к болезни младшего не имеет, и посоветовал в следующий раз, когда тот начнет хулиганить, обратиться в милицию. ----Мордой об мостовую! - поддержал Михаил Данилович, заслушавшийся рассказом по дороге в ванную. В коридоре что-то упало. - Да уберете вы наконец свой велосипед! - Это Надя пришла с работы. Прямо в пальто, не дожидаясь, пока сойдет гнев, она подскочила к двери Ожогиной и забарабанила в нее: - Последний раз предупреждаю: уберите велосипед! - Чего ты дверь ломаешь! Куда я его дену?! - отозвалась с кухни Глафира. - Я чего говорю-то,- вступился Кирилл,- Глафира Николаевна. Велосипед-то действительно. Вчера То-нюшка об него ногу впотьмах зашибла. - Выкини его к черту! - крикнула Глафира, отпихивая с дороги Надьку. Хлопнула дверь. Надя, спустив первый пар, расстегнула пальто и поздоровалась со всеми. Кирилл почесал затылок. - Чулан, говорю, набит, полати доверху, с чердака сопрут. Подвесить его надо.- Он постучал в дверь Ожогиной:- Николавна, не возражаешь - на стену его подыму? Ага,- кивнул Кирилл, не дождавшись ответа.- Михал Данилыч! Сосед с радостью отозвался из уборной, где пережидал шум: - Тихо? - Вылазь, поможешь. Кирилл достал костыль, молоток и со стремянки забил костыль под высокий потолок коммуналки. Михаил Данилович подал велосипед. Кирилл принял его за заднее колесо и, пропустив костыль между спиц, повесил велосипед на стену. А руль свернул, чтоб не топорщился. Надежда Ивановна тем временем переоделась и вышла на кухню готовить ужин. Надежда Ивановна, поместному "Надька-рыжая", еще молода и красива. И зла, потому что несчастна. Надежда Ивановна читала романы и знает себе цену. Старшая ее сестра за полковником, а у нее муж Ваня, понимающий свое ничтожество. И трое детей, родившихся по недосмотру. Работает Рыжая в химической лаборатории; от химии у нее по вечерам разламывается голова, унося красоту и молодость. И молоко за вредность ей не помогает и не поможет. - Опять эту заразу развесили по всей кухне! - Надька схватила бельевую палку и яростно стала сдвигать в сторону развешанное над плитой белье. Надька знает, что Александр Григорьевич туберкулезный боль- ной, но раньше это обстоятельство как-то не вызывало у нее гнева, теперь же, после возвращения соседа, она не забывает о туберкулезе. - Это все дура глухая,- согласно закивала Дора.- Развесит где ни попадя. Маня! Маня!.. Маня, совсем старенькая, в косыночке, в очках на конце носа, высунулась из каморки, где она долгие годы проживала совместно с Дорой. Когда у Доры еще был жив муж, они жили втроем. Правда, Маня и тогда плохо слышала. Хозяйкой считается Дора, хотя и по возрасту, и по стажу прописки Маня ее превосходит. Маня вышла на крик Доры, но по дороге забыла, за чем шла, и, озабоченная своими думами, спросила, предварительно освободив из-под косынки одно ухо: - А куда Нехлюдов-то собрался? Собрался и уехал, а? Маня любит читать. Своих книг у нее одна разбитая Библия, читать она берет у соседей. Сейчас у нее Лев Николаевич Толстой, взятый у Оли. - Чего белье цыпинское над самой плитой повешала?! Маня, не разобрав ответа на свой вопрос, махнула рукой: - Орет, орет, а чего орет, сама не знает. Тот с ней! - Маня верующая и черное слово "черт" заменяет на "тот". - Так-так, все прекрасно...- бормочет Александр Григорьевич, вернувшийся за несостоявшимся чайником. Чайник давно погасили. Он снова зажег газ. - Здравствуйте, Александр Григорьевич,- с полупоклоном обращается к нему Маня.- Чайничек как поспеет, принесу. - Будь добра,- кивает Александр Григорьевич, и что-то забыто барственное проскальзывает в его тоне. Знакомы они почти сорок лет. Когда Александра Иннокентьевна, родив Олю, неожиданно отправилась на Фронт, Александр Григорьевич чуть не сошел с ума. Тог-да-то родственники и подыскали ему Маню. Маня выросла в сиротском приюте и там же выучилась на няньку за Грудными младенцами, о чем у нее была даже специальная бумага. Прошло много лет. Оля и Лева выросли, жалованье Мане давно перестали платить, но она по старой памяти иногда стирает белье Александру Григорьевичу. Надежда Ивановна сама стирает белье. Она нервно зевнула: --Потолок надо мыть. - Потолок - это Оля. Поставила варить сгущенку н забыла. И вот второй год желтый потолок над плитой весь в коричневых струпьях. - Да-да,- отозвался Александр Григорьевич уже на выходе из кухни.- Желательно... - И кальсон своих я не вижу,- бесстрастным голосом произнесла Надька, задумчиво разглядывая коричневые подтеки на потолке. - А - это - Геннадий Анатольевич,- с готовностью подсказала Глафира.- Я утром гляжу: берет, а вроде - ваши... В передней хлопнула дверь. - Всегда эта Олька дверь швыряет,- проворчала Дора. - Добрый вечер,-бойким голосом поздоровалась с присутствующими Ольга Александровна. Ольга Александровна, вернувшись с мужем из Монголии, на работу больше устраиваться не стала, с удовольствием сидит дома и потому всегда в хорошем настроении. Иногда, когда ей становится совсем уж скучно, она берет редактуру на дом.- Как у нас дела? Надька бросила на нее косой взгляд. - Что-то я кальсон своих не вижу, бежевые, китайские...- сказала она, перехватывая недоуменный взгляд Ольги Александровны и направляя его вверх - в веревки.- Нету кальсон. - Ой! Надежда Ивановна! - Ольга Александровна шлепнула себя ладонями по щекам.- Неужели? Вы знаете, он мог! Он ушел - я спала. И в неглаженых ушел. На заседание кафедры. Извините, ради бога. Как придет, сразу же верну. - Сразу не надо,- простирните. - Ну, разумеется, разумеется... В коридоре зазвонил телефон. - Але,- сказала Ольга Александровна.- Папа, положи трубку, я здесь взяла. Геночка? Да, да. Я только вошла. Ты знаешь, я так сегодня закопалась, ничего не успела купить. Может, пельмешек по дороге захватишь? Геночка, ты в каких кальсонах? Ну, как каких, бежевых? Посмотри-ка... Да нет, недоразумение. Дома объясню. Пока. Пельмешек не забудь.- Ольга Александровна хоть и вышла замуж, но привычки холостой жизни сохранила. - И чего к ней прижился? - пробормотала Дора, когда соседка на быстрых каблучках утопала в комна- ту - Такие бабы в одиночку кукуют! Это ж надо, бестолочь! И вида нет. Только что -задница. - Зато образованная!-язвительно заметила Надька. - Образо-ованная...- Дора небрежно махнула рукой.- Ни помыть, ни пошить, ни сготовить. Ни с чем пирог. Дора врет: Ольга Александровна прекрасно готовит, только долго. И всегда угощает соседей, если затевает что-нибудь интересное. - Ты же настойчиво хотел чаю, где же он? - рассеянно произнесла Александра Иннокентьевна, не отрываясь от бумаг. Александра Иннокентьевна пишет. Она на пенсии, но она возложила сама на себя общественную нагрузку по старому месту работы, где была старшим инспектором по борьбе с грызунами. Она ведет протоколы всех собраний. Пишет она быстро и неразборчиво, а потому дома долго расшифровывает записи. - Пи-и-ишешь?..- зловещим голосом вдруг спросил Александр Григорьевич, медленно приближаясь к жене. Он уперся руками в стол, навис над Александрой Иннокентьевной.- А что пишешь, хотелось бы знать? Доклад? Выступление? Отчет?.. Как крыс душить? Новый яд варить?! Александра Иннокентьевна сняла пенсне, устало от" кинулась на вертикальную спинку кресла. - Немедленно прекрати,- ровным утомленным голосом произнесла она и двумя пальцами дотронулась до переносицы, на которой краснели две впадинки от пенсне. И снова окунула перо в чернильницу.- Разговор окончен. - Нет, не окончен! - заорал Александр Григорьевич и обеими руками в разные стороны разгреб писанину. Листы с тревожным шелестом посыпались на пол.- Не ввдо вам нового яда!.. Кошку вам надо! Киску! Нету лучшего средства! Мяу!.. И Александр Григорьевич, приставив к лысине два ных пальца, бросился на Александру Иннокентьевну, словно бык, намеревающийся забодать: -Мяу!.. Слава богу, зазвонил телефон. Александр Григорьевич тут же виновато сник, нагнулся за упавшими со стола листками и в том же положении полунагиба двинулся к письменному столу. - Да, Цыпин,- кивал Александр Григорьевич.- Да, да, я слушаю вас.- Он вдруг побледнел, голос его задрожал:- Да-да, Григорьевич, по документам Гиршо-вич... Что все? Можно прийти?.. Значит, все?.. Он медленно положил трубку и повернулся. - Шура... Ты слышала? - заикаясь, спросил он, тыкая пальцем в аппарат.- Ты слышала? - Я не хочу тебя слушать,- с отвращением выдавила Александра Иннокентьевна, приводя стол в порядок. - Шу-ра! - по складам пробормотал Александр Григорьевич, хватаясь за голову.- Все! Все кончилось!.. Завтра можно получить документы. Александра Иннокентьевна с повернутой по-прежнему головой как бы оценивала услышанное на слух. Потом медленно вернула голову в исходное положение и внимательно посмотрела на мужа. Александр Григорьевич вытирал глаза большими мосластыми кулаками на тонких запястьях. Александра Иннокентьевна встала - плед с ее плеч упал на пол,- протянула через стол руку: - Вот теперь я могу сказать тебе: "Здравствуй, Саша!" 8. РОМКА Ночью в Уланский позвонила Таня и сказала, что маму увезли: видимо преждевременные роды. Утром Лева стал собираться на работу, и, если бы не Александра Иннокентьевна, он так бы преспокойно и ушел. - Лев! Неужели ты можешь в такой момент поступить как подлец?! Сейчас же поезжай в роддом. Ты слышишь меня?! Лева, добривая подбородок, заглянул в зеркало, отражающее стоящую за спиной мать, промолчал, но в знак внутреннего протеста резко выдохнул воздух через ноздри - с усов слетела мыльная пена. - А ты уверена, что это мой ребенок? Я лично - нет! - Как тебе не совестно, Лев! Постыдился бы взрослой дочери! Пока ты не разведен с Люсей - она твоя жена. Мать твоих, именно твоих детей! Немедленно в роддом! Будь мужчиной в конце-то концов. Хоть раз в жизни! Если ты сию же минуту не поедешь, ты мне не сын. После возвращения Александра Григорьевича Люся решила: пора - или сейчас, или так навсегда засесть в жэке с пьяными водопроводчиками. Она оделась получше, кое-что из экипировки одолжив у Оли, как-никак побывавшей за границей, и пошла ни много ни мало в Главмосстрой. Она показала начальнику отдела кадров сначала себя, к месту просвистев куплет неаполитанской песенки, потом диплом инженера-торфоустроителя, от которого тот слегка поморщился, но Люся добила его, заявив, во-первых, что она свободно владеет немецким языком, а во-вторых, в кратчайшее время освоит незнакомую специальность. Люся долго готовилась к этому походу, консультируясь с бывшей актрисой оперетты, и начальник отдела кадров, молодой подполковник в отставке, предложил ей заполнить анкету. Ее взяли инженером, через полгода сделали старшим инженером, а еще через два года Люся уже курировала, то есть фактически командовала строительством целого комплекса в Черемушках. Правда, из библиотеки она не вылезала и на совещаниях слушала в десять ушей, запоминая массу деловой информации. И в конечном счете: чем "обустройство торфоразработок" отличается от иного строительного объекта? Стройка она и есть стройка. Если ты, конечно, не законченный идиот. Люся выиграла. И конечно, немецкий язык ей крепко помог. Как тосковали мужики - ее начальники, не имея возможности разобраться в немецкой документации. Люся была не просто переводчица и всегда под рукой, а профессионал строитель, женщина с жизненным опытом, с хваткой, умеющая держать в кулаке прорабов и одновременно быть милой и женственной без всякого перенапряжения. Люся завоевала свое место под солнцем. А кроме того, по ходу работы, она без всяких усилий завоевала и сердце заместителя главного инженера, произведя фурор среди немецких строителей, прибывших на открытие высотного дома. Отношение ее к Леве стало однозначным - презрительным: она, баба, пошла и за два года выбилась в люди, а он так и мотается в свое Кунцево - месит грязь сапогами. Туда-сюда, туда-сюда. Ни квартиры, ни зарплаты. А все вечная его трусость. Как и женился, струсив, так всю жизнь и трясется лишний шаг сделать. Ну и сиди в своем Кунцеве. Однако забеременела. А перед тем как выгнать Леву из Басманного, чтоб лишний раз выразить ему свое презрение, сообщила о своих отношениях с другим мужчиной, который ему, Левке, не чета. Имени мужчины она на всякий случай не упомянула (подразумевался заместитель главного инженера). ...В роддоме Лева занял очередь в справочное бюро. - ...Мальчик, рост 51 сантиметр, вес три восемьсот. Самочувствие удовлетворительное. Следующий. Фамилия?.. Самой регистраторши видно не было, только толстый палец с коротко остриженным ногтем ползал по листу тетради, отыскивая нужную фамилию. Лева наклонился к окошку: - Бадрецова Людмила Георгиевна. Палец медленно поехал вниз, остановился. - Мертвая девочка, рост 41 сантиметр, вес три сто, самочувствие удовлетворительное. Следующий. Леву тут же оттеснила в сторону толстая тетка в платке, перед ним было уже не окошко, а белая стена. - Подождите! - Лева свез локтем тетку в сторону, всунулся в окошко: - Как мертвая? Почему мертвая?.. Регистраторша подняла на него глаза: - Мертвенькая. Бывает, гражданин. Вы с врачом поговорите. С одиннадцати. - Что с одиннадцати?! - вдруг закричал Лева.- Где врач? Немедленно позовите врача!.. - Ох,- тяжело вздохнула регистраторша и набрала какой-то трехзначный номер.- Антонину Андреевну папаша спрашивает. Ну, которая мертвенького родила... Да я ему говорю: с одиннадцати. Ладно, он...- Она повесила трубку.- Врач сейчас не может выйти, она шьет. Как кончит, сразу к вам выйдет. Бывает, гражданин... Что ж теперь поделаешь. Следующий! В учительской на чистой доске под расписанием уроков появилась черная, хорошо впитавшаяся в побелку надпись: "Клара - дура!" Написала справедливую гадость Лена Шарова. Дело в том, что Лена верила в бога. Вернее, в бога верили у нее дома и заставляли носить крестик. Из дома Лена выходила .в крестике, по дороге крестик снимала и в школу входила без крестика, а после уроков снова вешала его на шею. Клара Антоновна, директор школы, каждое утро проверяла Лену, объясняя при этом, что бога нет. Но однажды Лена забыла снять крестик, и Клара Антоновна перед всем классом сняла с нее галстук. Лена долго плакала, так долго, что Ромка чуть не заплакал вместе с ней. После того как слезы кончились, решено было отомстить. Ромка предложил себя, но Лена хотела мстить собственноручно. Писала Лена пальцем, окуная его в жестяную коробочку из-под диафильма, специально прихваченную Ромкой из дома. В пузырек с чернилами палец не влезал. Лена написала, еще раз обвела буквы и добавила восклицательный знак. Подвела Лену ее аккуратность. Если бы не крестик, Лена была бы первая ученица четвертого "А". У нее был такой прекрасный почерк, что классная руководительница даже доверяла ей проставлять в дневниках отметки за четверть. Если бы Лена была, как многие другие девочки, неряха, то измазанный чернилами, не оттертый даже пемзой (тоже по совету Ромки) указательный палец не привлек внимания отличника Юры Жукевича. О своих соображениях Жукевич сообщил Кларе на следующий день, когда в школе началось расследование. Поскольку Лена еще верила в бога и врать не умела, она во всем призналась. Лену на неделю исключили из школы. Теперь нужно было мстить Жукевичу. Он был бит, а после битья Вовка Синяк, приятель Ромки, защепкой для белья защемил ему нос, чтобы с защепкой шел по улице до самого дома. Юра Жукевич в бога не верил, но тоже был правдив и потому, несмотря на запрет ябедничать, все по правде рассказал дома. ...Дед зашел в уборную, замкнулся изнутри и тихонько потянул за цепочку. Вода с грохотом пролетела по ржавой, покрытой росой трубе, омыла опорошенное пеплом дно унитаза и кончилась. "Докурю сначала",- решил дед, ласково поглядывая вверх на заполнявшийся свежей проточной водой бачок. Он опустил рогатое сиденье и, как был, в брюках, опустился на него. Из тряпичного мешочка на стене он вытянул несколько одинаково нарванных газетных листочков, выбрал с законченной строкой и принялся за чтение. "...Министерство черной металлургии с прискорбием извещает... на семьдесят девятом году... Киршон Александр Ильич..." Дед приоткрыл дверь: - Липа! Киршон умер!.. - Чего? - донесся Липин голос из большой комнаты.- Чего ты орешь?! - Киршон, говорю, умер.- Дед высунулся из уборной в переднюю зачитать некролог, но вспомнил, что хитрит,- спешно захлопнул дверь, но бумажку с траурной рамкой положил перед дверью. - Ну, пора...- сказала за дверью Липа, подымая с пола бумажку.- Сколько ему?.. Семьдесят девять. Куда больше. Тут вот не успел родиться... - Да ладно, Липа, не береди, чего уж теперь... Тем более и с Левкой у них все наперекосяк... Ты Софье Лазаревне позвони,- сказал за дверью дед.- Соболезнование там... Что положено. Может, зайдет. - Телефон-то ее у меня где-то был... Дед докурил сигаретку, выковырнул в кошачий таз потухший окурок из мундштука, дунул в него, выгоняя застрявшую табачинку, и спрятал мундштук во внутренний карман телогрейки. Предварительно задрав к трубе сиденье, он залез на унитаз, распрямился, стараясь не делать шума, выдохнул накопившийся от трудных движений воздух, переждал несколько секунд. Затем сдвинул чугунную крышку с бачка, запустил руку внутрь и бесшумно выудил за горлышко четвертинку с отклеившейся этикеткой. Снял с горлышка проволочный крючочек, которым четвертинка цеплялась за край бачка, пустой крючок повесил на прежнее место и задвинул крышку. С четвертинкой в руке дед слез с унитаза, обтер бутылочку газетой, потом насухо полой телогрейки. За хвостик сколупнул белую крышечку и тихонько положил ее на дно унитаза, чтобы не звякнуть. Потом взялся за цепочку, хитро взглянул на дверь, поднес горлышко ко рту и с силой дернул за цепочку... - Жоржик! - крикнула Липа.- Масло кончилось. И Ромку погляди во дворе. - Какая погода? - для солидности спросил дед, выглядывая в переднюю. - Плащ надень. Дед убедился, что Липа в большой комнате, тихонько выбрался из уборной. Из внутреннего кармана телогрейки он достал ополовиненную четвертинку, заткнутую газетным кляпом, и спрятал ее в Люсин валенок под ве-щалкой. - Де-е-евьки!..- раздалось в коридоре возле их квартиры, и соседка Ася Тихоновна задергала дверь, пытаясь сорвать ее с цепочки. Дверь в большой коридор была открыта- так Липа проветривала. От форточек - простуда. - Ну, чего ты хулиганишь? - Липа откинула цепочку и впустила Асю в прихожую.- Тебе чего! - А ничего! - Ася оттерла ее локтем в сторону.- Ты мне и не нужна. Мне Жоржик, можно сказать, нужен. Георгий! - Она вломилась в большую комнату, где перед гардеробом стоял дед, надевающий плащ. - Куда-а?! Никуда не пойдешь! - Ася за воротник стянула с него плащ, чуть не завалив самого деда.- Среда, девьки!.. Липа! Скатерть. Я именинница!.. - Ась, ты совсем рехнулась, вторник сегодня.- Липа, не очень уверенная в своих словах, подошла к гардеробу, на дверце которого с внутренней стороны висел календарь.- Ну, конечно: сегодня вторник, среда завтра. . - Так я чего...- опешила Ася,- не именинница, выходит?.. Так дело не пойдет. Раз решили - все. Скатерть! Жоржи-ик! - Ася, не шуми,- проворчала Липа.- Как-никак неприятности в доме, а тебе все гулять подавай... Ворчала Липа больше для вида. Беременность Люси она считала большой ошибкой и особого горя сейчас не ощущала, чего и стыдилась. Жалела она почему-то больше Леву, чего стыдилась тоже. - Ася, не шуми! - цыкнула Липа еще раз, хотя Ася, кроме гама, никакой опасности не представляла. Если она и принесла вино, то, во-первых, зная Липины принципы, немного; а во-вторых, завтра все равно Георгию покупать четвертинку, уж пускай сегодня выпьет, а завтра не будет. - Врач рекомендовал Липе давать Георгию для аппетита пятьдесят граммов перед обедом. Липе было хлопотно следить за точным соблюдением дозы, и для Георгия эти пятьдесят граммов были одной только нервотрепкой. Решили: один раз в неделю по четвертинке. По средам. : . Приход Аси к тому же и экономия, потому что Ася пустой по гостям не ходит. А кроме того, Ася сплетница и может рассказать подробно, что творится последнее время в доме, какие новости. Липа же компрометировать и Георгия прошлое не может вульгарным любопыт-: она работала с министрами, Георгий - главным бухгалтером, а Люсеньку иногда подвозит с работы на персональной машине заместитель главного инженера. - А кто же в магазин пойдет? - для острастки строго спросила Липа, забыв, что уже стелет на стол чистую скатерть. - А тебе чего там надо? Говори! - заорала Ася, плюхаясь на диван. - Кота задавишь!- взвизгнула Липа. Потревоженный кот, пятый или шестой по счету на этой квартире и, как все предшественники, без имени, выполз из-за бесконечной спины Аси и, мяукнув, спрыгнул на пол.- Масло кончилось. Постное. - Дам! - заорала Ася.- Еще чего говори, чтоб не два раза ходить. Ну? На кой черт тебе масло сдалось, рюмки давай!.. Ася была всю жизнь домашней хозяйкой и, несмотря на полдень, была в утреннем: в халате, без белых ровных зубов, вернее, с одним желтым передним зубом, но напудрена, как всегда, и в папильотках. - Не ори ты, ради бога,- Липа суетливо притянула дверь.- Сказали же тебе - потише! Лучше б чего-нибудь рассказала... Сидит, понимаешь, без толку!.. Ася встрепенулась, почувствовав справедливость Ли-пиной претензии. - Лип, ты знаешь, Дуська-то опять шерсть заговоренную под дверями набросала. Вчера Вере Марковне подкинула. Это она все Нинку ихнюю сгубить жаждет. Ефим Зиновьевич уж кричал на нее: в милицию подам. А Дуська свое: чтобы Нинку на балкон не пускали гулять. - А где же ей гулять, интересное дело! - возмутилась Липа, присев на диван.- Чего Дуська им нервы треплет! Заявить на нее... - Она еще творог с молочной кухни таскает целыми бидонами. Где прибирается. Я у нее всегда беру, свеженький, детский... - Ася! Как тебе не стыдно. - А чего! Я и говорю: подать на нее, заразу, колдунья, воровка чертова!.. И главное дело - богомолкой прикидывается. Творог ворует, кефир тащит, а рубашки все Колькины после смерти в церковь таскает, нищим раздает... А еще говорит, ребенок у Люси не от мужа. Нет, ты подумай!.. - Какая подлая ложь! - с выражением произнесла Липа, подымаясь с дивана. - Угу,- согласилась Ася.- А Нинка, мол, белье марает, ходит по балкону и трется об него... Ася, не любившая Липиных соседей за большую отдельную квартиру в две комнаты (сама Ася с мужем жила в комнатенке в конце коридора, которая по проекту должна быть ванной), из-за еще большей нелюбви к Дусе-лифтерше, успевающей получать зарплату, пенсию да еще прибирать, подворовывая в молочной кухне, всегда нападала на Дусю. Впрочем, хоть Ася и жила в душевой, деньги у нее были. "С фарфором работала",- говорила она иногда в благодушии. Но так как в другие разы она хвалилась, что никогда не работала, жила за мужем, понять ее было трудно. Во дворе ребята играли в отмерного. Липа надела очки и, приближаясь к игре, выискивала среди скачущих друг через друга ребят внука. Впрочем, скакали ребята не друг через друга, а все через одного, согнувшегося в три погибели. - Вова! - крикнула Липа Синяку.- Где Рома? - Вон он! - Вовка показал на согнувшегося в три погибели Ромку, через которого прыгал весь двор.- Он козел сейчас. - Господи!-всплеснула руками Липа. Ромка ее не видел, так как был обращен к бабушке Задом. Над родной спиной внука пролетали один за другим здоровенные великовозрастные дворовые хулиганы, громко шлепая его на лету по заду. По всей видимости, очень больно. - Рома!-трагическим голосом крикнула Липа. Ромка, одернутый ее криком, распрямился и тут же был сбит с ног разогнавшимся дылдой шестнадцати лет. Дылда был Пимен. Пимен недавно возвратился из колонии. Жил он в том же подвале, где и Вовка Синяк, и по-соседски опекал его, а также - Ромку. И учил нехорошему, в частности вместо "дам по морде" говорить "нос откушу". Липа бросилась спасать, внука, но Пимен уже поднял Ромку и в знак того, что не обижен, отряхнул и подал укатившуюся фуражку. - Вован, постой за меня,- попросил Ромка Синяка. - Так и стоишь все время? - с укоризной спросила Липа, уводя Ромку за руку домой. - Я толстый,- грустно вздохнул Ромка. - Не толстый, а упитанный,- обиделась Липа.- И здоровье у тебя слабое. Что за игры такие! Обед стынет, а через тебя здесь прыгают. По-моему, ты похудел. Вот заболеешь... Мало маме горя... - Ничего я не похудел,- еще раз вздохнул толстенький белозубый Ромка.- Если бы похудел, не стоял бы все время. - ...Это ты, Липа? - заорала сквозь дверь Ася и, не дождавшись, пока Липа откликнется, понесла дальше:- Я Дуське говорю: ты, мол, чем шерсть людям кидать, за лифтом лучше наблюдай, а то он у тебя вчера целый день с чужой рыготиной ездил... - Ася! Аккуратней! Такие слова при ребенке. - Да ты погоди,- отмахнулась от Липы Ася.- Да мало того, в одиннадцать уже лифт отключила - спать пошла. Говорит: Моссовет, а я говорю: врешь ты все, воровка, а ты, Лип, как считаешь?.. Здравствуй, Ромоч-ка... Сиротинушка ты моя, бедная..,- заворковала Ася, притягивая к себе Ромку. - Ася, не говори глупостей. У ребенка есть отец и мать. Подвинься лучше, ребенок покушает. - Здрасьте, тетя Ася,- весело сказал Ромка.- Сегодня среда? Сегодня вторник - у нас пение было. Дедуль, ты чего из простой рюмки пьешь? Она же некрасивая! Ромка подставил стул к буфету и достал оттуда две серебряные стопочки, последние из шести, подаренных деду, когда его провожали на пенсию. - А где остальные-то? - как всегда, спросила Липа и, как всегда, моментально забывая окончательно выяснить, куда же подевались четыре стопочки. - Вот ты их всех приваживаешь, они у тебя и тащат почем зря,- сказала Ася.- Нищий-то твой все к тебе шастает? - Ася, как тебе не стыдно! - возмутилась Липа.- Выпила лишнего - глупостей не говори. Тарас Игнатович... Да как ты можешь! Такие вещи... Вполне благопристойный старичок. У него внучка на два года нашей Танюшки старше в первом медицинском учится. Просто он плохо материально обеспечен, без пенсии... Дед покашлял в кулак, перелил водку из стеклянной рюмки в стопочку и ничего не сказал, хотя сказать мог, потому что видел, как Тарас Игнатович вместе с рублем, который Липа регулярно выдавала нищему по вос- кресным утрам, прихватил с собой и серебряную стопочку, выудив ее на кухне из грязной посуды. - Дедуль, водка вкусная? - Ишь ты, любознательный какой,- усмехнулся дед.- Ты учись лучше. Ась, не поверишь, учебников приволок- гору, не соврать. Десять штук. - Шесть,- сказал Ромка. - Чего шесть? - Шесть учебников, а не десять. - Вот и учи, раз шесть. А ты разве учишься? Одни слезы, а не учение. Ты вот знаешь, почему тебя Романом назвали? - В честь дяди Ромы, бабулиного брата. У него была броня. И очки плюс шесть. А он пошел в ополчение, погиб под Истрой. - Бронь, а не броня,- сердито поправил дед. - Бабуль, правда, "броня"? - Броня, деточка, броня. Жоржик, ну, что ты пристал к ребенку! Выпил - так молчи. - Опять глупости говорит,- заплетающимся языком пожаловался дед Асе.- Лоб у тебя, Лип, здоровый, как у Сократа, а головка слабенькая... Я, Ась, до войны, можно сказать, и не пил. Ну, что там, по праздникам... А потом Липа с ребятами в Свердловск уехала, а меня завод взрывать оставили, если что. А на заводе спирт. Здесь рубильник под током, а тут вот - спирт. Завод-то, слава богу, не взорвали - сибиряки подоспели,- а это дело полюбил,- дед щелкнул себя по шее,- полюби-ил, врать не стану. Не то чтобы, но и... А тут, видишь, еще у Люськи беда...- Он сделал винтообразное движение головой и смолк, отдыхая от длинной фразы и одновременно подыскивая новую тему для разговора. Но не подыскал.- А черт с ней! - Он, слегка колеблясь, встал из-за стола. - Ты чего? - удивилась Липа. - Принесу,- как будто с кем-то споря, категорически махнул рукой дед и вышел из комнаты. Через несколько секунд он вошел, держа в руке ополовиненную четвертинку. Липа укоризненно пожала плечами, но промолчала, чтобы не портить Асе "именины". - Наливай,- приказал дед, внимательно проследив, как Ася наполнила стопки. Ася налила, выровняла уровень, подлив туда-сюда, и дед продолжил начатую тему, тыкая пальцем внуку в стриженую голову:-Мать доводит. Дово-о-одит. Не учится ни хрена. Иной раз пришиб бы... Ромка, поняв, что речь снова о нем, стал жевать тише, чтобы не пропустить интересного. - ...Люська не велит. А то как бы хорошо: тюк молоточком по темечку - и все! Люська бы три дня поплакала, а зато потом какая бы жизнь. А то - один нос у бабенки остался!.. Нет, Ась, ты скажи, можно?! Можно? А мне все равно где помирать, что здесь, что в тюрьме... Вон сейчас мать в больнице... Каково это женщине?.. - Георгий! - запоздало, потому что тоже с интересом слушала мужа, взметнулась Липа. - Пускай, бабуль. Дедуля ведь в шутку. Да, дедуль? А мама не в больнице, она в родильном доме болеет. У нее ребеночек умер маленький. - Береги мать-то, Ромочка,- всхлипнула Ася.- Мать-то у тебя золото, не то что отец... - Ася! - одернула Липа соседку.- Такие слова!.. Лева очень хороший отец. Просто он живет у родителей в связи... с у-у-у... - Ты знаешь, какой ты должен быть человек?.. Ведь ты ж не на мать, не на отца, ты же на Анечку похож! Лип! Поди-ка с этого бока посмотри. - Ох, Георгий, Георгий,- покачала головой Липа, но пошла поглядеть на внука, откуда велел дед. - Вылитая Анечка,- умиленно произнес дед.- И глазки, и носик, и реснички... Липа поглядела на внука, на фотографию Ани, опять на внука, опять на Аню... - Действительно. Ты, Жоржик, только Люсе не говори. Люсе это может и не понравиться. - Лип, а ты знаешь, чего может статься? Вот он вырастет - и характером тоже на нее будет похож, а? Может, тогда и пришибать не надо. Да не-е-ет.- Дед вдруг разом помрачнел и обреченно махнул рукой: - Аня с первого класса отличница была... Не-е, наверняка сволочной характер будет, как у Люськи! А-а! И у Таньки весь норов Люськин, и этот вырастет - туда же!.. Вот у Ани были бы детки!.. - Бабуль, я пойду погуляю, а? - А немецкий? Ася, уходи, ребенку надо учить уроки. - Сидите, тетя Ася!-закричал Ромка.- Бабуль, я все выучил. - Иди, Ась, иди,- строго повторила Липа, убирая стол для уроков. Ася ушла. Дед лег на кровать, положив под ноги газету, чтобы не развязывать шнурков. Шнурки он пришивал к заднику тапочек и завязывал их на щиколотке. - Дедуль, ты, если спать хочешь, ложись совсем, я тебе шнурки развяжу. - Рома, не отвлекайся. Где твой портфель? Липа нацепила очки, проверила домашнее задание. Домашнее задание было выполнено без единой ошибки. Ромка, скромно потупив глаза, сидел рядом, мусоля палец во рту. - Не грызи ногти,- не глядя на внука, сказала Липа.- Странно. Ни одной ошибки. Странно. Ромка вздохнул, великодушно прощая бабушке ее недоверчивость. Он и без нее знал, что домашнее задание выполнено без единой ошибки, потому что он очень аккуратно и внимательно списал его у Лены Шаровой. - Теперь слова,- сказала Липа. - Ну, бабу-уль,- заканючил Ромка.- Меня уже Таня проверяла... - Когда? - насторожилась Липа. - Вчера...- с безнадежностью в голосе промямлил Ромка. - Ой, врешь! Доставай. Ромка достал мятый словарик, сделанный из тетрадки. - Там в конце. - Ди швестер? - прочитала Липа и подняла на внука глаза в очках. - Сестра,- наобум ляпнул Ромка. - Правильно,- кивнула Липа.- Молодец. Дер шранк? - Брат,- не задумываясь, гаркнул Ромка, уверенный, что счастье улыбнется ему и второй раз. - При чем здесь "брат"? Шкаф, а не брат. Ну-ка, ну-ка... Ромка понял, что вляпался. Целый час он долбил слова под мерный храп деда. Радио пикало два раза, потом три. Ромка даже вспотел от напряжения. Наконец Липа проверила его и осталась Довольна. - Знать язык - очень полезно,- наставляла она внука, пока тот стремительно убирал учебники и тетради в портфель.- Нас, студентов, после февральской революции... - Октябрьской. - После февральской,- с нажимом на "февральской" сказала Липа.- Ты разве не знаешь, что в семнадцатом году было две революции: сначала февральская, а потом уж - Октябрьская. - Зачем две? - Так было нужно. Сначала царя сместили, а потом- диктатура пролетариата. Не перебивай, а то я собьюсь с мысли... Ну, вот уже сбилась. О чем я говорила? - Вас, студентов, после февральской революции... - Да-да, нас посылали объяснить неграмотным людям, что такое, например, демократия. Мне очень помогло, что я кончила гимназию и знала латынь. Я объясняла; демос - народ, крафт - сила. Советская власть. Поняла? Понял? - Поняла, бабуль, понял,- уже на бегу крикнул Ромка. - Чулки не забудь получить, квитанция у тебя в нагрудном кармане. Отмерной во дворе давно кончился, шла игра в домино. Вовки не было. Подвальное окно Синяков лишь до пояса вылезало из земли, но даже сквозь замызганную его половину было видно и слышно, что делается внутри. Внутри Вовкина мать Татьяна Ивановна, душно шевелясь от тяжелого жира, гоняла сына по комнате широким офицерским ремнем Вовкиного отца, который, как клялся Вовка, погиб на фронте в сорок первом в Сталинграде. Татьяна Ивановна работала сегодня во вторую смену и воспитывала сына перед работой на всякий случай, на завтрашний учебный день, потому что завтра до вечера сына не увидит. Вовка метался по комнате с ревом, превосходящим количество ударов, приходящихся на него. Татьяна Ивановна медленно загоняла его в угол. На столе Ромка заметил раскрытый дневник, который Вовка неосмотрительно не спрятал перед отмер-ным. Внизу страницы была красная надпись. Ромка знал, чго это за надпись, потому что в его дневнике была точно такая же: родителей срочно вызывали в школу. Значит, Татьяна Ивановна не впрок лупила сына, как делала это время от времени, а за дело. Ромка свой дневник пока "потерял": мама в больнице, зачем ее волновать? А Вовка не догадался или не успел. Чтобы не видеть расправы над другом, Ромка отлип от окна и побрел в издательство, где раньше работала^ тетя Оля, а теперь почему-то иногда брала работу на дом. Дядя Юра сидел в персональной клетушке, отвоеванной у соседней редакции с помощью своего военного ранения, и размашисто черкал рукопись. - Здрасьте, дядя Юр! - Привет,- редактор ковырнул карандашом строчку и потянулся за сигаретами. Курить в клетушке ему разрешалось тоже. - Дядя Юр, разок курнуть, а? Невзатяжку? - Травись,- дядя Юра из своих пальцев дал Ромке подымить.- Не обсопливь, деятель. Олька узнает - мне башку оторвет. - Не узнает.- Ромка заглотнул невкусный дым и закашлялся. - Ну вот, теперь умрешь - с меня спросят. В дверь постучали. Дядя Юра развел руками: - Вот так. Автор. Иди на третьем этаже стенгазету посмотри, поищи родных и близких... Проходите, пожалуйста... Потом зайди. Мимо Ромки прошел недовольный чем-то толстый человек в черном костюме, в тюбетейке, с красивым значком-флажком на лацкане пиджака. Кого-то "автор" Ромке очень напоминал. Ромка спустился на третий этаж, где перед входом в зал висела стенгазета издательства. Ромка стал ее разглядывать. Стенгазета была веселая. - Тетя Оля! - взвизгнул он. Действительно это была Ольга Александровна. Вернее, маленькое, вырезанное из какой-то пожелтевшей молодой фотографии, ее лицо, остальное - тело, руки, ноги были подрисованы от руки красками. Тетю Олю нарисовали в виде французской булочки за семь копеек. Она везла детскую коляску, в коляске вместо ребенка - толстая книга с нерусской фамилией автора на обложке. Обложке художник придал вид детского личика, в середину которого была воткнута пустышка. - А кто это был у вас, со значком? - спросил Ромка дядю Юру через полчаса. - Писатель,- раздраженно ответил дядя Юра.- Татарин один. И тут Ромка вспомнил, кого ему напомнил толстый человек в тюбетейке. Брата Уляляма. Старьевщика. Он тоже всегда в тюбетейке и не снимает ее даже, когда в жару сидит в своей будке "Утильсырье". - А разве татары писателями бывают? - Еще как,- вздохнул дядя Юра.- Ты, ладно. Ты чего хотел, только быстро, ко мне еще один должен сейчас прийти.- Он взглянул на часы. - Тоже татарин? Дядя Юра засмеялся: - Роман, не тяни кота за эти самые. Чего хотел? Быстро! - Дядя Юра, а я не дурак? Редактор задумчиво посмотрел на него. - Как тебе сказать. Пока вроде нет, а там кто знает. Как дело пойдет. Все проблемы?-Дядя Юра приподнялся и поправил под собой разноцветную лоскутную подушечку, которую ему подарила на День Победы тетя Оля. - А зачем вам подушка? - Ты дурака не валяй. Чего надо? Ромка опустил голову: - Мы с Вовкой Синяком Жукевичу нос защемили... Дядя Юра пожал плечами: - Делов-то... - И побили... - Это уже нечто, а то - нос. Причина? - Он Лену Шарову предал. - Ясно,- сказал дядя Юра.- Итоги? - С родителями вызывают,- пробурчал Ромка.- Вовку уже мать бьет. - Почему не отец? - живо поинтересовался дядя Юра. - У него отец на фронте погиб. Под Сталинградом. В сорок первом. - Ах, вот как!-дядя Юра улыбнулся.- Вовке-то сколько лет? - Одиннадцать, он на второй год оставался. - А на дворе у нас какой год сейчас? - Шестидесятый,- Ромка пожал плечами, удивляясь дядя Юре, про которого тетя Оля всегда говорила, что "Юрка - гений". Дядя Юра остался доволен Ромкиным ответом, он долго смеялся, по-женски тряся плечами. - Сходите в школу вместо мамы. Дядя Юра перестал смеяться: - Не понял? - Таня один раз уже ходила. Она в девятом кл-аеее, но Клара велела, чтоб родители. Мамы нет, она завтра из родильного дома выписывается. У нее там ребеночек, девочка, умер. Сорок один сантиметр, вес три сто. - Вон оно что!..- Дядя Юра взлохматил седые волосы.- Да, брат... А может, отец? - Он приходил к бабушке, плачет весь... - Тоже понятно,- кивнул дядя Юра и прикурил от зажигалки в форме маленького пистолетика. - Дайте посмотреть, пожалуйста. Дядя Юра кинул ему пистолет. - Да... Не мюзик-холл, прямо скажем... Кто вызывает? - Клара. Директор. - Она отца-то твоего видела? Она же его знает наверняка? - Не, не знает. Точно не знает. Он один раз только приходил. Первого сентября. Он на вас похож: нос большой... - Нога хромая,- в такт Ромке добавил, усмехнувшись, дядя Юра.- Когда вызывают? - Завтра. Дядя Юра посмотрел в календарь: - Ладно. Схожу. Как отца по отчеству? Тьфу, он же Олькин брат. Лев Александрович? - Спасибо, дядя Юра.- Ромка положил на стол пистолетик.- До свидания. - Погоди.- Дядя Юра взял зажигалку со стола и подкинул несколько раз на ладони.- Держи! Ромка поймал пистолетик и с радостным воем, пока дядя Юра не передумал, помчался вниз. На последнем лестничном пролете он съехал по перилам, чуть не сбив с разгона бронзовую голову Пушкина у гардероба. По Басманному дул ветер, кувыркая мокрые тополиные листья. Ромка поглубже натянул фуражку. Из подворотни картонажной фабрики выехала знакомая телега. На козлах сидел Вовка. - Тпру-у! - сказал он мерину.- Тебя лупили? - Нет,- виновато ответил Ромка.- Меня не бьют. - А меня мать выдрала!-похвастался Синяк. - Мне зажигалку подарили, во! - Насовсем? - не поверил Вовка. - Вован, знаешь чего... Она наша общая будет, ага? - Классно,- сказал Вовка и засунул пистолетик себе в карман.- Может, тебе жалко? - Да почему,- пожал плечами Ромка.- Пускай у тебя пока побудет. Если хочешь, конечно? - Хочу. Ты куда сейчас? Ногу, ногу убери, смотри, копытом наступит. - Лошади на людей не наступают. Они умные. Мне чулки мамины из ремонта на Разгуляе надо получить. - Другие не наступают, а этот еще как наступит. Залазь. Ромка забрался на козлы. - На,-Вовка сунул другу вожжи.- Но-о! Пимен жил не только в Вовкином подвале. Второе жилье у него было в голубятне, пристроенной к стене картонажной фабрики, где, возвратившись из колонии, он работал грузчиком неполный день как малолетний. Дел у него на фабрике было совсем немного: вечером вымести бумажные обрезки, а на следующий день загрузить ими телегу. В голубятне, постоянно сшивались Ромка с Синяком. Иногда в дни получки в голубятню приходил старик возчик. Пока Пимен накидывал в телегу бумажную рвань, старик тихо выпивал под ласковое ворчанье голубей и засыпал на топчане. Тогда Пимен сам отгонял телегу, но не на Малинковку, куда положено, а рядом на Оль-ховку в "Утильсырье" к брату Уляляма. В помощь он брал ребят. По дороге на Ольховку он останавливался возле колонки и наливал в бумажный хлам воды для прибавки веса. Брат Уляляма хмурился на мокрое, но бумагу все равно брал. Пимен курил, а подручные набивали огромные авоськи сырой бумагой и волокли на весы. Брат Уляляма двигал разновесы по заржавленной штанге весов, недовольно бормоча про себя что-то татарское. Затем он со скрипом отсчитывал Пимену деньги. Пимен брал себе основное, а несколько мелких бумажек давал помощникам. Дядя Юра тоже помогал. Когда в издательстве накапливалась макулатура, он сообщал Ромке, что нужна помощь. Издательская макулатура была самая удобная и выгодная: тяжелые, туго набитые папки с рукописями, списанные книги. Сегодня, пока старик спал, Пимен разрешил Вовке просто так покататься. ...Вниз по Ново-Басманной мерин прибавил ходу, хотя идти быстрее ему не хотелось. Но телега, набирая скорость, упрямо подталкивала его, и к мастерской, где поднимали петли на чулках, мерин примчался на полном скаку. - ...Ничего, Липа,- сказала Марья, задула спичку и сунула ее в коробок с нижней стороны.- Ну, мертвый и мертвый... Может, так лучше - куда ей еще ребенок! Танька вон того и гляди сама скоро родит... - Ты скажи Таньке,- встрепенулся неожиданно дед,- что она в кино каждый день бегает, как колхозница. Нельзя же так, в самом деле. И в коридоре с парнями стоит. Хоть бы в квартиру зашли. - Ты, Жоржик, не суйся не в свое дело, за хлебом лучше сходи,- осекла мужа Липа.- Так-то оно так, Машенька. Я и сама говорю Люсе: аборт сделай, куда тебе третий? А теперь уж, когда выносила его... Ох! - Липа сокрушенно покачала головой.- Ты, Машенька, прости меня, но ты не знаешь, каково это матери. Люся-то места себе не находит. - Что верно, то верно,- согласилась Марья.- Не знаю. Да-а... Я тебе денег дала, не забыла? Купи ты ей кофту модную. Китайские есть красивые... Еще что-нибудь... А насчет Таньки... Не нравится мне ваша Танька. Сегодня приехала, сколько уж ее не видела, должна вроде бы радоваться, а она со мной поздоровалась... ну, будто в темноте наткнулась! Злая девка получится. Вот увидишь. - Всегда тебе, Машенька, плохое видится. Все образуется. Ребенок еще, израстется... В комнату вошла Люся. В халате, нечесаная. Села за стол. - Кто израстется? - Да это мы так, о своем,- залепетала Липа.- Пойдем, Машенька, в переднюю.- Липа разогнала рукой дым.- Люсе это вредно, табак. - Да глупости это все,- Люся устало махнула рукой.- Ничего мне теперь не вредно. Тетя Марусь, налей чайку. Марья взяла чайник, прокашлялась. - Не сливай заварку,- напомнила Липа.- Поняла? Понял? - А папа где?-- безразличным голосом спросила Люся - За хлебом спустился. - Знаешь, мама...- Люся поцарапала ногтем потертую клеенку.- Я вот решила: закрою больничный и буду оформляться на Сахалин. На два года. - Какой Сахалин? - Да меня давно еще звали. Строительство жил-объектов. Куратором. Оклад триста, за дальность...- Люся невесело усмехнулась, пригладила волосы.- Как брюхо-то увидали, так, правда, перестали звать, но сейчас... - Но у тебя же ребенок, Люсенька!.. Ромочка в таком возрасте... - Ромочка в таком возрасте,- перебила Люся мать,- когда ему больше всего нужен отец! Мужчина! - Нашла мужчину! - фыркнула Марья. - Ну почему...- слабо возразила Липа.- Лева... он... - Ладно, мама. Лева - это Лева. Какой есть. Отцов не выбирают. - А Таня? - Тане я нужна, как собаке пятая нога! Не сегодня завтра замуж выскочит! - Так вы что, разводитесь? - Липа посмотрела на дочь почти умоляюще. - Ну, что ты притворяешься? - сквозь зубы процедила Люся.- Знаешь же, что я с ним не живу толком. Все ты знаешь. И Левка знает. - Людмила! - Марья зажгла новую папиросу, спичку снова под низ коробка, затянулась.- Знаешь, Людмила, я в обкоме по личным вопросам. Передо мной столько личных дел проходит, столько судеб... - Перед тобой - столько, а у меня - одна! Одна судьба! И мне, между прочим, сорок, а не семьдесят! Полжизни себе изгадила с соплей, с киселем этим!.. И все равно - я не хотела. Думала: если его ребенок, если похож на Левку, вернусь! Буду жить, черт с ним. А если на... не похож - все! А сейчас не хочу, ничего не хочу!.. - Люсенька! - жалобно вскрикнула Липа. - Так ты не знала, от кого беременна? - со зловещим спокойствием негромко спросила Марья. - Не знала! - ощерилась Люся.- Представь себе, не знала! Что, в твоем обкоме не принято так разговаривать?! - Марусенька! Люсенька!.. - Значит, так.- Марья ткнула папиросу в блюдце.- Родила неизвестно от кого. Бросаешь сына!.. Да о тебе вопрос надо ставить!.. - Марусенька! Ну, зачем ты так?! Она же Ромочку с собой возьмет или нам с Жоржиком оставит. Школа рядом... - Роман будет жить у отца, - не поднимая глаз от стола, отчетливо, чуть не по слогам произнесла Люся. - Ты и так его избаловала до невозможности. - Но мальчик такой болезненный... - Перестань кормить таблетками - не будет болезненный... - Значит, ты - правда?.. Отдать его хочешь? Бросить? - И бросит! - Марья встала. - Бросит! Чтобы с мужиками гулять! Шлюха!.. Люся медленно поднялась из-за стола. - Ах ты, старая ведьма!.. Крыса ты обкомовская!.. Что ты понимаешь?! - Люся! Но это действительно!.. - Мама, заткнись! Надоело!.. Танька еще! Смеялась, как я с животом пол мою. Всем я мешаю! Я не хочу, не могу я в Уланском жить! Куда мне?! Под трамвай?! Сволочи вы все! Ненавижу!.. Люся сорвалась со стула и через минуту выскочила из маленькой комнаты обутая, в берете, в пальто поверх халата. - Люся! Куда ты? В таком виде!.. Липа метнулась к двери, загородила ее собой. Дочь легко отшвырнула ее, завозилась с цепочкой, застрявшей в узкой прорези. - Людмила! Не дури! - Марья бросилась ей на спину. - Пусти!.. Опять!.. Опять нацепила, дура старая!.. - Люся рвала дверную цепочку, но старухи повисли на ней с двух сторон. - Пустите! Пустите! Все равно уйду! Все равно!.. Она вывернулась, оставив в руках сестер пальто, и, Злетев в комнату, вскочила на подоконник, локтем по стеклу... - Люсенька!.. Люся! - Липа схватила ее за ногу, Марья - за другую. Люся упала с подоконника на пол. - "Люсенька! - рыдала Липа.- Деточка!.. Люся, тяжело дыша, отпихнула ногами мать и тетку, на кровать. Берет свалился, глаза безумные... Потом она медленно встала и, прихрамывая, пошла в свою комнату. - Ты что, ножку ушибла? - Каблук... сломала...-Люся сняла туфлю с торчащим в сторону каблуком, швырнула его в угол, со стоном свалилась на постель. - Каблук?.. Каблук -это ничего. В срочный ремонт... Я сейчас... Машенька! Возьми подушку, заткни окно!.. Господи, как же Ромочка будет тут уроки учить?.. 9. СЕРЕНЯ, КУРЕНЯ И ВЕЛОСИПЕД - Рома, я надеюсь, ты не забыл свои обязанности? - напомнила бабушка Шура. - Бабуль, уже кончается... - Я не люблю повторять. Ромка недовольно сполз с крышки пианино и побрел выключать телевизор. Хорошо, что большая комната в Уланском была действительно очень большой: от пианино, на крышке которого они обычно сидели втроем, втискиваясь между двумя бронзовыми подсвечниками с хрустальными висюльками, до телевизора семь шагов. Сейчас по телевизору шел "Подвиг разведчика", и поэтому выключать телевизор Ромка не спешил. Не спешить Ромка научился тоже с помощью телевизора у французского клоуна без слов Марселя Марсо. Тот шел, а на самом деле с места не двигался. Вот и Ромка сейчас шел к ненавистной красной кнопке "выкл." тем же пробуксовывающим на месте шагом. Пока Ромка "шел", он поглядывал на увлеченную газетой "Правда" бабушку Шуру. Когда он "двинулся" к телевизору, бабушка читала текст на самом верху газеты, сейчас Ромка был на полпути, бабушка читала газету в самом низу, а разведчик на экране все еще не совершил свой подвиг. Ромка отклонился в сторону, чтобы не загораживать экран близнецам: Серене с Борькой, от волнения за судьбу разведчика грызущих один и тот же ноготь на одной и той же руке. Тревожно зашуршала газета, и бабушка Шура резко сказала: - Рома! Ромка ткнул "выкл.", рыжие сыновья Надежды Ивановны понуро поплелись к двери. - Что надо сказать? - педагогическим голосом спросила из-за газеты бабушка Шура. - Спасибо, - пробубнили братья. - Вечером приходите, - утешил приятелей Ромка. - Бабуль, можно? - Не торгуйся. До свидания, дети. Братья исчезли. - - Подмети пол, протри пыль, наведи полный порядок. - А где тряпку взять? - Не задавай глупых вопросов. Ромка с отцом жили в соседней маленькой комнате, в темной ее половине с выходом в коридор, а в светлой половине, с окном, жили тетя Оля с Геннадием Анатольевичем. Тетя Оля по-родственному в коридор проходила через темную половину, а Геннадий Анатольевич через дверь проходил в большую комнату, а уж через нее - в коридор. Бабушка Шура спала за ширмой, дедушка Саша видел плохо, поэтому ранние проходы Геннадия Анатольевича через большую комнату никому не мешали. Маленькую комнату, которая была не столько маленькая, сколько узкая, делило пополам старое вытертое сюзане, переброшенное через палку. Ромка подмел свою половину, остановился у пыльного сюзане, подумал и подмел в половине тети Оли. Теперь тетя Оля не сможет его спросить вечером, почему он без спроса сшивался на их половине. Подметал, наводил порядок. На письменном столе стояла расчехленная пишущая машинка; в другой раз можно было бы написать на ней письмо, позвать рыжих, чтоб и они написали, но сейчас нельзя было тратить время на такую ерунду. Пока Ромка мел пол в тети Олиной половине, он как бы невзначай подергал ящики стола, и повезло: средний Геннадий Анатольевич забыл закрыть. А именно в среднем и было самое интересное. Ромка с  Закрытыми глазами без запинки мог перечислить, что там. Охотничьи патроны, половина полевого немецкого бинокля, с которой тетя Оля и Геннадий Анатольевич 'ходили в театр, ракетница, коробка малокалиберных .Патронов, капсюли "Жевело", а самое главное - немец-финка с надписью на ручке "Гот мит унс", Ромка о переводил рыжим, изучающим английский язык, o это значит "бог с нами", то есть с ними, с фашистами. Финку и пишущую машинку Геннадий Анатольевич принес с войны, а ракетницу и охотничьи припасы ему выдавали на работе, когда он собирался в экспедиции. Ромка поглядел в половинку бинокля в окна напротив. Ничего интересного там не было: старичок кормил канарейку, пожилая тетка в розовой комбинации чистила картошку; смотреть лучше всего вечером, когда люди придут с работы, но вечером с работы приходит и Геннадий Анатольевич. Спали тетя Оля с мужем на широкой старинной кровати с деревянными спинками, очень, как Ромке казалось, неудобной. Одному спать на ней еще можно, но если лечь вдвоем, то скатываешься в ложбину к середине. А если учесть, что тетя Оля и Геннадий Анатольевич были люди толстые, то их спанье вообще трудно было себе представить. Ромка с отцом тоже спали вдвоем, на диван-кровати, но, во-первых, диван был жесткий, а во-вторых, они спали валетом. Может быть, и тетя Оля с Геннадием Анатольевичем спали валетом? Точно Ромка ответить рыжим на этот вопрос не мог, потому что, когда он утром просыпался, Геннадий Анатольевич уж стучал на машинке, слушая одновременно иностранные передачи по приемничку, обмотанному изоляционной лентой. Долгое время Ромка думал, что Геннадий Анатольевич - кандидат наук по нерусским языкам. Потом выяснилось, что Геннадий Анатольевич работал старшим научным сотрудником по сусликам, тушканчикам, тарбаганам и другим грызунам-переносчикам всяких болезней, а языки выучил сам. Тетя Оля, а вместе с ней и Ромка очень гордились, что кроме Геннадия Анатольевича только Юлий Цезарь и Наполеон могли слушать одно и писать другое - одновременно. Ромка хвалился рыжим, рыжие верили, но Надежда Ивановна, мать рыжих, верить отказывалась, уверяя, что Ольга Александровна все врет. - Пусть она утром придет пораньше и сама поглядит,- защищал Геннадия Анатольевича Ромка.- Честное слово, он, как Наполеон! Он еще и второй рукой в другую сторону писать может,- добавлял от себя Ромка. Геннадий Анатольевич жил по своему расписанию: отдыхал, то есть спал, придя с работы, а ночью опять работал, и потому засыпал Ромка всегда под стрекот трофейной "Эрики". Геннадий Анатольевич, хоть и ходил через большую комнату, Александру Иннокентьевну не любил. И тестя - тоже. Тестя он невзлюбил за то, что тот умолял Олю еще в письмах с Севера не прописывать Геннадия Анатольевича на жилплощадь в Уланский. И Оля несколько лет не прописывала мужа. Геннадию Анатольевичу приходилось раз в полгода смешить паспортный отдел милиции, продлевая временную прописку. Прописала мужа Оля, когда Геннадию Анатольевичу предложили поехать в Монголию. До этого Геннадий Анатольевич был прописан в Купавне, в большом бревенчатом отцовском доме. После того как Геннадий Анатольевич наконец прописался в Уланском, дом в Купавне стал называться "дачей", а Ольга Александровна - хозяйкой. К теще Геннадий Анатольевич относился спокойно. Она вела себя очень деликатно, всегда первому предлагала налить ему чаю, в присутствии зятя прекращала всякие разговоры, могущие его раздражить. Геннадий Анатольевич морщился, когда, зайдя вечером в большую комнату попить чаю, обнаруживал на крышке пианино перед включенным телевизором Ромку с приятелями. Но Александра Иннокентьевна и в этом месте была предельно справедлива: внука с товарищами с пианино не сгоняла, на что намекал недовольный взгляд Геннадия Анатольевича, а только - категорически приказывала молчать. Геннадий Анатольевич носил потертый портфель, штиблеты с ушками, чиненные Кириллом, в сырую погоду- калоши, как у Александра Григорьевича, в свободное время он большей частью молчал; сердился он в одном месте: когда Оля называла священников попами. Отец Геннадия Анатольевича был священником. Утром Ромка просыпался легко и, если иностранный голос не картавил за сюзане, шепотом, чтобы не разбудить отца и тетю Олю, напоминал Геннадию Анатольевичу включить приемник. Тот послушно включал, и Ромка спокойно засыпал дальше. ...Ромка выровнял сюзане, так, чтобы до пола оставался маленький просвет, почесал спину. Чего еще, бабушка говорила, надо сделать? А, книги протереть. Раньше, когда книгами кроме книжного шкафа были заняты и две полки, Ромке приходилось протирать их со стула, да еще дотягиваться до них на цыпочках; теперь, когда бабушка Саша за долги отобрала у папы часть книг - Джека Лондона, Гамсуна и Майн Рида, неудобные высокие полки опустели, и с уборкой стало легче - протереть только те, что в шкафу. Ромка открыл дверки шкафа, провел тряпкой по корешкам. На самом видном месте папа поставил "Десницу великого мастера". Книга была в порванной бумажной дополнительной обложке. Ромка с трудом вытащил сдавленную с боков "Десницу". Почитал" но книга была по-прежнему неинтересной. Однако папа часто доставал ее и показывал сначала соседям по квартире, а в дальнейшем - гостям. Потому что на обложке изнутри была чернильная надпись: "Роме Бадрецову от родителей Вали Минаева за спасение нашего сына". "Десницу" Ромка привез из санаторной лесной школы, в которую после отъезда мамы на Сахалин устроил его отец. Тетя Оля перед этим предлагала папе отдать Ромку в специальный образцово-показательный детский дом, о котором написала толстую, очень интересную, по словам тети Оли, книгу ее приятельница. В этом детском доме прекрасно воспитывали самых трудных детей, в то время как ни Люся, ни Лева, по словам тети Оли, воспитывать ребенка не умеют. Как-то за чаем тетя Оля даже вслух зачитывала наиболее интересные места из этой книги, бабушка Шура одобрительно кивала, дедушка Саша не высказывался, папа молчал, а Геннадий Анатольевич, сопя, пил чай, а когда допил, тяжело поднялся и сказал жене: - У меня складывается впечатление, Оленька, что ты от безделья совсем рехнулась. Подумай, что ты несешь! В детский дом Ромку не отдали, а устроили в лесную школу для детей с ослабленным здоровьем. Врачи, осматривавшие Ромку при поступлении в лесную школу, недоуменно переглядывались, не понимая, на каком основании мальчик попал сюда. По-врачебному Ромка назывался "ребенок выше средней упитанности", абсолютно здоровый, но не отправлять же мальчика обратно. Валька Минаев тонул в мертвый час. Тонул он совершенно зря. Дело в том, что Ромка, Валька Минаев и еще один мальчик, имени которого Ромка не знал, сделали плот. И когда перегруженный плот выплыл на глубокое место, он вдруг стал, накренившись, медленно уходить в воду. Первым прыгнул Ромка - плот замер, скособочившись; вторым прыгнул мальчик, имени которого Ромка не знал,- плот выпрямился. Но Валька Минаев решил не отставать от товарищей и тоже прыгнул в глубокую воду. Ромка и мальчик без имени тихонько поплыли к берегу, обсуждая, как усовершенствовать плот. Потом они вспомнили про Вальку. Вальки не было. Вернее, он то был, то не был: его стриженая голова равномерно, как поплавок, то скрывалась под водой, то выныривала. Валька не умел плавать. Мальчик без имени первый доплыл до берега и с интересом смотрел, к чему это приведет, и спросил об этом Ромку. Ромка задумался и понял, что приведет это к тому, что, скорее" всего, Валька сейчас утонет насовсем. Он вспомнил, что в таких случаях надо спасать тонущего. И тут Ромке стало страшно. Ромка на корячках вскарабкался на глинистый ускользающий берег, тихонько подвывая от ужаса. Он оглянулся еще раз: Валька пока не утонул, его только немного снесло течением вниз. - Давай спасем его как-нибудь,- прохныкал Ромка. - Да ну его! - махнул рукой мальчик без имени.- Он уже сейчас утонет. Ромка, на трясущихся ногах, перемазавшись в глине, сполз с берега в воду и поплыл к Вальке. Он приближался к Вальке, с ужасом вспоминая, что тонущие утаскивают с собой на дно своих спасителей. Спасать надо за волосы, вспомнил он. Но у Вальки волос не было, одна челка. Ромка подплыл к барахтающемуся Вальке, хотел уцепить того за челку, но Валька в ответ крепко вцепился ему в руку. - Не хватай! - захлебываясь, заорал Ромка и ударил Вальку со всей силы по всплывшей стриженой макушке. Валька послушно отцепился. Он понял, что Ромка его спасает, и стал спасаться. Ромка за руку прибуксировал его к берегу. На берегу Ромку вырвало. А Валька сидел, охватив колени, и долго-долго икал. - Я с закрытым ртом тонул, а то бы совсем утонул,- сказал он, наикавшись вдоволь. - Жирный, а я думал, ты тоже утонешь-сказал мальчик без имени. - Толстые на воде хорошо держатся,- объяснил Ромка. Забирать исключенных из лесной школы приехали родители Вали Минаева и Таня -Лева был в отпуске. Мальчика без имени не исключили, потому что он после купания заболел воспалением легких. Родители Вали Минаева приехали на длинной черной немецкой машине марки "опель", почти такой же, какая была у Левы, пока не сгорела. Они угостили Ромку клубникой в сахаре и подарили ему неновую "Десницу великого мастера". "Сейчас тебе еще рано читать эту книжку, а вот через год-другой - как раз". Таня раскрыла книгу, прочла надпись и фыркнула. И когда родители Вали предложили подвезти их на машине, отказалась... Сколько раз Ромка потом ни принимался за "Десницу", всегда было неинтересно. Ромка даже задумался: а стал бы он спасать Вальку, если бы знал заранее, что ему подарят такую старую, неинтересную, без картинок книгу. В Уланском Ромку встретили недовольно. Потому что кроме книги из лесной школы прибыла и характеристика, которую Лева, приехавший вечером того же дня, зачитал в большой комнате. Кончалась характеристика так: "...Много читает, начинал вышивать, ругается матом". - Я же говорила: его надо отдать к Бабанову,- сказала тетя Оля. - Что же это такое, Рома? - спросил Лева, для солидности понижая свой довольно высокий голос до баса. - Пап, ну, ты понимаешь,- переминался с ноги на ногу Ромка.- Там девочки из шестого класса Вальку Минаева Чингисханом дразнили. Я их не матом... Так дедушка Георгий говорит... По средам. - Почему по средам? - скривилась тетя Оля. - Он по средам водку пьет для аппетита. - Позволь, Рома,- подняла недоуменно бровь бабушка Шура и сняла пенсне. Она повернулась к Леве: - Позволь?.. Разве Георгий Соломонович выпивает? У меня сложилось впечатление, что... злоупотребляет несколько Олимпиада Михайловна? Вероятно, ошибаюсь? - Ты ошибаешься, мама,- раздраженно возразил ей Лева, переходя на обычный свой высокий голос.- Георгий Петрович, а не Соломонович. - Как ты смеешь делать маме замечания? - взвилась тетя Оля.- Тем более при сыне! - Да я не слушаю ничего,- завопил Ромка, выгораживая отца. - Ну, дела!..- ухмыльнувшись, сказал Геннадий Анатольевич и поднялся из-за стола.- Парень товари- ша спас. А вы?.. Приятного аппетита, Александра Иннокентьевна. - ...Рома, обедать! - крикнула бабушка Шура и для убедительности постучала в стену. Обед бабушка Шура готовила полезный и очень невкусный. Ромка возил ложку в шпинатном супе, потом расковыривал творожник, рассматривая, что у него внутри. Когда бабушка отошла от стола, он потянулся за хлебом, но бабушка Шура в последнюю секунду засекла его; ожегшись под ее строгим взглядом, Ромка отдернул руку от хлебницы. - - Не хочешь больше? Ромка помотал головой. - Что надо сказать? Ромка молчал, как будто не слышал вопроса. - Так что надо сказать? - Спасибо. Можно выйти из-за стола? - Громче. - Горло болит "громче". - Горло надо полоскать риванолом. Ну? - Спасибо! - заорал Ромка так, что на диване зашевелился дремавший дедушка Саша.- Можно выйти из-за стола? - Пожалуйста,- кивнула бабушка Шура. Она помыла в фарфоровой полоскательнице тарелку, вытерла, затем сняла пенсне и протерла стекла. Пока бабушка была без пенсне, Ромка успел выхватить из хлебницы горбушку и сунуть в карман. Этого бабушка Шура без пенсне не заметила, но она заметила другое: - Ну-ка, ну-ка, подойди поближе... Что у тебя с шеей?! Боже мой! Немедленно в ванную! Мыть с мылом! Немедленно. - Что такое, что такое?-встрепенулся дедушка Саша, но из дремы не вышел. - Я ее вчера мыл. - Посмотри мне в глаза. - Ну, позавчера. Каждый день, что ли, ее мыть?.. Бабушка Шура встала, взяла Ромку за руку, в другую руку взяла палочку, с которой уже несколько лет не расставалась, и повела внука в ванную. - Не буду ее мыть,- упирался Ромка.- Сказал, не буду - и не буду! - Тогда сиди здесь до вечера,- ледяным голосом сказала бабушка Шура, заперла дверь на крючок с той стороны, потушила свет, и стук ее палочки стал удаляться. - Бабуль! Зажги свет. Вымою! Бабушка Шура включила свет, но дверь не открыла. - С мылом, я проверю. Ромка с яростью стал тереть ненавистную шею в окружении корыт, развешанных по стенам. Через положенное время бабушка Шура освободила его, подвела к окну и не торопясь проверила чистоту шеи при помощи смоченной в -одеколоне ватки. Ватка не изменила цвета. - Я- гулять! - рванулся к двери Ромка. - Не забудь кашне, береги бронхи... - А уроки? - спросила тетя Оля. Она навещала подругу и возвратилась раньше времени - обычно она засиживалась у подруг до ночи. - Я все выучил,- неуверенно пробормотал Ромка. - Сейчас проверим,- благодушно произнесла тетя Оля, вешая плащ на плечики. Ромка поплелся за ней в маленькую комнату. Сел за стол на львиных лапах. - Подложи подушку,- посоветовала тетя Оля. От ее слов настроение у Ромки совсем скисло: "подложи подушку"-значит, тетя Оля намерена долго мучить его. Ромка безнадежно вздохнул. Но... кажется, все не так уж плохо: посидев буквально минутку, тетя Оля прилегла на постель, рука ее потянулась за штопкой. Тетя Оля беспрерывно штопала носки, Ромка всегда удивлялся, откуда она их столько берет. Многие носки были без пары - по одному. Некоторое время тетя Оля молча штопала носки, это время Ромка делал вид, что учит уроки; он знал, что надолго тети Оли в лежачем положении не хватит. И верно: помолчав минут двадцать, тетя Оля потихоньку оживилась, и через несколько минут от начала оживления уроки кончились. Тетя Оля отложила штопку, закинула веснушчатые руки за голову и начала рассказывать о своей молодости, вернее, о своей жизни раньше (немолодой тетя Оля себя не считала и сейчас). В молодых рассказах тетя Оля была очень деятельная, отзывчивая, добрая и заботливая. Рассказывала она о себе очень интересно. Интересно рассказывать она научилась, работая в школе, откуда ее уволили за постоянные опоздания. Это Ромка узнал от рыжих, а те - от матери. Ромка слушал тетю Олю, забыв, что она рассказывает о себе. Потом тетя Оля встала с постели, достала из ящика стола старые письма и стала читать вслух те из них, в которых подтверждалось то положительное, о чем она только что рассказывала. Потом тетя Оля стала читать знаменитое письмо Геннадия Анатольевича к своей покойной матери, в котором он описывал первую встречу с тетей Олей. Когда хорошие слова в письме кончились, тетя Оля убрала его в конверт, откинулась на подушку и своими словами добавила недостающие: - "...С какой восхитительной девушкой я познакомился!.."- прикрыв глаза, вспоминала она недовыражен-ные в письме чувства будущего супруга. Недовыразил он их, по убеждению тети Оли, из-за скромности. Ромка, затаив дыхание, слушал про тетю Олю. - Тебе тогда было сорок лет? - наивно спросил Ромка. - Кто тебе сказал такую чушь?! - вздернулась тетя Оля.- Мать? Чем заниматься сплетнями, лучше бы сына воспитывала! Мне было неполных тридцать восемь, но мне их никто не давал. - А почему у дяди Гены отец попом работал? - спросил Ромка, чтобы отвлечь тетю Олю от гнева. Тетя Оля с неудовольствием прервала рассказ о замужестве и долго объясняла племяннику, что, во-первых, не поп, а священник, во-вторых, бога нет, что Ромка знал давно и без нее в связи с Леной Шаровой, а в-третьих, несмотря на то что отец Геннадия Анатольевича был священник, он был неплохой человек. - Тетя Оля, ну, я пойду,- ангельским голосом произнес Ромка. Тетя Оля, погруженная в воспоминания, рассеянно кивнула. Ромка заглянул к рыжим. - Залазь! - крикнул Сереня.- Алик приехал, а тебя все нет и нет. -- Вы уже обедали? - первым делом спросил Ромка. На огромной круглой сковороде лежали три котлеты и закостеневшие, подернутые желтым макароны.- Ты больше не будешь? Я доем? - Лопай. - А где Борька? - спросил Ромка, подчищая сковороду. -А-а, на дополнительные по английскому пошел. Давай по-быстрому, а то Алика опять увезут. - Копилка где? Сереня полез под кровать в тайник. Побывки Алика Ожигина в Уланском год от года становились все короче: от пяти месяцев - в первые годы до нескольких дней - в последние. Каждый раз, когда Глафира возвращалась из больницы, она начинала плакать, потому что все больше и больше догадывалась, что Алик в больнице не только кричит и бранится, и лечат его не одними таблетками, иначе почему у него с каждым разом зубов становится все меньше и меньше. Но надежд на выздоровление сына она все-таки не теряла и совала санитарам деньги, чтобы были повнимательнее к Алику. Работала она теперь день и ночь. Во время редких побывок дома Алик ходил замедленной походкой из конца в конец коридора и просил у всех закурить, кто бы ни появлялся в коридоре: у Доры, у Ромки, у рыжих, у Александра Григорьевича и даже у Александры Иннокентьевны. Александр Григорьевич от страха терял речь и забивался в комнату, откуда почти не выходил, пока Алик был в Уланском, Александра же Иннокентьевна каждый раз внимательно выслушивала сумасшедшего и отчетливо, как нерусскому, теперь уже на "вы", потому что за время болезни Алик превратился из парня в мужика, говорила: "Алик, вы забыли, я не курю". Побывочный костюм Алика все дальше и дальше отставал от моды. В последний раз по коридору замедленной ненормальной походкой бродил странный лысеющий, растолстевший от лекарств человек в синем с белой ниткой довоенном костюме, доставшемся ему от убитого на войне отца, и в шляпе с высокой тульей и обвисшими от времени полями. Ромка постучал в дверь Ожигиных; Сереня прижал к животу копилку - кошку с бантом. Глафира Николаевна лежала на кровати и храпела. Она теперь спала всегда, когда бывала дома. Даже на кухню не выходила готовить. Кроме своих подъездов она теперь мыла еще и поликлинику в Даевом переулке. У окна спиной к двери сидел Алик. Перед ним стоял специальный станочек, на котором была распялена синяя авоська. Кошель ее Алик успел связать в прошлый раз, а ручки доделать не успел, потому что кинул в мать табуреткой, пробил ей голову и его увезли, замотанного в смирительную рубашку. Сейчас Алик плел ручки. За окном гулюкали голуби. - Дядя Алик, здравствуйте,- тихо, чтобы не проснулась Глафира, сказал Ромка.- Мы деньги принесли за велосипед, как вы просили. - Дай закурить,- сказал Алик, не отрываясь от авоськи. Сереня поставил на стол кошку, полез за припасенными специально для Алика сигаретами "Ароматные". - Мы возьмем велосипед, да?-шепотом спросил Ромка. Алик продолжал вязать, пуская дым в сторону. - Вы попробуйте, какая она тяжелая.- Ромка взял ео стола копилку и поднес к Алику: - Попробуйте. - Дай,- сказал Алик, выхватил у него из рук |ко-пилку и поставил на пол между ног. Ромка с Сереней поняли, что сделка состоялась. Кататься на велосипеде пошли во двор Уланского, самый большой двор в окрестностях. Двор в Уланском с неработающими фонтанами посредине был образован тыльной стороной Центрального статистического управления и фасадом Министерства авиации. На фасаде Министерства авиации наверху в каменных нишах стояли каменные темно-серые шахтеры - мужчины и женщины- с отбойными молотками на плечах, в руках и под мышкой. Назывался этот двор "Наркомат". Сейчас наркомат был забит народом: уже неделю здесь снимали фильм "Застава Ильича". Снимали первомайскую демонстрацию: мимо кинокамер по многу раз проходили толпы народа, освещенные ослепительными прожекторами. Главный дядька, маленького роста, седоватый, с усами, увидев велосипед, заорал, перекрикивая шум съемки: - Рыжего мальчика на велосипеде - на фоне шахтеров! Быстро! - Ехай! -приказал Серене другой дядька.- Вот отсюда - сюда. Как я махну, так и поедешь. Сереня забрался на велосипед и, тяжело проворачивая педали, на расплющенных ненакачанных шинах покатился куда надо. Главный дядька заставил Сереню проехать еще три раза, потом сказал "спасибо" и подарил покрасневшему Серене огромный воздушный шар, отобрав его у зевающей молодой женщины из демонстрации. - Дяденька! - крикнул Ромка.- Давайте я тоже проеду. Я хорошо проеду!.. Честное слово! Тот засмеялся, отобрал у демонстрации еще один шар и сунул веревочку Ромке. Съе-мка тем временем собралась, сложилась, села в автобусы и уехала. Наркомат опустел. Ромка с Сереней попеременно качали шины. Шины накачивались очень медленно, а задняя, кажется, совсем не надувалась. Но зато велосипед был спортивный, с тремя передачами. - Чей велик? - спросил Куреня, сын истопника дяди Кости, которого всегда ругала Дора, потому что в рабочее время в котельной он пил "простое вино", вместо того чтобы отапливать дом. - Наш,- сказал Сереня, вытирая пот со лба. - И Борькин,- добавил Ромка, учитывая отсутствующего второго брата-близнеца. - А чего он покорябанный? И цепь ржавая? - завистливо сказал Куреня, сбивая истинную ценность велосипеда.- Я б такой и задаром не взял. На фиг он мне! И шина спущена. А шары такие мне тоже на фиг нужны! - Давай ему отдадим один? - предложил Ромка. Сереня кивнул, пыхтя над шиной с горячим насосом в руках. - Курень, возьми себе один шар. - На фиг он мне...- по инерции затянул Куреня, отвязывая шар от чугунного парапета. - А у нас дома много таких штучек,- сказал Сереня, пробуя шину.- Длинных таких, беленьких... Надувать хорошо. Катайся, Ром, твоя очередь. Ромка поехал вокруг фонтанов. - Вот такие вот,- сказал Сереня, показывая Курене бумажный пакетик с нечеткой надписью "презерватив". Куреня заржал.- Чего ты? - удивился Сереня. Ромка сделал два круга и, потный, причалил к парапету. Теперь вокруг фонтанов поехал Куреня. - Что ты смотришь? - Ромка толкнул локтем Сере" ню, задумчиво разглядывающего желтое колечко. Сереня объяснил, в чем дело. - Да врет все твой Куреня! - возмутился Ромка.- У папы тоже в тумбочке есть, я сегодня убирался и ви- дел: лежат. Врет все Куреня. У нас и так уже один ребенок умер. А потом, мама на Сахалин улетела. Сзади незаметно подъехал Куреня и все слышал. - Значит, батя твой бабу завел, пока мамки нет! - Отдай велосипед!-насупившись крикнул Сереня, заступаясь за Ромкиного отца.- Ничего он себе не завел! Мы с ним из духовушки стреляем на чердаке. Понял? Скажи, Ром. - Честное слово! - Мы приемник с ним будем делать, понял? На водохранилище ездили с палаткой, понял? По морде сейчас как дам!.. Ромке было приятно, что Сереня вступился за папу и, наверное, за маму, которая сейчас на Сахалине от переживаний. Сереня стоял против здорового Курени, маленький, рыжий, в драных кедах, со сжатыми кулаками. Хоть они с Борькой и родились почти одновременно, Сереня был на брата совсем не похож. У Бори нос был лаптем, а Сереня в детстве выпал из коляски, сломал себе нос. Бабушка Саша всегда удивлялась, когда онисидели на крышке пианино, удивлялась, до чего же не похожи близнецы друг на друга: "Один рязанский мужичок (это про Борьку), а второй - вылитый маленький римлянин (это про Сереню, про его чуть горбатый от перелома нос)". И вообще Борька был совсем другой. Гулять не любил, уроки учил, все время долбит-долбит, а выучить не может. А Сереня все время на Наркомате в футбол играет, а учится лучше всех в классе. Потому что он способный, а вот Ромка неспособный, потому что когда он, как Сереня, почти не учит уроки, то и отметки получает плохие. Ромка очень гордился, что у него в Уланском есть такой друг, Сереня, отличный парень. Самый лучший на свете. Вовка Синяк - самый лучший - в Басманном, а Сереня - в Уланском. - Давай помиримся с Куреней,- предложил Ромка. - Ага,- кивнул Сереня и крикнул в фонтан: - Куреня, иди покатайся! - На фиг мне...- донесся из фонтана обиженный голос Курени. - Курень, ну чего ты? -виновато сказал Сереня, спрыгивая на дно фонтана.- Хочешь телевизор у нас посмотреть? Ром! Бабушка Шура пустит Куреню телик смотреть? - Конечно, пустит. Завтра. Куреня выслушал, вытер нос рукавом и спросил: "Законно?"- значит, простил. На дне фонтана росли невысокие пыльные кустики, вылезшие сквозь разорвавшийся бетон. В кустики сверху ныряла облупившаяся тяжелая тетя в купальном костюме, похожая на тетю Олю. Куреня школьным мелом дописывал у нее на ноге длинное нехорошее слово. Матерное. - Откуда велик взяли?-спросил Куреня.- Сперли небось? - Почему? У Алика купили,- сказал Ромка и, пользуясь тем, что Куреня отвлекся, стал стирать нехорошее слово с ноги "тети Оли". Мел въелся в шероховатую ногу и не стирался. - А чего он его продал-то? - Он душевнобольной,- с готовностью пояснил Ромка. - Чем? - Ну, голова у него там... Сумасшедший. Когда нормальный- обыкновенный, а когда болеет - кричит, маму свою бьет. Табуреткой в нее кидается... - Попал? - поинтересовался Куреня. - В голову,- кивнул Ромка.- Ей потом зашивали в Склифосовском. - Смотри - зашибет! - посочувствовал Куреня, озабоченно высматривая затертую надпись на ноге купальщицы. - Не зашибет,- замотал головой Сереня.- Мы с ним корефаны. Он авоськи нас обещал выучить... - Атас! - крикнул Куреня, присаживаясь на корточки.- Арсен. Велик прячь! Арсен жил в Даевом, напротив пожарки. Велосипед предательски во весь рост стоял у фонтана. - Дай покатать раз,- попросил Арсен. - Кого? - не понял Ромка. - Себя,- сказал Арсен и взялся за руль. Из подъезда Министерства авиации вышел вахтер в синей гимнастерке с кобурой на ремне. - Зачем пацанов обижаешь?! Арсен повернулся к нему и прокричал что-то грубым голосом. Вахтер обиделся и ушел в подъезд. - Только недолго,- попросил Ромка, протягивая ему бельевую защепку.- Брючину прищеми, чтобы в цепь не попала. - Не хочу,- буркнул Арсен, вскакивая в седло.- Пошел я. Арсена ждали долго, пока не начало темнеть. Из подъезда Министерства авиации снова вышел вахтер. - Что? - крикнул он приятелям.- Лисапед-то где? - Арсен катается. - Кто же цыганам этим нерусским дает? Теперь пусть отец идет. Милицией им погрозит. А так - закатают. Им это как два пальца - об асфальт! В бараке сказали, что Арсен пошел к брату обедать. Придет завтра. Папа еще не пришел с работы. Ромка лег на диван, зажег лампу на тумбочке- красивую чугунную женщину в покрывале, державшую в поднятой руке прогоревший в двух местах шелковый абажур. Он читал свою самую любимую книжку "Без семьи". Мальчик-сиротка со старым шарманщиком бродили по Франции с пуделем и обезьянкой, которая вдруг простудилась и умерла. Ромка знал, что будет дальше, но все равно глаза его привычно намокали, строчки стали неясными из-за подступивших слез; он тихо, чтобы не услышали за занавеской тетя Оля и Геннадий Анатольевич, шмыгнул носом. Потом он отложил книгу и накрылся с головой пледом, чтобы спокойно поплакать. Папа опаздывал, и Ромка боялся, что папа, как в прошлый раз, попадет под машину. В тот раз машина разбила папе колено; он ходил, хромая, постанывая, перебарывая "нечеловеческую" боль. Ромке было очень жалко отца, и он обиделся на тетю Олю, которая вдруг закричала на папу: - Немедленно прекрати этот цирк! Какая еще машина?! Травмировать ребенка! Гадость какая - спекуляция на жалости!.. Он и так тебя любит. ...Ромка проснулся, выглянул из-под пледа: папа сидел за столом, ужинал. На столе стояла коробка с пирожными, Ромка знал: безе. Просто так их есть неинтересно, лучше - намять в кружку сразу три штуки, чтобы крем перемешался. Папа обещал купить и не забыл- он всегда приносил пирожные, если приходил поздно. В дверь постучала бабушка Шура, только она стуча-так тихо, чтобы не разбудить, если спят. Дождавшись, пока папа прожевал и негромко сказал: "Да-да", бабушка вошла в комнату и протянула папе бумажку: - Что это значит, Лев? Папа взглянул на бумажку, сунул ее в карман. - Денежный перевод. С Сахалина. - Неужели ты получаешь деньги от женщины?! - зловещим шепотом спросила бабушка Шура.- Такого я не могла себе представить! - А что тут особенного? У меня сто сорок, а у нее - пятьсот! - Нет, это чудовищно. Она ведь еще и Тане посылает,- сказала бабушка Шура и взглянула на диван.- Мы еще вернемся к этому разговору. Ромка замер, делая вид, что спит, хотя чувствовал, как у него предательски вздрагивают ресницы. 10. ПАНИ СОБОЛЕВСКА Сегодня была суббота - четыре урока,- но Клара Антоновна выпустила их с Вовкой на волю только в три часа: с двенадцати до трех они мели школу. Пшено, которым они стреляли из стеклянных трубочек на уроках, раскатилось по всему этажу; плотно забилось в паркетные щели, образуя на полу желтые тонкие елочки. Пшенные шарики, похожие на гомеопатические лекарства, которыми, по словам Геннадия Анатольевича, злоупотребляла тетя Оля, трещали повсюду. Каким-то образом пшено забралось даже на пятый этаж, где жила заслуженная учительница Клавдия Сазонтовна, которая весь первый класс мучила Ромку, заставляя его писать неудобной правой рукой, а хорошую, левую, держать на уроках под ремнем за спиной. Пока они мели пшено, Вовка придумал, что трубочку надо разогреть на газу и, горячую, изогнуть - и тогда можно стрелять, как из водяного пистолета, в разные стороны: дуешь вроде вперед, а полетит пшено вбок или даже назад, смотря как изогнуть. А следить, куда полетело, можно в зеркальце. В три часа Клара Антоновна отпустила их, объявив, что очередной их проступок граничит с преступлением именно сейчас, когда вся страна испытывает временные трудности с зерном, а школьники зернодобывающих районов страны ходят после уроков за комбайнами, подбирая колоски. Во дворе школы клали асфальт. Толстые женщины в брезентовых безрукавках кидали совковыми лопатами на утрамбованную щебенку рассыпающуюся черную массу из огромной дымящейся кучи. Одна женщина, стоя на колене, обутом в рукав телогрейки, деревянным скребком разравнивала асфальт перед катком. Вовка сунул палец в асфальт: - Горячий... Ром! У бабки есть глицерин? - Не знаю... Может, в аптеку сбегать? - Остынет. Гони домой! Ромка, запыхавшись, ворвался в квартиру: - Глицерин есть? - И, не дожидаясь ответа, полез в гардероб, где на третьей полке, в перехваченной резинкой коробке из-под конфет, Липа хранила медицину. Глицерина не было. - Что такое? - заквохтала Липа.- Зачем ты в шкаф? Сейчас обедать... - Не! Мне надо, я потом поем... > В комнату вошла Таня: \ - Ну-ка, успокойся! Таня была с "бабеттой", в туфлях на шпильках, отчего не видно было, что у нее короткие ноги. От Тани пахло духами. Ромка засмотрелся на сестру. - Ох, Тань, ты красивая!.. - Ладно, не подлизывайся. Поди-ка сюда. - Птах, ну, мне надо... Меня ждут... - Подождут,- отрезала Таня.- Подними руку. Опять дыра. Снимай форму. Липа посмотрела на пол, покачала головой: - Танечка, я же просила дома не ходить в каблуках. Смотри: весь линолеум... - Да ладно тебе. Где нитки? Чего он всегда драный такой? "Сын интеллигентных родителей"... Брюки неглаженые. Отец за ним совсем не смотрит. И тетя Оля хороша!.. - Очень вы им нужны! - прошипела Липа, выискивая в фартуке папиросу. - Ну!.. Брюки снимай. Опять по шву лопнули! Да не корми ты его, бабушка! Он и сам скоро лопнет.  - Знаешь, Таня,- сказала Липа не терпящим возражения тоном.- Не вмешивайся не в свои дела. Са-Дись, Рома, обед стынет. - Обжора,- процедила Таня сквозь зубы, потому что зубы были заняты перекусыванием нитки.- Бабуш-ка!.. Знаешь, я тебе все хочу сказать... Может - нам со Славиком отдельно питаться?.. Ты всегда столько всего наваришь!.. - Ну, не знаю,- Липа повела головой.- Я, может, хозяйка и.не очень, но люблю, чтоб хватало. - Хватало!.- А сколько пропадает!.. Нет, правда... Это же выброшенные деньги... - Ты серьезно? - поджав губы, Липа подошла к шкафу, достала потертую кожаную сумочку, куда убирала пенсию. Глухо звякнули медали в картонных коробочках.- Вот, пожалуйста, моя пенсия, сто рублей. Хозяйничай. - Спасибо.- Таня чмокнула Липу в щеку, плюнула на палец, приложила его к утюгу. - Клеенку сними, стол попортишь! - Липа загнула до половины стола клеенку, где под пожелтевшими газетами кое-где проступало обгоревшее дерево.- И чего ты так суетишься? Приедет какая-то старуха!.. Тоже мне заграница - Польша! У нас на курсах Лена Акулова училась из Лодзи, так я к ней на каникулы ездила!.. Таня укоризненно кивнула на Ромку. Липа умолкла. - Пойдешь со мной бабушку Лену встречать? - спросила Таня. - Ага,- кивнул Ромка. - Ему-то зачем?! Пусть лучше уроки учит. Чего ты так долго возишься - ребенок замерзнет. - Замерзнет он!.. Его жир греет! - Таня набрала из графина в рот воды и прыснула на тряпку. И повела по ней утюгом. Из-под утюга выехал гладкий светлый след, от которого поднимался ровный пар. Ромка вспомнил про горячий асфальт. Жалко, что ничего не получится: асфальт привозят редко. Если горячий асфальт завернуть в бумажку, затолкать в спичечный коробок и полить сверху глицерином, через несколько минут коробок воспламенится. - Все с тобой,- Таня перекинула брюки через спинку стула.- Я побежала. Приходи прямо в Уланский. Смотри, больше-то хоть не загадься. Глядеть стыдно. - Ишь ты,- проворчала Липа.- Отца навестить--не загонишь, а тут - понеслась, как наскипидаренная... - Бабуль, у нас глицерина нет? - на всякий случай спросил Ромка. - Чего нет - того нет,- Липа вздохнула и погладила внука по голове: - Кушай, детка. Из Уланского в школу Ромка ездил на метро, а если опаздывал, отец брал такси. Обратно - из школы в Уланский - Ромка ходил пешком. У Красных ворот на углу Орликова и Садового кольца была часовая мастерская. В окне сидел толстый лысый мастер, всегда один и тот же, низко склонившись к столу с черной лупой, воткнутой в глаз. Перед мастером на том же столе стоял большой будильник циферблатом на улицу. Вместо секундной стрелки внизу циферблата красный петушок долбил клювом цифру "5". Ромка наблюдал за петухом, пока мастер не оторвался от стола и, выпучившись на него пластмассовым черным глазом, не показал рукой, чтобы не мешал. Следующая остановка была на углу Домниковки. Слепые мастера - все как один в темных очках - работали в граверной мастерской в полуподвале. За столами слепые сидели, как зрячие, только смотрели слегка в потолок; руки их быстро и точно делали работу на столе, без лишних движений и холостого шаренья. Ромка видел, как рука самого ближнего к окну мастера двигалась за инструментом: мастер разметил забеленную стеклянную табличку стальной иглой, затем, наклЬнившись со стула вправо, потянулся за нужным резцом. Его рука, не касаясь стола, прошла над ненужными резцами, а за два-три сантиметра до нужного замедлила ход, средний палец легонько клюнул вниз, почти незаметно, ковырнул стол, дотронулся до нужной металлической палочки. На сельскохозяйственной выставке, куда в прошлое воскресенье водила Ромку с Сереней бабушка Шура, вот так же работала искусственная рука, расщепляя вредный радиоактивный атом в мирных целях. Слепые мастера в основном сидели, а если им приходилось встать, сразу становилось видно, что они не видят: передвигались они по мастерской, вытянув перед собой руки. Поработав еще немного, все слепые почти одновременно начали шарить по запястьям левых рук - щупали время на специальных часах с шишечками вместо цифр. Слепые собирались домой: они прибирали свои столы, раскладывали готовые стеклянные таблички в штабели: "Не курить" - вправо, "Посторонним вход воспрещен" - влево. Потом они спокойно толпились у вешалки, не мешая друг другу. Кто-нибудь из них выключал ненужный дневной свет. Утром Ромка убегал через черный ход, дворами -на Кировскую и к метро; вечером возвращался по Уланскому, по которому во времена Наполеона катались уланы. Над подъездом дома были налеплены две свирепые львиные морды, которые меняли цвет в зависимости от краски., которой их обновляли к Первому мая. Сейчас морды были серые, кое-где засиженные голубями, но, несмотря на голубиную неаккуратность, таких морд больше в округе не было, и Ромка своим домом очень гордился. И еще ему нравилось, что когда-то дом принадлежал акционерному обществу "Труд", а что это за общество, каждый раз забывал спросить у тети Оли. У подъезда томился Куреня. - Ты рубль новый видел? - Ромка достал круглый металлический рубль, который ему дала Липа из пенсии. Раньше, до Нового года, когда деньги были еще старые, Липа давала Ромке из каждой пенсии большую синюю пятерку, а после Нового года стала давать в пять раз меньше, но купить на один рубль можно было в два раза больше. Пока Куреня рассматривал рубль, Ромка с грустью вспомнил, что теперь у них с Сереней денег нет: пятерки бабушки Липы, Серенины - от школьных завтраков - и серебряные полтинники двадцатых годов, которые дарила им бабушка Шура к праздникам как старинные монеты, все было в копилке. Копилка теперь у Алика, а велосипед- у Арсена. И велосипед надо теперь отнимать, потому что Арсен поехал на нем обедать к брату и "закатал". - Битка классная,- причмокнул Куреня. Он чиркнул подошвой по асфальту, отбежал и кинул сверкающий рубль к черте. Рубль шмякнулся точно где надо. Куреня поднял его, ногтем большого пальца поддал вверх. - Решка! - крикнул Ромка. - Оре-ол,- презрительно прогудел Куреня, разжимая кулак.- И в расшиши можно запросто...- Он пристукнул о гранитный цоколь монету - рубль звонко отскочил, далеко улетев на мостовую.- Классно. Телевизер идем смотреть? - Пожалуйста,- пожал плечами Ромка, открывая дверь и пропуская Куреню в подъезд, как барышню. В подъезде под лестницей висели гимнастические кольца, два парня выносили из квартиры штангу. - Дедь Петь, можно подтянуться? - спросил Куреня. Парни аккуратно положили штангу на коврик, один из них, взяв Куреню за пояс, легко поднял его к кольцам. - Раз,- сказал парень.- Спокойно, дыши... Два... Куреня подтянулся шесть раз, правда, шестой раз он дотягивался с трудом, извиваясь как червяк. - Жирный, теперь ты давай! - кивнул он Ромке, хотя один на один никогда Ромку так не называл. Правда, и по имени Куреня его не называл. Вообще никак. Ромка замялся, но дядя Петя уже подхватил его за бока. Когда он подавал Ромку к кольцам вверх, то слегка крякнул. Ромка виновато покраснел и повис на кольцах. Повисев, Ромка тяжело пополз вверх. - Ра-а-аз... Дв... - Не получается,- плюхаясь на каменный пол, грустно сказал Ромка.- А где мой рубль? - На фиг он мне сдался,- сплюнул Куреня, неохотно протягивая монету.- Пошли телевизер смотреть. - Рома,- строго сказала бабушка Шура, взглянув на часы.- В чем дело? А кто этот мальчик? Из комнаты рыжих высунулся Сереня. - Бабуль, это Куреня, дяди Кости сын,- сказал Ромка.- Мы телевизор хотим посмотреть. Бабушка Шура была одета в черный костюм с белой блузкой. На пиджаке орден Красной Звезды, рядом значок- "Ворошиловский стрелок". Куреня разглядывал бабушку, раскрыв рот. - Какой сегодня может быть телевизор? Ты же знаешь... В другой раз - пожалуйста. До свидания, мальчик. Сегодня у нас гости. Куреня повернулся к двери. - Трепло!- шепнул он Ромке. - Бабуль! Но я ведь обещал... Бабушка Шура, взглянув еще раз на часы, подумала: - Хорошо. Заходи в комнату, мальчик. Ромка махнул рукой Серене: - Пошли! Сереня дернулся было, но сзади раздался визгливый голос Надежды Ивановны: - Кому сказано, из комнаты не выходить! Обеими руками держась за дверную ручку, Сереня медленно отступил в комнату. - У тебя бабка на войне была? - шепнул Куреня, забираясь на крышку пианино. - Здесь Серенино место, туда садись. Ее даже в ногу ранило..- Ромка на своей ноге показал, куда ранило.- Только это на той войне, на старой. А орден у нее за крыс. Она на опасных инфекциях работала. Куреня не понял, но спрашивать не стал, только шмыгнул носом. Пока телевизор грелся, Куреня рассматривал нарядный стол. - А чего у вас такое, день рождение? - Бабушка приезжает. Из Польши. - А эта разве не бабка? - не понял Куреня. - Бабка,- кивнул Ромка.- У меня их много. В Басманном еще одна есть. Главная. Надежда Ивановна вышла в коридор. Она не любила чужих праздников, а поскольку Сереня рассказал, что сегодня приезжает польская бабушка, сестра Александра Григорьевича, которую тот не видел пятьдесят лет, Надежда Ивановна не находила себе места. Она уже отлупила Сереню, поругалась на кухне с Дорой, по просьбе Оли, присматривающей за праздничными пирогами, наорала на Глафиру, требуя сдать Алика насовсем в сумасшедший дом. Дверь в большую комнату напротив была приоткрыта: виднелся краешек стола с салфетками, вдетыми в серебряные кольца справа от тарелок. Надежда Ивановна рванулась было в свою комнату, потом, поглядев по сторонам, подошла к входной двери и с силой придавила книзу неработающую собачку зам-ка. Она с такой ненавистью ткнула ее, что собачка, не поддававшаяся даже Кириллу, много раз пытавшемуся наладить замок, сдернулась со своего приржавевшего места и съехала вниз. ...Три звонка в дверь прозвучали в самом интересном месте мультика. Александра Иннокентьевна выключила телевизор, молча сделала рукой движение, будто отрезала голову карлику: - В другую комнату! Она поправила пенсне, мельком взглянула в зеркало, слегка раздув при этом ноздри, что она делала всег- да, глядясь в зеркало, привычно взяла палочку, но, подумав, спрятала ее за ширму. - Сейчас, сейчас! - воскликнула она праздничным голосом и пошла открывать. Замок не открывался. Александра Иннокентьевна в некотором замешательстве поправила пенсне, ближе наклоняясь к неподдающемуся замку. За дверью шумели взбудораженные голоса. - Сейчас, одну минутку! - сказала Александра Иннокентьевна в дверь. - В чем дело, мама? - донесся из-за двери несколько раздраженный голос Ольги Александровны, и дверь нетерпеливо задергалась.- Что случилось? - Тут что-то с замком...- пробормотала Александра Иннокентьевна.- Одну минуту! - Она постучала к рыжим: - Надежда Ивановна, извините, дорогая, мне кажется, замок неисправен. Не мог бы Иван Кузьмич? Будьте добры... - Не суйся! - взвизгнула за дверью Надежда Ивановна, видимо отпихивая мужа, и приоткрыла дверь: - Иван Кузьмич спит. А что такое? - Да вот...- Александра Иннокентьевна простерла ладонь к двери.- Не открывается. - Алик сломал... Держат в квартире... - Ну что там случилось, Шура?! - барабанил в дверь нервный голос Александра Григорьевича. - Оленька! Саша! Я не могу открыть! Вы поняли меня? Идите черным ходом. Через черный ход! Александра Иннокентьевна, громко стуча каблуками, прошла по коридору на кухню, с трудом выдернула из петель на двери черного хода ржавый шкворень. - Ну, знаешь, мама!..- тяжело дыша, в кухню минут через десять вошла Ольга Александровна. Опустила на пол чемодан.- И сладким голосом прокричала в темноту:- Тетя Леночка-а! Сю-уда! Танюша! Папа! Вы идете?! Ромка с Куреней на расстоянии, из коридора наблюдали встречу заграничной бабушки. Появилась Таня, неся в обеих руках по небольшому чемодану на молнии. - Здравствуй, бабуля! -Она потянулась поцеловаться с Александрой Иннокентьевной, но та, как обыч-но, увернулась. - У меня насморк! - Это чья же такая? - наморщилась Дора, разглядывая Таню, и вдруг стукнула себя кулачком по коротко остриженной седой голове: - Какура старая! Это ж Танька ихняя... Ух ты, какая стала: все при всем! А была-то... Вывелся у тебя глист? - Таня фыркнула и повернулась к ней спиной.- ...Тебя все Лимпиада Михайловна чесноком пользовала. Чесноку любой паразит не примет,- объясняла Дора уже не Тане, а Мане, вылезшей из каморки со священной книгой в руках поглядеть, что тут делается. Иностранная бабушка все не появлялась. Маня положила священную книгу, подошла к раковине помыть глаза, уставшие от чтения. Она натерла указательный палец мылом - потерла один глаз, рас-щеперив его двумя пальцами, потом принялась за второй. - Маня! - поморщилась Александра Иннокентьевна. - Ай? - подставила под ее слова ухо Маня, домывая второй глаз. - А вот и я! - послышался на лестнице одышливый старушечий голос нерусского звучания.- Здравствуйте, дорогие! На кухню в сопровождении Александра Григорьевича вошла высокая сутулая женщина с голубыми волосами в красном костюме; вместо юбки на ней были широкие брюки. - В портках! - Дора тихо ойкнула, плюхаясь от изумления на табуретку. - Здравствуйте, здравствуйте...- раскланивалась во все стороны гостья, стараясь определить среди присутствующих родственников. - Кирилл Афанасьевич Симаков,- протянул ей руку Кирилл, завернувший по дороге из ванной в кухню. Кирилл был в майке. Свободной рукой он прикрывал неприличную наколку на плече в виде грудастой голой женщины. - Соболевска. - Пани Соболевска,- поправил сестру Александр Григорьевич. - Здравствуй, Леночка!-подала голос Александра Иннокентьевна. - Шура! Матка боска! Шурочка!.. Иностранка прижала к себе Александру Иннокентьевну той же левой рукой, которой так неудобно здоровалась с Кириллом. Другой рукой она держала расшитый золотой ниткой парчовый ридикюль. Александра Иннокентьевна прижала к глазам ажурный платочек, пенсне соскочило у нее с носа. Пани Соболевска ловко подхватила его на лету освободившейся от объятий рукой и положила на ближайший стол, Гла-фирин. Рука ее была в длинной, до локтя, бежевой перчатке. Дора, переваливаясь, снялась с табуретки, взяла пенсне со столика Глафиры, подала Александре Иннокентьевне. - На ихний стол лучше не ложить,- сказала она иностранке,- Дора Филимоновна Кожух. - Соболевска. - Пани Соболевска,- второй раз поправил сестру Александр Григорьевич. - Милости просим!..- пропела Дора.- Уж вас ждали-ждали, заждались!.. - Соседка наша,- пояснила Ольга Александровна. - О-о, как это мило! - воскликнула пани Соболевска, дотрагиваясь бежевыми лайковыми пальцами до глаз, в которых уже скопились слезы, стараясь в то же время не потревожить накрашенные ресницы. - А где же мой внук? - воскликнула она.- Я не вижу его! Романа! - Роман! - крикнула бабушка Саша. - Пойдем, не бойся,- шепнул Ромка Курене.- Ну, чего ты! - Рома!.. Ромка выволок на кухню упирающегося Куреню. - Матка боска!.. Вылитый Саша. Такой же толстый!.. - Здравствуйте, бабушка,- Ромка на цыпочках дотянулся до щеки пани Соболевской.- А это Куреня... Куреня, побледнев, протянул пани Соболевской грязную, с черными ногтями руку. Иностранка взяла его руку и очень серьезно пожала. Александра Иннокентьевна покачала головой, потом взяла сноху под руку и сказала бодрым голосом: - Прошу к столу! - А как наши пироги?-с повышенной оживленностью спросила Ольга Александровна. - Тесто выходилось,- растягивая в улыбке жабий рот, сказала Дора.- Хорошие пироги вышли. - К столу! К столу!.. Ромка потянул было Куреню в комнату, но Таня стрельнула в мальчишку взглядом и тихо приказала: - Брысь отсюда! Куреня шмыгнул на черный ход. Бабушку Лену посадили на торце стола напротив бабушки Шуры на второе английское кресло с высокой прямой спинкой, принесенное из половины тети Оли. - Только я буду курить,-сразу предупредила бабушка Лена и, не дожидаясь даже намека на возражение, полезла лево