп, стоп. Подробней давай. -- Мать у меня с отцом разошлась. Нас у матери двое: я и сестра. Мать вышла замуж. А отчим последнее время жил с сестрой. -- Отчим сестру не насиловал? -- По договоренности, конечно, раз она никому не говорила. -- Сестре сколько лет? -- Семнадцатый. -- А тебе сколько? -- Пятнадцать. -- А как же тебя посадили? -- Мать откуда-то узнала, что сестра не девушка, заявила в милицию, что дочь изнасиловали. А сестра в милиции сказала, что ее изнасиловал я. -- Вот, в натуре, сучий случай. Кто об этом еще знает? Мать? -- Теперь знает. Да что толку. Если ей заявить, вдруг отчима посадят, а у них общих двое детей, кто кормить-то будет? -- А как ты узнал, что сестра с отчимом жила? -- Я их несколько раз видел. -- Вот, парни, такие дела.-- Глаз прикурил папиросу.-- А вы говорите -- судить. И опетушить. Вы лучше его отчима опетушите, а сестре его ... дайте.-- Глаз затянулся и, выпуская дым, спросил ребят:-- Вы с ним не в одной камере сидели? -- Нет,-- ответил один из парней.-- А может, он врет? -- Да нет, наверное,--сказал Глаз и, заплевав папиросу, бросил ее.-- Я подремлю немного, вы не шумите. Глаз лег на скамейку, отвернулся лицом к стене и заснул. Минут через двадцать он проснулся: пацаны трясли его за рукав. -- Глаз, слышь, вставай. Мы у него деньги нашли. -- Сколько? -- Глаз поднялся со скамейки. -- Пять рублей. -- Где он их прятал? -- В шапке. -- Толя,-- Глаз пристально посмотрел на пацана,-- может быть, у тебя еще деньги есть? -- Нет, больше нет. Одна пятерка была. И Глаз курканул пятерку. В "столыпине" малолетки заняли целое купе. По второму заходу был только один. Сильно здоровых не было. -- Так, ребята,-- приступил Глаз,-- в какие зоны идете? -- Не знаем,-- ответил парень, что был шустрее всех.-- А ты? -- Да я тоже не знаю. В какую-нибудь попадем. Вы, главное, не коните. Со мной не пропадете. У меня во многих зонах есть кенты. Так что держитесь меня. Я дам поддержку. Конечно, не все идем в одну зону. Это ясно. Режимы-то разные. Но кто пойдет со мной -- не пропадет. А ты, я вижу, шустрый. В зоне будешь жить хорошо. У тебя как кликуха? -- Черный. -- Так что, Черный, все будет в ажуре.-- И Глаз подмигнул. Черному надо было польстить. Он как-никак у пацанов пользовался авторитетом. Поговорил Глаз и с парнем, который шел по второй ходке. Парень был не шустряк -- Глаз это сразу понял. -- Ну тебя-то учить не надо, сам знаешь что к чему,--похлопал он его по плечу. Навешав желторотым лапши на уши, Глаз залез на вторую полку и лег к перегородке, В соседнем купе ехали взросляки. Их везли в крытку. В Тобольск. Через решетку взросляки спросили Глаза, не подкинет ли он им чего из теплой одежды. -- Щас сделаем,-- ответил Глаз. Теперь вещи у малолеток можно было забрать, прикрываясь взросляками. Часть отдать им, часть оставить себе. Глаз спустился вниз к Черному. -- Спроси у ребят шерстяных носков. Носки-то должны быть. -- Гоня, у тебя носки шерстяные есть? (Гоня был тощий и белобрысенький.) -- Есть. -- Дай, отдадим крытникам. Гоня покопался в кешеле и протянул Глазу шерстяные носки. Первый кешель развязался. -- Ребята,-- теперь Глаз обращался уже ко всем,-- у кого есть шерстяные носки? Надо помочь взрослякам. Ну, что сидите? Куркули, что ли? Пацаны зашевелились. Несколько человек протянули Глазу носки. Глаз опять залез на вторую полку. -- Ау, соседи! -- Эу,-- отозвались взросляки. -- Шерстяные носки есть. Как вам передать? Через конвой или через решку? -- Да ну, к бесу, конвой. Давай через решку. Перегородка между купе была тонкая, и Глаз просунул носок через решетку. Крытники со своей стороны ухватили его за конец и продернули через свою решетку. Глаз передал четыре пары носков. -- Добре,-- похвалили Глаза мужики,-- если еще есть что-нибудь, давай, нам пригодится. -- Парни,-- свесившись со второй полки, сказал Глаз,-- мужики теплой одежды просят. Пару свитерков бы сделать надо. Сообразите. Пацаны пошептались и подали ему два свитера. Глаз немедля спулил их взрослякам. Прежде чем передавать вещи. Глаз выжидал, когда конвойный пройдет по коридору. Ходил он не часто и лишь только раз заметил, что Глаз передал свитер. Но конвойному это было не впервой. Взросляки благодарили Глаза. Спросили, докуда он едет. -- На зону везут,-- сказал он громче, чтоб слышали пацаны. Глаз слез вниз. -- Черный, давай покурим.-- Глаз достал сигареты. Черный и еще двое пацанов взяли у Глаза по сигарете, хотя своих было полно. Но раз угощают, отказывать нехорошо. -- Ну вот, доброе дело сделали. Так и положено. А что у вас в кешелях, Черный? -- Да... разное. Конверты, открытки, курево... -- Меня немного не подогреете? Каждый понемножку... Малолетки клали Глазу на полку конверты, открытки, курево. -- А лишнего кешеля нет у кого? Лишнего не оказалось. -- У кого кешели поменьше, переложите в один из двоих, а мне пустой отдайте. Пацаны так и сделали. Глаз скидал все в мешок. -- Посмотрите простых носков. Пары две б. Заметив у одного в мешке жратву, Глаз и ее взял. -- Жалеть не надо,-- говорил Глаз, набивая мешок.-- Сегодня у тебя есть, завтра у меня. У малолеток все общее. Да я вам еще как пригожусь, вот только придем на зону. Приближалась Тюмень. Конвойный подошел к купе. Сейчас их начнут водить на оправку. В коридор вышел начальник конвоя и прокричал фамилии тех, кто будет выходить в Тюмени. "Да, теперь пацаны знают, что я выхожу в Тюмени". Конвойный открыл дверь: -- В туалет. Оправился Глаз быстро и, когда вернулся, кешеля своего не увидел. -- Где кешель? -- спросил он пацанов. Они молчали. -- Куда, говорю, дели кешель? -- громче сказал Глаз. Подошел начальник конвоя. -- Открой-ка вот эту,-- сказал он сержанту. Сержант открыл купе малолеток. -- Петров, пошли со мной. Лейтенант завел Глаза в служебное помещение. -- Ты зачем забрал у ребят вещи? -- Какие вещи? -- Я все знаю. Пока ты был в туалете, они мне рассказали. -- У меня и вещей-то никаких нет. -- Ладно, не гони мне тюльку. Хочешь, я сейчас вскрою твое дело и напишу рапорт, что ты ограбил ребят? Сидишь за это и этим же здесь занимаешься. Мало тебе восьми лет? -- Да не грабил я никого. -- Куда девал свитера? Взрослым передал? -- Ничего я не брал и ничего не передавал. Начальник конвоя требовать вещи у Глаза не стал, через несколько минут -- Тюмень. В купе Глаз закурил и не сказал пацанам ни слова. Это было невиданное дело, чтоб малолетки пожаловались. В Тюмени, когда заключенных выводили из "столыпина", конвойный сказал: -- Побоялись они тебя, а надо было перед выходом дать тебе как следует. Что ж ты своих же и грабишь? -- Ты мне мораль не читай,-- сказал конвойному Глаз,-- я в ней не нуждаюсь. Сержант выводил Глаза из вагона последним. "Воронок" на этот раз подогнали к самым дверям вагона. На переходе из вагона в "воронок" Глаз получил от конвойного сильный удар в задницу кованым сапогом. "Вот тебе",-- услышал он вслед. Удар рантом сапога попал Глазу в копчик. Боль пронзила ему поясницу. Но он сдержал себя -- не заорал. Нельзя показать конвойному, что тебе больно. -- Ударил он тебя? -- спросил крытник, который принимал от Глаза вещи. Глаз мотнул головой и еле выдавил: -- В копчик. Взросляки заматерились: конвой пнул малолетку. -- Ничего, Глаз, терпи,-- говорил в "воронке" крытник в зеленой болоньевой куртке. Это он принимал вещи от Глаза.-- Придет время -- и ты попьешь у них крови. И за нас тоже. Шакалы! -- И крытник покрыл конвой трехэтажным матом.-- Меня кличут Василек.-- Он протянул Глазу руку.-- Ты молодец. Мы-то сразу кишки спрятали. Чтоб тебя не подвести. Да они у нас и не стали бы спрашивать. Возиться с нами у них времени не было. Но ничего, все кончилось хорошо. -- Я у пацанов полный кешель набил. А они забрали, когда я на оправку ушел. Сучары какие-то, вот падлы. В боксике Василек отдал Глазу свою болоньевую куртку. Она была такая же, какую себе взял Томилец. О радость -- носить такую куртку. Глаз расхаживал в ней по боксику, сунув руки в карманы. Крытникам Глаз нравился. Они видели, что парню по кличке Глаз уготована такая же судьба, как и им: сидеть. В семнадцать -- две судимости. Срок -- восемь. А там, может, еще добавят. И пройдут у него лучшие годы в тюрьмах и лагерях. И отсидел он уже около двух. Да, лихо начало. Дежурный по тюрьме, увидев Глаза, улыбнулся: -- Тебя же в колонию отправляли, а ты опять к нам? -- Нет мне жизни без вас. Сказали, езжай назад. Сидеть буду в тюрьме до конца срока. Лейтенант опять улыбнулся. В бане Сиплый тоже заулыбался, увидев Глаза: -- Обратно к нам? -- А как же! Соскучился по вас -- и вернулся. Для тюрьмы Глаз был свой. Даже начальство, когда он приходил с этапа, ему улыбалось.